Lib.ru/Современная:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
Семен Данилюк
Г У Л Л И В Е Р (из серии "Академия" - N 5)
Я потянулся постучать, но дверь сама распахнулась: то ли от прикосновения костяшек пальцев, то ли от дуновения ветра с лестничного пролёта. Сидевший в кабинетике человек недоумевающе вскинул плоское лицо с вдавленным боксерским носом. - Что? В школе не научили стучаться? - хмуро съязвил он. "Ну, попал", - расстроился я. Еще не зная, что в самом деле попал -- в десятку. Нашу судьбу определяют характер и удача. Характер, если его достает, ведет тебя к цели. Удача, если милостива, расставляет на твоем пути людей, придающих ускорение либо подправляющих маршруты твоего движения. Ворвавшись в октябре 1984 года в кабинет N 714 на седьмом этаже Академии МВД, я не догадывался, что именно удача сюда и привела. Та осень выдалась для меня тяжеленной. В сентябре едва не сорвалась защита кандидатской диссертации по причине, совершенно невероятной, -- один за другим заболели оба оппонента. Одного из них -- спасибо ему огромное - пришлось привозить на защиту прямо из больничной палаты, в промежутке меж утренней и вечерней капельницами. Но главное - в ноябре истекал срок адъюнктуры, и необходимо было срочно определиться с трудоустройством. В адъюнктуру я поступил из Калинина, где работал в следствии. Возвращаться на практику, имея ученую степень, понятно, не собирался. Напротив, мечтал, подобно своим учителям: Гаухману, Ляпунову, - посвятить дальнейшую жизнь правовой науке. Само собой, в Москве. Адъюнктом я оказался не из худших, и варианты трудоустройства намечались, но при одном непременном условии -- наличии московской прописки. А для этого необходимо было обменять однокомнатную "хрущевку" в Калинине, в которой жил с женой и восьмилетним сыном, на комнату в Москве или Подмосковье. После долгих мытарств нашелся вариант в Химкинской коммуналке. Само собой, с изрядной доплатой. Вскоре, впрочем, выяснилось, что сговориться друг с другом -- это даже не полдела. Куда важнее -- убедить жилищную комиссию райисполкома, что, совершая обмен, стороны не покушаются тем самым на подрыв экономических основ государства, на совершение массовых беспорядков, в том числе с использованием пиротехники и взрывчатых веществ, что обмен не является посягательством на основы конституционного строя СССР и что под его прикрытием ты не планируешь развязать агрессивную войну против мирного человечества. После я снял с книжной полки "Божественную комедию". Искал у Данте, в какой круг ада поместил он членов жилищных комиссий райисполкомов. Не нашел, - оказывается, не было во Флоренции 13-14 веков жилкомиссий. Дальше листать не стал, - если Данте не знал обменов, значит, не ведал истинного ада. Сколько же не видимых миру слез, несбывшихся надежд и разбитых иллюзий осталось намотано на том крюку, что торчал возле зала заседаний химкинской жилкомиссии, -- на нем вывешивались списки разрешенных обменов. Я оказался из редких везунчиков. Порхающей птичкой, помахивая ордером, полетел я в Академию МВД, - рапортовать, что препятствий для моего трудоустройства более не существует. Тогда мне так казалось. Правда, свободных вакансий на моей кафедре - уголовного права МФЮЗО - не было. Но начальник адъюнктуры грубейший и добрейший Николай Иванович Майоров тут же предложил вариант: на седьмом этаже Академии разместили лабораторию проблем предварительного расследования ВНИИ МВД. Есть пара мест. Вновь назначенный начальник отдела Анатолий Петрович Гуляев попросил подобрать кого-нибудь посмышленней. Звонить? Гордясь собственной смышленностью, я вытянулся и пристукнул каблуками. Жизнь вновь улыбалась. Вот так, улыбаясь, я и зашел в тот самый кабинет 714. - Так чего не стучишь? - буркнул Гуляев. - Пытались приучить стучать, да не вышло, - сдерзил я. - А насчет стучаться, дверь у вас, похоже, сама открывается... Я от Майорова. - А я думал, от науки, - Гуляев выжидательно прищурился. Я догадался, - это он так пошутил. И теперь ждет реакции. Должно быть, проверяет чувство юмора. Юмор, по мне, был весьма среднего разлива, но я коротко подхихикнул. Чуткий к фальши Гуляев поморщился, - кажется, заподозрил во мне подхалима. - Защищался по уголовному праву? - Так точно. В желании понравиться я переусердствовал. Не монтировались мои очочки и джемпер из лапши с бравой подтянутостью прирожденного строевика. На узком лбу Гуляева проступила глубокая морщина разочарования. - Ну, а у нас совсем другой профиль: уголовный процесс, криминалистика. Думаю, тебе не подходит. - Я, на минуточку, до адъюнктуры начальником районного следствия работал, - напомнил я. - Слышал. Но теперь-то ты "уголовник". Почему же согласился перепрофилироваться? Маленькие острые глазки испытующе вонзились в меня. - На кафедре у Гаухмана вакансий не нашлось, - честно ответил я. Гуляев неприязненно хмыкнул. Ничего другого он и не ждал. - Мотылек, стало быть. Решил пересидеть, где ни попадя, лишь бы в Москве. Положительно, с каждой секундой я нравился ему всё меньше. - Именно так, - подтвердил я. Объяснять, что, работая в лаборатории, рассчитывал засесть за докторскую диссертацию на стыке права и процесса, счел излишним. Гуляев намекающе глянул на часы, давая понять, что аудиенция закончена. Следовало отдать ему должное, - действовал он честно и прямо. Кандидат не понравился, и скрывать это он не считал нужным. Я сделал движение к двери. - Странно, - засомневался вдруг Гуляев. - Коля Майоров за тебя просит. И Лёва Гаухман очень хорошо отзывается. Нижняя губа его озадаченно наехала на верхнюю. Что-то ему мешало так быстро распрощаться со мной. Должно быть, рекомендации близких друзей. - Очень странно. Ладно, присядь. Попробуем всё-таки познакомиться. - Да я-то с вами знаком, - я мотнул подбородком в сторону сейфика, на котором среди прочих углядел монографию - "А.П.Гуляев. Следователь в уголовном процессе". Книга эта была знаменита. Почти в каждом следственном подразделении стояла на полке. - Вот как? - Гуляев заинтересовался. - И что скажешь? - Полезная книга, - вяло начал я. Но запас подхалимажа иссяк. Я решился. - Или -- честно? - А ты меня не пугай, - он насупился. - Видно, что сам автор на следствии давным-давно не работает. - Ну-ка, ну-ка? - упершись локтями в стол, Гуляев подался вперед. Будто в боксерскую стойку встал. - В эмпиреях пребываете. Многие рекомендации на уровне мечтаний. А в жизни неприменимы. Гуляев насупился, кожа натянулась на скулах, нижняя губа наползла на верхнюю. Он вскочил, оказавшись сбитым, невеликого росточка человеком, схватил монографию, впечатал передо мной: - Докажи! - Сейчас как будто не время! - попытался увильнуть я. Увы, я еще не знал железную хватку этого человека. - Можешь -- докажи! Не можешь -- не болтай! - властно потребовал Гуляев. Что оставалось? - Да вот хоть здесь, - я ткнул в оглавление. - Насчет обжалования следователем указаний надзирающего прокурора. Как вы думаете, сколько он проработает, если объявит войну собственному прокурору? - Причем тут это? - Гуляев набычился. - - Принципиальный следователь должен не за кресло держаться, а во имя установления истины по делу идти на любой служебный конфликт. Я исподтишка пригляделся, не издевается ли. Нет. Кажется, в своем негодовании он был искренен. Он тоже подметил моё удивление: - Давай, давай, спорь. Приводи аргументы. Я привел, он возразил. То же и со следующим. Самые убойные, казалось мне, доводы отметались как смехотворные. Я понял: передо мной не человек -- железобетон. При этом Гуляев не защищал свои положения. В них он не усомнился ни на минуту. То, что для других - защита, для него -- лишь повод перейти в контратаку. Он и перешел - принялся обращать в свою веру меня. Но и я не видел причин отступаться. Постепенно оба вошли в раж. - Легко казаться принципиальным, если самому на баррикады не идти! - кричал я в запале. - Вы ж своими подстрекательскими советами беззащитных следователей под расстрельный прокурорский огонь подставляете! Поп Гапон вы, вот кто! - Аргументов не слышу! - отвечал Гуляев. - Чтоб слышать, надо слушать. - Что ж, тогда слушай, - кротко вздыхал Анатолий Петрович. И принимался вразумлять меня. Минут через десять уже он в сердцах лупанул кулаком по столу: - Я тебе третий раз очевидную вещь талдычу. Что ж ты такой тупой-то?! Я наконец опамятовал. Чем это я здесь занимаюсь? Пытаюсь убедить работодателя, что главный труд его жизни -- галиматья! Ничего не скажешь, Данилюк, силен ты вести переговорный процесс. Умеешь расположить к себе людей. Оставалось быстренько свернуть дискуссию: - Впрочем, вам видней. - Не понял. Ты согласен, что я прав, или нет? - потребовал Гуляев. Двусмысленности он не принимал. Хмурый взгляд призывал: "Смирись и отрекись от ереси". А пошло оно! - Нет, конечно! Только переубедить вас все равно что... Я огляделся по сторонам, ткнул пальцем в кряжистый металлический сейфик, который теперь мне казался сродни хозяину. - Извините, что отнял время. Коротко кивнув, шагнул к двери. - Скажи Майорову -- беру, - донеслось вслед. Предположив издевку, я резко обернулся. Гуляев поводил плечами, будто воробей, отряхивающийся после доброй драчки. Поймав мой озадаченный взгляд, вдруг подмигнул. - Твой недостаток -- что ты упертый, - объявил он. - Но кой-какие здравые мысли проскользнули. Придется учесть, чтоб усилить позицию. Было заметно, что случайный спор наполнил Гуляева новой энергией и новыми идеями. И теперь ему не терпится вернуться к столу. - Да! Гаухман сказал, что ты целевик от Саратова? - припомнил он, прощаясь. - Открепительное письмо не забудь получить. - Это как раз без проблем, - ошарашенный, я выдавился в коридор. Легко же я это сказал. Но - сказал, в чем был уверен. В адъюнктуру Академии МВД иногородних принимали только при наличии целевого направления от провинциального милицейского ВУЗа, Так что, если в твоём городе, как в том же Калинине, таковых не было, путь в адъюнктуру, казалось бы, заказан. Препоны эти, впрочем, обходились без труда. Научный мир тесен, - все друг другу чем-то обязаны. И провинциальные ВУЗы охотно откликались на просьбы из Москвы направить в адъюнктуру нужного человека из другого города, а когда подходило время трудоустройства, писали открепительные письма, - хотя бы потому, что предоставить иногороднему жильё были не в состоянии. Так что начальник кафедры уголовного права МФЮЗО Лев Давыдович Гаухман, желая помочь мне поступить в адъюнктуру, выбрал Саратов по единственной причине, - в тот момент, когда я появился в его кабинете, телефонная книжка оказалась раскрыта на букве "с". Потому я так легко и ответил: "Без проблем". Но когда тот же Лев Давыдович позвонил по моей просьбе начальнику Саратовской школы полковнику Сдиру, в ответ услышал, что открепительного письма не будет, - уволился доцент с кафедры уголовного права и школе позарез понадобился специалист. Попытки разубедить не подействовали. - Надо же, - уперся, - Лев Давыдович озадаченно положил трубку. - Вообще-то знал, что он хохол, но чтоб настолько! Он смущенно потеребил свой острый, с горбинкой нос. -Сгоняй-ка ты сам в Саратов, реши на месте. Они же по закону должны тебя как молодого специалиста жильем обеспечить, а откуда в Саратове жилье?
Мудрый Лев Давыдович знал что говорил. По приезде в Саратов я первым делом заглянул на кафедру уголовного права. Встретили московского выпускника с симпатией, - преподавательская единица в самом деле была нужна. Но когда я упомянул о жилье, озадаченно переглянулись. Подвели к портрету заслуженного деятеля науки. - Знаешь его труды? - Еще бы. - Так в однокомнатной и умер. Оценили сочувствующим взглядом мою худосочную фигуру, - дотянет ли? В общем к начальнику школы я явился подготовленным. Полковник Сдир принял приветливо ("А! Молодой специалист. Заждались"). Просьбу дать открепительное письмо отмел сразу. - Мне самому достойные кадры нужны. Уговоры, ссылки на человеколюбие, само собой, не подействовали. Оставалось бросить главный козырь: - Что ж, раз положено по закону, готов приехать. Где и у кого могу получить ключ от квартиры? Сдир с усилием сохранил благожелательность. Квартира будет. Со временем. Пока поживете в семейном общежитии. Лукавый ответ меня не устраивал. - Пока -- это сколько? Месяц- два? Сдир нахмурился. - Год -два, сколько придется. У меня заслуженные профессора по двадцать лет в очередях стоят, - в сердцах проговорился он. - Они местные и стоят в очереди на улучшение. А у меня в чужом городе ничего и никого. Дома жена и восьмилетний сын. Вы мне их предлагаете на годы поселить в общежитии? Сколько после этого продлится мое семейное счастье? - Если разрушится, значит, не ту жену выбрал. И вообще это ваше дело, - непривычный к препирательствам начальник школы набычился. - Наше! - пошел в разнос и я. - Закон касается обоих. Я обязан приехать на работу, вы -- обеспечить квартирой. Готовы дать письменное обязательство? Запас начальственного добродушия иссяк. Сдир поднялся, сухо вперился в забывшегося адъюнктика: - Какая у вас была тема диссертации? Освобождение от уголовной ответственности? А надо бы ближе к карательному праву. Так вот закон здесь - я. Не вы первый, не вы последний. Приедете и будете работать. Или -- нигде не будете. Через неделю жду. Он густо обвел дату в календаре, - будто колючей проволокой обмотал. - Начиная с этого дня-- прогул. Попрощался я кивком головы. Конечно, ультимативный, через губу тон задел. Но всерьез я не испытывал обиды на полковника Сдира. Образовалась пробоина в учебном процессе, и он как мог торопился ее залатать. Напротив, если бы произошло невероятное, и Сдир чудесным образом извлек из кармана ключ от новенькой квартиры, я бы огорчился куда сильнее. По возвращении в Москву я заскочил к Гуляеву, рассказал, что в открепительном письме отказано, но и жильё не предоставлено. На этом основании я подаю рапорт в УУЗ с просьбой разрешить продолжить службу во ВНИИ МВД, по месту жительства. Я был бодр, уверенный, что закон на моей стороне. Прав оказался полковник Сдир -- не те законы я изучал. Это стало ясно после визита в Управление учебных заведений. Хотя инспектор УУЗа выслушал меня сочувственно. - Угораздило же тебя на Сдира попасть. Всего-то неделю как из отпуска вышел. С его замом в секунду бы порешали. Но этот... Если чего втемяшится, колом не выбьешь, - он поскреб затылок. - Ты не первый, кого Сдир через колено ломает. - Но я же прав! - воскликнул я с показной горячностью. - Жилье мне по закону положено. - Забудь, - инспектор пренебрежительно отмахнулся. То, что мне казалось серьезнейшим аргументом, здесь виделось пустой "отмазкой". - Но и посодействовать тебе хочется. Тем более насчет тебя шефу, - он ткнул подбородком в дверь с надписью "Заместитель начальника УУЗа", - звонил Гуляев, просил помочь. Я изумился, - к моим потугам Анатолий Петрович относился сочувственно, согласился придержать под меня место, но о поддержке не обмолвился ни полсловом. - Гуляев -- мужик замечательный. И шеф мой Анатолию Петровичу рад помочь, - доверительно сообщил инспектор. - Но и со Сдиром за просто так нам ссориться не с руки. Сдир - очень не простой, чего доброго, начнет жаловаться. Нужны еще аргументы, которыми прикрыться можно. У тебя жена или сын, случаем, не больны чем-нибудь? - Типун тебе. - Жаль, - инспектор огорчился. - Болезнь -- это бы замечательно. А уж если у жены что-нибудь на грани неизлечимости... - он мечтательно почмокал губами. - Может, мне ее сразу похоронить? - съязвил я. - Сразу нельзя. Сначала надо разрешение на Москву получить, - отмел иронию инспектор. - В общем я подсказал, ты услышал. Попробуй достать что-нибудь эдакое, зубодробительное. Он потряс кулаком. Калинин тогда еще был моим городом. Друзья-врачи расстарались на славу. Так что через два дня выяснилось, что жена моя, дотоле совершенно здоровая, внезапно подхватила какое-то невиданное респираторно-вирусное заболевание, при котором организм может комфортно существовать в Верхневолжье, выдюжит в Москве. А вот климат средней Волги для него совершенно несовместим с жизнью. Прочитав витиеватую справку, инспектор хмыкнул: - Это ж совсем другое дело. Бережно подколол ее к рапорту, вложил в папку "На доклад": - Шеф отбыл в инспекторскую поездку по областным школам. Вернется, подмахнет. Можешь считать себя москвичом. Обнадеженный, я отправился с благодарностями к Гуляеву. Командировка заместителя начальника УУЗа затянулась. За дни ожидания я успел перевести вещи в новую комнату, жена (несмотря на зловещий диагноз, попрежнему здоровая) подала на работе заявление об уходе. Договорился насчет перевода сына в Химкинскую школу. И даже, по поручению Гуляева, подготовил статью для нового сборника трудов ВНИИ. У меня вообще вошло в привычку забегать по вечерам к человеку, неожиданно принявшему в моей судьбе живое участие. Он обсуждал со мной планы реорганизации отдела, что-то я помогал компоновать и даже вызвался разобрать ворох старых, сваленных в углу протоколов. Можно сказать, приступил к работе. Всё вроде бы шло прекрасно. Но чем дальше, тем больше в душе поселялось смутное беспокойство. Я гнал его от себя. Затянулась у человека командировка. Это бывает. Союз большой, школ много. Вернется -- подмахнет. Никаких оснований для паники. Но мой оперативно-следственный опыт бил тревогу: если преступление не раскрывается по горячим следам, то чаще всего не раскрывается вовсе. Если проблема не решается сразу, она не решается никогда. Опасения подтвердились. Заглянув в очередной раз к Гуляеву, застал у него начальника адъюнктуры Майорова. Моё внезапное появление смутило обоих. Первым, как обычно, нашелся Николай Иванович. - Ты чего до сих пор не в Саратове? - вроде как удивился он. Похоже, лицо моё вытянулось. Потому что в тоне Николая Ивановича за напускной суровостью проступило сочувствие: - Пока ты резину тянул, дошло до Сдира. Вчера он приехал в Москву и встретился со своим старым другом, начальником УУЗа. И пожаловался, что у него за спиной затеяли блатные интриги.... В общем насчет тебя поступила директива: отправить зарвавшегося адъюнктишку по месту целевого назначения. Николай Иванович подбавил голосу строгости: - Так что хватай исподнее и жми в Саратов, пока по стенке не размазали. Всё понял? Я понял. И сердце моё ухнуло. Потому что фамилия начальника Управления учебных заведений МВД была, на минуточку, - Черненко. Александр Устинович. Александр -- это, конечно, не Константин. Но при старшем брате Генеральном секретаре ЦК КПСС слово младшего в МВД было увесисто, как булыжник на шее утопающего. Как раз таким утопающим я себя и ощутил. - В УУЗе тебя с утра разыскивают, - Майоров придвинул ко мне телефон. Инспектор УУЗа, еще недавно фамильярно приветливый, на этот раз чеканил слова: - Рапорт оставлен без удовлетворения. Вам надлежит в течение трех дней приступить к работе по месту распределения. Трубку он положил, не попрощавшись. Отныне я был для него проигравшим. А значит, виноватым. - Что ж теперь? - бесцельно пробормотал я. - А что остается? Собирайся и езжай, - добрейший Николай Иванович смущенно потеребил массивную оправу очков. - Чай, не в ссылку. Как раз в ссылку. Я скосился на Гуляева. Тот, напустив нижнюю губу на верхнюю, хмуро отмалчивался. Выходя, расслышал фразу Майорова: - Что ж делать? Бери другого. Тот тоже неплохой парень. Конечно, для них от перестановки мест слагаемых сумма не изменится. Но я-то и был тем самым единственным слагаемым, которое переменяют. Участь моя казалась предрешенной. И все-таки смириться я не желал. Всеми помыслами я был в Москве. Едва защитив кандидатскую, кипел от нетерпения засесть за докторскую. Мечтал, подобно своим учителям, ворваться в элиту правового собщества. Мне казалось, что я имею, что сказать в науке. И если скажу в Москве, это расслышат и заметят. В далеком же Саратове окажусь один, без друзей, без связей. Буду обречен впрячься в унылую преподавательскую поденщину. Никому не интересный, возможно, надломленный. Так мне тогда казалось. Я еще пометался, взвесил все про и контро и -- написал рапорт на увольнение. "В конце концов кандидаты наук всюду нужны, - на гражданке тоже есть правовые ВУЗы, - убеждал я себя. - В крайнем случае пойду в адвокаты. Не пропаду". Я храбрился, выдавая желаемое за действительное. Из МВД, как из армии, по собственному желанию редко отпускают. А уж уйти против воли Александра Устиновича Черненко... Увольнение без выходного пособия с формулировкой "за дискредитацию звания работника милиции", - выглядело бы гостинцем. И -- какие после этого ВУЗы и адвокатуры захотят иметь дело с "меченым"? В лучшем случае светило мне сторублевое юрисконсульство на какой-нибудь мебельной фабрике. Тем не менее я решился, сцепив зубы, пройти этот путь до конца. На следующий день приехал в УУЗ. Инспектора на месте не оказалось. Можно было подождать. Но я боялся утратить решимость и смалодушничать. Потому, отсекая пути к отступлению, оставил рапорт на столе, а сам отправился в Академию прощаться с друзьями и знакомыми. Об указании Черненко все уже, само собой, знали. И разговаривали со мной соответственно: сочувственно, но - отстраненно. Как со смутьяном, высылаемым по высочайшему повелению. Само собой, забежал я и к Гуляеву, - поблагодарить за участие. Дело шло к вечеру. Но Анатолий Петрович, как обычно, корпел над документами. - Что? - поднял он голову. - Всё! - скорбно ответствовал я. Рассказал об оставленном рапорте. Положил папку с разобранными лабораторными материалами. Напоминая о первом знакомстве, браво подтянулся, вскинул руку к несуществующему козырьку. - Разрешите отбыть в самостоятельное плавание? Под свинцовым взглядом Анатолия Петровича я сбился с бодряческого тона: - А что остается? Ползти побитым псом к ногам Сдира -- противно глазу. Лучше уж так. - Быстро сдаёшься, - процедил Гуляев. - Сдаюсь?! - я-то как раз ощущал себя богоборцем. - Да я всё, что мог. До конца. - Уверен, что до конца? Я кивнул. И тут Анатолий Петрович произнес фразу, поразившую меня на всю оставшуюся жизнь: - Стало быть, пришло время главного ресурса. После чего поднялся, потянулся к полковничьей шинели: - Езжай домой, жди на телефоне. ... Прошло два дня. Жена моя с малолетним сыном сидит на чемоданах в Калинине, в родительской квартире. Сам я мечусь по пустой, заставленной коробками и катулями комнате и накручиваю километры меж окном и телефонной тумбочкой. Хочется напиться, чтоб ни о чем не думать. Но возбуждение столь велико, что я не могу влить в себя даже рюмку. С завистью слушаю развеселые матерные выкрики за стеной, - сосед-краснодеревщик впал в очередной десятидневный запой. Счастливчик! Я убеждаю себя смириться с неизбежным, - шансов на положительное решение нет. И все-таки что-то поддерживает во мне слабую надежду. И это "что-то" - тяжелый взгляд человека, процедившего таинственную фразу: "Пришло время главного ресурса". Впрочем к вечеру третьего дня надежда угасла. Тогда и позвонили. В трубке послышался голос инспектора УУЗа: - Семен Александрович? (кажется, он впервые назвал меня по отчеству). Вам разрешен перевод на работу во ВНИИ. Можете оформляться. Поздравляю. Сквозь официальный тон угадывалась легкая обалделость. Я положил трубку и опустился там, где стоял. Послышался нежный, поздравительный перезвон. Я сидел на продавленной коробке с хрусталем и бессмысленно улыбался. Много позже я узнал-таки, что это был за "главный ресурс". Оказывается, Анатолию Петровичу Гуляеву в своё время случилось оказать Александру Устиновичу Черненко серьезную услугу. И он напомнил об услуге, попросив взамен открепление для меня. Черненко, связанный обещанием Сдиру, готов был выполнить любую другую просьбу. Гуляев, поджав губы, настоял. Кстати, сам Анатолий Петрович ни разу эту историю не подтвердил. Подробности узнал от инспектора УУЗа, подслушавшего обрывок горячего спора. Предлагаю вникнуть. У Гуляева, как у всякого, была куча проблем, в том числе незащищенная докторская диссертация, разбитая в аварии "Волга", застарелая очередь на жильё для незамужней дочери. Слово брата Генсекретаря шутя решало любую из них. А он истратил уникальную возможность, чтобы помочь, пусть симпатичному, пусть перспективному, но совершенно постороннему парню. К моменту моего прихода в лабораторию положение Анатолия Петровича было шатким. Гуляева назначили начальником отдела на место профессора Корнеевой. Именно она создала этот отдел, подобрала и выпестовала молодых ребят, ставших его сердцевиной. Птенцов гнезда Корнеева. А ушла, не сработавшись с самодуром -- начальником института. Смириться с увольнением любимого руководителя птенцы не желали и принялись поклевывать ее преемника. Гуляев с его тяжеловесной манерой общения, тягучей речью, словно специально подставлялся под насмешливые сравнения с искрометной Корнеевой. В лаборатории с чьей-то легкой руки его окрестили Гулливером. Злоязыкий шутник, обыгравший небольшой росточек, не подозревал, что попал в точку. Потому что это в самом деле был Гулливер, великодушный, преданный делу, которому служил. Насмешки за спиной, открытая язвительность при публичных обсуждениях стекали с него, как вода по дождевику. Он будто не замечал их, следуя избранным путем и заставляя следовать им остальных. И -- прежние непримиримые отступились. Они продолжали звать его Гулливером. Но теперь уже совсем с другой, озадаченной интонацией. Говорят, наши недостатки продолжение наших достоинств. Непоколебимое упорство, спасшее меня осенью 1984 года, вскоре стало причиной бесчисленных стычек меж нами. В 1985 году я был включен в авторский коллектив по подготовке пособия "Задержание подозреваемых". Подходил срок сдачи пособия в РИО. А руководитель темы Гуляев лежал со сломанной ногой в госпитале (в пятьдесят лет на футбольном поле пошел в жесткий стык). Вместе с третьим членом нашего авторского коллектива Сережей Забариным (ныне -- известным московским адвокатом) мы навестили его, дабы снять последние мелкие замечания. Нам казалось, что мелкие. Но первое же наше предложение: прописать в пособии требование, чтобы фактических подозреваемых не допрашивали в качестве свидетелей об обстоятельствах совершения ими преступления, вызвало решительный отпор. Все попытки убедить Гуляева отметались. Я вновь ощутил хорошо знакомый железобетон. И, как при первой стычке, в свою очередь, вскипел. Посыпались искры. На звуки ругани начали заглядывать обеспокоенные больные, медсёстры. Спохватившись, мы с Забариным замолчали. Гуляев недоуменно насупился: - Ну, что умолкли? Продолжайте, доказывайте. У нас же живая полемика. Каждый открыт для убеждения. Не сговариваясь, мы с Серёжей бессильно рассмеялись. За этот фрагмент отвечал я. И сдал его Гуляеву в том же виде. - Хотите, сами правьте. Только тогда снимите мою фамилию. Надо отдать должное Анатолию Петровичу -- он не изменил ни строчки. Видно, поразмыслив, согласился. Впрочем точно так же от него страдали и люди, куда более высокопоставленные: руководители Верховного Суда, прокуратуры, МВД, - все, кому доводилось вместе с Гуляевым готовить бесчисленные законодательные проекты, предложения и рекомендации. Убежденный в своей правоте (а в ней он всегда убежден), Гуляев додавливал любого оппонента. Ни регалии, ни звания, ни титулы не могли заставить его отступиться от того, что считал правильным. Я долго удивлялся, почему же упёртого, беспокойного этого человека продолжают приглашать в высокие комиссии, где так ценится благолепие и единодушие. Да потому что во всяком деле нужен двигатель. А моторный трудоголик Гуляев вытягивал любое, самое безнадёжное поручение, расчищая преграды и завалы с неотвратимостью маленького шагающего экскаватора. Хорошо помню конец восьмидесятых. Институт, как и вся страна, бурлит. В ожидании счастливых перемен никто не работает. Времени с девяти до восемнадцати едва хватает, чтоб перечитать ворох свежих газет. В курилках, коридорах, в кабинетах нескончаемые диспуты -- о будущем державы. Весомее и авторитетнее всех почему-то голоса первых институтских лоботрясов. Начальник лаборатории, прежде жесткий поборник дисциплины, ходит по кабинетам и -- знак демократических перемен - караулит свою очередь на журнал "Огонёк". И посреди этого гвалта, склонившись к столам, корпят два человека. Гуляев и другой Гулливер -- Анатолий Павлович Дубровин -- готовят методические рекомендации для Главного следственного управления МВД. - Сеня! - подзывает меня Гуляев. - Давай посоветуемся насчет рекомендаций. Какие, помилуй Бог, рекомендации? Кому они сейчас нужны? Страна разваливается! Оба непонимающе смотрят: причем тут развал, если есть поручение? Я вот теперь думаю: если бы таких Гулливеров было хотя бы по одному на десяток, может, и развала страны не случилось? Но случилось. В девяностые, тухлые годы страна жила как девка, изгулявшаяся, пропившая всё из дома. Все ходили потерянные, пришибленные. Каждый приспосабливался к новой действительности как умел. Сам я, не защитив докторскую, сбежал в банк. Профессора, учившие меня служению науке, презрительно кривившиеся при слове "плагиат", кропали диссертации для выбившихся в депутаты олухов. Встречи с прежними коллегами начинались и заканчивались жалобами на унизительное безденежье. Гуляев и здесь выбивался из общего ряда. Преподавал в пяти-шести ВУЗах сразу, подрабатывал статьями для коммерческих журналов. Хватался за всё, и всё успевал. Будто пересел с шагающего экскаватора на юркий бронетранспортер. Но говорить об этом решительно не желал. Потому что жил и горел совсем другим. Все знали, что Гуляев активно пробивает проект нового уголовно-процессуального кодекса. И при редких встречах с бывшими "лабораторцами" спешил любой разговор повернуть на то, как быстрее поменять законодательство и тем самым положить конец беззаконию (наивно увязывая одно с другим). - В Госдуме сопротивление большое, каждый абзац в УПК приходится пробивать, - жаловался Анатолий Петрович. - Кстати, послезавтра мне на комитете одно спорное место защищать -- давайте-ка обсудим. Сеня, поставь рюмку. Успеешь надраться! - Анатолий Петрович! Может, хоть сегодня отдохнете? - Как это? Удобненькая позиция. Я отдохну, ты отдохнешь. А кто дело делать будет? И, конечно, превращал умиротворенное дружеское застолье в яростный научный диспут. Мне кажется, главное свойство Гуляева -- убежденность, что без его контроля всё пойдет наперекосяк. Это я понял еще в восьмидесятых, когда на своем "Жигуленке" повез подвыпившего Анатолия Петровича домой. Через минуту он вынул из меня душу: тормози! Куда подрезаешь! Какой олух выдал тебе права? Да пропусти же "Москвича"! А вот теперь газуй! Прямо на перекрестке я ударил по тормозам так, что Гуляева мотнуло о лобовое стекло. - Анатолий Петрович, при всём уважении. Если не заткнетесь, высажу к чертовой матери. Иначе - врежусь. Гуляев озадаченно оттопырил губу: - Ладно, прав. Два водителя на переднем сидении -- перебор. Замолкаю и больше ни слова. Езжай, как умеешь. Авось, дотянешь... Вот и славненько, - теперь переходи на третью передачку... Да что ж ты со второго ряда-то?! На собственном семидесятипятилетии Анатолий Петрович затюкал несчастного тамаду и выступающих. Сам представлял, перебивал и комментировал поздравительные речи. - Петрович, дашь ты наконец мне самому сказать?! - взмолился Анатолий Павлович Дубровин. Я усмехаюсь, - не даст. Когда доходит очередь до меня, Гуляев предупреждает: - Только не вздумай опять рассказывать Саратовскую байку. А я все равно рассказываю. Хоть прошло уже двадцать пять лет. Но все эти годы я продолжаю спрашивать себя, смог бы сам так же пожертвовать чем-то очень важным ради малознакомого человека. И всякий раз признаюсь -- нет. Не хватило бы душевной широты. А у вас? Только честно. Один на один с собой. То-то. Потому он - Гулливер! Из редчайшей породы Гулливеров. К о н е ц
Связаться с программистом сайта.
