К бунту людей призывал?..
Нынче должок ворачивай.
Взяли язык в металл,
Начали выворачивать.
Словно в живой кадык,
Лапой палач уперся,
Рвали крамольный язык,
Хрип о булыжник терся...
Подняли над головой
Для устрашенья черни.
А за Москвой-рекой
Колокол звал к вечерне.
* * *
Острой финкой процарапан
Серый камень у пруда:
«Иванов.
Погиб в 20-ом».
Имя.
Дата.
И звезда.
Надевал сапог кирзовый,
Жинка плакала навзрыд.
Царь сказал:
— Мобилизован.
Мир откликнулся:
— Забрит.
...То за «красных»,
То за «белых»,
То пешком, то на коне,
То отважный, то несмелый
Шел с винтовкой по войне...
И без ненависти всякой
Возле этого пруда
Шел в обычную атаку
Вот отсюда...
Вон туда...
Бой
Под настильным огнем
наступавшие роты
где бегом, где ползком
продвигались вперед.
А в дремучем лесу
по глухому болоту
пробирался один-
разъединственный взвод.
С каждым шагом вперед
наши цепи редели,
расширялись зрачки
под свистящим свинцом,
пот горячим пятном
проступал на шинелях,
прижимая к земле
онемевших бойцов.
А «счастливцы» в лесу
шли спокойно и твердо,
автоматы свои
за плечами несли,
И казалось,
что их не волнуют аккорды
смертоносного боя,
что братья вели...
Но когда залегли
окончательно роты,
взмок багровый комбат,
хрипло воздух рубя, —
вышла редкая цепь
из глухого болота,
вызывая тем самым
огонь на себя...
И пока пулеметы
натужно частили,
добивая возникший
откуда-то взвод,
к высоте прорвались
и ее захватили
обозленные группы
разрозненных рот.
Так и в жизни вокруг:
то одни, то другие
выступают вперед
в свой положенный час.
Только тем и живем,
тем и дышит Россия —
нынче вы за меня,
завтра я ради вас.
* * *
Были сутки длинны, как обмотки...
Те, кто выстоял в первом бою,
Запивали российскою водкой
Всенародную горечь свою.
И в сибирском широком размахе,
Не умея ни красть, ни копить,
Всей страной продавали рубахи,
Чтоб на выручку танки купить.
От всего отмахнувшись:
«На кой мне...»
Русский Ваня ставал, как медведь,
И последнюю пулю в обойме
Оставлял,
Как заначку, на смерть.
А когда приходил по раненью
В краткий отпуск с великой войны,
Так по-русски не жаловал денег,
Словно сроду не ведал цены.
Как бы горько потом ни судили,
Вывод правильный только один:
Правда в том, что врага победили,
Правда в том, что всегда победим!
Правда в том, что меняя походку
На солдатский решительный шаг,
Мы порвали себе на обмотки
Черной свастикой меченый флаг.
Дом
Он стоит на отшибе,
Погорелец войны,
И осколки прошили
Все четыре стены.
На февральском сугробе
От тумана — седой,
Он стоит,
Как надгробье
Над большою бедой.
Нездорово и сыро
Тленом пахнет в дому...
Только черные дыры
Душу тянут к нему,
Словно младшие сестры
Галактических дыр.
Шелушится известка,
Пожелтев от воды,
Почернели стропила
И похожи на крест...
Я не помню, как было,
Я запомнил — как есть.
* * *
Покрашенные оградки,
Расправленные венки...
Здесь холмики —
Словно грядки,
Разбитые на рядки.
Здесь тетка моя родная
Сказала:
— Смотри, племяш,
Здесь — Гуровы,
Здесь — не знаю...
А этот вот угол — наш.
Здесь наши с тобою предки.
Уйми городскую спесь,
Ведь мы с тобой — только ветки,
А все наши корни — здесь.
Попросит ли враг свирепо,
Протянет ли друг ладонь,
Ты вправе делиться хлебом,
Но этой земли не тронь...
В масштабах родной планеты,
В пределах чужой земли,
Я буду блуждать по свету,
Порой исчезать вдали.
Но где бы я ни был после,
Я вечно пребуду тут —
На этом простом погосте,
Где нас наши предки ждут,
Где тетка в платке печальном
Стоит, словно вечный страж.
Здесь — немцы...
Там — англичане...
А этот вот угол — наш.
* * *
По веткам резко щелкала капель,
И выгибая радугою спину,
Бухарский кот обнюхивал апрель,
Из форточки явясь наполовину.
Голубизна раскалывала сад,
И, очумев зелеными глазами,
Кот целый мир баюкал на усах,
И шевелил поэтому усами.
А мир мурлыкал, вздрагивал и звал,
Ласкался мир, как маленькая кошка,
И так шерстили мыши сеновал,
Что кот вздохнул и... выпал из окошка.
* * *
День сегодня удался не очень,
По-осеннему мрачен и хмур...
Под навесом ссутулился кочет
В безмятежном кудахтанье кур.
И кудахтают куры довольно,
А чего им боятся,
Курям?
Головенку отрубят небольно —
Как рубили когда-то царям.
Да еще за особую плату
На базар отнесут потроха.
...И никто не заметит утраты,
Исключая отца-петуха.
Только кочет нахохлится хмуро,
Поутру перечтя свой гарем,
А подружки, беспечные дуры,
Не заметят пропажи совсем...
И опять,
За неделей неделя,
Безмятежно потянется жизнь.
Так и будут сидеть, как сидели.
Так и будут нестись, как неслись.
Клесты
В январскую лють
у клестов появляется выводок,
не птицы причуда —
причуда природы самой.
И в этом есть мудрая
чисто житейская выгода:
хороший хозяин
телегу готовит зимой.
В то время, как птицы другие
на юг улетели,
на сытых кормах
почивают у южных морей,
в заснеженных гнездах,
в вершинах заснеженных елей
мужают птенцы
под надзором клестих-матерей.
Мужают птенцы,
безбоязненно вьюгу встречая,
на тоненьких лапках
навстречу бурану встают,
суровую жизнь
до конца на себе изучают,
чтоб выжить и жить,
невзирая на скудный уют.
Наступит весна,
а они уже зиму прожили,
что ливни, что град им,
когда они видели лед?
В их маленьких тельцах
стальные клубки сухожилий
готовы исполнить
любой тяжелейший полет.
В январскую лють
у клестов появляется выводок,
в апреле птенцы
возмужало выходят из гнезд.
А вдруг среди прочих
внезапно окажется выродок,
не хуже других
перенесший пургу и мороз?
Не хилый заморыш,
которого ткни — и загнулся,
а сильная птица,
в которой страстей на двоих,
какая гордится
уверенно бьющимся пульсом,
хватая за горло
собратьев и братьев своих.
Природа мудра,
но нужна ли тут мудрость?
Не поздно ль?
А тень от крыла
над вселенной зловеще кружит.
Клестята уже
покидают уютные гнезда,
и в белое небо
привычно кладут виражи.
Они вылетают...
Но есть на земле справедливость.
Природа мудра,
и не надо природу учить.
Их крепкие клювы
еще недостаточно кривы,
и шишек сосновых
они не умеют лущить.
Умеют летать,
но еще не умеют кормиться,
и все-таки, жизнь
на мгновение раньше открыв,
из маленьких гнезд
вылетают могучие птицы,
и воздух гудит
под напором их яростных крыл.