А.Б. Галкин

Но я люблю - за что, не знаю сам -

Ее степей холодное молчанье,

Ее лесов безбрежных колыханье,

Разливы рек ее, подобные морям...

М.Ю. Лермонтов "Родина".

Загадочная русская душа, непостижимая для западного сознания, совсем не случайно традиционно ассоциируется с необозримым пространством России: с ее бескрайними степями, излучинами рек, бесчисленными лесами и полями, раскинувшимися на все четыре стороны, сколько хватает глаза. Эта бесконечная широта, свобода, вольность русского края - фон, на котором чаще всего разворачиваются сюжеты русской литературы. Узость, замкнутость, стесненность пространства (душные каморки наёмных жилищ, грязные трактирные номера) - обратная сторона русского простора. То и другое нередко определяет русский национальный характер. По слову Ф.М. Достоевского, "широк человек, надо бы сузить" (Митя Карамазов).

Русская литература, как сама жизнь, всеохватна и беспредельна: от мельчайшей частицы бытия - былинки, соринки, тени - до космоса, мироздания, вселенной - вот масштаб русской литературы. Помимо человека, космос, природа, быт - три кита, на которых стоит прекрасное здание русской литературы.

Герои живут в Москве и Петербурге, "киснут" или, наоборот, благоденствуют в провинции - в дворянской усадьбе, в купеческом доме, в ветхой крестьянской избушке. Чиновники и просители толкутся в департаменте, в гражданской палате столичного или губернского города, в судебном присутствии. Придворные ездят во дворец, в министерство. Дворяне отдыхают в театре, танцуют на балах в зале Благородного собрания или частном доме, вроде дома Фамусова или дома Ростовых, критикуют действия правительства в узком кругу камергеров в отставке в московском Английском клубе.

Вместе с тем встречи и столкновения героев случаются в узких городских переулках или на широких улицах, к примеру на Тверской или Невском проспекте, на площадях, на большой дороге, в лесу, в поле, на море, в горах, наконец, в церкви - жилище Бога.

В повести А.С. Пушкина "Метель" из "Повестей Белкина" встреча Марьи Гавриловны и Бурмина происходит именно в церкви во время венчания, когда Судьба расстраивает свадьбу Полины и Владимира, сбившегося с пути и заплутавшего в снежных сугробах, нанесенных неистовствовавшей метелью. Судьба разрушает случайный союз и разводит мнимых влюбленных, для того чтобы в маленькой сельской церкви, вокруг которой бушует стихия, свести Бурмина и Марью Гавриловну и соединить их судьбы в нерушимый союз настоящей любви.

Путь героев русской литературы - путь к подлинному идеалу сквозь метель и хаос бушующей стихии страстей, пороков и заблуждений. Символически это означает путь человека к своему истинному жилищу, когда-то пригрезившемуся ему в сновидениях или мечтах и, наконец, обретенному наяву. Конечно, это путешествие внутрь своей души (наглядный пример - пушкинская Татьяна). Но, может быть, напротив, путь, выбранный героем, - путь вспять, в тупик, побег от себя с целью заглушить муки своей неспокойной совести либо неудовлетворенность жизнью (Онегин, Печорин, Раскольников).

Пушкинский лирический герой-петербуржец бежит из "неволи душных городов" на волю: к морю, к вершинам Кавказских гор; скачет в кибитке по молдавским степям (поэмы Пушкина "Кавказский пленник" и "Цыганы"). От себя и своей любви из Петербурга бежит Печорин, полагая, будто пышные экзотические пейзажи Кавказа избавят его от скуки, а виды горных хребтов, ущелий, водопадов, морских далей внесут мир в его мятущуюся душу. Увы, герои-скитальцы русской литературы обречены вечно блуждать в поисках своей души - этого единственного истинного жилища, как будто навеки потерянного или, кажется, отнятого у них самим Богом.

Особый случай - выдуманное, сконструированное пространство. Самый очевидный пример - необитаемый остров из сказки М.Е. Салтыкова-Щедрина "Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил". Туда писатель помещает двух генералов и мужика. А также его же, Салтыкова-Щедрина, волшебный лес, где сидит медведь на воеводстве, или тихая речная заводь, на дне которой собираются поспорить карась-идеалист и ёрш-скептик о всеобщем рыбном счастье.

Менее очевидны случаи так называемого "авторского" пространства. Имеется в виду тяга писателей к своим, особенным пространствам, которые вновь и вновь повторяются в их произведениях. Это касается как природных пространств, так и интерьеров. Причем часто они перестают быть только таковыми, а превращаются в символические авторские пространства: "вишневый сад" или "степь" у Чехова, каморку-гроб Раскольникова у Достоевского, в диван Обломова у Гончарова, в щедринский провинциальный город, в пушкинский Петербург со зловещей фигурой его хранителя и создателя - "Медного всадника", или в гоголевский Петербург "Невского проспекта", или в Петербург Достоевского с его Сенной площадью, в грибоедовскую Москву, в гоголевский "душевный город", населенный человеческими страстями, или в "лес" А.Н. Островского, где "волки" загрызают "овец" и погружаются во мрак "темного царства", не желая видеть солнечные "лучи", которые этот "лес" временами пронизывают.

А.С. Грибоедов "Горе от ума"

Москва... Как много в этом звуке... А.С. Пушкин "Евгений Онегин" (VII, XXXVI).

Чтоб умный, бодрый наш народ

Географическое пространство русской литературы открывает грибоедовская Москва. Чацкий мчится семьсот верст "по снеговой пустыне" из Петербурга в Москву, чтобы увидеть Софью. Он не останавливается на ночлег, делает около 15 верст в час, в то время как обычным порядком по зимней дороге ямщики едут не больше 10-12 верст. От бешеной езды он не однажды переворачивается вместе с повозкой ("И растерялся весь, и падал сколько раз..."), теряет багаж, который привязывали к возку сзади.

Москва. Вид на город из Кремля (Г.Л.Лори, с оригинала Делабарта, 1799).

Панорама Петербурга, снятая с башни Кунсткамеры (Акварель А.Тозелли 1817-1820). Фрагмент.

Прогулка императора Александра I по окрестностям Петербурга.

Из холодного, мрачного, официального, затянутого в гранит Петербурга Чацкий силою любви стремится в хлебосольную, добродушную, гостеприимную Москву. И что находит? "Лицо святейшей богомолки!.." - Софьи.

в просторных, отнесенных в глубь сада домах Правда, после пожара 1812 года дома стали строить вдоль фронта улицы по одной линии (согласно решению организованной в 1813 году "Комиссии для строений города Москвы"), но непрерывности застройки все равно не получалось, так как заборы, палисадники, флигели вокруг каждого делали дома отдельными единицами (Лотман Ю.М. Роман А.С.Пушкина "Евгений Онегин". Комментарий. Изд.2, Л., 1983, с.67.). Дом Фамусова мог не сгореть во время пожара и, следовательно, сохранил все черты прежней застройки., с пристройками, сараями, складскими помещениями.

Пространство Москвы подобно срезу ствола дерева с его расширяющимися от сердцевины вовне и вширь кольцами. Сердце Москвы - Кремль, и от него естественным образом, точно растет лес, застраивалась Москва - слобода за слободой, кольцо за кольцом. Сначала домишки прижимались к крепостным стенам Кремля, ища за ними защиты, потом, когда москвичи перестали думать об опасности, возникло Бульварное, Садовое кольцо. По кольцу бульваров, как и ныне, гуляли москвичи: Тверской, Страстной, Пречистенский и т.д. Существовал особый тип праздношатающихся москвичей: по словам Чацкого, "трое из бульварных лиц". Кривые улочки и переулки соединяли московские кольца в запутанную сеть улиц, в которой могли заблудиться европейцы и петербуржцы, привыкшие к правильной геометрической застройке.

Рождественский бульвар (С.М. Шухвостов 1840-е г.г. Холст, масло).

Пресненские пруды (О.Ф.Леметр, с оригинала О.Кадоля. 1825. Литография, раскрашенная акварелью).

В отличие от Москвы чопорный, официальный Петербург застраивался Петром I по определенному плану, с немецкой аккуратностью и расчетом: правильные, четкие прямые линии, расходящиеся от центральной улицы - Невского проспекта, по которому то и дело прогуливались Онегин и герои Н.В.Гоголя (Пискарев, Пирогов, Хлестаков, Тряпичкин), которого, наоборот, избегал Раскольников и где редко, из лени, бывал Обломов. Петербург - длинная череда плотно приставленных друг к другу дворцов вдоль Невы, различающихся только цветом.

Дворцовая набережная у Эрмитажного театра (Гуашь с акварелью Г.П. Беггрова, 1820-е гг.)

В Москве, хаотичной, взбалмошной, господствовал усадебный принцип застройки. Каждый хозяин, повторяем, лепил дома, как ему заблагорассудится.

Итак, дом Фамусова, скорее всего, окружен длинным забором, за которым - сад, огород. Думается, когда-то, еще до пожара 1812 года, дом Фамусова отличался большей роскошью и благоустройством. Теперь, после войны 1812 года, на доме, скорее всего, лежит тень надвигающейся бедности. В прошлом родовитый дворянин ныне Фамусов явно живет не по средствам. Вот почему он так заискивает перед "золотым мешком" Скалозубом, желая выдать за него замуж дочь Софью. Бал, который Фамусов устраивает в своем доме, - жалкое подобие столичного бала. Это небольшой семейный праздник "под фортепьяно" (нет даже оркестра), куда съедутся "домашние друзья", по словам Софьи.

Бал у княгини М.Ф. Барятинской (Акварель Г.Г Гагарина. 1830-е г.г.)

То, что Фамусов постепенно разоряется, доказывает также портретная в его доме. Казалось бы, наличие портретной, то есть особой комнаты, где собраны парадные портреты предков, говорит в пользу силы и величия славного дворянского рода Фамусовых. Однако Фамусов проговаривается: "забился там, в портретной". Другими словами, портретная в доме Фамусова - каморка вроде крохотной комнатушки Молчалина.

Дамская мода во Франции (Лист из журнала "Московский телеграф", 1832).

Кузнецкий мост (Литография О. Кадоля)

Дом Фамусова предстает действующим лицом и участником сцен в комедии. Как и полагается жилищу родовитого и в прошлом богатого москвича-дворянина, дом делится на две половины: мужскую и женскую. С утра пораньше Фамусов переходит на женскую половину и пристает к служанке Лизе (так начинается комедия) - та указывает сластолюбивому барину на его седины. Вдруг из комнаты дочери раздается голос Софьи - Фамусов пугается и перебегает от греха обратно на мужскую половину. Чуть позднее Фамусов, опять пришедший на женскую половину, застает рядом с Софьей Молчалина. С какой стати тот забрел рано утром на женскую половину, непонятно:

Что за оказия! Молчалин, ты, брат? (...) Друг. Нельзя ли для прогулок Подальше выбрать закоулок? А ты, сударыня, чуть из постели прыг, С мужчиной! с молодым! - Занятье для девицы!

Торопливые объяснения Софьи только усиливают его подозрительность: Софья Шел в комнату, попал в другую. Фамусов Попал или хотел попасть?

Интерьер синей гостиной в петербургском доме барона А.Ф. Штиглица П.Ф. Соколов, 1841)

Гостиная Олениных (Акварель 1820-е гг.). Семейный портрет (Картина Ф.П.Толстого, 1830).

Уж если спальня дочери выходит прямо в гостиную, а не отнесена в глубь дома, и гостиная - это часть женской половины дома, значит, Фамусова и вправду обеднел. В IV действии, по завершении бала, гости спускаются по большой лестнице со второго этажа парадных комнат, попадают в парадные сени, одеваются и ждут своих карет. К парадной лестнице примыкают антресоли с побочным жильем, а внизу, рядом с передними сенями, слева, - комната Молчалина, "чуланчик", по словам старухи Хлестовой. Справа - швейцарская, куда Чацкий скрылся от назойливости Репетилова и где он ждет кареты. Наконец, выход на крыльцо. В парадных сенях - колонны, за одну из которых прячется Чацкий, подслушивая разговор Молчалина и Лизы, а потом - Софьи и Молчалина. Такой дом требует, что ни говори, немалых забот и средств. Конечно, хотя это и типичный московский особняк-усадьба, все же это дом среднего достатка. Разумеется, его дом не может соперничать с настоящими дворцами московских богачей. Чацкий, примчавшись в Москву к Софье, в пылу радостной суматохи, поминает череду московских знакомых, в числе которых владелец домашнего театра, устроитель маскарадов. В его пышном доме не только зимний сад ("Дом зеленью раскрашен в виде рощи"), но и боскетная комната, стены которой расписаны цветами и деревьями. Боскетная точно живописная оранжерея. Именно в боскетной богач прятал крепостного человека, щелкавшего соловьем во время зимней стужи ("Певец зимой погоды летней"). П.А.Вяземский указывал на театрала Позднякова с его домом на Никитской улице, где даже во время наполеоновского нашествия давались театральные представления и в галерее которого должно было происходить действие ненаписанной трагедии Грибоедова. Впрочем, Грибоедов мог иметь в виду также и страстного любителя хореографии рязанского помещика Ржевского, жившего в Москве в 20-е годы. Разорившийся балетоман, покрывая долги, распродал своих крепостных актрис, которые удивляли Москву красотой и искусством танца. Как с возмущением говорит Чацкий в монологе "А судьи кто?": Но должников не согласил к отсрочке: Амуры и зефиры все Распроданы поодиночке!!! Обстановка московских домов, которые рисует Грибоедов, создавая образы сюжетных и внесценических персонажей, исподволь внушает читателю совсем не очевидную авторскую мысль: Москва - город театральных личин, пышных маскарадов и роскошных пиров, в подкладке которых скрываются призраки нищеты, разорения, неискренности и страха, особенно страха быть разоблаченными, выведенными на чистую воду. Почему Чацкий так раздражает москвичей? Он затеял сбросить "все и всяческие маски", а потому был изгнан со злобой и улюлюканьем "вон, из Москвы". Добродушная, но лицемерная сплетница Москва не выносит нелицеприятных, обидных истин Чацкого. Чтобы маски были сброшены, Грибоедов сталкивает замкнутое пространство фамусовского дома с большим миром. Он раздвигает пространство прежде всего за счет того, что как сюжетные, так и внесценические персонажи привносят с собой свое собственное пространство - необозримое пространство России или за границы. Деловой Молчалин переведен Фамусовым в Москву из захудалой Твери ("И будь не я, коптел бы ты в Твери"). Чацкий лечился в Кисловодске (Лиза: "Лечился, говорят, на кислых он водах"). Наверное, он проехался и по Западной Европе. Софья, пытаясь загладить свой холодный прием, с притворной заботливостью рассказывает Чацкому, будто бы она справлялась у какого-то гостя-моряка о местопребывании Чацкого: "Не повстречал ли где в почтовой вас карете?" Почтовые кареты, или дилижансы, с XVII века перевозили пассажиров и туристов по Западной Европе. В России они начали ходить между Москвой и Петербургом только с 1 декабря 1820 года. Фамусов, застав в финале Софью с Чацким, отсылает ее "к тетке, в глушь, в Саратов".

Противопоставление Москвы и Петербурга, которое красной нитью пройдет потом через всю русскую литературу, Грибоедов тоже обозначает. В Петербурге делают карьеры и состояния, в Москве их проматывают и проживают. Репетилов, ворвавшийся в дом Фамусова ближе к финалу и тут же растянувшийся на пороге, примчался из московского Английского клуба, находившегося тогда на Большой Дмитровке, в доме Муравьева. Если Репетилов не врет, то он владелец дорогого дома в Петербурге, на Фонтанке ("с колоннами, огромный! сколько стоил!"). Этот дом Репетилов выстроил, чтобы, выгодно женившись на дочери метившего в министры барона фон Клоца (в переводе с немецкого - дубина, чурбан), сделать блестящую карьеру чиновника. Он просчитался дважды: Женился наконец на дочери его, Приданого взял - шиш, по службе - ничего.

Фонтанка (Ф.В.Перро, 1840-е гг.) Раз уж карьера не состоялась в Петербурге, Репетилову не остается ничего другого, как развлекаться в Москве. Фамусов, Чацкий, Репетилов - члены московского Английского клуба. Странное сочетание московский Английский клуб, кажется, никому в Москве не режет ухо. В английском клубе много и по-крупному играли, много и сладко ели; старики, члены клуба, когда-то, будучи в Петербурге, занимавшие высокие государственные посты или близкие ко двору, теперь в Москве играют роль "домашней оппозиции": они критикуют и по косточкам разбирают действия правительства, но они так же безопасны и бестолковы, как "вольнолюбивое тайное общество", куда входит болтун Репетилов. Стариков, членов клуба, аттестует Фамусов:

...А придерутся К тому, к сему, а чаще ни к чему, Поспорят, пошумят... и разойдутся! (Ср. Репетилов о "Секретнейшем союзе": "Шумим, братец, шумим".)

В монологи Репетилова также врывается заграничная тема: Германия, Франция, Англия, даже Алеутские острова. Иноязычное, разноплеменное, враждебное пространство стремится вторгнуться и завоевать пространство России. Экспансия чуждых языков и нравов пугает Грибоедова. Он считает своим писательским долгом встать на защиту отечества. В этом смысл большинства монологов Чацкого. Князь Григорий, один из руководителей "Секретнейшего союза", который открыто заседает в Английском клубе в составе 40 человек, так сказать выделившихся из 650 членов клуба в свой особый клуб, - князь Григорий - выкормыш и энергичный пропагандист Англии и ее манер. По-русски он говорит "сквозь зубы", как настоящий англичанин, "так же коротко обстрижен для порядка". Любопытно, что пародийно представленное в монологах Репетилова тайное общество наверняка с гневом осуждало засилье иностранцев у кормила верховной власти - тех самых иноземцев, что заботятся о пополнении собственного кармана, а не об отечестве, которое для них остается враждебной чужбиной. К ним обращены проникнутые патетикой и горечью слова Чацкого в монологе "Французик из Бордо". Французский город Бордо в устах Чацкого становится символом враждебного России пространства. Из символического Бордо в Россию высаживается десант французиков разных мастей, вроде танцовщика Гильоме, "подбитого ветерком" и подвизавшегося в доме Фамусова, как видно учившего танцам Софью, благодаря чему в ней, падкой на все иностранное, осталось мало своего, русского. Она, начитавшаяся сентиментальных любовных французских романов в духе Руссо, постепенно теряет свою самобытную личность, невозможную без национальной физиономии. Софья живет, мыслит и говорит по-французски. Грибоедов настойчиво подчеркивает в ее языке французские конструкции, как бы буквально переведенные на русский: вместо "в довершенье чуда" она говорит "для довершенья чуда" (во французском в этой конструкции используется предлог для - "pour" - "pour completer le prodige") или "вольности ты лишней не бери" - "ne rends par trop de libertй". Трагикомическая деталь, отмеченная Чацким: в 1812 году московские дворяне, так сказать эмигрировавшие в Нижний Новгород во время вступления французов в Москву, приобрели северный нижегородский выговор - на "о", при этом продолжали изъясняться по-французски. Вернувшись в Москву после победы над Наполеоном, они заговорили на гремучей смеси "французского с нижегородским". Высшей похвалой армейским офицерам в устах Скалозуба, не владеющего иностранными языками, становится соображение, что "даже говорят иные по-французски". Интересно, что говорящий только по-русски Скалозуб русского языка все равно не знает: он произносит "опруметью вбежала" вместо "упрометью". Фамусов, навязывая Скалозубу в жены свою дочь Софью под видом восхищения благонравными московскими девицами, не задумываясь, называет их кокетливые ужимки для женихов, когда они жеманно выводят верхние нотки французских романсов, патриотизмом. Он сводится к обожанью мундира: "К военным так и льнут // А потому, что патриотки". Наталья Дмитриевна Горич восторгается своей накидкой "тюрлюрлю атласным", не подозревая, что на парижском жаргоне слово "тюрлюрлю" (то есть ее шаль, купленная в модной французской лавке на Кузнецком мосту) означает, помимо того, девицу легкого поведения, о чем филолог Грибоедов, работая над языком Натальи Дмитриевны, несомненно знал. Даже кичащаяся своей сугубо русской национальной чудаковатостью старуха Хлестова вовсе не равнодушна к французам. Она ласково благодарит Загорецкого ("Спасибо, мой дружок"), как видно намеренно, по ее вкусу подобравшего ей в партнеры по висту француза, "мосье Кока". Скорее всего, именно о ней и о ее слуге-французе со смехом вспоминает служанка Софьи Лиза:

Как молодой француз сбежал у ней из дому. Голубушка! Хотела схоронить Свою досаду, не сумела: Забыла волосы чернить И через три дни поседела.

Ј На полях: Волн неистовых прибоем

Беспрерывно вал морской

С ревом, свистом, визгом, воем

Бьет в утес береговой, -

Но спокойный и надменный,

Дурью волн не обуян,

Неподвижный, неизменный

Мирозданью современный,

Ты стоишь, наш великан!

(Ф.И. Тютчев Отрывок из стихотворения "Море и утес", 1848 г.) В аллегорическом стихотворении "Море и утес" Тютчев отождествлял Россию с могучим утесом (своеобразным "ковчегом спасения" для всей Европы), вокруг которого бушуют волны. Эти волны символизируют потерявшую нравственный стержень Европу, которую захлестнула революция 1848 года во Франции.)

Германия - вот и еще одно враждебное пространство, которое в своей кичливой гордыне тщится научить Россию истинному языку, слову, в то время как дает одну только немоту. Простой народ образовывал слово "немец" от слова "немой", то есть не знающий русского языка, и, между прочим. Этим словом - "немец" - русский народ обозначал всякого иностранца. Грибоедов знал об этом; не случайно в "Черновой тетради" он записал: "Не славяне, а словене, - в противоположность немцам". Иначе сказать, "славяне", согласно оригинальной этимологии Грибоедова, образуются от "слова". Следовательно, их национальный дух раз и навсегда выражается "словом", почти Божественным глаголом, "Логосом". Вот почему Чацкий иронически рисует своего учителя и учителя Софьи - "ментора"-немца, прототипом которого послужил гувернер Грибоедова Иоганн Бернгард Петрозилиус. Немец предстает в колпаке, учительском халате с указующим перстом и в ранней редакции - с "сиянием гуменца" (гуменец - лысинка на маковке головы, как выстриженная тонзура у католических священников). Чацкий с горечью замечает: Как с ранних пор привыкли верить мы, Что нам без немцев нет спасенья! - Фамусов, ловящий в сети жениха Скалозуба, знает, чем Скалозубу потрафить - восторгом перед прусским духом, ведь прусская воинская школа - идеал человеческого существования в понимании Скалозуба. Будущий генерал хотел бы всю жизнь выстроить по артикулу, вогнать в шеренгу и командовать громовым голосом: "Напра-налево!" В ранней редакции комедии Скалозуб прямо заявлял: "Я школы Фридриха". Поэтому елей на его сердце, когда Фамусов сладко повествует о прусском короле Фридрихе-Вильгельме III, отце великой княгини Александры Федоровны, ставшей императрицей во времена царствования Николая I. Фридрих приезжал в Москву 16 (4) июня 1818 года, бывал на балах, обедал целых одиннадцать дней: Его величество король был прусский здесь; Дивился не путем московским он девицам, Их благонравью, а не лицам. Девицы в монологе Фамусова как будто вытянулись перед королем Фридрихом "во фрунте", выстроились в шеренгу по одному. Для дам, их матерей, бунтующих за карточным столом, Фамусов предлагает тоже прусский способ умиротворения: "Скомандовать велите перед фрунтом!" Точно такой же радикальный, германский метод "успокоения" просвещенных шумящих болтунов-прогрессистов предлагает Скалозуб при встрече с Репетиловым: Я князь Григорию и вам Фельдфебеля в вольтеры дам. Он в три шеренги вас построит. А пикните, так мигом успокоит. Наконец, старуха Хрюмина, графиня-бабушка, осколок Екатерининских времен (Екатерина II - немка), говорит по-русски с немецким акцентом, говорит о том, что Чацкий отрекся от православной веры ("Переменил закон"): "Пошел он в пусурманы!" (вместо: басурманы (иноверцы)). В немецком языке "оглушаются" звонкие согласные. Речь графини-бабушки напоминает речь немца Вральмана, кучера Стародума, из комедии Фонвизина "Недоросль": "Три месеса ф Москфе шатался пез мест, кутшер нихте не ната" ("Три месяца в Москве шатался без мест, кучер нигде на надо").

Историческая справка о генерале Ермолове. Портрет императора Александра I.

Пространство России, "наш Север" предстает у Грибоедова (в монологе Чацкого "Французик из Бордо") в двойном свете: в идеальном свете маяка, манящего одинокого путешественника своим теплым домашним огоньком милого московского жилища ("Все что-то видно впереди // Светло, синё, разнообразно") и вместе с тем в холодном, мертвом свете заснувшего на веки веков необозримого пространства России, где ни сочный русский язык, ни сметливый народный ум ничего не могут сделать с немецко-французским государственным деспотизмом: Чацкий Все та же гладь и степь, и пусто, и мертво... Личность в этих мертвых пространствах теряется или погибает. Огонь таланта и мысли энтузиаста Чацкого погашен бескрайними снегами и льдами "снеговой пустыни". Грибоедов писал: "Кто нас уважает, певцов, истинно вдохновенных, в том краю, где достоинство ценится в прямом содержании к числу орденов и крепостных рабов? (...) Мученье быть пламенным мечтателем в краю вечных снегов. Холод до костей проникает, равнодушие к людям с дарованием". Ј На полях: ...в пучинах ледяных,

А.С. Грибоедов в феске (рисунок А.С. Пушкина на отдельном листе, Петербург, май 1831 г. Чернила.). Куда бежит из Москвы Чацкий? Где "оскорбленному есть чувству уголок"? В Европе! Неужели "огонь души" Чацкого - это один лишь "чад и дым", а "дым Отечества", что "сладок и приятен", развеялся, как туман, как мираж в этой "снеговой пустыне" - и не оставил даже следа? Не хотелось бы думать, что прав Ф.М. Достоевский, который был убежден, что Чацкий хочет бежать за границу, потому что "у него только и свету, что в его окошке, у московского хорошего круга - не к народу же он пойдет".

Онегинский Петербург - провинция - Москва, ярмарка невест

Географические рамки романа Пушкина "Евгений Онегин" замкнуты тремя локальными географическими координатами: Петербург, деревня (видимо, ее прототипом послужило село Михайловское, Новгородской губернии) и, наконец, Москва. Точнее, география делает в романе круг, так как действие завершается опять в Петербурге. Исключение, пожалуй, составляет "Путешествие Онегина", но эта глава выведена поэтом из романа, потому о ней скажем особо. Географическое пространство романа открывается дорогой. По ней "в пыли на почтовых" летит Онегин из Петербурга в деревню, где весьма кстати умирает его дядя, который должен оставить почти разорившемуся племяннику немалое наследство. Путь Онегина подобен пути Чацкого. Правда, Онегин мчится не к возлюбленной, а к "больному, полуживому" старику, ухаживание за которым заранее вызывает у Онегина зевоту, скуку и раздражение. Это многообещающее начало внезапно обрывается, и автор внезапно переносит читателя в иное пространство - в Петербург, на брега Невы, "где, может быть, родились вы // Или блистали, мой читатель". Только к концу главы Пушкин, как будто спохватываясь, вспоминает о деревне, куда Онегин все-таки должен доскакать.

Онегинский Петербург - один из центров европейской цивилизации. В Петербург ведут торговые пути из Европы. Продукты цивилизации, начиная с изящных модных безделушек, нужных Онегину для комфорта и самоутверждения, и кончая модными увлечениями, вроде "байронизма", текут в Петербург из Франции, Англии и Германии. Британия, туманный Альбион, поставляет в Петербург вообще и лично в распоряжение Онегина модную стрижку. К началу 1810-х годов Лондон стал законодателем мод, он победил наполеоновский Париж стиля ампир: короткая английская стрижка, как у денди, сменила моду на французскую прическу "а la Titus", когда, в подражание бюстам римского императора Тита, длинные волосы, завитые и поднятые впереди, зачесывались на лоб, а сзади были очень короткими. Ленский, в противоположность Онегину, вывез из немецкого Геттингенского университета "кудри черные до плеч" - прическу вольнодумца, которой, кстати, в юности, отдал дань и сам Пушкин. Из Лондона приехал также и модный сплин, на русской почве ставший просто "русской хандрой". "Демонический" герой поэмы Байрона Чайльд-Гарольд (как и его создатель) явился образцом для подражания, и молодежь петербургского света, вместе с Онегиным разумеется, глядясь в золоченые зеркала петербургских гостиных, принялась дружно примерять на себя чайльд-гарольдовскую маску: "угрюмый, томный" вид, холодную язвительность, разочарованность и скуку: Кто жил и мыслил, тот не может В душе не презирать людей (...) Всё это часто придает Большую прелесть разговору (I, XLVI). Показательно, что, в отличие от поверхностного взгляда Онегина, для автора (поэта и лирического героя романа) Англия связывается одновременно с поэтической музой Байрона, защищавшего свободу Греции, и с Италией, в которой Байрон жил и которую прославил в своих стихах и поэмах. Италия - то самое культурное, историческое и поэтическое, пространство, которое, помимо Байрона, воспевали Данте, Петрарка, Торквато Тассо. Октавы из популярнейшей в Италии поэмы Тассо "Освобожденный Иерусалим" распевали венецианские гондольеры. Венецию Пушкин именует "Брента", по имени реки, рядом с устьем которой расположена Венеция. И эта река, в свою очередь, впадает в Адриатическое море. Италия для поэта - страна поэтов и художников. Она находится под покровительством бога искусств Аполлона: Адриатические волны, О Брента! Нет, увижу вас И, вдохновенья снова полный, Услышу ваш волшебный глас! Он свет для внуков Аполлона, По гордой лире Альбиона Он мне знаком, он мне родной (I, XLIX). Античный Рим Цезаря, Цицерона и Овидия - культурно-исторический фон, постоянно просвечивающий сквозь современное Пушкину пространство России XIX века и поставляющий поэту бесчисленное количество разного рода художественных ассоциаций. Об Италии и Франции мечтал Пушкин, будучи сосланным царем Александром I на Юг. Поэт замышлял побег в Европу морским путем, по Черному морю. Вольная стихия моря должна была выбросить его, как сказочного князя Гвидона, на "пустынный брег" свободной Европы. Побег не состоялся. Пушкин считал себя двойным изгнанником, поскольку его прадеда по материнской линии Абрама Ганнибала восьмилетним ребенком насильно увезли на корабле с берегов родной Африки, а потом из Константинополя вывезли в Петербург в качестве живого подарка Петру I. Тем самым пространство истории "семейным образом", через его предка, вписывалось в культурное авторское пространство и занимало там подобающее место. Далекий от России географический континент - Африка - вдруг обретал для Пушкина черты прежней Родины, оставшейся в его генетической памяти благодаря прадеду. Пушкин, готовя побег из России, намеревался повторить маршрут путешествия Чайльд-Гарольда, только проделав его в противоположном направлении: Придет ли час моей свободы? Пора, пора! - взываю к ней; Брожу над морем, жду погоды, Маню ветрила кораблей (...) Пора покинуть скучный брег Мне неприязненной стихии И средь полуденных зыбей, Под небом Африки моей Вздыхать о сумрачной России (I, L). Так Пушкин сталкивал насыщенное культурно-историческими ассоциациями пространство духовное как непременную принадлежность авторского сознания и модное, но лишенное культурных корней пространство Евгения Онегина: Всегда я рад заметить разность Между Онегиным и мной...(I, LVI)

Автопортрет с Онегиным на берегу Невы (Рисунок А.С. Пушкина в письме к брату Л.С. Пушкину из Михайловского в ноябре 1826 г.)

Английский сплин, впрочем, ничуть не мешает Онегину с немалым аппетитом пожирать во французском ресторане мосье Талона на Невском проспекте английские ростбифы и бифштексы с кровью, как и консервированный (модная новинка) паштет из гусиной печенки, прибывший из французского Страсбурга (нетленный "страсбургский пирог"), изобретение недавних времен наполеоновских войн, так же как мягкий, острый, растекающийся под ножом бельгийский лимбургский сыр, а также доставленные из Франции "ананасы золотые" вместе с экзотическими, неимоверно дорогими грибами, называемыми "трюфли, роскошь юных лет". "Горячий жир котлет" и жирный страсбургский пирог Онегин заливает французским шампанским по меньшей мере трех сортов: "Вдовой Клико", или "Моэтом", или "Аи": Аи любовнице подобен Блестящей, ветреной, живой, И своенравной, и пустой... (IV, XLV) В IV главе романа есть авторское отступление о французских винах. Как и Онегин, их пьет и ценит автор. Однако разговор о винах в устах автора лишь повод для блестящего парадокса, перерастающего в поэтическую метафору неотвратимого бега времени: юность отождествляется с игрой и пеной шампанского ("Его волшебная струя // Рождала глупостей не мало..."), а зрелый возраст сторонится как шалостей молодежи, так и любовной горячки сверкающего на солнце Аи. Вот почему жизненный опыт внутренне сроден "благоразумному Бордо" - красному вину, составленному из смеси темного и зеленого винограда, впрочем не столь крепкому, как шампанские вина: Но ты, Бордо, подобен другу...(IV, XLVI) Если автор одушевляет чуждые культурные географические и исторические пространства, вносит в них свой блеск ума, огонь воображения и широкую образованность, то Онегин просто-напросто механически их присваивает, поскольку для Онегина вся западноевропейская культура - культура потребления. Его петербургский кабинет на две трети магазин модного платья, на треть смесь парфюмерной лавки и парикмахерской. "Духи в граненом хрустале" - продукт французской цивилизации, так же как замысловатый маникюрный набор: Гребенки, пилочки стальные, Прямые ножницы, кривые, И щетки тридцати родов... (I, XXIV) "Панталоны, фрак, жилет" - последний крик англо-французской моды. Панталоны - длинные штаны, которые в 20-е годы во Франции и России сменили короткие штаны (culotte) и чулки до колена. Фрак - английская одежда,- поначалу предназначенный исключительно для верховой езды. Английские денди, имевшие нахальство явиться в салон во фраке, без сомнения, шокировали чопорный и благонамеренный английский свет. Онегин своими туалетами, подобно английским денди, не прочь "подразнить гусей". Вполне возможно, из фатовства Онегин надевал черные фрак и жилет. Тогда лишь немногие отчаянные храбрецы и шалопаи в самом центре моды Париже решались щегольнуть черным траурным фраком. Обыкновенно носили коричневые, зеленые или синие фраки и в дополнение к ним жилеты светлых тонов.

Автопортрет А.С. Пушкина в полный рост, в картузе, с тростью (Карандаш. На полях черновой рукописи романа "Евгений Онегин, январь 1826 год)

Южная Америка для Онегина такая же экзотика, как и Турция. Бывший Царьград, ныне Стамбул, - город, который московские славянофилы (Аксаковы, Киреевские) мечтали возвратить православию, то есть вернуть ему прежнее имя - Константинополь и опять возродить его в качестве столицы Византии, - для Онегина представляет интерес исключительно как место, где выпускают качественные и изящные янтарные трубки, импортируемые в Петербург. Герой с удовольствием их покуривает.

Театральное пространство

Щеголь в дрожках (Литография по рисунку А.О. Орловского, 1820-е г.г.)

Театр - реальное и одновременно духовное пространство, поскольку на сцене созидается искусство комедии, драмы, оперы и балета.

Большой (Каменный) театр в Петербурге (Рисунок неизвестного художника, 1810-е гг.)

Здание петербургского театра во времена Пушкина не совсем похоже на те современные театры, к которым мы привыкли. В тогдашнем театре перед самой сценой стояли ряды кресел, правую сторону которых занимали богатые вельможи. Левая половина кресел для состоятельных либералов. К ним принадлежал в числе прочих и Онегин. За креслами, куда билеты стоили очень дорого, располагался партер, где завзятые театралы за сравнительно небольшую сумму смотрели спектакль стоя. Дамы и семьи занимали ложи ("Ложи блещут..."). Дамы не могли появляться в театре нигде, кроме лож. Раёк - верхняя галерея, где собирался простой народ. Заранее явившись в театр и утомившись ожиданием спектакля, народ хлопками требует начать представление ("В райке нетерпеливо плещут..."). В партер и в кресла, наоборот, нередко приходят в последнюю минуту, ходят по театру, обмениваются приветствиями, раскланиваются со знакомыми ("Партер и кресла, всё кипит...").

Зрительный зал петербургского Большого театра (Гравюра С.Ф. Галактионова по рисунку П.П. Свиньина, 1820-ег.г.)

С другой стороны, Пушкин представляет читателю театральное пространство как явление духовной жизни. На сцене преодолеваются географические границы между странами: русский Катенин переводит трагедии француза Пьера Корнеля. Балетмейстер-француз Карл Дидло создает основы русской хореографии. Ю.Н.Тынянов отметил, что Пушкин в одной "театральной" строфе намеренно сталкивает литературных врагов и идейных противников, как будто подчеркивая, что в свете вечного искусства партийные разногласия и личные амбиции должны быть уничтожены. Драматург XVIII века "переимчивый Княжнин" писал трагедии на русском историческом материале, но при этом заимствовал сюжеты из французских пьес. В.А. Озеров продолжал линию создания русской исторической национальной трагедии. "Колкий Шаховской", напротив, в своих комедиях остро и злободневно отражал отечественную современность, создавая карикатуры на Карамзина, Жуковского - соратников Пушкина по литературному обществу "Арзамас". Те, в свою очередь, публично заявляли, будто "колкий Шаховской" (П.А. Вяземский именовал его "Шутовской") стал виновником смерти драматурга Озерова. Актриса Е.С. Семенова прославилась игрой в трагедиях Озерова. П.А. Катенин включился в литературную борьбу, возвеличивая талант другой трагической актрисы, соперницы Семеновой по репертуару, - А.М. Колосовой. В 1822 году он "обшикал" в театре игру Семеновой, что послужило поводом петербургскому губернатору М.А. Милорадовичу выслать Катенина из Петербурга в его Костромскую губернию. Пушкин их всех объединяет в едином пространстве театральной сцены, потому что в истории театра значение каждого из них велико, и все они сыграли свою историческую роль в деле формирования русского театра.

Волшебный край! там в стары годы,

П.А. Катенин Неизвестный художник. В.А. Озеров (И. Ромбауэр, 1807 (?)).

Семенова в роли Клитемнестры в трагедии "Ифигинея в Авлиде" Ж. Расина (В.А. Тропинин с гравюры Н.И. Уткина по оригиналу О.А. Кипренского, 1815-1816). Е.С. Семенова, А.М. Колосова, А.Д. Каратыгина, М.И. Валберхова (рисунки А.С. Пушкина в черновой рукописи поэмы "Руслан и Людмила" 1817-1818).

Пространственный интерьер, сопровождающий образ Татьяны, органично вписан в природную среду . Это русская дворянская усадьба с садом ("И в сад идет она грустить" (III, XVI)), балконом. С балкона помещичьего дома перед Татьяной открывается широкая панорама полей, лесов и, может быть, излучина реки. ("Она любила на балконе // Предупреждать зари восход... (II, XXVIII)) Скорее всего, Татьяна живет в типичном деревенском помещичьем доме. В подобный дом Фамусов в гневе собирался отправить свою дочь Софью - "к тетке, в глушь, в Саратов". Одноэтажный фасад такого дома с парадными комнатами и гостиной разделялся коридором, по другую сторону которого располагались жилые помещения, в том числе девичья и детские. Они имели низкие потолки в отличие от парадных комнат с высокими потолками, что позволяло сделать жилую половину дома двухэтажной. Татьяна и Ольга, судя по всему, жили в детских. Раннее утро Татьяна встречала на балконе, бывшем в ее комнате. В Москве, куда она приезжает на ярмарку невест, ей не хватает широты и простора родной деревни: Садится Таня у окна. Редеет сумрак; но она Своих полей не различает: Пред нею незнакомый двор, Конюшня, кухня и забор (VII, XLIII). К парадному крыльцу дома Лариных наверняка вела липовая аллея. Через фасадное окно парадной комнаты Татьяна видит, как по аллее к дому подъезжает Онегин, прочитавший ее любовное письмо. Она метнулась в дверь, ведущую в коридор, отделяющий парадную половину от жилой, и бросилась в сад через черный ход, проделанный на стороне, противоположной фасаду.

Дом дяди Онегина, где поселился после его смерти племянник, по своей архитектуре мало чем отличался от дома Лариных. Татьяна, посетившая дом Онегина, конечно при "серебристом свете" луны (луна сопутствует образу Татьяны), после внезапного отъезда героя, причиной которого была смерть Ленского на дуэли, - проходит через залу, где стоит бильярдный стол. На нем она видит забытый кий. На "смятом канапе" (диване) лежит манежный хлыстик для верховой езды. Вспомним, что у Онегина, избегавшего соседей-помещиков, всегда наготове стояла лошадь, привязанная к заднему крыльцу; он прыгал на нее и уезжал в поля, как только узнавал о приезде непрошеных гостей, скучных и утомительных провинциалов. Дальше Татьяна идет в гостиную: Онегин сиживал в ней у камина один или обедал с Ленским. Вот, наконец, и барский кабинет. Согласно объяснению ключницы Анисьи, Здесь почивал он, кофей кушал, Приказчика доклады слушал И книжку поутру читал... (VII, XVIII) Впрочем, дом дяди Онегина до сих пор несет отпечаток прежней роскоши середины XVIII века, ко времени, когда в доме поселился Онегин, безнадежно устаревшей. В гостиной дяди штофные обои (то есть из шелковой материи; штофом обивались стены) вышли из моды уже к моменту революции во Франции (1789-1794). "Два шкафа, стол, диван пуховый" - типичная меблировка комнат провинциального помещика. "Печи в пестрых изразцах" также позавчерашний день. "Диван пуховой" - предмет роскоши 1770-х годов. "Царей портреты на стенах" свидетельствуют о дядиной благонамеренности и верноподданнических чувствах. (Вряд ли Онегин, настроенный не слишком лояльно к режиму, потрудился приказать снять портреты государей.) В прижизненных изданиях Пушкин для цензуры дал другой вариант этого места: "Портреты дедов на стенах", что тоже типично. Мать Лариной, по крайней мере в первые годы своего замужества, возможно, следила за модой, поэтому, скорее всего, стены дома Лариных не обиты штофом, а покрашены, согласно моде начала XIX века, например желтой охрой. После побега Онегина из деревни от него осталось очень немногое. В бывшее дядино пространство Онегин вносит очень малую толику: взятые им из прежней петербургской жизни и типичные для модного петербургского аристократа "лорда Байрона портрет" и чугунную статуэтку Наполеона Под шляпой с пасмурным челом, С руками, сжатыми крестом (VII, XIX). Два кумира эпохи, два идеологических символа девятнадцатого века, предваряют знакомство Татьяны с книжной душой Онегина. Под окном "модной кельи" Онегина навалена "груда книг". Ее Татьяна прочитает.

Путешествие Онегина

В странствиях Онегин, как позднее лермонтовский Печорин, надеется заглушить голос совести. "Охота к перемене мест" - надежда, что можно убежать от себя и воспоминаний. Онегин из Москвы едет в Нижний Новогород, где посещает Макарьевскую ярмарку, в предместье Нижнего Новгорода. Там он вполне мог встретить гоголевского Ноздрёва, который целых две недели, запершись, безвылазно подбирал краплёную карточную колоду: Игрок привез свои колоды И горсть услужливых костей ("Путешествие Онегина"). Онегин едет в Астрахань, потом в Казань, посещает берега Терека, видит Кавказские горы, Грузию ("брега Арагвы и Куры"). На Кавказе он, вероятно, становится свидетелем военных действий русских войск против чеченцев, черкесов, ингушей. Вслед за Чацким пребывает на кавказские минеральные воды, любуется горами Бештау и Машуком. В тех же местах окажется и лермонтовский Печорин (см. ниже). Наконец, Онегин едет в Крым (Тавриду), через три года после автора посещает Бахчисарай, в то время как сам автор пребывает в "Одессе пыльной" - в ссылке.

Путешествие Татьяны: Москва - духовная родина

Духовный путь Татьяны, созревающей и становящейся личностью, завершается реальным путешествием в пространстве: она едет в Москву, на ярмарку невест, после чего в Петербург - уже в статусе княгини и замужней дамы. Татьяна проделывает путь, обратный пути Онегина. Его географический путь замкнут в кольцо: из Петербурга он едет в деревню, а потом кружным путем ("Путешествие Онегина") возвращается в Петербург. Впрочем, если Онегин, отвергнутый Татьяной, опять, как и в начале романа, оказывается на перепутье, то географический путь Татьяны фиксирует верстовыми столбами, лентой дороги, городами, избами и людьми уже пройденное ею необозримое духовное пространство. Татьяну везут от Петровского замка на окраине Москвы, через Тверскую заставу, по Тверской-Ямской, Триумфальной площади, Тверской улице, мимо Страстного монастыря, по Камергерскому переулку, через Большую Дмитровку, по Кузнецкому мосту и Мясницкую к Харитоньевскому переулку (по адресу церковного прихода). Татьяну сопровождает сам автор, москвич, любящий этот город не только потому, что он в нем родился, но и потому, что он горд славой Москвы, победившей Наполеона. В Москве "русскую душой" Татьяну ждет триумф, а статуэтка завоевателя, кумира Онегина, скрестившего руки на груди в его кабинете, дерзнувшего в своем эгоизме поглотить Русь, как будто бы еще раз гибнет в огне московского пожара. Духовный путь Татьяны лежит через русские истоки, культурные и исторические, в формальное место ее пребывания - в официальный Петербург, где живет и служит муж-генерал. Путь "страдающего эгоиста" Онегина - путь без пути: герой остается там, откуда явился. Его жизненные итоги сродни финалу судьбы Наполеона - повергнутого завоевателя на острове Святой Елены, одинокого, брошенного, потерявшего все то, чем он хотел владеть.

Но вот уж близко. Перед ними

Уж белокаменной Москвы,

Как жар, крестами золотыми

Горят старинные главы.

Ах, братцы! как я был доволен,

Когда церквей и колоколен

Садов, чертогов полукруг

Открылся предо мною вдруг!

Как часто в горестной разлуке,

В моей блуждающей судьбе,

Москва, я думал о тебе!

Москва... как много в этом звуке

Для сердца русского слилось!

Как много в нем отозвалось! (VII, XXXVI)

Вот, окружен своей дубравой,

Петровский замок. Мрачно он

Недавнею гордится славой.

Напрасно ждал Наполеон,

Последним счастьем упоенный,

Москвы коленопреклоненной

С ключами старого Кремля:

Нет, не пошла Москва моя

К нему с повинной головою.

Не праздник, не приемный дар,

Она готовила пожар

Нетерпеливому герою.

Отселе, в думу погружен,

Глядел на грозный пламень он (VII, XXXVII).

Прощай, свидетель падшей славы,

Петровский замок. Ну! не стой,

Пошел! Уже столпы заставы

Белеют; вот уж по Тверской

Возок несется чрез ухабы.

Мелькают мимо бутки, бабы,

Мальчишки, лавки, фонари,

Дворцы, сады, монастыри,

Бухарцы, сани, огороды,

Купцы, лачужки, мужики,

Бульвары, башни, казаки,

Аптеки, магазины моды,

Балконы, львы на воротах

И стаи галок на крестах (VII, XXXVIII).

М.Ю. Лермонтов "Герой нашего времени"

Тебе, Кавказ, суровый царь земли...

"Нет женского взора, которого бы я не забыл при виде кудрявых гор, озаренных южным солнцем, при виде голубого неба или внимая шуму потока, падающего с утеса на утес".

М.Ю. Лермонтов "Герой нашего времени"

Пространство дороги

"Герой нашего времени" М.Ю. Лермонтова традиционно начинается с дороги. Повествователь, молодой офицер, ровесник Печорина, едет из Тифлиса, столицы Грузии (ныне Тбилиси) во Владикавказ по Военно-Грузинской дороге. Она пересекает Кавказский хребет по долинам Терека, бегущего с ледников Казбека, и Арагвы, текущей с Казбека на юг. После того как Грузия, Армения и Азербайджан вошли в состав Российской империи в первое тридцатилетие XIX века, Военно-Грузинская дорога протяженностью в 201,75 версты соединяла Россию с Кавказом. Этот путь был открыт русским правительством с 1799 года. Ј На полях: рисунок Лермонтова, изображающий Тифлис. Офицер-рассказчик в повести "Бэла" преодолевает самую трудную и опасную часть пути между станциями Пассанаур, Койшаур и Коби. Офицер едет "на перекладных", то есть казенных почтовых лошадях, которые перепрягались, сменялись на почтовых станциях. Как и Печорин, офицер, скорее всего, двигается "с подорожной по казенной надобности", платит "прогоны" за каждую лошадь и версту в зависимости от тракта. Автор встречается по дороге с Максимом Максимычем, по званию штабс-капитаном (согласно иерархии чинов, соответствует 10 классу). Это означает, что Максим Максимыч имеет право требовать на станциях три лошади.

Кроме казенных почтовых станций, на Военно-Грузинской дороге попадались частные духаны - харчевни, в которых на ночлег собирались оказавшиеся в дороге горцы: грузины, черкесы чеченцы, осетины и др. Повествователь замечает возле духана, разместившегося у подошвы Койшаурской горы, караван верблюдов, что являлось свидетельством прямой караванной торговли России с Персией в первой трети XIX века, после захвата русской армией Закавказья.

Повествователь поэтически рисует горный пейзаж: Койшаурскую долину, реку Арагву и безымянную речку. Живописная, богатая растительностью Койшаурская долина является верхней частью долины Арагвы, левого притока Куры, которая берет начало в Гудовском ущелье под перевалом Военно-Грузинской дороги. Раньше повествователя (так же как и Лермонтова, бывавшего здесь) по этой дороге в обратном направлении проехали Пушкин и Грибоедов. На зимний перевал Койшаурской горы пустую тележку офицера-повествователя тянут шесть быков (осетин тащит чемодан автора на плечах), а тележку Максима Максимыча, нагруженную до самого верха, легко везут всего лишь четыре быка. Нищих осетинов-проводников, требующих у офицера на водку, Максим Максимыч именует "ужасными бестиями" и отгоняет грозным окриком.

Ј На полях:

отрывок из романа Лермонтова: "Уж солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в Койшаурскую долину. Осетин-извозчик неутомимо погонял лошадей, чтоб успеть до ночи взобраться на Койшаурскую гору, и во все горло распевал песни. Славное место эта долина! Со всех сторон горы неприступные, красноватые скалы, обвешанные зеленым плющом и увенчанные купами чинар, желтые обрывы, исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой безыменной речкой, шумно вырывающейся из черного, полного мглою ущелья, тянется серебряною нитью и сверкает, как змея своею чешуею".

отрывок из "Путешествия в Арзрум" Пушкина: "С высоты Гуд-горы открывается Кайшаурская долина с ее обитаемыми скалами, с ее садами, с ее светлой Арагвой, извивающейся, как серебряная лента, - и все это в уменьшенном виде, на дне трехверстной пропасти, по которой идет опасная дорога".

Максим Максимыч едет в Ставрополь, в одну из десяти крепостей Азовско-Моздокской укрепленной линии, созданной для охраны южных границ России на Северном Кавказе. В Ставрополе находился Штаб войск Кавказской линии и Черномории. Через Ставрополь проходил главный почтовый тракт, связывавший Кавказ с Москвой и Петербургом. Максим Максимыч служил на Линии еще до приезда на Кавказ генерала А.П. Ермолова. "Линия", или, точнее, "Кавказская кордонная линия", тянулась от Черного моря до Каспийского, сначала вверх по правому берегу Кубани, потом по суше и, наконец, по левым берегам рек Малки и Терека. По линии была проложена большая почтовая дорога, почти круглый год безопасная. На противолежащих берегах русские, путешествующие без прикрытия, подвергались серьезной опасности быть взятыми в плен горцами или убитыми.

На полях: По всей Линии стояли сторожевые вышки с русскими казаками, которые перекликались с товарищами на других вышках. Товарищ Лермонтова по полку М.И. Цейдлер так описывает сторожевые вышки: "...на высоких столбах сторожки, открытые со всех сторон, с небольшими камышовыми или соломенными крышами в защиту сторожевому казаку от солнца или дождя. Тут же сделан маяк; это высокий шест, обвитый осмоленною соломой (...) С возвышения сторожевому казаку видна вся местность на далекое расстояние, а внизу, у поста, два или три казака держат в поводу коней, и по первому выстрелу зажигается маяк и сигнал тревоги передается быстро на далекое расстояние. Верховой казак в то же время летит к ближайшему посту, сообщая, в чем дело: замечена ли переправившаяся партия черкесов, или угнан у станичников скот" (М. И. Цейдлер. На Кавказе в 30-х годах. -"Русский вестник", 1838, кн. 9, стр. 131).

В повести "Княжна Мери" Печорин в полном одиночестве скачет на своей горячей лошади Черкесе "по высокой траве, против пустынного ветра" по степи в окрестностях Пятигорска, рискуя подвергнуться нападению черкесов. Правда, вылазки горцев стали редкими, так как, кроме вышек, на возвышенностях вокруг Пятигорска были выставлены пикеты с часовыми, которые, как и казаки, по ночам перекликались друг с другом ("Оклики часовых перемежались с шумом горячих ключей..."). Печорин одет в черкесскую одежду - это своего рода кавказский "дендизм", в ней "он больше похож на кабардинца, чем многие кабардинцы": мохнатая меховая баранья шапка, темно-бурая черкеска из верблюжьего сукна - род свободного полукафтана без воротника, открытый на груди, под черкеской шелковый белый бешмет, обшитый галунами, на ноге щегольские сафьянные цветные сапожки - черевики, поверх которых на панталоны надеты суконные ноговицы выше колена, тоже расшитые узорчатыми галунами, за спиной - винтовка в чехле из войлока, за поясом - огромный кинжал ("Я совершенный денди: ни одного галуна лишнего..."). Вот почему казаки, "зевающие на вышках", принимают Печорина за черкеса.

Ј На полях: Однажды Лермонтову пришлось кинжалом отбиваться от трех горцев, преследовавших его около озера между Пятигорском и Георгиевским укреплением. Конь Лермонтова оказался выносливым и Лермонтов ушел от преследователей (П.А. Висковатый М.Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество. М., 1891, с.342-343).

Во время военных экспедиций Лермонтов гарцевал "на белом, как снег, коне, на котором, молодецки заломив белую холщовую шапку, бросался на чеченские завалы" (П.А. Висковатый М. Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество. М., 1891, стр. 344). П. К. Мартьянов со слов В И. Чилаева и Н. И. Раевского записал, что летом 1841 года в Пятигорске "иногда по утрам Лермонтов уезжал на своем лихом "Черкесе" за город, уезжал рано и большей частью вдруг, не предуведомив заблаговременно никого: встанет, велит оседлать лошадь и умчится один. Он любил бешеную скачку и предавался ей на воле с какой-то необузданностью. Ничто не доставляло ему большего удовольствия, как головоломная джигитовка по необозримой степи, где он, забывая весь мир, носился как ветер, перескакивая с ловкостью горца через встречавшиеся на пути рвы, канавы и плетни. Но при этом им руководила не одна только любительская страсть к езде, он хотел выработать из себя лихого наездника-джигита, в чем неоспоримо и преуспел, так как все товарищи его, кавалеристы, знатоки верховой езды, признавали и высоко ценили в нем столь необходимые, по тогдашнему времени, качества бесстрашного, лихого и неутомимого ездока-джигита" (П.К. Мартьянов Дела и люди века. Спб., 1893, т. II, с.45). Военно-Грузинская дорога, по которой путешествует повествователь, проходит через Гуд-гору. Гуд-гора отделяется от Крестовой горы небольшой долиной, под именем Чертовой. По краям дороги путешественника подстерегают обрывы, так что лошадь или человек запросто могут упасть в пропасть. С горных вершин Гуд-горы и Крестовой нередко спускаются ледники, бывающие причиной обвалов. Вот почему автор и Максим Максимыч пережидают непогоду в осетинской сакле (Гуд-гора курится, задувает сырой, холодный ветер, начинается мелкий дождь, потом валит снег). Повествователь, созерцая Кавказские горы, вспоминает захолустные провинциальные русские города: "Саратов, Тамбов и прочие "милые" места...". В глушь, в Саратов, отправляет Фамусов свою дочь Софью после скандала. Тамбов - глубокое захолустье, где происходит действие лермонтовской поэмы "Тамбовская казначейша". Сам повествователь, подобно Печорину и Лермонтову, судя по всему, тоже изгнанник из северного Петербурга, он чувствует себя чужаком в этой экзотической стране с роскошными величественными пейзажами. Метель напоминает автору далекую Россию с ее необозримыми равнинами и степями. Метель он тоже называет изгнанницей: "И ты, изгнанница, - думал я, - плачешь о своих широких раздольных степях!.."

Горы и горцы

Русского читателя Лермонтов вводит в незнакомое пространство - в среду обитания горских народов. В горах живут осетины, кумыки (в тексте они называются "татары", то есть исповедующие мусульманство), кабардинцы, черкесы, адыгейцы, чеченцы и ингуши. Бедная осетинская сакля, куда попадают автор и Максим Максимыч, согласно комментариям В.А. Мануйлова, представляла дом без сеней, без двора, без изгороди; главную часть осетинской сакли составляла большая общая комната, кухня и столовая вместе. Целый день в ней происходила стряпня, сначала ели старшие, затем - младшие. Посреди комнаты обычно находился очаг, над которым на цепи висел медный или чугунный котел. Железная цепь, прикрепленная к потолку у дымового отверстия, - самый священный предмет в доме: прикоснувшийся к цепи очага становился близким семье; кража цепи из дому считалась величайшей обидой для дома и требовала кровной мести.

Действие "Бэлы" происходит в крепости у местечка Каменный Брод. Это укрепление на реке Аксай, на границе с Чечней. Недалеко течет Терек, одна из самых крупных рек Северного Кавказа. По берегу этой реки длиной около 600 километров не раз ездил Лермонтов до Кизляра в 1837 году во время первой ссылки и еще раньше с бабушкой Е.А. Арсеньевой, возившей болезненного внука на Кавказ для оздоровления. Крепость Каменный Брод находилась во враждебном окружении. Горские народы считали русских солдат и офицеров завоевателями их исконных земель. Максим Максимыч говорит повествователю: "Вот, батюшка, надоели нам эти головорезы; нынче, слава богу, смирнее; а бывало, на сто шагов отойдешь за вал, уже где-нибудь косматый дьявол сидит и караулит: чуть зазевался, того и гляди - либо аркан на шее, либо пуля в затылке. А молодцы!.."

Максим Максимыч и Печорин попадают на свадьбу старшей дочери черкесского князя, кунака Максима Максимыча. Кунак означает по-тюркски друг, приятель. Куначество - обычай, связывающий кунаков обязательством взаимной дружбы, помощи, гостеприимства. Кунацкая, где пребывают русские гости, - это своего рода кавказская гостиная, отдельная сакля для гостей. В ней проводят время или живут мужчины. Они сидят на камышовых циновках, на коврах, подушках или тюфяках, омывают руки в тазу, куда наливают воду из медного кувшина. Бэла, ее сестра и отец, скорее всего, не черкесы (это только обобщенное название горских народов), а кумыки, так как черкесы обитали в западной части Северного Кавказа, на левом берегу Кубани, действие же повести "Бэла" происходит в укреплении Каменный брод, на Кумыкской плоскости, на самой границе с Чечней и в непосредственной близости к чеченским аулам. У чеченцев княжеских родов не было, а Бэла гордо говорит: "...я - княжеская дочь". Равнина, где находилась крепость Максима Максимыча, исконно принадлежала землям кумыкских князей. Кумыки с XVI века были экономически и дипломатически связаны с Россией, а в XIX веке кумыкские князья находились под контролем русской военной администрации.

Лермонтов точен в изложении этнографических деталей и местных обычаев. На кумыкской свадьбе, которая происходила в доме невесты, была обязательна джигитовка (всадники на быстро скачущей лошади показывают чудеса акробатики и ловкости): "...какой-нибудь оборвыш, засаленный, на скверной, хромой лошаденке, ломается, паясничает, смешит честную компанию...", а также свадебные игры: "Девки и молодые ребята, - рассказывает Максим Максимыч, - становятся в две шеренги, одна против другой, хлопают в ладоши и поют. Вот выходит одна девка и один мужчина на середину и начинают говорить друг другу стихи нараспев, что попало, а остальные подхватывают хором". Свадебная песня-игра, суть которой - обмен комплиментами между девушкой и молодым человеком, называлась сарын и была характерна для кумыкской свадьбы. Кумыкская девушка не имела права говорить с посторонним мужчиной, исключение составляла свадьба. Бэла, согласно традициям горцев, приветствует дорогого гостя Печорина. Одновременно, пользуясь ситуацией особенной свободы свадебного торжества, она находит возможность сказать о своих чувствах к молодому русскому офицеру, вовлекая и его в импровизированную игру комплиментами - сарын. Казбич, влюбленный в Бэлу, - чеченец. Чечня до 1840 года занимала пространство: на западе - от реки Фортанга до укрепления Ачхоевского и через Казах-Кичу до станицы Стодеревской; на севере - по реке Терек до впадения притока реки Сунжи; на востоке - Кочкалыковский хребет, потом от Герзель-аула до крепости Внезапной и верховья реки Акташ; на юге - Андийский хребет до реки Шаро-Аргуна и Черных гор до истоков реки Фортанги. О Казбиче Максим Максимыч говорит, что он "...не то, чтоб мирнoй, не то, чтоб не мирнoй". Мирные аулы Чечни, то есть лояльные к русскому правительству и заключившие с ними мирный договор, мало чем отличались от немирных. Мирные на словах могли сделаться немирными на деле. В 1840 году Чечня присоединилась к Шамилю и стала воевать с Россией. Лермонтов в составе Тенгинского пехотного полка с отрядом генерала А.В. Галафеева дважды участвовал в походе против Чечни, выходя из крепости Грозная.

Казбич, по словам Максима Максимыча, "любит таскаться за Кубань с абреками..." За Кубань бежали кабардинцы, поклявшиеся мстить русским, которые завоевали их земли. Отныне они становились абреками - мстителями, разбойниками, цель которых - набеги на русских и захват добычи или пленных.

Казбич гордится своей лошадью Карагёзом. Такой лошади, по его словам, "в целой Кабарде не найдешь". Большая и Малая Кабарда, славившаяся своим коневодством, расположена в предгорьях и степях центральной части северных склонов главного Кавказского хребта в бассейне Терека по рекам Малке, Баксану, Чегему, Череку.

Печорин, добивавшийся любви Бэлы, посылает нарочного за подарками для гордой черкешенки в Кизляр - неказистый городок саманных саклей, турлучных хижин с плоскими камышовыми или глиняными крышами, стоявший на левом берегу реки Старый Терек, в пятидесяти верстах от Каспийского моря, известный торговый пункт, через который шли товары в Баку, Грузию, Персию и даже Индию. Город населяли грузины, армяне, кумыки, ногайцы, черкесы, казанские татары, персияне, русские. В городе было три рынка: русский, армянский и татарский. Кизляр окружали многочисленные болота, в которых гнездились тучи малярийных комаров. Лермонтов побывал в Кизляре в 1837, а может быть, и в 1840 году, во время второй ссылки на Кавказ. Когда Печорин признается Максиму Максимычу в своей исповеди, что разлюбил Бэлу, жалуясь на свой "несчастный характер", он с грустью замечает: "...мне осталось одно средство: путешествовать. Как только будет можно, отправлюсь, - только не в Европу, избави боже! - поеду в Америку, в Аравию, в Индию,- авось где-нибудь умру на дороге!" Действительно, он умирает по дороге из Персии, где раньше нашел могилу Грибоедов, растерзанный враждебной толпой в русском посольстве в Тегеране.

На полях: Лермонтов писал С.А. Раевскому: "Я уже составлял планы ехать в Персию и проч., теперь остается только проситься в экспедицию в Хиву с Перовским".

Максим Максимыч, по простоте душевной и в согласии с русской привычкой искать виновных за границей России, чтобы хоть как-то объяснить загадку характера Печорина, спрашивает у автора: "А все, чай, французы ввели моду скучать?" И получает ответ: "Нет, англичане". Тогда Максим Максимыч с облегчением находит устраивающий его ответ: "... да ведь они всегда были отъявленные пьяницы!" Автор, слыша мнение Максима Максимыча, как будто припоминает чуть провинциальную и наивную грибоедовскую Москву (об Англии и тогдашнем кумире двух столиц Байроне толковали в Английском клубе, откуда приехал Репетилов): "Я невольно вспомнил об одной московской барыне, которая утверждала, что Байрон был больше ничего как пьяница". Герои другой повести Лермонтова из дневника Печорина княжна Мери и ее мать княгиня Лиговская приехали лечиться на Воды из Москвы. Княжна Мери читает Байрона по-английски. Доктор Вернер, который их лечит, одно время тоже имел медицинскую практику в Москве (повесть "Княжна Мери").

В повести "Максим Максимыч" центральный образ, связывающий всех действующих лиц, опять дорога. Повествователь и Максим Максимыч, двигающиеся с юга, из Тифлиса, на север, во Владикавказ, спускаются к подошве Крестовой горы, чтобы достигнуть деревни и почтовой станции Коби; за ней, у подножия горы Казбек, находится почтовая станция Казбек: "Расставшись с Максимом Максимычем, я живо проскакал Теркское и Дарьяльское ущелья, завтракал в Казбеке, чай пил в Ларсе, а к ужину поспел в Владикавказ". Встретившись утром с Максимом Максимычем, автор, проехав от Коби за день 85 верст, ужинает во Владикавказе. Это по тем временам почти фантастическая быстрота передвижения. Сказочную скорость авторского вояжа прерывает вполне прозаическая причина: в Екатериноград, станицу при впадении Малки в Терек, где была паромная переправа и куда автор ехал, нет оказии. Пушкин в "Путешествии в Арзрум" объяснял, что такое "оказия": "С Екатеринограда начинается военная Грузинская дорога; почтовый тракт прекращается. Нанимают лошадей до Владикавказа. Дается конвой казачий и пехотный и одна пушка. Почта отправляется два раза в неделю, и приезжие к ней присоединяются: это называется оказия". Дорога шла через земли кабардинцев, часто нападавших на русских проезжающих.

Целый день автор скучает в гостинице Владикавказа, где "некому велеть зажарить фазана и сварить щей, ибо три инвалида, которым она поручена, так глупы или так пьяны, что от них никакого толка нельзя добиться". Наутро приезжает Максим Максимыч, а к вечеру во двор гостиницы (почти как бричка Чичикова в гоголевских "Мертвых душах") въезжает щегольская венская коляска Печорина, сопровождаемая его избалованным слугой ухарского вида - "нечто вроде русского Фигаро". На следующее утро Печорин, прощаясь, протягивает руку Максиму Максимычу и отправляется в Персию, отказавшись отведать с Максимом Максимычем двух фазанов, распить за обедом бутылку кахетинского и порассказать старому приятелю о своем "житье в Петербурге" после отставки.

Море как враждебное пространство

Журнал Печорина пестрит разнообразными географическими достопримечательностями Кавказа: Тамань ("Тамань"), Пятигорск, Кисловодск, Ессентуки ("Княжна Мери"), станица Червленая ("Фаталист").

Знаменитое начало лермонтовской повести: "Тамань - самый скверный городишко из всех приморских городов России. Я там чуть-чуть не умер с голода, да еще вдобавок меня хотели утопить".

Тамань расположена на крайней западной оконечности Кавказа, у восточной Таманской бухты Керченского пролива, отделяющего Кавказ от Крыма. Тамань входила в черту военной черноморской береговой линии: близ Тамани находилась небольшая крепость. Из Тамани шел почтовый тракт (210 верст) на Екатеринодар, оттуда на Ставрополь. Печорин на корабле, как и Лермонтов в сентябре 1837 года, должен плыть в Геленджик, военное укрепление южнее Анапы (повесть автобиографична).

Ј На полях:

"В 1838 году Тамань была небольшим, невзрачным городишком, который состоял из одноэтажных домиков, крытых тростником; несколько улиц обнесены были плетневыми заборами и каменными оградами. Кое-где устроены были, палисадники и виднелась зелень. На улицах тихо и никакой жизни,

Мне отвели с трудом квартиру, или, лучше сказать, мазанку, на высоком утесистом берегу, выходящем к морю мысом.

(...) по всей вероятности, мне суждено было жить в том же домике, где жил и он (Лермонтов. - А.Г.); тот же слепой мальчик и загадочный татарин послужили сюжетом к его повести. Мне даже помнится, что когда я, возвратись, рассказывал в кругу товарищей о моем увлечении соседкою, то Лермонтов пером начертил на клочке бумаги скалистый берег и домик, о котором я вел речь" (М.И. Цейдлер На Кавказе в 30-х годах. - "Русский вестник", 1888, Љ 9, с. 135, 138-139).

По Лермонтову, это Богом забытое место. Поэт описывает Тамань после чудовищного урагана, обрушившегося на город в 1834 году и ставшего причиной его запустения. Печорин, не спавший три ночи, примчавшийся "по казенной надобности" на перекладной тележке, запряженной усталой тройкой, останавливается "у ворот единственного каменного дома" и требует казенную квартиру. Десятник водит Печорина по городу. Все квартиры заняты. Печорин уже согласен, чтобы его отвели "хоть к чёрту, только к месту". Начало повести похоже на начало "Евгения Онегина", где герой тоже поминает чёрта, который сделал бы благое дело, утащив к себе, в преисподнюю, больного дядю Онегина. Десятник предупреждает Печорина: "... там нечисто". Печорин и вправду как будто бы побывал в гостях у чёрта и его бабушки, глухой старухи-ведьмы, в избушке без икон (вспомним сказочную избушку Бабы-Яги на курьих ножках) с разбитыми стеклами, по стенам которой гуляет морской ветер. А юная прекрасная ведьма чуть не утопила Печорина в море. Море, описанное в дневнике Печорина, - враждебная стихия. Море злобно разбивается в брызги и пену о прибрежные валуны, освещается неверным светом изменчивой луны, на которую набегают тучи, одевается густым туманом. Ундина, фея воды, так же изменчива и ненадежна, как море и луна. Печорин, подпавший под обаяние чар ундины, жестоко расплачивается за свое любопытство и жажду приключений.

Ј На полях:

отрывок из романа Лермонтова: "Полный месяц светил на камышовую крышу и белые стены моего нового жилища; на дворе, обведенном оградой из булыжника, стояла избочась другая лачужка, менее и древнее первой. Берег обрывом спускался к морю почти у самых стен ее, и внизу с беспрерывным ропотом плескались темно-синие волны. Луна тихо смотрела на беспокойную, но покорную ей стихию, и я мог различить при свете ее, далеко от берега, два корабля, которых черные снасти, подобно паутине, неподвижно рисовались на бледной черте небосклона. "Суда в пристани есть, - подумал я, - завтра отправлюсь в Геленджик"".

отрывок из романа Лермонтова: "Между тем луна начала одеваться тучами и на море поднялся туман; едва сквозь него светился фонарь на корме ближнего корабля; у берега сверкала пена валунов, ежеминутно грозящих его потопить. (...) и вот показалась между горами волн черная точка; она то увеличивалась, то уменьшалась. Медленно поднимаясь на хребты волн, быстро спускаясь с них, приближалась к берегу лодка. Отважен был пловец, решившийся в такую ночь пуститься через пролив на расстояние двадцати верст, и важная должна быть причина, его к тому побудившая! Думая так, я с невольном биением сердца глядел на бедную лодку; но она, как утка, ныряла и потом, быстро взмахнув веслами, будто крыльями, выскакивала из пропасти среди брызгов пены; и вот, я думал, она ударится с размаха об берег и разлетится вдребезги; но она ловко повернулась боком и вскочила в маленькую бухту невредима".

"Я завернулся в бурку и сел у забора на камень, поглядывая вдаль; передо мной тянулось ночною бурею взволнованное море, и однообразный шум его, подобный ропоту засыпающегося города, напомнил мне старые годы, перенес мои мысли на север, в нашу холодную столицу".

Путеводитель по Пятигорску и Кисловодску

С повестью "Княжна Мери" в руках, как с путеводителем, до сих пор можно путешествовать по Пятигорску и Кисловодску. Пятигорск (поначалу он назывался Горячеводском) в качестве курорта минеральных вод начал использоваться с 1822 года по представлению А.П. Ермолова, первым отметившим целебное значение серных источников. В 1830 году поселение переименовано в Пятигорск, потому что город расположен в семи верстах от горы Бештау (в переводе с тюркского "пять гор"). Эта гора на самом деле состоит из пяти вершин ("На запад пятиглавый Бешту..."). Пятигорск, кроме того, раскинулся на левом берегу Подкумка, под южным склоном горы Машук (или, иначе, Машуха). Из горы Горячей, части Машука, вытекают лечебные источники. В ясную погоду из Пятигорска видна цепь из шести вершин Кавказского хребта, проходящего между Эльбрусом и Казбеком. 15 пиков из этой горной цепи выше высочайшей вершины Европы Монблана.

Ј На полях:

"У меня здесь очень славная квартира; из моего окна я вижу каждое утро всю цепь снеговых гор и Эльбрус. И, сейчас, покуда пишу это письмо, я иногда останавливаюсь, чтобы взглянуть на этих великанов, так они прекрасны и величественны" (из письма Лермонтов М.А. Лопухиной 31 мая 1837 года, перевод с французского).

"...право я не берусь объяснить или описать этого удивительного чувства: для меня горный воздух - бальзам; хандра к черту, сердце бьется, грудь высоко дышит - ничего не надо в эту минуту; так сидел бы да смотрел целую жизнь" (из письма Лермонтова к С.А. Раевскому).

Печорин нанимает квартиру на краю города с великолепным видом на горы, спускается вниз, к центру города, по бульвару, засаженному липами, затем подымается "по узкой тропинке вверх", к Елисаветинскому источнику - сероводородному источнику с деревянной галерей в конце верхнего бульвара. У колодезя с серной водой собирается "водяное общество", больные пьют воду. Виноградные аллеи покрывают скат Машука.

Ј На полях:

"Кого, бывало, не встретишь на водах?.. Со всех концов России собираются больные к источникам, в надежде, и большею частью справедливой, исцеления. Тут же толпятся к здоровые, приехавшие развлечься - поиграть в картишки. С восходом солнца толпы стоят у целительных источников со своими стаканами. Дамы с грациозным движением опускают на беленьком снурочке свой стакан и колодезь; казак, с ногайкой через плечо, обыкновенною его принадлежностью, бросает свой стакан в теплую вонючую воду и потом, залпом выпив какую-нибудь десятую порцию морщится и не может удержаться, чтобы громко не сказать: "чорт возьми, какая гадость!" Легко больные не строго исполняют предписания своих докторов держать диэту, ж я слышал, как один из таких звал своего товарища, на обед, хвастаясь ему, что получил из колонии двух славных поросят и велел их изжарить к обеду" (Н.И. Лорер. Из записок. - "Русский архив", 1874, кн. 2, стр. 681-682; ср.: Н.И. Лорер Записки, М., Соцэкгиз, 1931, стр. 256).

"На крутой скале, где построен павильон, называемый Эоловой Арфой, - пишет Печорин в дневнике, - торчали любители видов и наводили телескоп на Эльборус; между ними было два гувернера с своими воспитанниками, приехавшими лечиться от золотухи". Павильон получил это название потому, что в нем была поставлена арфа, звучавшая под порывами ветра. Н.В. Станкевич, побывавший в Пятигорске в мае 1836 года, писал об этой арфе: "...мы ее зовем арба - татарская повозка с двумя немазаными колесами, которые скрипят ужасно" (Станкевич Н.В. Переписка. М., 1914, с. 355). Чуть выше Елисаветинского источника, у грота, Печорин встречает бывшую свою возлюбленную Веру. В гроте они целуются, ведут любовный разговор, в котором "значение звуков заменяет и дополняет значение слов, как в итальянской опере", пережидают грозу. Этот прохладный во время летнего зноя грот получил название Лермонтовского.

После этой встречи Печорин скачет по степи на горячем коне и встречает на дороге, которую окаймляют "синие громады Бешту, Змеиной, Железной и Лысой горы", кавалькаду всадников - дам и кавалеров; впереди процессии едут княжна Мери и Грушницкий. Гора называется Змеиной, поскольку ее крутые скаты напоминают группу змей. Со склонов Железной горы бьют железистые источники. Лысая гора на правом берегу Подкумка лишена растительности. В балке (овраге) Печорин поит своего коня Черкеса, подслушивает сентиментальный разговор Грушницкого и княжны Мери и, неожиданно выехав из-за куста в черкесском облачении, пугает княжну Мери своим разбойничьим видом, чтобы затем заметить ей по-французски, что он, Печорин, ничуть не опаснее ее спутника.

Мать княжны Мери, княгиня Лиговская, "в одиннадцать часов утра (...) обыкновенно потеет в Ермоловской ванне". Печорин исповедуется Мери у "провала на отлогости Машука" ("По мнению здешних ученых, этот провал не что иное, как угасший кратер; он находится на отлогости Машука, в версте от города. К нему ведет узкая тропинка между кустарников и скал; взбираясь на гору, я подал руку княжне, и она ее не покидала в продолжение целой прогулки".) В.А Мануйлов в комментариях к роману сообщает об этом провале: "Эта геологическая достопримечательность Пятигорска (находится почти в 2 км от города) представляет собою расселину с отвесными стенами высотою около 30 м, на дне которой бассейн глубиною в 13 м, наполненный теплой мутно-голубой водою, пропитанной сероводородом". Эпитафия Печорина "лучшей половине его души", его горькие слова о людской злобе рождают в сердце княжны Мери сострадание и любовь к нему. Вот почему она не пищала и не закрывала глаза, как другие барышни, находясь с Печориным на самой крутизне обрыва: Мери опечалилась.

Вера ревнует Печорина к Мери и берет с него слово, что тот приедет вслед за ней в Кисловодск и наймет квартиру рядом с ее домом близ нарзанного источника. ("Мы будем жить в большом доме близ источника...".) Дом Реброва, где жила Вера, существовал на самом деле. Кисловодск во времена Лермонтова - укрепление и казачья станица в 35 верстах от Пятигорска. Курс лечения горячими серными водами в Пятигорске продолжался в Кисловодске, где пили нарзан и принимали нарзанные ванны. Через Кисловодск протекают горные речки Ольховка и Березовка ("Студеные ручьи, которые... кидаются в Подкумок"), они сливаются у его северной стороны, образуя речку Эль-Куму, и в четырех верстах у станицы Кисловодской впадают общим руслом в Подкумок (правый приток реки Кумы, текущей к Каспийскому морю).

Ј На полях:

отрывок из романа Лермонтова: "Вот уж три дня, как я в Кисловодске. Каждый день вижу Веру у колодца и на гулянье. Утром, просыпаясь, сажусь у окна и навожу лорнет на ее балкон; она давно уж одета и ждет условного знака; мы встречаемся, будто нечаянно, в саду, который от наших домов спускается к колодцу. Живительный горный воздух возвратил ей цвет лица и силы. Недаром Нарзан называется богатырским ключом. Здешние жители утверждают, что воздух Кисловодска располагает к любви, что здесь бывают развязки всех романов, которые когда-либо начинались у подошвы Машука. И в самом деле, здесь все дышит уединением; здесь все таинственно - и густые сени липовых аллей, склоняющихся над потоком, который с шумом и пеною, падая с плиты на плиту, прорезывает себе путь между зеленеющими горами, и ущелья, полные мглою и молчанием, которых ветви разбегаются отсюда во все стороны, и свежесть ароматического воздуха, отягощенного испарениями высоких южных трав и белой акации, и постоянный, сладостно-усыпительный шум студеных ручьев, которые, встретясь в конце долины, бегут дружно взапуски и наконец кидаются в Подкумок. С этой стороны ущелье шире и превращается в зеленую лощину; по ней вьется пыльная дорога".

Печорин вместе с княжной Мери в составе конной кавалькады дам и кавалеров отправляются за три версты от Кисловодска любоваться закатом солнца, которое "бросает на мир свой последний пламенный взгляд" через скалу, называемую Кольцом; "это - ворота, образованные природой". На обратном пути они переезжают через Подкумок вброд. Печорин, пользуясь тем, что у княжны Мери кружится голова, целует ее. Природа здесь оказывается союзником Печорина в любовной игре с Мери: "Горные речки, самые мелкие, опасны, особенно тем, что дно их - совершенный калейдоскоп: каждый день от напора волн оно изменяется; где был вчера камень, там нынче яма. Я взял под уздцы лошадь княжны и свел ее в воду, которая не была выше колен; мы тихонько стали подвигаться наискось против течения. Известно, что, переезжая быстрые речки, не должно смотреть на воду, ибо тотчас голова закружится. Я забыл об этом предварить княжну Мери".

Скала, где стрелялись Печорин и Грушницкий и где они нашли треугольную площадку, от выдававшегося угла которой отмерили шесть шагов до края пропасти, находится в четырех верстах от центра Кисловодска, в ущелье реки Ольховки. Мануйлов В.А. Роман М.Ю. Лермонтова "Герой нашего времени". Комментарий. "Просвещение", М.-Л., 1968, с. 244.

Н.В. Гоголь "Ревизор", "Мертвые души".

Провинциальный город

"Всмотритесь-ка пристально в этот город, который
выведен в пьесе. Все до единого согласны, что этакого города нет во всей России: не слыхано, чтобы где были у нас чиновники все до единого такие уроды: хоть два, хоть три бывает честных, а здесь ни одного. Словом, такого города нет. Не так ли? Ну, а что, если это наш же душевный город и сидит он у всякого из нас? (...) Что ни говори, но страшен тот ревизор, который ждет нас у дверей гроба. Будто не знаете, кто этот ревизор? Что прикидываться? Ревизор этот - наша проснувшаяся совесть, которая заставит нас вдруг и разом взглянуть во все глаза на самих себя. Перед этим ревизором ничто не укроется, потому что по именному высшему повеленью он послан и возвестится о нем тогда, когда уже и шагу нельзя будет сделать назад. Вдруг откроется перед тобою, в тебе же, такое страшилище, что от ужаса подымется волос. Лучше ж сделать ревизовку всему, что ни есть в нас, в начале жизни, а не в конце ее. На место пустых разглагольствований о себе и похвальбы собой да побывать теперь же в безобразном душевном нашем городе, который в несколько раз хуже всякого другого города, - в котором бесчинствуют наши страсти, как безобразные чиновники, воруя казну собственной души нашей!"

Н.В. Гоголь Развязка "Ревизора".

В комедии "Ревизор" Хлестаков проигрался в пух и прах по дороге к отцу в Саратовскую губернию. Пехотный капитан облапошил Хлестакова в картишки ("штосы удивительно, бестия, срезывает"), и теперь ему не дают даже обедать, к тому же хозяин трактира грозится упечь Хлестакова в тюрьму, пожаловавшись городничему, что приезжий не платит ни за постой, ни за еду. Когда городничий в номере Хлестакова предлагает ему переехать на другую квартиру, тот уверен, что сейчас его повезут в тюрьму или высекут на рыночной площади, как унтер-офицерскую жену.

На полях: "Александр Иванов со слов К. писал о том, что Гоголь (перед представлением комедии на сцене.- А.Г.) распорядился "вынести роскошную мебель, поставленную было в комнате городничего, и заменить ее простою мебелью, прибавив клетки с канарейками и бутыль на окне" ("Порядок" 1881, Љ 35 . - В кн.: Войтоловская Э.Л. Комедия Н.В. Гоголя "Ревизор". Комментарии. Л., "Просвещение", 1971, с.242).

Провинциальная гостиница находится в заштатном, захолустном городишке, откуда "хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь". Где находится этот гоголевский город? Очевидно, между Пензой и Саратовом. Хлестаков едет к батюшке из Петербурга, проигрался он в Пензе. Стало быть, гоголевский город в самом центре России (несколько городов претендовали называться гоголевским городом, в том числе Устюжна Новгородской губернии; быть может, в нем также угадываются черты Нижнего Новгорода, в котором Пушкина приняли за ревизора, о чем он и рассказывал Гоголю). Почтмейстер уездной почты распечатывает и читает письма о городских новостях Костромы и Саратова. Из Холмогор купцы везут говядину на рынок этого уездного городишки.

На полях: "Поездка из Петербурга в Москву в дилижансе в 30-е годы длилась четыре - четыре с половиной дня. Однако даже на этом сравнительно благоустроенном пути бывали осложнения. Так, например, 22 сентября 1832 года из Москвы Пушкин писал жене: "Велосифер, по-русски Поспешный дилижанс, не смотря на плеоназм, поспешал как черепаха, а иногда даже как рак. В сутки случилось мне сделать три станции. Лошади расковывались и неслыханная вещь! их подковывали на дороге" (XV, 30).

Путь из Петербурга в Москву лежал через губернские города - Новгород и Тверь. Из уездных городов на этой дороге были: Крестцы, Валдай, Вышний Волочек, Торжок, Клин.

Направляясь из Москвы в Полтаву, Гоголь проезжал четыре губернских города: Тулу, Курск, Орел, Харьков и ряд уездных: Подольск, Серпухов, Чернь, Мценск, Обоянь, Белгород, Валки.

По дороге из Полтавы в Крым Гоголь летом 1835 года увидел губернские города Херсон и Симферополь и уездные Решетиловку, Кременчуг, Александрию, Елисаветград, Николаев, Каховку, Перекоп, Карагуз.

Направляясь в Петербург, Гоголь ехал из Полтавы в Киев, где по дороге не лежало ни одного губернского, но много уездных, хорошо известных Гоголю городов: Решетилов, Белоцерковка, Хорол, Лубны, Пирятин, Яготин, Переяслав, Бровары. Писатель хорошо знал и другой путь из Полтавы в Киев: мимо селения Диканьки через Опошню, Зеньков, Гадяч, Ромны, Хмелов, Конотоп, Батурин, Нежин, Козелец, Бровары. Из Киева в Москву он проезжал губернские города - Орел и Тулу, уездные - Бровары, Козелец, Нежин, Борзну, Кролевец, Дмитровск, Кроны, Алексин, Тарусу, Серпухов, Подольск" (Войтоловская Э.Л. Комедия Н.В. Гоголя "Ревизор". Комментарий. Л., "Просвещение", 1971, с. 77).

На полях: Пушкин рассказал Гоголю про случай, бывший в городе Устюжине (точнее, Устюжна. - А.Г.) Новгородской губ., о каком-то проезжем господине (Платоне Волкове. - А.Г.), выдавшем себя за чиновника министерства и обобравшем всех городских жителей. Кроме того, Пушкин, сам будучи в Оренбурге, узнал, что о нем получена гр. В. А. Перовским секретная бумага, в которой Перовский предостерегался, чтоб был осторожен, так как история Пугачевского бунта была только предлогом, а поездка Пушкина имела целью обревизовать секретно действия оренбургских чиновников. На этих двух данных задуман был "Ревизор", коего Пушкин называл себя всегда крестным отцом" (Соллогуб В.А. Воспоминания. - Русский Архив, 1865, с.744).

Как выглядит этот город? Все провинциальные города строились примерно одинаково (это относится и к губернскому городу NN, куда заехал Чичиков, герой поэмы "Мертвые души"). Посередине - площадь. Возможно, на площади сапожная мастерская, около которой старый забор. Городничий, узнавший из письма Чмыхова о скором приезде ревизора инкогнито, требует тотчас же снести этот злополучный забор "и поставить соломенную веху, чтоб было похоже на планировку". Впрочем, он сразу же отказывается от своего приказа, так как вспоминает, что "возле того забора навалено на сорок телег всякого сору". Забор - та самая опорная веха на площади, куда народ сбрасывает, по выражению городничего, "всякую дрянь". Невдалеке, наверное, разместилось богоугодное заведение Артемия Филипповича Земляники, или попросту больница для неимущих, рядом с которой должна была строиться церковь; отпущенные государством деньги на ее строительство городничий благополучно положил себе в карман: "Да если спросят, - инструктирует городничий своих полицейских, - отчего не выстроена церковь при богоугодном заведении, на которую назад тому пять лет была ассигнована сумма, то не позабыть сказать, что начала строиться, но сгорела. Я об этом и рапорт представлял. А то, пожалуй, кто-нибудь, позабывшись, сдуру скажет, что она и не начиналась". В богоугодном заведении больные помирают как мухи, точнее, по выражению Земляники, "как мухи выздоравливают", поскольку лечит их немец Христиан Иванович Хибнер, который по-русски ни бельмеса. В палатах богоугодного заведения стоит запах тухлой капусты и такого крепкого табака, что "всегда расчихаешься, когда войдешь". Табак курят больные, похожие на кузнецов. Городничий советует Землянике к приезду ревизора снабдить больных чистыми колпаками и над каждой кроватью по-латыни указать название болезни.

На площади обычно строились правительственные учреждения. Быть может, уездный городишко, где застрял Хлестаков, и губернский город, где загостился Чичиков, соседствуют. Гоголь пишет, что город NN лежит между двумя столицами: Петербургом и Москвой. Намереваясь оформить купчую после удачной "негоции" (спекуляции), Чичиков сталкивается в переулке с Маниловым, и оба идут к площади, "где находились присутственные места; большой трехэтажный каменный дом, весь белый, как мел, вероятно для изображения чистоты душ помещавшихся в нем должностей; прочие здания на площади не отвечали огромностию каменному дому. Это были: караульная будка, у которой стоял солдат с ружьем, две-три извозчичьи биржи и, наконец, длинные заборы с известными заборными надписями и рисунками, нацарапанными углем и мелом; более не находилось ничего на сей уединенной, или, как у нас выражаются, красивой площади. Из окон второго и третьего этажа высовывались неподкупные головы жрецов Фемиды и в ту ж минуту прятались опять: вероятно, в то время входил в комнату начальник".

От площади рукой подать до набережной: как правило, город омывает хоть плохонькая, да речонка. По набережной губернского города прогуливается Чичиков. Река рассекает город NN на две части. В уездном гоголевском городе вряд ли есть набережная, зато имеется мост. На его благоустройство, судя по всему, тоже отпускались деньги (их городничий по обыкновению положил к себе в карман). К приезду ревизора городничий выставляет на мосту квартального полицейского Пуговицына, тот "высокого роста, так пусть стоит для благоустройства на мосту". Быть может, Пуговицын, по замыслу городничего, с успехом заменит, например, фонарь. Квартальный полицейский Держиморда поддерживает среди горожан строгую дисциплину: проходя по площади и улицам он ставит горожанам всем подряд фонари под глазами: и правому, и виноватому. В губернском городе NN, в отличие от уездного, фонари имеются, но только возле дома губернатора. Остальные улицы, по выражению Гоголя, освещаются светом из окошек обывателей.

В другом гоголевском городе - Миргороде, - тоже в достаточной степени обобщенном городе, где собак попадалось больше, чем людей, - громадная лужа во всю площадь, и в ней копошится свинья, которая утащила из поветового суда официальную жалобу Ивана Никифоровича на Ивана Ивановича. На площади Миргорода - поветовый суд, окрашенный в цвет гранита, по фасаду которого восемь (!) окошек. Дело в том, что до начала 50-х годов XIX века только официальные учреждения могли иметь 8 окошек по фасаду, выходящему на улицу. Обывателям разрешалось строить фасады с 3, 5 или 7 окнами на улицу. Значит, трехэтажное белоснежное здание гражданской палаты, куда отправились Чичиков с Маниловым, наверняка имело по фасаду 8 окон, и не исключено, что из всех 24-х высовывались головы любопытных чиновников. Итак, площадь заполнена государственными учреждениями.

В Миргороде - поветовый суд, в городе NN - гражданская палата, в уездном городишке - уездный суд. В передней этого суда, куда собираются просители с жалобами или прошениями, "сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами". В присутствии, по-видимому рядом с судейским местом судьи Аммоса Федоровича Ляпкина-Тяпкина, над самым шкапом с бумагами, висит охотничий арапник: судья, как страстный охотник, берет взятки борзыми щенками и травит зайцев на землях затеявших между собой тяжбу помещиков. Рядом с судейским местом место заседателя, от которого запах, "как будто бы он сейчас вышел из винокуренного завода". Этот запах, думается, распространяется на все пространство судебного присутствия.

Невозможен город, ни губернский, ни уездный, без городского училища и почты. В городском училище доморощенные наставники юношества "сеют разумное, доброе, вечное", по выражению Н.А. Некрасова. Один из них, "что имеет толстое лицо", по словам городничего, рассказывая детям об ассириянах и вавилонянах, никак не может обойтись без того, чтобы, взошедши на кафедру, не "сделать гримасу (...) и потом начнет рукою из-под галстука утюжить свою бороду" - одним словом, он "от доброго сердца" "скроил такую рожу, какой я (смотритель училищ Лука Лукич Хлопов. - А.Г.) никогда еще не видывал". А "как добрался до Александра Македонского", сбежал " с кафедры и что силы хвать стулом об пол. Оно, конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать? от этого убыток казне", - сокрушается городничий.

Почтмейстер развлекается тем, что вскрывает чужие письма и с наслаждением почитывает городские новости о костромских и саратовских обывателях, например о бале, описанном одним поручиком: "барышень много, музыка играет, штандарт скачет..."

Вдалеке от публичных учреждений, вероятней всего ближе к окраине города, стоит тюрьма; городничий две недели не кормит арестантов.

Если в уездном городе несколько каменных домов, а остальные - деревянные (дом городничего, думается, каменный и расположен недалеко от центра города), то в губернском городе каменных домов немало: "в один, два и полтора этажа, с вечным мезонином". Чичиков отмечает во время первой прогулки по городу, что "сильно била в глаза желтая краска на каменных домах и скромно темнела серая на деревянных". Иначе сказать, в губернском городе NN даже покраска домов поддерживает единообразие. Значит, это обстоятельство указывает на заботы губернатора вместе с "Особым строительным комитетом или комиссией" по благоустройству города.

Разумеется, каменный дом губернатора в городе NN должен был отличаться некоторой пышностью: фонари вокруг дома, парадный подъезд со швейцаром, который всякий раз ласково снимал с Чичикова шинель на медведях.

Каменные дома поменьше, по-видимому, имеют и председатель гражданской палаты, и полицмейстер, и вице-губернатор, и почтмейстер. "Местами эти дома казались затерянными среди широкой, как поле, улицы и нескончаемых деревянных заборов; местами сбивались в кучу, и здесь было заметно более движение народа и живости".

Губернский город не чета уездному. Если в уездном чиновники только и развлекаются что игрой в карты в домашнем кругу (это не исключает, правда, запрещенные правительством азартные игры на крупные суммы: Лука Лукич Хлопов сокрушается, что у него городничий, "подлец, выпонтировал вчера сто рублей"), то в губернском городе есть свой театр: играют переводную пьеску Коцебу, как выясняет Чичиков из афиши, которую он сорвал со столба. Если в уездном городе тротуар, который по приказу городничего, ожидающего ревизора, наверно впервые подметают десятские, получившие по метле от частного пристава, ведет к трактиру (городничий, скорее всего, распорядился соорудить тротуар от своего дома прямиком к трактиру исходя из собственных нужд), то Чичиков в губернском городе NN прогуливается по ветхой деревянной мостовой вслед за дамой недурной наружности, обозревает собор, у будочника узнает дорогу к дому губернатора и к присутственным местам, посещает городской сад с тоненькими деревьями "не выше тростника", "дурно принявшимися, с подпорками внизу, в виде треугольников, очень красиво выкрашенных зеленою масляною краскою".

В губернском городе, помимо того, имеется бильярд, о чем оповещает вывеска, полусмытая дождем, есть свои сапожник, портной, магазин с картузами и фуражками под вывеской "Иностранец Василий Федоров", "харчевня с нарисованною толстою рыбою и воткнутою в нее вилкою", питейное заведение с потемневшими двуглавыми государственными орлами, торговые столы "с орехом, мылом и пряниками, похожими на мыло".

На полях: "Не помню, где-то предлагали нам купить пряников. Гоголь, взявши один из них, начал с самым простодушным видом и серьезным голосом уверять продавца, что это не пряники; что он ошибся и захватил как-нибудь куски мыла вместо пряников, что и по белому их цвету это видно, да и пахнут они мылом, что путь он сам отведает и что мыло стоит гораздо дороже, чем пряники. Продавец сначала очень серьезно и убедительно доказывал, что это точно пряники, а не мыло и, наконец, рассердился" (Аксаков С.Т. История моего знакомства с Гоголем. М., Изд-во АН СССР, 1960 (ЛП), с.19.)

Провинциальная гостиница

В губернском городе NN гостиница, как обычно, совмещена с трактиром. Вертлявый трактирный слуга ведет Чичикова по галерее "в покойную комнату с тараканами, выглядывающими, как чернослив, из всех углов, и дверью в соседнее помещение, всегда заставленную комодом, где устроивается сосед, молчаливый и спокойный человек, но чрезвычайно любопытный, интересующийся знать о всех подробностях проезжающего".

На полях: отрывок из поэмы "Мертвые души": "Наружный фасад гостиницы отвечал ее внутренности: она была очень длинна, в два этажа; нижний не был выщекатурен и оставался в темно-красных кирпичиках, еще более потемневших от лихих погодных перемен и грязноватых уже самих по себе; верхний был выкрашен вечною желтою краскою; внизу были лавочки с хомутами, веревками и баранками. В угольной из этих лавочек, или, лучше, в окне, помещался сбитенщик с самоваром из красной меди и лицом так же красным, как самовар, так что издали можно бы подумать, что на окне стояло два самовара, если б один самовар не был с черною как смоль бородою".

Перед номером Чичикова маленькая передняя, точнее темная конурка, куда лакей Петрушка приносит свою шинель, тюфяк, "убитый и плоский, как блин", и собственный запах, пытаясь избавиться от которого Чичиков кладет в нос гвоздичку. Во дворе гостиницы - конюшня, куда кучер Селифан помещает тройку лошадей, распрягая бричку Чичикова.

Чичиков спускается в общую залу, где видит "стены, выкрашенные масляной краской, потемневшие вверху от трубочного дыма и залосненные снизу спинами разных проезжающих, а еще более туземными купеческими, ибо купцы по торговым дням приходили сюда сам-шест и сам-сем испивать свою известную пару чаю; тот же закопченный потолок; та же копченая люстра со множеством висящих стеклышек, которые прыгали и звенели всякий раз, когда половой бегал по истертым клеенкам, помахивая бойко подносом, на котором сидела такая же бездна чайных чашек, как птиц на морском берегу; те же картины во всю стену, писанные масляными красками, - словом, все то же, что и везде; только и разницы, что на одной картине изображена была нимфа с такими огромными грудями, какие читатель, верно, никогда не видывал. Подобная игра природы, впрочем, случается на разных исторических картинах, неизвестно в какое время, откуда и кем привезенных к нам в Россию, иной раз даже нашими вельможами, любителями искусств, накупившими их в Италии по совету везших их курьеров". После обеда Чичиков отдыхает на диване, "подложивши себе за спину подушку, которую в русских трактирах вместо эластической шерсти набивают чем-то чрезвычайно похожим на кирпич и булыжник". Уездная гостиница, где томится Хлестаков, гораздо хуже губернской. Он обитает в скверном номере с кроватью, столом и клопами, которые, по его словам, "как собаки кусают".

Лирическое отступление о гоголевском Петербурге

В "Ревизоре" мечта, самая фантастическая, вдруг осуществляется, пускай на мгновенье. Хлестаков ни с того ни с сего, с бухты-барахты вместо реальной тюрьмы попадает в благоустроенный дом городничего. Его ублажают, кормят лабарданом (свежепросоленной треской). Жена и дочь городничего, по его словам в письме Тряпичкину, "сейчас готовы на все услуги". Чиновники "дрожат и трясутся перед ним, как лист". Он расписывает чиновникам свой воображаемый Петербург. Его душа, подстегнутая горячительными напитками, парит "в эмпиреях", так что еще недавно жалкий и голодный Хлестаков перепрыгивает из реального пространства своей петербургской каморки, находящейся на четвертом этаже, то есть почти на чердаке, где служанка Марфушка ловит сбрасываемую ей на руки шинель от взбежавшего по лестнице Хлестакова, - в пространство вымышленное, вычитанное, пригрезившееся в сновидениях: сторож в канцелярии летит за ним "по лестнице со щеткою: "Позвольте, Иван Александрович, я вам, говорит, сапоги почищу"; на улице солдаты принимают его за главнокомандующего, выскакивают с гауптвахты и делают ружьем; он "всякий раз на балах", играет в вист с французским, английским, немецким посланником, ест суп, приехавший прямо из Парижа, и арбуз - "в семьсот рублей арбуз"; живет в бельэтаже, в передней его дворца "графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели (...) Иной раз и министр..."; тридцать пять тысяч одних курьеров скачут упрашивать его управлять департаментом; в театре "с хорошенькими актрисами знаком"; с "Пушкиным на дружеской ноге"; всякий день во дворец ездит, к государю; его "сам государственный совет боится" - одним словом, "его завтра же, сейчас произведут в фельдмаршалы...".

Реалист городничий, которого "ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду"; "трех губернаторов обманул", вдруг "сосульку, тряпку принял за важного человека!" Почему? Да потому что его душа, как и душа Хлестакова, впервые обласканная и согретая любовью самого высокого петербургского начальника (Хлестакова), воспарила на крыльях мечты к иному вожделенному пространству - в Петербург, где ему сразу же, сию минуту, дадут звание генерала ("Да, признаюсь, господа, я, черт возьми, очень хочу быть генералом", - простодушно говорит он чиновникам уездного города, после того как Хлестаков сделал предложение его дочери и умчался прочь, к несуществующему дяде-старику, точно пушкинский Онегин); повесят на его плечо голубую ленту ("кавалерию"), то есть высший орден России - орден Андрея Первозванного; будут кормить рыбками: "ряпушкой и корюшкой", "что только слюнка потечет, как начнешь есть"; на дороге пред ним поскачут фельдъегеря и адъютанты с возгласом: "Лошадей!" ; там, на станциях, никому не дадут, "всё дожидается: все эти титулярные, капитаны, городничие, а ты себе и в ус не дуешь".

Хлестаков воплощает для чиновников недостижимую мечту - там, в далеком и мифическом Петербурге, вершатся судьбы и неспешными шагами величественно шествует История. Хлестаков, как посланец и представитель Истории, Государства да и самой Вечности, как Небесный Ревизор, может всё: не только освободить купцов от хапуги-городничего, но предстательствовать перед самим государем-императором всея Руси и их ничтожные судьбы и имена тоже вписать в вечную Книгу Судеб, то есть увековечить. Вот почему Бобчинский просит Хлестакова при случае сказать сенаторам, адмиралам, вельможам и самому государю, что "в таком-то городе живет Петр Иванович Бобчинский". Его мечта, которую он вынашивал бессонными ночами, вот-вот осуществится через Хлестакова. Так же, как и мечта его двойника Петра Ивановича Добчинского, незаконнорожденный сын которого, по милостивому разрешению Хлестакова, мгновенно делается законным.

Таким образом, в мире Гоголя два Петербурга: реальный и воображаемый. По реальному Петербургу разъезжает на извозчике, ходит в театр, играет в картишки, прогуливается "по прешпекту" (по Невскому проспекту) вместо службы в департаменте Хлестаков, особенно когда отец пришлет ему из Саратовской деревни деньжат. В воображаемом Петербурге "срывают цветы удовольствия".

В реальном Петербурге слуга Хлестакова Осип заглядывает на петербургский рынок, Щукин двор, где купцы именуют его "Почтенный"; ездит на перевозе в одной лодке с чиновником; глазеет на танцующих собак; вдоволь накатавшись на дармовом извозчике, шмыгает в сквозные ворота и оставляет извозчика без денег и с носом, покупает для Хлестакова билеты в театр, иногда сытно ест, а чаще голодает и продает за бесценок новый фрак Хлестакова на толкучем рынке. Воображаемому Петербургу Осип предпочитает "синицу в руках", то есть надежное и сладкое деревенское житье-бытье: тарелку наваристых щей с мясом, теплую печку и бабу под боком, на лежанке.

По реальному Петербургу с гордо поднятой головой шествует поручик Пирогов (повесть "Невский проспект"). На Невском проспекте начинает он преследовать хорошенькую немочку, доходит с нею до темных Казанских ворот вплоть до Мещанской улицы, "улицы табачных и мелочных лавок, немцев-ремесленников и чухонских нимф", по словам Гоголя. Немочка оказывается женой Шиллера, жестянщика, и пьяные в стельку Шиллер с Гофманом (сапожником) на окраине Петербурга высекли поручика Пирогова, застав его в положении, когда тот осыпал поцелуями жену Шиллера. Это уже совсем не реальный Петербург - это гоголевский Петербург. В нем два немецких писателя-романтика вдруг превращаются в мастеровых, секут дворянина, офицера - впрочем, за дело. Только в таком Петербурге майор Ковалев способен потерять свой нос, а потом отыскать его в Казанском соборе молящимся, причем нос оказывается на три чина выше своего обладателя, майора Ковалева, и вообще служит по другому ведомству (повесть "Нос").

Петербург-мираж, обещая, все время обманывает, и не только городничего с его женой и дочерью, но и приятеля Пирогова -художника Пискарева. Вместо идеальной красавицы с рукой, "как заоблачный снег", Петербург подсовывает Пискареву на Невском проспекте проститутку, которая привела его в публичный дом, и в ответ на предложение Пискарева спасти ее и вытащить из зловонной ямы разврата, вовсе не пожелала быть спасенной.

Этот Петербург - город дьявольских искушений, "Семирамида", как называет его почтмейстер из "Мертвых душ", повествуя о капитане Копейкине, то есть новый Вавилон. (Ассирийская царица Семирамида приказала соорудить в Вавилоне "висячие сады" - одно из семи чудес света. В Петербурге построены Пантелеймоновский и Египетский висячие цепные мосты через Фонтанку.) Даже он, капитан Копейкин, герой войны 1812 года, участник кровопролитного сражения под Лейпцигом или Красным, оказавшись в Петербурге, в расчете на скорое получение денег, искушается городскими соблазнами этой "сказочной Шехерезады" и кутит: "приказал подать себе котлетку с каперсами, пулярку спросил с разными финтерфлеями", поскакал на деревяшке за "стройной англичанкой" - "трюх-трюх". Спустив деньги, капитан Копейкин вынужден есть соленый огурец с хлебом на два гроша и глазеть при этом на арбуз-дилижанс по сто рублей, на вишенку - "по пяти рублей штучку", на "семгу эдакую", которые выглядывают из окна Милютинских лавок, близ Гостиного двора, и манят утолить аппетит богачей. Одним словом, капитан Копейкин вовлечен в призрачное, но от этого только более опасное пространство греха, олицетворяемое гоголевским Петербургом.

Петербург Гоголя - город-призрак. Он выступает на грани света и тьмы, он преломляется через мириады зеркальных отражений. Роль зеркала выполняет петербургский туман. Сквозь его пелену предметы ломаются надвое, распадаются на многогранники и геометрические осколки, переворачиваются вверх ногами, карабкаются в самый глаз и свисают с ресницы одуревшего от любовной горячки художника Пискарева: "...все в нем обратилось в неопределенный трепет, все чувства его горели, и все перед ним окинулось каким-то туманом. Тротуар несся под ним, кареты со скачущими лошадьми казались недвижимы, мост растягивался и ломался на своей арке, дом стоял крышею вниз, будка валилась к нему навстречу, и алебарда часового вместе с золотыми словами вывески и нарисованными ножницами блестела, казалось, на самой реснице его глаз". Все это фантастический сон, и недаром В. Набоков называет художественный мир Гоголя миром сновидений.

Петербург - город мнимостей, город фикций, город обманов, город подмен: по Невскому проспекту прогуливаются не люди, а детали модных костюмов или обладатели смазливых лиц: "В это благословенное время от двух до трех часов пополудни, которое может назваться движущеюся столицею Невского проспекта, происходит главная выставка всех лучших произведений человека. Один показывает щегольский сюртук с лучшим бобром, другой - греческий прекрасный нос, третий несет превосходные бакенбарды, четвертая - пару хорошеньких глазок и удивительную шляпку, пятый - перстень с талисманом на щегольском мизинце, шестая - ножку в очаровательном башмачке, седьмой - галстук, возбуждающий удивление, осьмой усы - повергающие в изумление".

На полях: "...В самом деле, куда забросило русскую столицу - на край света! Странный народ русский: была столица в Киеве - здесь слишком тепло, мало холоду; переехала русская столица в Москву - нет, и тут мало холода: подавай бог Петербург! (...) Зато какая дичь между матушкою и сынком! (...). А какая разница, какая разница между ими двумя! Она еще до сих пор русская борода, а он уже аккуратный немец. Как раскинулась, как расширилась старая Москва! Какая она нечесаная! Как сдвинулся, как вытянулся в струнку щеголь Петербург! Перед ним со всех сторон зеркала: там Нева, там Финский залив. Кому есть куда поглядеться. Как только заметит он на себе перышко или пушок, ту ж минуту его щелчком. Москва - старая домоседка, печет блины, глядит издали и слушает рассказ, не подымаясь с кресел, о том, что делается в свете; Петербург - разбитной малый, никогда не сидит дома, всегда одет и похаживает на кордоне, охорашиваясь перед Европою, которую видит, но не слышит.

Петербург весь шевелится, от погребов до чердака; с полночи начинает печь французские хлебы, которые назавтра все съест немецкий народ, и но всю ночь то один глаз его светится, то другой; Москва ночью вся спит, и на другой день, перекрестившись и поклонившись на все четыре стороны, выезжает с калачами на рынок. Москва женского рода, Петербург мужеского. В Москве всё невесты, в Петербурге всё женихи. Петербург наблюдает большое приличие в своей одежде, не любит пестрых цветов и никаких, резких и дерзких отступлений от моды; зато Москва требует, если уж пошло на моду, то чтобы во всей форме была мода: если талия длинна, то она пускает ее еще длиннее; если отвороты фрака велики, то у ней - как сарайные двери. Петербург - аккуратный человек, совершенный немец, на все глядит с расчетом и, прожди нежели задумает дать вечеринку, посмотрит и карман; Москва - русский дворянин, и если уж веселится, то веселится до упаду и не заботится о том, что уже хватает больше того, сколько наводится в кармане: она не любит средины. (...)В Москве литераторы проживаются, в Петербурге наживаются. Москва всегда едет, завернувшись и медвежью шубу, и большею частию на обед; Петербург, в байковом сюртуке, заложив обе руки в карман, летит во всю прыть на биржу или "в должность". Москва гуляет до четырех часов ночи и на другой день не подымется с постели раньше второго часу; Петербург тоже гуляет до четырех часов, но на другой день как ни в чем не бывало в девять часов спешит, в своем байковом сюртуке, в присутствие. В Москву тащится Русь с деньгами в кармане и возвращается налегке; в Петербург едут люди безденежные и разъезжаются во все стороны света с изрядным капиталом. В Москву тащится Русь в зимних кибитках, по зимним ухабам, сбывать и закупать; в Петербург идет русский народ пешком летнею порою строить и работать. Москва - кладовая, она наваливает тюки да вьюки, на мелкого продавца и смотреть не хочет; Петербург весь расточился по кусочкам, разделился, разложился на лавочки и магазины и ловит мелких покупщиков" (Н.В. Гоголь Петербургские записки 1836 года).

Итак, в мире Гоголя реальный Петербург занимает очень незначительное место по сравнению с Петербургом-мечтой, миражом, призраком. Этот фантастический Петербург никогда не сможет воплотиться в действительность, потому что он продукт зыбких мечтаний героев Гоголя; он - их вожделенное желание, призрак счастья, всегда манящий и всегда ускользающий от них.

Гоголевский Петербург - мертворожденное образование, созданное фантастической мечтой Петра I прямо на болоте, пронизанное болотными миазмами и ядовитым разноцветным туманом. Этот город построен царем на трупах согнанных отовсюду крестьян, устлавших основание под платформой города. Как будто петербургские плиты нигде, кроме как на кладбище, и не могли быть уложены.

Туман и деньги - вот символы гоголевского Петербурга. И то и другое призрачно и отдает могилой. За деньгами устремляется в Петербург капитан Копейкин, а попадает в туман греха этого кипящего и бушующего Вавилона, равнодушного к бедам бедняков. Петербург, развратный и жестокий в глазах капитана Копейкина, выталкивает героя, как пробку из бутылки: фельдъегерь, "трехаршинный мужчина" с ручищей, "самой натурой" устроенной "для ямщиков", на казенной тройке мчит капитана Копейкина домой, в Рязанскую губернию. Мечта капитана Копейкина о копейке (пожизненной пенсии, которую ему за его заслуги в Отечественной войне 1812 года тут же заплатят по личному приказу государя) - такой же мираж, как и корюшка и ряпушка городничего, как реванш Хлестакова в карты над пензенским пехотным капитаном, как попытка Чичикова разбогатеть благодаря покупке "мертвых душ" и при этом создать прочный быт крепкого, домовитого помещика.

Усадьбы помещиков: дорога, ведущая душу к гибели по кругам ада

Бричку Чичикова в губернском городе NN обсуждают два русских мужика, доедет колесо брички до Казани или до Москвы или не доедет. Какие другие могут быть на Руси мужики, кроме русских? Гоголь, впрочем, писал "Мертвые души" в Италии, всматриваясь в Русь из "прекрасного далека". Во всяком случае занятие "русских мужиков" - самое что ни на есть русское. Их вялое праздное любопытство совсем не похоже на дорожные хлопоты Чичикова, на его энергичный предпринимательский задор: из пустоты сделать состояние.

Призрачная мечта о "фу-фу" толкает Чичикова в дорогу. Куда ведет дорога, по которой едет Чичиков, скупающий "мертвые души"? Прямиком в ад! Символически дома и усадьбы помещиков на пути Чичикова к призрачному счастью - это круги дантова ада, где всякое пространство, куда Чичиков попадает, соответствует вполне определенному греху и его иллюстрирует. (Согласно первоначальному гоголевскому замыслу, 1-й том "Мертвых душ" должен был соответствовать "Аду" "Божественной комедии" Данте Алигьери). Помещица Коробочка в ужасе предполагает, что Чичиков, съехавший к ней на бричке с большой дороги, сию минуту завернет на кладбище и, схватив лопату, начнет выкапывать из могил Коробочкины "мертвые души". Коробочка не так уж ошибается.

Помещики, с которыми Чичиков встречается, олицетворяют один из человеческих пороков, или страстей. Порок выискивает наиболее подходящее для себя жизненное пространство, более того, выстраивает и организует его под себя. Характер пространства порождается характером помещика, который, в свою очередь, сводится к какой-нибудь одной, доминирующей черте - его общечеловеческой страсти. Стало быть, пространство помещичьей усадьбы - материальное выражение этой страсти. С одной стороны, пространство помещичьей усадьбы изолированно, замкнуто на себе: помещики как будто живут каждый в своем медвежьем углу и не вылезают из своей берлоги, не общаются друг с другом, потому что это даже не приходит им в голову. С другой стороны, замкнутое на себе пространство их домов и усадеб дробится на мельчайшие детали, точно его растащили на кусочки и не потрудились опять собрать. Между тем пространство помещичьей усадьбы у Гоголя, если говорить современным языком и иметь в виду последние достижения науки, сродни голограмме, или голографическому изображению (это трехмерная безлинзовая фотография, создающая реалистические образы): по самой мельчайшей части голограммы можно восстановить целое и воспроизвести объект в трехмерном пространстве. По закладке в книжке на 14-й странице в кабинете Манилова можно восстановить целое его усадьбы с плутом-приказчиком и пьяницами-крестьянами, у которых возле изб ни одного деревца - "везде глядело одно бревно". По чепцу Коробочки, надетом на огородное чучело в ее огороде, можно восстановить целое ее усадьбы: ее заботу о крестьянах, а значит о себе и своих доходцах с имения. По дудке в шарманке Ноздрёва, не желающей прекращать "бойкий" мотив военного марша, можно восстановить хаотическое, разухабистое целое его наполовину запущенной усадьбы и т.д.

В этом смысле гоголевское пространство еще напоминает детскую игру в кубики: из разных - больших и малых - кубиков с наклеенной на них картинкой нужно собрать общий рисунок. При этом кубики входят один в другой. Этот общий рисунок опять-таки общечеловеческий порок, который олицетворен в том или ином помещике.

На полях: "Гоголь любил вносить беспорядок в порядок, разнобой в стройность (...) говорилось о любви его к садоводству в английском вкусе, когда деревья рассажены "не по ранжиру", но произвольно и бессистемно. Но, оказывается, такое же стремление обнаруживал Гоголь и в устройстве интерьера: "В обиходе своем он не любил симметрии, расставлял в комнате мебель не так, как у всех, например, по стенам, у столов, а в углах и посредине комнаты; столы же ставил у печки и у кровати, точно в лазарете или в больнице". Подобное же пристрастие в... манере передвигаться по улицам! "Ходил он по улице или по аллее сада обыкновенно левой стороной, постоянно сталкиваясь с прохожими. Это давало случай обращать на него внимание всех посторонних и посылать ему вслед "невежа". Но Гоголь обыкновенно этого не слышал..." ("Исторический Вестник", 1902, Љ 2, с. 556. - В кн.: Манн Ю. " Сквозь видный миру смех...", М., "Мирос", 1994, с. 87-88).

Путь Чичикова по помещичьим усадьбам в погоне за "мертвыми душами" таков: имение Манилова, оказавшееся гораздо дальше от города, нежели Манилов расписывал (пятнадцать верст превратились в тридцать); дальше случайная остановка Чичикова у Коробочки, потому что Селифан, напившись пьян, проехал поворот к Собакевичу, завез Чичикова на взбороненное поле, так что Чичиков вывалился из брички и вымазался в грязи, по словам Коробочки у него, "как у борова, вся спина и бок в грязи"; от Коробочки он едет к трактиру, где встречает Ноздрёва и тот тащит Чичикова к себе; от Ноздрёва Чичиков бежит, едва унеся ноги от дюжих слуг Ноздрёва, которые по приказу хозяина намеревались избить Чичикова; по дороге к Собакевичу бричка Чичикова сталкивается с каретой губернаторской дочки; наконец, попадает к Собакевичу, потом едет к Плюшкину - и возвращается в губернский город.

Гоголь рисует пространство помещичьей усадьбы по принципу обратной перспективы: от общего к частному, от взгляда "с птичьего полета" до мельчайшей детали в кабинете помещика, показанной крупным планом. Это похоже на современную кинематографию, когда камера начинает медленное движение издалека, с верхней точки (с крыши, самолета), с широкой панорамы, а кончает крупным планом, фиксируя внимание зрителя на кувшине с цветами или крынке с молоком. Гоголь как бы сужает пространство: читатель точно двигается по внутренним краям воронки, чтобы потом провалиться в конусообразную дыру, куда неумолимо влечет его Гоголь.

Поместье Манилова - первый круг Дантова ада, куда спускается Чичиков, первая стадия "омертвелости" души, ведь Манилов еще сохраняет симпатию к людям. Впрочем, в характере Манилова не было никакого "задора": он не холоден, не горяч, а "тепел", что в "Откровении" Иоанна Богослова трактуется как грех. Вот почему фигура Манилова погружена в тусклую атмосферу, выдержанную в сумеречно-пепельных и серых тонах, создающих особенную эфемерность изображаемого.

Господский дом Манилова стоит на юру (горе), открытый всем ветрам; у крестьянских изб ни одного деревца - одно бревно, то есть хозяйство Манилова находится в полном пренебрежении. Вещи, окружающие Манилова, свидетельствуют о его неприспособленности, оторванности от жизни, о безразличии к реальности. Манилов проводит время в беседке с надписью "Храм уединенного размышления", где ему приходят в голову разные фантастические проекты: провести подземный ход от дома или выстроить через пруд каменный мост. Между тем, погруженный в заманчивые размышления, он никогда не выезжает на поля, а его мужики пьянствуют; у сереньких изб деревни Манилова ни одного деревца - "только одно бревно"; его "хозяйство шло как-то само собой", ключница воровала, слуги спали или повесничали.

В кабинете Манилова уже два года лежит книжка с закладкой на 14-й странице, везде рассыпан пепел, горки выбитой из трубки золы аккуратно расставлены на столе, подоконнике, в картузе, что составляет досуг Манилова, погруженного в заманчивые размышления о том о сём. За обедом у Манилова на стол ставится щегольский подсвечник с тремя античными грациями и рядом огарок свечи - "медный инвалид, хромой (...) весь в сале". В гостиной "прекрасная мебель, обтянутая щегольской шелковой материей" и два кресла, обтянутые просто рогожей: на них не хватило дорогой обивки; в одной из комнат уже восемь лет вообще не было мебели, так как у Манилова никак не доходили руки распорядиться поставить в эту комнату хоть какую-нибудь мебель. Он все это время намерен "философствовать под тенью вяза". Его жена тоже занята тем, что готовит мужу очередной сюрприз: вышивает "бисерный чехольчик на зубочистку" или вяжет кошелек.

Интерьер дома помещицы Коробочки иллюстрирует ее "дубинноголовость" и всецело выражает сущность ее натуры: бережливой, скудоумной, недоверчивой, упрямой и суеверной. Гоголь, строя образ провинциальной помещицы, дает ряд аналогов "коробочки": пестрядевые мешочки, комод, шкатулку. В ее комоде, помимо белья, ночных кофточек, нитяных моточков, распоротого салопа, запрятаны деньги в пестрядевых мешочках, в одном "целковики, в другом полтиннички, в третьем (...) четвертачки..." Эти мешочки в комоде как бы тоже мини-коробочки.

Вещи в ее доме, с одной стороны, отражают наивные представления Коробочки о пышной красоте, с другой - ее скопидомство и круг домашних развлечений: гадание на картах, штопанье, вышивка и стряпня: "комната была обвешана старенькими полосатыми обоями; картины с каким-то птицами; между окон старинные маленькие зеркала с темными рамками в виде свернувшихся листьев; за всяким зеркалом заложены были или письмо, или старая колода карт, или чулок; стенные часы с нарисованными цветами на циферблате...". Звуковой образ бьющих часов Коробочки замешан Гоголем на контрасте зловещего змеиного шипения в обиталище сказочной бабы Яги, куда попал Чичиков - "Иван-царевич", и десятилетиями неизменного старушечьего быта, "охрипшего" от времени: "шум походил на то, как бы вся комната наполнилась змеями (...) стенным часам пришла охота бить. За шипеньем тотчас же последовало хрипенье, и наконец, понатужась всеми силами, они пробили два часа таким звуком, как бы кто колотил палкой по разбитому горшку..."

Коробочка - хозяйка птичьего царства: в ее хозяйстве "индейкам и курам не было числа"; фруктовые деревья накрыты сетями "для защиты от сорок и воробьев, из которых последние целыми косвенными тучами переносились с одного места на другое". Коробочка заботится о своих крестьянах: крестьянские избы в ее деревне в порядке, кругом крытые сараи, нигде нет покосившихся ворот.

Арбуз-тарантас Коробочки - еще один аналог ее образа и вариант "коробочки": тарантас, "скорее похожий на толстощекий выпуклый арбуз, поставленный на колеса (...) Арбуз был наполнен ситцевыми подушками в виде кисетов, валиков и просто подушек, напичкан мешками с хлебами, калачами, кокурками, скородумками и кренделями из заварного теста". Она отправляется на нем в город узнавать цены на "мертвые души". Шкатулка Чичикова с ящичками, перегородками, закоулками, потаенным ящиком для денег, по точному наблюдению А. Битова, тождественна образу Коробочки. Символически Коробочка раскрылась, предав огласке тайну Чичикова. Таким образом, волшебный ларец Чичикова, шкатулка с "двойным дном" благодаря Коробочке выдает свой секрет.

Еда, которой Коробочка кормит Чичикова, тоже пространственна и тоже в духе Коробочки. Яства на ее столе небольшие, закрученные, завернутые, самозамкнутые: пресный пирог с яйцом, "грибки, пирожки, скородумки, шанишки, пряглы, блины, лепешки со всякими припеками: припекой с лучком, припекой с маком, припекой с творогом, припекой со сняточками".

Вещи вокруг помещика Ноздрёва тождественны его хвастливой и азартной натуре. Пространство в поместье Ноздрёва - воплощенный хаос и беспорядок, но вместе с тем оно чрезмерно, преувеличенно, отражает гиперболические претензии Ноздрёва и его страсть к преувеличениям.

В доме Ноздрёва все заляпано краской: мужики белят стены. Ноздрёв показывает Чичикову и своему зятю Мижуеву конюшню, где стойла в основном пустые; пруд, где раньше, по словам Ноздрёва, "водилась рыба такой величины, что два человека с трудом вытаскивали штуку"; псарню с густопсовыми и чистопсовыми, "наводившими изумление крепостью черных мясов" и где он среди собак, как отец среди семейства; поле, где Ноздрёв будто бы ловил зайца-русака за задние ноги.

Кабинет Ноздрева отражает воинственный дух хозяина: вместо книг по стенам висят сабли, ружья, турецкие кинжалы, "на одном из которых по ошибке было вырезано: "Мастер Савелий Сибиряков"" (алогизм Гоголя подчеркивает абсурдность вранья Ноздрева).

Помещик Собакевич - "человек-кулак". Собакевич привязан к земному и строит так, будто намерен жить вечно, не думая ни о смерти, ни о душе.

Вещи вокруг Собакевича, грубые и неуклюжие, повторяют тяжелое и прочное тело хозяина: крестьянские избы и колодец, сработанные из корабельного дуба, но без всяких резных узоров; его собственный крепкий и асимметричный дом, "как у нас строят для военных поселений и немецких колонистов"; "пузатое ореховое бюро на пренелепых четырех ногах, совершенный медведь", вылитый Собакевич, который сам похож "на средней величины медведя"; стол, кресла, стулья, "каждый предмет, каждый стул, казалось, говорил: "И я тоже Собакевич!""

Душа Собакевича погребена под тяжестью плоти или, по словам Гоголя, где-то за горами закрыта "толстою скорлупою", будто в сказке о Кощее Бессмертном, душа которого хранится на конце иглы, которое лежит в яйце, яйцо - в утке, утка - в зайце, заяц - в сундуке.

На полях:

отрывок из поэмы "Мертвые души": "Казалось, в этом теле совсем не было души, или она у него была, но вовсе не там, где следует, а, как у бессмертного Кощея, где-то за горами и закрыта такою толстою скорлупою, что все, что ни ворочалось, на дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности..."

Нереализованные героические потенции "омертвелой" души Собакевича пародийно представлены висящими по стенам его гостиной портретами героев греческого национально-освободительного движения 1821-1829 годов: Маврокордато, Миаули, Канари с "такими толстыми ляжками и неслыханными усами, что дрожь проходила по телу". Среди портретов этих богатырей вдруг абсурдным образом затесался портрет Багратиона, "тощего, худенького, с маленькими знаменами и пушками внизу и в самых узеньких рамках".

Пространство истории у Гоголя измельчало и вросло в быт. Гоголь сознательно до предела уменьшает масштаб истории, чтобы читатель понял, до какой степени мельчает человек, с головой ушедший в свой маленький пошлый мирок, превративший историю в предмет домашнего обихода. Так, о войне 1812 года и о войне с турками повествуют:

1) зубочистка Плюшкина, "совершенно пожелтевшая, которую хозяин, может быть, ковырял в зубах своих еще до нашествия на Москву французов";

2) уже упомянутый "тощий, худенький" Багратион на стене гостиной Собакевича;

3) Ноздрёв, вознамерившийся избить Чичикова и прокричавший слугам: "Бейте его!"; он иронически сравнивается Гоголем с отчаянным поручиком, перед внутренним взором которого носится образ Суворова и который подступает к неприступной крепости со своим взводом, его "взбалмошная храбрость уже приобрела такую известность, что дается нарочный приказ держать его за руки во время горячих дел";

4) наконец, версия чиновников, будто бы Чичиков - это сбежавший с острова Святой Елены Наполеон; сходство Чичикова с Наполеоном, "если он поворотится и станет боком", подтверждает полицеймейстер, служивший в кампанию 1812 года и лично видевший Наполеона.

5) любопытно, что чубарого коня, впряженного в бричку Чичикова, - самого ленивого и лукавого из тройки коней, кучер Селифан, поругивая, тоже именует "Бонапартом".

Пространство души помещиков обмелело, измельчало, как и пространство истории, которую они присвоили и приспособили под свои домашние нужды.

Предметный мир вокруг помещика Плюшкина свидетельствует о гнилости, тлении, умирании, упадке, превращается в "гниль и прореху" (прореха - дырка, не даром Плюшкин у Гоголя - "прореха на человечестве"). Бревенчатая мостовая, по которой Чичиков въезжает в имении Плюшкина, ходила вверх-вниз, как фортепьянные клавиши, так что "необерегшийся ездок приобретал или шишку на затылок, или синее пятно на лоб, или же случалось своими собственными зубами откусить пребольно хвостик собственного же языка". Кругом ветхие избы мужиков без стекол, окна кое-где заткнуты "тряпкой или зипуном", с крышами, сквозившими как решето, "на иных оставался только конек вверху да жерди по сторонам в виде ребер". Клади господского хлеба цветом, похожим на выжженный кирпич, гнили на улице и зарастали кустарником. Зеленая плесень покрывает ограды и ворота. Две церкви - каменная и деревянная - опустели и потрескались.

Дом Плюшкина напоминает средневековый замок скупца из готического романа. Он уныло стоит на пустыре бывшего огорода, обнесенного низкой, местами изломанной изгородью: "дряхлым инвалидом глядел сей странный замок" с щелями на стенах в виде местами обнажившейся штукатурной решетки, с закрытыми ставнями на окнах или просто забитыми досками, кроме двух "подслеповатых" окон, за которыми обитает сам Плюшкин. Замoк-исполин в железной петле на главных воротах дома Плюшкина - зловещий символ его "богатырской" скупости.

На полях: "Гоголь начал писать главу о Плюшкине в подмосковном доме историка М.П. Погодина, славившегося своей скупостью; дом Погодина был окружен садом, послужившим прообразом сада Плюшкина. По воспоминаниям А.А. Фета, "в кабинете Погодина (...) невообразимый хаос. Тут всевозможные старинные книги лежали грудами на полу (...), не говоря о сотнях рукописей с начатыми работами, места которых, равно как и ассигнаций, запрятанных по разным книгам, знал только Погодин".

Образ запущенного сада Плюшкина, по которому прошелся "резец природы", сделав его прекрасным садом, - контраст к образу "дряхлого замка" (ада и хаоса). Этот сад - прообраз райского сада и намек на замышляемое Гоголем обращение Плюшкина из грешника в положительного героя, его воскресение из мертвых в 3-м (ненаписанном) томе поэмы.

Предметы в комнатах замка Плюшкина сжимаются, усыхают, желтеют: лимон "ростом не более лесного ореха", два пера, "высохшие, как в чахотке", "зубочистка, совершенно пожелтевшая". В углу комнаты - пыльная куча, куда Плюшкин тащит всякую дрянь ( как говорят его мужики, "рыболов пошел на охоту!"): найденную щепку, старую подошву, железный гвоздь, глиняный черепок, украденное у зазевавшейся бабы ведро. В отличие от пушкинского Барона, изображенного поэтом на фоне сундуков с золотыми червонцами, гоголевский Плюшкин предстает на фоне тления, уничтожившего его богатства.

Поношенный колпак на столе словно душа, отделившаяся от мертвого тела. Этот колпак Плюшкина, кажется, перекочевал из другого пространства - из огорода Коробочки: ее чепчик превратился в ветхий колпак. Точно так же зубочистка Плюшкина, которой он "ковырял в зубах своих еще до нашествия на Москву французов", как будто бы выпала из "бисерного чехольчика" на зубочистку Манилова, вышиваемого его супругой ко дню рождения мужа. Одним словом, предметы, принадлежащие разным помещикам, странным образом перетекают из пространства в пространство.

****************************

Дороги русской литературы

Грибоедов, Пушкин, Лермонтов, Гоголь открыли и разработали пространство, в котором русская литература естественным образом обитала и в дальнейшем - во второй половине XIX века. Писатели второй половины века обживали пространство, созданное писателями первой половины.

Особое место занимает здесь Л.Н. Толстой, и потому речь о нем пойдет отдельно. Его роман-эпопея "Война и мир", действие которого развивается начиная с 1805 и кончая 1820 годом, охватывает пространства начала XIX века, то есть те самые пространства, куда были заключены герои Грибоедова и Пушкина. Андрей Болконский, Пьер Безухов, Наташа Ростова встречались в московских и петербургских гостиных и салонах с Фамусовым, Чацким, Онегиным и Татьяной. "Война и мир" поистине "энциклопедия пространств" первой трети XIX века.

Лермонтовский Кавказ, нарисованный в "Герое нашего времени", - это Л.Н. Толстой "Кавказского пленника" и "Казаков". Впрочем, от Лермонтова Толстой берет масштабность и конкретность географии, включающей в себя точность этнографии и быта чужих народов. Кроме того, сам Толстой называл Лермонтова своим предшественником в понимании и оценке войны: Толстой писал, что лермонтовское стихотворение "Бородино" стало зерном его романа "Война и мир".

Толстой почти не подвержен гоголевскому влиянию во взгляде на пространство. Только в самом ослабленном виде в романе "Война и мир" он пользуется открытым и блестяще разработанным Гоголем законом соответствия интерьера характеру героя: физиономия дома повторяет облик и черты своего владельца.

Образ провинциального города Гоголя проходит мимо художественных интересов Толстого. Образ города разовьют и продолжат М.Е. Салтыков-Щедрин (сатирический роман "История одного города") и А.П. Чехов в своих рассказах.

Переломной точкой, своего рода перепутьем для русской литературы второй половины XIX века, без сомнения, стал Гоголь. Как сказочные богатыри останавливались на перепутье трех дорог перед камнем с таинственной и тревожной надписью: "Направо пойдешь - голову потеряешь, налево пойдешь - коня потеряешь, прямо пойдешь - невесту найдешь", так русская литература в раздумьях выбирала на развилке 50-х годов один из трех путей, уже пройденных Гоголем. Не случайно Ф.М. Достоевскому приписывают слова, касающиеся судеб русской литературы: "Все мы вышли из рукава "Шинели" Гоголя..." Действительно, сам Достоевский стал до мельчайших подробностей разрабатывать образ Петербурга. Пространство этого "фантастического" города, этого города-фантома, миража, странной и болезненной мечты, населенной мечтателями, больными и сумасшедшими, - вот путь, выбранный Достоевским и пройденный им вслед за Гоголем. Он мчится по нему очертя голову на бешеной лошади в самое дьявольское пекло, рискуя потерять жизнь. Достоевский, кроме того, почерпывает из Гоголя самое зыбкое, неуловимое, мечтательное - душу, которую он, как ему кажется, в отличие от Гоголя, восстанавливает, воскрешает, реабилитирует и преображает.

И.С. Тургенев и И.А. Гончаров друг за другом или бок о бок легкой иноходью на сытых конях (а то и в покойных бричках) трусят себе по другой дороге Гоголя, которая ведет уже, наоборот, к чему-то устойчивому, плотному и вещественному ("невесту найдешь"). Это - традиционные интерьеры, характер и образ которых напрямую зависит от характера и социального статуса их обитателей. Не душа, а вещи оживают в этих уютных дворянских интерьерах, или, вернее, мерцает и просвечивает душа вещей, поскольку Гоголь открывает в вещах душу, и Тургенев с Гончаровым, помня открытие Гоголя, ищут и тоже с успехом находят душу вещей, так как они уже знают, где им надо искать. Таким образом, гоголевское пространство сначала мельчает, а потом постепенно вообще превращается в точку: Обломов сводит все большое пространство окружающего мира к своему дивану, на котором он мечтает о покорении пространства, и к покойному халату. Диван Обломова естественным образом превращается в гроб, куда "укладывается Илья Ильич".

По третьей дороге, по которой несется гоголевская "птица-тройка", скачет вся русская литература, начиная с Чацкого и кончая чеховским Егорушкой из повести "Степь". По ней "в пыли на почтовых" мчится Онегин в деревню к дяде, много дней трясется по зимней дороге Татьяна, отправившаяся в Москву на ярмарку невест, едет на Кавказ "по казенной надобности" на перекладных Печорин, а потом на собственной щегольской коляске в Персию; отправляются пешком, с котомкой и посохом, семеро мужиков-странников в поисках счастливого на Руси. Одним словом, по этой гоголевской дороге несется неведомо куда и зачем вся матушка Русь, дворянская и крестьянская.

А.П. Чехов, точно последний русский богатырь Илья Муромец, умудряется со своими героями проехаться сразу по трем дорогам, странным образом соединяя их в один широкий тракт: вслед за Тургеневым и Гончаровым он, на недолгое время остановившись в разорившемся дворянском гнезде тургеневской усадьбы, окруженной отцветшим вишневым садом, едет вместе с Раневской к ближайшей железнодорожной станции, чтобы отбыть в Париж - прочь из России; на этом пути он заглядывает в "Чумбароклову пустошь, Гималайское тож" к Николаю Ивановичу Чимше-Гималайскому, который взамен вырубленного вишневого сада в усадьбе Гаевых-Раневских предпочитает заботливо возделанные кусты кислого крыжовника; далее по дороге - кладбище, где учителя провинциальной гимназии "с постными лицами", но ликующей душой опускают в могилу гроб с Беликовым, наконец обретшим "самый лучший футляр", который он так долго и безуспешно искал, оставаясь в живых. Вот и опять точка, даже восклицательный знак вместо верстового столба на указателе дороги, а в конце дороги - тупик, тот пресловутый "кирпич", о который в лепешку расшибается бешено мчащаяся Русь - "птица-тройка", - и потомок Чичикова, выброшенный из брички, падает в придорожную грязь, стонет от боли, ругается на возницу, трет себе ушибленные места, в то время как потомок кучера Селифана - русский народ, - снявши шапку и в недоумении разинув рот, чешет у себя в затылке, глядя на Бог весть как случившуюся незадачу.

А.Н. Островский "Гроза", "Бесприданница".

Небо и пучина

Катерина. Я говорю, отчего люди не летают так, как птицы? Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела. Попробовать нешто теперь? (Хочет бежать.)

Варвара. Что ты выдумываешь-то?

А.Н. Островский "Гроза"

Мир в пьесах А.Н. Островского четко поделен на два противоположных пространства. Одно пространство условно можно назвать "вольным", другое - "тюрьмой". Человеческая душа задыхается в спертом воздухе темницы, куда помещают ее люди и обстоятельства, пускай формально никто не посягает на свободу человека и тот живет в большом доме, а отнюдь не в тюремной камере. Тем не менее душа рвется на вольный воздух, на свободу.

В "Грозе" и "Бесприданнице" Катерина Кабанова и Лариса Огудалова - "птицы в клетке". Вокруг них необъятные и раздольные просторы Волги. С ее крутых берегов открываются необозримые природные дали, полные величественной и строгой красоты. Впрочем, один только Кулигин в драме "Гроза" способен любоваться этим великолепным пейзажем. Другие обыватели города Калинова, прототипом которого был Торжок, просто его не замечают. Кудряш в ответ на восторженные возгласы Кулигина по поводу волжской красоты отделывается недоуменным "Нешто!"

Широта, даль, просторы природы - и вместе с тем узость, дремучесть, ничтожность и малость человека, который от страха или со злобы заключил себя за высокие заборы, под тяжелые, крепкие замки. За запорами можно безнаказанно тиранить своего ближнего, как делают это Дикой и Кабаниха. За запорами легко скрыть свои тайные страсти или утопить горе в пьянстве, как происходит с Тихоном Кабановым.

Нетрудно представить себе обиталища жителей города Калинова: деревянная изба, состоящая из сеней, двух-трех комнат, вокруг дома сад, в котором стоит беседка. В такой беседке летом спят Катерина и Варвара Кабановы под присмотром служанки Глаши. Варвара обманывает Кабаниху, подменяет ключ от калитки, выходящей из сада на улицу, с тем чтобы десять ночей разгуляться на вольной волюшке: Варвара с Кудряшом, а Катерина с Борисом, с которым свела ее Варвара.

Открытым и вольным пространством, противостоящим замкнутому миру города Калинова, рисуется Москва. В ней, по словам странницы Феклуши, "гульбища да игрища", "шум, беготня, езда беспрестанная", "огненного змия (паровоз) стали запрягать". Словом, нет "бла-алепия", в отличие от города Калинова, где "в этакой прекрасный вечер редко кто и за вороты-то выйдет посидеть".

Каковы же места общественного досуга горожан приволжских провинциальных городов? Это - бульвар на набережной Волги с общественным садом и трактир. В трактир, как к единственной пристани и домашней обители, бежит Тихон, спасаясь от ежедневного тиранства матери. Москва, куда он по купеческим делам едет на две недели, - это тоже своеобразный трактир, только далекий, потому что там не нагонит его мать со своим деспотичным характером. В Москве Тихон, будто в омут, бросается в десятидневный запой. Странность пространства Островского заключается в том, что его счастливые обители в мечтах и умах героев вдруг оборачиваются тихими омутами, пучиной (название одной из пьес Островского), куда проваливаются, где тонут и гибнут его герои.

Кулигин. Вот какой, сударь, у нас городишко! Бульвар сделали, а не гуляют. Гуляют только по праздникам, и то один вид делают, что гуляют, а сами ходят туда наряды показывать. Только пьяного приказного и встретишь, из трактира домой плетется. Бедным гулять, сударь, некогда, у них день и ночь работа. И спят-то всего часа три в сутки. А богатые-то что делают? Ну, что бы, кажется, им не гулять, не дышать свежим воздухом? Так нет. У всех давно ворота, сударь, заперты, и собаки спущены... Вы думаете, они дело делают либо богу молятся? Нет, сударь. И не от воров они запираются, а чтоб люди не видали, как они своих домашних едят поедом да семью тиранят. И что слез льется за этими запорами, невидимых и неслышимых! Да что вам говорить, сударь! По себе можете судить. И что, сударь, за этими замками разврату темного да пьянства! И все шито да крыто - никто ничего не видит и не знает, видит только один бог! Ты, говорит, смотри, в людях меня да на улице, а до семьи моей тебе дела нет; на это, говорит, у меня есть замки, да запоры, да собаки злые.

В "Бесприданнице" вместо трактира кофейная. Она стоит прямо на набережной Волги, часть которой засадили деревьями и сделали городским бульваром. Богатые купцы Кнуров и Вожеватов начинают утро с того, что пьют в кофейной шампанское из чайных чашек под видом чая, дабы "не дразнить гусей" - обывателей города Бряхимова, в полном соответствии с главным законом жестокого мира Островского: чтобы все "шито да крыто".

Купцы пьют "чай" и с высокого берега наблюдают резвый ход парохода "Ласточка", владелец которого Паратов отгуливает последние дни перед продажей своей "волюшки", то есть перед женитьбой на невесте с полумиллионным приданым. По пути вдоль волжских берегов Паратов снимает с маленького острова Робинзона, или, точнее, актера Аркадия Счастливцева. Тот оказался на острове потому, что вместе с купцом Непутевым бесчинствовал на пароходе, пугая пассажиров, за что оба в наказание были высажены капитаном парохода на необитаемый остров.

Кофейная становится постоянным местом обитания Робинзона. Купец Вожеватов одалживает Робинзона у Паратова, чтобы навязать ему роль шута, а платой за шутовство назначая бутылку в той же кофейной.

Вожеватов обещает Робинзону взять его с собой в Париж на выставку. Блеснуть в трактире с красивой содержанкой, бесприданницей Ларисой Огудаловой, только что брошенной Паратовым, намерены купцы Кнуров и Вожеватов, разыгрывая ее в орлянку: кому она достанется, с тем и поедет в Париж. Вожделенной мечте русского человека - увидеть Париж и умереть - увы, не суждено осуществиться: Вожеватов, глумясь над Робинзоном, утверждает, будто приглашал его вовсе не в Париж, а в трактир "Париж", что на площади. В Париж не едет и Лариса: ее убивает Карандышев на набережной Волги, возле кофейной у городского бульвара.

Если Лариса Огудалова, думая о самоубийстве, смертельно пугается бездны, открывшейся ей из-за низкой чугунной решетки, отгородившей крутой берег Волги от каменной мостовой внизу, то Катерина Кабанова в эту бездну прыгает и гибнет по собственной воле.

На полях: отрывок из пьесы "Бесприданница":

Лариса. У меня нервы расстроены. Я сейчас с этой скамейки вниз смотрела, и у меня закружилась голова. Тут можно очень ушибиться?

Карандышев. Ушибиться! Тут верная смерть: внизу мощено камнем. Да, впрочем, тут так высоко, что умрешь прежде, чем долетишь до земли.

Самоубийство, как ни странно, напрямую связано с еще одним принципиальным для Островского пространством - с пространством церкви. Храм, дом Божий, - прообраз прекрасных небесных обителей и последнее пристанище измученной на земле души. Для Катерины до замужества церковь - вольное пространство, наряду с ее садом и цветами, которые она поливала в родительском доме. В церкви душа Катерины как будто у себя дома, ведь небесные обители - единственный настоящий дом верующей в Бога души.

На полях:

Отрывок из пьесы "Гроза":

Катерина. И до смерти я любила в церковь ходить! Точно, бывало, я в рай войду и не вижу никого, и время не помню, и не слышу, когда служба кончится. (...) А знаешь: в солнечный день из купола такой светлый столб вниз идет, и в этом столбе ходит дым, точно облако, и вижу я, бывало, будто ангелы в этом столбе летают и поют. А то, бывало, девушка, ночью встану - у нас тоже везде лампадки горели - да где-нибудь в уголке и молюсь до утра. Или рано утром в сад уйду, еще только солнышко восходит, упаду на колена, молюсь и плачу, и сама не знаю, о чем молюсь и о чем плачу; так меня и найдут. И об чем я молилась тогда, чего просила, не знаю; ничего мне не надобно, всего у меня было довольно. А какие сны мне снились, Варенька, какие сны! Или храмы золотые, или сады какие-то необыкновенные, и все поют невидимые голоса, и кипарисом пахнет, и горы и деревья будто не такие, как обыкновенно, а как на образах пишутся. А то, будто я летаю, так и летаю по воздуху.

Есть, впрочем, в городе Калинове обычная церковь, куда ходят на всенощную и воскресную обедню, где Кабаниха бьет земные поклоны и строго блюдет церковный ритуал. Но эта церковь не становится действующим лицом и задником драмы.

Трагедия разворачивается под арками другой, полуразрушенной церкви, сквозь камни которой кое-где пробивается трава и кусты. На площади высятся развалины горевшей сорок лет назад церкви, на сводах которой изображена геенна огненная. Там в адском огне горят грешники, и Катерина, изменившая мужу, видит себя среди них. Жить в душе с грехом для нее все равно что в клетке.

Даже небо, обложенное черными тучами, кажется, надвигается на нее, чтобы раздавить, разразиться грозой и молнией и жестоко покарать ее за грех. Вот почему Катерина кается в грехе не наедине с мужем, а на площади, всенародно. Она как будто разрывает этот невыносимый замкнутый круг, внутри которого все ополчились против нее: от Бога и природы до людей и ее собственной совести.

Круг разорван, но клетка осталась: Кабаниха закрывает Катерину под замок и "точит, как ржа железо". Разве может вольная птица со свободной душой покориться, подчиниться грубой силе? Нет, это немыслимо для Катерины, которая мечтала летать, как птица: разбежаться с горы, поднять руки и полететь. Ей один путь - с обрыва в пучину Волги. Самоубийца переходит черту. Даже после смерти Катерину похоронят за стенами погоста; за нее не будут молиться в церкви, не станут отпевать. Катерина спорит с жестоким ритуалом: "Кто любит, тот будет молиться".

За несколько минут до смерти Катерина встречает Бориса на площади. Он бессилен спасти ее, тем более что она уже приняла решение. "Вот красота-то куда ведет. Вот, вот, в самый омут!" - не понапрасну пугает сумасшедшая барыня.

Волжский омут в "Грозе" - трагическое пространство. Однако омут в мире Островского находит и свой комический вариант: купец Большов из комедии "Банкрут, или Свои люди - сочтемся" попадает в долговую яму. Разумеется, долговая яма не означает яму буквально. Это что-то вроде краткосрочной тюрьмы, только тюрьмы позорной. Задумав разбогатеть, не заплатив кредиторам и прикарманив их деньги, Большов оказывается в яме. Впрочем, все происходит согласно хищническим законам "леса" и "темного царства", где поначалу он, как алчный волк, пожирал овец, а потом молодые волки (Липочка и Подхалюзин), прикинувшиеся овцами, сожрали его самого, чуть только он по наивности им доверился.

На полях: После премьеры комедии "Свои люди - сочтемся!" толпа восхищенной спектаклем молодежи подхватила Островского на руки и понесла его по площади. С открытой грудью, в одном фраке Островский на руках толпы "поплыл" к зданию у Воскресенских ворот, где находилась упоминавшаяся в пьесе "яма" - долговая тюрьма для банкротов. Шествие сопровождалось восторженными криками: "Виват, Островский!" "Наша взяла!"

М.Е. Салтыков-Щедрин "История одного города".

Город Глупов

М.Е. Салтыков-Щедрин рисует гротескный образ города Глупова, для чего сознательно противоречит сам себе. В одном месте его книги сказано: город Глупов заложен на болоте, подобно Петербургу. В другом месте говорится, что он омывается тремя реками и стоит на семи горах, как Москва. Благодаря этим семи горам, "в гололедицу великое множество экипажей ломается и столь же бесчисленно лошадей побивается". К городу, с одной стороны, прилегает выгон для скота, среди навозных куч которого путешествует градоначальник Фердыщенко, с другой - с Глуповым граничит Византия. Ирония Щедрина становится понятна, если иметь в виду полемические баталии "западников" и "славянофилов". Последние соотносили Русь с Византией, бывшую столицу Византии Константинополь хотели вернуть православию и отбить у турок. Жители города одновременно горожане и крестьяне. Они прогуливаются по городу, делаясь похожими на купечество, дворянство и интеллигенцию. Они же сеют, пашут и живут в деревенских избах. Притом в "Истории..." описывается не один город, а целых два: уездный Глупов и губернский Глупов. Губернский Глупов "лежит на реке Глуповице, кормилице-поилице всех наших Глуповых: уездных, губернских и прочих". Поучается, что вся страна состоит из таких Глуповых, эти города разрастаются как грибы, и вряд ли есть где-нибудь Умновы (хотя Щедрин и называет их "столичными"). Одним словом, образ города Глупова предельно обобщен и универсален. Мир города Глупова Щедрин называет "миром чудес".

Помимо типического провинциального образа города, Щедрин в истории города Глупова рисует пространство истории России, точнее истории власти, целенаправленно и методично уничтожавшей русский народ. На всем пространстве русской истории "глуповцы" состязаются в глупости с властью.

В "Сказании о шести градоначальницах" угадывается семидесятилетняя история (с 1725 по 1796 годы) царствования самодержавных правительниц в России и череда дворцовых переворотов. В "Истории..." Щедрина семьдесят лет сжимается до семи дней. Кровопролитная междоусобица шести градоначальниц (Ираиды Лукиничны Палеологовой, Клемантинки де Бурбон, Амалии Карловны Штокфиш, Анели Алоизиевны Лядоховской, Дуньки-толстопятой и Матренки-ноздри), которые готовы друг друга съесть (гротескный образ Щедрина), напоминает борьбу за власть Екатерины I, Екатерины II, Анны Иоанновны и Елизаветы. Щедрин обыгрывает, в том числе, их иноземное происхождение. Черты Павла I обнаруживаются в образе градоначальника Негодяева. Микаладзе и Грустилов (особенно последний) напоминают Александра I. Перехват-Залихватский несколько похож на Николая I. Другие градоначальники и обликом, и биографическими подробностями похожи на царских приближенных: Беневоленский - на министра Александра I и неудавшегося реформатора Сперанского, Угрюм-Бурчеев - на его же военного министра мрачного и тупого Аракчеева. В то же время целый ряд градоначальников не находит своего соответствия в реальной русской истории, например Дементий Варламович Брудастый, на плечах у которого была не голова, а "пустая посудина", или Никодим Осипович Иванов, который "был столь малого роста, что не мог вмещать пространных законов" и умер "от натуги, усиливаясь постичь некоторый сенатский указ".

Писатель создает неповторимое и особенное гротесковое пространство города и, в частности, место обитания градоначальника, которое меняется каждый раз с приходом "новой метлы". Там безголовый градоначальник Брудастый, в голове которого мастер Байбаков по снятии головы обнаружил Органчик, играет две страшные для обывателей мелодии: "Не потерплю!" и "Раззорю!" ("градоначальниково тело, облаченное в вицмундир, сидело за письменным столом, а перед ним, на кипе недоимочных реестров, лежала в виде щегольского пресс-папье, совершенно пустая градоначальникова голова..."). Другой градоначальник Иван Матвеевич Баклан (по Далю, баклан - болван, чурбан, чурка) ведет свое происхождение от колокольни Ивана Великого и "переломлен пополам во время бури", точно высокое дерево. Самый мирный из градоначальников Прыщ оказался с фаршированной головой: чтобы не быть съеденным мышами, он обкладывал себя мышеловками, спал не в спальне, а на леднике, дабы не протухнуть; был съеден по кускам предводителем дворянства, обожающего трюфеля, которыми была начинена голова градоначальника Прыща.

Щедрин неисчерпаем в создании гротескных форм смерти: заеден клопами, растерзан собаками, умер на экзекуции, напутствуемый капитаном-исправником, умер от натуги, от "объядения", от истощения сил, своей смертью.

М.Е. Салтыков-Щедрин "Сказки"

В небесах, на суше и в воде

По логике вещей в сказках должно быть сказочное пространство: мгновенные перемещения героев за тридевять земель, за Кудыкины горы, поиски Василисы Прекрасной или Кощея Бессмертного, путешествия к Солнцу, деду Морозу, к Месяцу, Луне и прочее. Всего этого совершенно лишены сказки Салтыкова-Щедрина. В них напрочь отсутствует волшебное пространство. Наоборот, в его сказках господствует обыденность. Если это лес, то в лесу живут и действуют нормальные звери и птицы. Если это река, то в ней плавают, как и подобает тому, рыбы. Правда, рыбы, звери и птицы говорят, мыслят и совершают поступки, но для сказки это дело вполне естественное и обычное. Мало того, с рыбами и зверьем случается как раз то, что происходит в жизни: хищники пожирают слабых или травоядных, либо они умирают своей смертью, либо продолжают жить.

Чтобы еще больше усилить впечатление обыденности происходящего, Щедрин вписывает в обыкновенное сказочное пространство самое обыкновенное реальное пространство, точнее социальное пространство. Ведь ни для кого не секрет, что животные - те же люди, а мир зверей (все эти тихие заводи, поднебесная, дремучий лес) не что иное, как пространственный ареал, где обитают люди: власть, либералы-революционеры, обыватели и народ.

Конечно, и у зверей есть свои цари, живущие в берлогах, логовах, дворцах: медведи на воеводстве ("Медведь на воеводстве"); орел, которому надоело быть одиноким и гнездиться на вершинах гор, потому-то он решил стать царем птиц ("Орел-меценат"), щука - царица реки, именно к ней окунь под конвоем приводит карася-идеалиста, посягнувшего на монархические основы ("Карась-идеалист"); коршун вместе с ястребом, кречетом и его подручным копчиком, образующими незыблемый триумвират монархической власти, которую не способны поколебать крикливые вороны-челобитчики, вступившиеся за свой вороний народ, уничтожаемый жестокими правителями ("Ворон-челобитчик"); наконец, волки, оставляющие в живых рядом со своим логовом самоотверженных зайцев, пока не проголодались ("Самоотверженный заяц").

Народу отводится не столь блестящее пространство. Вороний народ сгоняют под ярмо орла и "записывают в ревизские сказки", и только усобица, которую учинили орел и коршун, спасает вороний народ: долго он терпел в поднебесной, но потом "снялся с места и улетел" ("Орел-меценат"). Народ из сказки "Дикий помещик" тоже летает по небу в качестве "отроившегося роя мужиков". Правда, недолго летает, так как начальство приказывает его изловить и водворить на место, в уезд. Его помещают в плетушку и отправляют с базарной площади назад, в имение дикого помещика, - работать и обеспечивать казну деньгами, а рынки - натуральными продуктами. В лесу звериный народ - подходящий материал для медведей на воеводстве, посланных из центра на места по Львиному приказу, дабы учинить кровопролитие, на худой конец съесть Чижика.

Либералы, борцы за народную правду и справедливость и даже обыватели, не желающие вмешиваться в большую политику, живут в более комфортных местах, нежели народ. Карась-идеалист спорит с ершом в тихой заводи, подальше от остального рыбьего народа, среди которого процветает предательство, наушничество, нездоровые страсти и вообще борьба за существование. Самоотверженный заяц бежит в благоустроенную нору своей зайчихи-невесты, где имеется даже барабан, чтобы сыграть передними лапами марш в честь спасения самоотверженного зайца и его возвращения в теплое гнездышко. Да и премудрый пескарь облюбовал себе норку точно под рост. Правда, он там все сто лет жизни дрожит и уворачивается от щук, сторожащих его возле норы, или от рака, вознамерившегося перешибить его клешней. Он ослеп в своей норе от сумерек и изголодался, тем не менее эта тесная нора милее ему зубастой пасти щуки. В это неуютное пространство премудрый пескарь вовсе не желает попадать, чтобы разделить участь, которой так и не смог избежать карась-идеалист.

Комический эффект сказок Щедрина усиливается приемом сополагания разнородных пространств. Еще недавно генералы сидели в петербургских канцеляриях и руководили составлением бюрократических бумаг ("Даже слов никаких не знали, кроме "Примите уверение в совершенном моем почтении и преданности"). Потом вышли на пенсию и жили в Петербурге, на Екатерининском канале, в Большой Подьяческой улице, вместе со своими кухарками. Как вдруг судьба их злодейски забросила на необитаемый остров. Надо сказать, очень благоустроенный необитаемый остров, весьма пригодный для уютной жизни, способный накормить пол-Петербурга: "рябчики (...) тетерева токуют, зайцы бегают, рыбы, как в судке на Фонтанке (река в Петербурге. - А.Г.), так и кишат". Однако генералы остаются смертельно голодными и едва не съедают друг друга на этом необитаемом острове, вдалеке от столичной цивилизации, где, по их мнению, "булки в том самом виде родятся, как их утром к кофею подают".

От каннибализма их спасает нумер реакционной газеты М.Н. Каткова "Московские ведомости", который они находят даже на необитаемом острове (как его туда могло забросить, неизвестно). В этой газетке, бывшей предметом вечных насмешек Салтыкова-Щедрина, вся обширная российская география стягивается в Москву, в хищные лапы официозного журналиста Каткова, и воплощается в кулинарных рецептах: "Из Тулы пишут...", "Из Вятки пишут..." И всё сплошь о том, как вкусней поесть. Генералам остается только умереть с голоду на необитаемом острове. (Глупый помещик, который молился, чтобы Бог избавил его от мужика, только одичал в лесах, потому что, в отличие от генералов, сумел себя прокормить: он бросался с верхушки дерева, как кошка, на зайцев, разрывал их в клочья и пожирал ("Дикий помещик").)

К счастью, генералы находят под деревом здоровенного мужика, который "самым нахальным образом уклонялся от работы" и заставляют его на себя трудиться, чему тот послушно подчиняется. Значит, в самом что ни на есть мифическом пространстве - на необитаемом острове, где, по определению, все равны, генералы останутся генералами, а мужик - мужиком, потому что чувство покорности настолько въелось в сознание народа, что и на необитаемом острове, то есть в каком угодно экзотическом пространстве, даже на Луне, ничего не изменится: народ безропотно подчинится генералам и станет исполнять все их желания. То же самое происходит с вороньим народом в поднебесной, когда орел или коршун становятся просвещенным монархом, равно как и в водной стихии, где царят щуки и головли, так же как в лесу, куда на воеводство отправляются Топтыгины I, II и III (читай: императоры Александр I, II и Николай I).

Одним словом, пространство сказок Салтыкова-Щедрина - социальное пространство, в которое вписались все слои русского общества. В этих сказочных лесах, небесах, реках и озерах нашли приют вся дикость и глупость, всё зло и страдание, всё невежество и пустословие, которое с горечью наблюдал великий сатирик на необозримых пространствах своего отечества.

И.С. Тургенев "Отцы и дети".

Дворянское гнездо "отцов" и "детей"

Пространство дворянской усадьбы Кирсановых в романе "Отцы и дети" - это бывший пустырь, ровное голое поле, которое малопрактичный Николай Петрович, размежевавшись со своими крестьянами и, в духе демократических веяний времени, переведя их на оброк, отвел под новую усадьбу, фермы, сад и пруд. Свое имение Николай Петрович назвал в честь умершей жены Марьино. Однако "молодые деревца плохо принимались, в пруде воды набралось очень мало, и колодцы оказались солонковатого вкуса. Одна только беседка из сиреней и акаций порядочно разрослась, в ней иногда пили чай и обедали". В этой беседке Базаров целует Фенечку, а Павел Петрович сквозь кусты акации подглядывает за ними, а после, поскольку сам влюблен в Фенечку, вызывает Базарова на дуэль. В день дуэли, ранним утром, мужик, отмежевавшийся от Николая Петровича, крадет лес из помещичьих лесных угодий.

В жару дом Кирсановых стоит под палящими лучами солнца. Прежде обитатели дома не в силах были укрыться от летнего зноя даже в комнатах: нигде не было тени. Тогда Николай Петрович распорядился приделать с северной стороны дома, над балконом, большую маркизу (парусиновый или полотняный навес), чтобы солнечные лучи не проникали в комнату. В пасмурную погоду маркизу поднимали вверх при помощи шнуров.

Вокруг дома разбиты цветочные клумбы, через которые Базаров перешагивает, возвращаясь с пруда, где он ловил лягушек. Внутренние интерьеры кирсановского дома поражают странным соединением самой изысканной роскоши с полной бытовой беспомощностью его обитателей. Базаров иронически замечает, что у него в комнате английский рукомойник, а дверь не запирается. Павел Петрович обставил свой кабинет в духе прежней петербургской роскоши: он сидит у письменного стола, уставленного бронзовыми статуэтками вместе с серебряной пепельницей в виде лаптя (признак народолюбия Павла Петровича), на широком гамбсовом Гамбс (1765 - 1831) - знаменитый французский мебельщик, живший в Петербурге в 30-х годах XIX века. кресле перед камином, который отапливается каменным углем. Его кабинет, оклеенный "по стенам красивыми обоями дикого цвета, с развешанным оружием на пестром персидском ковре, с ореховою мебелью, обитой темно-зеленым трипом, с библиотекой renaissance (эпохи Возрождения) из старого черного дуба..." За границу Павел Петрович возит за собой переносную ванну. В Дрездене, куда Павел Петрович отправился из усадьбы брата доживать свой век, он, по обыкновению, продолжает, вероятно, принимать ванну в перерывах между прогулкой по фешенебельной Брюлевской террасе и богослужениями в русской церкви Дрездена.

В дворянской усадьбе Никольское, подобной кирсановской, у Анны Сергеевны Одинцовой гостят Базаров и Аркадий Кирсанов. Последний находит там, в ласковой тени дворянского сада, свое счастье.

На полях:

Отрывок из романа "Отцы и дети": "В Никольском, в саду, в тени высокого ясеня, сидели на дерновой скамейке Катя с Аркадием; на земле возле них поместилась Фифи, придав своему длинному телу тот изящный поворот, который у охотников слывет "русачьей полежкой". И Аркадий и Катя молчали; он держал в руках полураскрытую книгу, а она выбирала из корзинки оставшиеся в ней крошки белого хлеба и бросала их небольшой семейке воробьев, которые, с свойственной им трусливою дерзостью, прыгали и чирикали у самых ее ног. Слабый ветер, шевеля в листьях ясеня, тихонько двигал взад и вперед, и по темной дорожке, и по желтой спине Фифи, бледно-золотые пятна света; ровная тень обливала Аркадия и Катю; только изредка в ее волосах зажигалась яркая полоска".

Базаров и Аркадий, приехав развеяться в губернский город, захаживают также в гости к нигилистке Евдоксии Кукшиной. В ее доме новейшие прогрессивные европейские веяния соседствуют с вполне традиционной русской грязью, пылью и безалаберностью, а криво прибитая над дверями визитная карточка - с висящим колокольчиком.

Уютный деревенский домик стариков Базаровых очень похож на обычную крестьянскую избу, по крайней мере быт помещиков почти не отличается от крестьянского уклада. Отец Базарова с утра пораньше даже сам работает на своем огороде. А Аркадия поселяют в уютном и чистом предбаннике, торжественно именуя его флигельком. Кабинет отца Базарова выдает увлечение бывшего полкового фельдшера естественными науками, что характерно для второй половины XIX века.

На полях:

Отрывок из романа "Отцы и дети": "Весь его домик состоял из шести крошечных комнат. Одна из них, та, куда он привел наших приятелей, называлась кабинетом. Толстоногий стол, заваленный почерневшими от старинной пыли, словно прокопченными бумагами, занимал весь промежуток между двумя окнами; по стенам висели турецкие ружья, нагайки, сабля, две ландкарты, какие-то анатомические рисунки, портрет Гуфеланда, вензель из волос в черной рамке и диплом под стеклом; кожаный, кое-где продавленный и разорванный, диван помещался между двумя громадными шкафами из карельской березы; на полках в беспорядке теснились книги, коробочки, птичьи чучелы, банки, пузырьки; в одном углу стояла сломанная электрическая машина".

Роман Л.Н. Толстого "Война и мир" - энциклопедия пространств.

"И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. "Постой", - сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.

- Вот жизнь, - сказал старичок учитель".

Сон Пьера Безухова ("Война и мир", том 4, часть 3, XV).

География и пространство в романе Л.Н. Толстого "Война и мир" поражает своей грандиозностью и широтой. Герои перемещаются по просторам России и европейским странам: Австрии, Венгрии, Германии, Польше, Франции. Они живут в Петербурге и Москве, в провинции в дворянских усадьбах. Им открывается мир природы. Они сталкиваются со счастьем, страданием и смертью, что расширяет или, напротив, сужает их душевное пространство.

Пожалуй, нет ни одного русского романа с более масштабной географией, чем в романе "Война и мир". Как правило, русская литература, что любопытно, предпочитает по большей части не выходить за границы России. Действие практически всех классических произведений русской литературы происходит внутри России. Правда, есть небольшие исключения. Скажем, в романе И.С. Тургенева "отцы и дети" П.П. Кирсанов отправляется в Европу в погоню за княгиней Р. и настигает ее в Бадене. В финале романа он отправляется в Дрезден, а Евдоксия Кукшина - в Гейдельберг, куда стекаются позитивисты, естественники, нигилисты всех мастей. Штольц и Ольга Ильинская встречаются в Париже в романе И.А. Гончарова "Обломов". Но об этом говорится скупо, сжато, тоном протокольных упоминаний. Никогда действие романов не привязывается к за границе и заграничным впечатлениям. Впрочем, действие повести И.С. Тургенева "Ася" происходит в Германии, в небольшом немецком городе З., на левом берегу Рейна, и в городе Л., на правом берегу Рейна. Из Швейцарии приезжает князь Мышкин (роман Ф.М. Достоевского "Идиот"), где он лечился от эпилепсии, и туда же возвращается в финале. Единственный русский роман, действие которого целиком сосредоточено за границей, в выдуманном Рулетенбурге, прототипом которого явился немецкий Баден, - роман Ф.М. Достоевского "Игрок". Правда, этот роман не принадлежит к русской классике.

Как всегда, существенное исключение составляет Л.Н. Толстой. На страницах его романа действует История. И эта серьезная, а подчас мрачноватая дама - полноценный персонаж романа, наряду с Наташей Ростовой, князем Андреем Болконским и Пьером. Для Истории не существует географических границ. В ее то бурный, то спокойный и величавый неостановимый поток вовлечены все персонажи романа Толстого. Причем для Толстого, обладающего уникальным чутьем исторической правды, не бывает второстепенных участников исторического процесса: реально существовавшие Кутузов, Наполеон, Александр I, австрийский генерал Мак и вместе с тем созданные воображением писателя Пьер, Николай Ростов, Берг или дипломат Билибин - все равны перед историей. Вот почему в романе господствует пространство Истории, воле которой добровольно или по принуждению подчиняются все действующие лица романа.

В их частную жизнь История вторгается как сторонняя и подчас бездушная сила. По словам Ф.И. Тютчева, "блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые".

Гроза 1812 года гремит над всей Россией и, в том числе, над кровлями жилищ героев романа, разрушая их многолетний мирный уклад, а иногда и сами жилища, ломая, а подчас самым неожиданным образом устраивая судьбы героев романа, вовлеченных в стремительный поток истории.

Стены домов, мебель, вещи - молчаливые свидетели и в то же время действующие лица и соучастники множества драм, трагедий, конфликтов, страданий, счастья и любви героев романа. Судьбы героев пересекаются и прочно связываются с судьбами мест и домов: Отрадное (имение графов Ростовых), Лысые Горы и Богучарово (имения князей Болконских), Москва и Петербург (дома Пьера, Безухова, Ростовых, Болконских, Долохова, Курагиных) сменяют друг друга, чередуются и возникают вновь на страницах романа.

Завязка событий и знакомство читателя с героями происходит в Петербурге, в аристократическом салоне Анны Павловны Шерер. Незаконнорожденный Пьер приезжает из Парижа, где он под руководством аббата-гувернера воспитывался и получал образование согласно воле отца, екатерининского вельможи графа Кирилла Владимировича Безухова. В Петербурге, куда Пьер прибыл из Москвы с рекомендательными письмами отца, он должен избрать себе карьеру.

В салоне Шерер Пьер встречает своего старшего друга князя Андрея Болконского, который из Петербурга собирается в Австрию, на фронт военных действий, в действующую армию. В Австрии русские, союзники австрийцев, должны испытать себя на прочность в столкновении с непобедимым Наполеоном. Князь Андрей уезжает от богатства и благополучия, от светских удовольствий, от беременной жены, потому что, как он говорит, "эта жизнь - не по мне!" Князь Андрей поедет в армию через Москву и имение отца Лысые Горы, которые лежат в 150 верстах от Москвы и в 60 верстах от Смоленска, в трех верстах в сторону от дороги на Москву. Под присмотром отца и сестры в Лысых Горах Андрей Болконский оставит беременную жену.

Из Москвы, из дома графа Ростова, в Петербург приезжает Анна Михайловна Друбецкая, чтобы в салоне Шерер через князя Василя Курагина добиться определения своего сына Бориса Друбецкого в гвардию. (В армии в Австрии вскоре Борис Друбецкой встретится с Андреем Болконским и Николаем Ростовым.) А сам Василь Курагин через Анну Павловну Шерер, фрейлину императрицы-матери Марии Феодоровны, намерен выхлопотать своему сыну Ипполиту место первого секретаря в русском дипломатическом посольстве в Вене. Андрей Болконский встретится в австрийском городе Брюнне с секретарем посольства Ипполитом, которого в Петербурге, в доме Шерер, он почти ревновал к своей жене. В Австрии, как убедится князь Андрей, в обществе дипломатов Ипполит выступает в комической роли шута.

Толстой строит свой роман так, что читатель постоянно попадает в разные, чаще всего контрастные пространства. Общий принцип, которому почти всегда верен Толстой, - чередование и борьба жизни и смерти. Интерьеры - фон и одновременно сценическая площадка, где разворачиваются события. Рампу, задник и набор мебели Толстой включает в драматическое действие, подбирая подходящий к случаю образный и цветовой колорит.

Пьер из строгого и чинного, привычного к напряженной умственной работе петербургского кабинета Андрея Болконского, где Пьер читает "Записки Цезаря" и дает слово другу "быть хорошим", сразу же едет в дом Анатоля Курагина у конногвардейских казарм, в котором царит совсем иной дух: "В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином (...) Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышалась возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя". Пьер по просьбе Долохова выворачивает раму окна на третьем этаже, и Долохов на пари с англичанином выпивает бутылку рома, сидя на покатом уступе стены за окном и ни за что не держась. Под окном лежат камни тротуара. Две свечи горят на подоконнике; за окном во время белой ночи "виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари", а Долохов в белой рубашке, запрокинув голову, все выше поднимает донышко бутылки. Призрак смерти витает в затихшей гостиной дома Курагина. Один из собутыльников, не смогший остановить это безумное пари, ложится лицом к дивану. Пьер закрывает глаза, и ему кажется, что проходит больше получаса. Лакей, собиравший разбитые стекла окна, застывает в согнутом положении. Долохов, бледный и веселый, запрыгивает на подоконник и кидает пустую бутылку англичанину.

Пьяная компания Курагина вываливает на петербургские улицы. Долохов привязывает квартального полицейского к медведю и пускает плавать квартального верхом на медведе в реку Мойку. Буйство и разгул души всего ближе к стихии смерти.

Как правило, Петербург в романе Толстого рисуется с отрицательным знаком, в отличие от Москвы (Толстой - москвич). В Петербурге по большей части господствует дух лицемерия, фальши и лживого официоза.

В Москве Толстого жить проще, радостней и свободней. Вот почему из Петербурга Толстой стремительно переносит читателя в московский дом Ростовых на Поварской улице. В этом доме царствует вольная и счастливая стихия жизни. Дом Ростовых - полноправное действующее лицо романа. Он живет, благодушно улыбается или печалится вместе со своими обитателями и гостями и умирает, сожженный в пожаре 1812 года, оставленный семьей Ростовых во время бегства москвичей из Москвы. В доме на Поварской празднуют день именин Наташи Ростовой и ее матери, тоже Натальи. К этому дому в канун именин Наталий подъезжают многочисленные цуги (кареты, запряженные четырьмя, шестью или восьмью лошадьми) с поздравляющими. В гостиной дома сидят гости: Жюли Карагина с матерью. Они чинно беседуют с графиней Ростовой и ее мужем. Внезапно в гостиную "нечаянно, с нерассчитанного бега" врывается 13-летняя Наташа Ростова, слишком разбежавшаяся из задних комнат: диванной, цветочной и детской. За ней входят ее братья: старший Николай и младший Петя, а также 15-летняя племянница Ростовых Соня и юный офицер Борис Друбецкой, в которого влюблена Наташа Ростова. Избавляясь от надутой и чопорной - взрослой -атмосферы гостиной, Наташа бежит в цветочную, где прячется между кадок с цветами и подсматривает, как в зеркало любуется собой красавец Борис Друбецкой, как целуются ее брат Николай с двоюродной сестрой Соней, после чего вызывает в цветочную Бориса Друбецкого, вскакивает на цветочную кадку и тоже целует его, вдруг пугаясь своей смелости и, проскользнув между горшками цветов на другую сторону, робко взглядывает на покрасневшего Бориса. Объяснившись с ним, она, как большая, идет рядом с предполагаемым женихом в диванную.

Две пары влюбленных: Николай и Соня, Наташа и Борис - рассаживаются у двух окошек диванной симметрично, и Соня с Наташей "с виноватым видом и счастливыми лицами" смотрят на строгую Веру, старшую дочь Ростовых, которая, проходя через диванную, осуждает их легкомыслие. Влюбленные, "как спугнутая стая птиц", убегают от нее в детскую.

В самый день именин Наталий в кабинете графа Ростова собираются мужчины. Они курят янтарные трубки, сидя на оттоманке (диване с подушками), толкуют о войне, и двоюродный брат графини Ростовой Шиншин остроумно подтрунивает над немцем Бергом, в то время как в гостиной, ожидая именинного обеда, рассеянный Пьер неловко сидит "посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу". Ждут "ужасного драгуна" старуху Марью Дмитриевну Ахросимову, которая по приезде сурово отчитывает Пьера за историю с квартальным верхом на медведе. После этого гости попарно отправляются в столовую: "Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна - с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех поодиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.

На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны - дети, гувернеры и гувернантки. Граф из-за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами..."

Как видим, граф Ростов имеет крепостной оркестр, разместившийся на хорах, крепостной повар Тарас, купленный графом за тысячу рублей, кормит гостей черепашьим супом, кулебяками и рябчиками. За роскошным столом граф Ростова по двум концам - мужской и женской - гости ведут свои особенные разговоры: мужчины - о войне, а дамские разговоры с "веселой решимостью" прерывает Наташа Ростова, поспорив с братом Петей, что осмелится спросить у маменьки, какое подадут пирожное.

После ананасового мороженого гости вернулись в гостиную и кабинет графа. Слуги раздвинули бостонные столы, чтобы составить несколько партий в карты. Для этого гостям пришлось разместиться в двух гостиных, диванной и библиотеке.

Молодежь в это время собралась в диванной у клавикородов (род фортепиано) и арфы. Наташу и Николая попросили спеть. Наташа бросилась звать Соню, но обнаружила ее плачущей в коридоре на сундуке, покрытом "грязной полосатой няниной периной". Сундук, как пишет Толстой, "был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых". Наташа обняла Соню и тоже беспричинно заревела, "только оттого, что Соня плакала". Утешив Соню, Наташа побежала вместе с ней в диванную, и они спели квартет "Ключ". Между тем в зале "молодежь приготовилась к танцам, а на хорах застучали ногами и закашляли музыканты". Граф Илья Андреевич Ростов с Марьей Дмитриевной Ахросимовой, оторвавшись от бостонных столов, лихо отплясывают Данилу Купора (фигура англеза - танца XVIII века, который граф Ростов танцевал еще в молодости).

Пока в доме Ростовых на Поварской танцуют Данилу Купора, и усталые музыканты, фальшивя, шестой раз играют англез, в московском доме графа Кирилла Владимировича Безухова, отца Пьера, с хозяином дома случается шестой удар.

В канун подготовки к именинам Наташи Ростовой Анна Михайловна Друбецкая с сыном Борисом в карете Ростовых подъезжает к парадному подъезду богатого московского дома графа Безухова, крестного отца Бориса Друбецкого. Улица перед окнами выстлана соломой. Поскольку в Москве была булыжная мостовая, а шины на экипажах железные См.: Кандиев Б.И. Роман-эпопея Л.Н.Толстого "Война и мир". Комментарий. "Просвещение", М., 1967,с.85., под окна знатного больного подложили соломы.

Без доклада они проходят сквозь стеклянные сени "между двумя рядами статуй в нишах". Их останавливает суровый швейцар, презрительно оглядывая старенький салоп Анны Михайловны Друбецкой, которая, несмотря на преграды, прорывается в дом. Пока официант в "чулках, башмаках и фраке" докладывает о ней с сыном, Друбецкая оглядывает себя в "цельное венецианское зеркало в стене" и "бодро, в своих стоптанных башмаках" идет "вверх по ковру лестницы".

На женской половине дома живут три княжны, племянницы графа Безухова, которые за ним ухаживают. Одну часть дома временно занимает князь Василь Курагин, родственник графа по жене и один из наследников его богатств. Незаконнорожденный сын графа Безухова Пьер живет в комнате наверху. Официант ведет Бориса Друбецкого к Пьеру вниз и вверх по другой, не парадной лестнице. Борис передает Пьеру приглашение на именины Ростовых.

Сама трагедия смерти и фарс схватки наследников за наследство разыгрывается на мужской половине дома, в покоях умирающего хозяина, графа Безухова. В приемной графа с двумя итальянским окнами, под большим портретом императрицы Екатерины II, изображенной во весь рост, толпятся доктора, духовные лица и родственники. Из приемной имеется выход в зимний сад. Именно из этой приемной князь Василь Курагин почтительно провожает главнокомандующего Москвы в кабинет графа, чтобы тот простился с умирающим. Туда же проходят Пьер и Анна Михайловна Друбецкая, поскольку граф Безухов, указывая на портрет сына, потребовал его к себе.

Анна Михайловна Друбецкая ведет Пьера в покои отца с заднего крыльца. У подъезда в тень стены отбегают двое в мещанской одежде, как видно гробовщики, с нетерпением ожидающие смерти графа. На узкой каменной лестнице, идущей по женской половине дома, Друбецкую и Пьера едва не сбивают с ног люди с ведрами. Они сбегают сверху и стучат сапогами, по-видимому приготавливаясь обмывать еще не умершее тело хозяина.

Проходя по коридору, Пьер и Анна Михайловна через полуоткрытую дверь, откуда только что выбежала горничная с графином, видят, как в полутемной комнате княжны Катишь, уставленной мелкими шифоньерками, шкафчиками, столиками, при свете двух лампад перед образами вплотную друг к другу с видом заговорщиков сидят княжна Катишь и князь Василий Курагин и о чем-то шепчутся. Они хотят выкрасть из спальни умирающего графа Безухова его мозаиковый портфель, где лежит письмо к государю с просьбой об усыновлении Пьера, что сразу же сделало бы Пьера единственным исключительным наследником богатств графа и оставляло княжон без гроша. Княжна Катишь, обнаружив подглядывающих за ней врагов, вскакивает и злобно хлопает дверью.

Пьер с удивлением наблюдает странные перемены в чопорном и до сей поры строгом пространстве дома его отца. Посередине комнаты, примыкавшей к приемной графа, стоит пустая ванна и вода пролита по ковру (здесь будут омывать труп графа Безухова). В роскошную и величественную спальню графа, куда раньше никто не смел входить, вдруг самопроизвольно потекли мужчины и женщины. А спальня, в которой проходило соборование умирающего, внезапно превратилась в церковь. Граф под иконами, обложенный подушками, на своем вольтеровском кресле занял место алтаря, в то время как мужчины и женщины с горящими свечами, разделившись, выстроились по правую и по левую руку от умирающего. К колонне почтительно прислонился католик-врач без свечи, не участвовавший, но сочувствовавший торжественному обряду.

Князь Василий Курагин опирался на "резной бархатный стул, который он поворотил себе спинкой". Во время церковного пения и службы иереев князь Василий "вышел из-за своей спинки стула" и вместе с княжной Катишь "направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами": они вынесли оттуда мозаиковый портфель и "оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы, один за другим возвратились на свои места".

Князь Василий Курагин отослал своих конкурентов по наследству - Пьера и Анну Михайловну Друбецкую - в маленькую круглую гостиную с зеркалами и маленькими столиками, где для гостей был приготовлен чай. "Во время балов в доме графа Пьер, не умевший танцевать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, бриллиантах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения".

Между тем Анна Михайловна Друбецкая на цыпочках выходит в приемную графа, в которой как раз и разыгрывается генеральное сражение между княжной Катишь и Анной Михайловной за обладание мозаиковым портфелем. Решил исход сражения шум стукнувшей о стену двери из спальни графа Безухова: оттуда выбежала средняя княжна и закричала, что граф умирает. Княжна Катишь выронила портфель, и Анна Михайловна, "подхватив спорную вещь, побежала в спальню". Так интерьеры дома графа Безухова помогли незаконнорожденному Пьеру сделаться богачом и законным наследником.

Пути и судьбы героев романа также проходят через Лысые Горы - имение князя Николая Андреевича Болконского. Оно лежит между Москвой и Смоленском. В нем живет старый князь Болконский со своей некрасивой, но умной дочерью княжной Марьей. Жена князя Андрея, приехавшая с мужем к свекру, не без основания называет дом старого князя Болконского дворцом. Сосланный в деревню при царе Павле I генерал-аншеф Болконский, когда-то, в давние времена, занимавший высокие государственные посты, наводил страх не только на домашних, но даже на действующих губернаторов Смоленска, которые непременно являлись к нему на аудиенцию, чтобы засвидетельствовать почтение, и терпеливо ждали "назначенного часа выхода князя в высокой официантской перед громадно-высокой дверью кабинета", откуда появлялся маленький суровый старик в напудренном парике с насупленными висячими бровями.

В той же официантской каждый день по утрам княжна Марья Болконская читала молитву и быстро крестилась, чтобы свидание с отцом прошло благополучно. Каждое утро в своем кабинете князь давал дочери уроки геометрии. Со страху княжна ничего не понимала, и князь "с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на котором сам сидел", потом бранился и швырял тетрадью. Только "у себя на просторе", в собственной комнате, за письменным столом, "уставленном миниатюрными портретами и заваленным тетрадями и книгами", княжна Марья могла разобраться в задаче.

Между 12-тью и 2-мя часами дня княжна Марья должна была в диванной играть князю на клавикордах. Во время приезда Анатоля Курагина с отцом с целью сватовства княжна Марья тоже играла на клавикордах Анатолю, и тот смеющимися, радостными глазами глядел на нее. Впрочем, этот взгляд относился не к ней, "а к движениям ножки m-le Bourienne, которую он в это время трогал своею ногой под фортепиано".

Перед обедом домашние с трепетом ожидают выход старого князя из кабинета, точно придворные - выход монарха. Дворецкий с салфеткой, официанты за стульями, лакеи у обеденного стола выстраиваются по ранжиру и тревожно посматривают на большие часы в столовой, которые бьют два часа - время обеда, - и им из гостиной отвечают "тонким голосом" другие часы. На выход князя со стен взирают также портреты его именитых предков. Среди них основатель рода Болконских - один из князей Рюриков.

Два дома князя соединяются длинной галерей. В этом уединенном переходе с мужской половины дома на женскую как бы невзначай на пути молодого князя Андрей попадается улыбающаяся мадемуазель Бурьенн. В доме князя имеется даже зимний сад. Княжна Марья Болконская, идущая на свою половину из кабинета отца после того, как тот предоставил ей самой выбирать, выходить ли замуж за Анатоля Курагина или отвергнуть его предложение, внезапно сталкивается в зимнем саду с Анатолем, обнимающим мадемуазель Бурьенн.

Старый князь Болконский всякое утро прогуливался одним и тем же маршрутом по одной и той же дорожке к оранжерее, мимо дворцовых построек. От Московской дороги к дому князя ведет "прешпект", переходящий в липовую аллею. Этот "прешпект" управляющий князя Алпатыч, прослышав о приезде министра князя Василия Курагина с сыном, приказывает по собственному почину расчистить от снега, что вызывает бешеный гнев старого князя, который поднимает палку, чтобы ударить плешивую голову старого управляющего: "Для княжны, моей дочери, не расчистили, а для министра! У меня нет министров! (...) Разбойники! Прохвосты!.. (...) закидать дорогу!" Возки и сани Василия Курагина кучера и официанты старого князя Болконского провозят к флигелю, отведенному для гостей, "по нарочно засыпанной дороге". По тому же "прешпекту" возвращается из Аустерлица после ранения князь Андрей Болконский. На дороге он встречается с акушером, спешащим из Москвы к его жене, маленькой княгине, у которой начались тяжелые роды.

Дом в Лысых Горах - свидетель и соучастник главных жизненных событий: рождения и смерти его обитателей. В то время как Андрей Болконский по заснеженной дороге спешит домой, княжна Марья молится в своей комнате перед киотом о здравии невестки. Ее старая няня Прасковья Савишна приносит венчальные свечи князя Андрея и Лизы, чтобы поставить их перед иконами. Маленькая княгиня рожает на диване, вынесенном из кабинета князя Андрея. "В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, наготове чего-то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку (признак дурного настроения. - А.Г.) ходил по кабинету..."

На полях: "По традиции, строго соблюдаемой в семье Толстых, роженицу перед родами перекладывали на темно-зеленый кожаный диван. На этом диване родился сам Лев Николаевич Толстой и все его дети. Диван всегда стоял в яснополянском кабинете писателя, где он находится и в настоящее время" (Кандиев Б.И. Роман-эпопея Л.Н. Толстого "Война и мир". Комментарий. "Просвещение", М., 1967,с.130.)

После смерти маленькой княгини на половине Лизы обосновался ребенок с кормилицей и няней. Княжна Марья все свое время проводила в детской, и однажды, когда ребенок серьезно заболел, у детской кроватки в матовом полусвете полога с кисеей, сменяя друг друга, дежурили днем и ночью княжна Марья и Андрей Болконский.

После сдачи французам Смоленска в 1812 году князь Андрей, командир полка, в составе войсковой колонны проходит неподалеку от Лысых Гор. Он заезжает в родную усадьбу. Всюду Андрей Болконский находит следы запустения: дорожки сада заросли, "телята и лошади ходили по английскому парку", в оранжерее разбиты стекла, "и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли", "тесовый резной забор весь изломан и фрукты слив обдерганы с ветками", глухой дед, сидя на любимой зеленой скамейке старого князя, плетет лапоть, "развесив лыко на сучках обломанной и засохшей магнолии". "Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями". Две крестьянские девочки, узнав молодого барина, в испуге рассыпали из подолов еще зеленые сливы, которые они сорвали с оранжерейных деревьев, и спрятались за березу. Князь Андрей сделал вид, что ничего не заметил, чтобы девочки могли доесть эти незрелые сливы.

Поистине Толстой - художник в самом буквальном значении этого слова. Особенно справедливо это высказывание в отношении батальных сцен романа. Его умению выбрать центральную точку живописной композиции, вокруг которой группируются фигуры и пейзаж, могли бы позавидовать лучшие художники-баталисты, такие, как Рубо или Верещагин. Толстой не только точно выстраивает центр композиции, он еще искусно чередует крупные и дальние планы, "точечное" пространство и необозримые перспективы. К тому же изменение пространства напрямую зависит у Толстого от субъекта повествования, который тождествен на живописном полотне местонахождению художника-наблюдателя. Толстой то и дело меняет картину и угол зрения за счет смены наблюдателя, сужая или, наоборот, необычайно расширяя перспективу изображения, создавая таким образом яркую панораму изображаемого.

Ф.М. Достоевский "Преступление и наказание".

Петербург Достоевского - кризисное пространство

"-Довольно! - произнес он (Раскольников. - А.Г.) решительно и торжественно, - прочь миражи, прочь напускные страхи... Есть жизнь!... - А ведь я уже соглашался жить на аршине пространства!" ("Преступление и наказание").

Москвич Ф. М. Достоевский - самый петербургский писатель. А самый фантастический, "самый умышленный и самый отвлеченный город в мире", по выражению писателя, это Петербург - Петербург Достоевского. Именно этот город - полноценный персонаж его романов, наряду с Раскольниковым, Соней Мармеладовой, Свидригайловым и др. Вместе с тем Достоевский, как настоящий топограф, на редкость точен в описании домов, улиц, площадей и мостов Петербурга. Однако, вопреки этой точности, реальное пространство города начинает загадочным образом расплываться. Серые, мрачные дома сливаются и накладываются друг на друга в этой странной, туманной дымке. Перед читателем внезапно предстает мираж: зыбкий, двоящийся образ города, как будто рожденный в безумных головах "подпольных" мечтателей, вроде Раскольникова.

Место действия романа "Преступление и наказание" - Сенная площадь, Екатерининский канал, называемый во времена Достоевского "канавой", а также прилегающие к ним улицы, застроенные угрюмыми, неприветливыми зданиями, в которых обитают герои романа.

Экскурсоводы дома-музея Ф.М. Достоевского (Кузнечный переулок, дом 5) много лет подряд и по сей день водят экскурсии по Петербургу "Преступления и наказания", так что страницы романа буквально оживают на глазах изумленных экскурсантов. Им показывают внутренний петербургский дворик - своего рода "колодец", составленный из четырех голых обшарпанных серых стен высотой с четырех-, пятиэтажный дом без окон. В этом удушающем пространстве невозможно долго находиться: хочется вырваться на волю. В подобном пространстве могла зародиться теория Раскольникова.

Экскурсанты поднимаются по узкой черной грязной лестнице дома Раскольникова и дома старухи-процентщицы. Они видят исписанные почитателями романа Достоевского стены подъезда, среди которых есть и претендующие на остроумие, например: "Родя, зачем ты не убил Порфирия?"

Экскурсанты проходят по Сенной площади и останавливаются на мостике Екатерининского канала, откуда Раскольников хотел сбросить награбленные у старухи деньги и драгоценности и откуда в мутные воды канала на глазах у Раскольникова кинулась женщина-самоубийца. Одним словом, роман делается зримым в этих естественных каменных декорациях, в этом замкнутом и сгущенном на небольшом пятачке пространстве.

Где жил Раскольников? На этот счет исследователи и знатоки Петербурга расходятся. Точного адреса Раскольникова нет. Раскольников сообщает: "А живу я в доме Шиля, здесь в переулке, отсюда недалеко, в квартире номер четырнадцать". Шилю принадлежал дом Љ 9 по Столярному переулку. По версии жены писателя А.Г. Достоевской, Достоевский поселяет Раскольникова в тот же дом, где жил сам в августе 1864 по январь 1867 года, в котором и работал над романом. Этот дом - дом Алонкина - находился на углу Столярного переулка и Малой Мещанской улицы (Казначейская, дом 7). Внутренний дворик, низкая подворотня и дверь в дворницкую с двумя ступеньками вниз напоминают описанный Достоевским дом Раскольникова. Более поздние исследователи, например Н.П. Анциферов, считают адресом дома Раскольникова угол Столярного переулка и Средней Мещанской улицы (угол Гражданской ул. и ул. Пржевальского, 19/5). Впрочем, Достоевский не буквоед, и главное для него - образ дома. Вот почему иногда Достоевский, описывая жилища своих героев, смешивает и путает этажи, меняет расположение комнат (Сонина комната находится то в 3-м этаже, то во 2-м; полицейская контора - на 4-м и на 3-м).

В Столярном переулке, где живет Раскольников, в 16 домах переулка 18 питейных заведений. В доме Алонкина тоже был питейный погреб и трактир, поэтому Достоевский, живший в этом доме, работал в основном по ночам, когда наконец-то наступала тишина.

Роман начинается с точной топографии: "В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки, которую нанимал от жильцов в C-м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К-ну мосту".

Анна Григорьевна Достоевская раскрыла все буквенные обозначения: C-й переулок - это Столярный (теперь - ул. Пржевальского), К-н мост - Кокушкин мост, -кий проспект - Вознесенский пр. (теперь ул. Майорова).

На полях: "За время жизни в Петербурге Достоевский переезжал 20 раз. Более трех лет он не жил ни в одном доме. Все адреса и основном - в угловых домах. Он любил перекрестки, перспективы. Часто эти дома находятся против церкви или собора. Вот некоторые из них: Владимирский пр., дом К. Я. Пряничникова (теперь дом Љ 11) - из окон была видна церковь Владимирской Божьей Матери; Большая Мещанская, дом Кохендорфа (теперь ул. Плеханова, 2) - напротив Казанского собора; Васильевский остров, Большой пр., дом В. М. Солошича (теперь Љ 4) - напротив лютеранской церкви; Вознесенский пр., дом Шиля (теперь ул. Майорова, дом 8/23) - напротив Исаакиевского собора; Кузнечный пер., дом 5 - из окон квартиры видны купола Владимирской церкви". (Бирон В. Петербург Достоевского. Л., 1991, с.6.)

Каморка Раскольникова "приходилась под самой кровлей высокого пятиэтажного дома". В каморку героя, которую Достоевский сравнивает со "шкафом", "гробом", "каютой", "сундуком", ведут 13 ступенек. Каждый раз, выходя на улицу, Раскольников должен был "проходить мимо хозяйкиной кухни, почти настежь отворенной на лестницу". Лестница в романе Достоевского имеет символическое значение. Показательно, что в каморку Раскольникова ведут 13 ступеней, По ним он 11 раз спускается в город и возвращается назад. С. В. Белов подсчитал, что Раскольников сходит и поднимается по лестнице 48 раз: он спускается из своей чердачной комнаты на улицу, взбирается по лестнице в комнату Мармеладова, в квартиру старухи-процентщицы, в полицейскую контору, в комнату Сони. Он колеблется в выборе поступка, нравственного или безнравственного, тоже на лестнице. Белов С.В. Роман Ф.М. Достоевского "Преступление и наказание". Комментарий. Изд. 2-е, испр. и доп. М., "Просвещение", 1995, с.44 - 45.

Лестница вверх и вниз - символ духовного пути Раскольникова вниз - в преисподнюю, к греху и преступлению, и вверх - к небу, добру, к людям и Богу. М. М. Бахтин в книге "Проблемы поэтики Достоевского" замечал: "Верх, низ, лестница, порог, прихожая, площадка получают значение "точки", где совершается кризис, радикальная смена, неожиданный перелом судьбы, где принимаются решения, переступают запретную черту, обновляются или гибнут..." Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. Изд.4-е, М., 1979, с. 198-199.Он также обращает внимание на символическое значение порога: по существу на пороге живет Раскольников, не запирая свою каморку-"гроб"; на пороге, в проходной комнате, выходящей на лестницу, живет семья Мармеладовых; у порога убитой им старухи-процентщицы Раскольников с топором в руках переживает страшные минуты, пока Кох и студент Пеструхин звонят в звонок и дергают закрытую на крючок изнутри дверь; на пороге Раскольников почти признается Разумихину в убийстве; на пороге, у дверей в соседнюю квартиру, разговаривают Раскольников и Соня, в то время как их беседы по другую сторону двери подслушивает Свидригайлов. Одним словом, порог символизирует выбор. Это самая значимая нравственная категория в художественном мире Достоевского.

Раскольников мечется, как уже было сказано, на одном пятачке - в районе Сенной площади. Он ходит по одним и тем же местам как бы кругами. Как преступник, согласно известному наблюдению, возвращается на место преступления, так и Раскольников возвращается не только на квартиру старухи-процентщицы после убийства, где дергает за звонок и вызывает подозрение у мастеровых, но и на те же самые места города, которые в силу каких-то случайных причин или ассоциаций были связаны с замыслом преступления либо с его осуществлением.

Каковы же маршруты метаний Раскольникова по городу? Сначала идет "проба", то есть путь Раскольникова к старухе-процентщице с целью проверить себя: сможет ли он "переступить через кровь", убить гадкую старушонку или нет? Он "отправился к К-ну (Кокушкину) мосту". Дом старухи-процентщицы от Кокушкина моста направо по "канаве" (Екатерининскому каналу), за крутым изломом. Этот дом находится по адресу: дом Љ 104 по Екатерининскому каналу (или Љ 15 по Средней Подьяческой улице). "С замиранием сердца и нервною дрожью подошел он к преогромнейшему дому, выходившему одною стеной на канаву, а другою - в -ю улицу. Этот дом стоял весь в мелких квартирах и заселен был всякими промышленниками - портными, слесарями, кухарками, разными немцами, девицами, живущими от себя, мелким чиновничеством и проч. Входящие и выходящие так и шмыгали под обоими воротами и на обоих дворах дома. Тут служили три или четыре дворника...". Раскольников заходил в дом с улицы, "сейчас же из ворот направо на лестницу". "Лестница была темная и узкая". После убийства он выходит из дома на Екатерининский канал ("канаву").

Екатерининский канал - это своеобразная пространственная ось романа. Вдоль него ходит Раскольников; на его мостиках он останавливается в оцепенении от ужаса совершенного им преступления; в "канаву" он намерен сбросить наворованные у старухи-процентщицы ценности; с канала он глядит на величественные и холодные здания столичного Петербурга, враждебного "маленькому человеку".

Екатерининский канал - одно из любимых мест прогулок Достоевского по городу. Любопытно, что он станет трагическим местом действия не одних его романов, а и самой Истории: на нем будет убит царь Александр II - событие, которое станет катастрофическим в русской истории, предвестником русской революции, о которой Достоевский пророчествовал и которую предчувствовал. На Екатерининском канале в память об этом событии будет воздвигнут Храм Спаса на Крови. Достоевский умер раньше, чем произошло убийство царя, но писатель застал одно из семи покушений. В факте покушения на царя, которое Достоевский переживал весьма болезненно, писателю мерещился глобальный беспорядок, постигший Россию; виделось грядущее превращение государства в "случайное семейство", рисовалось начало эры насилия.

На полях: "Современник Достоевского вспоминал: "В комнату опрометью вбежал Федор Михайлович Достоевский. Он был страшно бледен, на нем лица не было, и он весь трясся, как в лихорадке,

- В царя стреляли, - вскричал он, не здороваясь с нами, прерывающимся от волнения голосом.

Мы вскочили с мест.

- Убили? - закричал Майков каким-то нечеловеческим, диким голосом,

-Нет... спасли... благополучно...но стреляли... стреляли... стреляли... стреляли..."" /"Былое", 1906 , Љ4, с.299-300/.

Сделав пробу, Раскольников выходит из квартиры старухи-процентщицы и идет в Столярный переулок (как сказано в первоначальной редакции), он останавливается перед распивочной, одной из 18 в его переулке. Вход в распивочную "с тротуара по лестнице вниз, в подвальный этаж (...) Раскольников тотчас же спустился вниз...". Там происходит его встреча с Мармеладовым. Мармеладов, судя по всему, живет рядом с трактиром, быть может, в одном из домов по левой стороне Екатерининского канала: "Пойдемте, сударь... доведите меня... Дом Козеля, на дворе... (...) Идти было шагов 200 - 300".

Вернувшись домой и прочитав письмо от матери, Раскольников не может оставаться в каморке, где "душно и тесно". Это типичное жилище доходного дома, где сдавались углы, чердаки, подвалы. Раскольников "с ненавистью посмотрел на свою каморку. Это была крошечная клетушка, шагов в шесть длиной, имевшая самый жалкий вид с своими желтенькими, пыльными и всюду отставшими от стены обоями, и до того низкая, что чуть-чуть высокому человеку становилось в ней жутко, и все казалось, что вот-вот стукнешься головой о потолок..." Не случайно мать Раскольникова говорит: "Я уверена, что ты наполовину от квартиры стал такой меланхолик... - Квартира?.. Да, квартира много способствовала... я об этом тоже думал...". "Взор и мысль просили простору. Он схватил шляпу и вышел... Путь же взял по направлению к Васильевскому острову через В-й проспект...".

Достоевский не мог не заметить связи между пространством, где обитает Раскольников, и его теорией, зародившейся в "гробу". Рано или поздно он должен выйти из "гроба", точно воскресший Христом Лазарь (этот евангельский эпизод читает Раскольникову Соня Мармеладова перед его признанием). Порфирий Петрович указывает Раскольникову путь спасения: ему "воздуху" нужно, "воздуху". Соня посылает его каяться перед народом на площадь. Только таким образом, с помощью покаяния, он входит в необозримое и свободное пространство мира. Там, на свободе, "дух дышит, где хочет".

На Сенной площади, среди лавок, нищих, пьяниц и проституток, Раскольников падает на колени, несмотря на то что народ считает его пьяненьким и иронически замечает, что он, мол, в Иерусалим идет, "с родиной прощается, и всему миру поклоняется, столичный город Санкт-Петербург и его грунт лобызает". Между тем Раскольников как будто на мгновение обретает Небесный Иерусалим, о котором он, объясняя суть своей теории, вспоминает в первом разговоре с Порфирием Петровичем, и в который, как ни парадоксально, свято верит. Вера, по Достоевскому, залог спасения Раскольникова. Эта вера должна пройти испытание каторгой. Но Сибирь, берег Иртыша, куда попадает в конце концов Раскольников, - это тот самый "воздух", предсказанный Порфирием Петровичем, то широчайшее пространство мира между Европой и Азией, где обитает почти библейская, не запятнанная страстями вечность и какое следует обрести Раскольникову. В противном случае его подстерегает Америка, что на символическом языке Достоевского означает самоубийство. В Америку якобы отправляется Свидригайлов: после того как он отравил Марфу Петровну и растлил четырнадцатилетнюю девочку, не совладав со своей больной совестью, он убивает себя.

На полях:

Отрывок из романа: "Один из арестантов взял конвойного и пошел с ним в крепость (...) Раскольников вышел из сарая на самый берег, сел на складенные у сарая бревна и стал глядеть на широкую и пустынную реку. С высокого берега открывалась широкая окрестность. С дальнего другого берега чуть слышно доносилась песня. Там, в облитой солнцем необозримой степи, чуть приметными точками чернелись кочевые юрты. Там была свобода и жили другие люди, совсем не похожие на здешних, там как бы самое время остановилось, точно не прошли еще века Авраама и стад его".

Но пока не раскаявшегося, а, напротив, заблудившегося в дебрях своей теории Раскольникова ждет преступление. Вырвавшись из своей каморки, Раскольников оказывается на Сенной площади, куда он заходит, сделав непонятный для самого себя крюк, несмотря на усталость и упадок сил, хотя ему "было бы всего выгоднее возвратиться домой самым кратчайшим и прямым путем". Около Сенной ("У самого К-ного переулка, на углу" (теперь переулок Гривцова)) Раскольников узнает из разговора мещан с Лизаветой, что "завтра, ровно в семь часов вечера, Лизаветы, старухиной сестры и единственной ее сожительницы, дома не будет и что, стало быть, старуха, ровно в семь часов вечера, останется дома одна...".

Сенная площадь и прилегающие к ней улицы славились трактирами, кабаками, публичными домами ночлежками, "номерами" с дурной репутацией. На ней торговали в лавках и лавочках мелкие торговцы. После убийства Раскольников как будто проделывает снова тот же путь, чтобы уколы совести были сильнее от недавних воспоминаний: "По старой привычке, обыкновенным путем своих прежних прогулок, он направился прямо на Сенную (...) и вышел к тому углу на Сенной, где торговали мещанин и баба, разговаривавшие тогда с Лизаветой; но их теперь не было...".

Свидригайлов рассказывает, как он "в доме Вяземского на Сенной в старину ночевывал...". Это грязная ночлежка обитателей петербургского "дна", в которой было полным-полно притонов и кабаков. Вяземская лавра, как ее называли, тянулась на целый квартал от Сенной до Фонтанки по Забалканскому проспекту. Здесь же находился трактир, который Достоевский в романе называет "Пале де Кристаль" ("Хрустальный дворец"). В нем произошла встреча Раскольникова с Свидригайловым. Название трактира, помимо иронии Достоевского, намекавшего на роман Н.Г. Чернышевского "Что делать?" и на сны Веры Павловны, где фигурировал Хрустальный дворец как прообраз счастливого коммунистического будущего, вполне реально: в 1862 г. в Петербурге была открыта гостиница с рестораном под названием "Пале де Кристаль". Впрочем, находилась она на углу Большой Садовой и Вознесенского проспекта. Достоевский же, создавая сгущенное художественное пространство своего романа, указывал, что этот ресторан помещался "шагах в тридцати или сорока от Сенной". Здесь мы видим со стороны писателя опять-таки не буквальное следование фактам и не упрямое желание зафиксировать точную топографию Петербурга, а подчиненность пространства художественному образу, из которого уходит все лишнее, ненужное, второстепенное.

На полях: "Теперешняя Сенная (пл. Мира) выглядит совсем не так, как при Достоевском. Не уцелели дома - нынешние в основном построены после войны, в 50-е годы нашего столетия (XX века. - А.Г.). Единственное сохранившееся здание - гауптвахта - одноэтажная постройка со стройным четырехколонным портиком. Это здание было построено в 1818 - 1820 гг. архитектором В. И. Беретти в стиле классицизма. Гауптвахта непосредственно связана с именем Достоевского: здесь в июне 1873 г. он был два дня под арестом (за нарушение принятого тогда порядка публикаций). Он не выбирал себе здания под арест, но напротив его вынужденного пристанища, как он и любил, была замечательная церковь - Успенская, или, как ее чаще называли, Спас на Сенной. Построенная более двухсот лет назад, эта церковь была архитектурным центром площади. В начале 1960-х годов это уникальное здание заменили станцией метро "Площадь Мира"" (Бирон В. Петербург Достоевского. Л., 1991, с.29).

На Сенной Раскольников слушает уличных музыкантов: шарманщика и юную певицу. Близ Сенной площади, в Таировом переулке (теперь - переулок Бринько), Раскольников останавливается у публичного дома и наблюдает толпящихся у входа простоволосых женщин, пьяного солдата с папироской, валяющегося поперек улицы пьяницу, брань двух оборванцев. В Таировом переулке во времена Достоевского помещалось три дома терпимости в подвальном этаже, с дверьми прямо на улицу.

На полях:

Отрывок из романа: "... на мостовой, перед мелочною лавкой, стоял молодой черноволосый шарманщик и вертел какой-то весьма чувствительный романс. Он аккомпанировал стоявшей впереди его на тротуаре девушке, лет пятнадцати, одетой как барышня, в кринолине, в мантильке, в перчатках и в соломенной шляпке с огненного цвета пером; все это было старое а истасканное. Уличным, дребезжащим, но довольно приятным и сильным голосом она выпевала романс, в ожидании двухкопеечника из лавочки. Раскольников приостановился рядом с двумя-тремя слушателями, послушал, вынул пятак и положил в руку девушке...".

На преступление Раскольников идет кружным путем: "Надо было торопиться, и в то же время сделать крюк: подойти к дому в обход, с другой стороны..." Он изменяет привычному своему маршруту в 730 подсчитанных им шагов от дома до квартиры Алены Ивановны. Раскольников идет не по набережной Екатерининского канала, а через Садовую улицу, которая пересекает Сенную площадь. Вот почему, двигаясь слева по Садовой, он проходит мимо Юсупова сада.

Парадоксально, что Раскольников, собираясь убить старуху-процентщицу, задумывается о том, что на площадях Петербурга нужно устроить фонтаны, которые бы "хорошо освежали воздух на всех площадях", а Летний сад стоило бы распространить "на все Марсово поле и даже соединить с дворцовым Михайловским садом, то была бы прекрасная и полезнейшая для города вещь". В этом размышлении Раскольникова об улучшении пространства Петербурга и о петербуржцах, которые как ни странно, селятся "именно в таких частях города, где нет ни садов, ни фонтанов, где грязь, и вонь, и всякая гадость", внимательный читатель может угадать связь с другим пространством. Оно пригрезилось Раскольникову во сне перед самым преступлением. Это оазис в африканской пустыне Египта: "Караван отдыхает, смирно лежат верблюды; кругом пальмы растут целым кругом; все обедают. Он же (Раскольников. - А.Г.) всё пьет воду, прямо из ручья, который тут же, у бока, течет и журчит. И прохладно так, и чудесная-чудесная такая голубая вода, холодная, бежит по разноцветным камням и по такому чистому с золотыми блестками песку..." Это идеальное пространство, которое должно показать читателю, что в душе Раскольникова до последнего момента борются добро и зло, и добро могло бы победить, ведь не случайно ему привиделись чистый холодный ручей (точно прозрачная вода веры) и фонтаны на площадях Петербурга, которые очистили бы грязь и вонь петербургских клоак.

Вправо от Юсупова сада - Екатеринингофский проспект (теперь пр. Римского-Корсакова). На перекрестке Екатеринингофского и Вознесенского проспектов щегольская коляска раздавила пьяного Мармеладова, и Раскольников показывает дорогу к его дому: "Дом Козеля был шагах в тридцати".

Петляющие пути Раскольникова по городу много раз приводят его на петербургские мосты. Вознесенский мост, от которого рукой подать до дома старухи-процентщицы, - место многих сцен романа. На Вознесенском мосту сходит с ума Катерина Ивановна и устраивает перед народом представление, обряжая своих маленьких детей в чалму и в ермолку со страусовым пером. У нее на мосту идет кровь грудью и ее несут в находящийся неподалеку дом, где живет Соня Мармеладова. На Вознесенском мосту Раскольников едва не кончил жизнь самоубийством, если бы его не предупредила несчастная женщина (Афросинюшка), стоявшая рядом с Раскольниковым и сбросившаяся с моста.

На полях:

Отрывок из романа: "Раскольников прошел прямо на -ский мост, стал на середине, у перил, облокотился на них обоими локтями и принялся глядеть вдоль... Склонившись над водою, машинально смотрел он на последний, розовый отблеск заката... Наконец, в глазах его завертелись какие-то красные круги, дома заходили, прохожие, набережные, экипажи - все это завертелось и заплясало кругом (...) Он почувствовал, что кто-то встал подле него, справа, рядом; он взглянул и увидел женщину, высокую, с платком на голове, с желтым, продолговатым, испитым лицом и с красноватыми, впавшими глазами. Она глядела на него прямо, но, очевидно, ничего не видела и никого не различала. Вдруг она облокотилась правою рукой о перила, подняла правую ногу и замахнула ее за решетку, затем левую, и бросилась в канаву. Грязная вода раздалась, поглотила на мгновение жертву, но через минуту утопленница всплыла, и ее тихо понесло вниз по течению, головой и ногами в воде, спиной поверх, со сбившеюся и вспухшею над водой, как подушка, юбкой (...) городовой сбежал по ступенькам
схода к канаве, сбросил с себя шинель, сапоги и кинулся в воду. Работы было немного: утопленницу несло водой в двух шагах от хода, он схватил
ее за одежду правою рукой, левою успел схватиться за шест, который протянул ему товарищ, и тотчас же утопленница была вытащена. Ее положили на гранитные плиты схода... ".

Почему Раскольников возвращается к тем же самым местам, точно преступник на место преступления? Потому что он как будто стремится еще больше разбередить свою совесть, и так уже больную после убийства: "Через 5 минут он стоял на мосту (Вознесенском. - А.Г.), с которого давеча бросилась женщина". Мосты для Раскольникова, как правило, означают короткую передышку от бесконечных мучительных метаний по городу. Символически мосты заново связывают Раскольникова с людьми, с которыми он оборвал всякие связи, как только совершил преступление: "... по обыкновению своему, он, оставшись один, с 20 шагов впал в глубокую задумчивость. Взойдя на мост, он остановился у перил и стал смотреть в воду"; "Он шел по набережной канавы, и недалеко уж оставалось ему. Но, дойдя до моста, он приостановился и вдруг повернул на мост...".

На Николаевском мосту (теперь - мост лейтенанта Шмидта) Раскольников вглядывается в Исаакиевский собор. В картине, описываемой Достоевским есть странная двойственность, раскол, который касается даже восприятия Раскольниковым пространства. С одной стороны, это храм как символ чистоты и безгрешности. С другой - от этой великолепной панорамы веяло "духом немым и глухим". Каждый раз Раскольников дивился своему "угрюмому и загадочному впечатлению" от этой картины. В панораме Исаакиевского собора как будто таится суровый и мрачный дух хранителя и основателя города - Петра I, а вздыбленный на коне памятник Петра - этот каменный истукан - материальное воплощение гения места, по выражению Н.П. Анциферова. Анциферов Н.П. "Непостижимый город..." Душа Петербурга. Петербург Достоевского. Петербург Пушкина. Л., "Лениздат", 1991, с.27. Призрак мрачной государственности, отмеченной уже Пушкиным в поэме "Медный всадник", когда истукан, соскочивший с пьедестала гонится за "маленьким человеком" Евгением, пугает и преследует также и Раскольникова. Перед этой величественной, но уничтожающе холодной государственностью Раскольников, возомнивший себя сверхчеловеком, оказывается микроскопическим "маленьким человеком", от которого равнодушно отворачивается этот "непостижимый город" царей и чиновников. Словно иронизируя над Раскольниковым и его "сверхчеловеческой" теорией, Петербург сначала ударом кнута по спине вразумляет замешкавшегося на мосту героя, а потом рукой сердобольной купеческой дочери кидает Раскольникову подаяние - в ладони Раскольникова падает двугривенный. Тот, не желая принимать от враждебного города подачки, швыряет двугривенный в воду: "Он зажал двугривенный в руку, прошел шагов десять и оборотился лицом к Неве, по направлению дворца (Зимнего дворца. - А.Г.). Небо было без малейшего облачка, а вода почти голубая, что на Неве так редко бывает. Купол собора, который ни с какой точки не обрисовывается лучше, как смотря на него отсюда, с моста, не доходя шагов двадцать до часовни, так и сиял, и сквозь чистый воздух можно было отчетливо разглядеть даже каждое его украшение (...) Когда он ходил в университет, то обыкновенно, - чаще всего, возвращаясь домой, - случалось ему, может быть, раз сто, останавливаться именно на этом же самом месте, пристально вглядываться в эту действительно великолепную панораму...".

На полях: "Художник М.В. Добужинский заинтересовался, почему Достоевский отметил это место, как наиболее подходящее для созерцания Исаакиевского собора. Оказалось, что отсюда вся масса собора располагается по диагонали и получается полная симметрия в расположении частей" (Белов С.В. Роман Ф.М. Достоевского "Преступление и наказание". Комментарий. М., "Просвещение", 1985, с.118).

Точно такая же двойственность пространства, данная Раскольникову в ощущениях, - в сновидении Раскольникова о Миколке, зверски убивающем лошадь. Во сне маленький Раскольников в родном городе - это неназванный провинциальный городок где-нибудь в центре России. Он идет с отцом из церкви, построенной "среди кладбища". На кладбище он поклонился могилке бабушки и маленького брата после панихиды в церкви по бабушке. Дорога от храма идет мимо кабака, откуда и вываливают пьяные мужики и бабы. Они садятся на телегу, запряженную маленькой тощей клячонкой, которую одуревший от вина и злобы Миколка забивает оглоблей. Символически дорога русского человека проходит между этими двумя пространственными точками: храмом и кабаком. Он мечется между ними, грешит и кается.

Вера Бирон, как музейный работник и знаток Петербурга, обращает внимание на сцену встречи Раскольникова с мещанином, обвиняющим Раскольникова в убийстве. ("Убивец!" - говорит он Раскольникову.) "Мещанин поворотил в улицу налево (...) Раскольников остался на месте и долго глядел ему вслед...". По мнению Бирон, "они остановились на углу Столярного и М.Мещанской, у дома Достоевского. Если встать на этом перекрестке и посмотреть во все стороны, мы не увидим перспективы: улицы упираются в дома. Это тупик, замкнутое пространство" Бирон В. Петербург Достоевского. Товарищество "Свеча", Л., 1991, с.40..

Выход из тупика один - в покаянии на площади перед народом, в искуплении преступления на каторге рядом и вместе с народом на просторах Сибири, на берегу Иртыша.

Итак, фактически герой Достоевского существует только в кризисном пространстве, откуда один шаг либо в вечность, где пребывает божественный идеал, либо в безвременье, ведущее к преступлению и греху. Вот почему так часто мелькают на страницах произведений писателя выражения: "лететь с горы", "падать с крыши", "лететь в пропасть", "взойти на эшафот".

Религиозный идеал, идеал Христа как бы распределяет пространство в произведениях писателя на два противостоящих друг другу лагеря. Герои живут в "гробах", проходных комнатах, каморках, похожих на чуланы, снимают углы в кухоньках (Макар Девушкин в первом романе Достоевского "Бедные люди") или занимают чердаки ("Сон смешного человека"). Редко когда герои живут в своем доме. Чаще всего они обитают во временных жилищах. У чужих людей. Их быт неустойчив, "случаен", они не создают домашнего очага. Они поистине скитальцы. Все это черты безыдеального существования. Перед нами пространство опустошенное, лишенное идеала, оно подавляет героя, принижает его мысли. В этих углах, на "аршине пространства", зарождаются болезненные идеи. Каморки, грязные трактирные номера располагают к разврату и греху. Иван Петрович в романе "Униженные и оскорбленные" говорит: "Я заметил, что в тесной квартире даже и мыслям тесно"; "Тогда же подумал я, что непременно сгублю в этой квартире и последнее здоровье свое. Так оно и случилось".

Подобное пространство со "срезанным накось" потолком как бы приглашает Свидригайлова совершить самоубийство. Однако он не выдерживает и кончает жизнь на открытом воздухе, рядом с человеком. Крайнее выражение безыдеального пространства - картина вечности, нарисованная Свидригайловым: "...одна комнатка, эдак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки...".

Напротив, когда герои приближаются к идеалу, они оказываются в пространстве, которое предельно открыто, распахнуто в мир, нравственно: Раскольников кается на площади в преступлении; в момент восторженного экстаза Алеше Карамазову открывается небесный купол на фоне глав собора, Аркадий Долгорукий в романе "Подросток" вспоминает летящего голубя под куполом церкви как лучшую минуту своей жизни: "...а вас, мама, помню ясно только в одном мгновении, когда меня в тамошней церкви раз причащали и вы приподняли меня принять дары и поцеловать чашу; это летом было, и голубь пролетел насквозь через купол, из окна в окно...". Такое идеальное пространство нередко пронизывают солнечные лучи, точно внося в него нравственный свет. Самые светлые и поэтичные строки, описывающие Петербург, который Достоевский, вопреки всему, очень любит, как родители любят упрямое и непослушное дитя, рисуют петербургские солнечные закаты: "Склонившись над водою, машинально смотрел он (Раскольников. - А.Г.) на последний, розовый отблеск заката, на ряд домов, темневших в сгущавшихся сумерках, на отдаленное окошко, где-то в мансарде, по левой набережной, блиставшее. Точно от пламени, от последнего солнечного луча, ударившего в него на мгновение". С подобным пространством связано радостное, религиозное созерцание и мгновения высших озарений героев Достоевского.

И.А. Гончаров "Обломов"

Дорога в могилу. Остановки: Обломовка, квартира на Гороховой, диван, халат, квартира на Выборгской стороне у вдовы Пшеницыной, гроб

И.А. Гончаров, описывая петербургскую квартиру Обломова на Гороховой, следует гоголевской художественной манере: вещи вокруг Обломова должны стать стеклышками запыленного зеркала, в котором читатель разглядит образ Обломова. Из вещей, как из мозаики, проявится картина обломовского житья-бытья.

В четырех комнатах квартиры Обломова действующей и обитаемой оказывается одна только спальня, где Обломов целыми днями лежит на диване в персидском халате, правда уже выцветшим и не совсем свежим после долгого лежанья. В трех других комнатах "мебель закрыта была чехлами, шторы спущены".

Обстановка спальни Обломова только с виду очень изысканная: шелковые занавески, ковры, бронза, фарфор. Присмотревшись, внимательный наблюдатель заметит, что задок его дивана осел вниз, наклеенное дерево местами отстало. Видно, что Обломов, украшая свой интерьер, соблюдает "неизбежные приличия, лишь бы отделаться от них". Детали обстановки обломовской спальни напоминают гоголевские интерьеры: книгу с закладкой на 14-й странице в кабинете Манилова и плюшкинские два пера, "высохшие как в чахотке".

На полях:

отрывок из романа: " По стенам, около картин, лепилась в виде фестонов паутина, напитанная пылью; зеркала, вместо того чтоб отражать предметы, могли бы служить скорее скрижалями для записывания на них по пыли каких-нибудь заметок на память. Ковры были в пятнах. На диване лежало забытое полотенце; на столе редкое утро не стояла не убранная от вчерашнего ужина тарелка с солонкой и с обглоданной косточкой да не валялись хлебные крошки. Если б не эта тарелка, да не прислоненная к постели только что выкуренная трубка, или не сам хозяин, лежащий на ней, то можно было бы подумать, что тут никто не живет - так все запылилось, полиняло и вообще лишено было живых следов человеческого присутствия. На этажерках, правда, лежали две-три развернутые книги, валялась газета, на бюро стояла и чернильница с перьями; но страницы, на которых развернуты были книги, покрылись пылью и пожелтели; видно, что их бросили давно; нумер газеты был прошлогодний, а из чернильницы, если обмакнуть в нее перо, вырвалась бы разве только с жужжаньем испуганная муха".

Гончаров сжимает пространство петербургской квартиры Обломова до точки. Сначала четыре комнаты квартиры на Гороховой превращаются в одну спальню, потом спальня сплющивается до дивана, наконец, Обломов уходит в свой халат, точно в кокон. Халат Обломова, "восточный <...>, весьма поместительный, так что Обломов мог дважды завернуться в него", становится выразительным символом его лени. Штольц и Ольга Ильинская стремятся вытащить героя из халата, но, когда Обломов окончательно сдается, отказывается от жизненной борьбы, бежит от любви к Ильинской в сон и привычное безделье, халат вновь облекает его тучное тело.

Другой непременный атрибут лени Обломова - диван, на котором тот проводит все дни от рассвета до заката в мечтаниях, полудреме и сне. Любопытно, как диван совмещает в себе уход Обломова в себя, бегство от действительности в мечту, иллюзию, беспочвенные и сладкие фантазии, с одной стороны, и реальное пространство, которое открывается взгляду Обломова с дивана, точнее сказать диван сильно уменьшает угол обзора. Даже небо и солнце видятся Обломову с дивана. Впрочем, чаще всего солнце застит стена четырехэтажного дома: "Случается и то, что он исполнится презрением к людскому пороку, ко лжи, к клевете, к разлитому в мире злу и разгорится желанием указать человеку на его язвы, и вдруг загораются в нем мысли, ходят и гуляют в голове, как волны в море, потом вырастают в намерения, зажгут всю кровь в нем, задвигаются мускулы его, напрягутся жилы, намерения преображаются в стремления: он, движимый нравственною силою, в одну минуту быстро изменит две-три позы, с блистающими глазами привстанет до половины на постели, протянет руку и вдохновенно озирается кругом... Вот-вот стремление осуществится, обратится в подвиг... и тогда, господи! Каких чудес, каких благих последствий могли бы ожидать от такого высокого усилия!.. Но, смотришь, промелькнет утро, день уже клонится к вечеру, а с ним клонятся к покою и утомленные силы Обломова: бури и волнения смиряются в душе, голова отрезвляется от дум, кровь медленнее пробирается по жилам. Обломов тихо, задумчиво переворачивается на спину и, устремив печальный взгляд в окно, к небу, с грустью провожает глазами солнце, великолепно садящееся за чей-то четырехэтажный дом".

В "Сне Обломова" рисуется дворянское гнездо Обломовых -Обломовка - как некий утраченный рай, невозвратная семейно-патриархальная идиллия. Правда, не без авторской иронии.

Саму Обломовку Гончаров помещает в несколько фантастическое пространство с размытыми географическими границами: она расположена равно далеко и от Саратова, и от Нижнего Новгорода, вдалеке от российских столиц, и уж тем более от Европы. Это, что называется, "медвежий угол", чуждый цивилизации. Все же выбор этих городов, названных в романе, не случаен. Это волжские города. Обломовка где-то вблизи Волги. Туда, на пристань, а иногда и на ярмарку, крестьяне-"обломовцы" возили хлеб на продажу. Понятно, что, рисуя Обломовку, Гончаров вспоминал свою родную полупомещичью-полукупеческую усадьбу и волжский город Симбирск, в котором родился. "Ближайшие деревни и уездный город, - пишет Гончаров, - были верстах в двадцати пяти и тридцати. Крестьяне в известное время возили хлеб на ближайшую пристань к Волге, которая была их Колхидой и геркулесовыми столпами, да раз в год ездили некоторые на ярмарку, и более никаких сношений ни с кем не имели. Интересы их были сосредоточены на них самих, не перекрещивались и не соприкасались ни с чьими. Они знали, что в восьмидесяти верстах от них была "губерния", то есть губернский город, но редкие езжали туда; потом знали, что подальше, там, Саратов или Нижний; слыхали, что есть Москва и Питер, что за Питером живут французы или немцы, а далее уже начинался для них, как для древних, темный мир, неизвестные страны, населенные чудовищами, людьми о двух головах, великанами; там следовал мрак - и наконец все оканчивалось той рыбой, которая держит на себе землю".

Обломовка - благословенный край, в котором как Бог, так и природа, кажется, благоволят к человеку. В ней все смягчено Гончаровым: вместо суровых высоких гор небольшие холмы, вместо моря, временами пугающего человека бурями и штормами, тихие водоемы: пруды, речонки и ручейки. Даже небо как будто ниже и благосклонней к человеку, чем в других местах. Даже природа мягче, а зима короче. Обломовка живет в кругу сезонных сельскохозяйственных работ, церковных праздников, наблюдая из года в год одну и ту же смену времен года. Одним словом, в Обломовке нет убийственных страстей, невыносимых горестей, преступлений, "вулканической работы внутреннего душевного огня" и всего того, что наполняет большой мир, расположившийся вокруг Обломовки и неумолимо наступающий на нее. Только в Обломовке может висеть над обрывом изба крестьянина Суслова, и в ней благополучно живут уже 3-4 поколения семейства Сусловых, при этом никому из них не приходит в голову передвинуть избу подальше от обрыва. В Обломовке царит послеобеденный сон, лень и еда. Обломов - порождение Обломовки, плоть от плоти ее, русский характер, взращенный и воспитанный в этом отчужденном от трагического, бушующего вокруг мира пространстве. Сказочность, выстроенного Гончаровым пространства Обломовки, усиливается особенностью обломовцев слушать сказки о Емеле-дурачке, которому все достается "по щучьему велению", и пугаться от страшной сказки о Милитрисе Кирбитьевне, благо в Обломовке бояться нечему.

На полях:

Отрывок из романа: "Небо там, кажется, напротив, ближе жмется к земле, но не с тем, чтоб метать сильнее стрелы, а разве только, чтоб обнять ее покрепче, с любовью: оно распростерлось так невысоко над головой, как родительская надежная кровля, чтоб уберечь, кажется, избранный уголок от всяких невзгод. Солнце там ярко и жарко светит около полугода и потом удаляется оттуда не вдруг, точно нехотя, как будто оборачивается назад взглянуть еще раз или два на любимое место и подарить ему осенью, среди ненастья, ясный, теплый день. Горы там как будто только модели тех страшных где-то воздвигнутых гор, которые ужасают воображение. Это ряд отлогих холмов, с которых приятно кататься, резвясь, на спине или, сидя на них, смотреть в раздумье на заходящее солнце. Река бежит весело, шаля и играя; она то разольется в широкий пруд, то стремится быстрой нитью, или присмиреет, будто задумавшись, и чуть-чуть ползет по камешкам, выпуская из себя по сторонам резвые ручьи, под журчанье которых сладко дремлется. Весь уголок верст на пятнадцать или на двадцать вокруг представлял ряд живописных этюдов, веселых, улыбающихся пейзажей. Песчаные и отлогие берега светлой речки, подбирающийся с холма к воде мелкий кустарник, искривленный овраг с ручьем на дне и березовая роща - все как будто было нарочно прибрано одно к одному и мастерски нарисовано. Измученное волнениями или вовсе незнакомое с ними сердце так и просится спрятаться в этот забытый всеми уголок и жить никому неведомым счастьем. Все сулит там покойную, долговременную жизнь до желтизны волос и незаметную, сну подобную смерть".

Отгороженность и оторванность Обломовки от внешнего мира обманчива и призрачна. Жизнь рано или поздно вторгнется в сон, подобный смерти, и разомкнет изолированность обломовского пространства. Обломов, живущий в Петербурге на Гороховой, получает от соседа-помещика письмо, в котором тот предлагает Обломову участвовать в проекте строительства дороги через Обломовку и окрестные деревни. Дорога соединит Обломовку с ближайшим городом, и цивилизация разрушит сказочное идиллическое пространство безмятежного и счастливого края. Страсти, пороки и страдания поглотят Обломовку и сделают ее частью остального греховного и бушующего мира.

Переезд с дачи на Выборгскую сторону в квартиру к вдове Пшеницыной приближает Обломова к Обломовке и, напротив, удаляет его от большой жизни, жизни деятельной, хлопотливой, жизни, которая рисуется в воображении Ольги Ильинской, вознамерившейся по просьбе Штольца спасти Обломова от лени, апатии и гибели. Большой мир, необозримые пространства, куда звал Обломова Штольц, приглашая его ехать вслед за ним в Англию, потом в Париж, ведь сам Штольц по делам ездит по всей Европе, в том числе бывает и в Бельгии, - этот большой мир не для Обломова.

Квартира на Выборгской стороне - та же Обломовка, по словам Обломова. Да, сначала, Обломов по настоянию Ольги Ильинской хочет поменять квартиру, которую он снимал лишь две недели, чтобы быть ближе к Ольге, которая живет на Морской. Но, чтобы это сделать, требуются невыносимые для Обломова усилия и, главное, много денег, которых у Обломова нет. Мухояров и Тарантьев составляют с Обломовым такой грабительский договор о наёме квартиры, куда входят, в том числе, оплата конюшни и сарая, хотя у Обломова нет лошадей, плата за огород и свежие овощи: капусту, репу и прочее. Наконец, Обломов должен заплатить всю сумму за квартиру за целый год (800 рублей ассигнациями), если не найдет жильца на тех же условиях и съедет раньше срока. Попытки Обломова найти квартиру ближе к Ольге Ильинской не увенчались успехом по причине дороговизны: "Ольга поехала с теткой с визитом до обеда, а он пошел глядеть квартиры поблизости. Заходил в два дома; в одном нашел квартиру в четыре комнаты за четыре тысячи ассигнациями, в другом за пять комнат просили шесть тысяч рублей".

На полях:

Отрывок из романа, описание квартиры вдовы Пшеницыной на Выборгской стороне:

"У Обломова было четыре комнаты, то есть вся парадная анфилада. Хозяйка с семейством помешалась в двух непарадных комнатах, а братец жил вверху, в так называемой светелке.

Кабинет и спальня Обломова обращены были окнами на двор, гостиная к садику, а зала к большому огороду, с капустой и картофелем. В гостиной окна были драпированы ситцевыми полинявшими занавесками.

По стенам жались простые, под орех, стулья; под зеркалом стоял ломберный стол; на окнах теснились горшки с еранью (геранью. - А.Г.) и бархатцами и висели четыре клетки с чижами и канарейками".

Отрывок из романа:

"Илья Ильич встанет утром часов в девять, иногда увидит сквозь решетку забора мелькнувший бумажный пакет под мышкой уходящего в должность братца, потом примется за кофе. Кофе все такой же славный, сливки густые, булки сдобные, рассыпчатые. Потом он примется за сигару и слушает внимательно, как тяжело кудахтает наседка, как пищат цыплята, как трещат канарейки и чижи. Он не велел убирать их. "Деревню напоминают, Обломовку", - сказал он.

Потом сядет дочитывать начатые на даче книги, иногда приляжет небрежно с книгой на диван и читает. Тишина идеальная: пройдет разве солдат какой-нибудь по улице или кучка мужиков, с топорами за поясом. Редко-редко заберется в глушь разносчик и, остановясь перед решетчатым забором, с полчаса горланит: "Яблоки, арбузы астраханские" - так, что нехотя купишь что-нибудь".

Знаменательно, что само пространство Петербурга разделяет Обломова и Ольгу: между ними Нева, которая однажды разливается, что становится поводом для Обломова не бывать у Ильинских, а любоваться полными и ловкими локтями хозяйки квартиры, готовящей для Обломова его любимые лакомства. Едва мосты навели, Ольга Ильинская форсировала Неву и, рискуя запятнать репутацию, в темной вуали приехала на квартиру Обломова, чтобы убедиться, что Обломов снова залез в свой халат и что ей не удастся его спасти от него же самого, от "обломовщины": "- Отчего погибло все? - вдруг, подняв голову, спросила она. - Кто проклял тебя, Илья? Что ты сделал? Ты добр, умен, нежен, благороден... и... гибнешь!"

Обломов делает свой выбор: он остается в халате, с вдовой Пшеницыной, с Обломовкой в душе. Пространство квартиры сразу же меняется. Если сначала Обломов имел отдельный стол и отдельную кухню в квартире Пшеницыной, а она лишь в силу своей любви к нему заботилась о его кушаньях, после разрыва с Ольгой "Обломов, видя участие хозяйки в его делах, предложил однажды ей, в виде шутки, взять все заботы о его продовольствии на себя и избавить его от всяких хлопот (...) на другой день из кухни Обломова все было перетаскано на кухню Пшеницыной; серебро его и посуда поступили в ее буфет (...) Все пошло на большую ногу; закупка сахару, чаю, провизии, соленье огурцов, моченье яблок и вишен, варенье - все приняло обширные размеры (...) в Агафье Матвеевне, в ее вечно движущихся локтях, в заботливо останавливающихся на всем глазах, в вечном хождении из шкафа в кухню, из кухни в кладовую, оттуда в погреб, во всезнании всех домашних и хозяйственных удобств воплощался идеал того необозримого, как океан, и ненарушимого покоя жизни, картина которого неизгладимо легла на его (Обломова. - А.Г.) душу в детстве, под отеческой кровлей".

В Париже Ольга Ильинская встречается со Штольцем и становится его женой. Штольц едет в Одессу по делам и забирает с собой жену, у которой в связи с родами ухудшилось здоровье. Последняя попытка Штольца вырвать Обломова из его добровольного заточения, с квартиры на Выборгской стороне, тоже не увенчалась успехом: Обломов, разбитый апоплексическим ударом, отказывается поселяться рядом со Штольцами, решивших в очередной раз его спасти. Единственное оставшееся "большое" пространство - это дорожка, протоптанная Агафьей Матвеевной от забора до крыльца, по которой Обломов должен ходить в сопровождении сына вдовы перед обедом, чтобы чуть-чуть разогнать кровь.

Гроб, куда укладывается Обломов по своей воле, предвещает гроб чеховского Беликова, нашедшего для себя именно в гробу наилучший "футляр". Как пишет Гончаров, пространство Обломова обретено, "хотя без поэзии, без тех лучей, которыми некогда воображение рисовало ему барское, широкое и беспечное течение жизни в родной деревне, среди крестьян (...) он тихо и постепенно укладывался в простой и широкий гроб остального своего существования, сделанный собственными руками..."

На полях:

"- Вон из этой ямы, из болота, на свет, на простор, где есть здоровая, нормальная жизнь! - настаивал Штольц строго, почти повелительно.

- Где ты? Что ты стал? Опомнись! Разве ты к этому быту готовил себя, чтоб спать, как крот в норе? Ты вспомни все...

- Не напоминай, не тревожь прошлого: не воротишь! - говорил Обломов с мыслью на лице, с полным сознанием рассудка и воли. - Что ты хочешь делать со мной? С тем миром, куда ты влечешь меня, я распался навсегда; ты не спаяешь, не составишь две разорванные половины. Я прирос к этой яме больным местом: попробуй оторвать - будет смерть".

Отрывок из романа:

"На ближайшем кладбище под скромной урной покоится тело его, между кустов, в затишье. Ветви сирени, посаженные дружеской рукой, дремлют над могилой да безмятежно пахнет полынь. Кажется, сам ангел тишины охраняет сон его".

Н.А. Некрасов "Кому на Руси жить хорошо"

Поэма Некрасова соединяет в себе множество жанров, в том числе и народно-поэтических (например, народные песни, плачи, сказки, притчи), но главный жанр - жанр путешествия. Некрасов явно следует примеру Н.В. Гоголя, который решает "проездиться" вместе с Чичиковым по дореформенной Руси. Путешествие семерых мужиков-странников задумывалось Некрасовым как путешествие по всей пореформенной России. Они должны были заглянуть, по замыслу Некрасова, в том числе, и к "вельможному боярину, министру государеву", и к самому царю, - стало быть, в Петербург. Этот замысел поэт не успел воплотить: он не закончил поэму.

Путешествие мужиков географически происходит в основном в Ярославской и Костромской губерниях. Эти места Некрасов прекрасно знал. Вместе с тем он рисует собирательный образ Руси, поэтому узнаваемы и деревни и местечки Владимирской губернии. В рассказ Матрёны Тимофеевны Корчагиной Некрасов вводит обычаи, зафиксированные в Олонецкой губернии.

Спор семерых мужиков о счастливом, по мнению Л.А. Розановой, возникает на Московско-Архангельской дороге. Розанова Л.А. Поэма Н.А. Некрасова "Кому на Руси жить хорошо". Комментарий. Л., "Просвещение", 1970, с.48. Села и деревни Иваньково, Великое, Наготино, Клин, Козьма-Демьянское, Босовa, Корёга, Буйгород существовали реально. К ним добавлялись не названные Некрасовым, но легко угадываемые по характерным признакам Тимохино, "улица которого заканчивалась острогом; Абакумцево с его прудом и церковью; губернский город Кострома, где на площади стоял памятник Сусанину" Там же, с. 49.. Некрасов, можно подумать, придумывает названия сел, уездов, губерний, преследуя цель выразить нищету крестьянской России:

Сошлись семь мужиков...

Подтянутой губернии,

Уезда Терпигорева,

Пустопорожней волости,

Из смежных деревень -

Заплатова, Дырявина,

Разутова, Знобишина,

Горелова, Неелова,

Неурожайка тож...

Однако это вовсе не так. В Нижегородской губернии в самом деле существовали деревни Горелово, Заплатино, Дырино, Несытово. Попов А. В. Топография поэмы "Кому на Руси жить хорошо". - В жур.: "Литература в школе", 1946, Љ 2, с. 40 - 42. А во Владимирской губернии - Нежитино, Безводное, Голодовка, Горемыкино, Горелое, Погиблово, Смертино, Бедиха, Неугодова, Терпигорово, Пьяницыно и Горяиха. Розанова Л.А. Поэма Н.А. Некрасова "Кому на Руси жить хорошо". Комментарий. Л., "Просвещение", 1970, с.49-50. Иначе говоря, фантазия Некрасова располагала обширным жизненным материалом.

Деревня Кузьминское, большое торговое село, где проходит "сельская ярмонка" (в одноименной главе), тоже существовала в Ярославской губернии. В Костромской губернии было целых шесть торговых сел с еженедельными базарами. Изображенное Некрасовым торговое село похоже также на села Иваново и Вознесенское, позднее ставие городом Иваново-Вознесенском. Здесь и кривые улочки, и кабаки и старинная деревянная старообрядческая церковь на краю села Вознесенского. А.В. Попов видит в Кузьминском черты ярославского села Путятино, в котором "улица тянется по косогору и спускается в овраг" Попов А. В. Топография поэмы "Кому на Руси жить хорошо". - В жур.: "Литература в школе", 1946, Љ 2, с. 41.

, где имелись две церкви, одна из которых - старообрядческая.

Упоминает Некрасов, описывая товары на ярмарке, провинциальные, чаще всего волжские, города, которые славились тем или иным изделием: здесь и Кимры, ныне город на берегу Волги, а тогда, во времена Некрасова, большое село в Тверской губернии, славившееся своей обувкой; и Иваново - ситцевый край:

Пошли по лавкам странники:

Любуются платочками,

Ивановскими ситцами,

Шлеями, новой обувью,

Издельем кимряков.

В большом торговом селе обязательно имелись кабак; риги, то есть сараи с крышей, но без стен для сушки снопов; амбары для складирования хлеба, муки и прочих товаров; наконец "этапное здание" с "широкой дороженькой" за ним. В этапном здании ночевали за железными решётками партии арестантов, которых потом гнали дорогой по этапу на каторгу.

Не ригой, не амбарами,

Не кабаком, не мельницей,

Как часто на Руси,

Село кончалось низеньким

Бревенчатым строением

С железными решетками

В окошках небольших.

За тем этапным зданием

Широкая дороженька...

В главе "Счастливые" к ведру водки стекаются мужики, чтобы доказать свое счастье и получить косушку водки. Приходит "олoнчанин" - житель Олонецкой губернии, ушедший из родных мест на заработки. Приходит "любимый раб князя Переметьева". Переметьев рифмуется с Шереметьевым, владения которого располагались во Владимирской губернии Розанова Л.А. Поэма Н.А. Некрасова "Кому на Руси жить хорошо". Комментарий. Л., "Просвещение", 1970, с.124-125.

. В вариантах к поэме Некрасов поселяет "народного заступника" Ермила Гирина в село Никольское, близ Владимира, но потом заменяет его на Адовщину, устраняя все сколько-нибудь определенные географические координаты. Это имение князя Орлова ("Слыхали про Адовщину, // Юрлова князя вотчину?"), где управлял крепостной крестьянин Алексей Дмитриевич Потанин в деревне Фоминках Владимирской губернии. С ним встречался Некрасов, о чем как о реальном факте он упоминает в авторском примечании. Адовщина - предельно символическое, значащее название, и Некрасов его воспроизводит в целях усиления художественного образа и главной мысли поэмы.

На полях: "Адовщина была населена бедными крестьянами, самой природой обреченными на полунищенскую жизнь: "Куда ни посмотришь - песок да камни. Хуже судоходных мест, как по всей Адовщине, не придумаешь и не увидишь". (Максимов С.В. Бродячая Русь Христа-ради. - В кн.: Максимов С.В. Собрание сочинений, т.V, СПб., тип. т-ва "Просвещение", б.г., с. 183.)

"Толкование К. И. Чуковского (Адовщина от слова "ад") не противоречит другим, связывающим происхождение слова с фамилией князей Одоевских. Когда-то, до Орловых, они владели обширными поместьями в тех местах. Но народ слово "Одоевщина" метко переделал в "Адовщина", что весьма соответствовало беспросветной жизни крестьян тех мест". (Розанова Л.А. Поэма Н.А. Некрасова "Кому на Руси жить хорошо". Комментарий. Л., "Просвещение", 1970, с.126.)

А.П. Чехов Рассказы "Человек в футляре", "Крыжовник", "Дама с собачкой", комедия "Вишневый сад".

Пространство Чехова - вымышленный и обобщенный город. Здесь Чехов следует за Гоголем и Салтыковым-Щедриным. Этот город провинциальный, он находится где-то в центре России. Впрочем, он лишен какой бы то ни было географической определенности. В нем живут чеховские чиновники, или учителя, или врачи, которые тоже в конечном итоге черствеют душой и превращаются в чиновников. Скука и пошлость этого серого и унылого города уничтожают в них все человеческое.

Город Чехова - это футляр. В нем люди прячутся в свои собственные маленькие футляры. Их главная жизненная цель - найти подходящий футляр, чтобы затем постепенно переместиться из своего временного футляра в самый лучший и удобный футляр, который надежно укроет их от жизни теперь уже на веки веков. Этот футляр - гроб. Учитель Беликов, наконец обретший этот футляр, - символ человека вообще у Чехова. А чеховский город - символ мира, в котором человек задыхается, становится пошляком и гибнет как личность.

Чехов в рассказе "Человек в футляре" сужает пространство до предела. Создаваемое им пространство вокруг человека подобно раковине, куда прячется улитка. Вот портрет Беликова, где вещи, которыми он обладает, означают только одно: чуть больший или чуть меньший футляр: "Он был замечателен тем, что всегда, даже в очень хорошую погоду, выходил в калошах и с зонтиком и непременно в теплом пальто на вате. И зонтик у него был в чехле, и часы в чехле из серой замши, и когда вынимал перочинный нож, чтобы очинить карандаш, то и нож у него был в чехольчике; и лицо, казалось, тоже было в чехле, так как он все время прятал его в поднятый воротник. Он носил темные очки, фуфайку, уши закладывал ватой и когда садился на извозчика, то приказывал поднимать верх". Даже "мертвые языки", которыми Беликов восхищался ("О, как звучен, как прекрасен греческий язык! Антропос! (Человек по-гречески. - А.Г.) - говорит он, подняв палец.), - это тоже своеобразный футляр, попытка уйти от жизни, не общаться с людьми.

В городе Чехова действует эпидемия страха. Но если, скажем, в "Ревизоре" страх хотя бы объясним: чиновники боятся ревизора, то в чеховском рассказе он беспочвенен и беспричинен. Учителя боятся Беликова, потому что он всех угнетает своей осторожностью, руководствуясь двумя жизненными принципами: "как бы чего не вышло" и "как бы не дошло до начальства". Он предлагал сослуживцам снизить балл ученику 4-го класса Петрову или Егорову, а потом и вовсе исключить их из гимназии. Никто из учителей не был с ним согласен, но в результате поступали именно так, как он хотел. Страх Беликова заразителен, он охватывает весь город: "Мы, учителя, боялись его. И даже директор боялся. Вот подите же, наши учителя народ все мыслящий, глубоко порядочный, воспитанный на Тургеневе и Щедрине, однако же этот человек, ходивший всегда в калошах и с зонтиком, держал в руках всю гимназию целых пятнадцать лет! Да что гимназию? Весь город! Наши дамы по субботам домашних спектаклей не устраивали, боялись, как бы он не узнал; и духовенство стеснялось при нем кушать скоромное, играть в карты. Под влиянием таких людей, как Беликов, за последние десять-пятнадцать лет в нашем городе стали бояться всего...громко говорить, посылать письма, знакомиться, читать книги, помогать бедным, учить грамоте..."

Футляр, в который уходит с головой Беликов, - его кровать с пологом, куда забирается Беликов и накрывается с головой одеялом, со страху представляя, что его зарежет повар Афанасий, служащий ему вместо женской прислуги. Эта кровать органично превращается в смертное ложе: "Теперь, когда он лежал в гробу, выражение у него было кроткое, приятное, даже веселое, точно он был рад, что наконец его положили в футляр, из которого он уже никогда не выйдет. Да, он достиг своего идеала!"

Выслушав рассказ учителя Буркина о своем коллеге Беликове, ветеринарный врач Чимша-Гималайский обобщает данный случай и доказывает, что все люди этого города (и шире - мира вообще) живут в том или ином "футляре": "...в духоте, в тесноте, пишем ненужные бумаги, играем в винт, - разве это не футляр? А то, что мы проводим всю жизнь среди бездельников, сутяг, глупых, праздных женщин, говорим и слушаем разный вздор, - разве это не футляр?.. сносить обиды, унижения, не сметь открыто заявить, что ты на стороне честных, свободных людей, и самому лгать, улыбаться, и все это из-за куска хлеба, из-за теплого угла, из-за какого-нибудь чинишка, которому грош цена, - нет, больше жить так невозможно!"

В таком же футляре живет и брат ветеринарного врача Чимши Гималайского Николай Иванович Чимша-Гималайский из рассказа "Крыжовник". Внешне он живет в имении, о котором мечтал много лет. Но это пространство - отнюдь не напоминает пространство тургеневских усадеб, "дворянских гнезд". Это своеобразное идеологическое пространство. С его помощью Чехов решает проблему счастья, может быть главную для человека. Это уродливое пространство, гибельное для человеческой души, безобразное и страшное, потому что в конечном итоге оно превращает человека в своего заложника, попросту в свинью. У Чехова, получается, нарисовано пространство, порожденное человеческой мечтой, плоской и банальной до пошлости, с одной стороны. С другой стороны, освоенное и приобретенное пространство само воздействует на человека, и человек становится пленником этого уродливого пространства, делаясь еще пошлей и уродливей.

На полях:

Отрывок из рассказа: "Брат Николай через комиссионера, с переводом долга, купил сто двенадцать десятин с барским домом, с людской, с парком, но ни фруктового сада, ни крыжовника, ни прудов с уточками; была река, но вода в ней цветом как кофе, потому что по одну сторону имения кирпичный завод, а по другую - костопальный. Но мой Николай Иваныч мало печалился; он выписал себе двадцать кустов крыжовника, посадил и зажил помещиком.

В прошлом году я поехал к нему проведать. Поеду, думаю, посмотрю, как и что там. В письмах своих брат называл свое имение так: Чумбароклова пустошь, Гималайское тож. Приехал я в "Гималайское тож" после полудня. Было жарко. Везде канавы, заборы, изгороди, понасажены рядами елки, - и не знаешь, как проехать во двор, куда поставить лошадь. Иду к дому, а навстречу мне рыжая собака, толстая, похожая на свинью. Хочется ей лаять, да лень. Вышла из кухни кухарка, голоногая, толстая, тоже похожая на свинью, и сказала, что барин отдыхает после обеда. Вхожу к брату, он сидит в постели, колени покрыты одеялом; постарел, располнел, обрюзг; щеки, нос и губы тянутся вперед, - того и гляди, хрюкнет в одеяло".

Футляр Николая Ивановича Чимши-Гималайского еще хуже футляра Беликова, потому что таким футляром становится мечта. Но что это за мечта? Купить усадьбу и насадить там кусты крыжовника. Однако, как только он становится владельцем усадьбы с крыжовником, из тихого, скромного, любящего человека, робкого чиновника он превращается в пошляка, начиненного банальностями, который высказывает их безапелляционно, как министр, пыхтя от надменности: "Образование необходимо, но для народа оно преждевременно"; "телесные наказания вообще вредны, но в некоторых случаях они полезны и незаменимы". "Я знаю народ и умею с ним обращаться...для меня народ сделает все, что захочу". Этот человек становится общественно опасен, потому что начинает думать, что всегда и во всем прав, поскольку купил имение с крыжовником. Пространство, таким образом, меняет человека по своему подобию.

В рассказе "Ионыч" герой, молодой талантливый врач с передовыми взглядами и прогрессивными убеждениями, не выдерживает обыденности и пошлости провинциального города, оказывается не способен противостоять среде, и его личность гибнет, заражаясь пошлостью. Человек со временем, находясь в среде обывателей, интересы которых - еда и деньги, постепенно теряет достоинство, доброту, способность любить, а затем полностью теряет человеческий облик.

Самая талантливая семья города - семейство Туркиных, - где мать - писательница, дочь - музыкантша, отец - юморист, а слуга - лицедей, на поверку оказывается сборищем бездарностей и пошляков. Чехов рисует их гостеприимный дом с непередаваемой иронией. В этом доме, пока Вера Иосифовна читает свой роман, пахнет жареным луком. "Садясь в коляску и глядя на темный дом и сад, которые были ему так милы и дороги когда-то, он вспомнил все сразу - и романы Веры Иосифовны, и шумную игру Котика, и остроумие Ивана Петровича, и трагическую позу Павы - и подумал, что если самые талантливые люди во всем городе так бездарны, то каков же должен быть город".

История любви Котика и Старцева развивается на пространстве между заветной скамейкой влюбленных около дома Туркиных и кладбищем, где Котик назначает свидание Старцеву в 11 часов вечера и где на душу Старцева нисходит умиротворение и тишина. Правда, кладбище предвещает разрыв и духовную смерть Старцева, ставшего Ионычем, владельцем доходных домов, а также врачом, ненавидевшим своих пациентов и любившим только звук шуршащих купюр, которых он отвозит в банк и кладет на свой счет.

Осматривая очередной дом, который он намерен приобрести в дополнение к своим двум доходным домам, Ионыч одним своим видом пугает женщин и детей: "...и когда ему говорят про какой-нибудь дом, назначенный к торгам, то он без церемоний идет в этот дом и, проходя через все комнаты, не обращая внимания на неодетых женщин и детей, которые глядят на него с изумлением и страхом, тычет во все двери палкой и говорит: - Это кабинет? Это спальня? А тут что?..."

Вот врач и целитель человеческих душ! Он стал свиньей почище Николая Ивановича Чимши-Гималайского, он превратился в "языческого бога", гордо восседающего в своей коляске, а его кучер грозным криком разгоняет прохожих, пока Ионыч едет по улицам города.

Собирательному образу пошлого провинциального города противостоят реальные Москва и Ялта. Чехов, приехавший из Таганрога, полюбил Москву. Множество его коротких юмористических рассказов происходят в Москве. В Ялте он жил в последние годы жизни. Ялта и Ореанда, местечко под Ялтой, - вот место действия "Дамы с собачкой", где Гуров влюбляется в Анну Сергеевну, сначала полагая, что их любовь - мимолетное курортное приключение, пошлая интрижка. Набережная Ялты, где они прогуливаются вместе с другими отдыхающими; павильон у Верне, откуда Гуров наблюдает даму в белом берете со шпицем и где потом они пьют воду с сиропом и едят мороженое; городской сквер; Черное море с баркасом на волнах; поездки на извозчике в Ореанду, оттуда они любуются вечерней, в туманной дымке Ялтой - одним словом, вся эта необычная, не заурядная природа - фон, на котором с виду пошлая интрижка превращается в подлинную любовь. Чеховская Ялта и Ореанда, впрочем, не рисуются Чеховым как экзотика, они написаны скорее пастельными тонами, а иногда угольным карандашом.

На полях:

Отрывки из рассказа: "Они гуляли и говорили о том, как странно освещено море; вода была сиреневого цвета, такого мягкого и теплого, и по ней от луны шла золотая полоса. Говорили о том, как душно после жаркого дня". (...)

"Потом, когда они вышли, на набережной не было ни души, город со своими кипарисами имел совсем мертвый вид, но море еще шумело и билось о берег; один баркас качался на волнах, и на нем сонно мерцал фонарик. Нашли извозчика и поехали в Ореанду. (...) В Ореанде сидели на скамье, недалеко от церкви, смотрели вниз на море и молчали. Ялта была едва видна сквозь утренний туман, на вершинах гор неподвижно стояли белые облака. Листва не шевелилась на деревьях, кричали цикады и однообразный, глухой шум моря, доносившийся снизу, говорил о покое, о вечном сне, какой ожидает нас. Так шумело внизу, когда еще тут не было ни Ялты, ни Ореанды, теперь шумит и будет шуметь так же равнодушно и глухо, когда нас не будет".

Из Ялты действие переносится в Москву. По сравнению с полнокровной, кипящей жизнью, зимней Москвой Ялта, кажется, уходит на периферию, представляется чем-то далеким, провинциальным. Однако сквозь завывания метели в камине, сквозь звуки органа в московском ресторане Гурову слышался голос Анны Сергеевны, мерцали крымские горы в тумане, виделся мол в Ялте.

На полях:

Отрывки из рассказа: "Дома в Москве уже все было по-зимнему, топили печи и по утрам, когда дети собирались в гимназию и пили чай, было темно, и няня ненадолго зажигала огонь. Уже начались морозы. Когда идет первый снег, в первый день езды на санях, приятно видеть белую землю, белые крыши, дышится мягко, славно, и в это время вспоминаются юные годы. У старых лип и берез, белых от инея, добродушное выражение, они ближе к сердцу, чем кипарисы и пальмы, и вблизи них уже не хочется думать о горах и море. Гуров был москвич, вернулся он в Москву в хороший, морозный день, и когда надел шубу и теплые перчатки и прошелся по Петровке и когда в субботу вечером услышал звон колоколов, то недавняя поездка и места, в которых он был, утеряли для него все очарование".

"Приехал он в С. утром и занял в гостинице лучший номер, где весь пол был обтянут серым солдатским сукном, и была на столе чернильница, серая от пыли, со всадником на лошади, у которого была поднята рука со шляпой, а голова отбита. Швейцар дал ему нужные сведения: фон Дидериц живет на Старо-Гончарной улице, в собственном доме, - это недалеко от гостиницы, живет хорошо, богато, имеет своих лошадей, его все знают в городе. Швейцар выговаривал так: Дрыдыриц. Гуров не спеша пошел на Старо-Гончарную, отыскал дом. Как раз против дома тянулся забор, серый, длинный, с гвоздями. "От такого забора убежишь", - думал Гуров, поглядывая то на окна, то на забор".

Гуров едет в город С. к Анне Сергеевне фон Дидериц. Что это за город? Может быть, Саратов? Во всяком случае, это губернский город. В нем есть театр, где они встречаются. Но этот город - снова чеховский провинциальный город с длинным серым забором, с номером гостиницы, который ненамного лучше, чем тот, в котором обитал гоголевский Хлестаков. В этом городе трудно дышать, и понятно, почему Гуров с Анной Сергеевной потом встречаются в гостинице "Славянский базар" в Москве, такой осязаемой, купеческой, реальной. Ведь их любовь в Ялте, слишком зыбкая, пастельная, почти бесплотная, должна обрести плоть и кровь, воплотиться в нечто материальное. Чехов сравнивает Гурова и Анну Сергеевну с перелетными птицами в клетке Сравните образ Катерины как "птицы в клетке" у А.Н. Островского.. В Москве они должны освободиться "от невыносимых пут", найти решение, чтобы "началась новая прекрасная жизнь". Эта финальная нота печали и надежды сродни отчаянному возгласу чеховских трех сестер, рвущихся из провинции "в Москву, в Москву".

В Москву из имения Гаева-Раневской едет Петя Трофимов. Он отправляется в Московский университет доучиваться, ведь он "вечный студент", его то и дело выгоняют из университета, возможно, за революционную деятельность. В Харьков едет по делам Лопахин. Чеховский вишнёвый сад находится где-то в центре России, но в то же время, вероятно, не так уж далеко от Малороссии. Вишнёвый сад, как обычно у Чехова, не привязан к конкретным географическим координатам. Это предельно обобщенный, символический образ, как и образ чеховского города. Когда-то, еще до отмены крепостного права, когда имение Гаевых процветало, вишню сушили, мариновали и отвозили на возах в Харьков на продажу, о чем вспоминает восьмидесятисемилетний лакей Фирс. Значит, Харьков где-то близко: в него можно попасть не только на поезде, но и на лошадях. Варя лелеет мечту пойти с молитвой по Святым местам: сначала в безымянную пустынь, потом в Киев, затем в Москву. Киев ближе к вишнёвому саду, чем Москва, что согласуется с недалеким Харьковом, в котором Лопахин ведет дела. Скорее всего, ближайший к вишнёвому саду город, где вишнёвый сад идет с аукциона, - Белгород. Это места, где цветут вишнёвые сады, где не редкость глинобитные дома (англичане на участке Симеонова-Пищика находят белую глину и выплачивают ему деньги).

Итак, вишнёвый сад - перевалочный пункт между Парижем, Киевом, Харьковом, Москвой и Ярославлем. Из Парижа приезжает с дочерью Аней и слугой Яшей Раневская. В Париже Аня летала на воздушном шаре. Во Франции дачу Раневской в Ментоне продали за долги. Из Ярославля бабушка Ани присылает 15 тысяч для выплаты долгов за вишнёвый сад. Раневская, лишившись вишнёвого сада, опять едет в Париж к любовнику. Дворянская культура как бы эмигрирует, спасается из России бегством. Яша ненавидит Россию, называет всё окружающее "невежеством", кричит с восторгом хама, обругавшего собственную мать: "Vivat la France!" - когда Раневская опять берет его с собой в Париж.

Что такое вишнёвый сад? Это - образ России. Он такой большой, что и в энциклопедии о нем писали, как говорит Гаев. Лопахин, который собирается вырубать его под дачи, замечает, что прекрасней этого сада "нет ничего на свете": "Вишнёвый сад теперь мой!" Огромную территорию этого прекрасного сада, в котором еще доживает свой век дворянская культура, сдают в наём дачникам: десятину - по 25 рублей. Образ России, растасканной на десятины, где каждый дачник (читай: губернатор) выкачивает из своей десятины всё, что может, - этот печальный чеховский образ России оказывается пророческим. После Чехова образ сада развивали А.А. Блок и В.В. Маяковский. Блок в поэме "Соловьиный сад" вслед за Чеховым подчеркивал трагические черты сада-отечества, а Маяковский, напротив, пытался подчеркнуть оптимистический пафос, который, возможно, он увидел у Чехова: Я знаю, город будет, // Я знаю, саду цвесть, // Когда такие люди // В стране в советской есть!" "Вся Россия - наш сад", - говорит Петя Трофимов. Этот опустевший сад со следами топора, попросту пустырь, в котором похозяйничали сначала лопахины, потом пети трофимовы, победившие в революции, - метафора России и ее сорокоуст. Запертый дом, где умирает всеми забытый Фирс со словами: "Эх, недотёпа...", звук топора и лопнувшей струны - вот и все, что осталось от чеховской России.