Мне тридцать,
Это много или мало?
Рассудит нас девятый грозный вал.
Но ты меня сегодня целовала,
И я тебя сегодня целовал.
И если уж дождался поцелуя,
Надежно доживу и до любви.
Лукавя,
Богохульствуя,
Балуя,
Я все же не запачкался в крови.
Опомнитесь, земляне!
Я не ворог.
Я в людях не отыскивал врага.
Мне тридцать.
Я хочу, чтоб стало сорок!
Позвольте мне дожить до сорока.
* * *
Когда ты мне стала родимых родней,
в мой дом заявилась завьюженной ночью —
то зимние ночи не стали длинней,
лишь дни становились бледней и короче.
Когда твои руки летели ко мне
полярными совами в поисках пищи,
не лунные блики ползли по стене,
а очи твои освещали жилище.
Когда твои локоны бились во тьме,
как будто упругие струи метели,
я помнил о вьюге, о снеге, зиме...
Но губы мои откровенно теплели.
Когда ты ушла — наступила весна,
и ранний рассвет распахнул занавеску,
и солнечный луч ненавистно и резко
меня оторвал от прекрасного сна.
* * *
Какое огромное поле!
И надо его перейти.
Давай расцелуемся, что ли,
Коль вместе нам нету пути.
Как ты изменилась, однако,
Щека под рукой холодна —
От горя отвыкла ты плакать,
А я не отвык от вина.
Ты смотришь сурово и строго,
Ну что же, суди не суди,
Какая нам, к черту, дорога,
Коль разные души в груди.
Прощай, мое горе во плоти!
И все же,
На самом краю,
Далекую точку напротив
Признай за частичку свою.
Разлад
Дождь стучал,
Или в дверь стучали,
Или сердце стучало так.
Я кричал —
И она кричала,
Я молчал,
Но она кричала.
Я пошел,
Она вслед кричала.
Я пришел —
Завела сначала,
И тогда я поднял кулак.
Я вздыхаю, она вздыхает.
Я плохой —
И она плохая.
Третий день ничего не ем.
Я пришел, но она все ходит
Возле дома,
А в дом не входит.
Где-то около хороводит,
Словно кошка,
Когда нашкодит.
И тогда я ушел совсем.
Пролог
Ночь была.
Дома стояли хмуро.
И над горкой сваленных вещей
Одиноко горбилась фигура
Человека в шляпе и плаще.
Ночь была.
Еще был дождик редкий.
Сиротливо грудились у ног:
Чемоданчик, маленькая сетка,
Связка книг, какой-то узелок...
Ночь была.
Еще был грохот грома
И догадка, вставшая ребром:
Человека выгнали из дома —
И сие не кончится добром.
Ночь была.
Потом была дорога
И ночной безрадостный вокзал...
Ни людей, ни дьявола, ни Бога
Человек потом не признавал.
...А пока — так буднично и просто
В глубине уснувшего двора
Догорал окурок папиросы
Угольком бикфордова шнура.
* * *
Все застыло
В доме и в саду...
Перерыто все, перекурочено.
Слишком долго к смерти я иду,
Слишком долго, страшно и... настойчиво.
Забываюсь водочкой одной,
Только ей — сердечной, да неласковой.
Загибаюсь вместе со страной,
Ублаженной бреднями да сказками.
...Всюду грязь: и в доме, и вокруг...
В сердце угнездилась боль безмерная:
У меня остался только друг,
Да и тот погиб уже, наверное.
* * *
Саше С.
Нет у нас Садового кольца,
Общие друзья — и то забыты...
Ты все помнишь юного певца,
А ведь я — четырежды убитый.
Тяжки прегрешения мои!
Кажется, что я повсюду — лишний:
Ни друзей, ни дома, ни семьи...
Но судить нас вправе лишь Всевышний.
Как бы знать вперед, где упадем, —
Все могло б иначе быть сегодня...
Но ты сходу взял крутой подъем,
А я лечу за борт, сбивая сходни.
* * *
В затрапезном больничном халате,
Подпирая ограду спиной,
Я очнулся на Малом Арбате —
Невеселый,
Тяжелый,
Хмельной.
Как неведомый зверь из пучины,
Я возник порождением зла.
Видно, вескими были причины,
Видно, темными были дела,
Что стою, прислонившись к ограде,
По-щенячьи неслышно скуля,
Не чего-то разумного ради,
А чего-то неясного «для».
Отчего же уютной больницы
Оказались мне стены тесны?
Видно, стало недоброе сниться,
Видно, вещими были те сны.
Что грозит мне,
И что мне грозило?
Что мешает вернуться назад?
И какая враждебная сила
Зашвырнула меня на Арбат?
Видно, снилось мне что-то такое,
До того был горячечным бред,
Что от сладкого сна и покоя
Я очнулся
И вышел на свет.
И стою, подпирая ограду,
Ни на что в этом мире не гож...
— Так и надо тебе,
Так и надо!
Никогда снов своих не тревожь.
Исповедь
Судьба пытала на излом.
Да как пытала!
Покинул я родимый дом —
Ей было мало;
Не стало хлеба и вина —
Захохотала,
Ушла и сгинула жена —
Она плевала.
Семь пядей чувствовал во лбу —
Да толку мало.
Я клял коварную судьбу,
Она молчала...
Когда же смерти пятерня
Мне свет закрыла —
Лишь тут я понял, как меня
Судьба хранила.
* * *
Эти окна погаснут,
эти люди умолкнут,
И трамвай остановится,
врезавшись в ночь.
Я останусь один,
посижу одиноким,
Надоевшие мысли
отринувши прочь.
В этот день суетной
ничего я не сделал,
Хоть немало надежд
на него возлагал.
Этот день пролетел,
но гудит мое тело,
так гудит мое тело,
и так я устал.
Почему я устал,
что ж такого случилось?
Все, что было задумано,
скомкала жизнь.
Поднимусь на этаж
и схвачусь за перила,
И соседка окликнет:
«Смотри не свались».
Все равно не свалюсь,
как бы сердце ни ёкало,
Как бы я ни жалел
об утраченном дне...
Эти окна погаснут.
И люди умолкнут,
Но останется жизнь.
И цветы на окне.
* * *
Опять не вовремя
И снова невпопад,
Как будто бы погода взбунтовалась,
Обрушившийся в марте снегопад —
Такая вот бесхитростная шалость
У Господа,
У Бога моего
И вашего — ведь мы неразделимы,
Хоть вы навряд ли помните его —
Распятого,
Теснимого,
Гонимого...
Но вы, уже забывшие о Нем,
Не думайте, что Он вас не осудит.
Ведь перед очищающим огнем
Предстанут не подобия, а люди.
Такие вот: с грехами и без них,
Родившиеся раньше или позже...
И то, что Он отнимет у одних,
На блюдечке другому не положит.