Екишев Юрий Анатольевич
Домашняя история

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Екишев Юрий Анатольевич (komiparabellum@gmail.com)
  • Обновлено: 22/05/2015. 137k. Статистика.
  • Пьеса; сценарий: Драматургия
  • Скачать FB2
  •  Ваша оценка:


    Ю.ЕКИШЕВ

      
      


    Домашняя история

      
      
       "Созвавъ же двенадцать далъ имъ силу и власть надъ всеми бесами и врачевать отъ болезней. И послалъ ихъ проповедывать Царствiе Божiе и исцелять больныхъ."
      
       От Луки Святое Благовествованiе, глава 9.
      
      
       Действующие лица.
      
       Семья Самариных:
       Константин Петрович, отец, врач.
       Таисия Павловна, мать, домашняя хозяйка.
      
      
       их дети
       Александра, Шурочка, девяти лет
       Иннокентий, Кешка, двенадцати лет
       Вера, семнадцати лет
       Марина, девятнадцати лет
      
       постояльцы
       Самариных
       Георгий Буданов, студент по прозвищу "Аминь-аминь"
       Андрей Опасный, семинарист
      
       Сережа, жених Веры.
       Елизавета Марьина, прислуга.
       Гости и родственники.
      
      
      
       действующие лица
       из домашней постановки
       Иоанн IV Васильевич, "Грозный"
       Анастасия, его невеста и впоследствии жена
       Митрополит
       Алексей Адашев, советник Царя
       Сильвестр, Иерей, советник Царя
       Князь Шуйский
       Князь Глинский
       Друг Иоанна
       Бояре, Боярские дети, причт, слуги
      
       Триша, маленькая кошка.
      
      
       Действие происходит на квартире Самариных, которая устроена так: на первом этаже - зал, из него слева направо четыре двери - в комнату, занимаемую Андреем и Георгием, в прихожую, в столовую и в кабинет. Тут же широкая лестница, ведущая на второй этаж, где на площадке в один ряд слева направо три двери - в детскую, в комнату Марины и в комнату Веры. На первом этаже есть еще комната родителей, но мы ее сможем увидеть только изнутри, она расположена рядом с комнатой Андрея и Георгия, на месте зрительного зала.
      
       Время действия - 7 и 8 июня 1880 года, в Москве - Пушкинские торжества.
      
      
       Действие первое
      
       Зал в квартире Самариных. В центре - круглый стол, вокруг него и вдоль стен - разного рода мебель: стулья и кресла на любой вкус, все различные, в том числе мягкая кушетка, на которой можно прилечь, кресло-качалка, высокий деревянный табурет... В углу - большой буфет.
      
      
       Сцена первая.
      
       Из прихожей раздаются голоса. Дверь приоткрывается, в проеме появляется Андрей, он пропускает вперед Шурочку, которая не решается войти. Андрей весь в черном, семинарское платье и шапочка, на шее - сбитая набок позолоченная цепочка. Шурочка в учебной форме, ранец висит на одном плече.
       Андрей. - Проходи... Проходи... Ну что ты... Что стряслось, Шурочка?
       Шурочка смотрит на него, мотает головой и после некоторого колебания входит, обреченно плетется к лестнице, и медленно поднимается на второй этаж. Из детской комнаты выходит Таисия Павловна в строгом платье, в фартуке, с иголкой и ножницами. Георгий, в свободной курточке, потертых штанах, с книгой. Все смотрят на Шурочку. Георгий и Андрей молча переглядываются, пожимают плечами.
       Мама, сверху. - Шурочка, что случилось?
       Шурочка останавливается на полпути, смотрит на маму, вздыхает.
       Таисия Павловна. - Шурочка, что произошло, где ты задержалась?
       Шурочка, горько признаваясь. - Мама... Я получила одну и не знала - идти мне домой или нет...
       Таисия Павловна, строго и спокойно. - Ну конечно. Ты ведь моя дочь и всегда должна идти домой. Правда?
       Шурочка кивает. Мама кивает в ответ и уходит в детскую. Шурочка идет наверх, навстречу выбегает Елизавета, ощупывает ее. - Шурочка, да ты вся горишь... Температура?.. Дай помогу... Ну-ка, пусти... /снимает с нее ранец и поправляет одежду/
       Лиза и Шурочка вслед за мамой входят в детскую.
      
      
       Сцена вторая.
      
       Георгий и Андрей. Георгий, заметив небрежность в одежде Андрея молча показывает - одерни. Андрей не понимает.
       Георгий. - У тебя эта штука зацепилась, поправь...
       Андрей, оглядываясь за спину. - А-а-а-а-а... /кивает в ответ/
       Георгий. - Ты что, тоже сегодня одну получил в своей семинарии?..
       Андрей, вздыхает. - И не говори, брат... Ни одной... И смех и грех, а все Пушкин... Только представь... Разыгрался аппетит, прямо как в твоем Онегине - есть хочется... Я захожу в трактир, заказываю обед, несут борщ и тут же рюмочку наливки, праздничную - хозяин, поклонник Пушкина угощает сегодня всех за свой счет этой наливочкой... Я, конечно, ее в сторону, да только что-то под руку - толк!, ну и пролилось чуть-чуть, руки липкие - невозможно... /показывает жестом что с руками/
       Георгий присаживается в кресло-качалку. - Аминь-аминь...
       Андрей. - Погоди еще с "аминями"... /садится на высокий стул/ Я иду руки мыть, возвращаюсь - на моем месте /показывает на пустой табурет рядом со столом/ - мужичок... Маленький такой, рябенький. Рюмочку мою праздичную, смотрю, уже опорожнил и борщ мой спокойно прихлебывает... И смотрит на меня, подмигивает... Тогда я сажусь напротив /подвигается к столу вместе со стулом/, гляжу ему в глаза, дивлюсь такому чуду... Половой подскакивает, хлоп! - на середину, между нами тарелку с кашей. Я ее - к себе! Вот так и сидим, смотрим друг на друга, прихлебываем...
       Георгий, устроившись в качалке, смеется, иногда вставляя "аминь-аминь".
       Андрей, войдя в роль, с паузами. - Дальше. Приносят чай, который я заказал... Смотрю - мужичок мой ложкой стал побыстрее, побыстрее работать... И я приналег, и - обогнал! Тяну чай к себе, а он еще только борщ кончает, и косится так жалобно, на чаек-то... А я как барин, пью не тороплюсь, по сторонам поглядываю, пирожок еще заказал... /Андрей показывает, развалившись на стуле в свободной позе/, праздную победу - хоть чай-то мой!.. Краем глаза все же замечаю - ага, действует, совесть проснулась - под тарелку что-то сунул, наверное денежку, шапку в руки и сдает к двери спиной, и все на меня таращится, будто я арап какой-то!.. Ну уж тут мне совсем не по себе стало, встаю, собираюсь платить сам... /встает/ Батюшки светы!.. Вижу - на соседнем столике - борщ, каша, чай, Пушкинская наливка... Дымятся... Остывают... В глазах у меня темнеет...
       Георгий, заливаясь смехом. - У-ху-хууу, о-хо-хооо, пожалей... Будет... Не могу... Аминь! Аминь!
       Андрей, горячась и краснея. - Да уж, вот тебе и аминь! Что делать-то ты мне скажи! Я деньги кладу на том и на этом столе, и бегом за ним, объясниться... Бегу... Вижу - он! /Андрей протягивает руки, как бы показывая на бесплотную фигуру в центре зала/ А он оглядывается, и припускает что есть мочи... Ну, все, уйдет, думаю, улизнет... Кричу - эй, любезнейший, постой, ошибка ведь...
       Георгий смеется, чуть не свешиваясь с качалки вниз. Открывается дверь из прихожей, входит Сережа, в строгом новом костюме, в белой рубашке, со свертком и цветами.
      
      
       Сцена третья.
      
       Те же и Сергей. Он кивает в знак приветствия, улыбается тому, что видит. Андрей и Георгий тоже кивают, Андрей продолжает, указывая на Сережу. - Эй, кричу, ну постой, милый мой... Ну как тебя остановить...
       Сережа. - А, что? Я? Что?
       Андрей. - Нет, нет... Эй, кричу из последних сил, да стой ты! Денег хоть возьми!.. Бежим уже мимо Елоховской, и тут он шапку скидывает, кресты кладет, кланяется... И я его, как зайца - хватаю, ведь уйдет! Говорю - любезнейший, с меня за кашу и чай причитается... Он мне в ноги - бух!
       Сергей, понемногу освоившись с рассказом, смеется, откладывает сверток и цветы на кресло, берет на себя роль мужичка, вставая на одно колено.
       Андрей. - "Смилуйся, плачет, батюшка!"
       Сережа, с улыбкой. - Смилуйся, батюшка...
       Андрей, обращаясь к Сереже. - Позвольте, вы, говорю, смилуйтесь, недоразумение... Простите уж, ради Бога, не знаю кто и попутал, только простите и денег извольте взять, я настаиваю - обед-то испорчен?..
       Георгий, умирая от смеха. - Ой-ой-ой, живот колет!.. А он-то что?..
       Андрей. - "Помилуй, отвечает, батюшка только не это, только не это, только не это" - и вот-вот слезы хлынут...
       Сергей. - Только не это...
       Андрей. - Я уж не знаю как его успокоить, а он заладил все одно - "я, говорит, без денег живу, не могу взять, нельзя."
       Сережа. - Я без денег живу, взять не могу, нельзя, пропаду...
       Андрей поправляет его. - Нет, он просто сказал, без денег. Я-то ему совершенно серьезно, а он мне - со слезами, и чувствую - с улыбочкой... Спрашиваю - чем тогда живешь, раб Божий? /грозно/ Милостыней?
       Сергей пожимает плечами, Андрей продолжает. - Отвечает "А по Писанию, всяким словом Божиим, так ведь сказано?.." /тихо и робко, с опаской, повторяя интонации мужичка/
       Сергей повторяет, с достоинством. - Не милостыней, а словом Божиим, по Писанию-с!
       Андрей. - Без "с"...
       Сережа. - Хорошо, без "с"...
       Андрей. - Тут уж я не выдерживаю - не может быть! И не побираешься, и живешь без денег?.. "Живу, не ворую."
       Сергей. - Живу... Не ворую...
       Георгий, откинувшись в кресле. - Ого... Штука... /встает, подходит к Сергею, который все еще стоит на одном колене, рассматривает его со всех сторон/
       Андрей. - "Живу и верую по Писанию, коль чего-то не понимаешь, растолкую", говорит... /Сергей кивает/ "Только редко кто признается, что не понимает. А у меня дар - люди рядом со мной меняются, сладко становится во рту, в этом все и дело, поэтому мне денег нельзя. А всем тоже хочется как я, у меня ведь каждый день праздник, даже самому страшно... И идут, и идут ко мне - у меня и земля слаще родит: и соседям, и родне, и управляющему, дай ему Бог - всем хватает и картошки, и капусты, и репы, с избытком... Такой, с хрустом... И денег не берут и не требуют - все ведь видят: работаю так же, с утра до ночи, только без денег... Значит - не беру! Значит - и не дам! Картошки, репы - сколько угодно, но только не это..."
       Пауза. Все смотрят друг на друга.
       Андрей. - Повезло тебе, говорю, коли так! Во рту, чувствую - правда, сладко... /показывает Сереже - поднимись/
       Сергей встает, отряхивает колено. - Да, уж, повезло...
       Георгий, озадаченно. - Ну, хорошо... А в трактир-то как он попал?
       Андрей. - Вот и я спрашиваю - а в трактире? Что туда-то ходишь?
       Сергей молча пожимает плечами.
       Андрей. - Вот! /поднимает палец/ Самое-то... В трактире он их отыскивает... И ходит туда же по их записочкам...
       Георгий и Сергей. - Кого? По каким записочкам?
       Андрей. - Туземцев и язычников!..
       Георгий, в полном восторге. - Аминь-аминь!
       Андрей. - Главное - найти туземца... По горечи... Как найдешь - так сразу горько во рту... То ли сахара они больше себе кладут, я сам не понял - в-общем, когда в муку, в горечь его проникнешь, опробуешь на себе - ясно станет - нашел... Вот тогда его - к себе, на землю, меняться, лечиться сладостью... Вылечишь его от горечи, просветишь насчет простоты и премудрости, заодно по хозяйству поработаешь - вот тебе и записка, к знакомому ресторатору, откуда его вытащил, туземца-то... Уж не знаю, что в ней такое написано, только каждый раз принимают от души. И в лицо уже знают, и понимают, что я отдохнуть, а не поесть - там ведь все горько."
       Сергей. - Да... Такое чудо...
       Георгий. - Чудо ли? /задумчиво/
       Андрей. - Как не чудо... Успокоился, говорю, ну иди, написать тебе, может записочку, а? Смеется - "куда мне записочку, в лавру? рано еще..." - да и ушел, чудо...
       Георгий. - Ушел?.. Ндааа... Обстановочно...
       Пауза. Андрей вздохнул и стал отцеплять цепочку.
       Сергей. - Ндааа... Действительно, обстановочно... /пауза/ Георгий, простите, вы не знаете, Вера уже вернулась с прогулки?..
       Георгий. - Не знаю... Увы, Сережа. не знаю... /идет по комнате и задумчиво напевает/ Святые бессребренники Косма и Дамиане, молите Бога о нас...
      
      
       Сцена четвертая.
      
       Наверху из детской выбегает Кешка, в казачьем костюмчике, скачет на деревянной лошади, вращая саблей.
       Сергей, наверх, Кешке. - Эй, заяц! Ты не видел, сестра уже вернулась?
       Кешка, гарцуя на месте. - Верка гуляет по магазинам, за подарками к свадьбе. Маринка сидит арестованная, я ее сторожу, чтоб не вышла, а Шурке кол поставили, и она в обмороке...
       Все. - КАК?!
       Кешка. - Ну ладно, ладно... Я ее оттуда уже вытащил!
       В это время входит из прихожей отец.
      
      
       Сцена пятая.
      
       Те же и Константин Петрович. Он одет по-прогулочному, в мягкий костюм, с тростью и шляпой.
       Константин Петрович. - Добрый день, господа! /поклон всем/ Вот чудная весть - еще один врач в семье, скоро и практики не останется... Чем же ты вылечил Шурку-то, если не секрет? Рецепт уж позвольте, коллега? И много ли берете за такой тяжелый случай?
       Кешка. - Я ей конфету пообещал!..
       Отец. - Перед обедом?! О-о-о-о... /театрально хватаясь за голову/
       Кешка. - Да нет... Я ей пообещал, что буду сражаться за конфету для нее... Вот она и ждет! Но ведь я могу до обеда и не победить, и вообще - пасть в бою, правда? Вперед!.. /скачет на месте и сражается с невидимым противником/
       Андрей Георгию. - Ну что, пойдем пожалуй к себе?
       Отец. - Нет-нет. У вас там проветривается. Елизавета надымила чем-то, вы уж простите, некоторое время прошу здесь. В креслах...
       Сережа. - Константин Петрович, если позволите, на несколько минут я вас отвлеку?..
       Константин Петрович. - Да, Сергей... Я сам хотел поговорить /открывает дверь в кабинет/ Прошу... Милости прошу... Здесь мы никому не помешаем...
       Константин Петрович пропускает Сергея в кабинет и закрывает дверь.
      
      
       Сцена шестая.
      
       Георгий и Андрей садятся в кресла, друг напротив друга.
       Георгий, рассеянно. - Ты его не спросил - много ли еще у нас в России туземцев?
       Андрей. - Да что ты! Не говори глупостей...
       Георгий, задумчиво. - Я серьезно... А что бы ты стал делать с туземцем, коли его встретил? Стал обращать в веру, нет? Найдут в России еще одну некрещеную Сибирь, ведь многие туда побегут, стаей, а? Крестить, или наоборот...
       Андрей, слегка раздраженно. - Не знаю, все это умозрение... Богатство воображения...
       Георгий. - Да уж, богатство... Как же этот мужичок их находит?.. Вот я - чем я не туземец, чем я отличаюсь...
       Андрей. - Ты смеешься... Ну какой ты туземец... Европеец крещеный, правда наполовину азият, но это восполняется чтением, зрением, разговорами... Конечно, есть у тебя языческие привычки, а у кого нет? Но в душе ты - настороженный и осторожный христианин. Разве только с виду, по прозвищу... "Аминь-аминь" твое вечное... Нет, ты просто смеешься...
       Кешка какое-то время сражается, потом заметив, что на него никто не обращает внимания, меняет тактику - тихо крадется вниз, к буфету.
       Георгий. - Я всегда смеялся и смеюсь... Не знаю, различаешь ли ты - смеется плоть, но смеется и дух, каждый по-разному, но одними и теми же губами... И все-таки можно различить...
       Андрей. - Хорошо-хорошо... Послушай, все очень просто... Различаешь - прекрасно, и если ты на стороне того, как дух смеется, что ж тогда не пойдешь в свою деревню, к своему народу, не поговоришь с одним, с другим? Глядишь - и станет легче людям, они тоже засмеются, запоют, а ты им - Писание, тут и - общество...
       Георгий. - Да ты, батюшка, революционер!.. /смеется/ Так ведь революции-то делаются...
       Андрей. - А иного нет пути. "Аз есмь путь", то есть - Христос.
       Кешка вытащил из буфета конфетницу, сунул себе в карман один леденец, уворачиваясь от невидимых пуль и ядер, положил коробку на место и потихоньку отступил, перебегая от стула к стулу.
       Георгий, совершенно серьезно. - Да только путь-то как понимать... Свободный или нет? Не все ведь так просто - дал людям слова, они произнесли и - спаслись... Нельзя людей соблазнять личным спасением, нельзя будить эгоизм ни в какой форме, ничем нельзя соблазнять, даже Христом...
       Андрей. - Это как?
       Георгий. - А вот так, как мужичок - живи да работай молча, на виду, рядом, чтоб сладость ощущалась... Если захотят - придут к тебе, не захотят - что поделаешь...
       Андрей. - Да мы, пожалуй, так и живем... Что тебя не устраивает, не пойму... Что-то ты не в духе... Случилось что-то?..
       Георгий, после паузы. - Да... Ты как всегда прав, слишком... /пауза/ Ты разве не знаешь?..
       Андрей. - Нет. А что?
       Георгий. - Мне Таисия Павловна сказала, что Марина заболела. У нее в комнате повесили шторы - все темно, ничего нельзя... И мне кажется - надежды мало...
       Андрей. - О, Господи... /крестится/
       Георгий. - Да. /пауза/ Святые бессребренники Косма и Дамиане молите Бога о нас...
       Андрей. - Слушай... Но ведь должен быть выход... А Константин Петрович?
       Георгий. - Андрей, вот и выход... Полон дом людей, и все знают как спасать остальных, разве нет? /вскакивает/ Прости, я тебе наговорил... Все правильно - ты делай то, что ты считаешь нужным, не обращай внимания. /ходит по комнате/ Только я чувствую: я тебя понимаю, а ты меня не совсем. Может, мы с тобой оба знаем часть того, что надо сделать, вот об этом я и говорю... Просто надо все соединить правильно, твое и мое, по порядку - иначе толку не будет. Я чувствую какой-то упрек в твоей фигуре, понимаешь? В том, что я что-то не то делаю... Ты человек искренний, живой, чистый - ты лист дерева... Но я-то, грязный корень - тоже часть дерева... Ни ты на моем месте, ни я на твоем ничего не сможем сделать... Ты меня и всех тянешь наверх, и не слышишь, что я тебе говорю - мне ничего не нужно... Мне лично - ничего не нужно, я делаю то же дело, только мне свет - слишком жжет... Я все отдаю туда, гоню наверх, к свету, к истине, но сам - обжигаюсь... Мне вот нужно, чтобы Марина...
       Кешка подкрадывается к ним и встревает в разговор. - А я с вами... Я - маленький зайчик под деревом, прыг-скок! Андрей, Георгий - помогите отодвинуть буфет!.. А?
       Георгий. - Ну-ка, зайчик, брысь - жевать морковку, быстро! Подслушивать нехорошо, а уж красть - на что?
       Кешка. - Ну ладно, ладно... Хорошо, вовсе я не зайчик... Я змей! Я все знаю - там задняя стенка отогнута, а за ней банка с ягодами, Марьиными... Шкаф ведь только от меня закрыли, у меня - во! - еще один зуб выдрали /показывает рот/, так ей-то что от этого страдать... Она уже спускалась, я видел - подергала за ручку и пошла обратно, быстро-быстро... А? Андрей, Георгий, Бог простит! Уж я-то знаю...
       Георгий с Андреем переглядываются.
       Андрей. - Да что там?! /встает посредине/ Коли благословишь, Господи, рабе Твоей Марине поесть ягод - благослови, ну а меня - не благословляй...
       Андрей перекрестившись, подходит к шкафу, Георгий за ним, но Андрей его отстраняет, приподнимает шкаф и держит. - Ну, скорей давайте...
       Георгий запускает руку внутрь. - Кешка, ягоды-то какие, в чем?
       Кешка. - Желтенькие...
       Георгий. - Да в чем, спрашиваю?
       Кешка. - А-а-а-а... В банке...
       Георгий достает банки.
       Кешка. - Нет, это мои конфеты, там дальше... /облизывается/
       Георгий. - Эта? /достает еще/
       Кешка. - Да.
       Георгий. - Бери... Ну все... Задвигай...
       Кешка. - Стойте, а конфеты?..
       Пауза. Георгий смотрит на Андрея, тот все еще держит буфет, пожимает плечами.
       Кешка. - Кладите обратно... Себе я сам найду...
       Георгий засовывает обратно Кешкину банку, Андрей опускает шкаф. - Уф...
       Все стоят, успокаиваются.
       Георгий, отдышавшись. - И зачем мы все это сотворили? Можно было попросить у Таисии Павловны ключ...
       Кешка. - Да, только это дольше... И беспокоить неохота... /берет банку и идет наверх/
       Кешка подходит к комнате Марины, осторожно стучит, потом входит внутрь. Открывается дверь в детской, выходит Лиза. Андрей и Георгий следят сначала за Кешкой, а потом смотрят на дверь в комнату Марины, за которой он скрылся.
      
      
       Сцена седьмая.
      
       Елизавета, стараясь не шуметь. - Добрый день... Андрей, Георгий, я у вас там надымила - налетели откуда-то пчелы, или осы... Я их выкуривала... Сейчас посмотрю...
       Она спускается вниз, подходит к двери в их комнату, собираясь войти, но Андрей удерживает ее. - Лиза, ты что... Ну-ка отойди... /осторожно приоткрывает дверь и проскакивает внутрь, захлопывая ее/
       Георгий и Лиза стоят, ждут и прислушиваются. Из прихожей входит Вера, в дорожном костюмчике, в перчатках, с красивой коробкой.
       Вера. - Добрый день... /снимает перчатки, Георгий целует ей руку/ Все дома? /Георгий кивает/ Хорошо...
       Вера собирается подняться к себе, но на средине лестницы останавливается. - Георгий, извините, вы не знаете, Сережа...
       Георгий показывает. - Он у отца, в кабинете...
       Вера. - А Марина?
       Лиза. - Ой! /глядит испуганно на Георгия/
       Георгий смотрит на Лизу, потом оборачивается к Вере. - Вера, подождите... Я должен сказать... М-м-м-м... Вы еще не знаете?
       Вера. - Я знаю. Я спрашиваю, она одна?
       Георгий. - Нет, там Кешка... Кормит ее ягодами...
       Вера. - Ну и хорошо... Спасибо...
       Она поднимается наверх, стоит у своей двери, явно прислушиваясь к тому, что происходит в соседней комнате, затем входит в свою.
       Лиза. - Господи, Господи... И не знаешь, к чему готовиться - то ли к свадьбе, то ли еще к чему... Да что же он так долго-то... Ну-ка, посмотрю... /смотрит в щель/ Ой! Ой! Из окна бросается!..
       Георгий распахивает дверь, кидается в комнату - треск, удар. Лиза отскакивает в сторону, ойкает.
       Андрей, выходя в гостиную. - Ну, нет слов... Просил же не входить, идолы! Чуть не уронили на улицу! Лизавета, ты все ойкаешь! А ведь чуть не уронили!..
       Георгий все еще держит его за рукав. Андрей показывает что-то серое.
       Андрей. - Вот! Теперь ос не будет...
       Георгий. - Что это?
       Андрей. - Чудак... Это гнездо осиное... Я все голову ломал - что это у меня под ухом каждую ночь звенит, за стеной... А это оказывается под карнизом - вот какая штука...
       Лиза. - Осиный мед самый вкусный... Ты его Кешке отдай...
       Георгий. - Ты уверен, что там внутри ничего нет?..
       Андрей. - Не знаю, послушай сам...
       Георгий с опаской берет гнездо и слушает.
       Входят отец с Сергеем. Георгий прячет гнездо за спину, Лиза оправляет платье, идет в комнату Георгия и Андрея. - Пойду там поправлю...
       Константин Петрович /Сергею/. - Немного отложим...
       Сергей кивает. - Да, конечно...
       Константин Петрович, ко всем. - Что такое сегодня? Все дома? Что-то происходит?
       Георгий и Андрей растерянно переглядываются.
       Константин Петрович /Георгию/. - Как там Пушкинский праздник?
       Георгий, улыбаясь. - Хорошо. Вовсю...
       Константин Петрович. - Ну, я рад... У вас всегда хорошо...
       Георгий, важно. - Завтра Федор Михайлович читает... Пока все еще туманно, не ясно... Но он-то прояснит...
       Константин Петрович. - Вы пойдете?
       Георгий, серьезно. - Да.
       Константин Петрович, обращаясь к Андрею. - А вы? /тот улыбается/ Ах да, вам пожалуй нельзя... Да еще эта сказка "О попе и его работнике Балде"... Ужасно... Сейчас, я полагаю, Александру Сергеевичу, стыдно...
       Андрей слегка кивает.
       Константин Петрович. - Вы уж не сердитесь, Андрей. Мы такие... Пойдем... А вот наш домашний театр, вам можно смотреть, участвовать? Хотя, впрочем, сильному духом зреть-то все можно... Суть любого зрелища ведь едина - Бог!? Так? Соединение души с телом... Всякие там движения, без слов - это ведь оттого, что душа мается, так? Правильно?
       Андрей пожимает плечами.
       Константин Петрович. - Ладно... Сегодня все дома... Раз уж и я сегодня дома, то пойду-ка поднимусь наверх, узнаю как там у нас дела... И еще вот что, господа... Марина...
       Все кивают.
       Константин Петрович тоже кивает в ответ. - Да, да, ну вот так...
       Он поднимается наверх, на мгновение задерживается у дверей Марины, собираясь ее тронуть, но она сама приоткрывается - появляется Кешка. Отец делает ему поклон, пропускает - Кешка важно, с достоинством выходит из темноты на свет. Константин Петрович провожает его рукой по плечу, собирается войти, Кешка целует ему руку и бежит вниз. Константин Петрович, помедлив, входит к Марине.
      
      
       Сцена восьмая.
      
       Георгий спрашивает Кешку. - Ну?
       Кешка. - Порядок...
       Лиза выходит из комнаты, поправляет кресла, говорит. - Пойду работать, там все готово, можете идти... Обед уже скоро...
       Сергей /Лизе/. - Подожди... Вера как, пришла?
       Лиза утвердительно кивает. - Да, да. Позвать?
       Георгий достает осиное гнездо, подает Кешке. - Вот, осторожней, змей... Тут должно быть есть мед... Но уговор - зубы береги...
       Андрей. - И сначала послушай!
       Кешка, хватая гнездо. - А как же?! Ну-ну, давайте сюда...
       Сергей /Лизе, после раздумья/. - Не знаю... Нет... Спасибо, я сам, спасибо...
       Выходит из детской Таисия Павловна, уже без ножниц и фартука. Проходя мимо Марининой двери чуть останавливается, смотрит вниз, на всех, и спускается. Кешка прячет гнездо.
      
      
       Сцена девятая.
      
       Таисия Павловна проходит к двери в столовую и еще раз со всеми здоровается. - Сережа... Андрей... Георгий... Добрый день, как наши дела...
       Она входит в столовую, затем возвращается. - Господа, прошу обедать. Лиза, позовите Веру. Константин Петрович сейчас спустится. Марина чуть-чуть нездорова, и обедает у себя.
       Андрей смотрит на Георгия, и смущенно улыбаясь, тихо произносит. - Я, признаться, сегодня не утерпел и уже обедал...
       Таисия Павловна. - Что-то необычное?.. Нет-нет, все будет как всегда. /спокойно/ Я не заставляю никого, но я хозяйка и приглашаю всех к столу... В том числе уже обедавших и не знавших, что дома их всегда ждет накрытый стол. Вы можете не есть, но только не огорчать меня своим отсутствием. Мне уже пришлось уступить одной барышне, и этого довольно. Кроме всего прочего - я просто хочу знать, о чем это вы тут без меня смеялись...
       Андрей, Георгий, Сергей, покорно, почти одновременно - Да, Таисия Павловна, хорошо, хорошо, Таисия Павловна... /все - улыбаясь/
       Таисия Павловна пропускает всех в столовую, задерживает Кешку, который все прячет гнездо. - Иннокентий, пойди поторопи Шурочку...
       Кешка кивает, а Таисия Павловна уходит вслед за молодыми людьми. Сквозь открытые двери столовой видно, как она рассаживает всех за столом. Кешка бежит вверх, вытаскивает из детской Шурочку, ведет ее вниз, уже без гнезда. - Мама же ждет, давай руку! Мыла? Мокрые, хоть бы вытерла!.. И не горбись!..
       Из своей комнаты выходит Вера, за ней - Лиза, которая ее обгоняет, бежит в столовую. Вера идет вниз, на руках у нее кошка. Она входит в столовую и почти тотчас Лиза выбегает с этой же кошкой, бежит наверх, закрывает ее в детской и возвращается обратно. Из Марининой комнаты выходит отец, медленно идет вниз, бьют часы, он входит в столовую, при его появлении все смолкают, встают из-за стола. Константин Петрович что-то выслушивает от Таисии Павловны, потом читает молитву, благословляет стол и садится. Таисия Павловна тотчас же подзывает Лизу с подносом, ставит на него тарелки, Лиза идет наверх, стучится в комнату Марины, потом входит туда, и вновь появляется, явно выпровоженная. - Иди, иди, Лиза... Все хорошо... Я сама...
       Лиза идет обратно. Когда она уходит, дверь комнаты открывается, появляется Марина. Прикрывая от света глаза, она идет к детской, шепчет. - Кис-кис-кис...
       Марина входит в детскую и выходит с кошкой, идет к себе.
      
      
       Сцена десятая.
      
       В столовой Вера что-то шепчет матери, та благосклонно кивает, тогда Вера берет поднос с тарелками, идет наверх к сестре, стучится. - Марина, можно к тебе? Мама разрешила...
       Лиза выходит из столовой, валится в кресло. - Ну вот, все болтают, смеются... Ой да ой! /пауза/ Сглаз это, порча... Нервные впечатления - надо снимать заговорами... Бабушку надо искать! Первым делом. Только незнакомую, лучше всего из-за речки...
       В это время Константин Петрович встает из-за стола, выходит в зал, слушает что говорит Лиза, перебивает. - Да нет, милая! Бабушка тут не поможет... /Лиза вскакивает, но он усаживает ее обратно/ Сиди, сиди, бабушка тут не поможет... /пауза/ Лиза, я понимаю, все насторожены... Марине резкий свет и шум, и волнения противопоказаны... Но остальное все должно быть как обычно - не больше и не меньше... Страх противопоказан более всего... Вот. /потом бодрее/ Все в порядке, все продолжается, мы живем, Вера с Сережей венчаются, мы как обычно, каждую субботу показываем домашние сцены, все участвуют, и Марина, и ты, если есть желание, завтра Пушкинский праздник, речь Федора Михайловича Достоевского, я приглашен, я хотел пойти, и я пойду... /уговаривает себя/ Так?
       Лиза все же встает. - Так.
       Константин Петрович. - В таком случае, будь добра - принеси мне салфетку, а то почему-то на меня не хватило...
       Лиза. - Ой! Извиняюсь... /убегает/
      
      
       Сцена одиннадцатая.
      
       Константин Петрович, оставшись один. - Какая умница Тая, что она все умеет уладить... Какие Вера с Мариной умницы... И Шурочка, и Кешка... И Лиза... Даже кошка у нас молодец... Вот только родитель, жестоковыйный, со своей медициной - отстает и отстает... Все знают, один я не знаю... Бабушка не поможет, а сам-то хорош! Наверное целый час простоял с этим прорицателем, или гадателем. Как его назвать, даже не знаю, обычно ведь женщины - гадалки, а тут - он, впрочем, наверное оттого, что я впервые в жизни... Что же он там вещал? Фамилия Буданов, домашнее прозвище "Аминь-аминь" - этот в будущем... Да, это вроде бы я понимаю. Андрей Опасный - на самом деле Безопасный... Понятно. /загибает пальцы/ Марьина Лиза - она Марьина и есть... Хорошо. А мы все, Самарины? По своей фамилии - "возвратимся в прежнее состояние наше"... Что он имел ввиду, в какое наше состояние? В состояние до чего, до Марины? И денег не взял, это хуже всего - потому что, значит, все это слишком просто, и - правда... Вот так бы и мне, чтоб Вера - это просто Вера, Марина - просто Марина, и ничего больше, никаких волнений, тревог и болезней...
       Вбегает Лиза, направляется сначала в столовую, потом, заметив что Константин Петрович еще здесь, подбегает к нему, подает салфетку. - Вот... Константин Петрович, уж вы Христа ради, не сердитесь... Там еще все горячее...
       Константин Петрович. - Подожди, Лиза. Я знаю... Я верю... Я верю, что там все горячее - и потому сейчас туда пойду... Я верю, поэтому иду... Если бы там было холодное - я бы ни за что не пошел, так?
       Лиза, чуть не плача. - Константин Петрович, не сердитесь, ради Бога... На коленях прошу... Я сейчас расплачусь...
       Константин Петрович. - Лиза, да что ты... Все хорошо... Успокойся... Напротив, все очень хорошо - я верю, поэтому все продолжается... Если бы я не верил, то не делал бы, даже не мог бы вздохнуть, понимаешь?
       Лиза. - Ну вот, я плачу, Константин Петрович, ну что вы... /плачет/
       Константин Петрович подходит к ней, утешает. - Лизанька, успокойтесь. Пойдемте, дослушаем про одного философа, Без-денежного... Все ждут - я попросил без меня не досказывать...
       Лиза. - Какой вы тяжелый человек...
       Константин Петрович. - Я стал тяжелым?
       Лиза кивает и утирает слезы.
       Константин Петрович. - Я исправлюсь. Пойдем! Человек не берет денег, а это всегда интересно. Чем меньше денег, тем меньше несправедливость, так? Русского человека это не может не интересовать, правда?
       Лиза плачет и пожимает плечами. - Если у вас денег не хватает и жалованье хотите убавить - так убавляйте...
       Константин Петрович. - Пойдем, пойдем. Я про другие деньги, про лишние...
       Лиза пожимает плечами, Константин Петрович уводит ее в столовую за руку. - Есть такой философ Сковорода... Вот не скажешь по фамилии, правда? /напевает/ Святые бессребренники Косма и Дамиане, молите Бога о нас...
      
      
      
    Действие второе
      
       Сцена поделена на три части - посреди комната Марины, слева от нее отделена стеной комната Веры, справа - так же, часть детской. В глубине каждой комнаты - двери, выходящие на площадку, расположенную на втором этаже над залом. Со стороны зрителей комнаты расположены в таком порядке, поскольку теперь взгляд с другой стороны.
      
      
       Сцена первая.
      
       Марина в своей комнате, сидит за столом, перед нею - поднос с обедом, наполовину пустая банка с ягодами. Она отламывает кусочки сыра и кормит Тришу, которая сидит у нее на груди, придерживаемая рукой.
       Осторожный стук в дверь. Марина прячет Тришу на коленях, подвигается к столу, так чтобы кошку не было заметно. Появляется Вера.
       Вера. - К тебе можно? Я подумала, что тебе тут скучно одной... Мама разрешила...
       Марина. - Да, да, входи. Только осторожней - видишь, как темно. Папа все так преувеличивает, ты сама знаешь. /достает Тришу/
       Вера ставит поднос на стол, возвращается к двери, прикрывает ее, берет стул и садится рядом с Мариной, которая занята кошкой. Вера долго сидит, ни к чему не притрагиваясь.
       Марина. - Ну что ты не ешь?
       Вера. - А ты?
       Марина. - Я уже перекусила. Мне Кешка ягод приволок. И мы тут с Тришей... Мы тут с такой баловной Тришаськой, уже перехватили кое-чего, правда?
       Вера. - Честно говоря, я тоже не хочу, я из-за этого сюда и сбежала. Дай подержу ее, а ты все-таки поешь, чуть-чуть, для виду. /протягивает руку, Марина дает ей Тришу/ Ух ты, Тришаня... Наелась кошечка, усы все в масле у Тришани... Помнишь, как мы гадали - котик или кошка? А кто придумал это имя?
       Марина, доставая ягоду из банки. - Кешка, конечно. Он заявил - пусть будет Триша. Если кот - то Трифон, если кошка - то Патриция... Если б не он - мы бы так и звали ее кошкой... Ах нет, Кешка сказал - считайте ее за Тришу, там разберемся, и все... А если не понравится, подрастет - по-другому назовем, а вот имен не было... Это кто-то потом объяснил, из взрослых, да и зря - кого-то может и задеть...
       Вера. - Ешь, ешь, папа рассердится, если узнает, что мы тут только болтали и покусовничали. И потом будет ходить сюда обедать, вот увидишь! Да, киска? Придет папка, будет огорчаться, не будут тут всяких Тришек кормить, да золотко? Да? Вот она какая ласковая девочка... Правильно, Триша, муррр...
       Марина. - Как я тебе завидую, у тебя послезавтра свадьба...
       Вера. - Я думаю, мы ее отложим, чтобы ты смогла потом поехать с нами...
       Марина. - Не надо. Все готово, гости уже едут, так нельзя.
       Вера. - Послезавтра, послезавтра, гости... Невозможно... Ты сама подумай - легче всех позвать еще раз, чем так.
       Марина. - Ты не понимаешь, данные слова, венчание, потом - дети... Все отодвигать из-за папочкиных вздохов? Да если б мне кто сейчас предложил просто родить ребенка, я бы согласилась не задумываясь, понимаешь? Пока есть время...
       Марина встает, подходит к шкафчику, достает сверток, разворачивает его и показывает Вере новое платье. - Вот, у меня уже все для тебя готово!
       Вера вскрикивает. - Маринка, ты что?! Ты с ума сошла? /проводит рукой над платьем/ Откуда это все?
       Марина. - Я его шила к твоей свадьбе, тайком сама примеривала - мы же с тобой почти одинаковые. Только т-с-с-с... Это большой секрет, о нем знала только Тришаська. Сколько она у меня ниток передергала!..
       Вера, поднимая кошку. - Правда,Тришаська? Дергала за ниточки, признавайся? И молчала? Какая ты скрытная... /Марине/ Я даже боюсь притронуться...
       Марина. - Возьми и не думай - послезавтра ты выходишь замуж, и это мой подарок.
       Вера. - Мариночка... /вскакивает, плачет ей в плечо/ Господи... Да какая ты у меня хорошая... Да я каждую ниточку слезами оболью... Да я каждый стежочек приласкаю-у-у-у... Да я каждую пуговку перецелую-у-у-у... Марина-а-а-а... Что же мне делать-то...
       Марина, отстраняясь. - Вер, ну хватит... Дай мне Тришаню, а сама лучше примерь. Это я сшила для дома, для семьи, как бы домашний халатик. Ты в нем будешь выходить к мужу, во всем блеске! Чтоб только он знал, какое ты сокровище. Вера, горе ты мое... /Вера все потихоньку льет слезы/ Вера! Сейчас отругаю, как тогда, помнишь?
       Вера, - Когда? /утирая слезы и отдавая кошку/
       Марина. - Когда тебе было два года, не помнишь? Мама с папой пошли на Пасху на крестный ход, а нас с тобой оставили. Ты все стояла у подоконника, еле-еле доставала до окна. Потом, когда пошли со свечами, слышу - заладила: гое, гое мамы нет... Гое, гое мамы нет... А я что тебе сказала, помнишь?
       Вера. - Нет.
       Марина. - Вспомни.
       Вера. - Нет, вроде бы не было ничего такого... Помню только как праздновали что-то Царское... Тогда все по две свечи на подоконник ставили, а у нас окна - во двор, и мы не поставили...
       Марина. - Я тебе говорю - "Вера, я тебя ругаю, ай-ай-ай! Берегись, если буду сильно ругать!.." Ты все равно плачешь. Тогда говорю - "Вера, я тебя сильно ругаю" Ты еще пуще... Тогда говорю "Вер, я уже не ругаю" - сразу замолчала.
       Вера кивает. - Кажется, помню... Особенно эти свечи, и запах.
       Марина. - Ну вот, я тебя уже не ругаю. Возьми платье и примерь.
       Вера берет платье, горячо целует Марину, подходит к столу. - Надо хотя бы сделать вид, что мы обедали.
       Марина машет рукой. - Ничего, мы сделам, ступай. Мы все сделаем с Тришаней. Ах, Тришаня пригрелась, тарахтит Тришаня...
       Вера уходит. Марина садится за стол, гладит кошку. - Спит Тришаня. Спит девочка. Девочка маленькая...
      
       Сцена вторая.
      
       Вера входит в свою комнату, кладет платье на спинку стула, сама садится и долго молча сидит.
       В детской также отворяется дверь, входит Таисия Павловна, садится на диванчик, прислоненный к стене Марининой комнаты. Она сидит и слушает.
       Стук в дверь в Вериной комнате. Вбегает Кешка. - Ты уже здесь? Голуби прилетели? Ага... Я сейчас прибегу! /убегает/
       Распахивается дверь в детской, влетает Кешка. - Мамочка, Шурка пристает, чтоб я ей почитал...
       Таисия Павловна. - Так почитай...
       Кешка. - Мама, я почитаю, но только сначала позволь мне покормить голубей, они всегда прилетают к Вере в это время... Я покормлю и почитаю!
       Таисия Павловна. - Хорошо.
       Кешка. - Так я возьму крупы?
       Таисия Павловна, так же. - Хорошо.
       Кешка убегает, навстречу ему в детскую входит Шурочка. - Мама, он мне не читает...
       Таисия Павловна. - Сейчас, Шурочка, подожди... Кешка освободится. Что вы читаете?
       Шурочка. - Кешка выбирает истории. Он читает, что хочет.
       Таисия Павловна. - Но ведь все истории, Шурочка.
       Шурочка. - Истории, мамочка. Не знаю какие. Про Владимира Красное Солнышко, еще про кого-то. Он все время читает страшные.
       Таисия Павловна. - Так не проси его... Попроси кого-нибудь другого. /Шурочка не отвечает/ Тебе нужно, чтобы именно он читал? /Шурочка кивает/ Ох, это вечная история в этом доме - кто-то за кем-то ходит и просит: починчяй, папочка, починчяй, мамочка... Марина, Вера, теперь и вы...
       Шурочка надувается. - Я скоро буду сама.
       Таисия Павловна. - Да уж.
       Шурочка. - Мамочка, то что я получила одну, ты про это?
       Таисия Павловна. - Нет...
       Шурочка продолжает. - Все равно сейчас в гимназии каникулы, а этот французский...
       Таисия Павловна. - Шурочка...
       Шурочка. - Ну, хорошо...
       Таисия Павловна. - Ладно, иди ко мне, я тебе почитаю.
       Шурочка. - Нет, мама, я не смогу принести эту книгу - она очень тяжелая, и потом Кешка ее прячет. /присаживается к матери/
      
      
       Сцена третья.
      
       Кешка вбегает к Вере, которая все сидит на стуле, подбегает к окну, распахивает форточку и сыплет за окно крупу, оборачивается.
       Кешка. - А Тришка где? Она же тоже любит смотреть! У Марьи небось! /выбегает/
       Стук в дверь в комнате Марины. Мама за стеной прислушивается.
       Кешка входит к Марине. - Тришка тут? Давай! Там голубей уже - тьма! Знаешь, как она смотрит! И так пищит... И-и-и /показывает/ Пойдем Тришася, пойдем моя Тришаня... /хватает кошку и убегает, захлопнув дверь/
       Мама внимательно прислушивается к тому, что происходит за стенкой и затем выпроваживает Шурочку. - Ну иди, иди, сейчас Кеша освободится, подожди...
       Кешка вбегает к Вере с Тришей. - Вот она! Смотри! /подносит кошку к окну/ Смотри, какие у них красные глаза! Видишь, здорово, да?
      
       Сцена четвертая.
      
       Шурочка тихо открывает дверь к Марине и входит. - Марин, расскажи сказку...
       Марина, все это время сидевшая за столом, оборачивается. - Ладно, Шурочка, входи, закрой дверь... Только можно я сама придумаю?
       Шурочка, с сомнением. - А ты умеешь?
       Марина. - Конечно, иди ко мне.
       Шурочка подходит к Марине, та сажает ее на колени, начинает что-то тихо рассказывать.
      
      
       Сцена пятая.
      
       Вера встает, ходит по комнате, поправляет вещи, наконец, подходит к халатику, берет его в руки. - Кешка, ты все?
       Кешка. - Да, сейчас...
       Вера. - Ну тогда выйди, мне надо переодеться...
       Кешка. - Ладно. Тришка пусть здесь останется. Она может долго смотреть.
       Он оставляет Тришу, а сам убегает. Вера запирает дверь, берет платье, начинает потихоньку раздеваться за ширмой, одевает халат, подходит к зеркалу, смотрится, поправляет на себе, оборачивается и смотрит на себя со спины. Спрашивает у кошки, сидящей где-то за ширмой. - Ну как, Триша? Хороший халатик? Смотри, какие тут рыбки...
       Задумавшись о чем-то, Вера стоит несколько мгновений, потом расстегивает пуговицы, распахивает халат, и показывает себя Трише. - А так, похожа я на нее? Правда? Мы ведь почти одиинаковые... В темноте не разберешь, да?
       Стук в дверь.
      
      
       Сцена шестая.
      
       Вера, отвечая на стук. - Да, минутку... Кого Бог дает? Кешка, опять ты?
       Из-за двери голос Сережи. - Вера, прости, это я, Сергей.
       Вера собирается скинуть халат и переодеться, но раздумывает, вновь застегивает его, подходит к двери. - Входи, Сережа...
       Он входит, она запирает за ним дверь.
       Сережа целует руку. - Вера, любимая... Я только что говорил с отцом, предлагал отложить свадьбу, он согласен, но только бы хотел знать, как ты. Ты спросила у Марины?
       Вера. - Ничего не надо, Сережа. Не будем ничего откладывать, можно?
       Сергей. - Почему?
       Вера. - Марина просит, даже настаивает, чтобы ничего не менялось. Я полагаю, она права.
       Сережа, встревоженно. - Что, так плохо?
       Вера, стараясь быть спокойой. - Нет, вовсе нет. Вовсе нет.
       Сережа, - Хорошо, будет как ты велишь.
       Вера, удивленно. - Разве я могу тебе велеть что-то сделать, я могу просить...
       Сережа. - Я знаю, Вера. Но я так говорю, потому что хочу этого, хочу чтоб я мог тебя послушать, послужить чем-то... Как бы еще сказать!..
       Вера. - Правда?
       Сергей. - Да, правда. Мне кажется это нормальным, естественным.
       Вера. - Закрой глаза и поцелуй меня.
       Сергей. - Зачем закрывать глаза?
       Вера. - Вот... Ты уже спрашиваешь... Закрой и поцелуй.
       Сергей закрывает глаза и осторожно целует Веру.
       Вера. - Это была я?
       Сергей. - Конечно, ты.
       Вера. - Как ты узнал?
       Сергей, растерянно. - По запаху... По... Но я же только что видел, что это ты...
       Вера очень внимательно его слушает, задумывается. Пауза.
       Вера. - А если бы ты пришел ко мне ночью... То смог бы, не открывая глаз, узнать - я или не я?
       Сергей, встревоженно. - О чем ты спрашиваешь, Вера? Я не понимаю...
       Вера. - А ты мог бы мне изменить?
       Сергей, твердо, даже сурово. - Нет.
       Вера. - А скажем до свадьбы? Если бы это не считалось изменой...
       Сергей. - Нет, что ты. /очень жестко/ Вера, ты говоришь то, что я полагаю вполне ясным без всяких слов и не требующим от меня никаких разъяснений. Я не знаю, о чем ты думаешь, и отчего могли возникнуть подобные вопросы ко мне. Что-то произошло? Можно мне спросить тебя, ты чем-то встревожена, ты не уверена во мне?
       Вера, мягко и нежно. - Не спрашивай. Ты же повинуешься, так? Не придумывай ничего... Это мне нужно.
       Сергей раздумывает, после паузы слегка кивает.
       Вера. - Мог бы ты прийти ко мне ночью, скажем сегодня, до свадьбы?..
       Сергей. - Вера, подожди... Ты меня тревожишь... Есть определенные вещи и порядок...
       Вера. - Так все-таки есть?
       Сергей. - Я говорю о свадьбе, о браке, о таинстве, обо всем том, за что разве сейчас уже не отвечаю? Я и ты, мы оба знаем, что без этого ничего не будет, разве нет?
       Вера кивает.
       Сергей. - И ты задаешь мне вопросы, в которых я вижу что-то смутное. Ты сомневаешься во мне?
       Вера отрицательно качает головой. - Я тебе верю во всем.
       Сергей. - Но тогда к чему это все?
       Вера кладет ему палец на губы.
       Сергей. - Это тебе нужно?
       Вера молча кивает.
       Сергей. - Мне прийти сюда ночью, закрыв глаза?
       Вера кивает.
       Сергей. - И постучаться?
       Вера отрицательно мотает головой, подходит к зеркалу, берет со столика ключ, подает Сереже и показывает вниз - ключ от парадного.
       Сережа берет ключ, скрепя сердце, говорит. - Я сейчас иду объясняться с Константином Петровичем, мы не откладываем свадьбу, и я прихожу, ночью. /ежится, как от холода/
       Вера кивает.
       Сергей, с трудом. - Хорошо, пусть будет так.
       Вера подходит, пожимает ему запястье с силой, показывает молча - иди. Сергей смотрит на нее, вздыхает. - Ты чудо.
       Вера кивает и выпроваживает его.
      
      
       Сцена седьмая.
      
       Вера, оставшись одна. - Уф... Что я делаю?.. Куда лечу?.. Осталось объяснить как-то Марине, что-то сказать... Нам надо обменяться комнатами, но как? Чтоб она ждала тут его, в этом своем халатике... Нет... Нет, нет... Ничего не получится...
       Вера подбегает к двери, негромко зовет. - Сережа, подожди, постой... /подзывает его жестом/ Он же ничего не поймет...
       Мигом влетает Сережа.
       Вера закрывает дверь, целует его. - Сережа, я сейчас все объясню, подожди... Ты все поймешь...
       Вера мечется по комнате, гасит все лампы, задергивает шторы. Остается только лампадка в углу. Вера заходит за ширму, зовет. - Сережа, подойди ко мне...
       Сергей долго стоит, потом с силой делая каждый шаг, идет за Верой за ширму.
      
      
       Сцена восьмая.
      
       В комнате Марины осторожный стук. Марина сидит у стола, у нее на коленях спит Шурочка.
       Марина тихо, почти шепотом. - Да... Входите...
       Появляется Георгий, видит прислонившуюся к Марине Шурочку, собирается осторожно уйти.
       Марина, тихо. - Заходите, заходите... Вы как раз вовремя. /подает руку, Георгий целует/
       Марина. - Шурочка спит, я боюсь пошевелиться. Вы не могли бы ее перенести на кровать, а то я усыпила ее своей сказкой.
       Георгий подхватывает Шурочку, несет ее к кровати, но Марина останавливает его, показывает - не туда, в детскую. Георгий идет в коридор, затем появляется в детской.
       Таисия Павловна встает с диванчика ему навстречу, они укладывают на него Шурочку. Таисия Павловна накрывает ее одеялом и затем гасит все лампы, выпроваживает Георгия. Тот вновь идет к Марине, а Таисия Павловна остается рядом с девочкой.
      
      
       Сцена девятая.
      
       Георгий вновь стучится к Марине, в приоткрытую дверь. - Можно? Я, кажется не вовремя...
       Марина. - Проходите, проходите. Ко мне всем всегда вовремя. Вы, наверное, насчет пьесы.
       Георгий. - Да.
       Марина. - Что-нибудь придумали? У нас ведь не так много времени...
       Георгий. - Не знаю... Вы главный постановщик. Но боюсь, что мой выбор на сей раз...
       Марина. - Не преуменьшайте. Вы чудный и тонкий знаток, только на вашу беду вам попался наш плохонький домашний театр. И доморощенный постановщик... Я принимаю все, что мне предлагают, это наверно, смешно, но я так радуюсь этому всему... Чем же вы меня порадуете?..
       Георгий. - Детство Иоанна. Грозного. Мучителя. Его детские годы. Мы ведь уже представляли по Карамзину, с успехом, мне кажется... Только благодаря тексту и вам... Какой вы были чудной Ольгой, не забыли? А уж я-то, представляю... Хорош был Князь Олег в пожарной каске и в валенках, помните? А Кешку-волхва с ватной бородой?
       Марина. - Вот насмешник! Это же было на репетиции... В спектакле - как вы замечательно выходили! Как наступали на череп Кешкиной деревянной лошади! Боже...
       Георгий. - Вы смеетесь... /сам смеясь/
       Марина. - Вовсе нет. Я так все это люблю. Больше всего я люблю ходить в церковь, люблю ходить в театр. Люблю всю эту тьму и свет, и там, и потом на улице, и даже в этой комнате, весь этот страх, восторг, радость, ужас... Я жду, как он разрешится, всегда жду! /пауза/ Ну вот, нагнала тоску... Георгий, давайте, давайте начнем - кто есть кто, кому что... /в нетерпении Марина чуть подергивает погрустневшего Георгия за рукав/
       Георгий, встряхнувшись. - Я думаю вот что. "Детство Иоанна Грозного". Ведь все началось оттуда, все что было потом - ужасы и страдания. Их мы не будем трогать, хотя мне кажется, их-то нам и надо стереть, уничтожить, избавиться от последствий... Я предлагаю начать все с детства, с какого-то близкого ему человека, того кого он считал другом, или пришлось считать, кому он верил... Кем он был? Кто? Монах, воспитатель при нем, дядька? Не простой монах - бывший, расстрига, ученый, но толкующий по буквам... Вот ему доверили мальчика, вот он ему говорит: "Давай так, есть только мы - ты и я... А больше никого нет." Ведь это страшная сила, страшное отторжение - как мальчику не соблазниться этой интимностью?.. Это не интимность - есть только мы, а наоборот - давай так, будто Бога нет! Давай мы его попросим пока не смотреть!.. Ну и так далее... Мальчишка еще чувствует этот страх перед таинством. Он боится еще в церкви, и боится мучать животных. Везде - страх... Он не видит выхода, Друг - молчит, смеется, молча поощряет все в мальчике, молча берет деньги или не берет. И самое печальное - притягивающая сила покоя рядом с ним, когда время проходит, когда после этой тьмы и страха душа мальчишки может как-то отдохнуть в интимности, в тепле... Вот только есть покой, а есть окамененное нечувствие... Я понятно говорю?
       Марина. - Да, да, ну что дальше? Как? Кто? Что?
       Георгий. - Марина, лучше я прочту это место у Карамзина. И мы выберем. Скажем, предварительно, Кешка - Иоанн, Андрей, если он согласится - лицо духовное... Я мог бы сыграть одного из советников Иоанна. Если мы возьмем другой отрывок, когда Иоанн постарше, тогда Кешка уже не подходит, тогда кто-то другой... Сейчас, тут у меня закладки... /Георгий раскрывает книгу/
       Гаснет свет.
      
       Сцена десятая.
      
       Вновь зал квартиры Самариных, но только без мебели, украшенный гирляндами, позолотой, прочей роскошью.
       Голос Георгия за сценой. - Не знаю, сможет ли Кешка...
       Он начинает подряд читать Историю Государства Российскаго Карамзина, VIII том, главу II, страницы 49-51.
      
       "Iоанну исполнилось тринадцать летъ. Рожденный съ пылкою душею, редкимъ умомъ, особенною силою воли, онъ имелъ бы все главныя качества великаго Монарха, если бы воспитанiе образовало или усовершенствовало въ немъ даръ Природы; но рано лишенный отца, матери, и преданный въ волю буйныхъ Вельможъ, ослепленныхъ безрассуднымъ, личнымъ властолюбiемъ, былъ на престоле несчастнейшимъ сиротою Державы Россiйской: ибо не только для себя, но и для миллiоновъ готовилъ несчастiе своими пороками, легко возникающими при самыхъ лучшихъ естественныхъ свойствахъ, когда еще умъ, исправитель страстей, немъ въ юной душе, и если вместо его, мудрый пестунъ не изъясняетъ ей законовъ нравственности."
       С первыми словами в зале появляется Иоанн /Кешка/, одетый в царское одеяние, которое ему великовато, медленно идет по залу. Все происходит как бы в растянутом времени, в медленном плавном полете. Иоанн сначала один, затем мимо него, двигаясь чуть быстрее, во все стороны проходят высокие статные люди в боярских одеждах. Завидев Иоанна, они становятся на колени, он увидев их - поднимает жестом руки, и они идут как шли. Иоанн среди этого движения проходит к лестнице, ведущей на второй этаж. Всюду его сопровождает только один человек - Князь А.Шуйский, так же медленно ступая позади Иоанна, и входя за ним на лестницу.
      
       "Одинъ Князь Иванъ Бельскiй могъ быть наставникомъ и примеромъ добродетели для отрока Державнаго; но Шуйскiе, отнявъ достойнаго Вельможу у Государя и Государства, старались привязать къ себе Iоанна исполненiемъ всехъ его детскихъ желанiй:..."
       С этими словами за спиной Иоанна Кн.Шуйский оборачивается, указывает на кого-то из приближенных, его хватают, куда-то волокут, срывают с него шапку, боярские одежды. Шуйский останавливается на средине лестницы, а Иоанн тем временем поднимается наверх, где встречает выбегающую из дверей компанию боярских детей, резвящихся без него. Как только они видят Иоанна, тотчас останавливаются и замолкают. Иоанн делает жест - и дети, молча кланяясь, обходят Иоанна и бегут дальше, возобновляя за его спиной свою игру, с жестокими тычками и подзатыльниками. Иоанн долго с отвращением смотрит на них через плечо.
      
       "...непрестанно забавляли, тешили во дворце шумными играми, въ поле звериною ловлею; питали въ немъ наклонность къ сластолюбiю и даже къ жестокости, не предвидя следствiй. На примеръ, любя охоту, онъ любилъ не только убивать дикихъ животныхъ, но и мучить домашнихъ, бросая ихъ съ высокаго крыльца на землю; а Бояре говорили: "пусть Державный веселится!"
       Среди толпы Бояр и детей появляется Друг /Георгий/, между ним и Иоанном устанавливается молчаливая связь. Он идет к Иоанну, отстраняя Шуйского, присаживается перед ним на колени, что-то выслушивает. Друг показывает на боярских детей, Иоанн отрицательно качает головой. В компании детей появляется один с кошкой /Триша/. Шуйский его пропускает, и он бежит к Иоанну, протягивает ему кошку. Иоанн сначала берет, потом отдает обратно, спрашивает что-то у Друга, тот отвечает, показывает на Бояр.
      
       "Окруживъ Iоанна толпою молодыхъ людей, смеялись, когда онъ безчинно резвился съ ними или скакалъ по улицамъ, давилъ женъ и старцевъ, веселился ихъ криками. Тогда Бояре хвалили въ немъ смелость, мужество, проворство! Они не думали толковать ему святыхъ обязанностей Венценосца, ибо не исполняли своихъ; не пеклись о просвещенiи юнаго ума, ибо считали его невежество благопрiятнымъ для ихъ властолюбiя; ожесточали сердце, презирали слезы Iоанна о Князе Телепневе, Бельскомъ, Воронцове, въ надежде загладить свою дерзость угожденiемъ его вреднымъ прихотямъ, въ надежде на ветреность отрока, развлекаемаго ежеминутными утехами."
       В стороне от мельтешащих перед Иоанном и Другом Бояр и детей появляются три фигуры, одна из них - только что уведенный куда-то Бельский, другие - Телепнев и Воронцов. Они молча стоят, без шапок, в разодранных одеждах, смотрят вниз. Иоанн их замечает, показывает на них Другу, тот ему отвечает, кивая головой. Шуйский после некоторого времени тоже замечает их, по его указке Бояре встают между ними и Иоанном, закрывая их от него, о чем-то совещаются. Друг и Иоанн смотрят в ту сторону, переговариваются.
      
       "Сiя безумная система обрушилась надъ главою ея виновниковъ. Шуйскiе хотели, чтобы Великiй Князь помнилъ ихъ угожденiя и забывалъ досады: онъ помнилъ только досады и забывалъ угожденiя, ибо уже зналъ, что власть принадлежитъ ему, а не имъ. Каждый день, приближая его къ совершенному возрасту, умножалъ козни въ Кремлевскомъ дворце, затрудненiя господствующихъ Бояръ и число ихъ враговъ, между коими сильнейшiе были Глинскiе, Государевы дяди, Князья Юрiй и Михайло Васильевичи, мстительные, честолюбивые: первый заседалъ въ Думе; вторый имелъ знатный сан Конюшаго."
       Двое Бояр, собрав вокруг себя небольшой круг, о чем-то посовещавшись, в обход Кн. Шуйского посылают к Иоанну Боярина со свернутым письмом. Тот подает письмо Иоанну и несколько отступает в ожидании. Шуйский ничего не замечает. Иоанн разворачивает письмо, читает, затем показывает Другу, что-то спрашивает у посланника, тот кивает, делает какие-то знаки стоящим внизу.
      
       "Они, не смотря на бдительность Шуйскихъ, внушали тринадцатилетнему племяннику, оскорбленному ссылкою Воронцова, что ему время объявить себя действительнымъ Самодержцемъ и свергнуть хищниковъ власти, которые угнетаютъ народъ, тиранятъ Бояръ и ругаются надъ самимъ Государемъ, угрожая смертiю всякому, кого онъ любитъ; что ему надобно только вооружиться мужествомъ и повелеть; что Россiя ожидаетъ его слова. Вероятно, что и благоразумный Митрополитъ, недовольный дерзкимъ насилiемъ Шуйскихъ, оставилъ ихъ сторону и то же советовалъ Iоанну."
       С другой стороны зала от опальной троицы появляется Митрополит /отец/. Он встает поодаль от Бояр, сторонясь их круга. Иоанн его замечает, кланяется ему. Митрополит отвечает тем же. Когда ему кланяется стоящий на лестнице Шуйский, Митрополит не отвечает.
      
       "Умели скрыть важный замыселъ: Дворъ казался совершенно спокойнымъ. Государь, следуя обыкновенiю, ездилъ осенью молиться въ Лавру Сергiеву и на охоту въ Волокъ Ламскiй съ знатнейшими сановниками, весело праздновалъ Рождество въ Москве, и вдругъ, созвавъ Бояръ, въ первый разъ явился повелительнымъ, грознымъ; объявилъ съ твердостiю, что они употребляя во зло юность его, беззаконствуютъ, самовольно убиваютъ людей, грабятъ землю; что многiе изъ нихъ виновны, но что онъ казнитъ только виновнейшаго Князя Андрея Шуйскаго, главнаго советника тиранства."
       Иоанн некоторое время просто стоит наверху, потом на слова "вдругъ, созвавъ Бояръ" он поднимает руку и держит ее так, оглядываясь то на Друга, то на Митрополита. Друг кивает ему, Митрополит стоит молча. Со словами "онъ казнитъ только виновнейшаго" Иоанн указывает на Шуйского. Друг что-то пытается ему сказать, но Иоанн отрицательно мотает головой. Из толпы выходят люди, берут Шуйского, выводят вон. Митрополит удаляется. Бояре и дети смотрят за всем происходящим остановившись, без движения.
      
       "Его взяли предали въ жертву псарямъ, которые на улице истерзали, умертвили сего знатнейшаго Вельможу. Шуйскiе и друзья ихъ безмолвствовали: народъ изъявилъ удовольствiе. Огласили злодеянiя убитаго. Пишутъ, что онъ, ненасытимый въ корыстолюбiи, подъ видомъ купли отнималъ Дворянскiя земли, угнетая крестьянъ; что даже слуги его господствовали и тиранствовали въ Россiи не боясь ни судей, ни законовъ."
       Иоанн подает свернутую грамоту тому, кто ее принес. Тот берет ее, разворачивает, идет вниз по лестнице, на ходу про себя перечитывая, внизу отдает ее другому, тот тоже читает, передает дальше.
      
       "Но сiя варварская казнь, хотя и заслуженная недостойнымъ Вельможею, была ли достойна истиннаго Правительства и Государя? Она явила, что бедствiе Шуйскихъ не умудрило ихъ преемниковъ; что не законъ и не справедливость, а только одна сторона надъ другою одержала верхъ, и насилiе уступило насилiю:..."
       Тот, кто принес наверх грамоту, занимает место Шуйского на лестнице. Потихоньку вновь все оживает. Он подзывает кого-то из мальчишек, с кошкой, тот со своей ватагой бежит наверх, к Иоанну, вновь подают ему кошку. Иоанн со смехом берет, рассматривает. Мальчишка что-то ему советует. Иоанн протягивает кошку вперед на вытянутых руках, над залом. Все ждут.
      
       "...ибо юный Iоаннъ безъ сомненiя еще не могъ властвовать самъ собою: Князья Глинскiе, съ друзьями повелевали его именемъ, хотя и сказано въ некоторыхъ летописяхъ, что "съ того времени Бояре начали иметь страхъ отъ Государя".
      
       Свет понемногу гаснет.
       Голос Марины. - Нет, Кешка не сможет...
      
      
       Сцена одиннадцатая.
      
       Вновь три комнаты, все они в полумраке.
       Комната Марины. Она и Георгий.
       Марина. - Нет, Кешка не сможет... Это же все-таки Триша... А тем более эти Шуйские, Глинские, кто согласится их играть?
       Георгий, тоже с сомнением. - Да... Я подумаю... Правда, тяжело, даже когда читаешь... Может, мы вообще оставим эту затею?
       Марина. - Как?! Нет, нет! Что там дальше? Все точно так же?
       Георгий. - Сейчас вспомню... /пауза/ Нет, надо читать, у меня еще заложено... /углубляется в книгу/
      
      
      
       Сцена двенадцатая.
      
       В соседней комнате, у Веры.
       Вера выходит из-за ширмы, подходит к зеркалу, осматривает себя, поправляет волосы. Пояс халата не завязан, так и болтается. Она на мгновение распахивает халат и смотрит на себя, потом застегивается. Вслед выходит из-за ширмы Сергей.
       Вера. - Теперь послушай меня, Сергей. /спокойно, даже прохладно/
       Сергей молча кивает.
       Вера. - Я возьму ключ у Марины, хотя я думаю, что она и не закрывается. Ты придешь к ней. И - это буду я, только я. Ты закроешь глаза. И все. А послезавтра мы с тобой обвенчаемся.
       Сергей на все кивает.
       Вера. - Иди. С Богом. Благослови Христос.
       Сергей ничего не отвечает. Вера открывает ему дверь, он долго стоит, потом выходит. Вера вновь запирается, проходит за ширму, выходит из-за нее, с простыней. Она складывает ее, достает новую, а эту прячет в шкаф. Идет обратно за ширму с новою простынью.
       Вера, из-за ширмы. - Ой! Кто тут? Ах, это ты Триша... /пауза/ Ну-ка, подвинься... Тришечкин тут пригрелся /голос теплеет/ Тришечкин засоня тут спит... Надеюсь Тришечкин тут все проспал и никому ничего не расскажет... Ну, иди ко мне...
       Вера выходит из-за ширмы с кошкой на руках, садится на стул, гладит Тришу. - Вот наша умница... Хорошая кошка... Умеет тарахтеть, и хранить секреты... Пойдем-ка мы с такой умницей погуляем. Пойдем-ка проветримся...
       Вера вновь идет за ширму, там переодевается в платье, выходит с Тришей, оглядывается, вздыхает, идет из комнаты.
      
      
       Сцена тринадцатая.
      
       У Марины. Она и Георгий.
       Георгий. - Тогда вот это... /глядя в книгу/ Вера, ой, то есть Марина... Прошу прощения...
       Марина. - Да, я слушаю, читайте...
       Георгий. - Простите, я думал о чем-то другом.
       Марина. - Читайте, Георгий.
       Георгий. - Хорошо, только не знаю, сможете ли теперь вы, Марина? Ведь это по-настоящему страшно, даже представить...
       Стук в дверь.
       Появляется Вера. - Ой, извините...
       Марина. - Вера, входи, мы готовимся к новой пьесе.
       Вера, с порога. - А что это будет?
       Марина смотрит на Георгия, тот мнется. - Ну... Мы пожалуй еще не пришли к согласию... К окончательному решению...
       Вера. - Ну ладно, вы решайте, а я пойду, не буду мешать. /делает жест, показывая, что собирается уйти/
       Марина ее останавливает. - Ты не мешаешь...
       Вера, радостно. - Да?
       Марина. - Правда. Мы только что о тебе думали.
       Вера. - Георгий, это правда?
       Георгий. - Правда. Я думал об одной роли для вас. Это может показаться несколько необычным. Тут вся загвоздка в том, что мы знаем, что будет дальше. И с одной стороны нам надо показать то, что было на самом деле, а с другой - показать, что было бы можно всего этого избежать, всей этой страшной участи. И как нам объяснить то, что было, вернее то, что будет у того, что было... Как сказать так, чтобы кто-то в подобном положении поступил бы правильней... /окончательно запутывается в объяснениях/ Вернее, в том-то и беда, что не поступил, а мы должны понять, что мог бы поступить...
       Вера и Марина слушают очень внимательно, стараясь уловить мысль.
       Георгий, вздыхая. - Ну вот, я выражаюсь сбивчиво, поспешно... /задумывается/
       Вера делает шаг к столу, и Георгий поспешно встает, уступая ей свое место. Вера присаживается рядом с Мариной, обе ждут.
       Георгий выходит на середину комнаты, оборачивается к сестрам. - Но ведь как устроен человек? Если между людьми нет искреннсти, то они не принимают прямых речей и обращений. Тогда им надо показать то, что они должны сами почувствовать. Так?
       Вера и Марина молча соглашаются.
       Георгий. - Нет... Я сам говорю прямо, открыто, стараюсь сказать только об одной вещи, но что пробуждаю? Я думаю, если пробудить в человеке все его чувства настолько остро, насколько это возможно - то они сами выведут его к свету, изменят, излечат, приведут к сладости на губах, к тайне, к таинству, к невысказанному... Но только надо бояться и не бояться... Надо призвать ангела, страшного ангела, жгущего, невыносимого, и посадить его на плечо, именно страшного, обжигающего... Понимаете?
       Вера и Марина отрицательно мотают головами. - Нет...
       Георгий. - Это и не обязательно. Пойду, пожалуй... /убыстряя темп и взбадриваясь/ Ну? Что? Ну, не буду вам мешать. Ну? Я уже надоел. Я побежал?
       Марина. - Нет, это мы такие непонятливые. Георгий, вы можете приходить когда вздумается. Я всегда рада.
       Георгий радостно, с облегчением, в том же убыстряющемся отрывистом темпе. - Ну? Что ж. Мне еще надо в двадцать мест! Так что вот?..
       Вера и Марина переглядываются.
       Георгий, смеясь. - Ну в десять, в десять, ладно... Приврал! /потихоньку отступает к двери/ Я еще подумаю. Ну?
       Вера и Марина. - До свидания...
       Георгий облегченно вздыхает, кивает, и быстро скрывается за дверью.
      
      
       Сцена четырнадцатая.
      
       Вера и Марина, оставшись одни.
       Марина, задумчиво. - Мне кажется, что он все говорит обо мне. И все боится, что я не знаю чего-то важного, что по его мнению - спасает. Так, Вера?
       Вера. - Не знаю, Марина, тебе лучше знать... Пожалуй, про ангела я все-таки поняла.
       Марина. - Что же ты поняла?
       Вера, стараясь быть беззаботной. - Ну то, что его надо призвать. Что он может явиться в любую минуту... Может днем, а может и ночью... А что? Ты запираешь на ночь дверь?
       Марина. - Нет, что ты. Триша всю ночь ходит по дому. А когда мне плохо, она всегда чувствует - придет ко мне и сидит, покусывает за палец, так что дверь я даже не прикрываю вплотную.
       Вера. - Это хорошо... /весело/ Вот и представь! Что так же, вместо Триши - ангел... Ничего не бойся, как в Ветхой истории - посещал же ангел многих, почему бы ему не появиться еще?
       Марина, испуганно. - Что ты! Что ты говоришь, Вера! Странные вещи, страшные...
       Вера. - Это ангелы-то страшные?.. /стараясь сохранить легкий тон/
       Марина. - Конечно, что ты! Все страшно!
       Вера, уверенно. - Но ведь в конце-то концов, после страха должно что-то появиться! Недаром говорится "страх Божий", "со страхом Божиим приступите"... Ведь - приступите, Марина! Приступите, не бойтесь!
       Марина. - Я что-то тебя не понимаю...
       Вера, терпеливо, как ребенку. - Я говорю, если придет Ангел - не бойся за себя, вот и все! Как Триша - покусает палец и только-то, а ведь легче?.. Ты же не боишься, потому что знаешь. Главное, знай и не бойся, закрой глаза, если что-то почувствуешь, и представь себе все вот так как с Тришей - только светлое... Только хорошее... Вечное-превечное... Сокровенное-пресокровенное...
       Марина. - Бог с тобой, Вера... Ты будто не в себе, послушай себя... Что-то стряслось? Вера...
       Пауза.
       Вера смотрит на Марину. - Твой халатик просто чудо! Сегодня такой чудесный день... Только вот Шурка получила от француженки одну... Но твой халатик, Марина... Я его одела - и будто кто-то твоими руками провел по мне, понимаешь? Ты в него столько вложила, спасибо... Послушай, не обращай внимания на мою болтовню... Я глупая восторженная девчонка... Вот что! Совсем забыла!
       Вера вскакивает и выбегает.
      
      
       Сцена пятнадцатая.
      
       Вера вбегает в свою комнату, ищет что-то на столике, около зеркала, потом останавливается, бросается за ширму, выходит с халатиком, достает из его кармана небольшой пузырек, бежит обратно к Марине.
       Вера вбегает в комнату Марины. - Вот... Я недавно купила удивительного масла у одной бабушки... Оно пахнет восхитительно! Андрей мне капнул туда своего, освященного. Это тебе... Каждый вечер перед сном - капни маленькую капельку и разотри...
       Марина. - Я не могу, что ты! Это же ты приготовила для себя, для семьи...
       Вера. - Марина, у меня уже есть твой халатик. Он меня согреет, он меня и охладит, если нужно... А у тебя обязательно должно быть что-то такое под рукой... На всякий случай, под подушкой... Он придет - ты ему капнешь на руку, или на голову /серьезно и убежденно/
       Марина. - Ты безумная... О чем ты говоришь?
       Вера, убежденно. - Это масло, оно очень пригодится! Оно тебя согреет, когда будет холодно, оно тебя охладит, когда жарко. А когда будет страшно - оно пригодится, точно! Если надо - лей сразу все!
       Марина. - Верочка, не знаю, что тебе сказать... Так смешно...
       Вера подходит к кровати Марины, сует пузырек под подушку. - Поверь мне, я знаю, что делаю... Вот оно под подушкой.
       Марина, со смехом. - Да?
       Вера, серьезно. - Да, да, да!
       Марина, все еще шутя. - Ну хорошо, пять капель?
       Вера. - Ты что!
       Марина. - Ну две, две...
       Вера, строго. - Одну! Или сразу все!
       Марина, задумываясь. - Точно?
       Вера, серьезно. - Точно. Ну все. /деловито рапоряжается/ Спокойной ночи. Иди, ложись и не думай. Благослови Христос. /идет к двери и строго предупреждает/ Одну! Смотри! /уходит/
      
      
       Сцена шестнадцатая.
      
       Марина, оставшись одна, подходит к кровати, достает пузырек, рассматривает, расхаживая по комнате.
       Тем временем Вера входит к себе, садится на стул, сидит молча, машинально поглаживая кошку. Затем встает, выставляет кошку за дверь, запирается, становится на колени перед иконой. - Господи... Прости мне Господи. Прости мне, безумной...
       Какое-то время сидит на коленях, потом встает. - Страшно это, Правда. Вся жизнь сплошной Страшный Суд, что уж тут прощать...
       Идет за ширму, переодевается в халатик, вновь садится на стул, вся дрожит будто в лихорадке - кутается, не может согреться.
       В это время Марина ложится спать, гасит свет, приоткрывается дверь. Она вскакивает с постели. - Кто там? Триша, ты? Триша, Триша...
       Она подбегает к двери, подхватывает из-за порога кошку, идет обратно, садится на постель, о чем-то раздумывая, потом достает пузырек, растирает одну каплю масла по запястью и ложится вместе с кошкой.
       Марина. - Триша, Триша, понюхай как пахнет замечательно. Тебе нравится? Ну молодец, хорошая девочка... Или ты мальчик?
       За другой стеной, в детской - тоже полумрак, Кешка не спит - поминутно приподымает голову и прислушивается к тому, что творится за стеной.
      
      
       Действие третье
      
       Так же как и раньше, сцена разделена на три части. В середине - комната Георгия и Андрея, все их вещи, кровати, книги, одежда - расположены в оппозиции друг другу, кроме единственного стола и икон в красном углу. За стеной, справа от их комнаты - комната Таисии Павловны и Константина Петровича. Там все вещи расположены кругом и уютно прилегают друг к другу. По левую же сторону, за стеной - улица и крыльцо дома, освещенное тусклым фонарем.
      
      
       Сцена первая.
      
       Поздний вечер того же дня. Георгий и Андрей в своей комнате, сидят друг напротив друга, каждый прислонившись к своей стене, спорят. В комнате родителей - горит настольная лампа, у которой сидит Константин Петрович и читает, скорее даже листает одну за другой книги - их около его кресла скопилась большая стопа.
       Георгий, горячо. - Вот я и говорю... Неужто ты не понимаешь, что мы занимаемся по сути одним делом, только по-разному. Мы же не ревнивые дети, чтобы при этом следить друг за другом, места ведь хватит на всех, нет? Но все же как дети - ты следишь, и я. И я чувствую, что я тебя огорчаю, чувствую, как ты временами просто льешь слезы по мне, желаешь спасти, нет? А при этом ты не чувствуешь, как меня ранишь, очень глубоко, очень сильно?.. Ты просто не даешь мне жить! Почему? Я - огорчаю, ты - ранишь, что нам не хватает места? /он возвышает голос, Андрей показывает на стенку за спиной - потише/ Да, да, я потише... Ты - лист, я - корешок, наш мир бесконечен, почему мы еще как-то кроме этого должны относиться друг к другу? Почему ты так уверен, что истина только там, наверху, и нет спасения кроме как делать то-то и то-то!.. Люди разные, Андрей? Пути разные? Жизнь глубока? Страшна? Ты видишь ее там, наверху? Мне взобраться к тебе, или же тебе упасть, сгнить, превратиться в прах и потом вернуться туда вновь, из-под земли?..
       Андрей молча смотрит на Георгия, пауза.
       Георгий. - Я понимаю - возлюби ближнего, а не какого-то там Пушкина-перепушкина, всякое слово Божье, а не какую-то там дуру-литературу... /показывает на книгу/ Впрочем я не собираюсь ее защищать, и всякий пинок в ее сторону понимаю и в чем-то разделяю. Но только меня интересует - откуда ты все это знаешь, что это все пустое! Откуда ты все это узнал? Что-то я не вижу, чтоб мир очень изменился от твоего знания... А может ты отвергаешь камень, на котором можно строить? Не выплескиваешь ли ребенка, который не то что бы пищит, орет большими буквами...
       Андрей. - В Священном Писании все есть...
       Георгий, горячась. - Меня радует, что там все есть! Ты представить не можешь, как радует! И что ты такой твердый - тоже радует. Но меня волнует совсем другое - как туда прийти, где все есть? Целым и невредимым, не задыхаясь от этой вот боли в сердце, от ужаса и непонимания зачем страдаешь - здоровым, могущим многое сделать - как? Меня интересует жизнь, страшная, огромная! И как ее повернуть в целом, ведь человек-то должен жить и прийти к свету живым, нет? Как?
       Андрей. - Взять и прийти - напрямик!
       Георгий, откидывается к стене, какое-то время молчит. Затем продолжает. - Послушай... Ну не читай ты все как Евангелие! Попробуй прочитать Пушкина как Пушкина. Я понимаю - из него делают что-то другое, вроде святого, только чуть-чуть пониже, вместо абсолютного - нравственность, порядочность, честь... Так ведь это вне его, это делают другие! Пушкин как Пушкин, в нем ничего нет такого уж страшного... Послушай меня, Георгия Буданова - студента, историка, богопослушного человека, который ходит в церковь, постится, молится... И которого Пушкин - не соблазняет! Ну вот не может он меня соблазнить - я свободен от него!.. А читаю - и любуюсь, жизнью, простой жизнью, которой, я сильно подозреваю, ты не знаешь... Веришь, что не соблазняюсь?..
       Андрей. - А в глубине, в самой глубине, невидимой?
       Георгий. - Что в самой глубине? /не понимает/
       Андрей. - В самой глубине... В той, где раб Божий Георгий Буданов находится, когда не читает, не молится, не думает о пище... В свободе своей - там он к кому обращается? Неужто к Пушкину?
       Георгий. - Нет, конечно... Пожалуй он /указывает на себя/ обращается к вере, к любви. И с ними к Богу, конечно, с жизнью...
       Андрей, со вздохом некоторого облегчения. - Вот новость... И Андрей, раб Божий - то же самое, так при чем тут вся эта писанина?
       Георгий, устав. - Да то да... Обращаться то обращаемся... Да только ты вбил себе в голову, что стоишь на стороне Бога, и конечно, Церкви, а я думаю - что стою на стороне жизни, на стороне людей, простых и страдающих, и вовсе не думающих выбираться из какой-то тьмы!.. Это пред тобой свет, а перед нами-то тьма, и ты нам говоришь - виждь!? Не есть ли это проступок, а может даже и преступление против Святого-то Духа - виждь! верь! спасись! - и не сказать, не проверить - как, куда человек обращен! Как вот с Мариной? Виждь? Спасись? С Таисией Павловной? С Константином Петровичем? Так просто пойти и сказать, нет?
       Пауза.
       Андрей, со вздохом, произнося каждое слово с трудом. - Боюсь я, что мы в нашем положении равны. И литература тут ни при чем. Ты - горячешный, понятно. Что-то знаешь про себя и таишь. И я, конечно, таю, не высказываю. Как апостол Павел сказал - молочком, молочком питайте, размягченнною пищей. Голодному нельзя сразу все - разорвет человека страшной истиной почем зря! Ты - горячишься, я - охлаждаю. /пауза/ Мы же меняемся друг от друга. Закаляемся духовно. /пауза/ Не хочу я тебя ранить и обидеть. /пауза/ И с Мариной - ну все не так. Я давно ожидал благословения и когда можно будет свататься. И вот выходит, сейчас-то нельзя, не поймут. Не хочу, чтоб все выглядело будто из жалости или из идеи. По правде сказать, благословляли брать замуж матушек, расположенных к здоровью... Хотя...
       Георгий, слушая и остывая. - Дааа... /пауза/ Я тебя понимаю... /пауза/ Ну ты и увалень, прости Боже! Свататься - дааа... /пауза/ Способный ты человек, Андрей, еще бы говорить умел как следует!.. Ты хоть знаешь, что это такое - сватовство? Сказал - и все вышло? /задумывается/
       Андрей, встревоженно. - А что, может не получиться?..
       Георгий. - Нет... Я не о том... /пауза/ Послушай, Андрей, ты человек очень способный и твердый, это хорошо. Единственное, чего тебе не хватает - это то, что грубо говоря можно назвать чувством. /показывает ему сжатый кулак/ Я понимаю, правду твою можно дать человеку и просто так, вводить его потихонечку в суть дела и все. Но вот вопрос - что получится? Здесь ведь не туземцы, с которыми все понятно... Здесь за стеной то, в чем мы сами сомневаться не должны, правда? /Андрей молчит/ Мы с тобой одинаковы, и даже больше - мы с тобой, да и все тут вокруг, в городе - в каком-то поколении бывшие крестьяне, христиане значит уже, бывшие! И значит, есть у нас в где-то в глубине, на самом дне это отречение, прячется... Так его не бояться, его знать надо! Ты хороший, без сомнения, но будь ты еще и быстрым, а? Резвым, сладким, чудным! Не стой!
       Андрей напряженно слушает. - Ну-ну-ну-ну...
       Георгий. - Хорошо, хорошо, не резвым так хоть двигайся! Не жди пока кто-то подведет, покажет где встать, приведет кого тебе надо... Не таись! Говори, что нужно - можно и стихами, как царь Давид, он-то ведь не вызывает у тебя этого? Того, что Пушкин...
       Андрей хмурится. - Ну что ты, Георгий...
       Георгий. - Ладно, не думай глупостей... Не будем спорить - все это старое. Давай попытаемся без слов, просто испытать все. Лишь бы ты в обморок не упал, как Шурка...
       Андрей. - Что ты задумал?
       Георгий. - Ты - Сильвестр, я - советник Царя, кто-то Иоанн Грозный всего-то... Тот, что Новгород вырезал и... Ну и прочее, а? Очень это полезно, помогает от столбняка...
       Андрей молчит, явно не понимая, даже будто пугаясь.
       Георгий. - Хорошо, подожди, молчи... То, что было на самом деле - не так важно. Эти двое, то есть мы с тобой в этой истории - не такие уж птицы, как это расписывается... Важно совсем другое - нынешнее положение вещей, только оно, которое вот за стеной, понимаешь? Побудь хоть минуту резвым и сладким, а? Это же просто приятно, вот послушай!..
       Свет гаснет.
      
      
       Сцена вторая.
      
       Вновь зал, царское убранство, но действующие лица другие. Иоанна играет Марина, Анастасию - Вера, Сильвестра - Андрей, Адашева - Сергей, Митрополита - вновь Константин Петрович, а Друга - снова Георгий. Как прежде, все движения - будто в медленном полете.
       Читается История Карамзина VIII том, глава III, стр.55-63
      
       "Великому Князю исполнилось 17 летъ отъ рожденiя. Онъ призвалъ Митрополита и долго говорилъ съ нимъ на-едине. Митрополитъ вышелъ отъ него съ лицемъ веселымъ, отпелъ молебенъ въ храме Успенiя, послалъ за Боярами - даже и за теми, которые находились въ опале, - и вместе съ ними былъ у Государя. Еще народъ ничего не ведалъ; но Бояре, подобно Митрополиту, изъявляли радость. Любопытные угадывали причину, и съ нетерпенiемъ ждали открытiя счастливой тайны."
       На слова "Митрополитъ вышелъ..." открывается дверь Марининой комнаты, выходит Митрополит, идет вниз, молча, сквозь толпу Бояр, которые подходят по очереди к нему за благословением, и потом осторожно чем-то интересуются, но Митрополит только молча улыбается. Наконец, выходит Иоанн /Марина/, встает наверху, обозревая суету вокруг Митрополита.
      
       "Прошло три дни. Велели собраться двору: Первосвятитель, Бояре, все знатные сановники окружали Iоанна, который помолчавъ, сказалъ Митрополиту: "Уповая на милость Божiю и на святыхъ заступниковъ земли Русской, имею намеренiе жениться: ты, отче, благословилъ меня. Первою моею мыслiю было искать невесты въ иныхъ Царствахъ; но разсудивъ основательнее, отлагаю сiю мысль. Во младенчестве лишенный родителей и воспитанный въ сиротстве, могу не сойтись нравомъ съ иноземкою: будетъ ли тогда супружество счастiемъ? Желаю найти невесту въ Россiи, по воле Божiей и твоему благословенiю."
       Иоанн обращается сверху с этими словами к Митрополиту - оба волнуются, Бояре крайне внимательны, пересказывают сразу друг другу слова Иоанна.
      
       "Митрополитъ съ умиленiемъ ответствовалъ: "Самъ Богъ внушилъ тебе намеренiе столь вожделенное для твоихъ подданныхъ! Благословляю оное именемъ Отца небеснаго."
       Митрополит так же, с дрожью и жаром отвечает - весь направленный к Иоанну, Бояре теперь так же как Царя, слушают его.
      
       "Бояре плакали отъ радости, какъ говоритъ Летописецъ, и съ новымъ восторгомъ прославили мудрость Державнаго, когда Iоаннъ объявилъ имъ другое намеренiе: "еще до своей женитьбы исполнить древнiй обрядъ предковъ его и венчаться на Царство."
       Иоанн, произнося эти слова, вставляет после "своей женитьбы" - "желаю" и в конце - "Какъ наши прародители, Цари и Великiе Князи, и сродничъ нашъ, Великiй Князь Владимеръ Мономахъ."
       Сказав это Иоанн удаляется к себе.
      
       "Онъ велелъ Митрополиту и Боярамъ готовиться къ сему великому торжеству, какъ бы утверждающему печатiю Веры святый союзъ между Государемъ и народомъ. Оно было не новое для Московской Державы: Iоаннъ III венчалъ своего внука на Царство; но советники Великаго Князя - желали или дать более важности сему обряду, или удалить отъ мыслей горестное воспоминанiе о судьбе Димитрiя Iоанновича - говорили единственно о древнейшемъ примере Владимiра Мономаха, на коего Митрополитъ Ефесскiй возложилъ венецъ, златую цепь и Бармы Константиновы. Писали и разсказывали, что Мономахъ, умирая, отдалъ Царскую утварь шестому сыну своему Георгiю; велелъ только хранить ее какъ зеницу ока и передавать изъ рода въ родъ безъ употребленiя, доколе Богъ не умилостивится надъ бедною Россiею и не воздвигнетъ въ ней истиннаго Самодержца, достойнаго украситься знаками могущества. Сiе преданiе вошло въ летописи XVI века, когда Россiя действительно увидела Самодержца на троне, и Грецiя, издыхая въ бедствiи, отказала намъ величiе своихъ Царей."
       Бояре начинают приготовления к обряду. Митрополит так же вскоре удаляется. Затем он появляется в праздничном одеянии. Все готово, все ждут. Пауза. На следующие слова выходит Иоанн, в праздничной одежде, с золотым блюдом. Далее все движения в подробностях по тексту.
      
       "Генваря 16, утромъ, Iоаннъ вышелъ въ столовую комнату, где находились Бояре; а Воеводы и Князь и чиновники, богато одетые, стояли въ сеняхъ. Духовникъ Государевъ, Благовещенскiй Протоiерей, взявъ изъ рукъ Iоанновыхъ, на златомъ блюде, Животворящiй крестъ, венецъ и Бармы, отнесъ ихъ /провождаемый Конюшимъ Княземъ Михайломъ Глинскимъ, Казначеями и Дьяками/ въ храмъ Успенiя."
       Духовник /Андрей/ очень осторожно принимает блюдо из рук Иоанна, несет вниз, где уже сооружено подобие налоя для царской утвари. Затем возвращается опять к Иоанну, со Святой водой, и начинает кропить перед ним путь.
      
       "Скоро пошелъ туда и Великiй Князь: передъ нимъ Духовникъ съ крестомъ и Святою водою, кропя людей на обеихъ сторонахъ; за нимъ Князь Юрiй Васильевичъ, Бояре, Князья и весь Дворъ. Вступивъ въ церковь, Государь приложился къ иконамъ: священные лики возгласили ему многолетiе; Митрополитъ благословилъ его. Служили молебенъ."
       Иоанн идет вниз, выносят икону - он крестится, затем ее целует, подходит к Митрополиту, тот его благословляет, и они вместе идут к двум позолоченным креслам и садятся, оба в видимом волнении.
      
       "Посреди храма, на амвоне съ двенадцатью ступенями были изготовлены два места, одетыя златыми паволоками; въ ногахъ лежали бархаты и камки: тамъ сели Государь и Митрополитъ. Предъ амвономъ стоялъ богато-украшенный налой съ Царскою утварiю: Архимандриты взяли и подали ее Макарiю: онъ всталъ вместе съ Iоанномъ, и возлагая на него крестъ, Бармы и венецъ, громогласно молился, чтобы Всевышнiй оградилъ сего Христiанскаго Давида силою Св.Духа, посадилъ на престолъ добродетели, даровалъ ему ужасъ для строптивыхъ и милостивое око для послушныхъ. Обрядъ заключился возглашенiемъ новаго многолетiя Государю."
       Все это повторяется, только молча - подают утварь Макарию, он возлагает венец на Иоанна, они вновь садятся на свои места, тем временем Двор несет подарки, усеивая путь Иоанна тканями и складывая приношения вдоль пути.
      
       "Принявъ поздравленiе отъ Духовенства, Вельможъ, гражданъ, Iоаннъ слушалъ Литургiю, возвратился во дворецъ, ступая съ бархата на камку, съ камки на бархатъ. Князь Юрiй Василiевичъ осыпалъ его въ церковныхъ дверяхъ и на лестнице золотыми деньгами, изъ мисы, которую несъ за нимъ Михайло Глинскiй. Какъ скоро Государь вышелъ изъ церкви, народъ, дотоле неподвижный, безмолвный, съ шумомъ кинулся обдирать Царское место; всякой хотелъ иметь лоскутъ паволоки, на память великаго дня для Россiи."
       Иоанн медленно идет, сопровождаемый Митрополитом наверх, весь двор - за ними. Иоанна осыпают золотым дождем. Как только он ступает на лестницу - появляется до этого невидимый народ. Начинается раздирание царского места. Это происходит дольше, уже после того как прочитано об этом, на следующие слова. Глинский, с блюдом золота, задерживается на лестнице.
      
       "Однимъ словомъ, сiе торжественное венчанiе было повторенiемъ Димитрiева, съ некоторою переменою въ словахъ молитвъ, и съ тою разностiю, что Iоанн III самъ /а не Митрополитъ/ наделъ венецъ на главу юнаго Монарха. Современные Летописцы не упоминаютъ о скипетре, ни о мyропомазанiи, ни о причащенiи; не сказываютъ также, чтобы Макарiй говорилъ Царю поученiе: самое умное, красноречивое не могло быть столь действительно и сильно, какъ искреннее, умилительное воззванiе къ Богу Вседержителю, дающему и Властителей народамъ и добродетель Властителямъ! Съ сего времени Россiйскiе Монархи начали уже не только въ сношенiяхъ съ иными Державами, но и внутри Государства, во всехъ делахъ и бумагахъ именоваться Царями, сохраняя и титулъ Великихъ Князей, освященный древностiю; а книжники Московскiе объявили народу, что симъ исполнилось пророчество Апокалипсиса о шестомъ Царстве, которое есть Россiйское. Хотя титло не придаетъ естественнаго могущества, но действуетъ на воображенiе людей, и Библейское имя Царя, напоминая Ассирiйскихъ, Египетскихъ, Iудейскихъ, наконецъ, православныхъ Греческихъ Венценосцевъ, возвысило въ глазахъ Россiянъ достоинство ихъ Государей."
       Здесь уже начинается приготовление к выбору Иоанном невесты. По залу ведут наряженных девушек и запирают их по комнатам, среди них - Вера и Лиза. При этом раздиравших царское сидение прогоняют. Посреди этой суеты стоят несколько человек с грамотами - летописцы. Двое-трое из них вместе, хором, говорят следующие слова, с долею тщеславия, обращаясь наверх, туда где скрылся Иоанн.
      
       "Смирились," - говорятъ Летописцы - "враги наши, Цари неверные и Короли нечестивые: Iоаннъ сталъ на первой степени Державства между ими!" Достойно примечанiя, что Константинопольскiй Патриархъ Iоасафъ, въ знакъ своего усердiя къ Венценосцу Россiи, въ 1561 году Соборною грамотою утвердилъ его въ сане Царскомъ, говоря в ней: "Не только преданiе людей достоверныхъ, но и самыя летописи свидетельствуютъ, что нынешнiй Властитель Московскiй происходитъ отъ незабвенной Царицы Анны, сестры Императора Багрянороднаго, и что Митрополитъ Ефесскiй, уполномоченный для того Соборомъ Духовенства Византiйскаго, венчалъ Россiйскаго Великаго Князя, Владимiра, на Царство." Сiя грамота подписана тридцатью-шестью Митрополитами и Епископами Греческими."
       Грамоту так же читают несколько человек, громко, с избытком силы и нажима на всех обстоятельствах, и прочитав - тихо ставят подписи /дело в том, что из тридцати шести подписей - подлинными оказались только две/. Летописцы какое-то время еще стоят, ожидая Иоанна, но их в конце концов оттесняют те, кто готовит выбор невест - около каждой двери встает по нескольку человек. Иоанн еще во время чтения похвал начал обходить комнаты одну за другой. Покидая очередную комнату, он повязывает на шее провожающей его до дверей девушки, платок с золотым шитьем.
      
       "Между темъ знатные сановники; Окольничiе, Дьяки, объезжали Россiю, чтобы видеть всехъ девицъ благородныхъ, и представить лучшихъ невестъ Государю: онъ избралъ изъ нихъ юную Анастасiю, дочь вдовы Захарьиной, которой мужъ, Романъ Юрьевичъ, былъ Окольничимъ, а свекоръ Бояриномъ Iоанна III. Родъ ихъ происходилъ отъ Андрея Кобылы, выехавшего къ намъ изъ Пруссiи въ XIV веке. Но не знатность, а личныя достоинства невесты оправдывали сей выборъ, и современники, изображая свойства ея, приписываютъ ей все женскiя добродетели, для коихъ только находили они имя въ языке Русскомъ: целомудрiе, смиренiе, набожность, чувствительность, благость, соединенныя съ умомъ основательнымъ; не говорятъ о красоте: ибо она считалась уже необходимою принадлежностiю счастливой Царской невесты."
       Иоанн после обхода всех комнат возвращается и выводит Анастасию /Веру/ из ее комнаты, с таким же золотым платком на шее, как и у всех, ведет ее к Митрополиту, ожидающему их внизу и встречающему их речью.
      
       "Совершивъ обрядъ венчанiя въ храме Богоматери, Митрополитъ сказалъ новобрачнымъ: "Днесь таинствомъ Церкви соединены навеки, да вместе поклоняетесь Всевышнему и живете въ добродетели; а добродетель ваша есть правда и милость. Государь! люби и чти супругу; а ты, христолюбивая Царица, повинуйся ему. Какъ святый крестъ глава церкви, такъ мужъ глава жены. Исполняя усердно все заповеди Божественныя, узрите благая Iерусалима и миръ во Израиле."
       Во время этого напутствия Митрополита Иоанн и Анастасия стоят пред ним коленопреклоненно, затем встают, идут наверх, сыплют деньги, которые за ними несут в чаше - вновь тем, кто раздирал кресла. Поднявшись наверх, скрываются в средней комнате.
      
       "Юные супруги явились глазамъ народа: благословенiя гремели на стогнахъ Кремля. Дворъ и Москва праздновали несколько дней. Царь сыпалъ милости на богатыхъ: Царица питала нищихъ. Воспитанная безъ отца въ тишине уединенiя, Анастасiя увидела себя какъ бы действиемъ сверхъ-естественнымъ перенесенною на fеатръ мiрскаго величiя и славы; но не забылась, не изменилась въ душе съ обстоятельствами, и все относя къ Богу, покланялась Ему и въ Царскихъ чертогахъ такъ же усердно, какъ въ смиренномъ печальномъ доме своей вдовы матери. Прервавъ веселые пиры Двора, Iоаннъ и супруга его ходили пешкомъ, зимою; въ Троицкую Сергiеву Лавру и провели тамъ первую неделю Великаго Поста, ежедневно моляся надъ гробомъ Св.Сергiя."
       Митрополит, проводив взглядом Иоанна и Анастасию - уходит. Через некоторое время Иоанн и Анастасия вновь появляются, переодетые для путешествия в Лавру - босиком, в простой одежде, с посохом. Они тихо спускаются вниз и идут по залу туда же, куда ушел Митрополит. Иоанн бережно ведет супругу. На сцене вновь - Бояре, и боярские дети. Как только Иоанн скрывается - начинается прежняя суета.
      
       "Сiя набожность Iоаннова, ни искренняя любовь къ добродетельной супруге, не могли укротить его пылкой, безпокойной души, стремительной въ движенiяхъ гнева, прiученной къ шумной праздности, къ забавамъ грубымъ, неблагочиннымъ. Онъ любилъ показывать себя Царемъ, но не въ делахъ мудраго правленiя, а въ наказанiяхъ, въ необузданности прихотей, игралъ такъ сказать, милостями и опалами; умножая число любимцевъ, еще более умножалъ число отверженныхъ; своевольствовалъ, чтобы доказывать свою независимость, и еще зависелъ отъ Вельможъ, ибо не трудился въ устроенiи Царства, и не зналъ, что Государь истинно-независимый есть только Государь добродетельный. Никогда Россiя не управлялась хуже: Глинскiе, подобно Шуйскимъ, делали что хотели именемъ юноши-Государя; наслаждались почестями, богатствомъ, и равнодушно видели неверность частныхъ властителей; требовали отъ нихъ раболепства, а не справедливости. Кто уклонялся передъ Глинскими, тотъ могъ смело давить пятою народъ, и быть ихъ слугою значило быть господиномъ въ Россiи."
       Тем временем Иоанн возвращается, один, пока что босиком. Ему подносят тут же сапоги и нарядную одежду. Иоанн отшвыривает посох и поспешно переодевается, наблюдая одновременно, как борются перед ним двое мужчин, и один пригибает другого. Он увлеченно следит за борьбой и в какой-то момент делает знак, чтобы тот, кто оказался наверху, поддался. Потом - опять так же. Потом знак, чтобы тот, кто одерживает верх, был смелей, давил что есть силы. Глинский, что подавал Иоанну одежду, и ранее нес чашу с золотом - вновь всходит до середины лестницы и к нему начинают приближаться по одному Бояре, с почтением и подарками. Иоанн этого не замечает, он увлечен борьбой. В стороне начинают собираться какие-то тихие люди, пытаются заглянуть за спины Бояр, увидеть Иоанна, но их оттесняют. По указке Иоанна борющимся подносят факелы, и они продолжают борьбу уже с факелами в руках.
      
       "Наместники не знали страха - и горе угнетеннымъ, которые мимо Вельможъ шли ко Трону съ жалобами! Такъ граждане Псковскiе, последнiе изъ присоединенныхъ къ Самодержавiю и смелейшiе другихъ, /весною въ 1547 году/ жаловались новому Царю на своего Наместника, Князя Турунтая-Пронскаго, угодника Глинскихъ. Iоаннъ былъ тогда въ селе Островке: семьдесятъ челобитчиковъ стояло передъ нимъ съ обвиненiями и съ уликами. Государь не выслушалъ: закипелъ гневомъ; кричалъ, топалъ; лилъ на нихъ горящее вино; палилъ имъ бороды и волосы; велелъ ихъ раздеть и положить на землю. Они ждали смерти. В сiю минуту донесли Iоанну о паденiи большаго колокола въ Москве; онъ ускакалъ въ столицу и бедные Псковитяне остались живы. - Честные Бояре съ потупленнымъ взоромъ безмолвствовали во дворце: шуты, скоморохи забавляли Царя, а льстецы славили его мудрость."
       Глинский - увидев народ, спускается с лестницы, подходит к Иоанну, указывает на них, что-то шепчет. Иоанн жестом останавливает борьбу, встает, берет посох, ударяет им о землю - все падают в ужасе на колени, Иоанн посылает боровшихся с теми же факелами - на лежащих. К Иоанну подбегает гонец, что-то говорит, тот быстро идет наверх, оставляя всех, громко стуча посохом. Кто-то в толпе Бояр крестится, но молчит. Глинский, увидев, что Иоанн ушел, смотрит на бедных людей, те с земли - на него. Появляется Анастасия, и Глинский делает жест - убрать народ. Простолюдинов выталкивают в шею.
      
       "Добродетельная Анастасiя молилась вместе съ Россiею, и Богъ услышалъ ихъ. Характеры сильные требуютъ сильнаго потрясенiя, чтобъ свергнуть съ себя иго злыхъ страстей и съ живой ревностiю устремиться на путь добродетели. Для исправленiя Iоаннова надлежало сгореть Москве!"
       Анастасия проходит туда же, куда скрылся Иоанн, наверх. Завидев ее, по жесту Глинского, люди с факелами отступают. Все молча кланяются. Как только она входит в комнату - начинается пожар.
      
       "Сiя столица ежегодно возрастала своимъ пространствомъ и числомъ жителей. Дворы более и более стеснялись въ Кремле, въ Китае; новыя улицы примыкали къ старымъ въ посадахъ; домы строились лучше для глазъ, но не безопаснее прежняго: тленныя громады зданiй, где-где разделенныя садами ждали только искры огня, чтобы сделаться пепломъ. Летописи Москвы часто говорят о пожарахъ, называя иные великими; но никогда огонь не свирепствовалъ въ ней такъ ужасно, какъ въ 1547 году. 12 Апреля сгорели лавки въ Китае съ богатыми товарами, гостиные казенные дворы, Обитель Богоявленская и множество домовъ отъ Ильинскихъ воротъ до Кремля и Москвы реки. Высокая башня, где лежалъ порохъ, взлетела въ воздухъ съ частiю городской стены, пала въ реку и запрудила оную кирпичами. 20 Апреля обратились въ пепелъ за Яузою все улицы, где жили гончары и кожевники, а 24 Iюня, около полудня, въ страшную бурю начался пожаръ за Неглинною, на Арбатской улице, съ церкви Воздвиженiя; огонь лился рекою, и скоро вспыхнулъ Кремль, Китай, Большой посадъ. Вся Москва представила зрелище огромнаго пылающего костра подъ тучами густаго дыма. Деревянныя зданiя исчезали, каменныя распадались, железо рдело какъ въ горниле, медь текла. Ревъ бури, трескъ огня и вопль людей отъ времени былъ заглушаемъ взрывами пороха, хранившегося въ Кремле и въ другихъ частяхъ города. Спасали единственно жизнь: богатство, праведное и неправедное, гибло. Царскiя палаты, казна, сокровища, оружiе, иконы, древнiя хартiи, книги, даже мощи Святыхъ истлели."
       Пожар начинается тихо, по углам, затем все шумнее - возникает новая суета. Люди уже бегают, независимо от состояния, Глинский срывается со своего места на лестнице - тоже бежит, лестница свободна. Все кидаются наверх, к Иоанну. Тот выбегает сам, видит все, в ужасе стоит и смотрит, никто не смеет к нему подойти, кидаются обратно. Выходит Анастасия, становится рядом с Иоанном, не может долго смотреть - закрывает лицо, тихо молится. Иоанн же неподвижно стоит и смотрит вперед, вцепившись в перила, дрожа от страха, потом обнимает Анастасию и все равно продолжает смотреть.
      
       "Митрополитъ молился въ храме Успенiя, уже задыхаясь отъ дыма: силою вывели его оттуда и хотели спустить на веревке съ тайника къ Москвееке: онъ упалъ, расшибся и едва живый былъ отвезенъ въ Новоспасскiй монастырь. Изъ Собора вынесли только образъ Марiи, писанный Св. Петромъ Митрополитомъ, и Правила Церковныя, привезенныя Кипрiаномъ изъ Константинополя. Славная Владимiрская икона Богоматери оставалась на своемъ месте: къ счастiю, огонь, разрушивъ кровлю и паперти, не проникъ во внутренность церкви."
       Падают камни, рушатся стены, дым, пламя. Ведут Митрополита, он спотыкается, пытается встать и не может. Его подхватывают, и помогают уйти. В глубине - стоит икона Владимирской Божьей Матери.
      
       "- Къ вечеру затихла буря и въ три часа ночи угасло пламя; но развалины курились несколько дней, отъ Арбата и Неглинной до Яузы и до конца Великой улицы, Варварской, Покровской, Мясницкой, Дмитровской, Тверской. Ни огороды, ни сады не уцелели; дерева обратились въ уголь, трава въ золу. Сгорело 1700 человекъ, кроме младенцевъ. Не льзя по сказанiю современниковъ, ни описать, ни вообразить сего бедствiя. Люди съ опаленными волосами, съ черными лицами, бродили какъ тени среди ужасовъ обширнаго пепелища: искали детей, родителей, остатковъ именiя; не находили, и выли какъ дикiе звери. "Счастливъ" - говоритъ Летописецъ - "кто умиляясь душею, могъ плакать и смотреть на небо!"
       Все угасает. По сцене молча ходят люди, понемногу разбирая завалы. Вновь, сначала осторожно, потом все увереннее - ходят Бояре - толкают тех, кто молча работает. Иоанн удаляется, как только исчезает огонь, уводя в комнату Анастасию.
      
       "Утешителей не было: Царь съ Вельможами удалился въ село Воробьево, какъ бы для того, чтобы не слыхать, и не видать народнаго отчаянiя. Онъ велелъ немедленно возобновить Кремлевскiй дворецъ; богатые такъ же спешили строиться; о бедныхъ не думали. Симъ воспользовались непрiятели Глинскихъ: Духовникъ Iоанновъ Протоiерей ·еодоръ, Князь Скопинъ-Шуйскiй, Бояринъ Иванъ Петровичъ Fедоровъ, Князь Юрiй Темкинъ, Нагой и Григорiй Юрьевичъ Захарьинъ, дядя Царицы: они составили заговоръ; а народъ, несчастiемъ расположенный къ изступленiю злобы и къ мятежу, охотно сделался ихъ орудiемъ."
       Иоанн, вновь в праздничном одеянии, в сопровождении Бояр спускается вниз, проходит сквозь толпу и скрывается. Глинский - вновь на лестнице. Собирается кружок Бояр, что-то затевающий. Они отправляются вслед за Иоанном, просят его вновь пройти на сцену, сами встают вблизи. Иоанн в видимом недоумении возвращается, ему подают кресло, и он садится, спиной к работающим. К Иоанну подоходит Митрополит, и они о чем-то переговариваются.
      
       "Въ следующiй день Государь поехалъ съ Боярами навестить Митрополита въ Новоспасской Обители. Тамъ Духовникъ его, Скопинъ-Шуйскiй и знатные ихъ единомышленники объявили Иоанну, что Москва сгорела отъ волшебства некоторыхъ злодеевъ. Государь удивился, и велелъ изследовать сiе дело Боярамъ, которые черезъ два дни приехавъ въ Кремль, собрали гражданъ на площади и спрашивали, кто жегъ столицу? Въ несколько голосовъ отвечали имъ: "Глинскiе! Глинскiе! Мать ихъ, Княгиня Анна, вынимала сердца изъ мертвыхъ, клала въ воду, и кропила ею все улицы, ездя по Москве. Вотъ отчего мы сгорели!"
       Все, кто собирал по сцене камни, бросают их на землю и кричат это. Иоанн оборачивается и слушает с недоумением, ничего не отвечая, выслушав, вновь отворачивается к Митрополиту, который слушает, так же крайне удивляясь. Видя, что Иоанн молчит, толпа бросается к Глинскому, который в ужасе отступает вверх по лестнице, его медленно настигают и тащат вниз, не трогая, только с силой держа за руки. Митрополит это видит, пытается что-то сказать Иоанну и обратить его внимание, но тот молчит. Чернь проводит Глинского в одну из нижних комнат и встает перед ее дверью. Митрополит отходит от Иоанна, направляется к ним, пытается пройти в комнату, но его не пускают.
      
       "Сiю басню выдумали и разгласили заговорщики. Умные люди не верили ей, однакожъ молчали: ибо Глинскiе заслужили общую ненависть. Многiе поджигали народъ, и самые Бояре. Княгиня Анна, бабка Государева, съ сыномъ Михаиломъ, находилась тогда во Ржевскомъ своемъ поместье. Другой сынъ ея, Князь Юрiй, стоялъ на Кремлевской площади въ кругу Бояръ: изумленный нелепымъ обвиненiемъ, и видя ярость черни, онъ искалъ безопасности въ церкви Успенiя, куда вломился за нимъ и народъ. Совершилось дотоле неслыханное въ Москве злодейство: мятежники въ святомъ храме убили роднаго дядю Государева, извлекли его тело из Кремля и положили на лобномъ месте; разграбили именiе Глинскихъ, умертвили множество ихъ слугъ и Детей Боярскихъ. Никто не унималъ беззаконiя: Правительства какъ бы не было..."
       Одного за другим, несмотря на движения Митрополита и его ужас, в комнату проводят людей, вталкивают туда и запирают снаружи. Митрополит не выдерживает и уходит. Иоанн не смотрит на все это. Он сидит на стуле, дрожит весь как в лихорадке. Гаснет свет, все потихоньку расходятся, оставляя Иоанна одного на темной сцене, шум стихает.
      
      
       Сцена третья.
      
       Иоанн один на сцене.
       Иоанн-Марина. - Дым... Запах... Шум... Огонь... Тьма... Кровь течет, густая кровь... Кто-то смотрит, кто-то ужасается, не зная ответа и бежит, а кто-то тянется... Бегут от запаха, и бегут на запах, слетаются... Благоухание приятное, кому? Как все меняется от близости крови... Все ждут, что будет вслед за нею - кого ждать? Кого она зовет, что спрашивает?.. Те, что там, в темнице, /притопывает ногой/ вот так же затворенные, как кровь - они наверное, знают!.. Страдают ли они и ждут? Конечно, ждут, и знают - кого... Вот здесь не легче - тяжелей, страшней быть не окованным, свободным и ждать и видеть крови биение и толчки, и слышать запах - и ждать, ждать, ждать, подольше чем они, и верить... Я ведь верю! Так посмотри - что, что творится! Трагедия, ужас или только видимость?.. Распяли человека, гвоздями к кресту, тут же разодрали в клочья одежду - но разве это была трагедия? То, что произошло потом - разве ужас? Ты испытал это, и знал все сразу... А я? А я-то, Господи... Трагедия во мне, что не могу я объяснить того, что вижу - вижу только дым и кровь... И не могу узнать - вдруг это знак какой-то только мне, не всем, другим, участвующим и страдающим без понимания, а только мне - и я не слышу!.. Огонь, спаливший Кремль - знак, тоже мне? О чем? О чем расскажет запах? Или не мне, а Тебе - услышишь ли Ты запах, дыханье этой жертвы, приготовленной против закона?.. Ты сделал это или нет? Или не делаешь Ты ничего, а только ждешь, чтоб все исполнилось в точности как нужно?.. Понять возможно ли? Не может человек один сотворить такое!.. Что камни лопаются, и сердцевина их горит - и кто бы ни укрылся где и стал бы камнем, чтоб не слышать - услышал и горит вот таким пламенем!.. Нет, это не от человеков! Я вижу страшное - и некому сказать!.. Хочу остановить и не могу... Хочу забыться, как те, в темнице, или в монастыре... Так в детстве, Господи, ты знаешь - оставленный родителями я ждал причастия, помазания, целования Креста - вот-вот мне отворится, изменится, войдет в меня - и разом все остановится... И сейчас - готов я так же, как тогда - помажь меня елеем, причасти и дай поцеловать Твой светлый Крест... Хотя бы чуть-чуть прибавится мне силы... Ведь я уже другой! Не надо мне чудес, да их и не должно быть, без них я верю и жду, но... Помажь, и поцелуй, спаси!.. Дай знак, что хочешь ты спасти всех - тех /показывает вниз/ и этих /вокруг/... Нет, не давай! Чудовищные это знаки!.. Сделай что-нибудь доброе, понятное, живое, такое как в Писании - которое читаешь и в каждой букве - сила... Но где она сейчас и здесь? Что я могу прочесть по дыму, запаху и тьме? Лишь смерть, что жизнь - кончается... И одиноки и кричат все, кто не с Тобою... Я знаю много о Тебе - и одинок, и значит не с Тобой... Вот что я знаю сейчас - поторопись!.. Все светлое сгорает и темнеет...
       Иоанн умолкает.
      
      
       Сцена четвертая.
      
       Вновь продолжается чтение Карамзина. Из тьмы появляется Сильвестр /Андрей/, он молча подходит к Иоанну, подает ему посох, берет его за руку, ведет в глубину сцены, где стоит для него кресло, Иоанн покорно идет за ним. Появляется Адашев /Сергей/, он подходит к тому месту, где только что стоял Иоанн, открывает люк - из него начинают по-одному выходить люди. Затем Адашев молча уходит, приводит Анастасию, усаживает ее рядом с Иоанном, сам встает позади них. Иоанн глядит, как поднимаются один за другим люди, как молча кланяются ему, кивает в ответ, заметно приободряясь, иногда оглядываясь на Сильвестра и Адашева.
      
       "Въ сiе ужасное время, когда Юный Царь трепеталъ въ Воробьевскомъ дворце своемъ, а добродетельная Анастасiя молилась, явился тамъ какой-то удивительный мужъ, именемъ Сильвестръ, саномъ Iерей, родомъ изъ Новагорода; приближился къ Iоанну съ подъятымъ, угрожающимъ перстомъ, съ видомъ Пророка, и гласомъ убедительнымъ возвестилъ ему, что судъ Божiй гремитъ надъ главою Царя легкомысленнаго и злострастнаго; что огнь Небесный спалилъ Москву; что сила Вышняя волнуетъ народъ и лiетъ фiалъ гнева въ сердца людей. Раскрывъ Святое Писанiе, сей мужъ указалъ Iоанну правила, данныя Вседержителемъ сонму Царей земныхъ; заклиналъ его быть ревностнымъ исполнителемъ сихъ уставовъ; представилъ ему даже какiя-то страшныя виденiя, потрясъ душу и сердце, овладелъ воображенiемъ, умомъ юноши, и произвелъ чудо: Iоаннъ сделался инымъ человекомъ; обливаясь слезами раскаянiя, простеръ десницу къ наставнику вдохновенному; требовалъ отъ него силы быть добродетельнымъ - и прiялъ оную. Смиренный Iерей, не требуя ни высокаго имени, ни чести, ни богатства, сталъ у трона, чтобы утверждать, ободрять юнаго Венценосца на пути исправленiя, заключивъ союзъ съ однимъ изъ любимцевъ Iоанновыхъ, Алексеемъ Fедоровичемъ Адашевымъ, прекраснымъ молодымъ человекомъ, коего описываютъ земнымъ Ангеломъ: имея нежную, чистую душу, нравы благiе, разумъ прiятный, основательный и безкорыстную любовь къ добру, онъ искалъ Iоанновой милости не для своихъ личныхъ выгодъ, а для пользы отечества, и Царь нашелъ въ немъ редкое сокровище, друга, необходимо нужнаго Самодержцу, чтобы лучше знать людей, состоянiе Государства, истинныя потребности онаго: ибо Самодержецъ съ высоты престола видитъ лица и вещи въ обманчивомъ свете отдаленiя; а другъ его какъ подданный стоитъ на ряду со всеми, смотритъ прямее въ сердца и вблизи на предметы. Сильвестръ возбудилъ въ Царе желанiе блага: Адашевъ облегчилъ Царю способы благотворенiя. - Такъ повествуетъ умный современникъ, Князь Андрей Курбскiй, бывшiй тогда уже знатнымъ сановникомъ Двора."
       К концу чтения Адашев приближается к люку, чтобы его закрыть, поскольку оттуда уже больше никто не выходит, но из-за трона, из глубины выходит прежний Иоаннов Друг /Георгий/. Он удерживает Адашева от этого и молча, с улыбкой вопросительно кивает Иоанну - правильно ли это? Иоанн в растерянности осматривается, пожимает плечами... Тогда Друг осторожно кладет крышку люка на место, оставляя его открытым, и уходит в глубину, все так же улыбаясь одному Иоанну.
      
      
       Сцена пятая.
      
       Вновь возвращается прежнее положение с комнатой Георгия и Андрея посредине.
       Андрей. - Боюсь, она не выдержит...
       Георгий. - Тоже боюсь... Но Марина сама желает что-то исполнить. И потом, как еще ей открыть то, что она чувствует?
       Андрей. - Возможно...
       Георгий. - Так ты согласен?
       Андрей. - Одни только вопросы... Надо подумать...
       Георгий. - Думай, крестьянин... Пока ты думаешь, все перезреет.
       Андрей. - Помолчи... Сам крестьянин...
       Молчание. Андрей встает, берет книгу, листает. Георгий откладывает Карамзина, подходит к книжной полке Андрея, выбирает там книгу, вытаскивает. - Можно?..
       Андрей оборачивается, кивает, вновь углубляется в чтение.
      
       Сцена шестая.
      
       В соседней комнате. Константин Петрович все так же, сидит с грудой книг. Входит Таисия Павловна.
       Таисия Павловна. - Наконец-то дети спят. Устал?
       Константин Петрович. - Да, Тоша...
       Таисия Павловна. - Как дела? Что-нибудь нашел?
       Константин Петрович. - Тоша, дела наши колеблются между "да" и "нет". Каждую минуту вроде "да", а за день может набежать и "нет"...
       Таисия Павловна. - Так значит, все плохо, раз "Тоша"... Ты, Костя, мрачные мысли - гони...
       Константин Петрович. - Я гоню...
       Таисия Павловна. - Чуть что надави пальцем на палец, вот так /показывает/, и говори спокойно "нет, и все".
       Константин Петрович. - Нет, и все.
       Таисия Павловна. - Скажи мне только, что лучше мне делать, и все...
       Константин Петрович. - Тоша... То есть Топушка, послезавтра - свадьба, завтра с утра - гости, вечером - ужин... Вот и все. Ничего лишнего, по-моему. Вера - это Вера, Марина - это Марина, Бог - это Бог. Нет, и все... Давай-ка ложись спать, Тоша. А я еще почитаю.
       Таисия Павловна стоит в раздумье, Константин Петрович подходит к ней, целует руку, вновь садится за чтение. Таисия Павловна идет к красному углу, поправляет лампадку, становится на колени, тихо молится. Константин Петрович, увидев это, откладывает книгу, подходит к ней, встает рядом, тоже читает одну молитву, но затем Таисия Павловна жестом его отправляет обратно. Он встает, идет через комнату и вновь садится на кресло. Таисия Павловна читает молитвы, затем какое-то время просто стоит на коленях, встает и идет за ширму переодеваться ко сну.
       В это время к крыльцу подходит Сергей. Он долго стоит, о чем-то размышляя, потом достает ключ, тихо отпирает дверь, входит в дом.
      
      
       Сцена седьмая.
      
       Вновь три другие комнаты - Марины, Веры и детская. Везде - тишина и полумрак.
       Комната Марины - приоткрывается дверь.
       Марина. - Триша, Триша, ты куда...
       В комнате Веры приоткрывается дверь, кто-то царапается. Вера встает, подходит к двери. - Ах, это ты, Триша... Заходи, Трихун... Иди-ка... /берет кошку из-за порога на руки/ Что ты? Что ты ищешь? Тебе пальчик мой нужен? Думаешь, мне плохо? На, кусай... Вот, вот умница... Давай сядем, посмотрим, как темно...
       Вера с Тришей садится на стул, прижимает ее к себе, кутается в халатик.
      
      
       Сцена восьмая.
      
       В комнате Марины вновь приоткрывается дверь.
       Марина. - Кто там? Тришка, это ты шастаешь?
       Входит ангел с крыльями /Сергей?/.
       Ангел долго стоит в дверях, потом медленно подходит к Марине, садится к ней на кровать, Марина приподнимается, смотрит на него, потом достает из-под подушки пузырек, наливает на руку все и протягивает ангелу. Тот никак не отвечает. Тогда она осторожно с руки льет ему на голову, и медленно растирает, и потом - целует в голову и в руки, вскакивает, задергивает ширмой свою кровать, так что почти ничего не видно - слышен только шелест.
       Неожиданно вспыхивает яркий свет - от фейерверка, мгновенно озаряя все комнаты.
      
      
       Сцена девятая.
      
       В детской комнате первым вскакивает Кешка, толкает Шурку и тут же спящую Лизу.
       Кешка. - Смотрите, смотрите! У кого-то во дворе ракеты запускают! Да что вы, спите что ли?! Шурка, гляди, это же в честь Пушкина, фейерверк! Вот здорово!.. Видишь, как его любят!.. Не то что ты - все путаешь кто где, "гуси на лугах", "нивы на полях"... /передразнивает/
       Шурка и Лиза встают, смотрят в окно на огни, Кешка прыгает. - Ух ты, вот это выстрел!..
       Шурка. - Что это стучит?!
       Лиза, возвращаясь к своей кушетке и позевывая. - Это доктор идет, зубной. /ложится/
       Шурочка кидается к постели и прячется с головой, а Кешка все еще смотрит в окно, иногда оборачиваясь. - Куда вы? Может еще будет...
       Лиза, вдруг. - Ой! Ой! Ой-ой-ой!
       Кешка оборачивается. - Что случилось?
       Лиза. - Ой, что это! Ой-ой-ой... /плачет/ Кто-то по мне руками водит! Ой, кто-то по мне ползает!.. Ой сгорю, ой плохо мнешеньки... Горю, умираю...
       Кешка кидается к Лизе, видит что дело плохо, трясет Шурку. - Шурка, вставай, Лизе-то плохо...
       Шурка высовывается из-под одеяла.
       Кешка. - Шурка!.. Ну-ка иди, посмотрим, что с Лизой...
       Шурка встает, они вместе осторожно подходят к Лизе, которая все мечется, как в бреду.
       Кешка. - Шурка!.. Лиза!.. Так это же гнездо под подушкой было! Там что-то выползло... Ну-ка, давай, достанем! Шурка, да не руками! Вот платком...
       Они возятся около Лизы, которая уже лежит как в обмороке, Кешка вытаскивает гнездо, подбегает к окну и выбрасывает его. Вновь салют.
       Вера в своей комнате, при первом выстреле вздрагивает и сидит молча, смотрит в окно. При повторном выстреле опять пугается, говорит. - Господи, этот ужасный свет... Только бы он не открывал глаз... Только бы он не видел ее, только бы верил, и все.
       Вновь вспышка света.
      
      
      
    Действие четвертое
      
       Сцена первая.
      
       На следующий день.
       Зал. В нем уже сидят гости, приехавшие к свадьбе, одетые нарядно, мужчины - с рюмками. Таисия Павловна сама предлагает всем кофе, чай, напитки. Вбегают Андрей и Георгий, страшно возбужденные. - Да, да, да, да!.. Это перемена всего!.. Этого не может быть, но!..
       Таисия Павловна. - Что случилось, господа?
       Георгий, перебивая что-то пытающегося сказать Андрея. - Эта речь нашего писателя, нашего Федора Михайловича Достоевского, этот ответ художника художнику, через полвека!.. Это то, что и должно быть!..
       Андрей, все-таки берет слово. - Таисия Павловна, вы не можете себе представить!.. Я сам не ожидал - люди падают в обморок... Плачут, кричат! Все ждут чего-то... Сегодня что-то невообразимое! Какой-то день...
       Входит Константин Петрович. Таисия Павловна подходит к нему. - Костя, это правда? Я что-то не понимаю...
       Константин Петрович кивает головой, смеется. - Достоевский оказался достойнейшим! А Пушкин - как и следовало ожидать, выстрелил! Вот и не верь после этого в фамильное!..
       На площадке второго этажа, у дверей Веры стоит столик для коробок с подарками и конфетами. Там возится Кешка, прикрываясь Шуркой. Он ее толкает в спину и говорит. - Смотри, вот тебе Пушкин, поняла? Однерошница...
       Шурка, не оборачиваясь и продолжая его укрывать от всех. - Сам ты двоешник, готово?
       Кешка, вытирая лоб, отходит. - Уффф... Готово... Шур, не обижайся, просто я волнуюсь! /кидается к сестре, целует ее, встает перед ней на колени/
       Из своей комнаты выбегает Вера. - Что? Что случилось? Сережа пропал! Сережа пропал!
       Все оборачиваются к ней.
       Вера сбегает вниз. - Папа, Георгий, Андрей... Сережа пропал? Георгий, что это у тебя в руке? Пузырек? Камень... Ах, камень... Откуда? Где ты его подобрал?
       Георгий пожимает плечами. - Подобрал... На улице... Городской камень...
       Вера. - Где? На какой улице? /так же лихорадочно/
       Марина выходит из своей комнаты. Вера оборачивается к ней. Марина спокойно подходит к лестнице, идет вниз, Константин Петрович быстро подходит к ней. - Марина...
       Марина. - Папа, я здорова... Более чем здорова... Поверь. /Георгий толкает Андрея под руку, тот в смущении его одергивает, но Георгий настойчиво повторяет, и Андрей вынужден с ним о чем-то переговариваться/
       Вера бросается к ней. - Марина, Марина, прости, прости... Я такая дура, что случилось?
       Марина оглядывает всех. - Да ничего, господа... Все более чем хорошо, разве нет? Вера, разве нет?
       Вера смотрит на нее, растерянно оглядывается. - Боже мой... Извините, я в халате...
       Она взбегает по лестнице и запирается в комнате, задев по пути горку с подарками.
       Кешка толкает Шурку. - Шурка, опять!.. Давай поправлять. Как ты думаешь, может шоколадки в ряд?..
       Кешка и Шурка опять поправляют подарки.
       Входит Сережа с Тришей на руках.
       Таисия Павловна. - Сережа, где вы пропадали?
       Сергей, оправдываясь. - Вот, Триша влезла на дерево. Ее собаки загнали, так я снимал.
       Таисия Павловна. - Это не вы там упали в обморок? Я уж было подумала, вы такой...
       Сергей. - Где, Таисия Павловна?
       Таисия Павловна. - Вы разве не с праздника, не были на речи Достоевского? Сегодня, по-моему, все оттуда...
       Сергей. - Нет, я не оттуда...
       Таисия Павловна. - Вера решила, что вы пропали... Вдруг...
       Кешка, что-то сообразив, отрывается от подарков, стучится в Верину дверь, кричит. - Верка, открой! Сережка твой живой, слышишь? Верка... /оборачивается ко всем/ В обморок что ли упала? Что происходит со всеми?
       Все смеются.
       Кешка, уже серьезнее. - Вера, ты слышишь? Он Тришу спасал от собак... Ну все! Теперь Верка пропала! /вновь ко всем/
       Таисия Павловна, открывая дверь в столовую. - Ну что ж, прошу господа... Дети! /призывает Кешку и Шурку/ Кто не знаком - это наш Сережа, наш жених... /представляет всем Сергея/ Сегодня - обед, вечером - мальчишник и девишник, завтра - венчание, свадебный поезд, потом - молодые уезжают, но через два дня - наша домашняя премьера. Так что никто никуда не пропадает. Первая репетиция - после обеда. Марина, все готово? - Таисия Павловна всех провожает в столовую, дверь за нею закрывается.
      
      
       Сцена вторая.
      
       Кешка, вновь в царском одеянии, выбегает из столовой. - Кис-кис-кис... /подходит к люку, заглядывает туда и спускается/
       За ним из столовой выбегает Лиза, идет по комнате, смотрит, принюхивается. - Чем это пахнет? Маслом что ли? Дым какой-то...
       Она ищет по залу источник запаха, заглядывыает в люк, идет дальше.
       Выходит Константин Петрович, в одежде Митрополита, которая ему явно непривычна. - Тесно... Странно... Пояс... Будто в колоколе... Одежда для чего? Одиночества, иного бытия? Впрочем, все правильно... /справившись с поясом, идет по залу, как бы повторяя движения роли, останавливаясь в определенных местах/ Вот здесь... Потом вот здесь... Потом сюда... Она здесь, он здесь...
       Выходит Георгий в одежде Друга. Идет мимо Константина Петровича и Лизы, не обращая на них внимания. - Душа, душа, душа, душа.. Она знает о Боге, но человек о душе не знает... Только догадывается. /идет к лестнице, останавливается/ Идти наверх, или попробовать еще сказать о ней, может быть у меня получится все-таки... Хотя... Его слушали пять тысяч, и десять, и двенадцать учеников, а все еще не кончилось... Значит, что-то еще не так... Что-то здесь не на месте... /повторяет тихо, без конца/ Что, что, что, что...
       Входит Андрей, встает на середину, ни на кого не обращая внимания, тоже в черной одежде, но она ему вполне привычна, он не спеша оправляется. - Все очень просто. Очень просто. Пусть тяжело, но на то и силы, чтоб все время помнить о Нем, а зачем еще... Остальное - лишнее, пустое... Все уже есть где-то в середине души... Или сердца?
       Андрей достает из кармана маленькую книжку, что-то читает по ней и тихо повторяет.
       Выходит Шурочка, молча садится в кресло, тоже с книгой, ни на кого не смотрит. Следом за ней Таисия Павловна.
       Таисия Павловна. - Сегодня - солнце, завтра - дождь. Сегодня - сладость, завтра - горечь, и послезавтра - горечь, и потом уж до конца, где-то еще выпадет чуть-чуть и все. Лучше не тратить.
       Она встает позади кресла, в котором сидит Шурочка.
       Выходит Марина в царской одежде.
       Марина идет наверх. - Вся в золоте, вся в сладости, и неге, не пошевелиться, не подвинуться, одна, родиться, быть одинокой, и узнать об одиночестве, спасаться от него в любви, и все-таки бояться старости, когда угаснет золото, и сладость, и сила, и наступит то, чего боишься, и отчего пытаешься закрыться золотым щитом... Желание родить, произвести, умножить, быть не одной, а с кем?.. /пауза/ Прими, пойми и пожалей, помилуй... Помилуй... Хорошо-то как - по-ми-луй...
       Одновременно с ней, Андрей тоже произносит. - Господи, помилуй. /крестится/
       Андрей, услышав, что Марина сказала с ним одновременно - оборачивается, смотрит на нее через плечо, она - на него. Они так и стоят, она - на средине лестницы, он - посреди зала с книжкой в руке, смотрят друг на друга.
       Дверь из столовой окончательно распахивается, оттуда не спеша выходят гости, расходятся по углам зала, стараясь не шуметь и быть как можно незаметнее. Вверху открывается дверь, гости смотрят туда. Из своей комнаты в белом платье выходит Вера, медлено идет вниз.
       Вера. - Иду и не могу идти... Боюсь и тянет... То гибну, то вырастаю... /идет по лестнице мимо Марины, та чуть задерживает ее, поправляет повязанный на шею позолоченный платок, вновь обращается к Андрею/
       Вера, ничего не замечая. - Вижу, как пропадаю, ни света, ни тьмы, ни образов, ни лиц, одно лишь дыханье чье-то, то горячее, а то вдруг его нет... /обходит зал, Таисия Павловна ей кивает, Константин Петрович молча благословляет, Георгий целует руку, Андрей достает из книжки засушенный цветок, подает ей - Вера никого не видит, плавно движется мимо/ Где-то, в каком-то месте, запах древний, старый, который тянет и страшит... Как за стеклом - протянешь руку и порежешься, но где же вход...
       Вера встает лицом к залу, спиной ко всем. В это время открывается дверь из прихожей, входит ангел /Сергей?/.
       Вера. - И на пороге стоит кто-то светлый, ослепительный, как ангел с мечом... И всем, кто направляется туда, преграждает путь и останавливает своим огнем - и тянет и заграждает, и опаляет пламенем всех, кто направляется к Нему по этой дороге, самой короткой, чтобы спрямить... И тянет, и тянет пойти туда, где собираются все в конце концов, в одном горячем дыхании, сладком горячем дыхании...
       Вера оборачивается, медленно приближается к двери, где стоит ангел. В это время занавес начинает опускаться. Она касается его протянутой рукой - вспышка света, занавес.
      
      

    Лето, осень, 1993

      

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Екишев Юрий Анатольевич (komiparabellum@gmail.com)
  • Обновлено: 22/05/2015. 137k. Статистика.
  • Пьеса; сценарий: Драматургия
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.