"А мне-то, мне бы: в пузо ухи из чира, в руки карабин с оптикой, на ноги бы торбаза, на голову шапку. И на всё наплевать бы..."
Олег Куваев, письмо другу
|
Этого не может быть, и это было - левое крыло радуги касалось земли в нескольких метрах от капота "Нивы".
Геннадий заглушил мотор, остановившись на взгорке, и они с Лёней вышли из машины, чтобы лучше рассмотреть прозрачный семицветный столп. Казалось, до него можно дотянуться рукой, так он был близок и реально осязаем не только зрением, но и "нюхом", - воздух отчётливо напитался озоном.
Полуденное октябрьское солнце забралось высоко, пронизав лучами водяную пыль, взвесью рассыпанную над выгоревшими жёлтыми нагорьями Южного Алтая залётной грозовой тучей, уже истаявшей на горизонте.
- На экваторе, наверное, можно окунуться в радугу с головой... - прошептал Лёня, как будто боясь, что громкий звук всколыхнёт радужное полотнище, и оно прольётся водянистой гуашью на сухую, каменную землю и впитается ею без следа, как и недавний быстрый дождь.
Геннадий не успел ответить, - позади них заурчал "Сузуки", преодолев затяжной подъём, заглох и по инерции подкатился и встал рядом. За рулём сидел Володя Седых, Лёнин однокашник и товарищ по северам. А с соседнего сиденья выбрался Виктор Сергеичев, геолог до мозга костей и основной заводила выездов на рыбалку в горы, на этот раз оказавшийся в роли пассажира, из-за не вовремя сломавшегося "УАЗ-ика".
- Что, Геннадий Лексеич, опять дорогу пытаем? - спросил, посмеиваясь Виктор, и подмигнул Лёне. - Батенька твой никогда одной и той же колеёй не ездит...
Тут он увидел радугу, крутанулся сходу и бросился назад к машине. Схватил с сиденья старенькую видеокамеру, но тут же, чертыхнувшись, закрыл объектив крышкой.
- Опять не контачит, зараза...
- И я без фотоаппарата... - качнул головой Лёня, не отрывая глаз от радуги.
Она неуловимо таяла под порывами суховея, пригнавшего пыль белых барханов пустыни Ак-Кум, с близкой китайской стороны. И через минуту от прозрачного семицветья не осталось следа, как будто и не было ничего и никогда...
Пятый их компаньон, Николай Рыбалкин, из машины не вышел, спал на заднем сиденье. Однако Сергеичев был другого мнения насчёт беззаботного досуга товарища.
- Эй, Николай Иваныч, вылезай, приехали, - он дурашливо растолкал его, а когда тот продрал глаза и спустился с подножки, тут же развернул и... давай запихивать обратно в кабину.
- Куда ты, куда! Ещё ехать и ехать, а он уже скорей в вагончик лыжи навострил. Ну буровички, ну работнички, всё бы вам у печки бока греть! Картошки печёной в мундирах захотел?!
Рыбалкин недолго сопротивлялся. Поёрзал тощей задницей по сиденью, устраиваясь поудобнее между спальными мешками, и через секунду опять уже похрапывал тихонько, не роняя головы и достоинства, прямой, как жердь, даже во сне.
Причём здесь картошка в мундирах и прочие прибауточки Лёня пока не понял, но весёлую эту возню солидного на вид человека, принял безоговорочно. Необидная она была, возня эта, ребяческая, дружеская и очень к месту и ко времени. Лёня и сам всегда чувствовал себя ребёнком рядом с отцом, и это было логично. Но, оказывается, настоящий русский мужик всегда немножко ребёнок, пацан в душе, только выказывать это он может лишь в кругу своих близких друзей. Иначе прослывёшь дураком или пьяницей.
Вот сейчас было можно. Они ведь все одного поля ягоды и почти ровесники: пятеро мужиков - пятидесяти, шестидесяти и семидесяти с гаком лет. За плечами каждого разновеликие должности в геологии и на буровом производстве, по нескольку открытых и разработанных месторождений - полиметаллических руд, золота и подземных вод, нефти и газа - дела, отмеченные правительственными грамотами и наградами и принёсшие им в своё время, кроме приятной усталости и заработка, настоящее душевное удовлетворение. Они - это те, кто всегда организует и делает мужскую работу, инженеры, не менеджеры, а в обиходе - ИТР, инженерно-технические работники.
Такая вот подобралась компания.
За поворотом дороги, огибающей очередную скалу, прямо между колеями в жёсткой траве сидела стайка куропаток, душ в тридцать. Из-под колёс рычащих машин они просто отбежали на обочину, даже не пытаясь встать на крыло. Отец аж подпрыгнул от досады - ружей в этот раз не взяли, потому как толку от них с каждым годом было всё меньше; дичь скуднела числом в строгой обратной пропорции с количеством новоявленных охотничков-пижонов с импортной техникой в руках и под копчиком.
На плоскости нагорья, тянувшегося на юго-запад до самого Тарбагатайского хребта, их поджидал ещё один сюрприз: каменистая наезженная дорога упёрлась внезапно в старый шлагбаум, совершенно нелепый здесь, посреди ровной, как стол, степной поверхности. Наискось полосатые, с осыпавшейся местами краской, чёрно-белые трубчатые стойки и перекладина, запертая цепью на ржавый амбарный замок. Для пущей важности на перекладине висел круглый дорожный знак - "кирпич", тоже облупившийся от времени.
Геннадий невольно дал по тормозам, углядев впереди это рукотворное "чудо". Идущая следом машина остановилась рядом. Друзья снова вышли из кабин, осмотрели внимательно сиротливое заградительное сооружение, теряясь в догадках относительно его предназначения.
Шлагбаум сработан был на совесть, крепко и основательно и, нисколько не сомневаясь в своей необходимости, собирался простоять ещё не один десяток лет. Местные, судя по всему, привыкли к нему, а ключ от замка давно потеряли, - под перекладиной старые колеи едва угадывались в переплетении жёстких кустиков карагача и пыльных щёток травы, зато с обеих сторон шлагбаум огибали набитые тракторами и машинами объезды, вновь сходясь позади него в один торный просёлок.
- Это ж символ нашей жизни, - сказал вдруг Сергеичев, - видите, нет?
- Точно-точно! - подхватил его мысль Лёня и засмеялся. - Настоящая русская дорога, в соответствии с нашим главным правилом: "если нельзя, но очень хочется, то можно"! Эх, опять кадр пропадает...
- А самое главное знаешь что? - тут же с хитрецой переключился Виктор на другую тему. - За пятнадцать лет, что я с твоим батей тут мотаюсь, мы ни разу не приехали на место одной и той же дорогой... - он многозначительно замолчал.
- Да тут по полям и сенокосам столько проездов набили... - начал было отец.
- Не оправдывайся, Алексеич, не оправдывайся, - хохотнул "добрый" его товарищ, - так и скажи: сами мы не местные... дороги, мол, не знаю... но приведу куда надо, однозначно! - закончил он "шпильку", улыбаясь во всю свою круглую физиономию. - Ну ладно, покатили дальше, а то так и до темна не доберёмся.
- А навигатором почему не пользуетесь? - подключился к разговору Володя.
- Настоящий геолог и в картах-то иногда не разбирается, а ты хочешь, чтоб он в технике разбирался?! - с самым серьёзным видом ответил ему Виктор. - Нет уж, мы уж как-нибудь по солнышку доедем, да по звёздам сориентируемся...
Сергеичев подмигнул озадаченному Володе и вернулся в машину.
К перевалу добрались без приключений. Лишь в предгорьях хребта заплутали немного в распадках, когда основной путь потерялся в сетке едва протоптанных стёжек-дорожек, густо присыпанных мягкими копёшками свежего пахучего сена да конскими "яблоками". Настоянный запах скошенных трав врывался в открытые окна вместе со встречным тугим ветром, и глотали его седоки открытыми ртами, словно живительный эликсир, исцеляющий тело и душу, покалеченные цивилизацией...
На макушке перевала они догнали заходящее солнце, помахали ему на прощанье из открытых окон и осторожно двинулись вниз по глинистому крутому спуску, прорезанному глубокими зигзагами промоин и клыкастыми буграми скальных выходов. В таких местах спешка до добра никогда не доводила, и в этот раз, кидая руль из стороны в сторону и аккуратно пропустив меж колёс извилистый дождевой арык, машины благополучно спустились в ущелье и покатили вдоль русла говорливого ручья, вынырнувшего на дорогу из соседнего распадка.
Сумерки густели с каждой минутой, голубое небо наливалось фиолетовой чернотой, но русло реки было уже недалеко, в двух десятках километров, и останавливаться на промежуточную ночёвку не было никакого резона. За очередным поворотом объявился брод через ручей. Миновали его и на выезде из воды, в развилке дороги, наткнулись светом фар на серый фанерный щит с расплывающейся, намалёванной по трафарету масляной надписью:
"На территории заказника запрещена промысловая и любительская охота, разведение костров..."
Отец свернул влево и Лёня не успел дочитать строгий текст, которого раньше тут определённо "не стояло". В межгорной котловине едва заметный просёлок петлял вокруг высоких холмов, пересекал родники и болотца, сухие каменистые овраги и постепенно сошёл на нет, потерявшись в высокой траве, сулившей близкий берег долгожданной реки. Вот и строевой березняк, растянувшийся вдоль обширной плоской долины, подтвердил: прибыли!
- Поехали в левый угол, - предложил отцу Лёня. - Помнишь, там хорошее местечко было под самой горой, вон за теми ивами, - он мотнул подбородком и добавил: - А лучше тормозни, я вылезу, пойду впереди, чтобы в яму или на камень не угодить.
Он вышел из машины, вздохнул полной грудью, вскинул голову. День окончательно сдался. На ясное небо изморозью выпали звёзды - крупные калейдоскопом сложились в созвездия, а мелкие рассыпались алмазной пылью по всему чёрному шатру, сгущаясь посреди в санный Млечный Путь. Искрили гранями прямо в глаза, манили, звали к себе, но их зову вняла только полная Луна. Пока Лёня брёл сквозь траву в дальнем свете фар, она выкатилась из-за хребта и залила всю долину серебром, открыв взорам прибывших речку, с чуть приподнятыми над быстрым течением берегами.
- Здравствуй, сударыня Речка, - прошептал Лёня, остановившись над обрывчиком.
Машины елозили между деревьями позади него, устраиваясь на стоянку, замерли, потушили фары, и отец с Володей выбрались, наконец, из-за баранок, за ними и пассажиры, разминая затёкшие косточки.
- Так, чего стоим, чего чешемся? - сходу напал на "молодого" Лёню Сергеичев. - Почему костра ещё нет, где ужин? Полчаса уже прохлаждаешься, а мы до сих пор ни в одном глазу?!
Он сыпал громкими словами без остановки, - они катились по берегу, поверху над плеском воды, затихая на другом берегу, - а сам за бесшабашным разговором уже открыл нараспашку дверцы "Сузуки" и выгребал из её пропыленного нутра немудрёный походный скарб.
Неуёмная энергия этого громадного мужика, по-крестьянски широкого костью и душой, тут же передалась его друзьям, и они споро распаковали пожитки из обеих машин: натянули две латаные брезентовые палатки, кинули в них овчинные тулупы, кошму и спальники, расставили походный стол и стульчики.
Геннадий, на правах "старого волка" помог с установкой палаток и отправился перекурить на берег реки, в темноте выписывая на ходу огоньком сигареты замысловатые зигзаги. Николай, закончив с товарищами хозяйственные дела, безуспешно пытался поймать связь на мобильный телефон. Сергеичев подключил переносную фару от аккумулятора "Нивы" и, наладив видеокамеру, взял раздосадованного товарища "на мушку":
- Да не парься ты, Рыбалкин! Здесь тебе не переговорный пункт на почтамте, связи и на перевале никогда не бывало - так что, придётся твоей ненаглядной засыпать без "спокойной ночи"! - балагурил по ходу съёмки Виктор, затем переключился на обустройство вечернего походного "достархана", которым занялись Володя и Лёня.
И вот уже под объективом камеры заиграл костёр оранжевыми языками пламени, в специально вырытом в дёрне, обвалованном закутке. А над ним, плотно устроившись на валунах сложенного на скорую руку очага, уже пыхтел паром из-под крышки закопчённый котелок. На столе появился белый, хрустящий хлеб, нарезанный толстыми ломтями, следом колбаса, сало, лук и помидоры, соль. Булькнуло в рюмки белое вино...
- Эх, друзья-товарищи, за удачную дорогу! - провозгласил тост Геннадий Алексеевич. - С прибытием в родные места!..
2
Утром, в шесть часов первым выбрался из палатки Лёня. Он всегда просыпался раньше всех без всякого будильника, по многолетней привычке, даже в отпуске.
Кострище на берегу белело горкой холодного пепла, но под ним у самой земли тлели ещё живые угли, это Лёня знал точно. Вытащив из кармана штанов припасённую с вечера скрученную сухую бересту, разгрёб пепел и положил её на исходящее малиновым жаром дно ямки, сверху быстро наломал веточек шалашиком. Береста, поскрипывая, ворочалась, словно живая, на угольях с минуту, пыхнула вверх чёрным колечком дыма и острым язычком пламени, за ней разом занялись и прутья.
Лёня подкинул в костерок дровишек потолще, над ними чайный котелок пристроил, в котором отливала дегтярным лаковым блеском круглая льдина вчерашней заварки. Потом только отлучился под гору в осинник по нужде и, вернувшись в лагерь по серебристой, прибитой инеем траве, тут же занялся настройкой удочки. Руки уже чесались на рыбалку, невмоготу. Речка-то вот она - рядышком, парит под берегом, шумит призывно, заждалась дорогих гостей. А может, и не заждалась, а наоборот ворчит: - "понаехали тут, никакой рыбы на вас не напасёшься..."
Верным оказалось второе предположение. Лёня ушёл вверх по течению, раскатал болотники и перебрёл на перекате к знакомой яме под отвесной скалой, где пару лет тому взял играючи ведро отборного хариуса. А тут забрасывал снасть и час, и другой, менял "мух" и наживку - всё без толку. Ни одной поклёвки не случилось.
На исходе второго часа мимо него, бодро посвистывая, по левому берегу протопал Сергеичев.
- Иди, позавтракай, - бросил на ходу, даже не спросив об улове.
Лёня постоял ещё минут десять для проформы, плюнул в сердцах и смотал удочку.
В маленьком лагере уже никого не было. Рыбаки разбрелись по реке в разные стороны, пытать своё счастье. Лёня перекусил неспешно остатками колбасы с хлебом и чаем, помыл посуду и взялся готовить обед. Или ужин - смотря по тому, когда вернутся в лагерь компаньоны. Для главного горячего блюда на первый день недельной экспедиции он припас четвертинку туши молодого барашка, специально купленную в мясном ряду на рынке у знакомого казаха.
Рубленое мясо, замороженное на дорогу в холодильнике, до сих пор не оттаяло. Лёня промыл его в проточной воде, разломил на куски и поставил в большом котле на костёр. Добавил в огонь дровишек и принялся чистить овощи на варево и на салат. Периодически помешивая мясо, снял пенку, подсыпал в бульон душистых приправ, и скоро вместе с дымком потянуло вдоль берега такими ароматами восточной кухни, что будь его друзья поближе, наверняка заставил бы их призывный запах бросить удочки, не взирая ни на какой клёв.
Так, за кухонными хлопотами пролетело несколько часов. И, как ни жарко было на ярком "бабьелетнем" солнышке, осень по времени взяла своё - за полдень потянуло с гор свежим ветром, всколыхнуло остатки сухой листвы на берёзах; набежали тучки и начали сеять мелкий, холодный дождь, всходы у которого могут быть только одни - снег...
Дождь кончился. К сумеркам рыбаки по очереди подтянулись в лагерь. Улов был небогатый, но, отвести душу первой свежей рыбой, хватило на всех. Пока друзья меняли промокшую амуницию, расположившись на раскладных стульчиках вокруг жаркого костра, Лёня рядом на специальной доске почистил и распорол с десяток рыбёшек, приговаривая, вроде как самому себе под нос:
- Не всякий человек, конечно, любит сырую рыбу. Но кроме белого, исходящего розовым соком мяса, - он поднял ободранную круглую тушку, оглядел, чтоб чешуи не осталось, обмазал солью и бросил в миску, - есть в ней и другие деликатесы. Ведь когда потрошишь хариуса, то икру, печенку и нутряной жирок складываешь в отдельную чашку, вот как я сейчас. Затем присаливаешь эту свеженинку, посыпаешь накрошенным зелёным лучком, перцем чёрным, ещё домашнего маслица с живым подсолнечным духом чуток льёшь. Размешиваешь аккуратно...
Повар продолжал свою непринуждённую речь, колдуя над закуской, а товарищи его, глотая слюни, всё плотнее придвигались к столу.
- Затем наливаешь в стаканы ледяной водки, - жестом фокусника Лёня извлёк из-под береговой травы запотевшую бутылку, откупорил, - говоришь тост "не пьянки ради, здоровья для!", чокаешься, проглатываешь порцию и... мгновенно отправляешь следом в рот полную ложку икры с потрошками, а за ней чёрного хлеба кусочек. Ну, а затем уже и кусочек малосольной рыбки, для полного душевного проникновения...
Друзья, словно завороженные, повторили за ним красочно описанное действо и блаженно заулыбались, смакуя вкусовые ощущения. Геннадий Алексеевич после минутного молчания закурил и продолжил тему:
- А рядом речка шумит, костёр потрескивает, разговор течёт неспешный...
И Виктор подхватил следом финальный аккорд:
- Вот тут и понимаешь: "Что же из этого следует? - Следует жить!.."
Он включил подвернувшийся под руку приёмник, поймал негромкую музыку и протянул Лёне стопку эмалированных мисок.
- Давай-ка, кок, горяченького плесни, со дна пожиже... - Сергеичев потянул носом воздух, - что там у тебя?
- В общем, это такой... шулюм получился.
- Это ещё что за зверь?! - засмеялись Володя и Николай.
- Барашком зовут. Не знаю, на каком языке, но будет вкусно, это точно! - с улыбкой ответил Лёня, разливая поварёшкой своё произведение и стараясь никого не обидеть мясом. - Ну, себе-то я, конечно, возьму только косточку, - он выловил из котла изрядный мосол, сдобренный жирным куском, и плюхнул в чашку.
- Ну, ничего себе! - притворно возмутился Виктор. - Да уж, ты как обычно в накладе не останешься. Говоришь, повар и с пальчиков сыт?
Мужики было засмеялись, но потом вдруг им некогда стало...
Следующее утро началось с небольшой кутерьмы, которая, как потом оказалось, предвещала кутерьму большую...
- Лёнечка, ты не знаешь, куда я вчера ножик положил? - Геннадий Алексеевич шарил на столе между чашками, кружками, ложками, а складень благополучно полёживал в кармане его фуфайки.
- Нет, не видел, батя, - ответил Лёня, - в карманах проверь.
- Да проверял уже, - расстроенно проворчал отец, уселся возле стола, вытянул из фуфайки сигареты, а следом и ножик. - Точно, вот он! - обрадовался очень, поднял руку над головой, показывая любимый рыбацкий нож друзьям.
- Хорошо, Лёня, что ты хоть раз в год выбираешься к нам из своей северной берлоги, - ворчливо сказал вдруг Виктор. - Если б ты знал, как он меня достал со своими вечными поисками всего и вся! "Витенька, ты не видел, куда я дел фонарик? Витенька, а зажигалку мою ты не брал? Витенька, ты не знаешь, где у меня ключи от машины? Витенька, Витенька, Витенька..." - каждый божий день одно и то же!
Сергеичев так смачно передразнил своего закадычного друга, что Лёня буквально сполз от смеха на землю. Николай Иванович тоже мелко сыпал смешками, прихлёбывая горячий чай у костра, пока не поперхнулся. Виктор аккуратно надавал ему тумаков по костлявой спине, заставил отдышаться и отодвинул вместе со стулом подальше от костра. Отец похохатывал над собой вместе со всеми. А Сергеичев теперь переключился на второго товарища:
- Николай Иваныч тоже у нас мужик крепкий, даром, что ли, на молодухе женился. Правда, покою ни себе, ни ей не даёт - пока ехали, и связь была, раз десять позвонил: "Наденька, мы уже из города выехали. Наденька, там на плите оладушки я испёк, позавтракай. Наденька, мы к парому подъедем, я тебе снова позвоню..." Так - нет, Николай Иванович? Ничего я не упустил из мемуаров твоей новой семейной жизни?
Хоть и стыдно было Николаю от такого беспардонного вторжения в личные обстоятельства, но пришлось ему смущённо согласиться с дружеской подначкой, пожав плечами. Все свои ведь, тут на правду-матку нечего обижаться.
- А чего-ж, только певцам заслуженным да артистам можно молодых в жёны брать? - отговорился он быстро. - Мы тоже не лыком шиты!
- Виктор, а что ты тогда заикался насчёт какой-то картошки печёной в мундирах? - вспомнил вдруг Лёня.
- Так это пусть Николай Иваныч, рассказывает, он у нас главным героем выступал, - Виктор с хитрецой посмотрел на товарища. - Что, не хочешь, брат? Ну, тогда мне придётся...
В семидесятых дело было, в сентябре примерно. Я тогда начальником партии геологоразведочной под Зыряновском работал и объезжал периодически на машине буровые бригады, керн собирал на обработку. А Николай буровым мастером в одной из них был, впрочем, как и всегда, сколько мы друг друга знаем. В тот раз я за рулём сам был, на "ГАЗ-53", водитель на выходные к жене отпросился, а у геолога какие выходные в полевой сезон...
Короче, приезжаю на буровую, рабочие керн грузят, я в палатку к мастеру. А он лежит на раскладушке белый, как снег. Меня увидел, поднялся кое-как. "Что с тобой, Николай Иваныч?", - спрашиваю. "Да сам не знаю. То ли простыл, то ли отравился чем, озноб колотит. Привези спирта, будь другом". Вижу, действительно, не по этому делу он, а и вправду хворью мается. "Хорошо", - говорю, - "пока я мотаюсь, сготовь чего-нибудь поесть, целый день во рту маковой росинки не было. Только прошу, картошки печёной в мундирах не делай, у меня от неё уже изжога в глотке".
До ближайшего села километров тридцать - я за руль и "по газам". Пока обернулся по горной дорожке, ночь упала. По спидометру смотрю, вроде уже буровая должна показаться, а вокруг темень, хоть глаз выколи, ни одного огонька. Что за напасть, думаю.
Ещё с полчаса круги нарезал по сопкам, пока не упёрся фарами в какую-то дымящуюся огромную кучу. Остановился, спрыгнул с подножки, выгрёб сапогом из кучи чего-то круглое, чёрное. Смутные подозренья меня терзать начали. Подождал чуток, чтоб не обжечься, поднял на ладони, гляжу - мать честная! - она самая, картошка печёная в мундире из золы! Ну, думаю, Николай Иванович совсем умом рехнулся, пока я ездил...
Пошёл дальше и нашёл тут же и палатки, и буровую вышку, и Николая - у них, оказывается, в дизельной пожар случился, потому и света нет. К дизельной был тепляк с продуктами пристроен, а в нём, как положено, мешки с картошкой. Вот так меня Николай Иванович попотчевал картошечкой, печёной в мундирах! Хорошо, хоть буровую не спалили!
Мужики смеялись долго над историей Виктора, утирая невольные слёзы.
- А как же болезнь, вылечил ты его? - спросил Володя.
- А то, вылечил, конечно! Спирт в те времена, да в полевых условиях, - лучшее лекарство от всех хворей. И работа, само собой, тоже хорошо лечит.
Так за весёлыми разговорами промелькнули утренние сборы, и часам к десяти рыбаки вновь выдвинулись на промысел. А Лёня снова вызвался дежурить по кухне. Ему просто хотелось побыть одному, наедине с природой. Посидеть на берегу реки, подумать... "Шибко думать люблю..." - вспомнилась ему фраза одного литературного героя. Созвучна она была его сегодняшнему настроению.
Но долго прохлаждаться ему не пришлось. Видно, хариус решил наверстать упущенное, проголодался и попёр клевать на любую снасть. Первую хорошую партию подкинул Лёне отец - выпростал брезентовую сумку под ноги прямо в траву, и рыба растеклась серебром, заиграла мокрой чешуёй на солнце. Пока Лёня устраивался поближе к воде на обработку улова в засолку, очередную порцию подкинул Володя. Затем, через часок, и Николай Иванович подоспел. Так что, надо было поторапливаться, солнце ведь опять пекло, отпугивая зиму.
Промысловики отправились на второй круг, а Лёня уселся прямо на гальке у воды, порол хариуса, по привычке отделяя съедобные потроха в чашку, а обмытую в реке рыбу бросал в пластиковый бочонок. Хорошо, мухота уже не оправилась от ночных заморозков, а то бы попортила богатый улов, наверняка.
3
Всадников было двое. Они появились на том берегу реки неожиданно, неслышные за шумом воды. Лёня уловил лишь неясное движение краем глаза, поднял голову и, увидев гостей, улыбнулся, махнул приветственно рукой с зажатым в ней ножом.
Конники, не останавливаясь, спустились ниже по течению и перебрели речку наискось по перекату, поднимаясь к рыбацкому лагерю. Спешились над обрывчиком, лошадей привязали справа в ивняке и подошли к Лёне. Он проследил за ними глазами, разглядев теперь и тёмно-зелёную форму, и фуражки с кокардами, и кобуру у одного, старшего по званию и возрасту, на поясном ремне, кивнул и продолжал пороть рыбу. От "государевых" чинов остро тянуло лошадиным потом, навозом и кислым кобыльим молоком-кумысом впополам с перегаром.
Старший, коренастый и косолапый, с плоским рябым лицом и прищуренными щелочками-глазами, обошёл вокруг Лёни, похлопывая сыромятной плетью о голенища кирзачей. Заглянул в бочонок с рыбой, ухмыльнулся довольно, достал из кармана "мыльницу", щёлкнул пару кадров и пошёл к палаткам, где его уже поджидал Сергеичев, вовремя вернувшийся со своим уловом.
Лёня забрал у него сумку с рыбой, вернулся на берег и обратился ко второму, молодому парню, обветренному и темнолицему под стать своему начальнику. - Присядешь?
- Нет уж, спасибо, - отозвался он, улыбнувшись. - И так задница гудит - почти двое суток в сёдлах.
- А-а, - улыбнулся и Лёня, - что ж это вы без продыху скачете, что за надобность?
- Обычное дело, - пожал плечами егерь, - в рейде всегда так.
- Ясно, работа такая, - качнул головой Лёня. - Тогда погоди чуток, с уловом управлюсь, чай закипячу.
У палатки, тем временем, завязывался со скрипом свой разговор, не такой мирный.
- Здорово, товарищ начальник, - приветствовал егеря Виктор. - Каким ветром?
Тот, однако, руки не подал и не ответил, прошёлся гоголем у машин, сфотографировал номера, удочки у дерева, больше ничего достойного внимания не обнаружил и уселся без спросу за стол.
- Вы знаете, что находитесь на территории заповедника? - спросил хитро так, с поддёвочкой, и небрежно сдвинул в сторону посуду на столе.
Сергеичев наблюдал за ним с прищуром, сомкнув губы, молчал пока, ожидая продолжения спектакля. А находящемуся при исполнении чиновнику никакие ответы и не были нужны. Он их и так знал наперёд.
- Сейчас протокол составим, соберётесь и поедете с нами в контору, - развивал он наступление на городских "пижонов", хотя начинал понимать уже, что много из владельца потрёпанной "Нивы", за которого он принял Сергеичева, не выжмешь.
Однако, новенький "Сузуки" оставлял ему неплохую надежду. На олигархов рыбаки совсем не походили, но на роль "отчётных" нарушителей подходили вполне.
- Фамилия? - вплотную взялся за дело инспектор, раскладывая из планшетки бланки протоколов и ручку.
Виктор достал из внутреннего кармана полиэтиленовый пакет с упакованным в него бумажником и выложил на стол водительское удостоверение. Чиновник, видя такое безропотное повиновение, совсем почувствовал себя хозяином положения.
- А вы собирайтесь, пока я пишу, - бросил небрежно. - Дорога дальняя, надо хоть до темна выехать к чабанскому зимовью.
- Мы никуда не поедем, - коротко отрезал Виктор, раскинул стул и основательно уселся на нём против инспектора.
- То есть, как это не поедете?! - изумился тот, прервав писанину. - Да я вас сейчас арестую!
- С чего это вдруг? - спокойно парировал Сергеичев.
- В заповедник заехали, рыбы целый мешок наловили, - начал перечислять грехи нарушителей егерь, подскочив на ноги, - костёр палите вон. Щит предупреждающий на ручье видели?
- Видели. Там ни слова нет о том, что здесь заповедник и что рыбалка запрещена, - перешёл в наступление Виктор. - А костёр, посмотри сам, над обрывом разложен, в специальном месте.
- Не написано, да?! А ну поехали, поглядим!
- Я же сказал, никуда мы не поедем. Ты нам прямо здесь должен доказать, что мы что-то нарушили, - Сергеичев был спокоен и непреклонен.
- Я ничего вам доказывать не должен! Покажите разрешение на рыбную ловлю, есть у вас?
- Нету. В этом году отменили все разрешения. Раньше было, не спорю, каждый год выписывали, а теперь отменили. Мы перед отъездом в областной рыбинспекции справлялись.
- Никто ничего не отменял!
- Позвони, спроси.
- Ага, сейчас позвоню, - инспектор оценил шутку и продолжил писать протокол.
В это время в березняке показались Николай и Геннадий. Они неспешно топали вдоль берега, покачивая на плечах удилищами, разговаривали о чём-то и вышли к лагерю с улыбками на лицах. Тут их радужное настроение потухло, когда егерь цепким взглядом упёрся в брезентовые садки рыбаков, явно не пустые.
- Вот и ещё нарушители пожаловали, - обрадованно потёр он руки. - Давайте-ка, выкладывайте, чего поймали. И документы тоже, протокол буду составлять.
- Что случилось? - обратился Геннадий вполголоса к Виктору.
- Да ничего не случилось, - ответил спокойно товарищ. - Гражданин начальник арестовать нас приехал. Говорит, в заповедник мы забрались, браконьерничаем.
- Какой заповедник? До него ещё километра три-четыре вверх...
- Спокойно, Алексеич, и ты, Николай Иваныч, сядьте, отдохните с дороги, - Сергеичев поднялся со стула, вытащил из-под стола второй и усадил товарищей чуть ли не насильно, а сам подхватил улов и потащил на берег.
- Лёня, принимай добавку. Только будь ласков, поставь-ка чайку сначала, а то разговор у нас с гостями всухомятку что-то не идёт совсем...
- Иван, посчитай рыбу, - крикнул старший инспектор напарнику, - прикинем, сколько килограмм они взяли.
- Вот-вот, и правда, посчитать надо рыбьи головы, чтоб нам потом сподручней было добычу делить, - Виктор усмехнулся, опорожнил один мешок в другой, пустой бросил на гальку и вывалил на него товарищеский улов. - Давай, парень, работай, - обернулся он к молодому егерю и неожиданно подмигнул ему.
Тот хмыкнул удивлённо, пожал плечами, присел на корточки и взялся пересчитывать рыбёшек. Лёня оставил его за этим занятием, наломал сухих веток и подбросил их в кострище на малиновые, подёрнутые пеплом уголья. Сверху, поправив булыжники в импровизированном очаге, пристроил налитый до краёв котелок. Огонь взялся сразу от старого жара, берёзовые дровишки вспыхнули ярко, весело и почти беззвучно, плюнув вверх пару раз колечками берестяной копоти.
Сергеичев вернулся к столу, где строгий чиновник дописал как раз протокол на него и взялся заполнять следующий. Но молча, он, видно, своё дело справлять не умел, поэтому встретил Виктора новым наскоком:
- Раз ехать отказываетесь, сниму номера, заберёте потом на обратном пути у нас в конторе, когда штраф заплатите.
- Ещё чего не хватало, - усмехнулся Виктор, - ты кто - ГАИ, чтоб у меня номера снимать? Права не имеешь.
Инспектор снова подхватился со стула от такой наглости:
- Ты чего такой борзый, а? Крутой, что ли?!
Правая рука его невольно потянулась к кобуре, но он сумел сдержать свой порыв. Однако Виктор успел заметить это его движение, сощурил глаза недобро, ждал продолжения, стоя в двух шагах напротив. Не дождался. Егерь взял себя в руки и протянул Сергеичеву протокол:
- Ознакомьтесь и подпишите, - сказал официально.
Виктор неспешно водрузил на нос очки и внимательно прочитал документ. Затем сел к столу, вынул из нагрудного кармана энцефалитки собственную шариковую ручку и начал писать что-то в графе "объяснения нарушителя". Писал долго, минут десять. Поставил подпись, перечитал написанное и пододвинул бумагу Геннадию, следом - Николаю, со словами:
- Распишитесь-ка вот здесь и здесь.
Друзья слегка удивились, но перечить не стали, черкнули свои подписи в указанных строчках. Сергеичев отдал документ егерю и уступил ему место за столом. Тот усердно принялся заполнять другие бланки, на "манипуляции" нарушителей с первым протоколом не обратил внимания, прибрал его, не читая, в планшетку и брякнул с ухмылочкой:
- Вот и хорошо! Сейчас вес ещё раскинем на каждого для штрафа и конфискуем по акту вашу рыбу...
- И этого я тебе не дам сделать, - сказал Виктор твёрдо. - Рыбу ты, пока везёшь на лошади, загубишь напрочь, проквасишь и выбросишь. А хуже этого ничего придумать нельзя.
- Да ты кто такой?! - опять задело за живое инспектора. - Почему власти перечишь?
- Законник я просто - законы знаю и хочу, чтоб по закону всё было, - отрезал Сергеичев и перешёл в наступление: - Вот ты - государственный человек, при исполнении и при оружии, а карта у тебя есть? Что ты меня всё на арапа берёшь, на горло? Покажи на карте, что мы в заповеднике, - слова тогда не скажу. Мы в этих местах уже сорок лет работаем и столько же рыбачим, и знаем чётко, что заповедная зона на пять километров по берегу вокруг озера установлена. А мы находимся сейчас в десяти километрах ниже по течению и, поэтому, нарушить ничего не могли. Так что, - есть у тебя карта? Покажи.
Инспектор от такой тирады аж опешил. Сидел сиднем, моргал глазами, а крыть-то ему в ответ нечем было. Да Виктор это и наперёд знал. И, чтобы закрепить позиции, он вынул из бумажника, развернул и припечатал пудовой ладонью на столе перед "полевым" чиновником ксерокопию полукилометрововой карты с титулом "Генеральный штаб СССР" и неброским штампом в правом углу "Секретно".
- Гляди-ка - вот озеро, вот речка, вот ручей, а вот здесь мы стоим. Видишь, нет? Сколько километров от озера, можешь посчитать?
Котелок над костром забренчал крышкой, плеснул в огонь кипятка - угли зашипели, пыхнули белыми клубами пара, но никто даже не шевельнулся. Лёня замер с ножом над распоротым хариусом. Егерь беззвучно глазел на карту. Больше всего его заворожили исторические надписи на документе, хотя в нынешние времена они уже ничего не значили. "Дело", почти оформленное, рассыпалось на глазах.
- Ну что, чайку попьём или дальше собачиться будем? - Сергеичев внимательно смотрел на "власть".
- Сто семьдесят шесть штук, - встрял в разговор напарник егеря, подойдя к столу.
Начальник его всё так же молча поднялся, собрал бумаги в планшетку и, не прощаясь, направился к лошадям. Младший по званию, огорчённо пожал плечами, взглянув на котелок, и пошёл следом. Егеря отвязали поводья, вскочили в сёдла и ускакали вдоль берега прочь.
- А что ты в протоколе-то написал? - задумчиво спросил Лёня, снимая с огня расплевавшийся котелок и провожая глазами удаляющиеся силуэты всадников.
- Что пьяный он был при исполнении, и зафиксировал, как положено, двумя свидетелями. Надеюсь, почитает, прежде чем высокому начальству отдавать, - Сергеичев махнул рукой, - и в другой раз поостережётся нахрапом на людей наезжать.
Виктор достал из ножен свой охотничий нож, попробовал пальцем лезвие и спустился на галечник, закончить разделку рыбы, бросив через плечо Геннадию с Николаем:
- Вы, мужички, чайку хлебните пока, да потом за засолку принимайтесь. У тебя-ж, Лексеич, свой способ - с чесночком, да с перцем душистым. Я так не умею. А мы с Лёней, выпотрошим остатки и прогуляемся немного по окрестным вершинкам. Традиция у нас такая...
Управившись с разделкой улова, пока без Володиной доли, он до сих пор не вернулся с реки, друзья обмыли ножи в воде и поправили их заточку на обкатанном валуне.
- Ну что, готов? - Виктор хлопнул Лёню ладонью по плечу, подхватив одной рукой наполовину заполненный бочонок с рыбой.
- Всегда готов! - откликнулся, улыбаясь, пятидесятилетний "пионер".
Он хотел было резко подхватиться с места, дурашливо вытянуться в струнку, как в детстве, да не получилось - поясница заскрипела от долгого сидения, притормозив порывистое движение.
- Что, батенька, забыл, что тебе уже не двадцать лет? - хохотнул Сергеичев. - Пошли-пошли, разомнёмся на горной тропке, а на макушке и отдохнём.
Они оставили товарищей солить рыбу, а сами накинули куртки и отправились в путь к ближней горке.
Прошли речную долину наискосок, перебрались через овраг высохшего ручья и начали взбираться по каменистому крутому склону. Мелкий щебень хрустел под ботинками, жёсткие ржавые ветки карагача и шиповника цеплялись за штанины. Отвесные скальные выходы местами заставляли друзей давать кругаля, чтобы обогнуть внезапную преграду, или карабкаться вверх, помогая себе руками. Дыханье у Лёни с непривычки, при такой неровной, с усилиями ходьбе, сбивалось с ритма быстро. Лёгкие тянули воздух жадно, взахлёб, сердце колотилось о рёбра, качая кровь к вискам тугими толчками, до ломоты в глазах. Он тогда останавливался, облизывал сухие губы, глотал ветер открытым ртом, восстанавливая дыхалку. А Сергеичев пёр вверх, как ни в чём не бывало, без остановки, словно лось, шагая размеренно и ходко в одном темпе, будто поднимался по обычной городской лестнице. Лишь пот смахнёт разок-другой с загорелого лба и чешет дальше...
На вершину он поднялся первым, присел на плоский замшелый камень, посмотрел вниз на отставшего напарника. Тот одолел пока две трети склона, но уже втянулся в правильный ритм подъёма и оставшуюся часть пути прошёл без остановок, минут за пятнадцать. Сел рядом с товарищем, успокоил дыхание и огляделся.
На самом деле горка была невысока, от силы с тысячу восемьсот метров, но макушка её всё же возвышалась над соседками, и потому видно было вокруг далеко и свободно. На востоке нестерпимо блистал в глаза под ярким солнцем Курчумский хребет, укрытый белоснежным малахаем. Петлистое русло реки резало нагорье надвое, спрямлялось на тягуне, пенилось на перекатах у скал, глубоко проточив каменное тело за миллионы канувших лет со дня сотворения Алтайских гор. Воздух и вода просвечивали в закатном свете насквозь, видно было до самого дна и невооруженным взглядом и в бинокль.
Сама вечность лежала под ногами и вокруг двоих людей. Дышала порывами ветра в лица, смотрела пристально солнечным глазом в самые души, прислушивалась окружающей тишиной к их мыслям и словам...
- Ну что ж, давай за встречу, товарищ мой северный, - нарушил молчание Виктор.
Он вынул из карманов куртки початую бутылку коньяка, пару стопок и завёрнутую в газету немудрёную закуску - картофелину, сало и огурец. Лёня разгладил на камне мятый газетный лист, покромсал на нём еду ножом и поднял налитую до краёв хрустальную стопку. Друзья осторожно чокнулись и выпили, утёрли губы. Остаток коньяка Виктор вылил на сухую, каменистую землю.
Потом снова сидели молча, смотрели долгими взглядами вниз на речку, впитывая всеми чувствами окружающий мир. Им было радостно только от того, что судьба в очередной раз свела вместе, снова дала возможность общения с природой и друг с другом и надежду на новые встречи в будущем.
- Батька-то твой - молодец, - сказал Сергеичев, мотнув подбородком вниз, - шагает по речке целый день без устали. Нам бы такое здоровье в семь с половиной десятков, да после Хамар-Дабана и сотни других хребтов... И главное ведь что, - и худой, и хвастун, каких свет не видывал, а доведись в переделку попасть, лучше него напарника нету. Всё выдержит, не подведёт, слабины не даст... Военное поколение самое крепкое...
Виктор помолчал. Лёня не мешал ему, слушал внимательно захотевшего немного выговориться товарища. Тот вспомнил недавний визит незваных гостей и продолжил, вроде бы невпопад, но друг и без пояснений понял:
- Ты ж понимаешь, Лёня, я б скрутил его в один момент вместе с его пистолетиком. Только неправильно это было бы, совсем неправильно, - он же какой ни есть паршивый человечишка, а всё ж при исполнении, на службе государственной. А потому, поправить можно, чтоб не зарывался, но унижать никак нельзя. К тому же и на срок нарваться недолго, а это уж совсем ни к чему. Так - нет? А что за служба у них, представь, сутками в седле мотаться по горам, по долам, да настоящих браконьеров ловить - не сладкий хлебушек-то...
Виктор покачал головой, как бы сомневаясь и убеждая самого себя.
- Вообще, в жизни возникают иногда такие моменты, что вроде надо действовать по зову души, по справедливости. Но рассудок, мгновенно просчитав последствия, останавливает этот порыв. И чаще всего, наверное, правильно останавливает. Я не говорю, конечно, о случаях, когда других вариантов просто нет, - спасти чью-то жизнь, например. Но все, гибнущие именно сейчас, в этот самый момент, жизни спасти нельзя. Я вот давно бы сорвался и поехал помочь нашим русским мужикам... но слишком много моих родных людей зависят от меня здесь, и их я бросить на произвол судьбы не могу, не имею права... Ты-то как думаешь, Лёня?
- Согласен я с тобой, на все сто, - кивнул товарищ, тоскливо глядя в догорающий закат. - Сердце кровью обливается, когда читаешь новости или смотришь видеоролики в Интернете. Но я тоже отвечаю за свою семью и родных. Да и к тому же, толку от меня там не будет на самом деле никакого...
Солнце скатилось по небосклону на запад, готовясь нырнуть за бугристый перевал на ночёвку. С севера потянуло вдруг стылой морозной струёй, окатило лица холодом, предвещая что-то недоброе на завтра или на ближайшие дни.
- Напоминает, однако, о себе природа, - прищурился Сергеичев в сторону потяга, вобрал глубоко воздух ноздрями, повёл плечами. - Пойдём, что ли?
- Пошли, - откликнулся Лёня и процитировал громко напоследок любимого писателя-геолога: - "А мне-то, мне бы: в пузо ухи из чира, в руки карабин с оптикой, на ноги бы торбаза, на голову шапку. И на всё наплевать бы..." Да не могу позволить себе... - закончил он отрывок своими словами.
И так слишком много слов было сказано за день, - лимит исчерпан.
Они спустились с горы быстрее, чем при подъёме, хотя осыпающиеся под ногами камни заставляли ступать осторожно и без спешки. Солнце тут же скрылось за их спинами за оставленной вершиной. Сумерки пришли на смену яркому дню, по заведенному веками мировому распорядку.
4
А ночью ударил мороз и под утро лёг снег.
Лёня проснулся рано, ещё шести не было. Открыл глаза и подумал, что уже рассвело - слишком был светлым брезент палатки над головой, и за распахнутым пологом тоже было светло. Воздух звенел от морозной тиши, подчёркнутой ровным шумом быстрой воды, и вышибал парок изо рта.
Осторожно, чтоб не разбудить отца, Лёня выпростался из спальника. Достал из-под изголовья куртку со штанами и задубевшие ботинки, натянул на себя походную "сбрую" и выбрался на четвереньках наружу, угодив голыми руками в пушистую снежную пелену. Огромная Луна струила на землю белый холодный свет, чёрное небо усыпали звёзды и лишь на востоке, над дальними вершинами, чернота истаивала на глазах под натиском рвущейся из-за горизонта зари.
Поёживаясь, Лёня протоптал по снегу дорожку к реке мимо чёрного кострища, спустился на галечную отмель. Вода исходила туманом, отяжелела и словно сжалась от мороза, обнажив под нависшим обрывчиком хрустальные гроздья льдинок, которыми обросли за ночь поникшие пряди травы. Разбив носком ботинка хрупкий заберег, он умылся несколько раз полной пригоршней, пока не заломило пальцы. Лицо сразу вспыхнуло, кожу на щеках радостно закололо от прилива крови, и остатки сна вмиг улетучились из проясневшего сознания.
Пока умывался, рассвет грянул в долину в полную силу, заставив вспыхнуть припорошенные снегом кусты и травы мириадами солнечных искр. Речная долина заблистала самоцветным огнём от края до края, но теплее от этого не стало. Отряхнув замерзающие капли с лица и кистей рук, Лёня вернулся к потухшему костру и набросал сверху на остывший пепел сухих ломких веточек. Через несколько минут от углей потянуло дымком, и ещё через мгновение вслед за дымом выбрался наверх язычок пламени и запрыгал по хворостинкам, распаляясь от собственной беготни всё больше и ярче. Тут уж в ход пошли оставшиеся с вечера круглые полешки, и затем над ними, на обгоревших валунах, примостился котелок полный студёной воды.
За обычными поварскими хлопотами Лёня и не заметил, как из дальней палатки на свет божий вывалился Сергеичев, а следом за ним в яркое зимнее утро выбрались Николай и Володя. Покряхтывая и поёживаясь, мужики подтянулись к тёплой "кухне" на дымок костра, разгоревшегося уже в полную силу.
- Ты что, нас чаем решил накормить?! - притворно забухтел Виктор, скептически поглядывая на закипающий котелок. - А где же плов из барашка?
- У нас всё по расписанию, геологическая диета номер пять: утром чай, в обед чаёк, вечером - чаище! - в тон ему откликнулся Лёня. - А барашек на зимовке пасётся. Сходи к чабанам, принеси. Разомнёшься заодно.
- Да уж, ближний свет, - почесал затылок Сергеичев и состроил глупую физиономию. - Может, Вова сбегает... - задумчиво протянул он, - а я пока дровишек заготовлю.
Виктор, посвистывая, вытянул из куста рядом с костром ножовку и направился к сухой, в полтора обхвата берёзе, склонившейся неподалёку над берегом.
Володя молча взглядывал на переговаривающихся друзей, не понимая спросонья, всерьёз они рассуждают или придуриваются.
- Ага, нашли молодого - скажи, Володя, - разрядил повисшее в воздухе сомнение товарища Николай. - Ты их меньше слушай, видишь - они уже давно спелись, эти шутники.
Виктор с Лёней расхохотались, переглянувшись, и как ни в чём не бывало продолжили каждый своё дело. Один начал чистить намытую в чашке картошку, уже схватившуюся ледком, а другой взялся рьяно пилить звонкое сухое дерево.
Поначалу ножовка легко грызла древесину под ритмичным напором Виктора, но когда она прошла с четверть ствола, любителю-дровосеку пришлось обходить дерево вкруговую. Понаблюдав за его размеренной работой и парком, вившимся над плечами, Володя не вытерпел и подошёл ближе. А при очередной остановке товарища, отдышаться немного, засучил рукава и перехватил у него пилу. Следом к ним присоединились и Николай с Лёней, "для сугрева". Под их шумную возню проснулся и выбрался из палатки и Геннадий.
Пока всей бригадой упражнялись с непокорной берёзой, завалив её, наконец, и картошка на костре поспела, и снег почти весь растаял под лучами солнышка, дарившего земле и камням последнее осеннее тепло. Но воздух оставался холодным и мелкие сугробчики затаились в теневых низинках, скальных расщелинах, да под густыми кустарниками.
К полудню ни с того, ни с сего полил дождь, не взирая на морозный воздух. Где-то вверху пролетел, видно, тёплый ветер Ак-Кума, обернулся над речкой густыми облаками и пролился в долину на головы рыбаков. Они как раз разбрелись на промысел, однако рыбалка не задалась, от слова "совсем". То ли рыба замёрзла в стылой воде и растеряла весь аппетит, то ли снасти и наживка получались "не вкусными" в мокрых, стынущих на морозе пальцах, а только ни единый заброс удочки или спиннинга у каждого из пятерых промысловиков не вызвал ни одной ответной поклёвки. Даже сама река замолчала на перекатах и несла в "белом" шуме дождя отяжелевшие свинцовые валы меж берегов медленно и беззвучно, словно в ожидании ещё большей неотвратимой стужи.
Что подтвердил к вечеру и новый снеговой заряд, белой стеной накативший из-за гор с противоположного берега на маленький полевой лагерь. Снег сыпал густо, огромными хлопьями и мигом укрыл насквозь вымокшее пространство, выбелив сумерки.
Ужинали молча, рассевшись вокруг костра и нахохлившись под капюшонами мокрых брезентовых плащей, которые от неподвижности едоков задубели и покрылись ледком. Даже водка не развязала языков поначалу. Каждый думал о своём, и все вместе о том, что завтра, судя по всему, придётся сниматься в обратный путь
Разрядили молчание полевые мыши, неожиданно пожаловавшие к рыбацкому "достархану", как раз когда Лёня разливал по кружкам крепкий парящий чай. Пара незваных гостей пробралась на стол незаметно, под покровом темноты и пушистого снега.
- Гляди-гляди, - замерев на месте, громким шёпотом позвал друзей кашевар, - мышки наш хлеб лопают!
Его голос спугнул "диверсантов", приложивших зубы к горбушке, брошенной между чашками на усыпанной снегом столешнице. Они моментально сиганули вниз и исчезли с глаз. Товарищи недоверчиво подтянулись к столу и, ничего не увидев, подняли на смех своего компаньона.
- Что, батенька, тебе уже спьяну всякие зверушки мерещатся? - покачал головой Сергеичев. - Белочка ещё в гости не приходила?
- "Пить надо меньше. Надо меньше пить!" - подхватил тему и Володя, вспомнив новогоднюю приговорку из фильма.
Отец с Николаем просто смеялись, поддерживая дружеский "наезд" на Лёню.
- Ладно-ладно, - тот отмахнулся от насмешек. - Помолчите немного.
Он отломил кусочек хлеба, наклонился и поводил приманкой вдоль края стола. И, словно повинуясь неодолимому призыву, прямо из сугроба прыгнула на стол сначала одна крохотная мышка, а за ней и другая. Они тут же испугались собственной храбрости и снова свалились вниз, но уже через минуту повторили свой трюк "на бис" к немалому удивлению посрамлённых насмешников.
Не обнаружив угрозы, серые гости быстренько освоились на обеденной территории и принялись разгуливать среди посуды и остатков еды, пробуя на вкус всё подряд. Хозяева не стали им мешать и, разобрав остывающие кружки, вернулись к костру.
- А мне по этому случаю одна сказка чукотская вспомнилась, - снова привлёк Лёня к себе товарищеское внимание. - Хотите?
- Конечно, рассказывай! - тут же откликнулся Виктор.
Любил он и сам историю к слову ввернуть и других послушать - страсть. Геннадий засмолил очередную сигарету, выпростав из костра малиновую головёшку, а Николай с Володей устроились поудобней на раскладных стульчиках. Лёня присел на корточки у костра, ладонями огонь оглаживал осторожно и мягко, грея руки. Лицо его в неровных бликах пламени округлилось вдруг, оплыло к углам рта тенями, веки сузились, растянулись и сквозь них заблестели во тьме жёлтыми искрами глаза - ни дать, ни взять старый чукча-оленевод. И повёл рассказ неспешно, тихим голосом:
"- Давно было.
Кутх тогда уже мало летал. Больше пешком или на нартах с оленями ходил, человеком. А кухлянку ворона дома оставлял, в яранге.
Мити, жена его, ленивая была. Ничего сама делать не хотела.
Кутх придёт из тундры, мяса разного привезёт, рыбы, ягод, а она его юколой накормит и всё. Даже чай сварить не может. Спит целый день. И ночь тоже. В полярное лето никакой разницы нет, когда спать, всё равно светло.
Надоело Кутху одну вяленую рыбу кушать. Однажды решил он проучить жену. Пришёл с охоты, разбудил Мити, отдал ей добычу и улёгся в яранге.
- Не буду есть, - говорит. - Устал я. Совсем старый стал. Умру скоро.
- Что ты, что ты! - испугалась Мити. - Не умирай, Куккэ! Без тебя как жить буду?
- А как раньше жила - спать будешь. Совсем просыпаться перестанешь. Вот и догонишь меня у верхних людей.
Сказал Кутх и закрыл глаза. Мити сидит рядом, плачет, сама не хочет умирать. Тогда Кутх говорит ей:
- Иди, выкопай на сопке яму, неглубокую только. На дно мои нарты поставь и траву постели. Я лягу, кухлянкой укроюсь и умру. А ты потом навари толкуши, котлет наделай с кимчигой и сараной, чагу завари крепко. Приноси всё ко мне и сразу убегай, не оборачиваясь. Каждый день будешь так делать, тогда не уснёшь навсегда.
- Хорошо, - сказала Мити.
Обрадовалась, что умирать не надо. Побежала на сопку, всё сделала, как муж велел, и домой вернулась. Кутх покряхтел для виду, поднялся кое-как, кухлянку взял и ушёл на сопку. А Мити скорей варить начала. Наготовила еды всякой, отнесла мужу и бегом обратно.
Кутх выбрался из-под кухлянки голодный сильно, уселся кушать скорей. Много съел, наелся уже, однако немножко котлет осталось, две с половиной штуки. Позвал тогда Кутх мышей:
- Эй, внучатки, приходите в гости!
Мыши услыхали его, запищали радостно. Бегут, хвостики свечкой - лапки потирают. Прибежали, наелись котлет, и давай у Кутха на животе скакать. Прыгают, кувыркаются, а ему щекотно до смеха. Хохотал он, хохотал, чуть не лопнул. Потом уснул крепко, укрывшись кухлянкой. И мыши с ним пригрелись, тоже спят.
Так они жили долго, может, всё лето. Мити совсем сон забыла, - каждый день, поди-ка, сколько варить надо да ещё в тундру ходить за мясом и кореньями. А Кутх растолстел, что и в яме ему тесновато стало. Чуть мышей не придавил во сне. Все бока отлежал, да и ходить разучился. Надел он тогда свою кухлянку воронову и полетел домой.
Прилетел, сел на кочку, кухлянку скинул. Позвал Мити. А она не узнала его, убежала к сыну Эмэмкуту. Тот выскочил из яранги, схватил хорей и давай Кутха по берегу реки гонять, дубасить. Хорошо ему бока намял. Кутх к вечеру, пока с сыном бегали, и похудел от такой встречи. Тут его все и узнали.
- Как же ты ожил?! - обрадовалась Мити.
А Эмэмкут ничего не сказал. Стоял только, рот открыв. И жена его рядом глазами лупает, как сова.
- Верхние люди увидели, какая ты работящая стала, и отпустили меня, - ответил Кутх, почёсывая рёбра. - Только зря, видно.
Но недолго он обижался, забыл скоро. Потому что Мити вкусно теперь варить научилась и совсем лениться перестала. Зажили они тогда снова - сыто да весело.
Мыши только к ним поближе перебрались, в самую ярангу. Тоже привыкли вкусно кушать..."
Рассказчик замолчал. А слушатели его, да и сам он, глядя в яркий огонь костра, долго ещё шли в мыслях по бесконечной тундре. В глаза им светило летнее солнце по кругу, над горизонтом, под ногами хрустел мох, жарко было лицам и только веяло иногда в спину ледяным дыханьем близкой зимы...
На самом деле с невидимых в окружающей тьме гор остро потянуло морозом. Ветер скатывался к реке порывами, взмётывал пламя в костре долгими искрами, и они, остывая, превращались высоко в небе в снежинки и падали обратно на белую землю, на скалы, на быструю воду...
- Ты смотри, заворожил сказкой своей, - зябко повёл плечами Сергеичев и поднялся. - Спать, однако, пора.
Вслед за ним разошлись по палаткам и остальные, поскрипывая в темноте рассыпчатым снегом.
|
