Lib.ru/Современная литература:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
Оставить комментарий
© Copyright Беломлинская Виктория Израилевна
(julietta60@mail.ru)
Обновлено: 17/02/2009. 151k. Статистика.
Рассказ: Проза
|
|
Аннотация: Этот рассказ - из ранних. Про войну и про мирное время. про слепую, кривую и хромую военную любовь.
рассказ и сам - неровный, как многие мамины ранние рассказы, но там есть очень важные слова и мысли.Форма у него странная - как будто история, написанная для превращения в старое черно-белое кино.
|
"НА ЗЛАТОМ КРЫЛЬЦЕ СИДЕЛИ"...
- Погреб запнул? Слышишь, я тебя спрашиваю, погреб запнул-
то? Оглох, что ли?
- Отстань, закрыл я погреб, понятно? Закрыл...
- Скажи, грамотный какой, ах ты господи, рожа паскудная...
Собака и то по-человечески ответить может, не то что ты...
- Пошла ты...
- Сам, сам и иди... Тебя здесь не держат... А меня посы-
лать нечего! Да не шипи, не шипи, сукин ты сын, я тебя, зна-
ешь, как пошлю - так пошлю - не воротишься... Сам ты сволочь
и есть...
И так без конца. Вместо милого дачного ку-ка-ре-ку будит
меня их брань.
Но это сущий пустяк по сравнению с тем, что случилось на
третий день моего приезда. Вот уж не повезло мне тогда: ведь
могла же я быть в лесу или на море и не видеть этой безоб-
разной сцены. Но ленивая дачная мечта - поваляться с книгой
на раскладушке вытянула меня на балкончик - солярий, как
важно со значением - даром что плата особая - называют его
мои хозяева. И с высоты этого самого солярия мне был прек-
расно виден весь их участок со множеством каких-то выгоро-
док, сараев, пристроек с крошечными грядками, затянутыми по-
лиэтиленом, такими дробными и маленькими, что кажется обыкно-
венный мешочек за 5 копеек возми и хватит соорудить такой
парничок; а между ними без конца поленницы дров, такие же
убого коммунальные, как и весь этот дом. И забор тоже комму-
нальный, местами чиненный, местами скошенный, не с одной
калиткой, а с двумя, и каждая из них для разных хозяев, и
каждая напрасная, потому что в одном внезапном месте забор
обрывается, образуя свободный вход, как бы отчеканивая бес-
печный характер хозяев, которым надлежало здесь довести его
до конца и не пожелавших это сделать.
Именно к этому провалу и подкатил, подымая столб пыли,
рафик, дверца его раскрылась, и маленькая пухлая блондинка
со вздернутым носиком на типично по-городскому синеватом ли-
це выскочила на дорогу и направилась к дому. За ней из маши-
ны появились двое синеньких детишек, мальчик лег восьми и
девочка лет шести. Они припрыгнули разминаясь, что-то про-
кричали не громкими еще, городскими голосами и еще робко за-
прыгали вслед маме.
Я видела как Клавдия Васильевна обернулась на приезжих и,
не проявив никакого к ним интереса, продолжала стирать воз-
ле своего крыльца.
"К кому же они?" - подумала я, но не успела додумать, как
раздался голос прибывшей:
- Ну вот, кажется, здесь! Скажите, а где Григория Яковле-
вича или Клавдию Васильевну найти?
- Уж где вам Григория Яковлевича искать и не знаю, а Клав-
дия Васильевна я буду, - распрямившись и вытирая руки о пе-
редник сказала та. - Вам что же?
- Здравствуйте, - и женщина протянула руку, во рука ее,
никем не подобранная повисла в воздухе, и уже будто что-то
предчувствуя, женщина торопливо пояснила. - Приехали мы,
Клавдия Васильевна. Мама же у вас снимала зимой, но понимае-
те, гак получилось: у мамы инфаркт был... она теперь не может
с детьми... Мне пришлось...
Мне было отлично видно, как Клавдия смотрела на нее, и
выражение ее лица трижды от начала до конца, будто титры
фильма, предпослало начало ужасной сцены.
Сначала Клавдия увидела блондинку, увидела ее всю, и вооб-
ражение ее нанесло на синеваго-бледную кожу тот самый, мне
на зависть, удивительный персиковый загар, каким одни только
блондинки загорают, стоит им день-другой поваляться на пляже,
сквозь который вдруг проступает нежнейший золотистый пушок -
увидела ее пляжную, дачную, распутную во что бы то ни стало,
и тут же в сознании ее выстрелило: "Мама не может, мне приш-
лось" - и туг же догадка: "Гришка сдавал, сволочь, вот про-
хиндей... Ну, нет!.." И вмиг выставившись вперед большой от-
вислой грудью, отставив свой многомясный зад, она подбочени-
лась и прямо глаза в глаза, свои заплывшие в складках кожи,
обугленной поверху и прорезанной недоступными солнцу расще-
линами морщин, водянистые глазки, в ее разверстые испуганно-
глупо - не понимающие очи, грубо взвизгнула:
- Нет уж, не выйдет вам! Много вас туг найдется. Подикося
другое местечко поищи...
- Но мама...
- А вот то-то что мама! Одним сдавали, а гляди-ко прика-
тила краля...
...Господи, как мне хотелось скатиться со своего солярия
и увести эту беленькую поскорее подальше; как я молила бога,
чтобы только он не явился в эту минуту; как хотелось, чтобы
синенькие дети не услышали...
Ну зачем мне-то было гак переживать? В конце концов, ка-
кое мое дело, каким боком меня это все касается?..
Еще стоял снег. Еще был март. Мой трудный март. Прожить
его до конца, потом еще, на втором дыхании, протащить малень-
кий остаток сил сквозь апрель, а потом плюхнуться в неска-
занное счастье простого бездумного дачного лета - лета из
детства, лета со сливками по утрам, творожно-клубничное, и
чтоб было море, и чтоб был лес, сосны, песок, все - как в
детстве, как положено в счастье, чтоб были "зори ранние и
поздние закаты..." - но где этот кусочек счастья, бывает ли
такое?.. - Бывает! - бодро сказали мне друзья, усадили в ма-
шину и привезли сюда.
- Понимаешь, - говорили они дорогой, - это не курорт, то
есть, не светский курорт, а просто дачное место. Для детей и
бабушек - рай! Зойка, когда была маленькой... Для нас, пожа-
луй, что скучновато... А тебе, после всего...
Все - это шесть месяцев безнадежности, страшных диагнозов,
и вдруг, когда "неврополирадикулит" - длинное безобразное
некрасивое слово я научилась говорить без запинки, вдруг на-
чали шевелиться кончики пальцев, ступни ног, наконец-то но-
ги, руки - и я встала. Ощущение приговоренности еще не по-
кинуло меня, но, среди бесконечных комиссий, удостоверяющих
инвалидность, уже как бы здорового человека, мне вдруг и
придумалась эта вот ослепительная мечта дачного лета.
Потом был разлапистый игольчатый снег на елях, один раз,
видно, чуть-чуть уже подтаявший и вновь схваченный мартов-
ским морозцем, было белое море, неотличимое от берега, в ко-
тором все-таки всем нутром угадывался пляж, и сразу же бес-
поворотно укрепившееся желание: здесь, именно здесь, быть
моему лету.
Мне было шесть лет, когда кончилась первая послевоенная
зима и наступило новое послевоенное лето, и тогда-то как
раз отец демобилизовался и получил какое-то выходное посо-
бие, Я не знаю, много это было денег или нет, но отец с ма-
терью решили все их истратить на беззаботную дачную жизнь.
Я не помнила довоенных дач и не знала, что такое снять да-
чу, жить на даче, но еще я не знала и того, как устали мои
родители быть в тяжелой опасной разлуке, то есть знала, но
понять не могла, как не понимала и того, что они еще молоды,
и им очень нужно не только меня растить, кормить кашами и
одевать по ордерам, но и любить друг друга... И только одно
я ощутила очень сильно на всю жизнь - это то, что было в то
лето счастье. Потому-то навсегда "счастье" осталось для ме-
ня сремительными непостижимыми соснами ввысь, рыжими отто-
го, что маленькая, я больше стволы видела, а кроны взгляду
были нелегки; колючим шиповником, от которого алый лепесток
на губах, и его оранжевыми ягодами, невкусными и мохнатыми
внутри, которые надо было есть, затем, что мама говорила:
"В них витамины, ешь", безбрежной неоглядной полосой песка,
мелкого, чистого и горячего; просторным безлюдным пляжем -
не от любви к одиночеству, а от счастья того пляжа сутолока
теперешних меня мучает и злит; и исподволь, невзначай снача-
ла обернувшись мокрым песком, потом чуть-чуть водичкой, и
так долго-долго мелко, будто немного воды пролилось, но идешь,
и под ногой песок, плотный, ребринками, в точности, как на
стиральной доске - начинается море...
На том пляже мама иногда загорала голой, и с меня трусы
стаскивала, а мне было ужасно стыдно и за нее и за себя, и
я обрадовалась, когда однажды далеко-далеко, совсем малень-
кая, показалась телега с солдатами, и мама испугалась, за-
визжала и стала натягивать сарафан. А солдаты-то и не видели
нас, гак далеко ехали, оттого и маленькими казались...
А в лесу можно было сесть на пенек и вокруг себя целое
ведерко черники набрать...
И вкусом, цветом, запахом, память о том счастье всколых-
нулась во мне, и я ни за что не хотела уезжать, так и не
сняв себе здесь комнаты. Но усталое отчаяние уже вырастало
рядом с надеждой, потому что в каждом из очаровательных до-
миков, в которые мы заходили, хозяева, мило улыбаясь, не
скрывая гордости за уют и красоту своих дач, говорили нам,
что все уже сдано, и дачники у них постоянные, по 10-15 лег
живут.
Наконец, был составлен план "поквадратного прочесывания"
поселка, мы разделились, и вот мой квадрат, и я молю бога об
удаче.
И уже попирая свои эстетические требования, я подхожу к
этому явно коммунальному, всем своим фасадом коммунальному
дому, я прохожу прямо в провал забора, иду к крыльцу и звоню
в звонок. Дверь распахивается, обдавая меня запахом щей, до-
машним и чужим, и в дверном проеме я вижу мужчину в майке.
Это первое, что я увидела. Он был до майки горяч, распарен
печным теплом, и хоть брюки его и были заправлены в валенки
- я сразу подумала: только дома в таких, на улицу он не хо-
дит в валенках, но сверху в одной майке.
И ясно увидела, что вокруг ослепительно белый снег, а
он в майке, и снег еще белее оттого, что загар, еще прошло-
годний, не сошел, и снова напомнилось: пляж, море... И все
было мгновенно и проскочило в голове, и на секунду, ничего
не видя кроме его загара и голубой вылинявшей майки и снега
вокруг, я вдруг поперхнулась словами, которые уже успела вы-
долбить на языке:
- Скажите, у вас не сдается комната?
- Вам комната?.. Вы одна?..
Я почему-то молчала. Молчала, все еще глядя на то место
где из-под выреза майки выбивалась полосочка белой незагоре-
лой кожи...
- Клава, - позвал он в глубь жилья.
- Чего еще? - грубый немолодой голос скрипнул, отворилась
какая-то дверь и рядом с майкой появилась неопрятная бабья
кофта.
Я наконец подняла глаза и увидела их обоих. И снова была
минута остолбенения. Очень недолгая, потому что он уже повер-
нулся, чтобы уйти, но в один короткий миг я успела разгля-
деть это поразительное лицо. Как в страшной детской сказке,
заблудившийся в лесу находит дикое озеро и, склонившись, гля-
дит на себя в его стоячую черноту, и тут же пропадает, уволо-
ченный в подводное царство, так я сама отразилась в его гла-
зах. Но губы, отмеченные полудетской, полуюношеской чувствен-
ностью, когда еще на забыто прикосновение к материнской
груди, но уже познана страсть и женская ласка. И смертельная
тоска в глазах, застывшее море смерти, такой темной воды,
что судорогой безнадежности видишь в них свое отражение, и
этот нежный и жадный рот - все, как начало жизни и ее конец.
Исступленные впадины щек, и волосы, тронутые сединой, слиш-
ком ранней, а может быть и нет, коротко стриженные, мальчи-
шеской челкой, спущенные на лоб.
И все это перебилось, смазалось прозрачной водянистостью
ее дряблого неопрятного лица, И - нет, не мать - решилось
естественно, как будто мне вообще было естественно выяснять
сейчас, в эту минуту, их семейные связи.
"Ну и дура, ну и поделом тебе, - думала я уже секунду
спустя - загляделась на мужика и получила по заслугам, бог
знает за кого, приняли..."
-Не сдается у нас. Сдадено уже то есть... - Как она это
сказала: так "бог подаст" говорят...
"Так и надо тебе, да ну ее на фиг, странно все-таки" -
тихо было после дверного хлопка, будто в доме и не жил ни-
кто, хотя из обеих его труб сочился дымок. И я уже подумала,
не зайти ли с другого крыльца, но для этого надо было выйти
и пройти вдоль забора через калитку, как вдруг, дверь отвори-
лась, и он снова показался в клубах ринувшегося из них пара.
- Зайдите туда, - очень коротко, как ворованные, два слова
сказал он и махнул рукой на дом через забор.
............................................................
Каждый новый день был для Клавдии Васильевны старым. Чем бы ни
начался он, что бы ни случилось в его протяженности - в жиз-
ни ее было так много дней разных и всяких, что нового дня и
быть не могло.
И то утро, когда она закончив свои нехлопотные дела на
рынке, собрав гроши с торговок за места, оглядев поле своей
общественной брани и привычно удовлетворившись наличием и
торгующих и покупающих, будто в ее директорство рынком, как
важно, себе в почет, именовала она свою должность, входило
непременное наблюдение за тем, чтобы одни торговали, а дру-
гие покупали - удостоверившись, что все идет ладно, пошла
за забор рынка и, минуя два дома, вернулась к себе, занялась