Баратынский Жил на свете поэт Баратынский,
сочинял понемногу стихи,
иногда их печатал в журналах,
иногда между дел забывал.
Занимался все больше хозяйством.
Дом построил и землю купил.
Все хотел в Петербург переехать
был женою любим и детьми.
Был прославденным или богатым,
был, быть может, обласкан двором?
Нет, конечно, но не был и нищим,
был оценен в кругу знатоков.
Так и жил. Простудился и умер.
И его кипарисовый гроб
из Неаполя тряской дорогой
привезли в Петербург через год.
Толстой и сын Однажды Сергей Львович Толстой
по пути в Ясную Поляну
завернул к приятелю
и немного у того задержался.
Когда под утро
уже в полный хлам
его доставили к родному порогу,
стоять на ногах он не мог
и всходил на крыльцо на четырех
конечностях -
вдумчиво переходя с иноходи на галоп.
Лев Николаевич,
рано поднявшийся в это утро,
вышел ему навстречу
и воскликнул растерянно:
- Господи, что это?
Сережа поднял на отца
полные любви и печали глаза
и ответил:
- Это - Ваше творение, Лев Николаевич.
Может быть, лучшее.
Толстой и Горький Однажды Горький приехал к Толстому.
Проникнуться дабы и прикоснуться.
Баба мыла полы,
высоко подокнув подол.
Толстой, подмигнул пролетарскому барду:
- Как Вы по женской части?
- Что Вы, Лев Николаевич, -
перепугался Горький -
я весь в мыслях о благе народа,
о судьбах русской интеллигенции,
о роли русской литературы.
- Да? - с сожалением покачал головой
Лев Николаевич Толстой.
- А я в молодости большой блядун был.
* * *
Однажды к поэту Блоку
пришел молодой Шкловский.
Он рассказывал долго и ловко
о своих формальных открытьях.
Поэт внимательно слушал
и сказал на прощанье:
- То, что вы говорите,
интересно необыкновенно,
но поэту знать это вредно.
Я ваши слова забуду
так быстро, как только можно.
Розанов Умирая от голода,
Вася просил творожку.
Флоренский позвал его в Сергиев,
где жить будто бы посытнее,
чем Петрограде революцьонном.
Где был он? Флоренский?
Принес творожку Христа Ради,
сладенького с изюмом?
Да хоть какого-нибудь...
Пришел отпевать язычника.
Отпел. Не спросил.
Нельзя жить так жадно,
Василий Василич!
Нельзя так любить жизнь.
Умирать будешь страшно,
от голоду умирать.
Последний идеалист Однажды вождь и учитель
в конце тридцатых годов
спросил у своих придворных
исторических матерьялистов:
- Скажите, а есть у нас
живые идеалисты?
Ему ответили:
- Есть.
- А много ли?
- Единственный идеалист
у нас Алексей Лосев.
- Если один, пусть живет, -
изрек учитель и вождь,
и Лосева больше не трогали.
* * *
"Все стили хороши, кроме скучного".
Бунин говорил: если ты увлекателен,
то рано или поздно
станешь детским писателем,
как Стивенсон.
Проза должна быть скучновата.
Стало быть:
хороши все стили.
Без исключений.
* * *
Я был совсем молодым музыкантом,
когда Самуил Абрамович Самосуд
пригласил меня слушать
только оконченную
"Войну и мир".
Прокофьев сел к роялю и заиграл.
Я поразился:
он играл откровенно плохо:
слишком сухо и слишком жестко.
Я сыграл бы, конечно, лучше.
Я обернулся
к Самуилу Абрамовичу
готовый высказать
свое суровое сужденье
обернулся и замер:
великий дирижер плакал.
* * *
Однажды Александру Гротендику
одному из самых великих,
одному из самых странных
математиков в истории мира,
явился Ангел
и поведал великую истину.
Но математик, нашел ошибку
в его рассужденьях.
Plath with Nicholas, December 1962 На этом снимке с ребенком
Сильвия Плат похожа на Юлю.
Такую как двадцать лет назад.
(Двадцать лет это много?
Двадцать лет это - много.)
Сильвия Плат смотрит в камеру.
(Чем снимали тогда?
Тот же "Кодак", наверно.)
Она улыбается.
Восторг
в огромных черных глазах,
волна
тяжелых черных волос...
Она улыбается сыну.
От этой идиллии
становится холодно.
Ты-то думала,
что у кошки девять смертей,
а оказалось их только три.
Я уже старше тебя...
Я намного старше тебя,
черноволосая девочка,
самоубийца со стажем,
кошка, которая репетирует
смерть, как минорную гамму.
Раз-и, два-и, три...
В кабинете редактора Однажды в кабинет Сергея Маковского,
редактора "Аполлона" -
самого продвинутого и раскрученного
поэтического журнала начала века,
ворвалась разъяренная дама.
За собой она волочила несчастного юношу
смешавшегося и растерянного.
Дама швырнула на стол Маковского
ученическую тетрадку:
"Мой сын утверждает, что он поэт.
Скажите ему, что он в этом
ничего не смыслит и ни на что не годен".
Маковский скользнул по стихам
и поднял глаза на юношу.
Редактору стало его искренне жаль.
Он встал и торжественно провозгласил:
"Мадам, Ваш сын - поэт, и поэт истинный".
Дама ахнула от неожиданности:
"Да? Ну что же делать, тогда печатайте".
Маковскому повезло.
Юноша оказался Осипом Мандельштамом.
Лермонтовские юбилеи В октябре шестьдесят четвертого года
Ахматова спросила Наймана:
"Вы не замечали,
что на лермонтовские годовщины
обязательно происходят катастрофы:
столетье рожденья - 1914,
столетье смерти - 1941.
И вот шестьдесят четвертый -
сто пятьдесят от рожденья.
Юбилей - поскромнее,
и беда ему вровень -
убрали Хрущева".
Ни Ахматова,
Ни Найман, ее слова записавший,
знать не могли, что ближайший
по определенью Ахматовой - "скромный"
юбилей придется на 1991
год, в который страна треснет,
и распадется на черепки
с режущими краями.
Я не верю в гаданье по числам.
Может быть, это - только совпаденье.
Но мне зябко подумать, что будет
в 14 году двадцать первого века
200 лет - юбилей серьезный.
Письмо другу философу
(Перевод с гревнедреческого) Текст Диоген Охломону (1) шлет привет.
Не далее как вчера, чуть свет
выходит Анаксагор (2)
на косогор,
ему навстречу Парменид (3)
семенит
и говорит:
- Человек - это мера! (4)
Анаксагор отвечает:
- Какого, простите, хера,
Вы развешиваете у меня на ушах вашу лапшу?
Отвали на семь шагов - по числу планет, а то укушу.
Парменид возражает:
А ты Платона знаешь? А Сократа?
а бабу его лысую (5)? А чего тогда ты
тут выеживаешься? Уйди
с моего многотрудного пути.
В общем, вырвали друг другу по полбороды.
В этом, друг Охломон, еще нету большой беды.
Одному стоику на пиру
в полемическом, сам понимаешь, жару
просто откусили нос.
Стоически перенес. (6)
Обдумывай сказанное, Охломон, днем и ночью,
и ты убедишься воочью,
что тот, кто живет созерцаньем бессмертных благ,
тот удостоен сих,
тот бессмертен. Так!
(В оригинале латынь: Sic!)
Примечания 1. Охломон - от греческого ohlos - толпа.
Судьба
неизвестна, сочиненья, скорее всего, обратились в дым.
Впрочем, это случилось не с ним одним.
Возможно, саркастический псевдоним.
2. Анаксагор в основанье всего положил Ум.
3. Парменид говорил: Cogito ergo sum,
или что-то близкое в том же роде,
правда, в греческом переводе.
Излагал свои сочинения в виде поэм,
не стеснялся ритмических подпорок
чем
и дорог.
Встреча философов маловероятна,
Хотя многочисленные белые пятна
в биографии и того, и другого
не исключают такого.
4. Фраза, судя то тону и напору,
принадлежит Протагору.
Довольно загадочная фигура.
Есть мнение, что ему принадлежат многие
платоновские диалоги.
По этому поводу существует целая литература,
и рано еще подводить итоги.
5. Сократ был лыс как колено.
Несомненно
искаженье фактов, обычное в эклектическом стиле:
У Ксантиппы волосы были.
6. Источник, скорее всего, точен, как это ни странно.
Вероятней всего ссылка на Лукиана -
"Философы или пир лапифов" -
довольно свободное переложенье известных мифов.
Мужчина, вероятно, находился в состоянии покоя
или атараксии. Такое
поведенье было довольно широко распространено,
во всяком случае, приветствовалось как идеал.
Лосев, в пятом томе "Эстетики", отмечал,
что стоик и бесчувственное бревно
не одно
и то же,
хотя и очень похоже.
Реконструкция биографии автора письма Автор жил, скорее всего, в Риме.
Типичный подонок
(обитатель дна). Ходил по бабам,
с ними
был добр и тонок.
Страдал малокровьем.
В связи со слабым
здоровьем
любил пожевать латук,
и мальчиков, иногда сразу двух.
Зимой ночевал в котельной при Термах Нерона,
завернувшись в попону.
Настоящий философ, замечательный человек,
истинный грек.
В возрасте 83 лет и 7 дней
переменил этот мир на иной.
Замечания Источник можно датировать II или III веком
от Р.Х. Судя по указанной ссылке на Лукиана
I век - рано.
У нас нет никаких оснований считать автора не греком!
К "Жизни философов" отношения не имеет,
хотя имитировать стиль немного умеет.
Источник представляет собой
эклектический набор фактов, имен, идей
совершенно несовместимых, практически на любой
вкус и цвет,
лексики самого разного рода
от площадного жаргона до глубокомысленных эмпирей,
(что, естественно, сказалось на языке перевода)
никакой собственно философии в источнике нет.
Но если к нему отнестись внимательно и осторожно,
некоторые выводы сделать можно.
Собственно, именно такие крохи
и позволяют реконструировать климат эпохи.
После того как распались отдельные царства
Эпикура, стоиков, скептиков и так далее,
и попытки александрийских и римских контаминаций
ничего не дали,
наступила эпоха обесцениванья
и в конечном итоге смерти классического идеала.
Самым типичным приемом, приметой времени
является ядовитое жало
пародии. Это - II век на всем пространстве Рима.
Пародия действительно необходима,
чтобы вытравить с полустертых монет
профили Диоскуров, которые застят свет.
Человек не может смеяться над тем,
что близко и трогательно, этих тем
смех не касается. Смех - это средство
абстрагирования и, в конечном счете, убийства.
Лукианово безудержное витийство
есть отказ от наследства.
"Человечество, смеясь, расстается со своим прошлым",
тем паче
с чем-то действительно дорогим и хорошим
расстаются иначе.
Пародия - состоянье души, разучившейся плакать,
мякоть
съедена или иссохла, остались корки,
вылущенные лозунги, слипшиеся скороговорки.
Но в этот период всегда за сценой идет работа,
и кто-то
обязательно понимает, что прошлое дороже и ближе,
чем кажется большинству, что этой разлившейся жиже
нужно поставить действительную плотину,
и тогда оседает тина,
и наступает время нового синтеза, домината, Плотина.
Библиография
Диоген Лаэрций "Жизнь философов"
и весь Лосев.
Гении Не бывает непризнанных гениев,
бывают - непринятые.
Современники точно знают,
кто сколько стоит.
Но как они умеют ошибаться!
Слава Центон о Шиллере, о славе, о любви,
о доблестях, о подвигах, о славе,
о читателе, теле и славе,
о жизни, о смерти, о славе.
Кто знает, что такое слава?