Город не быстро и не медленно, а как раз с такой скоростью, с какой это следовало делать, отворачивался от Солнца вместе с тем участком Земли, на котором ему было предназначено возлежать, и вползал в темную, теневую фазу своего существования.
Приближалась ночь...
Неужели это был я?
Ночной, гулкий подъезд. Дыхание, запах волос, утомительный поцелуй... Руки, сражающиеся с руками и одеждой... Как узнать, чего она хочет на самом деле?
"You are so beautiful..."
***
Профессор Смирнов рассчитывал завершить задуманное не позднее конца ноября. До этого предстояло закончить сортировку всего архива, уничтожить то, что подлежало, по его мнению, уничтожению, подготовить две посылки из того, что следовало отправить сестрам покойной жены, закончить опись библиотеки и передать ее в дар Академии наук. Самое главное - предстояло завершить первую стадию начатых исследований, изготовить три копии отчета, одну отправить в библиотеку Конгресса в США, вторую - профессору Верховскому в Киев, а третью передать в свою Академию.
Впереди, по плану, было еще месяца четыре. Профессор с удивлением отмечал, что, после того, как он принял решение, жизнь стала легкой, насыщенной, радостной, времени стало не хватать, дни, а, зачастую, и ночи были заполнены работой, голова и сердце - воспоминаниями. Он ясно осознавал, что эксперимент может закончиться трагически, но относился к такой возможности, пожалуй, что и с радостью. Прощание со всем сущим вовсе не казалось чем-то страшным, чего следует избегать, - напротив, смерть представлялась ему началом новой жизни, в которой будет все то хорошее, что уже было, но будет и еще что-то новое, манящее.
***
Чем только он ни занимался в своей пестрой жизни! Даже воровать приходилось, когда после войны он два года жил сиротой: отец погиб на фронте, а мать тоже была на фронте, и он всю войну оставался у дедушки с бабушкой в деревне. Хорошо было в деревне: Волга большая, арбузы сладкие, бабушка добрая... Но дедушка, а вслед за ним и бабушка умерли, Вовку Смирнова отдали в детдом, детдом перевели в Киров... Там он и начал воровать. Сначала его к этому приобщили старшие: "Давай, Вовик, тебе ничего не будет, ты маленький!" А потом он вместе с ними убежал в Москву. Сначала в Горький, а потом - в Москву.
Потом-то мать его, все-таки, нашла. Слава Богу!
Потом он медленно - не так, как другие, - взрослел.
Четвертый раз Борис, наблюдая сквозь дырочку в фанерной перегородке за танцующими в зале, не давал песенке окончиться, и быстро переставлял иглу проигрывателя в начало: по договоренности с Володей он давал ему сполна насладиться медленным танцем. Вовка, наконец, осмелился ее пригласить, и она согласилась. Сидевший в радиорубке Борис знал, как помочь другу: танец будет длиться, пока они сами не перестанут танцевать.
Володя сразу хотел обнять ее за талию обеими руками, но она решительно взяла его левую ладонь в свою правую руку, и отвела на положенное расстояние. Время от времени он пытался утвердить свои ладони на плавном изгибе талия-бедро и, на четвертом кряду исполнении "Голубых канареек" это ему удалось: она положила, наконец, обе руки ему на плечи позволила приблизиться так, что ...
Он щекой коснулся ее виска, носом, затем губами прикоснулся к уху, - но нет! - она снова отстранилась, однако, уже не резко, и танец продолжился:
Владимир Васильевич Смирнов, доктор технических наук, профессор, главный научный сотрудник Лаборатории применения электричества в биотехнологиях Республиканской Академии наук, свернул с Садовой и медленно побрел вниз по Пушкина.
Все улицы, все дворы и все дома в округе были ему знакомы до мельчайших подробностей. Школа, в которой Смирнов учился, все еще стояла на своем месте рядом со старым кладбищем, сельхозинститут, который он окончил, пребывал на этой же улице, только в другом ее конце, университет, в котором училась его покойная жена, был просто рядом.
Консерватория, в которой училась та, про которую он никогда никому не рассказывал, была как раз посередине.
Из окон углового одноэтажного дома доносился запах жареной картошки и плохая музыка, которую обычно теперь передают по радио.
Сегодня он собрался в дальний путь - на кладбище. Можно было проехать на троллейбусе, потом пересесть на маршрутку, но он хотел пройти, если не все расстояние, то, дойти пешком хотя бы до цирка. На это у него уйдет часа, пожалуй, два, - но ведь он, во-первых, никуда и не спешит, а во-вторых, теперь для него многие обыденные вещи наполнились особым, ритуальным смыслом. Каждый шаг мог быть прощальным, каждое воспоминание - последним.
Много десятилетий ходил он по этим улицам, зимой и летом, весной и осенью, ночью и утром, вечером и днем шагая мимо одних и тех же столетних домов, заглядывая в окна, знакомые с детства.
Вот красивый серый дом с венецианскими окнами и начертанной, видимо, дегтем, надписью "Проверено, мин нет. Л-т Болтромюк". Прошло более полувека с тех пор, как этот лейтенант осматривал уцелевшие дома, а надпись все еще различима. Когда-то к ней относились с уважением, как символу мужества, героизма, добра. Потом стали указывать, как на свидетельство насилия и зла. Надо, наверное, уточнять, кто и когда высказывал свое отношения к разным историческим событиям, у кого оно изменялось, у кого оставалось неизменным, да не хочется - и так все ясно.
У этого дома, который в пору своей юности придумал живший неподалеку, а впоследствии великий, всемирно известный архитектор, странные балкончики: на них нет выхода изнутри, а только окна, да и расположены балконы низковато, - можно забраться прямо с тротуара. Сейчас, конечно, он вряд ли стал бы это сделать. Нет, физически он еще вовсе не дряхл: десять отжиманий от пола ежедневно, утренние пробежки, дыхательные упражнения йогов, скудное вегетарианское питание, - все это, разумеется, давало свои положительные плоды. Просто это неприлично - залезать на чужие балконы. Во всяком случае, в возрасте "за шестьдесят". А вот раньше...
***
Вдруг, сквозь обычный, ровный шум городских улиц прорезался гудок паровоза. А, может, тепловоза.
Боже мой! Ведь раньше его было слышно часто...
Особенно вечером, когда уже лег спать, но еще не уснул, когда самые прекрасные фантазии и мечты посещают сотни юных головок, в это таинственное время соединения разных миров и времен, из мира реального обязательно долетали гудок паровоза и стук колес: та-дым - та-дам, та-дым - та-дам, та-дым - та-дам...
Поезд едет далеко-далеко от нашей самой верхней, самой далекой от путей улице, и все равно его слышно, стук колес плывет поверх заборов, поверх домов, поверх деревьев, делает мир еще уютнее, родной дом еще приветливее, и фантазии комфортно располагаются в этом реальном мире, образуя нечто прекрасное, что мы иногда называем сновидениями.
***
Мать привезла его в этот южный город после войны, куда ее новый муж - майор Советской Армии - был направлен. Здесь, в бывшей коммунальной квартирке без удобств, в одноэтажном домишке на улице Садовой, Владимир Васильевич и прожил всю свою жизнь. Квартирку потом превратили в отдельную, пристроив кухню и сделав отдельный вход. Майор, так и не ставший Володе близким, вскоре умер. Лет через десять умерла мать, и отнесли ее отсюда за два квартала на старое городское кладбище, туда, где под цементным обелиском с красной звездой покоился майор. В эту же квартирку с вечно холодным полом и сырыми стенами молодой преподаватель Политехнического института В.В. Смирнов привел жену, прожил с ней всю жизнь, отсюда проводил ее уже на новое городское кладбище, здесь же доживал в одиночестве второй год своего вдовства.
***
Владимиру Васильевичу легко шагалось вниз по улице. На другой стороне - корпуса Университета, где училась, а потом работала его покойная жена. Вон там - окна кафедры, на которой прошла вся ее жизнь.
После них не останется детей, но жизнь они прожили хорошую. Полина Васильевна была химиком, кандидатом наук, доцентом. Вспомнились их кафедральные застолья, на которых Владимиру Васильевичу приходилось иногда бывать: питье спирта из химической посуды, домашние закуски, приносимые вскладчину, самодеятельные оды и поэмы, сочиняемые доцентом Т. Вспомнилось, как однажды доцент Т, назначенный дежурным по корпусу то ли на Первое мая, то ли на седьмое ноября, остроумно вышел из щекотливого положения.
Дело в том, что в здании шел ремонт, поэтому окна были забрызганы известкой. Это заметил из окна своей машины проехавший мимо всемогущий Первый Секретарь Партии. Он немедленно позвонил ректору и потребовал устранить безобразие: "Чтоб через час, когда я буду ехать обратно, окна были вымыты!" Ректор позвонил дежурному - доценту Т - и сказал: "Делай что хочешь, но окна должны быть вымыты! Через пол часа сам приеду и проверю!" Вымыть два десятка огромных окон было невозможно даже за целый день, но остроумный доцент Т нашел единственно верное решение: взяв в руки швабру, он в течение пятнадцати минут выбил все стекла! Приехавший ректор, увидев черные проемы окон, восхитился: "Как же ты их так быстро и хорошо вымыл?" Доцент Т рассказал, ректор схватился за голову: "А вдруг он заметит?" "Но вы же не заметили", - ответил доцент.
Первого Секретаря ректор сам поджидал на тротуаре. Секретарь проехал, не останавливаясь, но рукой помахал и даже показал большой палец, что означало одобрение, близкое к правительственной награде.
Стекла потом вставили, но средства на это нашли не сразу.
***
Они долго прощались в подъезде, потом она оттолкнула его и сказала: "Ну все, уходи, я больше не могу". Она поднялась к себе на второй этаж, а он вышел во двор и, прислонясь к толстому тополю, смотрел на ее окна.
Вот загорелся свет в коридоре, - через окно кухни это было видно. Вот она прошла к себе в комнату, открыла балконную дверь и он чуть не рванулся навстречу, но, поняв, что она его не видит, почему-то продолжил прятаться в тени.
Ночь была жаркой, дверь оставалась открытой. Он увидел, как она стала раздеваться: стянула через голову платье и, оставшись в одних трусиках, вышла из поля зрения...
Сердце грохотало как пожарный набат!
Потом вернулась, подошла к открытой двери и остановилась, обнаженная, глядя в ночь. Глаза вбирали ее всю, целиком, впиваясь в каждую точечку запретных зон ее прекрасного, недоступного, желанного тела.
Когда она ушла, оставив дверь открытой, он подкрался к дому, ухватился за газовую трубу, забрался на козырек над входом в подъезд, с него перешагнул на балкон и, отодвинув штору, заглянул в комнату.
***
На втором, кажется, курсе он один из первых стал носить "барселонку". Это такой шнурок, продеваемый через специальную пряжечку, и надеваемый вместо галстука. Да, он старался быть модным, хотел нравиться девушкам. Ради этого даже белую нейлоновую рубашку ему удалось достать. Мать выдавала ему ее как священную реликвию. До сих пор его сердце сжималось при воспоминании о первомайской демонстрации, которая была вскоре после полета Гагарина. Он тогда надел рубашку первый раз, все это заметили, и он был горд, держался куда увереннее, чем обычно. Но когда пили "из горла" розовое вино, струйка скользнула по подбородку и испачкала белоснежный, твердый воротник. Это было так ужасно, что, несмотря на то, что пятно тут же удалось полностью смыть, подставив воротник под струю из водоразборной колонки, чувство страха поселилось в нем навсегда. Мать об этом так и не узнала, а страх все равно остался.
А, вот еще была тогда проблема - остроносые туфли! На танцах парню в остроносых туфлях, безразмерных носках, нейлоновой рубашке, сквозь которую просвечивается шелковая майка, да еще с темно-бордовой барселонкой на шее, продетой в эмалированную бляху, ни одна не могла бы отказать. А танцевальная площадка была у озера. Теперь и следов ее нет. Интересно, тот толстый милиционер, похожий на бравого солдата Швейка, жив еще? Вряд ли... Хотя, прошло всего-то сорок с небольшим, и, если ему тогда было лет, наверное, тридцать - тридцать пять... Впрочем, это нам он казался дядькой, а мог-то быть еще моложе, так что, может он и жив.
***
Лучи Солнца отражались от поверхности Озера, как от плоского зеркала, рассеиваясь, отражались от холмов и деревьев, от домов и от людей, и улетали в Космос со скоростью 300 000 километров в секунду...
Лучи, отразившиеся в тот вечер от Земли и всего, что было на ее поверхности, и несущие в вечный беспредельный простор изображение всех событий, от которых им суждено было отразиться, находятся сейчас на расстоянии 14 000 000 000 000 000 метров. Можно это расстояние записать и короче: 1,4 •1016 м, или, например, 14 Пм (петаметров), или 350 световых лет.
Летят, летят фотоны,
Беззвучною гурьбой.
Несут, несут фотоны,
Видения с собой.
Где это? Далеко, конечно, но, скажем, на ближайшей к нам ?-Центавра этот сюжет уже давно просмотрели, все в прошлом и для Сириуса из Большого Пса, и для Альтаира, а вот зрителям, близким к ?-Центавра, или Антаресу, еще только предстоит насладиться зрелищем...
Если, конечно, они станут смотреть в нужный момент в нужную сторону.
***
--
Ну вот, все так просто, - сказала она.
--
Мне пора, - ответил он и стыдливо стал одеваться.
А он шел сквозь душную предгрозовую ночь, а парни в Зеленом театре на холме заходились от тоски: "Александры-ы-ына, шукаю я тябя..."
Переходя бывшую улицу имени хирурга Пирогова, Владимир Васильевич часто вспоминал жившего здесь Герасима Маркеловича Розума. Герасим Маркелович был когда-то его научным руководителем, заведовал кафедрой. Он был из поколения советской молодежи двадцатых годов, откликавшейся на все призывы партии. Родом он был с Донбасса, работал и на шахтах, и на заводах, потом окончил рабфак, попал на Днепрогэс, стал инженером-энергетиком и еще до войны защитил кандидатскую диссертацию и начал преподавать в институте. Потом была война, Маркелыч воевал, даже в партизанском отряде у Ковпака побывал. После войны партия направила его сюда, на земли, в освобождении которых он участвовал. Надо было запускать электростанции.
В институты, которые после войны здесь открыла Советская власть, заманивали всех, у кого было высшее образование. Доходило до смешного. Маркелыч рассказывал, как однажды сотрудница их кафедры прибегает утром на работу и, запыхавшись, говорит: "Только что у "Патрии" видела мужчину с университетским значком на лацкане пиджака. С трудом его уговорила дать адрес. Вот". Потом этого мужчину уговаривал сам ректор, - некому было читать теоретическую механику, а мужчина, как выяснилось, до войны окончил физико-меатематический факультет в Казани, только что демобилизовался, а у нас в городе вообще был проездом, в гостях у брата. Уговорили, даже кафедрой он некоторое время заведовал.
Вот так начиналось высшее образование в республике... А Маркелыч был мужик самобытный и талантливый. Ему, быть может, не хватало интеллигентности, общей культуры, зато он был энергичен и всякое дело доводил до конца. Все энергетики обязаны ему многим.
Взглянув на красивый румынский особняк, в котором когда-то жил Маркелыч, потом доживала его вдова, а сейчас расположилось какое-то учреждение, Владимир Васильевич продолжил свой путь.
***
--
Света, скажи, Марчел - это красивое имя?
--
В каком смысле? Я не понимаю...
--
Ну, вообще... Оно считается каким?
--
Что значит "считается"? Тебе лично нравится?
--
Ну, ты не понимаешь... Вообще, я спрашиваю... Причем тут я?
--
Я не знаю, что ты хочешь... Отстань и не морочь голову. Скажи лучше прямо: о каком Марчеле идет речь?
--
Да ни о каком! Ты ничего не поняла!! Я же говорю, что я вообще спрашиваю! Все! Ничего у тебя не буду спрашивать...
--
Ну и не надо, да только мне кажется, что я знаю о каком Марчеле ты выпытываешь!
--
Дура! Ничего ты не знаешь!!
--
Сам дурак!
***
Марцелл, Марцеллий, Марчел...
Марселина, Марцелина...
Март...
Стоял март.
Нет, не так. Он делал, что угодно, только не стоял: выл, метался, обрушивал снегопады, морозил, отогревал, снова морозил...
"Пришел марток, надевай двое порток"
По индивидуальным ощущениям, это самый холодный месяц. Вроде уже весна близехонько, да и февраль был теплый, солнечный, бесснежный, а тут - на тебе!
Евдоха!
А ведь тогда и на лыжах ходили. С холмов вокруг Озера катались вовсю. Однажды даже лыжу сломал, причем так и не смог найти обломок! Искали всем миром, казалось - вот, именно здесь, только что он отломился, и я упал! Так и не нашли, даже по весне специально приходил, - не появится ли кусок лыжи из-под снега.
И на коньках катались. Лед на озере был такой, что по нему ездил уборочный грузовик и расчищал снег. Один парень за него зацепился, чтоб прокатиться, но, когда грузовик поехал задним ходом, не успел отцепиться и его задавило насмерть. Кровь впиталась в лед. Так до самой весны пятно и оставалось.
Сейчас глобальное потепление лишило нас зимы и традиционный эпитет "солнечная республика" получил окончательное подтверждение. Зимы мягкие, бесснежные. Европейские.
"Мы европейская нация!"
"Мы единственный в мире разделенный этнос!"
"Моя земля похожа на лысый череп заключенного!"
Аплодисменты!!!
И кто бы говорил...
Кум те кямэ, пуй де дак?
***
Эти ступеньки ведут в сапожную мастерскую. Сколько себя помню, - всегда здесь была сапожная мастерская. Кстати, почему-то у нас в городе все сапожники - евреи. Во всяком случае, раньше было именно так. И токари на заводах. Сейчас они почти все уехали. Говорят, что сапожники уехали в Германию. Там такие льготы для согласных этим заниматься! Дают им помещение без платы за аренду, льготы по налогам, кредиты... Вот они и уехали. И, межу прочим, если разобраться, они и в этом случае тоже уезжают на историческую родину своих - пусть не самых дальних - предков: ведь наши евреи, это те самые евреи-ашкенази, которые пришли сюда из Европы. Вот в Европу они и возвращаются.
Основная проблема может быть вовсе не та, над которой многие в мире сейчас трудятся. Вызывать регенерацию клеток, воздействуя точно рассчитанными электрическими импульсами, я уже, можно сказать, умею. А вот что делать с отмирающим шлаком - действительно проблема. Если мне это удастся, - можно будет сказать, что старость отодвинута. Если мое предположение о том, что недавно установленные резонансные частоты выявляют именно те генетические механизмы клетки, которые и обеспечивают интенсификацию самоочищения - дело в шляпе!
Дело в том, что профессор Смирнов решил попробовать действие специфических полей на самом себе. Сначала на тыльной поверхности ладони, где не только начала уже морщиться, становясь старческой, кожа, но еще и пигментное пятно образовалось. По идее, должна начаться локальная контролируемая регенерация клеток.
Жаль, что Петр Христофорович не дожил. А ведь главное придумал он. Владимир Васильевич подключился сначала просто как инженер, как технарь, а основные идеи, связанные с возможностью регенерации клеток под воздействием сверхкоротких импульсов резонансных электромагнитных полей была высказана и обоснована им. Но слишком много времени ушло на решение таких простых, как казалось в начале, вопросов. Сколько всего пришлось исследовать, разработать заново, пока они научились генерировать поля с заданными характеристиками, определять резонансные частоты для клеток различного вида.
Эксперимент, который он планирует начать месяца через два-три, предполагает такие напряженности полей, что на этом все может и кончиться.
Не самый плохой конец, между прочим.
***
Вот библиотека, а на противоположном углу - водолечебница Тумаркина. Она и сейчас еще выглядит вполне респектабельно. Сто лет назад это был, конечно, роскошный модерн. Теперь можно было говорить лишь о степени сохранности, или о масштабах разрушения - кому как нравится.
На другом углу когда-то давно торговал водой Хуна. Да, так его звали - ХЩна. Нет, не китаец. И не кореец. Да откуда у нас японцы? Еврей он был. Торговал газированной водой с сиропом. Помните эти тележки со стеклянными колбами, в которые заливали сироп? До денежной реформы вода без сиропа стоила 10 копеек, с сиропом стоила 25 или 30 копеек - смотря какой сироп. После реформы 61 года вода без сиропа - ее называли "чистая" - стоила одну копейку, а с сиропом - 3 копейки: на грошик вздорожала вода с абрикосовым сиропом. Хочешь послаще, - проси "с двойным сиропом".
Сироп наливали "на глазок", открывая крантик внизу колбы. Можно налить побольше, можно поменьше - хорошие деньги на этом делались. В конце дня Хуна делил выручку на три кучки: государству, завмагу и себе.
А вы, что, уже тоже узнали слова "рыночная экономика"?
Этот дом построили в шестидесятые. Считалось, что для большого начальства. Так оно и было, но сейчас он выглядит вполне заурядным. А вот и книжный магазин, в котором прошли одни из лучших минут профессора Смирнова, ибо этот магазин торговал научно-технической литературой, теперь этот магазин книгами вовсе не торгует. Его площади поделили на десятки лавочек, в которых продается всякая всячина: одежда, бижутерия, канцтовары, хозтовары, культтовары и т.д., если пользоваться старой номенклатурой товарных групп. Возможно, книгами там тоже кто-то торгует, но Владимир Васильевич туда давно перестал заходить. Во-первых, денег на книги у него давно нет, во-вторых, интересующих его книг тоже давно нет в продаже. Где-то они издаются, даже информация об этом иногда доходит, но сами книги - никогда.
Обществу, на построение которого, видимо, нацелена современная политика, ни наука, ни культура не нужны! Уготованная народу участь - заботиться лишь о дарах природы и их своевременной переработке на оборудовании, завезенном новыми хозяевами.
Расплата - натурой.
Зачем овцеводу физика? Зачем виноградарю сопромат? Зачем полеводу математика? Зачем трактористу философия? Зачем перекупщику теоретические основы электротехники? Пусть выращивают и обрабатывают. А в свободное от трудов время им всем дозволено будет посмотреть мексиканские сериалы по телевизору, сделанному в Малайзии, а не на Боюканах, потом еще потанцевать можно, попив вина, а, лучше, пива, потому что за пиво надо будет заплатить новому хозяину, который всю прибыль вывезет в свою благополучную страну, а вино-то свое, местное. Настоящих денег на нем не заработать.
Вся огромная система образования, науки, промышленности выброшена на помойку. Колоссальный, катастрофический шаг назад. Они говорят, что не было свободы... Казалось бы, это очевидно, и нечего тут спорить. И все же... Да, не было свободы выйти на площадь и орать, что вздумается. Теперь - пожалуйста! Но я не хочу слушать, как кто-то орет на площади!! Меня теперь лишили свободы пройти по моей любимой площади, на которой никто не орет! Но ведь тех, которые орут, тоже надо постараться понять...Не все же там орут за деньги. Одни приобрели какие-то права и свободы, другие чего-то лишились. Вы скажете - ну да, за все надо платить... Но я-то почему должен платить за то, чего не заказывал? Почему? Потому, что "нельзя жить в обществе, и быть свободным от общества" - Кырла Мырла.
А любви в моем сердце все равно больше, чем недовольства.
***
Он чувствовал, что наступил, наконец, тот самый миг, когда надо действовать, тот миг, о котором мечталось и грезилось, к которому стремился со всей страстью, мощью и бесстрашием созревающей плоти, которого боялся и избегал, подчиняясь неясным страхам и запретам.
--
Я тебя сейчас изнасилую, - вымолвил он, охватывая ее руками.
--
Не надо меня насиловать, - ответила она, увлекая его из гостиной в маленькую девичью спаленку, большую часть которой занимала софа с неубранными со вчерашней ночи простыней, подушкой и одеялом, - я согласна...
Духи, косметика, вино, громкие часы на стене, который были слышны, несмотря на то, что на другой стороне Озера возбужденные парни подергивая струны, возмущали электромагнитное поле, и электрические токи вынуждали черные диффузоры мощных динамиков разносить их страсть по холмам, нестись над водной гладью, проникать в окна, терзать уши, и, иногда, находить тела и души, настроенные в резонанс с их буйством, их радостью, их вибрациями.
На кафедре у покойной Полины был доцент Кац. Илья Иосифович Кац. Замечательный мужик! Очень - даже, может быть, излишне - демократичный. Студенты его обожали. Он и в походы с ними ходил, и домой к себе приглашал, даже в парную регулярно ходили вместе.
Так вот, когда он лежал в больнице и, фактически, уже умирал, - а у него был мучительнейший рак желудка, - Илья рассказал нечто, о чем Владимир Васильевич часто с тех пор вспоминал.
Это было в походе по Кавказу.
Расположились на привал, - ставили палатки, разжигали костер. Кац пошел к роднику за водой. Там ему повстречался молодой мужчина кавказской внешности, который тоже набирал воду. Кавказец увидел у Ильюши на руке японские часы, которые он не снимал даже тогда, когда родниковая струя заливала руку. Кавказец был потрясен, а когда Кац ему рассказал еще и про противоударные и прочие свойства японских часов, сын гор загорелся, - продай! Илья отказался, ссылаясь на то, что часы ему подарили. Кавказец уговаривал, повышая цену. Когда все уговоры оказались бесполезными, горец сказал - "тогда пошли со мной", и увлек его за собой на укромную полянку метрах в пятидесяти от родника. На полянке стояли палатки, на костре варился ужин, вокруг костра суетились молодые девушки в купальниках.
--
Выбирай любую, - сказал горец, - это моя группа.
Девушки молча смотрели на них и улыбались.
--
Бери любую женщину на всю ночь. Потом подаришь ей часы.
Илья вдруг понял, что это не шутка, что эти девушки действительно каким-то образом полностью подчинены кавказцу, и правда можно взять себе любую из них.
Но он отказался, и, умирая, сказал Смирнову: "Ты знаешь, Володя, пожалуй, единственное, о чем я жалел всю жизнь, и жалею сейчас, когда жить мне осталось совсем немного, это о том, что я отказался от этих прекрасных девушек. И чего я, дурак, испугался?".
***
Ну, ничего, ребята! Плохо вы мадьяр знаете!
Должен же хоть один из них ответить за содеянное? Ведь сколько горя они принесли в мир!
Совершенно ясно, что Горбачева надо убить. И не потому, что он самый зловредный. Самый зловредный, все-таки, наверное, этот ярославский мужичок Яковлев. Этого бы надо как-то особенным образом уничтожить. Но Горбачев - символ! Казнь именно Горбачева даст максимальный резонанс. Надо при этом позаботиться о том, чтобы весь мир знал, за что Горбачев казнен. Теперь это сделать довольно просто: Интернет! Напиши, что хочешь, и рассылай хоть по всему миру. Журналюги потом прочтут, будут цитировать, и всем все станет ясно.
Горбачева, наверное, до сих пор охраняют, - не один такой мстительный профессор найдется. А против профессиональной охраны нужны профессиональные палачи-диверсанты, а не доктора технических наук на пенсии.
Из наших местных негодяев и мишень-то достойную не подберешь: не в марионеток надо целится, а в кукловодов!
Может, Бурбулис? Этот гнусный сучёнок к уничтожению страны ох как руку приложил. Сидит теперь, гад, где-то в Москве и проживает свои тридцать серебряников. Он, конечно, тоже смерти заслуживает, да только фигура, нынче, мелковатая. Стоит ли на него тратить последний, точнее, единственный, патрон?
Или, все-таки, сделать очевидное, - угробить Гайдара? Малограмотного мерзавца лучше, конечно утопить в выгребной яме - уж больно противен, даже чисто внешне. Однако, с точки зрения персональной ответственности он, кстати сказать, не в первых рядах. Просто тупой малокультурный исполнитель, согласившийся за тарелку сытного борща сделать грязную работу.
Ельцин? Тут уж, конечно, ни слов, ни способа казни просто не найти. Перерой всю историю, всех народов - ничего подобного не было. Какой там Нерон, какой там Геростраст, какой там Пол Пот! Наверное, в мире не было и нет человека, которого одновременно и с такой силой ненавидело бы столько человек! Когда такие монстры появляются - одна мысль: то ли Бога вообще нет, то ли царствие Антихриста наступило!
Охраняет его, наверное, не один полк.
Олигархи? Абрамовичи-Березовские-Вяхиревы-Гусинские-Фридманы? Они, конечно, паразиты и воры. Но, во-первых, они сами друг друга сожрут, или бандиты их прикончат, да и не в том дело. Прикончить любого из них, может и можно, может, и есть за что, но эффекта не будет никакого: ну, скажут, еще один олигарх другого олигарха заказал. А убивать-то надо так, чтоб общественная польза была. Так что, пусть живут и мучаются дальше.
Телевизионные говорящие головы? Надоели, конечно... Вот, если бы знать, что пришив одного, - остальных угомонишь, и они станут нравственными, не будут продажными и беспринципными, то, может, и стоило бы пульку потратить. А так, - только псевдомучеников из них плодить...
Кто там еще? Правозащитники, предавшие нас? Ну, правозащитники, в большинстве своем, попросту психически больные люди.
Вот так. Поразмыслишь, и убить-то некого...
А, может, Чубайс? Полпред мировой закулисы?
Но как их шлепнуть? Это ведь надо ехать в Москву, то есть, проходить три таможни: нашу, украинскую и русскую. Ничего не провезешь. Поэтому план у нас созревает такой.
Продаю все: квартиру, мебель, одежду, посуду. Получится, наверное, тысячи три долларов. С этими деньгами уезжаю в Москву и начинаю готовить казнь. Лучше всего стать камикадзе: обвязать себя взрывчаткой, подойти поближе и в нужный момент взорваться.
К сожалению, в Москве очень мало знакомых, поэтому довольно трудно будет собрать нужную информацию и купить взрывчатку. Ну, как-нибудь, найду. Повезу в Москву, скажем, партию яблок, или орехов, стану где-нибудь на рынке, буду торговать, сойдусь с людьми. Тем более, там много торговцев с Кавказа. Как-нибудь, все, что надо, разузнаю.
***
Она училась в консерватории по классу скрипки. Музыка действовала на нее гипнотически. Не любая, конечно. Стоило зазвучать той музыке, которая на нее действовала, и - все: достаточно просто прикоснуться, и тело отзывалось дрожью, глаза становились маслянистыми, было видно, что стоять на ногах ей больше невмочь. Если это происходило tЙte а tЙte, дальнейшее происходило стремительно и неотвратимо: она требовала, он исполнял и нельзя было не дойти до самого конца. Если музыка порабощала ее в присутствии многих людей, она старалась контролировать себя, пребывая, впрочем, в состоянии полуобморочном, трансовом. Неосторожное поведение любого рядом стоящего мужчины могло привести к весьма неловким ситуациям. Опытные мужчины, которые, на самом деле, встречаются очень редко, умеют замечать такое состояние. Однажды, во время студенческой вечеринки в ресторане, это ее состояние, видимо, уловил барабанщик ресторанного оркестра и во время очередного перерыва увел ее куда-то в дебри служебных помещений. Там он дал ей то, чего требовало ее нутро, - Володя догадался об этом, когда увидел ее, возвращающейся вместе с оркестрантами к столику: она была прекрасна, свежа и грациозна.
Вовка Смирнов тогда еще не был ее кавалером. На вечеринку она пришла с сыном известного кинорежиссера, который, ничего не заметив, обнял ее за талию, усаживая рядом с собой. Полноватый, холеный, в дорогом костюме с бабочкой, он был самоуверен, говорлив и пошл.
Володя же, будучи неопытным, но чувствительным юношей, догадался о произошедшем, заменив незнание буйством фантазии. Именно этот вечер стал началом будущих отношений.
***
Красивая церковь справа, красивый дворец на противоположной стороне... Все это построено еще до революции. Вообще-то, можно сказать, что почти все самые красивые здания в городе построены были еще до революции. Конечно, с этим не все согласятся, кому-то больше понравится современная архитектура. Во всяком случае, Владимир Васильевич полагал, что он не одинок в своих вкусах и представлениях о красоте. В этом самом дворце, который был построен на средства всеми забытой княгини, открывшей в нем женскую гимназию, с самого начала революции заседали разные политические силы, изгонявшие, по мере возможности, друг друга. Многие тут побывали: и "Военный Съезд", и "Совет края", и "Фронтотдел Румчерода", и "Совет рабочих и солдатских депутатов", "Губисполкомы", "Ревкомы"... Потом долгие десятилетия зданием распоряжались коммунисты. Здесь был их Центральный комитет, здесь сиживал "красивый молдаванин", будущий "отец эпохи застоя", потом здание передали Дворцу пионеров и школьников, потом пришло время организации собственного музея самим себе. В конце концов, здесь разместили картинную галерею - все-таки, учреждение культуры.
А вот из церквей "опиум народа" на долгие годы изгнали. В этой церкви, где изначально была капелла женской гимназии, устроили сначала спортзал, а потом - музей научного атеизма, в Синодиновской, что за углом, была скульптурная мастерская, потом Дегустационный зал, в Кафедральном Соборе - Выставочный зал, в Харлампиевской - студия "Данко", в Военной церкви - Планетарий, в Георгиевской - мастерская художников, в Успенской - склад, в костеле - зал звукозаписи, в синагоге - театр русской драмы...
Последнее, пожалуй, не лишено остроумия.
Владимир Васильевич всю жизнь был атеистом. К верующим относился со снисходительным пониманием. Он, впрочем, знал, что был крещен, но не придавал этому никакого значения и смысла. Только смерть жены заставила его задуматься о загробном мире, о религии, о душе...
Размышляя об этом, Владимир Васильевич пытался вспомнить основы философии марксизма, которую учил в институте и, как-то неожиданно ясно понял, что любой ответ на тот самый "основной вопрос философии" - что первично, сознание, или материя, - неизбежно заводит в один из двух тупиков! Точнее, не в тупики, а просто оба ответа бывают правильными, но на разных временных интервалах. Одно поведение природы подтверждается на сравнительно коротких временных промежутках - в десятки, или несколько сотен лет. Другой вариант ответа дает нам такое поведение природы, которое оказывается заметным только в течение многих сотен, или тысяч лет.
Если отвечать "по материалистически" - материя первична, - получим, что природа развивается сама, целенаправленно переходя от прошлого к будущему, что прошлое определяет настоящее, а настоящее определяет будущее. Так, в общем, и происходит на промежутках менее ста лет. Во всяком случае, в результате самопознания развившейся материи, объективные законы природы установлены. Они действуют, а на коротких промежутках удается выявить даже социально-экономические закономерности, но цель всего происходящего не усматривается. Придумать ее можно, но она не вытекает сама по себе из найденных закономерностей. Если же отвечать "идеалистически", то есть полагать, сознание первичным, получится, что все природные процессы следует осознать как целенаправленные, кем-то, или чем-то управляемые. Видимо, на этом пути возможно, если не прогнозирование, то осознание глобальных исторических процессов, наделение их глубинными, сакральными смыслами и целями.
Во всяком случае, в последнее время Владимиру Васильевичу очень хотелось примирить идеалистов и материалистов. Его предложение было простым: да ничто не первично! Одновременно, изначально одновременно возникли и материя и сознание! Это же так просто! И в полном соответствии с гегелевской диалектикой: в каждом явлении сокрыто противоречие, единство и борьба противоположностей - плюс и минус, жар и холод, материя и сознание. Осталось им - материи и сознанию - обеспечить среду, в которой они могут взаимодействовать, например "поле", или "физический вакуум", и все! Триединство мира обеспечено: Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой.
Когда умерла жена, потребность поверить в бессмертие души, в возможность встречи на том свете была столь велика, что Владимир Васильевич стал читать всевозможные книги типа "Жизнь после жизни", книги по буддизму, индуизму и ему стало легче. Ну, а после того, как в одной книжке он прочитал доказательство существования потустороннего мира на основе соотношения неопределенностей Гайзенберга-Бора, освященного авторитетом такой науки, как квантовая механика, почти все противоречия оказались сняты.
***
На пересечении Пушкина и Киевской Владимир Васильевич остановился, пропуская, редкий, в общем-то, транспорт.
Когда-то на этом углу из ныне стоящих зданий была только бывшая гимназия, да и то, если уж быть точным, левое крыло к ней пристроили уже при советской власти. А всего остального и в помине не было: вместо Дома Печати был длинный ряд одноэтажных домишек с магазинами. Среди них был, например, книжный магазин подписных изданий. А на углу по диагонали за высокой чугунной решеткой располагался сад, спортивные площадки... Когда-то вся эта территория называлась "митрополией". Теперь тут правительственные здания и огромный концертный зал, при строительстве которого, как упорно твердила народная молва, Первый Секретарь Партии украл люстру.
Сейчас это звучит как бред, а раньше вызывало многочисленные разговоры. Крал он, или нет, теперь уж все равно, а вот музыкальная жизнь в городе была по настоящему полноценной.