Зиганшин Камиль Фарухшинович
Маха

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Зиганшин Камиль Фарухшинович (kamil@ziganshin.ru)
  • Размещен: 12/01/2009, изменен: 17/02/2009. 69k. Статистика.
  • Рассказ: Детская
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:

    Автор: Зиганшин Камиль, член СП с 1995г.

    450076 г. Уфа, ул. Коммунистическая 19/1 кв. 31

    тел. (3472) 51-05-05 или 8- 903-31-000-19

       E-mail: kamil@ziganshin.ru

    МАХА,

    ИЛИ ИСТОРИЯ ЖИЗНИ КУНИЧКИ.

      
       В глубоком, просторном дупле было сухо, сумрачно. На дне мягко пружинила подстилка из длинных прядей лишайника.
       Четверо еще слепых щенят куницы, покрытых коротким младенческим пухом, лежали плотным клубком и беспечно посапывали. Время от времени один из малышей сонно, с трудом удерживая большую голову, потягивался и, бесцеремонно расталкивая остальных, жадно тыкался мордочкой в набухший молоком сосок. Потревоженные крохи, словно по команде, поднимали бестолковую возню и следовали его примеру.
       Накормив малюток, куница осторожно вставала и выскальзывала наружу. Подкрепившись первой попавшейся дичью и полакав студеной ключевой воды, она без задержки возвращалась в дупло. Ненасытное потомство взволнованно сопело, попискивая тянулось к матери и, нащупав сосок, успокаивалось, блаженно почмокивая.
       Кунята росли быстро. Нежные шубки день за днем густели. Потешно затопорщились треугольные ушки. Вскоре прорезались черные глазенки, и несмышленыши все чаще с любопытством поглядывали на смутно белеющий вверху лаз. Через него то и дело залетали незнакомые будоражащие запахи и доносился не­внятный, таинственный шум.
       Самая маленькая, но в тоже время и самая подвижная кроха - Маха - уже не единожды пыталась дотянуться до кромки лаза, чтобы заглянуть в таинственно шумящее окошко, однако вся­кий раз бдительная мать сердито уркала на любопытную дочь и стягивала ее вниз.
       В дупле становилось тесно. Наконец настал день, когда куница сама вывела малышей в огромный, многоцветный, многоголосый мир, поощряя одобрительным поуркиванием смелых, и подталки­вая лапой робких. Судорожно цепляясь слабыми когот­ками за выступы ребристой коры, жмурясь от слепящего света, кунята потихоньку спустились на землю. Робко огляделись и обступили мать, трепавшую хохлатого рябчика, пойманного ею накануне.
       Куница отгрызла петушку голову и легонько подтолк­нула ее к малышам. Те, давя друг друга, в ужасе отпря­нули, но когда невольный испуг прошел, первой, боязливо переступая и вытягивая шею, приблизилась к аппетитно пахнущему комочку Маха. Обойдя его кругом, малышка сначала осторожно потрогала, а затем поддела петушиную голову лапкой. Та покатилась с бугорка в траву, и кунята дружно кинулись за "убегающей" добычей.
       Один за другим мелькали дни беззаботных игр и без­мятежного сна под надзором матери. Спускаясь на землю, покрытую толстым слоем хвои, малыши часами изображали охотников.
       Гоняясь, друг за другом, они проворно карабкались на деревья, скаля острые зубы, устрашающе урчали на "вра­га" и, шлепаясь вниз, затаивались в траве. Затем, пластаясь по земле, выслеживали "дичь", мгновенно вскиды­вались и опрокидывали ее на спину ударом передних лап. Яростно кусались, не причиняя, однако, друг другу боли.
       Маха уже не ощущала слабости в лапах, приобрела быстроту и точность движений. Несмотря на изящное и, вроде бы, хрупкое телосложение, она была заводилой всех потешных потасовок и не только достойно отбивалась от более рослых братьев, но и с завидной ловкостью сама атаковала их при каждом удобном случае.
       Убегая в пылу игры от родного дупла все дальше и дальше, малыши изу­чали окрестности. Скоро они уяснили, что мелкие, но го­лосистые птахи, шустрые бурундуки, доверчивые рябчики, проныры-мыши не опасны. Мать часто ловила эту живность и приносила подросшей ребятне для охотничьих забав.
       Непоседе Махе, первой побывавшей на окраине просторного, светлого бора, не терпелось узнать, что скрывает­ся в примыкавших к нему непролазных зарослях черемухи. Но она никак не решалась покинуть обжитые пределы.
       Однажды, на исходе теплого, тихого дня, когда мать ушла на охоту, Маха все же набралась смелости и шаг­нула в таинственную чащу.
       Там, в глубине тенистого царства, куничка услышала глухой шум. Вскоре, сквозь густые ветви блеснул упругий поток, падавший с двухметрового уступа в глубоко промытую яму, гоняя в ней крутые буруны, закручивая подвижные воронки. Солнце дробилось в этой кипени тысячами лучистых зайчиков.
       Ниже по течению ручей успокаивался, раздавался вширь и лениво струился мимо живописных заводей. На их зер­кальной глади мигали круги от жирующей рыбы, царствен­но колыхались листья стрелолиста, плавали утки, лихо скользили между хлопьев пышной пены водомерки. В теплой воде галечных отмелей сновали стайки мальков. По противоположному берегу суетливо перебегали с места на место длинноно­сые кулики.
       Маленькая путешественница заворожено разглядывала открывшийся мир, как вдруг какое-то неведомое доселе чувство известило ее об опасности. Маха обернулась и увидела злые колючие глаза незнакомого зверя.
       Это была норка. Прежде чем вывести на прогулку свое потомство, она выбралась из подземного убежища на разведку. Глядя в упор на маленькую куничку, норка с воинственным стрекотом бросилась к ней. Бедняжка попятилась, затравленно оглядываясь - позади вода, а впереди - ощерившийся враг. Резко оттолкнувшись от гальки, Маха в невообразимом прыжке перелетела через голову оцепеневшей от неожиданности норки и скрылась в спасительных зарослях...
      
       Как-то утром обитателей соснового бора, погруженного в легкий туман, разбудила не птичья разноголосица, а громкие, грубые голоса. Встревоженная куница-мать вы­глянула: к их жилищу приближались двуногие существа с котомками, связками ремней и веревок. Шествие возглавлял лопоухий пес.
       Бортники-башкиры, а это были именно они, шли к давно примеченной сосне делать борть для нового роя ди­ких пчел. Подойдя к дереву, один из них начал быстро взбираться по толстому стволу, ловко вскидывая вверх кожаный пояс, жесткой полу дугой охватывавший золотисто-рыжую колонну. Люди то и дело переговаривались, смеялись.
       Куница, чувствуя беду, припала к подстилке. Насторо­женно, до боли в ушах вслушивалась она в нарастающий шум. Волнение матери передалось потомству. Они притих­ли и сбились в кучу.
       Поднимаясь, бортник то и дело простукивал ствол обу­хом топора. Сильные, гулкие удары заставляли зверьков сжиматься от страха. Охристая древесная пыль слетала со стенок дупла и нестерпимо щекотала нежные ноздри.
       Тем временем верхолаз обнаружил дупло. Он сунул туда руку и, коснувшись мягкого пуха, непроизвольно отдернул ее, но было поздно. Как ни велик был страх куницы пе­ред человеком, великий инстинкт ма­теринства оказался сильнее: сделав молниеносный выпад, она вонзила две пары острых, словно шило, клыков в палец налётчика.
       От боли и неожиданности человек вскрикнул, выдернул руку с вцепившейся куницей, стряхнул ее резким, энер­гичным взмахом, и та полетела вниз, прямо в лапы под­скочившей собаки.
       Грудастый кобель прижал куницу к земле, пастью схватил поперек тела и, прежде чем прозвучал запоздалый окрик хозяина, прокусил позвонки.
       Бортник отнял у пса обмякшего зверька. Обдувая еще редкий летний мех, он с сожалением оглядел понапрасну загубленную лесную красавицу. Досадливо покряхтел и убрал случайный трофей в котомку.
       Тем временем его напарник притянулся к стволу поплот­нее, обмотал окровавленный палец платком, отломил ветку и стал тыкать ею в дупло. Перепуганные детёныши, уворачиваясь от болезненных уколов, заверещали. Ободренный бортник надел на руку видавшую виды шляпу и, действуя ею как клешней, поочередно выудил из гнезда трех отчаянно извивающихся малышей, засунул их в мешок.
       Мягкая холщовая полость подействовала на пленников странным образом: они присмирели, успокоились.
       Оживленно обсуждая неожиданную добычу, бортники поставили на стволе тамгу-знак в виде двойного угла и ушли восвояси, довольные тем, что так быстро обзавелись новой бортью (обычно ее приходится вырубать целый день) и заодно избавили трудолюбивых пчёлок от опасных соседей, ибо все куницы обожают мед и не упус­тят случая полакомиться им.
       Молодых кунят, по совету егеря, они отдали работни­кам расположенной неподалеку зверофермы.
       Бортники и не подозревали, что в дупле осталась ещё одна куничка - Маха. Когда мать столь необыкновенным образом покинула гнездо, она глубоко втиснулась в выщерблину между ребрами дупла и, не шелохнувшись, про­сидела в ней до захода солнца.
       Все это время ее никто не беспокоил. Маха осмелела и, вслушиваясь в монотонный гул леса, решила выглянуть. Небо было еще прозрачным и просторным, но в тайге уже сгущались сумерки. Осмотревшись и не приметив ничего подозрительного, Маха опасливо спустилась на землю.
       Над травой толклась мошкара, зло гудело комарье; пискнула и неслышно исчезла во тьме летучая мышь; из-за гребня почерневших гор проклюнулся клы­кастый месяц - в лесу всё шло своим чередом.
       Недалеко от сосны влажный нос Махи учуял родной запах. Куничка взволнованно заметалась, а, найдя клочки материнской шерсти, обеспокоилась еще больше. Упорно рыскала она между переплетений обнаженных корней, но не находила иных следов. Невыносимая тоска и отчаяние охватили маленькое осиротевшее существо.
       Внезапно Маху обдало воздушной волной и жгучая боль пронзила бок. В тот же миг над головой бесшумно, словно призрак, взмыл к угольно-черным макушкам сосен промахнувшийся филин. Куничка запоздало ша­рахнулась в сторону и помчалась напропалую вниз по косогору, прочь от страшного места. Вслед жутко заухал раздраженный неудачей налетчик.
       Прыгая через валёжины, пни, рытвины, травянистые кочки, кубарем скатываясь с крутых откосов, Маха выбилась из сил. Мокрая, ис­хлестанная ветвями, в изнеможе­нии забралась она под выворотень. Отдышавшись, зализа­ла горевшую огнем рану, обессилено вытянулась и ус­нула.
       Выкатившийся на уже поголубевшее небо пылающий диск солнца залил тайгу живительными лучами. Пучки света, профильтрованные кронами деревьев, зажгли росистую траву, заиграли радужными искрами водяного бисера, на­низанного на тонкие нити паутины.
       Зорянка пробудилась ото сна и сыграла на звонкой флейте побудку. Ей в ответ со всех сторон затенькало, засвистело и вскоре сводный лесной ор­кестр зазвучал в полную силу. Лежащую ничком Маху, разбудил шум - это припозднившаяся ежиха с вереницей ежат продиралась сквозь голенастые стебли травы.
       Из под выворотня на Маху неприветливо поглядывал паук. Среди комков земли ворочал­ся, поблескивая матовой броней, жук-олень. Од­нако все это не интересовало осиротевшую Маху. Она с щемящей тоской вспоминала мать и веселых, задиристых братишек. Где они сейчас? Что с ними? Кругом витает столько запахов, но все чужие!
       От перенесенного потрясения и изматывающего бега Маха даже после отдыха выглядела жалко. Загнанные мышцы все еще подергивались, кровь на боку запеклась, шерсть слиплась.
       Глядя из своего укрытия на переливающиеся по дну говорливого ручья блики солнечного света, она ощутила нестерпимую жажду и голод. Жажду утолила легко, а вот добыть что-либо съедобное, ей удалось не скоро. Наконец после долгих поисков Маха заметила прошмыгнувшую в норку мышь. Куничка мгновенно преобразилась. Выразительные черные глаза алчно заблестели, по шубке словно пробежал электричес­кий ток, мышцы вновь налились силой.
       Маха вспомнила, как мать в таких случаях затаивалась у входа и, не шевелясь, поджидала появления хозяйки норы. Теперь маленькая куница сама точно так же при­таилась в траве в томительном ожидании. А когда ничего не подозревавшая мышь выбралась на свет, Маха придавила её к земле.
       Не имея опыта, охотница принялась что есть силы мотать и энергично встряхивать жертву, пока та, на­конец, не стихла. Опьяненная кровью куничка от восторга несколько раз высоко подпрыгнула над своей первой до­бычей. Эх, видела бы ее победу мама!
       Так закончилось детство и началась самостоя­тельная жизнь.
       Заглушив голод, воодушевленная успешной охотой, Маха взобралась на скалистую террасу. Надо было оглядеться и решить, оставаться ей тут или искать для жительства другое, более подходящее место.
       Перед ней простиралась межгорная впадина, окружен­ная пологими увалами с запада и зубчатой цепью гор с востока. С их ломаных граней, унизанных островерхими елями и кудрявыми соснами, стекали светло-серыми языками осыпи. Широкое дно впадины покрывал лиственный лес, разделенный изви­листой нитью ручья на два неровных ломтя.
       Повстречав на спуске с террасы метки других куниц, неопытная Маха решила, что это место стоящее, и ей то же следует здесь поселиться. Ночевать она устроилась в дупле суковатой старой ели.
       Когда освеженная сном куничка выглянула наружу, то увидела в закатных лучах солнца рыжую акробатку-бел­ку. Та раскачивалась на ветке соседнего дерева, ухватив­шись за нее одной лапкой. Через некоторое время она легко перевернулась в воздухе колесом и помчалась вверх по стволу. С завистью провожая ее взглядом, Маха заметила на ветке неподалеку стоящей берёзы искусно сплетенную чашу гнезда. Перепрыгнула поближе. Разглядела в нем голубенькие яйца. Подлетевший зяблик с криком заметался, запорхал вокруг, но не смог остановить грабительницу. Прокусив скорлупу, Маха, жмурясь от удовольствия, выпила содержимое яйца. С этого дня она никогда не упускала возможности полакомиться яйцами, а порой и птенцами. Хотя не всегда ее набеги ос­тавались безнаказанными: приметив как-то гнездо горли­цы и убедившись, что хозяев нет, Маха спрыгнула к неб­режно сооруженному из сухих веточек гнезду-настилу. Два писклявых пуховичка, широко раскрыв клювы, настойчиво требовали пищи. Куничка не успела даже протянуть воо­руженную когтями лапу, как на нее налетел крылатый вихрь. Яростные, болезненные удары клюва по темени сразу остудили охотничий пыл Махи. Спасаясь от новой атаки, она поспешила укрыться в густом кустарнике.
      

    2

       Время шло. Повзрослевшая Маха усвоила, где находят­ся излюбленные места кормежки рябчиков, куда улетают они отдыхать на ночь, какая куча хвороста изобилует мы­шами, в каком ельнике обитают белки, под какими пня­ми норки бурундуков. Изучила повадки своей добычи; нау­чилась ловить и быстро расправляться с ней. В ее движениях появились непринужденная легкость и грация. В характере - выдержка и самообладание.
       Теперь Маха подолгу гоняла белок, соперничая с ними в быстроте и ловкости. Однако нападать на них пока не решалась.
       Однажды она заметила хорошо натоптанную тропинку, которая вывела ее в неглубокую котловину, заросшую чер­нолесьем. Перебежав через болотину, Маха поднялась на сухой взлобок, покрытый оспинами свежих ямок, вы­ветрившимся пометом, обломками покусанных веток и обглоданными костями. Чуть дальше, между отполирован­ных снизу стволов резвились большеголовые волчата.
       Маха смекнула, что встреча с ними не сулит ни­чего хорошего, и немедля повернула прочь от волчьего логова. Интуиция подсказала, что тропинкой уходить не следует. Взобравшись на расщепленную ветром ольху, куница пошла верхом. И благодаря этому избежала встре­чи с матерым волком, спешившим с добычей к своему прожор­ливому семейству.
       Все реже и реже спускалась куничка на землю, где на каж­дом шагу подстерегали опасности. Только на де­ревьях, в зелёном пологе леса, Маха чувствовала себя уверенно. Певчие птицы и белки, обитавшие здесь, завидев ее, поднимали тревожный гвалт и в панике разлетались, разбегались кто куда.
       Маха вытянулась, стала выше и крепче. Шубка, пок­рывавшая стройное мускулистое тело, приобрела приятный бежевый оттенок, шею и грудь украсило желто-кремовое пятно, рана на боку зажила, подернулась нежным пушком. Ощущение одиночества и беспомощности покинуло её. Маха стала полновластной хозяйкой верхнего яруса леса.
       Во время дневного зноя она предпочитала дремать в прохладе дупла. Но как только стихал птичий гомон, Маха, не обращая внимания на вопли филина, выходила на охоту.
       В один из таких вечеров, спускаясь вдоль от­логого берега ручья к реке, куница услышала треск и густой шелест листвы падающего дерева. Маха встрепенулась и, взлетев на громадный вяз, по-гусиному вытянув шею, пыталась рассмотреть, откуда шум, но частая листва скрывала от нее низкий берег. Размашисто прыгая по ветвям, Маха перебралась поближе. Слабый ветер мягко шелестел лист­вой и скрадывал шум её прыжков.
       На низком берегу, сплошь заросшим тальни­ком, над поваленным деревом горбились черные силуэ­ты - два солидных бобра сосредоточенно объедали моло­дую сочную кору осины. В глубине леса под чьей-то неосторожной лапой хрустнула хворостина. Пугливые звери мгновенно встали стол­биками. Настороженно огляделись. И, более полагаясь на слух, чем на зрение, нырнули в заводь, предупреждая ос­тальных членов колонии об опасности мощными и хлест­кими, как выстрел, ударами чешуйчатых хвостов. Брызги взметнулись ввысь, и отраженный лик луны разлетелся на желтые осколки.
       Лес ответил еще большим переполохом. Какой-то, скрытый непроглядной тьмой, таежный исполин испуганно хоркнул и, с оглушительным треском тараня глухолесье, понесся прочь. Шум быстро распространялся вширь, но, удаляясь в глубь чащобы, постепенно стих. Зато в заводи с плеском завозился кто-то большой, могучий...
       Приближался рассвет. Река облачалась в молочные одеяния. Ели на противоположном берегу постепенно таяли в волнистой мгле, и вскоре лишь вер­хушки самых высоких торчали из тумана точно молодень­кие елочки на заснеженном поле. От воды дохнуло про­мозглой сыростью. Зябко передернувшись, Маха побе­жала на сухое продуваемое взгорье, как вдруг в глубине кроны ближней березы бестолково захлопал крыльями рябчик.
       Куница сноровисто вскарабкалась по гладкому, в чер­ных отметинах стволу к спящему выводку. Цапнула под­вернувшуюся курочку, но, не удержавшись на ветке, неук­люже шмякнулась вместе с добычей на землю. От силь­ного удара разжала коготки и выпустила рябуху. Той бы сразу взлететь да раствориться в лесных крепях. Ан, нет! Глупая, тоненько запищала и сума­тошно засеменила прочь, путаясь в траве. Маха настигла ее одним броском.
       Подкрепившись, куничка перешла через ручей по по­валенной лесине, как по мостику. На берегу чутко обернулась: к ней приближалась пара куниц. Махе прежде попадались их следы, но она инстинктивно избегала встречи с сосе­дями.
       Подбежав к незваной гостье, куницы негодующе застреко­тали. Несдобровать бы Махе, если б не отчаянное бегст­во. Разъяренные хозяева настырно преследовали ее до тех пор, пока не выдворили за пределы своей вотчины.
       Выскочив на усеянное крупной галькой ложе речки, Маха промчалась без оглядки вверх по стиснутому крутобокими сопками сухому руслу.
       Гонимая паническим страхом, она уходила все дальше и дальше. За спиной уже осталось немало кривунов и ска­листых прижимов, когда до нее донёсся мощный гул. Маха еще долго бежала прежде чем увидела глубокий разлом-колодец, в котором с ревом переливаясь через глыбы камней, ды­мясь летучей моросью, бесследно исчезала река.
       Перебравшись по груде каменистой осыпи на лесис­тый склон, Маха заметила сквозь просветы леса плани­рующего к основанию пушистой лиственницы небольшого зверька в серой бархатистой шубке. Это была безобидная белка-летяга. Куница бросилась к комлю дерева в расчете перехватить ее на месте посадки, однако летяга в последний миг выполнила замысловатый вираж и пристволилась метрах в шести. Не успела она вскарабкаться до середины ствола, как ее, все-таки настигли клыки шустрой разбойницы.
       Осваивая новые владения, Маха набрела на затеряв­шееся в горах озерцо. И в зарослях осоки сразу же взяла свежий след жировавших беляков. Зайчиха, пытаясь от­вести нависшую беду от потомства, сделав три гигантские сметки в сторону с силой забарабанила передними лапа­ми о землю. Но поздно, Маха уже причуяла затаившихся малышей. Играючи поймала и съела одного из них. Насытив­шись, стала великодушной и остальных, разбежавшихся в суматохе, разыскивать поленилась.
       Незаметно пролетело лето. Вот уже первый заморозок, возвещая о скором увядании природы, выбелил травы и запалил по склонам сопок многоцветные костры. На изумрудном хвойном поле, усеянном плотными смолисты­ми шишками, желтым пламенем полыхали березы, осины. Яркими мазками алели гроздья рябины, плоды шипов­ника. Во мху под елями сочно краснела брусника. Зазывающе кокетливо кивали рогатые букетики лещины. Колонии опят сплошь покрыли пни и валежины.
       Все обитатели леса жировали на богатых кормах, го­товясь к длинной зиме. Маха частенько посещала излучину реки, заросшую черемухой, и вот однажды, когда она забралась в самую гущу и принялась с удовольствием поедать вяжуще-сладкие ягоды, непода­леку кто-то шумно засопел. На старой разросшейся черемухе вразнобой колыхались ветки. Одна из них изогнулась и, описав крутую дугу, замерла между стволов, где на "троне" из сучьев восседал медведь. За­бавно причмокивая и довольно урча, он отправлял в гро­мадную пасть черемуховые кисти одну за другой. Косола­пый не утруждал себя лишними движениями обламывая самые плодоносные ветки.
       Насторожив уши, время от времени поглядывая на косматого громилу, Маха торопливо набила желудок и, не задерживаясь, вернулась в сопки...
       День ото дня холодало. Порывистый ветер безжалостно срывал поблекшие листья. Обгоняя всклокоченные тучи, по­тянулись на юг, в теплые края, разномастные птичьи ко­сяки. Привольно жилось теперь Махе в поредевших кро­нах. Похолодание принесло приятные перемены - исчезли наконец докучливые кровососы. Разоряя по ночам беличьи гнезда, она все реже спускалась на землю.
       С наступлением темноты тайга оглашалась трубным ревом. Зычные, басовитые ноты, набирая мощь и силу, звучали слитно, напористо. Наполняясь первобытной стра­стью, рев взвивался до трепетно вибрирующих переливов и, не выдерживая напряжения, как бы скалывался, захле­бывался, шумным, сиплым стоном. Тайга и небеса на мгно­венье замирали и откликались стозвучным эхом. Это благород­ные олени-маралы, переселенцы с далекого Алтая, вызы­вали соперников на честный бой. Маху их могучий зов не волновал, но когда он раздался совсем близко, врож­денное любопытство погнало ее туда, где на краю опушки, выбеленной луной, ревел, горделиво запрокинув на спину ветвистые рога, красавец бык. Беловатые, острые концы отростков угрожающе поблескивали словно пики. Рядом мирно паслись три ланки. Оборвав вызов на низком протяжном стоне, марал, от избытка чувств за­пустил рога в заросли орешника и принялся крутить ими в разные стороны, спутывая ветки в узлы и тут же разрывая их на части.
       В это время со стороны сопки послышался нарастаю­щий треск. Маха проворно вскарабкалась на развилку сос­ны и оттуда увидела, как на откры­тый пятачок выломился мо­лодой рогач.
       Налитые кровью глаза горели, как угли, ноздри трепетали, шерсть на шее дыбилась. Увидев хо­зяина гарема, бык протрубил ответный вызов, нацелил на соперника острые рога и, изнемогая от ярости, с силой забил копытами о землю. Угроза не по­действовала, и тогда пришелец ринулся в атаку, рассчи­тывая обратить хозяина в бегство, а самому завладеть ланками. Разогнавшись, он попытался боднуть острыми пиками незащищенный литой бок соперника. Но опытный боец отскочил в сторону и ответил точным ударом. Холостяк не устоял, повалился, но быстро вскочив, вновь разъяренно кинулся на противника. Оглушительный треск рогов то и дело заставлял вздрагивать Маху. Олени, сдавленно хрипя и фыркая, то разбегались, то вновь сшибались. Скрестив рога, упрямо топтались по кругу.
       Пожухшая трава на месте сражения была уже выби­та копытами до земли. Пар поднимался от разгоряченных, почерневших от пота тел. С губ хлопьями слетала кровавая пена.
       Статный пришелец горячился, нападал безостановоч­но, но чувствовалось, что он, несмотря на молодость, вы­дыхается. Не так стремительны стали атаки, а сам он едва успевал уворачиваться от встречных ударов. Взмыленные бо­ка ходили ходуном. Розовый язык вывалился наружу; глу­бокая рана на груди кровоточила.
       Закаленный в турнирных боях "старик" отбивал­ся хладнокровно и, воспользовавшись тем, что соперник попытался перевести дух, неожиданно мощным броском оттеснил противника в кусты и, сделав резкое движение сильной шеей, повалил пришельца на­земь. Вскинулся на дыбы. Еще мгновение - затопчет, иссечет острыми копытами, но бессмысленная жестокость не в чести у животных.
       Оставив посрамленного нахала, он вернулся в об­щество притихших маралух, оглашая окрестности ликую­щим победным кличем. Поверженный бык медленно под­нялся и, не оглядываясь, удалился к глухой старице зализывать раны и восстанавливать силы питаясь мясистыми стеблями и корневищами сусака, эладеи, рдеста.
      

    3

       Дни становились все короче, а ночи длиннее и холоднее. В тех местах, где ручей замедлял бег, берега уже обме­тало узорчатым ледком. Пронизывающий ветер обжигал черные оголенные ветки. Зима стучалась в мертво сквозя­щий лес.
       Высунувшись однажды из дупла, Маха не признала окрестностей. Чего-то белого, незнакомого навалило сра­зу столько, что тайга совершенно преобразилась. Земля как бы приподнялась, а деревья опустились, стали ниже. Ветви, кусты, валежины, заплыв белым жиром, растолстели. Нижние лапы елей, согнувшись под тяжестью покрова, образовали покатые шатры - удобные прибежища для обитателей леса.
       Маха сначала понюхала, потом полизала переливчатые блестки. Ос­торожно ступила на не слежавшийся пух, попоной укры­вавший толстый сук. Он податливо сминался, слегка хрус­тел и приятно холодил лапки.
       Сверху на спину серебром осыпалась кухта *. Куница с непривычки поежилась и брезгливо отряхнулась. Упругая волна прокатилась по роскошной шубке, которую теперь тоже было не узнать. Более светлый зимний мех достиг полной пышности. Глянцевая ость мягко струилась, мерцала ян­тарными искорками. Густая подпушь должна была на­дежно защитить от морозов и пронизывающих ветров.
       __________
       * Кухта - снег, падающий с веток.
      
       Сообразив, что теперь лучше ходить понизу, Маха спрыгнула на белый волнистый покров и глубоко погру­зилась в мягкую перину. Выбравшись, с удивлением ос­мотрела ямистый след и, приноравливаясь к снежной рых­лости, отправилась в ельник, где частенько удачно охо­тилась на рябцов.
       Пробегая через бурелом, она столкнулась с незнакомым ярко-охристым зверьком в черной "маске". Оба замерли, напрягшись. Немигающим взглядом долго прощупывали друг друга, старательно цедя носами морозный воздух.
       Рыжий колонок был на редкость злобным и агрессив­ным созданием. Держался вызывающе, однако, уступая Махе в силе, не осмеливался напасть первым. Видя нерешитель­ность дальней "родственницы", он, воинст­венно выгнув спину, свирепо ощерился и, резко простреко­тав, сделал несколько устрашающих выпадов. Не довольствуясь этим, обдал куницу скверно пахнущей стру­ёй и только тогда нырнул в снег, где чувствовал себя как рыба в воде.
       Обежав ельник, в котором обычно хоронился табунок, Маха с удивлением обнаружила, что лесных курочек, от­дыхающих по ночам под прикрытием еловых лап, нигде нет. И не успела поразмыслить над тем, куда могла запропаститься ее любимая добыча, как всё перед ней покрылось белыми снопами взрывов: обдавая куницу искристой пылью, из под снега выпархивали рябчики. Встревоженные подозрительным хрустом курочки рассаживались на деревьях и, внимательно наблюдали за своим извечным "пастухом". Как только он пытался приблизиться, они тут же перелетали в глубь леса. Кожистые наросты на лапках рябчиков к зиме отвердели, и птицы без труда могли садиться даже на обледенелые ветки.
       Маха быстро усвоила, что теперь рябцы, набив за день березовыми и ольховыми почками полный зоб, вечером, прямо с дерева ныряют в пышные сугробы и сидят там всю ночь, пока восходящее солнце не ослабит мо­роз. Под снегом тепло и безопасно: к убежищу ни еди­ного следа - попробуй-ка найти! Только опытный глаз может отличить лунку лесной курочки от вмятины оставленной свалив­шимся с ветки снежным комом. Научившись распознавать спальни рябчиков, Махе тем не менее за зиму всего не­сколько раз удалось полакомиться их белым нежным мясом: осторож­ные птицы делали под снегом боковые ходы, и она за­частую прыгала на уже пустую лунку.
       Если охота на рябчиков или белок была неудачной, куницу выручали мыши. Приблизившись к куче хворос­та или валежин, Маха прислушивалась к писку и возне мышиной братии, и исчезала в сугробе, чтобы вскоре появиться с до­бычей. Нескольких мышей ей хватало, чтобы насытиться.
       В сильную стужу, когда прокалившиеся на морозе ст­волы звонко лопались, Маха становилась малоподвижной и если перед этим охота была успешной, то не выбиралась из логова сутками.
       После одной из таких вынужденных отсидок проголо­давшаяся куница заметила лунку непривычно большого размера и, перейдя на мелкий шаг, подкралась к ней. Из-под снега исходил аппетитный запах гро­мадной бурой птицы, которую Махе доводилось видеть на соснах, где та поедала длинную хвою. Это был запах глухаря.
       Долго стояла куница с приподнятой лапой. Взволно­ванно принюхивалась к дразнящему аромату. По телу вол­нами прокатывалась пьянящая охотничья страсть. Близость добычи манила. И все же, несмотря на голод, Маха ро­бела, догадываясь, какая сила таится в пернатом гиганте. В конце концов, воспоминание о том, как испуганно от­летали, завидев ее, глухари, придало куничке решимость. Замирая через каждые три-четыре шаж­ка, она подкралась к спальне и, поколебавшись секунду, нырнула в снег.
       Застигнутый врасплох петух, энергично хлопая тугими крыльями, выметнулся из сугроба и, обвитый, словно зме­ей, длинным телом Махи, понесся по снежной пелене. Грузно оторвался и, с трудом лавируя между ветвей, полетел сквозь лес, медленно набирая высоту. Тем временем две пары длинных клыков все глубже впивались в его шею.
       Пытаясь языком вытолкнуть набившиеся в пасть перья, Маха ослабила хватку. Глухарь в то же мгновенье взмыл вверх и перекувыркнулся в воздухе. Когти охотницы предательски заскользили по плотному оперенью. Надеясь на избавление, петух принялся закладывать такие крутые виражи, что куничка едва держалась: полетела было вниз, но в последний миг все-таки исхитрилась вцепиться зубами в длинные хвостовые перья и запустить крючкова­тые когти в огузок.
       Истекая кровью от ран на шее, скованный висящей сзади хищницей, глухарь неуверенно тянул над макушками деревьев. Но и у куницы силы иссякали, мышцы от неве­роятного напряжения свело болезненной судорогой.
       В это время глухаря, зацепившегося крылом за вер­шину сосны, резко повело в сторону. На сей раз, измотан­ная куница, не удержалась, и сорвалась в снег. Освобо­дившись от ноши, он выправился и спланировал к устью распадка. Но жизнь вместе с горячей струйкой крови уже покидала таежного красавца.
       Маха выбралась из сугроба и с неожиданным провор­ством побежала на шум бившейся в агонии птицы. Ожес­точенная поединком куница, наслаждалась властью по­бедителя - рвала и трепала уже мертвого глухаря. Перья летели по ветру, словно хлопья сажи.
       Утолив голод, удачливая охотница насилу затащила остатки жертвы под заснеженную валежину. Нагребла подстилку из сухой тра­вы, листьев и провела в потаенном убежище несколько беззаботных дней. На лопатках и животе у нее впервые за зиму появился жирок.
       На исходе четвертого дня ее сытый покой нарушил заливистый лай. От резких, пружи­нистых прыжков белки, преследуемой собакой, с еловых лап срывался и повисал облачками меж стволов мелкий снег. Вот изнуренная погоней беглянка затаилась. Сухо щелкнул выстрел, и подошедший на лыжах охотник вынул из сугроба убитого зверька. Лай, удаляясь, по­несся к другой стороне распадка. Зве­робой торопливо заскользил следом.
       Дождавшись сумерек. Маха, тревожно озираясь, выб­ралась из укрытия. Со стороны ручья ветер нес противный запах дыма. 'Среди черных стволов мелькнул страшным глазом костер - неизменный спутник человека. Появление его в лесу не предвещало ничего хорошего. Однако, обле­нившаяся от сытости и покоя, куница отогнала недобрые предчувствия и, побегав немного, юркнула в ближайшее дупло. Бес­печно свернулась там калачиком и, накрывшись вместо одеяла пушистым хвостом, уснула.
       Когда на востоке проклюнулось холодное тусклое солн­це, охотник-промысловик, ушедший давеча слишком далеко от деревни и вынужденный заночевать в лесу, быстро собрался и, под­гоняемый морозом, заспешил домой. Аккуратная строчка свежих парных следов, пересекавшая его лыжню, сразу привлекла внимание.
       - Куница! Вот это удача! Сезон только начался, а бо­гатая добыча уже под носом бегает, - обрадовался про­мысловик, а увидев, как близко прошли они вчера от покинутого куницей убежища, набросился на пса:
       - Ну и бестолочь ты, Актабан! Куда глядел? Куница рядом была, а ты белок считал! Ну, ничего, от нас, красавица, не уйдешь!
       К их счастью, раздобревшая куница верхом почти не ходила, и пес, взяв выходной след, быстро нашел ее новое пристанище. Нетерпеливо взлаивая и скуля, Актабан ста­рательно заскреб когтями кору заиндевелой сосны. Хозяин сразу разглядел на высоте пяти-шести метров чернеющий пятачок дупла.
       Унимая волнение, он скинул котомку, прислонил к ней ружье. Несколько раз шарахнул обухом топора по ровной, без единого сучка, бронзовой колонне. Пугливые снежин­ки окутали сосну и человека серебристой пылью.
       Тихо. Куница затаилась крепко и ничем не обнаруживала своего присутствия. Это обстоятельство не смутило промысловика. Он срубил молодую ель, окоротил разлапистые вет­ки и, прислонив ее к стволу, поднялся к темневшему лазу, словно по лестнице.
       Надев на рукавицу брезентовую верхонку, запустил руку в дупло сначала по локоть, а затем, скинув тело­грейку, по самое плечо, но до дна так и не дотянулся. Заткнув лаз шапкой, он, простучал ствол топором. По звуку определил нижнюю границу полости. Вырубил от­верстие и с надеждой пошарил в нижней части дупла, но Маха молча увернулась и вскарабкалась по губчатой трубе наверх.
       Спустившись на землю, человек вынул из котомки сет­чатый "рукавчик", скобки и несколько завитков бересты. Срезал прутик-рогульку чуть длиннее "рукавчика". Открытую сторону "рукава" прикрепил скобами к верхнему лазу, а глухую оттянул рогулькой перпендикулярно к стволу. В прорубленное снизу отверстие сунул горящую бересту и стал терпеливо ждать. У подошвы сосны, повиз­гивая от возбуждения, вертелся готовый прийти на помощь пес. Сухая труха стенок затлела, наполнила дупло удушливым чадом. Из верхнего лаза потянулась струйка синего, вперемежку с черным, дыма.
       Во рту у Махи стало вязко и горько. Казалось, минуты ее жизни сочтены. Задыхаясь, она вдавила нос в пористые гнилушки и стиснула челюсти. Дышать стало легче.
       Мертвая тишина поколебала уверенность охотника.
       - Что за чертовщина? Неужели куницы в дупле нет? Может сидит сейчас неподалёку, насмехается. Либо вообще ушла грядой. Да не должна бы - Актабан не зевнет. Хотя вчера вон как оплошал, - гадал он, совершенно сбитый с толку.
       Устав стоять на вертлявой лестнице, промысловик слез передохнуть. Собрал хворост, наладил костерок, заварил крепкий душистый чай. Отхлебы­вая его крохотными глотками, он то и дело поглядывал на солнце. Проводить вторую ночь у нодьи * ему не хотелось. Он выбрался в тайгу лишь для того, чтобы определить, в какой стороне нынче держится белка, и вечером вернуться в деревню. Но Актабан, облаивая белок одну за другой, увел хозяина за перевал, а вот сегодня карты спутала куница...
       - Да чего ради морозиться понапрасну? Нижний ход забью. Если куница в дупле, то рукавчик не даст ей уй­ти - спеленает намертво. Переночую дома, а завтра сюда к обеду с палаткой, печуркой и продуктами на пару недель белковать вернусь, - убеждал себя охотник, неза­метно собираясь.
       * Нодья - особый костер для 'зимней ночевки. Делается из ДБСУ, КС¤ЬЕ ХГ РПЈУ, сухих хвойных стволов, уложенных один над другим.
      
      
       Лайка наблюдала за хозяином с недоумением и ни в ка­кую не хотела идти следом. Охотник вынужден был вер­нуться к сосне и взять упиравшегося Актабана на поводок.
       Едва они успели пройти треть пути, как ударил шквальный ветер, утопив все в снежной мгле. К ночи вьюга разыгралась в полную силу. Закачалась, застонала тайга. Хлесткие, напористые порывы ветра срывали с де­ревьев улежавшиеся снежные глыбы. Одна из них по воле случая угодила в рукавчик, и сместила деревянное кольцо.
       Смышленая узница протиснулась в образовавшуюся щель и покинула осажденную крепость.
       Морозный воздух, снежная круговерть быстро взбод­рили ее. Вскоре Махе попался буреломный отвал. В его за­тишке она повалялась в снегу, освежая прокоптившуюся шуб­ку и стряхивая с себя приставший мусор. Инстинкт и при­обретенный уже горький опыт подсказывали, что оставать­ся в этом лесу опасно.
       Перебиваясь в дороге случайной пищей, снова и снова взбираясь на скалы, ныряя в распадки, беглянка достигла высоких, мощных хребтов и углубилась в молчаливый сумрак перестойных ельников.
       Облюбовав межгорное урочище, изобиловавшее бел­ками и рябчиками, Маха тщательно обследовала учас­ток и, убедившись, что он свободен, застолбила запаховыми метками свою новую вотчину...
       Однообразно потекли морозные дни. Порой казалось, что тайга вымерла. Лишь неприятный скрежет сойки, гул­кое постукивание работяги дятла, да резкие выстрелы ло­пающихся от стужи деревьев изредка тревожили стылое таежное безмолвие.
       Промерзшие насквозь отроги покрылись изморозью и тянули свои вершины ближе к солнцу, словно могли там согреться.
       Глубина снежного покрова позволяла кунице ночевать в пустотах под сугробами: в них теплее и в случае опас­ности всегда можно уйти от преследователей снежным тон­нелем.
       Пробежки по пушистой перине быстро. Обегая как-то раз свои владения, она воспользова­лась лосиной тропой. Местами следы широко разбредались НР РПНОШ - это лоси глодали кору деревьев, обкусы­вали кончики веток редкой здесь осины, поедали пряди лишайников, отдыхали прямо на снегу, оставляя пос­ле себя овальные лежки с чуть обледенелыми стенками, хранящими примерзшие бурые шерстинки. Потом следы вновь сливались и, по пологому склону, вели к изголовью короткого лога. Оттуда, несмотря на мороз, дымясь вытекала рыжая струйка воды, обрамленная крас­ной глиной с цветистым налётом соли. Со дна вылизанных лосями углублений глухо шипя, выбивалась жижа, вскипавшая время от времени пузырчатыми кругами. Полизав солоно­ватую накипь, Маха заела ее терпкой рябиной и нап­равилась к устью лога, где возбужденно шныряли бестол­ковые сойки. Гребни сугробов вокруг оказались сплошь исчир­каны копытами, в воздухе витал волнующий запах крови. Куничка закрутилась по лесу и в примятых зарослях ка­лины нашла растерзанную волчьей стаей лосиху.
       Маха обошла полу съеденную тушу и, воровски ози­раясь, с жадностью набросилась на прихваченное морозом мясо. Постоловавшись, залегла неподалеку, рассчитывая надолго освободиться от забот о пропитании, но, вернувшаяся среди ночи, стая нарушила ее пла­ны. К утру от лосихи остались только обглоданные кости, да и то только самые крупные.
      

    4

       Долго тянется зима, но и у нее есть конец. Весна, словно извиняясь за свою медлительность, дружно и бес­поворотно вступила в свои права. Запылавшее жарким костром солнце наполнило промороженную тайгу живи­тельными волнами тепла.
       Под напором пробудившихся жизненных соков лес стремительно преображался. Почки набухли, кроны загустели. На южных склонах зачернели первые приствольные круги. Съежившиеся снега плавились, насыщались влагой. Однако ночью отяжелевшие кристаллы вновь спаивались морозом, образуя прочный наст.
       Для копытных и боровой дичи наступила самая тя­желая пора. Олени проваливались сквозь наст и резали голени об его острые кромки. Птицы, ночевавшие под снегом, по утрам с великим трудом проби­вали обледенелую корку. Особенно доставалось самым мелким среди них - рябчикам и куропаткам. Тетерева, а тем более глухари страдали меньше.
       Зато волки и рыси благоденствовали. Для них пришло время долгожданного пиршества. Больше всех лютовали оголодавшие за зиму серые разбойники. В приступе нео­бузданной жадности они без меры резали косуль и стель­ных лосих. К счастью, эта ужасная пора непродолжитель­на.
       Все увереннее гремели ручьи. Быстро таяли, обрастая накопившимся за зиму лесным мусором, ноздреватые сугробы. На южных склонах появились и стремительно разрастались обширные проталины, покрытые шерша­вой коростой из спрессованных за зиму листьев, травы и хвои. Местами она бугрилась прожил­ками ходов землероек и свежими кротовыми холмиками.
       На рассвете Маху дразнили булькающие звуки тетере­виных песен. Краснобровые петухи, горделиво выпятив иссиня-черную грудь, распушив лирообразный хвост, стремясь привлечь внимание тетёрок, демонстрировали на обсохших полянах свою красу и удаль. Наиболее воинственные, энергично хлопая крыльями, наскакивали на соперников, гонялись друг за другом. Но, несмотря на турнирный экстаз, петухи были достаточно бдительны и Маху близко не подпускали.
       Днем в единственную здесь березовую рощу слета­лись дятлы, пили из специально пробитых в коре ды­рочек сладкий сок. Махе он тоже пришелся по вкусу, и она охотно забегала в березняк припасть к сладкому источнику, чтобы утолить жаж­ду, подкрепить силы.
       Час за часом каждый уголок леса наполнялся жизнью. Зашелестели клейкой листвой деревья. Шелковистая травка покрыла склоны бархатисто-изумрудным ковром. Зацвела черемуха, за ней - рябина, калина. Незаметно весна перешла в лето.
       Мало-помалу стихали брачные песни птиц. Смолкли трели обремененного семейными заботами зяблика. Почти каждый день после полудня вызревали, зажатые между двух хребтов, темно-лиловые тучи. Жизнь в урочище замирала; томительное напряжение рос­ло; духота сгущалась, становилась невыносимой. Какое-то парализующее поле пронизывало все живое. Наконец из непроницаемо-черных туч срывался к земле тугой, ослепительный сноп света, на мгновенье озарявший притихшую долину белым сиянием. И вновь воцарялся полумрак. Затем оглушительный треск раскалывал прост­ранство, сотрясая каменные отроги. Отдыхавший за могучей спиной хребта ветер пробуждал­ся и разъяренно врывался в долину. Следом, из разом прохудившихся небес, низвергался на еще не успевшую подсохнуть землю очередной щедрый ливень.
       По утрам, обласканная солнцем, долина дымилась влаж­ными испарениями. Свежо пахло прелой листвой и молодой хвоей, тучные травы, разросшись, мешали бегать. Маха, мокрая от росы, то и дело брезгливо отряхивалась и спешила перебраться в продуваемый ветром верхний ярус леса. Где, распластавшись на теплой коре какого-нибудь сука, беспечно дремала до следую­щего ливня, от которого спасалась в дупле или под многослойным пологом облюбованного ею елового шатра. Там всегда было сухо, а иной раз даже удавалось добыть прятавшуюся от дождя пичугу. Если верховая охота слу­чалась неудачной, то куница все же спускалась вниз и, забравшись на корягу или пень, терпеливо снося укусы мо­шек, назойливо лезших в нос и уши, караулила по ночам кротов, выбиравшихся из своих под земных убежищ собирать дождевых червей - те, после ливня, во множестве выползали на поверхность.
       Иногда Маха заходила на болотца, где ловила увлеченных заливистой болтовней лягушек. Там куница частенько видела лосей с неуклюжими смешными телятами на ногах-ходулях. Они паслись на обильном разнотравье, отдавая предпочтение иван-чаю.
       Взрослые лоси с удовольствием бродили по брюхо в воде. Отщипнув пучёк во­дорослей, они вскидывали головы, с наслаждением отфыркивались от стекавшей по горбоносым мордам воды и хрумкали сочные стебли белокопытника.
       Однажды, безуспешно прогонявшись по деревьям за белкой, раздраженная падением с мокрых ветвей, Маха устроилась на высокой надпойменной террасе передохнуть. Снизу донёсся шорох. Навострив подвижные уши, ку­ница мелкими шагами спустилась под выступ, прошла по полуистлевшему стволу и мягко зарыгнула на обомшелый валун.
       Впереди, под скалистым обнажением зияла узкая брешь. Из нее веяло холодом, струился между камней ручеек. Прыгая по выступавшим из воды голышам, чтобы не за­мочить лапы, Маха проникла в сумрачный каменный мешок, покрытый осклизлым черным налетом. Гулкое эхо ка­пели с невидимого свода нарушало тишину.
       С живым интересом оглядев влажно поблескивающие стены, таинственные ниши и щели, куница прошла дальше. Дно грота поднималось ступеньками. Вскоре дорогу загородил высокий известковый выступ, заплывший сверху ледяным козырьком, из которого торчала наполо­вину вытаявшая туша бурого медведя. От падающих на Маху холодных капель шубка отсырела, и куница по­спешила на волю погреться и обсохнуть...
      

    5

       Минул еще один год, и снова наступило лето, третье в жизни лесной охотницы. Все это время Маха по-преж­нему обитала в полюбившемся межгорном урочище, обследованном до последнего кустика. По-прежнему, бродила она в одиночестве, не встречаясь с другими куницами, - Маха хорошо помнила, как пара соплеменниц когда-то чуть не загрызла ее, изгоняя из своих владений.
       И вот однажды, теплой лунной ночью, Маха приметила бегущего по ее следу сородича-самца. Сначала она оробела. Птицей взлетела по стволу на вершину дерева. Самец последовал за нею. Но прошло то время, когда Маха чувствовала се­бя беззащитным существом. Повзрослевшая куница не со­биралась уступать свои владения без боя. Желая напугать преследователя, она свирепо оскалила пасть, сморщила нос и даже устрашающе зашипела.
       Обескураженный самец, имевший совершенно иные намерения и не ожидавший такого приема от очаровательной кунички, покорно спрыгнул вниз и, забравшись в траву, выжидающе вытянулся поодаль. Маха тем временем воспользовалась появлением тумана и ушла верхом в глубь тайги. Настойчивый незнакомец вновь разыскал ее и, почтительно соблюдая дистанцию, повсюду следовал за ней.
       Между тем куница проголодалась. Разглядев мельтешивших среди деревьев зайчат, Маха, припа­дая к земле, неслышно подкралась к ним. Зайчата, не подозревая, какая опасность подстерегает их за кустом можжевельника, весело играя, беспечно приближались к засаде.
       Не сдержавшись, Маха в преждевременном прыжке попыталась достать одного из них. Высоко вскидывая зады, косые рассыпались в разные стороны, и один из них угодил прямо в лапы настойчивого ухажера. Несчастная жертва пронзительно прове­рещала и стихла. Облизнув окровавленную морду, самец приосанился и призывно зауркал, приглашая пленившую его куницу на трапезу. Оценив, наконец, галантность кавалера, Маха с нарочитой медлительностью прибли­зилась. Они обнюхали друг друга. Помолвка состоялась.
       После совместного пиршества куница великодушно доз­волила сопровождать себя. Ободренный самец, радостно размахивая хвостом, то с нежностью прижимался к ее бо­ку, то, ластясь, терся головой о ее грудь. Такое непривыч­но милое обращение действовало на Маху возбуждающе. Она с наслаждением замирала от щекочущих прикосновений, щурила глазки. Игриво, только для вида, увертывалась, вор­чала, но, охваченная неизъяснимым томлением, вновь за­мирала. Пришла пора брачных игр.
       Когда любовные утехи наскучили и Маху стал тяготить нежный ухажер, она бесцеремонно выставила его за пределы участка и вернулась к привычному уединенному об­разу жизни.
       Поселившийся в соседнем распадке самец первое время регулярно навещал ее, но Маха не проявляла к нему преж­ней симпатии. Встречала неприветливо, а если он ненаро­ком затягивал визит, решительно прогоняла...
      

    6

       Осень выдалась на редкость ненастной, холодной. Тай­га, не просыхавшая все лето, теперь и вовсе потонула в сырости. На поверхности земли не осталось ни одного уг­лубления, в котором не поблескивала бы вода. Над рекой и низинами пластался молочным разливом туман. Нудно, тоскливо шумел лес. По небу косматыми табунами нескон­чаемо тянулись свинцовые тучи. Порывистый ветер без­жалостно трепал, срывал листья. Опаленные первыми за­морозками травы поникли.
       Не уродились ни орехи, ни желуди, ни ягоды. Валом откатились на запад, за перевал, спасаясь от бес­кормицы, белки; улетели кедровки, сойки, кукушки, клес­ты. Утянулись на юг перелетные караваны. Все живое покидало, обходило стороной бесплодный край. Прижившись на новом месте, Маха никак не решалась уйти вслед за белками туда, откуда она в свое время была изгнана. В довершение всего, в начале зимы, после обильных снегопадов, ночью случилась оттепель с настоящим ливнем. К утру северный ве­тер принес столь резкое похолодание, что, щедро политые снега схватились толстой ледяной коркой, навсегда замуровавшей большую часть боровой птицы в снежных спальнях.
       Для Махи наступили тяжелые дни. В редкий выход ей удавалось поймать мышь, но мелкая добыча лишь рас­паляла аппетит.
       В поисках пищи она забралась на гладкоствольную осину и высоко над землей приметила отверстие непри­вычной прямоугольной формы. Маха заглянула в него. Грозный хозяин квартиры - дятел-желна - не одобрил её любопытства и больно ударил клювом по го­лове.
       Перепуганная Маха спустилась вниз и, съев несколь­ко случайно уцелевших плодов шиповника, вспомнила про пещеру, под высокой террасой, где видела вмерзшего в лед медведя. Как можно было забыть про такой склад мяса?! Там ведь его столько, что и на год хватит!
       Нетерпеливо спустившись на памятную террасу, куница застыла от удивления. На месте высокой кручи опрокину­тым конусом темнел провал. Росшие когда-то тут, деревья целиком исчезли в нем, и только сомкнувшиеся посреди провала их макушки едва выглядывали из образовавшейся воронки. Не желая мириться с угрозой гибели, они поддерживали друг друга ветвями.
       Дотошно обследовав склоны провала, неровными ступеньками уходящие вниз, и не найдя ни одной лазейки в пещеру, Маха совсем приуныла.
       Находясь в беспрестанном поиске пищи, куница отоща­ла. Мех потускнел, вытерся, местами слипся от смолы. Маха изменила своим привычкам, и все чаще рыскала по вымершей лесной пустыне днем. Пища, которой она преж­де гнушалась, стала желанной.
       Однажды, охотнице все же посчастливилось найти под трухлявым пнем норку бурундука. Вытащив запиравшую вход моховую пробку, и расширив где когтями, где зубами узкий проход, Маха добралась до опрятной, сухой кладовой с небольшим запасом орехов, семян и ягод, аккуратно сложенных в от­дельные кучки.
       Полосатенький хозяин, разбуженный гулкой возней воз­мущенно пища, метался по спальне и пытался выскочить на волю, но Маха закрывала собою проход. Бурундук с отчаянной, порождённой страхом, смелостью ринулся на грабительницу. Куница, оставив орехи на десерт, награ­дила смельчака смертоносным ударом и тут же съела его.
       От забытой сытости по телу разлилась дремотная истома. Маха проспала больше суток, а проснувшись, доела скудные запасы кладовой. Вскоре, однако, голод с новой силой напомнил о себе и, в который раз, погнал Маху к парящему истоку ручья, где в окружении кустов, сверкав­ших ежиками густой изморози, до сих пор держались утки.
       Этот визит ничем не отличался от предыдущих. Си­девшие на сахарных закраинах льда птицы были начеку. Они отплыли на середину курящейся белыми завитками пропарины и крикливо насмехались над незадачливой куницей. Маха раздосадовано фыркнула и не солоно хле­бавши побежала прочь.
       Иногда ее выручали личинки короедов, златок, усачей. Маха умудрялась добывать их из-под трухлявой коры елей. После одного из таких скудных завтраков, она, гонимая голодом, перешла через седловину и вышла на противоположный склон горы, поросший высокоствольным лесом.
       Спускаясь по нему, Маха сначала услышала, а потом и увидела между деревьев дерущихся зверей: крупный, голенастый лось бился на смерть с медведем-шатуном. Они кругами ходили друг против друга. Медведь, устрашающе ревел. Из широко раздутых ноздрей с шумом вырывался пар.
       Мосластый шатун все пытался зайти сбоку, но лось понимал, чем это ему грозит, тут же разворачивался навстречу, стремясь, в свою очередь, нанести удар копытом.
       Медведь увёртывался и одновременно загребал когтистой лапой, пытаясь распороть сохатому тугое брюхо. Бесконечные атаки измотали обоих, но успеха никому не принесли.
       Внезапно шатун изменил тактику: скрывая свой хитроумный замысел, он попятился назад и устало привалился лохматой глыбой к стволу дерева. Поддавшись на уловку, лось повернулся, чтобы бежать. В то же мгновенье коварный медведь одним прыжком настиг его. Лось встал на дыбы и метнулся в сторону, но шатун успел про­кусить ему шею, решив исход поединка в свою пользу.
       Удостоверившись, что лось мертв, взъерошенный побе­дитель не сразу подошел к добыче: протяжно, по­водя боками, вздыхал, остывал от схватки.
       Ел он долго и жадно, не обращая на происходящее вокруг ни малейшего внимания. Набив желудок, косо­лапый затащил остатки добычи под бурелом и залег там же.
       Маха несколько раз посещала это место в надежде по­живиться. Однако шатун так и не ушел, пока не съел всю тушу, оставив лишь острые раздвоенные копыта да крупные, добела обгло­данные кости.
       Голодая, куница мерзла, не согреваясь даже в покинутых беличьих квартирах. От постоянного не­доедания у нее кружилась голова, выворачивало внутрен­ности. Однажды, Махе, забывшейся коротким сном, привиделся просторный, полный бурной, радостной жизни сосновый бор. Бор, где она родилась, где ей были неведомы голод, холод, а в говорливом ручье текла са­мая вкусная на свете вода. Это видение стало неотступно преследовать ее и днём, и ночью.
       Стоило Махе лишь задремать, как снова представлялся родной бор кишащий рябчиками и белками. Она ловит их, безостановочно ест и никак не может наесться. Наконец, нас­тал миг, когда какая-то сила неудер­жимо погнала Маху к родному урочищу.
       Поднявшись на взгорье, куница свернула на юг, и устремилась к заветной цели. В предрасс­ветный час она чуть не столкнулась с рысью, выплывшей, словно привидение, из запаленной восходящим солнцем изморози. Куница попятилась и бесшумно исчезла в за­рослях, но поджарая кошка приметила ее и кинулась вдогонку. Маха немедля взлетела по шершавому стволу на ель и, перемахивая с ветки на ветку, благополучно ушла от преследования.
       Кунице пришлось преодолеть немало щетинис­тых круч, ниспадавших с гор бугристых ледопадов и не­пролазных чащоб, прежде чем ее взору открылись знакомые очертания сопок. Радость наполнила сердце скиталицы. Все веселей, уверенней бежала она по заснеженной тайге. Достигнув последней водораздельной гряды, куница вскарабкалась на одиноко стоящую сухую ель, растопырившую сучья, словно костлявые руки, и ото­ропела.
       Перед ней, далеко внизу, повторяя изгибы ручья, чер­нела прокопченная жилка лесовозной дороги. На пологом склоне, там, где прежде простирался столь желанный заповедный бор, была пустошь, покрытая золотистыми спилами пней.
       Спустившись с горной кручи в долину и быстро перебе­жав пропахшую соляркой дорогу, Маха с надеждой нап­равилась через вырубки к темнеющему вдали лесу.
       С каждым прыжком остаток бора надвигался непрог­лядной стеной, увеличивался в размерах и был уже не та­ким крошечным. А когда оттуда донесся задорный посвист рябчика с ко­роткой трелькой в конце, она и вовсе воспряла духом.
       Но непродолжительной была ее радость. Привычную тишину зимней тайги нарушало звонкое потрескивание за­веденной мотопилы. Мерное тарахтение зачастило, перешло в докучливое осиное жужжание. Вскоре мохнатая крона крайней сосны качнулась, и вековое дерево с густым шу­мом рухнуло, подняв патлатыми ветвями облако снежной пыли.
       Со стороны ручья послышался надсадный рёв. Это полз за новыми хлыстами * мощный лесовоз. На родине Махи хозяйничали лесорубы.
       Проскочив бор, куница перешла на запад­ный склон. Здесь снежный покров сверкал девственной белизной и прельщал обилием беличьих кормовых тропок, лунками ночевавших рябцов. Возле поваленных ветром осин хрусткая простыня была утрамбована заячьими лапами и усеяна коричневыми орешками помета.
       Пройдясь по свежим беличьим следам, тянув­шимся по косогору, Маха вскоре увидела прыгунью, занятую раскопкой старых запасов. Белка тревожно зацокала, но не успела даже заскочить на дерево.
       Впервые за много дней куница наелась до отвала. Сердце у нее отмякло, ушло ожесточение. Бельчатина ос­новательно подкрепила силы странницы, и она легко обе­жала остатки родовых владений.
       Повсюду Маха натыкалась на вонючие лесовозные до­роги, запустившие свои щупальца почти до перевальных хребтов, отовсюду доносился гул моторов. Отступавшая под натиском мотопилы, топоров и могучих тракторов тайга с высо­ты водораздельной гряды была похожа на шахматную дос­ку: темные квадраты леса чередовались с белыми полями сплошных вырубок, изъеденных оспинами пней,
      
       * Хлыст - ствол дерева, очищенный от веток.
      
      
       Только в стороне Большого хребта, откуда пришла Маха, лес упрямо топорщился нетронутым коренным древосто­ем, но возвращаться в эти опустевшие от бескормья кре­пи куница не желала.
       Смирившись с близостью рокочущих машин и людей, она обосновалась в истоках ручья, возле скал, изукрашен­ных цветистой накипью лишайников. Выбор Маха сделала удачно - это место являлось заказником.
      

    7

       Незаметно для себя куница привыкла к шумным со­седям. Ночью, во время длительных прогулок, люди ее не беспокоили, а днем она отдыхала в потаенных убежи­щах.
       Пробегая как-то в середине зимы по лесу, Маха уви­дела строчку лисьих следов. Поначалу она не придала им особого значения. Только отметила про себя, что стежка, обычно ровная и опрятная, как-то странно вихляет. Но, об­наружив метров через двадцать вторую подряд лежку, насторожилась. Оглядев следы внимательней, куница оп­ределила, что лиса видимо хворая и передвигается с трудом.
       Маха потрусила по следу и почти сразу увидела горя­щую факелом лису-огневку. Пользуясь прикрытием выворотня, куница опасливо приблизилась к ткнувшейся мор­дой в снег кумушке и замерла, не сводя с нее оцениваю­щего взгляда. Отрывисто уркнула - лиса не шелохнулась. Тусклые, полуоткрытые глаза ничего не выражали. Даже пышный мех не мог скрыть ее немощи.
       Куница смекнула, что рыжая настолько слаба, что не в силах даже стоять. Глаза Махи загорелись: как всякий проголодавшийся хищник, она не могла упустить возмож­ности заполучить крупную добычу и сытно перекусить.
       Дрожа от возбуждения и дивясь собственной дерзости, куни­ца прыгнула на лису. Впилась ей в горло. Та жалобно застонала. Вяло отбиваясь, попыталась встать, но лапы предательски подогнулись. Маха почти без борьбы зав­ладела неожиданным богатым трофеем. Надолго обеспе­ченная мясом она отъелась, набралась сил, и у нее пробу­дилась потребность к странствиям, которая и завела нашу путешественницу в долину ручья, прижавшегося к скалис­тому кряжу, изрезанному узкими рас­щелинами.
       У его подножия, на старой делянке, среди мелко­лесья, чудом сохранился островок могучих сосен. В нижней части медных колонн были вырезаны какие-то наполовину заплывшие смолой знаки.
       Обследовав деревья поочередно, Маха обнаружила, что наверху ко многим стволам плотно привязано корье. Это обстоятельство заинтриговало ее, а когда она взобралась, ей почудилось, что из-под корья сочится аромат, от кото­рого любая куница теряет покой.
       Маха не раздумывая принялась грызть кору слой за слоем. Работа продвигалась медленно, но к утру проклю­нулась дырочка, пахнувшая густым медовым духом. Те­перь куница не сомневалась, что в дупле ее ожидает са­мое восхитительное на свете лакомство. Она даже заж­мурилась от удовольствия. Беспрестанно глотая слюну, воодушевленная добытчица расширила отверстие, освобо­дила канал от утепляющей прокладки из березовых ве­ников и с жадностью набросилась на душистые соты.
       Мед был густой, прозрачный. Маха с наслаждением отрывала переливчатые тянучки и проглатывала вместе с оцепеневшими пчелами. Наевшись до дурноты, куница не захотела покидать сладкую борть. Она опасалась, что кто-нибудь другой может воспользоваться найденным ею кладом. Утолив жаж­ду лежавшим на сучьях снегом, лакомка нагребла под себя березовые листья с веников и, вдыхая пьянящий аромат, уснула.
       И надо ж было случиться такому - в это самое время делал объезд своей лесной пасеки ее хозяин. Увидев под сосной кусочки коры и развеянные ветром листья, он сразу по­нял, что борть ограблена. Сокрушенно причитая, обошел ствол и по следам определил, что на лесной пасеке поразбойничала куница. Чтобы спасти свое хозяйство от полного разорения, бортник принял решение во что бы-то ни стало изловить воровку.
       Разбуженная ширканьем лыж, Маха слышала, что под деревом топчется человек. Это несколько обеспо­коило ее, но вскоре шаги удалились, и куница, уже при­терпевшаяся к соседству людей, осталась спать на своем духовитом ложе.
       Расстроенный пасечник, убедившись, что на остальных соснах борти пока не тронуты, ушел в деревню, а поутру вернулся со связкой ловушек. Срубив длинную жердь, прикрутил к ней проволокой настороженный капкан и при­ставил его к стволу таким образом, чтобы тарелочка ловуш­ки оказалась точно напротив темневшего отверстия. Сочтя этого недостаточным, он нагреб внизу снежную "хатку", положил в нее добрый кусок мяса, а у входа насторожил второй капкан. Вокруг "хатки" раскидал для верности еще и на кроху из гусиных потрохов. Перевалив кряж, он спустился к до­роге и уехал домой на попутном лесовозе.
       Маха слышала, что к ее убежищу вновь подошёл человек и возился в этот раз у соты довольно долго. Теперь она не на шутку всполошилась, ибо понимала, что зачастил он неспроста. Не высовываясь из дупла, куница настороженно прислушивалась к каждому звуку, и когда выход накрыла смутная тень, в ужасе сжалась. Но немного погодя послышался удаляющийся скрип лыж, и все стихло. Маха перевела дух. Тем не менее лишь через пару часов она совершенно успокоилась и попыталась выбраться. Но что это?!
       Выход из борти загораживал черный кружок, противно пахнувший железом и человеком.
       Долго не решалась Маха прикоснуться к подозрительному предмету, отдающему смертным духом. Вновь и вновь обнюхивала его. Напряглась до болезненности, вслушиваясь в малейший шорох, но подвижные уши улавливали только неясный шепот ветра в густой кроне сосны.
       От сладкого Маху мучила жажда. Соблазнитель­ная близость снега в конце концов заставила превоз­мочь боязнь. Все еще колеблясь, куница намерилась слегка сдвинуть кружок в сторону с тем, чтобы расширить щель и выйти. Но едва она коснулась коварной таре­лочки, как створки капкана сомкнулись, и острая боль прон­зила лапку, растеклась огнем по всему телу.
       Маха отпрянула было назад, но стальные челюсти дер­жали мертвой хваткой. Превозмогая мечущуюся по телу боль, она дёргала лапу что было сил, но, увы, безуспешно.
       Тогда куница сама бросилась на "врага". Яростно рвала, грызла ловушку клыками, но эмаль на зубах только крошилась о неподатливую сталь. Дужки держали крепко, а тарелочка и сторожок, болтаясь из стороны в сторону, лишь бесстрастно брякали.
       В попытках освободиться прошло несколь­ко часов. Солнце село за гребень хребта. Мороз усиливался. Пережатые пальцы деревенели, и боль незаметно отступала. От бес­престанных рывков и подергиваний шкура и сухожилия размочалились. Маха перекусила остатками клыков омертвевшие, бесчувственные ткани и освободилась, наконец, от ненавистной же­лезки.
       Не обращая внимания на рану, она принялась разгребать листву, перекусывать веточки, чтобы спуститься к подошве борти. Докопавшись до неё, стала спеш­но грызть пластырь, преграждающий путь к свободе. Ра­ботала без отдыха, словно догадываясь, что вре­мени ей отпущено мало, и если к утру не удастся покинуть эту западню, то случится непоправимое.
       Вот уже загорелась на востоке малиновая заря, уда­рили первые лучи солнца.
       В это время с не меньшей поспешностью шел к сос­не бортник, мечтавший не только оградить своих пчел-кормильцев от разбоя, но и добыть ценную шкурку.
       Приближаясь к приметному месту, он издали увидел, что его труды не напрасны - ловушка сработала! Сердце распирало от гордости и восторга. Ему уже чудилось во мраке лаза сияние меха дивной красоты. Но, подойдя ближе и приглядевшись внимательней, он был озадачен появлением у нижнего края пластыря второго отверстия. Это открытие кольнуло бортника неясной, болезненной до­гадкой.
       Все еще не теряя надежды, он обежал сосну и заметил на снегу парные следы с алыми пятнышками крови. Сла­достные минуты ожидания знатной добычи сменились горь­ким разочарованием...
       За зиму пчеловод, обходя разбросанные в окрестных лесах борти, еще не единожды наведывался к пострадав­шей сосне в надежде встретить следы воришки, но тщетно. Куница больше не являлась.
      

    8

       Насмерть перепуганная Маха, припадая на пов­режденную лапу, долго бежала через большие и малые речушки. Поднималась по крутым распадкам в горы, спус­калась в заснеженные долины. Сторонясь дорог, санных путей и лыжных проходов, она уходила все дальше и даль­ше от злосчастного места. Чем дремучей, непроходимей становилась тайга, чем выше вздымались беловерхие го­ры, тем свободней и уверенней чувствовала себя куница.
       Наконец она достигла рубежа лесов, раскинувшихся на крутых отрогах Дальнего хребта. Белые грани голых скалистых вершин оживляли сумрачную, обомшелую хвойную чащу. Недо­ступные для людей дебри надежно укрыли беглянку.
       Тишина, настоянный на хвое воздух, нетронутый, пер­возданный лес - как радостно ощущать все это после враждебного мира грязных, вонючих дорог, чихающих ды­мом железных чудовищ и вездесущих людей.
       Здесь, вдали от человеческого жилья, в плотной кроне покореженной временем ели Маха отыскала покинутое беличье гнездо-гайно, и надолго обосновалась в круглой теплой каморке - она готовилась стать матерью.
       Чем встретит окружающий мир ее потомство?
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Зиганшин Камиль Фарухшинович (kamil@ziganshin.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 69k. Статистика.
  • Рассказ: Детская
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.