В ИЮЛЬСКУЮ субботу, вечером на реке Тверце близ деревни Протасово был убит архитектор из Москвы Гасан Мирзоев. Его спутницу, дебелую блондинку тридцати пяти лет, доставили в районную больницу в полубессознательном состоянии.
Из первого сбивчивого ее объяснения, полученного оперуполномоченным Ениным, удалось установить, что накануне, в пятницу, они с Мирзоевым на его личной автомашине “Тойота” приехали на Тверцу, чтобы вдвоем провести выходные. Выбрав поляну поукромней, разбили палатку. На другой день рыбачили, варили уху. Перед сном немного выпили. Ближе к ночи на поляну с разухабистой бранью вывалилось несколько подростков по шестнадцать-восемнадцать лет (“Лбы один другого здоровей. Может, пять, может, шесть...”). Были они заметно пьяны и сразу повели себя агрессивно. При виде Мирзоева осклабились: “О, и сюда добрались! Не позволим черноте нашу землю топтать”. Или что-то вроде этого. Один из них, высокий, с выгоревшими, слежавшимися волосами (“Да какие там волосы?! Пакля!”), со словами “Не все же черным наших телок дрючить” принялся валить ее на землю. Мирзоев кинулся на помощь, но его сбили с ног. Сколько могла, сопротивлялась, даже кусалась. Но потом ударили чем-то по голове, и она потеряла сознание. Очнулась совершенно растерзанная, на безлюдной поляне. Палатка валялась на земле, все разгромлено, стекла в машине выбиты, багажник взломан и перерыт. Чуть позже в кустах обнаружила труп Мирзоева. Ни особых примет, ни во что были одеты нападавшие, не запомнила. (“О чем вы говорите? Какое там запомнить? Это же ужас! И главное, почти без слов... Зверье!”).
Собственно, нехитрая механика происшедшего выявилась достаточно полно уже через полчаса после начала осмотра места происшествия. Потерпевшего долго “месили” ногами. Похоже, даже прыгали на нем — едва ли не все ребра оказались переломаны. Потом, видимо, вконец озверев, принялись добивать палками. Одним из ударов проломили череп в районе виска. После этого тело оттащили в кусты и наспех забросали ветками, нарубленными для костра. Как бывает при таких чрезвычайных обстоятельствах, на место происшествия понаехало областное начальство. Поэтому осмотр проводился с особой дотошностью.
Следователь прокуратуры Амелякин, разбив поляну на квадраты, буквально на карачках исползал ее, то и дело подзывая экспертов зафиксировать очередной обнаруженный вещдок. И даже гаркнул на начальника областного угро, когда тот наступил на валяющийся в траве окурок:
— Болтаются тут консультанты всякие, только работать мешают.
И хамоватый полковник милиции против ожидания безропотно отступил. Все понимали: сейчас не до амбиций.
Эксперт-криминалист Кашин, с трудом согнув пухлое тело, более часа урчал над следом обуви, оставленным на пересушенном, расползающемся даже от дыхания песке, и исхитрился-таки извлечь почти идеальный гипсовый слепок.
Закончивший осмотр Амелякин, оседлав трухлявый пень в тенечке, тут же от руки выносил постановления о назначении экспертиз. Наконец облегченно потряс занемевшей правой рукой, удовлетворенно кивнул на горку пакуемых экспертами вещественных доказательств:
— От души насвинячили. Теперь вы мне только человечков представьте. А уж костюмчик я им живенько примерю.
После чего уехал на вскрытие. Костюмчик в самом деле вышел добротный: одних дактопленок с отпечатками пальцев рук изъяли полтора десятка. Осталось, по словам следователя, всего ничего: примерить это изобилие на подозреваемых. А вот подозреваемых-то пока нет. И найти их — задача уголовного розыска.
ТРЕТИЙ день райотдел милиции находится буквально на военном положении. Каждое утро начальник РОВД Сергей Иванович Бойков набирает номер главы районной администрации и слышит выжидающее:
— Как там, Сергей Иванович?
Вздохнув, он поднимал трубку прямой связи с начальником УВД, и оттуда немедленно раздается раздраженный голос генерала:
— Все копаешься, старик?.. Сдаешь позиции!
Может, поэтому, а может, потому, что третьи сутки без нормального сна для измученного почечными коликами пятидесятилетнего мужика многовато, только обычно выдержанный полковник Бойков ходит взвинченный и с все большим трудом удерживается от накачек сыскарям.
И каждые три часа дежурный по отделу передает в управление информацию, безликую и безотрадную: “Ведется расследование. Преступники пока не установлены”.
На второй день дала знать о себе Москва. На имя начальника УВД пришла лаконичная директива: “О раскрытии в трехдневный срок доложить в Главное управление уголовного розыска МВД”.
После этого к розыску подключили оперативные службы города.
Теперь работали и по ночам. Даже спали тут же, на стульях в комнате информирования. Слегка отоспавшись, выпивали в дежурке стакан спитого чаю и вновь включались в работу.
Узенький отдельский коридорчик наполнился разномастными посетителями, большинство из которых исчезали, пошушукавшись с операми; другие с хмурыми, обеспокоенными лицами часами дежурили у дверей кабинетов.
Старший оперуполномоченный ОУР Саша Федоров, подвижная громадина, остервенев от недосыпа, окончательно махнул рукой на уголовно-процессуальный кодекс и, запершись в кабинете, до утра проводил “индивидуальную профилактику” с особо подозрительными личностями.
В результате интенсивных оперативно-следственных мероприятий удалось раскрыть три “темные” прошлогодние кражи, разбой и наезд со смертельным исходом, на учет дополнительно поставили шесть выявленных случаев злостного хулиганства. Но дерзкое убийство позорным красным флажком продолжало украшать оперативную карту района.
В эти дни службы, не задействованные в раскрытии убийства, старались “существовать” как можно скромнее. Гаишники, пожарники почти не вылезали из района и лишь к вечеру по одному просачивались в служебные кабинеты. При встрече с осунувшимися сыскарями первыми здоровались и поспешно отводили глаза, будто чувствуя свою вину в бессилии уголовного розыска.
В понедельник следователь Ханский отправился к прокурору района закрыть пустячный дорожный материал, но был выгнан с диким криком. Самое мягкое, что услышал он в свой адрес, — это обвинение в сращивании с преступным миром. Вернувшись в отдел, Ханский долго и безнадежно матерился...
КАЗАЛОСЬ, даже воздух искрился от напряжения. Поэтому, когда во вторник после обеда Танкова вызвали по селектору к начальнику райотдела, сослуживцы проводили его сочувственными взглядами.
— Да вроде ничего за мной нет, — пробормотал Танков, успокаивая остальных, а скорее, самого себя.
Кабинет, куда, постучавшись, он шагнул, неожиданно оказался забит людьми. Вдоль стен и у стола почти в полном составе разместилось отделение уголовного розыска. Рядом с Бойковым, сопя и сморкаясь, грузно восседал начальник ОУР Василий Никанорович Кольцов, за час до того сбежавший из больницы.
— Садитесь! Это хорошо, что вы в штатском, — оглядев Танкова, почему-то одобрил Сергей Иванович.
Танков прямо у двери опустился на краешек стула, прижавшись к потеснившемуся заместителю начальника розыска Юре Гордееву.
— Значит, прошу быть внимательными, — произнес Бойков обычным, будничным тоном, каким всегда говорил на оперативках. Но именно в этом акцентированном спокойствии, ненормальном в обстановке бешеного ритма, в каком жил сейчас райотдел, проступало то же напряжение, которое исходило от всех остальных. Сидели отрешенные, без обычных подколов, шуточек и перемигиваний.
— Только что звонил Федоров, — Бойков сделал паузу. — Группа захвата с ними разминулась. Из колледжа они ушли двадцать пять минут назад. Куда неизвестно. Адреса все у меня на столе. Всего, — Бойков, нацепив тяжелые роговые очки, оглядел список, — шесть адресов.
“Нашли, нашли, парни!” — запело внутри Танкова. Он поздравляюще пожал колено Гордеева.
— К закоперщикам, Зубову и Рогову, направим по двое, — продолжал невозмутимо Сергей Иванович. — К остальным распределим сотрудников по одному со страховкой. Ответственный — Гордеев. — Он посмотрел на дежурного по отделу капитана милиции Василия Ивановича Кузнецова, лысого, словоохотливого “предпенсионника”, сказал жестко, угрожающе: — В управлении без моего личного указания ни полслова. Никаких предварительных данных, никаких твоих обычных намеков. Проболтаешься — тут же выгоню на пенсию к чертовой матери!
— Так, Сергей Иванович, когда ж это я... Обидно слышать. Да я за отдел душой...
— Молчать! Задержать должны мы сами. Без варягов из области. Сами на них вышли, сами и возьмем.
— Только чтоб брать культурно, — крутнул лапой начальник угро Василий Никанорович Кольцов. — Это дело серьезное. А то привыкли, понимаешь, с наскоку... — Он интенсивно засопел, что делал всегда перед долгим выступлением. Но тут по молчаливому знаку Бойкова поднялся Гордеев, снисходительно, так, чтоб все это видели, глянул на стареющего начальника и четко доложил, кто, куда и с кем идет, каким образом поддерживается связь, когда и через кого будут сниматься засады.
Пока он говорил, все присутствующие — и Танков среди прочих — испытали радостное волнение стрелков, когда они знают, что дичь уже в загоне, и неизвестно только, на какой именно номер она выйдет.
Бойков поднялся:
— С богом! До места засад доберетесь на дежурном “уазе”. Кто не влезет — в машины ГАИ. Вопросы есть?
— Оружие брать? — решился Танков.
Отовсюду послышались смешки.
— Вопрос не праздный, — счел необходимым усерьезнить обстановку начальник райотдела. — Надеюсь, остальные-то помнят, что против несовершеннолетних оружие мы применять не должны. — Он улыбнулся:— Хочу верить, что сотрудники уголовного розыска сумеют задержать нескольких пацанов без кровопролития.
По отдельскому коридорчику шли к машинам, громко смеясь и шутливо толкаясь, словно мушкетеры по Лувру. Старший опер Боря Данилин, страдающий от раннего облысения и потому всегда неприступно серьезный, пнул вдруг ногой дверь к гаишникам и гаркнул:
— Что заперлись, как дорожная моль в сундуке?! А ну, заводи тарантасы! Угро на задержание едет.
И холеные, надменные гаишники заулыбались навстречу: слух о том, что подозреваемые найдены, уже просквозил по отделу.
— А ведь я с самого начала отстаивал эту версию. Если б сразу с этого боку сработали, давно б на них вышли. — Оперуполномоченный Енин забежал вперед, искательно заглянул в лицо Данилину. — Боря, помнишь? Ну помнишь, я тогда в машине предлагал?
— А пошел ты, трепло, — снисходительно и даже нежно ответствовал Данилин.
Потрепанный отдельский “уазик”, просевший от оседлавших его молодых тел, вздохнул и, посапывая, как при одышке, полуразрушенной коробкой скоростей, припадая на правое переднее колесо с разбитым амортизатором, отправился в один из многочисленных дворов поселка Южный.
ПОДНИМАЯСЬ по щербатой, пропитанной запахом пищевых отходов лестнице, Танков приостановился. При мысли о предстоящей встрече с преступником сердце его заколотилось. Возле нужной двери на пятом этаже он перевел дыхание и, рассердившись на собственное волнение, с силой вдавил кнопку звонка.
Дверь приоткрыла распаренная женщина в стираном сатиновом халате. В руке она держала промасленный нож с прилипшим кусочком котлеты.
— Из милиции! — Танков сунул ей в лицо зажатое в руке удостоверение и, грубо отодвинув, протиснулся в прихожую. — Где Вадим?
Прижатая дверью к стене, женщина опасливо смотрела на энергичного молодого человека с красной книжицей.
— Чего отмалчиваетесь? — Танков придал взгляду выражение проницательности.
— Да его вроде нету дома...
— Что значит “вроде”? Кто знать должен? Слушайте, а кто вы такая? — Только теперь Танков сообразил, что для матери пятнадцатилетнего оболтуса она чересчур молода.
— Так Катерина Петровна придет сейчас. Она в это время со смены приходит. Это мать Вадика. Только в супермаркет заходит — и домой. А я соседка. Валей меня зовут.
Танков туповато затоптался. Он как-то упустил из виду, что существует такой атавизм, как коммунальные квартиры, и к встрече с соседями оказался совершенно не готов.
— Мне бы дождаться, — растерянно промямлил он. — Может, в коридоре посижу?
— А чего в коридоре? — Увидев его замешательство, Валя успокоилась и сразу оказалась милой и гостеприимной. — Вы к нам пока проходите. У нас и подождете.
Не получивший инструкций на этот счет Танков замялся.
— Да вы проходите смело, — сообразила она. — Когда входная дверь открывается, у нас сразу слышно.
В большой комнате за полированным столом, с угла накрытым скатертью, крепкий курчавый мужчина в несвежей майке увлеченно обгладывал куриную ножку. Он поднял обмазанный жиром подбородок и, скользнув взглядом по Танкову, недоуменно посмотрел на жену.
— Это из милиции, Костик.
— Да? — Костик начал заторможенно подниматься, вытирая рот и подбородок снятой с колен салфеткой.
— К Синельниковым он.
— Я ненадолго, — счел нужным объясниться Танков. — Мне Вадима надо дождаться, а в коридоре, как погляжу, присесть негде... Если табуретку выделите, могу у двери...
— А чего ненадолго? — Костик протянул ладонь, сильнее, чем принято, пожал руку. — Садись здесь. Щас телик включу. Чайком побалуемся. Есть и покрепче, но тебе, наверное, нельзя?
Обращение его с вошедшим, как только узнал, что тот пришел к Синельниковым, стало свойским.
— Вадька чего натворил? — Он принялся разливать чай в чашки, подставленные женой. — Тебе с вареньем или с сахаром?
— Спасибо, все едино.
— Так подрался, что ли? Вот стервец!
— Почему так решили?
— Для чего-то ты сюда пришел... Да ты пей чай-то!
— Спасибо.
— Да не спасибо, а пей. Вон варенье вишневое. Сами варили.
Танков вежливо отпил, из розетки выудил вишенку, долго обсасывал, соображая, куда положить косточку.
— В блюдце плюй, — разрешил его сомнения Костик. — Не на приеме у английской королевы... Хотя вряд ли чтоб подрался.
— Что, пай-мальчик?
— Ну какой пай-мальчик... Сидел бы ты теперь здесь, кабы было так. Хотя, между нами, подраться в его возрасте — святое дело. Мы вон до армии знаешь как махались? А вот Вадьку с дружками его понять не могу.
— И нечего тебе понимать. — Вошедшая жена (голос мужа явно доносился до кухни) за спиной гостя постучала себя пальцем по лбу. — Не слушайте вы его. Это он злится, что молодежь пошла другая. Не такие разбойники, как сам. А Вадька, он и в колледже учится, и матери помогает. Даже подрабатывать начал: вагоны на товарной станции разгружать.
— Точно, — обрадовался чему-то Костик. — Я его и засек. Так знаешь чего попросил? Чтоб пацанам евоным не говорил. Чтоб, значит, не засмеяли. Представляешь, какие у них понятия?
— Мы сначала подумали, на компьютер собирает, — упрямо перебила мужа Валентина. — А он матери на Восьмое марта вазу хрустальную принес. С цветами. Красиво, — глянув на мужа, она укоризненно вздохнула. — Так еще б он с матерью по-другому. — Костик смущенно потряс пальцем. — Она ж его одна вырастила. С младых ногтей. Так, кажется? Погоди, вспомню. У Пушкина, да? — Он искательно посмотрел на рассердившуюся жену. — Трепло, — улыбнулась та. — Ну ладно, я на кухню. Если есть захотите, не стесняйтесь. Валя вышла.
— А я, знаешь, когда ты пришел, поначалу перетрусил, — признался вдруг Костик. — Я через ночь прогревальщиком в автопарке подрабатываю, и повадилась у нас какая-то мразь по автобусам шарить. В общем, проследили и как раз позапрошлой ночью накрыли двоих с Зарельсовой. Ну и — шоферня, народец горячий — сыграли на их ребрах “Ах вы, сени мои, сени...”. А чего, скажешь, милицию надо было вызывать? Так потом к вам ходить замучишься.
— Не прибили?
— Да вроде на своих убрались.
СТРЕЛКИ тренькающего будильника печально опустились на двадцать минут восьмого. Танков сидел за столом, пил чай с вареньем в компании обаятельных хозяев. Странная получалась первая в его жизни засада, невсамделишная.
Костик перехватил взгляд гостя, искоса брошенный на часы, тревожно переглянулся с вернувшейся женой.
— Слушай, дело-то к ночи. И впрямь серьезное что?
— Да, серьезное. — Танкову не хотелось врать симпатичным, приютившим его людям. — Арестантское. — Пытаясь предотвратить дальнейшие расспросы, он принялся усиленно дуть на подостывший чай.
— Знаешь что? — Костик придвинулся к Танкову. — Ты б матери не говорил. Она ж одиночка. Одна сына поднимала. Все в него вложила. Поздний ребенок. Понимаешь?
— Сердце у нее больное, — подхватила Валентина. — “Скорую” чуть не каждый месяц вызываем. Если и впрямь... Неужто украли что? Она сделала выжидательную паузу, но Танков упрямо дул на чай.
— Давай по-мужски. — Костик придвинулся. — Ты сейчас уходи. А завтра с утра я тебе его, куда скажешь, приволоку. Как мать на работу уйдет, за шкирку возьму и притащу. Слово! А потом как-нибудь ее подготовим.
— Не могу! — отмахнулся Танков. — Обязан дождаться. Если мешаю, могу выйти в коридор.
— Вот и выйди! Не может он... А человека угробить — это ты можешь?!
— Уймись! — Валентина, знающая вспыльчивый нрав мужа, предупреждающе положила руку ему на плечо.
ВО ВХОДНОЙ двери провернулся ключ. Танков поспешно вышел в коридор и встал за косяк, чтоб его нельзя было увидеть прежде, чем зайдешь в квартиру.
— Вот наказание эти запоры, — запричитал на лестничной клетке женский голос, и вошла мать разыскиваемого Синельникова Катерина Петровна, сорокапятилетняя женщина с некрупным, словно подсохшим лицом.
— Валечка! Я тебе селедку купила, — с порога оживленно заговорила она. — Недешевая, правда. Зато жирненькая.
Она захлопнула за собой дверь и запнулась — прямо перед ней стоял незнакомый парень.
— Я к вам, — объявил он.
С привычной боязливостью Катерина Петровна всматривалась в незнакомое лицо. Потом вопросительно посмотрела на вышедшую соседку. Та, отведя глаза, поспешно вынула из ее руки набитый пакет и ушла на кухню.
— В хоромы-то пригласите? — с фальшивой развязностью произнес Танков.
— Да уж какие хоромы. — Катерина Петровна прошла по длинному коридору до угловой комнаты, потянула оказавшуюся незапертой дверь и, отступив, пропустила вперед незваного гостя.
Танков вошел в комнату, где вот уж пятнадцать лет вдвоем жили мать с сыном. Небогатую, прямо скажем, комнату. Шкаф с потрескавшейся полировкой; две одинаковые пунцовые софы ржевского производства, на одной из которых валялась брошенная в спешке рубаха; тридцатисемидюймовый телевизор “Филипс” с нахлобученным сверху подержанным видеоплейером и стол с наваленными в беспорядке радиодеталями. На подоконнике из-за стираной тюлевой занавески выглядывала объемистая хрустальная ваза с вставленными искусственными розами — должно быть, та самая, о которой говорили соседи.
— Сын это... на учебу торопился, — по-своему оценила взгляд гостя Катерина Петровна, сдернула рубаху и, чуть приоткрыв скрипучую дверь шкафа, не глядя сунула ее в объемистое нутро. — Он ведь позднее меня уходит. Я-то с семи на смену, а ему к девяти. Ну, малой еще. Иной раз проспит. Вот в спешке и бросил. А вообще-то он у меня аккуратный, обстоятельный... Вы, должно быть, из колледжа. Он предупреждал, что могут зайти. Мы тут немножко оплату задержали. Но у меня через неделю аванс, так что не беспокойтесь...
— Я не из колледжа, Катерина Петровна. — Танков почему-то заговорил торжественно и оттого, как сам с неприязнью услышал, лелейно. — Я из милиции.
Откинув назад руку, хозяйка нашарила спинку стула и, осторожно оседая, опустилась на сиденье. Покрасневшее лицо с мелкими морщинками приобрело тоскливое выражение.
— Нашли-таки, — качая головой, будто про себя, пробормотала она. — Говорила я ему, не езди в этот поход дурацкий. Ну чего тебя к этим... тянет? Ну чего?! Скажите, чего ему среди них надо? Медом, что ли, намазано?! — Лицо ее некрасиво исказилось, готовясь зайтись в плаче. Но, видно, вспомнив о соседях, она лишь всхлипнула.
Мучившийся от необходимости врать, Танков оторопел.
— Значит, сын вам все рассказал? — неприязненно отчеканил он.
— Еще б он не рассказал, милый ты человек! Еще б он матери не сказал. Такого у нас не водится. Я его, дурака, как узнала, сама тряпкой отходила.
— Тряпкой — это, конечно, круто.
— Слышь, — Катерина Петровна дотянулась до рукава гостя, — вы скажите, чего нам за это, штраф будет?
— Какой штраф? Почему штраф?!
— Да вы не нервничайте. Чего вы нервничаете? Ведь не дура совсем. Понимаю: отвечать придется.
Танков начал осознавать, в какое отчаянное положение он угодил.
— Так что рассказал сын?
— Как было, так и рассказал. Чего-чего, а врать матери не обучен, — с обидой, из-под которой проступала гордость, сообщила Катерина Петровна. — В поход они, я ж говорю, ходили. В воскресенье приехал, лица на нем нет, рубаха порвана и в крови. Модная такая... Джинсовка...
— Что он рассказал?
— Известно что. Девок не поделили. С Кешкой Зубовым, дружок его, куда-то в деревню на танцы пошли, ну и подрались с деревенскими. Наверняка Кешка затеял. Потому что баламут! И вообще мутный. Вечно чего-нибудь нафордыбачит. А мой дурачок в рот ему смотрит. Хотела его с девочкой познакомить. У подружки дочка, умница. Так осрамил при соседях: ты, говорит, мать, дремучая. Надо будет, сам найду. А кого найдет? Этих, что ли? — Она отчего-то ткнула в сторону шумящего под окнами проспекта.
— Где вещи?
— Какие?.. А, так застирала. Брюки еще поносятся, да и рубаху подлатала незаметно. А кровь в холодной воде отошла... Да нет, вы мне правду скажите: большой штраф-то за эту драку положен?
Растерявшийся Танков неопределенно мотнул головой. Кивок этот Катерина Петровна восприняла как подтверждение:
— Ведь это ж никаких денег не напасешься. Только-только на телевизор насобирали. Костюм ему хотела к выпускному. И здрасте, опять! Мать последние жилы рвет, а он, стервозина. Я не тряпкой, я палкой его отхожу!
— Может, ему работать надо было пойти, а не на материнском горбу ездить?
— Это как?.. И вы тоже? Значит, если мать из рабочих, так и ему на роду в грязи копаться? Сами-то небось выучились! — Катерина Петровна обиженно скосилась на добротный костюм гостя.
— Да я ничего, — Танков смутился. — Если человек способный...
— Он как раз способный! — обрадовалась мать. — Еще какой! В мотоциклах разбирается, в радиоклуб ходит. А работать, если хотите знать, еще после восьмого класса собирался, а я вот приказала: “Учись! Пока колледж не кончишь, никуда”. — Катерина Петровна прервалась, обдумывая засевшую мысль: — Хоть бы уж поменьше штраф. А то у вас еще приводы есть, — щегольнула она невесть где добытым знанием. — Может, можно вместо штрафа привод, если не очень страшно. — Она просительно дотронулась до Танкова.
— Можно и привод, — окончательно заврался тот.
— Вот я и говорю. — Катерина Петровна хитренько оживилась. — Ты б похлопотал. Тебя ж, наверное, начальство послушает. А мы бы уж благодарны были. И то сказать, что за парень, если сдачи дать не может? Он ведь и сам знаете как переживает... Мне вот не говорит, а во сне стонет. Совестливый!
Танков не в силах больше переносить этот разговор, по существу издевательский, отошел к окну и стал смотреть вниз. Проносящиеся по проспекту машины уже включили габаритные огни. В комнате тренькали ходики, такие же, как у соседей (наверное, вместе и купленные).
Танков колебался: не выйти ли ему во двор? Скорее всего Синельникова взяли по другому адресу, а о нем попросту забыли.
Катерина Петровна сделалась задумчивой, то и дело тревожно поглядывая на гостя. Потом уж и глядеть перестала, словно сообразив, что не станет занятой милиционер из-за штрафа до ночи дожидаться ее сына, и догадки своей пугалась.
Соседи смотрели телевизор. Шла программа “Время”. Тягуче цедились минуты, заполняя комнату напряженным ожиданием.
И этот затухающий вечерний ритм нарушила выстрелившая входная дверь подъезда. Кто-то бежал вверх по лестнице.
Танков вздрогнул. Подняла на него наполнившиеся испугом глаза Катерина Петровна.
Теперь стало слышно, что бегут двое. Один из них что-то кричал.
Танков выскочил в коридор. Из соседней комнаты показались напряженные Костик с Валентиной.
Распахнулась, отлетев до петель, входная дверь, и в квартиру ворвался мокрый, взъерошенный парень. Он собирался захлопнуть задвижку, но увидел прямо перед собой незнакомца и застыл, посвистывая перетруженным дыханием.
Тотчас следом влетел Саша Федоров и не останавливаясь навалился сзади. Под тяжестью стокилограммовой массы парень рухнул на пол. Оперативник, тяжело и злобно хрипя, принялся выкручивать оттянутую назад руку.
От страха и боли беглец закричал.
Костик шагнул было вперед.
— Это из угрозыска, — опередил его Танков, по-прежнему не двигаясь.
— Ладно, вставай живо! — поднявшись и не отпуская заломленную руку, приказал Федоров. — Бегун выискался... Считай, отбегался. — Он потянул сильнее, и Вадим Синельников оказался стоящим на коленях с наклоненной к ногам головой.
— Да что ж это?! — закричала Катерина Петровна, с ужасом наблюдавшая, как ломают ее сына. — Что ж вы, если милиция, так все дозволено?!
Она оттолкнула Танкова и, худенькая и бесстрашная, пошла угрожающе на Федорова, который, не обращая внимания на присутствующих, деловито выволакивал на лестницу стонущего от боли и унижения Вадима Синельникова.
— Что ж ты, бугай, его как убийцу какого хватаешь?!
— А кто же он?! — Федоров, обозленный преследованием, издерганный тремя бессонными ночами, приостановился: — Если он человека ни за что ни про что на тот свет отправил, так кто ж он, по-вашему, божий одуванчик, что ли?! Раньше надо было соображать, когда мразь эту растили! Задохнувшись яростью, он поволок поникшего убийцу вниз по лестнице.
Танков растерянно повернулся. Потрясенная Катерина Петровна, ощупывая воздух рукой и что-то шепча, опускалась на пол. Он подхватил ее и с помощью Костика отнес на диван.
— Помогите ей... Они и вправду человека убили, — отводя глаза, пробормотал Танков, выходя из квартиры.
НА УЛИЦЕ Танков обогнал обоих. Федоров шел быстро, все еще тяжело дыша, и лишь слегка теперь придерживал Синельникова за локоть, а тот семенил рядом, обмякший и потерянный.
За углом стоял все тот же “уазик”, в заднем отсеке которого за решеткой сидело несколько человек. Рядом Данилин и Жулев запихивали в гаишный “жигуленок” ожесточенно вырывающегося парня с выгоревшими длинными волосами. Внезапно тот резко присел, вывернулся и побежал к “уазу”, крича на ходу:
— Парни! Менты понтят! Нет у них ничего! Ничего и не было! Помните! Ничего не было!
Дежуривший у решетки низкорослый квадратный штангист Юра Гордеев неспешно перехватил его рукой за шею, крутнул и, уперев колено в спину, слегка надавил, отчего тот зашелся в беспомощном хрипе.
Подошел Данилин. Спокойненько, будто не он только что боролся, оглядел патлатого, сказал тихо, но так, чтоб отчетливо слышали сидящие в машине:
— Не было, значит? Ничего, ты у меня все вспомнишь. И как били, и как ветками прикрывали, и как каждого заставлял палкой по голове добивать. Кровью скреплял. Все вспомнишь, тварь!
Кто-то за решеткой затрясся в рыдании. Как раз подошел Федоров. Гордеев ключом отомкнул дверцу, и Саша с ходу отработанным ударом колена под зад вогнал за решетку последнего соучастника убийства — Вадима Синельникова.
Танков отказался сесть в переполненные машины и пошел пешком. Когда через сорок минут он открыл входную дверь райотдела, из дежурки уже разносился победный голос изнемогшего от молчания Василия Ивановича:
— Управление? Принимай сообщение на раскрытое убийство... А ты как думал?! Сельские ребята не шутят. Взялись, так уж раскроют. В ночь с четырнадцатого на пятнадцатое июля в районе деревни Протасово было совершено убийство гражданина Мирзоева Гасана Салмановича, сорока двух лет. Убийство совершили — точно, короеды: Зубов Иннокентий Геннадьевич, семнадцати лет, студент первого курса университета; Санин Александр Дмитриевич, шестнадцати лет, учащийся строительного колледжа; Синельников Вадим Дмитриевич, шестнадцати лет, учащийся того же колледжа...
СПУСТЯ месяц трое — Юра Гордеев, Саша Федоров и Никанорыч — за умелое и оперативное раскрытие тяжкого убийства были поощрены приказом начальника УВД.
Танков еще долго собирался зайти в разоренную коммуналку на пятом этаже, но так и не решился.