На великой и шумной земле
много дивного, чудного — вволю.
Говорили, что выпадет мне
повидать материнское поле.
И однажды, в большой листопад,
от седин вековых недалече
вижу: матери в поле стоят,
вышли детям родимым навстречу.
Их одежда черна и бела,
цвета горя и цвета надежды,
есть и вовсе сомкнувшие вежды,
вот и я в это поле вошла.
Здесь ровесницы — очи в пыли,
сыновей проводили в солдаты
и глядят, и глядят от земли
в золотые ее перекаты.
Стали вместе мы дали стеречь.
Вместе легче — короче равнина.
Встреч не видно, не вижу я встреч,
вижу путь уходящего сына...
Жизнь — великий сыновний подход,
много дивного, чудного — вволю...
Колыбельную песню поет
для тебя материнское поле.
* * *
Не оставь меня без слова.
Я в его дорожке светлой
буду темное молчание
неволи избывать.
Не оставь меня без слова,
без прощального, живого,
я его водицей теплой
буду сердце омывать.
С этим словом родниковым
я сумею углубиться
в те моря, где ты погуливаешь,
волнами шурша.
Удивлюсь просторной нови,
и в твоем дареном слове,
будто в лодочке серебряной,
утешится душа.
* * *
Приходит милый мой из мрака,
Его встречают у ворот
моя любимая собака,
мой нелюдимый черный кот.
Нам отворяют ночью двери
моя привратница-луна,
полночное ворчанье зверя
и вздох кошачий у окна.
Нам не знакома тьма ночная,
нам не знаком расклад ночной.
Не пей венгерского «Токая»
и не заигрывай со мной.
Рычит ревнивая собака,
ревнует беспощадный кот,
весна, мерцающая мраком,
стоит, как Воланд, у ворот.
Любимый, приходи от солнца
и приноси дары свои,
когда весь мир еще смеется
и доверяется любви.
* * *
Русалочка обыкновенная
сидела ночью у причала,
ласкала лапкой воды пенные
и недовольная роптала.
Что невниманием обидели
ее приезжие мужчины,
что быть приходится невидимой
без всякой видимой причины.
Вся тварь земная к людям просится.
Так хочется их тронуть лаской.
Так подарить им в полночь хочется
священный ужас древней сказки...
Чтоб юноша сверкнул, как лезвие,
оцепенел бы над водою,
и слушал, слушал, как поэзия
стучится в сердце молодое.
А он явился — злой, обиженный,
увидел деву у причала,
сказал сердито: «Тьфу, бесстыжая!»
И дева лунная пропала.
Венерин Башмачок
Тут сам Великий Ткач
измучился идеей,
как удержать Венеру
хотя бы на часок.
И выдумал цветок,
конечно, — орхидею —
изящную затею:
«Венерин Башмачок».
Мы слышали, как Бог
рыдал над цветоножкой,
Он радости Творца
перенести не мог
и в воздухе ловил
божественные ножки,
и к сердцу прижимал
Венерин Башмачок.
Опять пришла весна.
Под плеск аплодисментов,
играя и любя,
мир сотворяет Бог.
Он ветренице вновь
повязывает ленты,
вокруг прекрасных ног
сплетая башмачок.
* * *
Июльские ночи,
июльские грозы, зарницы
тревожно клокочут
над полем, где зреет пшеница.
Над полем, где рожь,
переливно шурша, колосится,
светло и сторожко
играют степные зарницы.
Устала планета,
и голову клонит усталость.
Я целое лето
с любимым во ржи целовалась.
В свечении рос
размыкали мы наши объятья,
на жестких колосьях
сушили промокшее платье.
И два колоска,
две упавшие с неба зарницы,
в уснувших руках
продолжали тихонько светиться.
Древний способ связи
Отправлю мне послушные слова,
как облака, жемчужной чередою.
Они пройдут, окно твое откроют,
втекут, как вечер или синева.
Твои уста заблещут в серебре
любви моей, прохладной, без экстаза.
Я знаю этот древний способ связи:
зеркально-чисто думать о тебе.
Не удивляйся, если будет сон:
бесстыдный, полногубый, влажноглазый,
все это — только древний способ связи,
помехи через низкий небосклон.
Священный брак — духовный наш союз
свершился там, где поднебесный вечер.
И я боюсь твердыни человечьей
и встречи соблазнительной боюсь.
Но каждый миг твой образ в ворожбе.
Прозрачный, как вода в хрустальной вазе...
Ты слышишь ли мой древний способ связи:
я думаю, любимый, о тебе.
И степь
Теперь не избежать слияния
небесным нашим берегам.
Мы будем бегать на свидание,
минуя степь, по облакам.
Теперь и степь не одинока,
глазами ты ласкаешь степь:
вдвоем на облачке высоком
мы будем рядышком лететь.
Зарницами любви играя,
влюбленные за нами вслед
потянутся, холмы считая,
собою украшая степь.
Небес и трав у изголовья
великий тихий океан.
Любимый, ты мне Богом дан
с твоей бескрайнею любовью.
«Борода старика»
На заборе повисла «Борода старика»,
равнодушный октябрь повернулся спиной.
По спине пробегают зверьки холодка,
или щупальца ветра параллели иной.
Хорошо, что в лицо дышит жар костерка!
Друг с горячим вином, молодой и смешной!
Он спешит и не видит «Бороды старика»
и совсем не боится параллели иной.
Вот и я — пригублю молодого вина.
Показался, скажу — это вечный испуг!
Жизнь немножко пьяна, и немножко смешна,
и немножко — страшна, мой единственный друг.
У зимы с летом
У зимы с летом
Лада нету,
То злобный ветер,
То мокрый снег.
В моих глазах — слезы,
В твоих глазах — пепел.
В моих глазах — счастье,
В твоих глазах — гнев.
Но если у лета
С зимой лада нету,
Зачем же по свету
Нам рядом идти?
Ты счастлив весною,
Я счастлива летом,
А ты мне зимою грозишь на пути.
От ссор и печали
Мы желтыми стали,
Как листья, опали
Приметы любви.
Ужель уже осень?
А мы не смеялись,
Мы не целовались.
...И мы не цвели.
* * *
Ты — сладкий мой,
ты — горький мой напиток,
в сосуд неразбиваемый залитый,
сургучною печатью опечатан,
в подвалы шоколадные упрятан.
Мой праздничный, ты буднями не тронут,
глубокий мой, далекий, тихий омут.
Куда спешить? Люблю, как предвкушаю.
Печаль мою тобою украшаю.
* * *
Зачем ты приходишь?
Зачем твоя тень,
твоя синяя тень возле клена?
Не знаю тебя,
не вижу тебя
и — не помню.
Июльские ливни,
как синюю глину,
всю память размыли.
Хочу быть счастливой,
зачем терпеливо,
зачем ты приходишь,
мой милый?
Глаза, два дрожащих листа
по ту сторону тени.
Их просьба проста:
не надо счастливой
быть в это мгновение,
не смейся, поплачь!
Это больно,
когда
твоя тень однокрыла...
Ну зачем ты приходишь?
Зачем ты приходишь?
Ты видишь, я плачу,
мой милый...
С девятью колючками
Будь осторожен,
здесь цветет репей.
Святой репей — он с девятью
колючками —
Такая редкость.
Злыдни всех мастей
цветка боятся, как огня
гремучего.
Не приходи, когда зовет луна,
укроюсь от тебя
ночными тучками.
Святым репьем
и девятью колючками
отгорожусь от злого колдуна.
Поставлю этот редкостный цветок
на запад головой и на восток,
тогда и враг на мой порог
не ступит.
А друг?
А друг за то меня не любит,
что я люблю таинственный цветок.
В ожидании Козерога
Когда я буду целовать тебя...
...Ты превратись в китайского даоса,
Прошу тебя, не задавай вопроса,
Когда я буду целовать тебя.
Случится это будущей зимой,
В час Петуха, в часы Огня и Камня.
Ты тронешь ночь пытливыми руками
И встанешь, будто небо, надо мной.
И жалость к беззащитным небесам
Меня пронзит живительною негой.
Хотелось, чтобы было много снега,
Когда я прикоснусь к твоим глазам.
Появится меж сосен Козерог.
Изида приоткроет покрывало.
И поцелуя строгое начало
Опустится, как снег, у наших ног.