Lib.ru/Современная:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
С.Данилюк
ВСЕ МОЕ НОШУ В СЕБЕ (фантазия)
- Денисочка, лапочка, извлеки себя из виртуальности и общипай бабулю. Гости вот-вот собираться начнут. Не могу же я в такой день показаться неухоженной.
Денис неохотно отвлекся от монитора, оглядел принарядившуюся бабушку. Поморщился: раскрасневшееся старушечье лицо носило следы обильной макияжной обработки.
- Чересчур? - сконфузилась бабушка. - Это всё Маришка. Я говорила, что вызывающе, а она - шик, шик... Может, смыть быстренько?
- Да ты чего, бабуль? - Денис поднялся, вынул из её руки пинцетик. - Чтоб такую красоту и сподлючить?
- Думаешь, оставить?
- А то. Хай-класс. Будешь королевой вечера. Денис приподнял обсыпанный пудрой подбородок и принялся выщипывать на нем жесткие волоски, так огорчающие престарелую модницу.
Сноровисто орудуя пинцетом, Денис поверх головы бабушки то и дело косился на две соседствующие на стене фотографии. Можно было бы сказать, что это фото одного юноши, если бы не фон. На одной, чернобелой, из-за его спины выглядывал угол доски с обрывком текста "... районного Совета депутатов трудящихся", а на другой, цветной, свеженькой, он позировал на фоне казино "Подкова" в обнимку с рокером.
Угадав, куда смотрит внук, бабушка привычно умилилась:
- Одно лицо. Если б не родинка на щеке, так вас с отцом вовсе бы не отличить. Родинка эта, кстати, к тебе от деда перешла. А уж каким отец в твоём возрасте был, - подруги мои иззавидовались. Они-то своих колобродов только успевали из милиций да вытрезвителей вытаскивать. А у Славочки главный интерес -- книги, театр.
- Как же, - наслышан. Не пил, не курил, от гёрлз бегал. И как это мне свезло от такого херувимчика родиться? - съязвил Денис.
- Да уж не как некоторые, которые бабусе единственной грубят, - вспылила бабушка. Насмешки над сыном она не прощала даже внуку. Но тут же, передумав скандалить, растроганно шмыгнула носом. - Жаль, дедушка не дожил, - он-то всегда верил, что Славочка многого добьется. Вот уж для кого отцовский юбилей был бы праздником.
Забыв об обещании стоять смирно, она потянулась поцеловать внука.
- Не дёргайся, - Денис вернул пинцет, не давая бабушке впасть в образ безутешной вдовы. В последние годы она сделалась слезливой.
Оценил собственную работу. - Супер. Усы оставил специально. Говорят, на усатых бабуль спрос среди кавалеров упал. Так что придётся тебе и дальше хранить деду верность.
- Да как ты!.. - лицо бабушки начало покрываться пятнами. - Да мы всю жизнь душа в душу! Дня друг без друга не могли. И чтоб такое от собственного внука...
- Не возбухай! - Денис бесцеремонно развернул бабушку к двери, лишая возможности перевоплотиться в одну из самых удачных её ролей - беззащитную жертву бесчувственных родственников.
- Ну, Денисик, бабулю-то выставлять! - увидев, что демонстрация гнева не произвела желаемого впечатления, бабушка вернулась к образу престарелой балуемой любимицы семьи.
В этот момент в комнату, нервно подёргивая лысеющей головой, вошёл отец. Багровая шея его была натуго закольцована воротничком свежей рубашки, под которым судорожно пульсировал сдавленный кадык.
- Жмёт, зараза. Помоги расстегнуть, - обратился он к сыну.
- Может, при стирке село, - прикинула бабушка.
- А может, ты наконец перестанешь покупать мне рубашки сорокового размера? И брюки сорок восьмого мне тоже малы. Ну, вырос я, дойдёт это до тебя наконец?! - отец неприязненно хлопнул себя по наметившемуся животику.
- Так бывает, - поддержал его Денис. - Дети к пятидесяти незаметно выходят из мальчикового возраста... Ау! Бабуля, ты нас слышишь? Глаза бабушки наполнились умилением:
- Ещё бы деда сюда, и ...
- Одно лицо, - закончили за неё сын с внуком.
- Мама, - отец потеребил её за плечо, - гости вот-вот появятся. А бокалы до сих пор не помыты.
Он напоминающе постучал по своему "Роллексу".
- Да иду, иду. Что вы без меня? - с озабоченным видом хлопотливой устроительницы торжества бабушка удалилась.
Верхняя пуговица под пальцами Дениса с трудом подалась, и отец с явным облегчением распустил галстук:
- Благодарю, избавитель.
- Зачем так много? Просто отдай ключи от "Хонды". Ты ж все равно на "Оппеле" рассекаешь.
- Защищаешь диплом - получаешь машину. Как договорились. Кстати, не определился с научным руководителем?
- Да вот, Соковнин обаяет.
- Этот-то с чего?! - поразился отец. - Он как будто что-то из политучений читает?
- Историю политических преследований времён Брежневской стагнации, - отчеканил Денис. Хихикнул. - А ништяк, кстати. Аж слюной брызжет от ненависти к коммунистическому режиму. И как это его с такими приколами при советской власти не посадили?
- Да, крутые галсы жизнь закладывает, - отец озадаченно отер шею. - Вообще-то закипел он еще в семидесятых. Тогда историю КПСС нам читал. И тоже - непримиримо. Так-то! Кстати, окажи любезность: выражайся нормальным литературным языком. Ты всё-таки какой-никакой, а филолог. Денис поджал губы. Язвительность отца вносила в их отношения отчужденность, преодолеть которую Денис прежде не мог, а теперь и не пытался.
Отец -- заведующий кафедрой современного русского языка -- по праву считался одним из крупнейших отечественных лингвистов. В научных спорах был бескомпромиссен, отстаивал то, что полагал единственно верным, не считаясь с рангом оппонента. Но всё, что находилось за пределами языкознания и литературоведения, виделось ему мелкой возней, не заслуживающей того, чтобы на нее отвлекаться. Всегдашняя правильность и унылая непогрешимость отца создали ему репутацию желчного ученого сухаря. Отца ценили, но не любили. И это уязвляло Дениса - в его присутствии разговор об отце смущенно заминался. Раньше буфером в отношениях между отцом и остальным миром выступала мать - заведующая методическим кабинетом. Общительная, словоохотливая, она умела ненавязчиво сглаживать конфликты, возникавшие из-за отцовского высокомерия. Мать была единственным человеком, имевшим на отца безусловное влияние. Он относился к ней с обожанием, на которое она отвечала снисходительной благожелательностью. Денис поражался несхожести родителей. - Как он вообще ухитрился тебя закадрить? - решился он как-то под видом шутки спросить у матери. - Разное людей сближает, - уклонилась от ответа мать. После ее скоропостижной смерти ничто уже не могло сдержать угрюмой желчности отца.
- Ну-с? Так у кого все-таки решил диплом писать? - вернулся к своему вопросу отец.
- Лапицкий, - небрежно ответил Денис. Как он и предполагал, отец ревниво насупился. Заведующего кафедрой современной литературы Лапицкого, легкого, остроумного эрудита, в отличие от отца, обожали. Его колкие остроты и эпиграммы разносились по городу. Студентки домогались его внимания. И порой удачно, - в свои шестьдесят Игорь Лапицкий оставался жизнелюбом. - Что ж, Гарик -- мужик надежный, - неохотно признал отец. - Это не флюгер вроде Соковнина. Рядом с ним можно отстраиваться. И на чем остановились? Что-нибудь - Пастернак, Волошин? - Краевая литература конца семидесятых.
- Вот как? - отец удивился. - С чего тебя потянуло в ту невеселую эпоху?
- Понять хочется. Времечко вроде тишайшее. Сталинские лагеря давно в прошлом. Афганистан еще не начался. Вроде, твори-не хочу. Но только что-нибудь талантливое проклюнется - тут же и прихлопнут при всеобщем равнодушии. И, главное, никак не въеду, чего боялись? Ну, выгнали бы с работы. Другую найти наверняка без проблем, - безработицы-то не было. Пусть не начальником, но с голодухи-то не мёрли. Ну, из партии из этой вашей турнули. Ведь не расстреляли бы. Не такая уж суперплата. Так нет же! Целое поколение -- сплошное - одобрям-с! И это же поколение отстроило в девяностых тот беспредел, в котором мы сегодня барахтаемся.
Тему эту они часто обсуждали с однокурсниками. Теперь, начав говорить, Денис увлекся. И обычная всепонимающая усмешка отца вызвала задиристое желание посильнее уязвить. - Вот с такой ухмылочкой по жизни и прошкондыбали. А за ухмылочкой этой, если начистоту, - обычный облом! Скажешь, нет? Он ждал, что отец вспылит. Но тот лишь покачал головой: - Не скажу. Только не тихое оно было, то время, а, как бы сказать? Пришибленное. А потому бесплодное. Ничего стоящего эпоха та не родила. Тем более не представляю, о чем тут можно писать. Совершенно не диссертабельно. - Об Эдуарде Дементьеве, - отчеканил Денис. - О ком? - отец задохнулся. - Это тебе Игорь предложил? - Да, Игорь Александрович. По теории Лапицкого, яркий талант, если реализуется, обязательно изменяет ход развития общества. Потому что как бы задает новый нравственный ориентир. Он, например, уверен, что публикация в шестидесятых "Мастера и Маргариты" предотвратила откат к репрессиям. Как полагаешь? - Разве что на уровне гипотезы, - невнимательно, думая о своем, кивнул отец. - Так вот Лапицкий убежден, что Дементьев был крупным, уникальным явлением. И, если бы его опубликовали, то и семидесятые, и восьмидесятые, а значит, и нынешнее время были бы совсем иными. - Пустое это! - рубанул отец. - Игорь всегда был фантазером. И, если в кого влюблялся, то без меры. Да от Дементьева ничего не осталось! Разве что вырезки из районных газет собрать с парой рассказов да белыми стихами. Но даже это -- крохи... И потом почему именно тебе?! Рассчитывает на мою помощь? Он пристально поглядел на сына. - Нет, на твою помощь он почему-то не рассчитывает, - с вызовом ответил Денис. - Хотя, со слов Лапицкого, вы с Дементьевым учились на одном курсе и даже дружковали.
- Было, - скупо подтвердил отец.
Дверь приоткрылась, и в неё протиснулось виноватое бабушкино лицо:
- Славочка, там Лида Берестова пришла, и с ней Галька Китаева... Но я их не звала, не думай.
- Пришли, так не гнать же, - отец нежно приобнял мать. - Стол не обеднеет. Тем паче не чужие.
- И где наш юбиляр?! - в комнату, стесняясь и оттого разговаривая громко и одновременно, протиснулись две старушки.
Несколько впереди перекатывалась низкорослая, увешанная браслетами женщина в золотых очочках - Лидия Васильевна Берестова. Одутловатое лицо ее было полно торжественности,
До пенсии Берестова тридцать лет проработала сменным инженером ТЭЦ химического комбината. Среди многочисленных приятельниц слыла незлобливым, дружелюбным человеком, всегда готовым одолжить до зарплаты. Такой же оставалась после выхода на пенсию. Но десять лет назад сын её стремительно разбогател на фондовых операциях, что сказалось и на благосостоянии престарелой Берестовой. На фоне обнищавших, придавленных жизнью товарок она, не знавшая прежде достатка, заблистала золотом и рискованными для семидесяти лет нарядами от кутюрье. Она оставалась щедра, а потому подруги по-прежнему охотно принимали её приглашения в гости. Но теперь это воспринималось как некая повинность: в движениях хохотушки Берестовой появилась несвойственная прежде степенность, в суждениях - требовательная увесистость.
Чуть сзади опиралась на клюку глубокая старуха с ссохшимся от времени скорбным лицом, на котором горел единственный пытливый, прожигающий глаз.
При виде её присутствующие ощутили привычную неловкость.
Галина Геннадьевна Китаева, в отличие от подружки, в прежней жизни была "элитой". Главного технолога крупнейшего химкомбината высоко ценили в министерстве. Перечить на планёрках властной, злоязыкой женщине не всякий раз решался даже директор. После гибели в Афганистане старшего сына -подполковника она в возрасте шестидесяти двух лет вышла на пенсию, имея на сберкнижке двадцать тысяч рублей, которых, безусловно, должно было хватить на безбедную жизнь и ей самой, и ее наследникам. Всё разом "сгорело" в начале девяностых. Теперь Китаева на нищенскую пенсию содержала дочь - терапевта районной поликлиники, и астматика - внука. Новую действительность она ненавидела со всей истовостью потерявшего всё человека.
- Ну, именинник, что прячешься? - низким, сохранившим прежнюю начальственность голосом произнесла она. Но Берестова бесцеремонно отодвинула ее пухлым локтем:
- Помолчи, Галина, а то опять чего-нибудь сморозишь.
Не обратив внимания на посеревшую приятельницу, потянула из сумки поздравительную открытку с убористым текстом.
- Дорогой Вячеслав, мы, старые друзья твоих родителей, помнящие тебя с пеленок...- степенно начала Берестова. По счастью, в дверь позвонили.
- Спичи потом, - отец приобнял обеих старух и повлек в коридор встречать нового гостя.
Гостем этим оказался холеный семидесятилетний старик с округлым, несколько обрюзгшим лицом, в галстуке-бабочке поверх безупречной белой рубахи - председатель ветеранского Совета при губернаторе Евгений Иванович Козьмин. В начале девяностых, возглавляя областной КГБ, Козьмин решительно поддержал Ельцина. Это запомнили. И даже выйдя на пенсию, влияния во властных структурах он не утратил.
Как знал Денис, Козьмин с дедом познакомились в начале семидесятых в санатории в Ялте. Оба заядлые преферансисты и бильярдисты, азартные и неуступчивые, они быстро сдружились. И многочисленные посиделки в доме деда и бабки не обходились без главного тамады -- Козьмина. И вдруг рассорились. Что произошло меж ними, осталось загадкой. Во всяком случае бабушка, славившаяся избирательной памятью, причину разрыва забыла начисто. Зато не уставала напоминать внуку, что после смерти деда Козьмин, к тому времени генерал КГБ, добился его захоронения на главной аллее в присутствии первых лиц города, по протоколу умершему, увы, не положенных.
- Извиняйте за опоздание. Задержали у губернатора. Прими от его имени поздравления! - Козьмин облобызал отца. Прокашлялся, весёлыми глазами показав, что прокашлялся именно, чтоб подчеркнуть значимость момента. - Так вот, велено передать: область тобой гордится. Ты человек, которому есть чем отчитаться перед всевышним. Дай Бог, чтоб не скоро, - Козьмин размашисто, с аппетитом перекрестился. - Самостоятельная лингвистическая школа, - многие ли могут таким похвастаться? И всё это - в какие-то пятьдесят лет.
- Подростковый возраст, - не удержался Денис. Козьмин, будто только теперь заметил Дениса, свойски, ему одному улыбнулся, раскинул руки: - Вот без кого соскучился. Дай обнять, крестник, - он шутливо помял смущенного Дениса. Отстранился. - Но иронизируете, юноша, напрасно. Вам отцовские рубежи еще дай Бог когда-нибудь преодолеть. И то если, подобно ему, положишь за правило трудиться, трудиться и трудиться! Ведь человек по натуре своей легкого, халявного успеха жаждет. А выбиваются те немногие, кто положит себе цель и идет к ней, прорубаясь сквозь буреломы, не отвлекаясь на соблазны и химеры.
Потому единственный среди своих сокурсников и выбился, - объявил Козьмин под благостное кивание бабушки. - А ведь были рядом люди и поярче. Дениса будто кольнуло. - Это Вы об Эдуарде Дементьеве? - по наитию выпалил он. Косматая бровь Козьмина приподнялась домиком. - Да хотя бы тот же пресловутый Эдуард Дементьев, - подтвердил он. - Уж сколько вокруг него шуму, звону было, а - пометался, посвистел чайником, умер рано и - пара и то не осталось. Так, Слава?
- Не так, - раздраженно буркнул отец. - Там не только пар. Там и силовой тяги хватало. Просто не в свое время родился.
- И это тебе в плюс, - похвалил Козьмин. - Сколько лет прошло, и не больно-то, если по правде, ценил тебя дружок твой, а вот верность его памяти хранишь и в обиду не даешь. За то отдельно уважаю. Но, по мне, что у человека внутри, то в любую эпоху и проявится. Как говорится, - рукописи не горят. Ладно. Перехожу к главному гостинчику. Договорился о гранте для твоей кафедры. И - будем продвигать тебя в депутаты от партии власти! - под удивленные возгласы окружающих объявил он. - Потому - цени. - Ценю, - угрюмо заверил отец. Поколебался. - Но, может, ограничимся грантом? На депутатство и без меня желающих достанет. - Да и не просто желающие. А борзые. Что подметки рвут! А для нас как раз важно, чтоб на комитет по образованию не абы кто сел, а надежный человек с заслугами. Думаешь, на грант на этот других претендентов не было? Как раз и пробил под твоё согласие возглавить комитет, - Козьмин игриво подтолкнул пасмурного отца. - Да не журись, Славка, должностенка не пыльная! Нам важно твоё имя. А кому бумажки перебирать, найдется. - И кому тексты писать -- тоже найдется, - встрял Денис. - Подмахивай себе чужое. Делов-то! Отец побагровел. - Вот ведь язва! - Козьмин усмехнулся. Хлопнул себя по лбу. - А кстати, разрешите-ка нам с крестником пяток минут пошептаться. Он шутливо подтолкнул Дениса в сторону его комнаты. Меж Денисом и расположенным к нему стариком давно установились особые, доверительные отношения. В отличие от зануды отца, Козьмин не имел привычки поучать. Но его ненавязчивые советы всегда оказывались к месту. - Слышал, в аспирантуру собираешься? - Козьмин прикрыл изнутри дверь, уважительно огладил пальцем корешки учебников. - Есть такая мулька, - подтвердил Денис. - Хорошее дело -- найти себя в жизни. И не сбиться с пути, - благостно закивал Козьмин. Внезапно взгляд его сделался нацеленным. - Завтра на митинг идешь? Денис от неожиданности оторопел. - Откуда вы знаете?! - пролепетал он. - Раньше журнал был - "Хочу всё знать". А я вот не хочу -- а приходится. Такая уж тяжкая моя доля, - Козьмин страдальчески сморщился. - Так что? - Конечно, пойду! И даже не пытайтесь отговаривать. Сколько можно терпеть беспредел? По факультетам команду дали -- всем проголосовать за "Единую Россию". Причем приготовили какие-то меченые конверты, - чтоб, не дай Бог, кто не соскочил. И то же, мы узнали, в других вузах. И то же самое по учреждениям. За это сажать надо! Вот мы и хотим!... - Тоже знаю. Сжечь бюллетени на площади. - Кто-то должен, чтоб услышали! - горячо выкрикнул Денис. - Скажете, нет?!
Козьмин пожевал губы:
- Тебе попробуй скажи. Сразу в стойку. Только -- не твои это игры.
- Как это?! Очень даже мои.
- У каждого, крестник, своя линия жизни и свой интерес. И если на что решаешься, сначала надлежит понять, - оно тебе надо?
- Надо! Потому что мне здесь жить!
- Нам, - подправил Козьмин. - Конечно, фальшивки эти -- гнусь. Я об этом сегодня как раз губернатору в лицо сказал. Тем более, что за ними -- глупость холуйская. И без всяких хитрушек кого надо изберут. Ну, может, процент поскромней выйдет. Но -- кто надо, тот пройдет. Традиция такая на Руси -- на кого пальцем укажут, за того и голосуют. А то и вовсе за бутылку. Видать, нужно русскому человеку, чтоб за него решали. Ему так жить проще. Проголосует по команде. А потом бегает плачется, что власть не та оказалась. И попробуй напомни ему, что сам такую сотворил, - за грудки схватит.
- Значит, тоже всё понимаете?!
- Не вовсе же поленом пришибленный. Я, знаешь ли, по мироощущению -- государственник, - Козьмин усмехнулся. - Но и ты понять должен, что какая-никакая, а сложилась система. Не из-за чего жизнь себе ломать. Положим, проявите завтра принципиальность, - пискните на свежем воздухе. Так и комары пищат. Повыгоняют вас.
- Повыгоняют?!
- А ты разве на что другое рассчитывал? Хотя кое для кого это способ самоутвердиться. Тот же дружок твой Наиль, который всех подбил. У него как будто три неуда. А значит, вот-вот выгонят. Потому сознательно на скандал прет. Он тебе не говорил, что в политику метит? И ему, к примеру, такая шумная история только вистов добавит. Это тебе не школярское отчисление. Тут - за убеждения! А стало быть, биография! А то, что других, как поп Гапон, на убой вовлек, про то у него голова не болит. Но твой-то путь, вослед отцу, - в науку. Вот в ней и проявляй принципиальность. Выявляй, доказывай, блистай бескомпромиссностью. А сломать собственную жизнь в компании горлопанов -- дело нехитрое.
Денис возмущенно вскочил. Щеки его запылали. - Вот что, дядя Женя! Я, конечно, понимаю, что ты при делах, - он заметил, как предостерегающе сузились глаза старика, но остановиться уже не мог и не хотел. - По-моему, ты меня с отцом перепутал. Это он умеет: в науке - кремень, в жизни -- пофигист! А по мне, если в человеке есть стержень, то во всем! Так что завтра я со своими буду. Так-то! - Тебе жить, - с сожалением протянул Козьмин. Дверь скрипнула. В нее протиснулось обеспокоенное бабушкино лицо: - Ребятки, пожалейте! Там за столом слюной истекают. - А мы уже всё обхрюкали! - Козьмин лучезарно улыбнулся и поспешил к прочим гостям. Следом поволокся пасмурный Денис.
Спустя несколько часов, когда пресытившиеся гости начали расходиться, Денис незамеченным ускользнул к компьютеру. Не так давно подключили они Интернет, и Денис блуждал по его лабиринтам, с непривычки плутая. Иногда его увлекало так далеко, что приходилось метаться в сайтах, выбираясь наудачу. Но, едва выбравшись, вновь торопился в дебри завораживающего виртуального мира.
Он услышал, как скрипнула дверь, прошелестели по комнате отцовские шаги, крутнулся в кресле. Увидел пьяноватые глаза отца, обращенные внутрь себя. - Чего не весел, юбиляр? - подколол Денис.
- Да разбередили.
- Ещё бы не разбередить. Такая житуха прожита. Просто не знаю, с кем из великих и сравнить. На похвалы за сегодняшним столом, прямо скажем, не поскупились.
- Падок человек на лесть, - отец слабо улыбнулся. - Мулька насчет депутатства -- это не прикол? - рубанул вдруг Денис. Заметил, как пасмурнел отец. - Я к тому, что тебе этот политтусняк всегда был по фигу метель. Чужие как бы игры. Оно надо? - Слышал же -- без этого не будет гранда. А гранд кафедре необходим. Во-первых, поднимем две перспективные темы. Ну, и молодым ребятам будет что подкинуть. Компромисс, понимаешь! - процедил отец. - Да и куда денешься, если с ног до головы благодарностью опутан? Как муха в паутине -- не рыпнешься... Знаешь, что я тебе скажу, сын. Есть два вида несбыточных стариковских мечтаний. Одно -- прожить новую, иную жизнь, другое -- переписать собственную судьбу. Ан - не перепишешь.
Денис осторожно пригляделся - таких разговоров меж ними не случалось.
- А жаль, что нельзя! - отец вдруг простонал. - Отмотать бы сейчас тридцатку лет. Ненадолго. Всего на денёк! Одно б точно сделал. Что свербит! Эдик Дементьев. Эдька!
Отец вновь ушел в себя. Молчал и сын, боясь неловким словом прервать исповедальную тишину. Но - лишь бабушка шаркала в глубине квартиры, да позвякивала переносимая ею на кухню посуда.
- Э, раз уж заговорили, так до конца! - решился отец. - Да и тебе небесполезно: если заниматься чем, так по-честному. Сегодня имя Дементьева всуе упоминалось. И откровенная чепуха насчёт пустоцвета, и риторика эта вроде "рукописи не горят". Горят! За милую душу.
- Но дядя Женя...
- Меньше слушай! В какие времена, скажи, серость вроде Козьмина талант рядом с собой терпела?
- Серость?! - поразился Денис. - Ты ж сам его столько раз своим учителем жизни называл. Да и он о тебе сегодня...Бабуля аж прослезилась.
- Да не обо мне!.. Хотя теперь уж и обо мне. Творение своё возлюбил!
- Ну, творение-то в общем клёвое получилось, - сподхалимничал Денис.
- Ты -то хоть не уподобляйся! - отец поморщился. - Эдик Дементьев - вот творение божье! Это было во всём нечто. Познакомились мы, когда на филфак поступали. Он на три года старше был - полстраны облазил. В районных газетах поработал, даже завотделом был. Это в неполные двадцать! Для меня, сопляка, чем-то вроде наставника стал.
- Гуру!
- Тогда слов таких в обиходе не водилось. Но в рот ему глядел, - что было, то было. И он ко мне как-то прикипел, - вот что удивительно. Может, что-то разглядел.
- О, видишь! Значит, все-таки было что-то. - Тогда, может, и было. Но не о том я. Главное, в самом Эдике мощнейший заряд был заложен. Такая внутренняя сила, которая не выказывается вроде специально, но - не заметить нельзя. Теперь это называют энергетикой. Редко в каком мужике она проявляется. А если и сформируется у избранных, то годам к тридцати. А тут двадцатилетний парень - и никакого ни перед кем пиетета. Со всеми на равных. Напротив, преподаватели перед ним... не то, чтобы робели. Но - как бы точнее? - искали одобрения. Со стороны любопытно выглядело. На лекциях по пятьдесят человек, а читают как будто для него одного. Поразительно! Любого своей воле без усилия подчинял. Девки у нас на курсе очень быстро эти его качества к своей пользе приспособили - избрали старостой. Так он для них что общагу, что стипендию, - всё выбивал. Надо было, к ректору шел. Студентишко-второкурсник -- запросто к ректору. И ведь принимал. И беседовал по часу. Полгода не прошло -- университетской знаменитостью стал. Поначалу все решили, что крупный руководитель подрастает. Попытались в какие-то комитеты двинуть. Но быстренько отступились. Увидели -- непредсказуем. Мы ж в жизни друг под друга подлаживаемся, притираемся. А тут - невозможно подстроиться. Потому что жил по каким-то своим внутренним законам, с внешними - несогласованными. И согласовывать не собирался. Там, где другой, нормальный, свернёт или хотя бы притормозит, этот только газу добавит. Оттого и не любили, и боялись его многие. Да что другие? Сам три года бок о бок прожил, а так и не приспособился угадать, что и когда выкинет. Но - что удивительно! Мы ведь тогда все были начинающие Булгаковы и Мандельштамы. По газетам, журналам тыркались в надежде опубликоваться. Вечера читок под руководством Лапицкого устраивали. Они тогда с женой только-только в университет преподавателями перевелись. Разбирали, обсуждали. Но не Эдик. То есть приходил, когда звали. Если просили, оценивал чужое. Кстати, удивительно точно судил. А своё просят...нет ничего, и - точка. Хотя до поступления писал. Да те же белые стихи в газетах. Когда его с ними прижали, - вот же, твоё! - он в ёрничество. Дескать, виноват, марал бумагу по молодости. Однако пришлось забросить это темное дело, потому что на водку времени не оставалось. Но передо мной засветился. Эдик из другого города был, снимал подвальчик у старушки одной -- тёти Паши. Он у неё в проходной комнате ютился: кровать, стол с книгами, печка, вешалка, - по-моему, ничего из мебели не упустил. На печке всегда сухари сушились - главная закуска. Как-то в его подвальчике к экзамену готовились, до ночи прозанимались, пришлось заночевать. Просыпаюсь в четыре. А он к печке прижался - к утру каморка вымерзала, а там потеплей было - и что-то пишет. В клеенчатой тетрадке по двадцать две копейки. Заметил, что я наблюдаю, смутился, чего с ним не бывало, и быстренько сунул в пачку таких же тетрадок. Несмотря на мои уговоры, не показал. "Так, балуюсь, не принимай в голову". И весь разговор. Но мне-то любопытно, аж свербит! В общем рассказал я насчёт Эдькиных ночных бдений Игорю Лапицкому. Игорь по тем временам тоже смелый, резкий был. Отец что-то уловил в лице сына, кивнул неохотно: - Да Игорь и теперь таков. Поэтому у них с Эдиком особое взаимодоверие сложилось. Словом, Лапицкий Эдика на читку уломал! Само собой, никого посторонних. Игорь, жена его Ирина Всеволодовна и я. Удивленно отер вспотевший лоб: - Надо же, как разволновался. Пойду-ка коньячку плесну!
Вернулся через минуту с бокалом в руке и заговорил еще от двери.
- Роман он прочитал. Можно сказать, что-то гротескно - абсурдистское. Поразительно, откуда двадцатилетний пацан впитал эту стилистику? Ведь мы тогда о Беккете, Ионеско лишь краем уха слышали. Там у него герой, эдакий вольтеровский Простодушный, попадал в нашу эпоху и, как человек любознательный, задавал очень простые, искренние вопросы. И люди вокруг него душевные, отзывчивые. Но - в этом и парадокс - чем больше он пытался разобраться, куда попал, и, соответственно, задавал свои простые житейские вопросы, тем больше на него косились. Кто за иностранного шпиона принял, кто провокатора из КГБ в нем заподозрил. И в конце концов утрамбовали его в дурдом. Не власть, заметь, не парторганы, а простые советские люди. То есть нормальный человек, задающий нормальные вопросы таким же - внешне - нормальным людям, воспринимается ими как сумасшедший. Кстати, в дурдоме он и находит ответы на свои простые вопросы.
- Весёлая темка.
- Да уж. В общем, пока читал, - то хохотали, то затихали. А закончил, тут и примолкли растерянно. Ирина Всеволодовна даже всплакнула.
- Не "въезжаю"?
- А что сказать было? Страшная получилась ситуация. То, что явление, - то понятно. А дальше? Печатать? Где? У кого? В СССР таких издателей-самоубийц не было. Передать на Запад? Куда? Через кого? А если даже переправить? Для автора после этого - Голгофа. Статья уголовная за антисоветчину тут как тут наготове. Так сказать, а подать сюда свеженького диссидента. Держать в столе и ждать, когда власть сменится? Так мы её тогда на века мерили. Понимаешь, сын, есть талант удачливый, попадающий, так сказать, в струю эпохи. Не обязательно, кстати, конъюнктурный. А есть несчастный, остро критический. Он во все времена несчастный, потому что какая же власть глумление над устоями стерпит? Да Эдик не хуже прочих это понимал. Потому собрал молча тетрадки, хмыкнул по своему обыкновению и ушел. Отец перевел дыхание. - Что потом? Не томи, - поторопил Денис.
- Потом? - отец залпом допил коньяк, заглянул в пустой бокал и, будто что-то внутри увидел, - попритух. - Потом скандал на факультете вышел, - вяло припомнил он. - Драка в общежитии с чеченами. Ерунда на самом деле. И не Эдик начал. Он, наоборот, вступился за них. Было, как видишь, и такое время. У Эдика вообще насчет мордобоя, если что покажется не по правде, рука резвая была. Но - всё перевернули, организовали собрание, заклеймили великодержавным шовинистом. Самое смешное -- те же чечены, которых он защитил, его же и оболгали. Потом уж узналось, что им в противном случае исключением пригрозили. Я-то знал, в чем дело, но как раз дома с ангиной валялся. А Эдик не позвонил, не позвал -- гордый, черт! Но что теперь...К концу дня позвонил... кто-то из однокурсников, сообщил - что собрание единогласно проголосовало за исключение. Как обухом по голове. Сколько он для них для всех сделал и - единогласно. Съединнодушничали!
- Погоди! - вскинулся Денис. - Но ведь у вас же на курсе секретарем комсомола мама была. Сами же рассказывали. Она-то что?! - Мама собрание и вела, - неохотно признался отец. - Она ведь в те годы такой комсомолкой-доброволкой была. Энтузиазмом кипела. А Эдик, сам понимаешь, другой. Потому и недолюбливали друг друга. - А что хваленый Лапицкий?
- Он как раз кинулся на защиту. Других преподавателей подбил в ректорат пойти. Но - там дали понять, что дело на контроле в КГБ. - Но раз КГБ вмешался, значит, кто-то насчет рукописи проговорился?! - То не великая тайна. Гарик через три месяца после этой истории на развод подал. Тоже -- манок...Я, конечно, сразу к Эдику в подвальчик. А там - тетя Паша в одиночестве среди перерытого барахла горюет. Оказывается, кража у них накануне была. Замочек-то навесной, как на почтовом ящике. А поутру, за несколько часов до меня, пришёл комендантский наряд, предъявили повестку о призыве и Эдика в военкомат увели. Без отсрочек.
- И больше не виделись?! - Почему же? Продрался на сборный пункт. Их уже по машинам грузить начали. Успел проститься...Из армии он не вернулся. Служил за полярным кругом. Там рудники были. Радиацию подхватил... Всюду ему сунуться надо было, сволочи!
- Но рукопись?!
- А рукопись - тю-тю, - отец помрачнел. - Я ведь за нею в военкомат и прибежал. Думал перепрятать. Да только - он эту кражу, оказывается, как обыск воспринял...
- Ну?!
- Сжёг. Чтоб никаких следов.
Денис невольно вскрикнул. - От скольких же ничтожных случайностей зависят зигзаги истории, - едва слышно, заслонив глаза, произнес отец. - В сущности Игорь прав. Возроди эти тетради - не говорю тогда, но даже сейчас! Это ж целое направление в литературе появилось бы. Пласт! Ведь если не по форме, то по сути, ничего вокруг не изменилось. Всё те же до слез знакомые персонажи, только партийность поменялась. А так стоит где-то на севере могилка проржавевшая среди таких же безвестных. И - будто и не жил Эдуард Дементьев. - Ну, вы, отцы, - красавцы! - Денис подскочил. - Влегкую собственного товарища слили. Отшатнулись от человека только потому, что ярлыки на него навесили. Так потому и навесили, чтоб отшатнулись. Чего все-таки боялись?
- В каждом поколении свой страх, - пробормотал отец. - Тут - если поселился он в человеке, так уж не выпустит. Мне надо было тридцать лет эти прожить, чтоб от дрожи прежней избавиться. Он устало поднялся: - Да и то, может, оттого отвага, что о пустом говорим. Вольно кобре в террариуме язык показывать. А ты представь себя с той стороны стекла. Я после истории с Эдиком в лингвистику погрузился. Потом уж по-настоящему увлекся. А тогда главный мотив был -- в раковину от всех забиться и так и прожить. "Так и прожил", - едва не вырвалось у Дениса. Но добивать измученного, в кои веки раскрывшегося человека было бы нечестно. Иная, внезапная мысль воспламенила Дениса.
- Не было этого! - страстно выкрикнул он. Заставив отца вздрогнуть. - Он тебя развел. Да всех вас! Не может человек свое выношенное вот так влегкую уничтожить. Денис с силой схватил отца за локоть. - Слушай, па! Рупь за сто -- заныкал где-то! Давай вместе с Лапицким организуем поиск. Представляешь, если разыщется?!
- Бесполезно, - отец высвободил руку. - Я сам искал по свежим следам. А сейчас, спустя столько лет, и говорить не о чем. И вот то, что не сберегли, жжёт постоянно. Может, оттого и с Лапицким избегаем друг друга, - вроде общей невольной виной повязаны. А теперь, видишь, курсовую тебе предложил по белым стихам. Выходит, тоже -- свербит... Ладно, ложись спать, низвергатель.
Отец коротко кивнул, несомненно жалея о собственной откровенности, и тихонько вышел.
Денис же забегал по комнате. Происшедший разговор подействовал на него сильнейшим образом. Поразила, конечно, история несостоявшегося гения, - сомневаться во вкусе отца и тем более признанного теоретика литературы Лапицкого, не приходилось. Но столь же неожиданной стороной обернулся перед ним сам отец. Этот примерный мальчик, ставший примерным юношей, мужем, затем - примерным руководителем кафедры, даже дома не утрачивающий въевшейся, раздражающей позы всезнайки, оказывается, нес в себе незатухающую, спрятанную от других боль.
Денис твёрдо решился, не откладывая, начать поиск пропавшей рукописи. Он представил, как разыщет ее, как гордо положит перед отцом и снимет с него многолетний груз безвинной вины. А начнет он поиск с проникновения в ту, прежнюю эпоху.
Полный сладостного предвкушения, Денис вернулся к компьютеру, зашел в интернет и, как всегда случалось, принялся погружаться в дебри паутины, успокаиваясь и отдаляясь от действительности. Сначала ещё доносились отзвуки разговора меж отцом и бабушкой, потом внешние звуки исчезли, и к нему вернулось томительно-тревожное ощущение рискового испытателя, несущегося с возрастающей скоростью по незнакомой трассе, когда повороты возникают внезапно и времени едва хватает на резкие движения рулём. Промелькнул сайт "Советская конституция 1977 года"...
- Денисик, малышечка, ложись, ночь уже, - откуда-то совсем издалека разобрал он бабушкин голос.
Какой-то внезапный пробел. Он жмёт на первую же подвернувшуюся клавишу.
... - Славка, вставай, поросёнок! Хватит дрыхнуть! - повторила бабушка. Но - теперь много ближе, голосом требовательным и словно очищенным от посторонних хрипов и шумов.
"Опять за компьютером заснул", - расстроился Денис. На то, что бабушка назвала его именем отца, он даже не обратил внимания, - в последнее время она то и дело их путала. Денис нехотя приподнялся, собираясь перебраться на постель, и - обнаружил себя лежащим под одеялом.
" Перенесли, похоже. Папик-то, оказывается, богатырь", - подивился он.
Откинув одеяло, Денис спустил ноги на холодный пол (должно быть, экономная бабушка отключила электроподогрев) и нехотя, как делал это обычно спросонья, приоткрыл правый, "разведывательный" глаз. Тотчас испуганно захлопнул его, тряхнул головой, отгоняя наваждение, и ме-едленно заново размежил веки.
Видение не исчезло. По всей стене лесенкой были развешены книжные полки. Из центра потолка, почему-то опоясанного облупленным бордюром, на громадном крюке свисала матерчатая, в кистях, люстра. А на месте компьютерного столика громоздился отполированный двухтумбовый письменный стол, заваленный в беспорядке ворохом незнакомых книг и тетрадей. Сам Денис сидел на жёсткой кровати с поролоновым матрасом, возле ног валялись чья-то допотопная белая "водолазка" и вывернутые наизнанку брезентовые брюки. А под ногами вместо привычного паркета -- плохо прокрашенные доски с широкими щелями меж ними.
Всё вокруг было чужое и - отчего-то знакомое. Что-то совсем, совсем знакомое... Он разглядел чернильное пятно на поверхности стола и едва сдержал крик. Мебель эта: стол, кровать, полки, - стояла на их даче, покоцанная и подломанная. То есть доживала свой век на даче, и в это же время, абсолютно новенькая, красовалась в его комнате, вытеснив из нее привычные шкаф "Стэнли", софу и компьютерный столик вместе с компом и монитором.
Денис основательно ущипнул себя за ягодицу. От боли, а больше от того, что она появилась, проснулся окончательно, и теперь, покачиваясь в отупении, вслушивался в крики, доносившиеся из глубины квартиры.
- Ты сегодня же обязан поговорить с замминистра, - требовал пронзительный женский голос, в котором проскальзывали бабушкины нотки. - Хватит оттягивать. Или - решится немедленно, или - помяни мое слово - вместо тебя директором назначат Блохина! Мне сказали, что замминистра будет на встрече фронтовиков. Наверняка выпьет, расчувствуется. Самый удачный повод -- решить вопрос. Тем более, он к тебе благоволит. Ты должен, слышишь, наконец?!
- Уж тебе-то я ничего не должен! - раздраженно ответил мужской голос, показавшийся Денису голосом отца. Он даже приготовился вскочить с кровати. - И вообще День победы - это великий праздник, а не повод шуры-муры ваши крутить, - отчеканил мужчина. - Так что заглохни и хоть сегодня не донимай меня. Ишь словечек нахваталась - "решить вопрос"! Хоть бы значение понимала. Курица!
Денис осел: да, отец так не выражается. Да и голос был побасистей и куда жёстче.
- Ты подумай, - мои шуры-муры! Я что, для себя? - не отступилась "бабушка". - Да сколько ж можно против ветра! Что ты упёрся с этим Фрайерманом? Сват он тебе, что ли? Ведь всем понятно, что с должности его попрут.
- Да? И почему бы это?
- Сам знаешь, не придуривайся. Потому что еврей. Я уж с Галиной Китаевой разговаривала. Она тоже считает, что если ты не прекратишь биться лбом о стену, тебя самого из резерва на выдвижение в два счета выкинут.
- Да твоя Галина махровая антисемитка!
- Нет! Ну, может, чуть-чуть. Но главное - она умнейший человек и все эти подводные течения знает. И если уж говорит, то...И Лида Берестова. - Известная Китаевская подпевала. Короче, прошу запомнить раз и навсегда. Я в партию в войну вступил. И Семён Фрайерман - тоже. Между прочим, в окружении. Так для чего, я тебя спрашиваю? Чтоб спустя тридцать семь лет его ни за что ни про что погнали с работы? Только потому, что горкомовский секретаришка по идеологии такой же антисемит, как твоя Китаева. Замусорили партию!
- Господи! И ты ... - голос "бабушки" захлебнулся догадкой. - Ты что, это на аттестации ИТР брякнул?
- А что, молчать буду? - буркнул мужчина. Словно чувствуя себя в чём-то виноватым, прикрикнул: -Где мои ордена? И дай нормальную рубаху - суёшь без пуговиц.
- Как без пуговиц?.. Что ты орёшь?! Это новый фасон, с запонками!.. Мишенька! Ты ж мне обещал! Всё равно и его не спасешь, и сам из-за характера своего упертого всю жизнь в рядовых инженеришках просидишь! В конце концов не ты ж его евреем сделал.
Тут, видно, под каким-то особым взглядом "бабушка" осеклась и едва слышно выдавила:
- Ну, в самом деле, сколько можно лбом о стену?
- Сколько нужно, - отрезал мужчина. Он неуверенно прокашлялся. - Я задержусь после торжественного.
- Я с тобой пойду, - быстро заявила "бабушка".
- Куда со мной? Там встреча фронтовиков. Мы водку пить будем.
- Ничего, я в сторонке.
- Кончай дурить.
- Потому что знаю!
- Кончай, говорю!
- К Валечке Фирсовой опять попрёшься?!
- Что несёшь?
- Да весь комбинат судачит. Или забыл, что у нас семья?
- Что ты орёшь, глотка лужёная? Барбоса своего разбудишь... Кстати, чего он до сих пор дрыхнет? Или опять вчера надрался?
В коридоре перешли на горячий шепот, затем послышалось энергичное цоканье, и Денис обречённо уставился на дверь. Изготавливаясь не вскрикнуть, он вцепился ногтями в ладонь.
В комнату быстро вошла холёная рыжеволосая женщина сорока лет в платье колоколом, стянутом кожаным пояском вкруг изящной талии, и туфлях на шпильке, - бабушка с фотографий тридцатилетней давности.
- Проснулся? - она брезгливо втянула воздух, распахнула окно с обрывками клееной бумаги на раме. - Подымайся живо. Я и то отцу не сказала, что ты вчера на карачках приполз. Кстати, не забудь его с Днём победы поздравить.
- Бабуль, это как это? - пролепетал Денис.
- Нахал ты, братец. На меня ещё сверстники твои заглядываются.
Она присмотрелась, встревоженно склонилась к его лицу, обдав запахом острых духов, и вдруг - без перехода - встревоженно закричала:
- Миша! Миша! Иди же сюда.
Денис завороженно перевёл расширенные, будто от атропина, глаза, на дверь, догадываясь, что сейчас увидит, и от догадки этой холодея.
В комнату пружинистой походкой вошёл молодой дед. Деда Денис помнил плохо: тот умер в девяносто пятом. Запомнил его усталым, измученным бесконечными болезнями стариком, баловавшим маленького внучка сладостями.
Сейчас же перед Денисом остановился сильный человек с выступающими скулами и колючим, неприязненным взглядом.
- Надо так опиться, что аж опух, - определил он.
- Да нет же! Не то, - вскричала "бабушка". - Посмотри на щёку!
Она бесцеремонно повернула к свету голову Дениса. - У Славки за ночь на щеке родинка выросла. Точь в точь, как у тебя!
- Действительно. Вот ведь загадка природы - у меня-то она с рождения. Да, берут своё гены, - "дед" озадаченно смягчился. Но - ненадолго. - Если б ещё и изнутри на меня походил. А то растёт балбес балбесом. Одно в пустой башке -- надраться да по девкам. Наследничек! - Он же учится, - неуверенно вступилась "бабушка". - Он?! - дед злодейски захохотал. - Да если б вы с Женькой Козьминым не бегали каждый семестр к декану, давно б вышибли за неуды. И, кстати, правильно бы сделали. Чего дурную траву держать? Не будет с тебя, Славка, толку. Так всю жизнь пустышкой и просвистишь.
Зазвонил телефон в коридоре, и он вышел.
- Может, врачу показаться, - прикинула "бабушка". Что-то вспомнив, вытащила из кармашка лист, бросила на стол. - Это больничный на три дня, - прошептала она. - Задним числом, как ты просил, - ангина. Учти, в последний раз выручаю.
-Ба...То есть это, - остановил её Денис. - Ну, как бы, тут комп стоял с принтером. Ты не видела? Штука такая, вроде ящика. Хотя... Нет так нет.
Бабушка постояла недоуменно, силясь вникнуть в услышанное. В это время хлопнула входная дверь. - Сбежал гад, - тоскливо пробормотала бабушка. Поспешно вышла.
Через пару минут в квартиру позвонили. Донесся звук открываемого замка, и вслед за тем - возбужденные женские голоса. Денис продолжал мерно покачиваться на кровати, периодически себя пощипывая или потряхивая головой. Щелтистый пол под ногами сочувствующе постанывал. С внезапным подозрением он перевернул руку - на тыльной стороне красовался незаживший рубец. Его персональный рубец - следствие падения со скейта. Стало быть, в отца он всё-таки не обратился, а остался собой. - Я -- это я, - проговорил Денис вслух, стремясь звуками собственного голоса сбить нарождающуюся панику. - Осталось, чтоб не спрыгнуть с ума, выяснить, Я - это Где.
Горячечный разговор в коридоре привлек его внимание.
- Уйду я от него, девчонки! - всхлипывал бабушкин голос. - Сил нет терпеть. Уж полгода он с этой стервой сошёлся.
- Да ты чего, Ирка? - всполошился голос, в котором переставший удивляться Денис различил всхрипывающие интонации Лидии Васильевны Берестовой. - Мишка твой самый перспективный на комбинате. Вот-вот директором станет. А там и в министерство рукой подать. И из-за всякой чепухи ломать семью, ты это думать забудь. Каков ни муж, а всё оградка, - Берестова хихикнула. - Да мало ли с кем не бывает. Делов-то! Сама в отместку наставь ему рога и -- пусть, подлец, носит. Верно, Галина?
- Заберу Славку и уйду, - упиваясь собственным унижением, упрямо объявила бабушка.
- Неужто квартиру трехкомнатную отдашь? - поразилась Берестова. - Не будь дурой, потерпи. Образуется. Вот и Галина тебе скажет...
- Нечего терпеть! - властно вмешался новый голос, и Денис, уже не напрягаясь, определил - Китаева. - Не жирно ли им, кобелям, квартиру оставлять? Чтоб баб было куда водить? Пусть сам угол поищет, после того как с работы и из партии выгонят.
- Почему - выгонят?! - обомлела бабушка.
- А потому что заигрался. Всё порядочней других из себя корчит.
- Так он что?...- бабушка задохнулась догадкой.
- Видишь, даже тебе сказать не удосужился. Вчера был расширенный партком.
- Выступил-таки?!
- Не просто выступил. Пригрозил, если не прекратится антисемитская травля Фрайермана, - надо, словечко нашел, - положить на стол партбилет.
- Ну, это уж, знаете ли, переходит все пределы... - возмутилась Берестова.
- Словом, теперь его песенка спета. О директорстве речь вовсе не идет. Думаю, и на своем месте не усидит. Такое не прощают, - весомо подвела итог сказанному Китаева. - А ты баба видная, из первых на комбинате. В девках не засидишься. Так что гони его к чертовой матери.
- А и впрямь, Ирк, теперь не жалко, - переметнулась Берестова. - На тебя Блохин давно облизывается. А он, после того как твоему отлуп, - верный кандидат в директора. Как думаешь, Галин?
- И что, ничего нельзя сделать? - уточнила бабушка.
- Вопрос вынесен на бюро горкома. А там уж, сама понимаешь, - нюни разводить не станут, - голос Китаевой посуровел.
- Беги от этой чумы, Ирка, - потребовала Берестова. - Пусть-ка вон Валечка Фирсова с ним повозится. Директора она заполучить хотела. Вот и получит своё. Верно, Галин?...Стой, Ирк, ты куда? Мы ж вроде на барахолку сговаривались.
- Девки, где сейчас Женьку Козьмина найти можно?
- Ты что, не поняла? - внушительно уточнила Китаева.
- Ах да, он в горисполкоме, на Торжественном, - припомнила бабушка. Судя по задыхающемуся голосу, она спешно одевалась. - Так я прямо туда. Вы уж сегодня по шмоткам без меня.
- Что и следовало ожидать, - констатировала Китаева. Усмехнулась. - Все-таки вы два сапога пара. Он об тебя ноги вытер, а ты опять за него на амбразуру готова... Да ты вообще слушаешь?
- Всё, побежали, девчонки. Мне надо успеть Женьку отловить. Он-то в горкоме свой человек. Пусть только попробует не помочь. Я ему живо напомню про Сочи. Где бы он сейчас был, если б Мишка его, пьяного, от вытрезвителя не отбил? Ну, что копаетесь? Минута дорога.
Опять послышался скрежет щеколды.
- Ох, и дура ты, Ирка, - голос Китаевой, в котором Денису почудилась скрытая зависть, было последнее, что он услышал перед тем, как захлопнулась входная дверь.
Денис остался один в квартире. Можно было выходить на разведку. Он поднялся, обнаружив на себе короткие трусы из алого парашютного шёлка с белыми полосками по бокам, приподнял с пола брюки с чудовищно расклешенным низом и со стертыми металлическими пуговицами вместо привычной молнии, брезгливо обнюхал белесое пятно на гульфике.
С усилием натянул на себя тесноватую одежду, ещё раз прислушался, убеждаясь, что квартира пуста, сделал несколько глубоких вдохов, будто перед глубинным погружением, и рывком распахнул дверь в прихожую. Конечно, это была не та прихожая. Окрашенная в блеклый синий цвет. Возле входной, обитой дерматином двери на полу лежала обтрепанная цыновка. На массивном, покрытом салфеточкой трюмо, рядом со связкой ключей, раскорячился неуклюжий, будто жук-рогач, черный телефон с круглым диском посередине. Возле него валялась пахнущая типографской краской газета с крупным заголовком "ПРАВДА". Орган Центрального Комитета КПСС. Цена 3коп". В глаза бросилась набранная красным передовица. "Советские люди, трудящиеся братских социалистических стран, всё прогрессивное человечество торжественно отмечают День Победы. В сознании миролюбивых сил планеты этот праздник неразрывно связан с бессмертным подвигом советского народа в борьбе против гитлеровской Германии - ударной силы международного империализма". И -- правее - "9 мая 1979 года".
Дата подкосила Дениса. Именно в мае семьдесят девятого года случились события, о которых вчера рассказывал отец. В голове Дениса закружилось. Привязанная к лампочке липучка с присохшей мухой сама собой закачалась. Придерживаясь за стены, Денис прошел в гостиную.
Посреди гостиной, уже не удивляясь, обнаружил он сервированный закусками стол, который хорошо знал колченогим, скрипящим от малейшего прикосновения сооружением, сохранявшимся в доме лишь благодаря бабушкиному упрямству. По привычке остерегаясь коснуться его руками, скосился на початую бутылку с надписью "Московская. 2 руб. 75 коп. без стоимости посуды", Выхватил из новенькой, набитой хрусталем "стенки" фужер с золотистой дрофой, потянулся налить водки. Но - рука дрожала. Да что рука? Всё тело сотрясало изнутри. Ведь у происшедшего не было начала, не было разумного объяснения. То есть Денис смутно догадывался, что мог оказаться в прошлом, каким-то мистическим образом заплутав в Интернетовских лабиринтах. Хотел разгадать загадку тридцатилетней давности, и -- получите - оказался точнехонько в нужное время в нужном месте. Но чем придется заплатить за уникальную возможность подглядеть за событиями, навсегда, казалось, опечатанными временем? Кто он? Зритель, которому представилась безнаказанная возможность пошалить на съёмках фантастического триллера? А что если обратного пути назад, в будущее, не существует? Что если коридоры времени -- улица с односторонним движением? Он проскочил в прошлое по встречке. Но назад придется возвращаться в общем потоке. Хотя бы потому, что никакого интернета в семьдесят девятом не было. И тогда он - невольный переселенец, обреченный занять место собственного отца! Мысль эта наполнила липким страхом. Стремясь обрести успокоение, Денис схватил бутылку. Расплескивая водку, кое-как наполнил фужер.
Давясь, выпил. Перевел дух. Ещё допивая, разглядел в углу на тумбочке допотопную конструкцию с надписью "Сигнал" и маленьким пучеглазым экраном, поискал глазами пульт. Сообразил, что искать нечего, поднялся и повернул покоцанную круглую ручку. Через короткое время телевизор потрескал, забулькал зарождающимися звуками и вскипел восторженным голосом диктора:
- ...На площадь вступают питомцы славного Калининского суворовского училища! Чеканя шаг, проходят они мимо стен мавзолея, держа равнение на руководителей партии и правительства. Этот счастливый день будущие офицеры советской армии, несомненно, запомнят на всю свою жизнь!.. Внимание! Слышен мощный рёв! Да! На Красной площади появляются танки прославленной Кантемировской дивизии.
"Ишь ты! Аж обделывается от усердия. Хай-класс".
Денису завеселело. Он подмигнул собственному отражению в буфетном стекле. "Что? Передрейфил, крутой перец? А ты считай себя в научной командировке". В дверь позвонили. "Классно, если б это оказался Наиль", - хихикнул Денис, хоть и понимал, что чуда в лице однокурсника и партнёра по компьютерным играм не случится. "Что ж, поглядим, чем еще удивит судьба".
- Да хватит названивать. Дайте разобраться. Чёрт, дверь-то доброго слова не стоит, а цепочек понакрутили... Он наконец справился с допотопным замком.
- Что? Ручонки дрожат? - на площадке стоял курчавый низкорослый атлет с установившейся иронической складкой на широкоскулом лице. Из-под лоснящихся брюк выглядывали стоптанные туфли. - Ну, чего ты меня, как неоттраханную девицу взглядом облизываешь? Иль признавать перестал?
- Так и ... без понтов, - Сердце Дениса затрепетало от предвкушения. - Очень даже узнаю...Эдик, да?
- Нет, ком с горы, - парень без усилия отодвинул Дениса, бесцеремонно прошелся по пустой квартире. - Ты часом по пьяни головой не ударялся?
Денис озадаченно смолчал, - от незнакомца исходила пугающая агрессия.
- Значит, нет, - гость хмыкнул. - И температурка спала? - Какая температурка? - Денис сглотнул. - Ну, ты ж у нас, как слышал, слег в предсмертной горяке. Шел, думал уж в живых не застану. Но вижу, за день полегчало. - Полегчало, - подтвердил Денис, припомнив больничный. Под напором визитера он чувствовал себя всё более неуютно. - Вот и кстати, - парень зловеще прищурился. - Тогда выбирай: тебе как, прямо здесь в дыню выписать или вывести на улицу, чтоб отчий дом не поганить?
- Что значит выписать? - Денис невольно отодвинулся. - С чего вдруг?
- Кончай Дюймовочку изображать, - Эдик -- а Денис больше не сомневался, что это был он, - скрежетнул ровными, как рафинад, зубами. - Какой раз за тобой подлянку эту замечаю. Устроишь, засранец, свару и свинчиваешь втихую. А другим за тебя расхлебывать.
- Вчера? - пролепетал Денис.
- Позавчера, - издевательски подправил Эдик. - Только не делай вид, будто и впрямь память по пьянке отшибло. Мы пришли в общагу к чеченам. Они мне три рубля залолжали. Это помнишь? Денис неуверенно кивнул. - Как раз шло гулянье, и они нас пригласили. Там сидела пара девиц с иняза, и ты сходу к одной из них полез под юбку. Или тоже забыл? Растерянность Дениса он принял за смущение, и от того в карих монголоидных глазах его проступила пугающая ярость. - Просил же по-доброму: не суйся к чужим тёлкам. Вся общага в одиноких девицах. Но тебя ж, паразита, на запретненькое тянет. Чтоб с чужого куста. - Да? - Денис икнул. Он понимал, что всё это говорится об отце. Но такого отца представить себе не мог. - Это бы еще полдела, - Эдик огладил ямочку на подбородке. - Но там еще затесались трое каких-то приблатненных. Пока нахаляву лакали, всё было нормально, а как водка иссякла, чечены у них в "чёрных" превратились. А когда после моего "фэ" набухла свара, ты попросту смылся, будто и не было. Но, правда, славная драчка вышла.
Он с удовольствием огладил поцапанный кулак. У Дениса заискрило в голове. Похоже, и визитер разглядел в нем что-то необычное. -Ты что, и впрямь так упился, что ничего не помнишь? - Ни бум-бум, - заверил Денис с чистым сердцем.
- Погоди! - спохватился он. - Драка с чеченцами! Череп как раз говорил. Но раз драка, должно быть общее собрание. Я точно помню! Он заметил, как недоуменно дернулась бровь у Эдика. "Слава Богу, успел!" Денис с чувством обхватил плечи Эдика. - Ничего, дружище. Теперь всё пучком будет. На собрание вместе пойдем. Раз череп стреманулся, мне отвечать. Выступлю и всё на себя возьму! Брезгливым движением Эдик сбросил с плеч чужие руки. - Что и говорить? Силен на выручку придти! - процедил он. - Что характерно -- всегда вовремя. Вчера собрание провели. Пока ты со своей ангинкой валялся! - Уже?! - Угу! - по лицу Эдика прошла злая тень. - Валенком только не прикидывайся. - Да причем тут?!... И что? - Известно. Проголосовали за исключение из универа. Хотели заодно из комсомола, да я их огорчил -- напомнил, что в эту кодлу никогда не вступал, - он зло рыкнул. - Как там о писателях? Инженеры душ? Хрена лысого. Ничего мы в душах тех, кто вокруг, не смыслим. Уж однокурсников-то, казалось, до печенок изучил. Да и они -- в общаге живут. Знали, что не я эту драчку затеял. И что как раз наоборот. И вдруг -- Ушистый всё перевернул, вместо фактов заблажил о великодержавном шовинизме и подрыве марксистско-ленинских устоев. А остальные съединнодушничали! (Денис вздрогнул: вчера это же словцо с похожей издевкой произнес отец). А знаешь кто собрание вёл? Философ наш тишайший, Салиевич! Вот уж кого не ждал в обвинителях. Думал, нормальный мужик. Мы с ним в прошлом годе в рюмочной "Белый аист" столкнулись. Оба зашли перед экзаменом по истмату душу подготовить. Там ему и сдал. Билет такой выпал: два по сто пядьдесят. После в подвальчик ко мне заскакивал поплакаться. Вроде, душевно посидели. А на собрании не узнать -- мельтешит чего-то, негодует. А глазки больные. - Но отец ведь, в смысле...не знал! - слабо возразил Денис. Он прервался под насмешливым взглядом. - Ты вот что мне лучше скажи, - Эдик прищурился. - Насчёт вечери нашей тайной никому, случаем, не проболтался?
- Вечери? В смысле - читки рукописи твоей?
- В смысле, в смысле.
- Насчёт этого даже в голове не держи. Уж тут будь спок, - Денис свел большой и указательный пальцы в кольцо: скрытность отца в университете вошла в поговорку.
- Может, мерещится, - Эдик озадаченно потер ямочку на подбородке.
- Что?
- Да так, пустое. Есть, понимаешь, ощущение, что не спроста всё. Уж больно срежессировано. И собрание это скоропалительное, наверняка и с приказом не задержатся, - Эдик заметно колебался. - После собрания я в общаге у одной утешительницы заночевал. Сегодня под утро приваландался в свой подвальчик... Милиция у нас, оказывается, крутилась.
- За тобой?!
- Да не, старуха моя вызвала. Она с вечера в церковь, как обычно, шлындала. Вернулась, замочек сбит, кто-то пошуровал. Кольцо у нее вроде умыкнули. Уголок мой девичий перерыли.
- Тетради?!
- Не было их там. Просто - сопоставил и...
- Сжёг?! - похолодел Денис.
- С чего-й-то сжёг? Я тебе что, Гоголь, что ли? Стану из-за каждого шороха в истерию впадать. Проверил. Где заныкал, там и лежат. Может, и впрямь кража, а может, не нашли второпях.
"Стало быть, не сгорели". У Дениса запульсировало в висках. Он накрепко запомнил вчерашний рассказ отца. Но и не верить своим ушам не мог. Раз тетради Дементьев не сжёг, стало быть, что-то сдвинулось в пластах времени, и события начинают развиваться иначе, чем тридцать лет назад. Или - всё-таки так же?
- Сегодня не нашли, завтра найдут. Рукопись надо срочно перепрятать! - выпалил Денис. - Надо, - согласился, с некоторым удивлением, Эдик. Задумчиво огладил подбородок, вскинул пытливый взгляд на Дениса. - Я, собственно, с этим пришел. Похеришь? Лапа пообещал через свои каналы туда передать. Но на это время надо. Денису сделалось горячо. - Значит, решился?! - Плод все-таки, - Эдик угрюмо кивнул. - Да и от себя не убежишь. Не писать не могу. А в стол - обрыдло. Или сопьюсь, или дуркану. Похоже, мне давление снаружи легче выдержать, чем внутреннее. Так как? - Ноу проблем! - страстно заверил Денис. - На фазенде, в бунгало припрячу.
- Бунгало - это что?
- Сарайчик на дедовой даче. Там сбоку доска отходит. Никто и никогда...Через тридцать лет всё так же будет... - спохватился. - Только, если я перед тобой лажанулся, отчего доверяешь? Эдик помедлил, щека его скривилась: - Так ты хоть и подлец, но не негодяй. Хотя бы от собрания откосил. Денис заалел. Сомнительная похвала оказалась ему приятной. - Да и вариантов у меня нет, - признался Эдик. - Лапе напрямую отдать не могу, - боюсь, его тоже пасут. А на тебя не подумают. Знают, что трусоват. Хотя взвесь! Коснись всерьез, могут и из универа вслед за мной турнуть. Он выжидательно сощурился. У Дениса клёкнуло в горле. - Что университет? О чём ты?! Да мне для тебя вообще не напряжно... - он с чувством сжал кулак. - Ведь только вчера...И вот пожалуйста!...Может, для этого я здесь. Именно для этого! Чтоб...до конца. До полной победы! Денис счастливо засмеялся. Как же всё просто и чудесно разъяснилось. Он здесь, чтоб спасти рукопись. Это его предназначение. И как только спасет, наверняка отыщется способ вернуться в свой, двадцать первый век. Да, выход из лабиринта, в который попал, еще не ясен. Но зато теперь он знал, что лабиринт этот не всамделишный, а сродни тому, что посетил на Канарах. Дух захватывает от ужасов, что окружают тебя. Ты, к примеру, вздрагиваешь от того, что в полуметре от головы клацнула челюстями белая акула. Но всё-таки страх твой сладкий, потому что меж нею и тобой небьющееся стекло. - Даже не парься. Спасем твой бестселлер, - он озорно подмигнул. - Чего? - Эдик выглядел обескураженным. Не столько непонятными словечками, которыми вдруг принялся сыпать приятель, сленг которого он знал, казалось, наизусть, сколько радостной его готовностью придти на помощь. - Что ж? Может, я в тебе ошибался, - озадаченно протянул он. - Раз так, пошли извлекать. - А на посошок замутить? - Денис игриво прихватил нового знакомого под локоток. - Кто бы отказался, - буркнул Эдик. В гостиной Денис выхватил из серванта хрустальный бокал, налил Эдику, щедро плеснул остатки себе и, не чокаясь, опрокинул. Второпях поперхнулся, под ехидным взглядом Эдика закашлялся. - Не идет водка, - пожаловался он. - Вообще-то я больше вискарик уважаю. Или -- на край - мартини с пепси-колой. Но только розовый. - Неужели? Еще пару дней назад ты всё больше на портвешок по рупь сорок налегал, - Эдик скупо развеселился. - И где ж раскопал "Мартини"? Должно быть, в "Березке" на грины? - Какой еще березке? В обычном супермаркете. - Где бы ещё? - Эдик непонятно хмыкнул. - В обычном супермаркете посреди обычного Парижа. Наверное, по выходным летаешь затариваться. Он собрался еще съязвить. Но тут с экрана полыхнул энтузиазмом голос диктора:
- Нынешний День Победы советские люди встречают в обстановке могучего подъема всенародного социалистического соревнования за успешное осуществление задач коммунистического строительства! - Не дай вам Бог, ребята, преуспеть в этом тёмном деле, - Эдик опорожнил рюмку. Крякнул. Потянулся к квашенной капусте.
- Не даст. Через двенадцать лет разлетится вся эта империя зла под фанфары, - схулиганничал Денис. Под влиянием выпитого тормозные центра у него всё больше ослабевали.
- Эк куда понесло зайца во хмелю, - у глаз Эдика возникли озадаченные лучики. - Не обольщайся, паря. Тут запас прочности на добрую сотню лет.
- Все так думали. А на деле - до первого Афганистана.
- Причем тут Афганистан?
- А туда наши к зиме танки введут. После этого всё быстренько посыпется...Но, правда, и кровушки будет стоить. Денис с торжеством подметил, что шмоть капусты в руке Дементьева застыла у открытого рта. - Сон мне вещий был, - откровенно забавляясь, сообщил он. - Должно быть, в Париже, после мартини, привиделось, - Эдик слегка успокоился. - А я вот по-прежнему больше на водку налегаю. Потому будущее провидеть пока не сподобился. Зато на днях с похмелюги Ленина полистал. И знаешь, много умственных вещей обнаружил. Особенно насчет НЭПа. Может, и впрямь, если б мужик ещё лет пять пожил, по-другому бы всё в нашем Эсэсэре повернулось.
- Кто?! Ну, вы, отцы, наивняк, - Денис захихикал. - Нашли себе Христа. Да палачуга, хлеще Сталина был. И вокруг собрал головорезов подстать себе. Впрочем и нынешние ваши таковы...И будущие наши тоже, - прибавил он.
Денис всё больше входил во вкус мистификации. - Что уж всех одной краской мазать? - Эдик озадаченно огладил подбородок. - Возьми хоть Дзержинского. Уж он-то точно идейный. - Дзержинский, Дзержинский. Это композитор? Если антисоветские выпады Эдика озадачили, то последний, невинный, казалось, вопрос произвел на него оглушительное впечатление. Он даже бокал отставил. Денис, хоть и опьяневший, сообразил, что сморозил что-то исключительное. Напрягся. - А! Ну, конечно! - он хлопнул себя по лбу. - Железный Феликс. Который ЧК создал и первые концлагаря придумал, - Гитлер их после у него срисовал. Правильно?
- Странно. Прикалываешься, что ли?
- Стебаюсь, - Денис подмигнул. - Будто в первый раз?
- Чтоб так? - Денис уловил встревоженный, искоса взгляд. - Я ж тебя всегда за нормального филистёришку держал. А тут...Не знай давно, решил бы, что от КГБ индульгенцию получил.
Он тряхнул головой, отгоняя недостойное подозрение. Новый взрыв дикторского энтузиазма переменил его мысли. - Мудрая все-таки придумка -- праздники, - объявил Эдик. - Дают люду свободы нюхнуть. Что-то вроде клапана, чтоб спускать давление..
- Представляешь, что будет, когда... - Денис интимно пригнулся к приятелю, - клапан вдруг на всю мощь откроется? Эдик поморщился: - Шутка, имей в виду, бывает свежа только в первый раз. - А если не шутка?! - заупрямился Денис. Ему всё труднее давалось сдерживать переполнявшую его тайну. - Допусти все-таки, что через десяток с небольшим лет всё вот это, - он ткнул на экран, - рухнет. Полная свобода. Ни ваших райкомов- фигомов... Ни церберов, ни цензоров! Нет запретов. У кого на что таланта хватает, тем и занимайся. Каково? Он заглянул в лицо Дементьеву с видом доброго волшебника, предсказывающего удачу потерявшему надежду путнику. И наткнулся на колючий, неприязненный взгляд. - Не дай Бог дожить до такого.
- Это почему же?! - Денис опешил.
- Да потому что с клапаном лучше не баловать, если взорваться не хочешь. Всё вокруг нас - зона, - Эдик очертил пальцем круг. - У меня прадед под Воронежем маслобойню держал, его стрельнули. Деда, который об этом помнил, но молчал, на всякий случай стрельнули в пятидесятом, а матушку в зону кинули, дабы пресечь возможную говорливость. Там она с батькой моим сошлась, который в конвойной роте состоял. Чего смотришь? Выживать надо было. Тоже к слову вопросительный вопрос: что может составиться от союза конвоира и подконвойной? Отвечаю: два моих старших братца, что в зоне родились и снова там по третьей ходке пребывают.
- Менталитет.
- Мутация! Народишко пятьдесят лет на поносном страхе выращивали. Мало что поуничтожали то немногое, что еще плодоносило, так ведь кто-то доносы писал. Не не сотня, не тысяча, как полагаю. Не от зависти, так от трусости. На кого писали, те сгинули. А писавшие в нынешнюю жизнь корни пустили! И ты их хочешь вот так разом на волю? Да если б ты один такой фантазер. Читаю "деревенщиков" - мол, колхозы разваливаются. Надо заново на хутора, на наделы переделить. Умные, вроде, мужики, а очевидного не понимают: не для кого делить! Те прежние, в тридцатых раскулаченные, из могил бы встали и за соху схватились. А этот люмпен -- если поделят, так тут же и распродадут за бутылку. Потому что в нем созидательное начало давно кастрировано. Для него свобода -- возможность на халяву хапать. Разин с Пугачевым, сколько помнится, тоже за волю стояли...Тонкая эта вещь -- благодеяние. Тут не топор, не пила. Скапель потребуется. Только сыщутся ли виртуозы? Или опять, как в семнадцатом, быдло попрет? Денис смешался. Чудной этот парень влегкую предсказал то, что случилось в девяностых. Будто подглядел. От возникшего ощущения превосходства не осталось и следа. - Пора. У меня добавим, - Эдик поднялся. Сунул в карман ветровки нераспечатанную бутылку, раздосадованно охлопал карманы. - Кстати, поскреби у предков по сусекам насчет деньжат. А то мы с тобой опять всю мою степуху просадили.
Денис принялся наугад выдвигать ящики серванта. В одном из них среди столового серебра обнаружил несколько бумажек: пятирублёвку и две трёхрублёвки. Он с любопытством оглядел профиль Ленина, раздосадованно вывалил найденное на стол. - Одна мелочь. И вот еще насыпуха какая-то.