Маленький городок Сент-Женевьев-о-Буа расположился недалеко от Парижа, всего около часа езды на машине. Город не мог похвастаться какими-нибудь особенно значимыми достопримечательностями, красивыми зданиями или соборами, да и лесов вокруг тоже уже не было. Возможно, свое название он получил в те далекие времена, когда был окружен рощами и дремучими лесами. Но все это осталось в прошлом.
И все же, Сент-Женевьев-о-Буа был известен, можно сказать, даже знаменит, он приковывал жаждущие взгляды не только парижан, но и многих обитателей близ лежащих городов как Франции, так и многих других государств Европы, Азии и обеих Америк, суля несказанные радости, наслаждения и развлечения. Это объяснялось тем, что в городе располагался широко известный публичный дом, очень изысканный, предназначенный прежде всего для людей богатых, очень богатых, в котором работали только первоклассные девочки не старше тридцати лет, обладавшие как красивой внешностью, так и прекрасной фигурой с обязательно длинными ногами. У них должен был быть также покладистый характер, а также умение развлекать гостей не только соблазнительным телом, но и песнями, танцами и интересными беседами. А так как постителями дома были почти исключительно люди пожилые, замученные напряженной работой, то эта вторая обязанность часто становилась первой.
Причиной появления в городе людей пожилых и очень занятых было то, что в Сент-Женевьев-о-Буа благодаря наличию, как уже было сказано, знаменитого публичного дома, проводились международные симпозиумы, конференции и форумы, и, как справедливо решили их организаторы, это обстоятельство должно привлечь большее количество участников, ведь ничто человеческое, в том числе и секс, финансистам, менаджерам и предпринимателям не будет чуждо.
Мадам Клотильда, хозяйка заведения, которую, впрочем, никто кроме как Мадам не называл, приехала из Эльзаса в Сент-Женевьев-о-Буа, получив в наследство от умершего богатого дядюшки роскошный двухэтажный особняк. По началу она томилась в маленьком провинциальном городке, который скорее можно было бы назвать большой деревней, хотела продать дом и переехать в Париж, но потом практическая жилка одержала верх, она решила остаться и организовать публичный дом, совершенно не надеясь на успех. Но, как ни странно, дела пошли хорошо, чему способствовали необычные организационные способности Мадам и ее огромная воля. Она сделала в доме обстановку почти домашней, совсем не формальной, совершенно не похожей на другие публичные дома, куда приходят посетители только для того, чтобы заняться обычным сексом и набирала девочек, которые соответствовали задуманному ей плану. Желающих работать в борделе не было отбоя, пришлось даже завести лист ожидания, но он разросся до таких размеров, что многие претендентки успевали состариться, так и не достигнув желаемой цели. Мадам Клотильда решила создать заведение, в котором сочетались бы прелести многовековои традиции японских домов гейш с комфортабельностью европейских публичных домов, и, нужно сказать, ей это удалось.
История особой популярности заведения мадам Клотильды у людей богатых и влиятельных была таковой. Как-то раз среди посетителей борделя оказался известный финансист, случайно оказавшийся в Сент-Женевьев-о-Буа. Ему понравилось заведение, он рассказал о нем сослуживцам и друзьям, и так началась слава этого публичного дома. Дело приобрело такой размах, что Мадам решилась купить, правда, почти за бесценок, принадлежавший когда-то новуришу времен Наполеона Ш роскошный трехэтажный особняк в стиле ампир, вход в который охраняли два крылатых коня. В дальнейшем бывший владелец особняка кусал себе локти, сожалея, что продал его так дешево.
Мадам была довольна соим заведением, пока на одной из конференций, а, соответственно, и среди посетителей заведения, не оказался один из русских магнатов, совладелец газовых месторожднеий.
"Мадам", сказал он, "у вас прекрасно, но мне чего-то не хватало. Я даже знаю, чего. Вы недооцениваете того, что Россия развивается гигантским темпами, скоро она догонит и перегонит Америку, не говоря уж о Европе. Когда мы приезжаем сюда, то скучаем по нашему быту, по девочкам со славянскими чертами, менталитом и темпераментом. Француженки и негритянки, как хороши и изобретательны в любви они ни были, могут удивить и удовлетворить каких-нибудь китайцев, африканцев или австралийских аборигенов. Но не нас!" говорил он в порыве взявшегося откуда ни возьмись чувства носталгии и прививаемой с детства уверенности в превосходстве славянизма над уже почти загнившим европейством.
"Да ведь он совершенно прав. Посетитель всегда прав. Я недооценила разнообразия вкусов наших гостей. Необходимо как можно быстрее исправить эту ошибку", думала Мадам, ворочаясь в постели с одного бока на другой в попытке найти выход из этой ситуации.
Утром ей пришла идея, показавшейся единственно правильной, и она разослала гонцов в различные части Восточной Европы.
"Мои требования вы знаете", сказала она им. "Поезжайте и привозите девочек. Не скупитесь на обещания, а там будет видно".
Так в цетре Франции появились русские, украинки, польки, чешки. Белоруссок вскоре пришлось отправить домой - несмотря на прелестную внешность и белокурые волосы они никак не могли понять, что от них требуется. Мадам с грустью отказалась от их услуг и направила к своим товаркам по профессии, которые были не так требовательны.
Однако изобретательный и изощренный характер мадам Клотильды не давал ей возможности остановиться в своем безграничном желании завоевать если не весь мир, то хотя бы всю Францию. (Ее любимым героем был Наполеон Бонопарт, его портрет украшал ее стол, и она в тайне мечтала о том, что родись во время жизни любимого императора, стала бы, без сомнения, его женой).
Среди женщин, одержимых чистолюбивыми идеями феминизма и желанием не только сравняться в правах с мужчинами, но и покорить сильный пол, но не имеющих времени, чтобы обзавестись семьей или, в крайнем случае, подобающим любовником, по мнению Мадам, тоже могут оказаться желающие анонимно развлечься на досуге в публичном доме и удовлетворить свои естественные потребности. Кроме того Мадам не без оснований решила, что среди участников международных сборищ без сомнения окажутся и гомосексуалисты, а с их желаниями тоже нужно считаться. Так в борделе оказались мужчины, как мускулистые и сильные, так женоподобные и нежные. Их поместили во флигеле особняка, специально перестроенного и не менее роскошного и комфортабельного, чем основное здание. Как и в Ноевом ковчеге, в публичном доме уживались представители различных полов и направлений любовных утех.
От посетителей не было отбоя. Участники всевозможных симпозиумов и форумов считали делом чести посетить заведение мадам Клотильды. Им казалось, что приехав домой и сказав, что не были в тамошнем публичном доме, они навсегда потеряют уважение друзей и сослуживцев.
Но не нужно думать, что среди гостей были только люди богатые и известные. Там появлялись иногда и люди среднего достатка из соседних городов. Скучая от обыденности жизни и уже ставших надоедливыми ласк законных жен, они мечтали вкусить от запретного плода. Бедолагам приходилось копить деньги из своих скромных заначек, чтобы, собрав нужную сумму и сославшись дома на срочные дела, поехать в Сант-Женевьев-о-Буа и там уж разгуляться вволю.
Одним из таких посетителей был кюре, отец Огюст.
Огюст родился младшим сыном в бедной рабочей семье, мужская половина которой состояла в Коммунистической партии или ей сочувствовала, а женская была ярыми католичками. Несмотря на протесты отца, Огюста по настоянию матери отдали с детства в монастырь, а затем в духовное училище. Христианское учение, рассказы о жизни святых и духовная музыка так повлияли на впечатлительного мальчика, что он решил посвятить себя служению Церкви и не мыслил другой жизни кроме жизни священника. Ребенком, он с удивлением слышал на каждой проповеди о грехе тела, не понимая отчетливо, что это такое, не представляя себе, что подобный грех может коснуться и его тоже. Возможно, что эти мысли пришли бы ему в более позднем возрасте, но каждая месса непременно начиналась и кончалась утверждениями о необходимости бороться с плотским грехом, а также красочными описаниями греховности женского тела. Но потом, уже юношей, ему стало ясно, что не является исключением, что он такой же, как и другие, те, которые живут по другую сторону ограды, отделяющей училище от всего мира. Огюст завидовал каждому, победившему зов плоти ради высокой цели - Диогену, который, хотя и был язычником незнакомым с учением Иисуса Христа, сидя в бочке, предавался размышлениям только о вечном, а не о женском теле; Симону-Столпнику, посятившему Богу жизнь на столбе вдали от людей; он завидовал даже Марии Магдалине, которая променяла веселую и развратную жизнь проститутки на любовь и служение Иисусу. Он с ужасом ожидал наступления ночи, когда во сне ему являлась одна святая за другой, он раздевал их и вожделенно целовал прелестные груди. Наступало утро, Огюст опять был усердным послушником, молился, изучал богословие и морил себя голодом в надежде, что ночные кошмары, наконец, оставят его. Но это не помогало, во сне святые приходили снова и снова, сменяя друг друга. Он был так запуган карами, которые после смерти обрушаться на него, что даже не решался рассказать об этих сновидениях своему духовному отцу. Директор училища, наблюдая за ним и видя, что послушник тает на глазах, посоветовал лучше питаться и не морить себя учениями.
Выйдя из училища, Огюст был направлен священником в маленький провинциальный городок Бонвиль, недалеко от Парижа. Его несколько удивило, когда директор при прощании сказал ему:
"Сын мой, хочу надеяться, что никакие соблазны не поколеблят вашу веру в учение нашего Господа Бога и удержат от мирской суеты и безнравственности".
"Неужели он знает о моих снах?" с ужасом подумал Огюст.
Ему даже показалось, что директор сказал это с каким-то подтекстом, несколько иронично, даже фривольно. Огюст ничего не понял и промолчал.
По приезде в Бонвиль он волей-неволей окунулся в жизнь французской провинции. Несколько месяцев прошли в хлопотах устройства на новом месте, подготовке к богослужениям и знакомстве с членами прихода. Прихожанам понравился молодой кюре, и на исповеди они начали рассказывать ему такое, от чего у бедного молодого человека шевелились на голове волосы. Однажды он осмелился и расспросил одного из них подробности его интимной жизни, то, что, естественно, не изучалось ни в монастыре, ни в духовном училище. Прихожанин несколько удивился неосведомленности святого отца и превратил исповедь в школу общения с женщинами. Он настолько проникся жалостью к исповеднику, что даже, как бы по секрету, сообщил, что совсем недалеко, в Сент-Женевьев-о-Буа, есть совершенно потрясающий публичный дом, куда он сам изредка ходит в тайне от жены, и посоветовал туда как-нибудь наведаться. А затем сказал, что неплохо было бы взять служанку помоложе, чтобы на практике использовать полученные от него знания. В конце исповеди он не примянул напомнить святому отцу о тайне исповеди.
Огюст подумал о своей служанке и внутренне содрогнулся. Конечно, не нужно было торопиться с выбором, но он был так неприспособлен к всяческой работе, в том числе и домашней, что сразу же согласился взять в служанки одну из прихожанок, старую деву лет около шестидясяти, рано состарившуюся на тяжелой работе, женщину очень верующую и неплохую хозяйку, которая за небольшие деньги вызвалась вести его хозяйство.
"До вас я была служанкой у отца Марка, нашего кюре. Когда он заболел, я не отходила от него ни на минуту, глаза ему закрыла, когда он умер. Святой был человек, царство ему небесное, пусть будет ему земя пухом", рассказывала она ему.
Огюст с грустью подумал, что любая, которая убирала дом и готовила сносную пищу была для него хороша как служанка - он с отвращением вспоминал то, что много лет ел в монастыре и училище. Но в остальном...
То ли монастырская закалка, то ли страх разоблачения не позволили Огюсту последовать мудрому совету прихожанина, и он оставался девственником. Во время богослужений он, сам того не желая, выискивал взглядом одну из прихожанок, мысленно раздевал и овладевал ею.
Однако ни молитвы, ни бесконечный пост, ни усердная подготовка к мессам не давали ему успокоения. Все его мысли были заняты только женщинами, прекрасным соблазнительным женским телом, он представлял себе самые укромные и интимные их части хотя в действительности их никогда и нигде не видел.
"Какой я несчастный человек", думал он, без сна ворочаясь ночами в своей девственной постели. "Почему меня окрестили католиком? Будь я протестантскм или православным священником, я уже не говорю о богослужителях других сект, то мог бы жениться и жить нормальной половой жизнью, иметь жену, заниматься любовью с ней так часто, как мне бы этого хотелось. А теперь приходится страдать от этого воздержания. Как долго я смогу это выдержать, не знает никто, даже сам Господь Бог".
Он долго не мог заснуть, вставал, чтобы попить воды, даже иногда плакал с досады и от жалости к самому себе. На следующий день приходилось рано подниматься к утренней мессе, а он чувствовал себя уставшим и злым на весь мир.
"Я так долго не выдержу. Может быть пойти к врачу и попросить меня кастрировать?" приходило ему иногда в голову. Но он тут же отбрасывал эти мысли. "Как же можно быть священником, если ты кастрат? Что скажут прихожане, когда узнают об этом, ведь в провинции все знают всё друг о друге. Да они перестанут ходить в церковь и будут совершенно правы. Это не выход из положения. Нужно придумать что-то другое".
Огюст понимал, что может быть только священником, никакая другая работа ему не под силу. Заниматься ремеслинничеством или пойти работать на фабрику, он не мог, потому что не был способен заниматься ручным трудом. Можно было бы пойти в школу и учить детей религии. Но для этого нужно получить соответствующее образование, хотя знаний у него достаточно, таковы правила. А на что жить во время учебы, которая длится несколько лет, у него ведь нет никаких сбережений - время, когда церкви были переполнены и пожертвования лились рекой, уже давно прошло. И чем дольше он обдумыва свое положение, тем безвыходней оно ему представлялось.
Вдруг пришла мысль, показавшаяся ему совсем неплохой, поехать в соседний приход и познакомиться с тамошним кюре, отцом Батистом. Как он слыхал от прихожан, тот живет в этом районе уже много лет, пользуется уважением, конечно, знает ситуацию и может дать дельный совет, как жить дальше. К тому же становилось просто неприлично так долго жить отшельником и не познакомиться с другими священниками. Его могли счесть не только гордецом, но даже человеком невоспитанным.
Огюст написал письмо отцу Батисту, в котором сожалел о том, что такое длительное время не нашел возможности познакомиться с уважаемым человеком и попросил о встрече. Вскоре пришел ответ, в котором отец Батист приглашал Огюста к себе - он живет здесь давно, имеет собственный дом рядом с церковью, быт у него уже налажен, они смогут посидеть в саду за бутылочкой хорошего вина, вкусно поесть и поговорить о трудной жизни провинциального священника в такие неспокойные времена, когда люди потеряли всякий интерес к религии и думают только о вещах низменных.
Огюст долго обдумывал, в каком костюме поехать на визит. Можно было бы явиться в скромном обыденном костюме, у него такой был, правда не совсем новый, но потом решил, что для первого раза это мало подходит. И решил пойти в той одежде священника, в которой проводил торжественные богослужения.
Он поехал в соседний город на автобусе, не рассчитал время и приехал на час раньше положенного. Он застал отца Батиста в столярной мастерской, где тот что-то вытачивал. На нем был рабочий халат поверх рабочей рубахи и штанов. Он осмотрел с головы до ног Огюста.
"Я человек простой. Могли бы так не выряжаться, вы ведь не на прием к Папе Римскому собрались, а пришли к обычному провинциальному священнику. То не подавали о себе вести почти целый год, а теперь появляетесь на час раньше Я совершенно не ожидал, что вы приедете так рано. Приехали бы во-время, я бы успел одеть что-нибудь подобающее", сказал Батист с милой улыбкой .
Огюст так растерялся, что не мог вымолвить ни слова, только смотрел на хозяина виноватым взглядом.
"Не смущайтесь, у меня никто не стесняется. Все ведут себя как дома. И вам советую чувствовать себя также. Подождите меня в саду, я сейчас прийду, только переоденусь".
Появился он через несколько минут в обычном костюме, хоть и не новом, но чистом и выглаженной голубой рубашке.
"Теперь я выгляжу вполне прилично", сказал он удовлетворенно. "Располагайтесь поудобнее, выпьем для начала вина, а потом и поедим".
Теперь Огюст мог лучше рассмотреть собеседника. Отец Батист был невысокого роста, крепко скроенный, среднего возраста, где-то между сорока и пятьюдестью, с проседью в коротко подстриженных волосах, добродушным выражением лица и умными, добрыми и выразительными светлыми глазами. Огюст сразу почувствовал к нему расположение.
"Такому человеку можно рассказать все, что тебя волнует, и он поможет, во всяком случае, попытается сделать, что может", подумал Огюст с радостью. "Если бы он согласился стать моим духовным отцом. Лучшего человека мне не найти".
Они выпили вина, которое оказалось очень хорошим, такого прекрасного вина, как показалось Огюсту, он никогда раньше не пил. Даже у прихожан, которые приглашали его к себе, подавали какую-то невкусную бурду.
"Нравится?" спросил Батист довольно. Было видно, он был рад, что порадовал гостя. "Его приносит мой прихожанин в обмен на отпущение грехов. Он торговец вином и получает различный товар из всех районов. То, что он продает, может быть, не лучшего качества, но меня он снабжает всегда самым лучшим. Конечно, для уважаемого гостя я выбрал бургундское. Я уж не говорю о его вкусе и запахе. Но какой цвет, это ведь настоящая кровь божья! Ну ладно, хватит о вине. Расскажите, как вы живете на новом месте. Наверное, много трудностей. Я вспоминаю свои первые годы здесь, и пока жизнь стала более ни менее сносной, прошла, как мне показалось, целая вечность. Если понадобится мой совет, всегда буду рад вам помочь".
Огюсту рассказывать было особенно нечего, и все повествование заняло несколько минут.
"Да уж, живете вы невесело. Но не огорчайтесь, все образуется", сказал Батист. "Вы, очевидно, нуждаетесь в духовнике. Как бы ни была чиста и безгрешна ваша жизнь, кое-что все равно неожиданно появляется, а покаяться некому. Если не возражаете, я буду вашим духовным отцом. Вас же я прошу быть моим наставником. Мой, отец Жак, недавно умер, и я чувствую себя одиноко без возможности получить не только мудрый совет, но и отпущение грехов, что в моем положении не менее важно. Несмотря на разницу в возрасте, я уверен, что сделал правильный выбор. У вас умные глаза, вы недавно окончили училище и еще не успели забыть то, чему вас там учили. Надеюсь, вы меня понимаете".
Огюст посмотрел на него с благодарностью.
"Это большая честь для меня, и я принимаю ваше предложение с радостью".
"Ну и прекрасно. А вот и еда".
Дверь дома отворилась и показалась служанка кюре с подносом, уставленном различной едой.
"Как видите, это не только еда, но и Софи тоже. Она больше, чем служанка, она мой добрый гений. Без нее жизнь здесь была бы несносной".
Батист и Софи посмотрели друг на друга. По тому, как они переглянулись, Огюст понял, что их отношения несколько отличаются от отношений священника и его служанки. Огюст окинул взглядом Софи и отметил, что она привлекательна, еще достаточно молода, крепкая, с округлыми формами.
"Счастливый человек. Иметь такую служанку!" подумал Огюст. "Не то, что моя старая уродина".
Софи поставила еду и направилась в дом. Огюст про себя отметил, что взгляд Батиста был устремлен на определенные выпуклые части ее тела.
Некоторое время Огюст и Батист молчали.
"Да ешьте, все должно быть очень вкусно. Софи прекрасная хозяйка, не говоря уже о том, что у нее масса других положительных качеств. Если бы не она... А у вас, как я понял, служанка не только старая, но еще и уродливая. Почему бы вам не найти другую, помоложе?" Огюст долго молчал, не зня, что ответить.
"Бонвиль - маленький город, там все обо всех все знают, а мне бы хотелось сначала завоевать доверие. Кто знает, как долго я здесь еще останусь".
"Долго", сказал отец Батист твердо. "Сюда попасть легко, но отсюда трудно вырваться. Но не расстраивайтесь, провинциальная жизнь имеет свои преимущества. Но возвратимся к вашей жизни. Если так уж трудно найти приличную служанку, почему бы вам не наведаться в Сент-Женевьев-о-Буа? Не будь Софи, я бы ездил туда с удовольствием. Там публичый дом, правда, очень дорогой. Но чего не сделаешь ради удовлетворения наших потребностей, мы ведь вполне нормальные мужчины хотя и католические священники".
"Опять этот Сент-Женевьев-о-Буа. Теперь о нем говорит уже и отец Батист", подумал Огюст.
Расстались они друзями в полной уверенности, что могут стать друзьями. Всю дорогу домой Огюст вспоминал свой визит.
"Какой прекрасный и умный человек. Он все понимает", думал он. "Жаль, что я из-за своей гордыни не познакомился с ним раньше. А ведь гордыня - один из смертных грехов. Поделом мне, ведь он мог дать мне уже давно мудрый совет, и я не мучился бы от половой неудовлетворенности. Ну хорошо, я готов поменять мою старую служанку на молодую, но как это сделать? Не могу же я поместить в газете объявление о том, что ищу служанку, молодую и желающую разделить со мной ложе. Это ведь совершенно невозможно и подозрительно. „Для чего это нашему кюре вздумалось поменять служанку? Явно, что здесь дело нечисто!“ скажут они. Что же делать? Мне ничего другого не остается, как поехать в Сент-Женевьев-о-Буа в публичный дом, хотя он и дорогой. Придется копить деньги, а я ведь и так живу очень скромно, и так почти во всем себе отказываю. В чем поехать туда, не могу же я появиться в публичном дому в сутане. Значит, нужно купить что-нибудь приличное и, конечно, не в Бонвиле. Это стоит денег, и немалых, а откуда их взять? Кроме того, нужно объяснить, почему я должен вечером ехать в этот город, к тому же еще хорошо одетым. Значит, надо поехать в сутане и где-то переодеться. Но где?"
Он подумал о том, что не знает адреса заведения. Ведь невозможно спросить у первого встречного, как пройти к публичному дому.
От обилия проблем у него разболелась голова, ночью он не мог заснуть и проснулся к утренней мессе разбитым и в плохом настроении.
Прежде всего Огюст решил вечером поехать в заветный город, так сказать, на разведку, посмотреть, кто же посещает публичный дом и во что они одеты.
Каково же было его удивление, когда на вокзале он увидел красочное объявление, написанное крупными буквами: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ К МАДАМ КЛОТИЛЬДЕ. Ниже был указан адрес.
"Слава Всевышнему, одна проблема уже отпала", с радостью подумал Огюст. "Это хорошее предзнаменование, значит Бог не против того, чтобы я посетил это заведение".
Идти до публичного дома оказалось довольно долго, он располагался в красивом особняке в самом центре города. Огюст уже собрался рассмотреть, кто же является посетителями заведения, как они выгдядят, во что одеты, но тут ему стало ясно, что сделать это совсем не просто. Не мог же он стоять в сутане рядом с домом терпимости, пусть даже с задумчивым или отсутствующим видом, подчеркивая всем своим обликом, что он не имеет никакого итереса и отношения к тому, что там внутри происходит. Это выглядело бы, без сомнения, неестественно и смехотворно. Он даже представил себе насмешливые взляды прохожих, которыми бы они его рассматривали. Зная насмешливый характер жителей Франции, он почти твердо знал, что они бы думали.
"Хороша же наша полиция нравственности! Дошли уж до того, что переодевают своих агентов в священников! Конечно это сделано, чтобы не дать другим бедолагам возможности посещать дом развлечений".
"А, вот и кюре. В пароксизме зависти он высматривает посетителей, чтобы потом через тайную полицию узнать их имена и просить Папу Римского всенародно отлучить их от лона нашей любимой церкви. Вот будет потеха, можно себе представить это зрелище!"
Нет, нужно придумать что-то другое. Он осмотрелся. К счастью, на противоположной стороне улицы был небольшой садик, поросший густыми кустами. Огюст посмотрел, следит ли кто-нибудь за ним, и не обнаружив никого подозрительного, залез а самую гущу.
Вход в особняк был виден как на ладони.
Вскоре появился первый посетитель, человек средних лет, он был одет в красивый, явно дорогой костюм, затем второй, тоже хорошо одетый. Третий, почти старик, с тосточкой, был вообще шикарно экипирован. Огюст приуныл, значит, придется раскошелиться на дорогую одежду. Но вслед за ним прошло несколько мужчин весьма скромного вида. А потом еще несколько в будничных костюмах. Но все были при галстуках! Огюст никогда не носил галстуков, да и где и когда? В семинарии или во время мессы? Придется купить галстук и научиться его завязывать. Конечно, можно было бы вырядиться этаким бродячим художником, которму галстук не нужен, но для этого нужно иметь соответствующий раскованный и на все наплевательский вид, а его-то у Огюста не было. Единственное, что его радовало, можно купить недорогой костюм, лишь бы он выглядел хорошо.
Стемнело, и Огюст решил выбраться из своего укрытия. На освещенной улице он не увидел ни одного человека, значит, можно не беспокоится, его никто не видел. И тут он увидел, что к его сутане прилипли листья, маленькие веточки, он выглядел так, как будто его вываляли в грязи. Он попробовал привести себя в порядок, но убедился, что быстро это не сделать. Он посмотрел на часы - нужно спешить, автобус отходил через полчаса. Он так спешил, что пришел на станцию задолго до отправления автобуса. Его внимание привлекла надпись: Туалет. Он вошел - туалет был не очень большим, но чистым, и в нем были две закрывающиеся кабинки.
"Вот и прекрасное место для переодевания. До сих пор все идет, как по маслу".
В автобусе Огюст попытался найти место где-нибудь в заднем ряду, но там все было занято, единственное свободное оказалось в самой средине.
"Святой отец, кто это вас так разукрасил?" услышал он насмешливый голос.
Огюст втянул шею в сутану и ничего не ответил. Больше всего он боялся, что в автобусе окажется кто-нибудь из его прихожан, но страх его был так велик, что он не решался рассмотреть пассажиров. Поездка казалась ему бесконечной. Когда он вышел в Бельвиле, на перроне никого кроме него не было, значит, в автобусе не было никого из местных. Не было никого и на улицах города, и Огюст пробрался к себе домой без приключений. Половину ночи он потратил на очистку своей сутаны, и когда, наконец, добраля до постели, заснул мгновенно. Проснулся он свежим, с ясной головой и в хорошем настроении как после успешно выполненной важной и сложной работы.
Почти целый месяц ему пришлось оказывать себе почти во многом, но делал он это без особого труда, почти с удовольствием, ему это было не в новинку, ведь в училище он тоже морил себя голодом, чтобы притупить сексуальный голод. Теперь же, когда у него была цель, ради которой он готов был вообще ничего не есть, лишь бы купить достойный костюм как первую ступень длинной лестницы, ведущей к долгожданному лишению девственности.
Наконец, как ему показалось, он собрал достаточную сумму. Он позвонил отцу Батисту и уже собрался попросить его выбрать подходящий костюм, но услышал насмещливый голос своего нового друга:
"Куда это вы пропали? Мы должны были бы уже давно встретиться. За это время у меня накопилось огромное количество грехов, от которых хотелось бы освободить мою бессмертную душу. Мне кажется, что и ваша тоже нуждаетесь в том же, не так ли?"
Когда Огюст получил, наконец, возможность изложить свою просьбу, в ответ он услышал, что Батист только насмешливо крякнул.
"Приезжайте, а там увидим".
Сердце у Огюста упало, без посторонней помощи ему с покупкой костюма не справиться. Это очень осложнит его жизнь, если отец Батист откажет в помощи.
"Неужели вы сами не понимаете, что эта идея просто смехотворна", сказал отец Батист почти не поздоровавшись и не давая Огюсту открыть рот. "Да это же курам на смех! Представьте себе сами эту сцену - два кюре приходят в магазин одежды для того, чтобы один из них выбрал другому костюм. Так дело не пойдет. Я дам вам в помощь Софи. Она женщина и куда лучше справится с этой задачей, чем я. А теперь рассказывайте, как вы были в Сент-Женевьев-о-Буа? Все разузнали?"
"Откуда вы все знаете, я ведь не успел ничего рассказать".
"Для этого не нужно быть ни ясновидцем, ни Шерлоком Холмсом. Все и так ясно. Для чего это вам вдруг понадобился приличный костюм? Ну ладно, я вовсе не хочу вас смущать, поезжайте с Софи в другой город, здесь покупать костюм не стоит, это может вызвать подозрения, и она поможет вам. Она все понимает, и вы можете ей во всем доверять также, как это делаю я".
"Месье кюре хочет купить что-нибудь особенное?" спросила участливо продавщица, когда Огюст и Софи пришли в небольшой магазин. "Я всегда считала, что невозможно бесконечно носить одну и ту же рабочую одежду, пусть даже очень изящную. Представьте себе пожарного, который ходит в гости или в ресторан в каске и защитной одежде. Военные тоже не всегда носят свою форму, хотя она, особенно парадная, совсем неплоха. Чем же священники хуже их? Позвольте мне выбрать для вас приличный и недорогой костюм. У нас есть такой. Уверяю, вы будете довольны.".
"А он не мнется?" спросил он.
"Не беспокойтесь, костюм сделан из первоклассного немнущегося материала. Можете носить его хоть каждый день, он все равно будет выглядеть как новый", успокоила его продавщица. "Нашими изделиями все остаются довольны".
Огюст вышел из примерочной кабины и осмотрел себя в зеркале первый раз в жизни. Никогда раньше он не видел себя в полный рост. В зеркале он увидел высокого молодого человека, худощавого, с темными волосами и грустными темносерыми глазами. Лицом своим он остался доволен, целиком он никогда не видел его - в монастыре и училище это было невозможно, брился он перед маленьким зеркальцем. Он еще раз придирчиво посмотрел себя в костюме и остался доволен. Выглядел он в темносером костюме действительно прекрасно, так не стыдно появиться где угодно, не только в Сент-Женевьев-о-Буа. Он был не настолько чистолюбив, чтобы представить себя на приеме в мерии или еще где-нибудь. О визите к президенту Французской Республики он даже не помышлял.
"Теперь подберем вам еще рубашку в тон", сказала продавщица довольно.
"И галстук", промямлил Оливье жалобно. "Только не слишком яркий".
Софи восхищенно посмотрела на Огюста.
"Ах, была бы я помоложе и свободна, не выпустила бы я вас", сказала она с улыбкой.
"Я не умею завязывать галстук, не могу же я бесконечно просить других", пожаловался он ей.
"Не беспокойтесь, я знаю, что делать", успокоила она его. "Нужно один раз правильно завяать, потом когда он не нужен, расслабить и повесить на вешалку. А при надобности одеть, затянуть по шее, и все будет в порядке.".
Батист и Софи заставили Огюста еще раз надеть костюм, рубашку и галстук, пройтись в нем по комнате, несколько раз озабоченно спрашивали, не жмет ли он, чувствует ли себя в Огюст в нем удобно. Все трое были так заняты обсуждением нового костюма, рубашки и галстука, что совсем забыли про исповедь.
Уже по дороге домой он вспомнил, что не отпустил грехи отцу Батисту, и тот тоже даже не вспомнил об исповедании Огюста.
Потянулись дни поста, иначе это время и назвать было нельзя. Каждое утро Огюст осматривал скопленные за день деньги, подсчитывал общую сумму и, понимая, что этого все равно недостаточно для посещения публичного дома, тяжело вздыхал. Никогда время не тянулось так медленно, так уныло. Его даже перестала согревать мысль, что все равно, рано или поздно, у него будет достаточно денег для утоления любовного голода. Даже, когда он копил деньги на костюм, время проходило быстрее. И с каждым днем нарастала неуверенность в собственных силах.
"А вдруг я не справлюсь. Заплачу деньги и не смогу ничего делать. Вот будет позор! Проститутки будут надо мной смеяться и говорить, что не понимают, зачем к ним пришел такой бессильный мужчина. А о деньгах и времени, когда я себе вовсем отказывал, говорить нечего", думал он по ночам.
Наконец, как ему представлялось, он накопил нужную сумму.
"Совершенно непонятно, когда лучше поехать", вдруг пришло ему в голову. "Днем, чтобы успеть к вечерней мессе, но в это время я могу встретиться в автобусе с моими прихожанами, нужно будет объяснять, зачем мне понадобилось в Сент-Женевьев-о-Буа. Поехать вечером - все девочки могут быть уже заняты. Придется ждать. Так можно и не успеть на последний автобус".
К тому же пользоваться проституткой, которая только что занималась любовью с другим, неизвестным мужчиной, показалось ему неприличным. Все равно, что есть после кого-то из непомытой посуды. И Огюст решил поехать в полдень.
Он аккуратно сложил костюм, рубашку и галстук в небольшой саквояж, постарался придать себе независимый деловой вид и пошел на автобусный вокзал. В полупустой автобус он сел один и доехал спокойно без особых приключений, что несколько его успокоило и придало уверенности в благополучном завершении давно задуманного дела.
Приехав в Сент-Женевьев-о-Буа, он направился в туалет, заперся в кабинке и переоделся. Выйдя оттуда, он посмотрел на себя в зеркало и сразу почувствовал себя свободным и независимым. Идя по улице, он ловил на себе женские взгляды.
"Вот уж никогда не думал, что приличный костюм может так изменить человека", подумал он. "Может быть, завести роман с местной обитательницей? Нет, это опасно, она захочет узнать, чем я занимаюсь, да и другим вопросам не будет конца. Все таки лучше ходить безымянным в публичный дом. Там, во всяком случае, до меня ни у кого не будет дела".
Перед входом в желанное заведение он остановился в нерешительности, но потом, набрав для храбрости воздуха, отворил дверь.
В просторном зале сидела женщина средних лет. Она осмотрела его с головы до ног.
"Заходите. Я вижу, вы здесь в первый раз, я имею в виду не у нас, а вообще в таком заведении. Не стесняйтесь. Сюда приходят, чтобы получить удовольствие, а не для того, чтобы робеть", сказала она с заученной, но одновременно и милой улыбкой. "Посмотрите альбом с моими девочками и можете спокойно выбрать ту, которая вам понравится. Уверяю вас, что останетесь довольны и захотите прийти снова. Надеюсь, вы пришли за любовью, а не за тем, чтобы читать мораль. Однажды к нам пришел один, и вместо того, чтобы заниматься сексом, принялся гневно осуждать девочку, которая хотела его обслужить, за то, что у нее такая работа. Правда, он оплатил посещение, у нас все платят сначала, таково правило, но я его все равно выгнала, а когда он появился снова, навсегда отказала от дома. Он оказался кюре. Ну и что, свои проповеди пусть читает в церкви, а не в публичном доме. Это разные учереждения. Надеюсь, вы так не поступите".
"Не беспокойтесь, я знаю, за чем пришел", сказал Огюст решительно.
Он огляделся. Зал был большим, потолок украшен лепкой, на стенах висели картины в золоченных рамах, мягкие кресла с красной обивкой и освещалось оно светом из нескольких ламп с розовыми абажурами. Это придавало помещению вид комнаты для приема гостей, который он видел во время посещения своих богатых прихожан. Некоторый диссонанс вносила лишь стойка, за которой находилась женщина, явно хозяйка этого заведения. Огюст не представлял себе, что в публичном доме может быть так красиво. Он представлял себе, что там должна быть большая комната вроде спальни в церковном училище, уставленной множеством кроватей, на которых пары усердно занимаются любовью.
"Я вижу, вам у меня нравится. Я постаралась избавится от казенщины и придать моему заведению уютный вид. Мне кажется, это мне это удалось. Может хотите пройти в бар и выпить аперитив, вино или коньяк. Это придаст вам уверенности и сделает вашу любовь еще более страстной", любезно предложила женщина.
"Нет, спосибо, я и так чувствую себя уверенно", ответил Огюст.
"Тогда садитесь. Я уверена, что в таких уютных креслах вам нечасто приходилось отдыхать".
Он сел в кресло и собирался уже рассматривать предлагаемых женщин, но в это время из боковой двери вышла одна из них.
Они посмотрели друг на друга. Такие глаза выражали раскаяние и недоумение, как и почему она здесь очутилась, они как буд-то говорили, что девушка здесь случайно, по ошибке, что ее призвание вовсе не в том, чтобы заниматься проституцией, она может быть верной, любящей женой и заботливой матерью. Подобные глаза Огюст уже где-то видел, но где, припомнить никак не мог.
"Я уже выбрал. Я пойду с ней", сказал он.
"Вы берете ее час, на два?" спросила Мадам.
Огюст хотелось сказать, что хотел бы провести с девушкой два часа, он не был уверен в своих силах, ему нужно время, чтобы прийти в себя, часа может и не хватить, но когда услыхал цену, сказал:
"Нет, только на один час." И почему-то добавил: " У меня нет такого количества денег".
С радостью он отметил, что на часовое пребывание денег у него достаточно, даже немного останется.
"Может быть, хотите шампанского в номер?"
"Нет, нет!"
Девушка повела его в свою комнату. Огюст заробел и пошел за ней, не совсем понимая происходящее. Он так растерялся, что даже не рассмотрел комнату. Единственное, на что он сразу обратил внимание, была широкая кровать.
Девушка улыбнулась.
"Раздевайтесь и ничего не бойтесь. Со мной вам будет хорошо", сказала она спокойно. "Мной все остаются довольны.".
"Ты должна мне помочь. Я ведь в первый раз", промямлил Огюст.
"Я это поняла сразу, как только вас увидела. Но не беспокойтесь, я знаю, что делать".
Но помогать ему оказалось не нужно. Он сразу приступил к делу и занимался им успешно, как буд-то это было ему хорошо знакомо. Он чувствовал в себе столько силы, что, как ему показалось, может заниматься любовью еще и еще.
Вдруг зазвучала тихая приятная, но какая-то грустная музыка.
"Час уже прошел", сказала девушка. "Я вижу, вы неутомимы в любовных делах, но что поделаешь, вы оплатили только один час. Нужно вставать".
Огюст начал быстро одеваться, не зная здешних условий, он побоялся, что его могут выгнать голым на улицу.
"Приходите еще, мы будем вам рады", сказала она заученным голосом.
"Приду, но только к тебе".
Уже уходя, он обратил внимание на то, что в комнате перед маленькой иконой девы Марии горела лампадка.
Огюст порылся в карманах, достал деньги, которые у него остались, и протянул их ей.
"Это тебе. Здесь немного, все то, что у меня осталось".
"Спасибо", сказала она. "Но это лишнее, вы же и так их копили не за один день. Я ведь вижу, что вы человек небогатый".
Но деньги взяла.
Огюст шел к вокзалу в необычно приподнятом настроении, такого с ним никогда не было. Он чувствовал легкость как человек, сделавший, наконец, что-то очень важное, то, от чего зависила его жизнь. Ему хотелось громко петь, танцевать, кричать на всю улицу: "Теперь я мужчина! Я - настоящий мужчина!"
На вокзале он опять переоделся в туалете, аккуратно сложив костюм в саквояж, одел сутану, постарался принять подобающий званию кюре и его одеянию смиренный вид и прошел в автобус.
Вечернюю мессу он провел с таким блеском, что был бы награжден аплодисментами, если бы это было принято в церкви.
"Дорогой святой отец, только теперь я поняла, что вы человек необычный. Вы ведь святой! Глядя на вас, я твердо решила, что моего младшего, его ведь зовут тоже Огюст, как вас, обязательно отдам в церковную школу. Пусть будет тоже священником, как вы".
Прийдя домой, Огюст вдруг почувствовал усталость, накопившуюся за этот долгий необычный день, разделся и собрался уже лечь, когда вспомнил, что не прочел вечерней молитвы.
"Так нельзя! Это просто неприлично идти спать, не помолившись на ночь! Ну и что? Хоть я теперь уже не девственник, но все равно остаюсь пастором моей паствы и должен соблюдать принятые ритуалы. Молитва снимет часть моих грехов, а остальное доделает отец Батист. Надо бы не забыть отпустить и ему грехи, а то в прошлый раз я этого не сделал".
Отец Батист встретил Огюста с иронической улыбкой.
"Можете мне ничего не рассказывать, по вашему лицу и так все видно. Даже не знаю, поздравлять вас или ругать. Не могу сказать, что посещением публичного дома вы бросили вызов всему католическому миру и даже самому Папе, доказав, что католические священники могут с тем же успехом заниматься сексом, что и их прихожане, я не говорю уже о проповедниках евангелических и православных. Для молодого здорового мужчины естественно заниматься любовью с женщиной. Значительно хуже желание спать с другим мужчиной, а такое, как известно, тоже встречается среди католических священников, даже высокого ранга, я уж неговорю о нас грешных, священников, так сказать, низшего звена. Однополая любовь всегда считалась грехом в церковных учениях различных направлений, хотя я не стал бы осуждать гомосексуалистов и в своих проповедях никогда не касаюсь этой темы. Что создано природой, не может быть грешным. И все-таки не забывайте, что вы - кюре, и ваша прямая задача - нести вашей пастве учение Иисуса Христа, учите их добру, и чем больше людей вы обратите в истинную веру, тем с большей уверенностью будете после смерти вкушать райское блаженство. В наше время это очень важно, именно сейчас, когда люди ходят в церковь редко, если вообще ходят. Что говорить, на службах появляются в основном люди пожилые, я бы сказал вернее, старые, которые приводят своих внуков или внучек, пока они еще согласны на такое развлечение. А где молодежь или среднее поколение? Для них церковное учение превратилось в свод законов - как себя вести, что можно делать и чего нельзя. А ведь это ложно! Учение Церкви - это не конституция. Люди забыли о мистическом предназначении Учения всесильного Бога. Все верят только в науку. Действительно, с ее успехами нельзя не согласиться. Например, когда мы волнуемся или видим любимого человека, то лицо краснеет, а сердце бешенно стучит в груди. Это происходит от того, что надпочечники, есть такие маленькие комочки над почками, начинают выделять особые вещества, заставляющие нас краснеть, а сердце биться сильнее и чаще. Я не стану спорить с учеными, они знают, что говорят. А люди верят только им, не думая о том, кто научил надпочечники выделять эти вещества, более того, кто создал человека таким, каков он есть. Объяснять это - наша основная задача. Для этого и существуем мы, священники. Паства верит нам, и мы не должны ее разочаровывать. Поэтому, заклинаю вас, кроме меня не говорите никому о вашем падении - никто не поймет вас, не простит, только осудит и проклянет. А мы как духовные отцы друг друга будем отпускать друг другу наши мелкие грехи, вы мне, а я вам. Но только мелкие!"
"Как хорошо, что я нашел такого прекрасного духовника, который меня понимает и прощает", думал Огюст, совершив перед сном вечернюю молитву. "Он прямо не сказал, но прозрачно намекнул, что недаром наш Бог создал два пола - Адама и Еву, а то, что Он потом признал их половую связь грехом и выгнал из рая, думаю, сам в этом в дальнейшем раскаился. Откуда бы взялся род человеческий, прославляющий Всевышнего? Без греха пребывали бы Адам и Ева в раю, а наша Земля осталась бы необитаемой, без увеличевающего с каждым годом количества в Иисуса Христа верующих и его прославляющих. И спасибо Тебе, Господи, что ты создал из адамова ребра женщин, приносящих так много радости нам, мужчинам".
"А, это вы опять!" сказала Мадам, увидев появившегося вновь Огюста. "Очень рада, что вам у нас понравилось".
Огюст скромно потупился и ничего не ответил. Краешком глаза он огляделся.
Как он помнил по своему первому посещению, просторное помещение было освещено несколькими торшерами под розовыми абажурами. Теперь же горело всего несколько свечей, и это придавало гостинной загадочно-мистический вид. Он даже подумал, что, если бы их было тринадцать, если бы женщины не сидели вперемешку с мужчинами и за овальным столом со скучающим видом не играли бы в карты, то он принял бы это сборище за участников Тайной Вечери.
Девочки подняли на него глаза. Было видно, что они были рады каждому гостю, так уж надоело им вынужденное безделье.
"Да не стойте вы с таким нерешительным видом", Мадам усмехнулась подбодряюще. "Вы ведь уже знаете, что почем. Выбирайте любую, они все здесь".
Оливье смотрел на девочек, стараясь найти ту, с которой он был в прошлый раз.
"Неужели я ее не найду? Неужели она уже занята?" подумал он и в этот момент увидел ее. Она сидела в простом черном платьи, единственным украшением было лишь ожерелье из жемчуга на шее.
Девушка смотрела на него вопросительно и с нескрываемым интересом, возможно, даже с надеждой, или это только показалось Огюсту.
"Я пойду с ней", сказал Огюст, указывая на девушку.
"О, месье - человек постоянный. Среди наших клиентов такое встречается не слишком часто, а если и встречается, то заканчивается печально. Я имею в виду, печально для меня, для всех нас, для заведения. Хотите знать почему? Такое постоянство кончается чаще всего свадьбой, и мы лишаемся нашей сотрудницы, в основном, одной из лучших. Так что берегитесь, месье, и подумайте хорошо, прежде, чем сделать окончательный выбор".
"Свой выбор я уже сделал", сказал Огюст.
"Опять только на час и никакого шампанского в номер?" сказала Мадам немного иронично.
Огюст промолчал, ведь не объяснять же ей, что у него нет денег на более длительное занятие любовью, а уж о шампанском и говорить нечего.
Они пришли опять в ее комнату. Огюст притянул ее к себе, но девушка отстранилась.
"Вы не хотите сначала раздеться?" спросила она с некоторой иронией в голосе и начала сама раздеваться.
На Огюста пахнуло ее запахом, особым запахом теплого женского тела. По ночам он старался вспомнить, чем пахла она, и не мог вспомнить.
"Как же я забыл этот запах, ведь в мире нет ничего более приятного", подумал Огюст, прежде чем погрузиться в плотское забвение. Больше он не помнил ничего.
Совершенно неожиданно для него зазвучала тихая грустная музыка. Огюст с грустью разжал обьятия, вылез из постели и собрался уже начать одеваться.
Она накинула халатик и ушла, но через несколько минут возвратилась, улыбаясь.
"У нас есть еще полчаса".
"Но ведь я сказал тебе, у меня нет больше денег", со смущением промолвил Огюст.
"Ни о чем не беспокойтесь, я все уладила".
Еще через полчаса Огюст с сожалением понял, что теперь-то настало время одеваться.
"Накоплю денег и обязательно снова прийду к тебе", сказал он решительно.
"Мы можем еще посидеть в баре и что-нибудь выпить. Конечно, не шампанского, а просто красного вина. Не уходите".
"У меня нет денег", сказал Огюст с сожалением и даже стыдливо. Он хотел еще раз объяснить ей, что для того, чтобы прийти в это заведение и побыть с ней всего час, ему пришлось копить деньги почти целый месяц, отказывая себе во многом.
"Опять вы за свое. Деньги есть у меня. Мне просто не хочется, чтобы вы так скоро ушли. Я хочу еще побыть с вами".
Такого он не ожидал. От своих прихожан он много раз слышал, - об этом, к сожалению, в церковном училище не говорилось ни слова - что в делах любви главой является мужчина, и за ним, только за ним, а никак не за женщиной, остается право выбора и последнее слово. А тут оказалось, что верховодит она, а не он. Огюст уже собрался сказать, что в следующий раз он скопит побольше денег, столько, что ему хватит даже заказать шампанского в номер.
И как бы в ответ его мыслям он услышал насмешливый голос девушки:
"Вот уж не думала, что вы такой рьяный приверженник мужской чести. У вас ведь в жизни такой благочестивый вид, правда, в постели это выглядит совсем иначе. Я пригласила вас выпить стаканчик вина, значит, плачу я. И не думайте ни о чем".
Она засмеялась как-то мило, сердечно, в этот раз совершенно без насмешки, и от этого смеха по телу Огюста разлилась волна теплоты и благодарности.
"Какое счастье, что я ее встретил. Она понимает, что я небогат, но это ей совершенно безразлично", подумал он с радостью.
Присутствующие в гостинной встретили пару с несколько ироническими улыбками, Огюсту даже показалось, что во взглядах женщин да и некоторых мужчин явно проглядовалась нескрываемая зависть.
"Сядим за этот столик", сказала девушка, подводя Огюста к столику в глубине зала. "Здесь нам никто мешать не будет".
Она даже села несколько развалившись, явно подражая посетителям, чувствовавших себя хозяевая положения, людьми задающими тон и не от кого не зависящимими. Огюст решил, что эта роль пришлась ей очень к лицу. Сам же он никак не мог избавиться от застенчивости, которая сковывала его и не давала раскрыться. Он понял, что только в той небольшой комнате наедине с девушкой, а не в церковном училище, где он учился раньше, ни теперь в повседневной жизни, даже не в церкви, где он, без сомнения, должен бы быть главой, не даже с отцом Батистом, которого считал своим другом и который знал о нем то, чего и не представляли себе прихожане, он не чувствует себя свободным, раскованным, таким, каким хотелось ему быть.
С милой улыбкой к ним подошла Мадам.
"Что желают господа? Конечно, шампанского? И почему вы выбрали именно этот столик, здесь так темно и неуютно", сказала она, показывая, что тоже вошла в роль и дает возможность девушке хотя бы на время почувствовать себя богатой посетительницей, которая приказывает и сама выбирает то, что считает нужным. "Хотя, очевидно, вам хочется интима. А для этого лучшего места не найти".
"Мой друг не пьет шампанского. Мы бы хотели красного вина. Конечно, бургунского, красного, как кровь", сказала девушка небрежно.
"У мадам прекрасный вкус, вы хорошо разбираетесь в винах".
"Да уж, за четыре года у вас, научишься и не такому", сказала девушка и вдруг, встретившись со взглядом Мадам, осеклась, понимая, что явно вышла из роли.
"Я вас не совсем понимаю", сказала Мадам холодно.
"Что же касается этого места, то оно нам обоим нравится, полумрак создает интимность и уют. Это как раз то, что нам нужно", сказала девушка, виновато посмотрев на хозяйку и желая перевести разговор совершенно на другое.
"Как вам будет угодно", сказала Мадам уже милой улыбкой.
Девушка подождала пока Мадам удалиться. Ей хотелось поговорить без посторонних ушей, но она никак не могла решиться сказать что-нибудь первой. Огюст тоже смущенно оглядывался и тоже молчал.
"Как тебя зовут?" выдавил он, наконец, из себя.
"Вондель", ответила она. "Так зовут меня здесь. Но вообще-то я Ванда".
"Наверное, Ванда", повторил он ее имя, сделав ударение на последнем слоге, по-французски.
"Нет, Ванда", поправила она, ударяя на первый слог. "Я ведь полька".
"Полька?" Огюст очень удивился. "Никогда бы не сказал. Ты ведь говоришь по-французски совершенно правильно, только с каким-то неуловимым акцентим. А он придает твоей речи даже какое-то очарование. Ты ведь совершенно не отличаешься от наших женщин, я бы даже сказал, ты куда красивее их, во всяком случае, большинства из тех, которых я видел".
Он чуть было не сказал: "Среди моих прихожанок".
"Конечно", сказала она с гордостью. "Недаром Польшу называют Францией Восточной Европы. Наши женщины такие же пикантные и привлекательные, как и француженки. Думаю, что в больших городах, в Варшаве или в Кракове, они одеваются не хуже, чем здесь, и их почти невозможно отличить даже от парижанок".
"Расскажи о себе. Как ты жила в Польше?"
"Не сегодня. Если мы подружимся, я расскажу вам все о себе. Но не сейчас", сказала она как-то отчужденно. "Я не хочу рассказывать о себе людям, которых плохо знаю".
"За это время я часто думал о тебе. Правда, мы встречаемся только во второй раз, но, если я в тебе не ошибся, мы подружимся, во всяком случае, я бы хотел стать твоим другом".
"Вино мы уже выпили, и теперь вам самое время уходить. Я не хочу, чтобы ваше посещение вызвало ненужные пересуды".
"Мне казалось, что к тебе здесь относятся хорошо. Разве у тебя нет подруги?"
"Подруги, нет. Но у меня есть друг, Робер, он сидит там, в углу", она указала на молодого человека, сидевшего за общим столом. "От него у меня нет секретов, он знает обо мне все. Он - моя лучшая подруга. Недаром же говорят, что лучшая подруга - это голубой".
Она вдруг, неожиданно для Огюста, стала серьезной, как-то внутренне изменилась и сказала:
"А теперь вам действительно нужно уйти. И приходите снова, когда сможете".
Она решительно встала и уже собралась присоединиться к остальным.
"Подожди. Как только у меня появятся деньги, я приду снова и только к тебе. И тогда я приглашу тебя выпить вина", сказал Огюст.
"Это все совершенно неважно. Главное, чтобы вы пришли опять и выбрали меня", сказала Ванда, и Огюсту показалось, что ее голос задрожал.
Не успела закрыться дверь за Огюстом, как раздался насмешливый голос Мадам:
"Могу с уверенностью сказать, что за мою жизнь я видела многое. Но мне ни разу не приходилось повстречать проститутку - ах, извините, жрицу любви, - которая не только платила бы сама клиенту за любовные развлечения, но и угощала его вином, опять таки за свои деньги. Вондель, скажи откровенно, неужели он сексуальный монстр? Или тебя привлекают в нем качества, мне непонятные или неизвестные? Расскажи нам не таясь. Тогда все станет на свои места, и я не буду задавать в дальнейшем глупых вопросов".
Ванда растерялась.
"Да нет же, он совсем не сексуальный монстр. Совсем нет. Но он очень мил и мне нравится. Я ведь знаю, что он совсем небогат и, чтобы прийти к нам, несколько недель должен отказывать себе во многом, даже необходимом. Мне хочется хоть немного скрасить его невеселую жизнь. Он - человек мужественный, а мужественность должна быть вознаграждена".
"Этого я не понимаю. Но, скажу откровенно, мне это не нравится. Начинается с пустяка, а кончается тем, что... Я даже не хочу это обсуждать, не говоря уж о том, да и думать тоже не желаю. Девочка, ты ведь для меня, что дочка, я хочу тебе, да и всем вам только хорошего. Так вот дети мои, - вы ведь все для меня мои дети, Бог не дал мне собственных, что поделаешь, такова моя судьба, и я не могу на нее пожаловаться, - послушайте моего совета, не допускайте клиентов близко к сердцу, особенно мужчин - им только дай палец, они всю руку отхватить готовы. Ничем хорошим это не кончится".
Клотильда с сочувствием и так выразительно посмотрела на окружающих, что Ванда почувствовала, когда их взгляды встретились, что краснеет, краска залила не только ее лицо, казалось, горит грудь, ноги, руки, все ее тело. Так краснела она только два раза в жизни, в четырнадцать и в восемнадцать лет.
"Еще немного", в ужасе подумала она, "загорится скатерть на столе, а там и весь дом".
Она огляделась, не заметил ли кто-нибудь чего-то необычного, не почувствовал ли жара, который исходил от нее. Но остальные сидели как ни в чем ни бывало.
"То, что он не женат и не имеет постоянной подруги, мне совершенно ясно", сказала одна из девочек. "Но было бы интересно узнать, чем он зарабатывает себе на хлеб насущий. На булочника или продавца он не похож, равно как и на рабочего фабрики или шофера. Я уж не говорю об интеллектуальной профессии, учителе, инженере, враче и, конечно, он не ученый, не финансист и не предприниматель - этих я насмотрелась вдоволь".
"Если бы я узнала, что он священник, то ничуть бы не удивилась", сказала Мадам. "У него уж больно благочестивый вид. Когда он к нам проиходит, старается выглядеть этаким рубаха-парнем, но все равно чувствуется, что он не свободен, что-то ограничивает его свободу. А когда уходит, то как бы пятится назад, как те кюре, которые после мессы удаляются как раки, спиной вперед, не в состоянии оторвать взгляд от своего патрона Иисуса, как буд-то тот их гипнотизирует. Впрочем, я могу и ошибаться, хотя и почти уверена, что права. Почти".
"Ну это легко проверить", сказал один из молодых людей. "И я берусь это сделать. Могу его выследить, пройду вмсте с ним весь путь от нашего заведения до его дома, да так, что он ничего не заподозрит. Это не составит никаких трудностей, он ведь смотрит только на Вондель, кроме нее для него никто не существует. Ну и, конечно, на вас, Мадам. Но только на Вондель и на вас А нас, грешных он даже не замечает, мы для него вроде мебели".
"Забудь об этом", в голосе Клотильды появились властительные ноты, глаза превратились в кусочки серо-голубого льда. "Ты уже, очевидно, забыл, что когда я брала тебя на работу, то постаралась внушить, что, помимо любовных утех, основным правилом моего заведения является уважение к посетителю и признание его полной и абсолютной анонимности. Это три краеугольных камня, на которых зиждется успех моего предприятия. Разве продавец мясной лавки интересуется тем, почему покупатель требует тот или иной кусок мяса и откуда у него на это деньги?"
Мадам закатила глаза к небу и голосом полным скорби и сожаления к самой себе промолвила:
"Господи, почему ты наградил меня такими несмышленными детьми? Я ведь этого не заслужила, я всегда старалась направить их на путь добра и справедливости".
Она тяжело вздохнула, покачала головой и ушла. В ее походке было что-то от короля Лира, который убедился в предательстве своего любимого потомства.
Остальные тоже начали постепенно расходиться. Ванда осталась только с Робером.
"Какой он милый", сказал Робер с восхищением. "И верный. Я видел, как он смотрел на тебя, так смотрят только влюбленные. Ты должна быть довольна, что возбудила любовь, хорошо, пусть у клиента, - человека, который приходит к нам только для одного, чтобы оплатить и получить плотскую любовь, - но это все равно прекрасно. Я даже завидую тебе, такого со мной никогда не встречалось, я даже никогда не слышал, чтобы такое вообще было. Не будь ты моей ближайшей подругой, я бы попытался отбить его у тебя. Ты ведь понимаешь, что это только шутка", добавил он, лукаво усмехаясь.
"В каждой шутке есть доля правды", сказала Ванда. "Но я тебе верю, ты сказал это действительно шутя. Ты никогда не сделаешь мне ничего плохого. Только благодаря тебе я стала той, какая я теперь есть Это ведь ты заставил меня, да, почти заставил, пойти заниматься французским. Ты и никто другой приучил меня читать, и я читаю много, и это мне нравится - теперь я смотрю на мир совершенно другими глазами. И все это сделал ты. А что касается моего клиента, это совершенно другое дело. Я не думаю, чтобы ты имел у него успех. Я уверена, что ему нравятся только женщины".
"Не обижайся, я просто сказал, не подумав о том, что это может быть тебе неприятно. Но, если быть совершенно искренним, я тебе завидую. У меня никогда не было постоянных клиентов. А так хочется..."
"Если он второй раз выбрал меня - это еще ничего не значит, он ведь был-то у нас всего дважды. Очень хочу, чтобы он пришел снова, и снова мы были вместе".
"Значит, он тебе тоже не безразличен?"
"Не могу сказать тебе ничего определенного, ни да, ни нет. Когда он ушел после первого посещения, я подумала о том, что он мне понравился, и была бы рада, если бы он появился снова. Он выгодно отличается от всех наших клиентов, и от богатых, которые приезжают в наш город на конференции или симпозиумы - для них мы только приятный способ отвлечься от повседневных забот, не больше, так ходят в кино, желая развлечься, и забывают, какой фильм они смотрели сразу по выходе из кинотеатра; этот отличается тоже и от женатых небогатых наших посетителей, которые чувствуют себя чуть ли не ворами, которые крадут деньги у семьи, у детей, у жены, но ничего поделать с собой не могут - продажная любовь, что запретный плод, который всегда сладок. Он не такой хотя, без сомнения, чего-то боится, но в этой боязни нет ничего от развязности человека, который оказался далеко от семьи и может вести себя бесконтрольно. Мне кажется, что в его боязни есть что-то от боязни морального греха, от страха человека, понимающего свою слабость, но не способного ничего с этим поделать и с горечью и сожалением, можеть быть, даже со страхом ожидающего расплаты за свой грех".
"Вот уж не ожидал от тебя такого тонкого и интересного психологического анализа. Значит, ты продолжала думать о нем".
"Но после его ухода я, откровенно говоря, сразу о нем забыла, вернее, подумала, что было бы хорошо, если бы он пришел снова, но потом перестала о нем думать. Но вчера ночью он мне приснился, и этот сон был таким приятным, только не подумай, что это был эротический сон, ничего подобного, с эротикой он не имел ничего общего! Как буд-то вспоминаешь события своей жизни, когда тебе было хорошо. А когда он появился снова, в этом для меня не было ничего неожиданного, я знала, что он придет, и ждала его".
"Ты счастливая..."
Огюст вышел с таким ощущением, как если бы он расстался с человеком дорогим, необходимым, и встреча с которым отодвигается на неопределенное время, может быть, навсегда. Как буд-то он уезжает в далекое путешествие и не знает, когда возвратится, может быть, никогда. Если бы он читал книги, а он их не читал, единственной для него была Библия, но в ней об этом не говорилось, то почувствовал бы себя младшим сыном английского аристократа, который уезжает в далекую Индию заработать деньги и оставляет на родине любимую невесту. Но он ничего не знал о страданиях младших сыновей английских аристократов, и мысли его были заняты совершенно другим.
По пути домой он вспоминал в подробностях Ванду, то, как они сидели в гостинной и пили вино. Его восхищало то, что богатой посетительницей она чувствовала себя превосходно, это шло ей больше, чем роль проститутки, которой она была на самом деле. Но больше всего его удивило то, что думал он больше об их разговоре, вовсе не о том, чем они занимались в постели, не о том, ради чего он приехал в Сент-Женевьев-о-Буа. Значительно чаще приходило на ум то, что она рассказала ему немного о себе и даже назвала свое настоящее польское имя.
"Если бы у нас было больше времени, если бы не атмосфера публичного дома, не присутствие хозяйки и ее товарок по профессии, она рассказала бы мне все о себе", подумал он и тут же понял, что такое совершенно невозможно. Как он себе представлял, для Ванды он не более, чем обычный посетитель, и если она назвала свое истинное имя, это ничего не значит. Для него она тоже больше предмет для удовлетворения половых потребностей, чем человек, с которым хочется провести всю жизнь. Когда он это понял, то успокоился и приехал домой в хорошем расположении духа.