Lib.ru/Современная литература: Галкин Александр Борисович. Военная судьба М.Ю. Лермонтова

Галкин Александр Борисович
Военная судьба М.Ю. Лермонтова

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]

Комментарии: 1, последний от 27/11/2008.

Размещен: 26/11/2008, изменен: 17/02/2009. 68k. Статистика.

Аннотация:
О странных обстоятельствах, заставивших Лермонтова стать военным, участвовать в двух дуэлях, "понюхать пороху" на поле боя, о загадках последней дуэли поэта с Мартыновым и мистике судьбы Лермонтова эта статья. Опубликована в журнале "Армейский сборник" в октябре 2008 года.

Александр ГАЛКИН

Военная судьба М.Ю. Лермонтова

К дню рождения поэта и офицера

Судьба Кавказа как сферы геополитических интересов мировых держав ныне возвращает нас к истории - к истории более чем двухвековой давности. В военных действиях на Кавказе принимали участие два офицера, два поручика, ставших впоследствии гордостью русской культуры, - это поэт М.Ю. Лермонтов (3 (15) октября 1814 г. - 15 (27) июля 1841 г.) и писатель Л.Н. Толстой. Их отношение к войне и к кавказским народам, вовлеченным в военный конфликт с Россией, во многом предвосхитило события нашего времени. О военной судьбе прапорщика, а позднее поручика Лермонтова и его участии в кавказской войне в 1830 - 1840 гг. XIX века и пойдет речь.

В военной судьбе Лермонтова личная судьба поэта странно сплелась с судьбой России и Кавказа. Жизненная драма русского поэта по большей части разворачивалась на ярком фоне кавказских гор, и действующими лицами этой драмы стали как рядовые офицеры Отдельного Кавказского корпуса, так и генералы и, больше того, верхушка российской власти, включая шефа жандармов Бенкендорфа, самого царя Николая I, считавшего себя главным военным подведомственного ему государства, его брата Михаила Романова, великого князя, и даже отчасти жены царя Александры Федоровны.

Однако 1-й акт драмы начинался, как всегда, в Петербурге. Лермонтов, изгнанный из Московского университета за слишком независимый нрав (с формулировкой "рекомендовано уйти"), выбирает военную карьеру, то есть держит экзамены в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, что в Петербурге, на набережной Мойки, у Синего моста, куда и зачисляется унтер-офицером лейб-гвардии Гусарского полка 14 ноября 1832 г. Биографы Лермонтова по-разному оценивают причины такого выбора поэта, с детства отличавшегося вольным нравом, не склонным к какому бы то ни было подчинению и дисциплине, что является непременным условием военной службы.

А. Марченко в своей книге "С подорожной по казенной надобности. Лермонтов. Роман в документах и в письмах" объясняет такое неожиданное для всех решение будущего поэта внезапным любовным разрывом с Варварой Лопухиной, от которой Лермонтов будто бы бежит из Москвы в Петербург. Впрочем, та же исследовательница делает предположение, что Лермонтов сознательно встал на путь риска и опасности, чтобы узнать жизнь, о которой хотел писать. Ведь нет писателя без опыта жизни. Лермонтов не желал прятаться под крылом заботливой и любящей бабушки Е.А. Арсеньевой или быть под присмотром хлопотливых московских тетушек. Суровая солдатская жизнь, вольные горы Кавказа, дикие, воинственные племена горцев, постоянная опасность близкой смерти - вот что могло закалить душу юноши, выросшего в тепличных условиях женской любви. И Лермонтов готов был пойти на эти жертвы ради будущей поэтической славы, о которой он, бесспорно, мечтал. В письме Лермонтова к С.А. Бахметевой в августе 1832 г. есть ключевые слова, открывающие секрет честолюбия Лермонтова: "...тайное сознание, что я кончу жизнь ничтожным человеком, меня мучит". А в письме к М.А. Лопухиной 2 ноября 1832 г. он, точно предрекая будущее, напишет о смерти в бою как об альтернативе благополучной кончине дряхлого старца в собственной постели: "...я, кто до сих пор жил для литературной карьеры, столь многим пожертвовав своему неблагодарному идолу, так вот я теперь - воин; быть может, это особенная воля Провидения! - быть может, это путь самый короткий; и если он не ведет меня к моей первой цели, может быть, приведет к последней цели всего человеческого рода. Умереть со свинцовой пулею в сердце стоит медленной агонии старика; итак, если будет война, клянусь Богом быть везде первым..."

Не надо сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что все предки Лермонтова прославились своими воинскими подвигами и мужеством на поле брани. Шотландец Георг Лермонт, основатель рода Лермонтовых, был ландскнехт и служил у поляков, а в 1613 году перешел на службу к российскому государю. Дед поэта Михаил Васильевич Арсеньев был капитаном гвардии. Его брат Афанасий участвовал в Бородинском сражении и получил в награду золотую шпагу с надписью "За храбрость". К тому же гувернером Лермонтова был отставной наполеоновский гвардеец Жан Капе.

Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, куда держит экзамен Лермонтов, предназначалась для обучения молодых дворян, которые поступали в гвардейские полки из университетов или частных пансионов, не имея начального военного образования и подготовки. Надзор за школой Николай I поручил младшему брату, великому князю Михаилу Павловичу. Тот строго следил за дисциплиной.

Однажды Михаил Павлович заметил на Невском проспекте подпрапорщика из Школы, шедшего рядом со своим братом, офицером гвардейского полка, в то время как по уставу младший чин должен был следовать позади и сбоку. Офицер получил строгое замечание, а подпрапорщик отправлен под арест. Родство, по мнению великого князя, только усиливало дисциплинарный проступок. Больше того, Михаил Павлович отдал распоряжение по Школе, что за подобные проступки юнкера будут выписываться из гвардии в армию.

Любопытно, что в подобной ситуации уже по окончании Школы гвардейских подпрапорщиков и юнкеров и после первой ссылки на Кавказ окажется и Лермонтов, тогда корнет лейб-гвардии Гусарского полка. Но юмор поэта и его тяга к шалостям в духе знаменитого однокашника Лермонтова Кости Булгакова делают столкновение с великим князем скорее смешным и несуразным. Так, в сентябре 1838 г. Лермонтов явился на парад со слишком короткой саблей. Великий князь Михаил Павлович саблю отдал играть своим детям, а виновника отправил на гауптвахту на 15 дней. Выйдя из-под ареста, Лермонтов завел себе настолько огромную саблю, что она при ходьбе цеплялась за мостовую и стучала по ступеням. Великий князь опять отправил его на гауптвахту. О своем свободолюбии и нетерпимости к казенному педантизму Лермонтов иронично писал в поэме "Монго": "...и не тянул ноги он в пятку, // Как должен каждый патриот...".

Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров делилась надвое: на роту подпрапорщиков и кавалерийский эскадрон. Лермонтов числился по кавалерии. Пехота жила на верхнем этаже, кавалерия - на нижнем. После общего подъема в шесть утра по барабанному бою и завтрака у пехоты начиналась строевая подготовка, а у кавалерии - манежная езда. Лекции и учебные занятия по математике, фортификации, артиллерийскому и инженерному делу проходили после обеда. С субботы на воскресенье учащиеся получали увольнение в город.

В. Боборыкин, однокашник Лермонтова по Школе, вспоминал, как тот организовал так называемую "нумидийскую конницу": юнкера, забравшись друг другу на плечи, гоняли по коридорам и, если кто-то не успевал отскочить к стене, били того кулаком. Кроме того, существовал обряд крещения новичков. Ночью, когда все уже спали, "нумидийская конница" врывалась в камеру юнкеров-новобранцев. Тот, кто сидел сверху на плечах другого, накидывал на себя простыню и в руке сжимал стакан с водой. Этой водой и обливали спящих новичков. Боборыкин и его товарищи знали об этом обряде и, лежа в постели, сделали вид, что спят. Когда же прискакала "нумидийская конница", они вскочили и прогнали ее прочь.

В классе фехтования по пятницам Лермонтов охотно сражался на саблях со своим будущим убийцей и однокашником Н. Мартыновым. Силой рук Лермонтов соперничал с силачом Школы Евграфом Карачинским. Однажды они на спор гнули руками и вязали узлом шомполы гусарских карабинов. В залу вошел директор школы генерал Шлиппенбах. За порчу казенного имущества оба силача отправились на сутки под арест.

Однажды в манеже Лермонтов, пытаясь укротить ретивую лошадь, получает от другой лошади удар копытом по ноге. Травма настолько сильна, что Лермонтов два месяца лежит дома под присмотром бабушки и докторов, но после выздоровления снова возвращается в Школу гвардейских подпрапорщиков и юнкеров. Теперь ему до конца жизни придется прихрамывать, точно его поэтическому кумиру Байрону.

Вопреки приказу начальника Школы барона Шлиппенбаха о запрете чтения художественной литературы, Лермонтов не только читал, но и писал эту самую художественную литературу. Поступивший в Школу годом позже А. Меринский вспоминал, как Лермонтов по вечерам уходил в дальние классы и писал там до глубокой ночи. Первые, так называемые "юнкерские" поэмы Лермонтова увидели свет на страницах подпольного рукописного журнала "Школьная заря". Журнал издавался следующим образом: юнкера складывали в специальный ящик стола свои рукописи. По средам их сшивали вместе и пускали по рукам. В веселых, а подчас скабрезных поэмах "Уланша, "Гошпиталь", "Петергофский праздник" под псевдонимами Степанов и граф Диарбекир Лермонтов выведет героями своих однокашников: А. Бибикова, Н. Поливанова и А. Барятинского. И только последний, в будущем генерал и покоритель Кавказа, до смерти не простит Лермонтову искрометного юмора, убежденный, что насмешки над ним в поэме "Гошпиталь" умаляют его благородное достоинство.

В этих юношеских поэмах уже звучит неповторимый голос поэта, его легкая разговорная интонация, в них виден его острый наблюдательный глаз художника (любопытно, что из-за строгой нравственности лермонтоведов широкий читатель до сих пор не знает этих хулиганских поэм Лермонтова; они и поныне ходят в списках в армейских кругах). Смотры войск и парады в присутствии великого князя и царя на Царицыном лугу, наряды и караулы, летние лагеря под Петергофом - все это наблюдал и описал Лермонтов в поэме "Петергофский праздник":

Дворец, жемчужные фонтаны,

Жандармы, белые султаны,

Корсеты дам, гербы ливрей,

Колеты кирасир мучные,

Лядунки, ментики златые,

Купчих парчовые платки,

Кинжалы, сабли, алебарды,

С гнилыми фруктами лотки,

Старухи, франты, казаки,

Глупцов чиновных бакенбарды...

В письме к Марии Лопухиной 4 августа 1833 г. Лермонтов не без гордости описывает свое пребывание в летних лагерях: "...вообразите палатку длиной и шириной в 3 аршина и высотой в 2,5 аршина, занятую тремя людьми и всем их багажом, всеми их доспехами, именно: саблями, карабинами, киверами и проч., и проч.; погода была ужасная, дождь не прекращался, так что часто два дня подряд мы не могли высушить одежду, и однако эта жизнь не вызывала во мне отвращения..."

По окончании Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров Лермонтов 22 ноября 1834 г. произведен в корнеты 7-го эскадрона лейб-гвардии Гусарского полка. Командиром полка был генерал-майор М.Г. Хомутов, а командиром эскадрона - полковник Н.И. Бухаров, приятель А.С. Пушкина и П.Я. Чаадаева, "гусар прославленных потомок, пиров и битвы гражданин", как напишет потом о нем Лермонтов. "Служба в полку, - вспоминал граф Алексей Васильев, сослуживец Лермонтова, - была не тяжелая, кроме лагерного времени <...> На ученьях, смотрах и маневрах должны были находиться все числящиеся налицо офицеры. В остальное время служба обер-офицеров, не командовавших частями, ограничивалась караулом во дворце, дежурством в полку да случайными какими-либо нарядами. Поэтому большинство офицеров, не занятых службою, уезжало в С.-Петербург и оставалось там до наряда на службу. На случай экстренного же требования начальства в полку всегда находилось два-три обер-офицера из менее подвижных, которые и отбывали за товарищей службу, с зачетом очереди наряда в будущем..." Лермонтов без большой охоты принимал участие в непременных офицерских кутежах с вином, женщинами и карточной игрой. Поэт любил цыганское пение и часто наезжал с товарищами в Павловск, чтобы послушать цыган.

Первое столкновение поэта с властью произошло потому, что "поэт в России больше, чем поэт". Список стихотворения Лермонтова "Смерть Поэта" о гибели Пушкина на дуэли и кознях света попадает во дворец с припиской "Воззвание к революции", что для царя после разгрома декабристов все равно что красная тряпка для быка. К тому же в интригу включилась великосветская сплетница А.М. Хитрово. Она потребовала у шефа жандармов А.Х. Бенкендорфа разъяснений по поводу этих лермонтовских стихов, оскорбляющих всю русскую аристократию. Николай I охарактеризовал стихи как "бесстыдное вольнодумство, более чем преступное" и приказал медику полка освидетельствовать Лермонтова на предмет сумасшествия.

18 февраля 1837 г. поэт арестован и помещен в одну из комнат верхнего этажа Главного штаба, в его квартире в Царском селе устроен обыск. Во время следствия, которое ведет лично дежурный генерал Главного штаба П.А. Клейнмихель, выясняется, что Лермонтов по причине болезни не выходил из дома. Возникает вопрос о распространителе стихов. Клейнмихель под угрозой разжалования в солдаты требует от Лермонтова выдать имя того, кто распространял по Петербургу списки стихотворения "Смерть Поэта". Одновременно генерал уверяет поэта, что названный им не будет подвергнут наказанию. Лермонтов называет имя С.А. Раевского. Вопреки обещаниям Клейнмихеля, друга Лермонтова Раевского сажают на месяц под арест и потом отправляют в Олонецкую губернию под надзор полиции. Лермонтов мучительно переживает, что поневоле стал виновником несчастий друга. За недозволенные стихи Лермонтова переводят "тем же чином в Нижегородский драгунский полк". Если бы он отправился на Кавказ обычным порядком, а не в наказание, его, как офицера гвардии, перевели бы в армейский полк чином выше. 21 марта 1837 г. прапорщик Лермонтов выезжает из Петербурга в Москву, а 10 апреля - в Ставрополь для прохождения службы на Кавказе.

Первая ссылка на Кавказ дала Лермонтову богатый материал для наблюдений и размышлений. Их результатом стала его неоднозначная позиция по отношению к горским народам, так же как и к великодержавной политике России, насильственно загонявшей горцев в границы русского государства.

Война, с которой Лермонтов столкнулся на Кавказе, как всякое насилие, чревата несправедливостью, причем с обеих противоборствующих сторон. Горцы защищали свою землю. Русские солдаты и офицеры выполняли приказ, подчас более чем жестокий. С двух сторон лились реки крови. Не обходилось без мести и ненависти, когда страдали ни в чем не повинные женщины, дети и старики. Повторюсь: вина была обоюдной - как со стороны кавказских народов, так и со стороны русской армии.

Лермонтов волею судьбы сражался в стане русских воинов и должен был, помимо участия в полноценных боевых действиях, участвовать, независимо от желания, в карательных экспедициях против мирного населения в составе Отдельного Кавказского корпуса (ОКК), чего он всеми силами стремился избежать - и избежал, о чем ниже. Одним словом, в душе Лермонтова столкнулись долг офицера, в верности которому он клялся под присягой, и человеческое сострадание писателя-гуманиста, призванного защитить человеческую жизнь, независимо от национальности и вероисповедания.

Чтобы понять, с чем столкнулся Лермонтов на Кавказе, следует дать краткий исторический экскурс первой войны на Кавказе, ведь война России с кавказскими горцами длилась больше 60 лет и официально закончилась в 1864 году победой русских войск. Впрочем, неисчислимые жертвы этой войны и нежелание горцев покориться подчас делали эту победу призрачной.

Каковы же вехи этой войны? В 1801 г., в царствование Александра I, к России присоединилась Грузия, чтобы защитить себя от опустошительных набегов со стороны Турции и Ирана. В 1803 г. к России присоединилась Мингрелия, а в 1804 - Имеретия. При Александре I также присоединен Азербайджан; позднее, в царствование Николая I, - Армения. В 1810 - 1827 гг. при Алексее Петровиче Ермолове (горцы называли его "бешеный шайтан" и пугали его именем маленьких детей), командующим войсками на Кавказе и Главнокомандующим Грузии, произошло наступление царской России на горцев, согласно его плану покорения кавказских народов. Он сумел организовать "Кавказскую линию" - официальную границу России с кавказскими народами, как их называли тогда обобщенно, - "черкесами". Эта Линия состояла из цепи крепостей, казачьих станиц, укреплений, кордонов и сторожевых постов, которые проходили по берегам рек Кубани, Лабы, Малки, Терека, Сунжи и должны были соединить Черное море с Каспийским. Граница постоянно жила в напряжении, поскольку черкесы промышляли набегами. По всей Линии стояли сторожевые вышки, с которых казачьи дозоры наблюдали за приближением неприятеля. Если отряд горцев, например, форсировал пограничную реку, дозор зажигал солому, закрепленную на высоких шестах, и казаки ближайших дозоров, быстро образуя сборный мобильный отряд, присоединялись к товарищам для отпора вражескому набегу. Зная, как отважно воюют русские казаки, черкесы старались делать свои набеги в ненастные дни, когда сигнальный казачий "телеграф" не работал. В 1810 году один из таких набегов был совершен на Ольгинское мостовое укрепление на Кубани. Защищавший укрепление казачий отряд числом около трехсот человек под командованием полковника Тиховского сражался с пятнадцатикратно превосходящим его по силам отрядом горцев. Погибло 146 казаков и сам Тиховской, но набег, грозящий краю разорением, был отражен. В 1837 г. в Ольгинском побывал Лермонтов и не мог не слышать об этой героической истории.

В 1818 г. Ермолов начал так называемое "замирение" с восточного фланга создаваемой им Линии - с Чечни. Им была заложена в Чечне крепость Грозная. Наместник царя или, как еще говорили, проконсул Кавказа, он широко применял тактику военного террора против кавказских народов. "Прежде всего он созвал старшин надтеречных чеченцев и заявил им, что если они через свои владения пропустят хищников, то их аманаты (заложники) все до одного будут повешены. "Мне не нужны мирные мошенники, выбирайте любое: покорность или ужасное истребление" (Ковалевский П.И. Кавказ. История завоевания Кавказа, Т. 2, Изд. 3, П., 1915, С. 153).

А.С. Пушкин в "Путешествии в Арзрум", декабристы Н.И. Лорер и барон А.Е. Розен, в противоположность официальной доктрине, которая сводилась к идее поддержания мира на Кавказе путем насилия и страха, призывали внести в сознание горских народов начатки просвещения и культуры, привлечь их в завоеванные русскими войсками плодородные равнины и к берегам рек различными выгодами, в том числе цветущими поселениями. Лермонтов, бесспорно, склонялся к тем же мерам, далеко не популярным в русском обществе. Поэт, с одной стороны, сочувствовал борьбе народов Кавказа за свободу, но, с другой - он не мог не понимать вместе с Пушкиным и декабристами, что у горцев нет надежды на завоевание полной независимости, и, следовательно, единственный выход состоит в их присоединении к России. Об этом Лермонтов писал в стихотворениях "Валерик" и "Спор". А в поэме "Мцыри" он выразился еще определеннее: "И божья благодать сошла // На Грузию! она цвела // С тех пор в тени своих садов, // Не опасаяся врагов, // За гранью дружеских штыков".

На Кавказе в период первой ссылки Лермонтова главные военные события разворачивались на правом фланге Кавказской Линии. Командовал Отдельным Кавказским корпусом сослуживец Ермолова генерал-адъютант барон Г.В. Розен, участник Отечественной войны 1812 года, отец приятеля Лермонтова и сослуживца его по лейб-гвардии Гусарскому полку.

Начальником штаба ОКК был генерал-майор В.Д. Вольховский, однокашник Пушкина по Лицею, позднее член декабристского "Союза благоденствия". Он был выпущен из Лицея в гвардию, вскоре переведен на службу в Главный штаб. Он легко мог оказаться на Сенатской площади 14 декабря 1825 года, если бы как раз в это время не отправился в географическую экспедицию. Был отправлен на Кавказ, отличился в войне с персами и турками под началом Паскевича. Вольховский слыл покровителем для всех прибывающих на Кавказ ссыльных и прежде всего разжалованных в солдаты декабристов.

Командующий войсками на Кавказской Линии и в Черномории генерал-лейтенант А.А. Вельяминов служил прежде начальником штаба у самого Ермолова. Вельяминов принимал у себя на обедах сосланных на Кавказ "государственных преступников". По воспоминаниям Н.И. Лорера, он говорил декабристам: "Ежели у нас начнется экспедиция на правом фланге, я пошлю вас туда, ежели на левом, я переведу вас в действующие отряды, а потом наше дело будет постараться освободить вас как можно скорее от вашего незавидного положения". Вельяминову принадлежала идея, одобренная царем, рассечь Закубанье Геленджикской кордонной линией и построить на побережье Черного моря цепь береговых укреплений, связанных между собой по суше. Это должно было воспрепятствовать непрерывному морскому сообщению кавказских народов с турками, которые доставляли горцам порох, свинец, соль, мануфактуру. Горцы же, в свою очередь, меняли все эти товары на захваченных в набегах молодых русских казачек и мальчиков, шедших прямиком в турецкие гаремы.

В 1831 г. на побережье построена крепость-порт Геленджик. В 1834 г. Вельяминов, выйдя с отрядом из Ольгинского кордона, повел к Геленджику через горы первую военную экспедицию, бывшую весьма кровопролитной. На пути экспедиции, верстах в сорока от Кубани, заложили на реке Абин первое укрепление новой кордонной линии, оставив в нем гарнизон до батальона пехоты. Год спустя, во время следующей экспедиции, на Геленджикской линии, в самом предгорье, было заложено Николаевское укрепление. Еще через год заложили Александровское укрепление невдалеке от не существовавшего тогда в Цемесской бухте нынешнего Новороссийска.

Когда Лермонтов появляется на Кавказе, под командованием Вельяминова готовилась очередная экспедиция, которая должна была отправиться в горы в первых числах мая 1837 г. опять из Ольгинского кордона. В ней добровольно приняли участие так называемые "волонтеры" - офицеры из столичных гвардейских полков, в числе которых были друг Лермонтова А.А. Столыпин-Монго и будущий его дуэльный противник Н.С. Мартынов.

Кавказские военные начальники, особенно начальник штаба войск, генерал-майор П.И. Петров, муж двоюродной тетки Лермонтова, относились к поэту более чем доброжелательно, попросту по-отечески: благодаря их усилиям, Лермонтова освободили от поездки в полк и прикомандировали к отряду Вельяминова для участия в боевой экспедиции за Кубань. Кроме того, они рассчитывали на парадный царский смотр войск в Анапе (проведенном по стечению обстоятельств в Геленджике 20 - 21 сент. 1837 г.). Николай I, как им было известно, любил прощать провинившихся военных, если был доволен на смотре выправкой ревизуемых им воинских соединений. Однако неожиданная простуда поэта ("весь в ревматизмах") заставляет его лечиться сначала в Ставропольском госпитале, где он написал "Песню про купца Калашникова", а затем в Пятигорске принимать минеральные ванны. Вот почему он не участвует не только в военной экспедиции Вельяминова, но и в царском смотре. Тем не менее, по свидетельству В. Потто, историка Нижегородского драгунского полка, куда был приписан Лермонтов, Николай I после смотра в Геленджике "изъявляет свое особое удовольствие командиру Нижегородского драгунского полка Безобразову за приведение командуемого им полка до того похвального устройства, в котором он на смотру оказался", что повлияло на дальнейшую военную судьбу Лермонтова: 11 октября 1837 г. в Тифлисе царь отдает приказ о переводе "прапорщика Лермонтова в Гродненский лейб-гвардии гусарский полк корнетом".

17 октября Николая I торжественно встречали в Ставрополе, и, скорее всего, Лермонтов был свидетелем этой встречи, потому что находился в городе. Через несколько дней, дружески сойдясь с декабристом Александром Одоевским, автором знаменитого "Ответа декабристов" Пушкину из Сибири, Лермонтов поедет вместе с ним в Тифлис. И наверняка Одоевский рассказал Лермонтову недавний анекдот из собственной жизни о встрече царя, о том, как ссыльные на Кавказ декабристы пили в гостинице шампанское, "в эту самую ночь, - вспоминал Сатин, - в Ставрополь должен был приехать Государь. Наступила темная осенняя ночь, дождь лил ливмя, хотя на улице были зажжены плошки, но, заливаемые дождем, они трещали и гасли, и доставляли более вони, чем света.

Наконец около полуночи прискакал фельдъегерь и послышалось отдаленное "ура". Мы вышли на балкон; вдали, окруженная горящими факелами, двигалась темная масса.

Действительно в этой картине было что-то мрачное.

- Господа, - закричал Одоевский. - Смотрите, ведь это похоже на похороны! Ах, если бы мы подоспели!.. - И, выпивая залпом бокал, прокричал по латыни: "Идущие на смерть приветствуют тебя, цезарь!"

- Сумасшедший! - сказали мы все, увлекая его в комнату. - Что вы делаете! Ведь вас могут услыхать, и тогда беда!

- У нас в России полиция еще не училась по-латыни, - отвечал он, добродушно смеясь..."

В письме к С. Раевскому из Тифлиса Лермонтов как бы суммирует свои кавказские впечатления и подводит итоги первой ссылки: "...Наконец, меня перевели обратно в гвардию, но только в Гродненский полк, и если бы не бабушка, то, по совести сказать, я бы охотно остался здесь, потому что Поселение (Гродненский полк квартировал в Новгороде, в военном поселении. - А.Г.) вряд ли веселее Грузии.

...Изъездил Линию всю от Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше, в Кубе, в Шемахе и Кахетии, одетый по-черкесски, с ружьем за плечами <...> Простудившись дорогой, я приехал на воды весь в ревматизмах; меня на руках вынесли люди из повозки, я не мог ходить - в месяц меня воды совсем поправили: я никогда не был так здоров, зато веду жизнь примерную; пью вино только тогда, когда где-нибудь в горах ночью прозябну, то, приехав на место, греюсь... Здесь, кроме войны, службы нету; я приехал в отряд слишком поздно, ибо Государь нынче не велел делать вторую экспедицию, и я слышал только два-три выстрела; зато дважды в моих путешествиях отстреливался: раз ночью мы ехали втроем из Кубы, я, один офицер нашего полка и черкес (мирный, разумеется), - и чуть не попались шайке лезгин. <...> Как перевалился через хребет в Грузию, так бросил тележку и стал ездить верхом; лазил на снеговую гору (Крестовая) на самый верх, что не совсем легко; оттуда видна половина Грузии как на блюдечке, и, право, я не берусь объяснить или описать этого удивительного чувства: для меня горный воздух - бальзам; хандра к черту, сердце бьется, грудь высоко дышит - ничего не надо в эту минуту; так сидел бы да смотрел целую жизнь".

Одежда "по-черкесски" - это полевая форма нижегородского драгуна: "широкие, просторные куртки с нашитыми по обе стороны груди газырями", "красные воротники с темно-зеленой выпушкой", "казачьи шаровары с лампасами", шашка через одно плечо, лядунка - через другое, ружье в чехле за спиною. В этой форме с наброшенной на плечи буркой Лермонтов изобразил себя на автопортрете.

26 февраля 1838 г. Лермонтов прибыл под Новгород в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, представился его командиру, генерал-майору Д.Г. Багратиону-Имеретинскому, получил назначение в 4-й эскадрон. С 26 февраля по 19 апреля Лермонтов восемь раз был дежурным, два раза - в церковном параде, где однажды командовал взводом, и дважды ездил в столицу в краткосрочные отпуска по восемь суток.

24 марта 1838 года шеф жандармов граф А.Х. Бенкендорф направляет по команде на имя военного министра А.И. Чернышова представление с просьбой о полном прощении Лермонтова и переводе его в лейб-гвардию. 27 марта генерал-адъютант В.Ф. Адлерберг докладывает царю это представление. Николай I повелевает запросить мнения шефа гвардии, великого князя Михаила Павловича, и после согласия великого князя следует царский приказ о переводе корнета Лермонтова обратно, в лейб-гвардии Гусарский полк, квартирующий в Царском Селе, куда Лермонтов прибывает 14 мая. Лермонтов, таким образом, получает полное прощение. Он снова нес в кругу "ментиков червонных" плац-парадную службу, быстро опостылевшую после Кавказа, посещал балы, подумывал об отставке, чтобы полностью посвятить себя литературе и издавать журнал, подобный пушкинскому "Современнику". 6 декабря 1839 г. Лермонтов произведен в поручики.

И все было бы хорошо, если бы не новый поворот драматического сюжета военной судьбы Лермонтова, когда на сцену опять выходят "сильные мира сего" и тайные враги поэта. Дуэль поэта с Э. Барантом, сыном французского посланника, прямо связана с офицерской честью Лермонтова, более того, истинная причина дуэли выходила далеко за рамки банальной ссоры из-за женщины. Она прямо касалась чести всей России, и не случайно поводом для дуэли послужило стихотворение "Смерть Поэта", уже явившееся причиной первой ссылки Лермонтова на Кавказ.

На вечере во французском посольстве первый секретарь посольства в русской столице барон д'Андрэ обратился от имени посла де Баранта к А.И. Тургеневу с вопросом: правда ли, что Лермонтов в "Смерти Поэта" ругает не лично Дантеса, а поносит всю французскую нацию. Тургенев попросил Лермонтова прислать ему отрывок стихотворения, связанный с Дантесом. На другой день Лермонтов посылает этот отрывок. Вскоре д'Андрэ уведомил Тургенева, что посол убедился в частном характере обличений Лермонтова и теперь нет причин не пригласить поэта на бал во французское посольство.

Во всей этой странной истории расследования французами смысла русского стихотворения чувствуется отечественная рука, пожелавшая столкнуть нации лбами и при этом остаться за кулисами. Не зря же Лермонтов говорил однокашнику по Школе гвардейских подпрапорщиков и юнкеров, караульному офицеру Горожанскому: "Я ненавижу этих искателей приключений. Эти Дантесы и де Баранты - заносчивые сукины дети!" Тайная интрига против Лермонтова усугубляется тем, что "доброжелатели" подсунули сыну французского посланника давнюю эпиграмму Лермонтова на француза Клерона, товарища поэта по Школе юнкеров. Враги Лермонтова убедили Э. де Баранта, будто эпиграмма написана именно на него. Так стихи становятся оружием в низкой придворной, а может быть, и дипломатической игре, потому что в это время Людовик-Филипп повелел торжественно перенести прах Наполеона с острова Святой Елены и перезахоронить его в Париже, что вызвало у Николая I сильное раздражение.

16 февраля 1840 года на балу у графини Лаваль, в ее особняке на Английской набережной в Петербурге, между Лермонтовым и Эрнестом де Барантом состоялся следующий диалог:

Барант. Правда ли, что в разговоре с известной особой вы говорили на мой счет невыгодные вещи?

Лермонтов. Я никому не говорил о вас ничего предосудительного.

Барант. Все-таки если переданные мне сплетни верны, то вы поступили весьма дурно.

Лермонтов. Выговоров и советов не принимаю и нахожу ваше поведение весьма смешным и дерзким.

Барант. Если бы я был в своем отечестве, то знал бы, как кончить это дело.

Лермонтов. В России следуют правилам чести так же строго, как и везде, и мы меньше других позволяем оскорблять себя безнаказанно.

Несмотря на то, что Лермонтов был оскорбленной стороной и, согласно дуэльному кодексу, имел право выбрать оружие, на деле преимущество такого выбора использовал Барант, как будто Лермонтов молча согласился с тем, что в лице Баранта была оскорблена Франция. Барант выбрал шпаги как вид оружия, широко распространенного во Франции. Секундант Лермонтова Столыпин-Монго пытался устранить преимущество Баранта и настоять на саблях, так как русский кавалерийский офицер, каковым был Лермонтов, владел саблей, а не шпагой. Тем не менее Барант и его секундант виконт Рауль д'Англес поставили жесткое требование: шпаги - или публичное извинение. Столыпин добился следующего: драться на шпагах до первой крови, а потом - на пистолетах.

18 февраля 1840 года в 12 часов дня на Черной речке близ Парголовской дороги происходит поединок между Барантом и Лермонтовым. У Лермонтова ломается конец шпаги. Барант наносит ему удар в грудь. Рана неглубокая: острие шпаги проходит вдоль правого бока, но рубашка Лермонтова в крови. Перешли к пистолетам. Барант стрелял первым и промахнулся. Лермонтов, после того как выдержал выстрел Баранта, выстрелил в воздух, о чем заранее, еще до выстрелов, предупредил Столыпина.

Тереза фон Бахерахт, жена секретаря русского консульства в Гамбурге, в которую якобы был влюблен Барант, стала источником сплетен о дуэли. 10 марта поэт был арестован и посажен на гауптвахту. Было заведено дело "о поручике лейб-гвардии Гусарского полка Лермонтове, преданном военному суду за произведенную им с французским подданным Барантом дуэль и необъявление о том в свое время начальству". Получалось, что во всем случившемся был виноват один только Лермонтов. Столыпин, щепетильный в вопросах чести, пишет письмо шефу жандармов Бенкендорфу, фактически отдавая себя под суд: "Лермонтов будет наказан, а я, разделивший его проступок, буду представлен угрызениям собственной совести".

Барант, как сын французского посла, не был привлечен к судебной ответственности и не был допрошен. Французский посланник, спасая сына, которого хотел сделать вторым секретарем французского посольства, официально запрашивает для сына разрешение на выезд из России. Безнаказанность Баранта русское общество сравнивало с историей о гибели Пушкина от руки Дантеса, француза, тоже принадлежавшего к семье иностранного дипломата, барона фон Геккерена. Модест Корф, однокашник Пушкина по Лицею, писал: "Дантес убил Пушкина, и Барант, вероятно, точно так же бы убил Лермонтова, если бы не поскользнулся, нанося решительный удар, который таким образом только оцарапал ему грудь".

Медля с отъездом, Барант во всех петербургских гостиных опровергал показания Лермонтова, что тот выстрелил в воздух, и обвинял поэта во лжи. Лермонтов, узнав об этом, попросил Ксаверия Браницкого пригласить Эрнеста де Баранта к нему на Арсенальную гауптвахту Встреча произошла 22 марта. Караульные офицеры не имели права допускать ее, и Лермонтов вышел в коридор как бы "по нужде". "Я спросил его: правда ли, что он недоволен моим показанием? - давал объяснения в суде Лермонтов. - Он отвечал: "Точно, и я не знаю, почему вы говорите, что стреляли на воздух, не целя". Тогда я отвечал, что говорил это по двум причинам. Во-первых, потому, что это правда, во-вторых, потому, что я не вижу нужды скрывать вещь, которая не должна быть ему неприятна, а мне может служить в пользу; но что если он недоволен этим моим объяснением, то когда я буду освобожден и когда он возвратится, то я готов буду вторично с ним стреляться, если он того пожелает. После сего г. Барант, отвечав мне, что драться он не желает, ибо совершенно удовлетворен моим объяснением, уехал". Барант при двух свидетелях отказался от своих претензий. Таким образом, Лермонтов поставил наглеца на место, напрямую не вызывая его на дуэль, а утверждая лишь готовность участвовать в поединке. Повторный вызов как бы то ни было осложнил положение Лермонтова во время следственного дела.

Генерал-Аудиториат, высший военный судебный орган, принял во внимание: "а) то, что он, приняв вызов де Баранта, желал тем поддержать честь русского офицера; б) дуэль его не имела вредных последствий; в) выстрелив в сторону, он выказал тем похвальное великодушие", и приговорил: "выдержать поручика Лермонтова в крепости на гауптвахте три месяца, а потом перевести в один из армейских полков тем же чином". 13 апреля приговор поступил на конфирмацию царя. Резолюция Николая I была такова: "Поручика Лермонтова перевести в Тенгинский пехотный полк тем же чином..."

В истории дуэли Лермонтова с Барантом загадочную роль сыграл шеф жандармов граф Бенкендорф. Он неожиданно стал требовать от Лермонтова, уже освобожденного из-под ареста, письменного отказа от показаний на следствии - о том, что он стрелял в сторону. Поэт должен был написать письмо Баранту с извинениями и признаться во лжи. Такое давление Бенкендорфа можно объяснить только сугубо приятельскими отношениями с французским послом. Ни репутация Лермонтова, ни истина нисколько не интересовали шефа жандармов. Возможно, он ждал от поэта ответной благодарности, ведь о смягчении его участи Бенкендорф не однажды хлопотал перед высшим начальством.

Лермонтов встает перед дилеммой: либо пойти на сделку с Бенкендорфом и после рассчитывать на его дальнейшее покровительство, либо защитить свою офицерскую честь, но бросить вызов всесильному жандарму, то есть, минуя иерархическую лестницу чинов, напрямую обратиться за защитой к царю или царским особам. Лермонтов выбирает второе. Он пишет жалобу великому князю Михаилу, зная, что ее прочитает и сам царь Николай I. Выверяя каждое слово, поэт целую неделю (с 20 по 27 апреля) пишет письмо, в котором доказывает свое право отстаивать свою честь и чувство собственного достоинство: "Признавая в полной мере вину мою и с благоговением покорясь наказанию, возложенному на меня Его Императорским Величеством, я был ободрен до сих пор надеждой иметь возможность усердною службой загладить мой проступок, но, получив приказание явиться к Господину Генерал-Адъютанту Графу Бенкендорфу, я со слов его сиятельства увидел, что на мне лежит обвинение в ложном показании, самое тяжкое, какому может подвергнуться человек, дорожащий своей честью. Граф Бенкендорф предлагал мне написать письмо к Баранту, в котором бы я просил извинения в том, что несправедливо показал в суде, что выстрелил на воздух. Я не мог на то согласиться, ибо это было бы против моей совести; но теперь мысль, что Его Императорское Величество и Ваше Императорское Высочество, может быть, разделяете сомнение в истине слов моих, мысль эта столь невыносима, что я решился обратиться к Вашему Императорскому Высочеству, зная великодушие и справедливость Вашу и будучи уже не раз облагодетельствован Вами, и просить Вас защитить и оправдать меня во мнении Его Императорского Величества, ибо в противном случае теряю невинно и невозвратно имя благородного человека<...>

Ваше Императорское Высочество, позвольте сказать мне со всею откровенностию: я искренне сожалею, что показание мое оскорбило Баранта: я не предполагал этого, не имел этого намерения; но теперь не могу исправить ошибку посредством лжи, до которой никогда не унижался. Ибо, сказав, что выстрелил на воздух, я сказал истину, готов подтвердить оную честным словом, и доказательством может служить то, что на месте дуэли, когда мой секундант, отставной поручик Столыпин, подал мне пистолет, я сказал ему именно, что выстрелю на воздух, что и подтвердит он сам..."

Царь действительно прочитает письмо и отошлет его в корпус жандармов без всякой резолюции. Другой высокопоставленный жандарм Л.В. Дубельт подошьет письмо к делу, указав, что "государь изволил читать". Бенкендорф поймет намек и оставит Лермонтова в покое, но с этого момента поэт приобретет могущественного врага.

В военную судьбу Лермонтова не раз вторгается случай, будь то благоволившие к нему на Кавказе военачальники, будь то недоброжелательное внимание царя, будь то, наконец, симпатия императрицы, которая, как видно, сыграла для Лермонтова недобрую службу. 8 февраля 1839 г. генерал-адъютант В.А. Перовский читает при дворе поэму Лермонтова "Демон", о чем пишет сама императрица Александра Федоровна в своем дневнике. (Позднее, незадолго до смерти поэта, в феврале 1841 г., близкий ко двору и императрице композитор Феофилакт Толстой положил на музыку лермонтовское стихотворение "Молитва", которое не однажды цитировала в своем дневнике Александра Федоровна.) В марте 1840 г. она принимает живое душевное участие в деле о дуэли Лермонтова и Баранта, называя дуэль "печальной историей", в эти же дни она записывает стихотворные строчки Лермонтова в своем интимном дневнике: "В минуту жизни трудную // Теснится в сердце грусть". Уезжая лечиться в Эмс, царица летом 1840 г. берет с собой роман Лермонтова "Герой нашего времени", только что вышедший из печати тиражом в 1000 экземпляров. Навестившему ее на курорте мужу, императору Николаю I, она передает роман и просит его прочитать, быть может заботясь о смягчении участи талантливого поэта и писателя.

Царь раздражен этим романом и, больше того, наверняка раздосадован неоправданным вниманием к Лермонтову своей августейшей супруги. Не это ли является причиной, что царь лично отклонил оба представления Лермонтова к военным наградам за сражение под Валериком и осенние экспедиции? А в день, когда царь узнал о смерти Лермонтова на дуэли, он не удержался и в узком кругу приближенных выпалил: "Собаке - собачья смерть". Эту фразу Николая I передал семейству историка Н.М. Карамзина полковник лейб-гвардии Конного полка Иван Лужин, флигель-адъютант императора, бывший тогда в Зимнем дворце и слышавший эту фразу своими ушами, так что последующая попытка царя дезавуировать эти вырвавшиеся из глубин его души слова посредством скорбной мины и публичного лицемерного упоминания о том, что Лермонтов мог бы "заменить нам Пушкина", ничуть не удалась и никого не ввела в заблуждение. Отсюда понятно, почему, узнав из толков света, каково подлинное отношение императора к гибели Лермонтова, пресса северной столицы не выпустила ни одного официального некролога о смерти поэта и офицера Лермонтова. Но это было позже, а пока Лермонтова ждала вторая ссылка на Кавказ и настоящие боевые действия, где отвага была непременным условием офицерской чести.

Как воевал Лермонтов? 10 июня 1840 года Лермонтов приезжает в Ставрополь, представляется командующему войсками на Кавказской Линии и в Черномории генерал-адъютанту П.Х. Граббе, который, возможно по просьбе поэта, сразу направил его в живое "дело" - прикомандировал к Чеченскому отряду под командованием генерал-лейтенанта А.В. Галафеева. "О, милый Алексис! - пишет поэт 17 июня в Москву А.А. Лопухину. - Завтра я еду в действующий отряд на левый фланг в Чечню брать пророка Шамиля, которого, надеюсь, не возьму, а если возьму, то постараюсь прислать тебе по пересылке...".

Отряд Галафеева, командира 20-й пехотной дивизии, участника Отечественной войны 1812 г., комплектовался в крепости Грозная. В составе его отряда были два донских казачьих полка, 10,5 батальонов пехоты, 370 линейных казаков, 200 человек горской милиции и 29 орудий. Лермонтов состоял при Галафееве офицером по особым поручениям, или адъютантом. Тогда это было очень рискованной и опасной должностью, потому что адъютант реализовывал замысел командира в войсках в ходе боя. Он докладывал командиру о всех переменах боевой обстановки. Он руководил боем, и успех или неуспех операции во многом зависел от его смекалки и личного мужества.

6 июля 1840 года отряд Галафеева выступил из Грозной к аулу Большой Чечень, уничтожая по пути встречные селения и сжигая уже созревшие хлеба. 10 июля отряд дошел до селения Гехи. По достоверной гипотезе историка Тенгинского пехотного полка Д. Раковича, описание боя под Валериком в черновике Журнала боевых действий, вполне вероятно, написал сам Лермонтов. Бой и в самом деле описан ярко и художественно, больше того, стихотворная версия поэта в стихотворении "Валерик" во многом сходна с ее прозаической версией в Журнале боевых действий: "Впереди виднелся лес, двумя клиньями исходивший с обеих сторон дороги. Речка Валерик, протекая по самой опушке леса, в глубоких, совершенно отвесных берегах, пересекала дорогу в перпендикулярном направлении, делая входящий угол к стороне Ачхоя. Правый берег был более открыт, по левому же тянулся лес, который был около дороги прорублен на небольшой ружейный выстрел, так, что вся эта местность представляла нечто вроде бастионного фронта, с глубоким водяным рвом. Подойдя к этому месту на картечный выстрел, артиллерия открыла огонь. Ни одного выстрела не сделано с неприятельской стороны, ни малейшего движения не было видно...

Уже сделано было распоряжение двинуть в каждую сторону по одному батальону с тем, чтобы, по занятии леса, люди остановились там, пока не подтянется весь обоз. Дабы обеспечить пехоте занятие леса, весь отряд продвинулся еще вперед; артиллерия подошла уже на ближайший ружейный выстрел. Цепь, выдвинутая вперед, находилась от леса на половину пистолетного выстрела. Но с неприятельской стороны сохранено то же молчание. Едва орудия стали снимать с передков, как чеченцы со всех сторон открыли убийственный огонь против пехоты и артиллерии. В одно мгновение войска двинулись вперед с обеих сторон дороги. Храбрый и распорядительный командир Куринского полка полковник Фрейтаг сам впереди вел на кровавый бой своих куринцев; с быстротою обскакал он ряды их, везде слышен был одобряющий голос его, и в виду целого отряда он с неимоверным хладнокровием распоряжался атакою.

Добежав до леса, войска неожиданно остановлены отвесным берегом р. Валерика и срубами из бревен, за трое суток вперед приготовленными неприятелем, откуда он производил смертоносный ружейный огонь. Тут достойно примечания, что саперы, следуя в авангарде за третьим батальоном Куринского полка и видя, что войска остановлены местным препятствием, без всякого приказания бросились к ним на помощь, но она не была уже нужна храбрым егерям. Помогая друг другу, те переправились через овраг по обрывам, по грудь в воде, и вскочили в лес в одно время с обеих сторон дороги. В лесу они сошлись с чеченцами лицом к лицу, огонь умолк на время, губительное холодное оружие заступило его. Бой продолжался не долго, и шашки уступили штыку. Фанатическое исступление отчаянных мюридов не устояло против хладнокровной храбрости русского солдата; числительная сила разбросанной толпы должна была уступить нравственной силе стройных войск..."

А вот стихотворение Лермонтова "Валерик":

Раз - это было под Гехами <...>

Впереди же

Все тихо - там между кустов

Бежал поток. Подходим ближе.

Пустили несколько гранат;

Еще продвинулись; молчат:

Но вот над бревнами завала

Ружье как будто заблистало;

Потом мелькнуло шапки две;

И вновь все спряталось в траве.

То было грозное молчанье,

Не долго длилося оно,

Но в этом странном ожиданье

Забилось сердце не одно.

Вдруг залп... глядим: лежат рядами,

Что нужды? здешние полки

Народ испытанный... В штыки,

Дружнее! - раздалось за нами.

Кровь загорелася в груди!

Все офицеры впереди...

Верхом помчался на завалы

Кто не успел спрыгнуть с коня...

Ура - и смолкло. - Вон кинжалы,

В приклады! - и пошла резня.

И два часа в струях потока

Бой длился. Резались жестоко

Как звери, молча, с грудью грудь...

Один из тех, кто "верхом помчался на завалы", - Лермонтов. Галафеев назначил его для наблюдения за авангардной колонной, и Лермонтов успешно действовал в ее составе.

Донесение в Журнале боевых действий начальник штаба войск на Кавказской Линии и в Черномории А.С. Траскин вместе с собственным рапортом посылает военному министру. Журнал читает сам царь и высказывает "особенное удовольствие", приказывая наградить отличившихся. Лермонтов был при Валерике дважды и в 1840 г. участвовал в четырех военных экспедициях. За дело при Валерике 11 июля 1840 года Галафеев представил его к ордену Св. Владимира 4-й степени с бантом. Это была высокая, награда (по статусу она следовала сразу вслед за орденом Георгия). В Штабе корпуса снизили статус испрашиваемой награды до ордена Св. Станислава 3-й степени. Скорее всего, это дело рук осторожного генерала Е.А. Головина, командира Отдельного кавказского корпуса, который помнил, что Лермонтов был ссыльным офицером.

Поэт пишет Лопухину об этом бое: "У нас были каждый день дела, и одно довольно жаркое, которое продолжалось 6 часов сряду. Нас было всего 2000 пехоты, а их до 6 тысяч; и все время дрались штыками. У нас убыло 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на месте, - кажется хорошо! - вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела еще пахло кровью...".

Позднее, 26 сентября 1840 г., отряд Галафеева выступил из Грозной к Аргуну через Ханкальское ущелье. Лермонтов возглавил своего рода отряд спецназа после ранения легендарного храбреца Руфина Дорохова. Галафеев в наградном списке писал о Лермонтове: "В делах 29-го сентября и 3-го октября обратил на себя особенное внимание отрядного начальника расторопностью, верностью взгляда и пылким мужеством, почему и поручена ему была команда охотников. 10 октября, когда раненый юнкер Дорохов был вынесен из фронта, я поручил его начальству команду, из охотников состоящую.

Нельзя было сделать выбора удачнее: всюду поручик Лермонтов везде первый подвергался выстрелам хищников и во всех делах оказывал самоотвержение и распорядительность выше всякой похвалы, 12-го октября на фуражировке за Шали, пользуясь плоскостью местоположения, бросился с горстью людей на превосходящего числом неприятеля и неоднократно отбивал его нападение на цепь наших стрелков и поражал неоднократно собственною рукою хищников, 15-го октября с командою первым прошел шалинский лес, обращая на себя все усилия хищников, покушавшихся препятствовать нашему движению, и занял позицию в расстоянии ружейного выстрела от опушки. При переправе через Аргун он действовал отлично против хищников и, пользуясь выстрелами наших орудий, внезапно кинулся на партию неприятеля, которая тотчас же ускакала в ближайший лес, оставив в руках наших два тела".

В отряде Лермонтова были татары-магометане, кабардинцы, казаки. Огнестрельному оружию они предпочитали шашки и кинжалы в удалых рукопашных схватках с врагом. Вот мнение об отряде Лермонтова историка Тенгинского пехотного полка Д. Раковича: "Лермонтов принял от него (Дорохова. - А.Г.) начальство над охотниками, выбранными в числе сорока человек из всей кавалерии. Эта команда головорезов, именовавшаяся "лермонтовским отрядом", рыская впереди главной колонны войск, открывала присутствие неприятеля, как снег на головы сваливаясь на аулы чеченцев и, действуя исключительно холодным оружием, не давала никому пощады. Лихо заломив белую холщовую шапку, в вечно расстегнутом и без погон сюртуке, из-под которого выглядывала красная канаусовая рубаха, Лермонтов на белом коне не раз бросался в атаку на завалы. Минуты отдыха он проводил среди своих головорезов и ел с ними из одного котла, отвергал излишнюю роскошь, служа этим для своих подчиненных лучшим примером воздержания. Современник говорит, что Лермонтов в походе не обращал внимания на существовавшую тогда форму - отпустил баки и бороду и носил длинные волосы, не зачесывая их на висках". Лермонтов избежал должности взводного командира пехотного полка и тем самым не участвовал в карательных действиях русских войск. Занятые аулы после ночлега предавались огню. 37-й и 39-й донские казачьи полки 1 и 2 июля 1840 г. вытоптали все поля по берегу реки Сунжи на 30 верст. Подобные акции воспевает, например, недалекий и бездарный майор Н.С. Мартынов в своей поэме "Герзель-аул". Как видно, поэтические лавры Лермонтова не давали ему спать, и он решил посоперничать в поэзии с автором "Валерика", восхваляя то, чего следовало бы стыдиться:

Идет отряд усталым шагом;

Уж приближается к реке,

Стянули цепь, вот за оврагом

Горит аул невдалеке...

То наша конница гуляет,

В чужих владеньях суд творит <...>

Скосили поле на кочевье,

На нем расставили шатры,

А их фруктовые деревья

Солдаты рубят на костры...

.................................

Так мы в годину возмущенья

Прошли всей плоскою Чечней;

Следы огня и разрушенья

Оставив всюду за собой.

В.С. Голицын, командующий конницей у генерала Граббе, представил Лермонтова к золотой сабле "За храбрость", что предполагало возвращение в гвардию. Это награждение тоже было отклонено по личному указанию царя Николая I. 14 января 1841 г. Лермонтов отправился в отпуск в Петербург с надеждой на отставку. Отставку ему не дали, наоборот, потребовали скорейшего возвращения в действующую армию. Из итогового представления к наградам за 1840 г. Николай I вычеркнул Лермонтова своей рукой. А генерал Главного штаба П.А. Клейнмихель передал предписание командиру Отдельного Кавказского корпуса генералу от инфантерии Е.А. Головину о запрещении царя отпускать поручика Лермонтова от "фронта" в Тенгинском пехотном полку, т.е. от неотлучной строевой службы, чтобы не давать повода "отличиться".

Последний акт лермонтовской военной судьбы - дуэль с Мартыновым. Николай I, как строгий и принципиальный противник дуэлей, запретил дуэли в России законодательно. К тому же дуэли претили царю своим свободолюбивым духом, чуждом букве закона и государственному тоталитаризму, насаждаемому императором. Понятно, что русские офицеры, в силу своего юридического и социального статуса, не то что не имели права стреляться на дуэли, наоборот, они обязаны были сразу же донести начальству о предстоящей или произошедшей дуэли.

Вместе с тем дуэль - вне- и надюридическая форма защиты дворянской, а значит, и офицерской чести. В ней действуют этические принципы, часто даже неписаная сословная мораль. Вот почему в офицерской среде нарушение дуэльного кодекса считалось едва ли не более тяжким преступлением, чем преступление против закона. Нарушивший дуэльный кодекс буквально бросал вызов всему дворянскому сословию и пренебрегал сложившимися понятиями об офицерской чести.

Ход дуэли Лермонтова с Мартыновым большинство офицеров, узнавших о ней, воспринимали в качестве личного оскорбления, нанесенного их офицерской чести. И хотя участники дуэли: Мартынов, секунданты Глебов и Васильчиков, а также А. Столыпин-Монго и С. Трубецкой - тщательно скрывали, что в действительности произошло на дуэли, опасаясь обвинений в бесчестности, молва недвусмысленно признавала Мартынова злонамеренным виновником смерти поэта.

Вообще в дуэли Мартынова и Лермонтова много странного именно с точки зрения офицерской чести. Во время следствия Мартынов, Глебов и Васильчиков пытались обелить себя, насколько возможно, и это им отчасти удалось, если бы не ряд противоречий в их показаниях и в рассказах очевидцев.

Например, Мартынов всячески пытался доказать, что вызов на дуэль первым сделал Лермонтов, а он, Мартынов, только действовал по необходимости, вторым номером, как заложник законов чести. Эту же версию поддерживала Эмилия Александровна Клингенберг, падчерица генерала П.С. Верзилина, в замужестве Шан-Гирей: "По воскресеньям бывали собрания в ресторации, и вот именно 13 июля собралось к нам несколько девиц и мужчин, и порешили не ехать в собрание, а провести вечер дома, находя это и приятнее и веселее. Я не говорила и не танцевала с Лермонтовым, потому что в этот вечер он продолжал свои поддразнивания. Тогда, переменив тон насмешки, он сказал мне: "Мадемуазель Эмилия, прошу вас на один только тур вальса, последний раз в моей жизни". - "Ну уж так и быть, в последний раз пойдемте". Михаил Юрьевич дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать. К нам присоединился Л.С. Пушкин, который тоже отличался злоязычием, и принялись они вдвоем острить свой язык наперебой. Несмотря на мои предостережения, удержать их было трудно. Ничего злого особенно не говорили, но смешного много; но вот увидели Мартынова, разговаривающего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь С. Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счет, называя его "горец с большим кинжалом" (Мартынов носил черкеску и замечательной величины кинжал). Надо же было так случиться, что когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово "кинжал" раздалось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошел к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: "Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах", - и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и опомниться Лермонтову, а на мое замечание: "Язык мой - враг мой" - Михаил Юрьевич отвечал спокойно: "Это ничего, завтра мы будем добрыми друзьями". Танцы продолжались, и я думала, что тем кончилась вся ссора. На другой день Лермонтов и Столыпин должны были ехать в Железноводск. После уж рассказывали мне, что когда выходили от нас, то в передней же Мартынов повторил свою фразу, на что Лермонтов спросил: "Что ж, на дуэль, что ли, вызовешь меня за это?" Мартынов ответил решительно "да", и тут же назначили день. Все старания товарищей к их примирению оказались напрасными...". Первый биограф Лермонтова П. Висковатый стал первым публикатором этой версии, и новые поколения лермонтоведов поверили на слово стареющей Эмилии, которую Лермонтов жестоко высмеивал в своих эпиграммах. Например, в ее передаче эпиграмма о ней Лермонтова звучала очень романтично и возвышенно, а главное лестно: "Пред девицей Эмили // Молодежь лежит в пыли..." На самом деле под пером Лермонтова она звучала гораздо выразительней и язвительней: "За девицей Эмили // Молодежь как кобели..." А вот и еще один экспромт поэта в отношении той же особы, может быть не совсем точный:

Зачем, о счастии мечтая,

Ее зовем мы гурия?

Она, как дева, - дева Рая,

Как женщина же - фурия.

Не мудрено, что Эмилия могла ненавидеть Лермонтова не меньше Мартынова, притом что она, повествуя о Лермонтове, явно проговаривается: "Однажды он довел меня почти до слез; я вспылила и сказала, что, если б я была мужчина, я бы не вызвала его на дуэль, а убила бы его из-за угла в упор..."

Фурии Эмилии, спустя годы после дуэли вышедшей замуж за троюродного брата Лермонтова Акима Павловича Шан-Гирея, по тонкому наблюдению Ю. Беличенко, было бы очень невыгодно и рискованно отказаться от навязанной мужу версии гибели Лермонтова, где ее роль перестала бы выглядеть пассивной и страдательной, а сделалась бы злобно-агрессивной, мало того подстрекательской по отношению к поэту, которого так любил ее муж. Эмилия в один голос с Мартыновым, ее ухажером, говорит о ссоре с Лермонтовым 13 июля, то есть за два дня до дуэли, в то время как сын Мартынова, выгораживая отца и обличая секундантов, которые якобы не успевали за два дня помирить противников, пишет, что упомянутый вечер у Верзилиных проходил гораздо раньше, накануне Петрова дня, 29 июня. Значит, налицо сговор сообщников - Эмилии и Мартынова!

Однако, кроме воспоминаний Эмилии, у которой были все основания скрывать истинные обстоятельства дуэли, мы имеем одно из первых свидетельств очевидца - написанное по свежим следам письмо начальника штаба войск Кавказской линии и Черномории А.С. Траскина, принимавшего участие в следствии по делу о дуэли своего подчиненного, своему начальнику П.Х. Граббе: "Однажды на вечере у Верзилиных он смеялся над Мартыновым в присутствии дам. Выходя, Мартынов сказал ему, что заставит его замолчать; Лермонтов ему ответил, что не боится его угроз и готов дать ему удовлетворение, если он считает себя оскорбленным. Отсюда вызов со стороны Мартынова". Лермонтов, таким образом, отвечает на вызов и готов дать удовлетворение Мартынову - зачинщику ссоры. Да и в черновике ответов следственной комиссии сам Мартынов честен с собой: "Я первый вызвал его!"

И.Л. Андронников считал, что последняя дуэль Лермонтова - результат политического заговора, инспирированного царем, при участии Бенкендорфа, жандармского полковника Кушинникова, пятигорской генеральши Мерлини, тайного агента III отделения, по мнению исследователя. Но позднейшие изыскания Э. Герштейн, В. Мануйлова опровергают эту гипотезу.

Впрочем, заговор не политический, а светский все-таки был. Мартынов завидовал Лермонтову: и его поэтической славе, и воинской отваге - и ненавидел его. Ведь майор Мартынов внезапно вышел в отставку, хотя мечтал о громкой военной карьере на Кавказе. Думается, причиной отставки и быстрого отъезда из полка была нечистая карточная игра Мартынова (его дядя был знаменитый шулер; не он ли передал по наследству секреты игры сметливому племяннику?). Лермонтов издевался в эпиграммах и прозвищах над ничтожной напыщенностью и самолюбием Николая Соломоновича Мартынова, называя его маркиз де Шулерхофф, Аристократ-мартышка, Вышеносов.

Он прав! Наш друг Мартыш не Соломон,

Но Соломонов сын.

Не мудр, как царь Шалима, но умен,

Умней, чем жидовин.

Тот храм воздвиг, и стал известен всем

Гаремом и судом,

А этот храм, и суд, и свой гарем

Несет в себе самом.

С.Н. Филиппов в статье "Лермонтов на Кавказских водах" (журнал "Русская мысль", декабрь 1890 г.), описывает Мартынова, как очевидец подтверждая острую наблюдательность насмешливого поэта: "Тогда у нас на водах он был первым франтом. Каждый день носил переменные черкески из самого дорогого сукна и все разных цветов: белая, черная, серая и к ним шелковые архалуки такие же или еще синие. Папаха самого лучшего каракуля, черная или белая. И всегда все это было разное, - сегодня не надевал того, что носил вчера. К такому костюму он привешивал на серебряном поясе длинный чеченский кинжал без всяких украшений, опускавшийся ниже колен, а рукава черкески засучивал выше локтя. Это настолько казалось оригинальным, что обращало на себя общее внимание: точно он готовился каждую минуту схватиться с кем-нибудь... Мартынов пользовался большим вниманием женского пола. Про Лермонтова я этого не скажу. Его скорее боялись, т.е. его острого языка, насмешек, каламбуров..."

Князь А.И. Васильчиков, будущий секундант Мартынова, по-видимому, ненавидел Лермонтова не меньше Мартынова и, вопреки своему позднейшему желанию прослыть другом Лермонтова в глазах потомков, втайне натравливал Мартынова на Лермонтова, потому что не мог стерпеть добродушные насмешки поэта над собой. В беззлобных эпиграммах Лермонтова образ "пустого зерна" Васильчикова, "умника", как его иронически называли друзья, все-таки создан пером гениального поэта и закреплен в веках как памятник предателю под маской искреннего друга:

Велик князь Ксандр и тонок, гибок он,

Как колос налитой,

Луной сребристой ярко освещен,

Но без зерна - пустой.

Расследовавший по горячим следам дело о дуэли П.К. Мартьянов был убежден в причастности князя Васильчикова к гибели поэта: "Недобрая роль выпала в этой интриге на долю князя. Затаив в душе нерасположение к поэту за беспощадное разоблачение его княжеских слабостей, он, как истинный рыцарь иезуитизма, сохраняя к нему по наружности прежние дружеские отношения, взялся руководить интригою в сердце кружка и, надо отдать справедливость, мастерски исполнил порученное ему дело. Он сумел подстрекнуть Мартынова обуздать человека, соперничавшего с ним за обладание красавицей, раздуть вспышку и, несмотря на старания прочих товарищей к примирению, довести соперников до дуэли, уничтожить "выскочку и задиру" и после его смерти прикинуться и числиться одним из его лучших друзей. "От него самого я и слышал, - говорил В.И. Чиляев: "Мишеля, что бы там ни говорили, а поставить в рамки следует!" Итак, Мартынов, похоже, стал орудием мщения для мстительного Васильчикова, а заодно "козлом отпущения" во время следствия по делу о дуэли.

В объяснении следствию Мартынов сначала заявил, будто ехал на дрожках к месту поединка, а в другой раз проговорился, что они с Лермонтовым ехали верхом, а секунданты Глебов и Васильчиков добирались на дрожках Мартынова. Если они секунданты враждующих сторон, то как они могли ехать вместе?! В разговоре с первым биографом поэта П. Висковатовым Мартынов тоже невероятно путался: "Когда я спросил кн. Васильчикова, кто собственно был секундантами Лермонтова, он ответил, что собственно не было определено, кто чей секундант. Прежде всего Мартынов просил Глебова, с коим жил, быть его секундантом, а потом как-то случилось, что Глебов был как бы со стороны Лермонтова. Собственно секундантами были: Столыпин, Глебов, Трубецкой и я. На следствии же показали: Глебов себя секундантом Мартынова - я Лермонтова. Других мы скрыли. Трубецкой приехал без отпуска и мог поплатиться серьезнее. Столыпин уже был раз замешан в дуэль Лермонтова, следовательно, ему могло достаться серьезнее".

По убедительной гипотезе Ю. Беличенко в его документальном романе "Лермонтов" (журнал "Простор" 8, 10 - 12, 2001, 1- 6, 2002), А. Столыпин-Монго и С. Трубецкой, секунданты Лермонтова, из-за грозового ливня опоздали на место дуэли. Глебов и Васильчиков спешили закончить до начала грозы, поделили дуэлянтов между собой и начали дуэль без секундантов Лермонтова. Когда же те все-таки прибыли, то обнаружили один труп поэта на коленях у Глебова, Мартынов же на своих дрожках трусливо сбежал с поля битвы. Отдать себя под суд и следствие в качестве участников дуэли, если они даже не были свидетелями происшедшего, глупо, тем более умершему Лермонтову они никак не могли бы этим помочь. Вот тогда-то, скорее всего, все действующие лица этой драмы договорились молчать и не вмешивать в полупреступную дуэль Столыпина-Монго и Трубецкого, поскольку те и так были на Кавказе в положении сосланных за серьезные проступки по приказу царя.

Вполне вероятно, Мартынов, Глебов и Васильчиков стали соучастниками еще одного преступления, о котором Столыпин-Монго и Трубецкой могли не сразу узнать. Согласно договоренности сторон, дуэлянты должны были стрелять на счет "три". После окончания счета необходимо было перезарядить пистолеты и начать заново еще дважды - до кровавого результата (условие стреляться до трех раз Мартынов и секунданты утаили на следствии, письменно договорившись об этом). Лермонтов стрелял метко: он загонял пулю в пулю. Мартынов и прочие знали об этом. Лермонтов не собирался стрелять в Мартынова. Он поднял пистолет вверх. Прозвучало слово "три". Пистолет Лермонтова был разряжен. Васильчиков потом говорил, что он сам его разрядил, что почти невероятно. Наверняка Лермонтов выстрелил в воздух из своего пистолета, а Мартынов медлил. Из неопубликованного архива князя Васильчикова в Париже просочились сведения о том, что Лермонтов иронически и нарочно громко бросил фразу: "Стану я стрелять в такого дурака!" Эти слова Мартынов услышал и, не совладав с нервами, выстрелил в Лермонтова уже после того, как время выстрела вышло. Он не имел права стрелять. Одним словом, это было настоящее убийство. Поскольку Мартынов стрелял в Лермонтова у барьера, фактически расстреливая его в упор, к тому же зная наверняка, что Лермонтов ни в коем случае стрелять в него не будет, офицеры всех полков, где служил поэт, хоронившие Лермонтова, единодушно считали эту дуэль не дуэлью, а убийством. Решение царя было милостивым, в полном соответствии с политикой "двойных стандартов": "Майора Мартынова посадить в Киевскую крепость на гауптвахту на три месяца и предать церковному покаянию. Титулярного советника кн. Васильчикова и корнета Глебова простить, первого во внимание к заслугам отца (фаворита Николая I. - А.Г.), а второго по уважению полученной тяжкой раны".

Пророческие строки Лермонтова о Пушкине в стихотворении "Смерть Поэта", дважды сыгравшем роковую роль в его военной судьбе, предсказали главную коллизию его собственной жизни - следование дворянской и офицерской чести, которой он никогда ни при каких условиях не изменял, оставаясь верным своему офицерскому долгу и сохраняя чувство собственного достоинства: "Погиб поэт! - невольник чести..."

Комментарии: 1, последний от 27/11/2008.

Обновлено: 17/02/2009. 68k. Статистика.

Эссе: Публицистика

Связаться с программистом сайта.

Галкин Александр Борисович Военная судьба М.Ю. Лермонтова

Галкин Александр Борисович
Военная судьба М.Ю. Лермонтова