Lib.ru/Современная литература:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
КАК Я ЛЮБЛЮ
Хоть всегда в крутом безденежье, раз в неделю хожу в ресторан: тут хоть
негр страшно улыбнётся или финн дружески двинет по плечу, а всё-таки
пьяных морд меньше и есть надежда, что домой уйдёшь без фонаря под глазом, как с
обычных декашных танцулек. На ресторан, правда, денег только-только, но не
экономить же на собственной морде?
Может, потому, что денег мало, я за светлую и возвышенную любовь: когда
больше десятки истратить нельзя, ты особенно интеллигентен и скромен. Да и
совсем я не красавец: в нефирменных, неказистых брючках, задумчивый, не
пьяный - да кому я такой нужен?
Других расхватывают сразу, а мне остаётся мечтать за столиком, задвинутым в угол.
Беру закуски в обрез, бутылку шампанского и жду, когда же кто-нибудь всерьёз
понравится или понравлюсь я. Бывает, ждать приходится долго, я устаю мечтать, но
вот бойко подлетаю к финке, веду её вдоль танцплощадки и почтительно прижимаю
к себе. Я доверяюсь её теплу, я люблю женщин за их тепло!
Танцую и вижу, какой он неуютный, расхожий, вроде универмаговского, тот
ресторан, куда я попал. Тут все нос к носу, и не хочешь, а поневоле со всеми
перезнакомишься. Медленно плывём мимо прямых, твёрдых спин девушек, мимо
официанта с заученным выражением лица, с каким-то полотенцем, перекинутым
через руку.
И вот я вижу её, и что-то мне говорит, что она мне нравится. Она танцует, тесно
прижавшись к мужчине в заношенных джинсах, с растрёпанными волосами. Я
увидел её, ещё совсем не люблю, но уже предчувствие любви трепетно и ясно
поднимается во мне, уже смотреть на её синее платье, обрубленную чёлку, надеяться
понятнее, чем любить на самом деле. Наваждение, желание счастья сейчас сильнее
меня, я хочу её любить, я её люблю.
Какая у неё нежность в больших глазах и зачёсанных назад волосах! Неужели я не
люблю, а только вымучиваю любовь, только заставляю себя любить? Думаю о ней,
думаю - и уже словно люблю её. Самое интересное - не заниматься любовью, а
смотреть, как она во мне растёт; так само безудержное желание любви помогает мне
жить без неё, спасает меня.
Но пока это только видение в синем платье. Усаживаю партнёршу и забиваюсь за
свой столик в углу. Не знаю, сколько сижу по времени, но проживаю много-много
жизней, и жизни мои переполнены любовью. Я готов к счастью, но его не бывает,
зато как прекрасно думать о нём, верить свято и до конца в искренность и силу
любви!
Наваждение ушло - и я опять перед пустой бутылкой шампанского и наскоро
выстиранной скатертью.
Вновь гремит музыка. Пробираюсь к танцплощадке. Здесь все задевают друг
друга, все кричат и дёргают ногами. Бешено скачущая толпа сейчас растопчет меня,
мне до тошноты одиноко. Едва сдерживаю слёзы, но так хочется радости, что
врезаюсь в толпу, яростно дрыгаю ногами, разбрасываю их во все стороны. Слёзы и
пот заливают лицо, раскачивается красноватый, перегретый воздух - и снова вижу
её: она довольно толстая и тяжело скачет, её напарник дёргает ногами под себя и
блестит пьяными, чёрными глазами.
Случайно подбираюсь совсем близко, случайно задеваю её толстую руку, она
толкает меня локтем в бок, я учтиво киваю - мы знакомы. Это технически сложный
момент, тут тонкостей не оберёшься, и чтобы не описывать непонятное, скажу
только, что, пока длится любовь, я неизменно корректен. Кроме того, в моих
движениях сквозит благородство, я стараюсь придать им классическую чёткость и
строгость. Превозношу классику и по мере сил проталкиваю её в жизнь. И верно
делаю: наши женщины воспитаны на классике, и умение иной раз быть
возвышенным и благородным ценится ими достаточно высоко.
Уже танцую с ней. Пока любовь, я доверчив и робок, а быть нежным считаю
своим долгом. В танго я почтительно нежен, а доверчив ровно настолько, чтобы
сразу было ясно, как легко меня обольстить. Первое танго с любимой! Руки кладу
на спину, ласково заглядываю в её глаза, большие и ясные, как звёзы, а щекой
дотрагиваюсь до волос. Танцую на одних лёгких касаниях, уткнувшись губами в
жёсткие волосы. Я - само горячее дыхание возле любимой.
Но в оркестре гремит, все принимаются бешено скакать, она отдирает меня
от плеч, и вот мы трясёмся и потеем. Я привычно, по-козлиному, скачу, она изящно
дёргает толстой ножкой, но амплитуда колебаний её зада меньше, чем с типом, что
был до меня, да не выдержал конкуренции. Безусловно, это моё
доброе влияние.
На счастье, опять танго. Торопливо и тактично прижимаюсь. Я на её плече, как
пригревшийся воробей. Стоит прижаться к ней покрепче - и она сразу
успокаивается. Мои пальцы тонут в её жирном боку, мы оба засыпаем. Но оркестр
опять взрывается! Она сильно толкает меня животом и поворачивает направо, она
вертит меня во все стороны. Вот она уходит влево, я не успеваю, тактично семеню и
виновато улыбаюсь.
Тяжела ты, любовь, пропади ты пропадом! Из меня выскочило всё шампанское и
она еле дышит. Мы топчемся на месте, натыкаемся на чужие спины, проби-
раемся через вывернутые руки и ноги к моему столику и складываемся на
шампанское.
Я знаю, что люблю её мало, но близость наша уже неизбежна. Сейчас мы надеемся
ещё на что-то, кроме предстоящей ночи. Хоть мы за столиком и её губы далеко от
моих, всё чудится, что танго и она крепко держит меня за плечи. Она мне совсем
нравится! Эх, отмочить бы что-нибудь классическое: раз не послал розу в бокале, так
хоть грохнуться на колени.
Любовь - большое чувство, но быстро проходит, а потому события должны
развиваться стремительно: мы уже в метро, она задаёт традиционные вопросы
"Куда мы едем?" и "Что я делаю?" - и всё-таки едет ко мне.
Она пьяная, и на улице, чтоб не сыграла в лужу, держу её обеими руками. Мы
осторожно огибаем лужи, и я, как в ярком сне, вижу завтрашнее утро: мы прощаемся
- и ненужно одолевает день, и кончается любовь, и начинаются дела. Лужи блестят
сухо, тяжёлое свинцовое небо навалилось на крыши домов.
Сейчас, когда медленно тащу её вверх по заплёванноё лестнице, мне совсем
не хочется любить. Ещё сегодня утром жизнь и все её заботы казались чужими,
далёкими, ненужными, и если б не предчувствие любви, я б, кажется, и не
проснулся. Всю неделю прожил в горькой ясности осеннего воздуха и ходил на
службу не я, а чужой, безликий человек. Он живёт во мне и прекрасно обходится
без любви. Я молился любви, чтоб она вернула мне жизнь, спрашивал её, как
близкого человека, насколько она возможна, насколько реальна, насколько
необходима - и вот ответ на мою страстную мольбу: случайная, утоляющая
близость - что она мне и для чего? - и всё же самое земное, самое большое из того,
что делает меня живым.
Вижу себя со стороны, а это больно. Не отделаться добром от такого самого себя:
чудится, не люблю её, а только уговариваю себя на близость. Утешаю себя, как могу:
мол, это женщины так любят, что их надо обманывать, - но обман должен быть
достойным: тут нельзя, как обычно, экономить на любви; пока любовь, надо быть
добрым и ласковым. Любовь нельзя нести, как знамя: многим её свет неведом, - но
иногда надо любить до конца, надо бросить дела и быть страстным. Страсть не
побеждает сомнений, не помогает встать выше их, но любовь на всё проливает свет,
ты видишь, что возможна иная, высокая жизнь - и к твоей житейской деловитости
добавляется капля светлой грусти, ты ещё больше мечтаешь о том, чего не дано.
Входим ко мне. Я не зажигаю света. Целую её в волосы, без сил падаю на колени и,
сжав её ноги, прижимаюсь головой к животу. Я ведь люблю её. Её рука медленно
забирается в мои волосы. Когда пальцы касаются моих губ, я их целую. Какие
надежды вырастают из нашей сладкой темноты, какие у темноты большие,
наполненные любовью ладони!
Любимая что-то говорит, я не слышу или не понимаю, но её слова - как ласковые
руки. Встаю с колен и целую её глаза. Она обняла радостно и крепко, тепло её
живота пронизывает меня. На лестнице не знал, зачем такая любовь и близость, но
сейчас появляется интерес ко всему, что я делаю.
Зажигаю свет и готовлю чай. Важно не торопить событий! При свете я сдержанно
ласков, чай наливаю как дорогое вино, и пока она милостиво звенит ложечкой,
стою на коленях.
Хорошо, что она молчит: корректность женщины - в её молчании. Боюсь того
светлого, что ещё живёт в нас, боюсь ненужных воспоминаний, ведь от женских
слов такое тепло, что всё это может оттаять.
Света нет, я обнимаю. Надо сказать, делаю это с должной обстоятельностью. На
танцах я доверчив и робок, но сейчас действую самостоятельно. Я смел, в
движениях точен, и всё же она долго не раздевается. Теперь всё понимаю: она вся
толстая, вся в жире, ей где-то тридцать, губы девчонки и большое плоское лицо.
Она села на кровать и отвернулась. Я не тороплю. Комната ожила, в ней всё
зашевелилось. Свет с улицы просачивается сквозь занавески и смягчает наши
очертания. Вот она встаёт и аккуратно складывает платье на спинку стула.
Больше люблю целоваться, когда голые. Прежде учтиво играл влюблённого, но
рядом с раздетой женщиной пропадает вся моя логика! Мы крепко схватились друг
за друга; любознательно ощупываю всё, она немножко скромничает. Закрываю
глаза, сплетаемся языками, перехватывает дыхание.
Я всё делаю учтиво. Мы слишком разные, чтоб терять время на подробное
знакомство, но немножко она мне нравится - и капелька сердечности непременно
нужна: я говорю. О себе рассказываю мало: врать скучно, а всерьёз думать о себе
страшно - зато узнаю, что она спортсменка и бегает, и у неё сын. Тут она плачет:
мальчишке всего пятнадцать, а она в заднем кармане его брюк нашла пачку
импортных презервативов.
Мы уже совсем близко. Глаза у неё круглые и живые, она улыбается сдержанно и
точно. "Я подсохла, я болела", - шепчет она торопливо и горько.
Я начинаю. Я хочу её любить, я стараюсь. Любовь - тяжёлая работа. Её пот, её руки,
её грудь - всё это страшно интересно. Она, похоже, спит, но это не останавливает
моего рвения. Она шевельнула губами, сомкнула руки на моей спине, а мои губы
опять на её лице, мокром, сосредоточенном и радостном сразу. Она задыхается, её
рот приоткрыт. Прижимаюсь к ней изо всех сил и закрываю глаза.
Начинается хрупкость очертаний, неожиданная для её веса. Краски рождаются из
темноты и уносят нас в тревожный и очень красивый сон. Я в её дыхании, я лечу
сквозь горячие телесные цвета.
Вот буйство красок оседает - и вижу озеро, мама осторожно ведёт меня по берегу. Я
в старой шапке, оставшейся от отца, кудри выбиваются, осеннее пальтишко не
спасает от ветра. Неожиданно всё вспыхивает - и в столбе огня с болью,
догоняющей меня даже во сне, узнаю обрывки моего детства. Как мне нужна эта
любовь, я не смогу без неё! Голова кружится, я влюблён.
Открываю глаза. Мы такие маленькие в углу комнаты. Она смотрит в меня. Хватит!
Может, ещё решусь на разочек, а вообще лучше поспать. Я почти поверил, что её
люблю, но мне почему-то очень горько. Прижался к ней изо
всех сил, чтобы не заметила как мне плохо. Я жду, когда тепло первой любви, её
надежды отпустят меня. Как больно от наваждений, напоминающих о счастье! Вот
мне и легче. Даже не волнуюсь. Скоро уснём. Едва слышу её сердце, а моё совсем
не бьётся.
Не зря старался любить: мне и впрямь хорошо. Одиночество тонко и жалобно
поёт глубоко на сердце, но усталость заглушает грустную скрипку. Был практичен,
но вот она спит, а во мне словно что-то прорвалось, мечта победила - и в близости
вижу то, что хочу: моё крохотное, в ладошку, счастье, и всё же, - моё счастье. Она
дышит прерывисто и тяжело, а я целую и заботливо глажу тело, давшее счастье.
Утро. Расставание тем более ответственно, что прощаемся мы навсегда. Я уже
почистил зубы и рассказываю тактичные анекдоты, она сидит на смятой кровати и
улыбается.
В предчувствии любви жить интересней, и даже жаль, что иногда надо любить на
самом деле. Но во встречах и прощаниях, даже со всей гадостью, что пронизывает
их, есть та единственная боль и горечь, что примиряет меня с жизнью и даже даёт
силы жить.
Вот и прощание. Я всё так же доверчив, но это уже почтительная, холодная
доверчивость, доверчивость потому, что прощаться надо - и прощаться достойно. И
сейчас робок, но в робости уже живёт близость свободы. Последний штрих:
порывисто нагибаюсь к её губам и целую легко - легко. Последний раз сдержанно
улыбаюсь и строго сжимаю губы.
Когда она уходит, когда, наконец, кончается счастье, позволяю себе кой-какие
сантименты. Пока любовь, я сдержан, ведь любовь так коротка, что излишние
чувства легко спутать со слабостью и даже глупостью, но через полчаса, когда
комната уже остыла от нашей любви, непонятная боль сводит мне рот, едва нахожу
силы привести в порядок постель и падаю головой в подушку. Это боль разлуки
догнала меня, но вижу не ту, что только что ушла навсегда, размахивая сумочкой и
улыбаясь, а далёкую и, верно, придуманную возлюбленную. Это видение, но оно
реальнее самой жизни: так доверчиво дрожат её чуть приоткрытые губы, так она
тянется ко мне, к моему теплу.
Боль скоро проходит, горе уже привычно и сладко жжёт. Я встаю, брожу по
комнате, и жизнь снова возвращается ко мне.
Хватит любви, можно приходить в себя! Я сажусь за стол и пишу. Обмениваю
ощущения на мысли. Но странно: пишу больше, чем думаю, больше, чем можно
сказать. Ухожу в образы, строчки одна другой отчаяннее - и спортсменка опять жива
и улыбается с бумаги.
Что я делаю, окаянный: я ведь её, живую, в строчки закатываю. Закончу после как-
нибудь. Подсказывает опыт: надо покрутиться по хозяйству: сгонять за хлебом иль
хоть обед сварганить. Тогда любимая опять станет немножко неживой - и строчки
пойдут легче.
Всегда, как согрешу, ударяюсь в высокие мысли, а сила чистоты, даже приду-
манной, такова, что спасает и оправдывает нас обоих. Любовь бывает, я сам, как
умею, её создаю, любовь - такое чудо, что его хочется создавать, но уж так всегда:
творю любовь, а она, как песок на ладони, сквозь пальцы уходит. По песчинке. И
лишь через годы по боли, догнавшей тебя, понимаешь, что любовь была. Маятник
случайных встреч и прощаний останавливается, я понимаю, ничего не вернуть, а всё
равно любить так надо, так хочется.
Так хочется любить. 1984
Связаться с программистом сайта.