Ефим БЕРШИН  

 
АРМЕНИЯ


1.

Христианство, спрятанное в скалы
так, чтобы другие не нашли.
Я не знаю, что они искали
в недрах заколоченной земли.

Я не знаю, от кого таились,
как посланье - в каменный конверт.
От жары, от Заратустры или
от других, нехристианских, вер.

Уходили, прятались веками
в эти камни, как нога - в сапог.
И живет, как вера, богокамень -
камнебог.


2.

Рокот молитвы.
Ропот теней.
Скорбные лики -
из-под камней.

Господи! Сущий!
Если ты есть, -
камень насущный
даждь нам днесь!


3.

Белый месяц - выгнутая бровь
над зрачком невидимого Бога.
Так в горах скрывается дорога,
так за полог прячется любовь,
а топор - за выступом порога.

Звезды - словно вата из-под прялки.
Словно кто-то заново соткать
хочет небо. Звездная тоска
затерялась в звездном беспорядке.
Ночь тиха. Играем с Богом в прятки.
Он укрылся. Я иду искать.


4. 

В небе, где тучи на скалы присели,
возле Севана у Аракелоца
я выбираю тебе ожерелье,
словно воды достаю из колодца.

И гематитовый камень на нитку
клочьями высохшей ночи нанизан.
Дай к твоим пальцам губами приникну,
бедная Лиза.

Я, как петлею, дорогой задушен.
Так не живут. Так скользят по карнизу.
Что же ты прячешься за подушку,
бедная Лиза?

Эти армянские камни, похоже, -
слепок с камней иудейских, пустынных.
Я ухожу. Я всего лишь прохожий
в сих палестинах.

А под Москвой облетают осины,
прячется Сетунь в подушку тумана.
Боже! Ну, кто тебя спрятал в пустыню,
бедная мама?



5.

Я только гость на этой снежной
земле. 
И до исхода дней 
я вечно тот, кто вечно - между
чужих бунтующих огней.

Но мне понадобились годы, 
чтобы понять наверняка,
что в детстве пил пустую воду,
взамен грудного молока.

Что унесла меня не вера,
не мысль случайная, не цель -
я унесен порывом ветра
в слепую белую метель. 

Уже не знаю: был ли, не был,
или придуман был тобой.
Как звук, исторгнутый трубой,
блуждаю в опустевшем небе.

 Я выпаду тебе, как иней, 
как снег, летящий в створ фрамуг,  - 
красивый, кареглазый и не
принадлежащий никому.   


6. 

Мы были там,
мы были рядом
с землей, опухшей, как от голода,
где облако над Араратом
хранило очертанье голубя,

что отыскал в кромешной мгле
кусок земной бездушной плоти.
Как будто истина - в земле, 
а не в полете.


7. 

С наивностью великоросса 
вверяя замысел словам,
кричу ему: "Севан, откройся!"
Не отворяется Севан.

Так мог бы написать Сезанн -
голубку облака над храмом
и больно бьющий по глазам
закат, стекающий за раму,

окрестных гор, и сам Севан,
уставший прятать чью-то тайну.
Когда-нибудь и я устану.
Не отворяется Сезам.

И что нам надо было там,
где истина, сочась устало,
как мед стекала по усам,
да только в рот не попадала?



8.

Полночь новолуния. Ко сну
клонится фонарь у остановки.
Облака, как тканые обновки,
ветер надевает на луну.

Ночь черна, как высохшая кровь
в жертву принесенного барана.
И клубится вытянутый ров -
как сквозная ножевая рана.

Полночь новолуния. Четверг.
Хищный клекот горного потока.
Ночь черна. Ни юга, ни востока.
Ожидаю рейсовый ковчег -
рейсом до ближайшего потопа.  

Спрячь меня, Армения, на дно
горной бездны - профилем наскальным.
Я согласен. 
Я готов быть камнем
с прочими камнями заодно.



9.

Армения - страна в задушенном кармане
раскормленной горы.
Здесь прячется душа, как Иисус в Кумране,
скрывался до поры.

Две узницы одной таинственной идеи -
лицом к лицу.
Армения - сестра пустынной Иудеи
по небу и Отцу.

А я тебе - никто. Ни пасынок, ни деверь,
ни сват, ни брат.
Ревет аэропорт. Я выставлен за двери, 
как ты - за Арарат.