Василий Колесников шел из Минска. Под ним был све-жий "КамАЗ", на который он сел два месяца назад, пообкатал его по февральским и мартовским холодам, и машина теперь шла напористо, легко, была послушна малей-шему движению руки или ноги хозяина, она будто читала его мысли, а прочитав, исполняла желания.
Вокруг хороводилась весна. Последние дня три солнышко бес-препятственно светило с чистого неба, ни единое облачко не завешивало его, не мешало светить во всю весеннюю силу. В ле-сах еще лежал, не трогался снег. В полях же снегу оставалось совсем мало, больше по отрогам и низинам с холодной стороны да в придорожных лесополосах он еще тянулся пологой горбуш-кой, ручейки, речушки переполнялись, были бурливы, стреми-тельны.
И новая надежная машина, и ранняя дружная весна - все радовало Василия. Вглядываясь в подернутую легким маревом даль, он с наслаждением вдыхал весенний дух, врывающийся с его стороны через приспущенное стекло. "Хорошо. Весна. Теперь наше дело пойдет. Колеса шустрей завертятся".
Что ни говори, а зима есть зима, по ней особо-то не разбе-жишься, хоть ты и дальнобойщик. Она то гололед кинет под колеса, то ложбины переметет, а это все задержка. В иное время какую-то тысячу километров дня три ос-ваиваешь, все опасаешься, да крадешься по неверной дороге, как первоклассник по строчке в букваре. При хорошей погоде часов за десять покрыл бы это расстояние и не заметил как, а то берегись, да обдумывай чуть ли не каждый метр. Устанешь - хуже некуда. Другое дело лето. Тут не зевай, тут накручивай ки-лометры на колеса насколько сил хватит. И главное, заработки воспрянут, перекроешь весь недобор зимний.
Заработки - это не последнее на нынешний день. Василий в семье сам-пят, зарплату одну носит, жене дай бог с ребятишка-ми да по хозяйству управиться. Сложа руки тоже не сидит, не-когда. Хорошая у Василия Катя, добрая, любит, чтобы в доме порядок был. Да и молодая еще, осенью только тридцать срав-няется, на десять лет моложе мужа, а такой воз везет, такой воз...
Когда Василий дома, когда при жене находится, то вроде бы все так и должно быть, мало задумывается о ее житье-бытье. А когда в рейсе, да еще когда возвращается после недельной отлучки, к примеру, то раздумается, раздумается о Кате, и такая жалость к ней проявится в нем, что хоть плачь. Не может он сделать так, чтобы Катя отдохнула, повеселилась, поглядела на добрых людей, показала себя. Не может. Сам за рулем и за ру-лем, а дома кто ж будет управляться, только она одна. Года три-четыре назад, когда подросли и сделались шустренькими сыно-вья Сергей да Костя, Василий все уговаривал Катю поехать куда-нибудь отдохнуть. Он возьмет отпуск, посидит с ребятишками, а она пусть поразвеется. Катя вроде бы соглашалась, но когда срок подходил, отмахивалась от предложений Василия: не гово-ри, никуда я не поеду, мне и дома хорошо. На том и останавли-вались.
Сергею теперь десять лет, Косте восемь. Думали, все, хватит, остановимся на двоих. Но не вышло, как думали. Хватились, а уже третий на свет запросился. Куда ж деваться, пусть и третий
живет. Где два другана, там и третий будет незаметен. Но родил-ся не друган, а подружка, Любашкой назвали. Этой тоже скоро два годика исполнится. Так что растут.
Сергей с Костей уже норовят за руль сесть. Озорные. Василий из рейса вернется, Катя жалуется:
- Ну, никакого сладу с ними не стало. Ты, отец, их хоть одерни немножко.
Василий возьмется, возьмется было за ремень, но глянет на их лобастые опущенные головы, и обвисают руки у него.
--
Вы что ж это, такие-рассякие, мать-то не слушаетесь? Доколь вы ее мучить будете?
--
Папка, не будем, поверь нам! - в один голос уверяют бра-тья.
Ну, поверь так поверь, на том Василий и остановится.
- Душа-то болит о них, боишься, вырастут какими-нибудь непутевыми, - вздыхает Катя.
--
Души наши и должны о них болеть, потому как мы их на свет произвели, мы за них и в ответе. Но ты не особо-то, ниче-го, шоферами станут, - успокаивает Василий.
--
Шоферами-то - это еще полбеды, ато боишься...
--
Выходит, если я шофер, то я и есть полбеды? - спросит Василий. А Катя даже зардеется вся.
--
Да не о тебе я, ты-то у меня... Да ну тебя, слово нельзя сказать! Чуть ошибешься, а ты уж...
И видит Василий, как жена чуть не слезу пустит, привлечет ее к себе.
- Да шучу я, шучу...
А ребятишкам пригрозит:
- Глядите у меня, друганы, обидите еще раз мать - высеку! Так и знайте!
Василию нравилось, как у него сложилась семья, какие по-рядки в доме. По-иному жизнь он и не представлял. Он - глава семьи, он и добытчиком должен быть. Жена пусть ребят растит. Просто и хорошо. И уважения в семье больше друг к другу.
Так вот каждый раз, возвращаясь домой, Василий заводил разговор с домашними, обдумывал с ними дела и заботы, будто они сидели с ним рядом в кабине, по правую руку.
Держал с ними совет, кому и что покупать, чего сажать в огороде и сколь-ко, как ремонтировать дом и прочее, и прочее. Пока доедет до дома, обо всем порассуждает. Дорога есть дорога, в ней, в оди-ночку-то, о чем только не подумаешь, с кем только не погово-ришь.
За три солнечных дня дорога сделалась совсем летней: про-сохла, согрелась, стала чистой и надежной.
2
Москву обходил по кольцевой. Вышел на_ свою дорогу. Оста-валось полтысячи километров. Это, считай, уже дома. Часов во-семь среднего хода. Под Каширой последняя заправка - и будь здоров.
Машин у заправки на этот раз было подходяще. Четверть ча-сика постоим, определил Василий, становясь в очередь. Когда продвинулся уже в середину очереди, то справа кто-то хлопнул по дверце. Открыл. Знакомый шофер лезет, Сашка Медведев, в заводском гараже работает. Поздоровались.
--
Из дома давно? - спросил Сашка.
--
Трое суток, - ответил Василий.
--
Новость не знаешь?
- Что за новость? - Сердце так и защемило: не с семьей ли что?
--
Андрея-другана ныне хоронят. Погиб.
--
Как погиб?
--
Как погибают, - вздохнул Сашка, - говорят, с Ольховского моста сошел. А там кто ж его знает. Я вчера только из рейса, а ныне вот снова. Так что толком-то и не знаю, как дело было.
--
Да как же это! - все никак не мог поверить Василий. - В рейс уходил - говорил с ним. Он, можно сказать, проводил меня. И на тебе! Погиб!
--
Мало ли что провожал. Погибнуть недолго, минута - и нет тебя. Да какая там минута! Мгновение! Не знаешь, что ли?
--
Знать-то знаю. Говоришь, сегодня хоронить будут? Это ча-сика в два?
--
Не раньше. Как водится.
--
Так. А сейчас? Девять. Верно? Успею за пять часов?
--
Как пойдешь, а то и успеешь. Да еще если гаишники на хвост не наступят.
--
Много их ныне? - Василий прикидывал время и путь до дома. Он не мог представить, что не попадет на похороны дяди Андрея.
--
Да с утра что-то не особо. Под Михайловом двое встрети-лись, а больше не приметил.
--
Ну, если так, то...
Василий заправил полный бак. Спешить не стал, проверил двигатель, масло в нем, масло в гидравлике, тормоза. Пожалел десять минут - не наверстаешь всей жизнью. Машина была в порядке, можно без опаски пускаться в дальний и скорый путь.
За Каширой, выйдя напрямую, поплевал для верности в ла-дони, притер их к баранке, вприщур, оценивающе взглянул вдоль дороги, будто хотел посмотреть ее всю, до самого дома, начал набирать скорость. Довел стрелку спидометра до ста двадцати километров, прислушался к машине, ничего необыкновенного и непривычного не услышал, мотор хлопотал ровно, без сбоев и без посторонних звуков. Груз лежал в кузове плотно, не качнет в дороге, не собьет с пути. Оставалось одно: не приловили бы гаишники. Приловят - быть штрафу. А может и не быть. Это как попросишь. Если по-человечески, мол, на похороны близкого человека спешу, войдите в положение, то, глядишь, и пронесет, дальнобойщиков гаишники щадят, лишний раз не наказывают. Хотя оно и не за что. Если только скоростенку пре-высил малость. А так дальнобойщик есть дальнобойщик, он привык к дороге и себя беречь умеет.
Из головы теперь не выходил дядя Андрей. Что же с ним случилось? Значит, тот разговор их в гараже был последним? Как же так? Вот тебе и Андрей-друган! Можно ли было поду-мать о таком конце его?
3
Лет десять было Василию, когда он узнал дядю Андрея Другова. Друговы из глубинного села переехали жить в райцентр, поближе к автохозяйству, купили домик по соседству с Колес-никовыми. В то время иметь соседа-шофера - это для ребятишек находка, да еще какая, да еще такого шофера, каким был дядя Андрей. Нет, не шофера, конечно, а человека. Любил он ребя-тишек, баловал своих соседей - Василька и Климку. Василек был помоложе Климки на столько, на сколько только возмож-но быть моложе, - года на полтора. К десяти и одиннадцати их годам они почти во всем сравнялись, поставь рядом, никто не даст, что один старше другого. Ребята были дружные, один без другого ни шагу, ни полшага. В игре ли, в ссоре ли - везде вместе. Мать так и звала их: сведенные. Ребятишки вволю лазили в ма-шине, крутили руль на месте, а дядя Андрей посмеивался: кру-тите, крутите, пока колеса не вертятся, это тоже тренировка.
У дяди Андрея была дочь, Любашка, ровесница Колеснико-вым ребятам. Она-то и была полновластной хозяйкой в машине. Играла, правда, по-своему, по-девчачьи: становилась перед ма-шиной, когда за рулем сидели или Василек, или Климка, изоб-ражая мчащуюся машину, подымала руку, просила остановить-ся, усаживала в кузов всех своих тряпочных кукол и зверюшек, и они ехали куда им заблагорассудится.
Позже, когда Василий повзрослел, он стал представлять, каким был дядя Андрей-друган в молодости. Представлял по рассказам самого дяди Андрея, по рассказам тех, кто знал его в молодые лета.
Ростом неболь-шой, подвижный, ловкий, он как шарик ртути катался, не возьмешь его ни с какой стороны. Игрушка игрушкой был, как говорит теперь его жена Елена Петровна.
- Уж поплакала я по нему, ой уж и поплакала, - не скрывала она тайн своей молодости, - думала, живой не буду. И помучил же он меня, вертучий, и поманежил.
Говоря это, она так загадочно слегка улыбалась, что у слуша-ющих ее молодых подымалась зависть: вот мне бы так попла-кать, вот мне бы так помучиться.
Он и на войне побывал. Но в самом-самом ее конце попал. Одно и запомнил из той поры, это как с американцами на Эльбе встретились.
Об американцах отзывался хорошо, ребята они стоящие. Все шоферы, все умеют обращаться с машиной. А за рулем большинство негры сидят. Один негр очень уж пришелся по душе. Он о нем и сразу после войны много рассказывал, и спустя десятки лет не забыл его.
Пообщались, попригляделись друг к другу Андрюшка и негр и потянулись друг к другу, будто из души в душу видели друг друга и радовались. И переводчик им не требуется, глянут один на другого, улыбнутся, и обоим все ясно и понятно, о чем каж-дый думает.
Андрюшка невысокий, всего-то метр шестьдесят, а негр под два метра вымахал. Он все морщился, глядя на Андрюшкину полуторку, влезал в кабину, гнулся в дугу и сокрушенно качал головой, что означало: если бы мне такую машину, то не разог-нулся бы в ней. Показывал на свой "форд" и похваливал его: вот это машина! "Хреновина!" - отмахивался Андрюшка и жестами показывал негру, какие у него на родине дороги, какие мосточ-ки, на них только верткой полуторке и бегать, а американскому неуклюжему "форду" там вроде и делать нечего. Негр еще боль-ше сокрушался по поводу плохих дорог. Жалея Андрюшку, он манил его с собой в Америку, показывая, как там Андрюшка будет стрелой летать по дорогам на комфортабельной машине.
- Еще чего додумался! - обижался Андрюшка. - Поеду я в твою Америку, нужна она мне, как собаке пятая нога. Мне и в моем селе разлюли-малина.
Негр никак не мог понять, что такое разлюли-малина, а Андрюшка не мог ему толком объяснить, что знал и чувствовал сам, показывал большой палец и в свою очередь приглашал негра к себе:
- Поедем. Увидишь, девки у нас - во!
Руками показывал габариты и размеры всех частей тела сво-их девок, на что негр мечтательно улыбался, тряс головой и все пытался спровоцировать Андрюшку, показывал на кабину по-луторки и интересовался, как же она влезет и поместится в ней, если она такая габаритная.
- То-то и оно, - заключал Андрюшка, - наших баб знать надо. Она тебе, если захочет, в игольное ушко пройдет и останется невредимой. Поедем.
Негр тряс всей кожей, показывая, что на родине у Андрюш-ки очень холодно, а он боится холода и не сможет там жить.
- Сможешь. Невидаль какая, холодно. Согреют. Да еще как. Подженим тебя на какой-нибудь беленькой, ребятишки пойдут у вас не так неприглядисты. Ну, а будешь шофером работать. Навоз на поля возить. Дрова, когда надо.У нас особо не выделишься. Укоптился и укоптился в машине.
Много чего рассказывал о негре Андрюшка, вернувшись с войны, тужил, что не привез его сюда, на весь район прославился бы, как жеАндрей - друган сам приехал и негру привез.
4
Скорость начала убаюкивать Василия. Он вовремя это почув-ствовал, сбросил обороты двигателя на минимальные, начал прижимать машину к обочине, вскоре совсем остановился. Ска-зывалась прошедшая ночь. Он совсем мало спал. Прошел поло-вину пути от Минска до Москвы, заправил машину, поужинал, не выходя из кабины, и прилег отдохнуть. Спал часа два, не больше. Сон что-то не шел к нему. А если не идет сон, то и нечего маяться, лучше уж ехать потихоньку, все скорее дома будешь.
Выйдя из кабины, Василий потянулся до хруста в суставах, встряхнулся. На воле было хорошо. Подогревало солнышко, зве-нели жаворонки, бурлили ручьи.
Сошел по насыпи дороги к ручью, посидел над ним, опус-тив ладони в мутную, скручивающуюся воду. Холодная вода враз согнала сонную оторопь, вернула реальность. Сбросив пиджа-чок и рубашку, Василий низко наклонился над ручьем, черпал ладонями воду, плескал в лицо, растирал на шее, на плечах.
Впритык к его "КамАЗу" остановилась машина ГАИ. Из нее вышел капитан, обошел машину Василия, оглядел, спустился к нему под насыпь.
--
Рыбу, что ли, ловишь? - спросил шутливо капитан.
--
Ага, лещей, - так же шутливо ответил Василий, представ-ляя, как бы пошутил с ним капитан, перехвати его на скорости сто двадцать километров.
--
Нормально на дороге? - спросил капитан.
- Нормально, - ответил Василий. Они посидели на припеке, покурили.
--
Так, трогать надо, - встал Василий.
--
Трогать так трогать, - встал и капитан.
Василий выждал, когда "Волга" отойдет от него подальше, запустил двигатель и снова набрал скорость сто двадцать. Он уже прошел половину пути, оставалось пройти столько же. Судя по времени, должен вовремя быть на месте.
"Так-так, дядя Андрей, значит, все, крышка? А собирался отдохнуть по-стариковски, поудить рыбку, попить вволю пивка на бережку. Вот и поудил, вот и попил..."
5
Дядя Андрей брал Василька и Климку с собой, если ездил куда неподалеку. Они ездили то вместе, то поврозь, кому как удавалось, но машину драили подчистую. Чего-чего, этого у них было не отнять. Ведро воды, тряпка, и пошел смывать дорож-ную пыль, выковыривать грязь из самых труднодоступных мест.
Если вдвоем ехать было нельзя, надо было в обед напоить телка, дать корм поросенку, то спорили, кто должен ехать, а кто останется хозяйствовать. Спорили долго, вспоминая все дни чуть ли не за месяц, кто когда и сколько ездил.
--
А вы подеритесь, - смеялся дядя Андрей, - ну, слабо?
--
Не-е-е, - мотали головами Василек и Климка, - нам отец не велел драться. Мы - братья, нам нельзя.
--
Ну то-то же, коль братья, - опять смеялся дядя Андрей. - Да к тому же друганы вы!
--
Почему это мы друганы? Это ты друган, - не соглашался Климка. - А мы - колесники, раз мы Колесниковы.
--
А раз вы со мной водитесь, то вы друганы, - не соглашался с доводами Климки дядя Андрей. - Водитесь же?
- Водимся, водимся, - отвечали ребятишки, опасаясь того, что дядя Андрей вдруг обидится и больше не возьмет с собой, не покатает.
- Значит, друганы! - как маленький радовался дядя Андрей. Так и пошло за ними - друганы. И не отстало. Спустя годы
мало кто из посторонних помнил, что Василий и Клим братья, а вот что друганы они - это знал каждый в автохозяйстве.
Лет тринадцать или четырнадцать Васильку было, когда на пря-мой проселочной дороге дядя Андрей вдруг потянулся и сказал:
- Садись-ка, малый, за руль. Устал я что-то, отдохну ма-лость.
Василек не поверил сразу-то, думал, что дядя Андрей, как всегда, шутит. Но он не шутил. Садился Василек за руль, а в глазах туман горячий, а руки дрожат, а колени ходуном ходят.
- Эк тебя трясет, - укорял дядя Андрей. - Будто к девке под-ступаешь. Спокойней, это же машина.
Не помнит Василек, как с места тронулся, как поехал. Даже голос дяди Андрея почти не слышал. Только когда опамятовался немного, то понял, о чем говорит ему дядя Андрей.
- Не газуй, не газуй зря, - учил он, - чувствуй мотор, он тебе сам скажет, сколько надо ему газу. И рулем не верти, ладь с ним. Дорогу видь, она тоже сама скажет тебе, куда и сколько кру- тить.
Василек не верил, что когда-нибудь ему удастся выучиться водить машину так же, как водит ее дядя Андрей. Далекая она была пока для Василька, непонятная, чужая.
Но проехал раз, проехал другой, третий и вдруг обнаружил, что машина-то своя ему, послушная. Он и мотор стал чувство-вать, и руль согласовывать с дорогой.
- Будешь, будешь шофером, - говорил дядя Андрей. - Да еще каким. Не угонишься за тобой. Климок тоже навострился, ездит уже не хуже иного профессионала. Так-то вот. Своих ребят у меня нет, учить мне некого, выучу вас. Машин скоро много будет. Всяких. Шоферы нужны будут. Молодые нужны будут, грамот-ные. Вот увидишь...
Климок и Василек похвалялись друг перед другом, сколько каждый проехал, по каким мостам, как. Отец поругивался на них:
- Вот привязались! Учились бы получше! Шоферами всегда станете!
Отец работал бухгалтером и никаких железок не терпел. Вре-мя же было такое, что ребята стеснялись отцовой профессии, надо бы ему тоже быть или механиком, или шофером, даже на худой конец трактористом. А он - бухгалтер. Бабью работу по-дыскал себе.
- Дурачки, - говорил отец, - что вы понимаете? Бухгалтер - это не шофер. Это - бухгалтер, одним словом. А шофер - ветер. И не иначе.
Этот ветер-то и тянул братьев Колесниковых к машине.
Отец искал этой тяги причину и останавливался на том, что дед его был мастером колесных дел, гнул их сотнями, на заказ и на базар. Вот от него-то, видно, и перекинулась эта любовь к колесам на ребят, не гнуть их, как когда-то прадед Василька и Климки, а летать на них.
В тот памятный вечер Василек задержался дома. А задержался он потому, что Климка и Любашка пошли вместе на улицу. С некоторых пор Василек желал только одного - чтобы Любашка была с ним. Если же рядом оказывался и Климка, то Василек уходил, стараясь не показать своего дурного настроения. Климка же, на правах старшего, чуть ли не в открытую ухаживал за Любашкой, а взрослые, видя это ухаживание, только посмеива-лись: что ж, жених и невеста, времечко идет, настает их пора. Слыша эти вроде бы шутливые разговоры, Василек мрачнел, становился срывистым.
Василек сидел на крыльце, засунув руки в карманы и пома-тывая ногой. Он придумывал великую месть и брату, и этой хо-хотушке Любашке. А лучше бы не мстить, а как-то показать себя. Ну, дом, что ли, загорелся бы где-нибудь, а он, Василек Ко-лесников, влетел бы в самое пламя и спас бы кого-нибудь, кто остался в доме, отрезанный огнем. Сам обгорел бы в головешку, но спас. А после лежал бы весь в бинтах, а Любашка ухаживала бы за ним.
И такую героически-трогательную картину надумал себе Ва-силек, что уже заранее становилось жалко самого себя, уже зара-нее в носу пощипывало, вот-вот должны были набежать слезы.
Тут к дому подъехал дядя Андрей. Он не так давно получил новую машину "ГАЗ-51", лучше которой тогда еще ничего не было и, казалось, уже никогда не будет. Василек уже опробовал машину, она ему очень понравилась, даже во сне приснилась несколько раз.
- Слышь, малый! - позвал дядя Андрей. - Отвлекись-ка от своих дум молодецких да подойди ко мне.
Зови Василька хоть кто и хоть куда в тот вечер - не пошел бы. А к дяде Андрею - безоговорочно.
--
Ты вот что, малый, ты отгони-ка машину в гараж. Баба баньку протопила, пойду сниму первый пар. А? Годится?
--
Годится! - ожил Василек. Спрашивает еще! Впервые в жиз-ни один поедет, и не где-нибудь по глухой дороге, а по селу!
--
Да еще вот что - не заглуши мотор. Стартер у меня отказал, завтра глядеть буду. Боюсь, заглушишь, ручкой начнешь кру-тить, в гнездо не попадешь и разворотишь радиатор. Может, ручку-то взять мне у тебя да дома оставить? Наделаешь да наде-лаешь ты мне делов, а? Возьму, однако. Заглохнет - иди за мной.
--
Не заглохнет, - пообещал Василек, садясь за руль.
И поехал. А когда отъехал на порядочное расстояние от дяди Андрея, то тут только одумался: "Вот тебе и пожар! Да я сейчас на машине подкачу к ним туда, на улицу, это будет лучше вся-кого пожара!"
Улица собиралась на заречной стороне возле чьего-то сруба, на бревнах. Туда-то и покатил Василек. Миновал мост, вымахнул на второй скорости на бугор и подвернул к бревнам, на которых рядками сидели девчата и ребята. А Климка с Любаш-кой - это Василек заметил сразу же, он их-то и искал глазами -сидели плечом к плечу. Он увидел, какое впечатление произвел своим появлением и на ребят, и на девчат. Ребята глядели с завистью: надо же, Васи-лек на машине разъезжает. Девчата глядели с восхищением: мо-лодой шофер. Только Климка побледнел лицом, глаза его сдела-лись светлыми от злости. Он когда злился, то его глаза не темне-ли, как это бывает у людей, а, наоборот, светлели, будто облег-чались, а все зло садилось на сердце.
- Ну, чего примолкли! Садитесь, всех прокатну! - Василек стоял левой ногой на подножке, подбоченясь, правую же не сни-мал с педали акселератора, опасался, как бы и вправду мотор не заглох, тогда придется идти за дядей Андреем, а он уж задаст чертей за самовольство, он покажет эту заречную сторону, эту улицу.
Девчата и ребята не стали ждать повторного приглашения, сыпанули к машине, полезли в кузов. Василек распахнул перед Любашкой правую дверцу и позвал:
- Иди сюда, садись в кабину.
Любашка села.
К Васильку подошел Климка и, сверля его глазами, тихо сказал:
--
Дай я поеду.
--
Не дам, - так же тихо, но решительно отказал Василек.
--
Убью, гад! - сквозь зубы выдавил Климка.
--
Посмотрим, кто кого, - не отступал от своего Василек.
И они поняли друг друга. Поняли, что не место за рулем делят, а делят Любашку. Василек чувствовал, что на сегодня верх одерживает он, и от этого чувства делался все смелее, все реши-тельнее.
Климка повернулся и пошел от машины. Василек включил скорость, развернулся на поляне и поехал к гаражу. Нет, он не был спокоен. Он волновался так, как не волновался в тот день, когда дядя Андрей впервые доверил ему руль. Теперь машина ему была привычна. Но рядом сидела Любашка - это раз, а вто-рое - это то, что он открылся брату, не словом, а поведением своим показал, что из-за Любашки он готов на все.
На мосту, на толчках в волнении он позабыл переключить скорость, мотор заглох, машина остановилась.
- Станция Бирюзай - а ну, братцы, вылезай! - кто-то скомо-рошничал в кузове.
"Что же делать? А? - растерялся Василек. - Докатался. Ну, будет теперь от дяди Андрея! Ну, будет! Теперь никогда в жизни не подпустит к машине!"
Но в последний момент сообразил. Выскочил на подножку, приказал:
- Слезай все до единого и толкай! С толчка заведем!
Ребята и девчата попрыгали с кузова, уперлись руками в бор-та машины, покатили. Почувствовав достаточную скорость, Ва-силек включил зажигание, воткнул первую скорость, придавил газ. Машина дернулась, мотор фыркнул и взревел.
"Вот так вот! - радовался Василек. - Мы тоже кое-что умеем!" Подождав, пока ребята и девчата вновь заберутся в кузов, тронулся.
--
Отцу не говори, - попросил Любашку.
--
Отец что, а вот Климка налупит тебе, - усмехнулась Любашка.
--
Посмотрим, - пообещал Василек.
До гаража доехали благополучно. Василек на повороте оста-новил машину, подождал, пока ребята и девчата слезут, сказал Любаше:
--
Пусть идут, а ты подожди меня.
--
Это еще зачем? - вспыхнула Любаша.
--
Так надо.
--
Обойдешься.
Она открыла дверцу и выпрыгнула из кабины.
Василек поставил машину в ряд с другими и пошел домой не прямой дорогой, а косой тропкой, огородами. Шел медлен-но, обдумывая случившееся. Любаша отказалась подождать его и отказом своим разрушила всю его решительность. Начнись все сначала, он не осмелился бы, наверное, перечить брату, не ос-мелился бы предложить Любашке сесть рядом с ним и подож-дать его. Но даже после ее жесткого отказа Любашка продолжала нравиться ему. В последние месяцы он стал чутко прислуши-ваться к голосу ее, где бы она ни была, старался оказаться у нее на виду, часто видел ее во снах. Но о том, как мечтает он о ней, он не признался бы никому даже под пыткой. А ныне вдруг не стал скрывать, всем видом своим показал и ей, и брату все, что так усердно таил от них. Что теперь будет? Что подумают о нем она, Любашка, Климка?
- Ну и пусть! - в сердцах вслух выговорил Василек. Пусть думают, что хотят.
Он понимал, что теперь, с этого вечера он ни в чем не усту-пит брату, а особенно не уступит в присутствии Любаши. И во-обще наберется смелости и будет ходить за ней, пока она не согласится погулять с ним. А согласится - и он уведет ее далеко-далеко в луга, даже в лес, уведет и не отпустит оттуда. Пусть поищут, пусть все узнают, как любит Василек Любашу.
7
Климка впервые отказался спать с Васильком в сарае. Стал стелить себе в коридоре на длинном сундуке. Мать удивилась:
- Чего это ты? Или не поладили? Там-то уж куда как хоро-шо, на сене-то. А?
Климка не ответил, улегся и с головой укрылся одеялом.
Мать пришла к Васильку в сарай, спросила, в чем у них дело, но и от Василька ответа не добилась.
А утром сошлись они возле умывальника во дворе. Василек не глядел на Климку, вроде был занят умыванием. Намылил руки, лицо больше и усердней обычного. Климка стоял рядом.
- О Любашке не мечтай, - сказал Климка внушительно.
- Рога обломаю.
Василек сразу же разозлился, огрызнулся:
- Пошел ты куда подальше!
Удар в глаз отбросил Василька от умывальника, ослепил. Он никак не мог проглянуть, да еще мыло мешало. Но проглянув, кинулся на Климку. Они сцепились, заработали кулаками. От-прыгивали друг от друга и сшибались вновь. Климка хоть и по-старше Василька, а ростом Василек уже обошел его. Но Климка явно был крепче и увертливей. Васильку доставалось явно боль-ше, чем Климке. Мало того, что горел глаз, у него и губы уже были разбиты.
В это время во двор вышла мать. Увидев дерущихся сыновей, она охнула, зашумела:
- Отец! Отец! Скорее! Разгони их! Ах, неуемные! Чего вы делите-то? Климка! Климка! Остепенись!
Климка в это время изготавливался к новому нападению на брата.
Во двор выскочил отец. Схватил полное ведро и выплеснул воду на сцепившихся братьев. Не помогло. Схватил ореховый удильник и начал стегать, не разбирая, кому достанется.
- Чтоб вас! Додумались! Бандиты!
Хлесткий, обжигающий удильник нет-нет и развел братьев. Климка тут же выскочил в проулок. Василек сел на ветловый лежак, отирал ладонью с лица кровь и слезы, грозился:
--
Убью! Все равно убью!
--
Я тебя вот убью! Я тебя убью! - нервничал отец и для верности еще раз и другой перетянул Василька удильником. Василек от ударов не уклонялся, сидел, будто не замечал их.
--
Брось! Брось, отец! - перехватила мать удил ьн и к.
--
Дожили! Брат на брата! А! Стыдобушки не оберешься! Вы бы среди улицы еще схлестнулись! Эх, негодники! А это все твое, все твое попустительство! - Отец ругался и на сыновей, и на жену. - Ну ладно, приду с работы - разберусь с вами! Хватит! Завтра обои пойдете у меня работать! Я вас образумлю!
Василек достал ведро холодной воды, опускал в нее ладонь, прикладывал к глазу, к губам. Ругань отца не действовала на него. Он не сожалел о случившемся. У него появилось какое-то новое чувство к брату. Если еще несколько дней назад он ни в чем особо не перечил брату, признавал его старшинство и под-чинялся ему, то теперь Климка будто отодвинулся от него, уда-лился, стал почти чужим, незнакомым и ненавистным. Василек знал: теперь он брату даже взглядом не уступит.
Вскоре все узнали, почему не ладят братья. Не осталось это секретом и для Любаши. Ей, видимо, льстило то, что из-за нее братья лютуют, но предпочтения она ни одному, ни другому не отдавала. Если к ней первым подойдет Климка, то она с Климкой идет на улицу. Если Василек опередит, то с Васильком.
- Отступитесь кто-нибудь один, - поругивалась мать. - Не до-ведет это вас до добра. Попомните мои слова. Вам еще жить да жить. А вы как будете? Вот наказание-то!
Климка должен был первым уйти в армию. Но его не взяли, забраковали: какие-то шумы в сердце услышали. Подошел срок Васильку, и он пошел служить. Все три года шоферил в казах-станских степях. Уже на первом году службы он вдруг как про-зрел, Любаша отдалилась от него, сделалась самой обыкновен-ной, стала забываться. Теперь уже совестно было перед братом, совестно перед родителями, и он писал им хорошие письма, у Климки просил прощения. Мать и отец отвечали ему, передава-ли приветы и от Климки, и от Любаши, но ни сам Климка, ни Любаша ни единого письмеца ему не прислали. А перед концом службы он получил от родителей же известие, что Климка и Любаша поженились. Василек поздравил их телеграммой, по-желал счастья в семейной жизни. Но на телеграмму ответа не получил.
Кончив служить, поехал было домой. С братом встретились холодновато. Климка явно ненавидел Василька, в разговоры с ним не вступал, отвечал на вопросы коротко, не глядя в глаза.
- Ты, сынок, не мешай им, - сказала Васильку мать.
- Да с чего вы взяли! Я и не собираюсь мешать. Пусть живут, как им надо. Мало ли что было по детству. Было, да прошло. Скажи это и Климке, если он чего такого подозревает.
Поговорил Василек и с Любашей при случае, у ее же отца, у дяди Андрея.
- Ты, Василек, извини меня, но лишний раз не заговаривай со мной. Знаешь какой он? Ревнует меня к тебе. Иной раз ночью проснется и стонет и зубами поскрипывает. Я даже боюсь его.
--
Тебе хорошо смеяться, а каково мне? Чуть с кем загово-ришь, чуть на кого глянешь не так, и он уже надулся, и он уже готов разорвать меня.
И все же с Климкой пришлось поговорить. И не о чем-либо, а конкретно о Любаше. Климка сам подошел к Васильку.
--
Тут хочешь остаться или как?
--
А ты как бы хотел? - спросил Василек.
--
Если честно, то я с великим удовольствием освободился бы от вас от обоих. Знаю, как вы тайком, как вы у меня за спиной поглядываете друг на друга. Знаю, не совсем слепой. Помню, все помню.
--
Да брось ты, Климка! - озлился Василек. - Брось! Твоя Любаша! Было когда-то, нравилась, но сколько времени-то про-шло? Забылось все! Живите на здоровье!
--
Спасибо, подарил. - Климка как-то нехорошо усмехнулся, свел губы набок. Он будто знал какую-то иную правду, доступ-ную лишь ему одному. И она, правда эта, была ему непомерно тяжела, она давила его, вызывая нестерпимую боль.
Увидев эту усмешку брата, Василек как-то по-новому понял его, пострался представить, что было бы с ним, окажись он на месте Климки. Его, наверное, мучила бы совесть перед братом и вместе с тем ревность. Совесть и ревность. Наверное, это в два раза, а может, и во много раз тяжелее, чем когда или только совесть, или только ревность вселяются в человека. А когда они вместе... Нет, этого он, Василек, не испытывал, это его не тер-зает, не мучает по ночам, а значит, он и счастлив. Брат же Климка несчастлив.
И Василек понимал Климку, не осуждал, желал ему лишь одного - поменьше этой выматывающей боли. Ему было обидно за брата, но в то же время он не чувствовал своей вины перед ним. Наверное, легче было бы чувствовать ее, легче для обоих. Может, и Климка вел бы себя иначе, если бы видел, как брат страдает от своей вины. Но не было ее у Василька, не было никакой вины, кроме той, когда по несдержанности Климки они отхлестали друг друга у колодца. Стерпи тогда Василек, не кинься в драку, глядишь, Климка и оттаял бы. А теперь как Васильку себя вести? Молчать, принимать все оскорбления от брата - значит, признать свою вину перед ним. Нет, этого он не дождется, решил Василек, это заведет в такие дебри, из кото-рых они не выпутаются до конца жизни.
--
Может быть, мне уехать? - спросил Василек.
--
Ну зачем же? - попытался изумиться Климка, а Василек увидел в его деланном изумлении, что Климка этого и желает.
--
Ладно, брат, спасибо, все ты мне сказал, учту. - Василек положил руку на плечо Климки. - В конце этой недели след мой простынет. Живи. И не надо, не мучь себя сомнениями. И еще: мать с отцом оставляю на тебя. Помни, они стареют, за ними скоро нужен будет уход.
Ни слова не ответил Климка. "Тяжелый человек, однако, -подумал Василек о брате, когда они разошлись. - Не мед Любашке с ним. И, наверное, это на всю жизнь".
9
Не пробыв дома и месяца, Василек уехал в те места, где служил. Матери с отцом сказал:
- Вас я не оставляю. Просто так надо мне. Сами понимаете почему Климка... Устроюсь, обживусь - и вы приедете ко мне.
Устроился он работать шофером в целинном совхозе. Моло-дежи было много. Жили интересно. Поступил учиться в автомо-бильный техникум, а закончив его, машину оставил: ему пред-ложили поработать инженером.
Проходил год за годом, а он оставался холостяком. Девчат много, а чтобы одна из них вошла в его душу так, как когда-то Любаша, - этого не было. А нет этого, то и жениться не следует. Зачем? Чтобы завешивать век себе и другому человеку? Не надо вовсе.
Приезжали к Васильку мать и отец. Все им у него нравилось, кроме одного - сколько же ему ходить в холостяках, так и изба-ловаться недолго, надо бы уже и о семье подумать.
Василек отшучивался: моя еще в люльке качается, вот на ноги встанет, тогда уж...
- Непутевые дети у нас, старик, - вздыхала мать вроде бы в шутку, а Василек видел, что мать вовсе не шутит, что не до шуток ей. - Один женился, а живет не поймешь как. Все отноше-ния с женой выясняет. А какие они могут быть иные отношения у мужа с женой, как не супружеские. Не пойму, не разберу. Дру-гой же и вовсе не женится. Верно, боится, что тоже начнет выяснять отношения да так всю жизнь и провыясняет.
- Значит, выясняют? - спросил Василек о брате.
--
И не говори, - отмахнулась мать, - на что сын, а иной раз так и задавила бы его. Замучил бабу. Все-то ему не так, все-то ему не эдак, всем-то он недоволен. Сват Андрей уж и забирал от него дочку не раз, да она сама к нему бежит, не может без него. Вот наказание-то господнее. И за что только, за какие такие грехи? Мучаются, оба мучаются. И дети, глядя на них, мучают-ся. И мы, родители. Такое вот оно дело-то. Недоброе. И тебя вот отшибли от дома. А нам каково это все видеть да переносить?
Василька пригласили в среднюю школу вести уроки произ-водственного обучения. Обучение это заключалось в поверхнос-тном изучении устройства автомобиля и практической езды на нем. Ребята занимались с увлечением, задавали массу вопросов и по устройству автомобиля, и по эксплуатации его. Девчонки же оставались девчонками, приходили на эти уроки, как когда-то на посиделки, лишь бы время провести и лишь бы получить оценку получше. Выделялась особенно одна, Катя Гриднева. Она не наигрывала, не кокетничала, а всерьез никак не могла по-нять, почему это двигатель крутится.
И когда у Василька кончалось терпение и он чуть ли не по слогам и твердым голосом внушал ей о взаимосвязи отдельных узлов и деталей двигателя, то Катя удивленно ставила на него глаза, кивала согласно, но он видел - ничего-то она не понима-ет. Видел и понял - не поймет. Это не ее хлеб. И не стал напирать на то, чтобы Катя знала хотя бы столько, сколько знают другие девчата. Оставив ее в покое, он то и дело натыкался взглядом на ее глаза. Она сидела обычно где-нибудь за самым последним сто-лом, в уголочке, но так пристально следила за учителем, что ему сначала становилось не по себе, а потом он привык: глядит она и глядит, значит, ей так надо. Но, как ни странно, из всего класса он в свободное время больше всех помнил Катю. Придет домой после занятий, ужинает ли, читает ли, отдыхает ли, а она тут как тут перед ним.
На практической езде дело у Кати пошло еще хуже. Она упорно не соглашалась садиться самостоятельно, хоть и рядом с инст-руктором, за руль автомобиля. Василек даже цель себе поставил: усадить ее за руль. И добился, усадил. Но на первом же повороте во дворе школы машина, управляемая Катей, наехала на школь-ную телегу, на которую даже при желании трудно было наехать, так как она стояла в стороне от пути машины. Телега хрустнула, а Катя бросила руль и выпрыгнула из кабины. Она не испуга-лась, не заплакала, а пришла в ярость, чего никак не ожидал от нее Василек.
- И не нужна она мне, железяка несчастная! И никогда-то я больше не дотронусь до нее! Пропади она пропадом! В школу не буду ходить, брошу, а к ней не подойду!
Василек от души смеялся, любуясь неподдельным гневом Кати: она в это время даже кулачком пристукивала по крылу старенькой автомашины.
Вскоре Василек выкупался в реке в первый раз этой весной и переусердствовал, заболел воспалением легких. Его положили в больницу, а десятиклассники навещали его. Навещала вместе с другими и Катя. Но ее отличало то, что она приходила обяза-тельно со всякими пирожками и пончиками домашней выпечки. Сама пекла. Больному надо много есть, говорила она просто. Потом стала приходить и одна. Наготовит дома, наварит, напа-рит, напечет, соберет все в узел и идет в больницу и кормит своего учителя на скамеечке в больничном дворе.
Выписавшись из больницы, Василек потянулся к Кате: ему уже не хватало ее, если не виделись один денек. Стал он своим и в семье Кати. Отец ее, совхозный механизатор, и мать, доярка, были не против посещений.
Катя окончила десятый класс, и они поженились.
Вскоре от матери пришло письмо: отец серьезно болен, не думает ли сын вернуться домой, очень уж нужен он дома.
Решили: поедем. И той же осенью уехали на родину Василь-ка.
10
Василек думал, что теперь-то, когда он приехал домой с молодой женой, Климка уймется, выбросит дурь из головы, перестанет ревновать Любашу к брату. Так оно поначалу и было. Климка даже вроде бы повеселел, подружился с Катей, обо-дрял ее, если она вслух тосковала по близким своим.
- Ничего, перетерпи немного и привыкнешь к нашей родине. Тут жить можно. А дети пойдут - привяжут. Человек ко всему привыкает, а тем более через детей.
И Любаша вроде бы ожила. Она сделалась общительной, раз-говорчивой, веселой.
Прежние отношения, казалось Васильку, ушли безвозврат-но, как уходят тучи и после них становится особо светло и про-сторно. В праздники собирались Колесниковы и Друговы вмес-те, говорливой и дружной семьей садились за общий стол, праз-дновали, отдыхали, а подходила пора выходить на работу - вы-ходили, работали на совесть.
Отец умер в следующую осень. Васильку напоследок сказал:
- Ты поумней будь, держись, не пойди по Климовой дорож-ке. С него спрос короток, он человек сложный, ему тяжело бу-дет.
Василек даже не поверил тогда отцу: "Ну, какой он там слож-ный? Просто распустился. А теперь вроде ничего, вроде нала-дился".
Но Клим не наладился. Вскоре у него отобрали права, поса-дили в "яму". Так шоферы называют яму, предназначенную для ремонта автомобилей. Ремонтируют их обычно те, у кого отби-рают права. Отобрали на годик, например, - садись на этот го-дик в "яму", ремонтируй чужие машины.
Клим очень переживал эту "яму", порывался совсем уйти из автохозяйства, заняться левой работой, то есть ремонтировать личные легковушки и мотоциклы. На это он был большой спец, руки у него оказались золотые, слух чуткий. К нему ехали и свои, местные, и дальние, просили послушать машину, отремонти-ровать ее. И он не отказывал просителям. Одно плохо - денег за ремонт не брал, расплачивались же с ним приличными магары-чами. До того приличными, что он дня по три не вставал на ноги, пил и пил, пока не опухнет весь, пока не начнет вскаки-вать по ночам и вскрикивать, говорить что-то непонятное.
Снова в их семье начались скандалы. Частые пьянки расшата-ли и без того слабые нервишки Клима. А тут Любаша еще в сердцах подлила масла в огонь. Рассердилась как-то и выговори-ла: вон у кого тебе надо учиться, у брата родного, гляди, как живет, как работает, люди ценят его.
Ну, Клим, естественно, и взвился:
- Завидуешь! Тужишь, что ошиблась! Мечтаешь о нем! И пошло и поехало все по новой.
Собрались как-то у дяди Андрея отметить октябрьский празд-ник. Пока Клим был трезв, он сидел в сторонке, ни с кем в разговор не вступал, отводил глаза от каждого. Сели за стол. Он с жадностью навалился на выпивку. Любаша пыталась помешать ему, отобрала стакан. Но Клим уже был на взводе. Он явно жаж-дал скандала. И устроил его. Глаза его, как всегда, посветлели, изменились даже цветом, он поставил их на брата и, кривя губы набок, спросил:
- Сошлись? Встретились? Давно крадетесь друг к другу, ум-ненькие и благополучненькие! Ну я вас! Ну бойтесь меня! Поре-шу! Обоих порешу!
Он пружинисто вскочил, Василек уже приготовился защи-щаться. Но тут из-за стола неожиданно взвилась Катя, перехва-тила Клима, прижала к стене, вцепилась в отвороты пиджака, приблизила свои позеленевшие и недобро замерцавшие глаза вплотную к его глазам и выдохнула:
- Ты кому грозишь? Ты хочешь ребенка сиротой оставить? Меня вдовой?
Она тряхнула Клима, ткнула его спиной в стену.
- С живого не слезу! Хоть один волос упади с головы Василь-ка - и я тебя собственноручно укокошу!
Их разняли, развели в стороны. Катю было не узнать: всегда тихая, всегда ласковая со всеми, она сделалась похожей на тиг-рицу, которая защищает своих детенышей.
--
Не надо, Кать, не стоит, чего ты, мы сами разберемся, -успокаивал Василек жену. Ей вредно было так волноваться, она донашивала второго.
--
Долго разбираетесь! Наваляли бы ему хорошенько, он враз бы в чувство пришел. Скотину только так и учат, силой.
Клим на руку слабоват, а тем более в подпитии, но тут руки опустил, склонил голову. И когда Катя выговорилась и успоко-илась немного, вдруг попросил у нее прощения:
- Прости, Катя. Ты человек. А они... Змеи они. Все сердце у меня высосали.
- Ладно, не неси с больной головы на здоровую, я мужу верю больше, чем себе. Пошли, Василек, ну их всех.
Дома Катя все никак не могла забыть случившееся:
- Какой же есть! Не говорила тебе, а теперь скажу. Он уже сколько раз подкатывался ко мне: ты за мужем гляди, ведь у них давняя любовь с моей, они спят и видят, как бы им соткнуться. Вот мерзавец! Думал, я клюну на его удочку! Ну, я ему клюну! Он у меня выхватит рыбку!
11
К середине дня основательно разогрело. И если бы не пере-полненные водой речушки, овраги, лощины, если бы не снег в лесополосах, то полдень совсем смахивал бы на летний. Дорога вела на солнышко и на солнышко, и оно сверху вскользь давило на глаза, еще не привыкшие к такому яркому свету после дол-гой зимы. И глаза теряли чуткость, они легко могли обмануться расстоянием. Мешали трактора. "Как муравьи выползли", - вор-чал про себя Василий, тащась за тракторной тележкой, груже-ной кирпичом, выглядывая из-за нее, высматривая встречную машину. А встречные, как назло, шли и шли на такой дистан-ции друг от друга, что не давали возможности обогнать трактор. Но наконец, высмотрев приличный промежуток во встречных, Ва-силий бросил машину влево, обошел трактор, только-только успел уйти на свою сторону, как встречные одна за другой пронеслись с визгом, как снаряды, мимо него. И только набрал скорость, только разошелся, а впереди снова трактор. И снова плетись за ним, пока не удастся обогнать. А там еще один, и еще...
Нет, что-то не клеилось на этот раз. Задумал поскорее доб-раться до дома, а получается вон что, задержка за задержкой. Тут глаз остро да остро держи. При обгоне чуть зазеваешься, на секунду - другую задержишься в опасной зоне - быть беде. Боль-шой беде быть.
Не верилось, что не удастся попрощаться с дядей Андреем. Ясно понимал, что ни он дяде Андрею, ни тот ему уже не ска-жут ни словечка, не присоветуют, не поддержат взглядом или потаенной улыбкой, которую и видели и знали друг в друге лишь они двое, ничего этого теперь не будет, но надо было Василию проводить в последний путь друга своего и учителя.
Только теперь, спустя несколько часов, как он получил из-вестие, Василий начал ощущать, угадывать, предвидеть жизнь жены, жизнь дочери без него, мужа и отца, без его помощи и защиты. Елена Петровна постоянно прихварывает. У нее что ни слово, то - мой Андрей да мой Андрей. "Я за ним как за камен-ной стеной, горя мне мало, он хоть и срывистым бывает, а меня все жалеет, без меня кусок хлеба не съест".
Любашка вторила матери: "Если б не отец, то я и не знаю, что стала бы делать со своим шутоломным. Вся защита в отце".
Правда, Василий не помнит случая, чтобы дядя Андрей вы-шел из себя, связался с Климом. Нет, он помалкивал, отрыви-сто и глубоко вздыхал, и Клим почему-то стихал перед ним, то ли стеснялся, то ли побаивался.
А теперь как им быть? Кто их защитит? Ну, Любаша еще куда ни шло, жена, сама за себя постоит, а Елена Петровна? Раз-другой напьется Клим, побуянит, и Елене Петровне не пере-жить это. Не пережить. Сердцем слаба. Может, объединить их с матерью? Собрать под одну крышу, в один угол? И помочь им будет легче. Матери и матери помогаю. Помоги я Елене Петров-не, так Клим опять такую чушь понесет! Заподозрит умысел. Что ты ему скажешь... Василий обдумывал, как ему повести себя, как предложить Елене Петровне.
Решил: через мать буду дей-ствовать.
И снова, в который уже раз, Василий вспоминал последний свой разговор с дядей Андреем. Вспоминал и все больше верил в то, что, уговори он тогда дядю Андрея, возьми с собой, и тот жил бы еще и жил.
Василек готовился в рейс. Осмотрел машину. Вымывал в ка-бине, вытрясал коврики. Подошел дядя Андрей.
- На ночь глядя пойдешь?
--
Дорога будет посвободней. До полночи Москву проскочу, к утру-то далеко уйду.
--
В какие же края на этот раз?
--
Минск. Туда и обратно. Суток за трое схожу.
--
Минск знаю. Приходилось заскакивать в него. Далеко, однако.
--
Не особо далеко, - возразил Василий. - Ходим и дальше.