Корнющенко Дмитрий Ильич
Элитарная концепция пайдейи в философии Фридриха Ницше

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 2, последний от 04/10/2015.
  • © Copyright Корнющенко Дмитрий Ильич (tat.kornushenko@yandex.ru)
  • Размещен: 28/06/2007, изменен: 06/12/2016. 807k. Статистика.
  • Монография: Философия, Обществ.науки
  • Философия Ницше и воспитание
  • Иллюстрации/приложения: 3 шт.
  • Скачать FB2
    • Оценка: 3.23*7  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    О, полдень жизни! Летний, сад в цвету!.. Исчезни бремя...Друзья мои, для вас настало время!..Я жду к себе вас в гости, как мечту,Зовет поэт, влюбленный в красоту.Ф.Ницше. На высоких горах. 1886,пер. А.Н.Е - ва.1 Ссылка на электронный формат находится внизу данной страницы, или по адресу: http://www.chapaevskpubl.narod.ru/cherkasovy.htm

    •    Д. И. Корнющенко

    Элитарная концепция пайдейи

    в философии Фридриха Ницше

    0x01 graphic

    Москва

    Д. И. КОРНЮЩЕНКО

    ЭЛИТАРНАЯ КОНЦЕПЦИЯ ПАЙДЕЙИ

    В ФИЛОСОФИИ ФРИДРИХА НИЦШЕ:

    Опыт философского исследования.

      
      
      
      
      
      
      
      
      

    Москва

      
       Корнющенко Дмитрий Ильич.
       Элитарная концепция пайдейи в философии Фридриха Ницше:
       Опыт философского исследования.

    Авторская редакция.

      
      
      
      
      
      

    В оформлении обложки использована картина П.П. Фатеева из цикла "Так говорил Заратустра".

      
      
      
      
      
       В монографии рассматривается тема, менее известная среди многочисленных исследований творчества великого немецкого мыслителя. Автор делает попытку продемонстрировать главные идеи философа в связи с его непрерывным, но изменяющимся педагогическим проектом. Особое внимание уделяется концепции элитарного/элитного образования, в том числе в ее современной интерпретации. Книга обобщает предыдущие работы автора об идеалах образования и воспитания, об эстетике и понимании культуры в сочинениях Фридриха Ницше.
      

    No Корнющенко Д.И.

      
      

       Светлой памяти моих родителей Ильи Дмитриевича и Надежды Дмитриевны Корнющенко посвящаю эту книгу.
      
      
      
       0x08 graphic
       Фридрих Вильгельм Ницше (1844 - 1900)
      
       Рисунок автора книги.

      
       Ни званием философа, ни любым другим ему подобным не следует гордиться даже про себя. Единственное подобающее человеку звание, коим он может гордиться - звание человека. Чтоб быть достойным его, нужно быть настоящим человеком, то есть соответствовать замыслу природы.
       Дж. Леопарди. Дневник размышлений. 24 июня, день Иоанна Крестителя, 1822 г. 1
      
       До чего жалок человек! К счастью, он не знает об этом. А если бы знал, до чего жалок бы он был!
       Г. Палленберг. Честный грешник. 2
      
       Нужна реформа? И не ты ли дашь ей жизнь? Но чем важнее реформа, тем значительнее должна быть личность, способная ее осуществить.
       Уолт Уитмен. Ученику, 1860. 3
      
       Для нас великие не те, кто сглаживает проблемы, а те, кто их открывает.
       А. Швейцер. История исследований жизни Иисуса, 1921 г. 4
      

    От автора. Предварительные итоги.

       Почему автор обращается к теме, которая, при бесчисленном многообразии и разнообразии работ зарубежных и российских авторов, на протяжении более чем столетия остается все-таки маргинальной, находится как бы на обочине мировой ницшеаны? Есть несколько субъективных причин, на которых следует остановиться, чтобы позднее лучше представить замысел и цели последующего текста философско-педагогического исследования. Поэтому предварительное демонстрирование намерений автора, думаю, не будет излишним: я хотел бы подвести скромные итоги того, что мне уже удалось сделать в разработке обозначенной в названии монографии темы.
       Впервые на "тропу Заратустры" я вступил в 1970 г. Это не означает, что до этого Ницше был мне мало известен или не известен совсем. Нет, несмотря на все тогдашние идеологические запреты и бдительность философов-охранителей, при желании книги Ф. Ницше можно было выпросить и в больших государственных библиотеках, и в личных библиотеках старшего поколения советской интеллигенции, обменять или купить дореволюционные издания немецкого философа, и такие же книги авторов, писавших о нем до "исторического материализма", на "черном" книжном рынке. Мое знакомство с творчеством Ницше облегчало и то обстоятельство, что и в собственной библиотеке с детства я располагал несколькими разрозненными томами из собраний сочинений Ницше, чудом сохранившихся из богатой библиотеки деда, большей частью погибшей во время пожара в 1918 г. в г. Бузулуке Самарской губернии, который обстреливали части Красной Армии, вытесняя из города белочехов. Сохранились и тома Л. Шестова с работами о Ницше, Л. Толстом и Достоевском, книги А. Шопенгауэра, И. Тэна, Д. Мережковского и кое-что еще. В студенческие годы я читал статьи и книги о философии Ф. Ницше и ницшеанстве советских авторов, разумеется, резко критические и развенчивающие все главные идеи немецкого мыслителя. Тон задавали С.Ф. Одуев и, совсем недавно скончавшийся, Ю.Н. Давыдов. Но между их взглядами на сочинения Ницше все-таки была определенная разница: беспощадное осуждение "реакционной сущности" философии Ницше, как предшественника и вдохновителя национал-социализма у первого, и более вдумчивое, доказательное, иногда даже слегка сочувственное трактование этических и эстетических парадигм неоднозначной философии Ницше - у второго. Были и другие авторы, например, известный и популярный в среде гуманитарной интеллигенции Е.М. Богат, который в очерке "Истины и парадоксы" 5 попробовал показать Ницше-мыслителя как выразителя трагедии гуманизма, "усталость от человека", наступившую на рубеже двух веков. Он даже осмелился пожалеть Ницше за его жизненную трагедию последних лет существования, но на него прикрикнули, хотя Е. Богат был абсолютно прав, так как "крушение гуманизма" по всем швам началось через полтора десятка лет после смерти Ницше, давно уже предсказавшего этот крах.
       Между тем, "оволшебствление" образом и философией великого безумца среди образованной части русского общества усилилось именно в 60-70 годы прошедшего века. Вышеназванные и другие авторы книг и статей о Ницше сознательно или бессознательно способствовали этому, помещая в своих сочинениях большие цитаты и даже фрагменты из книг Ницше. Самая "читающая между строк" советская интеллигенция, не имея в массе своей доступа к первоисточникам, выуживала из этих цитат, отрывков, недоговоренностей, полунамеков свое собственное представление о Ницше и его философии, и эти образы того и другого не имели ничего общего с официальной марксистско-ленинской философской доктриной. Конечно, предложенный Г. Брандесом термин "радикальный аристократизм" был внятен лишь небольшой части интеллектуальной и художественной элиты, но и ее было достаточно, чтобы интерес к философии Ницше все усиливался и усиливался. Издание сочинений Р. Роллана, Т. Манна, Б. Рассела, А. Грамши, Р. Гароди, которые в большинстве случаев имели свою, нередко весьма далекую от узаконенного мнения советской философии, точку зрения на ницшеанский дискурс, еще более способствовало укреплению позиции, что Ницше и его "сверхчеловек" - это аристократы духа, что "воля к власти" - это прежде всего духовное влияние, ненасильственная власть над людьми благодаря выдающимся личностным качествам, и, главное, что не фашизм есть создание Ницше, а наоборот: опошленный, искаженный и деформированный, приземленный Ницше, - есть создание фашизма. Отсюда было не так уж далеко до другого, гораздо более крамольного вывода: на формирование большевистской теории и практики, именуемых творческим революционным марксизмом, особенно на тоталитарные концепты Ленина и Сталина гораздо больше и сильнее, чем Маркс и Гегель, повлияла именно такая упрошенная и оглупленная философия Ницше. Доморощенных ницшеанцев среди большевиков хватало.
       Свидетельством роста таких настроений среди образованного сословия середины прошлого века является факт становления моей духовной биографии, возможно, повлиявший и на другие ее стороны: в 1967 г. я нарисовал портрет Ф. Ницше, скопировав его из 5-го тома Малой Советской энциклопедии  6. Вот уже более сорока лет этот рисунок сопровождает мою жизнь. Я пишу эти строки, прекрасно понимая, что ныне они не являются откровением, скорее, давно известными истинами, но в те далекие годы названные настроения, размышления и поступки являлись не предметом свободной дискуссии на равных, а вредной ересью, которую идеократия если и готова была терпеть, то только среди своих - "наших" - и то под большим секретом, как, например, долгое замалчивание ницшеанства М. Горького и А.В. Луначарского.
       И вот потребность сказать о Ницше и его идеях нечто совершенно противоположное общепринятому заставила меня написать летом 1970 г. философско-эстетический трактат "Элитарная концепция искусства в философии Фридриха Ницше". Подтолкнули меня к этому шагу книга Ю. Давыдова "Искусство и элита", в которой содержалась обширная глава "Ницшеанское резюме" элитарного понимания искусства в XIX веке" 7, которую я читал значительно раньше, и тогда же опубликованный литературно-философский очерк известного польского фантаста и футуролога С. Лема "Мифотворчество Томаса Манна" 8. Сам автор называл его эссе, входившим в книгу "Философия случайности". В этом эссе, главным образом, о романе Т. Манна "Доктор Фаустус", С. Лем не только опроверг связь национал-социалистической доктрины с философскими основами мировоззрения Ницше, но и признал, что мировой философии не хватало бы Ницше, и дело не в том, чтобы защищать или, напротив, запрещать чьи-то взгляды, а создавать такие условия, чтобы можно было говорить абсолютно все в полной уверенности, что они не сотворят зла из-за отсутствия для этого горючего материала.
       Трактат был написан. О нем знали. Когда я сдавал кандидатский экзамен по философии, принимавшие его преподаватели удивились, почему в год 100-летия со дня рождения В.И. Ленина я написал работу о таком маргинальном философе, а не о гениальных философских прозрениях вождя мирового пролетариата. К счастью, всего содержания рукописи они не знали, поэтому добрые люди посоветовали мне направить свое сочинение в издательство Высшей партийной школы и Академии общественных наук при ЦК КПСС: дескать, там могут издать вашу книгу под грифом "Только для служебного пользования". Надо ли говорить, что я отказался от этой чести, тем более, что никогда не имел ни малейшего личного отношения к КПСС? Рукопись много лет пребывала в самиздате, ее перепечатывали, делали более краткой и лояльной, - и представляли в качестве реферата для сдачи того же кандидатского минимума по философии. В 1994 г. я попытался издать свой трактат. Однако, несмотря на снятие прежних запретов и возвращение книг Ф. Ницше к российскому читателю, оказалось, что для моей небольшой книжицы время не наступило; было еще рано, нужно "погодить", как полушутя объяснили мне в редакции. И только в 1999 г. накануне 100-летней годовщины со дня смерти Ницше мне удалось издать ее отдельной книгой  9 с некоторыми дополнениями; к этому времени полным ходом шло массовое издание всех произведений Ф. Ницше и книг, посвященных как его биографии, так и его творчеству, и их тиражи в начале XXI века, очевидно, давно перевалили за многомиллионную отметку. Но кто мог бы это представить 35-40 лет тому назад?
       Все-таки такой долгий сток не мог не сказаться как на общей концепции, так и на содержании трактата. Я читал изданную книгу и замечал в ней пробелы и ошибки, которые как-то не обращали на себя внимания в рукописи. Но переиздавать ее как исправленную и дополненную я, однако, не собирался, т.к. моей главной целью в конце уходившего века была подготовка и издание огромной рукописи - результата долгих мучительных педагогических поисков, многолетнего опыта преподавания в сфере гуманитарного образования. Рукопись была создана в 1994-1995 г , но трагические обстоятельства в нашей семье: гибель сына, талантливого поэта и журналиста, - надолго лишили меня всяких честолюбивых устремлений. В начале нового века забрезжила надежда на ее издание, и, благодаря стараниям моей семьи, объемистая книга "Интегральная диалогика: попытка новой технологии гуманитарного образования (из опыта работы)" была издана небольшим тиражом в г. Самара в 2002 г., а в 2003 г. при поддержке моего бывшего преподавателя педагогики доктора педагогических наук, ныне Президента Академии творческой педагогики Я.С. Турбовского, книга вышла в Москве вторым изданием, тир. 5000 экз. с грифом РИСО РАО, рекомендовавшим мой труд в качестве учебно-методического пособия 10. Она быстро разошлась, несмотря на солидный объем и внушительную цену. К этой книге я буду должен вернуться еще не раз, в том числе и на ближайших страницах.
       Значительные дополнения к трактату об эстетике я все-таки сделал в виде отдельной главы IV в большом философско-историческом эссе "Метафизика ленты Мёбиуса". Книга родилась из небольшого эссе, представленного мною на международный конкурс эссеистов в 1998 году, которое было отвергнуто заключительным жюри в Берлине из-за несоблюдения автором формальных условий конкурса: превышения количества печатных знаков.
       Авторское самолюбие и значительный объем материала, заготовок, набросков, размышлений, не вошедших в окончательный текст эссе, натолкнули меня на мысль о продолжении работы. В результате, как-то сама собой начала возникать новая книга. Она сложилась быстро, одновременно с подготовкой к печати рукописи "Интегральной диалогики", была издана в 2000 г. 11 и вскоре же ее автор был выдвинут Интерконтакт-фондом в Национальном Артийском Комитете России на звание лауреата. 21 ноября 2001 г. президент НАКР В.М. Тарбоков подписал протокол о награждении автора Корнющенко Д.И. дипломом с присуждением почетного звания Лауреата Шестой Артиады народов России в номинации "Литература. Лига мастеров. Гильдия профессионалов" за книгу-эссе "Метафизика ленты Мёбиуса".
       В 2004 г. упоминавшаяся выше гл. IV книги в сокращенном и, в то же время, в ряде мест дополненном варианте была опубликована под заголовком: "...трудность теперь в том, чтобы меня потерять..." в Трудах членов Российского философского общества 12. Публикация была вызвана обстоятельствами, о которых я скажу ниже, а названием главы являлась цитата заключительной части записки, отправленной Ф. Ницше Г. Брандесу на следующий день после окончательного провала в безумие в Турине 4 января 1889 г.:
       - Моему другу Георгу. После того, как ты меня открыл, найти меня было не чудом; трудность теперь в том, чтобы меня потерять... - Вероятно, никогда еще с такой гениальной прозорливостью не предсказывал посмертную участь своего учения, свою уже прожитую биографию в параксизмах угасающей мудрости, человек, к которому на протяжении последовавших за наступившем сумасшествием почти 12 лет жизни рассудок так никогда больше не возвращался.
      

    * * *

       Философско-педагогический трактат "Интегральная: диалогика..." излагал мою концепцию и технологию гуманитарного образования для той части школьников, студентов и преподавателей, которые имели склонности и способности к гуманитарным дисциплинам. С одной стороны, я опирался на уже известные достижения в этой сфере педагогического пространства, с другой, - на собственную вариативную методологию преподавания практически всех гуманитарных предметов. На рубеже 80-90-х годов новая система обучения (педагогическая технология) сложилась в форме гомогенного синтеза философии и педагогики на базе понятий:
       - междисциплинарная интеграция в форме культуроведческого комплекса (философия, история культуры, культурология, мифология и мифотворчество, всемирная история);
       - диалог культур (идеи Я. Буркхардта, С. Гессена, М. Бубера, М. Бахтина, В. Библера);
       - воспитание гуманитарного мышления (построение возраста ребенка, юноши, интеграция духовных потребностей и интересов, структурирование личного знания и времени учащихся).
       Принадлежа к классу высоких технологий обучения (ВТО), интегральная диалогика предназначалась мною для обучения ученического меньшинства, т.е. школьной духовной и интеллектуальной элиты, особенно в части воспитания гуманитарного мышления: для выполнения этой задачи нужен был какой-то первоначальный отбор детей-подростков с задатками этого мышления, которые встречаются гораздо реже, чем дети с технократическим мышлением. Следовательно, речь шла о психо-педагогической селекции, а интегральная диалогика логично и неизбежно становилась технологией элитарного или элитного обучения и образования, что и подразумевалось изначально.
       Таким образом, моя теоретическая и практическая педагогическая деятельность (а она давала замечательные, неповторимые результаты в учебных заведениях с нетрадиционными формами обучения) вновь возвращала меня к философии Ф. Ницше, ибо наиболее решительно во всем блеске философского и филологического дискурсов идею элитарного образования и воспитания донес до слушателей, а позднее, читателей, молодой профессор Базельского университета в цикле из пяти лекций "О будущности наших образовательных учреждений" (1872г.) 13.
       Создавая свою систему гуманитарного образования, я не соприкасался с этой ранней работой философа, хотя в книге часто цитировал некоторые мысли Ницше из других его сочинений. "О будущности...", как ни стыдно в этом признаться, я прочитал в самую последнюю очередь, когда второе издание "Интегральной диалогики" уже находилось в печати, и это чтение было связано с новой работой о философии Ницше. Мне оставалось лишь тайно гордиться тем, что всего лишь на основании собственного опыта и собственных же размышлений через сто с лишним лет я пришел к тем же выводам о необходимости разделения образования по принципам, отрицающим его нивелирующий и стандартизирующий характер. Конечно, предшественников моего "отрицания" в российской школе было сколько угодно. Однако мои принципы отрицания не имели ничего общего с набившим оскомину у нескольких поколений учителей "дифференцированным подходом к учащимся", вся суть которого на деле сводилась к тому, что тем, кто обладал высокой и средней, или выше средней степенью обучаемости учителя ставили "пятерки" и "четверки", а всем остальным - закрыв глаза - спасительные для обеих сторон "тройки". Разумеется, Ницше нащупал главный нерв образовательной системы совсем молодым человеком, а я пришел к окончательным выводам после трех десятилетий преподавания в образовательных учреждениях всех типов: от низшего до высшего - и занимая все мыслимые должности в системе народного образования, кроме сугубо чиновничьих.
       Но он ведь и был - Фридрих Ницше и, к счастью, ему не пришлось, как мне, прожить большую часть жизни в великом и могучем Советском Союзе. Его педагогические мысли, наброски, мимолетные замечания рассыпаны на страницах многих его произведений - от ранних до последних. Уже одно это говорит о том, что идеи совершенного воспитания и образования сопровождали философа всю его сознательную жизнь. Эти идеи будут открываться нам по мере развития главных содержательных сторон тематики этой книги. Из этих россыпей постепенно сложится совершенно отчетливый педагогический идеал Ницше в его различных ипостасях. Этот идеал, принимающий форму различных педагогических проектов философа, явился отправной точкой для всего комплекса основных идей, по которым обычно и складывается представление о его философии.
       Что, в свою очередь, было сказано о педагогических взглядах Ф. Ницше в мировом ницшеведении и кем сказано? Хотя бы только на русском языке? В антологии "Ницше: pro et contra" приводится "Библиография работ по философии Ф. Ницше, вышедших в России с 1892 по 2000 гг.", составленная Ю.В. Синеокой 14. Список насчитывает 654 названия работ разного уровня и по жанру, и по содержанию. Он не полный и не был полным в год издания антологии. Но он - наиболее полный из числа аналогичных списков. О педагогических воззрениях Ницше "Библиография" включает:
        285 Лозинский Е.И. Педагогический идеал Фридриха Ницше // Вестник воспитания. 1902,  2, с.  62-96 (в уточненном виде: Лозинский Е.И. Педагогические идеалы Фридриха Ницше, с. 64-96 - Д.К.);
        444 Пономарев Ю.В. Образовательное и воспитательное значение истории в связи с отрицательными взглядами на нее Шопенгауэра и Ницше // Кишиневские епархиальные ведомости. 1903,  2;
        439 Пойзнер Б.Н., Захарова Э.А. Проблема непрерывного образования и "сверхчеловек" Ницше // Вопросы обучения и воспитания в ВУЗе. Томск, 1992, с. 20-23;
        440 Пойзнер Б.Н., Захарова Э.А. Ситуация антропологического вакуума и ницшеанская идея сверхчеловека // Проблемы гуманизации высшего образования: региональный аспект. Материалы республиканской научно-практической конференции. Ч. 1. Екатеринбург, 1992, с. 42-43;
        162 Завражин С.А. Педагогические взгляды Ф. Ницше // Педагогика, 1994,  2, с. 93-97.
       За сто с лишним лет - всего 5 работ, из которых только очерк Лозинского может претендовать на статус серьезного исследования. Именно этот автор в самом начале XX века сетовал: "Мало или вовсе не интересуется им (Ницше - Д.К.) литература педагогическая; мало говорят о нем, или, вернее, совсем замалчивают его современные педагоги, к кругу которых, однако, Фридрих Ницше принадлежал по преимуществу. Ницше был педагог по профессии и, так сказать, "по душе", по сердечной склонности; лучшие силы своей юности и первого периода возмужалости, когда он не чувствовал еще над собой дамоклова меча зловещей психической катастрофы, он посвятил мечтам о радикальной реформе воспитания, а также преподавательской деятельности в Базельском университете" 15. Поэтому я не случайно сказал в начале этого вступления, что тема "Педагогика и Ницше" находится на обочине и философских, и педагогических исследований. И так как я считал себя в долгу перед великим философом по вышеназванным причинам, то решил написать несколько статей, объединенных обшей темой: "Ницше как воспитатель" (название - парафраз его раннего эссе "Шопенгауэр как воспитатель", однако в одной из самых поздних его работ содержится признание, что это название могло бы быть - "Ницше как воспитатель", следовательно, мне повезло угадать его потаенные желания молодости) 16. Я считал своим обязательством написать этот цикл философско-педагогических эссе и по другой причине.
       В "Трудах членов РФО в 2002 г. появилась статья Л.Е. Балашова с эпатирующим заголовком: "Ф. Ницше - Гитлер философии" 17. Это был вдохновенно-умопомрачительный текст, бьющий по нервам читателя самыми заурядными примерами и свидетельствующий об отсутствии у автора как чувства такта, так и чувства юмора. Чего стоило, хотя бы одно объединение "таких (маленьких или больших) преступников, как Федор Раскольников или Адольф Гитлер" (с. 146). Никто из читателей так и не понял, какого Раскольникова имел в виду Л. Балашов: если известного большевика-невозвращенца в 30-е годы, то он, конечно, не ангел, но ведь, как мог, боролся с преступным режимом И. Сталина, пока сам не стал его жертвой; а если героя "Преступления и наказания", то тот все-таки не Федор, а Родион. Федором звали автора романа - Достоевского. Аргументированно спорить с Л.Е. Балашовым было невозможно, хотя я не удержался и в очерке "Каким воспитателем был Ницше" с иронией упомянул название его статьи. Здесь же, во вступлении к книге, я все же приведу два противоположных аргумента, генетически связанных с названием статьи Л.Е. Балашова.
       Альфред Карр в книге "Диктатура лавочников" сказал: "Гитлер - это толпа, прочитавшая Ницше" 18. Макс Хоркхаймер в письме к Альфреду фон Мартину писал: "...мне представляется вполне убедительным предположение, что он (Ницше) принадлежит к числу тех немногих немецких философов, кто, живи они при национал-социализме, прямиком отправился бы в концлагерь" 19. Мне кажется, что эти известные мыслители, современники нацизма и его преступлений, имеют большее право на оценку "злонамеренности" Ницше. Мой упомянутый очерк, в котором я, помимо педагогических идей философа, сопоставил понимание проблемы "героического" у Ф. Ницше и А.И. Солженицына тоже сопровождался комментарием Л.Е. Балашова (с. 252-254). Он находился в полном соответствии с приведенным афоризмом А. Карра, а Ницше назывался единственным известным философом, кто вдохновлял и продолжает вдохновлять больших и не очень больших преступников на совершение злодеяний. После цитированного мнения М. Хоркхаймера такой пассаж впечатляют, особенно, если вспомнить, что еще один философ по имени Остап Бендер в критические минуты любил говаривать: "Набил бы я тебе рыло, только Заратустра не позволяет". Спорить с аргументами, почерпнутыми из уголовной хроники, было просто нелепо. Своеобразным ответом критику, заклеймившего меня чеканной формулой: "Кто принимает Ф. Ницше - пособник зла", - и стала упомянутая ранее публикация IV главы из "Метафизики...". Не называя конкретно своего оппонента, я постарался усилить акцент на постановке проблемы зла у Ницше, в том числе и на том искажении его взглядов, произошедшем в национал-социализме и большевизме, которое на свой лад было продолжено советскими философами, внесшими непревзойденный вклад в поиски абсолютного добра и абсолютного зла, и чуть было не нашедшие подлинные критерии этих категорий в постулатах знаменитой "готтентотской этики". Возражений на мою публикацию не последовало.

    * * *

       Представив читателю предварительные итоги своих скромных выступлений в роли ницшеведа, в дальнейшем автор предлагает его вниманию достаточно полновесную и завершенную философскую монографию, посвященную педагогическим проектам Ницше. В определенном смысле это итоговая работа о философии педагогики, шире - пайдейи - немецкого мыслителя, которая, может быть, частично заполнит пробел в ницшеане, существующий в философско-педагогической литературе. Книга включает в себя и то, что уже было сказано автором ранее, но, конечно, в более широком пространстве мысли, и, главное, последовательное изложение этапов образовательных проектов Ницше от первых до последних замыслов, не оставив в стороне ни одного произведения философа, в котором он не упомянул бы о воспитании и образовании. А так как таких книг Ницше нет, или почти нет, то на страницах монографии будет представлено все основное творчество мыслителя, рассмотренное под единым углом зрения: элитарная педагогическая концепция в его философии.
       Я отдаю себе отчет в том, что философские и педагогические идеи Ницше при слишком буквальном их дублировании могут послужить воспитанию людей, совершенно противоположных в своих этических установках. Диапазон его мыслей чрезвычайно велик, поэтому немало поверхностных исследователей творчества великого немецкого философа, подобно Л. Балашову, видели в Ницше поборника зла, "философского террориста". Нельзя не признать, что в своей парадоксальной интеллектуально-поэтической эквилибристике Ницше допускал мысли и слова, совокупность которых может оправдать вышеприведенные характеристики. Но не вернее ли сказать, что он имел лишь буквы, "чтобы и слепые их видели", как он выражался? Не его вина, что слепых оказалось гораздо больше, чем он мог рассчитывать.... Он лишь совратительно красиво показал то, что уже давно происходило в мире - и тем самым "повесил вину времени себе на шею" (А. Адамович). И сделал это "отшельник из Сильс-Мария" во имя "новой любви к человеку"!
       Все это так. Но есть еще методология беспристрастного чтения. Есть еще метода ассоциативной герменевтики или когерентности, если будет позволено так ее назвать. Пользуясь такой методологией нам, возможно, повезет увидеть за самыми непривлекательными (и потому широко известными) образами и высказываниями Ницше нечто понятное, объяснимое, не страшное, "человеческое, слишком человеческое". И, может быть, совместно с читателем мы придем к выводу, что эти идеи-образы, которые в их соединенности и называются "ницшеанством", являются неизбежными социо-культурными феноменами христианской цивилизации, внесенными в нее "антихристианином" Ницше. К. Ясперс в небольшой работе "Ницше и христианство" убедительно доказал, что все фундаментальные идеи Ницше, включая и его резкую антихристианскую критику, тем не менее, имеют христианские корни  20. Сам же феномен ницшеанства кристаллизировался на протяжении всей творческой жизни философа из первоначальных и последующих этапов так и не воплотившегося в жизнь педагогического проекта Ницше. Из гуманнейших по замыслу педагогических утопий базельского профессора как неизбежный результат рождаются "сверхчеловек - белокурая бестия", "нигилизм и смерть Бога", "дионисизм и вечное возвращение", "воля к власти и переоценка всех ценностей", приведшие в сильное беспокойство современников философа перед заходом и после захода его солнца.
       "Жизнь Ницше принято рассматривать как сказку, разумеется, с трагическим концом. Наивная ностальгия по живой мифологии легко придает смысл этой сказке; однако такая мифология столь же далека от жизни современного мифа, как и мифы древности. А хуже всего были те последствия, которые пытались придать ей люди, использовавшие в своих корыстных целях учение, чья сущность в несводимости к какому-либо служению, в суверенности. Им было легко не обращать внимания на этот изначальный отказ Ницше. Они это делали тем более беззастенчиво, что Ницше умер, не оставив преемников. Его подвижная, конкретная мысль, связанная с историческими условиями, полностью исчезла вместе с ним. Он обрел толкователей, но они обращались с ним как с покойником, лежащим на анатомическом столе'' 21, - во всем можно согласиться с этими давними размышлениями Ж. Батая, философа, чье творчество проникнуто идеями Ницше, автора книг и статей о великом философе, в которых их автор выступал против фашистской интерпретации его творчества. Во всем, кроме одного: "подвижная, конкретная мысль" Ницше не исчезла вместе с автором. Мысли автора "Заратустры" оказались намного "дальнобойнее" исторических условий, в которых жил их автор - неплохой конный артиллерист, знавший толк в орудийном деле. Еще никто не знает, какую интерпретацию им предстоит пережить в новом веке, хотя с уверенностью можно сказать, что фашистской интерпретации больше не будет - ни левой, ни правой.
       В XX веке ницшеанские идеи принимали то воплощение, которое было удобно диктаторам, вообразившим себя "хозяевами земли". Эту особенность восприемства философии Ницше прекрасно разъяснил А. Савинио, более известный как Андреа Де Кирико, брат знаменитого художника-сюрреалиста Джорджо Де Кирико, и сам не менее известный писатель, художник и музыкант, чье творчество отмечено чертами европейского авангарда начала XX века. На чем основано обвинение Ницше в том, что он вдохновил эпоху насилия? А. Савинио дает свой ответ в конце 40-х годов в "Новой энциклопедии": "На распространенной ошибке в истолковании. Точнее - в стиле. Еще точнее - на распространенном недостатке умственного воспитания. Более того: просто воспитания. (Недостаток здесь в смысле "дефект")... Умственно необразованный человек во всем усматривает какую-то цель. Он считает, что всякая земная вещь подчинена определенной цели и что эта цель указана в значении самой вещи. По его мнению, чем выше интеллект и глубже ум, тем настойчивее мысль и целенаправленное действие <...>.
       Люди смешивают то, что нуждается в цели ради самооправдания, и лиризм, который не нуждается ни в какой цели, ибо находится по ту сторону любой цели. В результате этой путаницы рождаются самые нелепые ошибки, вроде обвинения Ницше в жестокостях и злодеяниях, совершенных тоталитарными государствами в доказательство их силы, их реализма, отсутствия у них всякой сентиментальности.
       Ницше - это лирик. Это типичнейший пример лирика. Это наиболее завершенная в лирическом отношении личность, которую я знаю. Равно как и его творчество, сама его жизнь суть фактически проявление лиризма. Его филологизм, его философизм, его философия молотка, его воля к власти, его политицизм, его идеи о государстве, о войне - все это тоже формы лиризма... Поэтому филологию, философию и политику Ницше следует рассматривать как лирические образы, свободные от какой-либо целенаправленности, понимаемые как игра. Ибо Ницше - лирик. И только лирик. Он остается лириком, даже когда говорит о Бисмарке или Криспи. И Бисмарк, и Криспи становятся в его устах лирическими темами... Отсюда и мысль его, и слово следует воспринимать как чисто лирические озарения. Сталкиваясь с ницшеанской мыслью, никогда не следует задаваться вопросом: "А что это значит?" И тем более воспринимать и истолковывать ее в буквальном смысле, применительно к "практической" и "целенаправленной" сфере деятельности. Это все равно как замешивать пироги на порохе. Или ваять статуи из пудры.
       Представляю себе изумление, затем боль и, наконец, отчаяние Ницше, этого лиричнейшего из людей, перед лицом "ответственности" за насилия, войны, массовые уничтожения людей, депортации, истязания, убийства; за надругательство над духом - и "духовностью".
       Быть может, именно смутное предчувствие этой чудовищной ответственности и привело Ницше к умопомешательству?.. Для этого хватило бы и меньшего.
       Ничто, о темные люди, не преследует в словах Ницше ту цель, о которой "думаете вы". Хорошо бы ввести правило, позволяющее избегать этих безнравственнейших ошибок. Отделять плевелы от пшеницы. Запретить, чтобы темные люди смешивались с людьми-светочами и прибирали к рукам их "непостижимые слова" 22.
       Остается лишь добавить к словам итальянского деятеля культуры, что и в начале XXI века находятся люди, для которых удобно присваивать слова Ницше, не догадываясь, что для них - они непостижимы. И находятся философы, которые на основании этого духовного мародерства готовы продолжать обвинения великого философа в оправдании зла, в пособничестве злу, в "воплощении философского зла". Попробую же им возразить...
      

    Библиографический список.

       1. Леопарди Дж. Нравственные очерки. Дневник размышлений. Мысли. М., 2000, с. 275.
       2. Райх В. Психология масс и фашизм. СПб., 1997, с. 194.
       З. Уитмен У. Листья травы. М., 1982, с. 334-335.
       4. Лёвит К. От Гегеля к Ницше. Революционный переворот в мышлении ХIX века. Маркс и Кьеркегор. СПб., 2002, с. 534.
       5. Богат Е.М. Истины и парадоксы // Вечный человек. М., 1973, с. 244-272.
       6. Малая Советская энциклопедия. Т. 5. М., 1930, столб. 802.
       7. Давыдов Ю.Н. Искусство и элита. М., 1966, с. 185-246.
       8. Лем С. Миротворчество Томаса Манна // Новый мир. 1970,  6, с. 234-256.
       9. Корнющенко Д.И. Элитарная концепция искусства в философии Фридриха Ницше: ницшеанство как социокультурный феномен XX века. Чапаевск, 1999.
       10..Корнющенко Д.И. Интегральная диалогика: попытка новой технологии гуманитарного образования (из опыта работы). М., 2003.
       11. Корнющенко Д.И. Метафизика ленты Мёбиуса: Освободить будущее от прошлого? Освободить прошлое от будущего? Чапаевск, 2000.
       12. Корнющенко Д.И. Из книги "Метафизика ленты Мебиуса" (Глава IV. "... трудность теперь в том, чтобы меня потерять...") // Труды членов Российского философского общества. Вып. 7. М., 2004, с. 306-357.
       13. Ницше Ф. Философия в трагическую эпоху. М., 1994.
       14. Ницше: pro et contra. СПб. 2001, с. 971-1007.
       15. Лозинский Е.И. Педагогические идеалы Фридриха Ницше // Вестник воспитания. 1902,  2, с. 64.
       16. Корнющенко Д.И. Каким воспитателем был Ницше // Труды членов РФО. Вып. 5. М., 2003, с. 230 - 252; Ницше как воспитатель (философско-педагогическое эссе). // Мир образования - образование в мире. 2003,  3, с. 28-38; О воспитании по Ницше: философско-педагогическое эссе // Дидакт. 2003,  5, с. 28-37.
       17. Балашов Л.Е. Ф. Ницше - Гитлер философии // Труды членов РФО. Вып. 2. М., 2002, с. 141-149.
       18. Орбел Н. "Ecce liber" // Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей; незавершенный трактат Фридриха Ницше. М., 2005, с. 626-627.
       19.Фечер И. Фридрих Ницше и "Диалектика Просвещения" // Ницше и современная западная мысль. СПб.- М., 2003, с. 214.
       20. Ясперс К. Ницше и христианство. М., 1994.
       21. Батай Ж. Проклятая часть // Суверенность. М., 2006, с. 438
       22. Савинио А. Вся жизнь. М., 1990, с. 77-79.
      

    Глава первая. Фридрих Ницше - профессор и преподаватель Базельского университета.

      
       Пусть только посмеет кто-то
       Спросить: откуда я родом,
       Где кров мой, и родина - где:
       Я не был еще ни разу
       Пространством и временем связан,
       Паря, как орел, в высоте! ...
       Ф. Ницше, 1859 г., пер.
       К.А. Свасьяна 1.
      
       Фридрих Вильгельм Ницше (15 октября 1844 - 25 августа 1900) начал свою самостоятельную жизнь и деятельность на ниве просвещения в должности профессора филологии с 19 апреля 1869 года.
       В мою задачу не входит подробное изложение биографии философа, тем более, что существует много книг, охватывающих всю жизнь Ницше (например, книги Д. Галеви, Р.Дж. Холлингдейла, Ф. Юнгера, В. Вересаева, И. Гарина). Поэтому на страницах этой главы достаточно будет кратко упомянуть о годах учения и основных этапах жизни и творчества профессора Ницше в 1869-1879 годах. Это десятилетие было временем не только становления Ф. Ницше как ученого филолога и философа, но и временем его первых реформаторски-радикальных проектов в филологии, философии и, что особенно важно для замысла книги, - в педагогике, или, говоря на античный лад, - в пространстве пайдейи. В Лейпциге и Базеле он впервые испытал, что такое и восхищенное признание, и недоуменное непонимание, постепенно перешедшее во всеобщую неприязнь. Эти же годы были временем дружбы со многими незаурядными современниками, - и временем первых разочарований и разрывов дружеских отношений. Людей, очень близких Ницше, было значительно меньше, чем он хотел, но они могли все же оценить прозрения молодого человека в его раннем творчестве, почувствовать свою сопричастность к тому, что вносил молодой профессор в сферу гуманитарного мышления.
       В эти десять лет Ницше взглянул на привычный мир образования совершенно по-новому, другими глазами, и попытался совершить первую переоценку ценностей: прежде всего в обучении и воспитании молодых людей, что отразилось в его ранних педагогических проектах, которые не отделимы от его филологических, исторических, философских и прочих "несвоевременных размышлений", от его лекций, статей и набросков, посвященных античной Греции. В Базеле он будет неоднократно предлагать реформу "этического и интеллектуального образования".
      

    * * *

       Сын пастора Карла Людвига Ницше закончил свое гимназическое образование в 1862 г. после обучения в г. Наумберге и в Пфорташуле (под Наумбергом), старейшем учебном заведении Германии, в котором ранее получили среднее образование такие выдающиеся немцы как Ф. Новалис, братья Шлегели, И.Г. Фихте. 14-летний мальчик получил бесплатное место в этом привилегированном учебном заведении, в котором причудливо сочетались классическое образование, дух гуманизма с протестантским морализмом и немецкой требовательностью. Вероятно, такая милость объяснялась не только его успехами в гимназии Наумберга, но и тем печальным обстоятельством, что его отец, лютеранский пастор, умер в результате тяжелого несчастного случая, когда его старшему сыну было четыре года. Пфорташуле же находилась под опекой протестантской церкви.
       В письме к другу детства В. Пиндеру, датированным серединой февраля 1859 г., юный Ницше вспоминал о тех, далеко не благостных переживаниях, с которыми он переступил порог Пфорты в 1858 г.: "Было утро вторника, когда я вышел из ворот города Наумбурга. Поля вокруг еще тонули в предрассветных сумерках, и лишь на горизонте несколько тускло освещенных облаков возвещали приближение дня. Эти сумерки царили и во мне; в моем сердце, пока не взошла настоящая солнечная радость. Страхи робкой ночи окружали меня, и, наполняя меня предчувствиями, лежало предо мной будущее, укрытое серой завесой. Впервые приходилось мне на долгий, долгий срок разлучиться с родительским домом. Я шел навстречу незнакомым опасностям; разлука вселяла в меня робость, и я дрожал при мысли о своем будущем. К тому же меня чрезвычайно угнетал предстоявший экзамен, которой я расписывал себе в самих мрачных красках, и мысль, что отныне я никогда уже не смогу предаваться своим мечтам, а школьные товарищи станут преградой между мной и моими любимыми занятиями. В особенности же сжималась моя грудь от мысли, что я должен оставить любимых друзей, и из уютного окружения вступить в новый, незнакомый, непреклонный мир. С каждой минутой мне становилось все страшней, так что, когда впереди замаячила Пфорта, я готов был признать в ней скорее тюрьму, чем alma mater. Я вступил в ворота. Священные чувства переполняли мое сердце; я вознесся к Богу в безмолвной молитве, и глубокий покой наполнил все мое существо. Господи, благослови входящего сюда и огради меня телесно и духовно в этом обиталище Святого Духа. Ангела своего пошли, чтобы тот победоносно провел меня через все искушения, коим я иду навстречу, и да послужит мне это место ко спасению во веки веков. Помоги мне в этом, Господи!
       Аминь" 2.
       4 сентября 1864 г. Ницше окончил Пфорташуле. Он чуть было не провалился на экзамене по математике, не набрав нужного балла, но зато написал на латыни дипломную работу на тему "О Феогниде Мегарском" - эллинском поэте-лирике 2-й половины VI в. до Р.Х. Под именем Феогнида сохранились две книги "Элегий", среди которых есть и такие, знаменитые своим пессимизмом строки:
      
       Лучшая доля для смертных - на свет никогда
       не родиться
       И никогда не видеть яркого солнца лучей.
       Если ж родился, войти поскорее в ворота Аида
       И глубоко под землей в темной могиле лежать 3.
      
       Это было первое оригинальное филологическое исследование будущего великого философа.
       16 октября 1864 г. Фридрих зачислен в университет в Бонне, где он намерен изучать филологию и теологию. Вместе с другом П. Дёйссеном Ницше отправился с рекомендательным письмом к профессору филологии Фр. Ричлю, благодаря которому и О. Яну, университет имел превосходную репутацию "филологического питомника". Известный профессор вначале даже не заметил скромного юношу, которому суждено было стать самым знаменитым его учеником. Позднее Ницше и его друг последовали за Ричлем в Лейпциг, куда тот переехал. Для Ницше этот переезд означал окончательное прощание с теологией в пользу филологии. С октября 1865 г. начинается лейпцигский период в жизни молодого филолога. Он завершится в 1869 году и, кроме обучения у Ричля, будет отмечен открытием философии А. Шопенгауэра и Ф. Ланге ("История материализма"), дружбой с Эрвином Роде и началом знакомства с Рихардом Вагнером. К этому же времени относится и его далекое от гуманитарных наук занятие: несмотря на его близорукость, 9 октября 1867 г. Ницше был призван в Прусскую армию и зачислен в один из полков конной артиллерии, квартировавшим в Наумберге. Служба угнетала юношу, но несчастный случай привел к освобождению от казармы: прыгая в седло, он получил травму, которая привела к гнойному воспалению и болезни в марте 1868 г. Он находился в госпитале, когда получил 1 апреля звание ефрейтора. 15 октября 1868г. Ницше был демобилизован.
       О своих, далеких и от филологии и от философии, армейских обязанностях студент-филолог с юмором рассказывал в письмах к Эрвину Роде: "<...> Да, дорогой мой друг, если некий демон однажды рано поутру, скажем, между пятью и шестью, проведет тебя по Наумбургу и вознамерится направить твои стопы в мою сторону, не поражайся картине, которая предстанет твоим органам чувств. Внезапно ты вдыхаешь запах конюшни. В тусклом свете фонаря вырисовываются какие-то фигуры. Вокруг раздается ржание, стук копыт, что-то скребут, чистят щеткой. И посреди в кучерском наряде судорожно разгребающий голыми руками кучу Невыразимого и Неприглядного или же чистящий скребком лошадь - мне страшен лик, полный страшной муки: это ж, черт побери, я сам (парафраз стихотворения Г. Гейне - Д.К.)...
       ... Могу уверить тебя, что у моей философии появилась сейчас отличная возможность сослужить мне практическую службу. Ни единого мгновения до сих пор я не чувствовал униженности, зато очень часто мне доводилось улыбаться каким-то вещам, как чему-то сказочному. Порой я украдкой шепчу из-под брюха лошади: "Помоги Шопенгауэр"; и когда изможденный и потный я прихожу домой, меня успокаивает один лишь взгляд, брошенный на его портрет, стоящий на моем столе. Или же я раскрываю "Парерги", которые мне теперь, а с ними заодно и Байрон, симпатичнее, чем когда бы то ни было". <...>
       <...> "Счастливые люди", говорит Ричль о студентах, "у вас есть 14 часов в день для себя и своих занятий"! Несчастный человек, говорю я себе, у тебя не наберется и двух свободных часов в день, и даже их ты должен жертвовать Марсу, дабы он не отказал тебе в лейтенантском патенте. Ах, дорогой друг, что за несчастное создание этот самый конный и пеший артиллерист, если у него есть склонность к литературе! Старина бог войны явно предпочитал молодых бабенок, а не старых усохших муз. Артиллерист, который в казарме, примостившись на грязной табуретке, частенько раздумывает о демокритовых проблемах, пока ему чистят сапоги - это попросту парадокс, на которого боги поглядывают с насмешкой" 4. Свои письма из казармы он подписывал "Фридрих Ницше. Канонир 21-й батареи кавалеристского отделения 4-го полка полевой артиллерии".
       После возвращения в Лейпциг бывший конный артиллерист всерьез подумывает на год оставить университет и уехать вместе с другом Э. Роде в Париж, "чтобы отведать божественный канкан и желтый яд абсента". Однако этим греховным мечтам не суждено было сбыться: в письме к Роде от 16 января 1869 г. он говорит о совершенно неожиданном для него назначении: "Мы, действительно, игрушки в руках судьбы: на прошлой неделе у меня возникла идея написать тебе письмо с предложением заняться химией и бросить филологию по части древних безделок. А сегодня дьявол по имени Судьба соблазняет меня званием профессора филологии" 5. В начале 1869 г. в Базельском университете освободилось место на кафедре классической филологии с одновременным преподаванием греческого языка. На имя Ричля из Швейцарии пришло письмо от профессора А. Кисслинга, в котором тот интересовался, что за человек Фр. Ницше, автор двух прекрасных статей в "Рейнском научном журнале" (это были "К истории феогнидовского гномологиума" и "Об источниках Диогена Лаэртского"), и можно ли пригласить его на кафедру филологии, т.к. Кисслинг покидает Базель. Ричль ответил: "...Вот уже за 39 лет на моих глазах выросло большое число молодых талантов, но еще никогда я не знал молодого человека..., который так рано и в таком юном возрасте был бы настолько зрел, как этот Ницше... Если он, дай Бог, проживет долгую жизнь, я пророчу ему со временем одно из первых мест в немецкой филологии. Сейчас ему 24 года: силен, здоров, отважен, крепок телом и духом... Он кумир... всех молодых филологов здесь в Лейпциге. Вы скажете, я описываю просто какой-то феномен - да, так оно и есть; при этом он любезен и скромен". "Он может все, чего захочет " 6.
       Ни Фр. Ричль, ни сам Ф. Ницше еще не знали, чего захочет блестящий выпускник факультета филологии, этот "молодой лев". 13 февраля 1869 г. Ницше получил назначение. В конце марта в Лейпциге ему присвоили докторскую степень без экзаменов на основании вышеупомянутых опубликованных работ. 17 апреля он перестал быть гражданином Пруссии, но и обязанностей швейцарского гражданина также никогда не выполнял, оставаясь всю жизнь без формального статуса, "гражданином мира". На радость семьи по случаю его триумфа, особенно младшей сестры Элизабет, Ницше реагировал довольно цинично: "Подумаешь, какое событие, стало на свете одной пешкой больше, вот и все!" 7
       И вот Ницше - преподаватель и профессор Базельского университета. По традиции в мае 1869 г. новый профессор филологии делает доклад "О личности Гомера" (при публикации он получил заголовок "Гомер и классическая филология"). Завершает свою декларативную речь недавний студент таким обращением к новым коллегам: "Филологу тоже подобает подвести под краткую формулу вероисповедания цель своего стремления и путь к нему; пусть же этой формулой будет перевернутое обращение Сенеки: "Philosophia facta est, quae philologia fuit". Этим я хочу сказать, что каждая филологическая деятельность должна быть включена в философское мировоззрение, в котором все единичное и частное испаряется как ненужное и остается нетронутым лишь целое и общее. Дайте же мне возможность надеяться, что с этим образом мыслей я не буду чуждым среди вас; дайте мне уверенность, что работая вместе с вами в этом направлении, я буду в состоянии достойно оправдать исключительное доверие, оказанное мне властями этой общины" 8.
       Изречение Сенеки таково: "филологией стала та, что некогда была философией" 9. "Перевернув" его, Ницше сказал: "философией стала та, что раньше была филологией". Получалось, что тот метаморфоз, которым римский стоик возмущался, молодой профессор надеялся обратить в пользу философии. Следовательно, классическая филология должна стать неким фундаментом для современной Ницше и его слушателей философской мысли второй половины XIX века. Он-то знал и понимал, чего хотел, но среднестатистический университетский профессор филологии видел в своем предмете совсем другое, и это "другое" вовсе не гармонировало с античной пайдейей - воспитанием свободного человека. Поэтому во вступительной речи Ницше оказался уже запрограммирован неразрешимый конфликт между его идеями и целями и подавляющим большинством из сообщества немецких господ профессоров. И вряд ли в тот момент своего небольшого торжества он осознавал, что в его докладе прозвучало скрытое объявление войны европейским "филистерам культуры".
       Как будто предчувствуя будущее, молодой профессор в набросках, относящихся к зиме 1869-1870 гг., наметит важнейшую тему своего образовательного проекта: "Великие гении непостижимы для обыкновенных человеконасекомых и абсолютно для них непредсказуемы. Если, несмотря на это, все же постепенно пробивает себе дорогу их правильная оценка, то лишь благодаря тем родственным душам, которые их поняли. Вся сумма эстетических суждений восходит к великим гениям: основных типов всегда немного. Потому-то так важно отношение гениев друг к другу. Их оценка подкреплена более сильным инстинктом и более глубокой сознательной способностью понимания. Древние тщательно хранили такие суждения" 10. Задача выращивания и воспитания гения-сверхчеловека станет конечной целью его педагогической программы.
      

    * * *

       Базельскому университету было уже 400 лет, он славился своей репутацией далеко за пределами Швейцарии. В этом старейшем европейском университете Ницше становится сначала экстраординарным профессором классической филологии и преподавателем греческого языка в старших классах в гимназии "Педагогиум" при университете. В апреле 1870 г. следует повышение - он назначается ординарным профессором. Ницше польщен, но служебные обязанности отбирают у него все больше и больше времени. Ф. Ричлю в письме от 10 мая 1869 г он сообщает: "В течение недели каждое утро в 7 часов я читаю лекции. По понедельникам я веду семинар..., по вторникам и пятницам я преподаю в высшей школе дважды в день, по средам и четвергам - один раз: мне это пока нравится.... Мои лекции слушают семь учеников, - здесь говорят, что это должно меня устраивать" 11. То есть, Ницше три раза в неделю читает лекции по истории греческой лирики и три раза в неделю по трагедии "Хоэфоры" Эсхила, один раз в неделю ведет семинар и шесть раз в неделю проводит занятия в Педагогиуме. Говоря современным преподавательским языком, его учебная нагрузка составляет 19 часов в неделю. Кроме того с самого начала он читает со своими учениками платоновского "Федона", надеясь "инфицировать учеников философией" и пробудить их "из грамматического сна" 12.
       В 1870 темами его лекций были "Царь Эдип" Софокла, "Труды и дни" Гесиода, "Academica " Цицерона. В 1871 - диалоги Платона, введение в латинскую филологию и эпиграфию. Но основное внимание он уделял эллинской поэзии и драме. В публичных лекциях в Базельском Музеуме, где можно было давать волю своим пристрастиям, Ницше говорил о "Греческой музыке-драме", о "Сократе и греческой трагедии" (18.01 и 1.02. 1870). Позже Ницше написал "Дионисийское мировоззрение", которое не обрело характер лекции, но в переработанном варианте под названием "Рождение трагического мышления" было подарено автором Козиме Вагнер - супруге своего самого обожаемого в те годы друга - великого композитора Р. Вагнера, с которым юный Ницше при достаточно комических обстоятельствах познакомился еще летом 1868 г. в Лейпциге. Все три исследования были подступами к будущей первой книге "Рождение трагедии из духа музыки". Среди научных публикаций 1870 г. статьи "Флорентийский трактат о Гомере и Гесиоде", "Эллинизм и платонизм" в "Рейнском научном журнале".
       И. Гарин пишет: "Трудно представить большую несовместимость, нежели словосочетание "профессор Ницше". Человек, рожденный для "переоценки всех ценностей", воплощение ищущего духа и свободомыслия, окунувшись в рутинную жизнь лектора, скоро ощутил себя привязанным к галере. Ежедневные лекции в университете и гимназии "Педагогиум", где он читал греческий, вызвали у него приступы депрессии, отвращения к филологии и к науке вообще. Свидетельство тому - набросок, сделанный в первый год профессорства:
       "Цель науки - уничтожение мира... Доказано, что этот процесс происходил уже в Греции: хотя сама греческая наука значит весьма мало. Задача искусства - уничтожить государство. И это также случилось в Греции. После этого наука разложила искусство" 13.
       И. Гарин прав, но не полностью. Да, Ницше без особого восторга преподавал латинскую грамматику, но это довольно распространенней случай и в России, когда учитель словесности любит и блестяще преподает русскую литературу и терпеть не может преподавание русского языка (точно также встречается и противоположный вариант). Да, в письме к Э. Роде в 1871 г. Ницше говорит о начавшемся отчуждении, которое он испытывает в отношении к филологии, т.к. начинает вживаться в мир философии, о том, что его все более занимает свой собственный мир, а также "новый воспитательный принцип, с полным неприятием наших гимназий и университетов" 14. - Это письмо было прологом будущего первоначального педагогического проекта Ницше. Однако сохранились свидетельства современников, которые говорят о другом, во всяком случае, в первые годы преподавания профессора Ницше. Есть все основания говорить о том, что в университете у молодого педагога обнаружился талант преподавателя, способного пробудить у студентов интерес к предмету, что во все времена и во всех учебных заведениях считалось важнейшим критерием деятельности учителя любого ранга. Карл Бернулли рассказывает, как в самом начале XX века беседовал с бывшими учениками Ницше - к тому времени, естественно, уже зрелыми людьми. "Когда их спрашиваешь о нем, - говорит Бернулли, - все они единодушно утверждают, что складывалось впечатление, словно они сидели не с педагогом, а у ног живого эфора из античной Греции, пересекшего время, чтобы явиться среди них и поведать о Гомере, Софокле, Платоне и их богах. Он говорил так, словно сам все это пережил и исходил из собственных знаний о вещах самоочевидных и по-прежнему абсолютно правомерных - таково было впечатление, которое он произвел на них" 15.
       Следовательно, Ницше обладал редкой и чрезвычайно ценной для преподавателя гуманитарных наук способностью создавать эффект присутствия учащихся в исторических, литературных и других событиях. Были у него и такие, истинно педагогические качества, как способность к импровизации, интеллектуальная находчивость и ассоциативность мышления. Он не был тем скучным педантом и резонером от педагогики, которых ученики терпят с трудом, и никогда не вспоминают о них с любовью, или вообще не вспоминают. Ницше владел, наряду с чувством такта, тонкой иронией и чувством юмора, что позднее будет неожиданно резко контрастировать в его самых глубоких по содержанию и мысли фрагментах. В повседневной преподавательской рутине эта способность оживить угасающий интерес студентов всегда встречала с их стороны одобрительные отклики"
       "Его устраивало, что студенты читают греческих авторов в немецком переводе, главное, чтобы они читали как можно больше: он был заинтересован не столько в зубрежке греческой грамматики и языка (принимая хорошее их знание как нечто само собой разумеющееся), сколько в знакомстве своих учеников с самим миром античной Греции. Он иногда отступал от намеченного плана, чтобы поговорить о чем-то, казалось бы, не имеющего прямого отношения к теме. Например, он мог неожиданно спросить: "А скажите-ка мне, что такое философ?" - и после того, как прозвучит невразумительный ответ, прочесть спонтанную лекцию на эту тему. Известность получил один эпизод, происшедший в его классе. Он предположил, что на летних каникулах студентам будет интересно прочесть описание щита Ахилла в "Илиаде"; в начале следующего семестра он спросил одного из них, прочел ли он это. Студент (имя его не называется) сказал, что прочел, хотя это была неправда. "Хорошо, тогда опишите нам щит Ахиллеса", - сказал Ницше. Воцарилось неловкое молчание, которое он не прерывал в течение десяти минут - времени достаточного, по его мнению, для того, чтобы описать щит Ахиллеса, - при этом он ходил взад-вперед, делая вид, что внимательно слушает. Затем сказав: "Очень хорошо, X описал нам щит Ахиллеса, можно двигаться дальше" 16.
       Среди набросков 1876-1877 годов можно найти профессиональные заметки Ницше о технологии преподавания, о педагогическом мастерстве учителя и воспитателя, свидетельствующие о высоком уровне психологического подхода в процессе обучения. Эти размышления отмечены подлинным демократизмом, самокритичностью; с пользой для себя их мог бы прочитать современный преподаватель:
       "Учителя целых классов вкладывают совершенно ошибочное честолюбие в то, чтобы находить индивидуально разный подход к своим ученикам. Но ведь в высшей степени вероятно, что учитель, имея очень косвенное и односторонние отношение к ученикам, знает их поверхностно и делает грубые ошибки в оценке того или иного характера (который к тому же у молодых людей еще податлив и не должен рассматриваться как сложившийся). Вред, который сопутствует обучению в классе, где к отдельным ученикам относятся в корне неверно, перевешивает все возможные достоинства индивидуального подхода к воспитанию, причем перевешивает существенно. В целом все суждения учителей об индивидуальности ученика ошибочны и поспешны; и уж во всяком случае нет и намека на то, что такие суждения научно взвешены и осмотрительны. Следует всегда подходить ко всем ученикам одинаково и с равным уважением, считать их уровень довольно высоким и даже позволять себе при выставлении отметок очевидную недооценку. Надо также настолько сосредотачиваться на интересной подаче своего предмета, чтобы, коль скоро хотя бы одному ученику явно неинтересно, учитель ставил это в вину исключительно себе: вот надежный рецепт, который, кроме того, оставляет совесть учителя спокойной. Впрочем, само собой разумеется, что воспитание в классе это лишь временная мера, поскольку каждый отдельный человек не может воспитываться отдельным учителем, и таким образом индивидуальный характер и дарование будут обречены идти своими собственными путями: что очевидно чревато опасностями. Но разве отдельный воспитатель не представляет собою такую же опасность?" 17
       Люди, знавшие Ницше в базельское десятилетие, отмечали его повышенное внимание к одежде, доходившее порой до щегольства. Один из его студентов, Людвиг фон Шеффлер, описал внешность Ницше, каким он увидел его в 1875 г. "Я не ждал, что профессор бурно ворвется в комнату... как Буркхардт. Я также хорошо знал, что вызывающий тон писателя не всегда созвучен поведению автора как частного лица. Тем не менее, я поразился той скромности, почти смирению, свойственней манере поведений Ницше, когда он вошел. К тому же он был чуть пониже среднего роста.... А блестящие очки и пышный усы сообщали его лицу то выражение интеллектуальности, которое часто делает невысоких людей какими-то внушительными. Но при этом вся его личность выражала полное равнодушие к тому, какое внешнее впечатление он мог бы производить". Шеффлер же утверждает: "Тот, кто никогда не слышал голоса Ницше, знает его только наполовину" 18.
       Мирные занятия молодого профессора были прерваны начавшейся франко-прусской войной. Человек, подписывавший свои письма в те годы "лояльный швейцарец", уже не имевший прусского подданства, вдруг, после некоторых нейтральных комментариев, вспомнил, что он - немец. Человек, который позднее скажет множество нелестных, даже оскорбительных слов о Пруссии, о Германии, о кайзере, о Бисмарке, о немецкой нации и, напротив, будет восхищаться французской культурой и французским языком, вообразил было, что большие потери прусской армии можно компенсировать своим личным участием в войне. В письме к г-же Ричль 20 июля 1870 г. обнаруживается, что его молодость способна на милитаристскую романтическую браваду: "Как я стыжусь моей праздности, которой я предаюсь в тот момент, когда мог бы применить к делу мои артиллеристские познания. Само собой разумеется, я готов на решительный шаг, если дела примут дурной оборот. Вы знаете, все кильские студенты в порыве энтузиазма записались добровольцами". Дела действительно принимали дурной оборот, но для Франции. Французы, однако, тоже не были вегетарианцами, и количество раненых в прусской армии было огромным. Потери усугублялись эпидемиями дизентерии и дифтерита, которые косили солдат не хуже пушечной шрапнели.
       Показать свои познания в качестве артиллериста Ницше, к счастью, не довелось, т.к. нейтральное правительство Швейцарии запретило ему участие в боях. Все-таки его прошение об отпуске с целью "быть полезным в качестве солдата санитарной службы" было удовлетворено 11 августа. Он проходит ускоренные санитарные курсы и с середины августа вместе с прусскими войсками проходит Эрланген, Верт, Сульцбай-Вайсенбург, Хаген-Бишвиллер, Люневиль и Нанси. 2 сентября 1870 г. в день капитуляции французской армии под Седаном Ницше прибыл в Мец, где разместился огромный госпиталь раненых в предыдущих сражениях. Будущий "гражданин мира" буквально заразился патриотизмом и военным угаром. Он стал мужем среди мужей, немцем, гордым своей родиной! Его боевой опыт длился недолго: получив приказ доставить одиннадцать раненых и больных из госпиталя в Карлсруэ, он провел с ними в пути в плотно закрытом вагоне трое суток. Приказ Ницше санитар выполнил, но подцепил от своих подопечных другую заразу: заболел и дифтеритом, и дизентерией. После выздоровления оставалось только ехать домой в Наумбург на долечивание. Патриотическая экзальтация начинает заметно ослабевать, и в письме Герсдорфу Ницше пишет: "Говоря откровенно, - я думаю, что современная Пруссия - в высшей степени опасна для культуры". Участие в войне, несомненно, было переломным моментом в жизни Ницше и оказало влияние на дальнейшую судьбу его мировоззрения.
       Предоставим слово сестре философа Элизабет Фёрстер-Ницше, за которой принято числить немало грехов в отношении жизни и посмертной судьбы творческого наследия брата. "Злой гений" ницшеанства - это еще не самая суровая оценка деятельности Элизабет. В пылу обвинений как-то забывается тот скромный факт, что эта одинокая женщина, похоронив в далеком Парагвае мужа Бернхардта, вынужденного покончить самоубийством из-за собственных финансовых махинаций, женщина, действительно во всех отношениях не ангел, после возвращения в Германию последние 45 лет жизни посвятила сначала уходу за слабоумным братом, а после его смерти предприняла невероятные усилия по собиранию и изданию его наследия. Главным итогом ее деятельности стало создание знаменитого "Архива Ницше". Ее злополучного мужа, как и Элизабет, справедливо обвиняли в махровом антисемитизме, но "Фонд Ницше" возник благодаря огромному пожертвованию шведского еврея, мецената и банкира Эрнеста Тиля. Позднее сестра Ницше принимала большие суммы для "Архива" от Муссолини и Гитлера и многое сделала для превращения имени брата в символ национал-социализма, но с чистой совестью можно сказать, что, несмотря на свой антисемитизм и антибольшевизм, в трудную для "Архива" минуту она приняла бы деньги и от Ленина, и от Троцкого, и от Сталина, если бы тем пришла в голову подобная фантазия. Что касается политического капитала, то некоторым пламенным революционерам-большевикам, вроде А.В. Луначарского, после Октябрьского переворота еще казалось, что они, совершая революцию, берут тезис прямо из рук человека, написавшего "Сумерки кумиров, или Как Философствуют молотом". Известны намерения Элизабет заполучить в "Архив" М. Горького в качестве гостя, и переписка с ним на эту тему в 1906 г. У М. Горького была репутация юдофила, что не помешало обеим сторонам обменяться крайне любезными письмами. Тогда писатель действительно не мог принять ее приглашение, но и позднее в 1921-1922 гг., живя в Германии, один из самых известных русских ницшеанцев так и не нашел времени заехать в Веймар и побывать в "Архиве Ницше". 'Буревестник" был уже не тем, кто когда-то, на манер Ницше, призывал бурю, чтобы "жить опасно".
       Самым страшным "преступлением" сестры считается сфальсифицированная ею совместно с Петером Гастом книга, которой, как таковой, не существовало в архиве брата. Это печально знаменитая "Воля к власти", изданная в августе 1906 г. Скомпилированному тексту предшествовало "Введение " Елизаветы Фёрстер-Ницше, в котором на первых же страницах она, со слов брата, рассказывала о том, чем явилась для него война, какое зашифрованное послание он получил на поле боя, и как расшифровал это "откровение в грозе и буре":
       "Что пришлось перенести за это время сострадательному сердцу моего брата - не поддается описанию, еще месяцы спустя ему слышались стоны и жалобные вопли несчастных раненых. В первые годы он почти не мог говорить об этом, и когда Роде однажды в моем присутствии жаловался, что так мало слышал от своего друга о пережитом им в бытность его санитаром, брат мой с выражением муки на лице заметил: "Об этом не надо говорить, это невозможно; нужно гнать от себя эти воспоминания!" И в тот осенний день, о котором я начала говорить, он рассказал мне только, как однажды вечером, после всех этих ужасных скитаний, он "с сердцем, почти разбитым состраданием" приехал в маленький городок, через который пролегала большая дорога. Когда он обогнул городскую стену и прошел несколько шагов вперед, он вдруг услышал шум и грохот, и мимо него, как сверкающая молниями туча, пронесся красивый кавалерийский полк, великолепный как выражение народного мужества и задора. Но вот стук и гром усиливаются, и за полком в стремительнейшем темпе несется его любимая полевая артиллерия и, ах, как больно было ему не иметь права вскочить на коня и быть вынужденным, сложа руки, стоять у этой стены! - Напоследок шла пехота беглым шагом: глаза сверкали, ровный шаг звенел по крепкому грунту, как могучие удары молота. И когда все это шествие вихрем пронеслось мимо него в битву, - может быть навстречу смерти, - столь величественное в своей жизненной силе, в своем мужестве, рвущемся в бой, являя собой такое полное выражение расы, решившей победить, властвовать или погибнуть, - "тогда я ясно почувствовал, сестра, - так закончил свой рассказ мой брат, - что сильнейшая и высшая воля к жизни находит свое выражение не в жалкой борьбе за существование, но в воле к битве, к власти и превосходству!"
       "Но, - продолжал он, немного помолчав и вглядываясь в пылающее вечернее небо, - я чувствовал также, как хорошо то, что Вотан влагает жестокое сердце в грудь вождей; как могли бы они иначе вынести страшную ответственность, посылая тысячи на смерть, чтобы тем привести к господству свой народ, а вместе с ним и себя". <...> Быть может, именно тогда впервые перед ним предстала проблема страшного и губительного влияния, которое может иметь сострадание, как некоторая слабость, в те высшие и труднейшие минуты, когда решается судьба народов, и насколько справедливо поэтому предоставление великому человеку, полководцу, права жертвовать людьми для достижения высших целей" 19.
       Э. Фёрстер-Ницше, конечно, могла изложить слова брата с таким велеречивым пафосом, совершенно ему не свойственным, именно так, как ей было необходимо для главной концепции книги, которая, как юридический казус, является произведением трех авторов: Ф. Ницше, Э. Фёрстер-Ницше и П. Гаста. Но, как говорится, даже если это и неправда, то хорошо придумано. Вывод Элизабет сделала безукоризненно точный: главным философским сочинениям Ницше последнего десятилетия его творчества слова ее тирады абсолютно адекватны.
       Далее последуют строки, скажу так, мало адекватные Ницше и его творчеству: небольшой отрывок из "Бесконечного тупика". Его автор Д.Е. Галковский - теоретический антикоммунист, антилиберал, антисемит - посвятил свою многостраничную штудию срыванию масок со всех и со всего, развенчиванию ложных, по его мнению, авторитетов, демонтированию тех привычных конструкций, которые состояли из мудрости, таланта, мужества, смелости, благородства. На страницах его сочинения Ф. Ницше упоминается более десяти раз, чаще всего в нейтральном контексте. У меня есть все основания называть Д. Галковского современным русским неоницшеанцем. Вот что он говорит о военном периоде в жизни философа: "Конечно, не случайно, что и самый философичный народ Европы - немцы - одновременно являются и самым воинственным народом. Даже Ницше, несчастный затворник, участвовал во франко-прусской войне и с удовольствием сфотографировался в военной форме с обнаженной саблей в руках (эта фотография 1868 г. относится ко времени службы студента Ницше в конной артиллерии - Д.К). Другой вопрос, что он чуть не сошел с ума от вида раненых, и вообще в реальной жизни не мог "властвовать" даже над котенком. Я тему " Ницше и котенок" только так могу себе представить: котенок написает, а Ницше ему: "Ты это, гм-гм, того... батенька, не того... нехорошо, брат". Ницше написал: "Когда идешь к женщине, не забудь взять с собой хлыст". Однажды на каком-то вечере (любопытно бы знать, на каком! - Д.К.) к нему подошла женщина и попросила объяснить это выражение. Он страшно испугался, пролепетал, что это следует понимать "фигурально", и, красный, выбежал вон... Но это не важно. Важно, что он, как и любой военный (?! - Д.К.), был помешан на теме власти и смерти. Это - в центре всего, стало профессией. Философы самые агрессивные, воинственные люди" 20.
       Д. Галковский - умный, наблюдательный и злой публицист. Возможно, ему еще найдется место на страницах исследования, т.к. полностью игнорировать его пассажи нельзя. Но скажу и о своем наблюдении и впечатлении при знакомстве с его текстами в начале 90-х годов прошлого века. Отрывки из "Бесконечного тупика" тогда публиковали чуть ли не все популярные издания, независимо от их политической и культурной ориентации. Читая их, я все более испытывал присутствие чего-то смутного, давно знакомого. Нет, не сочинений В. Розанова, ради которого и написан "Тупик", это-то как раз лежало на поверхности. Не поддавалась дефиниции нигилистическая вседозволенность автора. Наконец, я вспомнил. Н. Смирнов-Сокольский, знаменитый библиофил и историк книги, был по своей основной профессии артистом эстрады. Когда-то я читал его рассказ о том, как в середине 20-х годов он создал образ новоиспеченного советского хама и хулигана, некоего аналога герою рассказов М. Зощенко, который очень страдает от установившегося общественного порядка. Рефреном звучит его сожаление о временах революции и гражданской войны: "Вот времена были! Я тогда любому мраморному Аполлону горящую цигарку в рот мог всунуть!" Вот на этой нехитрой парадигме держится творческий "подход" и стилистика Галковского.
       К послевоенному сентябрю 1870 г. относятся первые наброски к трагедии "Эмпедокл". В черновом варианте Ницше составил план трагедии зимой 1870-71 гг., а несколько позднее он пишет, видимо, заключительную сцену действа, происходящую спустя много лет после смерти главного героя. Текст вполне сценичный, с диалогом действующих лиц и с ремарками 21.
       Ненаписанная трагедия, стилистически близкая к аттической трагедии, изложена предельно кратко в таком фрагменте: "Эмпедокл, который проходит через все ступени, предаваясь религии, искусству, науке, и направляет разрушительные силы последней против самого себя.
       От религии его отталкивает сознание, что она обман.
       Потом он испытывает наслаждение от эстетической видимости, но лишается его, познавая страдания мира.
       Потом начиняет относиться к страданиям мира как анатом, становится тираном, использует в своих целях религию и искусство и становится все тверже. Он принимает решение уничтожить народ, потому что убеждается в его неизлечимости. Народ, собравшийся вокруг кратера: он становится безумен и, прежде чем исчезнуть, провозглашает истину о возрождении. Один из друзей умирает вместе с ним" 22.
       Где истоки этого замысла?
       В 1843 году за несколько месяцев до рождения Ницше умер Иоганн Кристиан Фридрих Гёльдерлин, великий поэт Германии, с начала 19-го века находившийся в состоянии тихого помешательства. "Какой-нибудь платоник сказал бы, пожалуй, что душа одного гения переселилась в тело другого" (Д. Галеви) - до того сходны судьбы и творчество этих немецких гениев. Долгая неприязнь и непонимание современников. Безумие и тихое угасание в течение многих лет. Любовь к Элладе: античные стихотворения Гёльдерлина и "Дионисийские дифирамбы" Ницше. Великий поэт выразил идею "сверхчеловека" задолго до Ницше. Его герои: Эмпедокл из двух вариантов драмы "Смерть Эмпедокла" и "Эмпедокл на Этне" - агригентский тиран, поэт, философ, надменный повелитель черни, эллин - единственный из эллинов по своим достоинствам, маг, повелитель природы удаляется на Этну и, испытывая судьбу, бросается в отверстие кратера вулкана.
       Гиперион, "отшельник в Греции", молодой грек, человечески ярко одаренный, взывающий к возрождению лучшей части человечества. Его речи и письма в романе "Гиперион" напоминают речи Заратустры.
       Ницше настолько любил Гёльдерлина. что предпочитал его поэзию поэзии Шиллера и Байрона. Задумывая свою трагедию он, вне всякого сомнения, следовал по стопам Гёльдерлина.
       Есть, однако, еще "нечто", что может объяснить интерес Ницше к образу античного гения. Для этого мне придется обратиться к самопересказу и самоцитированию. В книге-эссе "Метафизика ленты Мёбиуса" я предложил в культурологических целях понятие "архетип автора". Такой архетип, наделенный таинственной властью пронизывать все пространство мировой культуры от ее первоистоков до наших дней, проявляет себя во всех сферах духовной культуры: в литературе, в философии, в музыке, живописи, возможно, и в точных науках. Для таких творцов, как Ницше, Гёльдерлин, Вагнер, Скрябин, Лермонтов, Ван Гог, Высоцкий и тому подобных, я предложил объединяющий их творчество имя-термин "Эмпедокл". То есть, кроме творческой близости, сходных эстетических критериев, обшей, высокоразряженной как воздух на горных вершинах, духовности художников единого архетипа-"Эмпедокл", нужно видеть сходство их жизней и судеб. Почти все они умирают рано. Мало того, они торопят свою смерть, им аккомпанирует гибель. Невероятной смертью погибает Эмпедокл, в безумии умирают Гёльдерлин, Ницше, Мусоргский; убивают себя Ван Гог, Маяковский, Цветаева; сознательно идут навстречу гибели Байрон, Лермонтов, Сент-Экзюпери; нелепой смертью погибают Скрябин, К. Васильев; умирают, отказываясь жить дальше, Бодлер, Рембо, Модильяни, Розанов, Высоцкий.
       А теперь главное, что, на мой взгляд, объясняет выбор Ницше. Если согласится с моей точкой зрения, то окажется, что выбор героя и темы трагедии был предопределен творческим архетипом Ницше.
       "Чем же "наполнен" предложенный мною архетип-"Эмпедокл"? Каковы его составляющие - первичные схемы образов? Форму первообраза К.Г. Юнг сравнивал с "системой осей какого-нибудь кристалла, которая до известной степени переформирует образование кристалла в маточном растворе, сама не обладая вещественным бытием" (С. Аверинцев). Эту систему осей можно обнаружить в книге Гастона Башляра (1884-1962) "Грезы о воздухе", третьем томе огромной пенталогии: мифологии о четырех природных стихиях. Французский философ интерпретирует Ницше как самого "ветряного" из поэтов. Воздух - вертикаль, пронизан моральными ценностями. Человек, будучи человеком, не может жить горизонтально. Вертикаль вкладывает в нас одновременно верх и низ. Кто не поднимается, тот падает..." Радикальный героизм - "любовь к року" Ницше - это и есть роковой смысл архетипа-"Эмпедокл": бросить всего себя в бездну, надеясь на взлет. Тех, кто не сможет совершить полет, считал Башляр, Ницше научит "быстрее падать". Но те, кто вглядывался в бездну, даже упавшие, заставляют бездну вглядываться в себя" 23.
       Сам Г. Башляр позднее считал, что есть поэты еще более "ветряные", чем Ницше: "И вот - какова же стремительность! - рядом с Лотреамоном даже Ницше кажется каким-то медлительным - так он спокоен, поскольку весь остается в лоне семьи со своими орлом и змеей! Если одному присущи па танцора, то другому - прыжки тигра!" 24 Лотреамон (Изидор Дюкасс), французский "проклятый поэт", автор "Песен Мальдорора" тоже, безусловно, воплощение архетипа-"Эмпедокл".
      

    * * *

       Окончательно излечиться от патриотического угара Ницше помогло общение с Я. Буркхардтом (1818-1897). Назвать дружескими отношения знаменитого историка культуры, автора всемирно известного труда "Культура Италии в эпоху Возрождения" (1860), и молодого преподавателя классической филологии довольно затруднительно, хотя Ницше познакомился с Я. Буркхардтом в 1869 г. и очень хотел установить с ним постоянную дружескую связь, т.к. имел к историку культуры необычно высокое уважение. Но Буркхардт избегал чересчур близкого знакомства. И дело было не только в большой разнице лет. Их взаимовлияние оказалось достаточно слабым, и можно назвать лишь единственный общий интерес - философию А. Шопенгауэра, верность которой Буркхардт сохранит до конца своих дней, а Ницше через несколько лет испытает в ней разочарование. К раннему произведению Ницше старый профессор отнесется довольно восторженно (к "Рождению трагедии..."), лестно отзовется о "Человеческом, слишком человеческом" и о некоторых последующих произведениях. Но дружбы, как ее понимал Ницше, не получалось. В XX веке кое-кто из исследователей этих отношений назовет неспособность Буркхардта откликнуться на потребность Ницше в словах поддержки "просто бесчеловечным равнодушием" (Э. Хеллер), но вряд ли такая оценка справедлива. Просто Я. Буркхардт был уже слишком стар, чтобы менять характер и образ мышления, и так далеко ушел по жизненному пути, что остановиться и протянуть руку назад в ожидании молодого Ницше для него было просто психологически невозможно. Но в 1871 г. именно он помог молодому коллеге по университету понять, что франко-прусская война - это первая весть о милитаристской опасности, угрожающей всей Европе. Их родство душ проявилось 23-24 мая 1871 г., когда базельские газеты принесли вести о подожженном коммунарами Тюильри, о разрушении Парижа в дни разгрома Парижской коммуны; появились слухи и о пожаре Лувра. Ницше в ужасе бросился к Буркхардту, но не застал его дома. В отчаянии он бродил по улицам и вернувшись домой, увидел профессора в своем кабинете: в одно и тоже время они направились друг к другу. Они долго пробыли в кабинете, и сестра, сидевшая в соседней комнате, слышала за дверью рыдания. Позднее Ницше скажет Р. Вагнеру, что для ученых такие события равносильны концу всего существования, а в письме к К. фон Герсдорфу от 21 июня напишет пророческие строки: "Кроме битвы наций нас ужаснула та голова интернациональной гидры, которая столь страшным образом предстала вдруг взору как индикатор совершенно иных битв будущего. Если бы мы могли переговорить с глазу на глаз, мы согласились бы, что в этом явлении всплывает наружу присущая нашему миру чудовищная ущербность современной жизни, по сути всей христианской Европы и ее государств, прежде же всего повсюду царящей нынче романской "цивилизации", - мы согласились бы, что на всех нас, со всем нашим прошлым, лежит вина за подобный становящейся явью ужас и что, стало быть, нам следует воздержаться от того, чтобы в высокомерии не взвалить вину за преступление борьбы против культуры только на тех несчастных. Я знаю, что это значит: борьба против культуры..." В автобиографических заметках, написанных в 1878 г., есть такие слова автора: "Война: самым большим для меня горем - был пожар Лувра" 25.
       Именно на Я. Буркхардта, как главного слушателя, ориентировался Ницше во время чтения пяти лекций "О будущности наших образовательных учреждений" по приглашению Академического общества зимой-весной 1872 года, т.к. их проблематика была конгениальна мыслям его старшего друга (Дж. Колли).
       Вскоре после начала работы Ницше в университете, в Базель из Йены приехал Франц Овербек, историк церкви, занявший вакансию лектора "критической теологии". Они поселились вместе. Старше Ницше на семь лет и во всем не похожий на него, отличавшийся даже происхождением, - он родился в России, - беспощадный критик его сочинений, Ф. Овербек, стал единственным постоянным другом философа. Забегая далеко вперед, скажу, что именно Овербек сразу же поймет, что произошло в Турине в начале января 1889 г. Получив от Ницше безумное послание, он встретился с Буркхардтом, получившим аналогичное, затем договорился с базельским профессором-психиатром Л. Вилле о помещении в его клинику больного друга и отправился в Турин. 8 января он встретился с Ницше, который узнал его, обнял и разрыдался. С помощью хитрости Овербеку удалось доставить безумца в Базель 10 января и сразу же направиться в лечебницу. 17 января Ф. Овербек проводил Ф. Ницше в сопровождении матери Франциски Ницше и двух санитаров в психиатрическую клинику профессора О. Бинсвангера при Йенском университете. Овербек первым убедился, что Ницше, как мыслитель, кончился навсегда.
       Среди людей, с которыми у Ницше были более или менее близкие отношения в базельский период, можно назвать Бахофена, Хойслера, Рютимейера. В 1872 г. профессор познакомился с Мальвидой фон Мейзенбуг (1816-1903), женщиной, хорошо известной не только в европейских, но и международных интеллектуальных кругах, участницей революционных событий 1848 года, героиней нарождающегося феминизма. Мальвида была превосходным человеком с самыми безупречными намерениями, кристальная чистота ее души очищала все, к чему она прикасалась. Она оставила замечательные мемуары "Воспоминания идеалистки", в которых можно встретить имена почти всех видных деятелей культуры, революционеров и политиков второй половины XIX века, с которыми она была знакома. В свою очередь, нет чьих-либо воспоминаний - писателей, музыкантов, художников рубежа ХIХ-ХХ веков, - в которых не упоминалось бы имя Мальвиды. Но именно м-ль фон Мейзенбуг и ее протеже Поль Рэ, врач и автор сочинений по истории морали, бывший вольнослушатель лекций Ницше, с которым тот сблизился зимой 1876-1877 гг., невольно сыграют роковую роль в послебазельском периоде жизни философа, познакомив 37-летнего Ницше с Л.Г. фон Саломе. Отношения двух мужчин и девушки из России сначала в форме любви-ревности и соревнования-соперничества, а затем в форме драмы, завершившейся в конце-концов склочным фарсом, оставят кровоточивый след в памяти всех участников этого странного союза.
      

    * * *

       После возвращения в Базель из Наумберга Ницше ощущает преподавание в университете как "ярмо", тяжесть которого скрашивает только переписка с Э. Роде. Ему очень хочется, чтобы друг был рядом. Нечто забрезжило в январе 1871 г., когда в университете освободилась кафедра философии. Ницше подал заявление на замещение вакансии, а вместо себя на кафедру филологии предложил Э. Роде. Однако его шансы резко уменьшались тем, что у него не было формального философского образования, а его хорошо известные увлечения Шопенгауэром и, особенно, Вагнером сводили их окончательно к нулю. План не удался. Между прочим, именно Р. Вагнер в письме от 6 апреля 1874 г. с сожалением восклицал: "Какой бес сделал из вас только педагога!"
       В 1871 г. Ницше впервые по-настоящему заболел. Он начал страдать постоянно возобновляющимися периодами истощения. Возможно, это было последствием перенесения тяжелых инфекционных заболеваний, полученных на войне. Он вынужден просить отпуск и получил его с 15 февраля до конца зимнего семестра, - для восстановления здоровья. Болезненное состояние порождает печальные, но мужественнее строки - первое предвестие будущей amor fati - "любви к року". Два стихотворения "К меланхолии" и "После ночной грозы", созданные Ницше в июле 1871 г., свидетельствуют: он знает о своей судьбе, чувствует надвигающийся ужас..., но сдаваться не хочет и не будет. А вдруг он выиграет битву?
      
       "К Меланхолии
       О Меланхолия, не будь строга ко мне
       За то, что песнь пою Тебе во славу
       И не сижу отшельником на пне,
       Склонив покорно голову в печали.
       Таким казался я еще вчера
       Под беспощадным утренним лучом:
       И коршун жадно реял над долиной,
       Предчувствуя мой труп на пне сухом.
       Нет, не его добыча здесь сидит,
       Не мумия покоится на древе.
       Еще живут глаза и в них горит
       Мой дух не сдавшийся и вечное блаженство.
       И пусть не ввысь стремится этот взгляд
       В далеких облачных волнах угаснуть,
       Тем глубже погружаюсь я в себя,
       Чтоб вспыхнул свет в пучине бытия.
       ................................................
       Не осуди, жестокая Богиня,
       Что стан твой я стихами обвиваю.
       Твое лицо ужасное увидев,
       Дрожит любой, кому ты дозволяешь
       Жестокой правде духом приобщиться.
       Дрожу и я, и песнь сплетаю с песнью
       Косноязычье ритмом заглушая:
       Ломается перо, чернила брызжут...
       Богиня! Допусти, позволь мне влиться!
       Гиммельвальд (лето 1871 г.)". Пер. А.И. Жеребина 26.
      
       Летние стихотворения 1871 г. написаны под впечатлением от гравюр Альбрехта Дюрера "Меланхолия" и "Рыцарь, дьявол и смерть", которые Ницше часто рассматривал во время работы над "Происхождением трагедии". Оба стихотворения публиковались на русском языке в переводе Н. Голя под названиями "Гимн меланхолии" и "Ночная буря" 27.
       "Начиная с 1873 г. Ницше, не страдая психическим заболеванием, постоянно так или иначе болел" 28.
       Время отдыха он использовал для активной работы над "Рождением трагедии". В самом начале 1872 г. эта первая большая книга Ницше вышла в свет. Странно, что по свидетельству друзей, Ницше надеялся на восторженный прием своего выстраданного сочинения. Хотя ничего странного в его иллюзиях нет: по молодости лет автору казалось, что те, кому была адресована книга, разделят его мысли. Произошло же то, что и должно было неминуемо произойти: настоящий остракизм и автора, и книги. Однако Вагнер, Буркхардт, Герсдорф, Овербек приняли книгу восторженно. Э. Роде бросился в полемический бой, защищая книгу друга от нападок У. фон Виламовиц-Меллендорфа, но скоро выяснилось, что драться особенно не с кем: "Рождение трагедии" просто игнорировали, окружив книгу заговором молчания. "С точки зрения его филологической карьеры, содержание текста было самоубийственным; по прочтении статьи профессор Ричль пребывал в подавленном состоянии... К Ницше приходит осознание масштаба падения своей научной репутации; в результате он принимает как должное поведение своих студентов, бойкотирующих его лекции" 29. В течение зимнего семестра 1872-73 гг. Ницше прочел всего одну лекцию "Греческая и римская риторика" и ту для двух нефилологов: один был германистом, другой юристом. Что это значило для Ницше, видно из письма Р. Вагнеру в середине ноября 1872 г.: "После всего, что случилось со мной за последнее время, я на самом деле не имею права впадать в уныние, так как живу поистине в солнечной системе дружбы, утешительной поддержки и вселяющей силу надежды. Но есть одно обстоятельство, которое в данный момент ужасно меня тревожит: зимний семестр начался, а у меня совершенно нет студентов! Наши филологи так и не появились! Сей факт объясняется весьма просто: я вдруг приобрел столь дурное имя среди своих профессиональных коллег, что наш маленький университет страдает от этого!.. Вплоть до последнего полугодия число филологов постоянно росло - теперь их всех словно ветром сдуло!" 30 В ноябре же, в письме Э. Роде Ницше сообщает: "Я узнал даже, что один студент... задержался в Бонне и в порыве счастья написал родным, что он благодарит Бога за то, что не учится в университете, где преподаю я" 31. Всего по подсчету самого Ницше было потеряно 20 студентов.
       Между 16 января и 23 марта 1872 г. Ницше прочитал цикл лекций "О будущности наших образовательных учреждений".
       Вероятно, этот цикл был задуман давно, и чтением этих лекций Ницше выполнил свое обещание, данное в письме к К. Герсдорфу 7.11. 1870 г.: <...>
       "Пороки школьного образования я хотел бы как-нибудь позднее разоблачить публично; с религиозными интригами, которые сейчас снова ведутся в Берлине в пользу католических церковных властей. Положение сейчас действительно тяжелое, и нам следует быть в достаточной степени философами, чтобы посреди всеобщего "опьянения сохранять благоразумие, дабы не пришел вор и не украл у нас то, что для меня не идет ни в какое сравнение с величайшими военными успехами и даже со всем этим национальным подъемом " 32.
       Обращаясь к Герсдорфу, Ницше умалчивает о том, что намерение "когда-нибудь позднее" уже имеет вполне явственные очертания. В черновиках и набросках конца 60-х - начала 70-х годов базельского периода хорошо прослеживается этапность будущего цикла: от начальной неопределенности темы до вполне продуманных фрагментов будущих лекций. В сущности, в конце 1870 г. Ницше, если бы хотел, мог отправить своему другу достаточно четкий план, уже включающий в себя важнейшие положения проекта "культурной революции", предложенного вниманию слушателей в январе-марте 1872 г.
       Предварительный вариант названия лекций впервые появляется в набросках зимы 1869-1870 гг. среди других названий:
       "Рождение трагедии.
       Философы трагической эпохи.
       О будущем наших образовательных учреждений"  33.
       Во фрагментах осени 1870 года присутствуют своеобразные дефиниции понятий "образование", воспитание", "личность": "Трагический человек - как признанный учитель людей.
       Образование и воспитание не должны принимать в качестве нормы ў?os (характер (греч.) - Д.К.) и интеллект среднего достоинства, но именно дарования трагических натур - <...>.
       Что такое воспитание?
       Когда все пережитое сразу же осознается в свете определенных иллюзорных представлений. Ценность этих представлений определяет и ценность образования и воспитания.
       В этом смысле воспитание есть дело интеллекта, тем самым до известной степени действительно возможное.
       Эти иллюзорные представления передаются исключительно значительной личностью. Вследствие этого воспитание зависит от нравственного величия и характера учителя.
       Волшебное влияние личности на личность основано на высшем явлении воли (которая уже выступила из оков утверждения единичной жизни, чтобы подчинить себе еще и другие низшие явления воли).
       Это воздействие выражаемся в передаче иллюзорных представлений.
       Образование по характеру иллюзорных представлений.
       Каким образом может быть передано образование? Не путем чистого познания, но благодаря силе личности.
       Сила личности определяется ее ценностью для воли (чем больше мир, которым она овладевает).
       Каждая заново творимая культура создается сильными образцовыми натурами, в которых заново возникают иллюзорные представления" 34.
       Последние строки - очевидное предвестие будущих максим о двух культурах.
       Зимой 1870-1871 гг. будущие лекции обретают последовательность изложения, в их костяке появляется интрига действия. То фрагментарные записи, то развернутые пассажи, то короткие предложения, записанные Ницше "на бегу", уже вполне сопоставимы с хрестоматийным текстом лекций "О будущности". Есть среди этих черновиков тексты, не вошедшие в публичные доклады по каким-то соображениям автора. Ныне об этом приходится сожалеть, т.к. ретроспективный взгляд подтверждает удивительную прозорливость совсем еще молодого человека, каким в те время был Фридрих Ницше. Приведу такую черновую страницу, которая заслуживает того, чтобы ее содержание стало известно каждому педагогу в современном убогом российском образовании: "Всеобщее образование есть лишь предварительная стадия коммунизма. Образование становится на этом пути столь слабым, что уже не может давать привилегий. В наименьшей степени оно является средством против коммунизма. Всеобщее образование, а это варварство, есть именно предпосылка коммунизма. Образование, "отвечающее требованиям современности", переходит здесь в крайность, становясь образованием, "отвечающим требованиям момента": т.е. грубое схватывание моментальной пользы.
       Стоит только начать видеть в образовании нечто, приносящее пользу, и вскоре то, что приносит пользу, будут путать с образованностью. Всеобщее образование переходит в ненависть по отношению к истинной образованностью. Не культура является более задачей народа, но роскошь, мода. Не иметь потребностей - вот величайшее несчастье для народа, - объявил однажды Лассаль. Отсюда школы и ферейны для рабочих; их многократно провозглашенной целью является воспитание потребностей. Для специалиста по национальной экономике Христова притча о богатом моте и бедном Лазаре имеет прямо противоположный смысл: мот заслуживает Авраамовой защиты. Т.е. стремление к максимальному расширению образования коренится в дальнейшей секуляризации, в подчинении образования интересам наживы, примитивно понятому земному счастью. Образование распространяют для того, чтобы иметь больше интеллигентных чиновников. Влияние Гегеля" 35.
       К вопросу о зависимости образования от государства в подготовительных набросках лекций Ницше возвращается вновь и вновь. Встречаются другие варианты названия лекций: "О будущем наших образовательных учреждений", "Мысли о будущем наших образовательных учреждений", "О будущем наших учебных заведений". "О будущем наших образовательных заведений". Весной 1872 г. Ницше делает последнюю запись о своих лекциях:
      

    "О будущности

    наших образовательных учреждений

    Шесть публичных лекций,

    читанных

    по поручению академического общества

    в Базеле

    Ф.Н." 36.

       Вероятно, первым из мыслителей нового времени Ницше поставил напрямую вопросы: Что есть образование? Какова цель образования? Есть еще один вопрос, который не обозначен в набросках, но неизменно проговаривается автором будущих лекций. Этот вопрос мог бы звучать так: Кто должен осуществлять образование? Ответы на эти вопросы разбросаны на страницах черновиков, и эти ответы выглядят гораздо радикальнее, чем окончательный текст лекций. Но в поздних произведениях Ницше эти ответы будут выглядеть еще радикальнее, чем в раннем творчестве. Оно же выглядело так: "Цель природы - возвыситься до совершенства. В этом смысле гений безвременен. Цель может быть достигнута всегда, в любое время.
       Цель образования - поддержать природу в этом ее стремлении к безвременному совершенству: например так же, как медицина поддерживает стремление природы к здоровью.
       Признаком этого высшего типа образованности является бесполезность ее с точки зрения эгоизма, временности.
       Вопреки этому народ получает право на существование благодаря своим гениям: высшая польза.
      
       Задача образования: завершить формирование гения,
       проложить для него пути, сделать
       возможным его деятельность,
       окружив его благоговением, обнаружить его.
       Отсюда применительно к не-гению целями образования будут:
       1. Послушание и смирение.
       2. Правильный взгляд на узость всякой профессии.
       3. Готовность служить гению, собирать дли него материал.
      
       Все в целом - "организация интеллектуальных каст". Отсюда роль повивальной бабки, помогающей рождению гения. Самый возвышенный и тяжелый труд!.." 37
       В другом наброске - читаем: "<...> Ибо и подлинная аристократия духа должна получить соответствующее воспитание и значение. Истинный принцип воспитания заключается лишь в том, чтобы поставить широкие массы в правильнее отношение к духовной аристократии. Такова истинная задача образования (согласно трем Гесиодовым возможностям); Организация государства гениев - вот истинная платоновская республика" 38.
       На страницах тетрадей 1871 года впервые появляется понятие "элитарное образование", но, скорее, в негативном контексте: "Основная часть исследования:
       Зачем разделение народного и элитарного образования?
       Когда оно происходит?
       Не вовремя, когда натура учеников еще непонятна" 39.
       Вероятно, этот тезис предполагает отбор тех учеников, которые показали соответствие своих возможностей и природных способностей процессу элитарного образования.
       Что касается будущих учителей, то профессор Ницше, уже обладавший опытом преподавания, еще более категоричен: "<...> И, наконец, образовательные школы (от 20 до 30 лет) для подготовки учителей. <...>
       Учительскую профессию как таковую, учительское сословие следует отменить. Давать уроки - это долг пожилых мужчин.
       Результат: открываются колоссальные возможности образования. Потребность в специальных предметах становится всеобщей и лучше удовлетворяется, отчего каждый отдельный человек не погибает от переизбытка пороков.
       Взращивается духовная аристократия.
       Классическое преподавание плодотворно вообще для небольшого числа людей. <...>
       Преподавание силами старших мужчин должно служить поддержанию традиции" 40.
       Видимо, позднее самому Ницше это предложение показалось слишком экстравагантным, т.к. далее оно ни разу в набросках и черновиках не встречается. Нет его и в тексте лекций, хотя главный персонаж, старый философ, безусловно, может являться эталоном воспитателя.
       Любой, кто не чужд проблем образования, но не знаком с полным текстом ницшевских лекций, только на основании этих, тщательно отобранных мною отрывков из многочисленных набросков в черновых тетрадях профессора, - легко догадается, о чем намерен был сказать Фридрих Ницше. Так, как он, о задачах воспитания и образования в немецкой культуре еще никто не говорил. И не только в немецкой. В сущности, современникам скромного учителя, как любил иногда называть себя Ницше в тех же "Набросках", впервые в эпоху Нового времени предлагался вполне продуманный замысел концепции элитарного образования, имеющей своей целью воспитание духовной аристократии.
       Слушатели-студенты, вероятно, хорошо поняли и оценили этот замысел.
       Э. Фёрстер-Ницше сообщила со свойственным ей пиететом ко всему, что было сделано ее братом, в "Заключительных примечаниях": "Уже в свои студенческие годы брат много думал над проблемой воспитания и выражал свои мысли по этому поводу.... Первые пять докладов он прочитал в январе, феврале и марте 1872 г., но нездоровье и конец семестра помешали ему прочитать шестой доклад. Доклады вызвали сенсацию, доходившую до энтузиазма" 41.  21 января Ницше узнает, что студенты собираются устроить в его честь факельное шествие, и отговаривает их от этого намерения. Я уже упоминал мнение Дж. Колли о том, что основная проблематика лекций предназначалась для Я. Буркхардта. Вот как Колли обосновывает свою позицию: "На самом деле, эти лекции были обращены к Буркхардту, который действительно присутствовал на них в качестве слушателя: центральная тема лекций - буркхардтовская оппозиция между культурой и Государством, радикальная враждебность друг другу этих двух сил. Ницше переносит эту теоретическую перспективу в настоящее время и показывает, в какой степени сегодня в этой борьбе культура уступает под натиском Государства, как развитие образования, с одной стороны, и его ослабление и специализация, с другой, неизбежным образом ведут к тотальному подчинению культуры Государству. Ницше, очевидно, надеется переломить эту тенденцию. Возможно, он думал о неких группах сопротивления, об ассоциации людей, объединяющихся под знаком несвоевременности, в реставрации некоего неуниверситетского классицизма. Таким мог быть знак, адресованный Буркхардту в качестве призыва к действию" 42. В следующей главе это важнейшее для понимания педагогических замыслов и проектов Ницше, изложенное в совершенно неповторимой литературной форме сочинение, опубликованное значительно позднее, станет предметом тщательного рассмотрения и комментирования. Летний семестр 1873 г. Ницше открыл курсом лекций "Философы-доплатоники", который возобновлял курс прошлогоднего семестра. На основе этого курса он намерен был написать собрание эссе "Философы в трагическую эпоху Греции", рукопись которого он читал по вечерам в семейном кругу Вагнеров в Байрейте. Но, как почти все его творения, и это осталось незаконченным 43. Возвращались его студенты, пережив период отторжения от ранее уважаемого профессора. Его новый курс посещают девять человек и двое вольнослушателей: уже упоминавшиеся К. Герсдорф и П. Рэ, человек незаурядного ума, испытавший сильное влияние Ницше и, в свою очередь, оказавший на него определенное влияние во второй половине 70-х гг.
       С 1873 по 1876 год Ницше написал свои "Несвоевременные размышления". Из задуманного плана постановки единой культурологической проблемы (от тринадцати до двадцати четырех эссе) было осуществлены только четыре работы. Летом 1873 г. он начерно обозначил названия будущих размышлений:
      
       "План несвоевременных размышлений.
       1873 Давид Штраус.
       Польза и вред истории.
       1874 Многочтение и многописание.
       Ученый.
       1875 Гимназии и университеты.
       Солдатская культура.
       1876 Абсолютный учитель.
       Социальный кризис.
       1877 О религии.
       Классическая философия.
       1878 Город.
       Сущность культуры (оригинальное - )
       1879 Народ и естественные науки" 44.
      
       Указанные годы показывают, какой интенсивный путь творчества намечал для себя человек, для которого именно с 1873 года постоянным жизненным спутников становится болезнь. Вероятно, это была попытка реванша за, мягко говоря, прохладное отношение к "Рождению трагедии". Во всяком случае, в своем последнем произведении "ЕССЕ НОМО. Как становятся сами собой" в конце 1888 г. Ницше оценивает их как контрнаступление против тогдашней немецкой культуры: "Четыре несвоевременных размышления являются исключительно воинственными. Они доказывают, что я не был "Гансом-мечтателем", что мне доставляет удовольствие владеть шпагой, - может быть, - также и то, что у меня очень ловкая рука. Первое нападение (1873) было на немецкую культуру, на которую я уже смотрел сверху вниз с беспощадным презрением ("Давид Штраус, исповедник и писатель" - Д.К.). Без смысла, без содержания, без цели: сплошное "общественное мнение". Нет более пагубного недоразумения, чем думать, что большой успех немецкого оружия доказывает что-нибудь в пользу этой культуры или даже в пользу ее победы над Францией.... Второе "Несвоевременное размышление" (1874) освещает опасную сторону, подтачивающую и отравляющую жизнь, в нашем способе научной деятельности: - жизнь больную от этого обесчеловеченного механизма, от безличности работника, от ложной экономии "разделения труда" ("О пользе и вреде истории для жизни" - Д.К.). Цель утрачивается, культура - средство, современная научная система, варваризирует... В этом исследовании в первый раз признается болезнью, типичным признаком упадка "исторический смысл", которым гордится этот век. В третьем и четвертом "Несвоевременном размышлении", как указание к высшему пониманию культуры и к восстановлению понятия "культура", выставлены два самые твердые образы эгоизма и дисциплины своего я, несвоевременные типы par excellence, полные суверенного презрения ко всему, что вокруг нас называлось "Империей", "образованием", "христианством", "Бисмарком", "успехом", - Шопенгауэр и Вагнер или, одним словом, Ницше ("Шопенгауэр как воспитатель" (1874) и "Рихард Вагнер в Байрейте"(1876) - Д.К.) 45.
       Темой и вопросом "Несвоевременных размышлений" являются поиски воспитателя нации. Три имени: Д. Штраус, А. Шопенгауэр, Р. Вагнер - могли бы претендовать на эту роль, и рассматриваются автором именно как возможные главные наставники немецкой молодежи (за исключением Д. Штрауса). Но и в двух последних эссе латентно содержится грядущий разрыв с их героями. Ницше оказался гораздо большим нонконформистом, в одиночку бросающимся против общественного мнения. В одной из немецких газет автора обозвали "врагом Империи и агентом Интернационала"!
       С середины 70-х годов Ницше начинает испытывать чувство все более разрастающегося одиночества. Это понимают его близкие, не способные в полной мере осознать мощь его таланта и степень его отчаяния от непонимания. Сестра Элизабет: "Увы, как часто, вероятно, ему приходилось с отчаянием говорить себе: "Один! Всегда один! И один в этом огромном лесу, в этих дебрях!" 46 Ф. Овербек: "Чувство одиночества, переживаемое нашим дорогим другом, мучительно возрастает с каждым днем. Непрерывно подрубать ту ветку, на которой сам сидишь, опасно - рано или поздно это приведет к печальным результатам" 47. Помогают ли преодолению одиночества античные штудии? 1874 г. - темы летнего семестра и семинара: античная риторика; "Хоэфоры" Эсхила; Сафо. Зимнего семестра: история греческой литературы; риторика Аристотеля; Софокл "Царь Эдип". 1875 г.: летний семестр - продолжение истории греческой литературы и "Риторики". Зимний: заключение курса истории литературы; антикварные предметы религиозного культа у греков. Мнение Я. Буркхардта о Ницше: "Такого учителя уже не будет у базельцев". 1876 г.: летний семестр - доплатоновские философы; о жизни и учении Платона; по семинару: Гесиод. 1877 г.: зимний семестр - продолжение темы о предметах религиозного культа; семинар: Эсхил "Хоэфоры". 1878 г. - летний семестр: Гесиод "Труды и дни"; Платон "Апология Сократа"; зимний: греческие лирики; введение в платоноведение; Фукидид "История". С большой долей уверенности можно считать, что это разнообразие античной тематики в лекциях и семинарах профессора Ницше влияло на становление его собственного понимания античного образования и воспитания юношества - пайдейи. Происходило преломление содержания этого понятия в условиях той образовательной системы, которую Ницше уже подверг резкой критике и предлагал современный вариант пайдейи, но в ретроспективном воплощении.
       Свидетельством размышлений профессора филологии над университетским процессом образования в сочетании с античной пайдейей является набросок тезисов весной 1874 года со знаковым для автора "Философии в трагическую эпоху Греции" названием:
      
       "Воспитание философа
      
       С помощью путешествий в раннем возрасте отвлечь от национального.
       Знать людей, мало читать.
       Избегать кабинетной культуры.
       Просто относиться к государству и обязанностям. Или эмигрировать.
       Не надо учености. Никаких университетов.
       Не надо и истории философии; он должен искать правду для себя, а не для того, чтобы писать книги.
      
       Допустим, что сейчас мы видим довольно слабое поколение таких философов. Но лучшее не выдержит наших университетов.
      
       Университетская философия
       на службе у теологов
       у истории (Тренделенбург).
       Философ как ученый среди ученых.
       Не образец.
       Он вправе не занимать никакой должности.
       Как экзаменовать молодых людей по философии.
       Их молодость и воспитание для их профессии.
      
        -- Их совсем не так много, как нужно государству - отсюда ухудшение, они слишком молоды и т. д.
       2) Они находятся в рамках ученых учреждений.
       3) Они должны давать уроки каждому юноше, который этого хочет, и в определенные часы, и даже по определенным дисциплинам.
       4) Им препятствует теология.
       5) Равно как и государственные задачи.
       6) Они должны быть хорошо образованными и знать историю (и критику) науки.
       7) Следует ли вообще молодежь, еще не имеющую никакого опыта, посвящать (или портить?), подвергая экзамену?
       У греческих юношей было больше опыта.
       8) Имеют ли они право вообще сказать: бросьте все и идите за мной? Этого не позволило бы ни государство, ни университет.
       9) Они еще не имеют места в жизни и оттого не имеют опыта. А там так много враждебных условий, что этот род и в самом деле зачах.
       Отсюда возникает - презрение к философии.
       Замечая это, они злятся и всеми способами отказывают в признании истинным философам. Коварно трудятся они в своем углу, товарищество и т. д.
       За исключением некоторых достойных уважения ученых: но даже они именно ученые, а не образцы для подражания; их исторические труды хуже, чем у филологов. Греческую философию надо избавить от проклятия скуки: читайте лучше Лаэрция, как ваши предки" 48.
      
       С 1875 года начинается отдаление от Р. Вагнера, которое завершится разрывом отношений в 1878-79 годах. Существует мнение, что появление нового друга-музыканта ускорило этот разрыв. Молодой человек Петер Гаст (его настоящее имя было Генрих Кезелиц, а "П. Гаст" - "гость" - его псевдоним, который дал ему Ницше, и он принял его, когда начал серьезно работать как композитор; в порыве неприязни к Вагнеру Ницше оценивал музыку П. Гаста выше, чем музыку великого композитора, что было, конечно, явным курьезом) поначалу был студентом Ницше в 1875 г., а уже летом 1876 г. он добровольно становится его секретарем, хотя был моложе своего учителя всего на семь лет. В 1879 г., когда многие друзья Ницше были уверены, что он на грани смерти, П. Гаст долго был единственной опорой больного человека, чем тот явно злоупотреблял, о чем говорят его письма, в которых он корит себя за чрезмерную требовательность. П. Гаст понимал, что имеет дело с исключительной личностью, обожал Ницше и все прощал ему. Его понимание философии Ницше было довольно поверхностным, но, как и Э. Фёрстер-Ницше, в дальнейшем П. Гаст стал "протоапостолом" культа Ницше. Он подготовил к изданию первое собрание сочинений философа, однако в 1894 г. был отстранен от редактирования Элизабет, которая не желала иметь соперника в "другой великой жизненной задаче - заботе о моем дорогом и единственной брате, философе Ницше, защите его книг и описания его жизни и мысли..." 49.
       В мае 1878 г. из печати вышла первая, подлинно ницшеанская книга: "Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов". Т. 1. Прочитав наброски будущего, еще не сложившегося, но уже обозначившегося в контурах ницшеанства, М. фон Мейзенбуг посоветовала: "Не печатайте этого, не горячитесь, подождите, обдумайте..." Я. Буркхардт назвал книгу "державной" и сказал, что она увеличила независимость в мире. Он сравнил ее с "Разговорами Гёте с Эккерманом". У Рихарда Вагнера книга вызвала ярость. Не одобрили книгу Э. Роде, К. Герсдорф. Шокирована была сестра Элизабет - обращением ее брата к вдохновлявшему образу Вольтера. Сам автор, спустя десять лет, скажет о "Человеческом...": "Человеческое, слишком человеческое. С двумя продолжениями (продолжения книги "Смешанные мысли и изречения" (1879) и "Странник и его тень (1879) были объединены под заголовком "Человеческое, слишком человеческое". Т. 2. - Д.К.). "Человеческое, слишком человеческое" есть памятник кризиса. Оно называется книгой для свободных умов: почти каждая фраза в ней выражает победу - с этой книгой я освободился от всего неприсущего моей натуре. Не присущ мне идеализм: заглавие говорит: "где вы видите идеальные вещи, там вижу я - человеческое, ах, только слишком человеческое!.." Я лучше знаю человека... Ни в каком ином смысле не должно быть понято здесь слово "свободный ум": освободившийся ум, который снова овладел самим собою. Тон, звук голоса совершенно изменился: книгу найдут умной, холодной, при обстоятельствах даже жестокой и насмешливой. Кажется, будто известная духовность аристократического вкуса постоянно одерживает верх над страстным стремлением, скрывающимся на дне" 50.
       В конце 1878 г. Ницше окончательно убеждается в том, что состояние его здоровья абсолютно несовместимо с продолжением работы в университете. Еще 1 июля 1877 г. он писал Мальвиде: "Я твердо решил вернуться в Базель и возобновить свою деятельность. Я не могу жить, не чувствуя себя полезным, и базельцы - единственные люди, которые дают мне это чувство. Что меня сделало больным, так это все эти размышления и бумагомарание. Пока я был настоящим ученым я был здоров... Поэтому я снова хочу быть учителем. Если я не выдержу этого, то умру на своем посту"; в августе он пишет более реалистично Овербеку: "Одно я теперь знаю наверняка: в целом академическое существование для меня невозможно" 51. 1 сентября 1877 г. Ницше возобновляет преподавание. Через полгода он вынужден полностью оставить обязанности учителя в Педагогиуме и сосредоточиться только на лекциях в университете. В течение зимнего семестра 1878/79 годов он немного поправился, но на Пасху почувствовал, что нуждается в немедленном лечении. Свою болезнь он усугубил десятилетним пренебрежением к своему здоровью и в апреле 1879 г. добился обескураживающего результата. Сестра, вызванная Овербеком в Базель, с трудом узнала в этом осунувшемся полуслепом инвалиде, почти старике, своего 35-летнего брата. Жесточайшая мигрень повлияла на зрение, а желудок его постоянно отторгал пищу. Постоянные головные боли, частые желудочные судороги и рвотные спазмы будут сопровождать последующие годы жизни Ф. Ницше.
       2 мая 1879 г. он подает прошение регирунгс-президенту Базеля с просьбой об окончательном освобождении от обязанностей преподавателя в университете. Просьбу удовлетворили и 14 июня ему предоставили пенсию с годовым содержанием в 3000 франков. Вместе с Элизабет он покинул Базель. "В это время - это было в 1879 году - я покинул профессуру в Базеле, прожил летом как тень в С-Морисе, а следующую зиму, самую бедную солнцем зиму моей жизни, провел, как тень, в Наумбурге" 52. С этого момента и впредь он не был способен к нормальной общественной жизни. Хотел этого Ницше, или не хотел, он был отныне обречен на одиночество. Вероятно, этого и требовала его натура. К концу октября 1879 г. распространились слухи о смерти Ницше. Мальвида фон Мейзенбуг спрашивает Р. фон Зейдлица в письме от 30 октября: "Верно ли полученное мною из третьих рук известие о смерти Ницше? Меня это глубоко опечалило, и все-таки, если это правда, то я радуюсь его избавлению: ведь излечиться он не мог и его состояние было мукой. Жаль лишь, что он ушел с этой книгой" ("Человеческое, слишком человеческое" - Д.К.) 53.
       Но болезнь совершенно не затронула интеллектуальной мощи Ницше, скорее, наоборот, даже обострила ее, о чем будут свидетельствовать его многочисленные афоризмы о соотношении здоровья и болезни с высоким творчеством. Тема болезни Ницше, как стимула гениальности, будет рассматриваться многими выдающимися умами XX в.: З. Фрейдом, Т. Манном, С. Цвейгом, К. Ясперсом. Скажет свое слово и популярный в конце XIX в. писатель-врач М. Нордау, признавший в великом философе "вырожденца" 54. Ницше, если бы мог, ответил бы автору своими же словами: "Восхитительно, господа немцы! Поздравляю вас..." 55

    Библиографический список.

       1. Хроника жизни Ницше // Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. Казус Вагнера. Антихрист. ЕССЕ HOMO. Минск, 1997, с. 517.
       2. Письма Фридриха Ницше. М., Культурная революция. 2007, с. 21.
       3. Античная лирика. М., 1968, с. 150.
       4. Письма Фридриха Ницше... с. 48-49, 52.
       5. Холлингдейл Р.Дж. Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души. М., 2004, с. 62.
       6. Ясперс К. Ницше. Введение в понимание его философствования. СПб., 2004, с. 92.
       7. Галеви Д. Жизнь Фридриха Ницше. Рига, 1991, с. 48.
       8. Ницше Ф. Философская проза. Стихотворения. Минск, 2000, с. 22.
       9. Сенека. Нравственные письма к Луцилию, СVIII, 23. М., 1977.
       10. Ницше Ф. Полное собрание сочинений в 13-ти томах. Т. 7. Черновики и наброски 1869-1873 гг. М., 2007. с. 49-50.
       11. Холлингдейл Р.Дж. Указ. соч., с. 77.
       12. Каплун В. "Большая политика" Ф. Ницше и миф о Европе // Ницше и современная западная мысль. СПб. - М., 2003, с. 121.
       13. Гарин И.И. Ницше. М., 2000, с. 47-48.
       14. Каплун В. Указ. соч., с. 122.
       15. Холлингдейл Р.Дж. Указ. соч., с. 79.
       16. Там же, с. 79.
       17. Ницше Ф. ПСС. Т. 8. М., 2008, с. 471-472.
       18. Холлингдейл Р. Дж. Указ. соч., с. 80-81.
       19. Фёрстер-Ницше Е. Введение // Ницше Ф. Воля к власти. М., 1994, с. 22-23.
       20. Галковский Д.Е. Бесконечный тупик. Кн. 2. М., 2008, с. 956-957.
       21. Ницше Ф. ПСС. Т. 7. М., 2007, с. 117-118, 215-218.
       22. Ницше Ф. ПСС. Т. 7. М., 2007, с. 118.
       23. Корнющенко Д.И. Метафизика ленты Мёбиуса. Чапаевск. 2000, с. 111-112.
       24. Башляр Г. Лотреамон // Избранное: Поэтика пространства. М., 2004, с. 283.
       25. Галеви Д. Указ. соч., с. 82.
       26. Ницше Ф. ПСС. Т. 7. М., 2007, с. 351-352.
       27. Ницше Ф. Стихотворения. Философская проза. СПб., 1993, с. 122-125.
       28. Ясперс К. Указ. соч. с. 162.
       29. Гранье Ж. Ницше. М., 2005, с. 10.
       30. Холлингдейл Р.Дж. Указ. соч., с. 129.
       31. Хроника жизни Ницше..., с. 522.
       32. Письма Фридриха Ницше..., с. 76
       33. Ницше Ф. ПСС. Т. 7, с. 63.
       34. Ницше Ф. ПСС. Т. 7, с. 114-115.
       35. Ницше Ф. ПСС. Т. 7, с. 224.
       36. Ницше Ф. ПСС. Т. 7, с. 377.
       37. Ницше Ф. ПСС. Т. 7, с. 374-375.
       38. Ницше Ф. ПСС. Т. 7, с. 342-343.
       39. Ницше Ф. ПСС. Т. 7, с. 272.
       40. Ницше Ф. ПСС. Т. 7, с. 274-275.
       41. Ницше Ф. Философия в трагическую эпоху. М., 1994, с. 405.
       42. Каплун В. Указ. соч., с. 130.
       43. Ницше Ф. Философская проза. Стихотворения..., с. 166-236.
       44. Ницше Ф. ПСС. Т. 7. М., 2007, с. 632.
       45. Ницше Ф. Автобиография (ЕССЕ HOMO). Как становятся сами собой // Избранные произведения. Кн. 2. М., 1990, с. 374.
       46. Ницше Ф. Воля к власти..., с. 24.
       47. Гарин И.И. Указ. соч. с. 74.
       48. Ницше Ф. ПСС. Т. 8. М., 2008, с. 36-37.
       49. Холлингдейл Р.Дж. Указ. соч., с. 375.
       50. Ницше Ф. Автобиография (ЕССЕ НОМО)..., с. 378.
       51. Холлингдейл. Р.Дж. Указ. соч., с. 171.
       52. Ницше Ф. Автобиография (ЕССЕ HOMO)..., с. 333.
       53. Хроника жизни Ницше..., с. 527.
       54. Нордау М. Фридрих Ницше // Вырождение. Современные французы. М., 1995, с. 259-288.
       55. Ницше Ф. Автобиография (ЕССЕ HOMO)..., с. 407.

    Глава вторая. Пайдейя. Образовательный проект "культурной революции".

      
       Всех за стол зову, гурманы!
       Нынче яства слишком пряны,
       Завтра будут в самый раз.
       Послезавтра, разохотясь,
       Снова в гости соберётесь -
       Я припас для вас припас.
       Ницше. "Приглашение".
       1881г., пер. В. Топорова 1.
      

    1.

       Более 100 лет тому назад, в 1902 г., Евгений Лозинский, первый в России интерпретатор педагогических взглядов Ф. Ницше, с некоторым недоумением и сожалением высказался о предмете своего исследования: "В области педагогической, как и морально-общественной, Фр. Ницше все та же сложная "проблематичная" натура, не поддающаяся подведению к одному какому-либо вполне определенному знаменателю, постоянно ускользающая от окончательной разгадки, обильная самопротиворечиями и не боящаяся их, обнаруживающая подчас гениальные идейные наития, но и погружающаяся сплошь и рядом в темный лабиринт ультрареакционных мыслей и настроений. При чтении педагогических статей Ницше, как и его экскурсий в чуждые ему, в смысле эрудиции, сферы общественной морали и социального вопроса, возникает в душе читателя невольное чувство жалости к этой необыкновенно искренней, богато одаренной, но и больной натуре" 2. Ницше уже не было в живых. Вышли в свет первые многотомные собрания сочинений философа и на немецком, и на русском языках, включающие практически все его основные произведения. Все, что было известно к этому времени о жизни, болезни и смерти Ницше, все, что было опубликовано (на русском - часто в весьма посредственных переводах, поэтому автор очерка при цитировании текстов Ницше пользуется исключительно немецкими и французскими изданиями его книг) на первый взгляд, казалось бы, вполне оправдывало приведенную выше сентенцию Е.И. Лозинского.
       С 1936 по 1940 годы в университете Фрейбурга-в-Брейсгау крупнейший мыслитель XX века Мартин Хайдеггер читал лекции, посвященные философии Ницше. В лекции о вечном возвращении как основной мысли метафизики базельского профессора Хайдеггер сообщил слушателям "нечто важное": "Когда Ницше снова и снова размышляет о самом себе, это вовсе не означает, что он впадает в тщеславное самолюбование: на самом деле речь идет о непрекращающейся подготовке к жертве, которую поставленная перед ним задача требовала от него самого, требовала необходимость, ощущавшаяся им со времен вполне бодрствующей юности. Ибо, как иначе можно объяснить тот факт, что девятнадцатилетний старшекурсник в одном рассказе о своей жизни пишет (18 сентября 1863 года) такие строки: "Как растение я родился неподалеку от погоста, как человек - в доме священника"? В конце этой записи об уже пройденном жизненном пути он пишет: "И как вырастает человек из всего, что его некогда окружало; ему не надо разрывать оковы, ибо неожиданно, когда велит Бог, они падают; и где то кольцо, которое его еще объемлет? Быть может это мир? Или Бог?" (Ср. "Mein Leben. Autobiographische Skizze des jungen Nietzsche", Frankfurt am Main, 1936). Эта автобиография была обнаружена в 1936 году во время просмотра наследия, оставленного сестрой Ницше, и по моему совету архив Ницше издал ее отдельной книгой. Я просто хотел сегодняшним и будущим девятнадцатилетним немцам предложить нечто важное для раздумья" 3.   М. Хайдеггер приходит к выводу, что, оглядываясь на свои прожитые 19 лет, Ницше уже примеряется к своей будущей задаче. Вопрос о кольце получит свое разрешение через почти два десятка лет в учение о вечном возвращении того же самого.
       Но ведь в контекст этой важнейшей идеи философии, которую называют ницшеанством, могут быть включены почти все произведения Ницше, созданные в период 1869-1879 гг., который Е. Лозинский назвал "педагогическим". Кроме тех лекций, статей, книг, о которых я упоминал в первой главе, к началу 70-х гг. относятся "Пять предисловий к пяти ненаписанным книгам", подаренные Козиме Вагнер на день рождения в 1872 г. Среда них: "Греческое государство" (1871); "Греческая женщина" (1871); "Гомеровское соревнование" (1872). Эти "Предисловия", в сущности, являются продолжением его инаугурационной речи "Гомер и классическая филология", в которой античная Греция была представлена неисчерпаемым идеалом для современной ему и слушателям эпохи. И выражался этот идеал достаточно просто: ни индивидуальный поиск, ни индустриальный прогресс, ни нововведения в школьном образовании, ни политические и социальные реформы не уберегут нас от впадения в варварство, если мы перестанем восхищаться простой и гордой греческой жизнью, греческой культурой, которая несравненно выше современной. Мало того, греки были более близки, чем мы, к разрешению проблем жизни. Они - наши учителя не только в искусстве, но и в самом важном вопросе - искусстве жизни вообще. Вместе с современной цивилизацией Ницше отрицал и всю ее педагогическую систему - с начала до конца. Следовательно, филология должна воскресить душу античной Греции, помочь нам разгадать, как она могла подняться до высот художественного совершенства. Воскрешение "античного духа" логично требует преображения Современности - ее перевоспитания в духе Древней Греции. Поэтому, заключает Ницше, "филология - это не Муза и не Грация, это вестница богов; и подобно тому, как когда-то музы нисходили к деревенским обитателям Беотии, сокрушенным и опечаленным, эта вестница проникает сегодня в мир, полный глубоких и неизлечимых мук, и утешает нас, вызывая в своих повествованиях чудные и яркие образы страны изумительной, - лазуревой, далекой, благословенной" 4. Разумеется, Ницше не был настолько наивен, чтобы призывать буквально вернуться к "золотому веку" греческой культуры. Нет, его первые вопрошения к филологии и философии были всего лишь начальным этапом обширного философско-педагогического проекта, включавшего в себя реализацию тех практик "эстетики существования" и "калокагатии", которые были развиты и применялись в философских школах классической эпохи Греции; по сути, он предлагал некое постхристианское переинтерпретирование привычных понятий "морального", "политического", "гражданства" и т. д. в духе античности, основанное, с одной стороны, на подчинении человека власти неумолимого рока "ананке", с другой - на свободе определенного этического выбора. А это намерение естественно предопределяло существование "филологии, ставшей философией" и ее носителя - философа - особыми формами жизни и мышления соответствующего трагическому чувству жизни греков эпохи расцвета аттической трагедии. Для этого необходимо философское воспитание юношества.
       Остается только признать, что с первых же шагов своей педагогической деятельности начинающий профессор Базельского университета предложил со всей академически-филологической серьезностью (но не без поэтических нот) вполне радикальную педагогическую реформу воспитания. Ее очевидная конструкция заключалась в ретроутопии: возвращении к тому, что уже было - к ценностям эллинского мира и мифа. Да, и мифа, ибо Ницше, великолепно знавший мир Эллады, видел в нем не только подвиги спартанцев, ослепительную красоту храмов и статуй, не только гражданское мужество афинян и мудрость "семи мудрецов", но и страшную бесчеловечность греков - самых гуманных людей Древнего Мира. О чем писал Ницше в "Гомеровском соревновании"? О беспредельной жестокости греков-язычников, т.к. они видели в полном излиянии своей ненависти серьезную необходимость. О бесчисленных повторениях, изображающих войну и борьбу, смерть и убийства в эпосе и ваяниях, напряженных страстью ненависти или же чрезмерным опьянением торжества победителей среди корчащихся, раненых и умирающих человеческих тел. Почему весь греческий мир упивался изображением войны в "Илиаде"? (замечу: кроме Платона, считавшего Гомера дурным воспитателем Эллады). "Я боюсь, что мы это понимаем недостаточно "по-гречески"; да, я думаю, мы содрогнулись бы, если только раз поняли это "по-гречески" 5. Гораздо раньше Р. Музиля и Р. Гари, изучавших пределы морали человека XX века, Ницше понял, что человеческое существо способно одинаково и на людоедство, и на критику чистого разума, и что бесчеловечное - это неустранимая часть человеческого.
       "По-гречески" в философской мысли Нового времени Гомера понял П.Я. Чаадаев, в шестом и седьмом "философических письмах" к Е.Д. Пановой, назвавший греческого аэда "преступным обольстителем, который ужасным образом способствовал извращению человеческой природы" 6. В двадцатом столетии в начале Второй мировой войны к гомеровскому эпосу обратилась француженка Симона Вейль, женщина-философ, которую А. Камю назвал единственным духоборцем нашего времени. Человек с обостренной совестью, доходивший до самоистязаний из-за страданий других, С. Вейль поняла Гомера именно так, как предлагал понимать Ницше: "содрогнувшись", - и назвала свое эссе о нем "Илиада", или Поэма о Силе" 7. "Истинный герой, истинная тема "Илиады", центральная тема ее есть Сила. Та Сила, которой пользуется, распоряжается человек, та Сила, которая подчиняет себе человека, та Сила, перед которой плоть человека сжимается и цепенеет. Человеческая душа является в "Илиаде" подверженной деформациям под воздействием Силы, беспомощно влекомой и ослепленной, согбенной под гнетом той самой Силы, которую человек надеялся располагать по своей воле..."  "Да, поистине настоящее чудо эта поэма. Горечь, ее пронизывающая, проистекает из обстоятельства, единственно достойного горечи, - подчинения души человека Силе, то есть, в конечном счете, материи. Подчинение это - удел всех смертных, хотя и в неравной степени, потому что души различны, качество душ различно. Никто в "Илиаде" не изъят из общего закона, как никто не изъят из него на земле. И никто не презираем за свою слабость. Если же кому-то удается - в глубине души или в делах с людьми - ускользнуть из-под имперской власти Силы, он возлюблен, но возлюблен с болью, поскольку опасность быть уничтоженным всегда над его головой" 8. Преодолев свое содрогание, С. Вейль мужественно признала, что там, где нет мысли, нет места справедливости и благоразумию; горечь подчинения души Силе - вот что делает поэму Гомера единственным подлинным эпосом, каким обладает Запад.
       А что было до гомеровского мира, безжалостного, но все же человечного, благодаря своей варварской красоте? Ницше отвечает: "Сплошной мрак и ужас - продукты склонной к отвратительному фантазии. Какое земное существование отражают эти отвратительно-страшные теогонические сказания: жизнь, в которой царят дети Ночи. Раздор, Любовное Вожделение, Обман, Старость и Смерть. Представим себе тяжелую атмосферу Гесиода, но только еще более сгущенную и мрачную, без всех тех смягчений и очищений, которые нисходили на Элладу из Дельф и многочисленных обиталищ богов; приправим этот сгущенный беотийский воздух мрачным сладострастием этрусков; такая действительность заставила бы нас создать такой мир мифов, в котором Уран, Кронос и Зевс с его титаномахией показались бы нам облегчением; в этой душной атмосфере борьба является счастием, спасением, а жестокость победы - вершиной ликования жизни" 9.
       Но греческий гений сумел преобразовать непрестанное зрелище борьбы и жестокости, последствием которого утверждалось чувство отвращения к жизни, как у Феогнида. Он признал страшное стремление к борьбе и победе как искупляющее наказание и оправдал его тождеством вины и бытия. И далее в своем эссе Ницше приводит знаменитое рассуждение поэта Гесиода (8-7 вв. до Р.Х.), первого исторически несомненного поэта Греции, о двух Эридах. Ницше ссылается на Павсания (110-180 гг. от Р.Х.), которому во время путешествия по Греции на Геликоне показали очень древний экземпляр дидактической поэмы Гесиода "Труды и дни", записанный на свинцовых листах и сильно попорченный временем и погодой. "Тем не менее, он мог разобрать, что в противность обычным экземплярам в его начале не было того маленького гимна в честь Зевса, а начинался он так: "На земле есть две богини Эриды" 10. Нужно отметить, что в Книге IX "Беотия" "Описания Эллады" нет ни этих строк, ни всего дальнейшего текста Гесиода; есть только упоминание о свинцовой доске 11. Далее Ницше пишет: "Это одна из самых замечательных эллинских мыслей, достойная того, чтобы неофит запечатлел ее в своем уме у самых врат эллинской этики. "Одну Эриду, если имеешь разум, можно постольку же хвалить, поскольку другую порицать; потому что обе богини совершенно разные. Одна требует злой войны и вражды - жестокая. Никто из смертных не может выносить ее, но, по определению бессмертных, люди должны чтить эту мрачную Эриду. Ее, как старшую, родила черная ночь; а другую, как можно лучшую, Зевс всевластный поставил на корни земли, среди людей. Она побуждает к работе негодного человека, и если тот, кто лишен собственности, смотрит на другого богатого, то и он, подобно ему, торопится сеять, сажать и устраивать свои дела; сосед соревнуется с соседом, стремящимся к благосостоянию. Эта Эрида хороша для людей. Гончар враждует с гончаром, плотник с плотником, нищий завидует нищему, певец певцу" 12.  В этом суть агонального воспитания. Его цель - благо совокупности, благо государственного общества. Все соревнуются со всеми. "Каждый грек, - пишет Ницше, - с детства чувствует в себе страстное желание участвовать в состязании городов, быть орудием для блага своего города; этим воспламенялось его самолюбие и этим же обуздывалось и ограничивалось.... Каждая способность должна развиваться в борьбе - так учит эллинская народная педагогика: в то время как современные воспитатели ничего так не боятся, как развития так называемого честолюбия. Они боятся самолюбия как "зла в себе" - за исключением иезуитов, которые думают как древние, и потому являются самыми действительными воспитателями нашего времени. Они полагают, что самолюбие, т.е. индивидуальность - самый могущественный agens, а характер свой в смысле "доброго" или "злого" он получает от целей, к которым стремится" 13.
       Не поторопился ли я назвать греческие дифирамбы знатока античной филологии "ретроутопией"? И достаточно ли корректно говорил Е. Лозинский о "неизбежно возникающем чувстве жалости при чтении педагогических статей философа"? Пожалуй, сегодня подобная точка зрения может вызвать лишь чувство эмпатии, но никак, не согласия с мнением автора начала века. Сегодняшние педагоги-теоретики придерживаются иных позиций. Например, таких: "Философские искания Фридриха Ницше (1844-1900) мы по-настоящему начинаем понимать только сегодня, когда появились объективные предпосылки для их научного осмысления. Предметом изучения становятся прежде всего этические, религиозные и политические воззрения Ницше. Вне поля зрения пока остаются его взгляды на образование и воспитание человека. Между тем без их анализа представляется проблематичным приблизиться к пониманию его аксиологической и гносеологической доктрин, образующих суть ницшеанства как мировоззрения и теории" 14. Согласие между авторами, разделенными почти столетним периодом, только в одном: и в начале, и в конце XX века констатируется факт скудного освещения в литературе педагогических идей Ницше. Во вступлении "От автора" я тоже сказал об этой проблеме и, может быть, даже убедил предполагаемых читателей в необходимости серьезного рассмотрения всех составляющих вариантов педагогического проекта немецкого философа. Для достижения этой цели я вижу в авторе приведенных строк, С.А. Завражине, своего союзника - в данном конкретном случае.
      

    * * *

       Из записей в черновой тетради весной 1870 г.: "К образованию. Платоновское представление.
       Рождение - слава - образование.
       Связанное с этим сохранение имени в последующих поколениях.
       Стремление к продолжению рода, которое тем сильнее, чем богаче материал, предназначенный к дальнейшему развитию.
       Потому тот, кто испытывает стремление к продолжению рода, так старается о красоте, если он ею овладевает, она освобождает его от большого безумия" 15.
       В упованиях Ницше на возвращение греческого идеала воспитания слышится нечто древнее, но и знакомое, - вспоминаются имена Сократа, Платона, Аристотеля, с философскими доктринами которых у Ницше, на протяжении жизни, возникало то притяжение, то отторжение. Но слышится и нечто очень современное и тоже знакомое: обеспокоенность современной философской и педагогической мысли вопросами воспитания и образования. Единство древнего и современного заключается в одном греческом слове-понятии: "пайдейя". В сочинениях Ницше мы не встретим этого слова: как филолог он занимался античным диалогом, риторикой, поэтикой, как философ - историей философии досократиков и доплатоников, но не ставил перед собой цели серьезного рассмотрения теории античного воспитания, хотя и в филологических и в философских контаминациях у Ницше идеалы пайдейи легко просматриваются: ибо "пайдейя" есть ни что иное, как система античного полисного воспитания юношей, выражаемая формулой - "путь к доблести".
       Я сделаю небольшое отступление от ведущей темы повествования, но как раз с целью более ясного и современного представления о пайдейи. Для этого нам понадобится сначала погрузиться в колодец времени: в те времена, о которых читал в лекциях и рассказывал в ранних произведениях Ф. Ницше. Это будет мир античной философии и педагогики эпохи классической Греции. Как автор, я оставляю за собой право делать цитаты из своих ранее опубликованных работ. С одной из таких цитат я и продолжу исследование. "Исторический период с VIII по III вв. до Р.Х. Карл Ясперс назвал "осевым временем". Это эпоха переворота в области человеческого духа на огромной территории - от Греции до Китая, время становления и утверждения религиозных, философских, этических систем. Систематизируется и педагогика, первоначально как составляющая новых типов мышления. В античной цивилизации она проявляет себя в закрытых религиозно-мистических союзах и обществах (орфики, пифагорейцы). Но развитие полисной государственности, хозяйственно-торговых связей, присущий языческому миру дух агонального (состязательного) воспитания неизбежно превращает античную педагогику в открытую и стройную теорию... Греческая философия первоначально была "натурфилософией". Тот же принцип природосообразности, без которого было невозможно первобытное воспитание, приобретает в высокоразвитых Афинах классического периода ясное и строгое философски-педагогическое обоснование. Приблизительно со времени Перикла (V в. до Р.Х) можно говорить о всеобъемлющем понятии "пайдейя" 16.  "Словарь античности" определяет пайдейю как вообще образование: гармоничное телесное и духовное формирование человека, реализующего все свои способности и возможности" 17. Ограничимся пока этой краткой дефиницией. Около 385 г. до Р.Х. ученик Сократа Платон основывает в Афинах свою школу - Академию, просуществовавшую как уникальный учебно-исследовательский центр до 528 г. от Р.Х. Изучение и преподавание наук, известных античному миру, концентрировалось вокруг математики, с которой связывалось и воспитание добродетели, и вопрос о справедливом государстве. Главное сочинение Платона "Государство", посвященное этой утопической идее "не столько социально-политический трактат, сколько трактат, излагающий теорию воспитания и теорию политической этики" 18. Интегральный характер педагогики Платона подчеркивал С.И. Гессен: "Основная единая проблема педагогики стоит перед нами все той же, как ее впервые поставил в истории мысли Платон. И до сих пор метод, которым пользовался Платон в ее разрешении, остается образцовым методом педагогического исследования. Проблема образования личности как тождественная в основе своей с проблемой культуры, и вытекающее отсюда единство индивида и общества и следующий отсюда социальный характер педагогики, для которой развитие и целостность личности совпадают с развитием и целостностью общества; наконец, диалектический метод решения педагогической проблемы, укореняющий весь процесс образования в бесконечной идее, которая просвечивает во всех предваряющих ее и устремленных к ней ступенях, и показывающий, как отпад от животворящего высшего начала приводит к вырождению образования, - все эти основные черты платоновской педагогики делают ее необходимой составной частью всякой педагогической системы..." 19  В 335 г. до Р.Х. ученик Платона Аристотель открывает собственную философскую школу - Лицей, в которой он преподавал 12 лет до своего бегства из Афин. Проблемы философии, вопросы естественных и общественных наук, как показал немецкий ученый В. Йегер в работе "Аристотель", рассматривались как единое целое, о чем свидетельствовали названия диалогов и трактатов Аристотеля. Главная цель педагогики Аристотеля: воспитание человека добродетельного и мудрого. Его "Политика" в отличии от "Государства" Платона имела предельно рационалистическую позицию: "Воспитание должно соответствовать каждому государственному строю; свойственный каждому государственному строю характер обыкновенно служит и сохранению строя, и с самого начала - его установлению..." 20 Аристотель формулирует идеал общего образования, суть которого в том, что образование свободнорожденного человека само по себе прекрасно, и не следует подчеркивать только его полезность и необходимость. Поэтому комплексное изучение грамматики, гимнастики, рисования, музыки - нужны не столько для практической пользы, сколько для воспитания души.
       Труды Платона и Аристотеля стали первыми попытками систематизации теоретической педагогики. Им же принадлежит наиболее содержательное в античной философии концентрированное изложение идеи пайдейи "как естественно присущего древним грекам стремления к образованию и культуре 21. По мнению французского исследователя А.-И. Марру, пайдейя "становясь обозначением культуры, понимаемой не в активном, подготовительном смысле образования, а в том результативном значении, которое это слово приобрело у нас сегодня: состояние полного, осуществившего свои возможности духовного развития у человека, ставшего человеком в полном смысле" 22. С такой трактовкой пайдейи удачно коррелирует центральное понятие античной эстетики "калокагатия", означающее гармонию внешнего и внутреннего, которая является условием красоты индивидуума (буквально: "прекрасный" и "нравственно совершенный"). "Со всей античной завершенностью учение о калокагатии изложено в диалоге Платона "Тимей". Но в эпоху эллинизма (IV-I вв. до Р.Х.) калокагатия стала трактоваться иначе: это уже не естественное качество, не гармоничность Космоса и Человека, а результат моральных тренировок, упражнений. То есть, чтобы добиться совершенства, нужны взаимные усилия ученика и учителя, хотя последний мог и не подразумеваться" 23. Пайдейя как совокупность педагогических теорий и практик, объединенная с системой политических институтов античного полиса, отличала греков классического периода от других народов. "По существу, пайдейя означает тот путь (а также руководство этим путем, его педагогическую организацию), которым должен пройти человек, изменяя себя в стремлении к идеалу духовного и физического совершенства (калокагатия) посредством обретения мудрости, мужества, благоразумия, справедливости и других воинских, гражданских, нравственных, интеллектуальных добродетелей (арете)" 24.  "Арете" - образцовое поведение. Идеал пайдейи включает в себя воспитание разума, чувства гармонии, гражданских добродетелей.
       "Именно у этой классической педагогической традиции античная философия, начиная с Платона, заимствовала ряд педагогических и "психологических" практик "интенсификации субъективности", а также определенные формы мысли и этические принципы, которые она кладет в фундамент философского воспитания. И именно к этой традиции апеллирует философия Ницше" 25. И прежде всего, проблематика философского воспитания в книгах Ницше. По справедливому замечанию только что процитированного автора в своих ранних работах Ницше, хотя и критикует сократовско-платоновскую пайдейю, часто использует ее элементы сходным образом, в частности "натурализм" платоновской философии, предполагающий наличие у человека некой "истинной природы", модель познания как интроспекции и связанную с ней гносеологическую формулу пайдейи "добродетель есть знание". В книгах Ницше этого периода часто встречается призыв к современникам "заглянуть в себя", чтобы узнать свои истинные потребности и, ради них, измениться.
       Понятие "пайдейя", возникшее в античной гуманистической мысли как минимум 2,5 тысячи лет назад, наполнилось новым содержанием на исходе XX века. "Кризис образования в постиндустриальном обществе, вступившем в стадию информационной эпохи, вызвал такую тревогу мирового гуманитарного сообщества, что ХХ Всемирный философский конгресс в Бостоне (США), состоявшийся в 1998 г. имел название "Пайдейя: Философия в воспитании человека". Главная идея XX ВФК была выражена в докладе французского философа Пьера Аубенкю "Образование через природу человека". Единая природа человека двусмысленна и только образование (пайдейя) делает человека таковым в полном смысле слова. Посредством образования можно создать другую природу человека, если направить образование против насилия и культивировать в человеке разум. Понятие "пайдейя" акцентирует внимание на процессе в образовании, в результате чего ребенок становится взрослым. Следовательно, пайдейя должна склонять человека к саморазвитию" 26. Главный итог XX ВФК - реконструкция философии как Высокой культуры, возрождение Пайдейи - великой античной традиции.
       Свидетельством возрастающего внимания современной философской, религиозной, педагогической мысли к античному наследию были две международные конференции философского характера, которые продолжили заглавную тему XX ВФК: "Пайдейя для XXI века?" ( Вена, январь 2002) и "Пайдейя и религия: образование во имя демократии?" (Бостон, март 2003). Венская конференция стала местом дискуссии, развернувшейся вокруг вопросов: "Учить для чего? Образовывать и воспитывать - зачем?" Объединяющим теоретическим фундаментом конференции послужило знаменитое эссе Ханны Арендт "Кризис образования" (1960). Мало кто из участников конференции выразил сомнение в том, что обновление образования и даже спасение образования является насущной необходимостью не только в гуманитарном цикле, но и во всех общественных науках. Любая гуманистическая пайдейя, укрепляющая свое имя в XXI веке, должна обращаться лицом к повседневным проблемам общественных институтов, а не ограничиваться привычным существованием в кулуарах университетов. Пайдейя может быть определена лучше всего как "путешествие вовне, нежели путешествие внутрь". И это движение вовне... предписывает, чтобы превыше всего "мы стремились не только к пониманию того, что лежит за пределами будущего, но и того, что лежит за пределами прошлого 27.
       "С 16 по 18 марта 2003 г. в Бостонском университете (США) проходила международная конференция "Пайдейя и религия: Образование во имя демократии?", ставшая частью проекта "Paideia". Откликаясь на это важное событие мирового философского дискурса, первый вице-президент Президиума Российского философского общества (РФО) А.Н. Чумаков, активный участник форума, сообщает в статье "Пайдейя - реальность или красивая идея?": "В конференции приняли участие философы из Соединенных Штатов, России, Европы и стран Среднего Востока, а сама она была актуальной потому, что основные противоречия современного мира - мира глобальных противоречий, связаны в первую очередь с культурными, цивилизационными и религиозными различиями" (Вестник РФО. 2003,  1, с. 48). Далее А. Чумаков резюмирует, пожалуй, главное, что имеет прямое отношение к философии образования: "Участники конференции видели одну из своих задач в том, чтобы подвести определенные итоги прошедшего периода и ответить на главный вопрос - стала ли идея Пайдейи объединяющей силой, интегрирующей философов различных стран? Это звучало тем более актуально, что причин для сотрудничества у философов более чем достаточно. За последние годы мир не стал более спокойным и безопасным, не стал он и менее противоречивым. <...>
       Но сегодня мир уже не тот, что был даже несколько десятилетий назад. Он стремительно глобализируется и требует иных подходов к решению проблем, которые из национальных и религиозных легко перерастают в глобальные, общечеловеческие. И кто, если не философы, будет мыслить категориями, отражающими интересы человеческого сообщества как целого? Кто, если не они, может и должен нести в первую очередь ответственность за осмысление будущего, за то, как должны вести себя люди, и что они должны делать, чтобы мир становился лучше, безопаснее, более предсказуемым?" (Вестник РФО. 2003,  1, с. 49).
       Проект "Paideia", возглавляемый профессором Бостонского университета А. Олсоном, является примером эффективного международного сотрудничества. В заключительном слове на конференции проф. Олсон сказал: "Для того, чтобы быть настоящим, мировое человечество должно прийти к культурному плюрализму и совместным этическим принципам. Без культурного и религиозного плюрализма глобальное человечество - это только абстракция или пустое определение; но без понимания морали глобальное человечество непонятно" (Олсон А., Туули И., Стайнер Д. Образование во имя демократии // Вестник РФО. 2003,  1, с. 54).
       Профессор Штайнер в своих итоговых замечаниях попросил обратить внимание на фундаментальный вопрос, на котором основан "Проект Пайдейя", а именно, - для чего нужно образование?" Этот вопрос, заданный известным философом Ханной Арендт в 1961 году, стал вечным вопросом для людей этой профессии (Там же, с. 54)" 28. Резюмируя предшествующий сугубо информационный материал о стремлении современного философского подхода к новому прочтению понятия "пайдейя", дополню его напоминанием, что термин "гуманизм" (лат. humanus - человечный) впервые употребили в I веке до Р.Х. древнеримские мыслители и риторы Марк Теренций Варрон и Марк Туллий Цицерон; именно так они перевели с греческого слово "пайдейя".
       А теперь автор констатирует: вопросы "Что такое образование? Для чего нужно образование? Как и для чего учить?", - уже задавал в начале 70-х гг. XIX века молодой профессор Базельского университета Фридрих Ницше.
      

    2.

       Попыткой ответа на эти вопросы был цикл лекций "О будущности наших образовательных учреждений" (1872).
       Написав эти строки, автор надолго задумался. Ведь сам Ницше в "Предисловии, которое следует прочесть перед лекциями, хотя оно, собственно говоря, к ним не относится" с первых же строк заявляет: "Таблиц и новых расписаний уроков для гимназий и других школ я не обещаю и, наоборот, дивлюсь необыкновенной природе тех, которые в состоянии отмерить весь путь от глубин эмпиреи до высот истинно культурных проблем и затем снова спуститься оттуда в низины самого засушенного регламента и кропотливого составления таблиц". Предназначение этих лекций, издаваемых отдельной книгой, говорит далее их автор, "для людей, которые еще не захвачены головокружительной спешкой нашего стремительно катящегося века и не испытывают идолопоклоннического наслаждения, когда бросаются под его колеса; для людей, следовательно, которые еще не привыкли измерять ценность каждой вещи экономией или потерей времени. А это значит - для очень немногих" 29.  "Для очень немногих", - следовательно, для мыслителей-теоретиков, а не для практиков образовательных структур. Или - еще уже - для людей философствующих. Однако эти лекции, несмотря на их публичный успех у аудитории, превышающей 300 человек, и на упоминание в Предисловии о подготовке их к изданию, так и не были опубликованы по настоянию самого же Ницше.
       Решение не публиковать лекции "О будущности", видимо, появилось после долгой внутренней борьбы их автора с первоначальным замыслом, о чем свидетельствует набросок конца 1870 года: "Серьезный писатель, излагающий своему народу свои мысли об образовании и образовательных учреждениях, надеется, как правило, оказать безграничное влияние на будущее и, соответственно, на столь же необозримое число читателей. Но с этой книгой дело обстоит иначе, и потому отличающий ее своеобразный характер решения проблемы образования следует оговорить заранее. Ибо условием ее длительного и широкого влияния служит именно незначительное число читателей, притом такого рода, о котором будет сказано ниже. И, напротив, чем более широкая, неизбранная публика завладеет этой книгой, тем меньшее удовлетворение будет испытывать ее автор: ему придется серьезно сожалеть о том, что он не последовал своему первоначальному намерению, которое состояло в том, чтобы вообще утаить ее от публики и связать свои надежды на ее воздействие лишь с немногими хорошими и достойными читателями особого и еще подлежащего описанию рода, которым она была бы разослана частным образом" 30.  "Читателям особого рода" - как раз немногим философствующим.
       Современные интерпретаторы раннего Ницше видят в лекциях преимущественно философский аспект. Трейси Б. Стронг утверждает, что в них профессор филологии продолжает свою скрытую полемику с Аристотелем, которую он начал в "Рождении трагедии". В "Метафизике" Стагирит сделал свое знаменитое утверждение о том, что "... и теперь и прежде удивление побуждает людей философствовать". В тех или иных вариантах этот исходный пункт всякой философии повторялся в сочинениях мыслителей самых разных философских школ: от Б. Паскаля до А. Шопенгауэра, от М. Хайдеггера до М. Мамардашвили. Ницше тоже задает вопрос: "Но что же вы называете философствованием?" - и, принимая во внимание современное ему состояние культуры, утверждает, что "философия должна начинаться с испуга, а не с удивления". Главный вопрос лекций - что вообще означает "практиковать философию", - по мнению Т.Б. Стронга остается нерешенным 31. Ранее я приводил интерпретацию Дж. Колли: "центральная тема лекций - буркхардтовская оппозиция между культурой и Государством, радикальная враждебность друг другу этих двух сил".
       В. Каплун считает, что в лекциях "О будущности..." Ницше решал прежде всего коммуникативную проблему: как бороться с академическим педантизмом, если тебе приходится пользоваться теми же самыми принятыми в университетской среде средствами выражения и коммуникации? Поэтому Ницше придал лекциям совершенно неожиданную форму для подобного рода публичных выступлений. Образцом для него стала модель литературно-философского платоновского диалога. Сами лекции содержат не абстрактно-теоретические готовые истины, но воздействуют на "душу читателя" как художественное произведение. В лекциях, утверждает В. Каплун, заключается первая попытка Ницше найти для своей "педагогии" собственный, обладающий "психагогической" силой, художественный жанр и стиль. Поэтому он ни словом не упоминает ни о системе административного управления учебными заведениями, ни о конкретной методике преподавания, ни о выборе конкретных учебных дисциплин или расписания 32.
       Жак Деррида, демонстрируя технику философской деконструкции, сделал такой вывод: "Отныне можно читать эти лекции как современную критику государственных культурных аппаратов и того фундаментального государственного аппарата, каковым еще вчера, в индустриальном обществе, являлся школьный аппарат". Так как Ницше говорил о том, что "ухо является органом университета", то Деррида утверждает, что голос государства посредством преподавателя-профессора, имитирует голос матери и заставляет студента превращаться в приемник. Следует психоаналитическое "разоблачение" эдипова комплекса: способный имитировать голос матери, профессор-"отец" обретает абсолютную власть над человеком, что сближает его с тоталитарными вождями. Предложенный Ницше проект будущих образовательных учреждений назван им антидемократическим 33.
       Борис Марков называет лекции Ницше "некой благой вестью, обращенной к будущему. Автором такого послания является мэтр, имеющий в виду основание новых учреждений". По его мнению, Ницше охарактеризовал в лекциях демократизацию образования как вырождение и предложил в качестве лекарства противоположное: вместо либерального профессора - вождь, вместо свободы - муштра, вместо равенства - строгий отбор. Главная проблема - это не столько подготовка специалистов, сколько воспитание человека. Любое образование начинается с противоположности тому, что превозносится под именем академической свободы, - с послушания, подчинения, муштры, службы. С этой целью необходимо наставничество, восстановление связи ученика и учителя, которая характерна для иерархического общества 34. От себя добавлю, что Б. Марков сближает предполагаемую систему "воспитания по Ницше" с подобной же системой воспитания и обучения в иезуитских коллегиях и семинариях, которые давали своим воспитанникам прекрасное образование, дисциплину ума, развивали потребность в честолюбивом соревновании. Ницше, как известно, относился к иезуитскому воспитанию с уважением. Пфорташуле, которую он окончил в 1864 г., несмотря на ее протестантский характер, в методике обучения, несомненно, имела много общего с иезуитскими колледжами.
       С. Завражин увидел в лекциях профессора филологии проблему цели образования. От цели зависит сущность образования. Если целью является получение возможно большей прибыли, его содержание легко обозначить как знание всех путей, на которых легче всего достигается успех, и задача школы, соответственно, заключается в том, чтобы каждому помочь стать "ходким", деловым, оборотистым. Однако политика ориентированная на толпу, на "стадного человека", который руководствуется узкоутилитарными интересами, живет сегодняшним днем, на взгляд Ницше, есть не что иное, как искусство манипулирования массовым сознанием.... По сути дела, это был своего рода протест против наступающей, как ему казалось, эпохи всеобщей бездуховности, фарисейства, тотального потребительства, господства посредственности, других неизбежных издержек социального прогресса. Поэтому главной целью он видел не образование масс, а образование единичных, избранных личностей, предназначенных для созидания непреходящих произведений творческого духа... На педагогической палитре Ницше преобладают черные и белые краски. Но, считает С. Завражин, его категоричность оценок и безапелляционность высказываний объяснялись не ученым зазнайством, а горячностью натуры, чувствовавшей за собой право и обязанность учить, проповедовать, призывать" 35.
       В первой половине XX века отношение к проблематике лекций "О будущности..." было более традиционным. В них видели критику той системы образования, окончательно сложившейся к концу XIX века, которая как общая модель существовала в большинстве стран христианской цивилизации, в том числе и в России.
       Е. Лозинский в своем очерке привел подробный пересказ и многократное цитирование произведения Ницше во всем объеме. В "педагогических мечтаниях нашего юного базельского профессора" он (Лозинский) увидел уже намеченные основные идеи Ф. Ницше, проникающие собой все его последующие сочинения: культ великих людей - "сверхчеловеков", живущих "по ту сторону добра и зла"; социальную утопию вечно спящей "здоровым сном" массы; индивидуалистическую ненависть к государству; радикальное отрицание современной "декадентской" культуры, германской, в частности; смелую критику гимназического "классицизма", утилитарного характера образования, односторонности и невежества наших "ученых" и воспитателей... - здесь все, что встречается в более поздних сочинениях этого оригинального декадента". Отмечает Лозинский и слияние педагогического идеала Ницше с его социальной утопией: созданием духовной аристократии и увековечение народного рабства 36. Что касается этого последнего мнения, то оно, конечно, совпадает с либеральной критикой философии Ницше, преобладающей в начале века XX, но через столетие такая точка зрения кажется донельзя упрощенной, и уж, во всяком случае, требующей полемики. В дальнейшем я постараюсь продемонстрировать свои полемические аргументы в ответной критике взглядов, подобных тем, которые были эталоном для значительной части русской интеллигенции начала XX века. С главной же посылкой Е. Лозинского я солидарен, о чем уже сказал, объясняя целеполагание своей исследовательской методологии в сходной смысловой парадигме.
       Примерно в то же время, когда М. Хайдеггер читал свои лекции о Ницше во второй половине 30-х годов, в свет вышли две книги: К. Ясперс. "Ницше. Введение в понимание его философствования" (1936); К. Лёвит. "От Гегеля к Ницше. Революционный перелом в мышлении XIX века. Маркс и Кьеркегор" (1939). Сразу же отмечу, что три всемирно известных философа были не согласны друг с другом, что выразилось в соответствующих критических выступлениях и замечаниях. Но для меня в данный момент главным в их книгах является то, что было сказано авторами о педагогических лекциях и взглядах Ницше. К. Ясперс обнаружил очень важный аспект лекций: Ницше предложил идею иной воспитательной организации. Она демократична, т.к. хотела бы производить отбор для обучения из всех слоев народа; она аристократична, т.к. уповает на лучших, и цель ее не образование масс, а образование элиты. Народное образование, как забота государства, остается за пределами этой организации. К. Ясперс сделал очень ценные для дальнейшего исследования наблюдения и вывод о педагогике Ницше, афишированной в его лекциях: "...Ницше в многообразии собственной мысли выдвинул на первый план антиномичность идеи воспитания; ожидать от воспитания всего и, однако же, все это уже предполагать в воспитуемом" 37.
       К. Лёвит рассматривал лекции Ницше в широком аспекте проблемы образования в XIX в. В числе предшественников Ницше в первую очередь им назван Г. Гегель. Представления Гегеля об идее образования изложены им в "Пяти гимназических речах", которые он прочитал в качестве директора нюрнбергской гимназии в 1809-1815 гг. Человек может образовать себя только сам, принимая участие в жизни коллектива - так можно в кратчайшей форме выразить педагогическую идею Гегеля. Далее К. Лёвит переходит к педагогическим идеям младогегельянцев: А. Руге, М. Штирнера, Б. Бауэра. От младогегельянцев Лёвит устремляется к их современнику Я. Буркхардту, который ранее других понял нарастающую с середины XIX в. девальвацию образования - оно распространяется повсюду и день за днем создает своего рода скорлупу из общепринятых мнений, т. е. заблуждений, внутри которой затем движутся все слои общества, преисполненные фальшивого энтузиазма. Сорок лет спустя Буркхардт увидел, что его предвидения оправдались с избытком: современное образование больших городов взращивает лишь "кичливую посредственность", т.к. это образование становится все более широким и все более общим. Буркхардт считал разрыв между образованными и необразованными как относительно меньшее зло. От себя добавлю, что взгляды на всеобщее образование швейцарского историка культуры были восприняты не только его младшим коллегой профессором Ницше. Через много лет в другой стране почти то же самое об обязательном среднем образовании и общем уровне высшего образования скажет в 1974 г. А.И. Солженицын, назвав большую часть "советской интеллигенции" емким и точным словом - "образованщина".
       Интересно обращение К. Лёвита к незавершенному роману Г. Флобера "Бувар и Пекюше" - подлинному компендиуму проблем образования 38. Роман французского писателя стал собранием актов человеческой пошлости и глупости, "прославлением всего, что одобряют". Флобер попробовал проанализировать научный образовательный хаос современности. Двое добрых и рассудительных граждан, бывших ранее простыми канцеляристами, получив, благодаря счастливому случаю, в наследство поместье, теперь на досуге занимаются своим высоким образованием. Читая книги и беседуя, они проходят сквозь целый лабиринт накопленного знания. Незавершенная X глава повествует о том, как друзья раздобыли труды по педагогике и занялись воспитанием двух брошенных детей. Как и другие их занятия, надежда стать замечательными педагогами потерпела полный крах. Бувар и Пекюше прошли через царство отчужденного образования и пришли к абсолютному выводу, что все образование беспочвенно. В конце концов они возвращаются к своей писанине и производят выписки из напрасно изученных книг. По свидетельству самого Флобера второй том книги должен был состоять почти из одних цитат. Как объект переписки упоминается "Лексикон прописных истин", который с 1910 г. публикуется вместе с неоконченным романом 39.
       Рассматривая критику прежнего и современного образования у Ницше, К. Лёвит видит в ней возвращение автора к Гердеру, Фихте и Гете. Но, говорит Лёвит, Ницше выпала на долю иная эпоха, нежели его великим предшественникам. Как и Буркхардту, ему пришлось стать свидетелем наступления "цивилизованного варварства" и "образованного филистерства". И то и другое усиливалось и укреплялось объединением двух тенденций XIX в.: социальной и национальной. В лекциях Ницше Лёвит слышит звучание главной темы: "Образование мельчает с каждым днем, ибо все больше становится спешка". Проблему образования Ницше уточняет с помощью следующего тезиса: существует неразрешимая антиномия - стремление к возможно большему расширению образования и стремление к уменьшению и ослаблению его. Этой антиномии современного образования Ницше в качестве противовеса предлагает другой, не антиномичный тезис: стремление к сужению и сосредоточению образования и стремление к усилению и самодовлению образования. Ницше искал путь назад к истинным потребностям изначального образования, такого, которое образует и формирует человека в целостности его телесной человечности. То есть, завершает К. Лёвит обзор лекций, критика Ницше современного образования становится прежде всего и в конечном счете критикой современного понимания природы человека 40.
       Явное отражение одной из главных критических линий лекций "О будущности..." встречается в немецкой литературе в совершенно неожиданном контексте. Широко известный в первой половине XX века немецкий драматург Карл Цукмайер, находясь в эмиграции в США, в 1945 г. завершил драму в трех действиях "Генерал дьявола". Поводом для создания пьесы послужила трагическая судьба давнего друга писателя, генерала военной авиации Эрнста Удета, тайно уничтоженного нацистами за оппозицию к гитлеровскому режиму. В драме он является центральным персонажем под именем генерала Генриха Харраса. Время действия: конец 1941 г. В беседе с другим персонажем пьесы Харрас говорит: "Я сыт по горло немецким безумием. Оно принесло нам слишком много бесплодных идей. Превратило страну в сплошной дом скорби. Породило манию величия. Ах, Бадди... как иногда тоскуешь... по простодушному народу без этого сумасбродства и безрассудства. По футболистам, монтерам, людям, жующим жвачку и не потерявшим детской непосредственности, как осточертела вся эта напыщенная важность, значительность, упоение смертью, раздвоенная внутренняя жизнь, где что ни разносчик переводов, то Фауст, что ни квартальный надзиратель, то демон. Поверхностное образование набило наши утробы метафизикой, а головы - кишечными газами, непереваренные идеи тянут нас назад. Мы превратились в нацию страдающих запором учителей народных школ, сменивших палку для наказания учеников на хлыст, чтобы обезобразить самый лик человеческий. В нацию фанатиков и палачей. В жалкий народ" (пер. И. Фрадкина и Ю. Кузина) 41. То есть К. Цукмайер, устами своего мужественного и незаурядного героя, подтверждает то, о чем предупреждал Ницше в лекциях 1872 г., о чем он много позднее скажет: "Германия, Германия превыше всего!" - боюсь, тут-то и пришел конец немецкой классической философии" 42. Эти печально знаменитые слова из "Песни немцев" А.Г. Гофмана фон Фаллерслебена (1798-1874), стихотворения, написанного в 1841 г. с целью призыва к объединению Германии, стали уже во времена Ницше девизом немецких националистов, а стихотворение, еще позднее, превратится в гимн Третьего рейха.
      
      

    * * *

       Пять прочитанных лекций "О будущности наших образовательных учреждений" являются наиболее продуктивным и системным педагогическим проектом молодого Ницше. В его намерения входило прочитать семь лекций, объединенных общим названием, но шестая и седьмая лекции остались непрочитанными и сохранились в качестве набросков-тезисов, составленных автором весной и осенью 1872 года. Завершается весь этот цикл кратким сценарием заключения. Действительно ли "нездоровье и конец семестра" помешали ему прочитать две последние лекции, как утверждала его сестра? Есть свидетельства самого Ницше, что причина заключалась в другом. 25 июля 1872 г. он пишет Р. Вагнеру, что хотел бы закончить лекции и что он недостаточно готов к тому, чтобы сказать то, что хочет сказать. В конце февраля 1873 г. в письме к М. Фон Мейзенбуг он сообщает, что его лекции "примитивны и несколько импровизированы" и что, несмотря на желание издателей, он не будет их публиковать 43.
       Ответить на вопрос, почему Ницше был недоволен предыдущими, имевшими успех у аудитории, лекциями и из-за недовольства отказался от чтения 6-й и 7-й лекций довольно трудно. Трейси Б. Стронг совершенно справедливо называет ранние "греческие наброски" Ницше в совокупности с лекциями о современном образовании "политикой культурной революции". Это понятие включает в себя и "идею культурного обновления", и "мифическое понимание мира", и критику современной немецкой культуры, с целью ее переориентации. "Греческими залпами" он начал осуществление своего далеко идущего замысла (одно из писем к Э. Роде не случайно подписано "Конный артиллерист при тяжелом орудии"). Серия лекций, как Ницше поясняет в письме к Фр. Ричлю, нужна была для того, чтобы "обрести практические последствия своих взглядов" 44.
       Из этого же письма Ричлю виден дальнейший практический замысел Ницше. Он готовит меморандум для канцлера Бисмарка с просьбой позволить ему объяснить, как была упущена возможность создать институты, которые могли бы послужить основанием для возрождения немецкой культуры. Речь шла о возможности основать университет в Страсбурге на территории, недавно присоединенной к империи в результате франко-прусской войны. Еще в 1866 г. Ницше восхищался действиями Бисмарка для достижения объединения Германии. К середине 70-х годов наступит разочарование в этом незаурядном политике, который считал немецкое образование превосходным: "Битву при Садовая выиграл прусский школьный учитель", - заявил будущий имперский канцлер после победы над Австрией. В конце 80-х, завершающих творческий период жизни философа, это разочарование примет почти издевательски-ехидный характер: "А есть ли сегодня у немцев философы? Поэты? Есть ли хорошие немецкие книги?" - такие вопросы задают мне за границей. Краснею, но с отвагой, свойственной мне и в отчаянные минуты, отвечаю: "А как же! Бисмарк!" 45 В последней в своей жизни записи-наброске фантастического проекта создания антигерманской лиги, чтобы надеть на Рейх смирительную рубашку, Ницше писал: "Сегодня, когда у власти находится постыдная партия, когда христианская банда сеет между народами проклятое драконово семя национализма и из любви к рабам хочет "освободить" отечественную чернь, мы привлекаем к всемирно-историческому суду ложь...
       Их орудие - князь Бисмарк, идиот, равного которому нет среди всех государственных мужей - никогда, ни на йоту не мыслил шире Гогенцоллернов... Князь Бисмарк уничтожил своей дипломатической политикой все предпосылки для великих задач, для всемирно-исторических целей, для благородной и прекрасной духовности... <...> Да и сам рейх - ложь: ни один Гогенцоллерн, ни один Бисмарк - никогда не думали о Германии" 46. Среди записок уже впавшего в безумие философа есть обращение к Я. Буркхардту:
      
       - С Вильгельмом, Бисмарком и всеми антисемитами покончено!
       Антихрист. Фридрих Ницше. Фромантин - 47.
      
       Среди прочего, это - последние письменные свидетельства Ницше, которое я предъявляю тем, кто до сего времени не стыдится обвинять мученика познания в антисемитизме, шовинизме, расизме...
       Не лишним будет привести другие, более ранние свидетельства об отношении Ф. Ницше к антисемитизму. Из письма к издателю Э. Шмайцнеру 2.04.1883 г.: "При предвзятом отношении можно причислить меня к "анархистам", но правда в том, что я предвижу европейскую анархию и потрясения, и притом в таких масштабах, которому любому покажутся чудовищными. Все течения ведут к тому, включая и Ваше, антисемитское.
       Если взглянуть с определенной дистанции, антисемитизм - то же самое, что борьба против богатых и практиковавшихся до сих пор средств обогащения.
       Прошу прощения! Вот уж не думал, что заговорю о политике!" 48
       Из письма к Элизабет Фёрстер (сестре) 7.02.1886.: "Моя дорогая старушка Лама! только что я получил твое милое и азартное предложение, и если это сможет пригодиться для того, чтобы внушить твоему супругу (хотя у него сейчас наверняка полно других забот, чтобы еще и "беспокоиться" обо мне) хорошее мнение о неисправимом европейце и анти-антисемите (выделено мною - Д.К.), твоем пропащем братце-бездельнике Фрице, то я охотно отправлюсь по стопам фройляйн Альвинхен и буду настоятельно просить, чтобы и меня на тех же самых условиях сделали южноамериканским землевладельцем, только вот с тем непременным отличием, чтобы этот кусочек земли назывался не Фридрихсландом или Фридрихсхайном (потому как не хочу я на нем "помирать и в сыру могилку ложиться"), а в память о том, как я тебя окрестил, Ламаландом <...>".
       В этом же письме он говорит об антисемитизме, как о "на три четверти паршивом и грязном движении", в котором муж Элизабет играл не последнюю роль.
       "В чем Германия сейчас срочно нуждается, так это как раз в независимых образовательных учреждениях, которые бы на деле могли противопоставить себя общегосударственной дрессировке рабов государства", - директором такого образовательного учреждения он хотел бы видеть своего зятя 49.
       Крайнее удивление, если не сказать больше, испытывал Ф. Ницше, узнавая о своем "влиянии" на идеологию антисемитизма. Из письма Ф. Овербеку 24.03.1887 г.: "Кстати, вот занятный фактик, который все больше и больше доходит до моего сведения. Я, оказывается, имею прямо-таки "влияние" - очень, само собой разумеется, подпольное. У всех радикальных партий (социалистов, нигилистов, антисемитов, христианских ортодоксов, вагнерианцев) я пользуюсь удивительным и, в общем-то, загадочным авторитетом... В "антисемитской корреспонденции" (которая рассылается сугубо приватным образом, только "надежным товарищам по партии") мое имя упоминается почти в каждом номере. Антисемитов сподвиг на такое "божественный человек" Заратустра; у антисемитов существует даже его собственная интерпретация, которая меня очень распотешила. <...>" 50.
       Из письма Т. Фритшу, издателю антисемитского альманаха: <...> "Поверьте мне: эти отвратительные разговорчики пошлых дилетантов о ценности людей и рас, это подобострастничание перед "авторитетами", которые всяким более или менее трезвым умом будут с презрением отвергнуты,... эта постоянная абсурдная подтасовка столь спорных понятий, как "германское", "семитское", "арийское", "христианское", немецкое", - все это меня может всерьез и надолго рассердить и вывести из того иронического благодушия, с которым я до сих пор взирал на добродетельные причуды и фарисейство нынешних немцев. И наконец, что, Вы думаете, я испытываю, когда имя Заратустры звучит из уст антисемитов?.." 51
       Вернемся, однако, к лекциям профессора филологии, которые должны были поведать слушателям о будущем "нашего образовательного учреждения". Именно это слово: "наших" является ключевым для понимания закодированного в лекциях герменевтического смысла "культурной революции". Хотя и традиционное понимание содержания лекций как пессимистического прогноза для уже существующих немецких гимназий и университетов тоже полностью оправдано всей тематикой лекций, и Ницше прямо говорит об этом в "Предполагавшимся вступлении" 52. Это двоякое интерпретирование докладов Ницше провоцируется совершенно необычной формой изложения академической по сути проблематики. Вместо сухого педантизма со всеми положенными посылками и выводами, доводами рго et contra, слушатель и читатель погружаются в увлекательную историю по образцу дорожных приключений, случившуюся, якобы, с докладчиком в студенческие годы. Цель такой своеобразной литературной маскировки Ницше приоткрывает в "Предисловии 1872 г.": читатель при знакомстве с лекциями ни в коем случае не должен вмешивать в их понимание себя и свое образование. Автор хотел бы видеть его образованным настолько, чтобы иметь самое невысокое, пренебрежительное мнение о своем образовании, т.к. автор осмеливается говорить с ним именно исходя лишь от незнания и знания об этом незнании. Далее следует прямой призыв к возможным союзникам для осуществления его проекта культурной революции: "С этой книгой в руках он отыскивает читателей, волнуемых подобным же чувством. Откликнитесь вы, разъединенные, в существование которых я верю! Вы, отрекшиеся от своего "я", выстрадавшие на самих себе все муки гибнущего искаженного немецкого духа. Вы, созерцатели, чей взор не способен, торопливо высматривая, скользить от одной поверхности к другой. Вы, высокие духом, которых Аристотель восхвалял за то, что вы медлительно и бездеятельно проходите жизнь, пока вас не потребует великая доблесть или великое дело, вас призываю я!.. Подумайте, что эта книга должна стать лишь вашим герольдом" 53. Наконец, в "Предполагавшемся вступлении (1871)" Ницше назвал то главное, что мучительно его беспокоило, и ради чего он решился на чтение этих лекций, придав им в начале форму легкого авантюрного рассказа из жизни романтичных немецких студентов:
       "Два мнимо противоположных течения, одинаково гибельных по воздействию и в конце концов совпадающих по результатам, господствуют в настоящее время в наших, первоначально основанных на совершенно иных фундаментах, образовательных учреждениях: с одной стороны, стремление к возможно большему расширению образования, с другой стороны, стремление к уменьшению и ослаблению его. Сообразно первому стремлению следует переносить образование во все более широкие круги; сообразно второй тенденции предполагается, что образование должно отречься от своих чересчур автономных притязаний и встать в служебное и подчиненное отношение к другой жизненной форме, а именно, к государству. Перед этими роковыми тенденциями к расширению и сокращению пришлось бы впасть в безнадежное отчаяние, если бы не представлялось возможным содействовать победе двух противоположных истинно немецких и одинаково богатых будущих тенденций, т.е. стремлению к сужению и сосредоточению образования (как противовес возможно большему расширению его) и стремлению к усилению и самодовлению образования (как противовес его сокращению). Если же мы верим в возможность победы, то право на это дает нам сознание, что обе эти тенденции, расширения и сокращения, настолько же противоречат вечно неизменным намерениям природы, насколько необходимым законом этой же природы, и вообще истиной является сосредоточение образования на немногих избранных, тогда как тем двум стремлениям может удаться основание лишь ложной культуры" 54. То есть Ницше предлагал вариант воспитания и образования духовной элиты как практику соответствующей ей элитарной педагогики, которую еще нужно было создать в общем процессе культурной революции. Для этого необходима реформа современного педагогического дела, суть которой будет состоять в элитаризации античной пайдейи, на что Ницше намекает в "Предисловии 1872".
      

    * * *

       Нет ничего более увлекательного, чем создавать педагогические проекты, планировать возникновение творческих союзов из своих близких друзей, которые, конечно, все - аристократы духа и ваши единомышленники. Если вы к тому же студент-гуманитарий педагогического вуза, или уже молодой учитель, то ваши мечтания устремятся значительно дальше. Вы будете обдумывать план создания будущего учебного учреждения, в котором преподавателями и воспитателями будут как раз члены вашего дружеского союза. Обычно такой план обсуждается с кем-то из наиболее близких друзей, т.к., уж если не союз, то небольшую дружескую группу всегда можно создать. Естественно, вы будете размышлять о том, кого же вы, избранные, будете обучать и воспитывать в созданном вашими мечтаниями оазисе высокой духовности и культуры. Так же естественно вы определите контингент ваших будущих учеников: это тоже будут избранные, - избранные вами в буквальном смысле на основе соответствующих, вами же установленных критериев, конкурсного отбора. Далее остается составить устав, учебный план вашего образовательного заведения, в который войдут помимо общеобразовательных те учебные дисциплины, которые, на ваш взгляд, наиболее важны для будущих высокообразованных "русских европейцев". Но право выбора предметов, помня о своих школьных мучениях с математикой или физикой, вы в своих гуманистических и гуманитарных грезах, заранее предоставите своим будущим ученикам. Вы обязательно учтете и то обстоятельство, какими знаниями и умениями обладают ваши друзья по творческому союзу, что каждый из них умеет делать, в духовной сфере, разумеется, - чтобы они могли проявить свои наставнические таланты в полной мере. Если все вами придуманное и продуманное изложить в соответствующей форме, особенно уже владея навыками педагогического труда, то в итоге возникнет вполне обоснованный, хорошо структурированный проект новой системы образования и воспитания, до известной степени локализированный и поэтому опирающийся на концепции и технологии элитарной педагогики, с соблюдением ее главного принципа: избранные учителя учат и воспитывают избранных учеников (или превращают в избранных); старшая элита готовит новую молодую элиту.
       Совсем не обязательно считать такой "виртуальный" проект только педагогической утопией. Ницше писал: "Я, правда, вижу приближение времени, когда серьезные люди, совместно трудящиеся на пользу совершенно обновленного и очищенного образования, сделаются снова законодателями повседневного воспитания - воспитания, направленного именно к такому образованию. Вероятно, что придется тогда снова составлять таблицы. Но как далеко это время! И чего только не случится в промежутке! Быть может, между ним и настоящим лежит уничтожение гимназии, пожалуй даже и самого университета, или, по крайней мере, такое полное преобразование этих учебных заведений, что их старые таблицы представятся позднейшим взорам пережитком эпохи свайных построек" 55. С полным основанием можно утверждать, что в этих словах молодого базельского ученого содержалось пророчество о наступившем в конце XX в. общем кризисе всей европейской системы образования, основанной на "старых таблицах". В российской же системе он принял особо острые формы, так как не осталось даже "старых таблиц", а "новых таблиц" составлено еще очень мало, да и те, которые расчерчены как новые, увы, на самом деле калькируют старые.
       Вероятно, читатель догадался, что описывая творчество прожектёра от педагогики, автор имел в виду самого себя. Да, я вспоминал свои педагогические грезы в эпоху "сумерек просвещения" на протяжении 60-80-х годов, т.к. ничего другого ни я, ни мои друзья не могли противопоставить тогдашней советской образовательной системе, с кризиса которой и начался всеобщий кризис социализма, завершившейся его крушением. В 90-е годы кое-что из этих давних, хорошо продуманных замыслов, выглядело совсем не утопичным, а, наоборот, не только востребованным, но и показавшим впечатляющие результаты. Оказалось, что нужно просто быть очень последовательным, хотя бы мысленно, и, несмотря на весь накопленный и негативный, и позитивный педагогический опыт, помнить о своих романтических прекраснодушных педагогических замыслах.
       С рассказа о таких прекраснодушных юношах Ницше начиняет свою первую лекцию. Их двое: сам автор, вернее, персонаж от чьего имени идет рассказ, и его друг, оба студенты университета, еще не забывшие о гимназической поре, оставившей у них массу сходных впечатлений (подразумевается, что эти впечатления не окрашены розовым цветом). Совместно они основали небольшой союз из нескольких товарищей (избранных!), в котором каждый из них должен был представлять на суд остальных собственное произведение: от стихотворения до архитектурного проекта (реализация творческих потенций!). Место на Рейне, в котором родилась идея двух друзей, стало предметом культового ежегодного паломничества всех членов союза. Именно во время такого путешествия по берегу реки двое друзей решили поупражняться в стрельбе из пистолетов на лесной поляне. Но после первых же выстрелов их увлекательное занятие прерывается появлением на сцене старого философа в сопровождении молодого спутника, недавно оставившего стезю преподавания, на которую ранее его направил наставник, и избравшего созерцательную жизнь анахорета. Новые персонажи встревожены опасением, что друзья затеяли между собой дуэль. Недоразумение быстро разъясняется, но между обеими парами возникает временный антагонизм: уединенный уголок, где студенты намерены были провести молчаливый обряд в память создания своего союза, старый философ тоже облюбовал как место встречи со своим старым другом. Сообщает об этом спутник старика, причем своего былого наставника он называет "одним из наших первых философов", а ожидаемого гостя - "знаменитым другом этого выдающегося человека".
       Следует молчаливая враждебная перепалка обеих сторон, во время которой студенты мысленно излагают собственное понимание философии, характерное для Ницше-мыслителя: "К чему вся философия, думали мы, если она мешает быть одним и уединенно радоваться с друзьями, если она препятствует нам самим стать философами" 56. Ведь их священнодействие, как они считают, тоже являлось бы философствованием, ибо в уединенном размышлении они надеялись найти нечто, чему суждено бы было в будущем повлиять на склад их внутреннего "я" и удовлетворить его запросы. Философия должна быть особого рода встречей между людьми, событием-встречей - таков их вывод, который позднее тщательно разработает и изложит М. Бубер в книге "Я и Ты".
       В конце концов, рождается компромиссное решение: обе пары собеседников займут избранное ими место, но обещают не мешать друг другу. Далее, в ораторском пространстве 1,2,3 лекций слышен только диалог философа и его спутника. Диалог, однако, часто уступает место сплошному монологу старого мудреца, который обращен уже ко всем действующим лицам. В 4 и 5 лекциях диалог приобретает более пространный характер, т.к. в него время от времени включаются и молодые люди. "Знаменитый друг" философа на сцене так и не появится, но в сценарии заключения он присутствует, - лишь для того, чтобы явить собой зрелище ультрапатриота, торжествующего филистера от философии, и вызвать горестное отречение старика от своего давнего друга.
       Кто же эти персонажи лекций, чья роль далеко не одинакова в создании той разряженной атмосферы воинствующего духа, к которой и стремился Ницше-лектор? Вероятно, можно согласиться с Ж. Деррида и Трейси Б. Стронгом, что все эти персонажи так или иначе, - сам Ницше: кем он был, кто он есть, кем он хочет стать и в кого боится превратиться 57. Во всяком случае, ворчливый философ в своем страстном обличении современного образования - явный резонер 28-летнего Ницше. Вполне соответствует гневным филиппикам старика и его мыслям, касающимся образования, духовный облик немолодого союзника Ницше - Якоба Буркхардта. Однако загадка главного персонажа лекций давно решена в пользу Артура Шопенгауэра, чья философия в тот период в равной степени вдохновляла и молодого Ницше и пожилого Я. Буркхардта. Ф. Ницше сам подсказал разгадку: старого философа сопровождает собака, иногда очень энергично вмешивающаяся в отношения людей. Она - явная копия белого пуделя Атмы, верного друга франкфуртского философа, соседи которого называли пуделя "Шопенгауэр-младший" (атман - по-брахмански духовное первоначало, "самость") Еще в Лейпцигском университете Ницше познакомился с главным произведением философа "Мир как воля и представление", и в те годы он представлял автора как живого, угрожающего персонажа (годы жизни Шопенгауэра 1788-1860). В лекциях "один из наших первых философов" во многом соответствует ворчливому, авторитарному характеру Шопенгауэра, известного своей вспыльчивостью и, кстати, бранившего своего знаменитого пса фразой: "Эй ты, человек!" В сущности, Ницше создал некий литературный портрет А. Шопенгауэра, своего воспитателя, воспроизводя в образе великого пессимиста непреклонный облик героя гравюры на меди А. Дюрера "Рыцарь, смерть и дьявол", которую он в конце 1870 г. в Трибшене подарил Р. Вагнеру. Сложное эмоциональное восприятие Ницше, обладавшего ассоциативным мышлением, вероятно, в те годы нашло адекватный образ рыцаря для высокой оценки таких, действительно похожих некоторыми чертами характера людей, как А. Шопенгауэр, Р. Вагнер, возможно, и Я. Буркхардт. В "Рождении трагедии" Ницше посвятит этому образу несколько строк: "И безнадежно одинокому человеку не найти себе лучшего символа, чем "рыцарь со смертью и дьяволом", как его изобразил нам Дюрер, закованного в броню рыцаря со стальным твердым взглядом, умеющего среди окружающих его ужасов найти свою дорогу, не смущаемого странными спутниками, но все же безнадежного, одинокого на своем коне и со своей собакой. Таким дюреровским рыцарем был наш Шопенгауэр: он потерял всякую надежду, но он жаждал истины. Нет ему равного" 58. Предисловие к "Рождению трагедии" обращено к Рихарду Вагнеру.
       А что имел в виду А. Дюрер, создавая своего "Рыцаря"? И что имел в виду Ф. Ницше, сравнивая с Рыцарем подвижников мысли и искусства? На время из эпохи Ницше перенесемся в эпоху Дюрера. В 1514-1515 годах немецкий художник создал три свои самые знаменитые гравюры на меди, вошедшие в историю искусства как "Мастерские гравюры": "Рыцарь, смерть и дьявол", "Св. Иероним в келье" и "Меланхолия". В моей жизни "Рыцарь" и "Меланхолия", как и портрет Ницше, были и остаются спутниками уже сорок лет. Но сейчас интерес представляет только первая резцовая гравюра. Итак, "Рыцарь, смерть и дьявол". Мрачный лес, который может привидеться в страшном сне. Голые стволы, обломанные колючие сучья, дерево, едва удерживающееся на осыпи обнаженными корнями. Это пугающий, проклятый лес. На каменистой тропе, среди чахлой травы, валяется череп. По тропе на медленно шагающем прекрасном коне едет всадник. Он закован в латы и вооружен. Любопытно, что латы - дорогие, княжеские, а боевой меч - лишен украшений, с простой рукояткой. Такие мечи были и у бюргеров, и у крестьян, их можно видеть на других рисунках Дюрера. Время было неспокойное, вооружались все, кто мог. Забрало на шлеме поднято. Немолодое лицо спокойно и сурово. Взгляд устремлен вперед. Из леса верхом на тощей кляче выезжает Смерть. Лошадь не кована, у нее веревочная сбруя, на шее колокол. Смерть - не скелет, а плоть, только лицо наполовину сгнило, видны провалы глазниц и носа. На голове смерти - корона. Вокруг короны вьются змеи, отвратительные, как могильные черви. Смерть протягивает всаднику песочные часы - символ краткости человеческой жизни. Однако всадник не удостаивает Смерть взглядом. А Дьявола с мордой вепря, рогами барана, крыльями летучей мыши всадник уже миновал и едет дальше, не оборачиваясь. Кажется, что его конь шагает медленно, но собаке, которая не хочет отставать от хозяина, приходится бежать. Поступь коня, движение всадника неудержимы. Ни Смерть, ни Дьявол не испугают, не остановят его.
       Был ли у Рыцаря живой прототип? Есть только предположения на этот счет. Доминиканский монах Савонарола, вождь народного движения во Флоренции в конце ХV в,, сожженный на костре в пору первого пребывания Дюрера в Италии? Рыцарь Франц фон Зиккинген, вождь будущего рыцарского антикняжеского восстания, умерший от ран? Гец фон Берлихенген, вождь одного из крестьянских отрядов во Франконии в будущей Крестьянской войне? Или соратник обоих Ульрих фон Гуттен, рыцарь-гуманист, один из авторов "Писем темных людей", мыслитель Северного Возрождения, наиболее близкий А. Дюреру по своим устремлениям и идеалам? Но сам Дюрер, когда ему приходилось упоминать эту гравюру, вообще не говорил о рыцаре. Он называл ее просто "Всадник". Оружие и броня его героя не признак сословия, тем более, что у него нет ни щита, ни герба, а вместо рыцарского копья на плече он держит солдатскую пику. Искусствоведы видят формальное сходство фигуры всадника с конной статуей кондотьера Бартоломео Коллеони работы А. Вероккио, которую Дюрер видел в Венеции. Скульптура Вероккио привлекла его выражением силы, решимости, неудержимого движения. Но весь дух дюреровской гравюры не кондотьерский и не рыцарски-разбойничий. Если Дюрер был знаком с народным немецким эпосом "Песнь о роговом Зейфриде", изложением "Песни о Нибелунгах", широко распространенном в ХVI в. (рукопись самой "Песни" будет найдена только в середине ХVIII в.), то можно предположить, что всадник - это преломление образа бургундского рыцаря Хагена, убийцы Зигфрида. Его поступки в авентюрах эпоса далеко не безупречны, но это мужественный и неустрашимый боец, который не свернет с пути, несмотря ни на что. И никому не уступит, как другой современник Дюрера гуманист Эразм Роттердамский. Его сочинение "Руководство для воина Христова" охотно связывают с гравюрой Дюрера. В этой книге говорится, что человек не должен сворачивать с пути истины, какие бы призраки перед ним не вставали. В ней прославляется верность духовному долгу. В трактате Эразма речь шла о нравственной стойкости человека в духе этики Сократа. Нам предстоит еще разговор о педагогических взглядах автора "Похвалы глупости". Но на гравюре Дюрера нет специфических христианских символов. Его всадник побеждает страх перед дьяволом и смертью не молитвой, а бесстрашием и неудержимым движением вперед. Это и символ времени, и стремление художника одолеть все страхи, все призраки прошлого открытым бесстрашным взглядом. В нем прославлена сила духа, стремящегося к истине 59.
       А теперь попробуем спроецировать все вышесказанное, в том числе и слова Ницше, на личность самого Ницше. И мы обнаружим, что эти характеристики можно без малейшего духовного сопротивления отнести к нему же (разве, что сближение с "воином христовым" и с этикой Сократа следовало бы исключить). Они скажут о судьбе Ницше. О его книгах. О посмертной трагедии его "злой мудрости". От Шопенгауэра и "Рыцаря" берет свое начало ницшевская amor fati - "любовь к року". Героический пессимизм, без которого человечество не выжило бы в XX веке. В позднем Предисловии "Опыт самокритики" к "Рождению трагедии" философ обратился к этому, употребляемому античными стоиками, словосочетанию "любовь к року, к (своей) судьбе". Эта формула представляется ему способной выразить величие человека: "Является ли пессимизм необходимым признаком заката, упадка, неудачливости усталых и обессиленных мистиков? Не существует ли пессимизма силы? Интеллектуального пристрастия к тому, что есть в бытии сурового, ужасающего, злого, загадочного? - пристрастия, вытекающего из благоденствия, из бьющего через край здоровья, из полноты существования? Быть может, есть страдания и от чрезмерной полноты - искусительная смелость острого взгляда, жаждущая страшного, как врага, как достойного врага, на котором она может испытать свою силу. На котором она может узнать, что такое страх? " (1886).
       Десятью годами ранее в эссе "Рихард Вагнер в Байрейте" Ницше уже сконструировал некую модель мира, в котором будут жить "несвоевременные люди", наделенные "пессимизмом силы": "Над полями этого будущего не раскинутся, подобно вечной радуге, сверхчеловеческое добро и справедливость. Быть может, грядущее поколение покажется в общем даже более злым, чем наше, ибо оно будет откровеннее как в дурном, так и в хорошем. Возможно, что душа его, если бы ей дано было высказаться во всей полноте и свободе, потрясла и испугала бы наши души, как если бы мы услышали голос какого-либо дотоле скрытого демона в природе" 60.  "Пассаж о будущем длинный, но и небольшой цитаты из него достаточно, чтобы почувствовать, каким провидцем был Ницше. Разве не испытал мир, а Россия в особенности, потрясений и испуга с приходом каждого поколения? А каждому новому поколению не приходилось ли вынужденно становиться все "откровеннее и откровеннее", дойдя в этом к началу нового века до полного нигилизма, "неуютнейшего из гостей", чей приход тоже предвещал веймарский безумец?" 61
       Вернемся вновь на берега Рейна, чтобы присутствовать при звучании квартета собеседников. Впрочем, старый философ и его спутник разговаривают так, как будто они совершенно одни. Содержание их бесед, на первый взгляд, кажется преимущественно этическим: что есть современное образование, каких людей оно поставляет обществу, как к нему следует относиться... Персонаж-рассказчик вдруг обнаруживает, что давно уже не "философствует", а слушает и предлагает своему другу присоединиться к нему: "Мы можем тут кое-чему поучиться. Это подходит к нам, хотя нас и не касается". Диалог, к которому с все возрастающим вниманием прислушиваются молодые люди, с самого начала приобретает драматический характер. Философ бросает упреки своему бывшему ученику за его измену делу образования. В упреках звучит личная обида и разочарование: "Я спрашиваю себя, какой смысл имеет моя жизнь, как философа, если целые годы, проведенные тобой в общении со мной, не могли наложить прочного отпечатка на твой далеко не тупой ум и несомненную жажду знаний". В ответ бывший ученик вспоминает кардинальное суждение учителя об образовании: "Вы не раз говорили, что ни один человек не стремился бы к образованию, если бы знал, как неимоверно мало в конце концов число действительно образованных людей и как мало вообще их может быть. И все же это небольшое число истинно образованных людей было бы немыслимо, если бы широкая масса, в сущности, против своей природы и побуждаемая лишь соблазнительным заблуждением, не стремилась также к образованию... Здесь кроется настоящий секрет образованности, состоящий в том, что бесчисленное множество людей по-видимому для себя, в сущности же, чтобы сделать возможным появление немногих, стремится к образованию и работает на него" (выделено мною - Д.К.).
       Однако, говорит далее ученик в свое оправдание, на деле в образовании существуют два по видимости противоположные и внешне демократические, но одинаково пагубные по результатам и в итоге совпадающие направления: во-первых, стремление к возможно большему расширению и распространению образования и затем стремление к ограничению и ослаблению его. Одна тенденция требует, чтобы образование было перенесено в самые широкие круги, другая же предписывает образованию отказаться от своих наиболее благородных и возвышенных стремлений и ограничиться служением какой-либо иной жизненной форме, в частности государству. Бывший ученик объясняет эти тенденции укреплением политико-экономических догматов настоящего. Эта выработка наиболее годных к обращению людей, вроде того, как называют годной к обращению монету. Каждый должен уметь правильно таксировать себя самого и знать, чего он вправе требовать от жизни. Союз интеллигенции и собственности, санкционированный этим взглядом, считается прямо нравственным требованием. Эта "нравственность" рассматривает образование, которое ставит цели, лежащие за пределами денег и выгоды, и затрачивает много времени, напротив, "безнравственным". Современные образовательные учреждения направлены на быстроту образования, чтобы молодой человек как можно скорее превратился в существо, зарабатывающее деньги, а основательность образования нужна для того, чтобы зарабатывать их в очень большом количестве. Количество культуры отпускается только в том объеме, который необходим в интересах наживы.
       Напомню, что лекции читались в начале 1872 г., а их фабула относится к первым студенческим годам Ницше, т.е. к середине 60-х гг. XIX века. Но как трудно отделаться от эффекта присутствия современности, от впечатления, что буквально все слова бывшего любимого ученика старого философа без малейших колебаний могут быть отнесены на счет российского образования образца первых лет XXI века! Ни убавить, ни прибавить. Впрочем, прибавить можно. Все требования к немецкому образованию, о которых с грустной издевкой говорит педагог в Германии позапрошлого века, ныне в России получили свое специфическое обозначение. Примерно десяток лет назад появилось виртуозно-монструозное словообразование: "успешные люди", которое мигом взяли на вооружение школьные психологи (подозреваю, что они его и сконструировали). Вот этих самых "успешных людей" и должны готовить к жизни образовательные учреждения. Ницше, конечно, такого лингвистического шедевра придумать не мог, но его персонажи явно говорят о том же самом, о чем говорят как о главной цели в большинстве сегодняшних российских учебных заведениях всех профилей, прибегая к тем же формам и средствам обучения и воспитания, которыми возмущаются с явной безнадежностью персонажи ницшевых лекций.
       Есть и другие мотивы для обеих тенденций, продолжает собеседник философа. Все классы общества стремятся навстречу образованию, чтобы впитать те его элементы, которые подрывают религиозные инстинкты. Государство стремится получить благонадежных образованных чиновников и военных, так как они более пригодны в соперничестве с другими державами. А почему начинает звучать песнь о сокращении образования? Потому, что образование ученого становится все более случайным и кажущимся. Специалист-ученый становится похож на фабричного рабочего, который в продолжение всей жизни не делал ничего, кроме определенного винта или ручки к определенному инструменту или машине. Такой узкой специализацией ученых восхищаются и считают положительным в нравственном смысле их растущее отдаление от истинного образования: верность в малом, верность ломовика получает значение декларируемой темы. Невежество относительно всего, что лежит за пределами специальности, выставляется на показ как признак благородной скромности. На место образования становится журналистика, газета; в ней кульминационный пункт своеобразных образовательных стремлений настоящего; и журналист, этот слуга минуты, занял место великого гения, вождя всех времен, освободителя от минуты. Утомительная работа учителей становится бесполезной. Какой смысл сеять зерна истинной образованности? Что делать учителю, который бы, например, захотел ввести ученика в отдаленный и труднодостижимый мир эллинизма, в это истинное отечество образованности? Ведь любой ученик в следующий час возьмет газету или современный роман или одну из тех просвещенных книг, одна стилистика которых уже отмечена отвратительной печатью теперешней варварской образованности.
       Узнаваемая ситуация? Кто из современных российских учителей не скажет того же самого? Но и добавит: об учениках беспрерывно глазеющих на экран телевизора, до одури сидящих перед монитором компьютера, погруженных в виртуальный мир, и воспринимающих любые знания, почерпнутые из Сети не как свои собственные, обогащающие душу и разум, а как чисто функциональную информацию, необходимую для сдачи зачета, реферата, проекта и т. п. К счастью для Ницше, он не знал, что через столетие в дело образования властно вмешаются эти чудеса техники, созданные "узкими специалистами" с огромной выгодой для своих доходов. И если вначале их рассматривали как неоценимых помощников учителя, то ныне, те учителя, которые еще не потеряли уважения к своей профессии, видят в них настоящий бич божий, сводящий на нет все усилия дать ученикам подлинную образованность.
       Вот почему, заключает свою исповедь бывший ученик и учитель, я оставил преподавательскую деятельность, т.к. мне не на что было надеяться в борьбе с господствующими искажениями всех настоящих образовательных стремлений 62.
       А чего хотел Ф. Ницше? Жесткие формулировки на страницах тетрадей весны-осени 1871 г. не оставляют на этот счет никаких сомнений. Именно осенью 1871 г. на этих страницах появляется окончательный вариант названия цикла лекций: "О будущности Наших образовательных учреждений. Заметки. Осень 1871". Далее под общим заголовком "Образование" следует краткая программа образования, каким его видел Ницше в будущем:
       "Я имею в виду этическое и интеллектуальное образование. Проявления этического образования очень различны в зависимости от интеллектуального фона.
       Образование на службе у государства.
       Образование на службе у общества.
       Образование на службе у наживы.
       Образование на службе у науки.
       Образование на службе у церкви.
       Из этих противоестественных служений вытекают два измерения: расширение и сужение. Общим для них является неверие в гения: этим они выдают свою неестественность и также великий оптимизм.
       1. Завершить творчество гения с помощью образования; выравнивание дорог.
       2. Обеспечить возможность его воздействия через воспитание истинного почтения к нему.
       3. Выявить его. <...>
       "Организация интеллектуальной касты" - вот вечная задача образования, независимая от данного состояния церкви и государства" 63.
      

    * * *

       Во второй лекции наступает черед старого философа, который признал правоту своего спутника, но не согласился с его малодушием, и начинает речь "во утешение". Прежде всего, он безапелляционно высказывает мнение, что тяготящая его молодого друга система образования долго не продержится, ее дни сочтены: "Первый, кто осмелится действовать совершенно честно в этой области, услышит, как ему отзовутся тысячи смелых душ. Ибо, в сущности, среди благородно одаренных и горячо чувствующих людей нашего времени существует молчаливое единомыслие, в силу которого каждый из них знает, что ему пришлось претерпеть от образовательных условий школы, и хотел бы избавить, по крайней мере, грядущие поколения от этого гнета, хотя бы даже ценой себя самого. Если же все-таки дело нигде не доходит до полной откровенности и честности, то печальная причина этого лежит в педагогической скудности духа нашего времени. Именно здесь ощущается недостаток в истинно изобретательских способностях, в истинно практических людях, т.е. таких, которым приходят в голову хорошие и новые мысли и которые знают, что настоящая гениальность и постоянная практика должны необходимым образом встречаться в одном индивиде" 64.
       Знакомство с современной педагогической литературой при ее беспредельном скудоумии и неуклюжести, топчущейся на месте, должно вызвать у трезвых практиков чувство испуга. "Здесь наша философия должна начинаться не с удивления, а с испуга" (выделено мною - Д. К.) - Вот о какой философии идет речь: о философии образования! И испуг - всего-навсего от скудоумия педагогических книг, который, кстати, почти всегда и везде испытывал опытный и здравомыслящий учитель, т.к.обычно большинство книг об обучении и воспитании пишутся людьми, которые и в глаза не видели этого самого обучения и воспитания, зато гордятся званием педагогов-теоретиков. Так что все объясняется намного проще, чем у Т.Б. Стронга, и Аристотеля можно было не тревожить. Тому же, продолжает старый философ, кто не испугается этой скудоумной педагогики, следует сказать ее "творцам": прочь руки от предметов педагогического мира. Пусть придут в школы честные люди с хорошими и новыми идеями, которые не побоятся порвать с существующим порядком и покажут грандиозный пример того, чего не смогут повторить те, кто давно уже наложил свои широкие лапы на нежную технику образования. Тогда и те, кто робко убегал прочь, уступая место этим наглым широким лапам, смогут изменить это, к сожалению, общее правило и вернуться назад, на помощь храбрым и честным людям.
       Через 100 лет другой великий писатель и мыслитель, гонимый и непризнанный в своей стране, в 1974 году, накануне изгнания, выскажет очень похожие на слова старого философа горькие мысли о честных людях в образовании и культуре. "По словарю Даля образовать в отличие от просвещать означает: придать лишь наружный лоск. Хотя и этот лоск у нас довольно третьего качества, в духе русского языка и верно по смыслу будет: сей образованный слой, все, что самозванно или опрометчиво зовется сейчас "интеллигенцией" назвать образованщиной. <...> Что искаженный труд и искалеченные люди - верно. Я и сам, достаточно поработав школьным преподавателем, могу горячо разделить эти слова и еще добавить сюда много разрядов: техников-строителей, сельхозтехников, агрономов... Школьные учителя настолько задерганные, заспешенные, униженные люди, да еще в бытовой нужде, что не оставлено им времени, простора и свободы формировать собственное мнение о чем бы то ни было, даже находить и поглощать непережеванную духовную пишу. И не от природы, и не от слабости образования вся эта бедствующая провинциальная масса так проигрывает в "одушевленности" по сравнению с привилегированной столично-научной, а именно от нужды и бесправия. Но от того нисколько не меняется безнадежная картина расплывшейся образованщины, куда стандартным входом служит самоё среднее образование. <...>
       Слово "интеллигенция", давно извращенное и расплывшееся, лучше признать пока умершим. Без замены интеллигенции Россия, конечно, не обойдется, но не от "понимать, знать", а от чего-то духовного будет образовано то новое слово. Первое малое меньшинство, которое пойдет продавливаться через сжимающий фильтр, само и найдет себе новое определение - еще в фильтре или уже по другую сторону его, узнавая себя и друг друга. Там узнается, родится в ходе их действия. Или оставшееся большинство назовет их без выдумок просто праведниками (в отличие от "правдистов"). Не ошибемся, назвав их пока жертвенной элитой. Тут слово "элита" не вызовет зависти ни чьей, уж очень беззавистный в нее отбор, никто не обжалует, почему его не включили: включайся, ради Бога! Иди, продавливайся!
       Из прошедших (и в пути погибших) одиночек составится эта элита, кристаллизирующая народ. Станет фильтр для каждой следующей частицы все просторнее и легче - и все больше частиц пойдет через него, чтобы по ту сторону из достойных одиночек сложился бы, воссоздался бы и достойный народ... Чтобы построилось общество, первой характеристикой которого будет не коэффициент товарного производства, не уровень изобилия, но чистота общественных отношений. А другого пути я решительно не вижу для России" 65.
       Или Ницше и Солженицын ошиблись каждый в свое время, поддавшись чарам утопического мышления и уверовав в свои благородные проекты, или их предсказаниям (позитивным предсказаниям!) еще рано сбываться, во всяком случае в России, в школах которой все успешнее развивается противоположный процесс, отнюдь не допускающий появления подвижников. Подобный процесс когда-то гениально показал Ф.М. Достоевский в учении Шигалева в романе "Бесы"; начав с безграничной свободы и демократизации, гуманизации и гуманитаризации, инноваций и нетрадиционных форм обучения в начале 90-х годов прошлого века, ныне на исходе первого десятилетия нового века школа успешно пришла к безграничному рабству и замораживанию любой смелой, нестандартной мысли: прежде всего, рабству рядового учительства, находящегося в полной зависимости, как от школьной администрации, так и от чиновничества всех мастей, которое размножается в геометрической прогрессии и неустанно твердит - вот главный парадокс! - о дальнейшем углублении демократизации и творческого начала в российской системе образования.
       "На ошибки нужно иметь право. Люди-титаны и ошибки делают титанические. Именно такие ошибки совершал и Ницше. Бывает, однако, такое состояние духа, что хочется остаться с ошибающимися. Ибо лучше ошибаться с Ницше и Солженицыным, чем быть правым с сегодняшними рациональными умниками; они ведь настолько хотят быть наравне с титанами, что даже мысли не допускают о своей вполне возможной неправоте" 66.
       Далее, во 2-й лекции следуют рассуждения о гимназическом образовании, т.к. именно гимназия заставила ученика философа бежать в уединение. И снова, то, что говорит на сей раз младший собеседник, удивительно похоже на современную российскую школу: все нападения на ее рутину отражает не твердая стена, а роковая цепкость и скользкость всех принципов, на которых эта рутина держалась в прошлом, держится и ныне. Нападающему не приходится разбивать видимого и сильного противника; этот противник замаскирован, он в состоянии принимать сотни образов, чтобы в одном из них ускользнуть от готовой схватить его руки и затем снова и снова трусливыми уступками и постоянными отскакиваниями в сторону сбивать с толку нападающего. Это каучуковая стена, которая может поддаваться усилиям смельчака, но рано или поздно в результате чрезмерного натяжения отбрасывает его назад. И самое обидное, что опорой этой мимикрирующей системы являются сами учителя, готовые отторгнуть смелого и честного человека как инородное тело по той простой причине, что он нарушат их привычный образ педагогического бытия и является возмутителем спокойствия.
       Философ произносит длинную речь о значении гимназического образования и, пожалуй, она наиболее значима во всех лекциях, т.к. отражает личный опыт Ницше, преподававшего и в университете, и в Педагогиуме, высшей гимназической школе. Гимназия - главное звено образования, ею измеряются все остальные учреждения. Современный университет рассматривается Ницше лишь как надстройка гимназии. В гимназии нужно, прежде всего, добиться высокого уровня преподавания родного языка. Следуют многостраничные рассуждения и доказательства филолога-Ницше, высказанные устами старого философа о необходимости досконального знания немецкого языка: "Относитесь серьезно к вашему языку! Тот, у кого по отношению к нему не просыпается чувство священной обязанности, не имеет ни малейшего задатка для высшего образования".
       С такой же тревогой, не меняя ни единого слова, можно сказать об отношении к русскому языку.
       Гимназия должна воспитывать образованных, а не ученых. Но нельзя порицать тех, которые желают насадить в гимназии хотя бы ограниченную научность и ученость, чтобы все же иметь перед глазами действительную прочную, все же идеальную цель, и спасти своих учеников от соблазнов того лживого призрака, который теперь называется культурой и образованием. Смысл рассуждений становится понятен, если обратиться к отечественной практике: в России миллионы людей, имеющих высшее образование, в массе своей узких специалистов, но лишь сотни среди них обладают хорошим средним образованием, да и то не благодаря общеобразовательной школе; то есть, эти миллионы "образованцев" не владеют тем необходимым объемом знаний и культуры, которому уже не учат в вузах, но без которого невозможно считать себя хорошо образованным человеком (интеллигентом?).
       Самое благотворное в гимназии, считал Ницше, - это серьезное занятие на протяжении почти всех лет обучения греческим и латинским языками. Сегодняшние российские гимназии без преподавания древних языков - нонсенс, если они претендуют на статус классического образования (в России по "Уставу гимназий и прогимназий" 1864 г. существовали реальные гимназии без изучения древних языков, но не долго). Однако философ, отражая взгляды самого Ницше, утверждает, что претензии современной гимназии на культ "классического образования" не обоснованы. "Классическое образование, формальное образование или научное образование - три достославных вещи, которые, к сожалению, заключают противоречие отчасти в самих себе, отчасти по отношению друг к другу". Их нельзя насильственно связывать друг с другом. Ибо истинное классическое образование есть нечто неслыханно трудное и редкое и требует столь сложных способностей, что только наивность и бесстыдство могут видеть в нем достижимую цель гимназии. Термина формальное образование следует избегать, ибо не существует материального образования. "А тот, кто выставляет целью гимназии научное образование, тем самым отказывается от классического образования и от так называемого формального образования, вообще от всей образовательной цели гимназий, так как человек науки и образованный человек принадлежат к двум различным сферам, которые время от времени соприкасаются в одном индивиде, но никогда не совпадают друг с другом" 67.
       Краткая дефиниция классического образования такова - это тип среднего образования, в основу которого положено изучение латинского и греческого языков и античной литературы. Оно начало складываться в эпоху Возрождения. Дополняясь новыми предметами, видоизменяясь в связи с требованиями времени, классическое образование продолжает существовать и поныне в большинстве стран Европы и Америки, т.е. принадлежащих к атлантической цивилизации. В чистом виде оно ныне не встречается нигде, но сохранение языков и культуры античной древности продолжает оставаться его главной учебной базой. В России классическое образование было главным типом среднего образования до октябрьского переворота.
      

    * * *

       "Воспитателей больше нет; под этим именем всегда оплачивают лишь тех людей, которые сами не воспитаны.
       - Есть учителя, но не воспитатели, конюхи, но не наездники".
      
       Эти строки, относящиеся к черновикам второй половины 70-х годов, могли бы стать эпиграфом к дальнейшему изложению педагогических мыслей Ницше.
       В третьей лекции собеседники заговорили об учителях-воспитателях. Взгляды на этих главных тружеников образования у философа и его ученика почти полностью совпадают: необозримые толпы учителей усвоили существующую систему образования и воспитания, чтобы чистосердечно и не мудрствуя лукаво насаждать ее дальше. О требованиях, которые залетают далеко за пределы их одаренности, о сражениях, боевой клич которых им не понятен, о надеждах, на которые у них нет отклика, - они и слышать не хотят. Большинство идущих в учебные заведения остаются безнадежно далекими от педагогических вопросов. Лишь чрезвычайно редкие люди предназначены от природы к истинной педагогической дороге и для их успешного развития нужно гораздо меньшее число средних учебных заведений. Лучшие учителя - те, которые вообще достойны этого почетного имени, - при современном состоянии гимназии меньше всего пригодны для воспитания этой неподобранной, случайно сведенной вместе молодежи и принуждены хранить в тайне от нее то лучшее, что могли бы ей дать. Громадное же большинство учителей чувствует себя полноправными в этих заведениях, ибо их способности находятся в известном гармоническом соответствии с низким духовным полетом и умственной скудностью их учеников. Из среды этого большинства раздается призыв к основанию все новых гимназий и средних учебных заведений.
       Далее, от имени старого философа, Ницше начинает постепенно, шаг за шагом развивать свою концепцию элитарного образования, которая одновременно является и проектом культурной революции, ради которого в поисках союзников и был задуман весь цикл лекций. Сторонники так называемого широкого народного образования при внимательном рассмотрении их целей вблизи превращаются в ревностных, даже фанатичных, противников истинного образования, т.е. такого, которое связано с аристократической природой духа. Своей целью эти радетели стремятся сделать эмансипацию масс от господства великих единичных личностей, в сущности, они стремятся ниспровергнуть священный порядок в царстве интеллекта: служебную роль массы, ее верноподданническое послушание, ее инстинкт верности скипетру гения. Цель культуры, в свою очередь, - сотворение того, что Ницше называет словом "гений". Спешить в творении не нужно. "Следовательно, нашей целью будет не образование массы, а образование отдельных избранных людей, вооруженных для великих и непреходящих дел". Потомство будет судить об общем образовательном уровне народа не по массе, а по великим одиноко шествующим героям эпохи и произнесет свой приговор в зависимости от того, в какой мере их признавали, поощряли и чтили или же выделяли, оскорбляли и истребляли. Нельзя бороться против естественной иерархии в царстве интеллекта, нельзя разрушать корни образовательных сил, материнское назначение которых заключается в порождении гения и затем в правильном его воспитании и уходе за ним. Само возникновение гения - не в образованности народа, он имеет лишь метафизическое происхождение. Но конкретное появление гения возможно лишь тогда, когда он созрел и выкормился на материнском лоне образованности народа.
       В ответ на эти высокие рассуждения учителя его ученик приводит комичные примеры того, как занимаются античной литературой учителя-филологи со своими гимназистами. Оба смеются. Но куда деть те несчастные массы учителей, которых природа не наделила способностью к истинному образованию? Куда деваться им, если древний мир властно отвергает их? - Надо сократить излишек образовательных школ, а значит, и излишек учителей - следует ответ философа. Этому мешает современное государство, хотя его прошедшее так же позорно, как и его настоящее, "Для чего нужен государству этот переизбыток образовательных учреждений и учителей? К чему это основанное на широких началах народное образование и народное просвещение? Потому что ненавидят чисто немецкий дух, потому что боятся аристократической природы истинного образования, потому что хотят довести до самоизгнания крупные единичные личности, насаждая и питая в массе образовательные претензии, потому что пытаются избежать строгой и суровой дисциплины великих вождей, внушая массе, что она сама найдет дорогу с помощью путеводной звезды государства". И государство бросается на шею к такому напрашивающемуся союзнику и с полным убеждением начинает восклицать густым басом варвара: "Да! Ты - образование! Ты - культура!" 68
       На исходе своего творчества Ницше увидит проблему соотношения образования и государства и проблему воспитания и воспитателя в более резком свете. В разделе "Чего не достает немцам" книги "Сумерки кумиров, или Как философствуют молотом" следует своего рода продолжение давних рассуждений собеседников на берегу Рейна: "Всюду в нашей стране гимназическое и университетское образование утратило главное - цель, а равно и средства ее достижения. Не "империя" есть цель, но само воспитание, само образование; не преподаватели гимназий, не университетские профессора, а воспитатели нужны нам - об этом-то и забыли... Нам нужны воспитатели, причем сами воспитанные, незаурядные, аристократы духа, доказавшие это и на деле, и словом, сказанным или, напротив, не сказанным, люда зрелой культуры, приносящей сладкие плоды, - а не ученые хамы, которые "вскармливают" юношество в гимназиях и университетах. Воспитателей у нас нет за редчайшим исключением, нет, стало быть, первого условия воспитания; отсюда и упадок немецкой культуры. Одним из редчайших исключений является мой глубокочтимый базельский друг Якоб Буркхардт, ему не в последнюю очередь обязан Базель своим первенством в гуманитарных науках.
       А вот чего гимназии и университеты в Германии действительно достигли, так это грубого натаскивания, цель которого - максимально ускоренная подготовка несметного множества молодых людей, их подгонки для службы. "Высокообразованный" и "несметное множество" - изначально взаимно противоречивые понятия. Высокое образование - всегда достояние исключений среди людей: чтобы получить право на столь высокую привилегию, надо принадлежать к избранным. Ничто великое, ничто прекрасное не может быть всеобщим достоянием: pulchrum est paucorum hominum (прекрасное принадлежит немногим - лат.). Чем обусловлен упадок немецкой культуры? Тем, что образование уже не привилегия избранных. Он обусловлен демократизмом "всеобщего среднего", иначе - посредственного образования. Не будем забывать, что служебные льготы, представляемые образованным военным, буквально загоняют слишком многих юношей в учебные заведения, буквально вгоняя последние в упадок" 69.
       В том же произведении, несколько ниже, Ницше безжалостно констатирует: в нынешней Германии никто не может дать своим детям хорошее воспитание и образование - все без изъятия гимназии и университеты рассчитаны на непристойную посредственность. Во всем спешка, считается, что к 23-м годам молодой человек должен получить профессию. "Позвольте заметить: человек высокого типа не любит "профессий" именно потому, что сознает свое призвание. Он не спешит, не суетится, у него и в мыслях нет, что пора ему уже быть "сложившимся".... Для высокой культуры тридцать лет - возраст начинающих, детство" (выделено мною - Д.К.). Я еще вернусь к этому ядовитому и любопытному замечанию Ницше. Что же, он не напрасно жаловался: "Нынче не слышат, не умеют брать от меня" 70.
       Разумеется, образование в учебных заведениях Германии не было таким уж из рук вон плохим, как это можно вообразить из категорических утверждений Ф. Ницше. Достаточно вспомнить две педагогические системы, разработанные лучшими умами Германии в XIX веке: авторитарную - Иоганна Ф. Гербарта (1776-1841) и либерально-демократическую Вильгельма Адольфа Дистервега (1790-1866). Философ, педагог и психолог И. Гербарт оставил после себя богатое наследство: книгу "Общая педагогика, выведенная из целей воспитания". Он был первым, кто сказал о воспитывающем обучении, которое будет развивать у детей многосторонние интересы. Он одним из первых заговорил о необходимости нравственного воспитания как особом направлении педагогики, разработал систему специальных методов и приемов нравственного воспитания. Он впервые разработал теорию обучения, в частности, внедрил в сознание немецких учителей идею о четырехступенчатом построении учебного процесса: введение нового материала, установление связи между новым и уже известным, обобщение и формирование выводов, практическое применение приобретенных знаний. Трудно сказать, бывали ли книги Гербарта в руках у Ницше, но несомненная близость между понятиями иерархии, дисциплины и подчинения у обоих философов явно просматривается. Идея воспитывающего обучения тоже, несомненно, близка Ницше. Эта концепция, но в другой идеологической "упаковке" была популярна в советской школе на рубеже 70-80 годов, однако вскоре от нее отказались; В. Коротов, автор пособия "Воспитывающее обучение", был подвергнут резкой критике за внедрение в советскую педагогику идей "реакционного немецкого философа И. Гербарта", которые насаждают разрыв школьного обучения с жизнью социалистического общества. И сама идея, и ее критика в равной степени свидетельствовали об углубляющемся кризисе советской образовательной системы.
       А. Дистервег разработал теорию развивающего обучения. По его мнению, три принципа лежат в основе разумно организованного воспитания: природосообразности (учет возрастных и индивидуальных особенностей ребенка), культуросообразности (учет условий, в которых ребенок живет), самодеятельности (стремление развивать творческую активность ребенка). Он оставил знаменитое "Руководство к образованию немецких учителей" (1835). Ницше мог бы разделять взгляды Дистервега на решающую роль учителя в воспитании, которые близки к подобным же воззрениям самого Ф. Ницше. Подтверждение этому предположению обнаруживается в черновом маленьком экскурсе Ницше в историю немецкого образования "Учебные заведения и плоды их деятельности" (зима 1870-71 гг.). Среди иронического перечисления деятелей немецкой культуры и образования находится строка: "Дистервег и абстрактный учитель" - по смыслу совпадающая с содержанием трудов немецкого педагога.
       Однако ни И. Гербарт, ни А. Дистервег не выдвигали концепцию элитарного образования. Их педагогические наставления предназначались для набирающего силу массового образования, которое было так ненавистно старому философу. Кроме того, Гербарт подчеркивал значение школы для укрепления прусского государства, видел ее назначение как pаз в том, против чего выступали герои лекций Ницше. Дистервег не так высоко оценивал роль государства, но зато подменял его понятием "общество", что тоже было неприемлемо для проекта культурной революции.
       Проект Ницше, как можно убедиться на основании его первоначальных педагогических идей, тоже опирается на три принципа: 1) потребность образования в философии, 2) наделенность его художественными инстинктами, 3) зависимость от греческой и римской античности - воплощенным критерием всей культуры.
       Эти принципы далеки и от теории Гербарта и от устремлений Дистервега. "Выбор Ницше обусловлен антропологической перспективой. Воспитание мужественного свободного человека, обладающего социальными добродетелями - вот что заботило Ницше больше всего" 71. Идеал античной пайдейи и идеал старого философа о воспитании аристократов духа сливаются в первоначальном варианте культурной революции. Но именно "первоначальном".
       Что же мы слышим в четвертой и пятой лекциях, прочитанных в марте 1872 года?
       Старый философ в своих обличениях, которые становятся все более ригористичными, приближается к кульминационному пункту своего давно сложившегося мнения об образовательных учреждениях, которых, как он считает, "у нас нет". Эти учреждения получают самую уничижительную характеристику в речи, обращенной ко всем персонажам лекций, и старик восклицает: "Я, со своей стороны, знаю лишь одну истинную противоположность - образовательные учреждения и учреждения, вызванные житейскими нуждами; ко второму ряду относятся все существующие, о первом же говорю я". В тишине он еще раз почти жалобно повторяет: "У нас нет образовательных заведений, у нас их нет". Молодые люди, зачарованные беседой, в которой они были только слушателями, покидают свой заветный угол вместе со стариком и его другом. Опять происходит недоразумение: о них забыли, и когда они внезапно появились из темноты, их приняли за разбойников. Завязалась потасовка, в ходе которой все разъяснилось и на этот раз. Оба друга наполнены новой мудростью, взволнованы и растеряны. С одной стороны, они встретились именно с той философией, о которой мечтали, с другой стороны, они поняли, что жили совершенно иначе, получили совершенно иное воспитание, чем следовало, и теперь не знают, как же перешагнуть пропасть, отделяющую сегодня от завтра.
       Юноши спрашивают философа: "Где же начинается то, что вы называете образованием, на какой ступени область низов граничит с областью верхов? И если можно говорить об истинном образовании только применительно к этим далеким личностям, то как можно основать учреждение в расчете на их непредвиденное существование, как можно обдумывать систему образования, пригодную для одних лишь избранников? Нам, напротив, кажется, что они-то сумеют найти дорогу и обнаружат свои силы в умении ходить без тех образовательных костылей, которые необходимы другим. Они беспрепятственно проложат себе путь через сутолоку и суматоху мировой истории, подобно призраку, пробирающемуся сквозь тесное и многолюдное собрание". К юношам присоединяется и спутник философа, перечисляя имена Лессинга, Винкельмана, Бетховена, Шиллера, Гете - что могли они-то почерпнуть из наличного тогда немецкого образования? Ничего! Но ведь они гении!
       Философ приходит в ярость, напоминая, какую жизнь пришлось вести большинству из упомянутых великих немцев. Ведь эти гении загублены и не одни только гении. А те, кто состоялся как гений, сделали это вопреки образовательной системе, благодаря истинно немецкому духу, который в учебных заведениях влачит свои дни разрозненным, раздробленным и выродившимся. Надо сказать, что вообще-то эти ответы - не по существу вопроса. Но юноши почувствовали себя пристыженными. Их мечтания о наших образовательных заведениях сильно поколебалась: ведь они в принципе не собирались вносить в них, вернее, в него, ничего нового, "продавшись той образовательной системе, которая с детских лет, еще с гимназической скамьи, соблазнительно манила нас! Почему же мы, однако, еще не состояли в общественном хоре ее почитателей? Быть может, только потому, что еще были настоящими студентами, что могли пока спасаться от алчной погони и давки, от безудержно бушующего прибоя общественности, на этот остров, который также ведь скоро будет смыт".
       Несколько смягчившись, философ поясняет, что он имел в виду ранее. Есть два варианта, две дороги для путников образования. По одной идет необозримая толпа, выстроенная в стройные шеренги. Она отвергает всех, кто ставит себе более возвышенные или отдаленные цели. Правда, в толпе слышны речи "о всестороннем развитии личности в пределах прочных, стойких общенациональных и гуманно-этических воззрений" или называют своей целью "основание национального государства, покоящегося на разуме, образовании, справедливости". Для другой, значительно меньшей группы, образовательное заведение является совершенно иным. Она хочет под зашитой прочной организации, оградить себя от опасности быть поглощенной и раздробленной первой шеренгой, хочет уберечь отдельных своих членов, чтобы те не обессилили раньше времени, не сбились с пути, не измельчали и не рассеялись, и не потеряли бы таким образом из виду свою благородную и возвышенную задачу. Доставить возможность этим отдельным единицам свершить свое дело до конца - таков смысл их совместной организации... 72
       В пятой лекции неожиданно заходит речь о студентах. Молодые друзья, чувствуя эту тему хорошо им знакомой, все активнее вмешиваются в беседу, тем более, что все "собрание" уже приблизилось к берегу Рейна, где должны произойти две встречи: философа с его знаменитым другом и юношей - с их друзьями-студентами. Они пытаются доказать философу, что хотя его порицания гимназий и справедливы, все-таки "многие из нас подпадают надолго обаянию науки, благодаря найденному в гимназии и схваченному юношеским восприятием какому-нибудь новому разночтению. Многому должен научиться гимназист и многое собрать в себе. Отсюда, вероятно, и вырастает стремление, руководясь которым он впоследствии, в университете, подобным же образом самостоятельно учится и собирает. Короче, мы полагаем, что тенденция гимназии в том, чтобы настолько подготовить и приучить ученика, чтобы он впоследствии мог самостоятельно жить и учиться так же, как он вынужден был жить и учиться, подчиняясь гнету гимназического строя". Это говорит сам рассказчик, то есть Ницше, но в действительности это мнимость. За "настоящего" Ницше высказывается философ, который охлаждает пыл рассказчика. Следует знаменитый пассаж об университете, ухе студента и профессоре, который говорит от имени государства, и который так взволновал Ж. Деррида. "А позади обеих групп (студентов и преподавателей - Д.К.) на почтительном расстоянии стоит государство с напряженной физиономией надсмотрщика, чтобы время от времени напоминать, что оно является целью, конечным пунктом и смыслом всей этой странной говорильной и слушательной процедуры". Не надо, следовательно, обманываться относительно образования студента: хоть он и мнит себя удостоенным посвящения в образование, он все еще остается гимназистом, сформированным руками своих учителей, а с момента окончания гимназии вполне лишен всякого дальнейшего руководства. Но его свобода и образованность, если мерить их теми вышеназванными тремя критериями образованности, стоят под большим вопросом. Наши "самостоятельные" университеты, студенты, профессора и академики лишены философского стремления, лишены искусства. Вся их "ученость" - просто мертвый груз, висящий на шее. И вот в результате такой свободы и самостоятельности из немецких образовательных учреждений выходит выродок образования.
       "Выродок образования! Рожденный для образования и воспитанный к необразованности! Беспомощный варвар, раб сегодняшнего дня, прикованный к цепи мгновения и голодный, вечно голодный!" Следует небольшая ретроутопия: философ вспоминает единственную достойную попытку преодолеть эту зависимость: время "буршеншафтов"- студенческих союзов, возникших после победы над Наполеоном в 1814-1815 годах. Придя с войны, юноши задыхались в удушливом и спертом воздухе университета. Их серьезный и мужественный дух был возрождением духа сына горнорабочего Мартина Лютера, сохранившийся со времен Реформации. Юношей Лютер часто "проводил свои дни в печали и испытывал приступы страха перед внезапной смертью.
       От него требовали школярского прилежания и аскетизма - он стал настоящим аскетом. От него ждут смирения и покорности перед ректорами, высшими чиновниками, господами - он превратит смирение и покорность в прямой обет перед Богом.
       В Лютере зреет мысль о монашеском постриге, о рабстве у небесного господина, но он сомневается. Чтобы войти в ворота монастыря ему требовался толчок извне, какое-то потрясение.
       Это потрясение произошло 2 июля 1505 г. Лютер отправился в Мансфельд пешком, чтобы еще раз поговорить со строгим отцом о своей судьбе. Но недалеко от Эрфурта, у селения Штоттернгейм Мартина настигла гроза. Небо полыхало. Одна из молний ударила за спиной юноши так близко, что воздушная волна повергла его на землю. Мартин почувствовал, как он выражался позднее, "чудовищный страх перед внезапной смертью и взмолился: "Помоги, Св. Анна, я хочу стать монахом". Вопреки легенде о "штоттернгеймском озарении", популярной в лютеранской литературе, в предисловии к сочинению "О монашеском обете" Лютер сам признается, что "роковое событие" переживалось совсем иначе. Он аттестует себя как человека "испуганного небом" и принявшего монашеский постриг "как бы не по своей воле".
       Мартин с детства привык видеть в сомнениях нечто недостойное, нечистое, родственное разрушительный природным стихиям. Надвигающая гроза скорее всего напомнила ему о его собственном душевном смятении - о постыдно долгих колебаниях между юриспруденцией и монастырем. Лютера охватил страх перед небесной карой за нерешительность. " Повергнутый на землю, он объявил, что сделал выбор и знает свое подлинное желание ("я хочу стать монахом"). В Мансфельд он не пошел 73.
       Нечто подобное пережил сам Ф. Ницше при открытии им мысли о "вечном возвращении". Все биографы философа описывают этот момент примерно в одних, похожих выражениях: глубина мысли была так велика, что он заплакал и долго потом не мог сдержать слез. Его усилия не были тщетны: он не пал духом после тяжелой болезни и дошел до последних пределов "amor fati ", доведя ее до героического пессимизма. Эта идея, решил он, наделяет каждое явление вечностью, придает ему лирическую силу и религиозную ценность. В записях об этой мысли Ницше добавит: "в начале августа 1881 г. в Сильс-Мария, 6500 футов над уровнем моря и "гораздо, гораздо выше всего человеческого".
       Вспомнив неукротимый дух М. Лютера, старый философ продолжает: этот верный дух студенчества вызвал, однако, страх, и по всей Германии буршеншафты были распущены и запрещены.
       Исследователь творчества выдающегося немецкого писателя Э.Т.А. Гофмана, защищавшего в суде членов буршеншафтов, сообщает об этом в жизнеописании Гофмана: "Реакции противостояла прежде всего студенческая молодежь, объединившаяся в корпорации. Буржуазно-демократические идеалы странно и порою довольно сумбурно сочетались здесь с патриархально-старонемецкими, националистическими представлениями, однако на первых порах, как это проявилось уже во время празднеств в Вартбурге в октябре 1817 года, преобладали все же прогрессивные идеи. Немецким князьям недоставало лишь повода, чтобы выступить против студенческих корпораций, в которых им виделась угроза существующему порядку. Когда в марте 1817 года член корпорации Карл Занд убил плодовитого, но не очень талантливого писателя Августа фон Коцебу, подозревавшегося в том, что он является царским шпионом, желанный повод явился: приняты были "Карлсбадские постановления", свод чрезвычайных законов, позволявших немецким правительствам применять исключительно жесткие меры по отношению к "демагогам", уничтожать любую антифеодальную оппозицию. Строгие цензурные предписания и слежка за общественной жизнью стали с тех пор препятствием развитию политических дискуссий, преподаванию в университетах, даже спорту" 74. Что же нужно ныне, спрашивает Ницше устами философа, завершая пятую лекцию? - Не академические свободы - они только развращают студенчество и профессоров. Нужно понимание того, что в руководстве образованием нужны великие вожди, и что всякое образование начинается с послушания, с повиновения, с подчинения, с дисциплины, со служения. И, как великие вожди передаются в последователях, так и руководимые люди нуждаются в вождях 75.
      

    3.

       Итак, сущность истинного образования, о которой мы узнали из пяти прочитанных лекций Ницше, имеет своей основой два принципиальных положения: во-первых, подлинное образование не должно рассматриваться как средство, обеспечивающее последующее достижение утилитарных целей; наоборот, оно само является целью и должно рассматриваться как самодовлеющая ценность, по отношению к которой все остальное служит только средством; во-вторых, оно является подлинным, потому что соответствует "вечным и неизменным намерениям природы" (и потому осуществление его возможно, несмотря на мощную противоположную тенденцию, характерную для существующей системы образования) 76.
       Наиболее точной формулой этих, по необходимости многословных положений, будет понятийная словесная конструкция "образование ради образования", близкая по смыслу такой же конструкции в эстетике: "искусство для искусства", или "игре в бисер" в знаменитом романе Г. Гессе, посвященного проблемам элитарного образования в далеком будущем - в первые столетия XXI века. В романе-утопии или романе-притче (1943) не только воплощены философские, культурные и педагогические идеалы Ф. Ницше и Я. Буркхардта, но и в замаскированной форме в образах главных действующих лиц представлены личности двух профессоров Базельского университета в соотношении "ученик-наставник".
       Что такое образование предназначено для избранных, т.е. для меньшинства, в лекциях "О будущности..." Ницше сказал со всей возможной ясностью. Характер такого обучения и воспитания не имеет сугубо утилитарных целей, зато отсутствие прагматизма компенсируется широким объемом разнообразных знаний, углубленным изучением многих, в том числе специфических учебных дисциплин, развитием эстетических вкусов и ярко выраженной целью интеллектуального и духовного развития в дальнейшем - путем самообразования. То есть, речь идет о воспитании элиты в соответствии с идеалом пайдейи у Аристотеля - изучение наук нужно не для практической пользы, а для воспитания души. Конечно, предложения Ницше кажутся наивными и спекулятивными, особенно с точки зрения постиндустриального общества. Ведь все существовавшие со времен древних цивилизаций Востока образовательные учреждения принадлежали ко второму ряду, который отрицает старый философ, т.е. к числу учреждений, вызванных житейскими нуждами. Первый ряд, имевший целью образование как самоцель, представлен единичными фактами: школа Пифагора, "Академия" Платона, "Ликей" Аристотеля... Стоп! Ведь уже в начале этой главы я посвятил пайдейе несколько страниц, признав ее античный идеал "путем к доблести" гражданина греческого полиса. Но сейчас настало время завершить тему пайдейи в реалистическом ракурсе. В ее концепции существует скрытый подводный риф, который, возможно, невольно не замечается и игнорируется современными философами и педагогами, что и было продемонстрировано в цитировавшихся ранее материалах философских конгрессов и конференций. "Риф" же заключается в том, что теория образования, разработанная Платоном и его учеником, предназначалась для воспитания тонкого слоя высоко образованных и духовно развитых лиц античного города-государства ("стражи" у Платона, "образцовые граждане" у Аристотеля). Ницше, создавая в лекциях проект "культурной революции", рассчитанный на скорое внедрение в образовательную практику, что часто подчеркивается в монологах старого философа, следовал платоновскому утопическому образу идеального государства. Его аналог античной пайдейи, подобно платоновскому идеалу, предназначался не для всех, а для того небольшого слоя, который другой античный мудрец - Гераклит Эфесский - назвал "аристой" (благородные, но не в смысле происхождения). Гораздо позднее Ницше будет говорить о том, что для интеллектуальной и духовной деятельности надо быть "выращенным"; право на мудрость человек получает "лишь благодаря происхождению, здесь дело решают предки" ("По ту сторону добра и зла"). Творцами культурных ценностей и созидателями новых форм духовной и социальной жизни могут быть только люди, одаренные могучим инстинктом господствовать и повелевать. Он был не так уж не прав, но XX век перевернул снизу доверху всю систему этических и социальных ценностей, изменил представление об иерархии, привычное для прежних веков, наполнил совершенно новым содержанием понятие "элита", и Ницше, писавший и говоривший в совершенно другое время и для других людей, приведенными выше сентенциями доставил много радости тем, кто хотел бы видеть в нем чуть ли не единственного виновника всех ужасов прошлого века. Он был беспощаден, утверждая, что существует культура высшая и культура низшая, существуют люди духа и люди материи, высококультурные и мнимо культурные. Но кто же из числа даже не очень внимательных наблюдателей-воспитателей будет сегодня с этим спорить? Современный социокультурный феномен как раз и заключается в преобладании массовой культуры и оттеснении на задний план подлинно высокой культуры. Впрочем, в последних писаниях сам Ницше пророчески сказал о себе: "Меня поймут после ближайшей европейской войны". Он ошибся лишь в одном: понадобились две общеевропейские, точнее, мировые войны, чтобы его, наконец, начали понимать, да и то, случается, неправильно, не говоря уж о том, что далеко не все.
       Как будто до Ницше не было мыслителей, утверждавших почти то же самое! Тот же Гераклит (540-480 гг. до Р.Х.), выделяя лучших aristoi, остальную массу своих современников называл "hoi polloi" - "худшее большинство". Сохранилась эпитафия Гераклиту, принадлежащая анонимному античному поэту:
      
       "Я - Гераклит. Что вы мне не даете покоя, невежды?
       Я не для вас, а для тех, кто понимает меня.
       Трех мириад мне дороже один: и ничто мириады,
       Так говорю я и здесь, у Персефоны, теперь" 77.
      
       С пайдейей произошла в ходе времени не совсем желательная трансформация: в позднейших, в том числе и современных интерпретациях, она превратилась в идею воспитания вообще, то есть воспитания той бездушной легко подчиняющейся массы "hoi polloi", толпы, которую мы можем видеть уже в античных комедиях Аристофана, Менандра, Плавта. Именно к этому большинству был безжалостен Гераклит, как был безжалостен к "массовому человеку" Ф. Ницше. Совсем не восхищались массами греческих городов Платон и Аристотель: от имени народа, массы, суд афинян, самых образованных и культурных жителей Греции, приговорил к смерти Сократа, в результате чего потрясенный Платон создал проект-утопию своего тоталитарного государства, в котором правят философы. Нет, считали "учителя человечества", большинство должно получать образование и воспитание, но в умеренных дозах, достаточных для выполнения всех необходимых государству социально-политических и прочих функций. Высокий уровень пайдейи для всех может принести только вред, и как раз большинству, а, следовательно, и античному государству-полису. Это положение запрограммировано и в "Государстве" Платона и в "Политии" Аристотеля, несмотря на несогласие учителя и ученика по ряду других вопросов.
       Сведенная к набору абстрактных, неопровержимых педагогических истин, пайдейя может успешно коррелировать или с принципами коммунистического воспитания (всесторонне развитая личность), или с принципами русско-православной идеи воспитания (соборная, патриотически ангажированная личность). Это сближение не является чем-либо надуманным, напротив, оно показывает естественное продолжение давнейшей традиции: все идеи воспитания человека, представленные в социально-коммунистических утопиях (Т. Мор, Т. Кампанелла, Д. Верас, Э. Кабэ, Ш. Фурье и др.) так или иначе опирались на утопию Платона, а, следовательно, и на общие компоненты пайдейи, сочетавшиеся с принципами христианского социализма и равенства внутри локальных утопий, должных, по мысли их создателей, стать образцом для "большинства".
       Ницше очень хорошо понимал различие между греческой классикой (пайдейей) и "гимназическим классицизмом". К тому, что сказано о "классическом образовании" в лекциях, будет очень кстати добавить отрывок из незаконченной работы "Мы, " (1871): "Ожидать от филологов настоящего наслаждения древностью то же, что от анатомов ожидать тончайшего понимания человеческой красоты". Да и как они могут помочь нам понять древность, если они и сами ее не понимают? Филологами стали они не по призванию, а в силу посторонних причин: 1) подражания, 2) удобства - они продолжают заниматься тем же, чему учились в школе, 3) материальных соображений. "Из ста филологов 99 не должны были бы ими быть"... Нет, между филологами и Элладой лежит непроходимая пропасть: первым поистине нет никакого дела до Венеры Милосской. Чем были древние греки и что такое филологи? - спрашивает себя Ницше и отвечает следующей схемой:
      
       " Греки и филологи.
      
       Греки поклоняются красоте
      
       они развивают тело
       они хорошо говорят
       религиозные прояснители
       обыденного
       слушатели и созерцатели
       за символическое
       свободная мужественность
       чистый взгляд на мир
       пессимисты мысли
       Филологи - болтуны
       и шалопаи.
       отвратительное гетто.
       заики.
       мерзкие педанты.
      
       буквоеды и ночные совы.
       неспособность к символике
       усердные рабы государства
       замороченные христиане
       филистеры" 78.
      
       В глазах Ницше, увлекшегося сатирой, филологи были хуже даже, чем "люди в футляре": это воплощение всех не только умственных и моральных, но даже и физических пороков и недостатков. И в руках таких людей лежит воспитание юношества! "Когда я вижу, как все насаждают теперь классическое образование, то говорю, как же безвредно должно оно быть! - и вслед затем: как же полезно оно должно быть! Оно дает этим государствам славу насадителей "свободного образования". Ну, стоит лишь взглянуть на филологов, чтобы оценить по достоинству эту "свободу"... "Отворачиваясь с отвращением от настоящего, Ницше с доверием смотрит на будущее. О, будущее! оно непременно принесет нам избавление и от карликов-воспитателей, и от современного государства, и от просвещенного филистерства, и от ложной гуманности. Будущее обещает новый тип филолога - социального реформатора. "Будущий филолог - это скептик ко всей нашей культуре и вместе с тем, истребитель сословия филологов". Классицизм будет преподаваться лишь немногими и немногим, избранным и достойнейшим; остальным же, толпе, массе, нет дела до Венеры Милосской... 79
       В разделе "Чем я обязан древним" в книге "Сумерки кумиров, или Как философствуют молотом" Ницше и вовсе заявит: "Грекам я решительно не обязан сильными впечатлениями и, кстати, скажу, что они не могут быть для нас тем, чем были римляне. У греков нельзя учиться, - их приемы слишком чужды нам, слишком расплывчаты, чтобы действовать повелительно "классически" на нас. <...> Я видел их сильнейший инстинкт - волю к власти, я видел их дрожащими перед необузданной силой этого побуждения, я видел, как все их учреждения имеют в своей основе меры предохранения общественной свободы от тиранических наклонностей, заложенных в них... <...> Желание жизни, даже в ее труднейших и суровейших задачах, воля к жизни, радующаяся собственной неисчерпаемости при жертвовании своими высшими представителями - это назвал я дионисийством, в этом разгадал я ключ к психологии трагической поэзии. <...> И этими словами я снова возвращаюсь к моей исходной точке... "Рождение трагедии" было моей первой переоценкой всех ценностей; этим становлюсь я опять на почву, из которой произрастает моя воля, моя сила. Я последний ученик философа Диониса, я - учитель вечного возвращения" 80. "Сумерки кумиров" вышли в свет в январе 1889 г., когда их автор уже впал в безумие. 7 января Овербек получил из Турина письмо, о котором я уже упоминал; в нем еще что-то было связано с прежним Ницше: "Несмотря на то что до сих пор ты был низкого мнения о моей способности платить долги, я все же надеюсь доказать, что я из тех, кто отдает должное - например, тебе... Только что я расстрелял всех антисемитов... Дионис" 81.
       Ранее я вскользь отметил, что в пятой лекции философ отвечает молодым людям не совсем по существу вопроса. Исходя из его характеристики и учителей, и учеников средних образовательных учреждений, напрашивается очевидный вывод: если существуют две культуры, высшая и низшая, то соответственно существует носители этих культур, для которых в соответствии их принадлежностью к типу культуры должно учредить два рода школ: профессиональные для большинства, и классические, по существу своему элитные, для ограниченного числа избранных, видящих цель образования в самом образовании. Но как отделить от большинства простых смертных этих избранных? Каковы критерии отбора? А методология и методика образования? Чем они будут отличаться от методов в школах для большинства? Наконец, кто будет учить избранных? Надо думать, тоже избранные преподаватели. Но из той удручающей картины гимназического и университетского образования, которую нарисовали старый философ и его ученик, никак не следует, что избранных преподавателей легко найти. Скорее всего, их можно было бы собрать в одной-двух элитных гимназиях. Встает вопрос о воспитателе-наставнике, который не покидал Ницше всю жизнь, т. к. он напрямую был связан с другим вечным вопросом: "Можно ли надеяться когда-нибудь облагородить человечество?" - поставленным Ницше, вероятно, еще в студенческие годы.
       В период подготовки своих лекций он был уверен, что это будет возможно, если его проект культурной революции получит повсеместное распространение. Вообще, сравнивая хрестоматийный текст лекций "О будущности" со всеми предварительными заготовками, черновиками, тезисами убеждаешься, что в них будущий творец "Заратустры" часто намного решительнее, бескомпромиссно, антидемократично, но называя все по имени, отстаивал концепцию элитарного образования, можно сказать, в чистом виде. Многое из радикально-аристократических максим не вошло в текст публичных докладов. Вероятно, Ницше еще был духовно не готов к тому, чтобы эти смелые по тем временам пассажи звучали с преподавательской кафедры. Их время наступит позднее. Что касается всей совокупности "Черновиков и набросков 1869-1873 гг.", то их изучение позволяет сделать вывод, что многие, значительно позднее обнародованные собственно "ницшеанские" идеи, уже были намечены или сформулированы в этих набросках, т.е. в ранний период творчества профессора Ницше.
       Чего же он ожидал весной 1871 года?

    "Результаты

       Наши школы ориентируются на еще большее разделение труда. Единое образование все реже становится целью: не существует ни одной школы, которая ставила бы себе сходную задачу. Никто не знает, каким должен быть учебный материал для такого образования. <...>
       Тем сильнее возвысится когда-нибудь цельный человек, не посредник для всех кругов общества, но вождь движения. Для таких вождей ныне не существует организации. Можно помыслить школу благороднейших мужей, совершенно бесполезную, без претензий, ареопаг духовного суда, - но эти образованные люди не должны быть молоды. Их жизнь должна служить образцом: как истинно воспитывающая власть.
       Этот высший тип образования я считаю сегодня возможным только в форме возрождения эллинства. Борьба с цивилизацией.
       Перед этим форумом следует принять решение, насколько вообще следует ограничить развитие науки:
       Во всяком случае, страдание, неотъемлемое от знания, весьма ослабляется разделением труда.
       С обоих концов необходимо вводить новые учреждения. Для воспитания детей нужно устранить абстрактное учительство, для высшего воспитания необходима возможность совместного существования. Путь развития пройдет посредине. Сословие народных учителей - один вред. Обучение детей есть долг родителей и общины: главная задача - сохранение традиции. С вершины открывается великолепная даль. То и другое прекрасно соотносится.
       Эта духовная аристократия должна добиться для себя также свободы и от государства, которое ныне держит науку - в узде" 82.
      
       Теме Воспитателя будет посвящена следующая глава. Но с нею же связан еще один вопрос. Напомню, что Ницше был убежден в необходимости продолжительности обучения избранных молодых людей до 30-летнего возраста. Почему до 30 лет? Может быть потому, что в некоторых греческих полисах именно в этом возрасте мужчины получали право жениться и участвовать в народном собрании? Но это затрагивало всех, а Ницше говорит именно о "людях высшего типа". Ответ нашелся в области антропологии. Вспоминая многих своих учеников, прекрасно проявивших себя и в средней школе, и в институтских и университетских стенах, я обнаружил у многих из них одну и ту же печальную закономерность. Пока эти юноши и девушки оставались в сфере моего субъективного влияния, а оно, начинаясь в школе, продолжалось и в годы получения ими высшего образования, а иногда и много позднее, они, вероятно, продолжали сохранять ко мне форму полудетского уважения, прибегали к помощи в прохождении курсов наук, пользовались советами, моей библиотекой и просто нуждались еще в собеседнике-наставнике, который знал их с детства и поэтому хорошо понимал. Но вот наступал возраст 23-25 лет, все курсы были пройдены, вузы окончены, я постепенно становился ненужным в своей прежней роли: их манила новая открывающаяся взрослая жизнь со всеми ее соблазнами, и в ней мои советы, предостережения, рассуждения о необходимости дальнейшего самообразования становились ненужной помехой и препятствием. Происходила иногда внезапная, но, чаще, постепенная переоценка ценностей. Выход молодого человека за пределы привычного, даже ослабленного влияния давнего наставника в возрасте только завершающим юность, заканчивался снятием всего, что было с таким трудом приобретено и накоплено, казалось бы, на всю жизнь в предшествующие годы учения и ученичества. Этих "новых людей" было невозможно ни узнать, ни понять. Вернее, понять было можно, но фактор понимания находился вне пределов всей той прежней системы ценностей, в которой мы общались многие годы. А ведь с некоторыми из своих учеников я сохранял отношения на протяжении 20-25 лет! И все шло прахом, т.к. даже в 25 лет молодой человек еще не достигает возраста зрелости. Университетская среда не являлась средой воспитания. Напротив, часто она оказывается для бывших школяров развращающей средой, в которой, оказывается, можно действовать по принципу "все позволено" (почти по Ницше, у которого в одной из книг приведена максима мусульманских фанатиков-ассасинов: "Нет ничего истинного; все позволено"). Похожее на свои печальные опыты я мог видеть и у своих друзей, талантливых педагогов. Один из них стремился всеми силами "привязать" к себе своих бывших учеников. Такой вариант мог продолжаться тоже довольно долго, но мой друг не обладал чувством меры, любил своих питомцев эгоистической любовью, даже ревновал их к другим вероятным наставникам. Чувствуя, что они уже не видят в нем прежнего кумира, он переходил на менторско-диктаторский стиль общения, который был далек от прежнего духовного и интеллектуального содружества, к которому его ученики привыкли прежде. Изменение ролевых функций приводило к неизбежному, часто скандальному разрыву. В этих двух разных подходах постученического общения скрывался одинаковый результат. И если бы все ограничивалось сменой ценностей! Гораздо опаснее был повторяющийся результат, когда у кого-то вообще не оставалось ценностей, которые хоть как-то наполняют жизнь. Взамен им приходили алкоголь, наркотики, секс, - а в результате поломанные судьбы и жизни задолго до достижения 30 лет.
       И я, педагог, проработавший в самых разных учебных заведениях 50 лет, пришел к такому удручающему выводу. Прекрасные радикальные результаты педагогического труда, личностно значимые и для учителя, и для его учеников, настоящих и бывших, могут впоследствии оказаться бесполезными или, еще хуже, вредными, опасными для личности ученика и даже для общества. Каковы последствия разбуженных в нем талантов с помощью педагогического инструментария? Каковы последствия того, что благодаря тебе, талантливому педагогу, он почувствовал свою прикосновенность к великим ценностям, и поэтому принадлежащим к элите знаний, приготовился играть роль "аристократа духа"? Где найти востребованность всему тому, что стало отличать его от своих сверстников? Неприкаянность души такого молодого человека легко оборачивается трагедией. Можно было бы привести немало имён талантливых юношей и девушек с пробудившимся "легким дыханием", которых уже нет в живых.
       Не об этом ли беспокоился Ницше, когда осенью 1878 г. сделал в записной книжке вот такую, парадоксальную в контексте вышесказанного, запись: "Ради мужества мужчине не следует кое в чем сдерживаться. Но как тут с болью не подумать о юношах, которых только запутает и может сбить с толку его непосредственность, тем более, если они уже привыкли прислушиваться к словам своего учителя. Чтобы не мешать их воспитанию, остается только решительно и твердо отдалиться от молодежи, а бразды своего влияния на них отдать им в собственные руки. Пускай вопреки ему они останутся верны самим себе! Таким образом, сами того не ведая, они останутся верны учителю" 83.
       Поэтому в систему элитарного образования нужно "вмонтировать" какой-то механизм сопротивления, ориентированный не только на духовное саморазвитие личности в настоящем, но и на духовную самозащиту, на стойкость в будущем, на то, что Ницше называл любовью к року. Мне кажется, что установленный им тридцатилетний возраст окончания обучения "избранных" как раз и был таким защитным механизмом. Постоянно занятый образованием молодой человек незаметно выращивает в своей душе нравственный стержень, который к 30 годам достигает необходимой стойкости, настолько твердой, что его не могут сломить неизбежно возникающие лишние сущности. Личность, как "бритва Оккама", просто легко отсекает их. Те, кто пройдет этим путем, вероятно, думал Ницше, вряд ли уже свернут с него и после 30 лет. Отсюда и его вопросы: студент "является без вины виноватым; ибо кто навязал ему непосильную ношу - одиночество? Кто побуждал его к самостоятельности в возрасте, когда естественной и ближайшей потребностью является доверчивое повиновение великим вождям и вдохновенное следование по путям учителя?" Отсюда и частые заявления старого философа о том, что всякое образование начинается с послушания и т. п. Кроме того, Ницше исходил из такого чисто физиологического постулата. Во фр. 272 "Годичные кольца индивидуальной культуры" в книге "Человеческое, слишком человеческое" он говорит: "Сила и слабость духовной производительности зависят далеко не столько от унаследованного дарования, сколько от присущей человеку силы напряжения. Большинство молодых образованных людей тридцатилетнего возраста в этот ранний солнцеворот своей жизни клонятся уже к упадку и навсегда теряют способность к новым духовным поворотам. Поэтому в интересах постоянно развивающейся культуры тотчас же нужно новое поколение, которое, в свою очередь, дает лишь немногое; ибо, чтобы нагнать культуру отца, сын должен затратить почти всю унаследованную энергию, которой обладал сам отец на той ступени жизни, когда он родил сына". Обычные фазы духовной культуры... "совершаются обыкновенно в продолжение первых тридцати лет жизни человека". Как изменятся возрастные ценностные ориентации через сто с лишним лет, Ницше предвидеть не мог. Антропология и психология - науки мало предсказуемые. Но он называл себя психологом и он же назвал себя первым имморалистом (Ecce Homo, с. 376). Т.е. что-то Ницше просто не успел сказать о будущем.
       В качестве резюме приведенных выше педагогических воспоминаний уместно будет процитировать слова Б. Маркова о сегодняшним состоянии воспитания: "При всей привлекательности предложения Ницше, следует спросить, сможем ли мы - родители, воспитатели, учителя, профессора - взять на себя миссию наставников юношества. Родители не имеют времени и опыта для воспитания детей и охотно передают свои обязанности специальным воспитательным и образовательным учреждениям. Последние финансируются и управляются государством, которое нуждается в кадрах-функционерах. В результате, и воспитатели и воспитуемые формируются как винтики сложного механизма, работа которого зависит от механического исполнения определенных функций. Ницше беспокоила утрата человеческого начала, которая, по его мнению, приводила к тому, что и само государство превращалось в бездушного холодного монстра. Он видел выход в восстановлении связи ученика и учителя, которая была характерна для иерархического общества <...>. Безличному порядку современности Ницше противопоставлял организованную наподобие симфонического оркестра целостность, где гармония достигается благодаря иерархии" 84.
       Остается только добавить, что вопрос о механизме защиты личности поставлен в лекциях "О будущности..." их автором на примере философа и его ученика: порой явно излишняя горячность и обличительность речей философа объясняется просто. Его ученик оказался не способным идти тем путем, который был указан учителем, и изменил прежнюю систему ценностей, а его учитель не сумел создать для него тот самый механизм защиты, - он понимает это, и, сердясь и обижаясь на ученика, на самом деле прежде всего сердится на свою беспомощность и бессилие защитника.
      

    * * *

       Наброски 6-й, оптимистической (весна 1872) и 7-й, разочарованно-пессимистической (осень 1872) лекций вместе с наброском заключения содержали предвосхищение образовательных учреждений будущего и призыв к настоящим учителям - в виде пунктов. Наиболее сильные натуры в образовании вынуждены будут отступить под напором варварства, так как опасность разобщенности беспредельна. Ницше предполагал дать описание будущего союза - "нашего образовательного учреждения".
       "Тяжкий вздох; где точка исхода?"
       Первоначальные тезисы непрочитанных лекций-докладов имели гораздо более сложное содержание. В тетрадях конца 1870 г. оно выглядело так: "Доклад 6. Необходимость общества и отсюда изначально совместное существование учителей: Платон и софисты. Противоположное отношение к культуре.
       Доклад 7. Художник подчеркивает обыденное и постоянное в образовании. Цель не может быть выше, средства - проще: говорить, ходить, смотреть. Связь с новым искусством. Потребность и ее удовлетворение. Что читать и насколько мало. Реституция народа.
       История призвана приводить примеры философских истин, но не аллегории, а мифы" 85.
       Самое же интересное в этих планах непрочитанных лекций - пункт "Речь о Бетховене. Задача: найти к нему культуру". Похожая мысль повторяется в предисловии к ненаписанной книге "Отношение шопенгауэрской философии к возможной немецкой культуре" (1872): насколько серьезна и плодотворна, насколько избавительна для немецкого духа современная культура, чтобы за нее мог высказаться Артур Шопенгауэр? "Вот философ; ищите же подходящей к нему культуры!" То есть, создавайте такую культуру образования, чтобы она соответствовала уровню творений Бетховена (проще: дайте юношам такое духовное воспитание, чтобы Бетховен был ими понят и востребован). Создайте путем работы образовательных учреждений такую среду, чтобы философия Шопенгауэра легко вошла в ее дискурс 86.
       Незавершенность лекций "О будущности наших образовательных учреждений", как и книги "Философия в трагическую эпоху Греции" свидетельствовала о глубоких сомнениях Ницше относительно его проекта "культурной революции". Он видел проект именно таким, каким он представлен в его греческих набросках и в лекциях для Педагогиума. Самокритика Ницше в письмах Р. Вагнеру и М. фон Мейзенбуг вряд ли была искренней, в ней заметно некое простодушное лукавство. Конечно, он был потрясен тем, что его книги начала 70-х годов были не приняты как раз людьми, которым и был адресован его проект. Много позднее в ремарке к "Опыту самокритики" (1886) он скажет, что переоценил немецкую породу и не понял истоков современного бедствия. В то же время нельзя не признать утопичности его любимого вопроса о возможности трансформации настоящего через изменение прошлого. Эта идея была главным условием стратегии и проведения культурной революции. Во втором Несвоевременном размышлении "О пользе и вреде истории для жизни " им поставлена задача, о которой он пишет с некоторой осторожностью: "Ибо так как мы непременно должны быть продуктами прежних поколений, то мы являемся в то же время продуктами и их заблуждений, страстей, ошибок и даже преступлений, и невозможно совершенно оторваться от этой цепи. Если даже мы осуждаем эти заблуждения и считаем себя от них свободными, то тем самым не устраняется факт, что мы связаны с ними нашим происхождением. В лучшем случае мы приходим к конфликту между унаследованными нами, прирожденными нам свойствами и нашим познанием, может быть, к борьбе между новой суровой дисциплиной и усвоенным воспитанием и врожденными навыками, мы стараемся вырастить в себе новую привычку, новый инстинкт, вторую натуру, чтобы таким образом искоренить первую натуру. Это как бы попытка создать себе a posteriori такое прошлое, от которого мы желали бы происходить в противоположность тому прошлому, от которого мы действительно происходили, - попытка всегда опасная, так как очень нелегко найти надлежащую границу в отрицании прошлого и так как вторая натура по большей части слабее первой. Очень часто дело ограничивается одним пониманием того, что хорошо, без осуществления его на деле, ибо мы иногда знаем то, что является лучшим, не будучи в состоянии перейти от этого сознания к делу. Но от времени до времени победа все-таки удается, а для борющихся, для тех, кто пользуется критической историей для целей жизни, остается даже своеобразное утешение: знать, что та первая природа также некогда была второй природой и что каждая вторая природа, одерживающая верх в борьбе, становится первой" 87.
       Да, это утопия, но утопия "аполлоновская", хотя создавал ее "дионисиец" Ницше. Впрочем, на рубеже 60-70 гг. прошлого века в период бурных протестных выступлений студенческих масс (кроме СССР!) появится удачная формула для оценки их требований: "дионисийская утопия". В своих лекциях Ницше искал общие правила порядка, умеренности, послушания, стремился к гармонии, основанной на иерархических обязанностях. Это была классическая утопия, хотя и носила революционизирующий характер. Молодые ученики Ницше в 60-е годы упраздняли любые принципы и обязанности, вытекающие из них, провозглашали триумф свободы и непосредственности, уподобляли жизнь празднику Диониса, когда рушились все барьеры и не было распоряжающихся и тех, кто выполняет распоряжения 88. Это "дионисийство" оставило горький след в истории послевоенной Европы, ему обязано молодое поколение второй половины века рецидивами анархизма и терроризма, возвращениям к безумию русской нечаевщины и героической преступности народовольцев (один из романов известного писателя Х. Семпруна о событиях тех лет назывался "Нечаев вернулся" - "Иностранная литература", 1996,  11).
       Любопытно, что второе из "несвоевременных размышлений" о месте истории стало темой актовой лекции Ю.В. Пономарева "Образовательное и воспитательное значение истории в связи с отрицательными взглядами на нее Шопенгауэра и Ницше", произнесенной на акте в Кишиневской духовной семинарии 11 мая 1903, в день памяти учителей и просветителей славянских Кирилла и Мефодия. Автор лекции в целом уважительно относится к упомянутым в названии именам и к взглядам немецких мыслителей, хотя и называет Ницше "литературным динамитчиком", т.е. тоже террористом в культуре и образовании, но этот термин заимствован из зарубежной прессы. Ю. Пономарев излагает взгляды Ницше на "выработку" сверхчеловека по книге "Так говорил Заратустра", охотно цитирует содержание лекций в Педагогиуме: критику современного состояния образования, о культуре гения и т. д. Цитируется знаменитый пересказ отрывка из "Новых паралипомен" А. Шопенгауэра, который в буквальном виде звучит так: "Часто говорят о республике ученых, но не о республике гениев. В последней дело обстоит следующим образом: один великан кличет другому через пустое пространство веков; а мир карликов, проползающих под ними, не слышит ничего, кроме гула и ничего не понимает, кроме того, что вообще что-то происходит. А с другой стороны, - этот мир карликов занимается, там внизу, непрерывными дурачествами и производит много шуму, носится с тем, что намеренно обронили великаны, провозглашает героев, которые сами - карлики и т. п.; но все это не мешает тем духовным великанам, и они продолжают свою высокую беседу духов" 89. У Ницше эта притча комментируется так: "Задача истории заключается в том, чтобы служить посредницей между ними и этим путем снова и снова способствовать созданию великого и давать ему силы. Нет, цель человечества не может лежать в конце его, а только в его совершеннейших экземплярах" 90. Ю. Пономарев далее утверждает, что всей своей философией Ницше обязан истории, а затем излагает концепт истории, упоминая Фукидида, Августина, Макиавелли, Болингброка, Шиллера, Эмерсона, Герье, Грановского, Милюкова. В педагогическом аспекте автор, призывая в союзники русских ученых Буслаева и Кареева, называет историю главной наукой 91. Эта лекция в духовной семинарии - еще одно свидетельство интереса педагогической общественности к взглядам Ф. Ницше.
       В работе о пользе и вреде истории Ницше сказал и о том, что уже цитировавшийся польский исследователь утопического мышления Е. Шацкий назвал "потребностью в "благородном происхождении": "Так, представители различных социальных групп, начиная с семьи и кончая классами и нациями, часто стараются увеличить свой действительный престиж с помощью ссылок на ту роль, какую эти группы играли когда-то, или просто на факт их длительного существования" 92. Эту тенденцию к самоприукрашиванию Ницше комментирует с определенным подтекстом: "Предположим, что кто-нибудь поверил, что для основательного искоренения вошедшей ныне в моду в Германии образованности достаточно сотни продуктивных, воспитанных в новом духе и деятельности людей - как сильно может ободрить его тот факт, что культура эпохи Возрождения была вынесена на плечах такой же кучкой в сто умов" 93. С этими "ста умами" мы еще не раз встретимся в дальнейшем развитии педагогического проекта Ницше-практика.
       К. Ясперс считал, что Ницше размышлял прежде всего об опасности избытка истории. В этом случае она, во-первых, ослабляет личностное начало, - за счет того, что историческое искусство становится театральным искусством; во-вторых, она ведет к ложному представлению, будто она содействует объективности и справедливости. В результате история разрушает инстинкты воспоминания и забвения. Поэтому историческая наука становится излишней, а ее место должна заменить наука о будущем 94. Но несомненно, что история, как наука, в понимании Ницше, может своей правдивостью способствовать развитию истинного образования.
      

    * * *

       Да, проект культурной революции, охватывающей сразу все образовательные учреждения, с той целью, чтобы превратить их в "наши образовательные учреждения", оказался утопией. Его лекции с восхищением слушали, но следовать за Ницше никто не собирался. Как можно было становиться союзником человека, который пообещал, что "из своего идеального государства будущего я хотел бы изгнать, - как Платон изгнал поэтов, - так называемых "культурных людей"; в этом выразился бы мой терроризм", ибо человек будущего, в представлении этого прожектёра, - враг книжной мудрости? Он только приобрел врагов в лице 10 000 господ профессоров, для которых история и книжная мудрость - кусок хлеба, и которые руководят общественным мнением. Возмездием и ответом с их стороны была молчаливая ненависть. Но концепция элитарного образования не была утопией. И в том фрагментарном виде, в каком изложил ее Ницше в лекциях "О будущности наших образовательных учреждений", она уже была пригодна для осуществления хотя бы в локальной среде. В мировой философской и педагогической мысли в той или иной форме всегда присутствовала идея образования и воспитания "меньшинства" в такой среде и такими средствами, которые были невозможны при обучении в массовой школе любого общества. Такими идеями особенно богаты были эпоха Ренессанса и Век Просвещения. Были и вполне удачные практические опыты, например, образовательные эксперименты в "Садах Медичи" во Флоренции под покровительством Лоренцо Великолепного.
       Два последующих фрагмента из сочинений Ницше значительно более позднего периода показывают, что он предлагал совсем не утопические и не иррациональные методы в школьном образовании. Из "Человеческого, слишком человеческого": фр. 265 "Разум в школе. Школа не имеет более важной задачи, как обучать строгому мышлению, осторожности в суждениях и последовательности в умозаключениях; поэтому она должна отказаться от всего, что непригодно для этих операций, например, от религии. Она ведь может рассчитывать на то, что человеческая смутность, привычка и потребность позже снова ослабят слишком туго натянутый лук мышления. Но всю силу своего времени она должна употребить на достижение того, что есть существенного и отличного в человеке, - "разума и науки, этой высочайшей силы человека" - как полагает по крайней мере Гете". В "Утренней заре" во фр. 136 "Так называемое классическое образование" уже 37-летний Ницше с горечью произносит слова о гимназической юности: "А теперь, оглянувшись на дорогу жизни, мы точно так же замечаем, что что-то забыто нами, что наша юность потрачена даром, потому что наши воспитатели, употребили наши молодые годы, горячие и жаждущие познаний, не на то, чтобы дать нам познание вещей, а на то, чтобы дать нам "классическое образование"! Наша юность истрачена даром, потому, что нам сообщали неумело и мучительно для нас тощие сведения о греках и римлянах и об их языке вопреки основному положению всякого воспитания, что надобно давать каждому такую пищу, какую кто может съесть! Наша юность потрачена даром, потому, что нас заставляли изучать математику и физику вместо того, чтобы заинтересовать нас и указать на тысячу проблем, возникающих в нашей маленькой ежедневной жизни, в наших ежедневных занятиях, во всем том, что совершается каждый день в доме, в мастерской, на небе, на земле - указать на тысячу проблем, возбудить в нас желание разгадать их и только потом сказать, что для этого мы должны учить математику и механику, и затем уже сообщать нам научное увлечение абсолютной последовательностью этой науки! О, если бы научили нас уважать эти науки!.. Наоборот, на нас дохнули дыханием пренебрежения к другим наукам в пользу истории, "формального образования" и "классицизма"! И мы так легко позволили обмануть себя!.. Не можем ли мы, указав на лучших учителей наших гимназий, спросить с улыбкой: "Где здесь формальное образование? И если его нет у них самих, как же могут они давать его другим?"
       <...> Поправить дело нельзя - для нас! Но надобно думать не только о себе!" 95 Последние строки говорят о сохраняющемся у философа желании изменить систему обучения в гимназиях. Содержание фрагмента выделяет одну из главных идей элитарного образования: изучение тех наук, к которым существует устойчивый интерес конкретных субъектов обучения, И не только интерес, но и тот тип мышления, обусловленный и природой и воспитанием, который необходим для их постижения. В той сфере образования, в которой подвизался Ницше, - это гуманитарное мышление. Более основательно об этом типе мышления я скажу значительно позднее, здесь же ограничусь лишь констатацией, что Ницше значительно раньше, чем школьная психология, сказал о необходимости учитывать в процессе обучения тип мышления обучаемого.
       Если главные мысли Ницше об элитаризации пайдейи транслировать на современном языке теоретической педагогики, психологии и антропологии, то можно получить схематичный абрис его теории в условиях сегодняшнего состояния, как системы образования, так и теории элитарного/элитного обучения. Я сделаю это, опираясь на собственный опыт и на свои книги и статьи, обосновывающие необходимость и возможность элитарной педагогики; в большинстве своем эти тексты следуют за ницшевой парадигмой "наших образовательных учреждений".
       "Многолетняя практика показала, что в условиях усредненно-стандартного подхода к получению массового полного среднего образования, в результате из числа способных и талантливых детей реализуют себя очень немногие, тем более, что сама категория таких учащихся всегда немногочисленна. Данные психолого-педагогической статистики таковы: весьма способных детей - примерно 1/5 часть, но столько же приблизительно и с замедленным развитием (около 20 % учащихся практически не поддаются стандартным формам обучения). Среди них неспособных, умственно отсталых 2-5 %. Но и высокоодаренных не больше 2-3 %. Самая большая категория детей - со средним уровнем обучаемости, значительно меньшая - с высоким уровнем обучаемости или одаренности. Количество первых колеблется в пределах 60-70 %, количество вторых - в пределах 10-25 %. Сверходаренных детей-гениев - не более одного на десять тысяч. Приведены данные зарубежных источников разных лет 96. Для современной российской школы квалификационные статистические группы всего контингента учащихся будут иметь существенные поправки - в сторону уменьшения элитных групп и увеличения девиантных групп, т.к к генетическим, психосоматическим факторам, влияющим на интеллектуальное, духовное, психическое и физическое развитие учащихся, нужно присовокупить существенный негативный фактор: наличие неблагоприятных экологических и социальных причин, сопровождающих ребенка с момента рождения" 97. Достаточно сказать, что по медицинским показателям только 10 % российских детей рождаются здоровыми. Численность категории учащихся с высоким уровнем обучаемости, одаренных и особо одаренных в совокупности колеблется в пределах от 10 до 20 %. И они по своей психической и духовной природе нуждаются в соответствующих их ученическому статусу методах и формах обучения. Им необходим "культурный бульон", они легко впитывают и усваивают нужную новую информацию, и эта культурная насыщенность рано или поздно даст эффект, который известный ученый-генетик А.А. Любищев называл "культурной зооглеей" 98.
       Появление в конце 80 - начале 90-х годов прошлого века гимназий, лицеев, колледжей с отбором учащихся по конкурсу не было прихотью их организаторов. Напротив, это была, может быть, частично не осознанная попытка сконцентрировать в этих образовательных учреждениях нового (по сравнению с советской школой) типа ту часть юношества, которая рассчитывала на нечто большее, чем то, что могла ей дать общеобразовательная государственная школа. Было сделано много практических шагов, порой очень удачных, для возрождения дореволюционных форм обучения, или современных европейских, хотя определенный авантюризм в начавшемся процессе имел место по той простой причине, что основателя новых школ порой точно не знали, что такое гимназия, лицей и т. п. Возникшие учебные заведения сразу же заявили о себе как об элитных и привлекли в свои стены ту категорию детей, о которой было сказано выше. Родителя этих детей тоже почувствовали облегчение, а затем и гордость: их детям в обычной школе не только не уютно, но даже страшно. Но таков их менталитет: даже в новых, наиболее благоприятных условиях, им требуется значительное время, чтобы адаптироваться к тому, чего они давно желали; еще долго сохраняется чувство скованности, внутренней заторможенности, робости. Именно этих учащихся можно обучать и воспитывать средствами высоких технологий обучения (ВТО).
       "Можно ли всех учащихся обучать и воспитывать средствами ВТО? Что касается гуманитарного образования, то со всей категоричностью и, опять же, с полной уверенностью, я могу дать только один ответ: нет. Необходим отбор ученического меньшинства, имеющего склонности к гуманитарному образованию и способного овладеть навыками гуманитарного мышления. Концентрируясь в соответствующего типа профильных образовательных учреждениях, это меньшинство превращается в постоянно растущий конгломерат школьников, обладающих знаниями и ценностям, значительно превышающими массовые стандарты, т.е. в "элиту знаний". Следовательно, необходима система элитарного или элитного образования, которая в абстрагированном подходе может выглядеть как "образование ради образования", но в конкретных условиях российской педагогики является жесткой необходимостью. Критерии подлинной образованности были окончательно утрачены к началу 80-х годов XX века. Особенно плачевным является состояние именно гуманитарного образования - духовной опоры общества" 99.
       Теория элит впервые была разработана итальянским социологом В. Парето (1848-1923). Он ввел понятия "элита крови", "элита богатства", "элита власти" 100.  В информационную эпоху к перечню элит присоединилась "элита знаний", которая может частично совпадать с другими типами элит, но все же чаще всего не совпадает. Однако без учета ее влияния существование других разновидностей элит становится все более проблематичным. Операциональное и антропологическое определение элит дано в "Журнале современной этнографии" (США): "Элиты - это те, кто имеет большую долю каких бы то ни было лимитированных благ данного общества. Массы - это те, кому принадлежит меньшая доля этих благ" 101.  "Поэтому концепцию и технологию интегральной диалогики следует определить как элитарную педагогическую концепцию гуманитарного образования и воспитания... В сфере образования под благами следует понимать те духовные и интеллектуальные ценности, которые предлагаются учащимся. Если их объем, уровень преподавания, степень инновационности в обучении значительно превышают стандарты общеобразовательной школы, то, следовательно, мы будем иметь форму элитарного образования. Социальный и материальный факторы не являются в данном случае критериями элиты, хотя могут положительно повлиять на обретение духовных благ вне рамок учебного заведения. Но могут повлиять и отрицательно, поэтому в идеальном варианте элитарного образования упомянутые критерии учитываться не должны " 102.
       Элитолог Г.К. Ашин различает элитарное образование, как образование детей узкого круга по критериям знатности и богатства ("элита крови" в традиционном, "элита богатства" в индустриальном обществах), и элитное образование, как образование способных и талантливых детей ("элита знаний" в постиндустриальном обществе). Г.К. Ашин признает, что элитарное образование может быть одновременно и элитным, и наоборот 103. По смыслу и содержанию понятие "элитное образование" почти совпадает с выше предложенным понятием "элитарное образование". В последней главе книги я скажу несколько слов о том, как обстоит дело с элитологией и, в частности, с теоретическим подходом к элитарному образованию в России.
      

    * * *

       Цель аристократической культуры, считал Ф. Ницше, - учить видеть, учить думать, учить письму и речи 104. Изложенная в соответствии с его концепцией элитарной педагогики система обучения и воспитания ученической элиты знания, в сравнительном аспекте принципиально соответствует названной цели. Сам провозвестник элитарного образования к середине 70-х годов понял то, что обожаемый им Я. Буркхардт понял в 40-е годы. В письме Г. Кинкелю в 1846 г. он писал: "О том, что еще возможно, чтобы человек получил образование по своему собственному побуждению, уже давно не может быть и речи. Требования времени слишком категоричны, людей больше нельзя предоставлять самим себе, они нуждаются в неком лекале, чтобы каждый в любой ситуации соответствовал тому ужасу, который называют современной жизнью" 105. В упоминавшемся романе Г. Гессе "Игра в бисер" Я. Буркхардт представлен в стилизованном образе отца Иакова, самого значительного из историков-бенедиктинцев, с которым знакомится главный герой Иозеф Кнехт, Магистр Игры в духовно-рафинированной Касталии, окончивший в ней элитарную школу, и сам ставший школьным учителем одного-единственного ученика. Есть все основания считать, что в Иозефе Кнехте проглядывают человеческие качества и идеи молодого Ф. Ницше, и, вероятно, самого Г. Гессе, который в детстве покинул Германию, и в годы юности жил в Базеле, где еще сохранялась атмосфера присутствия двух выдающихся профессоров университета. В романе дружба Магистра Игры и историка-монаха продолжается несколько лет, и молодой Кнехт так же привязывается к отцу Иакову, как молодой Ницше к пожилому Буркхардту. Их беседы напоминают сочинения раннего Ницше, хотя говорит преимущественно отец Иаков. Автор "Опыта жизнеописания Иозефа Кнехта" (т.е. Г. Гессе) сообщает: "Среди высказываний отца Иакова, о которых Кнехт сообщил тогда же в письмах своим друзьям, приведем еще одно характерное замечание.
       - Для молодежи великие мужи не что иное, как изюминки в пироге всемирной истории. Да, они безусловно входят в ее субстанцию, но не так-то уж легко и просто, как это кажется, отделить истинно великих от мнимо великих. Мнимо великим придает величие сам исторический момент, его угадывание и использование. <...> Возвышенно мыслящие юноши, напротив, преклоняются перед трагическими неудачниками, мучениками, теми, кто опоздал всего на несколько минут или чересчур уж поспешил. Что до меня, являющегося прежде всего историком нашего Ордена бенедиктинцев, то в мировой истории я никогда не считал самыми притягательными, поражающими и достойными изучения отдельные личности и перевороты, успешные или неудавшиеся; нет, моя любовь и ненасытное любопытство направлены на явления, аналогичные нашей конгрегации, на те очень долговечные организации, которые пытаются отбирать людей с душой и разумом, воспитывать их и преображать не с помощью евгеники, а с помощью воспитания, создавать из них аристократов по духу, а не по крови, одинаково способных как служить, так и повелевать" 106.
       В 1872 году Ницше вместо "философско-аристократического монастыря" видел вокруг себя "симптомы отмирания образования", измельчания образования и образованности. Его радикальный проект культурной революции в этих условиях не имел шансов на успех, и он попробует скорректировать его. Но ему еще предстоит понять, насколько его непрерывный проект был радикальнее, чем тот, который был задуман в начале его академической карьеры. В то же время с некоторой долей смелости можно предположить, что если бы этот проект был по достоинству оценен как тогдашними гуманитарными науками, так и немецким государством, и, хотя бы с какими-то поправками начал внедрятся в образовательные учреждения, то и Германия, и весь европейский мир пошли бы по другому пути, а история XX века не оказалась бы так заражена чумными бациллами левого и правого политического экстремизма, и этот век не стал бы веком перманентного насилия.
      
      

    Библиографический список.

      
       1. Ницше Ф. Веселая наука // Стихотворения. Философская проза. СПб., 1993, с. 258.
       2. Лозинский Е. Педагогические идеалы Фридриха Ницше // Вестник воспитания. 1902,  2, с. 68-69.
       3. Хайдеггер М. Ницше. Т. 1. СПб., 2006, с. 226.
       4. Лозинский Е. Указ. соч., с. 67.
       5. Ницше Ф. Философская проза. Стихотворения. Минск, 2000, с. 55.
       6. Чаадаев П.Я. Сочинения. М., 1989, с. 94.
       7. Вейль С. "Илиада", или Поэма о Силе // Новый мир. 1990,  6, с. 249-260.
       8. Вейль С, Указ. соч., с. 250-258.
       9. Ницше Ф. Философская проза..., с. 55-56.
       10. Там же, с. 56.
       11. Павсаний. Описание Эллады. Т. 2. М., 2002, с. 220.
       12. Ницше Ф. Философская проза..., с. 57.
       13. Там же, с. 59-60.
       14. Завражин С.А. Педагогические взгляды Фридриха Ницше // Педагогика, 1994,  2, с. 93.
       15. Ницше Ф. ПСС. Т. 7, с. 78.
       16. Корнющенко Д.И. Философия образования - неуловимая структура современной педагогики // Образование и общество, 2003,  6, с. 49.
       17. Словарь античности. Пер. с немецкого. М., 1992, с. 406.
       18. Асмус В.Ф. Платон. М., 1969, с. 164.
       19. Гессен С.И. Основы педагогики. Введение в прикладную философию. М., 1995, с. 210.
       20. Аристотель. Политика // Соч. в 4 тт. Т. 4, М., 1983, с. 628.
       21. Йегер В. Пайдейя. Воспитание античного грека (эпоха великих воспитателей и воспитательных систем), Т. 2. М., 1997, с. 6.
       22. Марру А.-И. История воспитания в античности (Греция). М., 1998, с. 142.
       23. Корнющенко Д.И. Указ. соч. с. 49.
       24. Корнетов Г.Б. Педагогическое наследие Платона и Аристотеля // Платон. Аристотель. Пайдейя: восхождение к доблести. М., 2003, с. 19.
       25. Каплун В. "Большая политика" Ф. Ницше и миф о Европе // Ницше и современная западная мысль. СПб. - М., 2003, с. 103.
       26. Чумаков А.Н. Возврат к античности или новое прочтение пайдейи? // Вестник Российского философского общества, 1999,. 3, с. 58.
       27. Олсон А., Туули И. Международная конференция "Пайдейя для 21-го века?" // Вестник РФО, 2002,  1, с. 61-62, 64.
       28. Корнющенко Д.И., Макеева Е.Д. От наукоучения - к философии образования, или Российская пайдейя // Труды членов РФО. В. 7. 2004, с. 379-381.
       29. Ницше Ф. Философская проза..., с. 61, 64.
       30. Ницше Ф. ПСС. Т. 7, с. 233-234.
       31. Стронг Т.Б. Философия и политика культурной революции // Ницше и современная западная мысль, с. 34, 35.
       32. Каплун В. Указ. соч., с. 130-132.
       33. Деррида Ж. Государства собственноручный знак // Деррида Ж. Отобиография. СПб., 2002, с. 91, 93.
       34. Марков Б.В. Человек, государство и Бог в философии Ницше. СПб., 2005, с. 175, 177-178.
       35. Завражин С.А. Указ. соч., с. 93, 96.
       36. Лозинский Е. Указ. соч., с. 84-85, 95.
       37. Ясперс К. Ницше. Введение в понимание его философствования. СПб., 2004, с. 391-392.
       38. Флобер Г. Бувар и Пекюше // Собр. соч. в 4 тт. Т. 4. М., 1971, с. 105-392.
       39. Флобер Г. Лексикон прописных истин. Там же, с. 395-430.
       40. Лёвит К. От Гегеля к Ницше. Революционный перелом в мышлении XIX века. Маркс и Кьеркегор. СПб., 2002, с. 468-469, 475, 479, 482, 483-486, 488-489.
       41. Цукмайер К. Пьесы. М., 1984, с. 399.
       42. Ницше Ф. Сумерки кумиров, или Как философствуют молотом // Стихотворения. Философская проза. СПб., 1993, с. 575.
       43. Ницше и современная западная мысль, с. 35.
       44. Там же, с. 20.
       45. Ницше Ф. Сумерки кумиров... с. 545.
       46. Гарин И.И. Ницше. М., 2000, с. 165.
       47. Там же, с. 163.
       48. Письма Фридриха Ницше... с. 202.
       49. Там же, с. 250-251.
       50. Там же, с. 271-272.
       51. Там же, с. 272-273.
       52. Ницше Ф. Философская проза..., с. 67.
       53. Там же, с. 65.
       54. Там же, с. 69-70.
       55. Там же, с. 63-64.
       56. Там же, с. 78.
       57. Ницше и современная западная мысль, с. 34.
       58. Ницше Ф. Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм // Ницше. Сочинения в 2 тт. Т. I, М., 1990, с. 138.
       59. Львов С.Л. Альбрехт Дюрер. М., 1985, с. 227-231.
       60. Ницше Ф. Странник и его тень. М., 1994, с. 139.
       61. Корнющенко Д.И. Каким воспитателем был Ницше // Труды членов РФО. В. 5. М., 2003, с. 233-234.
       62. Ницше Ф. Философская проза..., с. 82-88.
       63. Ницше Ф. ПСС. Т. 7, с. 343.
       64. Ницше Ф. Философская проза... с. 89-90.
       65. Солженицын А.И. Образованщина // Новый мир, 1991,  5, с. 33, 34, 45.
       66. Корнющенко Д.И. Указ. соч., с. 239.
       67. Ницше Ф. Философская проза..., с. 89-106.
       68. Там же, с. 109-123.
       69. Ницше Ф. Сумерки кумиров..., с. 578-579.
       70. Марков Б.В. Указ. соч., с. 176.
       71. Там же, с. 181.
       72. Ницше. Философская проза..., с. 127-139.
       73. Соловьев Э.Ю. Непобежденный еретик. Мартин Лютер и его время. М., 1984, с. 36-37.
       74. Гюнцель К. Э.Т.А. Гофман. Жизнь и творчество. Письма, высказывания, документы. М., 1987, с. 234.
       75. Ницше Ф. Философская проза..., с. 145-157.
       76. Каплун В. "Большая политика" Ф. Ницше..., с. 134-135.
       77. Античная лирика. М., 1968, с. 339.
       78. Ницше Ф. ПСС. Т. 8. с. 133.
       79. Лозинский Е. Указ. соч., с. 85-87.
       80. Ницше Ф. Избранные произведения. Кн. 1. М., 1990, с. 417-418, 421.
       81. Холлингдейл Р.Дж. Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души. М., 2004, с. 361.
       82. Ницше Ф. ПСС. Т. 7, с. 347-348.
       83. Ницше Ф. ПСС. Т. 8. с. 609.
       84. Марков Г.В. Указ. соч., с. 229.
       85. Ницше Ф. ПСС. Т. 7, с. 114-115.
       86. Ницше Ф. Философская проза..., с. 159-161.
       87. Ницше Ф. Соч. в 2тт. Т. 1, с. 178-179.
       88. Шацкий Е. Утопия и традиция. М., 1990, с. 185.
       89. Шопенгауэр А. Полн. собр. соч. Т. 4. М., 1901, с. 514.
       90. Ницше Ф. Соч. в 2 тт. Т. 1, с. 217.
       91. Кишиневские Епархиальные ведомости, 1903,  12, с. 326-353.
       92. Шацкий Е. Указ. соч., с. 413.
       93. Ницше Ф. Соч. в 2 тт. Т. 1, с. 171.
       94. Ясперс К. Указ. соч. с. 342-343.
       95. Ницше Ф. Утренняя заря. Мысли о моральных предрассудках. Свердловск, 1991, с. 87-88.
       96. Обучение и карьера. 2006, 116, с. 97.
       97. Корнющенко Д.И., Макеева Е.Д. Из книги "Интегральная диалогика: интенсивная технология гуманитарного образования. Учебно-методический курс. Глава 4. Интенсивно-креативная технология обучения и процесс воспитания гуманитарного мышления // Философия образования, 2005,  3, с. 128.
       98. Любищев А.А. Расцвет и упадок цивилизаций. Чапаевск, 1993, с. 22-23.
       99. Корнющенко Д.И. "Интегральная диалогика": интенсивно-креативная технология гуманитарного образования: Опыт сопряжения философии и педагогики. Выступление на IV Российском философском конгрессе 25.05.2005 // Образование и общество, 2005, М., с. 50-51.
       100. Современная западная социология. Словарь. М., 1990, с. 254-256.
       101. Человек, 1993,  6, с. 95.
       102. Корнющенко Д.И. Интегральная диалогика: попытка новой технологии гуманитарного образования (из опыта работы). М., 2003, с. 103.
       103. Ашин Г.К. Смена элит // Общественные науки и современность. 1995  1, с. 49-50..
       104. Ницше Ф. Сумерки кумиров..., с. 579.
       105. Лёвит К. Указ. соч., с. 468.
       106. Гессе Г. Игра в бисер. М., 1969, с. 178.

    Глава третья. Поиски Воспитателя. Проект "культурной трансформации".

      
       Воспитанник зависит от воспитателя: он становится ему подобен, ему понятен, он - его дело. Еще больше: он не враждебен ему, он не чужд ему, он не мертвый для него предмет. Эти три отрицательных мотива создали впервые любовь к детенышам.

    Ф. Ницше. Утренняя заря. 1881 г. 1

      
       Все сочинения Ницше, начиная с 70-х годов, пронизаны одной не меняющейся нотой: неудовлетворенностью состоянием немецкой - шире - европейской культуры. Та относительно благополучная картина атлантической цивилизации, социально-политическое формирование которой в основном завершилось к концу XIX века, не удовлетворяла его. Мы видели, как тоска Ницше по истинным героям, прежде всего, прорывалась в сетованиях на преподавателей и воспитателей германского юношества. На месте педантичных профессоров, невежественных учителей, филистеров от образования, как считал молодой профессор филологии, он хотел бы видеть, ни много ни мало, Гераклита, Платона, Лессинга, Гете, Шопенгауэра... Словом, тех великанов, притчу о которых он позаимствовал как раз у последнего. Их беседы продолжаются через пространства и промежутки времени, нужно только уметь прислушаться к их диалогам, которые и составляют суть всемирного диалога культур. Из современников Ницше готов был поставить в один ряд с великанами-воспитателями Р. Вагнера, Я. Буркхардта, Р. Эмерсона, - американского философа-трансценденталиста, чье влияние сказывается в некоторых ранних работах Ницше, - в тех же лекциях "О будущности..." (см. о Р. Эмерсоне "Набеги несвоевременного", фр. 13).
       Среди подготовительных набросков лета 1873 г. к эссе "О пользе и вреде истории для жизни" вдруг прорывается настоящий крик души 29-летнего Ницше: "Предаваясь мечтам, я думаю порой, насколько облегчились бы мои страшные усилия воспитать самого себя, найди я в качестве воспитателя философа, которого можно было бы во всем слушаться, ибо я доверял бы ему больше, чем самому себе! И тогда я стараюсь представить принципы его воспитания, например, в связи с гармоническим и специальным образованием, его методы. Трудным было бы это учение, и мы, привыкшие к легкому воспитанию, попустительству, нередко испытывали бы чувство отчаяния. Но воспитателей таких нет, и в их отсутствие, мы часто чувствуем, как, бунтуя, борются друг с другом наши внутренние силы и наши духовные инстинкты; правда, ученые полагают, что с наукой совладать достаточно легко, но для науки этого недостаточно, достаточно только для себя, даже слишком, Повсюду вижу одних только уродцев: специальное образование сделало их горбунами. Что значит гармоническое и специальное? Должны ли мы вообще бояться специального образования? Pars (часть - лат.) должны бы скорее стать центром для всех других сил, солнцем солнечной системы. Но всюду, где присутствует большая сила, необходимо умение балансировать противовесами. Клейст - философия (ему недоставало Шопенгауэра)" 2.
       Мог ли сам Ницше в те годы претендовать на место рядом с "великанами"? Или хотя бы на роль того самого духовного вождя, о котором столь часто упоминает в лекциях старый философ, способный служить образцом воспитателя-великана в том контексте, в каком представлена вся система современных образовательных учреждений?
       Ведь написал же профессор из Базеля в письме во Флоренцию - Эмме Гверрьери-Гонзага в мае 1874 г. вот такие строки: "Мне кажется, что глубокое изменение системы воспитания нации Вы считаете важнейшим на свете делом, и в этом Вы сможете встретить во мне самый горячий отклик! Для себя самого я тоже не знаю более высокой цели, чем стать однажды "воспитателем" в подлинном смысле этого слова; беда только в том, что я от этой цели пока очень далек" 3. Не этой ли цели посвящен девиз "Я готов", написанный внутри маленького, напоминающего герб рисунка Ницше, летом 1875 года? 4
       Заратустра-странник в третьей части книги скажет сам себе, поднимаясь в гору: "Узнаю свой удел. Хорошо! Я готов. Вот началось мое последнее уединение".
       Возможно, что ответ на вопрос (очень нелегкий вопрос!) таится в тех скорбных днях начала 1889 г., когда Ницше рассылал старым и новым друзьям свои последние письма и записки. В них он называет себя Буддой, Цезарем, Антихристом... Но чаще всего короткие послания имеют подписи "Распятый" и "Дионис". Крупнейший знаток Секретных учений и мистерий Мэнли П. Холл, автор огромного исследования об оккультизме, мистических доктринах и т. п., приводит в главе "Крест и распятие" своей книги имена распятых спасителей: "Перечень бессмертных смертных, пострадавших за людей, чтобы те могли получить вечную жизнь, впечатляет. Среди тех, кто исторически или аллегорически связан с распятием - Прометей, Адонис, Аполлон, Атис, Вакх (Дионис - Д.К.), Будда, Кришна, Гор, Индра, Митра, Пифагор, Кецалькоатль, Семирамида и Юпитер. Согласно фрагментарным сведениям, все эти герои отдали свои жизни служению человечеству и за одним или двумя исключениями умерли мучениками в борьбе за прогресс человечества. Таинственным образом обстоятельства смерти многих из них скрыты, но, вполне возможно, что они были распяты на кресте или на дереве". Мэнли Пальмер Холл утверждает, что доктрина распятия основана на секретных традициях античной мудрости, она является постоянным напоминанием того, что божественная природа человека обязательно распинается на животном организме. Некоторые языческие мистерии включали в церемонию инициации распятие кандидата на кресте или же положение его тела на крестообразный алтарь 5. Поэтому традиционная ассоциация "Распятого" Ницше с Распятием на Голгофе далека от подлинной сути самоидентификации впавшего в безумие человека, проклявшего христианство как религию рабов. Разумеется, самым великим Распятым на кресте, был Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель Мира. Однако в контексте мировых мифологий и религий он тоже принадлежит к тем многочисленным мученикам, - спасителям-богочеловекам, отдававшим свои жизни во искупление грехов людей.
       Не было ли в этом безумном отождествлении себя с великими посвященными, которые являлись и великими учителями человечества, какого-то неуправляемого прорыва из подсознания, где таились архетипы мировых общечеловеческих мифологем? Ведь Ницше превосходно знал не только европейскую философию и античную мифологию. То есть, не рассматривал ли он тайно себя таким же учителем, принадлежащим к "жертвенной элите", по выражению А. Солженицына, и эта тайна его духа, которую он оберегал от других, была приоткрыта им уже в сумеречном состоянии в "Ecce Homo" в 1888 г. (эту книгу он хотел издать тиражом в 80-400 тыс. экземпляров!), а окончательно он выдал себя, когда разум уже не мог контролировать бьющее через край самопризнание в своей избранности? И это скрытое олицетворение себя с великанами-воспитателями, возможно, появилось уже в юности и долго сопровождало его сокровенную духовную жизнь, Во всяком случае, можно, ли считать случайным, что наряду с грандиозным замыслом реформы всего немецкого образования - политикой культурной революции - у Ницше периодически возникал другой, более скромный по размаху, но по-своему тоже грандиозный проект "культурной трансформации"? Этот проект имел более локальную цель и предназначался для избранных, численность которых Ницше обычно определяет одной сотней человек. В письмах к друзьям в 70-е годы молодой профессор часто предлагает основание или философского семинария, или "философского монастыря", в котором христианство и язычество сплетались бы его мыслями и мыслями его друзей в отдаленном созвучии.
       Впервые цифра "100" появляется в набросках лета-осени 1873 г. "Предположим, что кто-то верит, будто бы нужно не более 100 творческих, воспитанных в новом духе людей для того, чтобы покончить с господствующей ныне в Германии модой на образованность, каковую веру должно укрепить в нем представление о том, что культура Возрождения выросла на плечах такой сотни" 6.
       Оба вариативных проекта: и культурной революции и культурной трансформации, - сталкивались с вечной проблемой всех реформаторов, желающих преобразовать общество и культуру путем просвещения и воспитания. Эта проблема серьезнейшим образом повлияла на мировоззрение Платона. С нею пришлось считаться Петру Великому, начавшему преобразования в России. Наличие этой проблемы привело к гибели Александра II, проводившего свои социально-государственные реформы в те же годы, когда Ницше задумывал свои проекты перестройки образовательных учреждений. Замыслы реформаторов обычно упираются в один очень простой вопрос: "кем взять реформы?" Ведущему преобразователю, как на ладони, видно, что надо делать. Но не видно людей, способных это делать. Чтобы воспитать новое поколение так, как хотел Ницше, были необходимы учителя, которые сами бы получили достойное образование и воспитание. Где? и у кого? На протяжении всего раннего творчества Ницше, не говоря уже о его письмах, мы встречаемся с постоянными инвективами по адресу современных учителей и воспитателей. Весной 1875 г. в черновиках встречаются такие строки: "Теперь уже больше не удивляет, что при таких учителях современное образование никуда не годится. Я никогда не упускаю случая дать описание этой необразованности. И именно в отношении вещей, где у античности необходимо было бы учиться, если на это вообще способны (например, в письме, речи и т. д.) 7.
       "Воспитывать воспитателей!" Но последние должны воспитывать самих себя! Для них-то я и пишу" 8.
       Летом 1877 еще жестче и безапелляционнее: "Школа воспитателей возникает на основе понимания, что наши воспитатели сами не воспитаны, что потребность в них постоянно растет, а качество становится все ниже, что науки путем естественного распределения области распределения труда для каждого едва ли смогут противостоять варварству, что не существует трибунала культуры, который без оглядки на национальные интересы оценивал бы духовное благо всего человеческого рода, - международное министерство воспитания" 9. Еще позднее, в начале 80-х годов он скажет: "Учитель - неизбежное зло. Как можно меньше посредников между производительными умами и умами жаждущими и воспринимающими духовную пишу. Все посредники почти всегда непроизвольно делают подмесь к передаваемой ими пище; к тому же они хотят за свое посредничество слишком большой платы, уделяемой им в ущерб оригинальным творческим умам, а именно, платы в виде интереса, удивления, времени, денег и многого другого. Итак, учителей нужно считать таким же неизбежным злом, как и купцов, и по возможности сокращать необходимость в них... главной причиной нашего духовного бедственного положения является избыток учителей, благодаря которому так мало и так плохо люди учатся" 10.
       Откуда же возьмутся эти 100 человек, способные хотя бы начать реформу? Этим первопроходцам предстояло бы стать одновременно и целью и средством "культурной трансформации" - процесса значительно менее стремительного, чем культурная революция. Вспомним точное замечание К. Ясперса: Ницше ожидал от воспитания всего и, однако же, все это уже предполагал в воспитуемом. В результате возникала бы неразрешимая логическая задача, квадратура круга. Вернее, ее решение допустимо только в интеллигибельном ключе: человек, который хочет быть учителем "избранных", должен в первую очередь воспитать и образовать себя. Но такому самоотверженному человеку необходим пример, нужен определенный эталон, чтобы было на кого оглядываться, и с кем себя сравнивать.
       Такой эталон Воспитателя Ницше мог видеть в себе самом. Ведь создание какого-либо содружества обычно предлагает человек, уверенный в том, что члены этого союза будут видеть в нем не только основателя, но и лидера, а настоящий лидер, по определению, не может не служить примером. По словам Я. Буркхардта, Ницше был замечательным учителем, умевшим увлекать молодые души. О создании "дружеского монастыря" обычно вскользь упоминают все биографы Ф. Ницше. Несколько больше можно узнать об этих замыслах из писем Ницше 70-х годов, адресованных самым разным людям. О "движущих силах" этого проекта, вероятно впервые, Ницше сказал во втором "Несвоевременном размышлении": я уже цитировал несколько строк из "О пользе и вреде истории для жизни", в которых упоминалось о сотне воспитанных в новом духе людей. Напомню, что эту сотню автор приравнивал к ста умам эпохи Возрождения, тем самым подтвердив меткое замечание К. Ясперса. Но... В вопросе о воспитании и Воспитателе Ницше на протяжении всего десятилетнего университетского периода высказывает мысли, отличающиеся завидным противоречием. Вероятно, итог проблем воспитания был подведен им в том же "Страннике..." во фр. 267. Этот фрагмент - настоящая контроверза его же прежним воззрениям: "Воспитателей не существует. - В качестве мыслителя можно толковать только о самовоспитании. Воспитание юношества не что иное, как эксперимент, производимый над тем, что еще неизвестно, незнакомо нам, или же это нивелировка, чтобы привести как бы то ни было новое существо в соответствие с господствующими правами и обычаями. И то и другое недостойно мыслителя и есть дело родителей и учителей, которые по выражению одного смелого честного человека, являются nos ennemis naturels - нашими естественными врагами. - Только, когда, по мнению света, воспитание человека давным-давно закончено, последний вдруг открывает себя: тогда-то начинается задача мыслителя; наступает пора призвать его на помощь - не как воспитателя, а как опытного человека, который сам воспитал себя" 11. Этот фрагмент относится к концу 1879 г. и говорит о многом: в мыслителе, завершавшим процесс воспитания, легко угадать автора фрагмента.
       Тот факт, что на исходе XIX в. Ницше оказался почти в одном ряду с учителями человечества, у которых он сам учился самовоспитанию и средствам духовного развития, вероятно, подтверждает его уверенность в праве считать себя воспитателем-мыслителем. Протоиерей Г. Флоровский в своей знаменитой книге в гл. "Накануне" писал: "Для девяностых годов равно характерны и влияние Толстого, и влияние Ницше.
       Влияние Ницше было все же сильнее. Ницше понимали по-разному. Для одних он был отрицателем, "человеком последнего бунта", ломавшим историческую мораль. Для других он был учителем, именно учителем и проповедником новой нравственности, "любви к дальнему" 12.
       Вероятно, первыми, кто не только увидел, но и задумался над странной притягательностью в философском творчестве Ницше Христа и Антихриста, были Андре Жид и Жорж Батай. Последний в начале 50-х годов прошлого века работал над книгой "Суверенность". В части четвертой "Литературный мир и коммунизм" есть глава вторая "Ницше и Иисус". Первый пункт этой главы французский философ озаглавил так: "Стремление Ницше занять место Иисуса", - и сразу же процитировал отрывок из работы А. Жида "Достоевский" (1923): "Ницше завидовал Христу, завидовал до безумия. Создавая "Заратустру", Ницше мучился желанием создать противовес Евангелию. Нередко он следовал форме Заповедей блаженства, чтобы потом опровергнуть их. Он написал "Антихриста", а в последнем своем произведении, "Ecce Homo", представил себя победоносным соперником Того, чье учение он хотел заменить своим".
       Следует комментарий Батая к словам Жида: "Тем самым Жид небезосновательно выделил черту, отличающую Ницше от всех остальных. Столь очевидную сторону дела нельзя было не заметить, но обычно на ней никто не останавливается. Кажется, некоторые избегают о ней думать, поскольку это трудно, или, наподобие Жида, думают об этом с чувством неловкости и страха. Итак, зависть к Христу есть нечто неудобосказуемое?
       Однако сам-то Ницше ее высказал... Высказал странно, поскольку его мания величия в "Ecce Homo" (название повторяет слова о Христе, которые автор применяет к себе) комична своею двусмысленностью. Она преисполнена дерзким весельем, и опровергает то, в чем признается. Эта книга имеет смысл завещания, однако Ницше уклоняется в ней от прямого ответа.
       "Я не человек, я динамит, - говорит он. - И при всем том во мне нет ничего общего с основателем религии. <...> Я не хочу "верующих"; я полагаю, я слишком злобен, чтобы верить в самого себя. <...> Я не хочу быть святым, скорее шутом <...>" 13.
       И далее у Батая следует комментарий, очень напоминающий ту попытку интерпретации, которую я предпринял на первых страницах этой главы: "Отречение так сильно связано с признанием, что признание вполне состоялось лишь в безумии. Припадок, во время которого разум Ницше помутился, последовал вскоре после написания "Ecce Homo", подчеркнув его оскорбительную дерзость; записки, которые Нищие подписывал "Распятый", повторяли и завершали признание, но его безумие лишь ясно признавало то, что он скрывал в здравом уме" 14.  "Суверенность" я прочитал значительно позднее, чем был написан весь текст этой книги, и продолжаю придерживаться той точки зрения, которую высказал ранее: "Распятый" у Ницше объемлет широкий круг мифологических героев-учеников, в который, несомненно, включен Иисус из Назарета. Но не следует забывать и о подписи "Дионис" - о языческом боге, распятом в античных мифах.
       Ницше мог считать себя равным тем, в ком видел великих воспитателей. Пройдет не так уж много времени - и он не только станет рядом с великанами, но и потеснит их, завладеет тем влиянием, которое ранее оказывали они, и превратится в учителя и воспитателя человечества в первой половине XX столетия. В какого? Даниил Андреев назвал Ницше "темным вестником... своим идеалом сверхчеловека исказивший и профанировавший тот идеал совмещения в одной свободной личности наивысшей одаренности с наивысшей силой и наивысшей праведностью, который должен был бы уясниться сознанию его эпохи, если бы не он" 15.  К "темным вестникам" Д. Андреев причисляет и К. Маркса, который в России в 90-е годы делил популярность с Ф. Ницше и Л. Толстым.
       Да, "радикальный аристократизм" способствовал такому политическому казусу Старого Света, который надолго омрачил всю историю XX века. Большевизм и фашизм, каждый на свой аршин, восприняли и перепрофилировали основные идеи великого "тевтополяка" (Э. Паунд). Идея пошла по улице, и вот вместо сверхчеловека духа - харизматические вожди (чаще всего люди ущербные), вставшие во главе "восстания масс", которых презирал создатель "Заратустры". Ницшеанство, предназначенное для "немногих счастливых", волей судеб превратилось в один из важнейших социокультурных и политических феноменов прошедшего столетия, без учета которого нельзя объяснить его главные события. Отсюда вполне возможен поверхностный вывод: Ницше - певец касты господ, вдохновитель "правителей земли", воспитатель "сверхчеловеков" Ленина, Сталина, Гитлера. Ни тот, ни другой, ни третий ни разу не упомянули его имя в своих сочинениях, но они создавали тоталитарные общества в полном соответствии с его философско-поэтическими грезами о будущем торжестве "воли к власти" 16.
       Но вот что пишет, примерно о том же, что и я, И. Гарин; "Мне всегда импонировала мысль о гениях, переговаривающихся между собой сквозь времена и пространства. Августин - Паскаль - Киркегор - Ницше - Фрейд - Хайдеггер - Шестов... Люди разных судеб, разных парадигм, разных ментальностей и ... такие близкие по духу. Потрясающая встреча из истории как если бы: взыскующий Христа Киркегор и "антихристианин" Ницше... Что случилось бы, что изменилось бы в жизни Ницше, если бы взамен множеству Зоилов-Виламовицев он обрел бы хоть одного друга масштаба Достоевского?.." 17
       Создание союза из "ста умов" требовалось Ницше не только для осуществления более медленной культурной трансформации в образовании и воспитании, но и для обретения признания своего самопризнания среди друзей и единомышленников. В своих планах он не был одинок. Чуткие, страдающие от непонимания, неприкаянные души могли бы разделить его замыслы. Например, Винцент Ван Гог в те же годы буквально бредил идеей создания дружеского сообщества художников-единомышленников и даже снял для будущей арт-коммуны дом в Арле на юге Франции. Кстати, кто-то назвал Ницше "Ван Гогом языка", а я, как смог, показал заметную выразительную образную близость между философией Ницше и живописью неповторимого Ван Гога в книге "Метафизика ленты Мёбиуса" 18.
       Вероятно, самое первое упоминание о "Философском монастыре" относится к декабрю 1870 г. Именно в это время под заголовком "Школы под влиянием этого (современного) образования" Ницше записывает в тетради: "IV. Предложение о создании долговременного педагогического братства, на собственные ли средства или на средства государства, если оно будет способно понять такую необходимость. Цель - не сбор и передача информации, а, скорее, на первом этапе учеба друг у друга и взаимная поддержка. Увеличением жалования ничего не достигнешь: все вообще паллиативно. Воспитание музыкой" 19. То есть, увлеченный идеей скорейшего реформирования немецкого образования, Ницше первоначально предполагал создать нечто вроде общегерманского современного учебно-методического центра, который предполагал бы, - опять же в современных педагогических понятиях, - обмен опытом и повышение квалификации педагогов-братьев. Государству, действительно, было бы полезно поддержать такое сообщество в собственных утилитарных целях. Философское содержание этого проекта появится несколько позднее.
       Уже из лекций мы узнаем о студенческом духовно-творческом союзе, инициатором которого был недавний гимназист Фридрих Ницше. Дж. Колли утверждает, что история путешествия по Рейну действительно имела место - частично в воображении, частично на самой деле: в своем рассказе Ницше использует ряд автобиографических элементов 20. Возможно, под влиянием начала строительства оперного театра Р. Вагнера в Байрейте - или в противовес замыслу старшего друга - Ницше в 1870-71 гг. задумывает создать такое же учреждение, только в другой области: это должен быть философский семинарий для его друзей: Э. Роде, Герсдорфа, Дёйссена, Овербека, Ромундта, - как видим, до ста умов пока не хватает 94-х человек, если учитывать и самого Ницше. На русский лад это была бы коммуна, вроде Артели художников-передвижников во главе с И.Н. Крамским, возникшей в 1863 г. в Санкт-Петербурге. Но в замыслах Ницше это был бы, скорее, новый Пор-Рояль, незримый университет единомышленников, живущих вместе тесным кругом, свободных от труда и административных опек. Вдали от толпы и государства под руководством нескольких учителей в самом центре Германии был бы создан очаг мысли и искусства, где свободно объединялись бы проблемы культуры, философии, воспитания нации, проблемы современности. Мысль о Пор-Рояле - женском монастыре, центре независимой интеллектуальной жизни и просвещения во Франции ХVII в. - заставляет его думать о подобном же монастыре в Германии XIX в. "Придется уйти в монастырь", - писал он Роде в июле 1871 г. Через шесть месяцев в большом письме к другу Ницше излагает своеобразный проект нового Пор-Рояля: "Современный анахоретизм это, без сомнения, самое странное зрелище, порожденное эпохой победоносной войны; ведь это - свидетельство полной невозможности жить в согласии с государством.
       Я наконец понял, что говорил Шопенгауэр об университетской философии. В этой среде неприемлема никакая радикальная истина, в ней не может зародиться никакая революционная мысль. Мы сбросим с себя это иго; я, во всяком случае, решил так поступить. Мы образуем тогда новую греческую академию. <...> Постараемся доплыть до того маленького острова, где уже больше не придется затыкать уши воском. Мы будем там учителями друг друга. Наши книги с этого дня станут удочками, с помощью которых мы будем привлекать к себе друзей в нашу эстетическую и монашескую ассоциацию. Будем работать и услаждать друг другу жизнь и только таким образом мы сможем создать общество. Я тебе скажу (ты видишь теперь, как серьезны мои намерения), что я уже сократил свои расходы, для того, чтобы образовать маленький запасной капитал... Короче, мы не будем пренебрегать никакими легальными средствами, чтобы достигнуть нашей цели - основать монастырь. Итак, мы должны в продолжение двух предстоящих лет исполнить наш долг...
       Разве мы не в силах создать новую форму Академии?" 21  "Новая форма" - видимо, нечто отличающееся от школ Пифагора, Платона, Аристотеля. Полученный от Роде ответ глубоко разочаровал Ницше: друг отказывался участвовать в его замыслах, приведя убедительные доводы.
       Идея создания "монастыря сподвижников" была утопичной до очевидности. Но Ницше возвращался к ней вновь и вновь, именуя то "монастырем", то "апостольским братством", то "фаланстером духа". Стоп! Что-то в последнем названии скрывается. Ницше ненавидел и презирал социализм и социалистов, но вполне мог использовать их методы организации с совершенно другими целями. Идею "фаланстера" как социальной общины выдвинул самый утопичный из всех утопических социалистов Ш. Фурье, человек с явными признаками клинических отклонений от норм мышления и поведения. Создание фаланг - общин, живущих в особо созданных фаланстерах, по его мысли, послужит примером для всех жителей Земли, и постоянно растущее число фаланстеров, в которых царят свобода, справедливость, где каждый может проявить свои творческие способности, и даже вредные страсти людей могут быть реализованы с пользой для общины, в конечном итоге мирным путем преобразует социально и политически все общество: оно превратится в один огромный фаланстер-ассоциацию, в результате чего на смену строя цивилизации придет "строй гармонии". Если бы, по замыслу Ницше, удалось создать хотя бы один интеллектуальный монастырь, то разве нельзя было бы ожидать, что вслед за ним последуют и другие? В них и будут функционировать его "сто умов", а их, со временем, станет значительно больше! Этот развивающийся процесс неизбежно создаст значительную духовную силу, которая, медленно, но решительно произведет культурную трансформацию в образовании и воспитании. В конце концов, что такое политические партии? Самой главной цели - власти - они часто добиваются именно таким путем. Конечно, цель Ницше совершенно противоположна целям Фурье: "Будущая культура, ее идеи о социальных проблемах". "Повелительный мир прекрасного и возвышенного... единственное средство спасения против социализма..."
       После разочарований, связанных с выходом в свет "Рождения трагедии", идея философского монастыря несколько потускнела в глазах ее автора. В конце 1872 г. он работает над книгой "Философы в трагическую эпоху Греции". О философах он судит сурово и пессимистично. Философ существо жалкое, только наполовину логичное. Поэты выше, это апостолы, которых охотно слушают. Поэтому надо воскресить чувство простоты добродетели, сильных благородных страстей. Прослеживая жизнь целого ряда философов трагической эпохи, он спрашивает себя: удалось ли им осуществить что-нибудь? Одному Эмпедоклу, поэту, магу и философу удалось воздействовать на толпу своими легендами, но не мыслями. Пифагор собрал лишь маленькую секту своих правоверных друзей. "Ни один из великих философов не увлек за собой народа! Они потерпели неудачу, но кто же, наконец, будет иметь успех? На одной философии нельзя основать народной культуры". Неужели философ навсегда останется для человечества парадоксальным и беспомощным существом? 22
       И тем не менее, на протяжении почти всей жизни Ницше вновь и вновь возвращается к своей утопической идее. Вот некоторые наиболее известные вехи на пути этого мифического проекта.
       1873 год. Идея создания "общества несвоевременцев", братского союза учеников и учителей после окончания работы над памфлетом о Давиде Штраусе. План Ницше заключался в том, чтобы написать не менее двадцати брошюр несвоевременных мыслей: "о государстве", "об общине", "о социальном кризисе", "о военной культуре", "о религии" - таковы заглавия черновых набросков. "С сотней поднявшихся против современных идей и решительных до героизма людей, вся наша шумная и запоздалая культура будет обращена в вечное молчание. Сотня людей в свое время вынесла на своих плечах цивилизацию Ренессанса" ("О пользе и вреде истории для жизни"). В сущности, Ницше по-прежнему обращается к людям образованным, как и он, к классическим филологам, которые лучше других могли понять то, что он предлагал, а именно: объединить современное историческое образование в Германии с греческими формами мысли и с греческой пайдейей. Он видит будущее своего проекта культурной трансформации в связи с будущим классической филологии: "Старайтесь насытить ваши души Плутархом и имейте мужество верить в самих себя, веря в его героев. Сотня таких воспитанников не в духе времени, т.е. достигших зрелости и привычек к героическому, людей может заставить замолчать навеки все крикливое лжеобразие нашей эпохи" 23. Веру немцев в вечность немецкого воспитания и немецкой культуры необходимо разрушить, ибо это ложная вера. Но как бы ни было трудно это сделать, на этой необходимой истине должно быть воспитано "наше первое поколение". Ницше предлагает метод, который поможет этому первому поколению преодолеть самого себя. Этот метод - все та же аполлоническая утопия в ее сократовско-платоновской трансформации: "Но как мы достигнем этой цели? - спросите вы. Дельфийский бог напутствует вас в начале вашего шествия к этой цели изречением: "Познай самого себя". Это трудная заповедь: ибо названный бог "не скрывает ничего и не возвещает ничего, он только" показывает", как сказал Гераклит. <...> Вот символ для каждого из нас: он должен организовать в себе хаос путем обдуманного возвращения к своим истинным потребностям. Его честность, все здоровое и правдивое в его натуре должно же когда-нибудь возмутиться тем, что его заставляют постоянно говорить с чужого голоса, учить по чужим образцам и повторять за другими; он начинает тогда понимать, что культура может стать чем-то большим, чем простой декорацией жизни, т.е., в сущности, лишь известным способом маскирования и прикрытия, ибо всякое украшение скрывает украшаемое" 24. Необходимо умножение правдивости, только в ней истинное образование, даже если правдивость нанесет ущерб мнимой образованности. Вот какую цель он предлагал коллегам-филологам: истинное образование может помочь человеку обрести себя, обрести власть над собой, вернуться к "истинным потребностям". А каков путь всех этих добродетелей? Опять необходимы воспитатели, которые сами воспитаны, опять те же друзья в философском монастыре или фаланстере.
       Дело доходило до курьезов. После завершения эссе о Д. Штраусе сестра Элизабет увезла его в Граубюнденские горы. В многотомной биографии своего брата Э. Фёрстер-Ницше рассказывает об одном эпизоде, который, в свою очередь, приводит в своей книге Д,Галеви. "Прогуливаясь однажды с сестрой в окрестностях Flimms'а, он обратил внимание на небольшой, стоящий в отдалении замок: "Какое прекрасное уединенное место для нашего языческого монастыря". Замок продавался. "Осмотрим его", - сказала молодая девушка. Они вошли. Все показалось им очаровательным: сад, терраса с прекрасным, открывавшемся с нее видом, громадная зала с камином, украшенным скульптурой, небольшое количество комнат. Но куда же их больше? Эта комната - для Рихарда Вагнера, эта - для Козимы (жены Вагнера, дочери Ф. Листа, ранее бывшей замужем за фон Бюловым - Д.К.), эта, третья, предназначается для приезжих друзей: для m-lle Мейзенбуг, например, или для Якоба Буркхардта. Герсдорф, Дёйссен, Роде, Овербек и Ромунд должны постоянно жить здесь. "Здесь, - мечтал Ницше, - мы устроим крытую галерею, нечто вроде монастырской, таким образом, во всякое время мы можем гулять и разговаривать. Потому что мы будем много говорить... читать же будем мало, а писать еще меньше"... Ницше видел уже осуществление своей заветной мечты, - братский союз учеников и учителей. Сестра его также очень воодушевилась. - "Вам нужна будет женщина, чтобы следить за порядком, эту роль я беру на себя". - Она справилась о цене и написала хозяину замка, но дело это не устроилось. "Я показалась садовнику слишком молодой, - рассказывала она впоследствии, - и он не поверил, что мы говорим серьезно". Как отнестись ко всему этому? Была ли это только болтовня молоденькой девушки, увлекшая на минуту и самого Ницше, или, наоборот, это было совершенно серьезное намерение? Возможно, что и так" 25.
       Скорее всего, это было серьезным намерением, что подтверждается еще одним замыслом: в 1876 году Ф. Ницше, М. фон Мейзенбуг, П. Рэ и А. Бреннер разрабатывают план организации школы воспитателей в Сорренто. Они занимаются поисками природных гротов для новой школы перипатетиков ("прогуливающихся учеников" как в Ликее Аристотеля), и Ницше написал тогда сестре: "Моя идея о школе воспитателей, или, если хочешь, о современном монастыре, идеальной колонии, свободном университете, все время носится в воздухе... В своем воображении мы уже назначили тебя экономом, администратором нашего общежития на сорок человек" 26. "Сорок человек" - это уже внушительная цифра; вероятно, им и предстояло сыграть роль в образовании нового поколения и в начале процесса "культурной трансформации", т.е. в будущем стать "учителями учителей".
       На вилле Рубиначчи в Сорренто Ницше пробудет семь месяцев: с конца октября 1876 г. до середины мая 1877 г., а потом отправится проходить курс лечения на швейцарских курортах.
       Этот эпизод жизни 33-летнего Ф. Ницше подробно рассматривается в недавно изданной книге А.В. Перцева "Фридрих Ницше у себя дома. Опыт реконструкции жизненного мира" 27. Пожалуй, его можно назвать даже ключевым, - во всяком случае, для второй части книги с интригующим названием "Как Герцен отверз уста Ницше". Я не могу утверждать, что полностью отвергаю тот психоаналитический дискурс, который наполняет работу А.В. Перцова, но многие положения, привнесенные им в собственно ницшеведение, вызывают у меня категорическое несогласие. Я не хочу заниматься критикой позиций автора именно сейчас; возможно, сделаю это в будущем. На этих же страницах - лишь несколько серьезных замечаний, касающихся обитателей виллы Рубиначчи.
       Автор исследования о "жизненном мире" Ницше убежден, что четверка дружелюбно настроенных друг к другу квартирантов виллы как раз и стала, слепленным волей Ницше, монастырским союзом свободных умов, все участники которого охотно включились в предложенную своим духовным вождем интеллектуальную игру. Вполне можно согласиться с тем, что друзья Ницше, действительно играючи, создавали первоначальную пробную модель будущего подлинного философского фаланстера.
       Труднее согласиться с тем, что А. Перцев называет эту модель по-другому: "монастырь вольных духов" 28. Устоявшуюся в русских переводах идиому "свободный ум", уральский профессор отвергает по многим, как лингвистическим, так и философско-психологическим причинам. Мне эти причины не кажутся убедительными. Мало того, я хотел бы напомнить уважаемому автору, что в самом начале XX века "Человеческое, слишком человеческое" уже имело подзаголовок "Книга для свободных духом" (выделено мною - Д.К.)29, а в тексте книги, например, в "Предисловии" можно было прочитать: "Я поэт... фантазия мне послушна и вот я выдумал как-то раз, в минуты разочарования и грусти "свободных духов" (выделено мною - Д.К.) для того, чтобы посвятить им эту унылую, но вместе с тем сильную, мужественную книгу: "Человеческое, слишком человеческое". (Пер. А.Н. Е-ва) 30.
       Если не ошибаюсь, идиома "свободные умы" впервые появилась столетие назад в переводе С.Л. Франка в 1911 г. 31 Это выражение не было новым для русской культуры. Возможно, что философ-переводчик, помимо Ницше, опирался на знаменитые строки А.С. Пушкина в стихотворении "Поэт":
      
       - Ты царь: живи один. Дорогою свободной
       Иди, куда влечет тебя свободный ум.
       Усовершенствуя плоды любимых дум,
       Не требуя наград за подвиг благородный - (выделено мною - Д.К.)
      
       Нужно ли корректировать перевод С.Л. Франка, а заодно и стихотворение А.С. Пушкина?
       Дух - свободен и волен по определению. Отсюда средневековое: "Дух веет, где хочет". "Свободные духи", как и "вольные духи", невольно порождают какие-то комично-мистические ассоциации.
       Другое дело "ум". Он может быть свободным, независимым, а может быть порабощенным, по разным причинам зависеть от чужих мнений. Несомненно, что Ницше имел в виду именно свободные, независимые умы.
       Далее. Об источнике идеи "монастыря" А. Перцев пишет следующее: "За десять лет до описываемых событии (sic! - Д.К.), в 1857 году, в свет вышел трехтомный роман австрийца Адальберта Штифтера "Бабье лето". В нем автор описывает свою мечту - своего рода светский монастырь для служителей муз, в котором они, на время удалившись от суетного мира, могут заняться взаимным усовершенствованием. Фридрих Ницше вдохновился этой идеей новой школы для людей будущего. Название для таких высших людей, как мы помним, уже было придумано и даже опробовано Ницше еще по дороге в Италию - "вольный дух" (der Freigeist)" 32. Немецкое слово Freigeist в немецко-русских словарях обычно переводится как "свободомыслящий", "вольнодумец", - то есть, опять же речь идет о способности мысли, ума быть свободными.
       Что касается А. Штифтера (1805-1868), то свой роман воспитания он написал все-таки за двадцать, а не за десять лет до 1877 года. Будем считать эту ошибку недосмотром редактора. Книги Штифтера переводились на русский язык: "Ночь год Рождество среди снегов и льда" (1915), "Старая печать" (1960), Лесная тропа" (1971). Недавно издан и роман "Бабье лето" (1999). Австрийский писатель начинал свой жизненный путь домашним учителем. В 1849-1866 гг. был инспектором народных школ Верхней Австрии. Профессиональный педагог, он создал несколько трудов об образовании народа и гуманистическом воспитании личности. Они изданы на родине их автора под названием "О школе и семье" (1952) 33. Хорошо известно, что Ницше ценил А. Штифтера за стилистическое совершенство и включил его "Бабье лето" в список отобранных немецких авторов наряду с прозой И. Гете, "Афоризмами" Г.К. Лихтенберга, "Разговорами с Гете" Эккермана, "Людьми из Зельдвилы" Г. Келлера 34.
       Однако "Хроника жизни Ницше" указывает, что с романом "Бабье лето" он познакомился в марте 1880 г. в Венеции: "Жизнь протекает весьма устроенно, я, пожалуй, останусь здесь на лето. Кезелиц (Петер Гаст - К.С.) читает мне вслух, он приходит в четверть третьего и вечером в половине восьмого, каждый раз от одного до полутора часов", - в письме матери и сестре, 2-го апреля. П. Гаст читал ему ломан "Бабье лето", философские труда Г. Спенсера и Д.Ст. Милля 35. Разумеется, Ницше мог знать о содержании романа А. Штифтера и без чтения. Тем не менее, ни в черновых набросках, ни в записных книжках, ни в конспектах 1869-1879 годов имя австрийского писателя ни разу не упоминается (см. тт. 7, 8 Полного собрания сочинении Фридриха Ницше). В указанные годы имя Штифтера не встречается и в письмах Ницше, хотя в них часто упоминаются писатели и поэты 19-го в. (см. "Письма Ницше").
       По большому счету "привязывать" идею монастыря или фаланстера к какому-то конкретному источнику (в данном случае автор может упрекнуть и себя в таких попытках) совсем не обязательно. Ведь эта утопия философской обители для немногих избранных как артефакт европейской культуры и интеллектуального ландшафта существовала давным-давно. По крайней мере, со времен насмешника Франсуа Рабле. В его великом романе "Гаргантюа и Пантагрюэль" (1552) добрый король Гаргантюа построил для монаха брата Жана Зубодробителя Телемское аббатство. Весь устав его насельников состоял из одного правила: "Делай что хочешь", - и среди обитателей Телема не было ни одного мужчины и ни одной женщины, которые не умели бы читать, писать, играть на музыкальных инструментах, говорить на пяти или шести языках и на каждом из них сочинять стихи и прозу.
       В 1879 году Ницше читает сочинения выдающегося швейцарского педагога-практика, гуманиста и демократа по убеждениям, Иоганна Генриха Песталоцци (1746-1827). Возможно, его интересовали статьи и записки, относящиеся к последнему периоду деятельности Песталоцци: руководству Ивердонским институтом в 1805-1825 гг., в котором, кроме средней школы для учеников, существовало учреждение для подготовки учителей. Песталоцци ходатайствовал перед властями кантона Во об организации при институте семинарии для подготовки учителей, но безуспешно.
       Может быть, Ницше как раз и читал книгу великого педагога "Лебединую песнь", которая была своего рода педагогическим завещанием Песталоцци и содержала анализ его деятельности за много лет, особенно решение проблемы движущих сил развития человека. Ницше мог многое почерпнуть у швейцарского педагога в период, когда сам переживал тяжелейший кризис духовных и физических сил, заставивший его подать прошение об отставке, но не помешавший ему продолжать мечтания о создании своего - "нашего образовательного учреждения".
       В 1884 году идея создания "идеального монастыря" вновь воскрешается. В Сильс-Марию, городок, ставший частым местом пребывания Ф. Ницше, в августе по приглашению Ницше, подписанному "отшельник из Сильс-Марии", приехал молодой писатель Генрих фон Штейн, вагнерианец и последователь Ницше. Прежних дружеских связей уже не было, но достаточно было появиться новому человеку, проведшему три дня с "отшельником", чтобы у последнего вновь возникла надежда на обретение новых учеников-перипатетиков. И в октябре этого же года судьба посылает ему еще одного молодого литератора: Пауля Ланцкого, нашедшего его в Генуе. Встретились они в Ницце. Ланцкой, ожидавший увидеть могучего пророка, удивился встрече со слабым, самым простым и скромным из всех профессоров. "Учитель", - сказал он ему. "Вы первый, который назвал меня этим именем", - сказал ему в ответ улыбающийся Ницше. Некоторое время они жили вместе в Ницце. Во время прогулок Ницше часто много рассказывал Ланцкому, иногда восхищая, а иногда изумляя собеседника. Ему он поведал о своей давней мечте и развивал перед ним планы об основании философского фаланстера, по образу того, как жил Ральф Эмерсон. Следует уточнить, что проект фаланстера впервые возник не столько под прямым влиянием идей Ш. Фурье, сколько из рассказов М. фон Мейзенбуг, которая после 1848 г. учредила в Гамбурге нечто похожее на социалистический фаланстер Фурье. В своих воспоминаниях она рассказывает об этом с гордостью - это было одно из самых высоких свершений в ее жизни. Мечты Ницше о языческом монастыре, рассказы старой Мальвиды, чтение Р. Эмерсона, который вообще-то к фурьеристскому фаланстеру относился скептически, считая его "прозаическим" 36, трансформировались в конце концов в замысел создания идеалистического фаланстера. Возможно, Ницше читал книгу друга Эмерсона Г. Торо "Уолден, или Жизнь в лесу", в которой автор рассказал о практическом опыте воплощения в жизнь идей своего учителя. Так и Ницше приводил своего нового молодого друга на полуостров Св. Жана и говорил: "Здесь мы раскинем наши палатки". Он даже выбрал ряд маленьких вилл, которые подходили к его плану. Пригласить в "наши палатки" затворник собирался Г. фон Штейна и написал ему письмо, однако получил ответ, глубоко обидевший его. Фон Штейн вскоре умрет в возрасте 30 лет, намного опередив своего учителя во встрече с великими умами прошлого 37.   И Г. Штейн, и П. Ланцкой понимали величие Ницше, но понимали они и утопичность его замыслов. Биографы Ф. Ницше считают, что крушение мечты философа в чисто практическом плане произошло в 1875 г., когда его друг Ромунд, часто упоминаемый им в письмах, - их связывала восьмилетняя дружба и, казалось, в ней не было тайн, - неожиданно уходит в настоящий монастырь: постригается в монахи, а его ближайший старший друг, которого он долго обожал, Р. Вагнер в опере "Парсифаль" начал углубляться в мистику христианства и вскоре, по мнению Ницше, превратился в христианского буржуазного филистера.
       Каковы бы ни были мотивы Ницше, каждый раз, когда его друзья отказывались "уйти в монастырь", и очередной замысел вновь терпел фиаско, он испытывал огромную душевную травму. И дело не только в том, что проект культурной трансформации, рассчитанный на длительный срок, на эволюционный, а не на революционней путь решения, оказался таким же невозможным, как и проект культурной революции. В этих настойчивых, трогательных попытках собрать вместе своих учеников и друзей, чтобы защитить их от ложных ценностей и сохранить для будущего культурного переворота, напоминающего эпоху Возрождения, в котором им была бы отведена первостепенная роль, есть нечто глубоко личное и трагическое. Может быть, то чувство утраты, бессилия и беспомощности, которое переживал Ницше, теряя друзей и надежду на их объединение в философской обители, было сродни тому трагическому катарсису, который через сто лет сумел создать Владимир Высоцкий в своей мрачной "Балладе о волчьей гибели". Я хорошо помню, какое сильнейшее впечатление произвела эта песня на меня и моих друзей на самом рубеже 70-80-х гг. До сего времени я считаю ее одной из главных и лучших баллад в творчестве "мессии и провидца XX века", как однажды назвал В. Высоцкого А. Вознесенский. В те годы и позднее я предпринимал отчаянные усилия, часто неудачные, часто невозможные, полузапретные и запретные в тогдашней советской школе, чтобы утвердить хотя бы в локальном пространстве отдельных школ небольшие группы своих учеников - ученической элиты. Внушить им нечто, что внушению в обычном смысле слова не поддавалось. Вложить желание приблизиться к аристократизму духа и тем самым защитить их (в том числе и своих детей, которых я всегда учил сам) от разъедающей волю, сознание, самость молодых людей псевдоценностной культуры и идеологии "общества развитого социализма". Мои усилия и стремления, которые приходилось маскировать другими целями: культуртрегерством, просветительством, эстетическим воспитанием и т. п., - все равно разгадывались и встречали озабоченность и враждебность со стороны педагогических чиновников, непонимание и подозрительность со стороны коллег-учителей, осторожное, с оглядкой на школьную администрацию, сочувствие со стороны родителей моих учеников. Что-то мне все-таки удавалось сделать для них - то, чего они не могли получить у других учителей, но вот того самого "механизма защиты личности", о котором уже было сказано, я для них создать не мог... Поэтому мне так близки и по-особому понятны яростные строки Высоцкого, в которых он предчувствовал и свой скорый конец. Вот те строфы баллады, которые могли бы передать и то трагическое отчаяние, охватывающее Ницше, после очередного краха его, побежденных эпохой, несбывшихся надежд:
      
       "Кровью вымокли мы под свинцовым дождем
       И смирились, решив: все равно не уйдем,
       Животами горячими плавили снег,
       Эту бойню затеял не Бог - человек!
       Улетающих - влет, убегающих - в бег...
      
       Свора псов, ты за стаей моей не вяжись -
       В равной сваре за нами удача,
       Волки мы! Хороша наша волчья жизнь,
       Вы - собаки, и смерть вам - собачья!
      
       Улыбнемся же волчьей ухмылкой врагу,
       Чтобы в корне пресечь кривотолки.
       Но - на татуированном кровью снегу
       Наша роспись: мы больше не волки!
      
       К лесу! Там хоть немногих из вас сберегу,
       К лесу, волки! Труднее убить на бегу!
       Уносите же ноги! Спасайте щенков!
       Я мечусь на глазах полупьяных стрелков
       И скликаю заблудшие души волков.
      
       Те, кто жив, - затаились на том берегу,
       Что могу я один? Ничего не могу.
       Отказали глаза, притупилось чутье.
       Где вы, волки, былое лесное зверье?
       Где же ты, желтоглазое племя моё?!
      
       Я живу, но теперь окружают меня
       Звери, волчьих не знавшие кличей,
       Эти псы - отдаленная наша родня,
       Мы их раньше считали добычей.
      
       Улыбаюсь я волчьей улыбкой врагу,
       Обнажаю гнилые осколки,
       Но - на татуированном кровью снегу
       Тает роспись: мы больше не волки" 38.

    (строки выделены мною - Д.К").

       Вся баллада - гениальное поэтическое воплощение пессимизма силы, любви к року, несмотря на собственное бессилие что-либо изменить в судьбе своей и чужой. Все взывает о "гибели всерьез" и о готовности встретить ее в последний раз с тем же мужеством, с каким подобает встретить смертельную опасность "Рыцарю" А. Дюрера.
      

    * * *

       Три эссе "Несвоевременных размышлений, посвященные Д. Штраусу, А. Шопенгауэру и Р. Вагнеру - это все те же мучительные поиски Воспитателя. Если второе эссе об истории адресовано тем "ста умам", которых надо еще найти и образовать, то первое, третье и четвертое имеют иную архитектонику и адресованностъ. Во-первых, они обращены ко всем образованным людям Германии, шире - к немецкому обществу. Во-вторых, эссе объединены принципом резкого контраста; Давид Штраус категорически отрицается как кандидатура на роль воспитателя; Артура Шопенгауэра уже давно нет в живых; Рихард Вагнер жив и очень влиятелен, он - друг Ницше, но отношение молодого философа к стареющему великому композитору и теоретику искусства уже содержит в себе в те годы еще скрываемую, но явную амбивалентность. В сущности, единственным возможным воспитателем немецкого юношества парадоксальным образом называется покойный Шопенгауэр, что подчеркивается и названием эссе. В некотором роде - это продолжение ведущей линии старого философа из лекций "О будущности...".
       Прежде, чем проанализировать "Несвоевременные размышления", я хотел бы вспомнить еще одного воспитателя, которого Ницше с полным основанием мог бы включить в когорту великанов. Тем более, что, как и Ницше, он долго жил в Базеле, писал и издавал в этом городе свои книги, там же скончался и был похоронен. Речь идет об Эразме Роттердамском (1469-1536). Лучший латинист эпохи Ренессанса и Реформации, Эразм живо интересовался вопросами обучения и воспитания и оставил несколько педагогических пособий, среди которых особенно популярны были "Адагии" (Пословицы), "Гражданство обычаев детских", уже упоминавшееся "Наставление христианского воина", и "Разговоры запросто", состоящие из диалогов на самые разнообразные темы. "Разговоры" в течение столетий были пособием в руках школьников Европы и заморских колоний и служили занимательным и поучительным чтением для взрослых. Еще в начале XX века они выходили в Англии в виде учебника, приспособленного для нужд современной школы. Педагогические принципы Эразма удивительным образом коррелируют с педагогическими принципами Ницше. Педагогика мыслителя Северного Возрождения личностна: "То, что родилось в тебе моим трудом, я объявляю моей собственностью", - пишет Эразм своему ученику А. Стюарту ("Адагии",  1401). Воспитывает не природа, но только и единственно человек, и личность учителя зеркально отражается в личности ученика. "Быть учителем - следующая должность после царской... Нет занятия более возвышеннее, и благороднее!" ( из письма И. Витцу в октябре 1515 г.). Педагогические взгляды Эразма отличались аристократизмом. Он стремился не к массовому образованию, а к образованию избранного меньшинства. Однако меньшинство определялось не происхождением, не достатком, а только личным достоинством. Т.е. это те же "сто умов" у Ницше или "элита знаний" в современном образовании. Сохраняется иерархическая связь ученика и учителя. Учитель не расстается с учеником ни днем, ни ночью. К обеду зовут самых лучших и желанных гостей - древних писателей, таких как Авл Геллий, Апулей, Катулл и кое-кого из новых, и они услаждают слух обедающих своими рассказами... "За обедом мы болтаем о литературе; ужин щедро приправлен литературными лакомствами. За прогулкой не смолкают литературные разговоры, и даже игры наши не чужды литературе. За литературной беседою застает нас сон, и в сонных грезах - тоже литература, и с нее же начинаем мы свой день, пробудившись" 39.
       Однако Эразм Роттердамский, который по праву считается родоначальником идеологии либерализма и осторожного оппортунизма (его правилом было: "ничего сверх меры"), дает и другую программу жизни на примере Гликиона в "Разговоре стариков, или Повозка". Жизненное поведение этого пожилого персонажа диалога в соответствии с традицией Салтыкова-Щедрина в России назвали бы пребыванием в "среде умеренности и аккуратности", а в Германии тот же Ницше отозвался бы о ней как об идеале филистера. Например, ученые занятия для Гликиона - "первая услада в жизни. Но я именно услаждаю, а не изнуряю себя занятиями. Впрочем, для удовольствия же я занимаюсь или для житейской пользы, главное - что не на показ. После еды либо сам читаю, либо слушаю чтеца и никогда не провожу за книгами больше часа; потом поднимаюсь, беру лютню и, медленно прогуливаясь по комнате, напеваю или повторяю про себя то, что прочел, а если рядом случается гость, пересказываю ему; потом возвращаюсь к книге" 40.
       Нужно хорошо представлять исторический фон начала ХVI века, самого жестокого века в истории Европы: раскол церкви, неслыханный накал фанатизма и взаимного ожесточения, даже зверства, жестокости со всех сторон в Крестьянской войне 1525 г., - чтобы понять, насколько этот "филистерский" идеал был наиболее гуманным вариантом человеческого существования и, увы, таким же утопичным и недостижимым, как смелые мечтания друга Эразма - Томаса Мора - в его "Утопии", или фантазии Франсуа Рабле, "обосновавшего" удивительное Телемское аббатство с девизом "делай что хочешь!" в "Гаргантюа и Пантагрюэле". Эразм призывал к освобождению не только от внутреннего рабства, но и от тиранической власти обстоятельств, не дающих человеку разогнуться, поднять голову, ощутить себя человеком в истинном смысле слова. В сущности, устами Гликиона, он учил жить так, как будто бы окружающего жестокого мира не существует. Этому же учил Мишель Монтень в своих "Опытах" уже на исходе страшного ХVI века. Но этому же, между прочим, стремился научить своих студентов, друзей, читателей профессор Базельского университета в последние десятилетия относительно спокойного XIX века. Только формы обучения у него были иными, чем у гуманистов Заальпийского Возрождения. О таком обучении М. Хайдеггер сказал в связи как раз с Ницше: нельзя мыслить, крича, а между тем есть вещи, выразить которые можно только криком.
       И как было ему не кричать, если вокруг было слишком много слепых и глухих, не видавших, не слышавших очевидных вещей? Фр. 70. "Самый неопытный воспитатель. У одного человека все его добродетели выросли на почве его духа противоречия, у другого - на его неспособности говорить "нет", т.е. на особенности его духа со всем соглашаться, третий возрастил свою нравственность на почве одинокой гордости, четвертый - на своем стремлении к общительности. Представим себе теперь, что случайные обстоятельства и неопытные воспитатели были причиной того, что у всех этих четырех людей семена добродетели были посеяны не на природной их почве, способной дать самую богатую и обильную жатву: в таком случае нравственность не привилась к ним, и они сделались слабыми, безрадостными людьми. Кто же оказался бы в таком случае самым неопытным воспитателем и самым злым роком этих четырех людей? Нравственный фанатик, думавший, что добро может проистекать только из добра и возрастает лишь на почве добродетели" 41.
       Достаточно сложное для мгновенного понимания построение смыслового ряда в этом фрагменте, порожденным мыслью Ницше примерно через шесть лет после "Несвоевременных размышлений", как-то опосредованно соотносится с теми именами, которые являются заглавными для трех эссе. Сам философ в Предисловии 1886 к "Переоценке всего ценного" (второму тому "Человеческого, слишком человеческого") подтверждает это предположение: "... чтобы у меня с целью познания явилось впоследствии желание раскрывать, обнаруживать, "излагать" (назовите, как хотите) что-либо из мною испытанного и пережитого, какой-нибудь собственный поступок или удар судьбы всегда нужно было время, исцеление, даль, расстояние. В этом отношении все мои сочинения, за одним, правда, существенным исключением, должны быть помечены задним числом: в них всегда говорится о том, что я уже оставил "позади себя", а некоторые, как напр. три первых "Несвоевременных размышления" относятся ко времени, предшествовавшему даже зарождению и появлению раньше изданной книги (в данном случае, - "Происхождение трагедии", - что не могло остаться незамеченным проницательными наблюдателями и критиками)" 42.
       Как автор книги, я хочу напомнить, что ее главной целью является наиболее полное изложение педагогической концепции Ницше, с которой так или иначе связана дальнейшая кристаллизация ведущих идей его философии. После ранних сочинений Ницше, примерно, до 1876 г., в которых педагогический дискурс преобладает, в зрелых и поздних произведениях философа не так уж часто встречаются его прямые рассуждения об образовании и его реформе, подобные тем, которые были озвучены в его творчестве первой половины 70-х годов, хотя мысли о воспитании продолжают присутствовать во всех его сочинениях, вплоть до окончания творческой деятельности. Озабоченность состоянием современных ему образовательных учреждений послужила неким духовным трамплином для будущих гигантских шагов в переоценке всех ценностей, поэтому Ницше больше не мог сосредоточиваться на том, что так волновало его в молодости, особенно в той форме, в какой были высказаны первые признаки беспокойства состоянием немецкого воспитания и образования. Но беспокойство все-таки продолжало сохраняться. Отсюда своеобразие стилистики Ницше, ее фрагментарность в изложении главных мыслей, возвращение к тому, что уже было однажды им сказано, но уже с несколько иной точки зрения, "забегание вперед", частое нагромождение слов-синонимов или длинный ряд однородных членов предложения, и т. д. Своеобразие писательской манеры Ницше невольно очаровывает своей магией, бессознательно заставляет подражать его стилю тех, кто пишет о нем или о его философствовании. Такую "алхимию слова", по выражению Я. Парандовского, я замечал у многих авторов-ницшеведов и уверен, что этот аспект их творческих исследований невольно подчинялся влиянию юнгианской по сути категории "архетип автора", которая для поэтической философии, излагаемой Ницше, особенно характерна и значима. И в своем случае я тоже обнаруживаю влияние трудно поддающегося имитации стиля произведений Ницше, способного воздействовать на композицию или архитектонику книги. Например, я уже довольно подробно говорил о влиянии Шопенгауэра на молодого Ницше, неоднократно обращался к эссе "О пользе и вреде истории для жизни", упоминал и о значении Р. Вагнера и его музыки в становлении личности студента и профессора Ф. Ницше. В целом "Несвоевременные размышления", безусловно, являются частью педагогическою проекта культурной трансформации, однако Ницше писал их ради значительно более широкого, даже глобального замысла, о чем я уже коротко говорил на предыдущих страницах. Не отступая от своей главной задачи, в завершающей части этой главы я остановлюсь исключительно на педагогических аспектах трех эссе. О конъюнктурных подробностях их возникновения будет сказано в конспективной форме.

    * * *

       В немецкой культуре со второй половины 18-го века существует знаковое понятие, которое давало пищу для сатирического вдохновения не одному поколению мастеров слова. Это понятие - "филистерство". За ним скрывается многообразие проявлений и характеристик немецкого бюргерства: самодовольство, узкий обывательский кругозор, пошлость, ханжеское поведение. На обличении филистерства оттачивали свои перья многие выдающиеся художники немецкой поэзии и прозы. К. Маркс дал блестящую уничижительную характеристику филистеру в письме к А. Руге в 1843 г.: "Существование страдающего человечества, которое мыслит, и мыслящего человечества, которое подвергается угнетению, должно неизбежно стать поперек горла пассивному, бессмысленно наслаждающемуся животному миру филистерства" 43. Из всех писателей, сражавшихся с филистерством, непревзойденным знатоком пошлого человека с его "мелкими делишками и великими иллюзиями" был и остается Эрнст Теодор Гофман. В сущности, вся недолгая жизнь Э. Гофмана прошла в непрестанной борьбе с миром обывательски понимаемой "мудрости жизни". Вершиной его творчества стал незавершенный роман "Житейские воззрения кота Мурра", в котором резко сталкиваются два типа человеческих характеров: гениального романтика Иоганнеса Крейслера и осторожного, расчетливого кота Мурра, этакой квинтэссенции филистерства. Портрет кота-филистера, который хочет, чтобы в нем видели кота-бурша, незабываем. Любознательным читателям могу лишь порекомендовать соответствующие страницы в сочинении Э.Т. Гофмана 44. Трудно представить, что Ницше прошел мимо творчества знаменитого писателя, который к середине XIX века был известен всему миру, в том числе, по спектаклям на театральной и оперной сценах. Еще труднее представить, что профессор филологии не считал себя наследником и продолжателем борьбы Гофмана, когда приступил к "несвоевременным размышлениям".
       "Давид Штраус в роли исповедника и писателя" - это первое "несвоевременное размышление" было направлено не столько против человека и исследователя истории христианства Д. Штрауса (1808-1874), сколько против той "породы людей", которых Ницше впервые назвал "филистерами образования". В этой филистерской среде Ницше искал конкретного противника. Официальная немецкая философия в то время имела своим представителем Д. Штрауса, который, оставив область критических изысканий, особенно ярко проявившихся в "Жизни Иисуса" (1835), на старости лет занялся проблемами спекулятивного мышления. В прошлом Д. Штраус был нонконформистом, смелым ниспровергателем "великих истин", но время сильно изменило историка религии. Плодом его философствования стала книга "Старая и новая вера" (1872), в которой он довольно неумело имитировал философию пантеистического позитивизма. Чтобы понять, почему этот далеко не худший представитель общественного мнения послевоенной Германии стал для Ницше и его друзей символом культурного самодовольства и фанатичного филистерства, приведу несколько фраз из упомянутой книги Д. Штрауса: "...наряду с нашей профессией, сказал я, мы стараемся, по мере наших сил, проникнуться самыми высокими интересами человечества; наше сердце воспламенено его новыми судьбами, настолько же неожиданными, насколько и прекрасными, самим роком уготованными нашей исстрадавшейся родине. Чтобы лучше понять сущность этих вещей, мы изучаем историю, - отрасль знании, в которой существует так много популярных и увлекательных сочинений, облегчающих доступ к науке всякому начинающему. Затем мы пытаемся расширить наше знание путем общедоступных руководств. Наконец, в произведениях наших великих поэтов, в музыкальных сочинениях наших знаменитых композиторов мы находим великолепные образцы для нашего ума, для нашего чувства, воображения и сердца. Лучше этого проникновения красотой ничего не может быть! Так мы живем и идем по пути к счастью" 45. Одного этого филистерского счастья и откровенной пошлости было достаточно, чтобы Ницше написал страстный памфлет против всеобщего и гибельного заблуждения общественного мнения, что во франко-прусской войне победу одержала также и немецкая культура. Это заблуждение "может превратить нашу победу в полное поражение, в поражение и даже искоренение немецкого духа, на пользу "немецкого государства" 46. Вероятно, Ницше видел в последнем сочинении старого теолога и философа действительно серьезную опасность со стороны той "образованности", которую в тогдашней Германии "по недоразумению называют культурой", другому, подлинному образованию, которое не имеет ничего общего с самодовольством среднего образованного класса Германии. К. Лёвит, например, пишет: "Но в то время "Старая и новая вера", по свидетельству современников, была словно "удар молнии в пороховую бочку" и оказала воздействие столь же значительное, сколь и освобождающее" 47. Следовательно, "культурный мещанин", воплощенный, по мнению Ницше, в Д. Штраусе и являющийся полным невеждой в вопросах культуры и образования, не только имеет шансы на успех, но и становится законодателем многознания и учености, которые легко уживаются с варварством, проявляющимся в хаотичном нагромождении всех стилей. А это значит, что в Германии совершенно исчезло чистое понятие о культуре. Поэтому только вследствие недоразумения можно говорить о победе немецкой образованности и культуры над французской культурой 48.
       Далее следует остроумно нарисованный портрет "образованного филистера". "Слово филистер, как известно, заимствовано у студентов и в обширном, но совсем популярном смысле обозначает противоположность поэту, художнику и настоящему культурному человеку. Но изучать тип образованного филистера и выслушивать его исповедь становится для нас неприятной обязанностью; он выделяется в идее породы "филистеров" одним лишь суеверием; он мнит себя питомцем музы и культурным человеком; это непостижимая мечта, и из нее следует, что он вовсе не знает, что такое филистер. При таком скудном самопознании, он себя чувствует вполне убежденным в том, что его "образование" именно и есть полное выражение настоящей немецкой культуры. А так как он встречает повсюду образованных в его же роде и все общественные заведения, школы и академии устроены соразмерно с его образованностью и потребностями, то он всюду выносит победоносное сознание, что он представитель современной немецкой культуры, и сообразно с этим ставят свои требования и претензии. <...> Повсюду вокруг себя он видит одни и те же потребности, одни и те же взгляды. Всюду, куда он вступает, его окружает молчаливое согласие о многих вещах, а в особенности в вопросах религии и искусства, и эта импонирующая однородность, это непринужденное, но все же сразу выступающее titti unisono (пение в унисон - Д.К.), соблазняет его верить, что здесь царит культура. Но хотя систематическое, доведенное до господства филистерство и имеет систему, это далеко еще не культура, а только лишь противоположность ей, именно варварство, которое создавалось очень долго. Так как все единство отпечатка, которое так однообразно бросается нам в глаза в каждом современном немецком образованном человеке, становится единством лишь посредством сознательного или бессознательного исключения и отрицанием всех художественно-продуктивных форм и требований истинного стиля. В голове образованного филистера произошло, должно быть, несчастное искажение; он считает культурой все то, что она на самом деле отрицает, а так как он действует последовательно, то и получается в конце концов тесная группа таких отрицаний, система антикультуры, которой можно еще приписать своего рода "единство стиля", если вообще есть смысл говорить о варварстве, имеющим свой стиль. Если ему предоставить свободный выбор между действием соразмерно стилю и его противоположностью, то он непременно предпочтет последнее, а потому все его действия принимают отрицательный однородный отпечаток. В нем-то он и признает характерные черты патентованной им "немецкой культуры" и в несогласии с этим отпечатком он видит враждебное и противное ему. В таком случае образованный филистер только отклоняется, отрицает, отдаляется, затыкает себе уши и не глядит; он существо, отрицающее даже в своей ненависти и вражде. Но он никого так не ненавидит, как того, кто обращается с ним как с филистером и высказывает ему, кто он такой: помеха всех сильных созидателей, лабиринт для всех сомневающихся и заблуждающихся, болото всех утомленных, кандалы всех стремящихся к высшим целям, ядовитый туман всех свежих зачатков, иссушающая пустыня немецкого духа, ищущего и жаждующего новой жизни. Да, он ищет, этот немецкий дух! А вы его ненавидите потому, что он ищет и не желает верить вам, что вы уже нашли то, что он ищет. Как это вообще возможно, что образуется такой тип образованного филистера, и, в случае, если он образовался, каким образом мог он возрасти до такого могущества и стать верховным судьею всех немецких культурных проблем?" 49
       На последний вопрос автор памфлета уже ответил в лекциях "О будущности наших образовательных учреждений": этот образованный филистер есть ни что иное, как "выродок образования" - продукт той образовательно-воспитательной системы, против которой и восстал Ницше; против образованного филистерства и были направлены его проекты элитарной культурной революции и трансформации. Эссе о Давиде Штраусе, таким образом, становилось очередным звеном в цепи контрнаступательных акций Ницше против антикультуры и антиобразования. Другие аспекты первого "несвоевременного размышления" я не буду рассматривать: они представляют значительный интерес с точки зрения различных позиций, отрицающих христианство, и ницшевского резюме постдарвиновской картины мира, но прямого отношения к педагогическим проектам философа не имеют.
      

    * * *

       Эссе "Шопенгауэр как воспитатель" в контексте педагогических исканий Ницше среди всех "несвоевременных размышлений" является наиболее значимым. Это подчеркивается даже его названием, имеющим двоякий смысл: Шопенгауэр - воспитатель лично Ницше, и Шопенгауэр - воспитатель немецкого юношества, шире - германской нации. В набросках весны-лета 1874 года первый заголовок эссе выглядел именно так: "Шопенгауэр как воспитатель и дрессировщик немцев" 50.  Десять лет тому назад в Лейпциге своеобразная радость жизни, лиризм и ирония, с которыми философ-пессимист высказывал самые жестокие мысли, возвратили юному Ницше волю к жизни. В те дни он писал одному из своих друзей: "Если Шопенгауэр только смущает тебя и тяжелым камнем ложится на твою душу, если чтение его не дает тебе силы подняться и достигнуть, - несмотря на самые жгучие страдания нашей внешней жизни, - до такого мучительно-радостного состояния духа, какое охватывает нас, когда мы слушаем прекрасную музыку, если, благодаря ему, ты не испытываешь такого умственного экстаза, когда тебе кажется, что с тебя спадают все земные оболочки, - тогда, значит, я ничего не понимаю в этой философии" 51. Текст о Шопенгауэре оказался настоящим гимном в честь одиночества и смелого вызова свету "старого философа". В то же время это первая попытка Ницше выработать практический метод философской жизни, открыть путь "к самому себе и к свободе". В сущности, это эссе Ницше - оправдание философско-этического постулата, принадлежащего его воспитателю: "Первые сорок лет нашей жизни дают текст, последующие тридцать - комментарий к нему, с помощью которого мы только и можем надлежащим образом понять истинный смысл и связь текста вместе с его моралью и всеми тонкостями" 52.
       О философии Шопенгауэра в эссе сказано всего несколько слов. Но зато Ницше возвеличивает человека Шопенгауэра: его независимость мышления, его позицию нонконформиста, его интеллектуальную смелость. Т.Г. Захарова сделала очень уместное наблюдение над преемственностью их философий: "Шопенгауэр на закате своей жизни предчувствовал, что явится поколение, которое будет "радостно приветствовать" каждое его слово. И вот явился Ницше, для которого учение, да и личность А. Шопенгауэра стали судьбоносными - они изменили его мировоззрение. В поистине программной работе: "Шопенгауэр как воспитатель", - Ницше пишет о том, что давно мечтал найти воспитателя-философа, который научил бы его быть самим собой - "... простым и честным в мышлении и жизни...", какового наконец и обрел в лице А. Шопенгауэра. По своему характеру, данная работа - настоящий панегирик Шопенгауэру. Ницше без устали превозносит его личностные и профессиональные достоинства: честность, веселость, постоянство, независимость и так далее, на протяжении всей работы. Думается, что главное достоинство философии Шопенгауэра для Ницше заключалось в новом видении им человека, совершенно отличным от доминирующей традиции. В учении Шопенгауэра человек предстал без рационалистических прикрас. Он осмелился заговорить о человеке как о существе слабом, низком, вожделеющим, у которого разум не имеет превалирующего значения. Да и что такое разум? В интерпретации Шопенгауэра он превратился в довольно несовершенную функцию человеческого организма" 53.
       В самом деле, как, например, не согласиться вот с такой притчей Шопенгауэра? "Стадо дикобразов легло в один холодный зимний день тесной кучей, чтобы согреваясь взаимной теплотой, не замерзнуть. Однако вскоре они почувствовали уколы от игл друг друга, что заставило их лечь подальше друг от друга. Затем, когда потребность согреться вновь заставила их придвинуться, они опять попадали в прежнее неприятное положение. Они метались из одной печальной крайности в другую, пока не легли на умеренном расстоянии друг от друга, при котором они с настоящим удобством могли переносить холод.
       Так потребность в обществе, порожденная, пустотой и монотонностью личной внутренней жизни, толкает людей друг к другу, но их многочисленные отталкивавшие свойства и невыносимые недостатки заставляют их расходиться.
       Средняя мера расстояния, которую они наконец находят, как единственно возможную для совместного пребывания, это - вежливость и воспитанность нравов" 54.
       Или с такими мыслями о воспитании, изложенными в последней крупной работе Шопенгауэра, опубликованной при жизни автора в двух томах (1851)? Название этого труда: "Parerga u Paralipomena" (в переводе с греч. "Дополнения и пропуски", или "Попутное и отложенное"). Во 2-м томе "Paralipomena" в главе XXVIII "О воспитании" мы находим такие рассуждения философа: "ї 372. Вследствие природных свойств нашего интеллекта понятия должны образовываться путем отвлечения от наглядных представлений, причем последние должны предшествовать понятиям. <...> Такой путь можно назвать естественным воспитанием.
       Наоборот, при искусственном воспитании, путем подсказывания, обучения и чтения, голова начиняется понятиями прежде, чем имеется на лицо более или менее широкое знакомство с миром наглядным. А наглядные представления ко всем этим понятиям опыт должен будет составить лишь впоследствии: до той же поры понятия применяются ложно, и о вещах и о людях образуется ложное суждение, ложный взгляд, ложное с ними обхождение. Таким образом, воспитание портит головы, и вследствие этого в юности после долгого учения и чтения мы вступаем в мир отчасти простодушными, отчасти сбитыми с толку и ведем себя то боязливо, то высокомерно; ибо голова наша полна понятиями, которые мы стараемся теперь применить, но применение их почти всегда неверно".
       "ї 375. Зрелость познания, т.е. та степень совершенства, до которой достигает познание у каждого человека, заключается в том, что между всеми абстрактными понятиями известного лица и его интуитивным пониманием устанавливается надлежащая связь, так как каждое из его понятий, непосредственно или косвенно, покоится на некотором интуитивном основании, и лишь тогда понятия получают реальную ценность, а, с другой стороны, каждое данное наглядное представление это лицо может правильно подвести под соответствующее понятие. Зрелость сама - дело опыта, и, следовательно, времени" 55.
       На первых же страницах эссе Ницше вторит своему воспитателю: "Воспитание же есть освобождение, отметение всех сорных трав, мусора и червей, которые хотят прикоснуться к нежным зародышам растений, распространение света и тепла, любовное орошение ночным дождем; оно есть подражание природе и поклонение ей, где она настроена матерински-милосердно; оно есть завершение природы, поскольку оно предупреждает ее жестокие и немилосердные приступы и обращает их ко благу, и поскольку оно набрасывает покрывало на проявление злобы и печального неразумия природы мачехи" 56.  Б. Марков указывает на то различие, которое Ницше обнаруживает между мыслителем и воспитателем; последний - это возбудитель, мощный аттрактор, оказывающий стимулирующее воздействие на ученика. Студент - мечтатель и всякие занятия расценивает как помеху своим мечтаниям. Он нуждается в наставнике, учителе. Без наставника он не может осуществить свое желание "правильной жизни". В итоге он теряет себя в рутине жизни и превращается в мелкого специалиста под руководством таких же мелких наставников. Ницше же считал Шопенгауэра не просто философом, а вождем, которому можно доверять больше, чем самому себе. Этот мотив уже настойчиво звучал в последних лекциях об образовательных учреждениях: "... тот, кто хотел бы жить по-шопенгауэровски, походил бы, вероятно, более на Мефистофеля, чем на Фауста - именно для современных близоруких глаз, которые в отрицании всегда видят отпечаток зла. Но существует род отрицания и разрушения, который есть именно истечение могущественной жажды освящения и спасения жизни. И первым его философским наставником среди нас, утерявших святость и подлинно обмирщенных людей, выступил Шопенгауэр" 57.
       Великий идеал шопенгауэрского человека - это основная мысль культуры, которая ставит перед каждым из нас одну задачу: содействовать созиданию философа, художника, святого в нас и вне нас и тем самым трудиться над совершенствованием природы: ибо, как природа нуждается в философе, так она нуждается и в художнике - для метафизической цели своего самоуяснения. Человечество должно согласиться и привыкнуть к мысли о том, что оно обязано непрерывно трудиться нал созиданием отдельных великих людей - именно это, а не что иное есть его главная задача. "Ибо вопрос гласит ведь так: каким образом твоя жизнь - жизнь отдельного человека - может приобрести высшую ценность и глубочайшее значение? При каких условиях она менее всего растрачивается даром? Разумеется лишь в том случае, если ты живешь для пользы редчайших и ценнейших экземпляров, а не для пользы большинства, т.е. экземпляров наименее ценных, если брать их по одиночке. И именно этот образ мыслей нужно внедрять и укреплять в каждом молодом человеке, чтобы он смотрел на себя как на неудавшееся произведение природы, - но вместе с тем как на свидетельство величайших и чудеснейших намерений этой художницы; ей не удалось это - должен он сказать себе - но я хочу почтить ее великое намерение тем, что буду стараться, чтобы когда-либо ей это лучше удалось" 58.
       Если прежние религии утверждали право и долг гения-подвижника служить народу (человечеству) и погибнуть ради него, то Ницше хотел бы создать новую религию, догматом которой являлись бы право и долг народа (человечества) создавать гения, даже путем саморазрушения.
       Из набросков весны-лета 1875 года: "Меня занимает исключительно отношение народа к воспитанию отдельного человека; и тут у греков, конечно, было кое-что весьма благоприятное для развития отдельного человека, но не по доброте народа, а в результате борьбы злых инстинктов.
       Великую индивидуальность можно воспитать совсем иначе и успешнее, с помощью удачных изобретений, чем она до сих пор воспитывалась благодаря случаю. Вот на что я надеюсь: взращивание значительных личностей" 59.
       Чуть позднее тридцатилетний Ницше буквально вычеканивает свой новый символ веры: "В знамения и чудеса не верят, только "промысел" требует чего-то подобного. Ни от молитвы, ни от аскезы, ни от видений помощи быть не может. Если все это - религия, то для меня больше нет религии.
       Моя религия, если мне будет позволено назвать еще что-либо этим словом, состоит в труде по производству гения; все, на что можно надеяться, - это воспитание, все, что способно дать утешение, зовется искусством. Воспитание есть любовь к произведенному, избыток любви, выходящий за пределы себялюбия. Религией является "любовь, выходящая за наши пределы ". Произведение искусства - отражение такой любви, и притом совершенное" 60.
       Так появляется уже достаточно ясно выраженная мысль Ницше о воспитании сверхчеловека, ради которого неудачные дети природы должны быть готовы принести себя в жертву. По его мнению, всегда найдутся люди, которые почувствуют в этом необходимость, увидев мучительную борьбу гения с близоруким эгоизмом государства, плоскомыслием и самодовольством ученых. Изображая судьбу Шопенгауэра, Ницше надеялся, что найдутся люди, которые поймут, куда должен нас вести Шопенгауэр как воспитатель. Возможно, он надеялся и на то, что такие люди найдутся и для того, чтобы понять, куда должен вести их Ницше как воспитатель. Тему взаимоотношений гения и обычных людей задолго до Ницше с гениальной простотой представил и объяснил А.С. Пушкин во второй главе "Евгения Онегина":
      
       "Но дружбы нет и той меж нами.
       Все предрассудки истребя,
       Мы почитаем всех нулями,
       А единицами - себя.
       Мы все глядим в Наполеоны;
       Двуногих тварей миллионы
       Для нас орудие одно;
       Нам чувство дико и смешно".
      
       И как не трогательны на свой лад заботы и надежды Ницше на самопожертвование "миллионов" ради воспитания гения-сверхчеловека, согласиться нужно все-таки с Пушкиным, а не с Ницше.
       Чувство личной симпатии к старому философу Ницше сохранил и позднее, когда критически переоценил его идеи. Но еще в 1886 г. в упоминавшемся Предисловии он пишет: "... когда я в третьем "Несвоевременном размышлении" выражал свое благоговение перед первым и единственным своим учителем, великим Артуром Шопенгауэром, - теперь я выразил бы его гораздо сильнее и с более личным оттенком, - я сам уже был погружен в моралистический скептицизм и разгадку его, т.е. в критику и в то, чтоб придать больше глубины всему существующему пессимизму; и я уже "больше ни во что не верил", как говорит народ, не верил и в Шопенгауэра, и как раз в то время возник не изданный очерк: "Об истине и лжи во внеморальном смысле" 61.  И лишь в 1888 г. в "Сумерках кумиров", накануне впадения в безумие он напишет о своем великом воспитателе строки, наполненные яростным отрицанием и философии и личности "старого философа": "Он представляет огромный интерес для психолога как гениальная и зловредная попытка вызвать на бой имя нигилистического обесценивания жизни обратное миросозерцанию - великое самоподтверждение "воли к жизни", формы обилия и избытка жизни. Искусство, героизм, гениальность, красоту, великое сострадание, познание, волю к истине, трагизм, - все это, одно за другим, Шопенгауэр объяснял как явления, сопровождающие "отрицание " или оскудение "воли", и это делает его философию величайшей психологической фальшью в истории человечества" 62.  Жиль Делёз считает, что такая жесткая оценка Шопенгауэра его бывшим панегиристом объясняется иным концептом воли, сложившимся у зрелого Ницше: "Шопенгауэру, стало быть, недостаточно ограничения воли. Ему нужно, чтобы воля подвергалась отрицанию, чтобы она сама себя отрицала... <...> Сообразуясь с терминологией Ницше, мы должны сказать: всякий феномен отсылает к типу, составляющему его смысл и ценность, но также и к воле к власти, как к элементу, из которого происходит смысл его смысла и ценность его ценности. Таким образом, воля к власти, по сути, является творческой и дарящей: она не стремится, не домогается, не желает, в особенности не желает власти. Она дарит: власть в воле есть нечто невыразимое, (подвижное, изменчивое, пластичное); власть присутствует в воле как "дарящая добродетель"; воля, благодаря власти, сама становится дарительницей смысла и ценности" 63.
      

    * * *

       Очерк "Рихард Вагнер в Байрейте" - последнее из четырех "Несвоевременных размышлений" и представляет интерес скорее биографический, чем философский и педагогический. В контексте последующего, скоро наступившего, отношения Ф. Ницше к личности Вагнера и к его творчеству, к его культурно-просветительной деятельности важно то, что очерк был написан в 1875 г., а опубликован в 1876 г. - к открытию первого оперного фестиваля в театре Р. Вагнера в Байрейте. Откровенно хвалебный тон очерка прикрывает тот факт, что к середине 70-х гг. все иллюзии Ницше относительно старшего друга почти полностью развеялись. Едва ли не на каждой странице можно встретить скрытое неодобрение, преподанное в форме гимна. Рихард Вагнер, которого молодой Ницше прочил на роль воспитателя немецкой нации, не оправдал его надежд. Великий композитор сыграет эту роль посмертно через несколько десятилетий: на его долю выпадет сомнительная честь стать вдохновителем Третьего рейха. "Тот, кто хочет понять национал-социалистическую Германию, должен знать Вагнера", - любил повторять А. Гитлер, горячей поклонник творчества композитора.
       Весь дух очерка о Вагнере резко отличается от мыслей, высказанных Ницше в "Рождении трагедии", хотя от них Ницше еще не думал отрекаться. Такую, непривычную для философа расщепленность мнений попытался объяснить Лев Шестов: "По собственному признанию Нитше (орфография автора - Д.К.), "Шопенгауэр, как воспитатель" и "Вагнер в Байрейте" были им написаны, когда он уже не верил ни в философию Шопенгауэра, ни в искусство Вагнера. А между тем обе эти статьи - сплошной панегирик им. Нитше объясняет, что, прощаясь со своими учителями, он хотел выразить им свою признательность и благодарность за прошлое. <...> Нитше был гордым человеком. Он не хотел выставлять напоказ свои раны, он хотел скрыть их от посторонних взоров. Для этого пришлось, конечно, притворяться и лгать, для этого пришлось писать горячие хвалебные статьи и в честь Шопенгауэра и Вагнера, которых в душе он уже почти ненавидел, ибо считал их главными виновниками своего страшного несчастья. Но, и то сказать, кому нужна была его правда?" 64 Трудно согласиться с таким малооправданным мнением русского философа. Да и сам он несколькими страницами позднее пишет: "Впрочем, собственно говоря, доверие к учению Шопенгауэра и увлечение Вагнером вовсе не всегда так фатально губительны для человека. Если бы жизнь Нитше прошла без случайных осложнений, то, может быть, он до глубокой старости сохранил бы в душе чувства любви и преданности к своим учителям" 65.
       В мою задачу не входит подробное исследование вопроса отношений великого философа и великого музыканта. Наряду со многими известными специалистами я внес в поиски причин их разрыва свой небольшой вклад в книгах "Элитарная концепция искусства в философии Фридриха Ницше": гл. 2, 3, 4 и "Метафизика ленты Мёбиуса": гл. IV. С моей точки зрения, наиболее верно причину их разрыва объяснил И. Гарин: "Союз юного Ницше и зрелого Вагнера был крепок до тех пор, пока первый не осознал всю глубину человечности второго. В сущности, Вагнер предал Ницше: искусство метафизического утешения, музыка воли была разрушена тем же Байрейтом, на котором зиждился героический идеал. Вагнер оказался не гением-олимпийцем, а человеком, заигрывающим с католицизмом, правительством и общественностью. Последней каплей оказалась реакция байрейтской элиты на вагнеровские оперы - обычная реакция толпы, обуреваемой страстью массы. Ведь его музыкой упивались, главным образом, обыватели, образованные, никчемные, пассивные бюргеры вроде музилевского Вальтера (из романа Р. Музиля "Человек без свойств" - Д.К.). Ортега так и скажет - "массы высшего класса". К тому же Вагнер произносил слова, невыносимые для ушей Ницше: будто народ - истинная движущая сила искусства" 66. Добавлю и тот факт, что Вагнеру не нравились еврейские друзья Ницше, а последнему все более становился непереносимым оголтелый антисемитизм Вагнера.
       На примере Байрейта Ницше увидел массовую культуру в момент ее зарождения и ужаснулся тому, во что все это может вылиться: он как будто уже слышал клаксон автомобиля Гитлера, воспроизводящий в звуках сцену ковки меча из вагнеровского "Зигфрида".
       И все же, как ему хотелось верить, что в Байрейте собираются "достопримечательные явления культуры различных веков"! "Участники байрейтских празднеств должны производить, таким образом, впечатление несвоевременных людей: их родина - не нынешнее время, их причину и вместе с тем оправдание нужно искать в чем-либо ином" 67. В самом конце своего творческого пути Ницше с непреходящей болью еще раз отзовется о днях 1876 года с чувством горького сожаления о своем великом, уже покойном, друге: "Несравненные дни закладки, маленькая группа людей, которые были на своем месте и праздновали эту закладку и вовсе не нуждались в пальцах для нежных вещей: нет ни тени сходства. Что случилось? - Вагнера перевели на немецкий язык! Вагнерианец стал господином над Вагнером! - Немецкое искусство! немецкий маэстро! немецкое пиво! ... Поистине, общество, от которого волосы встанут дыбом!... Ни в каком уродстве здесь нет недостатка, даже в антисемите. - Бедный Вагнер! Куда он попал! - Если бы еще он попал к свиньям! А то к немцам!.." 68
       В очерке о Вагнере в Байрейте есть одно место, которое читается как отчет о сегодняшнем дне: "Когда я в многолюдных городах вижу эти тысячи людей, проходящих с тупым и суетливым выражением лица, я твержу себе: им тяжело на душе. Но всем им искусство служит только для того, чтобы на душе стало еще хуже, еще тупее и бессмысленнее, еще тревожнее и похотливее. Ибо неверное чувство неотступно давит и мучит, не дает им признаться самим себе в своей духовной нищете. Хотят ли они что-нибудь сказать, условность шепчет им на ухо что-либо, отчего они забывают, что собственно хотели высказать; желают ли они объясниться друг с другом, их разум парализуется словно волшебным заклятьем, и они называют счастьем свое несчастье, да еще старательно объединяются на пагубу себе. Так они окончательно падают, превращаясь в рабов ложного чувства" 69. Счастливец Ницше! - Ему не довелось узнать, что такое телевидение и его домашнее воплощение: телевизор, "ящик для идиота"! С.А. Завражин резюмирует тему "Ницше и эстетическое воспитание": "Для пробуждения Человека в человеке, развертывания его креативных возможностей гораздо больше, чем наука, дает искусство, которому он придает огромное воспитательное значение. Суть искусства, по Ницше, во внутреннем переживании того, что ощутил художник в процессе творения. Приобщаясь к вершинным образцам, душа начинает облагораживаться. В ней пробуждается "ритм страсти", который постепенно переносится на область духовной жизни, оказывает благотворное воздействие на сферу чувств, воли, моральных переживаний. Если наука объясняет искусство, то искусство ее воспроизводит, если в науке рассказывается о жизни, то в искусстве говорит сама жизнь.
       В средней и высшей школе искусство занимает жалкое положение, поскольку верховенствующий там принцип утилитаризма делает его невыгодным с точки зрения обывателя. Резко критикуя такое положение дел, Ницше призывал активно пропагандировать образцы высокого искусства в школе, формировать у учащихся эстетические вкусы, развивать чувство образного, художественного постижения жизни. По его мнению, среди всех видов искусства наибольшим влиянием обладает музыка, которая не только передает нюансы душевных переживаний, но и способна возвышать чувства людей, сближать их на этой почве, преображать их внутренний мир" 70. Уф! Я ожидаю вполне справедливого упрека читателя, который ядовито напомнит мне мое же утверждение, что авторы, пишущие о Ницше, невольно дублируют его стиль. Оказывается, не всегда. Не моя вина. Больше цитировать некого: я уже говорил, насколько скудны работы о педагогических взглядах Ницше.
       Процесс разрыва с Р. Вагнером принял форму "затянувшегося прощания". Маэстро давно уже спал вечным сном (умер 22.05.1883), а уже не молодой Ницше продолжал объяснять, почему он прекратил дружбу с ним, и почему это было необходимо, так как искусство Вагнера - упадочное и декадентское. В 1888 г. появляется письмо-памфлет известный ранее под заголовками "Случай Вагнера" или "Дело Вагнера". Известный философ К.А. Свасьян, ныне проживающий в Базеле, предложил более удачный перевод немецкого слова " Der Fall" - "казус" и с 1990 г. название памфлета звучит как "Казус Вагнера" 71. Вслед за памфлетом готовится к изданию самая последняя книга Ницше: "Ницше против Вагнера" 72, коллаж отрывков, подобранных из разных сочинений, касающихся Вагнера. Так долго расстаются с человеком, которого продолжают любить, даже, когда после отрезвления от безудержного восхищения, возникает ненависть к свергнутому кумиру. Ницше продолжал любить Вагнера как никого и сохранил это чувство даже в годы помрачения разума. Убедительно прав К. Свасьян, когда в примечаниях к "Казусу Вагнера" пишет: "Опубликованные посмертно материалы из наследия не оставляют никаких сомнений в действительной причине разрыва: к контроверзе Ницше - Вагнер как нельзя лучше подходит шопенгауэровская притча о перекличке великанов, слышащейся гулом в мире карликов. Что обратное влияние восторженного адепта на "мейстера" было ничуть не менее реальным фактом, этого не скрывал и сам Вагнер, списывавший, по собственному признанию, со своего юного друга 3-й акт "Зигфрида", как знать, может быть, и уже против воли, и "Парсифаля" 73. И все-таки в великом маэстро молодой философ уже не видел воспитателя, когда создавал ему монумент при жизни в "Рихарде Вагнере в Байрейте"!
       Что касается последнего сочинения Ницше о Вагнере, то оно начинает собой и тему "Ницше в России". Приведу несколько любопытных фактов. "Первыми русскими читателями книг Ницше были княгиня А.Д. Тенишева и князь А.И. Урусов, известный адвокат, выступавший на процессе по делу С.Г. Нечаева, и меценат. Их в качестве адресатов рекомендовал философу в 1888 году популярнейший датский критик Георг Брандес (Морис Коген), с которым Ницше познакомился годом раньше... Творчество Ницше Г. Брандес окрестил "аристократическим радикализмом". Ницше переписывался с ним до дней своей болезни. А. Тенишевой он отправил один экземпляр брошюры "Случай Вагнера". Княгиня фактически первой в России прочитала страницы в октябре 1888 года. В декабре она ответила ему письмом из Петербурга: "Хотя я, к сожалению, не имела еще повода узнать Вас лично, у меня, тем не менее, есть внушительное представление о глубине Вашей мысли и всей Вашей личности, главным образом благодаря лекциям, которые читал о Вас Георг Брандес". Ницше Гасту, 9 декабря, в этой связи: "...почти объяснение в любви, во всяком случае, весьма курьезное письмо" 74. Эта пересылка и переписка происходила как раз накануне уже начинавшейся тяжелой психической болезни ее корреспондента. Следует учесть, что Ницше сам просил Брандеса: "Не сообщите ли Вы мне пару русских и французских адресов, по которым имело бы смысл отправить это сочинение?" 75
      

    * * *

       Итак, сочинения первой половины 70-х годов, его усилия для осуществления проектов "культурной революции" и "культурной трансформации", которые спорадически продолжались до середины 80-х годов, могли свидетельствовать только о том, что сомнения Ницше в возможности осуществления своих замыслов становились сильнее веры в ценности самих замыслов. Те люди, к которым он обращался, которые, как ему казалось, должны были его понять, отказывали ему в понимании. Непрерывность проекта элитарной пайдейи двинется в другом направлении. Ницше предстоит обрушить радикальную критику на все общественные институты, системы и идеологии, которые не позволяли современникам признавать необходимость реформ в культуре и образовании. Перед ним возникают новые вопросы: как возможна культура? как возможно образование? как возможна дружба? как возможно христианство? Последуют настолько громкие ответы философа, что они приобретут характер "переоценки всех ценностей".
      
      

    Библиографический список

       1. Ницше Ф. Утренняя заря. Фр. 152. Свердловск. 1991, с. 251.
       2. Ницше Ф. ПСС. Т. 7, с. 643.
       3. Письма Фридриха Ницше... с. 105.
       4. Ницше Ф. ПСС. Т. 8, с. 253, 674.
       5. Мэнли П. Холл. Энциклопедическое изложение масонской, герметической, каббалистической и розенкрейцеровской символической философии. Новосибирск, 1992, с. 714.
       6. Ницше Ф. ПСС. Т. 7, с. 575.
       7. Ницше Ф. ПСС. Т. 8, с. 103.
       8. Там же, с. 124.
       9. Там же, с. 499.
       10. Ницше Ф. Переоценка всего ценного. Странник и его тень. Фр. 282 // Ницше Ф. Странник и его тень. М., 1994, с. 377.
       11. Там же, с. 370.
       12. Протоирей Георгий Флоровский. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991, с. 453.
       13. Батай Ж. ПрСклятая часть // Суверенность. М., 2006, с 443.
       14. Там же, с. 443.
       15. Андреев Д.Л. Роза мира. Метафилософия истории. М., 1991, с. 176.
       16. Корнющенко Д.И. Каким воспитателем был Ницше // Труды чл. РФО. В. 5. М., 2003, с. 231.
       17. Гарин И. И. Ницше, с. 97.
       18. Корнющенко Д.И. Метафизика ленты Мёбиуса. Чапаевск, 2000, с. 108-109.
       19. Ницше Ф. ПСС. Т. 7, с. 238-239.
       20. Ницше и современная западная мысль, с. 132.
       21. Галеви Д. Жизнь Фридриха Ницше, с. 70-72.
       22. Ницше Ф. Философская проза..., с. 166-236.
       23. Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни, с. 199.
       24. Ницше Ф. Указ. соч., с. 229-230.
       25. Галеви Д. Указ. соч., с. 110.
       26. Гарин И.И. Указ. соч., с. 58.
       27. Перцев А.В. Фридрих Ницше у себя дома. СПб., 2009.
       28. Перцев А.В. Указ. Соч., с. 206.
       29. Ницше Ф. Собрание сочинений. В 10-ти т. Т. 4. Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных духом. М., М.В. Клюкин, 1901.
       30. Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. М., 1900, с. 320-321.
       31. Ницше Ф. Полное собрание сочинений. В 4-х т. Пер. под общей ред. Проф. Ф. Зелинского, С. Франка, при сотрудн. Ф. Белого, В.Я. Брюсова, М.О. Гершензона и др. Т. 3. Человеческое, слишком человеческое. М., 1911.
       32. Перцев А.В. Указ. Соч., с. 205.
       33. Краткая литературная энциклопедия. Т. 8. М., 1975, столб. 798.
       34. КЛЭ. Т. 5. М., 1968, столб. 297.
       35. Хроника жизни Ницше..., с. 527.
       36. Философская энциклопедия. В 5 т. Т. 5. М., 1970, с. 552.
       37. Галеви Д. Указ. соч., с. 217-220.
       38. Высоцкий В.С. Нерв. М., 1981, с. 139-140.
       39. Маркиш С.П. Знакомство с Эразмом из Роттердама. М., 1971, с. 216-217.
       40. Эразм Роттердамский. Разговоры запросто. М., 1969, с. 227-228.
       41. Ницше Ф. Странник и его тень, с. 306-307.
       42. Там же, с. 145.
       43. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 1. М., 1955, с. 378
       44. Гофман Э.Т.А. Житейские воззрения кота Мурра. Повести и рассказы. М., 1967, с. 232-235.
       45. Цит. по: Галеви Д. Жизнь Фридриха Ницше, с. 108.
       46. Ницше Ф. Давид Штраус в роли исповедника и писателя // Избран. произведения. Кн. 1. М., 1990, с. 260.
       47. Лёвит К. От Гегеля к Ницше..., с. 523.
       48. Ницше Ф. Давид Штраус..., с. 263.
       49. Там же, с. 265-266.
       50. Ницше Ф. ПСС. Т. 8, с. 47.
       51. Галеви Д. Указ. соч., с. 119.
       52. Шопенгауэр А. Новый паралипоменон. М., 2000, с. 316.
       53. Захарова Т.Г. О некоторых типах преемственности в Философии // Труды чл. РФО. В. 2. М., 2002, с. 85.
       54. Шопенгауэр А. Указ. соч., с. 56-57.
       55. Шопенгауэр А. Собр. соч. в 6 тт. Т. 5. М., 2001, с. 485, 488.
       56. Ницше Ф. Шопенгауэр как воспитатель // Странник и его тень. М., 1994, с. 10.
       57. Там же, с. 35.
       58. Там же, с. 45-46.
       59. Ницше Ф. ПСС. Т. 8, с. 120-121.
       60. Там же, с. 123.
       61. Ницше Ф. Странник и его тень, с. 146.
       62. Ницше Ф. Очерки несвоевременного // Избранные произведения. Кн. 1. М., 1990, с. 391.
       63. Делёз Ж. Ницше и философия. М., 2003, с. 180, 183-184.
       64. Шестов Л. Достоевский и Нитше (философия трагедии) // Л. Шестов. Сочинения. М., 1995, с. 106-107, 109.
       65. Там же, с. 112.
       66. Гарин И.И. Вагнер // Поэты и пророки. Т. 1. М., 1992, с. 723.
       67. Ницше Ф. Рихард Вагнер в Байрейте // Странник и его тень, с. 81.
       68. Ницше Ф. Ecce Homo // Избранные произведения. Кн. 2., с. 379.
       69. Ницше Ф. Рихард Вагнер в Байрейте, с. 103-104.
       70. Завражин С.А. Педагогические взгляды Фридриха Ницше, с. 94-95.
       71. Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. Казус Вагнера. Антихрист. Ecce Homo. Минск, 1997, с. 261-296.
       72. Ницше Ф. Философская проза..., с. 317-337.
       73. Свасьян К.А. Примечания // Ницше Ф. По ту сторону добра и зла... с. 484.
       74. Свасьян К.А. Хроника жизни Ницше // Там же, с. 534.
       75. "Речь не о книгах, а о жизни..." Переписка Ф. Ницше с Г. Келлером, Г. Брандесом, А. Стриндбергом // Новый мир, 1999,  4.
      

    Глава четвертая. Радикализация проекта пайдейи.

    Союз-соревнование "свободных умов".

      
       О, полдень жизни! Летний, сад в
       цвету!..
       Исчезни бремя...
       Друзья мои, для вас настало время!..
       Я жду к себе вас в гости, как мечту,
       Зовет поэт, влюбленный в красоту.
       Ф. Ницше. На высоких горах.
       1886, пер. А.Н. Е - ва. 1
      
       В дневниковых записях 1875 г. можно прочесть такие строки, сделанные Ф. Ницше, в очередной раз выходившего из состояния болезни: "Я много поносил моих современников, а между тем я сам принадлежу к их числу; я страдаю вместе и одинаково с ними ради чрезмерности и беспорядочности моих желаний. Если мне суждено быть учителем этого поколения, то сначала я должен побороть самого себя и подавить в себе всякое сомнение; для того, чтобы победить свои инстинкты, я должен знать их и уметь их судить, я должен приучить себя к самоанализу. Я критиковал науку и восхвалял вдохновение, но я не анализировал, не исследовал источников этого вдохновения - над какой же пропастью я ходил! Меня извиняет моя молодость; я нуждался в опьянении; теперь молодость моя прошла. Роде, Герсдорф, Овербек в Байрейте; я им завидую и вместе с тем жалею их, так как они уже вышли из того возраста, когда витают в мечтах и не должны были бы находиться там".
       Далее, в развернутом черновом фрагменте, продолжающем тему "Мы, филологи", - об ответственности учителей гимназий и профессоров университетов перед теми, кто получил скудное классическое образование, появляется понятие "свободный ум". Его предназначение: осудить это образование и, в первую очередь, обвинить сословие филологов, которые и есть его создатели:
      
       "Il faut dire la vИritИ et s'immoler
       (Надо говорить правду, даже жертвуя собой (франц.))
       Вольтер
      
       Предположим, что нашлись бы умы более свободные и проницательные, которые были бы не довольны тем образованием, которое сейчас в ходу, и подвергли бы его своему суду: что стал бы говорить на нем обвиняемый? Прежде всего следующее: "Я не знаю, есть ли у вас право обвинять меня или нет, но в любом случае адресуйтесь не ко мне, а к моим создателям; на них лежит долг защищать меня, я же имею право молчать - ведь я не что иное, как их создание". После чего были бы вызваны создатели, среди которых можно было бы увидеть целое сословие - сословие филологов. Это сословие состоит, с одной стороны, из людей, использующих свое знание греческой и римской древности в целях воспитания с его помощью юношей 13-20 лет, а с другой - из тех, в чью задачу входит заниматься образованием все новых учителей подобного рода, т. е. быть воспитателями воспитателей. Филологи первого типа суть учителя гимназий, второго - профессора университетов. Первым поручают избранное юношество, дарования и благородство которого уже дало о себе знать и на воспитание которого родители готовы потратить должное количество времени и денег; если же им поручают еще и других, которые не удовлетворяют этим трем условиям, то во власти учителей отвергнуть их. В руки филологов второго типа, филологов университетских, попадают молодые люди, чувствующие в себе призвание к высшей и взыскательнейшей из профессий - быть учителями и образователями рода человеческого; и снова в их власти отсеивать оказавшихся здесь случайно. Если образование той или иной эпохи подвергнется осуждению, то на филологов в любом случае будет возложена ответственность за это: ведь либо они намеренно поддерживают негодное образование, по собственной слепоте считая его хорошим, либо не поддерживают его, но слишком слабы, чтобы добиться осуществления того, что они сознают как лучшее. Таким образом, их вина либо в недостатке понимания, либо в бессилии. В первом случае они сказали бы, что не видят ничего лучшего, во втором - что ничего лучшего не умеют. Но поскольку филологи воспитывают преимущественно с помощью греческой и римской античности, то недостаток понимания, о котором шла речь в первом случае, может проявляться как в том, что они не понимают античности, так и в том, что они насильственно насаждают ее в наши дни в качестве якобы важнейшего средства воспитания, меж тем как она вовсе не является или уже больше не является таковым. Если же вменить им в вину безволие, то, будучи совершенно правы в своем мнении о присущем античности воспитательном значении и силе, они тем не менее окажутся инструментами не подходящими для того, чтобы античность могла посредством их обнаружить эту свою силу. Иными словами, вышло бы, что они - учителя вовсе не по праву и находятся, более того, живут в ложном положении. Но каким образом они в нем оказались? Потому что заблуждались относительно себя и своего предназначения. Итак, определяя ответственность филологов за дурное современное образование, можно суммировать различные варианты в следующей формуле. Филолог, желающий доказать свою невиновность, должен понимать три вещи: античность, современность, самого себя; его вина состоит в том, что он не понимает либо античности, либо современности, либо самого себя. Вопрос первый: понимает ли филолог античность?" 2
       Вернувшись в Базель, он напишет нечто чрезвычайно важное для дальнейшего развития своего непрекращающегося педагогического проекта. С этих строк начинается пока еще латентный процесс радикализации всех будущих идей и замыслов, в том числе и относительно пайдейи, Фридриха Ницше. "Я мечтаю о союзе совершенных людей, не знающих пощады и желающих, чтобы их называли "разрушителями"; ко всему существующему они подходят с острием своей критики и посвящают себя исключительно служению истине. Мы не оставим невыясненным ничего двусмысленного и лживого. Мы не захотим строить преждевременно, мы не знаем даже, окажется ли в нашей силе дело созидания, может быть, даже лучше не приступать ни к чему. Жизнь знает трусливых, безропотных пессимистов; такими мы быть не желаем" 3. Примерно в это же время, в 1862 г. в романе И.С. Тургенева "Отцы и дети" нигилист Базаров скажет очень похожие слова, об отрицании всего, что представляет ценность в глазах братьев Кирсановых. На предположение, что после разрушения надобно что-то и строить, Базаров отвечает почти строками Ницше: "Это уже не наше дело... Сперва нужно место расчистить". Сам Ницше прочитал "Отцы и дети" весной 1873 г. совместно с К. фон Герсдорфом.
       Однако между утилитарной оценкой всех вещей и их отрицанием-средством расчистки пути для будущего у нигилиста-революционера Базарова и нигилизмом антиреволюционера Ницше - существенная разница. Нигилизм последнего радикален до такой степени, что под его отрицание попадает бытие жизни. Насколько глубок и всеобъемлющ такой нигилизм, Ницше знает, поэтому, являясь нигилистом, он же пытается бороться с этим "неуютнейшим из гостей", чувствуя, как далеко может завести этот гость на пути отрицания. Последователь Шопенгауэра, друг Р. Вагнера теперь выбирает себе новых учителей: Ларошфуко и Паскаля, Шамфора и Стендаля, великого поэта Гёльдерлина. Это не замедлит сказаться на новой афористически-фрагментарной форме его сочинений. Человек, мечтавший о "светском монастыре", о "духовном фаланстере", теперь готовит себя на мятежное выступление против жизни. Он формирует правила своей будущей жизни в стиле максим ветхозаветных пророков:
      
       " 10 заповедей свободного ума.
       Ты не должен ни любить, ни ненавидеть народы.
       Ты не должен заниматься политикой.
       Ты не должен быть ни богатым, ни нищим.
       Ты должен избегать знаменитых и влиятельных.
       Ты должен взять себе жену из другого, а не из своего народа.
       Надо чтобы в воспитании твоих детей участвовали твои друзья.
       Ты не должен подчиняться никаким установлениям церкви.
       Ты должен не сожалеть о проступке, а делать из-за него на одно доброе дело больше.
       Ради того, чтобы иметь возможность говорить правду, ты должен предпочесть изгнание.
       Ты должен предоставить миру свободу действий в отношении себя, а себе - в отношении мира" 4.
      
       После выхода в свет "Человеческого, слишком человеческого" Ницше начал терять старых друзей. Он ведет странную призрачную жизнь изгоя, тяжело раненного одинокого волка, которого лучше "не замечать". И он же, профессор "несвоевременных размышлений", всеми силами ищет новых учеников и новых друзей. "Я, как настоящий корсар, охочусь за людьми - не для того, чтобы взять их в плен, но, чтобы увести их с собой на свободу". Но предлагаемая им свобода не увлекает юношей. Сохранились воспоминания студента М. Шеффера: "Я слушал лекции Ницше, которого знал совсем немного. Однажды после лекции мы разговорились и пошли вместе... Светлые облака плыли по небу. "Как быстро несутся эти прекрасные облака", - сказал он мне. "Они похожи на облака с рисунков Паоло Веронезе", - ответил я. Вдруг он внезапно схватил меня за руку. "Послушайте, скоро вакация, я на днях уезжаю, поедемте со мной любоваться облаками в Венеции". Я был застигнут врасплох и пробормотал что-то неопределенное. Ницше отвернулся; лицо его стало холодным, замкнутым, точно мертвым. Он ушел, не сказав мне ни единого слова" 5.
       Эпизод показателен. Ницше одинок, но надеется на некий прорыв из этого вакуума, он страстно стремится к человеческому общению, к дружбе с немногими, к союзу "свободных умов". Ведь "Человеческое, слишком человеческое" заканчивалось эпилогом "Среди друзей":
       1
       "Хорошо молчать совместно,
       Лучше - вместе посмеяться,
       Под шатром шелковым неба,
       На зеленом мху под буком,
       Сладко громко посмеяться,
       Зубы белые поскалить.
      
       Помолчим, коль дело ладно,
       Если ж худо - посмеемся,
       Поведем его все хуже
       И опять смеяться будем
       И, смеясь, сойдем в могилу.
      
       Други, так ли? Жду признанья!
       Так аминь! И до свиданья!" 6
      
       А было ли что-нибудь в этой "книге для свободных умов" касающееся главной темы моего сочинения? Да, и некоторые фрагменты из нее уже цитировались в предшествующих главах. Например, фр. 265 "Разум в школе", фр. 272 "Годичные кольца индивидуальной культуры". Или вот такой замечательный афоризм 467 "Школьное дело. Школьное дело будет в крупных государствах в лучшем случае посредственным, по той же причине, по которой в больших кухнях пища изготовляется в лучшем случае посредственно". Как будто списано с современной российской системы образования! Но в целом таких фрагментов и афоризмов немного. Отдел третий книги посвящен религиозной жизни. Эта тема скоро превратится у Ницше в доминирующую. И вот самое важное для моего исследования: размышления о признаках высшей и низшей культур. То, что было обозначено пунктиром в "О будущности наших образовательных учреждений", в "Человеческом, слишком человеческом" приобретает характер развернутой доктрины, в которой автор ни на минуту не сомневается. Все чаше упоминается словосочетание "свободные умы", которое гомогенно связано с понятием "высшей культуры".
       Фр. 225. "Свободный ум есть относительное понятие. Свободным умом называют того, кто мыслит иначе, чем от него ждут на основании его происхождения, среды, сословия и должности или на основании господствующих мнений эпохи. Он есть исключение, связанные умы есть правило; последние упрекают его в том, что его свободные принципы либо возникают из желания выделиться, либо же заставляют в нем предполагать свободные поступки, т. е. поступки, несоединимые со связанной моралью. Иногда ему говорят также, что те или иные свободные принципы должны быть объяснены из его умственной бестолковости или ненормальности; но так говорит лишь злоба, которая сама не верит тому, что говорит, а хочет только причинить вред; ибо свидетельство в пользу большой остроты и верности его интеллекта обыкновенно написано на лице у свободного ума, и настолько отчетливо, что и связанные умы понимают его достаточно хорошо. <...> Впрочем, к существу свободного ума не принадлежит то, что он имеет более верные мнения, а лишь то, что он освободился от всякой традиции, все равно, успешно или неудачно. Но обыкновенно он все же будет иметь на своей стороне истину или по крайней мере дух искания истины: он требует оснований, другие же - только веры". Возрастающее число фрагментов и афоризмов о свободных умах, о дружбе и друзьях, о диалоге, вероятно, как-то пролонгировало новый этап пайдейи Ницше - педагогический проект "союз-соревнование свободных умов".
       Но как возможна дружба свободных умов? Как вообще могут подружиться свободные умы с себе подобными? В фр. 354 "Родственник как лучший друг" Ницше утверждает, что греки одни из всех народов обладали глубоким, многосторонним философским исследованием дружбы, хорошо знали, что такое друг, - и они же обозначали родственников выражением превосходной степени от слова "друг". Он признается, что для него это необъяснимо. Тем не менее, как и в случае с пайдейей, Ницше и в понимании дружбы хотел бы вернуться в Древнюю Грецию, в которой дружба, как чувство, ценилась превыше всего. Вера в "вечное возвращение" помогает ему проанализировать механику дружбы-соревнования свободных умов. Фр. 376. "О друзьях. Поразмысли сам с собой, как различны чувства, как несходны мнения даже среди ближайших знакомых; как даже одинаковые мнения занимают совершенно иное место или имеют иную силу в голове твоих друзей, чем в твоей; как многочисленны поводы к непониманию, к враждебному расхождению в разные стороны. После этого ты скажешь себе: как непрочна почва, на которой покоятся все наши союзы и дружбы, как неизбежны холодные дожди и непогода, как одинок каждый человек! Если человек понимает это и к тому же понимает, что все мнения, а также их характер и сила у его ближних столь же необходимы и безответственны, как и их действия, если он приобретает способность постигать эту внутреннюю необходимость мнений из неразъединимого сплетения характера, занятия, таланта, среды, - то он, быть может, избавится от горечи и остроты чувства, с которым мудрец воскликнул: "Други, друзей не бывает!" (цит. из Флориана - Д.К.). Напротив, он признается себе: да, бывают друзья, но их привело к тебе заблуждение, самообман о тебе; и они должны были научиться молчанию, чтобы оставаться твоими друзьями; ибо почти всегда такие человеческие отношения покоятся на, том, что о некоторых вещах не говорят, что их даже не касаются; если же эти камешки начинают катиться, они увлекают за собой дружбу и разбивают ее. <...> - И поэтому будем терпеть друг друга, как мы терпим самих себя; и быть может, для каждого придет некогда более радостный час, когда он воскликнет:
      
       "Други, друзей не бывает!" - воскликнул мудрец умирая,
       "Враг, не бывает врагов!" - кличу я, безумец живой".
      
       Фр. 296. "Недостаточная близость. Недостаточная близость между друзьями есть зло, порицание которого делает его неисцелимым", - требует толерантности и эмпатии между друзьями, как единственных средств преодоления их несхожести и инаковости.
       Два предисловия, написанные к 1-му и 2-му томам "Человеческого, слишком человеческого" в Ницце и Сильс-Марии соответственно весной и осенью 1886 г. проливают некоторый свет на проблему содружества свободных умов: через 8 лет, после того как Ницше открыто заговорил о ней, вызвав неприязнь и непонимание ближайших друзей, прежде всего Р. Вагнера.
       "Так, однажды, когда мне это было нужно, я изобрел для себя и "свободные умы", которым посвящена эта меланхолически-смелая книга, под названием "Человеческое, слишком человеческое"; таких "свободных умов" нет и не было - но, повторяю, общение с ними было мне нужно тогда, чтобы сохранить хорошее настроение среди худого устроения (болезни, одиночества, чужбины... бездеятельности); они были мне нужны, как бравые товарищи и призраки, с которыми болтаешь и смеешься, когда есть охота болтать и смеяться, и когда посылаешь к черту, когда они становятся скучными - как возмещение недостающих друзей. Что такие свободные умы могли бы существовать, что наша Европа будет иметь среди своих сыновей завтрашнего и послезавтрашнего дня таких веселых и дерзких ребят во плоти и осязательно, а не, как в моем случае, в качестве схем и отшельнической игры в тени - в этом я менее всего хотел бы сомневаться. Я уже вижу, как они идут, медленно-медленно; и, может быть, я содействую ускорению их прихода, описывая наперед, в чем я вижу условия и пути их прихода?" 7 К этому Предисловию 1886 г. мне еще предстоит вернуться, а здесь лишь добавлю, что вопреки предыдущим заявлениям, рядом же, Ницше пишет: "Наше назначение распоряжается нами, даже когда мы еще не знаем его; будущее управляет нашим сегодняшним днем. Допустим, что именно проблему иерархии мы, свободные умы, можем назвать нашей проблемой, лишь теперь, в полдень нашей жизни, мы понимаем, в каких приготовлениях, обходных путях, испытаниях, искушениях, переодеваниях нуждалась эта проблема, прежде чем она могла стать перед нами, и что мы должны сначала были испытать душой и телом самые разнообразные и противоречивые бедствия и радости в качестве искателей приключений и путешественников вокруг того внутреннего мира, который зовется "человеком", в качестве измерителей каждого "выше", каждого "сверх иного", которое тоже зовется "человеком", - проникая повсюду почти без страха, не пренебрегая и как бы отсеивая все случайное, - пока мы, свободные умы, не можем, наконец, сказать: "Здесь лежит новая проблема! Здесь длинная лестница, на ступенях которой мы сами сидим и по которой мы поднимались, - какими мы некогда сами были. Здесь есть высота и глубина, есть мир под нами, есть огромный длинный порядок и иерархия, которую мы видим; здесь - наша проблема!" 8 Вероятно, эти смелые строки мы должны понимать как новую фазу увлечения Ницше: вместе с придуманными им "свободными умами" он составляет духовный и телесный комплот из высоких душ, объединенных надеждой на приход "сверхчеловека" в лице "веселых и дерзких ребят".
       Во втором Предисловии 1886 г. мы убеждаемся, что Ницше действительно имеет право называть себя свободным умом: "С тех пор одинокий и крайне недоверчивый к себе (со времени разрыва отношений с Р. Вагнером - Д.К.), я со злобным чувством повел борьбу со всем, что причиняло мне страдания и жестокие муки. Таким образом, я вновь нашел путь к тому смелому пессимизму, который является прямой противоположностью всякой романтической лжи, а вместе с тем, как мне теперь хочется думать, и путем "к самому себе", к своей задаче. <...>
       Тогда впервые научился я той отшельнической речи, которой владеют самые великие молчальники и страдальцы: я говорил без свидетелей или, вернее, относясь к ним безразлично, для того, чтобы мне не страдать от молчания. Я говорил только о таких вещах, до которых мне не было никакого дела, но так, как будто они отчасти касались меня. Тогда я научился искусству казаться веселым, беспристрастным, интересующимся и, что важнее всего, здоровым и злым... <...> Понятен ли вам оптимизм, как средство для выздоровления, чтобы когда-нибудь впоследствии иметь право быть снова пессимистом?.. <...> Сама жизнь вознаграждает нас за непреклонную волю к жизни, за нашу продолжительную борьбу с собой против пессимизма, происходящего от утомления жизнью, даже за самый внимательный и благодарный взгляд, от которого не ускользают малейшие, самые нежные, мимолетные дары жизни... <...>
       В заключение мне остается только определить мой пессимизм, составляющий противоположность романтическому пессимизму, т.е. пессимизму обездоленных, несчастных, побежденных. Существует стремление к трагическому и пессимистическому, служащее признаком строгого и сильного интеллекта (вкуса, чувства, совести). С этой волей в груди не только не страшны ничто ужасное или загадочное, свойственное всему бытию, но оно является даже желанным. За такой волей скрывается отвага, гордость, тоска по могучему великому врагу. Такова была моя пессимистическая перспектива с самого начала. Вполне новая, как мне кажется. До самого последнего мгновения я, если хотят мне поверить, твердо держусь за нее столько же ради себя, сколько же иногда и против себя... Желаете ли вы тому доказательство? Но что же и доказывается этим длинным предисловием?" 9
       О. Хархордин в большой статье, посвященной той же проблеме союза свободных умов, приводит мнение А. Миллин в работе "Свободный дух Ницше", что это предисловие свидетельствует о том, что все книги Ницше могут быть использованы как путеводитель для развития в себе свободного ума 10.  И. Гарин одну из глав в книге о Ницше назвал "Инструктор героизма 11. Несомненно, что эти характеристики личности и творчества "мученика познания" не могут вызывать возражения у тех, кто хотел бы приблизиться к состоянию духа и разума, соответствующему понятию "свободный ум".
       Сам же автор большой статьи так объясняет новый поворот Ницше в отношениях с друзьями: "Он попытался основать дружбу на неизбежной иллюзии, и эта дружба помогла ему выжить. Однако теперь он хочет найти новых друзей, с которыми не только связан теплым самообманом, но и жестоко соревнуешься за совершенство. Так как таковых рядом нет, он создает их сам: это и есть придуманные "свободные умы", которые появятся в недалеком будущем" 12. Статья О. Хархордина интересна прежде всего описанием стратегии дружбы свободных умов и мне еще предстоит вновь вернуться к его тексту.
       Просмотрев страницы "Смешанных мнений и изречений" и "Странника и его тени", мы не встретим новых откровений о свободных умах, хотя отдельные фрагменты и афоризмы упоминают о людях с высоким духом.
       "Утренняя заря. Мысли о моральных предрассудках", созданная автором почти в те же годы, в целом, безусловно, предназначалась для свободных умов. Фр. 122. "Учиться одиночеству. - о вы, бедняки в великих городах мировой политики, вы, молодые, даровитые, терзаемые честолюбием люди, считающие своей обязанностью при всяком случае (а случай не заставляет себя ждать) сказать свое слово! Вы, которые, произведя таким образом пыль и шум, считаете себя колесницей истории! Вы, которые постоянно приглядываетесь к моменту, постоянно ищите момента, когда можно было бы приткнуть свое слово, вы теряете всякую реальную продуктивность! Пусть такие люди ждут великих дел: они неспособны произвести что-нибудь на свете; события дня гонят их перед собой, как мякину, а они воображают, что они гонят вперед события дня, - бедняки!" 13 За видимой иронией скрыто сочувствие к тем, кому жалкие условия бытия мешают проявить то, что приблизило бы их к свободным умам. Однако проблематика этой книги настолько широка и разнообразна при общей ее компактности, что, вероятно, Ницше не хотел каких-либо повторений того, о чем он поведал в состоянии почти болезненного озарения несколько лет назад.
       "Утренняя заря" начинала поход Ницше против морали, но не в смысле аморализма, а в смысле утверждения другой морали - той "утренней зари, которая еще не светила". С нее начинается ницшев опыт "переоценки всех ценностей", идущий от киника Диогена и индуистских подвижников. Не повторяя прежних рассуждений о свободных умах, вся книга являлась неким манифестом имморализма, который, не делая прямых нападений на мораль, просто не принимает ее в расчет. Следует уточнить различие между аморализмом и имморализмом. Несмотря на их полную отождествляемость в советских словарях и энциклопедиях, названные понятия этики - не одно и то же 14. Частицы отрицания: "а" - греч. и "in"- лат. говорят о разном. В европейской культуре и этике под аморализмом принято понимать прекрасное знание всех моральных норм при совершенно сознательном их нарушении: это воинствующая безнравственность. Под имморализмом же понимается рефлексивное существование вне морали как таковой, как будто ее нет и никогда не было. Таков герой "Имморалиста" А. Жида. Таково отношение к морали в книгах Ницше 80-х годов, что убедительно показал А. Фулье в книге начала XX в., отнюдь не становясь на сторону Ницше-имморалиста 15. Разница приблизительно та же, что между атеистом и безбожником.
       "Свободный ум" не может не быть имморалистом. С первых же строк предисловия к "Утренней заре" легко понять к кому в этой книге обращается автор: "В этой книге выведен житель подземелья за работой - сверлящий, копающий, подкапывающий. Кто имеет глаза, способные рассмотреть работу на громадной глубине, тот может видеть, как он медленно, осторожно, терпеливо продвигается вперед, не чувствуя слишком больших неудобств от продолжительного лишения света и воздуха; можно сказать даже, что он доволен своей жизнью и работой во мраке. Не увлекает ли его какая-нибудь вера? Не вознаграждает ли его какое-нибудь утешение? Не переносит ли терпеливо он свой мрак, оставаясь непонятым, неясным, загадочным, потому, что он надеется иметь свое утро, свое искупление, свою утреннюю зарю? Он вернется сюда, но не спрашивайте его, чего он хочет там внизу: он скажет вам об этом сам, если он снова сделается человеком, этот мнимый Трофоний, этот житель подземелья (герой античного мифа, прорицатель, живший в подземной пещере - Д.К.). Разучиваются молчанию, когда так долго, как он, бывают в одиночестве, живут, как кроты..." 16
       Во фр. 420 совсем иначе, чем в прежних книгах, представлена проблема выбора учителя и воспитателя: "Наши учителя. - В юности берут себе учителей и руководителей из современных и из своего круга, с которым сталкиваются. Мы имеем бессознательную уверенность в том, что современность должна иметь учителей, которые для нее более пригодны, чем для всякого другого, и что мы должны найти их без больших затруднений. За это ребячество приходится рассчитываться позднее большими выкупными деньгами: приходится на себе нести наказание за своих учителей. Тогда начинают искать настоящих руководителей кругом во всем мире, в том числе и в минувшем, - но бывает уже поздно. И что хуже всего - мы узнаем, что они жили в то время, когда мы были молоды, и что мы тогда ошибались".
       Иронией пронизан фр. 132 "Прежнее немецкое образование", в котором имена великих немцев 18-19 веков, за исключением Шопенгауэра и Гете, связываются с их жалкими попытками казаться морально настроенными и их погоней за лишенными плоти отвлеченностями. Те "учености плоды туманной Германии", так привлекавшие иностранцев, на самом деле были не блеском Млечного пути, а всего лишь облаком! В письме к П. Гасту о работе над книгой Ницше напишет: "Я докапываюсь до самого дна моих моральных залежей, и мне кажется, что стал совершенно подземным существом; сейчас мне кажется, что я нашел проход, даже выход; сотый раз просыпалась во мне такая надежда, но каждый раз разочарование сменяло ее" 17. Перекличка этого отрывка из письма к другу с Предисловием к книге очевидна.
       Из числа "свободных умов" на книгу обратил внимание один Поль Рэ. Ницше продолжает поиски союзников. Вслед за "Утренней зарей" зимой 1881-82 гг. написана "Веселая наука". Радикализация проекта Ницше происходила буквально на глазах его современников. "Я вобрал в себя дух Европы - теперь я хочу нанести контрудар..." Нигилизм, сверхчеловек будущего, теория вечного возвращения, смерть Бога, - эти важнейшие ницшевские понятия мелькают на многих страницах "Веселой науки". Но именно "мелькают", так как в полном блеске их время наступит позднее, на заключительном этапе его творчества. "Веселая наука" - дальнейшая радикализация философии Ницше. Она перебрасывает мост от эпикурейского сада "Человеческого, слишком человеческого" к нонконформизму и катастрофизму последних книг 18.  "Модуляция и тональность "Веселой науки" прокидывала уже мост от подобной подглядывающей оптики "Человеческого, слишком человеческого" к провидческой оптике "сверхчеловеческого" в идеале - "слишком сверхчеловеческого"; сама раздвоенность книги безошибочно фиксирует перевал, существенный для всего ницшевского мировоззрения: от "человеческого, слишком человеческого" к "сверхчеловеческому, слишком сверхчеловеческому" - в сущности, от вольтерьянски-сент-бёвской парадигмы первого "слишком" к крестным мукам второго" 19.
       Во многих фрагментах "Веселой науки" заметно, что Ницше говорит еще на языке лекций "О будущности..." и "Несвоевременных размышлений". Но создаваемые им образы свободных умов резко контрастируют с главными персонажами ранних произведений. Это, скорее, мастерски созданные характеры тех "веселых и дерзких ребят", о которых он скажет значительно позднее в Предисловии-1 1886 г. Один из этих ребят даже назван по имени: принц Фогельфрай - свободная птица, или, в более принятой русской транскрипции, - "вольная пташка". Это говорящее имя естественно делает принца "свободным умом" и "автором" цикла песен, содержание которых говорит само за себя.
       Свободные умы в "Веселой науке", однако, далеко не идентичны тем образам друзей с возвышенными умами, которые представали перед читателем в "Человеческом...". Фр. 283. "Подготовители. Я приветствую все знамения того, что зачинается более мужественная, воинственная эпоха, которая прежде всего наново воздаст почести отваге! Ибо ей назначено проложить пути более высокой эпохе и скапливать силы, которые некогда понадобятся этой последней, - эпохе, вносящей героизм в познание и ведущей войны за мысли и их последствия. Для этого нужны теперь многие подготовители, храбрецы, которые, однако, не могут возникнуть из ничего, - тем более из песка и ила нынешней цивилизации и образованности больших городов..., <...> более рискованные люди, более плодотворные люди, более счастливые люди! Ибо, поверьте мне! - тайна пожинать величайшие плоды и величайшее наслаждение от существования зовется: опасно жить! Стройте свои города у Везувия! Посылайте свои корабли в неизведанные моря! Живите, воюя с равными вам и с самими собой! Будьте разбойниками и завоевателями, покуда вы не можете быть повелителями и владетелями, вы, познающие! Скоро канет время, когда вы могли довольствоваться тем, что жили, подобно пугливым оленям, затаившимся в лесах! В конце концов познание протянет руку за тем, что ему подобает: оно вознамерится господствовать и обладать, и вы вместе с ним!" В фр. 220 "подготовителям" противостоят слабые, не совладаюшие с собой умеренные, не способные "придать стиль" своему характеру. Поэтому необходимо, чтобы человек достиг удовлетворенности собою, лишь тогда он выглядит сносным. Кто недоволен собой, тот постоянно готов мстить за это, и все прочие оказываются его жертвами.
       Полной нелепостью было бы считать, что в подготовителях-первопроходцах Ницше видит первобытную жестокость викингов или конкистадоров, кондотьеров или будущих эсэсовцев. Но так получилось, что его "боевой" стиль, те немногие фрагменты, в которых он использовал милитаристский лексикон, были поняты именно буквально некоторыми его последователями, и, увы, так же буквально понимаются некоторыми философами и по сей день. И такое обеднение-понимание ярких, сродни поэзии Р. Киплинга и Н. Гумилева, образов и повелительных ораторских реплик нанесли философской репутации Ницше больше зла, чем все остальные произведения вместе взятые: в них видят призывы к насилию, к вооруженному конфликту и вторжению на мирную территорию. Вне контекста они, в самом деле, могут послужить оправданием любого насилия. В контексте же эти риторические приемы, известные со времен Гераклита и Платона, означают всего лишь призывы к людям духа, к свободным умам быть дерзкими в мыслях, не бояться идти на разрыв с рутинными мыслями, даже рискуя остаться в одиночестве, жить с молнией, плыть против течения. У кого-то из авторов XX века есть такой несколько эпатирующий афоризм: если тебе дадут разлинованную бумагу, то пиши на ней поперек, - очень зримое представление о поведении нонконформиста. Тот же смысл заключает в себе и воинственный словарь Ницше: он связан с самыми не воинственными устремлениями - с научной, этической, философской мыслью.
       Почему философ с конца 70-х годов все чаще и чаще стал прибегать к воинственным выражениям в своих работах? На этот вопрос хорошо и убедительно ответил Р.Дж. Холлингдейл: "Немецкая философия прекрасно уживалась с установленным в Германии порядком - но философы не должны уживаться с установленным порядком; до сих пор немецкие философы писали книги и не причиняли вреда - но философы не должны не причинять вреда. Страстный, активный человек восхитителен, но он не умеет мыслить, - философ должен к своей способности мыслить добавить способность действовать, он должен соединять мышление и страсть, он должен жить своей философией, не только мыслить ею, он должен стать воином, разбойником, грабителем знаний - вот что имеет в виду Ницше, когда ассоциирует философию с войной" 20. В завершающем "Веселую науку" фр. 383 "Эпилог" Ницше пророчески предсказывает посмертную судьбу своего метафорического стиля: "Вам это так по вкусу мои нетерпеливые друзья? Ну что ж! Кто бы не захотел вам угодить? Моя волынка к вашим услугам, моя глотка также - она может издавать несколько хриплые звуки, не взыщите! на то мы и в горах. Но то, что вам придется услышать, по меньшей мере, ново; и если вы этого не поймете, если вы недопоймете певца, что же тут такого! Таково уж "певца проклятье". Тем отчетливее смогли бы вы внимать его музыке и мотиву, тем лучше бы плясалось вам под его посвистывание. Хотите ли вы этого?" 21 Самому певцу-Ницше очень бы хотелось этого... В Предисловии-1 1886 г., к которому ранее я обещал вернуться, есть удивительно чуткое и трогательное в своей доверчивости к читателю описание промежуточного состояния в развитии человека, становящегося свободным умом: "... счастье окружает его подобно бледному тонкому солнечному свету, он обладает свободой птицы, горизонтом и дерзновением птицы, чем-то третьим, в чем любопытство смешано с нежным презрением. "Свободный ум" - это холодное слово дает радость в таком состоянии, оно почти греет. Живешь, уже вне оков любви и ненависти, вне "да" и "нет", добровольно близким и добровольно далеким, охотнее всего ускользая, убегая, отлетая, улетая вновь прочь, вновь вверх; чувствуешь себя избалованным, подобно всякому, кто видел под собой огромное множество вещей, - и становишься антиподом тех, кто заботится о вещах, которые его не касаются. И действительно, свободного ума касаются теперь вещи, - и как много вещей! - которые его уже не заботят" 22.
      
      

    * * *

       В исследовании К. Ясперса, в книге первой "Жизнь Ницше", есть глава: "Друзья и одиночество". В ней автор, психолог и философ, проследил развитие отношений Ницше с друзьями, начиная со времен юности, и до его впадения в состояние болезни. В самом начале главы Ясперс отметил парадоксальную особенность этих отношений: "Страстная ницшева воля к коммуникации и усиливающееся несмотря на это одиночество составляют главную действительность жизни Ницше. Документальным выражением этой действительности являются его письма, являющиеся одновременно частью его творчества, которое неотделимо от жизни. Ницше водил дружбу с людьми немалых достоинств. Он завязывал отношения с первыми умами своего времени. Рядом с ним оказывались люди исключительные. Но никогда он не смог по-настоящему привязать к себе, и сам ни к кому по-настоящему не привязался" 23.  На протяжении почти сорока страниц К. Ясперс перечисляет имена друзей Ницше, многие из которых уже были упомянуты мною ранее, или будут еще названы в дальнейшем изложении. Автор дает свой анализ-понимание сути дружеских отношений с каждым из них и, главное, - называет причину итогового разрыва дружбы с большинством из упомянутых им лиц: от Э. Роде до Л.Г. Саломе. Здесь же Ясперс приводит свои объяснения попыток Ницше завести новых друзей, людей не без достоинств, но не того духовного ранга, чем прежние друзья, и не того "великаньего" масштаба, каким обладал сам Ницше. В перечне Ясперса бесспорно одно: каждый из старых и новых друзей Ницше мог бы быть не только "насельником" философского монастыря (а о некоторых, как мы видели, он говорил это безапелляционно), но и участником союза-соревнования свободных умов. Ибо все без исключения мужчины и женщины, окружавшие Ницше за 20-30 лет жизни, могли претендовать на это звание. Даже малозаметный, но поддерживающий последние иллюзии старшего друга Петер Гаст, единственный из друзей обращавшийся к Ницше официально: "господин профессор".
       Насколько справедлив К. Ясперс в оценке своеобразия дружеских отношений философа, свидетельствует фр. 279 из четвертой книги "Веселой науки" "Звездная дружба", который посвящен Р. Вагнеру: "Мы были друзьями и стали друг другу чужими. Но это так и есть, и мы не хотим скрывать этого от себя и стушевывать, словно бы мы стыдились этого. Мы два корабля, у каждого из которых своя цель и свой путь; мы, конечно, можем встретиться и отпраздновать нашу встречу, как сделали это некогда, - а тогда отважные корабли стояли так спокойно в одной гавани и под одним солнцем, что могло казаться, будто они уже у цели и будто у них была одна цель. Но всемогущая сила нашей задачи разогнала нас снова в разные стороны, в разные моря и поясы, и, быть может, мы никогда не свидимся, - а быть может, и свидимся, но уже не узнаем друг друга: разные моря и солнца изменили нас. Что мы должны были стать чужими друг другу, этого требовал закон, царящий над нами: именно поэтому должны мы также и больше уважать друг друга! Именно поэтому мысль о нашей былой дружбе должна стать еще более священной! Должно быть, есть огромная невидимая кривая и звездная орбита, куда вплетены наши столь различные пути и цели, как крохотные участки, - возвысимся до этой мысли! Но жизнь наша слишком коротка, и зрение наше слишком слабо для того, чтобы мы могли, быть более чем друзьями в смысле этой высшей возможности. - Так будем же верить в нашу звездную, дружбу, даже если мы должны были стать друг другу земными врагами".
       Следующие слова К. Ясперса могут послужить резюме к пронзительному и поэтическому тексту Ницше: "Немаловажную причину своего одиночества Ницше усматривает, далее, в том, что подлинная коммуникация возможна только на равных. Ни с тем, кто стоит выше, ни с тем, кто стоит ниже, она не бывает успешной: "Несомненно, есть много более тонких умов, более сильных и благородных сердец, чем я: но они полезны мне лишь в той мере, в какой я им равен и мы можем помочь друг другу (11, 155). Из-за того, признается, Ницше, что "ради избежания страхов одиночества" он "часто придумывал себе какую-нибудь дружбу или научную солидарность", в его жизнь "вошло так много разочарований и противоречий, - но также, - добавляет он, - много счастия и света" (сестре, 7, 87).
       Со всей присущей ему страстью Ницше стремится к людям высшего ранга... Он никогда не встретит никого равного себе по характеру и рангу, поэтому итог будет таким: "Я слишком горд, чтобы поверить, что какой-то человек смог бы меня полюбить... (сестре, 3, 85) 24.
       И все-таки настал момент, когда Ницше не только поверил, в то, что его могут полюбить, но и сам полюбил женщину - единственную, которой он делал предложение руки и сердца. Нет, не единственную. В письме к Матильде Трампедах в Женеву 11.04.1876 он задал девушке, которую видел три раза в течение нескольких дней, вопрос: хотите ли Вы быть моей женой? Я люблю Вас и испытываю такое чувство, как если бы Вы уже были моей... "Уже 15.04.1876 он посылает Матильде письмо с извинениями за свое опрометчивое предложение. Мимолетный порыв не оставил глубокого, тем более болезненного, следа в жизни философа 25. Благодаря новой любви, уже не молодой по меркам XIХ века философ, заодно получил возможность убедиться в плодотворности его яркой педагогической идеи - продолжения проекта пайдейи - о союзе-соревновании свободных умов, т.к. любовь-ревность, дружба-соревнование, "звездная дружба" волей судеб оказались локализированы в отношениях Ф. Ницше, П. Рэ, Лу Саломе.
       О. Хархордин в уже упоминавшейся статье попробовал сформулировать главные аспекты дружбы свободных умов. Эта дружба, наверное, - пишет он, - соревнование в другости способов свободного самополагания. В этой формулировке содержатся три аспекта.
       "Во-первых, друг как другой. Каждый соревнуется с другими в поисках другого, строго индивидуального способа жизни без веры во внешние идеалы и стандарты достоверности, оставляя себе только веру в себя и, если хочешь этого сам, веру в друзей. Такое сдружение разных и несводимых под общее определение - это борьба с общностью, причем борьба через другость, инаковый способ уверенности в себе каждого... <...>
       Во-вторых, соревнование как совместное ревнование. Свободные умы вместе ревнуют высших целей индивидуального самополагания, без веры во внешние идеалы... <...> Совместное ревнование здесь также, наверное, можно понять как веру не в общность, а в совместность или в совместимость, хотя бы на уровне запредельной звездной дружбы. Если хочешь, можешь поверить, что все свободные умы - это отдельные индивидуальные кусочки одной звездной мозаики. Здесь каждый уникален, между кусочками нет ничего общего, но все вместе, совместно, составляет единство другости. Каждый друг отличается от другого друга, но от совмещения разных вариантов поиска самополагания себя возникает чувство возвышенной полноты картины жизни. <...>
       В-третьих, соревнование как стремление, когда "соревнуются в запуски", превзойти другого. Один друг удружает - в обычном смысле слова - другим тем, что наносит урон: превзойдя всех, он вырывает у них победу... Друг удружает другу тем, что дает более высокие образцы превосходства в соревновании за жизнь без веры во внешние идеалы. Чтобы превзойти это достижение, придется в следующий раз по-другому, но не менее превосходным образом превзойти только что явленный образец превосходства. Соревнуясь, друг развивает лучшее в друзьях по этому поединку и тем оказывает им дружескую услугу, как раньше подразумевало слово "удружить".
       Дружба свободных умов - это, наверное, соревнование в превосходстве в другости способа быть другим и другом" 26. Размышления О. Хархордина о разных аспектах дружбы свободных умов явно опираются на раннюю работу Ф. Ницше "Гомеровское соревнование", в частности, на ту часть, где Ницше, в свою очередь, опираясь на Гесиода и Павсания, приводит античное представления о двух Эридах. Я уже упоминал об этом. Но О. Хархордин рассматривает соревнование свободных умов, если хотите, в виртуальном плане, его можно познать и понять только интеллигибельным путем, что вовсе не снижает значимости выделенных им аспектов дружбы.
       Поэтому будем следовать в этом направлении. Как эти аспекты проявили себя в сложившемся дружески-любовном треугольнике, в котором вершиной была девушка из России, а углами основания - двое ее поклонников, уже не юных философов из Германии?
       Женщина, с которой Ницше познакомился почти случайно благодаря заботам М. фон Мейзенбуг и участию П. Рэ, была столь же экзотична, необыкновенна, обладала столь же недюжинным умом и чрезвычайной интеллектуальной восприимчивостью, как и ее новый друг профессор Ницше. Во всяком случае, именно такой она предстает в сохранившихся воспоминаниях и свидетельствах людей, знавших и Лу Саломе, и Фридриха Ницше в те 80-е годы позапрошлого века. Эта девушка 21 года идеально подходила как под категорию "свободного ума", так и под категорию "сверхчеловека", какими их представлял в это время сам Ницше. Если бы не ее пол, вполне можно бы было принять Лу Саломе за Ф. Ницше, - каким он был около 20 лет назад. Во всяком случае, Лу сообщала П. Рэ, что Ницше сказал ей с изумлением: "Я думаю, единственная разница между нами - в возрасте. Мы живем одинаково и думаем одинаково". А в письме к П. Гасту Ницше и вовсе превзошел самого себя в оценке юной особы: "Это самая умная женщина в мире. Каждые пять дней между нами разыгрывается маленькая трагедия" 27. В порыве восхищения автор письма не замечает трагикомического противоречия этих строк: "самая умная женщина" в 21 год не допустит, чтобы из-за нее разыгрывались так часто трагедии, ни маленькие, ни большие. Любого, вполне заурядного, но хорошо знающего природу женщины, мужчину это обстоятельство должно было бы мгновенно насторожить. Ницше же в свои 38 лет женщин практически не знал: в том банально-рутинном смысле, который обычно вкладывают мужчины в свою несокрушимую уверенность, что они "женщин знают". Зато Ницше знал, что такое "свободный ум", и неистощимая готовность юной подруги на всевозможные интеллектуальные провокации вполне вписывалась в это представление.
       Лу действительно была таинственна, соблазнительна и недоступна, успела привыкнуть к вниманию мужчин, на ее счету уже были отказы претендентам на руку и сердце, - в том числе Полю Рэ, который делал ей предложение значительно раньше, чем Ницше. Собственно, в результате этого отказа и начались отношения молодой девушки и уже не очень молодого мужчины. Эти отношения многократно описаны многими авторами биографий Ницше и даже в художественных произведениях. В последние годы на русском языке появились воспоминания и сочинения самой Лу Саломе, опубликованы ее жизнеописания российских и зарубежных авторов. Я тоже писал о Луизе Густавовне Саломе в своих работах о Ницше, почти не касаясь других аспектов ее долгой жизни. Отмечу такой "гендерный феномен": женщины-авторы, писавшие об отношениях Саломе и Ницше, иногда с оговорками, иногда без оных, неизменно встают на ее сторону, а причину их разрыва находят в подозрительности и неделикатности мужчины, и в ревности и бесцеремонности его сестры Элизабет Ницше - дьявола в юбке, - сделавшей все, чтобы оторвать брата от женщины, в которой она видела опасную соперницу. Авторы-мужчины, и их, конечно, больше, давали яркий, запоминающийся портрет Лу, но так или иначе умело показывали, что иметь такую жену, да еще такому человеку, как Ницше - это сущее наказание божее.
       И в самом деле, для Л.Г. Саломе гораздо больше подходил имидж женщины-подруги, о котором метко сказал Р. Киплинг в поэме "Мэри Глостер":
      

    "Что мужчине нужна подруга, женщинам не понять,

    А тех, кто с этим согласен, не принято в жены брать".

       Поэтому авторы-мужчины в разрыве винят исключительно Лу, не забывая, правда, и о сестрице Элизабет. Кроме того, по мнению некоторых его биографов, этот разрыв, ставший причиной многих нравственных терзаний философа, послужил толчком для прогрессирующего развития его болезни, завершившейся трагическим финалом в Турине 1889 г. На усиление болезненного состояния после драматических событий в конце его дружбы с Лу иногда намекал и сам Ницше. Из всех авторов исключение составляет Р.Дж. Холлингдейл, который сказал просто: виноваты все и, может быть, Ницше больше всех. В отношениях с сестрой он всегда был доминантной личностью и нельзя верить тому, что он стал ее орудием. И в конечном итоге, если его отношения с Лу Саломе под конец увязли в потоках грязи и оскорблениях, то виноват в этом именно он 28. В конце концов из двух ссорящихся обычно не прав тот, кто умнее. А Ницше был все-таки умнее "самой умной женщины в мире". Умнее, но и не опытнее. Как бы то ни было, но именно Элизабет Фёрстер-Ницше принадлежит идея отождествления Лу с будущим Заратустрой: "Не могу отрицать, она действительно воплощенная философия моего брата". Ценить своего противника Элизабет умела, и, возможно, по этой причине долгие годы продолжала делать разного рода пакости бывшей возлюбленной своего брата.
       Кем же была эта "воплощенная философия" Ф. Ницше? Луиза (Лойла) Густавовна Андреас-Саломе (1861-1937) родилась в С.-Петербурге в семье генерала Генерального штаба, впоследствии действительного тайного советника, в 1831 г. получившего от Николая I потомственный дворянский титул. Корни семьи Саломе относятся к далекому ХV веку, когда ее предки, евреи-сефарды, изгнанные из Испании, обратились в христианство и обосновались недалеко от Авиньона и Сен-Реми-де-Прованс во Франции. Впоследствии они стали гугенотами, снова подверглись преследованиям, были изгнаны из насиженных мест и оказались сначала в Страсбурге, затем в Германии, где примкнули к лютеранству в том виде, в каком оно существовало, в общинах Магдебурга и балтийских городов. В Прибалтике семья отца Луизы жила в Таллине, в Митаве и Виндау, и только в 1810 г. шестилетний Густав Саломе оказался с семьей в Петербурге. Мать девушки, тоже Луиза, урожденная Вильм, была гамбургско-северонемецкого, а по материнской линии - датского происхождения; ее датские предки были Дуве (голубь). Луиза Вильм была дочерью сахарного фабриканта. Густав Саломе женился на ней в 1844 году. То есть, считать Лу Саломе "русской девушкой" можно только условно: такой она могла быть только за границей - в Швейцарии, Германии, Франции, Италии... Там она прожила всю свою взрослую жизнь. В России семья говорила на немецком и французском языках, но и русский язык и русскую культуру Леля (домашнее имя девочки) и ее пять братьев знали хорошо и стремились чувствовать себя русскими. Однако в своих многочисленных сочинениях, в частности, в романе "Родинка" Лу свидетельствует, что они все-таки оставались чужими в России, как ни старались преодолеть эту отчужденность. Свое экзотическое имя "Лу", под которым ее впоследствии знала вся Европа, девушка получила от голландского пастора Х. Гийо, штатного проповедника лютеранской Санкт-Петербургской церкви. Для этого 42-летнего красавца с чарующим голосом Леля в свои 16-17 лет чуть было не сыграла роль набоковской Лолиты. Ее первая любовь была одновременно и целомудренной и извращенной. Некоторые биографы Лу Саломе предполагают в ее детстве случай инцеста, который сказался на ее дальнейшем сексуальном поведении. Но сама Лу, женщина во многих случаях, кроме одного, довольно откровенная, никогда даже не намекала на нечто подобное.
       В сентябре 1880 г. Лу с матерью и братом Евгением обосновываются в Цюрихе. Она учится в университете, но вскоре заболевает, вследствие чего в январе 1882 г. госпожа фон Саломе увозит дочь в Италию. В Риме девушку берет под свое крыло хорошо знакомая нам Мальвида фон Мейзенбуг - вечная тетушка всех одиноких и талантливых молодых людей: после смерти А.И. Герцена она удочерила обеих его дочерей и одно время подумывала - не выдать ли Наталью (Тату) Герцен за Ф. Ницше? Тату не удалось сделать госпожой Ницше, и весной 1882 г. у "вечной тетушки" возникли такие же планы относительно "молодой русской". Однако раньше, чем Ницше, с Лу познакомился его друг П. Рэ, тоже нам известный. Может быть к прежней информации следует добавить то обстоятельство, что он был сыном богатых землевладельцев-евреев и никак не мог примириться со своим происхождением. Он влюбился в Лу, сделал ей предложение, получил отказ. Мальвида вне себя от возмущения, а Лу спокойно предлагает компромиссный вариант: жить вместе, не вступая в супружеские отношения. Для этого нужен компаньон или компаньонка. Мальвида в ужасе отказывается играть эту роль. Госпожа фон Саломе едва не падает в обморок. И тогда П. Рэ, как он считает, приходит в голову блестящая идея: их компаньоном мог бы стать его старый друг Ф. Ницше. Думая о себе, он хочет удружить скитальцу и отшельнику, страдающему в одиночестве, при полном отсутствии женщин. На письмо с приглашением Ницше ответил довольно своеобразно: "Передайте от меня привет этой русской девочке, если видите в этом смысл: меня влекут такие души... Я нуждаюсь, в них для того, что я намерен сделать в течение ближайших десяти лет. Брак - другое дело - я бы согласился на женитьбу на два года примерно".
       Возможно, первоначальной целью Ницше было как раз осуществление тех мыслей о союзе свободных умов, которые с такой подробностью были мною изложены на предыдущих страницах. С этой целью, он в апреле 1882 г. приезжает в Рим для встречи с П. Рэ. и Лу Саломе. Уже намеченный ими план совместного проживания и обучения остается в силе, но место "союза свободных умов" переносится из Парижа в Вену. Однако главное звено этого союза, пока предполагаемого, - Фридрих Ницше, - за два месяца уже успел сделать два предложения о браке "русской девочке". В борьбе за Ницше сталкиваются прекраснодушная Мальвида и коварная Элизабет. Поль Рэ оказывается в положении, которому невозможно подобрать название. Лучше всех в этой драматической и немного фарсовой ситуации чувствует себя Лу: она не любит ни Рэ, ни Ницше, но внимание обоих незаурядных мужчин, известных философов, льстит ей. Она ведь не знает, что через семь лет один из них сойдет с ума, а через двадцать лет после последней встречи с ней погибнет П. Рэ - смертью, которая странным образом походила на самоубийство. След от этих трагедий будет сопровождать ее всю жизнь. Но по свидетельству многих современников Саломе Лу не принадлежала к числу особ, чья совесть была обременена чувством раскаяния.
       "Тройственный союз" Ф. Ницше, П. Рэ и Лу Саломе продолжался до конца осени 1882 г. Он не мог кончиться добром. Никто не хотел прямого разрыва, но все ускоряли его. В Люцерне, после второго предложения Ницше, отвергнутого Лу, они решили сфотографироваться вместе. Лу и Поль сказали Фридриху: "Сядьте в эту детскую колясочку, а мы будем держать ее ручки, это будет символическая картина нашего союза". Ницше ответил: "Нет, в колясочку сядет м-ль Лу, а Поль и я будем держаться за ручки..." По словам самой Л.Г. Саломе, он же позаботился о такой безвкусице, как веточка сирени на хлыстике. Сам хлыстик, вероятно, входил в атрибуты фотографа и, естественно, оказался в руке девушки. На этой роковой фотографии каждый участник мизансцены спонтанно обнаруживает свою истинную роль в любовном треугольнике. Рэ позирует уверенно и чувствует себя на своем месте. Ницше со своими огромными усами устремляет взгляд невидящих глаз вдаль. На лице главного персонажа композиции, Лу Саломе, нет ни улыбки, ни насмешки. Свой импровизированный хлыстик-кнутик, устрашающее движение которого как бы замаскировано веткой сирени, она держит с явным намерением без раздумий применить его по назначению. Эта плеточка, трансформируется в знаменитый афоризм, за который Ницше продолжают упрекать до сих пор: "Ты идешь к женщинам? Не забудь захватить с собой плеть!" Эту "маленькую истину" преподносит Заратустре некая старая женщина во фрагменте "О старых и молодых женщинах" первой части самой знаменитой книги Ницше, после того, как пророк прочитал ей проповедь о женщинах и мужчинах. Лу, демонстрирующая на фотографии как раз противоположную ситуацию, несомненно, спровоцировала эту резкую по форме выражения фразу.
       Но у нее (фразы) есть и другие, литературные источники. У кого-то из античных авторов есть диалог, в котором герой, беседуя с красавицей гетерой, рассказывает ей, как некая старуха учила его любви с женщиной: нужно бросить к своим ногам влюбленную красавицу, отхлестать ее плетью и только после этого овладеть ею. Гордая гетера, до этого рассказа смеявшаяся над героем, вдруг упала к его ногам и умоляюще попросила: "Избей меня!" Надо думать, что в отличие от меня, Ницше хорошо помнил имя автора. Был источник и совсем близкий: повесть И.С. Тургенева "Первая любовь". Ницше, по мнению некоторых биографов, был знаком с Тургеневым, и уж совершенно точно читал его прозу, переведенную на французский язык. В повести есть эпизод, нечаянно увиденный героем-рассказчиком: "Зинаида (первая любовь юноши - Д.К.) выпрямилась и протянула руку... Вдруг в глазах моих совершилось невероятное дело: отец внезапно поднял хлыст, которым сбивал, пыль с полы своего сюртука, - и послышался резкий удар по этой обнаженной до локтя руке. Я едва удержался, чтобы не вскрикнуть, а Зинаида вздрогнула, молча посмотрела на моего отца и, медленно поднеся свою руку к губам, поцеловала заалевший на ней рубец. Отец отшвырнул в сторону хлыст и, торопливо взбежав на ступеньки крыльца, ворвался в дом..." 29
       Возможен и немецкий источник: пьеса драматурга и писателя-романтика Г. фон Клейста (1777-1811) "Кетхен из Гейльбронна, или Испытание огнем", героиня которой тем больше любит своего возлюбленного-рыцаря, чем больше он унижает и наказывает ее. Сюжет довольно распространенный в европейской литературе, вплоть до романов современника Ницше Л. фон Захер-Мазоха, по имени которого стремление женщины испытывать в любви физическое насилие и унижение и названо "мазохизмом". Впрочем, и мужчины тоже. В этой "страшной" фразе, как и во многом другом, Ницше выразил то, что еще предстояло открыть и обстоятельно исследовать психоанализу и сексопатологии. Не случайно Заратустра говорит об этой "маленькой истине": "Но она беспокойна, как юное дитя; и когда я не зажимаю ей рта, она страшно кричит". Обвинения Ницше в женоненавистничестве и брутальности к женщине, по меньшей мере, сильно преувеличены. Он сказал совсем другое, не раскрыв мысль до конца, "зажав ей рот". Современники Ницше ничего особенного, шокирующего в этом афоризме из "Так говорил Заратустра" не видели. Великий норвежский художник Э. Мунк написал прекрасный портрет Ницше по фотографии, и портрет его сестры Элизабет, у которой некоторое время жил в Берлине в 1890 году. Э. Мунк дружил с А. Стриндбергом, с которым Ницше переписывался в последние годы творчества. О Ницше Мунк говорил, что он прежде всего поэт. Чаще всего он цитировал изречение Ницше: "Идя к женщине, не забывай взять кнут! - и добавлял - ему следовало бы применить кнут к своей сестре, фру Фёрстер-Ницше" 30.
       Но вернусь к злополучной фотографии "союза свободных умов". Как будто, Саломе разослала эту фотокарточку многочисленным друзьям, как некий символ своей верховной власти над влюбленными мужчинами. Их же у "русской девушки" со временем появится много: и любовников, и платонических воздыхателей: Р. Рильке, Ф. Ведекинд, в отместку за отказ сделавший Лу героиней своей знаменитой пьесы "Лулу", М. Бубер, Г. Эббингаус, Ф. Теннис, Ф. Пинельс, П. Бьер, Г. Ледебур, Эмиль фон Гебсаттель, В. Тауск, З. Фрейд... И это - только видимая часть айсберга. Лу могла совершить такой поступок, он был вполне в ее духе. К тому же, она заявила, что Фридрих стремится внести в их союз сексуальные отношения, что вряд ли соответствовало действительности. Ницше просто пугал ее своей необузданностью чувств, совсем не эротических в общепринятом значении слова. Она уставала от него. Ее эксцентричность часто была всего лишь хорошо подобранной и удобной маской, а у Ницше - всего лишь "обычным" поведением гения. "Самая умная женщина" скоро убедилась, что с ним ей никогда не сравняться и не справиться, чтобы не говорил на этот счет сам Фридрих. Последовал резкий повод для разрыва и прощальное письмо Ницше.
       Не берусь судить насчет "самой умной", но, что такое прощальное письмо получают лишь немногие из миллионов женщин, в этом я уверен. Поэтому приведу его полностью. "Но, Лу, что это за письмо! Так пишут маленькие пансионерки. Что же мне делать? Поймите меня: я хочу, чтобы вы возвысились в моих глазах, я не хочу, чтобы вы упали для меня еще ниже. Я упрекаю вас только в одном: вы должны были раньше отдать себе отчет в том, чего я ожидал от вас. Я дал вам в Люцерне мою книгу о Шопенгауэре и я сказал вам, что главные мои мысли заключаются в ней и я хочу, чтобы они также стали и вашими. Вы должны были мне сказать "нет". В таких случаях я ненавижу всякую поверхностность. Вы бы тогда пощадили меня! Ваши стихи, "Скорбь", такая глубокая неискренность. Я думаю, что никто так хорошо и так дурно, как я, не думает о вас. Не защищайтесь; я уже защищал вас перед самим собою и перед другими лучше, чем вы сами могли бы сделать это. Такие создания, как вы, выносимы для окружающих только тогда, когда у них есть возвышенная цель. Как в вас мало уважения, благодарности, жалости, вежливости, восхищения, деликатности, - я говорю здесь, конечно, о самых возвышенных вещах. Что вы ответите мне, если бы я вам сказал: Достаточно ли вы храбры? Не способны ли вы на измену? Не чувствуете ли вы, что когда к вам приближается такой человек, как я, то вы во многом должны сдерживать себя? Вы имеете дело с одним из наиболее терпеливых, наиболее добрых людей, против же мелкого эгоизма и маленьких слабостей мой аргумент, помните это твердо, - только отвращение. А никто так не способен получить чувство отвращения, как я. Но я еще не вполне разочаровался в вас, несмотря ни на что; я заметил в вас присутствие того священного эгоизма, который заставляет нас служить самому высокому в нашей натуре. Я не знаю, с помощью какого колдовства вы, взамен того, что дал вам я, дали мне эгоизм кошки, которая хочет только одного - жить... Прощайте, дорогая Лу, я больше не увижу вас. Берегите свою душу от подобных поступков и имейте больший успех у других, чем непоправимо порвали со мной. Я не прочел вашего письма до конца, но того, что я прочел, достаточно. Ваш Ф.Н.".
       В книге "Фридрих Ницше в зеркале его творчества", опубликованной в 1894 г. Лу Саломе обходит молчанием события 1882-1883 гг. Книга доброжелательная и умная, с достаточно глубоким пониманием личности философа и его творчества. В мемуарах "Моя жизнь", изданных только в 1951 г. есть глава "Опыт дружбы", в которой эти события в общих чертах излагаются, но в интерпретации более выгодной морально для Лу и П. Рэ, чем для Ф. Ницше.
       Ни Ницше, ни Рэ не были любовниками Лу, хотя с последним она несколько лет прожила вместе в состоянии гражданского брака. Замуж она вышла девственницей в середине 80-х годов. Ее избранником стал очень оригинальный человек, теолог и историк культуры Востока Ф. Андреас. Но, даже разделяя с ним супружеское ложе, Лу еще долго оставалась девственницей. По ее воспоминаниям, когда муж захотел осуществить свои законные супружеские права, она буквально чуть не задушила его. Так продолжалось несколько лет, до ее 30-летия, когда она впервые отдалась любовнику и призналась в этом мужу. Тот уже привык к ее эпатирующим выходкам и воспринял сие известие спокойно. Но и после "грехопадения" Лу у супругов Андреас так никогда и не было сексуальных отношений. Зато Луиза Густавовна обнаружила в эротике нечто мистическое, "путь к Богу", который она искала с детства, и стала типичной нимфоманкой. Приведенный мною список ее возлюбленных мог бы быть пополнен многими десятками имен, среди которых оказались бы чуть ли не все выдающиеся мужчины Европы конца XIX - начала XX веков. Некоторые осмелились рассказать о ее феноменальном распутстве, сочетавшимся с язычески-божественным, дионисийским экстазом: "Она раскрывает большие голубые глаза и кричит: "Спермы! Хочу больше спермы!" Свои развлечения она именует "маленькими пирушками". Однако все ее беременности от любовников заканчивались неудачно. Зато она удочерила дочь мужа от побочной связи.
       В 37 лет ее настигла любовь к великому австрийскому поэту Р.М. Рильке, который был намного моложе ее. С ним она дважды приезжала в Россию. Сначала вместе с мужем, а потом только вдвоем с Рильке Лу побывала в гостях у Л. Толстого в Ясной Поляне. Как когда-то пастор Гийо наградил ее именем "Лу", так теперь она даст новое имя Рене Мария Рильке - "Райнер", с которым он и войдет в историю мировой поэзии. В конце концов она оттолкнула поэта, хотя их переписка продолжалась до его смерти в 1927 г. Лу не навестит его перед смертью, несмотря на отчаянные призывы тяжело умирающего от лейкемии человека.
       Л.Г. Саломе была талантливым писателем, поэтом, автором 120 научных статей и 20 художественных книг. Ее произведение, книга "Эротика" с 1910 года была бестселлером Европы и издавалась 5 раз. Лу сочинила ее по совету знаменитого в будущем философа Мартина Бубера. Познакомившись с З. Фрейдом, она увлеклась психоанализом, стала первой женщиной, практикующим врачом-психоаналитиком, заслужив у современников титул "музы психоанализа". Именно Фрейд задаст ей в письме жесткий вопрос: "Я часто раздражался, когда при мне упоминали о ваших отношениях с Ницше с явной враждебностью и в том смысле, какой никак не может соответствовать реальности. Вы не обращали на это внимание, поскольку вы слишком светская дама. Не соблаговолите ли вы ответить наконец самым достойным образом на подобные обвинения?" Она так и не соблаговолила.
       Но, по словам К. Свасьяна, сомнительно-фрейдистский женский образ "персонифицированной философии" Ф. Ницше проявил себя в оценке этих отношений в записках Лу Андреас-Саломе "В школе Фрейда. Дневник одного года. 1912/13", изданных в 1958 г. в Цюрихе: "Поскольку жестокие люди являются всегда и мазохистами, целое связано с определенного рода бисексуальностью. И в этом сокрыт глубокий смысл. Первый, с кем я обсуждала эту тему, был Ницше (этот садомазохист в отношении самого себя). И я знаю, что после этого мы не решались больше видеться друг с другом".
       Л.Г. Андреас-Саломе умерла во сне 5 января 1937 г. в Геттингене. Таким людям, как она, Бог часто посылает почему-то легкую смерть. Она хотела, чтобы её кремировали и развеяли прах по ветру. Может быть, в этом ей подражала другая "русская" женщина-подруга: Лиля Брик, чье подобное завещание было выполнено. Но немецкие законы такую процедуру запрещали. И тогда урну с прахом Лу Саломе захоронили в могиле ее мужа на муниципальном кладбище Геттингена.
       В одной из биографий Лу Саломе приводится мнение немецкого писателя К. Вольфа: "Ни одна женщина за последние сто пятьдесят лет не имела более сильного влияния на страны, говорящие на немецком языке, чем Лу фон Саломе из Петербурга" 31.

    * * *

       В книге Д. Галеви, написанной в начале XX века, на странице, с которой начинается повествование об отношениях Ницше и Лу Саломе, есть любопытное примечание автора: "Устные предания об этом событии крайне малочисленны и разноречивы; одна версия, распространявшаяся в римском обществе, где самое приключение и произошло, менее благоприятна для м-llе Саломе; если верить слухам, ходившим о ней в Риме, это была интеллигентная авантюристка, может быть, даже слишком предприимчивая, вроде Марии Башкирцевой" 32. К этому времени Муси Башкирцевой давно уже не было в живых. Сравнение Лу с действительно русской девушкой М. Башкирцевой вполне уместно, однако автор вольно или невольно, в сущности, ее называет "предприимчивой авантюристкой". Нет ничего более странного, чем награждать девушку не дожившую даже до 26 лет, из которых последние 5-6 были медленным умиранием, таким нелестным титулом. "Башкирцева, Мария Константиновна (11 /23/ XI. 1860, близ Полтавы - 31. Х. 1884, Париж) - рус. художница и мемуаристка (ныне известна подлинная дата рождения: 24. XI. 1858. - Д.К.). Род. в богатой дворянской семье. С 1870 жила за границей. Известна гл. обр. как автор "Дневника" ("Journal de Marie Bashkirseff", 1887, рус. изд. 1893), в котором созданы яркие портреты современников и раскрывается сложный характер самой Б.  "Дневник" неоднократно издавался на разных языках. Разносторонне одаренная, Б. не успела в полную меру развить свой талант живописца. Наиболее значительны ее картины "Жан и Жак", "Митинг", в которых запечатлены живые образы детей Парижа" 33. Мария не видела счастья, но хотела его ради того, чтобы и других сделать счастливыми. Но беспощадная судьба отнимала у нее один за другим те дары, которыми щедро одарила девушку природа. Прекрасный музыкант и певица, в 20 лет она начинает глохнуть, а в 21 - теряет голос. Одаренный живописец, друг и ученица Ж. Бастьен-Лепажа, побеждавшая на выставках в Салоне известных художников, М. Башкирцева напряжением всех сил заканчивала последнее полотно, так как руки почти не повиновались ей. И 12 лет, год за годом, она регулярно ведет свой дневник, сделав последнюю запись за одиннадцать дней до смерти - уже не было сил держать перо. Чахотка сделала свое дело. Инкогнито переписывалась с Ги де Мопассаном, вызвав неподдельный интерес у знаменитого писателя.
       И биографически, и своим смелым независимым характером, и рано пробудившемся талантом М.К. Башкирцева действительно принадлежит к тому новому типологическому ряду женщин конца XIX - начала XX вв., в котором уверенно занимает свое место также и Лу Саломе. Но жизнь Марии оборвалась тогда, когда жизнь Лу только начиналась. Однако в метафизическом смысле за свой недолгий жизненный путь Башкирцева сделала гораздо больше и по-настоящему талантливо, чем ее более молодая современница за всю свою долгую жизнь. Некоторые страницы ее дневника удивительно близки мыслям Ницше, хотя она ни разу не упомянула его имени и, скорее всего, ничего не знала о нем и не читала его книг.
      
       1875 год. "Я ненавижу больше всего золотую середину. Мне нужна или жизнь... шумная, или абсолютное спокойствие".
       1878 год. "Сохранение титулов, равенство перед законом; всякое иное равенство невозможно. Уважение к старинным фамилиям; оказание чести иностранным государям. Покровительство искусствам, роскошь и изящество.
       1883 год. "А сердце бьется, бьется... Жалкая жизнь!.. И для чего, к чему все это, вообще все?.. Чтобы кончиться смертью?
       И именно не избежишь этого! Каждому предстоит этот конец.
       Конец! Конец прекращения бытия... вот ужас.
       Обладать таким гением, чтобы остаться жить навеки... Или... писать всякий вздор дрожащей рукой, потому что, известие о какой-то там награде заставляет ждать себя!.."
       "Я чувствую в себе такой подъем духа, такие порывы к великому, что ноги мои уже не касаются земли. Что меня постоянно преследует, так это боязнь, что я не успею выполнить всего задуманного. Это состояние утомительное, хотя чувствуешь себя счастливой... Ведь я не проживу долго: знаете... дети слишком умные... И потом мне кажется, что свеча разбита на четыре части и горит со всех концов..."
       <...> "Стендаль имел по крайней мере двух-трех людей, способных понимать его, а у меня... это просто ужасно: все так плоски, и даже люди, которых прежде находила умными, кажутся мне теперь просто глупцами. Уж не выйдет ли из меня так называемая непонятая личность? Нет, но право...
       "Вот если бы кого-нибудь... кто вполне понял бы меня, перед кем я могла бы вся высказаться... Кто понял бы все и в речах кого я узнала бы свои собственные мысли!.. Так ведь это же была бы любовь, дитя мое! Может быть..."
       1884 год. "Вторник, 12 августа. Вообще, друзья мои, все это означает, что я больна. Я сдерживаюсь и борюсь, но сегодня утром мне показалось, я была на один миг от того, чтобы сложить руки, лечь и ни за что больше не приниматься... Но тут же почувствовала, что силы понемногу возвращаются, и пошла отыскивать аксессуары для своей картины. Моя слабость и мои постоянные занятия как бы удаляют меня от реального мира, но никогда я еще не понимала его с такой ясностью, с какой-то особенной отчетливостью, невозможной при обыкновенных условиях" 34.
      
       Если Лу Саломе была воплощением философии Ф. Ницше, по крайней мере той, которая начинается с "Заратустры", то Мария Башкирцева была воплощением главного принципа, главной идеи его философии, ибо ее страдающая от физических мучений девичья плоть есть материализованная amor fati - любовь к року. В ней немецкий философ видел величие человека: знать все, но не хотеть ничего другого ни впереди, ни позади, ни во всю вечность. Не только переносить необходимость, но и не скрывать ее. Быть частицей рока, принадлежать к целому, существовать в целом - тогда никакой трагичности в отношениях жизни и судьбы. Но люди с любовью к року, благодаря своей непохожести на других, неизбежно оказываются в самом пространстве трагедии. Эту мучительную мысль с наибольшим бесстрашием высказал Лев Шестов: "Есть область человеческого духа, которая не видела еще добровольцев: туда люди идут лишь поневоле. Это и есть область трагедии. Человек, побывавший там, начинает иначе думать, иначе чувствовать, иначе желать. Все, что дорого и близко всем людям, становится для него ненужным и чуждым. Он еще, правда, связан до некоторой степени со своей прежней жизнью. В нем сохранились еще кое-какие верования, к которым его приучили с детства, в нем еще отчасти живы старые опасения и надежды. Может быть, не раз в нем просыпается мучительное сознание ужаса своего положения и стремление вернуться к своему спокойному прошлому. Но "прошлого не вернешь". Корабли сожжены, все пути назад заказаны - нужно идти вперед к неизвестному и вечно страшному будущему. И человек идет, почти уже не справляясь о том, что его ждет. Ставшие недоступными ему мечты молодости начинают казаться ему лживыми, обманчивыми, противоестественными. С ненавистью и ожесточением он вырывает из себя все, во что когда-то верил, что когда-то любил. Он пытается рассказать людям о своих новых надеждах, но все глядят на него с ужасом и недоумением. В его изумленном тревожными думами лице, в его воспаленных, горящих незнакомым светом глазах люди хотят видеть признаки безумия, чтобы иметь право отречься от него. Они зовут на помощь весь свой идеализм и свои испытанные теории познания, которые так долго давали им возможность спокойно жить среди загадочной таинственности происходящих на их глазах ужасов. Ведь помог же идеализм забыть многое, неужели его сила и очарование исчезли и он должен будет уступить пред натиском нового врага?" 35
       Человек в области трагедии - это свободный ум. Свободными умами были и Ф. Ницше, и Лу Саломе, и М. Башкирцева. Но если Ницше и Башкирцева, начиная с юности и до смерти, находились в пространстве трагедии всерьез, то Лу никогда в него не вступала. Некоторые ее трагедийки были "хорошо темперированным клавиром", - ею составленным, ею же и исполненным: "маленькие трагедии".
       Некоторые авторы строили версии: что было бы, если Ницше все-таки женился бы на Саломе Лу? Думаю, что многого, скорее всего, как раз не было бы, например, "Заратустры". Но, может быть, не было бы и безумия Ницше...
       Я попробовал представить другой "безумный" вариант: вместо Рима в апреле 1882 г. Ницше оказывается в Париже, случайно встречается с Марией Башкирцевой, у них возникает взаимная любовь... Ведь заповедовал он сам себе взять жену из другого народа! Странным образом в дневнике Башкирцевой нет записей за апрель 1882 г. Но есть запись от 20 мая, очень драматичная: "Процесс был большим несчастием, но это кончено. Значит, нападают на другое, на меня... И когда я спокойно сижу, одна в моей комнате, среди моих книг, после восьми - или десятичасовой работы, я думаю о том, что могут рассказать обо мне; что меня нравственно вырывают из этой могильной среды, раздевают, обезображивают, сплетничают обо мне; что мне приписывают такие мысли, также поступки... Говорят, что мне двадцать пять лет и обвиняют меня в такой оскорбительной независимости, какой у меня никогда не было. От всего этого опускаются руки и хочется плакать" 36. Сходство между обеими девушками из России было и в том, что их жизни сопровождались сплетнями и пересудами - как и жизнь любого незаурядного человека, особенно, если этот человек - женщина.
       Если бы... Если бы Ницше и Башкирцева чудом поженились? Говорю "чудом", т.к. между столбовой дворянкой, дочерью покойного губернского предводителя дворянства Марией и сыном покойного лютеранского пастора Фридрихом была непроходимая пропасть сословных и других предрассудков. Хотя, как знать... Муся умела настоять на своем, если хотела, а мать обожала ее. Но что бы было в этом случае? Вероятно, то же самое, что и в первом варианте, только с другим знаком. Ницше пришлось бы стать свидетелем, причем самым близким свидетелем, медленного, на протяжении почти трех лет, угасания своей молодой жены. Но не отвлекли бы ее страдания от своих собственных, не вселили бы еще большее мужество в преодоление своих многочисленных хворей? Не узнал ли бы он наяву, что такое сострадание, которое так яростно отрицал позднее? Или бы оказался не способен быть сострадательным перед чужой болью? Трудно в это поверить, зная психологический портрет Ницше. Тогда, нельзя исключить, что книг, воспевающих сверхчеловека и волю к власти, просто не было бы в его творчестве. Они остались бы в глубине его гения. Увы, тогда бы он перестал быть Фридрихом Ницше, а мировая философия вряд ли бы дождалась появления еще одного мыслителя, знавшего, что такое "злая мудрость" и как нужно "жить опасно" - в мире человеческой мысли и человеческого познания. Не буду больше об этом...
      

    * * *

       Недолгое существование "союза-соревнования свободных умов" поддается некоторому комментированию. В письме к сестре в ноябре 1883 г. Ницше упоминает о некоей антитезе: "Прежде всего я различаю среди человеческих существ создания слабые и сильные". Так появляется новая шкала ценностей. К "сильным" он относит Вагнера, Шопенгауэра, Наполеона и... мадемуазель Лу Саломе - за ее "блистательную энергию воли" 37. Вероятно, философ почувствовал, что в будущем союзе, в Париже ли, в Вене ли, роль учителя-наставника, которую он традиционно примерял на себя, будет перехвачена "самой умной женщиной в мире", и, главное, - внутренне согласился или начал себя убеждать в том, что никакой подмены в интеллектуальном и духовном лидерстве в этом случае не произойдет. Остроумно о таком варианте пишет А. Эткинд: "Помахивая своим кнутиком (намек на известную нам фотографию, впервые опубликованную Э.Ф. Подахом в своей книге "Фридрих Ницше и Лу Саломе. Встреча в 1882 году", Цюрих и Лейпциг, 1937 - Д.К.), Лу мечтала построить маленькую интеллектуальную коммуну, "святую как Троица", в которой мужчины, отказавшись ради нее от своих на нее притязаний, воплощали бы их в общем духовном поиске, в котором ей принадлежала бы равная роль. Рэ принимал этот проект... С Ницше у нее складывались иные отношения" 38.
       То есть, в подсознании Лу стремительно проявился архетип Белоснежки или спящей царевны. Вечный сюжет о непорочной власти женщины над мужчинами, о духовном повелевании слабой - сильными. И в этом облике она близка героиням Ф.М. Достоевского, чьи романы Ницше штудировал и конспектировал в 1887-1888 годах. В романе "Идиот", как известно, тоже фигурирует "Троица": почти святой Л. Мышкин, и, далеко не святые, П. Рогожин и Настасья Филипповна, изредка, кстати, лихо орудующая хлыстом. До трагичности Настасьи Филипповны Л.Г. Саломе было, конечно, далеко! Строго говоря, она хотела хищнически завладеть тем, что ей не принадлежало. Это был ее первый, неудачный опыт. Последующие будут удачнее, и принесут ей заслуженную славу. Ее обращение к психоанализу, если его рассматривать исходя из этого опыта, не было случайной прихотью или внезапным увлечением: в психоанализе власть-зависимость очень тесно переплетены в тандеме врач-пациент.
       Может быть, сестра Элизабет была не так уж не права, когда со всей возможной бестактностью, оправдывая средства целью, сумела разорвать отношения брата и Лу? Женщины наделены особой интуицией, пятым чувством, и порой прозревают то, что не под силу увидеть мужчинам, пораженным любовным недугом... Ясперс пишет: "Существовала надежда, что в лице этой необычайно умной девушки Ницше найдет ученицу и последовательницу своей философии. Ницше, под впечатлением от ее ума, страстно - без какой-либо эротической окраски - увлекся возможностью воспитать человека в духе своей философии. До сих пор его мысль отдаляла его от всех людей без исключения, хотя в своей глубочайшей сущности он не желал этого, но из Лу он попытался вырастить ученицу, которой предстояло бы понять самые сокровенные идеи его философии: "Я не хочу больше оставаться один, я хочу снова учиться быть человеком. Ах, на этом материале я могу научиться почти всему (к Лу, 1882)" 39. Но сущность человеческой натуры Лу Саломе, больше, чем какой-либо другой знаменитой женщины, легко объясняется афоризмом О. Уайльда из "Портрета Дориана Грея: "...женщины вдохновляют нас на великие дела, но вечно мешают нам их творить". Так и Ницше на деле мог превратиться в "ученика" юной особы, уже почувствовавшей свою силу и соответственно оценивающую себя. Такая опасность грозила, и подобный вариант тоже не кончился бы добром.
       Через четыре года в книге "По ту сторону добра и зла" в главе "Свободный дух" ("Свободный ум" - Д.К.) он подведет итог своему печально завершившемуся радикальному проекту пайдейи.
       Фр. 41. "Человек должен вовремя доказать самому себе, что он способен быть независимым и повелевать. Не должно уклоняться от подобных доказательств, хотя, может быть, это самая опасная игра, и потом доказательства эти такого рода, что они дадут свои показания только перед нами и другого судьи кроме нас не будет. Не должно быть в зависимости ни от кого, будь это даже самая любимая особа, потому что всякая зависимость есть темница, угол, из которого нет выхода. Не должно быть в зависимости от сострадания, если бы дело шло даже о близких людях, если бы нам пришлось увидеть их мучения и беспомощность. Не следует привязываться к отечеству - даже самому страдающему и нуждающемуся в помощи - менее трудно оторвать сердце свое от победоносного отечества. Не должно быть в зависимости от науки, если бы даже она увлекала драгоценнейшими, по-видимому, прямо для нас сбереженными открытиями. Не следует привязываться к собственному своему освобождению, к сладостной дали и неведомым странам птицы, которая летит все выше, чтобы видеть под собой все большее пространство: опасность летящего. Не должно зависеть от своих собственных добродетелей, а иначе сделаешься жертвой какого-либо индивидуального свойства, например, гостеприимства. Это представляет самую больную опасность для богато одаренных душ, которые слишком расточительны, относятся к себе почти равнодушно и доводят добродетель щедрости почти до порока. Надо уметь себя сохранить, это самое сильное доказательство независимости" 40.
      
      

    Библиографический список.

       1. Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. М., 1900, с. 314.
       2. Ницше Ф. ПСС. Т. 8, с. 195-196.
       3. Галеви Д. Жизнь Фридриха Ницше. Рига. 1991, с. 131-132.
       4. Ницше Ф. ПСС. Т. 8, с. 405-406.
       5. Гарин И.И. Ницше. М., 2000, с. 96.
       6. Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов // Сочинения в двух томах. Т. 1. М., 1990, с. 490.
       7. Там же, с. 233.
       8. Там же, с. 237-238.
       9. Ницше Ф. Странник и его тень. М., 1994, с. 148-151.
       10. Хархордин О. Дружба свободных умов // Ницше и современная западная мысль. СПб. - М., 2003, с. 229.
       11. Гарин И.И. Указ. соч., с. 270.
       12. Хархордин О. Указ. соч., с. 229.
       13. Ницше Ф. Утренняя заря. Мысли о моральных предрассудках. Свердловск, 1991, с. 80.
       14. Словарь по этике. М., 1981, с. 11-12.
       15. Фулье А. Ницше и имморализм. М., 2006.
       16. Ницше Ф. Утренняя заря..., с. 3.
       17. Галеви Д. Указ. соч., с. 165.
       18. Гарин И. И. Указ. соч., с. 114.
       19. Свасьян К.А. Примечания // Ницше Ф. Сочинения в двух томах, Т. 1. с. 799.
       20. Холлингдейл Р.Дж. Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души. М., 2004, с. 62.
       21 Ницше Ф. Веселая наука // Сочинения в двух томах. Т. 1.,с. 709.
       22. Ницше Ф.Указ. изд., с. 235-236.
       23. Ясперс К. Ницше. Введение в понимание его философствования. СПб., 2004, с. 123.
       24. Там же, с. 158.
       25. Письма Фридриха Ницше..., с. 119, с. 121-122.
       26. Хархордин О. Указ. соч., с. 250-252.
       27. Гарин И.И. Указ. соч., с. 223, 226.
       28. Холлингдейл Р.Дж. Указ. соч., с. 240.
       29. Тургенев И.С. Повести. Красноярск, 1984, с. 114.
       30. Стенерсон Р. Эдвард Мунк. М., 1972, с. 78.
       31. В изложении биографии Л.Г. Андреас-Саломе и ее отношений с Ф. Ницше использованы следующие издания: Лу Андреас-Саломе. Прожитое и пережитое. Родинка. М., 2002; Гарин И. И. Ницше. М., 2000; Гармаш Л.Н.. Лу Саломе сама о себе. Урал LТД. Челябинск, 2000; Галеви Д. Жизнь Фридриха Ницше. Рига, 1991; Жан-Пьер Фай. Ницше и Лу Саломе: преобразование в Европе не-мщения // Ницше и современная западная мысль. СПб. - М., 2003;. Жиру Ф. Лу. История свободной женщины. М., 2005; Холлингдейл Р.Дж. Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души. М., 2004; Ялом Ир. Когда Ницше плакал. М., 2002; К. Свасьян. Хроника жизни Ницше // По ту сторону добра и зла... Минск, 1997.
       32. Галеви Д. Указ. соч., с. 180.
       33. Краткая литературная энциклопедия. Т. 1. М., 1962, столб. 484.
       34. Дневник Марии Башкирцевой. М., 2001. с. 149, 465, 492-493, 527.
       35. Л. Шестов. Достоевский и Нитше (философия трагедии) // Сочинения. М., 1995, с. 24-25.
       36. Дневник Марии Башкирцевой..., с. 425.
       37. Ж.-П. Фай. Указ. соч., с. 256.
       38. Эткинд А.М. Эрос невозможного: развитие психоанализа в России. М., 1994, с. 69.
       39. Ясперс К. Указ. соч., с. 139-140.
       40. Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. М., 1900, с. 68; То же // Избран. Произведения. Кн. 2. М., 1990, с. 188.
      

    Глава пятая. Поворотный пункт. Переоценка прежних ценностей.

      
       Тебе, углядевшему в человеке
       божественную овечку,
       суждено разодрать в человеке Бога,
       как разодрал в нем овечку,
       и, раздирая, расхохотаться -
       вот в чем, вот в чем твоя благость,
       орла благость, пантеры благость,
       глупца благость, пииты благость!..
       Ф. Ницше. Дионисийские дифирамбы, 1888 (пер. В. Топорова) 1.
      
       Я знаю свой жребий. Некогда с моим именем будет связываться воспоминание о чем-то огромном, - о кризисе, какого никогда не было на земле, о самой глубокой коллизии совести, о решении, предпринятом против всего, во что до сих пор верили, чего требовали, что считали своим священным. Я не человек, я динамит.
       Ф. Ницше. Ecce Homo, 1888 2.
      
       М. Хайдеггер, рассматривая происхождение европейского нигилизма, говорит о Ницше: "Нигилизм, классически понятый, означает теперь, наоборот, освобождение от прежних ценностей, как освобождение для некоей переоценки всех (этих ценностей). Выражение "переоценка всех прежних ценностей" наряду с ведущим словом "нигилизм" служит Ницше в качестве второй главной рубрики, указывающей на место и назначение ею принципиальной метафизической позиции внутри истории западной метафизики.
       Под этой рубрикой "переоценки ценностей" мы представляем себе выдвижение видоизмененных ценностей на место всех прежних ценностей. Однако для Ницше "переоценка" означает, что исчезает именно "место" для прежних ценностей, а не так, что просто расшатываются они сами. Иначе говоря: изменяются вид и направленность полагания ценностей и определение сути ценностей. Этой переоценкой бытие впервые осмысливается как ценность. Тем самым метафизика становится мышлением в ценностях. В эту перемену входит то, что не просто все прежние ценности падают жертвой обесценения, но что прежде всего лишается корней сама потребность в ценностях прежнего рода на их прежнем месте, а именно в сверхчувственном, Искоренение прежних потребностей всего надежнее произойдет путем воспитания растущей нечувствительности к прежним ценностям, путем изглаживания из памяти прежней истории посредством переписывания ее основных моментов. "Переоценка прежних ценностей" есть прежде всего перемена в прежнем полагании ценностей и "взращивание" новых ценностных потребностей" 3.
       Значительно ниже Хайдеггер с изрядной долей иронии констатирует, что под влиянием идей Ницше философия рубежа веков становится "философией ценности" и "феноменологией ценности". И, несмотря на молчаливое отклонение философии Ницше, его сочинения, особенно "Заратустра", прочесываются на предмет выявления таких ценностей, а эти последние потом превращаются в "научные", выстраиваются в "ценностную этику", чего, разумеется, нет у "ненаучного поэта-философа" Ницше" 4.
       "Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого" - названа крупнейшим философом XX века не случайно, как означающая рубеж, поворотный пункт в философии, в жизни, в педагогических проектах Ницше. Как целое это самое популярное произведение Ницше было создано на протяжении 1883-1885 годов. В ницшеведении почти без оговорок принимается утверждение, что недолгая дружба с Саломе Лу, безответная любовь к ней и жесткое прекращение их отношений явились источником вдохновения Ницше. Б. Марков: "Некоторые исследователи предполагают, что именно Лу Саломе была прообразом Заратустры. Как бы то ни было, после разрыва с нею, на вершине отчаяния, всего за 10 дней Ницше создает первую часть "Так говорил Заратустра". Возможно, если бы Лу Саломе не вынуждена была из-за той жалкой роли, которая в то время доставалась женщине, испытывающей интерес к мужчине, выдавать себя за ученицу философа, а могла оставаться просто глупой и капризной девицей на выданье, то книга Ницше получилась бы еще интереснее. За масками он сумел углядеть природу женщины как выражение стихийных сил бытия. Ницше писал, что вряд ли когда-либо между людьми существовала большая открытость, чем между ним и Лу Саломе" 5. Утверждение о Лу в "жалкой роли", по крайней мере, спорное. Вся ее биография свидетельствует о другом: прежде всего о том, что ни в каком ролевом маскараде ради замужества она не нуждалась, т.к. не стремилась к нему. Играть роли и примерять маски она любила, но ради других целей. Право выбора, как правило, оставалось за ней, а в "жалкой роли" чаще всего оказывались отвергнутые ею мужчины, которые иногда стремились ей отомстить, как, например, Ф. Ведекинд. Что касается "большой открытости", то Ницше благодушно заблуждался, оставаясь в счастливом неведении, что такое настоящая открытость между мужчиной и женщиной, и в каких случаях она возникает, ложась потом тяжелым бременем на плечи его и ее. А с такой женщиной, как Л.Г. Саломе... Она оставалась личностью, закрытой для чужого познания, вплоть до смерти, совершая абсолютно непредсказуемые поступки. На провокацию Э. Фёрстер-Ницше, публично объявившей в Германии 1934 г., что Лу - "финская еврейка", она ничего лучше не придумала, как в марте этого года отправить в издательство Йены рукопись под названием "Мое согласие с нынешней Германией". По неподтвержденной информации, после выговора, сделанного ей Фрейдом, она отозвала рукопись. Ни выходка сестры Ницше, ни ее попытка доказать свою лояльность нацистскому режиму никаких тяжелых последствий для нее не имели.
       Ницше, если вспомнить, вел себя не лучше в роли отвергнутого влюбленного, чем другие поклонники Лу, хотя и был на два-три порядка выше их. Тем не менее, он сумел сублимировать муки ревности и утраты в произведении, которое он сам оценивал как основополагающее в его творчестве. Страдание гения обернулось шедевром поэтической философии. В "Ecce Homo" Ницше прямо называет Гимн жизни, повлиявший на период "вынашивания" "Заратустры", который он определяет в "18 месяцев беременности". "Текст, отмечаю ясно, ибо по этому поводу распространено недоразумение, принадлежит не мне: он есть изумительное вдохновение молодой русской девушки, с которой тогда я был дружен, - Лу фон Саломе. Кто сумеет извлечь вообще смысл из последних слов этого стихотворения, тот угадает, почему я предпочел его и восхищался им: в них есть величие. Страдание не служит возражением против жизни: "Если у тебя нет больше счастья, чтобы дать мне его, ну, что ж! у тебя есть еще твоя мука..." 6 Следовательно, "Заратустра" - прощальная песнь "союзу свободных умов", прощание с мечтой о немногих друзьях, какими были П. Рэ и Лу Саломе. Вместе с "Заратустрой" к Ницше пришло полное одиночество. Все прежние педагогические проекты Ницше были или не реализованы или зашли в тупик, как это произошло с союзом свободных умов. Оказалось, что реализация такого союза всего из трех человек (но могли бы присоединиться М. фон Мейзенбуг, и даже Элизабет Ницше, которая выйдет замуж за Б. Фёрстера только в 1885 г.) сталкивается с такими трудностями, которые нельзя преодолеть с помощью умственных выкладок или эллинской философии, и самый "свободный ум" легко превращается в истеричного ревнивца, если его любовью пренебрегает такой же "свободный ум". Ницше хорошо запомнил этот урок и, не отказываясь окончательно от мысли о философском монастыре или союзе-соревновании, никогда уже не пытался воплотить ее в нечто практическое, оставаясь в пределах чистой эмпиреи, которая обычно называется "построением воздушных замков". Не было больше женщины, которую он бы полюбил: "Никогда еще не находил я женщины, от которой желал бы иметь детей, кроме женщины, которую люблю, ибо я люблю тебя, о, вечность! Ибо я люблю тебя, о, вечность!" 7
       Захвативший сорокалетнего философа процесс переоценки прежних ценностей, идущий по экспоненте, неизбежно должен был затронуть и его прежние представления о воспитании и образовании, о дружбе, как способе взаимного духовного обогащения. Им посвящена "Могильная песнь":
      
       "Там остров могил, молчаливый остров; там также могилы моей юности! Туда хочется отнести мне вечнозеленый венок жизни.
       Так решившись в сердце своем, ехал я по морю.
       О, вы, образы и видения моей юности! О, вы, взоры любви, божественного мгновения! Как быстро умерли вы для меня! Я думаю о вас сегодня, как о своих умерших.
       От вас, мои дорогие покойники, идет ко мне сладкий аромат, расширяющий сердце и разрешающий слезы. Поистине, он трогает сердце одинокому пловцу...
       Все еще я наследство и почва вашей любви, цветущей для вашего воспоминания о пестрых дикорастущих добродетелях, о, возлюбленнейшие!" 8
       К. Ясперс с большим сочувствием говорит о том, что нельзя представлять Ницше как словно бы выкованного из стали самодостаточного героя, который идет по свету непреклонно и невозмутимо. Его героизм был другого рода: ему пришлось прожить и выстрадать судьбу человека, которому отказано в любой форме естественных человеческих проявлений. Движимый чисто человеческими побуждениями, он был вынужден вновь и вновь отказываться от своей миссии. Он стремился упростить ее, просчитывал возможные эффекты, искал различные практики воспитательной деятельности, стремился вовлечь в круг своего влияния новых друзей - и в очередной раз испытывал героические неудачи. Его решения относительно тех или иных действий в мире тоже все чаще становятся отрицательными. Он не примыкает ни к одной из заблуждающихся сторон своей эпохи, что стало предпосылкой его оригинального мыслительного опыта, стремящегося по ту сторону всякого горизонта.
       Психологический и мессианский уровни его одиночества, по мнению Ясперса, на протяжении всей жизни Ницше вступали в неизбежное противоречие, между тем, чего он хотел как человек, и тем, чего он хочет как исполнитель миссии. От себя добавлю, что разрывы отношений с Вагнером, Саломе и Рэ, не говоря уже о других, были следствием этого противоречия. Ницше не был особенно привередлив в выборе друзей, но он бы хотел каждый раз их оценивать по одному главному критерию: знакомо ли им то потрясение, которое лишило его всех корней, знают ли они то, что уже знает он, "самый независимый человек в Европе", как отозвался Ницше сам о себе в письме к Овербеку от 30.04.1884 г. Поиски учеников и последователей с помощью своих сочинений, которые Ницше называл "рыболовными крючками", "сетями", "манками", чтобы приманить к себе (в письмах к Овербеку), заканчиваются ничем, и он начинает понимать, почему: "С этих пор все мои сочинения суть рыболовные крючки: может быть, я лучше кого-либо знаю толк в рыбной ловле?.. Если ничего не ловилось, то это не моя вина. Не было рыбы..." 9  Понимание запоздалое... О "Заратустре" в письме Овербеку 17 июня 1887г.: "После такого зова, идущего из самых глубин души, не услышать ни звука в ответ - это ужасное переживание... оно освободило меня от всякой связи с живыми людьми". "Это длится уже десять лет: ни один звук до меня больше не доходит". Овербеку: "мне ужасно обидно, что за эти пятнадцать лет ни один человек не "открыл" меня, не почувствовал нужду во мне, не полюбил меня" 10.
       И сам же Ницше понимает причину своей отчужденности от людей: она в сущности познания, когда познание становится самой жизнью, то за это надо платить. "В моей непримиримой подпольной борьбе со всем, что до сих пор любили и почитали люди... я незаметно стал неким подобием пещеры - чем-то потаенным, чего уже не найдут, даже если пойдут искать" (из письма фон Зейдлицу, 12 февраля 1888 г.) 11. Его письма последних лет творческой жизни - это невыразимая печаль, переходящая в вопль отчаяния: "Теперь на свете уже нет никого, кто меня любил бы; как же я могу любить жизнь!" "Если бы я мог дать тебе представление о моём чувстве одиночества! Среди живых тех, кого я чувствую себе родным - у меня не больше, чем среди мертвых. Это неописуемо страшно..." (Овербеку, 5 августа 1886). "Уже так редко доносится до меня какой-нибудь дружеский голос. Сейчас я одинок, нелепо одинок... и целыми годами никакой отрады, ни капли человеческого тепла, ни дуновения любви" (фон Зейдлицу, 12 февраля 1888 г.). Но встречаются, редко, но встречаются другие слова: "Чему я научился до сих пор? Во всех ситуациях делать добро самому себе и не нуждаться в других" 12.
       В самом деле, что остается делать свободному уму, вынужденному страдать от отчаяния одиночества? Его душа должна испытать великий разрыв, разорвать путы, приковывавшие ее к своему столбу и углу. В Предисловии 1886, весной, Ницше скажет жестокие слова о такой освобожденной душе: "Это есть вместе с тем болезнь, которая может разрушить человека - это первый взрыв силы и воли к самоопределению, самоустановлению ценностей, это воля к свободной воле; и какая печать болезненности лежит на диких попытках и странностях, посредством которых освобожденный, развязавшийся стремится теперь доказать свою власть над вещами! Он блуждает, полный жестокости и неудовлетворенных вожделений; все, чем он овладевает, должно нести возмездие за опасное напряжение его гордости; он разрывает все, что находил скрытым, защищенным какой-либо стыдливостью; он хочет испытать, каковы все эти вещи, если их опрокинуть... В глубине его блужданий и исканий - ибо он бредет беспокойно и бесцельно, как в пустыне, - стоит знак вопроса, ставимый все более опасным любопытством. "Нельзя ли перевернуть все ценности? И может быть, добро есть зло? А Бог - выдумка и ухищрение дьявола? И если мы обмануты, то не мы ли, в силу того же самого, и обманщики? И не должны ли мы быть обманщиками?" - такие мысли отвращают и совращают его все дальше и дальше в сторону. Одиночество окружает и оцепляет его, становится все грознее, удушливей, томительней, эта ужасная богиня и mater saeva cupidinum (свирепая мать страстей /лат./ - Д.К.) - но кто еще знает нынче, что такое одиночество?" 13

    * * *

       О. Хархордин считает, что в "Так говорил Заратустра" дружеские отношения все еще рассматриваются в парадигме союза свободных умов. С этим легко согласиться, помня об образе Саломе Лу. Теперь, однако, это свободные умы, которые совместно желают заката человека и прихода сверхчеловека, и соревнуются друг с другом, чтобы помочь этим процессам наиболее эффективно и красиво. При известной смелости воображения можно представить прототипы главных героев книги: Заратустра, непонимаемый и отвергаемый пророк, - сам Ницше; мудрая, быстрая и увертливая змея - Лу Саломе; зоркий и смелый орел - П. Рэ. У них есть ученики, идущие за Заратустрой так же, как за Иисусом шли апостолы, к которым он часто обращается с проповедями и притчами. Заратустра, орел и змея, его "звери" - тот же союз свободных умов, метафорически развивающийся в рамках того же проекта, который не удался в реальных отношениях троих друзей. Художник П.П. Фатеев, создавший в 20-е годы прошлого века цикл картин "Так говорил Заратустра", в сложных композициях предлагает зрителю увидеть триединство этого союза 14. Сюжет "Заратустры" вообще можно представить как вечный поиск друзей. На первых же страницах книги, на рыночной площади погибает канатоходец, "канатный плясун", которого Заратустра при жизни называл своим другом, а после смерти - "холодным, неподвижным товарищем". После этого происшествия на него нисходит прозрение: проповедовать закат человечества на площади бесполезно, нужно учить не весь народ, а выбранных из этого стада, - немногих своих спутников. "Мне нужны спутники, и притом живые, - не мертвые спутники и не трупы, которые ношу я с собой, куда я хочу. Мне нужны живые спутники, которые следуют за мной, потому что хотят следовать сами за собой - и туда, куда я хочу" 15. Первая часть книги исполнена речами к этим спутникам, которых он тоже называет братьями, учениками и будущими друзьями 16.
       Однако эти "дети единой надежды" остаются придуманными; они не появляются до последней страницы книги. Призывы "о, братья!", "о, друзья!" остаются гласом вопиющего в пустыне. К пророку приходят совсем другие персонажи-аллегории: ехидна, укусившая его, пляшущие девушки, покидающие его, горбатый нищий, который просит научить калек веровать в себя, карлик, оседлавший Заратустру как дух тяжести, два короля, ведущие осла для высшего человека, старик-волшебник, человек с пиявками, сквернейший человек, прорицатель, наконец, собственная тень Заратустры. Последним к нему приходит лев, который своим ревом разгоняет всех, было собравшихся у него симулякров "высших людей". Кто этот лев с густой желтой или белой гривой? Это тот зверь, который, благодаря Ницше, вошел в лексикон европейской культуры под именем "blonde Bestie - белокурая бестия". Слово "бестия" - было немецкой формой латинского языка bestia, означающей зверя-хищника. Впервые слово Bestie появилось во фр. 40 "Человеческого...". В "Генеалогии морали" такое животное характеризуется следующим образом: "В основе всех этих благородных рас можно уловить хищного зверя, великолепную жадно ищущую победы и добычи, белокурую бестию. - Эта скрытая основа время от времени нуждается в освобождении, зверь выходит наружу, стремится опять на дикий простор: эта потребность одинаково присуща римскому, арабскому, германскому, японскому дворянству, гомеровским героям, скандинавским викингам" (Трактат 1, пункт 10). В "Сумерках кумиров" Ницше показывает, как "укрощали" человека священники: "В раннем средневековье, когда церковь была, в сущности, зверинцем, всюду шла охота на прекраснейших особей "белокурой бестии": "улучшали" германскую знать. И как же выглядел потом такой германец, если удавалось заманить его в монастырь? Как урод и карикатура на человека - ведь он теперь был "грешником", брошенным в клетку, и сидел за решеткой сплошь из ужасных понятий..." (раздел "Улучшатели человечества", п. 2). Если следовать образу, созданному Ницше, то blonde Bestie следовало перевести как "белогривый зверь" или "хищник", т.к. речь идет не об очеловечении зверя, а совсем наоборот. Д. Бреннеке привел многочисленные примеры из античной поэзии, которая стала источником этого образа, где эпитет fulvus (белый) прочно закреплен за львицей или львом (Гораций, Овидий, Лукреций, Валерий Флакк). Несомненно, что Ницше были известны эти источники. Под blonde Bestie подразумевается лев, и хотя образ используется как метафора, его происхождение не вызывает никакого сомнения. Ницше, как мы видели из предыдущего текста, был далек от того, чтобы в "белокурой бестии" видеть только германцев. Он приводит их как один из случаев охоты на "хищников". Цвет волос северных народов, как признак нордической расы, не имеет ничего общего с понятием "белокурая бестия", т.к. не бывает белокурых арабов или японцев. Если в "Генеалогии морали" Ницше сужает это понятие, добавляя к нему атрибут "германская", то делает это потому, что этот термин как таковой во всем остальном имеет силу для всех народов, у которых существовала воинственная, похожая на львов господствующая элита ("Генеалогия морали", там же). Если бы blonde Bestie была метафорой только для германцев, а не для льва, то "белокурая германская бестия" представляла бы собой плеоназм (А. Аствацатуров).
       Все это так. Но в первой части книги в "Речах Заратустры" пророк говорит о трех превращениях духа: "как дух становится верблюдом, верблюд львом и лев, наконец, ребенком". Лев создает священную свободу и говорит НЕТ обязанностям. Лев завоевывает новые ценности - совершает ужасный труд, дело разбоя хищного зверя, отвергающего выносливость и почтительность духа.
       А почему ребенок? Сам Ницше тоже задает этот вопрос: "Но скажите, братья мои, на что еще способен ребенок, на что был бы способен даже лев? Для чего хищный лев должен сделаться еще ребенком?" Ответ таков: "Дитя есть невинность и забвение, новое начало, игра, само по себе катящееся колесо, первое движение, святое "да".
       Да, для игры создания, братья мои, требуется святое утверждение: дух хочет теперь своей воли, свой мир завоевывает себе потерявший его" 17.
       Можно предположить, что Ницше позаимствовал у Лукиана Самосатского знаменитый ответ своего любимого Гераклита из "Продажи жизней": - А что такое Вечность? - Дитя играющее, кости бросающее, то выигрывающее, то проигрывающее -  18.
       Еще больше оснований считать, что этот поэтический и загадочный метаморфоз хищного льва в играющее дитя - итог более ранних размышлений Ницше. Летом 1875 г. он познакомился с произведениями Е. Дюринга (183З-1921), философа, известного в России главным образом по резко критическому сочинению Энгельса "Антидюринг", хотя книги Дюринга неоднократно издавались в переводах на русский в конце XIX века. Ницше читал и перечитывал "Курс философии" Дюринга в 1875 и 1885 годах. В библиотеке Ницше имеется экземпляр книги со следами его чтения. В записях лета 1875 г. профессор трижды упоминает книги Е. Дюринга для обязательного чтения в ближайшие годы: "... проштудировать Дюринга как попытку игнорировать Шопенгауэра и посмотреть, что мне дает и чего не дает Шопенгауэр. После этого еще раз прочитать Шопенгауэра" 19. Цель чтения, конечно, совершенно другая, чем у Ф. Энгельса, но тоже критическая.
       И летом же этого года Ницше штудирует книгу Дюринга "Ценность жизни", 1865. Вот в этих штудиях середины 70-х годов и обнаруживаются истоки того образа ребенка, который станет причиной многих истолкований загадочной триады духа. Но, быть может, еще большей загадкой является сам этот текст, особенно IV часть "Ход человеческой жизни", в которой, вступая в спор с Дюрингом, преподаватель Педагогиума размышляет о душевном мире ребенка, об игре и учении, о семье и школе. Размышляет в настолько строгих педагогических параметрах, что невольно думаешь: неужели это тот же молодой Ницше, который немногим более трех лет назад прочитал свои пафосные лекции "О будущности..."? Вполне естественно читатель мог бы принять этот текст за строки из психолого-педагогического трактата, принадлежащего перу многоопытного, умудренного жизнью педагога. Притом, этот педагог не из 19-го, а из второй половины 20-го века - настолько близко и современно звучат эти строки. Такое обстоятельство позволяет мне привести на страницах о "3аратустре" большой отрывок из записей Ницше восьмилетней давности, тем более, что на русском языке они появились впервые совсем недавно в восьмом томе ПСС Ф. Ницше.
       "Основная форма жизни ребенка - настоящее; отсутствуют какие бы то ни было дополнительные удовольствие и боль, приносимые сохраняющим представлением; и это счастье! Голод и жажда вызывают, конечно же, куда более сильные чувства, чем в более позднем возрасте. Вся жизнь ребенка имеет укороченный ритм; беспокойной работе роста соответствует беспокойство ощущения. В отношении питания организму приходится не только поддерживать равновесие обмена веществ, но и обеспечивать прирост: это должно возбуждать ощущение до степени явной боли; тому есть все признаки. Плач предшествует смеху; во всяком случае он преобладает. Добавим к этому состоянию нужды и беспомощности отсутствие сознательного представления, которое чувствует бесплодность своих усилий изменить положение, и тогда мы поймем, сколь велико счастье, что природа осветила светом познания не все свои состояния. (И тем не менее в лице философа познание достигает той степени, при которой отдельный человек в своей беспомощности перед всеобщей ЮҐАЁ?Ї (судьба, рок - Д.И.) представляется самому себе именно обретшим сознание ребенком!)
       Игра для ребенка есть подлинная работа и такая же потребность, как для зрелого возраста - творческая деятельность. (Наблюдая, как именно играет ребенок, можно в полной мере сделать вывод о его будущих занятиях.) Для ребенка игра - самое что ни на есть серьезное дело, вовсе не что-то развлекательно-избыточное, как о том часто думают взрослые. Да и все наше столь серьезное существование было ведь названо игрою; как же из чистого ничто могло бы произойти какое-то иное упорядочение жизненных условий, кроме самого произвольного? Итак, бытие имеет характер свободно выбранного занятия, препятствия созданы лишь для того, чтобы преодолевать их. Дюринг находит эту идею пресной: между тем идея, что мы суть игрушки богов, принадлежала Платону. "Жизнь - не игра, потому что включает в себя настоящие скорби"; как будто это не относится в равной мере и к игре ребенка!
       Каждый возраст имеет право на отдельное к себе внимание, не следует более ранние рассматривать лишь как средство для более поздних. Цель не может всегда находиться только вне настоящего.
       Ребенок - много больше, чем просто объект воспитания. Педагоги всегда думают лишь о том, что им надлежит сделать из ребенка: ребенок живет в настоящем, вот в чем контраст.
       Строго разделить учение и игру. Школа должна демонстрировать трезвую серьезность подготовки к жизни. Преодоление препятствий и ощущение собственных способностей связано с радостью, которая по своей силе превосходит радость от игры. Те, кто смотрит на школу как на начало хирения жизни, правы в отношении определенных искусственно созданных обстоятельств: быть в школе значило быть в тюрьме. Но труд учения может приносить радость и удовлетворение; то, что делает из него противоположность этому, заключается в обстоятельствах случайных и поддающихся изменению.
       Дурацкий принцип, будто речь идет только об обучении труду и о тренировке сил! Дюринг может с полным правом сказать, что это - насмешка над сущностью жизни. (За этим обычно прячется бессилие педагогики, например, гимназической.) Эта максима абстрагируется от успеха, уродует естественное соотношение между трудом и наградой за него и сводит его к пытке, которой не соответствует никакого воздаяния. Да и вообще странным выглядит желание сделать из жизни этакую гонку с препятствиями. Природа соединила удовлетворение не с усилием, а с успехом от этого усилия: иначе это чувство исчезнет, уступив место чувству отвращения к бесполезному по сути занятию.
       Душевный мир ребенка ограничен домом и семьей; все доброе или худое, что случается с ним здесь, чрезвычайно усиливается вследствие такой ограниченности горизонта. Величайшим злом является несправедливость обиды одного человека другим, величайшим счастьем - то, которое вырастает из взаимной приязни, какого бы рода она ни была. Как важно, чувствует ли ребенок родительскую любовь или нет! Родительская любовь представляет собой прежде всего независимый от рассудка инстинкт, коренящийся в чувственном; вот почему она может нарушаться противопоставленными ей инстинктами и нуждается в рассудочном подкреплении. Справедливость по отношению к ребенку не может быть заменена любовью. Ребенок обладает острейшим инстинктом справедливости, ибо его желание справедливого коренится в природном влечении, что сродни потребности в мести. В подобном случае детская душа ненавидит даже родителей.
       Позднейший опыт скорее приглушает ощущение определенных разновидностей несправедливости. Между тем семейный порядок редко может служить образцом справедливого. Кроме того, в семье все основано на иерархии, а не на правовом равноправии.
       Различение между справедливостью и несправедливостью легче всего дается тому, кто является страдающей стороной, но трудно для того, кто совершает несправедливость; понятие справедливости возникает именно в страждущем. Мстя за себя, страждущие становятся учителями справедливости для всех. Способность угнетенных к сопротивлению подразумевается. Равное право - только при равной силе, т. е. среди равных. Везде, где природа создала неравенство, с осуществлением субъективной справедливости дело обстоит скверно. Конечно, и в этих обстоятельствах должно проявлять известную справедливость, но у нее необычный источник: она недобровольна. Понятие о справедливом поведении заимствуется оттуда, где оно развито в наиболее общей форме, но это чувство справедливости абстрактного происхождения слабее и неопределеннее, нежели другая его разновидность, возникшая из инстинкта. Хуже всего со справедливостью обстоит дело, пожалуй, в школе: здесь, сверх прочего, еще отсутствует любовь, которая правит в семье. Идея абстрактной целесообразности служит здесь единственной защитой. Если учитель - педант справедливости, то это еще относительное счастье для воспитанника по сравнению с учителем, поступающим сообразно настроению или капризу. Труднее всего забывается именно несправедливость, допущенная по отношению к ученику. Можно даже сказать, что долгая память о смятениях незрелого возраста есть признак благородного нрава" 20.
       Мог ли философ-воспитатель, явно опередивший педагогическую мысль своего времени на целый век, рассчитывать на понимание современников? Надеяться не на аллегории друзей, а на приход "живых спутников"?
       Нет, Ницше-Заратустре и на страницах "книги для всех и ни для кого" не удается обрести друзей и учеников. "Об ученых. Во время моего сна, овца ела плющевый венок на моей голове, ела и приговаривала: "Заратустра больше не ученый". Сказала и ушла, помахивая головою и выступая горделиво. Мне рассказал об этом ребенок" 21. "Эвий" - "плющ", "плющевый" - постоянные эпитеты Диониса в античной мифологии и мистериях-дионисиях, как и его изображение в венке из плюща. Он, Заратустра, - Дионис, погибающий и воскресающий, из "Рождения трагедии". Взамен утраченного он украшает свою голову другим венком: "Это венец смеющегося, это венец из роз; я сам надел на себя этот венец, я сам освятил свой смех. Для этого я ныне не нашел никого другого достаточно сильным.
       Заратустра плясун, Заратустра - легкий, манящий крыльями, готовый лететь, манящий всех птиц, блаженно-легкомысленный.
       Заратустра прорицатель, Заратустра истинно-смеющийся, не нетерпеливый, не безусловный, такой, который любит прыгать и отскакивать в сторону; я сам надел на себя этот венец" 22. Этот Заратустра - принц Фогельфрай из "Веселой науки". Но и с этим венком он расстается: "Этот венец смеющегося, этот венец из роз; вам, братья мои, бросаю я этот венец! Смех я освятил; вы, высшие люди, научитесь смеяться!" 23 Этот Заратустра - свободный ум из "Человеческого, слишком человеческого".
       Две последние цитаты - из раздела "О высшем человеке" четвертой части "Заратустры". Т.е. Ницше наделил своего героя теми ипостасями, которые были его alter еgо на протяжении прожитой жизни. К. Лёвит, видимо, обратив внимание на различие слов "венок" и "венец" пришел к выводу: Заратустра издевается над терновым венцом Христа, увенчивая себя венком из роз. Эти розы не имеют ни человеческого, ни разумного отношения к кресту; "розовый венок" Заратустры чисто полемически направлен против венца распятого. Вот во что превратилась идущая от Лютера аллегория розы и креста! 24 Во-первых, аллегория Розы и Креста ведет свою родословную чуть ли не от времен короля Артура и, еще точнее, от ордена розенкрейцеров, действовавшего, как полагают, уже в ХV веке во главе с "просветленным" Х. Розенкрейцером. М. Лютера как раз подозревали в том, что начавшаяся Реформация была инспирирована Братством Розы и Креста (см. Мэнли П. Холл, с. 499-509). Во-вторых, почему Заратустра должен был бы надеть на себя терновый венец? В книге есть смутные христианские аллюзии, но ее герой вовсе не является ни ипостасью Христа, ни ипостасью Антихриста. К проклятию христианства Ницше придет позднее.
       Не согласен с К. Лёвитом и филолог из русского зарубежья А. Ливри. В новаторском философском исследовании "Набоков-ницшеанец" он пишет: "Известно, что Заратустра неоднократно говорит о венце: "этот венец смеющегося, этот венец из роз..." - "Венец из роз"! - заполним это. Речь вовсе не идет о венце терновом, который так спешат водрузить Заратустре на голову овцы ученого мира, объевши сначала другой, но тоже не терновый - венец спящего пророка-вакханта... <...>
       ... ибо у Ницше речь идет о страсти, об исступленной пенетрации, о половом слиянии homo sapiens'a и бога трагедии - о всем, что совершается под эгидой розового венца, светящегося в ночи. Того самого, который Дионис подарил на Крите Ариадне, и который украшал чело похищенной с Наскоса Ариадны во время ее свадьбы с Дионисом" 25. Автор имеет в виду мифологический сюжет об Ариадне, помогшей Тезею победить своего брата Минотавра, и оставленной при возвращении героя в Афины на остров Наскос, где ее нашел бог Дионис. На свадьбе критянки Ариадны и бога Диониса невесту увенчали венцом, подаренным орами и Афродитой. Им Дионис еще раньше обольстил Ариадну на Крите. С помощью этого светящегося венца работы Гефеста спасся из лабиринта Тезей. Этот венец был вознесен Дионисом на небо в виде созвездия.
       В этот мифологический дискурс трагическим образом вписывается безумное послание Ф. Ницше из Турина 3 января 1889 г., адресованное вдове Рихарда Вагнера: "Принцессе Ариадне, моей возлюбленной, это предрассудок, будто бы я человек. Но я уже не раз жил среди людей и знаю все, что может выпасть людям. Среди индусов я был Буддой, в Греции - Дионисом, Александр и Цезарь - также мои инкарнации, равно как и творец Шекспира лорд Бэкон. Наконец, я был еще Вольтером и Наполеоном, может быть, также Рихардом Вагнером... В этот раз я прихожу как победоносный Дионис, который сделает Землю праздником... Не сказать, чтобы у меня было много времени... Небеса радуются, что я здесь... А еще я висел на кресте..." 26
       В этих карнавальных эпизодах смены венка зашифровано нечто более важное, чем демонстрация меняющихся обликов Заратустры. Попробую обнаружить скрытый смысл его послания. Друзья, ученики, "высшие люди" не приняли Заратустру ни в образе Диониса, ни в образе Фогельфрая, ни в образе "свободного ума". Его дар - венок из роз отвергнут: никто не хочет видеть его и слышать смех Заратустры. Поиск друзей завершен. Ницше больше не ищет признания у читателей - предполагаемых учеников. Он больше не придумывает себе друзей, какими бы свободными умами они не обладали. В главе "О друге" части первой "Заратустра" читаем: "Наша вера в других выдает, во что мы охотно хотели бы веровать в нас самих. Наша тоска о друге является нашим предателем...
       В друге своем должно чтить еще врага. Разве ты можешь подойти вплотную к своему другу, не перейдя к нему?..
       Женщина еще не способна к дружбе. Но скажите мне, мужчины, кто же из вас способен к дружбе?
       Существует товарищество; пусть бы существовала дружба!" 27 Ницше находит друга в себе самом. В заключительной песне книги "По ту сторону добра и зла" это высказано в печальных, но мужественных строках:
      
       "Друзья ушли... Вы призраки друзей,
       Я вас не знаю...
       Мольбы и просьбы ваши презираю:
       Цветок, лишенный стебля и корней
       Не может долго украшать полей!..
      
       Он продолжает ждать и звать друзей (см. эпиграф к главе четвертой).
       Но песнь окончена... И вдруг:
      
       "Освобожденье!..
       Сбылись мои волшебные стремленья:
       Пришел мой друг, к груди моей приник...
       О, незабвенный наслажденья миг!..
      
       Пришел, пришел ко мне гость всех гостей...
       Я торжествую.
       Он - Заратустра! С ним я очарую
       Весь мир... И повенчается скорей
       С тьмой свет под говор двух друзей" 28.
      
       О. Хархордин так комментирует это открытие Ницше: "... душа Ницше разделилась и подружилась сама с собой. Старые друзья, как мы помним, бегут от Ницше, и потому он находит выход в том, чтобы подружиться с собой внутри себя, и сделать это в совершенно древнегреческой, атомистической манере. Песнь говорит, что Ницше "с собою бился... и изнемог с самим собой в борьбе" и только появление друга Заратустры помогло ему одержать победу над собой. Можно предположить, что одна часть его души победила и подчинила себе другие части, чем принесла долгожданный покой и порядок в душу" 29. В доказательстве своего построения Хархордин опирается на исследование Лесли П. Тиле, который убедительно показал, что ницшевская картина души строится по модели древнегреческого агонистического политического сообщества. Хорошо устроенная душа появляется, когда одна страсть или один инстинкт подчиняет все другие. Дружба между частями души невозможна без соревнования между ними, и эта дружба, понимаемая как любовь к себе, включает в себя и даже самопрезрение, когда высшая страсть взирает на то, как на время душой овладевает низшая страсть. Иерархия порывов важна для здоровья души. Учитель должен добиваться становления порядка внутри души, понимаемого как иерархия страстей или стиль; он как бы культивирует этот куст порывов, подавляя одни ростки и давая другим развиваться в полную силу. Разные порывы внутри души предстают в конце-концов как коммуникация с близкими свободными умами. Внутренние голоса здесь интерпретируются как отдельные свободные умы, далекие и часто несравнимые, но соединенные в дружбе-вражде агонистического соревнования. На основании этой конструкции само-дружбы, резюмирует Хархордин, Ницше постоянно демонстрировал свою стратегию поиска дружбы внутри своей души, но стал открыто говорить об этом только ближе к концу своей сознательной деятельности. Что же, все это выглядит вполне убедительно, особенно, если учесть, что речь идет об одной из самых сложных, так до конца и не разгаданных натур в истории мировой мысли и культуры - о Ф Ницше.
       Но тогда мы должны признать совершение естественным появление фантомного образа сверхчеловека на страницах "Заратустры" как аналога души Ницше - Заратустры. Что в этой книге говорится о воспитании? В первых частях есть главы "О стране образования", "О незапятнанном познании", "Об ученых", "О чтении и письме". Но названия обманчивы, ничего специфически педагогического в этих главках не содержится.
       Зато в них столько гиперболической иронии, что надо обладать таким же образным мышлением, чтобы догадаться, о чем говорит автор в этих отточенных строках главы "О стране образования": "Слишком далеко залетел я в будущее: страх напал на меня.
       И когда я посмотрел вокруг себя, о, тогда время было моим единственным современником!
       Тут побежал я назад, в отчизну - скорее и скорее; так прибыл я к вам, настоящие, в страну образования.
       В первый раз я принес с собой для вас очи и доброе желание; поистине с тоской в сердце прибыл я.
       Но что случилось со мной? Как ни страшился я, а должен был смеяться! Никогда глаз мой не видел ничего, что было бы более пестро.
       Я смеялся и смеялся, в то время как ноги мои и сердце мое еще дрожали: "Здесь родина всех горшков с красками!" - сказал я.
       С лицами и членами, обмазанные пятью-десятью различными красками, сидели вы на мое удивление, вы, настоящие!
       А вокруг вас пятьдесят зеркал, льстящих вам и отражавших игру ваших красок!
       Поистине, вы не могли бы надеть лучшей маски, современники, чем ваше собственное лицо! Кто мог бы узнать вас?" 30
      
       В этих бурлескных образах легко угадывается давний, вполне прозаичный и резкий текст из подготовительных записей к "Человеческому, слишком человеческому" в сентябре 1876 года:
      

    "Пути к духовной свободе.

       Все публичные школы рассчитаны на посредственные натуры, т.е. на тех, чьи плоды, когда они созреют, не слишком принимают во внимание. В жертву им принесены высокие умы и души, ради зрелости и плодоношения которых, собственно, все и затевается. И в этом мы тоже проявляем себя заложниками времени, культура которого гибнет от средств культуры. Конечно, одаренная натура умеет помочь себе: ее находчивость проявляется именно в том, как она, несмотря на плохую почву, в которую ее посадили, несмотря на плохое окружение, которому ее хотят уподобить, несмотря на плохую пищу, которой ее вскармливают, умеет найти в себе силы сохраниться. Однако в этом нет никакого оправдания той глупости, которая поставила ее в подобное положение" 31.
       Уже в Предисловии Ницше, устами Заратустры провозгласил: " - Я учу вас познавать сверхчеловека. Человек есть нечто, что должно быть побеждено. Что вы сделали, чтобы победить его?
       Смотрите, я учу вас познавать сверхчеловека! Сверхчеловек есть разум земли. Да скажет ваша воля: пусть сверхчеловек будет разумом земли!
       Человек - это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком - канат над бездной" 32.
       Глава "О высшем человеке" из четвертой части книги написана явно как антитеза первой и второй частям (почти через два года): "Когда я в первый раз пошел к людям, я совершил отшельническую глупость, великую глупость: я остановился на базаре...
       Вы высшие люди, научитесь этому от меня: на базаре никто не верит в высших людей. Пожалуйста, говорите там, если хотите! но чернь подмигивает: "мы все равны"...
       К сверхчеловеку лежит мое сердце, он мое первое и единственное, а не человек, не ближний, не беднейший, не более страждущий, не лучший...
       Ныне именно мелкие люди сделались господами; все они проповедуют покорность и примирение, разумность и прилежание, снисхождение и это длинное "и так далее" мелких добродетелей...
       Победите этих властелинов настоящего, о, братья мои, этих мелких людей; они величайшая опасность для сверхчеловека... <...>
       "Человек должен стать лучше и злее", - так учу я. Злейшее нужно для лучшего в сверхчеловеке...
       Будьте недоверчивы, вы, высшие люди, вы храбрые! Вы чистосердечные! И держите втайне ваши основания! ибо "Ныне" принадлежит черни".
       Возвысьте ваши сердца, братья мои, выше! Выше! Да не забудьте и ног! Поднимите и ноги, вы хорошие плясуны, а еще этого лучше: стойте на голове!" 33
      
       Как учитель "вечного возвращения", Заратустра учит сверхчеловека. Проясняется, что основная черта сущего есть "воля к власти" - она выступает как основа всех ценностей. Следовательно, нужно сосредоточиться на воспитании человека, который берет на себя переоценку ценностей. М. Хайдеггер объясняет понятие "сверхчеловек" так: "Приставка "сверх" в существительном "сверхчеловек" содержит отрицание и означает восхождение "над" прежним человеком и уход от него. "Нет", заявленное в этом отрицании, безусловно в том смысле, что оно исходит из "да", характерного для воли к власти и полностью поражает платоновское, морально-христианское истолкование мира во всех его явных и скрытых превращениях. Отрицающее приятие выносит решение, в метафизическом ракурсе, о направлении истории человечества к новой истории. Общее, но не исчерпывающее понятие "сверхчеловек" прежде всего подразумевает эту нигилистическо-историческую сущность человечества, которое по-новому мыслит себя самого, то есть в данном случае как человечество, желающее именно себя. Поэтому возвещающий учение носит имя Заратустры. "Я должен был почтить Заратустру, перса: персы первыми широко, всеохватно осмыслили историю" (ХIV, 303)" 34.
       Французский исследователь философии Ницше Ж. Гранье интерпретирует идею сверхчеловека в парадигме наиболее близкой моему трактованию концепции элитарного образования в философии немецкого мыслителя: "... нет никакой возможности проникнуться идеей Ницше о сверхчеловеке, если не признать доктрину селекции, которая выступает гарантом обязательного появления сверхчеловека; в первую очередь, это педагогика воли к власти сама по себе, педагогика, предназначенная для того, чтобы создать независимую сущность, делом жизни которой будет вечное возвращение" 35. В главах своей небольшой книги "Воспитание по Дионису" и "Положительный герой" автор уточняет происхождение этой педагогики: "Отбор по мысли Ницше - это не чисто биологический процесс, направляемый природой, и не диалектика истории, а специальный метод обучения, направленный на воспитание воли к власти у компетентного меньшинства. Квалифицируя его как дионисийский по происхождению, он выявляет две основное характеристики процесса. С одной стороны, неизбежна в определенной мере радикализация нигилизма, которая способствует последующему развитию кризиса, - Ницше обозначает ее как "исступленный нигилизм", потому что он должен подорвать в некотором роде современный декаданс. С другой, - осуществляется намерение приступить к способу, считающемуся аморальным, который может быть назван "пессимизмом силы"; он должен придать сверхчеловеку непоколебимость по отношению к самой ужасной правде. Короче, Ницше определяет здесь в общих чертах направление обучения, работающего, как своего рода молот", и концентрирующееся на сущности воли: это является действием по преодолению самого себя! <...> Следуя пункт за пунктом, селекция Ницше ориентирована на создание сверхчеловека, противостоя идеалистическому одомашниванию, ориентированному на создание "низшего" человека. Одомашнивание человека - это священническое изобретение, техникой которого является заглушение инстинктов в сочетании с формированием чувства вины и боязни греха ("Воля к власти"). Селекция, по Ницше, напротив, старается облагородить инстинкты, а также придать им смысловое значение ("Сумерки идолов"). Вследствие этого "нет ничего страшнее, чем создавать путаницу в понятиях селекции и одомашнивания <...>. Под понятием селекция я подразумеваю средство, которое способно собрать огромное количество человеческих сил так, чтобы последующие поколения смогли строить на фундаментах, уже заложенных их предками; это понятие относится как к внешним проявлениям, так и к внутренним и органическим реальностям, в постоянном прирастании сил" ("Воля к власти") 36.
       "Сверхчеловек, - разъясняет далее Ж. Гранье, - имеет дионисийские корни. Дионис символизирует сущности, обладающие такой сверхмощной энергией, что они способны все преобразовать в положительном плане. Но могут с таким же успехом повлиять и в противоположном направлении. Сам Ницше в "Сумерках идолов" сказал: "Такой освобожденный дух появляется в центре вселенной, со счастливым фатализмом и верой, что нет ничего предосудительного в том, чтобы существовать изолированно, и этим одновременно все решается и все подтверждается. Он не опровергает ничего... Но такая вера является наивысшей из всех возможных. Я окрестил ее именем Диониса".
       "Личность создается, таким образом, сама из себя, по образу и подобию, который Дионис хочет придать человеку: "Сделать его сильнее, злее, глубже" ("Воля к власти"). Так как "важно, что злые воодушевлены религиозной волей"; другими словами, это "циники, обольстители, завоеватели, которые сочетают интеллектуальное превосходство, здоровье и избыток энергии" ("Воля к власти"). От варвара сверхчеловек возьмет силу и богатство инстинктов, но он доведет эти инстинкты до высшего уровня, придав им созидательную свободу выбора. <...> ...Ницше питает отвращение к эгалитарной идеологии современности, в которой он видит самое опасное препятствие к созданию сверхчеловека. "Все очень равны, очень маленькие, кругленькие, очень соглашательские, очень надоедливые". Для противостояния подобной идеологии Ницше предлагает идеологию стратегии различия, которая состоит в том, чтобы избавить человека от общих черт, и придать ему своеобразную специализацию с тем, чтобы он стал еще более загадочен для окружающих" 37.
       В "Ecce Homo", комментируя свое эссе "Шопенгауэр как воспитатель", в 1888 году Ницше сказал: "О том, как я понимаю философа..., обо всем этом дает мое сочинение бесценное указание, допустив даже, что здесь в сущности идет речь не о "Шопенгауэре, как воспитателе", а о его противоположности, " Ницше, как воспитателе" 38. Несмотря на велеречивый тон, Ницше абсолютно прав. Если весь вышеприведенный философский текст Ж. Гранье, перемежаемый вставками из сочинений Ницше, перевести на операциональный педагогический язык, то мы получим следующий результат. "Дионисийская педагогика", как она представлена прежде всего на основании "Заратустры", это и есть тот самый защитный механизм одаренной личности, о котором я писал во второй главе. Именно из-за отсутствия такого "механизма", талантливый ученик, студент, предоставленный самому себе, не только утрачивает свои духовные качества, а вслед за ними и духовные ценности, но нередко оказывается на пути, ведущим к "расколотому я", что, к несчастью, часто завершается самоуничтожением. "Дионисийская педагогика" создает этот механизм защиты ученика в системе элитарного образования, "вживляется" в его духовную сущность и волю дионисийским педагогом (напомню, что минимальный возраст завершения обучения по Ницше - 30 лет).
       "Посланием Диониса" назвал "Так говорил Заратустра" Б. Марков в своем исследовании о философии Ницше. Р.Дж. Холлингдейл еще более усугубляет проблему: "Весь смысл философии, которая произвела на свет сверхчеловека, делает очевидным, что новый "образ человека", должен противостоять нарастающему нигилизму современной Европы, - это образ человека, который более не является животным. Предполагается, что "цель" человечества состоит в "создании сверхчеловека", то есть в трансформации самое себя в не-животное. Тогда человек будет обладателем позитивной ценности, сам термин приобретет особую коннотацию, принципиально отличающую его от животного мира в целом, и тогда станет возможным снова говорить о "добре и зле" как о "вечных" свойствах - как оценочных суждениях, значимых для всего мира, поскольку их будет устанавливать уже подлинно высшее существо" 39.
       Сам Ницше, предчувствуя будущую долю своей книги, в апреле 1883 г. поделился открытием с Генрихом Кезелицем (Петером Гастом): "Сегодня я случайно узнал, что означает "Заратустра" - оказывается, "золотая звезда". Это совпадение привело меня в восторг. Можно подумать, что вся концепция моей книги коренится в этой этимологии, - а я-то до сих пор и не подозревал об этом.
       С неба льет потоками, издали до меня доносится музыка. То, что эта музыка нравится мне, и как она мне нравится - этого я не могу объяснить из собственного опыта. Скорее уж - из опыта моего отца. А почему бы и нет?
       Ваш друг Н." 40.

    * * *

       Окончательно поворотный пункт в жизни и творчестве Ф. Ницше начинается в конце 1887 года. В 1886 г. он заканчивает работу над книгой "По ту сторону добра и зла". Именно в связи с ней появилось представление о Ницше как о "динамите". Такую метафору употребил швейцарский критик И. Видман в статье "Опасная книга Ницше", правильно уловивший ее взрывную мощь, которая может послужить весьма полезному делу; вовсе не следует, что ею необходимо злоупотреблять в преступных целях. "Следовало бы лишь отчетливо сказать там, где хранится подобное вещество: "Это динамит!" Ницше - первый, кто знает выход из положения, но выход столь страшный, что это поистине ужасает - видеть его бредущим по непроторенной еще одинокой тропе" 41. Напомню, что подзаголовок книги гласил: "Прелюдия к философии будущего". Естественно было спросить: если такой опасной является прелюдия, то какой же будет собственно философия будущего? Этот вопрос могли задать, к сожалению, немногие, т.к. было продано чуть более ста экземпляров книги. Именно в ней Ницше обнаруживает удивительную проницательность, предсказав катастрофические процессы будущего. Во фрагментах 1887-1889 присутствует самооценка прогнозов: "То, что я рассказываю, есть история ближайших двух столетий. Я описываю то, что надвигается, что не может уже надвигаться иначе: восхождение нигилизма" 42. Единственный хвалебный отзыв на книгу Ницше получил из Парижа от И. Тэна.
       На статью Видмана в июле 1887 г. он отвечает тремя трактатами, составившими памфлет "Генеалогия морали", который должен был "дополнить и осветить" книгу без добра и зла. Из-за этих двух книг он потерял самого старого друга Э. Роде, но приобрел нового: Георга Брандеса, который прислал в ответ на полученную от Ницше "Генеалогию морали" очень остроумное и живое письмо.
       Размышления Ницше о воле к власти, о созидании ценностей, о немцах, - нации или расе? - привели его к знаменитой типологии морали и защите "аристократической этики": Фр. 260. "Перебирая многочисленные, более утонченные и более грубые виды морали, господствовавшие до сих пор на земле и продолжающие еще господствовать, я набрел на некоторые черты, правильно повторяющиеся и связанные между собой: передо мной предстали два основных типа и одно основное различие. Существует мораль господ и мораль рабов; замечу при этом, что на более высших и сложных степенях культуры появляются попытки к примирению их, еще чаще - смешению их, ведущее к взаимному непониманию, порой существование обеих бок о бок - даже в одном и том же человеке, в одной и той же душе" 43. Вопреки этической топике Века Просвещения, следует перечисление моральных критериев обеих форм морали. Мораль господ-аристократов включает в себя: возвышенное, гордое состояние души; презрение к людям с противоположными качествами; понятия "хорошо" и "дурно" тождественны с понятиями "благородно" и "презренно"; презрение к трусости, боязливости, мелочности; "добро" и "зло" совершенно другого происхождения; честность и правдивость; отсутствие сострадания; чувство могущества и жестокости; чувство почтительности к старости и родовитости; признание равенства только с себе подобными; увлечение искусством и благоговением, преданностью; любовь как страсть благородного происхождения. Мораль рабов: пессимистическая озлобленность; недоброжелательность к могущественному; скептицизм, недоверие ко всему тому, что там считается "хорошим"; сострадание, услужливость в оказании помощи, сердечная теплота; терпение, прилежание; смирение, приветливость; требование свободы, инстинктивная жажда счастья, утонченность в чувстве свободы; по существу это утилитарная мораль.
       "Вот источник возникновения знаменитого противопоставления добра и зла: - в понятие "зло" включается могущество, опасность, сила, на которую не поднимается презрение. Согласно морали рабов, "злой" внушает страх; согласно морали господ именно "хороший" внушает страх, желает внушить страх, тогда как "дурной" вызывает презрение. Эта противоположность доходит до своего апогея, сообразно с выводами морали рабов, когда на "доброго" тоже начинает падать тень пренебрежения - хотя бы незначительного и благосклонного, - так как "добрый", согласно рабскому образу мыслей, должен быть во всяком случае неопасным; он благодушен, легко поддается обману, немножко простоват, быть может, un bonhomme. Везде, где преобладает мораль рабов, наблюдается склонность языка к сближению слов "глупый" и "добрый" 44.  "Антидемократизм Ницше - это отказ от равенства неравных, опасение, что на практике демократия выродится в охлократию, "всеобщее голосование, т.е. господство низших людей". Собственно, власть кухаркиных детей - практическая реализация лозунга "кто был никем, тот станет всем" - суть осуществление того, чего опасался и о чем предупреждал Ницше" 45.
       В "Генеалогии морали" Ницше ввел в употребление важнейшее понятие ressentiment (злоба /франц./ - Д.К.), являющееся ключевым для социологии в понимании тех социальных процессов, которые ведут к тоталитаризму. Он воспользовался французским словом, т.к. ему нет синонимов ни в немецком, ни в английском, ни в русском языках. Это понятие означает атмосферу враждебности, озлобленности, ненависти вкупе с чувством собственного бессилия. "Все, что сделано на земле против "знатных", "могучих", "господ", "властителей" - не заслуживает внимания в сравнении с тем, что сделали против них евреи: евреи - это теоретический народ, который умел удовлетвориться радикальной переоценкой ценностей своих врагов и победителей, следовательно, особым видом духовной мести. На это способен был только именно теоретический народ, народ наиболее затаённой священнической мстительности. Аристократическое уравнение ценности (хороший, знатный, могучий, прекрасный, счастливый, любимый богом) евреи сумели с ужасающей последовательностью вывернуть наизнанку и держались за это зубами безграничной ненависти (ненависти бессилия). Именно: "только одни несчастные - хорошие; бедные, бессильные, низкие - одни хорошие, только страждущие, терпящие лишения, больные, уродливые, благочестивые, блаженные, только для них блаженство; зато вы, вы знатные и могущественные, вы на вечные времена злые, жестокие, похотливые, ненасытные, безбожные и вы навеки будете несчастными, проклятыми и отверженными"...
       Известно кто унаследовал эту еврейскую переоценку... Относительно чудовищного почина, который проявили евреи этим принципиальнейшим из всех объявлений войны, я напомню положение, к которому я пришел по другому поводу..., что с евреев начинается восстание рабов в морали: восстание, имеющее за собой двухтысячелетнюю историю, и которое теперь бросается в глаза только потому, что оно было победоносно" 46.
       Этот, очень важный для понимания идей Ф. Ницше, миф о торжестве слабых над сильными применительно к русскому менталитету прокомментировал Д. Галковский в основном тексте "Бесконечного тупика": "Замутив с самого начала ложью родник античного мышления, русские как бы сказали: "Хотим быть евреями. Хотим убить царя и продать Россию". Ницше задел евреев одним боком, но ударил в центр христианства. Христианство в чистом виде - это и есть стремление к небытию, к боли и смерти. Христос стоял перед дилеммой: или жить в этом мире и бороться со злом, но потерять святость, или умереть на кресте и святость сохранить, дав тем самым миру идею святости. Идея святой Руси - это идея смерти и сохранения святости. Принятие античного логоса Аристотеля - это отказ от святости, но сохранение русского мира. С другого бока к этому же подошел Розанов в "Апокалипсисе нашего времени". Это сложнейшая тема, требующая отдельного рассмотрения. Сейчас же важно отметить, что русское христианство, не уравновешенное секулярным сознанием (вся Россия стала секулярной и западнической, но лишь количественно; никакой качественно близкой христианству секулярной культуры создано не было), породила революционный нигилизм. Розанов сказал, что "идеи сильнее царств". Поэтому он предвидел или, по крайней мере, чувствовал, развертку в реальность мифологии русской интеллигенции, с одной стороны, и мифологии русского еврейства - с другой. Несчастные, бесчестные, уродливые верили в то, что они хорошие, благочестивые и блаженные, и они стали хорошими, благочестивыми и блаженными. А знатные, могущественные и т. д. верили в собственную ничтожность и стали ничтожными. Каждому - свое!" 47
       Нет ничего более ошибочного, чем видеть в этой оценке роли евреев, как зачинателей рессентимента, антисемитизм или юдофобство. Напротив, Ницше восхищается способностью народа-изгоя создать теоретические предпосылки для восстания рабов - позднее "восстания масс". Две тысячи лет назад это началось как следствие утверждения новой религий - христианства, вышедшего из среды еврейских пророков и представлявшего, по мнению Ницше, ересь иудаизма. В этом он видит их главную вину, а вовсе не в том, что они - евреи. Его оценка прямо противоположна главной концепции антисемитизма, особенно русского антисемитизма, которую когда-то блестяще сформулировал В. Высоцкий в песне "Антисемиты":
      
       - И как-то в пивной мне ребята сказали,
       Что очень давно они Бога распяли. -
      
       Европейский антисемитизм изначально базировался на евангельских текстах, прежде всего на вопле толпы, обращенным к Понтию Пилату: "Да будет распят!..., кровь Его на нас и на детях наших" 48. По мнению некоторых историков христианства вполне возможно, что эти несколько страшных слов были позднейшей интерполяцией, очень выгодной церкви.
       У Ницше другой, далеко не традиционный подход к трагическим сценам суда и казни Иисуса Христа: "Этот Иисус из Назарета, - воплощенное евангелие любви, этот "Спаситель", несущий бедным, больным, грешникам блаженство или победу - не было ли это именно искушением, в самой жуткой и непреодолимой форме, искушением и окольным путем именно к тем иудейским ценностям и новшествам идеала! Разве не на обходном пути именно этого "Спасителя", этого кажущегося противника и разрушителя Израиля, иудеи достигли последней цели своей высшей жажды мести?
       Не было ли черным, тайным искусством истинно великой политики мести, дальнозоркой, подпольной, медленной и предусмотрительной мести то обстоятельство, что сам Израиль вынужден был объявить перед всем миром смертным врагом и распять на кресте орудие своей мести, чтобы "весь мир", все противники Израиля могли бы безболезненно идти на эту приманку? Да и можно ли с другой стороны при всех ухищрениях ума вообще выдумать более опасную приманку?" 49
       В одной из последних книг - "Антихристианин" ("Антихрист"), которая являлась первой и единственной законченной частью главного труда Ницше "Переоценка всех ценностей", превратившегося после его смерти в тенденциозную "Волю к власти", Ницше провозгласит проклятие христианству по тем же причинам, которые он назвал в "Генеалогии морали".
       "Нечего приукрашивать христианство - оно вело борьбу не на жизнь, а насмерть, с высшим типом человека, оно предало анафеме все основные его инстинкты и извлекло из них зло - лукавого в чистом виде: сильный человек - типичный отверженец, "порочный" человек... Христианство принимало сторону всегда слабого, низкого, уродливого; свой идеал оно составило по противоположности инстинктам сохранения жизни, жизни в силе; христианство погубило разум даже сильных духом натур, научив чувствовать заблуждение, искушение, греховность в самых высших ценностях духовного. Самый прискорбный случай - Паскаль, испорченный верой в то, что разум его испорчен первородным грехом, тогда как испорчен он был лишь христианством!.." 50
       "Радостный вестник" умер, как жил, как учил - не ради "искупления людей", а для того, чтобы показать, как надо жить. Практическое поведение - вот что завещал он человечеству: свое поведение перед судьями, перед солдатами, перед обвинителями, перед возможной клеветой и издевательствами, - свое поведение на кресте. Он ничему не противится, не защищает своих прав, не делает и шага ради того, чтобы предотвратить самое страшное, - более того, он еще торопит весь этот ужас. И он молчит, он страдает и любит вместе с теми и в тех, кто чинит ему зло... Не противиться, не гневаться, не призывать к ответу... И злу не противиться - любить его..." 51
       Бессмысленно спорить с Ницше о христианстве и об его толковании этики Иисуса Христа. Бессмысленно, ибо его взгляды "антихриста" ныне давно составляют несколько парадигм современной теологии, а на фоне современных же изысканий и перемифологизирования старых надежных догматов и, казалось бы, вечных великих мифологем христианства, в том числе и в христологии, его взгляды "не тянут" даже на ересь. Тем более, что современная информационно-коммуникативная паутина постиндустриального общества мгновенно делает все "новооткрытия" артефактами массовой культуры, в результате чего становится невозможным адекватное понимание того, где здесь крупицы истины, а где - новые мифы. На другом полюсе, в постсоветской России показные демонстративные акты новых христиан, - недавних атеистов, - ставших православными христианами больше, чем сам Иисус Христос. Религиозное ханжество небольшого слоя полуграмотных в теологическом смысле, но искренне верующих людей, от силы составляющих 2-4 %, а с верующими, но не воцерквленными - 10-15 % населения, дает сомнительное право некоторым политологам, культурологам и философам говорить о современней "православной цивилизации" и "православной России". Как бы посмеялся над этим метаморфозом Заратустра! Есть немалая доля истины в следующих строках статьи С.А. Завражина: "В педагогических взглядах Ницше нашло отражение и его тотальное неприятие религии. Он предлагает десакрализировать воспитание, полностью освободить школу от религии как формы искаженного сознания. Ницше надеялся, что подлинный интерес к воспитанию человека появится в обществе лишь с момента окончательной потери веры в бога и его попечительство. Истинно научное воспитание будет учитывать три момента: влияние наследственных факторов, возможность саморазвития личности и, наконец, такую ее адаптацию, чтобы она не мешала раскрывать свою индивидуальность, но и не изолировала от общества. Такое воспитание будет формировать цельную, автономную, свободную личность, наделенную устойчивыми социальными взглядами, нравственными убеждениями, развитым чувством ответственности" 52.
       Возможно, тему анти-антисемитизма Ф. Ницше окончательно исчерпают цитаты из двух писем философа первой половины 1887 г. Первая цитата из письма к уже знакомому нам антисемиту Теодору Фритшу в Лейпциг, 23 марта: "Милостивый государь, своим письмом, которое мною только что получено, Вы оказываете мне столь много чести, что я не премину посоветовать Вам обратиться к одному месту из моей литературы, касающемуся евреев: пусть даже я дам Вам дополнительное право говорить о моих "ошибочных суждениях". Прочтите, пожалуйста, с. 194 "Утренней зари" (Составитель собрания "Писем" Ф. Ницше И.А. Эбаноидзе считает, что, по-видимому, имеется в виду афоризм 146-й книги первой "Утренней зари"; вернее сказать, что это несколько первых строк афоризма "Об Израиле: "К сценам, к которым готовит нас грядущее столетие, принадлежит также и решение судьбы европейских иудеев. Что они бросили свой жребий, перешли свой Рубикон, теперь всем понятно. Им остается только одно - или стать господами Европы, или потерять Европу, как некогда они потеряли Египет, где они поставили себя перед таким же "или-или"?..). Объективно говоря, - продолжает Ницше, - евреи мне интереснее, чем немцы: их история ставит гораздо более основательные проблемы. Вопросы симпатии и антипатии я привык оставлять в столь серьезных случаях в стороне, как того требуют дисциплина и нравственность духа науки, а следовательно - и его вкус.
       Признаюсь, кстати, что к нынешнему "немецкому духу" я отношусь с такой отчужденностью, что не нахожу никакой возможности слишком уж терпеливо взирать на его отдельные идиосинкразии. К последним я в особенности отношу антисемитизм <...>.
       Мне осталось только поблагодарить Вас за благожелательную предпосылку, что "к моим ошибочным суждениям меня сподвигла не какая-нибудь оглядка на общественное мнение"; и, возможно, Вас слегка успокоит, когда я скажу напоследок, что евреев среди моих друзей нет. Впрочем, как и антисемитов. <...>
       Одно пожелание: опубликуйте как-нибудь список немецких ученых, художников, поэтов, писателей, актеров и исполнителей еврейской национальности или еврейского происхождения: вот была бы действительно ценная информация по истории немецкой культуры (а также - по ее критике!)".
       Вторая цитата из письма Элизабет Фёрстер в Асуньон, 5 июня: "5) Напоследок выскажу свое пожелание, чтобы Вам немного помогли с немецкой стороны, а именно - вынудив антисемитов покинуть Германию. Думаю, не стоит сомневаться, что всем другим странам они бы предпочли Вашу страну "обетованную" - Парагвай. С другой стороны, евреям я все же желаю того, чтобы они пришли к власти в Европе и наконец избавились бы от тех качеств (вернее, больше не нуждались бы в них), за счет которых они до сих пор пробивали себе дорогу. Кстати, вот мое искреннее убеждение: немцу, лишь от того что он немец, претендующему быть чем-то большим, нежели еврей, место в балагане, если не в сумасшедшем доме" 53.
       Чтобы избежать возможных кривотолков, автор сообщает о себе, что он - верующий христианин, крещеный в лоне Русской православной церкви, признающий Символ веры и основные догматы Православия.
       Но вернемся к Ницше. Его мысли о генеалогии морали развиваются так. Рессентимент, как жажда мести, приводит к восстанию рабов (масс) в морали. Жажда мести обрушивается на средневековую сословную иерархию, при которой члены общества идентифицировались со своим местом в сословной структуре; ее разрушение привело к разрыву между внутренними притязаниями и реальным положением человека в обществе, к неадекватным притязаниям "маленьких людей", к возникновению огромной прослойки неудовлетворенных статусом люмпенов, самими люмпенами описываемым формулой: "Кто был никем, тот станет всем". Понятие "рессентимента", введенное Ницше в социологию и психологию, оказалось ключом к пониманию психологического типа разрушителя-экстремиста, раскрытого позже в книгах исследователей человека массы, одномерного человека (М. Вебер, Г. Тард, Ле Бон, В. Зомбарт, Х. Ортега-и-Гассет, А. Камю, С. Московичи, Э. Канетти и др.). У Э. Фромма этот же тип-явление получил название "некрофил", а его революционно-разрушительная деятельность - "социальной некрофилии". " Ницше отнюдь не отказывал массе в праве иметь свою истину, свою веру, свое право. Ведь народ, масса - предпосылки культуры, подпочва развития. Без народных масс невозможно существование элиты. Из них она возникает, благодаря их труду существует. Поэтому лучшие должны делать все от них зависящее, чтобы массы были счастливы. Они должны творить их веру, их иллюзии, их благополучие. Да, у массы отсутствует воля, уверенность в себе, ответственность, способность ставить себе цели, но именно все это - функция элиты, активной силы тех избранников, которые указанными качествами обладают. Реалистичность Ницше в подходе к социальному упорядочению является основой современной теории элит 54.
       В "Генеалогии морали" Ницше отрицает всю педагогическую систему современной цивилизации с начала и до конца. Всякая система воспитания проникнута господствующими в данное время нравственными и общественными идеалами. В этих идеалах он усматривает лишь один из важнейших симптомов и факторов современного вырождения. Как возникают подобные идеалы, каким образом они проникают в жизнь, какими искусными софизмами наши традиционные педагоги стараются их внедрить в сердца своих воспитанников, Ницше показывает в аллегорической картине, преисполненной сарказма:
      
       - Не желает ли кто-нибудь заглянуть вниз и посмотреть, как на земле фабрикуются идеалы? У кого хватит на это духу? В добрый час! Здесь открытый вход в эту темную мастерскую. Подождите еще минуту, господин смельчак: ваш глаз должен сперва привыкнуть к этому обманчивому мерцающему свету... Так! Довольно! Говорите теперь! Что там происходит? Рассказывайте, что вы видите, человек опаснейшего любопытства - теперь я послушаю.
       - "Я ничего не вижу, но я слышу. Здесь осторожное, хитрое тихое бормотание и шептание во всех углах и закоулках. Мне кажется, что врут; каждый звук липнет от сладкой нежности. Слабость нужно переврать в заслугу, нет сомнения - дело обстоит так, как вы говорите".
       - Дальше!
       - "А бессилие, которое не воздает - в доброту"; боязливую подлость в "смирение"; подчинение тем, кого ненавидят, в "послушание" (именно потому, про кого они говорят, что он повелевает подчинение - они зовут его богом). Безобидность слабого, даже трусость, которой у него так много, его стояние у двери, неизбежная для него необходимость ждать, - получают здесь хорошее название: "терпение", и зовется также добродетелью...
       - Дальше!
       - "Они жалки, это несомненно, все эти шептуны и заугольные фальшивомонетчики, хотя им и тепло друг около друга. Но они говорят мне, что убожество их доказывает, что они избранники и обличены богом, что бьют ведь тех собак, которых наиболее любят. Это убожество, мол, может быть подготовка, испытание, школа, может быть еще более того - нечто такое, что некогда покроется и будет выплачено с огромным процентом золотом, нет! счастьем. Это они называют "блаженством".
       - Дальше!
       - "Теперь они дают мне понять, что они не только лучше, чем могучие повелители земные, плевки которых им приходится лизать (не от страха, совсем не от страха! а потому, что бог велел повиноваться властям), - что они не только лучше, но им и "лучше", по крайней мере, некогда будет лучше. Но довольно! довольно! Я не выдержу больше. Скверный воздух! Скверный воздух! Эта мастерская, где фабрикуют идеалы - мне сдается, она провоняла ложью" 55.
      
       Почему формируются ложные идеалы? Вот ответ Ницше: "Великую опасность для человека представляют не злые, не "хищники", а немощные. От рождения неудачники, побежденные, надломленные, это они, это наислабейшие больше всего подтачивают жизнь среди людей, это они опаснее всех отравляют наше доверие к жизни, к человеку, к самим себе, это они заставляют нас сомневаться во всем этом <...>. О, эти неудачники: какое благородное красноречие льется из их уст! Сколько сахаристой слизистой смиренной преданности светится в их глазах! Чего они собственно хотят? Представить хотя бы только по внешности справедливость, любовь, мудрость, превосходство - таково честолюбие этих "нижайших", этих больных! И как ловко действует это честолюбие! Удивляться надо ловкости фальшивомонетчиков, с которою здесь подделывается чекан добродетели, и даже звон, золотой звон добродетели" 56.
       А итог? "Я страдаю: должен быть кто-нибудь виноват в моем страдании", - так думает каждая болезненная овца. Но ее пастух, священник-аскет, говорит ей: "Совершенно верно, овца моя! Кто-нибудь да должен быть в этом виноват, но ты сама этот кто-нибудь, виновата в том исключительно ты сама, единственно ты сама виновата в том, что ты есть!" Это довольно смело, довольно ложно, но этим достигнуто, по крайней мере, хоть одно, этим, как сказано, изменено направление чувства Ressentiment" 57.
       Образ филистера-фальшивомонетчика впервые появился у Ницше в записной книжке 1876 г. в плане предполагаемых "Несвоевременных размышлений":
       "1. Филистер от образования (фальшивомонетчики в образовании)"... 58
       Эта тема "заугольных фальшивомонетчиков", ловко "подделывающих чекан добродетели", увлекла крупнейшего французского писателя первой половины XX века Андре Жида. В молодости, еще при жизни Фридриха Ницше, А. Жид оказался в мощном силовом поле его идей о переоценке всех ценностей и других, в том числе о воспитании сверхчеловека. С 1914 по 1926 годы писатель работал над романом, получившим название "Фальшивомонетчики".
       Сюжетом этого произведения послужила уголовная хроника начала века: банда идейно настроенных фальшивомонетчиков - во имя разрушения буржуазного общества - печатала поддельные купюры и сбывала их через подростков из приличных семейств. Однако А. Жид вышел далеко за пределы криминальной истории и, в полном соответствии с издевательскими строками Ницше о чеканке ложных идеалов, показал фальшивых людей, фабрикуемых путем воспитания всеми институтами общества: семьей, школой, церковью, судом и т. д. "Фальшивомонетчиками" оказываются вольно или невольно все герои романа, так как они живут в мире ложных ценностей, удобных предрассудков и мифологем.
       И самые опасные для юных душ фальшивомонетчики - те, кому поручено воспитание: родители, преподаватели, священники, чиновники, - хранители устоев европейской цивилизации, пронизанной ложными идеалами 59.
       Как же, в противовес и вопреки этим ложным идеалам созидать высшего человека (сверхчеловека)? Поворотный и последний пункт педагогического проекта Ф. Ницше находит свое завершение в "Сумерках кумиров, или Как философствуют молотом" и во фрагментах будущей книги "Воля к власти". "Сумерки кумиров" - последние произведение, опубликованное самим философом. "Это сочинение - моя философия in nuce: радикальное до преступления", - писал он в письме Г. Брандесу. Это действительно самая дерзкая и бескомпромиссная книга, объявляющая войну всем укорененным ценностям, "идеалам-истинам", свержение с постамента прежних "кумиров". В ней - последние размышления Ницше об образовании и воспитании. Воспитание посредством сообщения содержания наук, посредством привития знаний и навыков на примерах достойных объектов, просто воспитание чувств и мысли недостаточно. "Воспитание лучшего человека есть задача будущего". Каково традиционное воспитание? Это или "укрощение", или "выведение", культивирование. Во все времена существовало желание изменить людей к "лучшему" - "улучшение" человека главным образом и называли моралью. Но под этим словом скрывались вещи, совершенно различные по своей тенденции. "Улучшением" именовалось, во-первых, укрощение в человеке зверя и, во-вторых, выведение определенной людской породы; лишь данные зоологические термины точно отражают реальности... Называть укрощение зверя его "улучшением" - это звучит, по-моему, почти как шутка. Кто бывал в зверинце, едва ли поверит, что звери там могут измениться к "лучшему". Зверь станет слабым и не таким опасным; его превращают, используя депрессивный аффект страха, боль, побои и голод, в больного зверя... <...>
       Возьмем другой случай так называемой морали - выведение определенной человеческой породы или вида. Блестящий пример тому дает мораль индусов, получившая статус религии в "законах Ману"... 60  Комментарий К. Ясперса: "Укрощение бестии "человек" означает для Ницше умиротворение в смысле низведения человека до уровня посредственности, его усмирение и ослабление. Культивирование же есть повышение ранга человеческого бытия. И то и другое Ницше рассматривает как необходимость. Собственная же ницшева идея теперь означает: "Воспитание есть культивирование" (16, 428).
       Как таковая эта идея имела давнее происхождение. В записях лета 1877 г. Ницше уже рассуждал на эту тему, правда, в самых общих чертах: "Поскольку новое воспитание человека требует гораздо более напряженной умственной деятельности, человечество должно более энергично бороться за здоровье, чтобы не получить нервное, перевозбужденное, даже безумное потомство (иначе было бы вполне возможным будущее поколение сумасшедших и перевозбужденных - таких безумных иногда изображали из себя перезрелые индивиды в поздних Афинах). Речь идет о здоровой паре родителей, правильном укреплении женского организма, гимнастических упражнениях, которые должны стать такими же привычными и желанными, как хлеб насущный, о профилактике болезней, рациональном питании, жилье, вообще о знании анатомии и т. д." 61.
       Как же должно происходить подобное воспитание, подобное культивирование? Проблема, которая должна быть решена прежде всего, это: "какой тип человека следует взрастить, какой тип желателен, как более ценный, более достойный жизни, будущности" ("Антихристианин"). Затем же, согласно Ницше, облекающего свою объемлющую интенцию в упрощенные выражения на языке биологии, "для жребия народа и человечества является решающим обстоятельством, чтобы культура начиналась с надлежащего листа... надлежащее место есть тело, наружность, диета, физиология, остальное вытекает отсюда" ("Сумерки кумиров"). Для этого требуется предшествующий каждому браку протокол медицинского освидетельствования и предотвращение продолжения рода для больных (16, 183). Однако ницшева идея культивирования выходит за пределы биологического: творческая мысль сама для него обладает культивирующим эффектом, ибо посредством понятий мыслящий ими человек преобразуется; поэтому Ницше учит "рассматривать" понятия как опыты, при помощи которых взращивается и испытывается на сохраняемость и долговечность человек определенного вида" (14, 16). Его собственная "опытная" мысль и его философствование стремится быть культивирующей мыслью.
       Но когда Ницше думает о тех, кто направляет человеческие судьбы, т.е. о людях, осуществляющих культивирующие идеи, дающие человеку его фактически действующую мораль и создающие тем самым человека с характерными для него качествами, то для таковых имеет силу "большая политика добродетели". Для них вопрос заключается не в том, как самому сделаться добродетельным, а в том, как сделать других добродетельными ("Воля к власти", 115)" 62.
       Все биографы Ницше отмечают, что в последние годы сознательной жизни он серьезно интересовался естественными науками, в частности, изучал книгу Рольфа "Биологические проблемы" 63. Вероятно, в его планах отразились и соответствующие места из "Государства" Платона и "Города солнца" Т. Кампанеллы, в которых подробно описывается отбор брачующихся пар для производства на свет "улучшенного" потомства, очень напоминающий ветеринарную селекцию. Ницше был слишком прям и честен, чтобы не сказать правду о будущей задаче культивирования:
       "В том, что касается средств, мораль укрощения зверя и мораль выведения природ - вполне стоят друг друга; обобщив, можно сформулировать следующее: для создания морали необходима непреклонная воля к тому, что есть противоположность мораль. В этом состоит огромная, зловещая проблема, изучению которой я отдал более всего времени, проблема психологии тех, кто "улучшал" человечество. Незначительный, мелкий, в сущности, факт - так называемая "благочестивая ложь" впервые открыла мне подступ к ней - благочестивая ложь, наследие всех философов и духовенства, всех "улучшавших" человечество. Ни Ману, ни Платон, ни Конфуций, ни иудейские, ни христианские наставники ни разу, ни на единый миг не усомнились в своем праве лгать. Они не сомневались, что их права - совершенно особые... Сформулируем окончательно: все средства, с помощью которых пытались сделать человечество более нравственным, были средствами в корне безнравственными" 64.
       "Воля к власти - опыт переоценки всех ценностей" могла бы быть книгой, в чисто метафизическом аспекте завершающей весь непрерывавшийся педагогический проект Ницше. Ее проблема - проблема освобождения человека. Ее истоки: бунт как следствие смерти Бога, переоценка старых ценностей, ставка на волю к власти: "... Сверхчеловек - тот, чья воля к могуществу полностью очистилась от рессентимента и духа мщения. Это тот, кто могуч духом и волей настолько, чтобы не мстить" 65.  Но можно ли жить бунтом, даже сверхчеловеку? В литературе о Ницше есть разные ответы на этот вопрос. Альбер Камю: "Несомненно, философия Ницше вращается вокруг проблемы бунта. Точнее говоря, с этого она ж начиналась. Но ощущается некая подмена, произведенная Ницше. Согласно ему бунт проистекает из утверждения "Бог умер", воспринимаемого им как свершившийся факт. Тогда бунт обращается против всего того, что пытается ложным образом заменить умершее божество и оскорбляет мир, безусловно лишенный руководства, но остающийся единственной кузницей богов. Вопреки мнению его христианских критиков, Ницше не вынашивал планов убийства Бога. Он нашел его мертвым в душе своей эпохи. Он первым осознал огромность события и сделал вывод, что этот бунт приведет к возрождению, только если им управлять. Любое иное отношение к бунту, будь то сожаление или снисходительность, неизбежно ведут к апокалипсису. Ницше не изложил философию бунта, но воздвиг философию из бунта. Вопрос: "Можно ли жить бунтом?" - превратился у него в вопрос: "Можно ли жить, ни во что не веря?" 66
       Фридрих Юнгер: "Учение о всеобщности воли еще ничего не дает; учение о воле к власти нуждается еще в учении о полномочиях этой воли к власти. Как замечает сам Ницше, волей к власти можно злоупотреблять. Подобное злоупотребление понятно с точки зрения формального учения о всеобщности воли. Понятным оно становится благодаря учению об иерархическом и ценностном порядке. Поэтому воля к власти сразу же связывается у Ницше с переоценкой всех ценностей. Чистая воля ничего не создает; она пребывает в хаосе. Хаос есть не что иное, как чистая воля, которую нельзя себе представить, образ которой нельзя нарисовать. Она только существует, но еще не сущность. Что может нас интересовать, так это не чистая воля, а лишь конкретные манифестации воли, с которыми мы имеем дело. Некой "воли к власти", как говорит сам Ницше, вовсе не существует. Она всего лишь пароль, сокращение мысли, необходимая для мысли опора" 67.
       А вот мнение американского философа Артура Данто: "Мнение, что воля к власти означает побудительный мотив поведения исключительно таких людей, как белокурые бестии или цезари борджиа, то есть то, чем некоторые люди обладают, а другие нет, - это лишь заблуждение случайных или поверхностных читателей Ницше. В действительности же она представляет собой свойство (если мне будет позволено выразиться так на данный момент), инвариантное для всех нас, как слабых, так и сильных. Это - не что иное, как присущее всему роду живых существ свойство". Что наиболее важно, оно не является неким особым побуждением наряду с другими, например, с половым влечением: и половой инстинкт, и потребность утолить голод, и любые другие возможные стремления суть не что иное, как формы или вариации воли к власти" 68. С ним согласен и И. Гарин: "Воля к могуществу - физикалистское, а не политологическое понятие. Ницше принадлежит идея "динамического кванта власти" - квантированности процессов роста, поглощения, подавления действующих сил жизни. <...> Политическая подоплека "воли к власти" практически не имеет оснований: правильнее перевести это выражение как волю к мощи энергию, силу, витальность, инстинкт жизни, волю к самоопределению" 69.
       Как всегда, всех "побивает" М. Хайдеггер: ""Воля к власти", "нигилизм", "вечное возвращение того же самого", сверхчеловек", "справедливость" - таковы пять ключевых слов метафизики Ницше.
       "Воля к власти" характеризует бытие сущего как такового, essentiа этого сущего. "Нигилизм" - это наименование истории истины таким образом определенного сущего. "Вечное возвращение того же самого" означает способ, каким сущее в целом есть, existentiа этого сущего. "Сверхчеловек" характеризует то человечество, которого требует это целое. "Справедливость" есть сущность истины сущего как воли к власти. Каждое из этих ключевых слов в то же время именует то, о чем говорят другие. Только в том случае, когда сказанное ими в то же время со-мыслится в других ключевых словах, сила именования каждого ключевого слова выражена полностью" 70.
       Из 1066 фрагментов полного издания "Воли к власти" на русском языке, я остановлюсь только на 888-ом. Он и педагогичен - и курьезен, а почему, представляю оценить читателю. "Здесь первый камень преткновения - скука, однообразие, сопутствующие всякой машинальной деятельности. Научиться переносить эту скуку, и не только переносить, а видеть ее в ореоле высшего удовольствия, именно это оставалось до сих пор задачей всякого традиционного образования. Научиться чему-то, до чего нам нет дела, и именно в этом объективном "занятии" ощущать свой "долг"; научиться разделять в сознании оценку долга и радости, отделять их друг от друга - в этом и состоит неоценимая задача и бесценнее достижения образовательной системы. Вот почему словесник по сию пору остается в наших школах "воспитателем вообще": сама его деятельность являет собой образец всякой доведенной до совершенства монотонной работы. Это под его знаменами юношество доблестно приучается "зубрить" - то есть усваивать азы усердия в машинальном исполнении будущего долга (в качестве государственного служащего, супруга, конторского писаки, читателя газет и солдата)". В комментариях текста "Воли к власти", составленных Е. Колесовым, этот фрагмент сравнивается с замечаниями в книге анархиста князя П.А. Кропоткина "Записки революционера": "Западная Европа и, по всей вероятности, Америка не знают этого типа учителя, хорошо известного в России. Один только преподаватель литературы, руководствующийся лишь в общих чертах программой и которому предоставлена свобода выполнять ее по своему усмотрению, имеет возможность связать в одно все гуманитарные науки, обобщить их широким философским мировоззрением и пробудить таким образом в сердцах молодых слушателей стремление к возвышенному идеалу. В России эта задача, естественно, выпадает на долю преподавателей русской словесности". Вы, нынешние учителя словесности, - ну-тка?!
       Этому же типу российского преподавателя словесности на неизмеримо более высоком уровне соответствовал сам Ницше. Н. Орбел в послесловии к "Воле к власти" отмечает его особенности мыслителя, о которых мне не доводилось читать у других авторов-ницшеведов: "Ницше практически удалось осуществить переход к интегральному мышлению, предполагающему глубокие структурные сдвиги в соотношении между сознательным и бессознательным, между образным и логическим мышлением, - между эмоциональными и рациональными факторами. Это сверхлогическое, сверхдиалектическое мышление оперирует не понятиями, как у философа, не образами, как у художника, и даже не событиями, как у трагика. Оно сродни мышлению действием, является, по сути, духовно-прикладной практикой, праксисом мысли, синтезом действия и мысли" 71. Назову мышление Ницше - сверхвысшим типом гуманитарного мышления.
       На последних страницах своего исследования о философствовании Ницше К. Ясперс называет его философским воспитателем. "Исторически момент, являющийся переломным для западного мира (книга Ясперса вышла в свет в 1936 г. - Д.К.) определяет и тот способ, каким Ницше может быть воспитателем. Воспитателем он становится не за счет учений и императивов, не благодаря тому или иному неизменному критерию, но являя собой образец человека, которому мы должны, подражая, следовать, притом ощущая на себе его вопросы и, тем самым, проверяя себя по нему. Происходит это исключительно благодаря движению. Опыт, благодаря ему, мы обретаем в следовании ему. Выявляются возможности человеческого вот-бытия, осуществляется мыслительное совершенствование собственных человеческих качеств, опробуются возможные оценки, стимулируется рост ценностной восприимчивости. Нас подводят к границам, а, тем самым, к первоистоку независимого осознания бытия. Но происходит это не путем предъявляемого нам требования: посредством собственных идей воспитать себя самих. Ничего не дано нам в готовом виде, достичь чего-то мы можем только сами" 72.
       "Дионисийская педагогика" Ницше, в сущности, в латентной форме уже была сформулирована во "Фрагменте "Рождения трагедии" в расширенной форме", написанном в первые недели 1871 года: "Тот, кому в результате вышеизложенного открылось значение обоих противопоставленных и все же так тесно взаимосвязанных аполлонического и дионисийского миров, пусть сделает теперь следующий шаг, чтобы с высоты достигнутого знания осмыслить эллинскую жизнь в важнейших ее аспектах как подготовку к максимальному выражению этих влечений - рождению гения. Если эти влечения мы должны мыслить как силы природы, вне всякой связи с общественными, государственными, религиозными законами и обычаями, то рядом существует куда более искусственные и сознательно более подготовленные своего рода опосредованные проявления тех же самых влечений в гении, природу и высший смысл которого я позволю себе очертить в словах несколько мистического свойства" 73.  Далее во "Фрагменте" следует разъяснение, чем и как человек отличается от гения. Точнее, чем гений отличается от человека. В сноске на с. 306, т. 7-го ПСС Ф. Ницше в тринадцати томах зав. ред. И.А. Эбаноидзе сообщает, что некоторые части фрагмента публиковались в компиляции, озаглавленной "О музыке и слове", в частности, в ПСС, т. 1, М., 1909 74. Приблизительно в середине названного фрагмента следует жесткое, бескомпромиссное, беспощадное дефинирование элитарного образования, каким его представлял профессор Ницше в начале своей педагогической деятельности: "Образование, которое я понимаю преимущественно как потребность искусства, скрывает под собой устрашающее подземелье: и оно дает о себе знать в смутном чувстве стыда. Чтобы создать почву для великого искусства, огромное большинство должно служить меньшинству, рабски подчиняя себя жизненной необходимости, превосходящей меру своих индивидуальных потребностей. За счет масс, благодаря излишку их труда, освобождается от борьбы за существование тот привилегированный класс, который создает мир новых потребностей, Вот почему мы должны согласиться с тем, что к сущности культуры относится рабство. Знание об этом уже само по себе достаточно для того, чтобы вызывать ужас. Оно - тот коршун, что гложет печень у прометеевского ревнителя культуры, страдание и без того уже тяжко живущих людей должно быть еще усилено, чтобы сделать возможным созидание художественного мира небольшому числу олимпийцев. В этом источник той злобы, которую коммунисты и социалисты, и их бледные потомки, белая раса либералов, питали во всякое время к искусству, а также и к классической древности". <...> 75 Написано это в контексте размышлений о генезисе античной культуры. Однако, в свою очередь, генезис педагогического проекта Ницше от этапа к этапу шел в полном соответствии с этими, исторически верными, оценками предпосылок аполлонической культуры. В пролонгации педагогических идеалов Ницше был последователен. Как и во всем остальном.
      

    * * *

       Утром 3 января 1889 года в Турине Ницше шел из своей наемной квартиры. На площади Карло Альберто он увидел извозчика, избивавшего свою лошадь на стоянке. С криком Ницше бросился через площадь, обнял животное за шею и стал целовать лошадь в морду (сон Раскольникова из "Преступления и наказания"?). Потом он потерял сознание и сполз на землю, продолжая держаться за измученную лошадь. Собралась толпа, полиция узнала адрес, и владелец квартиры перенес своего постояльца в дом. До 9 января - приезда Овербека - он будет беспокоить хозяев игрой на фортепьяно и пением. Остальное хорошо известно, в том числе и из первых глав этой книги. Незадолго до этого Ницше закончил цикл стихотворений "Дионисийские дифирамбы". Как будто предчувствуя свою трагедию, одно из стихотворений он назвал "Солнце садится":
      
       "Не долго тебе еще жаждать,
       сгоревшее сердце;
       Обещаниями полнится воздух,
       из неизвестных мне уст начинает меня обдувать -
       грядет прохлада...
      
       Жарко стояло солнце мое надо мною весь день.
       Будьте же благословенны в своем приближенье,
       внезапные ветерки,
       прохладные духи начала сумерек!" 76
      
       Почти двенадцать лет он проживет с погибшим интеллектом, но нетронутой нежной и обаятельной душой. "Однажды (молодой человек, занятый изданием книг Ницше, сопровождал больного в его недолгих прогулках) Ницше заметил на краю дороги прелестную маленькую девочку. Он подошел к ней, остановился, поднял упавшие ей на лоб волосы и, с улыбкой глядя в ее целомудренное лицо, сказал: Не правда ли, вот олицетворение невинности?" 77 В августе 1900 года Ф. Ницше заболел воспалением легких. Он тихо скончался в Веймаре в полдень 25 августа 1900 года, не дожив шести недель до своих 56 лет.
       Любимый Ницше греческий историк культуры Павсаний в Книге VII Ахайя, "Описания Эллады" рассказывает древний греческий миф. "Когда Илион был взят и эллины делили добычу, Эврипил, сын Эвемона, получил на свою долю ларец; в этом ларце было изображение Диониса, творение, как говорят, Гефеста, данное в качестве дара от Зевса Дардану (предку троянских царей - Д.К.). Об ларце есть еще два других предания - во-первых, что будто бы во время бегства Эней оставил его, и, во-вторых, как рассказывают другие, он был брошен Кассандрой на несчастье тому из эллинов, который его найдет. Так вот Эврипил открыл ларец, увидел изображение и тотчас, как только увидел, сошел с ум. И с тех пор он большую часть времени оставался безумным, редко приходя в себя. В таком состоянии он направил свое плавание не в Фессалию, но к Кирре, в залив, находившийся у этого города. Поднявшись оттуда в Дельфы, он спросил божественного указания относительно своей болезни. И, говорят, ему было дано предсказание: там, где он встретит людей, приносящих чуждые (эллинам) жертвы, там водрузить и ларец, и самому поселиться. Ветер пригнал корабли Эврипила к морскому берегу возле Арои. Выйдя на берег, он попал в тот момент, когда юношу и девушку вели к алтарю Артемиды Трикларии в жертву. И тут нетрудно ему было понять (слова бога) о жертвоприношении: и местным жителям пришло на память предсказание, когда они увидели царя, которого прежде они не видели, и относительно ларца они поняли, что в нем заключается некий бог. Так прекратилась болезнь у Эврипила, а у живших там эти (кровавые) жертвы богине, а реке было дано ее теперешнее название Мелиха (Милостивая) " 78.
       Русский философ и поэт Серебряного века Вяч. И. Иванов пересказывает этот миф в начале статьи " Ницше и Дионис", а далее он пишет; "Это древняя храмовая легенда кажется нам мифическим изображением судьбы Фридриха Ницше. Так же завоевывал он, сжигая древние твердыни, с другими сильными духом красоту, Елену эллинов, и улучил роковую святыню. Так же обезумел он от своего таинственного обретения и прозрения. Так же проповедовал Диониса, - и искал защиты от Диониса в силе Аполлоновской. Так же отменил новым богопознанием человеческие жертвы старым кумирам узко понятого, извне налагаемого долга и снял иго уныния и отчаяния, тяготевшие над сердцами. Как оный герой, он был безумцем при жизни и благодетельствует освобожденному им человечеству - истинный герой нового мира - из недр земли.
       Ницше, возвратил миру Диониса: в этом было его посланничество и его пророческое безумие... Есть гении пафоса, как есть гении добра. Не открывая ничего существенно нового, они заставляют ощущать мир по-новому. К ним принадлежит Ницше" (1904) 79.
       Был ли предопределен жизненный путь Ницше тем архетипом "Эмпедокл", о котором я упомянул в первой главе? Его трагедия, так похожая на трагедию Гёльдерлина?
       Среди набросков к лекциям "О будущности" в конце 1871 г. есть совершенно не связанная с ними строфа, которая по художественному исполнению и нравоучительному содержанию вполне могла бы быть включенной в "Веселую науку", в первую часть книги "Смех, месть и хитрость, пролог в немецких виршах". Но не вошла. Зная судьбу Ницше, печальное последнее десятилетие жизни философа, невольно испытываешь смущение, неловкость от двусмысленности этих строк:
      
       "Достойный муж, бесспорно, тот,
       Кто сам себе совет дает,
       А, коль не знает правды сам,
       Готов внимать чужим словам.
       Но у кого уменья нет
       Подать себе благой совет,
       И кто других не хочет слушать -
       Тот сгубит жизнь себе и душу!" 80
      
      

    Библиографический список.

       1. Ницше Ф. Стихотворения. Философская проза, с. 64.
       2. Ницше Ф. Автобиография (Ecce Homo) // Избр. произвед. Кн 2, с. 407.
       3. Хайдеггер М. Европейский нигилизм. Пять главных рубрик в мысли Ницше // Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993, с. 65.
       4. Там же, с. 96.
       5. Марков Б.В. Человек, Бог и государство в философии Ницше, с. 213-214, 766.
       6. Ницше Ф. Избр. произвед. Кн 2, с. 387.
       7. Ницше Ф. Так говорил Заратустра // Избр. произвед. Кн. 1, с. 188.
       8. Там же, с. 86.
       9. Ницше Ф. Ecce Homo, с. 398.
       10. Ясперс К. Ницше. Введение в понимание его философствования, с. 15.
       11. Там же, с. 158.
       12. Там же, с. 159-160.
       13. Ницше Ф. Соч. в двух томах. Т. 1, с. 234-235.
       14. Фридрих Ницше и философия в России. Сборник статей. СПб., 1999.
       15. Ницше Ф. Так говорил Заратустра, с. 16.
       16. Хархордин О. Дружба свободных умов, с. 225.
       17. Ницше Ф. Так говорил Заратустра, с. 20-21.
       18. Фрагменты ранних греческих философов. Ч. 1. М., 1989, с. 180.
       19. Ницше Ф. ПСС. Т. 8, с. 198.
       20. Ницше Ф. Там же, с. 216-219.
       21. Ницше Ф. Так говорил Заратустра, с. 16.
       22. Там же, с. 239.
       23. Там же, с. 234.
       24. Лёвит К. От Гегеля к Ницше..., с. 323.
       25. Ливри А. Набоков-ницшеанец. СПб., 2005, с. 83.
       26. Письма Фридриха Ницше..., с. 361.
       27. Ницше Ф. Так говорил Заратустра, с. 45-47.
       28. Ницше Ф. По ту сторону добра и зла // Избр. произвед. Кн. 2, с. 316.
       29. Хархордин О. Указ. соч., с. 230-231.
       30. Ницше Ф. Так говорил Заратустра, с. 94-95.
       31. Ницше Ф. ПСС. Т. 8, с. 376.
       32. Ницше Ф. Так говорил Заратустра, с. 7, 8, 9.
       33. Там же. с. 226-229, 233.
       34. Хайдеггер М. Ницше. Т. II. СПб., 2007, с. 257.
       35. Гранье Ж. Ницше, с. 121.
       36. Там же, с. 121-122.
       37. Там же, с 124-125.
       38. Ницше Ф. Избр. произвед. Кн. 2, с. 377.
       39. Холлингдейл Р. Дж. Фридрих Ницше, с. 249-250.
       40. Письма Фридриха Ницше... с. 204.
       41. Гарин И.И. Ницше, с. 136.
       42. Цит. по: Свасьян К.А. Растождествления. М., 2006. с. 450.
       43. Ницше Ф. По ту сторону добра и зла // Избр. произвед. Кн. 2, с. 300.
       44. Там же, с. 302-303.
       45. Гарин И.И. Указ. соч. с. 647.
       46. Ницше Ф. Генеалогия морали // Избр. произвед. Кн. 2. с. 21.
       47. Галковский Д.Е. Бесконечный тупик. Кн. 2. с. 1134-1135.
       48. 27 Мат. 23, 25.
       49. Ницше Ф. Генеалогия морали. с. 22.
       50. Ницше Ф. Антихристианин // Ф. Ницше, З. Фрейд, Э. Фромм, А. Камю, Ж.П. Сартр. Сумерки богов. М., 1989, с. 20.
       51. Там же, с. 53.
       52. Завражин С.А. Педагогические взгляды Фридриха Ницше, с. 95.
       53. Письма Фридриха Ницше ..., с. 270-271, 276-277.
       54. Гарин И.И. Указ. соч., с. 655.
       55. Ницше Ф. Генеалогия морали, с. 33-34.
       56. Там же, с. 107-108.
       57. Там же, с. 113.
       58. Ницше Ф. ПСС. Т. 8, с. 349.
       59. Жид А. Избранные произведения. М., 1993, с. 507-508.
       60. Ницше Ф. Сумерки кумиров..., с. 571-572.
       61. Ницше Ф. ПСС. Т. 8, с. 505.
       62. Ясперс К. Указ. соч., с. 393-394.
       63. Галеви Д. Жизнь Фридриха Ницше, с. 225.
       64. Ницше Ф. Сумерки кумиров..., с. 574.
       65. Орбел Н. " Ecce liber" // Ницше Ф. Воля к власти: опыт переоценки всех ценностей. М., 2005, с. 644.
       66. Камю А. Бунтующий человек. М., 1990, с. 169-170.
       67. Юнгер Ф. Ницше. М., 2001, с. 143-144.
       68. Данто А. Ницше как философ. М., 2000. с. 258.
       69. Гарин И.И. Указ. соч., с. 448-451.
       70. Хайдеггер М. Ницше. Т. II. с. 227-228.
       71. Ницше Ф. Воля к власти: опыт переоценки всех ценностей. М., 2005. с. 487-488, 725, 802.
       72. Ясперс К. Указ. соч., с. 599.
       73. Ницше Ф. ПСС. Т. 7, с. 303.
       74. Там же, с. 306.
       75. Там же, с. 309.
       76. Ницше Ф. Стихотворения. Философская проза, с. 74.
       77. Галеви Д. Указ. соч., с. 270.
       78. Павсаний. Описание Эллады. Т. 2. М., 2002, с. 49-50.
       79. Иванов Вяч. И. Ницше и Дионис // В.И. Иванов. По звездам. Борозды и межи. М., 2007, с. 28-29.
       80. Ницше Ф. ПСС. Т. 7. с. 375.
      

    Глава шестая. Философско-педагогические рецепции

    идеалов Ф. Ницше в России.

    Фридрих Ницше и педагогика нового тысячелетия.

      
       Учитель и ученик. К гуманности учителя принадлежит - предостерегать ученика от самого себя.
       Ф. Ницше. Утренняя заря. Фр. 376, 1881 г. 1
      
       Боитесь вы меня?
       Боитесь вы натянутого лука?
       Увы, кто-нибудь да сможет
       Вложить в него свою стрелу!
       Ф. Ницше. Песни Заратустры.
       (пер. А. Парина) 2.
      
       Начну последнюю главу этой книги с уведомления о важном событии в деле российского ницшеведения. В самом начале 2000-х годов в эссе о педагогике Ницше я пессимистически писал о том, что полного "русского Ницше" мы вряд ли будем иметь, т.к. немецкое академическое издание под редакцией Д. Колли и М. Монтинари, - последнее на сегодняшний день издание, включающее в себя в строгой хронологической последовательности все творческое наследие философа в сорока томах, - еще далеко до завершения (начало изданию было положено в 1967 г.). В России, думал я тогда, вряд ли кто решится на смелый шаг повторения этого издания на русском языке. Даже в не близком будущем. С радостью признаю свою ошибку. Переводом и изданием неизвестного Ницше с 2005 г. занимается издательство "Культурная революция" (зав. редакцией И.А. Эбаноидзе). Эти смельчаки, решившие "опасно жить", начали освоение нового пласта российского ницшеведения с первого полного издания "Воли к власти", абсолютно идентичного немецкому оригиналу 1906 г. в реконструкции Элизабет Фёрстер-Ницше и Петера Гаста, с учетом исправленных переизданий в Штуттгарте 1959 и 1996 годов. Тексты Ницше сопровождены блестящим послесловием "Ecce liber", принадлежащим Николаю Орбелу.
       В этом же году "Культурная революция" начала издавать полное собрание сочинений Ф. Ницше в 13-ти томах, которое отличается от изданий начала XX века (в 9-ти тт. - 1901, в 10-ти тт. - 1900-1903, в 4-х тт. - 1909-1912) именно своей исчерпывающей полнотой, т.к. перевод воспроизводит как раз то издание, о котором я говорил в начале века. В 2005-2008 годах вышли 12, 13, 4, 7, 8 тома, впервые представившие русскому читателю ранее неизвестные тексты Ницше (черновики, наброски, варианты и т. п.).
       На исходе 2007 г., когда работа над книгой "Элитарная концепция..." близилась к завершению, так же впервые на русском вышел сборник "Письма Фридриха Ницше". Из огромного эпистолярного наследия философа (ок. 3000 тыс. писем) в издание вошли 337 писем: от юношеских, до безумных записок начала 1889 г. Весь корпус книги переведен, составлен, прокомментирован И.А. Эбаноидзе. Титанический труд талантливого и высококомпетентного ницшеведа был начат в конце 90-х гг. прошлого века, когда в "Новом мире" появилась публикация "Речь не о книгах, а о жизни... Переписка Ф. Ницше с Г. Келлером, Г. Брандесом и А. Стриндбергом" ("Новый мир", 1999,  4, с. 130-162). Это был настоящий прорыв, "марш-бросок" публикатора в российской ницшеане. И. Эбаноидзе включил в сборник письма некоторых корреспондентов философа и переписку Г. Кезелица и Ф. Овербека в первый год болезни их знаменитого друга. Замечу, что на выход "Писем" была очень доброжелательная рецензия "Хроника отложенного безумия" в "Книжном обозрении" (2007,  49, с. 8). Недоброжелательная, в духе сочинений Макса Нордау, рецензия Ел. Иваницкой "Падающего подтолкни" появилась в "Независимой газете" (2008, 10.04, с. 10). В этом же номере опубликован достойный памяти Ницше ответ И. Эбаноидзе "Провокатор для всех и каждого".
       Чтение страниц сочинений Ницше, на которых он с горечью пишет о недостатках современной ему немецкой образовательной системы, и, особенно, выражаемое им возмущение "так называемым классическим образованием" иногда вызывает досаду и желание воскликнуть: "Ах, господин профессор! Нам бы ваши заботы!" Ведь за прошедшее девяностолетие, советских и постсоветских лет российское образование претерпело такие метаморфозы, что в итоге общество обнаружило элементарную невосприимчивость культуры и мысли, совершенно не походивших, на ту пресную жвачку, которую несколько поколений российской интеллигенции пережевывало в школьные и студенческие годы. Эта скудная восприимчивость относится, в том числе, к творчеству и философии самого Ницше, - часто его продолжают "пережевывать" на основании стереотипов, господствовавших в оценке мыслителя-поэта с давних времен, с 20-х годов прошлого века, когда его книги стали изымать из библиотек или хранить в закрытых для читателя фондах, в спецхране.
       Сей факт достаточно характерен, как демонстрация процесса оскудения гуманитарного образования на протяжении всего XX века. Отдельные исключения лишь подтверждали общую закономерность стагнации. Поэтому, в пику Ницше, часто хочется возразить: нам бы все эти недостатки! нам бы это "так называемое классическое образование", потому что в России уже давно забыли о том, что это собственно такое, как и вообще, что такое настоящее гуманитарное образование! Это обидно и для гуманитарного образования, и для философии Ф. Ницше. Обидно, ибо в России Ницше был особенно популярен с конца XIX в. Обидно, ибо Россия знала Лермонтова, Достоевского, Леонтьева, Розанова, - предтеч многих идей Ницше. Хорошо известна и любовь Ницше к русской истории и культуре, его восхищение поэзией Пушкина, Лермонтова и особенно - творчеством Достоевского. "Я обменял бы все счастье Запада на русский лад быть печальным..." Вряд ли можно найти у кого-либо из великих творцов европейской культуры такое пронзительное признание в любви к далекой стране... Известны и упования Ницше на Россию, как на "антипод убогой европейской раздробленности и нервозности".
       Эти русофильские чувства Ницше замечательно выражены в письме к Эмили Финн, знакомой Фридриха по Сильс-Марии, от 4 марта 1887 г.: <...>. "Пожалуйста, скажите Вашей высокочтимой подруге, что этой зимой я много размышлял о душевных свойствах русского народа, благодаря выдающемуся психологу Достоевскому, на одну доску с которым, в том, что касается остроты анализа, некого поставить даже современнейшему Парижу. Благодаря ему учишься любить русских, а еще - учишься их бояться. Это народ, который в отличие от большинства европейских народов своих сил еще не израсходовал - ни сил своей воли, ни сил своего сердца. <...>" 3.
       О Достоевском он скажет, может быть, в последний раз в письме к Георгу Брандесу в Копенгаген 20.11.1888 г.: <...>" С Вашими словами о Достоевском я безоговорочно согласен; с другой стороны, я высоко ставлю его как ценнейший психологический материал, какой я только знаю, - я неожиданным образом благодарен ему, как бы ни был он противен моим глубочайшим инстинктам. Примерно то же с моим отношением к Паскалю, которого я почти что люблю, поскольку он бесконечно многому научил меня: единственный логичный христианин" 4.
       В ответном письме 23.11.1888 г. Г. Брандес дает словесный портрет великого русского писателя, очень далекий от канонических представлений, но, несомненно, близкий духу ницшевской философии: "... Всмотритесь в лицо Достоевского: наполовину лицо русского крестьянина, а наполовину физиономия преступника: приплюснутый нос, маленькие, буравящие тебя насквозь глазки и нервически дрожащие веки, большой и словно бы литой лоб, выразительный рот, который говорит о муках без числа, о бездонной печали, о нездоровых влечениях, о бесконечном сострадании, страстной зависти! Эпилептический гений, уже внешность которого свидетельствует о потоке кротости, наполняющей его душу, о волнах почти неимоверной проницательности, захлестывающих его ум, наконец, о честолюбии, о величии устремлений и о том, как препятствует этому мелкость его души. Его герои - не только бедные и обездоленные, но и чуткие простецы, благородные девки; часто - страдающие галлюцинациями одаренные эпилептики, вдохновенные искатели мученичества - именно те типы, какие должны были встречаться среди апостолов и учеников первых веков христианства.
       Наверняка нет никого, кто до такой степени был бы далек от Ренессанса" 5.
       А что же Россия?
       Объект любви философа оказался так же непостоянен и неблагодарен, как и "русская девушка" Саломе Лу. Но в отличие от Лу, от имени России ревнители государственной идеологии много лет оплевывали имя философа, коверкали и оглупляли его идеи. И все-таки взаимное притяжение сохранялось. Свидетельством этого служит упоминавшийся мною ранее сборник "Ницше: pro et contra", включивший в себя работы авторов по-разному относившихся к Ницше: от статьи В.П. Преображенского, 1892, до отрывка из книги А.Ф. Лосева "Очерки античного символизма и мифологии", 1930.
       Надо сказать, что Лосев как-то не очень жалует Ницше, хотя, по мнению современных специалистов по Лосеву, его трактовка Эроса у Платона, как "белого дьявола", блудливого беса аристократии, занятой философией, очень напоминает "белокурую бестию" Ф. Ницше. А. Лосев явно шел по следам культурологии автора "Заратустры", когда постигал такое немаловажное понятие, как "субъект элитной культуры". Авторы книги об элитологии культуры А.Ф. Лосева отмечают его подход к философии культуры в таком ракурсе: "Культурная элита для А.Ф. Лосева - это тот слой исторически мыслящих личностей, который обладает памятью культурных достижений прошлого. Таких людей Алексей Федорович называет "образованными людьми" или "культурное человечество". Однако нам следует указать на то, что А.Ф. Лосев был, скорее всего, элитист (т.е. тот, кто изучает элитное), а не элитарист (т.е. тот, кто защищает и оправдывает гегемонию элиты). Иными словами, он сторонник либерального понимания "элиты": для него "элита" - это всегда и во всем открытая система, где действует принцип элитности (развитого достоинства) личности, а не ее социальное (политико-экономическое) значение. Это следует, например, из такого его высказывания: "Живописную картину понимают не только профессора живописи, но и всякий достаточно развитой человек". Именно в этом и проявляется интеллигентность самого философа - уважать чужое мнение, толерантно относиться к инородной точке зрения, прощать врагов, но ни в коем случае не отвечать злом на зло. Элитологическая аскеза А.Ф. Лосева проявляется в его утонченном видении окружающего мира и истории. Прошлое и настоящее для него равноценны. И в прошлом, и в настоящем он ищет и обретает элитность духа. А.Ф. Лосев как философ, эстет, моралист и монах является живым воплощением совершенства духа в условиях грозного ХХ столетия" 6. В отличие от авторов цитаты, я не уверен, что Лосев был только элитистом, и мог бы доказать это на примере многих текстов русского философа. Если же принять полностью их позицию, то становится понятным, почему Лосев "не жаловал Ницше". Ведь изложенное филистерски-христианское элитологическое кредо мелковато для философии Ницше. Его элитология серьезнее, страшнее и трагичнее, чем "воплощение совершенства духа".
       Вероятно, взаимное притяжение России и философа-русофила имеет свой код. С неподражаемым сарказмом, впрочем, вполне справедливым, пишет об этом "притяжении" К. Свасьян: "Поздний плод в предчувствии своего, непростительно раннего ухода, дитя, впавшее в старчество, или, словами Ницше: "Роковая одновременность весны и осени" ("По ту сторону добра и зла", ї 262) - таков камертон, по которому мы настраиваем наше восприятие русского духа, чтобы не попасть чарам его европейскости. Ибо насколько верно, что дух этот (с Петра Великого) возникает в равнении на Европу и хочет быть Европой, настолько же верно, что при такой идиосинкразии едва ли можно было избежать сильнейшего противоэффекта... Что в европейской топике выглядит исключением, в русской трансплантации оказывается чуть ли не нормой и узусом. Задолго до Ницше дух этот был, к примеру, прирожденным ницшеанцем, и то, что позже он с таким восторгом приветствовал певца Заратустры, следовало бы, наверное, отнести на счет удивления, испытанного им от встречи со своим собственным пра- и прообразом в чужеземце и на чужом языке. Здесь и следовало бы искать источник срывов и провалов становящейся русской культуры: в безудержном равнении на Европу, все равно, в западнической или славянофильской роли, проморгали "годы учения" Европы, полагая мигом перенестись в ее "годы странствий". Едва посеяв семена, сразу же взялись за жатву, после чего и стали "полем чудес": с непредсказуемым будущим и непредсказуемым прошлым" 7.
       Представители философской и публицистической мысли России первых десятилетий XX века в соответствии с "запросами времени" создавали из автора "Веселой науки" то аристократа духа, то безумного нигилиста и декадента, то демократа, то большевика, чтобы в конце-концов остановиться на Ницше-фашисте.
       Б. Гройс пришел даже к такому убеждению: "...критика Ницше в отношении христианства понимается ими как относящаяся, в первую очередь, к западному католичеству и протестантизму, так что Ницше оказывается для них "самым русским" и, в то же время самым христианским из западных философов" 8. Мнение, по крайней мере, спорное, но не без некоторой доли истины. Тема "Фридрих Ницше и Россия" хорошо представлена в сборнике статей "Фридрих Ницше и философия в России" под редакцией Н.В. Мотрошиловой и Ю.В. Синеокой, изданным к 100-летней годовщине смерти философа.
       Но в этой последней главе книги о педагогической концепции Ницше необходимо рассмотреть только один аспект его философии - насколько он был продуктивен и насколько реализован и реализуется в педагогической теории и практике российской педагогики. Были ли, есть ли в России ощутимо проявившие себя условия педагогического образовательного бытия, чтобы оказались возможными (и реализуемыми) рецепции наиболее привлекательных и созвучных русскому менталитету содержательных сторон, вариантов и версий ницшевского педагогического проекта? Для этого вначале нам понадобится экскурс в цивилиографию: для рассмотрения этапов российской цивилизации под обозначенным углом зрения. Одни из них - самобытны и неповторимы, что вовсе не свидетельствует об их исключительности и превосходстве; другие - являются лучшей или худшей копией процессов западноевропейской цивилизации, что опять же не свидетельствует только об ученическом подражании и об унижении русского национального духа. Предлагаемая схема цивилизационных процессов и цивилизационных разломов в истории России и Государства Российского была составлена автором как первоначальный набросок под впечатлением от прочтения книг социолога Б.А. Грушина "Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения" 9. Мой цивилиографический эскиз не получил дальнейшей разработки, как я изначально предполагал, но обрел более структурный датированный характер. Это сугубо авторская гипотеза, долго остававшаяся под спудом, поэтому в ней встречаются такие операциональные термины и понятия, которые могут быть восприняты критически с позиций общепринятых подходов к периодам в истории России. Соответственно и даты предлагаемых периодов в некоторых случаях являются условными, приблизительными.

    Этапы Российской цивилизации

       1. Протоцивилизация Древней Руси: - Скифо-готско-славянский период - середина IV - середина IX веков. Продолжительность 5 столетий. Медленный милитаристски-торговый процесс сближения с Византией на юге и с Западной Европой на северо-западе.
       2. Становление древнерусской языческо-христианской цивилизации: - варяжско-славянско-византийский период - середина IХ - середина ХIII веков. Продолжительность 4 столетия. Становление государственности: время Киевской Руси и ее распада. Период завершается первым цивилизационным разломом: монголо-татарским нашествием. В процессе цивилизационного разлома складываются две противоположных национально-политических тенденции. Первую представляет князь Даниил Галицкий (свержение монгольского ига с помощью рыцарских сил Запада и Римской церкви, с последующей унией латинской и греческой ветвей христианства). Вторую - князь Александр Невский, Великий князь владимирский с 1252 г. (коллаборационизм, подавление антимонгольских выступлений, закрытость перед влиянием западной цивилизации, в том числе отказ от сотрудничества с Римским престолом). В результате победы линии Александра Невского послемонгольская Русь включается в систему институтов восточной деспотии; упущен поворот лицом к западной средневековой цивилизации и возможное объединение двух христианских конфессий. Надолго порваны генетические связи, которые изначально объединяли Древнюю Русь с Западной Европой.
       3. Возникновение авторитарного азиатско-славянского типа антицивилизации: - татаро-московский период - середина ХIII - начало ХVII веков. Продолжительность 3,5 столетия. Освобождение от ига, утверждение централизованной государственной власти в форме тирании. Возрастание национального и религиозного самомнения, признание русского православного христианства единственным в мире истинным христианством: "два Рима пали, третий - Москва стоит, а четвертому не бывать". Социально-политическая нестабильность и бред национального, религиозного нарциссизма приводят Россию ко второму цивилизационному разлому. Начинается время смуты: самозванство, гражданская война, крушение государственности, полномасштабная оккупация с Запада, качественно резко отличающаяся от монгольской оккупации. Прямое столкновение с Западом пробуждает, с одной стороны, некоторые попытки сближения с европейской цивилизацией; с другой - в результате убийства царя нового типа Лжедмитрия 1 кучкой заговорщиков - сопротивляющаяся этим попыткам консервативно-патриотическая сила в лице земщины. Наступивший общесистемный кризис, в условиях которого начала действовать внесистемная, отрицающая существующее политическое устройство вооруженная оппозиция, но не способная противостоять интервенции, консолидировал силы земщины, оказавшейся способной изгнать интервентов и возвести на престол новую династию, но не сумевшей сохранить свой демократический потенциал. Поворот лицом к Западу был вторично упущен. С окончанием Смутного времени начинается почти беспрепятственное развитие и укрепление российской цивилизации восточно-христианского типа.
       4. Становление, утверждение и крушение российско-имперско-советской восточно-христианской цивилизации: - московско-имперско-большевистский период - ХVII - конец XX века. Продолжительность около 4-х столетий. Этот период завершается третьим цивилизационным разломом в результате нарастающего общесистемного кризиса авторитарно-тоталитарного режима, начавшегося с середины 50-х годов XX века. Цивилизационный разлом совпал с формационным кризисом так называемой "коммунистической формации", что значительно ускорило и облегчило крушение государственных и общественных структур, создававшихся веками. Быстрое исчезновение институтов советского периода не вызвало серьезного сопротивления потенциальных защитников прежней системы, однако уничтожение советско-партийных структур, как стало очевидно значительно позднее, не означало окончательного освобождения от национального имперски-советского духа, наполнявшего оболочку этих структур. Начинается новый поворот "лицом " Западу" во многом совпадающий с "моделью" К. Свасьяна. Идет стихийный, массовый и примитивный процесс вестернизации, парадоксальным образом совпадающий с конца XX в. с резким оживлением русистских патриотических настроений, доходящих до ксенофобии, вспышек этнического насилия, антисемитизма и антиамериканизма "снизу", и призывов к созданию или открытию "национальной патриотической идеи", соединенных с осторожными великодержавными демонстрациями властной элиты "сверху". Бурное, не поддающееся контролю, становление массового общества с преобладанием артефактов массовой культуры, активно проникающих, в том числе, во все образовательные структуры.
       При всех минусах сегодняшней российской правящей элиты у нее есть один несомненный плюс. Говоря словами А.С. Пушкина, обращенными к П.Я. Чаадаеву в 1836 г., "правительство все еще единственный европеец в России. И сколь грубо и цинично оно не было, от него зависело бы стать сто крат хуже. Никто не обратил бы на это ни малейшего внимания". "Быть европейцем" сегодняшнее российское правительство заставляют столько политических, военных, экономических, финансовых и других факторов, что даже об одном из них пришлось бы говорить в очень пространной форме. Эти мучительные усилия часто не понятны все еще депрессивному населению, для которого возрождение ура-патриотических настроений - единственный выход для преодоления комплекса национальной неполноценности. В угоду этому психологическому, на уровне коллективного бессознательного, феномену федеральные органы власти периодически впадают в националистический пафос, прекрасно зная, что у них нет надежной стабильной опоры ни внутри страны, ни вовне. Тем не менее, протодемократия 90-х годов медленно, но уверенно превращается в авторитарно-демократический режим с идеей "сильной руки".
       Третий цивилизационный разлом начался не более 17 лет назад. В отличие от двух предыдущих, продолжавшихся в пределах одного поколения (по О. Шпенглеру - 25 лет), нынешнее межцивилизационное состояние может продлиться намного дольше: в пределах трех поколений. Длительный срок постсоветского "переходного" периода предсказывали выдающиеся ученые-генетики А.А. Любищев и Н.В. Тимофеев-Ресовский. Последний, в частности, говорил в 60-е годы: "Всякое коренное изменение состояния общества длится не менее пяти поколений. Так что не суетитесь, а размножайтесь!" За этот долгий срок может осуществиться социальный метаморфоз, окончательно разрушающий старые структуры и создающий новые, чтобы избавиться от деградации, восторжествовавшей в десятилетия XX в.
       Я не случайно упомянул в начале своей исторической периодизации книги выдавшегося российского социолога Б.А. Грушина, ныне покойного. Всматриваясь в будущее, мы уже не обнаруживаем там русской или "православной" цивилизации. Именно к такому выводу приходит Б. Грушин в вышедших книгах многотомного исследования (предстоит издание книг "Эпоха Горбачева" и "Эпоха Ельцина"). Автором использованы материалы более 250 опросов общественного мнения, сделанные и накопленные за 40 лет. Недоступная ранее информация введена в научный оборот, и сухие колонки цифр убеждают больше, чем красочные и патетичные творения православных патриотов или "консервативных революционеров". Ныне, считает социолог, бессмысленно задавать вопросы "что делать?" и "кто виноват?". В том, что сейчас происходит в России "нет виновного, все невинные"! Категория вины мешает анализу, она не актуальна, т.к. спонтанные процессы идут вопреки управлению. По Грушину, причина непонимания России в том, что множество фактов и внутри страны и вовне неверно интерпретируются: Россия идет не к "рыночной экономике" или "от тоталитаризма к демократии", а переживает глубочайший цивилизационный разлом. Спрашивать нужно о другом: "Кто мы? Откуда мы? и Куда мы?" Борис Грушин дает на эти вопросы такие ответы. Советский народ действительно существовал, как население бывшей российской цивилизации. Эта "новая историческая общность" рассыпалась в прах, а вместе с этим наступил и глубочайший кризис той цивилизации, которую советский народ, в сущности, и подрубил под корень. Сегодняшние патриотические потуги, всплески национализма в разных формах - от "просвещенного" до черносотенного - не что иное, как запоздалые поминки по тому, чего уже нет. Это агония. Уж если хотели спасти свою святая святых: "русскость", то раньше нужно было пестовать и лелеять ее, а не заниматься "интернациональной помощью". И главное: сейчас в начале нового столетия и тысячелетия формируется новая цивилизация. Какая - сказать трудно. Сам Грушин убежден, что Россия просто вступила на тот путь, который европейские державы начали лет 400-300 назад (петровское "окно в Европу" по понятным причинам им не защитывается). От себя добавлю: на этот путь могла бы вступить и Россия, преодолев второй цивилизационный разлом Смуты, если бы не косность русской социокультурной ментальности. "Мы должны говорить о разрыве России не только с идеологией и практикой коммунизма, но и с русизмом вообще", - пишет автор, понимая под "русизмом" основанные на холопстве привычные российские формы жизни. Работа Грушина - опровержение знаменитой, но очень сомнительной формулы Ф.И. Тютчева, ставшей с давних пор рефреном всех патриотических гимнов, - каким аршином Россию мерить? - Общим. Понимать ее нужно именно умом, или хотя бы рассудком, а не национальными инстинктами? 10 И, возвращаясь к Ницше, прежде всего, нужно понять, что в России вот уже сто лет культивируется и всесторонне удобряется почва для взращивания рессентимента. Российское общество буквально пропитано злобой и завистью, соединенными с бессилием "низов" что-либо изменить, и потому вынашивающих чувство отмщения тем, кто виноват в их бедах. На политическом уровне рессентимент проявляется, прежде всего, в становлении, утверждении и периодическом обновлении быдлократии, гордо именующей себя элитой власти. Поэтому не нужно спрашивать, почему и по ком звонит колокол в нашем отечестве. Он звонит по тем сильным и смелым, мудрым людям, которых в ходе противоестественного отбора последовательно уничтожали или изгоняли, чтобы занять их место могли люди с моралью рабов, вообразивших себя господами. Э. Хемингуэй когда-то писал, как будто о тех, кого уничтожали в России: "Когда люди столько мужества приносят в этот мир, мир должен убивать их, чтобы сломить, и поэтому он их убивает. Мир ломает каждого, и многие потом только крепче на изломе. Но тех, кто не хочет сломаться, он убивает. Он убивает самых добрых, самых нежных и самых храбрых без разбора. А если ты ни то, ни другое, ни третье, можешь быть уверен, что и тебя убьют, только без особой спешки".
       Насколько обнадеживающими являются все перечисленные мною (далеко не все!) процессы и артефакты прошлого и настоящего российского общества с точки зрения педагогических проектов Ницше?
      

    * * *

       Идея воспитания духовной элиты, "высших новых людей" не была чуждой для лучших умов России. Царствование Екатерины Великой, совпавшее по времени с наибольшим расцветом идей Века Просвещения, создавало необходимые условия для осуществления в ограниченных рамках концепта элитарного воспитания и образования. В 1763 году И.И. Бецкой (1704-1795) представил Екатерине II план школьной реформы - "Генеральное учреждение о воспитании обоего пола юношества", в котором использовал как основу идеи энциклопедистов, Дж. Локка и Яна Амоса Коменского. В 1764 г. план был утвержден и Бецкому поручалось организовать новые и преобразовать имеющиеся учебные заведения. По плану Бецкого были открыты воспитательные дома в Москве и Петербурге, училище для мальчиков из разных сословий (кроме крепостных) при Академии художеств, Коммерческое училище в Москве, при Воскресенском (Смольном) монастыре на окраине Петербурга основан Институт благородных девиц с отделением для девочек из мещан. Бецкой ставил перед воспитанием задачу создания "новой породы людей" - просвещенных и гуманных дворян, купцов, промышленников, ремесленников. Возможно, знай о деятельности И.И. Бецкого Ф. Ницше, он бы отнес его к "улучшателям человечества". Но он же, вероятно, одобрил бы методы воспитания, которые стремился укоренить русский просветитель: воспитатели должны быть "добросовестными и примера достойными людьми", обучать без принуждения, с учетом наклонностей ребенка, не применять телесных наказаний. После разгрома пугачевщины (1775) идеи Бецкого стали казаться слишком либеральными, и он был отстранен от руководства просветительскими учреждениями. Желающим подробнее узнать о деятельности И.И. Бецкого и учреждениях, им созданных, рекомендую следующие издания: А.П. Пятницкий. Санкт-Петербургский воспитательный дом под управлением И.И. Бецкого. Историческое исследование // Русская старина. 1875, тт. 5, 12; Майков П.М. Иван Иванович Бецкой. Опыт его биографии. СПб., 1904; Черепнин Н.П. Императорское Воспитательное общество (Смольный институт). Т. 1-3, СПб. - П., 1914-1915; Данилова А. Благородные девицы. Воспитанницы Смольного монастыря. М., 2005. Каким образом идеи И. Бецкого, соответствующим образом адаптированные и персонифицированные, применялись в воспитании будущих российских императоров, об этом рассказывается в книге Р. Уортмана "Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии": глава пятая "Минерва и Телемак: воспитание принцев" 11.
       В 1779 году под руководством И.И. Мелисино при Московским университете был открыт Московский благородный пансион, просуществовавший до 1830 года. В начале им руководил известный поэт М. Херасков, а с 1791 по 1834 годы директором Пансиона бессменно был А.А. Прокопович-Антонский, оставивший по себе самую добрую память и у пансионеров, и у их родителей. Он был автором книги "О воспитании", продолжавшей и развивавшей идеи И. Бецкого. В книге нет и следа либеральных мыслей, зато утверждаются нравственные идеалы русского человека, как их понимал Антонский: Бог, отечество, государь, соборный образ жизни. Религиозное воспитание должно составлять основу отечественного воспитания. К зарубежным религиозным и культурным ценностям автор относится скептически, если не сказать больше. Наивно-охранительный патриотизм А.А. Прокоповича-Антонского наверняка пригодился авторам теории "официальной народности" с ее печально знаменитой триадой "православие, самодержавие, народность", отбрасывающей Россию в допетровскую Русь. Из пансиона вышло более двадцати воспитанников, будущих декабристов. Вышли "декабристы без декабря": П.А. Вяземский, Н.И. Тургенев, П.Я. Чаадаев, А.С. Грибоедов, М.Ю. Лермонтов. Из этих же стен вышли люди, известные своей либеральной и консервативной репутацией: В.А. Жуковский, В.Ф. Одоевский, Д.В. Дашков, М.А. Дмитриев.
       Чем объяснить такую разнородность бывших пансионеров? Ответ можно обнаружить в их воспоминаниях об alma mater. Поэт пушкинской поры М.А. Дмитриев в "Мелочах из запаса моей жизни" сообщает: "Тогда... в Университетском Благородном пансионе обращалось преимущественное внимание на образование литературное. Науки шли своим чередом; но начальник пансиона, незабвенный Антон Антонович Прокопович-Антонский находил, кажется, что образование общее полезнее для воспитанников, чем специальные знания: по той причине, что первое многостороннее и удовлетворяет большему числу потребностей, встречающихся в жизни и в службе. По тогдашним требованиям этот взгляд был совершенно современный" 12 (выделено мной - Д.К.).
       Особенностью пансиона являлось то, что из него можно было выйти в любое время и поступить на военную или гражданскую службу. Пансион, хотя и назывался "университетским", но являлся частным учебным заведением, под контролем университета, следовательно, и под прямым контролем государства никогда не состоял. В нем получили широкое распространение публичные лекции, научные диспуты и открытые заседания. Они будили у студентов стремление к самостоятельным наблюдениям и размышлениям. Этому способствовало оригинальное, ориентированное на ученика, структурирование учебного процесса. Бывший воспитанник В.И. Сафонович рассказывал в воспоминаниях, опубликованных в журнале "Русский архив" в  1-3, 1903 г. "В пансионе было семь классов. Поступающий, по экзамену, назначался в тот класс, который по каждому предмету соответствовал его познаниям. Иногда случалось так, что в одном предмете он был очень слаб, и его помещали в самом низшем классе седьмом; в другом же был посильнее, и его сажали в высший класс, в шестой, пятый, смотря по тому, какой курс пригоден был для его познаний в предмете. Таким образом, например, незнающий язык сидел в самом последнем классе, где преподавали только начальные правила языков, а по математике, которую знал хорошо, находился иногда в 4-м классе, где занимались уже геометриею и алгеброй. Это чрезвычайно способствовало успехам... Знание предмета не было обязательно; каждый продвигался в классе по тому предмету, который был ему под силу. Срока для пребывания в пансионе не определялось: воспитанники могли выходить из него, когда вздумают родители... В пансионе наказывали редко".
       Можно смело сказать, что вся система образования в Московском пансионе, педагогические принципы обучения и воспитания нашли бы горячую поддержку со стороны профессора-педагога, т.к. на предыдущих страницах я часто цитировал очень похожие мысли, предложения, надежды, сожаления, связанные не только с педагогическими проектами Ницше, но и с его личным опытом гимназиста и студента.
       В XIX веке мысли о воспитании и обучении, особенно о личности воспитателя и учителя, предвосхищающие педагогические идеалы профессора базельского университета, мы найдем у выдающегося русского педагога К.Д. Ушинского (1824-1871)в его широко известных работах "О пользе педагогической литературы" (1857), "Три элемента школы" (1857), "Предисловие к 1 тому "Педагогической антропологии", "Педагогические сочинения Н.И. Пирогова" (1861). Оценку современной системы образования в России, резко критическую по тону, и напоминающую аналогичную критику немецкой системы образования в произведениях Ницше, можно встретить и в художественной литературе, и в публицистической мысли, и в сочинениях известных российских педагогов.
       М.Е. Салтыков-Щедрин в своем самом трагическом и пессимистическом сборнике "Мелочи жизни", составленном из очерков 80-х годов, пишет о современной ему российской школе словами, очень напоминающими содержание лекций "О будущности наших образовательных учреждений": "Школа приготовляет человека к восприятию знаний; она дает ему основные элементы его. Это достаточно указывает, какая тесная связь существует между школой и знанием... Известно также, что люди одаряются от природы различными способностями и различной степенью восприимчивости, что ежели практически и трудно провести эту последнюю истину во всем ее объеме, то, во всяком случае, непростительно не принимать ее в соображение. Наконец, признано всеми, что насильственно суживать предел знания вредно, а еще вреднее наполнять его содержание всякими случайными примесями.
       Посмотрим же, в какой мере применяются эти истины к школьному делу. Прежде всего, над всей школой тяготеет нивелирующая рука циркуляра. Определяются во всей подробности не только предметы и содержание знания, но и число годовых часов, посвящаемых каждой отрасли его. Не стремление к распространению знания стоит на первом плане, а глухая боязнь этого распространения. О характеристических особенностях учащихся забыто вовсе: все предполагаются скроенными по одной мерке, для всех преподается один и тот же обязательный масштаб. Переводной или непереводной балл - вот единственной мерило для оценки, причем не берется в соображение, насколько в этом балле принимает участие слепая случайность. О личности педагога тоже забыто. Он не может ни остановиться лишних пять минут на таком эпизоде знания, который признает важным, ни посвятить пять минут меньше такому эпизоду, который представляется ему недостаточно важным или преждевременным. Он обязан выполнить букву циркуляра - и больше ничего.
       Но, в таком случае, для чего же не прибегнуть к помощи телефона? Набрать бы в центре отборных и вполне подходящих к уровню современных требований педагогов, которые и распространяли бы по телефону свет знаний по лицу вселенной, а на местах содержать только туторов, которые наблюдали бы, чтобы ученики не повесничали...
       Сонливые и бессильные высыпают массы юношей и юниц из школ на арену жизни, сонливо отбудут жизненную повинность и сонливо же сойдут в преждевременные могилы" 13.
       Видный деятель народного образования, ученый и практик В.Я. Стоюнин (1826-1888) в статье "Мысли о наших гимназиях" (1860) высказал несколько соображений, по времени значительно опередивших очень похожие размышления Ф. Ницше. "Давайте ученикам столько, сколько они принять могут, и верно не найдется ни одного, который бы решительно не мог успеть в каком бы то ни было предмете".
       "Отвергая и всякую специальность в назначении гимназий..., я в то же время не могу признать за гимназиями и обязанность готовить молодых людей для того или другого университетского факультета. Гимназия не должна насиловать свое воспитание для специальных или ученых целей университета. Она должна представлять только обществу образованных людей и граждан, воспитанных на основании коренных общественно-духовных потребностей. Университет же, преследуя другие цели, бесспорно цели важные и высокие, должен позаботиться начинать свое дело от того уровня, на котором стоит общая русская образованность" 14.
       Педагог и психолог П.Ф. Каптеров (1849-1922) главным содержанием педагогического процесса считал идею "саморазвития и усовершенствования по идеалу" личности ребенка. "По самой своей сути педагогия не может примкнуть к таким направлениям мысли, согласно которым человеческий организм представляется неизменным испокон веку, вечно тем же или только способным к ухудшению в силу греха, вредного воздействия культуры и т. п.; педагогия - естественная союзница тех философских и научных учений, которые дают основания рассматривать человеческий организм как изменчивый, подлежащий усовершенствованию во всех отношениях, причем культура понимается в своей сущности как добро, а не зло; педагогический процесс имеет своей целью создание идеального человека и человечества, и вся педагогия может быть рассматриваема с известной точки зрения, как приготовительница лучшего будущего, смотрящая постоянно вперед, в будущее, хотя при этом никогда, ни на один момент не теряющая из виду настоящего, которое по естественному порядку служит опорой и основанием будущего" 15.
       В.В. Розанов (1856-1919) после окончания Московского университета (историко-филологический факультет) в течение десяти лет учительствовал в провинции: преподавал историю и географию в Брянске, Ельце, а с 1891 г. в г. Белом Смоленской губернии. Здесь он напишет цикл статей, печатавшихся в "Русском вестнике", а затем изданных в виде сборника под общим названием "Сумерки просвещения" (1899). Эти статьи восстановили против "вольнодумного учителя" весь учебный округ. "Статья "Сумерки просвещения", в которой Розанов едко и сурово характеризовал учебное дело, вызвала репрессии против Розанова, которому было очень трудно совмещать службу по учебному ведомству и свободное писательство" 16. Если исключить чрезвычайно важный в те годы для Розанова аспект обязательного христианско-православного воспитания в школе, то, начиная с названия (хотя в те годы Розанов не знал о "Сумерках кумиров..."), мы увидим в его критике современного образования много общего с критическими пассажами Ницше. Сближает их и такой, например, вывод В. Розанова: "Образование реальное не воспитательно... оно почти не изменяет при этом самой души, не утончает ее требований, не возвышает ее стремлений, не делает ее более чуткой или отзывчивой при восприятии..." 17 Напротив, как и Ницше, Розанов отдает приоритет классическому гимназическому образованию. Его гуманитарное содержание Розанов принимает, видя его безграничные возможности для развития и образования (воспитания) ученика. Причина безграничных возможностей классического образования в его предмете: оно, следуя его терминологии, не потеряло "натуры" - самой жизни, самого человека, мира как целого, единого и множественного, живого, становящегося, Бога как сущего, но непременно живого и личного. Всякое явление человеческого духа - картина, текст, статуя, пьеса, музыка и т. д. - безгранично в своем содержании, и безгранично нравственно, потому и, постигая его, вернее, живя в нем, ученик становится бесконечно богаче духовнее, совершеннее 18. Михайло Михайлов в сборнике "Ницше в России", изданным американской исследовательницей Бернис Розенталь в 1986 г., представлен статьей "Великий катализатор", позднее опубликованной в "Иностранной литературе". О Розанове он пишет: "Если, грубо говоря, учение Леонтьева - "эстетический аморализм", а учение Ницше - "культурный аморализм", то учение второго "русского Ницше" Розанова - это "экзистенциональный аморализм" 19. Неприятие Розановым европейской цивилизации, дионисийский культ пола, более поздняя оценка христианства как врага жизни, "религии смерти", конечно, позволяет включить его в общее русло ницшеанских парадигм. И все же, главное влияние Ницше на Розанова проявилось в общности афористического стиля их книг. Только после чтения Ницше Розанов стал так писать в "Уединением" и в "Опавших листьях".
       Поэт-символист Ф.К. Сологуб (1863-1927) в молодости испытал сильное воздействие философии А. Шопенгауэра, заслужив у современников такую характеристику: "Какой-то русский Шопенгауэр, вышедший из удушливого подвала", "подвальный Шопенгауэр" (А. Волынский). В начале XX века источником его вдохновения становится философия Ницше: дионисийство, вечное возвращение, героический пессимизм. Ф. Сологуб начинал свою самостоятельную жизнь как учитель словесности в Новгородской губ. Десятилетие пребывания в отупляющем мире русской провинции дало ему такой страшный материал для романа "Мелкий бес" (1902), что имя героя романа учителя гимназии Передонова стало нарицательным, как и понятие "передоновщина". С 1903 г. в журнале "Северный вестник", в либеральном органе печати "Новости и биржевая газета" Сологуб публикует ряд публицистических заметок, посвященных вопросам школы, школьного образования и воспитания детей. Им крайне отрицательно обрисовано состояние современной казенной школы, гимназии, от которой, по его словам, "мертвечиной несет", где царит шаблон в подходе к ученикам ("Поведение", "Самый зрелый"). Учитель в гимназии - это "чиновник, исполняющий что велят", его подготовка не соответствует современным требованиям, в школе все пропитано бюрократизмом, а "недочеты строя и развития возмещаются изобилием бдительности" ("Всему свое место", "Фокус", "Дети в форме"). Его педагогические статьи, выражающие "особые мнения" автора явились причиной предложения подать в отставку после двадцати пяти лет педагогической деятельности.
       Е. Лозинский, часто цитируемый мною на предыдущих страницах, в самом начале XX века первым в русской педагогической публицистике сделал попытку не только рассказать о педагогических идеалах Ницше, но и показать, с одной стороны, их сближение с прогрессивной педагогической мыслью России, а с другой - неприемлемость его аристократического радикализма в интерпретации задач образования и культуры. На последних страницах своего очерка Лозинский пишет: "Вообще "культ героев" занимает первостепенное место в педагогической системе Ницше. Молодежь должна быть воспитываема в культе гения; ей должно быть внушаемо, что высший долг и смысл жизни состоит в содействии возникновению и развитию, как внутри, так и вне нас, высших человеческих качеств, появлению гения-философа или артиста. В том же самом состоит и цель природы, этой неутомимой работницы, которой содействовать всеми средствами - наша единственная задача... Молодому человеку должны быть внушены два правила, из которых первое предписывает "познание самого себя", а второе - "недовольство собой". <...> Отныне великий факт нарождения гения не должен быть делом случая, а должен явиться результатом сознательного коллективного творчества. "Возможно, - говорит Ницше, - путем счастливой изобретательности получить типы великих людей, совершенно иных и более могущественных, чем те, какие были формированы до сих пор волей случая. Рациональная культура высшего человека: - такова перспектива, полная обещаний".
       При чтении последних строк нельзя не чувствовать себя вполне солидарным с Ницше: и мы, вместе с ним верим, что придет время, когда культура высшего типа человека, о которой мечтал еще Кампанелла, станет действительностью, когда человеческая индивидуальность достигнет небывалого еще расцвета, когда гений и талант перестанут быть счастливой случайностью и сделаются достоянием каждого, всеобщим явлением, общим правилом, когда на смену современным дряблым и подавленным поколениям придет новая раса гениев и талантов..." 20 Далее автор упрекает Ницше в том, что его педагогический идеал сливается с его социальной утопией: созданием духовной аристократии и увековечением народного рабства. Видимо, Е. Лозинский не догадывался, что сам же только что провозгласил социалистическую утопию, которая при внешнем гуманизме и эгалитарности, содержит тот же ницшев идеал о духовной аристократии, но доведенный до абсурда: таковыми становятся все члены человеческого коллектива. Новым человеком будущего коммунистического общества почти в тех же выражениях, что и Лозинский, особенно восторгался Л.Д. Троцкий: "Человек станет несравнимо сильнее, мудрее и более чувствительным... Средний человек достигнет уровня Аристотеля, Гете, Маркса". Насколько "простой советский человек" переходной эпохи развитого социализма соответствовал этому непоколебимому убеждению, я думаю, нет нужды особо декларировать совершенно противоположное.
       Трудно отказаться от впечатления, что многолетние, выстраданные мысли Ф. Ницше о культе героя и гения, многочисленные наброски и фрагменты, - предлагаемые в последних произведениях средства воспитания гения-сверх-человека так или иначе сопрягаются с русской идеей о мессии, о вожде-спасителе.
       Е. Лозинский, не подозревая об этом, вполне адекватно и суммарно выразил эти идеи, которые уже были транслированы русской литературой. Выразил незадолго до наступления "эпохи фюрерства", охватившей пространство Европы от России до Испании. Говоря образно: с конца девятнадцатого века пробуждается и нарастает по экспоненте неудовлетворенность народов самими собой, тоска по предводителю-самозванцу. Ожидание "Ивана-Царевича".
       Упоминание о Ф.М. Достоевском в переписке Ницше и Брандеса в 1888 г. было не случайным. Еще ранее, мимоходом, было отмечено, что в 1887-88гг. Ницше конспектировал романы Достоевского. Великого русского писателя он открыл для себя в 1886 г. в Ницце. Зимой 1888 г. он читает роман "Бесы" во французском переводе Виктора Дерели и конспектирует его. Довольно своеобразно конспектирует: начинает с последних страниц романа, а заканчивает конспект монологом Шатова в разговоре с Николаем Ставрогиным. Любопытно то, что самый большой материал конспекта (сам Ницше обозначил в конспекте три части), посвящен главе восьмой "Иван-Царевич" в части второй романа. Глава провидческая и дающая ключ к названию книги-предупреждения, не понятого современниками писателя. В ней Петр Верховенский излагает Николаю Ставрогину всю бесовщину учения Шигалева - "шигалевиину", которое сам Шигалев изложил ранее в главе "У наших". Реальным прототипом Шигалева был нигилист, публицист "Русского слова" Варфоломей Зайцев.
       Текст конспекта Ницше немного отличается от оригинального текста Достоевского, поэтому цитируемые фрагменты я привожу по Ницше, но рядом указываю подлинный русский текст, опубликованный в академическом собрании сочинений Достоевского.
       " - Слушайте, мы сделаем смуту, - бормотал тот (Верховенский - Д. К.) быстро и почти как в бреду. - Вы не верите, что мы сделаем смуту? Мы сделаем такую смуту, что все поедет с основ" 21.
       <...> Необходимо лишь необходимое - вот девиз Земного шара отселе. Но нужна и судорога; об этом позаботимся мы, правители. У рабов должны быть правители. Полное послушание, полная безразличность, но раз в тридцать лет пускается судорога (у Достоевского: "Шигалев пускает и судорогу" - Д.К.), и все вдруг начинают поедать друг друга, до известной черты, единственно чтобы не было скучно. Скука есть ощущение аристократическое; в социализме (у Достоевского: "в шигалевщине" - Д.К.) не будет желаний. Желание и страдание для нас, а для рабов социализм" (у Достоевского: "шигалевшина" - Д.К.) 22
       <...> "...Вы красавец (к Николаю Ставрогину - Д.К.). В вас дороже всего то, что вы иногда про это забываете (у Достоевского: "не знаете" - Д.К.). Само простодушие и наивность (у Достоевского: "В вас даже есть простодушие и наивность" - Д.К.). ...Вы, должно быть, страдаете, и страдаете искренне, от того простодушия... Я нигилист, но я люблю красоту. Разве нигилисты красоту не любят? Они только идолов не любят, ну а я люблю идолов! (у Достоевского: "идола" - Д.К.). Вы мой идол! Вы никого не оскорбляете, и вас все ненавидят; вы смотрите всем ровней, и вас бояться, это хорошо. К вам никто не подойдет вас потрепать по плечу. Вы ужасный аристократ. Аристократ, когда идет в демократию, обаятелен! Вам ничего не значит пожертвовать жизнью, и своей и чужой. Вы именно таков, какого надо..." 23
       "Мне, мне именно такого надо, как вы. Я никого, кроме вас, не знаю. Вы предводитель, вы солнце, а я ваш червяк...
       Он вдруг поцеловал у него руку. Холод прошел по спине Ставрогина, и он в испуге вырвал свою руку" 24.
       <...> " - Слушайте, мы сначала пустим смуту, - торопился ужасно Верховенский, поминутно схватывая Ставрогина за левый рукав. - Я уже вам говорил: мы проникнем в самый народ" 25. <...> 
       "... Надо, чтоб и народ уверовал, что все мы знаем цель (у Достоевского: "что мы знаем, чего хотим..." - Д.К.)... Мы провозгласим разрушение... эта идея (у Достоевского: "идейка" - Д.К.) так обаятельна (пропущено: "Но надо, надо косточки поразмять". - Д.К.) - Мы пустим пожары. - И пистолетные выстрелы (у Достоевского: "Мы пустим легенды... Тут каждая шелудивая "кучка" пригодится. Я вам в этих же самых кучках таких охотников отыщу, что на всякий выстрел пойдут да еще за честь благодарны останутся". - Д.К.). Он "скрывается"... А главное - новая сила идет" 26.
       В конспекте Ницше в предыдущей цитате имеется небольшая лакуна; возможно, текст Достоевского показался ему не понятным или не нужным для его концепции нигилизма; может быть, этот текст был пропущен во французском переводе "Бесов". Как бы ни было, но в этих пропущенных строках диалога героев романа идея гения-сверхчеловека выражена с доскональной точностью:
       "Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал... Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам... Ну-с, тут-то мы и пустим... Кого?
       - Кого?
       - Ивана-Царевича.
       - Кого -о?
       - Ивана-Царевича; вас, вас!
       Ставрогин подумал с минуту.
       - Самозванца? - вдруг спросил он, в глубоком удивлении смотря на исступленного. - Э! Так вот наконец ваш план.
       - Мы скажем, что он "скрывается", - тихо, каким-то любовным шепотом проговорил Верховенский, в самом деле как будто пьяный. - Знаете ли вы, что значит это словцо: "Он скрывается"? Но он явится, явится. Мы пустим легенду получше, чем у скопцов. Он есть, но никто не видал его. О, какую легенду можно пустить! А главное - новая сила идет. А ее-то и надо, по ней то и плачут. Ну что в социализме: старые силы разрушил, а новых не внес. А тут сила, да еще какая, неслыханная! Нам ведь только на раз рычаг, чтобы землю поднять. Все подымется!" 27
       <...> ''И застонет стоном земля: "Новый правый закон идет", и взволнуется море, и рухнет балаган, и тогда подумаем, как бы поставить строение каменное. В первый раз! Строить мы будем, мы, одни мы!
       - Неистовство! - проговорил Ставрогин" 28.
       Плач по новой силе, по вождю-магу раздавался и на родине Ницше.
       В 1891 году Гвидо фон Лист, мистагог, оккультист и пророк нацизма задолго до возникновения НСДАП, опубликует стих "Волюпсы", найденный им среди северных эпических легенд:
       "Великий человек вернулся в круг правителей
       Властвующий над всеми, он кладет конец раздорам
       Его решения мудры и справедливы
       Все, что он назначил, будет жить вечно".
       Устрашающая и вместе с тем великодушная мессианская натура становится основной идиомой немецкого национализма, на глазах превращающегося в национал-социализм. Харизматический, сверхчеловеческий индивид, способный решить все человеческие проблемы и установить вечный порядок, особенно желанный для тех, кто страдал от неустойчивости индустриального общества 29.
       Пророчества о пришествии таких лидеров, которые поведут свои народы в национальный золотой век, раздавались как в либерально-демократическом лагере, так и в консервативно-патриотической среде. В начале 90-х годов XIX в. будущим вождям-фюрерам было соответственно: Ульянову-Ленину - 21 год, Джугашвили-Сталину - 12 лет, Бронштейну-Троцкому - 12 лет, Бенито Муссолини - 8 лет, Шикльгруберу-Гитлеру - 2 года. Феномен самозванства налицо: мир будет знать их не по подлинным именам, а по кличкам в среде революционно-уголовного подполья. Вопреки Ницше, из них не только не пытались воспитать гениев, но напротив, большинству из них уже в детстве грозила полная утрата всех условий человеческого существования. Но, благодаря "восстанию масс", рессентименту масс, именно они скоро превратятся в "хозяев земли", повелителей, деспотов, удостоенных самых ярких эпитетов.
       Ницше оказался и прав, и не прав. Эти пародии на сверхчеловека, социальные фантомы, превратившиеся в пассионариев в смутное время первых десятилетий XX века, образовались совсем не на том пути, который Ницше пытался проложить. Нет, получилось все гораздо проще" благодаря нехитрому закону, открытому А.В. Белинковым: "Деспоты - это такие люди, которым позволяют быть деспотами. Как только им перестают позволять, они становятся очень милыми людьми, а лучшие представители - даже демократами.
       Увы, история и социология не могут рассчитывать лишь на хороший характер и природные достоинства властителей, ибо известно, что если человеку, даже самому прекрасному, позволено все, то даже самый прекрасный человек становится тираном.
       История и социология могут рассчитывать на сдерживающую силу оппозиции" 30.
       А почему же люди позволяют своим предводителям превращаться в деспотов? А потому, что очень долго, порой столетиями, ищут и ждут своего вождя. Ждут с большей верой и надеждой, чем второго пришествия Христа.
       Через 33 года после публикации Гвидо фон Листа почти гениальный русский ницшеанец, "крикогубый Заратустра" В. Маяковский в строках поэмы "Владимир Ильич Ленин" доступно и талантливо расскажет об этих ожиданиях и надеждах:
      
       "Мы родим,
       пошлем
       придет когда-нибудь
       человек,
       борец,
       каратель,
       мститель! -
       .........................................................
       - Под работу,
       под винтовку ль,
       нА -
       ладони обе!
       Приходи,
       заступник
       и расплатчик! -
       .........................................................
       Он придет,
       придет
       великий практик,
       поведет
       полями битв,
       а не бумаг!
       .........................................................
       Будет вождь
       такой,
       что мелочами с нами -
       хлеба проще,
       рельс прямей.
       .........................................................
       Коммунизма
       призрак
       по Европе рыскал,
       уходил
       и вновь
       маячил в отдаленье...
       По всему по этому
       в глуши Симбирска
       родился
       обыкновенный мальчик
       Ленин" 31.
      
       Поэту было легко и приятно сочинять эти строки, тем более, что писались они постфактум в год смерти вождя мирового пролетариата, а впереди простирался "солнечный край непочатый", в который поведет народы другой гений всех времен и народов - "чудесный грузин".
       Резюме строчкам Маяковского уже в недавние времена сделает другой поэт, Н. Коржавин, успевший вдоволь нахлебаться радости в "солнечном краю":
      
       "Все обойтись могло с теченьем времени.
       В порядок мог втянуться русский быт...
       Какая сука разбудила Ленина?
       Кому мешало, что ребенок спит?" 32
      
       В другой стране, где скоро произойдет еще одна "социалистическая революция", еще один талантливейший поэт Степан Георге (1868-1933) в те же 20-е годы выразит страстные чаяния и надежды униженной Версальским договором Германии на приход спасителя-гения:
      
       "Он сорвет кандалы и вернет на руины
       Порядок, заблудившихся он возвратит к очагу
       К вечному праву, где великое снова станет великим
       Господин - господином. Повиновение - повиновением.
       Он начертит истинный символ на знамя народа.
       Он поведет через бурю и под литавров громыханье
       С ранней зарей своих воинов верных на дело".
       (Из сборника "Новое царство", 1928 г.).
      
       С. Георге, поклонник Ницше, многому научился именно у Ницше-поэта.
       "Кружок Георге", помимо его воли, сыграл определенную роль в подготовке нацистской идеологии. В 1933 году немецкие фюреры назначат умирающего поэта Президентом Прусской академии искусств. В ответ он передаст из Локарно устное "завещание": "не хороните меня в земле, оскверненной варварством".
       В России отдельные стихотворения С. Георге публиковались в переводах в начале XX века; в СССР десять стихотворений поэта вошли в том "Западноевропейская поэзия XX века" в серии "Библиотека всемирной литературы", М., 1977, и только недавно, при финансовой поддержке Немецкого культурного центра им. Гете, вышел в свет замечательный сборник: Стефан Георге. "Седьмое кольцо". Избранные книги. М., Водолей. 2009, в пер. В. Летучего.
       Но кто же этот "Он" в его стихотворении? Зная, что произойдет через пять лет, можно однозначно ответить: эти чеканные строки поэта прокладывали путь к власти Адольфу Гитлеру, и они же давали оправдание будущему нацистскому режиму. Как подшутила трагическая ирония истории над гением Ницше!
      
       В том же 1902 г., когда был опубликован большой очерк Е. Лозинского, появилась статья с выразительным названием: "Философ черного царства (Новой Германии) (Ницше)", а затем в газете "Асхабат" еще несколько антиницшеанских статей, принадлежащих перу Н.Ф. Федорова (1828-1903). Незадолго до смерти отец русского космизма написал в обшей сложности 35 антиницшевских текстов, разных по объему, но одинаковых по какой-то зоологической ненависти, направленной против недавно умершего мученика познания. За немногим исключением их содержание представляет из себя некий симбиоз инвектив М. Нордау и идеологии опусов С. Одуева. Задолго до последнего Н. Федоров мог бы претендовать на роль главного хулителя философских идей Ницше и обличителя личности немецкого мыслителя.
       Содержание его заметок настолько одиозно, что ни одна из этих последних работ автора "Философии общего дела" не вошла в состав антологии "Ницше: pro et contra". Не упомянуты они и в "Библиографии (расширенной) работ по философии Ф. Ницше, вышедших в России с 1892 по 2000 годы", завершающей антологию. Я думаю, что составитель "Библиографии" Ю.В. Синеокая, автор многих статей и монографии "Три образа Фридриха Ницше в русской культуре" все-таки должна была включить их в список. Хотя бы те, которые публиковались в составе тома "Сочинений" Н. Федорова, изданного в серии "Философское наследие" в 1982 году. Ныне федоровский "АнтиНицше" недавно опубликован в сборнике сочинений Н. Федорова в серии "Антология мысли" 33.
       Как и Ницше, Н.Ф. Федоров начинал свой жизненный путь в качестве педагога. С 1854 по 1867 год он преподавал историю и географию в уездных школах центральных губерний Российской империи. В 1866 г. привлекался к дознанию по делу Д. Каракозова, стрелявшего в Александра II, но за отсутствием вины был отпущен на свободу. На посту библиотекаря Румянцевского музея Н. Федоров оказал серьезное влияние не только на интеллектуальную элиту Москвы, но и в целом на русскую культуру конца 19-го - начала 20-го веков. Прямым воздействием идей Федорова объясняются многие артефакты русской и ранней советской литературы, живописи, театра... Человеческие качества "московского Сократа", как его называли современники, были безупречны. Его сравнивали со старцам Федором Кузьмичом и доктором Федором Гаазом, "спешившим делать добро" 34.
       Об определенной пагубности неоязыческих идей Н. Федорова для русской христианской культуры мне довелось сказать несколько слов в прошлом 35. Он призывал человечество к воскрешению отцов (патрофикации) путем реальных научно-естественных действий и к полной регуляции (подчиненности) человеком природы. Эти, выходящие за рамки привычной утопии, замыслы он и называл "Философией общего дела". Идеи Федорова вполне определенно отвергались Русской православной церковью, тем не менее, его причисляют к религиозным мыслителям. В одном из философских словарей в персоналии Н.Ф. Федорова буквально сказано: "...православный священник, объявленный в конце жизни еретиком" 36. Федоров, действительно, каким-то трудно постижимым образом сумел синтезировать явное некрофильство с супраморализмом православия, противопоставив этот синтез духу Запада.
       Главные идеи Федорова, в сущности, находились в пространстве того же высокоразряженного воздуха, что и главные идеи Ницше. Гений-сверхчеловек у последнего, сверхчеловечество, сообща выполняющее сверхзадачу, у первого. Тогда в чем же дело? Именно в этом, на первый взгляд, сходстве. Федоров не может простить "шляхтичу-философу" того, что он подменяет супраморализм сверхчеловечества по воссозданию умерших отцов всего-навсего задачей воспитания гения: "Кратко говоря: Ницше требует объединения всех для произведения немногих трагических личностей, которые будут упиваться разрушением всех, не исключая и самих себя" 37.  "Блудный сын философии", недалекий Ницше, придумавший сверхчеловека не смог догадаться, для чего он нужен: "Если бы Ницше в "Утренней заре" под добром разумел всеобщее воскрешение, то он бы понял, что оно - хотя не сверхъестественного происхождения, тем не менее имеет ценность безусловную. Жизнь есть добро; смерть есть зло. Возвращение жившими жизни всем умершим для жизни бессмертной есть добро без зла. Воссоздание из земли всех умерших, освобождение их от власти земли и подчинение всех земель и всех миров воскрешенным поколениям - вот высшая задача человечества, его высший долг и вместе - высшее благо" 38.
       Самый злейший враг мыслителя - его собственное подобие. Ницше вообще не знал о существовании Н.Ф. Федорова и не мог его читать, т.к. 1-2 тома "Философии общего дела" были изданы в 1906, 1913 годах. Федоров же Ницше читал и, как можно догадаться, читал почти все, что вошло в многотомные собрания сочинений философа, изданные не в России до конца 1903 г. Читал очень внимательно, и вероятно, у него не раз возникало желчное раздражение из-за очевидного факта, что идеи Ницше широко известны и популярны, а они, мог думать старый русский философ, являются всего лишь карикатурой на его собственные идеи. Но в оптике современников бурной эпохи начала 20-го века немецкий и русский мыслители всего лишь дополняли друг друга. Не случайно мрачными фантазиями Федорова увлекались самые известные русские ницшеанцы: нарком просвещения А.В. Луначарский, М. Горький, В.В. Маяковский, В.Я. Брюсов.
       Некое возмездие Н. Федорову за безжалостные и несправедливые нападки на беззащитного Ницше воплотилось в утопиях его самого известного ученика и последователя К.Э. Циолковского (1857-1935). Еще один учитель, на сей раз арифметики и геометрии в уездном училище, позднее математики и физики в гимназии, К. Циолковский в юности шел тем путем образования, который был близок и Ф. Ницше и Н. Федорову: не пассивное потребление знания, а труд самостоятельного исследования. Библиотекарь Чертковской библиотеки поддержал на этом пути 16-летнего полуглухого чудака. Много лет спустя в своих построениях космической философии Циолковский придет к выводу, что земной человек всего лишь один из немногих меньших братьев, далеко отставших от тех высокоорганизованных сознательных существ, которые давно населяют космос. В работе "Горе и гений" (1916) Циолковский вполне по-ницшевски выступает за искусственный подбор, приводящий к созданию "существ без страстей, но с высшим разумом". Для этого необходима селекция как средство сознательного культивирования гениев - спасителей и управителей человечества. Он подробно разрабатывает утопический проект многоступенчато-пирамидальной системы отбора лучших и талантливых в сообщества, последовательно сужающееся к оптимальному верху "самых высочайших" 39. Может быть, эти "высочайшие" и не аристократы духа, по Ницше, но они и не фанатики воскрешения отцов, по Федорову. Вполне возможно, что это матрица тех самых людей, которых пытались воспитать коммунистические вожди весь XX век.
      
      
      
      
      

    * * *

       Эти коммунистические химеры в сфере образования и воспитания российской молодежи в момент их зарождения и официального провозглашения бросились в глаза выдающемуся мыслителю XX века антропософу Рудольфу Штейнеру (1861-1925). Создатель антропософии, как духовно ориентированной науки, восхищавшийся книгами Ф. Ницше, но так и не ставший ницшеанцем, Р. Штейнер создал всемирно-известную систему образования и воспитания - вальдорфскую педагогику. В августе 1919 г. в Дорнахе для членов антропософского общества им были прочитаны 6 докладов, излагающий спиритуальные, культурно-исторические и социальные основания вальдорфской школы. В докладе первом (9 августа 1919) он назвал социалистические программы воспитания "подлинным ужасом, самым ужасным, что только можно вообразить": "Самое страшное, что только можно придумать, самое ужасное, что можно предложить человечеству, это школьная программа, учебный план и учебные курсы, это то устройство школы, которое связано с именем Луначарского, министра образования в России. То, что осуществляется в России как программа воспитания, является убийством всякого истинного социализма. Но и в других местах Европы программы воспитания - я имею в виду социалистические программы воспитания - это поистине раковые опухоли, постольку они проистекают из совершенно немыслимого положения. Они исходят из положения, что школу надо устроить примерно так же, как должны жить взрослые в социальном организме. <...> Если социализм ввести в школу, он никогда не сможет стать жизнью. Люди станут зрелыми для социально справедливой жизни только благодаря тому, что в школьные годы они строили свою жизнь, опираясь на подлинный авторитет" 40. Последняя мысль вполне ницшевская, напоминающая о "великих духовных вождях" в образовании. Популярный и подробный обзор принципов вальдорфской педагогики можно найти в книге Франса Калгрена "Воспитание к свободе. Педагогика Рудольфа Штейнера". М., Московский центр вальдорфской педагогики. 1993.
       Ницшеанец А.В. Луначарский в поисках новой религии писавший в 1908 г.: "Вместе с Ницше мы говорим: "человек! твое дело не искать смысла мира, а дать миру смысл...", - в начале 20-х годов нашел выход для своего противоречивого мировоззрения в соединении идеи воспитания нового человека с партийным строительством: сверхчеловеком в его представлении становится коллективная сила - Российская коммунистическая партия (большевиков), о чем он сообщил в статье "Новый русский человек". Но в Советской России все-таки находились отважные люди, которые в первые годы советской власти и времени начального становления советской педагогики пытались реализовать на практике некоторые максимы педагогических проектов Ницше. Таким смельчаком был Виктор Николаевич Сорока-Росинский (1882-1960). "Викниксор", как сокращенно на новый лад называли его ученики в книге Г. Белых и Л. Пантелеева "Республика Шкид" (1927). Он был педагогом-новатором по своей природе, поэтому охотно согласился в 1920 г. возглавить "Петроградский отдел народно-индивидуального воспитания имени Достоевского для трудновоспитуемых", или короче - "Школу им. Достоевского", а еще короче - "Шкиду" - как опять же сокращенно и немного на хулиганский лад называли ее воспитанники. Под этой аббревиатурой в книгах своих питомцев школа им. Достоевского получила известность и необыкновенную популярность во всем мире. Кроме Г. Белых и Л. Пантелеева (А.И. Еремеева) о ней рассказали П. Ольховский и К. Евстафьев в книге "Последняя гимназия" (1930). Позднее авторы и той, и другой книги, ссылаясь на свою юношескую незрелость, признавались в том, что исказили и облик школы, и образ ее руководителя. Исключительно честный, Л. Пантелеев даже признался в 1960 году, корректируя новое издание "Республики Шкид" (книга долго не переиздавалась, т.к. его соавтор Г. Белых погиб в годы сталинских репрессий), что они "оболгали" В.Н. Сороку-Росинского, окарикатурили его. Парадокс, правда, заключается в том, что Викниксор из их книги как личность и педагог значительно ярче, авантюрнее, привлекательнее реального умного, терпеливого, педагогически расчетливого Сороки-Росинского, решившего в новых условиях, с мало подходящим "учительским и ученическим материалом" совместить несовместимое: соединить дух классической гимназии с духом эгалитарной, нивелирующей личность советской трудовой школы. В результате в 1925 г. он был освобожден от заведования Шкид, в 1928 г. ему запретили работу в средней общеобразовательной школе. Позднее он был сотрудником Ленинградского педологического института, а после разгрома педологии в 1936 г, с разрешения специальной комиссии вернулся в среднюю школу. Переживал блокаду, был эвакуирован и в Ленинград возвратился только в 1948 г. Незадолго до смерти старый педагог начал писать большую работу "Школа им. Достоевского", видя в ней свою педагогическую исповедь и завещание, но трагическая гибель помешала закончить книгу 41.
       Сын русского офицера, Сорока-Росинский свою систему перевоспитания бывших беспризорников назвал "суворовской педагогикой" 42.  Не имея иных средств, педагогический состав школы мог предложить детям только одно, которое и оказалось главным: учение ради учения, перерастающее в увлечение. Позднее к учению присоединились два других средства: игра и труд.
       Я до сих пор помню, как почти пятьдесят лет назад, находясь в возрасте авторов "Республики Шкид", с восторгом на грани ужаса читал о том, что изучали шкидовцы, что читали, какие делали исследования, готовили доклады, писали сочинения, создавали спектакли, выпускали самодеятельные журналы (до шести десятков!), как у них проходили "учеты знаний". Словом, Шкида жила напряженнейшей духовной и интеллектуальной жизнью, а мне оставалось только с досадой вспоминать ту среднюю школу, которую я закончил совсем недавно. Тогда-то и появились впервые мои педагогические фантазии о чем-то близком типологически методологии Сороки-Росинского. Сам Викниксор писал о ней примерно то же, что и его ученики: "Вот тогда-то у нас, у педагогов, и появился девиз: "Всякое знание превращать в деяние", а у ребят новое повальное увлечение. Чтобы учиться, им надо было знать, "на кого учиться". И если "бузить бесцельно не годится", как заявил однажды один из героев "Республики Шкид", то и любое из знаний шкидовцы ценили лишь тогда, когда его можно было сразу пустить в ход, сделать из него что-нибудь осязаемое, интересное. А тогда интерес превращался уже в увлечение, и вскоре все ребята с азартом предавались подготовке к таким постановкам либо демонстрации перед остальными товарищами уже отработанных инсценировок" 43.
       Вот так Шкида училась изо всех своих силенок, почти воплощая идеал Ф. Ницше об образовании ради образования, да еще в элитарной форме: прицел нового Суворова был взят очень точно - воспитание интеллигентных, хорошо образованных и культурных людей. А такие занятия и такая цель неизбежно сказывались на общей атмосфере школы им. Достоевского. Бывшие "дефективные", ставшие беспризорными по милости тех, кто совершил революцию и развязал гражданскую войну, придя в школу с "воли", обладали знанием всех пороков, были натурами буйными, исковерканными и истеричными. Но, оказавшись втянутыми во множество столь интеллигентных начинаний, невольно убеждались, что вести себя неподобающим образом нельзя и смотреть сквозь пальцы на отклоняющееся от норм поведение других шкидовцев тоже нельзя. Все это неизбежно должно было обратить на себя внимание Наркомпроса, выполнявшего иной социальный заказ, что и закончилось изгнанием из школы Сороки-Росинского. Л. Пантелеев писал позднее: "Благодарны мы Виктору Николаевичу за то, что, собрав нас, полудиких, под кровлей бывшего Коммерческого училища, он поставил своей целью не только обуздать, цивилизировать нас, но и сделать из нас в меру возможностей каждого людей интеллигентных... Нас лечили трудом, но трудом не физическим, не переплетным делом, не чемоданами, не сапогами и табуретками, а тем, что называется культурой. Зимой 10 уроков в день, летом 6 или 7. И никакого протеста ни тогда, ни теперь - в памяти. Мы с наслаждением впитывали в себя культуру..." 44 С.Я. Маршак, первый редактор "Республики Шкид" сравнивал школу с Царскосельским лицеем - но "пролетарским лицеем". Из 60 человек, учившихся при Викниксоре, вышло немало писателей, режиссеров, конструкторов. Л. Пантелеев стал замечательным детским писателем, глубоко верующим христианином. И вел себя достойно в отличие от многих "братьев-писателей": публично протестовал против исключения из Союза писателей А.И. Солженицына, Л.К. Чуковской...
       Престарелый Викниксор не мог жить без детей. "И, подобно Янушу Корчаку, он организовал детский клуб на дому - "академию", как шутя называл его Сорока-Росинский. Здесь собирались дети из окрестных школ и семей. В тесно набитой комнате занятия проходили в несколько смен. Дети не только "подтягивали школьные хвосты", но и слушали увлекательные рассказы по истории, литературе, искусству, и вообще говорили про жизнь". 80-летний педагог бродил с детьми по городу, знакомил их с историей и архитектурой, ездил с ними на море, мечтал о ребячьей флотилии. Это была его давнишняя голубая мечта. (Чем не интеллектуальный фаланстер для юных перипатетиков?! - Д.К.).
       И погиб В.Н. Сорока-Росинский, можно сказать, на педагогическом посту. Когда его любимая воспитанница Верочка, с которой он много занимался, получила свою первую пятерку, Виктор Николаевич решил отпраздновать это событие. Поехал за билетами в панорамное кино и, плохо видя и слыша, попал под трамвай. Это горестное событие произошло 1 октября 1960 года 45.
       Когда в начале 1990 г. я стал участником организации учебно-воспитательного процесса в колледже с запланированной задачей обучения и воспитания ученической элиты в качестве преподавателя нескольких гуманитарных предметов от философии до психологии, то первой моделью подобного же учебного заведения, которая вспомнилась мне как некий эталон для возможной реконструкции в более благоприятных условиях, была именно школа им. Достоевского. Я даже пытался познакомить коллег, включая и директора колледжа, с системой Сороки-Росинского по книжке Л. Кабо 46. Но, увы, если они что-то и знали о ней, то только по фильму "Республика Шкид", в котором роль Викниксора блистательно сыграл Сергей Юрский, хотя на протяжении 60-80 гг. в разных изданиях можно насчитать не менее тридцати публикаций о Росинском и "Шкиде". Сам же я, читая позднее педагогические лекции и фрагменты Ф. Ницше, пришел к твердому убеждению, что в своей теории и практике Сорока-Росинский следовал по его пути. Вне всякого сомнения, он читал Ницше, т.к. его молодость пришлась на пик популярности автора "Заратустры" в первое десятилетие XX века. Свои педагогические статьи с 1907 по 1917 гг. он публиковал; в журнале "Вестник знания", но, наверное, читал и "Вестник воспитания", мог быть знаком и с очерком Е. Лозинского о педагогическом идеале Ницше. Думаю, что великий русский полководец был привлечен им позднее, т.к. о Ницше он не мог бы даже упомянуть, не говоря о большем. Принципы "суворовской педагогики", как их преподносит на страницах своих работ бывший директор Шкид, очень незначительно коррелируют с его же собственным изложением процесса обучения и воспитания в его школе. Имя А.В. Суворова, гения и почти сверхчеловека, скорее всего, было использовано в качестве оборонительного щита из осторожности, которой за прожитые годы старый учитель не мог не научиться. В причастности Суворова к педагогике Викниксора серьезно сомневалась и Р. Вендровская в большой статье о Шкиде 47.
       Осторожничал В.Н. Росинский и тогда, когда упоминал в своих работах имя А.С. Макаренко. Почти всегда с некоторым пиететом, но не без подтекста: "Если бы у Макаренко не оказалось случайно еще и литературного таланта, то всю его педагогическую деятельность можно было назвать не поэмой, а иначе: педагогической трагедией" 48. Формально это о снятии А.С. с должности заведующего колонией им. Горького, а если подумать, - то о всей деятельности Макаренко.
       Самый знаменитый советский педагог, с чьим наследием до сих пор не может распрощаться российская школа, о повести "Республика Шкид" в статье "Детство и литература" (1937) отозвался так: "... Собственно говоря, эта книга есть добросовестно нарисованная картина педагогической неудачи" 49. Оценка вполне правомерная, т.к. "Викниксор" воплощал идеал Ницше в полном соответствии со словами С.Л. Франка в статье "Фр. Ницше и этика "любви к дальнему": "... Проповедуемое им господство означает просто духовное влияние, власть, приобретаемую над людьми силой выдающихся духовных качеств. Уча господству, Ницше резко отличает корыстное властолюбие мелких людей от того властолюбия, которое приходит к чистым и одиноким и к самодовлеющим вершинам. Подобное властолюбие не есть стремление подняться, возвыситься посредством власти; наоборот, оно означает, что "высокое хочет спуститься к власти", оно есть стремление к бескорыстному расширению духовной сферы своей личности, к такому воздействию на людей, на которое способны только сильные духом и которое испытывается со стороны подчиняющихся не как тягость, а как даровое участие в духовных благах воздействующего. Это властолюбие есть "дарящая добродетель" 50.
       Совсем другим ницшеанцем был А.С. Макаренко. Это было то ницшеанство, каким негласно вдохновлялись Ленин, Сталин, другие выдающиеся вожди коммунистической партии, да и сама РКП(б) - КПСС как воплощение воли к власти ради самой власти. Кратократия - вот ради чего неустанно трудился гениальный педагог Макаренко. Чем на самом деле была его педагогика, я попытался показать на страницах своей книги 51. Здесь же я приведу мнение широко известного современного педагога, писателя, художника Ю.П. Азарова, с которым до недавнего времени был связан творческими отношениями. В романе "Не подняться тебе, старик" приводится спор двух друзей, опытных педагогов. По авторской композиции романа этот спор происходил якобы в 1962 г. "Я вернулся опять в прошлое, напомнил ему, что Сталин тоже хотел дарить своим подданным радость и счастье. Макаренко об этом тоже многократно говорил: "Мы создали поколение счастливых людей!" Напомню, что в декабре 1936 года он писал: "Будущие люди позавидуют нам, в этом соединении жизни и революции они увидит все величие, всю красоту и мощь нашего замечательного времени"... - Неуместное сравнение. Сталин ненавидел, а Макаренко любил людей.
       - Он любил не людей, а свой метод и себя в этом методе. Он гордился тем, что во многих лагерях страны использовалась его методика...
       - Макаренко велик! Об этом знает весь мир! - злобно закричал Эдвард.
       - Весь мир знал, что и Сталин велик. Макаренко, если хочешь знать, ницшеанец, только наизнанку. Недавно прочел одно из его писем: "Я вышел ночью на улицу, и у ног моих лежал созданный мною мир..." Так никогда бы не сказали ни Корчак, ни Песталоцци, ни Оуэн, ни Шацкий. Ребенок для них всегда так высоко стоял, что надо было тянуться, становиться на цыпочки, чтобы стать вровень с ним" 52. Не совсем понятно выражение "ницшеанец наизнанку". Вполне было бы достаточно первого слова, особенно если учесть, что молодые советские педагоги вряд ли могли в начале 60-х годов свободно оперировать подлинниками Ницше, и в понятие "ницшеанец", вероятнее всего, вкладывали тот же смысл, что, например, авторитетный специалист по Ницше Одуев. Возможно, Ю. Азаров имел в виду, что Ницше призывал к воспитанию сверхчеловека, а Макаренко в упомянутых строках сам себя считает сверхчеловеком, повелевающим созданным им миром, полностью зависящим от его воли демиурга. Во всяком случае, к такой интерпретации приближается художественный замысел и содержание полотна живописца Д. Канторова "Макаренко и дети", 1990 53.
       В центре картины - огромная, подавляющая собой всю композицию холста, фигура Макаренко в военной форме и с чекистской фуражкой на голове: в 1936 г. он был помощником начальника отдела трудколоний НКВД Украины. Его покровителем являлся нарком внутренних дел республики В. Балицкий - "украинский Ежов", впоследствии репрессированный. В левой руке Макаренко держит сигнальную трубу - непременный атрибут соблюдения режима внутреннего распорядка в его колониях; в правой - большой сачок для ловли бабочек (или рыбы), которым он собирается прихлопнуть большую доверчивую стрекозу. Лицо на полотне имеет портретное сходство с настоящим А.С. Макаренко, на нем играет некое подобие улыбки, но за нею скрывается нечто зловещее: хищное и хитрое выражение, которое до поры до времени притаилось за внешним добродушием. Об этой маскировке зла, прикидывающимся добром, недвусмысленно свидетельствуют ноги в галифе и высоких сапогах: это маскарадно травестированные козлиные ноги, - правая показана в таком ракурсе, что носок сапога выглядит копытом. То есть, перед нами - сатир или дьявол, умело изображающий доброго дядю-чекиста. На втором плане за Макаренко со спокойным недоумением наблюдают дети: мальчик и девочка лет 10-12, одетые так, как одевали дворянских отроков в конце XIX века, хотя так же они могли бы быть одеты и в первые десятилетия XX века. Может быть, это дети немца Трепке, чье имение занимала колония имени Горького: совсем вдали за детьми видна дворянская усадьба, из которой дети, видимо, и пришли. И выглядят они слишком чинно, немного скованно по сравнению с обычными русскими детьми. Все три персонажа картины находятся внутри некой клетки, но мы видим только одну ее решетчатую стену. По диагонали полотна свисает большой треугольник старинной обойной драпировки, которой часто украшались стены помещичьих усадьб. Впечатление такое, что эта драпировка наглухо закрывала решетку, но неожиданно сползла вниз, наискось, и Макаренко внезапно оказался на виду у детей, которые из любопытства перешагнули через прутья внизу решетки: "переступили порог". Поэтому руководитель колонии спешно и занялся ребячьим занятием: ловлей стрекоз, чтобы замаскировать себя.
       Лица детей почти прозрачны, возможно, это не обычные живые дети, а их призраки - тех, кто был убит в гражданскую войну или умер от голода позднее. Живые они или умершие, но, скорее всего, вслед за стрекозой дети тоже угодят в сачок к Макаренко. Это - его добыча, он - ловец душ, как и Ницше, раскидывающий крючки, манки и прочее. У Ницше, как помним, "не ловилось" - не было рыбы. У Макаренко "рыба" есть и ловится хорошо. Но ницшевского аристократа духа он не воспитал, да и не мог воспитать. Из воспитанников А.С. Макаренко вышло много военных, чекистов, инженеров, агрономов, - в общем-то полезных и не плохих людей, - но ни одного духовно одаренного человека как у Сороки-Росинского. В лучшем случае, педагоги вроде С. Калабанова - С. Карабанова из "Педагогической поэмы". Зато его питомцы-энкаведешники с большим старанием занимались уничтожением "ленинской гвардии": старых большевиков, по чьей милости они и стали в разоренной стране беспризорниками и преступниками. В их карательных действиях была своя кровавая логика возмездия за то, что их воспитателем стал этот "ницшеанец наизнанку". И скольких потенциальных борцов против советской власти он превратил в иерархических людей с тоталитарным сознанием! "Настоящих буйных мало, - вот и нету вожаков!" - пел В.С. Высоцкий. "Буйных" перевоспитали, сломали Антон Сергеевич и его последователи в ГУЛАГе.
       В знаменитой "Розе мира" Д.Л. Андреева (1906-1959) последняя XII книга озаглавлена "Возможности", т.е. русский философ-эзотерик, называвший Ф. Ницше "темным вестником", пытался на последних страницах своей книги представить, каким станет, вернее может стать, человек в будущем. Глава I этой последней книги "Розы мира" называется "Воспитание человека облагороженного образа". Но ведь такое воспитание - одна из главных целей Ницше, которая как вопрос заключается во всех составляющих частях его педагогического проекта: "Можно ли надеяться когда-нибудь облагородить человечество?" Следовательно, и темный, и светлый вестники, разделенные во времени несколькими десятилетиями, думали об одной и том же?
       Как же представлял будущую педагогику русский эзотерик? Коммунистическое воспитание он, естественно, отрицает, но соглашается видеть в такой педагогике некоторые важные направления: подчинение личного общественному, дух интернационализма, устремленность к будущему 54. Вероятно, он всерьез воспринимал те идеологические буффонады, о которых уже в те годы любой опытный учитель знал, что это мыльные пузыри. Подтверждением этого простого наблюдения автора, начинавшего трудиться на ниве просвещения в конце 50-х годов прошлого века в год смерти Д. Андреева, является полное исчезновение с педагогической арены с начала 90-х годов этих важнейших принципов коммунистического воспитания. Далее у Д. Андреева следует утверждение, что всеобщий достаток будет достигнут сравнительно скоро, и это достижение явится необходимым условием умственного и духовного расцвета. В XXI веке человек будет так же мало восторгаться этим достатком или изобилием, так же мало обращать на него внимание и переживать его душевно, как современный житель Нью-Йорка или Москвы относится без интереса и восторга к существованию, например, канализации или автобусного сообщения. Согласимся ли с этим предсказанием мы, живущие в XXI веке в России уже около десяти лет?
       Духовный и умственный облик человека описывается Д. Андреевым в привычных для эзотерических сочинений категориях: он наделен духом любви, творчеством, просветлением, способностью разрушать преграды между физическим миром и другими мирами, радостью жизни, высшими формами богопознания. В сфере интеллекта человек будет обладать чувством преклонения перед явлением Глубокого и явлениями Великого. Он будет испытывать свободное и счастливое чувство восхищения перед явлениями Прекрасного. Он будет испытывать доброту к окружающим, чувство единства общечеловеческого, свободное и счастливое чувство благоговения перед явлениями Высокого 55.  "Облагороженной человек" Даниила Андреева с набором столь замечательных качеств выглядит довольно мелкотравчатым и призрачным по сравнению со "сверхчеловеком" и "белокурой бестией" Ницше-Заратустры. Уж очень он похож на безукоризненных персонажей из романов И. Ефремова, изображавших космическую коммунистическую утопию, философским обоснованием которой являлось фрейдо-марксистское учение Эриха Фромма. Общество из таких же, или похожих людей, прошедших прививку против агрессивности, ревности и прочих негативных, но "слишком человеческих" качеств находят после долгого отсутствия на Земле герои другого фантастического романа: "Возвращение со звезд" С. Лема, - они не выдерживают этого стерильного мира и отправляются назад в космос. В таком мире "жить опасно", как учил Ницше, невозможно. Он не для "высших людей". Впрочем, если вспомнить, в каких условиях русский аристократ духа писал свою книгу: в камере Владимирской тюрьмы, а завершал ее на свободе, в оставшиеся 23 месяца до кончины, - то можно понять, почему облагороженные люди будущего казались ему именно такими. Он изнемог от непрекращающегося насилия и, хотя бы в воображении, создавал облик антинасильственного человека.
       Это тот же случай Эразма Роттердамского, с любовью описывающего своих по-мещански благополучных персонажей в окружении моря жестокости и зла.
       В сфере конкретного образовательного процесса у автора "Розы мира" мы находим проекты достаточно близкие к ранним педагогическим идеалам Ницше и к концепции элитарного образования в целом. Он уповает на повсеместное распространение колледжей-интернатов, расположенных за городом. Как и Ницше, он хотел бы, чтобы человек заканчивал свое высшее образование к тридцати годам - это будет означать, что он войдет в жизнь не узким специалистом, а человеком в полном смысле этого слова. Как и Ницше, Д. Андреев придает огромное значение гуманитарному образованию. Для будущего колледжа гуманитарный цикл должен быть расширен, особенно в преподавании истории и за счет введения курса истории религий в широком аспекте этого понятия. Чем можно оправдать такое расширение гуманитарного цикла, когда в первую очередь, в первую эпоху Розы Мира потребуются колоссальные кадры технических работников? Д. Андреев отвечает на этот вопрос почти так же, как создатели современных технологий гуманитарного образования: научно-технические работники будут являть собою не узких специалистов, а людей "облагороженного образа". Кроме того, с течением лет потребность в инженерно-технических кадрах интеллигенции начнет уменьшаться, а потребность в гуманитарных кадрах, наоборот, возрастать. Ныне такое мнение о будущности гуманитарных наук разделяется как мировой философской, так и мировой педагогической и психологической мыслью.
       Д.Л. Андреев был убежден, что в будущем возникнет мощная лестница религиозно-культурных учебных заведений нового типа - от колледжей до академий. "Гуманитарный колледж-интернат для подростков от двенадцати до двадцати лет мне представляется наиболее вероятной первой ее ступенью. В такие колледжи предстоит отбирать детей, сочетающих склонность к искусствам или гуманитарным наукам с нравственной одаренностью. Вторую ступень составит религиозно-философский университет: ряд его факультетов будет готовить, кроме духовных лиц всех пяти культов Розы Мира, также новых общественников, руководителей религиозных и филантропических в широком смысле слова организаций, философов, психологов, публицистов, редакторов, комментаторов, режиссеров мистериала и многих других" 56. Можно не сомневаться, что Ницше периода проекта "культурной революции" охотно принял бы "программу" Д. Андреева, даже с таким религиозно-нравственным ее содержанием, тем более, что у Андреева речь идет вовсе не об одном христианстве, точнее даже, почти не о христианстве. В педагогическом аспекте в намерения русского эзотерика явно входила задача воспитания гуманитарного мышления, причем в той же парадигме, как она рассматривается ныне. Я позволю себе привести свою формулу этого важнейшего условия современного образования. Дефиниция такова: "...гуманитарным мышлением мы назовем такой тип мышления, который психологически опирается на перцептивно-образный правополушарный стиль усвоения информации (интуитивный, чувственный, конкретный, обобщенный, метафорический, вневременный), обусловленный эволюцией, однако способный совершить частичную трансформацию в сторону левополушарного стиля усвоения информации (интеллектуальный, рассудочный, абстрактный, аналитический, рациональный, исторический), становясь, таким образом, не симметричным, а смешанным типом мышления, активно воспринимающим как образную, так и вербально-логическую информацию. Гуманитарный тип мышления характеризуется способностью к диалогичности, вариативности, креативности, к самостоятельности в освоении новых знаний, к интеллектуальным изобретением и экспериментам с неизвестными и неочевидными результатами, к рефлексивности и критичности результатов деятельности субъекта" 57.
      

    2.

       А теперь, после экскурсов в прошлое российской философии и педагогики, я хочу поставить вопрос несколько иначе, чем в начале этой главы. Он будет звучать так: насколько современная российская система образования, педагогическая мысль, которая должна обслуживать эту систему, российская культура и общество в целом способны быть рецепторами педагогических идей немецкого философа в начале нового столетия? И, если способны, то существует ли почва для выращивания посева педагогических идей Ницше с учетом как прошедшего столетия, так и национальных особенностей российского образования? Иными словами, настолько ли серьезна и плодотворна, настолько ли избавительна эта российская культура, чтобы за нее в современном дискурсе мог бы высказаться Фридрих Ницше? Вот философ, найдется ли для него подходящая культура? Для ответа на этот единый в своей множественности вопрос, я предлагаю обобщенный социолого-культурный анализ образованного слоя, существовавшего в России в ХIХ-ХХ веках в досоветской, советской и постсоветской России, и вытекающую из этого анализа оценку всего образовательного процесса с теми позитивными и негативными тенденциями, которые проявили, проявляют и еще проявят себя на протяжении последних, примерно, 25-30 лет, т.е. за период общесистемного кризиса советской и послесоветской общественно-политических систем. Этот анализ сделан на основании разнородных, но типологически объединенных источников, и имеет операциональное начало в принципе диффузии: факты и их комментирование являются взаимопроникающими. Во главе угла по-прежнему находится концепция элитарного/элитного образования.
       Как понятие "элитарное образование" или "элита знаний", по определению, предполагает меньшинство, способное генерировать идеи в период школьного обучения, а в дальнейшем - в соответствующих отраслях наук и в сферах культуры. Элитарное образование необходимо и неизбежно в любой категории учебных дисциплин. И все-таки нужно не забывать, что тип классического образования, господствовавший в гимназиях Европы и старой России, опирался, прежде всего, на гуманитарный базис. Следует помнить, что именно классические гимназии дали высокообразованное сословие, сыгравшее выдающуюся роль в развитии культуры ХIХ - первой четверти XX веков. В России не хуже обстояло дело с базовым гуманитарным образованием в реальных училищах (в начале XX века их выпускникам было предоставлено право на поступление в университеты на естественные факультеты), в коммерческих училищах, в кадетских корпусах.
       Поэтому (хотя и не только поэтому) между интеллектуальным слоем старой России и современным в постсоветской России лежит пропасть - настолько сильно отличаются все основные характеристики этих страт. И, опять же, поэтому все попытки обеспечить для сегодняшней интеллигенции то положение, которое она занимала в дореволюционном обществе, есть попытки с негодными средствами. Вот несколько сравнительно-аналитических примеров из статьи С. Кирилова "О судьбах "образованного сословия" в России". Интеллектуальный слой России был сравнительно немногочисленным, он насчитывал 2-3 миллиона человек, составляя около 3 % населения страны. Наиболее значительная часть его была занята в управлении частным сектором экономики. Среди лиц интеллектуальных профессий насчитывалось до 300 тыс. разного рода учителей и преподавателей, до 50 тыс. ИТР, 80-90 тыс. медиков, около 20 тыс. ученых и преподавателей вузов, 60 тыс. кадровых офицеров и военных чиновников, 200 тыс. духовенства. Этот слой, будучи самым разным по происхождению, был до середины XIX века целиком дворянским по сословной принадлежности. В дальнейшем, поскольку сеть учебных заведений и число интеллигентских должностей быстро увеличивались, дворянство продолжало пополняться путем выслуги по службе, и, учитывая, что на рубеже ХIХ-ХХ веков весь интеллектуальный слой составлял 2-3 % населения, а дворяне - 1,5 %, большинство его членов официально относились к высшему сословию: среди тех его представителей, которые состояли на государственной службе - 73 %. В силу вышеназванных обстоятельств общественный статус и престиж интеллектуального слоя были исключительно велики. Учителя гимназий и многих школ и училищ относились к рангу государственных чиновников, что означало периодическое повышение класса; это гарантировало получение личного, а затем и потомственного дворянства, обязательное награждение соответствующими орденами Российской империи, неплохую пенсию при уходе в отставку. Упоминавшийся герой романа Ф. Сологуба "Мелкий бес" учитель Передонов в среднем возрасте был статским советником, чиновником 5-го класса, который в военной службе был равен званию полковника. Пожалуй, ни в одной европейской стране принадлежность к числу лиц умственного труда не доставляла индивиду столько отличного от основной массы населения общественного положения. Хотя с середины XIX века дворянский титул и перестал играть сколько-нибудь существенную роль в жизни человека, однако психологическая принадлежность к высшему сословию способствовала духовной независимости интеллектуала, осознанию самоценности своей личности. Представления недавних времен, когда образованный человек отождествлялся с дворянином, как бы накладывали отпечаток "благородства" на всю сферу умственного труда. Наряду с тем, что абсолютное большинство членов интеллектуального слоя России вошли в него путем собственных заслуг, их дети практически всегда наследовали статус своих родителей, оставаясь в составе этого слоя. К началу XX века 50-60 % его членов были выходцами из той же среды, но при этом, хотя от двух третей до трех четвертей их самих относились к потомственному или личному дворянству, родители большинства из них дворянского статуса не имели. Интеллектуальный слой в значительной степени воспроизводился, сохраняя культурные традиции своей среды. При этом влияние самой среды на попавших в нее "неофитов" было настолько сильно, что уже в первом поколении, как правило, нивелировало культурные различия между ними и "наследственными" членами "образованного сословия" 58.
       Интеллектуальный слой, созданный коммунистическим режимом под именем "советской интеллигенции" отличался и отличается совсем другими качествами: гипертрофированным ростом его численности, тотальной бюрократизацией, низким профессиональным уровнем, прежде всего уровнем гуманитарной культуры, духовного начала, профанацией интеллектуального труда и образования, низким уровнем благосостояния. Этот слой был целенаправленно сформирован из совершенно определенного состава по "классовому признаку" (до сер. 60-х гг.). Поэтому он состоял более чем на три четверти из интеллигентов в первом поколении, мало отличающихся по культурному уровню от массы населения; был создан искусственно, причем в огромной степени из негодного к тому материала и как нечто временное, подлежащее "отмиранию" в недалеком будущем 59. Советскому режиму за десятилетия целенаправленных усилий почти удалось упразднить интеллектуальный слой как социальный феномен, уничтожить его как более или менее целостный организм со своим специфическим самосознанием, полностью ликвидировать его элитный характер и даже устранить по уровню информированности и общей культуры существенное различие между ним и всей остальной массой населения.
       Каковы перспективы восстановления статуса интеллигентного слоя в обществе? - спрашивает автор. По его мнению, это зависит от двух общих обстоятельств: 1) способности государства целенаправленно выращивать новую генерацию интеллектуалов (по крайней мере, создавать для этого условия) и делать правильный выбор при использовании имеющихся; 2) существование самого такого государства, которое было бы в этом заинтересовано. Не вызывает сомнения, что огромное число наштампованных советской властью невежественных и недееспособных "образованцев" останется не у дел при твердом курсе на разрыв с практикой социалистического строительства. С другой стороны, практика функционирования новых властных структур свидетельствует, что обретение достойного места в обществе людьми, вполне отвечающим самым высоким требованиям, также весьма проблематично, поскольку отсутствует четко выраженная заинтересованность в их использовании со стороны государственной власти. Таким образом, С. Кирилов приходит к выводу: если слою интеллектуалов суждено будет возродиться как элитному, то он, по-видимому, сложится из трех основных составляющих: некоторого числа представителей интеллигенции, прошедших в новых условиях сито естественного отбора, отвечающих своему предназначению нынешних интеллектуалов и интеллектуалов новой генерации. Однако возрождение этой интеллектуальной элиты как отечественного социального слоя возможно лишь как следствие сознательных усилий государственной власти. Без этого страна в лучшем случае превратится в поставщика интеллектуальных кадров для других государств 60.
       С момента публикации статьи С. Кирилова прошло 14 лет. Насколько были реализованы его вполне конструктивные предложения, подобных которым было немало в первой половине 90-х годов? или, напротив, оправдались его негативные прогнозы? Повременю с ответом.
       Но очевидно, что возрождение слоя интеллектуальной элиты, невозможно без возрождения традиций элитарного образования в средней школе. Такой получается заколдованный круг: российскую школу можно реконструировать только с помощью высокообразованной преподавательской элиты, а эту элиту можно вырастить только в российской школе. Разрушение школьного образования по большому счету началось с 20-х годов XX века, после окончательного укрепления диктатуры ВКП (б), когда у нее, наконец-то, дошли руки до утверждения новых догматов в воспитании и образовании. Но были и дополнительно-разрушающие этапы советской школы. Историк науки С.Э. Шноль в книге "Герои, злодеи, конформисты российской науки", М., 2001 высказал такое мнение о причинах кризиса образования: "Явный кризис в школьном образовании обозначился после войны. В школах более 90 % учителей были женщины. Подготовка учителей резко ухудшилась. Ситуация обострилась в результате партийных мероприятий по борьбе за идеологическую чистоту в литературе, философии, истории, экономике, музыке, физике, химии, биологии... Преподавание в школах страны основ гуманитарных и естественных наук вызывало все большую тревогу в интеллигентных слоях общества - здесь еще сохранились традиции "служения народу". Однако, кроме обстоятельств советской истории, ситуация в школе имела и имеет более общую причину. Во всем мире падает престиж профессии школьного учителя. В прежнее время становились учителями лучшие выпускники школ - потенциал школ поэтому рос от поколения к поколению. В XX веке лучшие ученики школ идут в науку, в бизнес, на работу в качестве инженеров или врачей. Это нарушение естественного самовоспроизводства школ характерно для США не меньше, чем для России" (с. 836-837).
       Еще одним шагом в разрушении школы была печально памятная образовательная реформа на пике реформаторской лихорадки Н.С. Хрущева накануне принятия третьей программы КПСС на ХХII съезде. Все последующие кризисы, в том числе современный кризис образования, начавшийся с конца 70-х, а не с 90-х годов, как принято утверждать в ультрапатриотических педагогических кругах, сливаются в единый перманентный кризис образовательной системы СССР - России на протяжении исторического периода, отсчетом которого является 1917 г. Когда в 1984 г. ЦК КПСС провозгласил новую школьную реформу, то разрушать, собственно, было уже нечего. Каков итог? В той же книге С.Э. Шноль пишет: "Интеллектуальный каркас", "нервная система общества" понятия, возможно, не идентичные термину "интеллигенция". Военные интеллектуалы - полководцы, фортификаторы, морские офицеры, инженеры, агрономы, "архивные юноши", собиратели народных песен, служители "чистой науки" и просвещения, купечество, и люди искусства, и, конечно, учителя, врачи и просто "образованные люди" - все необходимы для существования могучего независимого государства. За десятилетия XX века произошел не метаморфоз, а деградация. "Нервная система общества" была нарушена, понесла урон, однако не распалась. И в этом, и, может быть, только в этом, залог и надежда на возрождение и величие нашей страны в будущем.
       Интеллектуальная основа общества сохраняется лишь при условии связи поколений, при непосредственном общении "отцов" и "детей" (с. 26-27).
       На негативные процессы в школах первыми всегда откликались наиболее чуткие, дальнозоркие люди, которые как сейсмограф улавливали толчки будущих общественных потрясений. В Германии XIX в. это был Ф. Ницше, в России XX в. - А.И. Солженицын, вопреки всем убаюкивающим прогнозам витий из советских общественных наук. Пророческие предупреждения не были услышаны современниками ни в Германии, ни в СССР. Ныне нужно смотреть вперед, но смотреть не хочется. Продолжает увеличиваться, расширятся во все стороны система высшего образования. Вероятно, скоро в Российской Федерации вообще не будет людей, не имеющих дипломов о высшем образовании. Вопрос лишь в том, а будет ли у них, кроме диплома, настоящее высшее образование, которым можно было гордиться еще в середине прошлого века?
       Ректор Нового гуманитарного университета Н.В. Нестерова сообщает: "В стране ощутимо вырос показатель числа студентов на 10 тыс. жителей (порядка 400 человек). Подготовка специалистов с высшим профессиональным образованием осуществляется более чем в 1300 гражданских высших учебных заведениях", включая в их число 688 негосударственных образовательных учреждений.
       Растет общий среднегодовой контингент студентов вузов, составляющий около 5,5 млн. человек. Средний конкурс среди подавших заявление о приеме на места, обеспеченные бюджетным финансированием, составляет почти 300 человек на 100 мест.
       Распределение приема студентов по укрупненным группам специальностей характеризуется следующими данными (в процентах от общего приема): естественнонаучные - 4,8 %, медицинские - 2,9 %, культура и искусство - 1,9 %, экономические - 28,9 %, сельскохозяйственные - 3,7 %, другие - 0,8 %.
       Ежегодный выпуск специалистов из государственных институтов составляет более 600 тыс. человек, из негосударственных вузов - более 70 тыс. человек. В 2001/02 гг. открыто 8 новых государственных институтов федерального подчинения" 61.
       Вероятно, Ницше был бы рад, узнав о таком изобилии негосударственных вузов в России, появившихся за какое-нибудь десятилетие: ведь это было его главной, педагогической мечтой - освободить образование от опеки государства. Но предполагаемое восхищение философа очень сильно бы уменьшилось после просмотра им нескольких номеров рекламного журнала "Куда пойти учиться?" Что только не предлагается для получения высшего, среднего, средне-специального образования в Москве и для российских регионов! Каких только форм обучения по всем видам образования и специальностям нет! Очная, заочная, очно-заочная, дневная, вечерняя, группы выездного дня, даже дистанционная! Можно поступить без экзаменов. А "далеко от Москвы", в провинции высшее образование с соответствующим дипломом можно получить за 2-3 года. Но не бесплатно, в чем и заключается соль нынешней образовательной стратегии.
       От вузов не отстают сузы, общеобразовательные школы. Если судить по анонсам, рекламным объявлениям в газетах и журналах, по рекламным щитам и всевозможным проспектам, то в России нет более серьезного и творческого дела, как обеспечить все население страны высококачественным образованием, а занимаются этим настоящие подвижники от педагогики.
       И не только. Все чаще призывы о поступлении в тот или иной вуз, суз или в школу заканчивается декларацией: "Элитарное образование по доступной цене" (Ницше многократно перевернулся бы в гробу!), или "Мы даем настоящее элитарное образование". С одной стороны, это хороший признак: когда автор этих строк 19 лет назад начинал практическое внедрение своей технологии элитарного гуманитарного образования, учительские и управленческие круги воспринимали это с нескрываемой враждебностью: мы, дескать, хотим демократизации образования, а он намерен воспитывать духовную элиту. Если ими и допускалась некоторая избранность отдельных учебных заведений, то по другим критериям, скорее, материальным, нежели духовным. Слово "элита" еще долго оставалось жупелом для педагогической среды. Так же настороженно-скептически, но с большей корректностью, несколько лет назад отзывались о моих идеях элитарного/элитного образования в научно-академических сферах. И только после двух изданий "Интегральной диалогики" отношение" несколько изменилось. Зато я встретил самую горячую и одобрительную поддержку в философских кругах. В мае 2005 года во время работы IV Российского философского конгресса "Философия и будущее цивилизации" работала секция "Философские проблемы социально-гуманитарных наук", на которой я предложил упомянутую технологию как один из вариантов философии образования. Участники заседаний секции, в большинстве своем преподаватели вузов, восприняли концепцию элитарного образования как жизненно необходимую по вполне прозаической причине: им слишком хорошо известен образовательный и культурный уровень новоиспеченных студентов, с которыми им приходится заниматься философией и другими гуманитарными науками. "Для философа аристократизм выявляется личностью в самой себе, поскольку философия, как писал М. Хайдеггер, каждого касается", - таково было резюме по поводу моего выступления (Вестник Российского философского общества, 2005,  4, с. 63.).
       Поэтому тот факт, что идея элитарного образования и попытки воплощения этой идеи в каких бы то ни было формах стали привычной составляющей педагогического пространства, не может не радовать. С другой стороны, именно этот факт заставляет замирать и настораживаться: о каком элитарном образовании вещают авторы рекламных предложений? понимают ли они, что элитарное образование не может быть общедоступным, не может быть дешевым в общепринятом смысле? И, наконец, действительно ли рекламируемые формы образования являются элитарными? На сей счет существуют очень серьезные сомнения. М. Артемьев совершенно справедливо пишет, не приукрашивая действительность: "Открыли Европу и вообще заграницу. Миллионы побывали там. И что? Францию, Италию, Германию воспринимают как красочный забавный аттракцион, некий больший Диснейленд, не задумываясь - почему бы и у нас так нельзя?! что лежит в основе их привольной зажиточной жизни? Нет ни малейшего желания перенять культуру, достоинство, взять принципы организации власти, бизнеса, отношения друг к другу. Мало того, в последние годы процветает патриотизм лавочников. На Запад модно смотреть свысока и презирать его, особенно Штаты. Мне часто приходится разговаривать с молодежью лет 18-20, на которую свойственно возлагать надежды как на поколение, не испорченное "совком". Увы, все это вздор. Например, московское студенчество невежественно, ограниченно, абсолютно некритично к происходящему на родине и презирает априори многое "там".
       Идиотски архаическая система образования с нелепыми вступительными экзаменами (чем не процентная форма царской России?), невозможностью частого перехода из вуза в вуз, как за границей, чтобы поучиться везде лучшему, с давно отставшими от жизни тщеславными преподавателями, с ненужными предметами, со взяточничеством, с авторитарными отношениями по линии студент - профессор. И ей гордятся, считая лучшей в мире, сами молодые!
       Они спокойно относятся к сохранению прописки ("Это что ж, разрешить всем подряд в Москве жить?" - слова двадцатиодноголетнего паренька, успевшего год проучиться в Америке!), к тысячам других мерзостей нашей жизни и не интересуются происходящим в цивилизованном мире" 62.
       Возможно ли в "архаической системе образования" (а автор не сказал ничего такого, что и так бы не было хорошо известно) элитарное образование? А ведь в средних школах положение еще похлеще, особенно в провинциальных, в сельских, что мне прекрасно известно по собственному многолетнему опыту.
       И какие же результаты дает вся совокупность образовательных учреждений в России? Только такие, какие она способна дать. Ночь после битвы принадлежит мародерам. Вот несколько злободневных фактов-примеров. В Токио в мае 2002 г. состоялась X Международная философская олимпиада среди учащихся довузовского уровня обучения. Участвовали 32 молодых философа-старшеклассника из 16 стран мира. Из России впервые в таком представительном форуме принял участие российский школьник, ученик 11 "А" класса школы  20 г. Красноярска Е. Баранов. В России национальные Олимпиады по философии никогда не проводились, юноша был призером регионального этапа, его и отправили в Токио по согласованию с Президиумом РФО. Первое место заняла девушка из Италии, второе - девушка из Румынии, третье - юноша из Финляндии. Приз "за оригинальность" получила девушка из Турции. Три последние страны - страны с высокоразвитой философской мыслью? - по сравнению с Россией? Но философия остается за школьным порогом российского образования, и есть опасения, что в недалеком будущем она может оказаться и за вузовским порогом. Автор публикации о токийской олимпиаде предлагает очень разумные пути внедрения философских знаний в школьное образование, но заканчивает статью словами: "Мы многое можем... если захотим" 63.
       Но до философии ли российской школе? Накануне открытия книжной ярмарки "Книги России" на пресс-конференции выступал советник руководителя Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям В. Григорьев. Незадолго до открытия ярмарки были подведены итоги специальной международной программы по тестированию школьников на восприятие текста, в котором участвовало МО РФ. "Она проводилась в 44 странах, и результаты для России ужасны, мы числимся на 33-м месте, этим обеспокоены все федеральные ведомства", - сказал Григорьев 64.  В ходе ярмарки на семинаре "Чтение в школе" по большому счету говорили о детском чтении. "Да и речь шла о чтении сугубо деловом, учебном. Говорили о том, что, дескать, надо бы менять программу и методику преподавания литературы, да учителя сопротивляются. И их можно понять: большинству страшно расстаться с уютной и привычной ролью "репродуктора" (а большинство преподавателей литературы именно репродуцируют знания)... Основным предметом обсуждения стало пресловутое 34-е место (из 40 возможных), которое заняли российские школьники в международном исследовании функциональной грамотности PISA 2003 года. Но функциональная грамотность мало отношения имеет к начитанности и литературному образованию 65. Слабое утешение... А вот дополнение к информации: "В списке самых читающих наций россиян обошли не только индийцы и китайцы, но и таиландцы, филиппинцы и египтяне. Таковы данные доклада NOP World - одной из десяти ведущих мировых компаний, занимающихся исследованиями рынка. Обработка 30 тысяч проведенных с декабря 2004-го по февраль 2005 года в 30 странах мира персональных интервью с их жителями показала, что главными читателями мира в настоящее время являются индийцы, которые тратят на это в среднем 10,7 часа в неделю.
       Россияне с показателем в 7,1 часа (при среднемировом в 6,5) стоят на седьмом месте. Их опережают также соответственно таиландцы, китайцы, филиппинцы, египтяне и чехи" 66.
       Что изменилось за два года? 26 марта 2007 г. в книжном зале клуба "Билингва" (г. Москва) состоялась пресс-конференция по предварительным итогам конкурса соискателей премии международной независимой премии "Читатель". На открытый конкурс принимались сочинения в форме эссе о прочитанной книге. Выбор книги - произвольный, по всему полю мировой литературы. Объем сочинения - не ограничен. Участие в конкурсе тоже не ограничивалось ни возрастом, ни местом жительства, ни родом занятий пишущего. Что же показал конкурс эссе-рецензий? "География присланных работ - не только вся Россия и, что особенно дорого, ее глубинка, но и страны бывшего Союза и дальнее зарубежье... Самым читающим городом оказалась Самара. Самой читаемой книгой - "Маленький принц " и "Парфюмер"... Из более чем 500 поступивших на конкурс работ отобраны 20 лучших.
       А итоги - следующие. Читателя в России - нет. Творческого, способного к личному, самостоятельному восприятию книги - нет. Есть кондовый, казенный, не видящий книги взгляд читателя, на всю жизнь искалеченного системой нашего образования: "Автор данным произведением хотел сказать...", "Произведение учит нас любить природу (Родину и т. д.)...", "Идея этой книги состоит...". И самые чудовищные из этих работ были написаны филологами, библиотекарями, учителями. В лучшем случае был прилежный пересказ сюжета.
       Ни одной книги-события. Ни одной встречи книги с жизнью... Ошеломляющее число работ с разящим пафосом - национальной ли идеи или идеи победы добра над злом и т. п. Но дело не в пафосе, а в его характере - безличным, ходульным, мертвым...
       И главное, почти во всех работах - глухой эгоцентризм, не оставляющий буквального места ни книге, ни миру вокруг (а значит, и миру в себе).
       Ни языка - русского, ни интонации - человеческой, личной. Мягкая потребительская корзина" 67.
       В середине марта 2005 г. ректор МГУ В. Садовничий сообщил на круглом столе, что российские школьники на Мировой олимпиаде по математике заняли 33 место. Это уже не гуманитарное образование, в котором Россия традиционно слаба, напротив, это полный конфуз в нарушении привычной высокой иерархии российского образования в точных науках и демифологизация прежних представлений об этой, якобы, иерархии.
       15-16 февраля 2007 г. в МГУ состоялось всероссийское совещание-конференция заведующих кафедрами общественных наук вузов Российской Федерации и учителей-гуманитариев школ-победителей национального проекта "Образование". Тема конференции: "Традиции и инновации в образовании: гуманитарное измерение". Пленарные доклады делали широко известные деятели и организаторы образования, темы секций и круглых столов отражали весь спектр злободневных и наболевших вопросов гуманитарного образования. Рекомендации совещания обращены к МО РФ, ректорам вузов, деканам и зав.кафедрами гуманитарных и социально-экономических дисциплин. В "Рекомендациях" множество пунктов, как и в констатации трудностей и проблем системы гуманитарного образования. Создается впечатление, что все эти трудности и советы о их преодолении могли появиться в стране, пережившей или длительную оккупацию, или затяжную гражданскую войну, в результате чего нужно воссоздавать все потерянное в образовании. Но поскольку ни той, ни другой беды в России давно уже не было, остается согласиться с комментатором этих решений и предложений, назвавшего свое резюме просто: "Тихое разрушение" 68.
       Что изменилось в системе нравственных ценностей и поведении обучаемых и обучающих? Философ С.В. Белозерцев пришел к оригинальному выводу, размышляя о социальной, экономической, национальной и культурной политике государства: произошло всеобщее и безоговорочное освобождение от "СО". В частности, перечисляет С. Белозерцев, в преподавании школьных предметов исчезло СО-творчество, СО-переживание, СО-чувствие, СО-страдание, СО-причастность, Соучастие. Из интеллектуальной практики исключены СО-зерцание, СО-мыслие, СО-понимание. В межличностных отношениях потеряны СО-действие, СО-общность, СО-чувствие, СО-весть 69.
       Вот так в ходе исторического времени процесс разрушения образования и воспитания, начавшийся почти столетие назад, все набирал и набирал темпы и силу. "Прошлое еще предстоит", - любил говорить великий поэт Р.М. Рильке, очень любивший Россию. Российское учительство было совершенно право, когда после октябрьского переворота категорически отказывалось сотрудничать с советской властью, саботировало все новоявленные декреты о трудовой школе, о выборности школьной администрации и т. п., устраивало многомесячные забастовки, боролось с новой властью всеми доступными средствами. Русский учитель-интеллигент прекрасно понимал, к каким последствиям рано или поздно приведет тот процесс, который отвергал и Ницше: всеобщая доступность и расширение образования за счет снижения его качества. На деле это могло привести только к разрушению русско-европейской культуры, формировавшейся более двухсот лет. То, чего не смог сделать Е. Пугачев, с успехом проделали большевики и их последователи.
      

    * * *

       Следует ли после приведенных выше примеров перманентного снижения уровня образованности российских школьников и фактов тихого разрушения всех структур и субструктур гуманитарного образования задавать вопрос о необходимости настоящего элитарного образования, которое приближенно напоминало бы педагогические проекты Ницше? Или, хотя бы, о таком культурно-образовательном проекте, который вызвал бы одобрение Ницше, что, конечно, не одно и то же? В принципе, этот вопрос уже давно поставлен и в теории, и на практике. Поставлен, но плохо разработан. "Наиболее фундаментальный анализ теорий элиты в отечественной науке представлен в серии монографий Г.К. Ашина по элитологии. Особенно существенны для нашего сюжета положения, которые содержит его "Курс элитологии", написанный в соавторстве с Е.В. Охотским (1999). Кроме того, по этой теме представляют ценность политико-социологические исследования российской эмпирии, последовавшие позднее (М. Афанасьев, О.В. Гаман-Голутвина, О.В. Крыштановская и др.). Важной конкретно-социологической работой явилось издание "Российские элиты: опыт социологического анализа" под редакцией К. Микульского (М., 1995). Региональную элитологию успешно отражает специальный журнал "Элитологические исследования", который выходит с 1998 г. в Астрахани (редактор - Л.Я. Подвойский - Д.К.). По последней проблематике вышла также содержательная книга Н. Лапиной и А. Чириковой "Региональные элиты в РФ" (М., 1999). Но тема элитного образования у нас пока мало разработана. Первый опыт представлен трудом Г.К. Ашина, Л.Н. Бережновой, П.Л. Карабущенко, В.Г. Резакова "Теоретические основы элитологии образования" (М., 1998)" 70.
       Не претендуя на приоритет в разработке концепции элитарного образования, автору хотелось бы все же уточнить, что такая концепция получила практическое воплощение в 1990-1994 гг., теоретическое и методологическое обоснование концепции стало содержанием книги "Интегральная диалогика: попытка новой технологии гуманитарного образования (из опыта работы)", написанной автором в 1994-1995 годах. Независящие от воли автора обстоятельства отложили ее издание до 2002-2003 годов. В новом учебно-методическом курсе многие аспекты элитарного/элитного образования затронуты автором во "Введении", в главах 5 и 6, в "Вместо заключения", некоторые строки из которых цитировались выше. Кроме того, значительная часть книги публиковалась в виде отдельных глав в педагогических и философских журналах и сборниках. Упоминавшееся выступление автора на IV Российском философском конгрессе, содержащее лапидарное изложение концепции и технологии элитарного гуманитарного образования, тоже было опубликовано в форме самостоятельной статьи 71.
       Теория и практика далеко не всегда совпадают, особенно в педагогике, да еще к тому же философски углубленной идеями мыслителя, подобного Ф. Ницше. Но какой же вывод напрашивается в результате сложения всех схематично очерченных фактов, процессов, тенденций и т. д.? Увы, очень простой вывод, доступно и изящно сформулированный блестящим литературоведом и диссидентом А.В. Белинковым (1921-1970) в книге "Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша": "В чреве системы не завязывается чужой плод.
       Яйцеживородящая проехидна не может произвести даже ветвистоустого жабронога.
       Яйцеживородящая проехидна может произвести только яйцеживородящую проехидну.
       Деспотическая система быстро и яростно рождает деспотов" 72. Та система, на похоронах которой мы присутствовали с чувством торжества в начале 90-х годов, всего лишь погрузилась во временную летаргию. Мы существуем во время той знаменитой ночи, которая принадлежит мародерам, в том числе - духовным мародерам. Эта ночь уже растянулась на долгий срок, как по воле Зевса.
       Однако нет желания, чтобы она прекратилась, ибо в отличие от Ницше, надеявшегося встретить свою утреннюю зарю, нам трудно верить в то, что рассвет окажется светлее, чем ночь. Ибо под прикрытием ночи давно уже идет процесс эксгумации останков прошлого под лозунгом укрепления государства, патриотизма и великодержавного шовинизма. Вместо так называемой "суверенной демократии", по словам Г. Арбатова, "выстраивается авторитарно-бюрократическое здание государственного управления с демократическими виньетками на фасаде". Тем, кто господствует в этом здании, реально осуществимое элитарное образование, да еще опирающееся на авторитет провидца Ницше, смертельно опасно. "Диктатура троечников" всегда мечтает управлять такими же троечниками, а не аристократами духа.
       И все же: можно ли на этих страницах привести примеры современных образовательных концепций, технологий, учебных заведений, которые вписывались бы в парадигму элитарного образования, приближенную к педагогическим идеалам Ницше?
       На свой страх и риск я приведу несколько примеров подобного рода, хотя сразу же сделаю оговорку, что утверждать о незыблемой связи теоретических концепций этих учреждений с философско-педагогическими проектами Ницше в полной мере я не могу. Однако независимо от воли их руководителей они, на мой взгляд, оказываются конгениальными некоторым важным педагогическим идеям Ницше и могут служить примером наравне с теми, ранее приведенными, рецепциями философии Ницше в России. С некоторыми из организаторов и идейных вдохновителей этих учебных заведений я пытался установить контакты, чтобы задать им соответствующие вопросы и получить информацию из первых рук, но мои попытки и даже некоторая настойчивость успехом не увенчались. Поэтому, интерпретируя образовательные концепции, я могу лишь ссылаться на материалы, опубликованные их авторами, а всю ответственность за их истолкование беру на себя. Следовательно, и мои сообщения будут краткими.
       Среди педагогических концепций и технологий последних двух десятилетий, в которых наиболее отчетливо прослеживаются парадигмы элитарной пайдейи в проектах Ницше, я назвал бы в первую очередь концепцию и технологию диалога культур, опирающуюся на идеи М.М. Бахтина о "культуре как диалоге", идеи Л.С. Выготского о "внутренней речи" и положения "Философской логики культур" В.С. Библера (1918-2000). Собственно, последнему и принадлежит учебная доктрина "школы диалога культур" (ШДК), активно внедрявшаяся соратниками и последователями Библера с сер. 80-х годов прошлого века. В начале 90-х годов концепция ШДК, как новая программа системы образования, была признана большинством российских философов как наиболее перспективное направление, соединяющее педагогику, философию, культуру в систему диалога логик различных культур. Философское обоснование концепции ШДК изложено В.С. Библером в работах, опубликованных в основном в 90-е годы 73. По характеру содержания это обучающая, светская, гуманитарная, общеобразовательная и дидактоцентрическая технология, предназначенная для детей с высоким уровнем обучаемости, значительно опережающих сверстников, что означает неизбежность отбора учащихся на основании соответствующих критериев. Обучение строится на основе диалога всех участников учебного процесса, исключает обязательность жестких программ, учебников и тому подобных "таблиц", как их называл Ф. Ницше. В то же время, роль учителя как дирижера многообразными формами диалога, значительно выше и авторитарнее, чем в обычных классах, тем более, что педагог - автор программ для каждого класса, что придает урокам глубоко личностный неповторимый характер. Процесс обучения цикличный и предполагает путь прохождения школьников за годы обучения по ступеням культуры: Античность, Средневековье, Новое время, современная культура, охватывая весь период обучения с начальной школы до 11 класса. Для каждого цикла энтузиасты ШДК разработали курсы "воображаемых уроков школы диалога культур" (А. Ахутин, И. Берлянд, М. Глазман, С. Курганов, Э. Горюхина, В. Литовский и др.). Знакомство с античной культурой происходит в 3-4 классах, но античный дискурс, включающий в себя идеи "Эйдоса", "Акме", "Логоса" остается ведущим в течение всех лет обучения, что особенно близко ницшевскому пониманию пайдейи в Новое время. Об этом ярко свидетельствует книга-пособие "Античная культура" 74. В связи с античностью следует привести мнение из уже упоминавшегося доклада Р. Штейнера, которое было бы более уместно во второй главе книги, но будет кстати и в данном случае: "Мы воспитываем наших гимназистов чуждыми жизнями. Для греков такое воспитание молодежи, какое дает наша гимназия, было само собой разумеющимся, потому что эта была их жизнь. Греки воспитывали своих детей и подростков в полном соответствии со своей жизнью. Мы воспитываем нашу молодежь в соответствии со своей жизнью. Поэтому наша духовная жизнь чужда миру, поэтому она воспринимается как идеология, поэтому всюду она пронизана мыслями, слишком недалекими, чтобы охватить жизнь, прежде всего, чтобы деятельно вмешиваться в жизнь" 75. Предупреждение разумное. В Москве, например, успешно работает частная школа "Эллада", по возможности приближающаяся к параметрам античной пайдейи. Кстати, есть и школа им. Достоевского.
       О концепции диалога культур в конце 80-х писали так: "Задача ШДК в том, чтобы сформировался человек - активный субъект культуры. Средство решения задачи - введение ученика в логику диалога различных культур. Проходя через различные миры: античность, средневековье, новое время, культура XX века, - сохраняя при этом мир своей неповторимой индивидуальности, человек становится не простым потребителем культуры, а активным субъектом культурного творчества. Логика школы - это не логика ответов, не освоение уже накопленных знаний, - а логика вопросов к культуре. Личность ребенка активизируется на максимально вопросительное отношение к миру, на постоянную проблематизацию любых житейских, научных, художественных, нравственных ситуаций. щдк предполагает; что именно здесь лежит ключ к пониманию тайны творческого и нравственного состояния человека" 76.
       Сам же создатель концепции в беседе с журналистом "Учительской газеты" в 1993 г. говорил о будущем: "Россия - благодатное поле для диалога культур. И это не какие-нибудь высокие слова, а вопрос острой современной ситуации, социальной жизни. Это уживание человека с человеком, это понимание, что необходим другой тип мышления: воспроизвести в своем сознании тип другого человека как необходимый тебе. Все свое ношу с собой: я ушел от него, но я унес с собой иной тип мышления... <...> ...в заключение я хотел бы оказать о том, почему философия и педагогика сейчас сближаются. Потому что нет сферы деятельности, которая бы более ясно могла ответить на вопрос: каков будет человек через десять - пятнадцать лет. А ведь это не просто новое столетие. Это новое тысячелетие. Потребует ли оно нового типа мышления? Безусловно! Как родить это мышление? Без ответа на этот вопрос нельзя оставить школу" 77. С того времени прошло как раз пятнадцать лет!
       С взглядами Ницше в ШДК коррелировало и такое построение процесса обучения, при котором внимание учащихся сосредотачивалось в "точках удивления": загадках числа, слова, моментах истории, явлениях природы, трагедиях мысли и жизни - исходных загадок бытия и мышления.
       Со второй половины 80-х гг. ШДК существовали в Харькове, Москве, Новосибирске, Кемерово, Казани, Киеве, Архангельске. Базовой экспериментальной школой являлась школа  106 "Универс" при Красноярском университете. Школой руководил директор И.Д. Фрумкин, а эксперимент проводил один из самых преданных идее диалога культур учителей, математик С.Ю. Курганов, написавший первую книгу о практике ШДК 78 и опубликовавший множество статей на тему учебного диалога в 80-90-е годы прошлого века. Более подробно о концепции В.С. Библера и её практическом воплощении в ШДК можно узнать из моей книги "Интегральная диалогика..." 79.
       Почему, однако, сообщая о ШДК, я все время употребляю прошедшее время? Потому что "недолго музыка играла". Уже в начале нового века эти школы практически везде исчезли. Все нестандартное в нашей многострадальной системе образования приживается плохо, а если и приживается, то ненадолго. Уже не школа, а экспериментальная площадка ШДК в Красноярске продержалась до конца 90-г годов. Потом, как будто, эксперимент был перенесен в г. Курган. Честно признаюсь, что после кончины В.С. Библера в 2000 г. мне не доводилось читать или слышать о процветании ШДК в какой-либо местности России, хотя об их полном исчезновении, вероятно, тоже нельзя сказать. Самая ницшевская и по духу, и по сути, самая перспективная, самая элитарная и в то же время самая демократическая педагогическая технология, на которую так надеялись мыслящие люди, пришлась "не ко двору" вступившему в новое тысячелетие государству Российскому. Это печальное обстоятельство лишний раз подтвердило давние мысли Я. Буркхардта и Ф. Ницше о несовместимости культурной политики государства с системой подлинно высокого образования.
       В этой связи необходимо сказать о педагогической и философской концепциях выдающегося теоретика и практика "Педагогики Любви и Свободы" Ю.П. Азарове. Это имя уже упоминалось выше в связи с А.С. Макаренко, а о своих отношениях с широко известным ученым, писателем и художником я рассказал на страницах трактата "Интегральная диалогика" 80. Оптика восприятия главных идей Ю. Азарова изменялась на протяжении почти четырех десятков лет. Личное общение сменилось заочным. Мои собственные педагогические концепты элитарного гуманитарного образования получали подтверждение в его работах, посвященных методологии антиавторитарного и эстетического воспитания. Почти безоговорочное согласие с педагогической доктриной Азарова в 60-80-е (он был моим научным руководителем), сменилось на критическое отношение к его эгалитаристским выступлениям в 90-е годы и завершилось резким неприятием его мессианских упований в первое десятилетие нового века...
       Дело было не во мне, а в самом Ю.П. Азарове. Человек с очень сложным мировоззрением, слишком яркая и нестандартная личность, чтобы подходить к нему с привычными мерками, он не мог не измениться за такой долгий срок, особенно в сфере педагогической мысли. Даже сохраняя основную тенденцию, можно исказить ее новой формой интерпретации, не подозревая об этом. Знаменитая формула Л.С. Выготского: "настоящий секрет художника заключается в том, чтобы формой уничтожить содержание" 81, в применении к позднему творчеству выдающегося педагога приняла совершенно противоположное значение: его секрет в том, что содержание уничтожает форму. Об этом открытии мне пришлось сказать автору достаточно откровенно, что, разумеется, не исключает других оценок: некоторые рецензенты его книг называют Ю. Азарова "гением третьего тысячелетия".
       Позднее творчество писателя-педагога включает в себя и теоретические работы, и воспитательную практику, и, что самое главное, художественное творчество. Трансцендентальный роман "Подозреваемый" (2002), роман антиутопия "Паразитарий" (2006), роман-эссе "Пророки и пророчицы" в 2-х книгах (2007), - иллюстрированы репродукциями живописных работ автора, которые создают единый литературно-живописный язык текстов. Наиболее фундаментальная монография "Дорогу талантам!" (2005) иллюстрирована работами автора и его учеников. Ю. Азаров - подвижник от педагогики, может быть, даже больше - подвижник от русской духовной культуры. Более чем полувековая деятельность от рядового учителя до руководителя экспериментальных комплексов дала ему основания считать, что все дети талантливы: "Талантлив каждый и высшие способности присущи каждому, потому что все талантливое божественно, а так как божественность не только вне нас, но и внутри нас, то..." 82 Кроме того, в последних работах встречается убеждение в том, что "гениально-творческий огонек вспыхивает в душах юных творцов" в результате высоких оценок преподавателя, что, разумеется, является истиной и всегда было педагогическим приемом воздействия, но в более скромных целях.
       Путь пробуждения талантливости-гениальности один - практическое приобщение детей к творчеству в различных видах искусства, прежде всего в живописи. Несколько лет Ю.П. Азаров был научным руководителем учебно-воспитательного комплекса  1804 г. Москвы, которым руководят супруги А.А. и А.В. Курбатовы. Высокие результаты эксперимента показаны Азаровым в романе "Подозреваемый" 83. Сама по себе идея не нова. Еще в 50-е - начале 60-х годов известные зарубежные педагоги, психологи, искусствоведы Ф. Баррен, Эд. Зигфельд, Г. Рид, К. Тейлор и другие видели в искусстве панацею от многих социальных бед, считали творчество вообще единственным средством, способным совершить "терапию общества", и добивались блестящих результатов в художественно-педагогической практике с детьми 84.
       Примечательно, что из среды профессиональных педагогов высоко пафосных, восторженных возгласов по поводу концептов Азарова не раздается. Конечно, это отнюдь не свидетельствует против педагога-мастера. Наша советско-российская школа умеет блестяще "потушить гения во младенчестве", говоря словами Ф.М. Достоевского; с таким же блеском она гасила и куда более скромные, чем у Азарова, педагогические таланты. Его талант затушить не удалось. Но еще примечательнее, что такие возгласы стали раздаваться из среды самых высоких чиновничье-правительственных и правоохранительных кругов, особенно после того, как старый мастер в дополнение (или в развитие) к своим давним идеям выдвинул концепцию духовно-правовой идеологии. В прошлом из аналогичных кругов в адрес Азарова посылались совсем другие сигналы. Видимо, сегодняшние чиновники вдруг увидели в обещаниях Азарова некое чудодейственное средство, которое поможет им решить принципиально не решаемую проблему: воспитывать духовно одаренных послушных русских патриотов. Впрочем, только словами одобрения поддержка деятельности Ю.П. Азарова и ограничивается.
       В связи с последним, в какой степени гуманистическая педагогика Ю. Азарова сближается с элитарным педагогическим идеалом Ф. Ницше?
       Ю.П. Азаров убежден, что в его экспериментальной работе по развитию талантливости и дарований возникает трансцендентно-ассоциативное ускорение (ТАУ). Частицы ТАУ образуют энергетическое поле, от действия которого невозможно уклониться. В результате целенаправленного влияния педагога-демиурга возникают трансцендентно-ассоциативные связи, отражающие единство эстетики и интеллекта, нравственных начал и наслаждения 85. Одна из книг Азарова называется "Трансцендентальная педагогика: Теория и практика" (2001). Понятия "трансцендентный" и "трансцендентальный" - не одно и то же. Первое означает предмет, запредельный по отношению к миру явлений и недоступный теоретическому познанию. Второе означает предметы перешагивающие, выходящие за пределы, т.е. предельно общие понятия, превосходящие родовые понятия. Оба термина широко использовал И. Кант в сочинениях критического периода и нередко подменял один другим. Подобная путаница происходит и у Азарова, но он старается ее не замечать.
       Следовательно, перед нами сверхмощная технология массового воспитания талантов-гениев и если ее широко использовать, то получается возможность появления поколений сплошных гениев. Появившиеся в таком количестве таланты и гении вовсе не обязательно должны принадлежать к художественной элите. Нет, визуальное пробуждение делает талантливым человека любой, самой обыденной профессии. Трудно утверждать наверняка, но, вероятно, такое преломление в педагогическом мышлении Ю.П. Азарова нашли идеи Э.В. Ильенкова о формировании в массовом порядке гармонично развитой личности коммунистического типа из "куска мяса", каковым инакомыслящий Ильенков считал обычного человека. В начале 70-х годов Ю. Азаров, как и многие фрондирующие ученые, был увлечен идеями этого "творческого марксиста".
       В своих работах Азаров практически не упоминает Ф. Ницше и не ссылается на его идеи. А ведь, казалось бы, что между их педагогическими идеями и целями много общего. Кроме одного, но это "одно" является решающим расхождением. Труднейший путь воспитания гения-сверхчеловека силами всего общества подменяется массовидным, конвеерно-технологичным процессом, в результате которого сами собой побеждают Любовь, Свобода и Счастье. Поскольку все становятся творческой элитой, то это понятие снимается, так же, как и понятие гения. Общая гениальность-талантливость аннигилирует гения-сверхчеловека. Снимается и проблема элитарного образования, хотя Ю.П. Азаров говорил мне, что он горячий сторонник оного, т.к. сам им занимается. Принципиально с ним можно согласиться, так как его методология на порядок выше, чем та, которая господствует в российской общеобразовательной школе, и уж, конечно, все-таки сближается с педагогикой по Ницше, а не с массовыми учебными технологиями.
       Другой пример. Школа им. В.В. Маяковского  1274. Директор школы С.Р. Богуславский, научный руководитель экспериментальной площадки доктор педагогических наук, ныне чл.-корр. РАО М.В. Богуславский. С середины 90-х гг. в рамках проектно-экспериментальной деятельности там внедрялась инновационно-образовательная модель "Школа гуманитарного самоопределения личности". В числе поставленных целей авторы эксперимента называют и такую: обновление гуманитарного образования в России. "Таким образом, основной задачей гуманитарной школы является формирование целостной личности, способной самореализовываться и обладающей навыками современного научного мышления. Это потребовало выработки и экспериментальной апробации соответствующей образовательной модели" 86.
       Образовательная деятельность по замыслу экспериментаторов должна была обеспечивать: личностноориентированность, культуроориентированность, социоориентированность. Методология образования опиралась на межпредметную интеграцию и комплексный метод содержания учебных дисциплин в форме спиралеобразного построения учебного материала в программах. Приоритет отдавался гуманитарным дисциплинам, о чем свидетельствуют инновационные изменения в учебном плане, авторские программы и профильные направления специализации учащихся: "Историко-культурологическое", "Экономико-правовое", "Художественно-эстетическое", "Литературно-редакционное", "Психолого-педагогическое" 87. Совокупность названных компонентов образовательной деятельности позволяет думать, что в данном случае мы обнаруживаем пример элитарного образования, хотя такой подход у авторов эксперимента нигде не прокламируется, а относительно учителей-исполнителей, напротив, утверждается отказ от элитарного подхода к эксперименту, т.е. в нем участвовали все без исключения учителя школы.
       Я познакомился с опытом школы  1274 в библиотеке им. К.Д. Ушинского в период разработки нового учебно-методического курса интенсивного гуманитарного образования. Многие положения моей концепции вполне коррелировали с концептами школы им. Маяковского, несмотря на различие исходных установок. В общем аспекте можно было обнаружить и совпадение практического опыта их воплощения; мой, как единого преподавателя интегрированного комплекса гуманитарных дисциплин, их - как опыт целенаправленной деятельности всего педагогического коллектива. Поэтому я счел уместным подарить свою книгу об "интегральной диалогике" М.В. Богуславскому, рассчитывая на вполне закономерный интеллектуальный диалог единомышленников. Естественно, меня интересовало его мнение о моем опыте гуманитарного образования. Наконец, я предполагал задать ему несколько вопросов с целью изложения концепции гуманитарного самоопределения личности в русле ницшевских представлений об "образовании ради образования", чтобы включить полученный из первых рук материал в будущую давно задуманную книгу. Вопреки моим ожиданиям при следующей встрече диалог не состоялся. На мой вопрос о содержании своей книги я, вдруг, услышал желчные придирки по поводу некоторых моментов моей биографии, которые с определенной целью были включены в книгу, но к главным ее пунктам совершенно не относились. Я меньше всего ожидал, что моего собеседника привлечет этот второстепенный материал, тем более, что воспитанному человеку не следовало бы высказываться о том, что его совершенно не касалось, поэтому попытался перевести разговор на тему методологии гуманитарного образования. Однако я, как оказалось, переоценил степень профессиональных интересов ученого-теоретика. М.В. Богуславский от обсуждения этой темы уклонился, и мне оставалось только пожать плечами и подумать о тривиальной истине: как часто в своих жизненных поступках люди не адекватны тем высоким образцам и принципам, которые они прокламируют в своих сочинениях, вероятно, не без цели отклика возможных единомышленников. Поэтому мое изложение опыта школы  1274 не вышло за пределы опубликованного ранее материала.
       Еще больший "афронт" я получил, пытаясь встретится с Н.В. Нестеровой как раз в период активного сбора материала для этой книги. "Университет" Натальи Нестеровой - ныне "Академия" - был знаком мне с 1993 года, когда в печати появились большие хвалебные статьи как о самой Н. Нестеровой, так и о её детище 88. На дворе стояло время педагогического романтизма, я сам его пережил, и любая информация о формах нетрадиционного обучения воспринималась как откровение. Позднее никакой другой информации, хотя бы автореферата диссертации ректора университета, я не встречал. Были у меня знакомые преподаватели из этого университета, но они не спешили отвечать на мои вопросы о становлении системы элитного образования в их учреждении. О том, что такая цель преследовалась с момента возникновения университета и именно в сфере гуманитарного образования, недвусмысленно свидетельствовали и упомянутые статьи, и рекламные объявления нового Гуманитарного Университета Московского центра образования Натальи Нестеровой, в которых перечислялись все факультеты (25), а под девизом "Лучшие традиции элитного образования" объявлялся прием девушек в 7-8, 10 кл. "Института благородных девиц Натальи Нестеровой" 89. Последний призыв был для меня особенно привлекателен, так как я имею честь числить среди своих предков по женской линии кавалерственную даму баронессу Е.А. Пальменбах, урожденную баронессу Черкасову, бывшую начальницей Смольного монастыря в конце ХVIII - начале XIX вв. И баронесса, и три ее дочери окончили Смольный Институт благородных девиц среди первых учениц. Педагогической деятельности Е.А. Пальменбах я посвятил главу в историческом исследовании о роде баронов Черкасовых, созданным в соавторстве с дочерью Е.Д. Макеевой.
       Приходилось мне слышать и о том, что, дескать, все рекламные самовосхваления не соответствуют действительности, что к началу XXI в. Университет Нестеровой светит светом далекой звезды, а нынешний уровень обучения и преподавания мало соответствует высокому уровню гуманитарного образования, которое давно подменено прикладными художественными формами обучения. Я этим слухам не верил, а надежду на непременную встречу с незаурядным организатором негосударственного образования (что было особенно для меня важно) усилил тот неожиданный факт, что в октябре 2003 г. в одном и том же теоретическом академическом журнале были опубликованы статья Н.В. Нестеровой, которую я уже цитировал, о ее университете и моя - о Ницше 90. Надеялся я зря. Этот процесс "невстречи" продолжался около года, и мне не только не довелось увидеться и побеседовать с Нестеровой, но даже поговорить с нею по телефону. Зато по телефону я всласть наговорился с ее секретарями, референтами, помощницами, которые на вопросы о встрече с их патронессой не говорили ни да, ни нет, но можно было по интонациям догадываться, что встречаться со мной ректор не торопится, а, вернее, не хочет. Мною овладел азарт и чисто профессиональное любопытство: в чем причина? И я стал тоже "экспериментировать". На имя ректора отправил по почте только что изданную "Интегральную диалогику..." с излишне пафосным инскриптом, - никакой реакции, хотя книга широко обсуждалась в ученых педагогических кругах. Просматривая записи телефонных разговоров с приближенными Нестеровой, теперь, задним числом, я вижу, что со мной изначально никто не собирался встречаться, хотя о цели встречи я сказал сразу же, в том числе и в письме, сопровождающем книгу. К "царствующей особе" меня или не допустили, или эта особа уловила в моих намерениях нечто, что показалось ей подозрительным, или, как мне намекали, кому-то из знающих меня преподавателей университета пришло в голову заподозрить во мне вероятного конкурента, и он сумел убедить в нежелательности моего появления в стенах университета. Во всяком случае, такой корпоративной закрытости учебного заведения мне не довелось встречать ни до, ни после. Можно подумать, что там и в самом деле подвизается суперэлита, которая не желает общаться с иноверцами.
       Стремясь довести дело до какого-то завершения, в августе 2004 г. я написал Н.В. Нестеровой письмо, несколько запальчивое, в котором еще раз попросил о встрече. Мне и нужно-то было задать ей, или кому-либо другому из ректората несколько вопросов, связанных с идеями Ф. Ницше: насколько образовательная деятельность ее вуза коррелирует с этими идеями? Ответного послания я не получил, и незаданные вопросы остались при мне. И мне, еще раз, можно было предаться раздумьям на тему адекватности человека тому образу, который создается для рекламного имиджа, - им самим или его окружением. Кто-то говорил мне, что дескать, "королеву играет свита", и эта свита не хочет впускать "чужого" в строго очерченный круг, поэтому и мои предложения о встрече, и книга, и письма до Нестеровой просто не дошли, и она ничего не знала о моих попытках. Может быть, и так. Во всяком случае, давать оценку "Академии Натальи Нестеровой" с точки зрения парадигм философии и педагогики Ницше я не имею права, так как ничего не выяснил на сей счет. Весьма профессионально компетентные и авторитетные в академических кругах ученые соглашались со мной в том, что это учреждение создано на основе концепции элитарного образования. Что касается Ницше, то на этот вопрос следовало беспомощное разведение рук. Упоминавшаяся выше статья Н. Нестеровой не содержит понятия "воспитание элиты", - напротив, подчеркивается демократичность приема в университет "всех". Но из подтекста все-таки можно догадаться, что в будущем эти "все" должны стать элитой знаний и духа. Беседы полуслучайного характера со студентами университета оставили у меня двойственное чувство, частично напоминающее ламентации М. Артемьева. И для себя я пришел к выводу, что играть в "сверхчеловеков" там умеют. Вероятнее всего, Н. Нестерова и ее соратники предпочитают вопрос об элитарном образовании не обсуждать, опасаясь негативного общественного мнения, для которого понятие "элита" все-таки по-прежнему ассоциируется с чем угодно, только не с аристократизмом духа. Такое мнение продолжает превалировать как на "верхах", так и на "низах" общества. И сравнение с Ницше Н.В. Нестеровой ни к чему. Ведь образование в Академии платное.
       После неудачных попыток получения информации из первых рук: от М. Богуславского и Н. Нестеровой, что было бы, как мне казалось, небесполезным и для них, я больше не питал надежд на возможность встреч с персонами такого ранга и оставил попытки поиска учебных заведений с ницшевой парадигмой обучения и воспитания. Поэтому приведу еще только один последний пример на основании небольшой журнальной публикации.
       С 1996 г. в Москве существует Международная общеобразовательная школа с углубленным изучением отдельных предметов "Интеграция XXI век", В настоящее время в ней 24 класса и 248 учащихся (!). Это базовая школа Государственного университета Высшая школа экономики имеет ряд партнерских программ с зарубежными образовательными центрами, является участником программы международного бакалаврата, поэтому ее аттестаты и дипломы признаются ведущими университетами мира. "Интеграция XXI века" - одно из первых негосударственных некоммерческих образовательных учреждений России, объединяющее лучшие черты российской и британской систем образования и считается одним из лидеров негосударственных образовательных центров Москвы. Директор школы С. Куличенко стремится расширить образовательную концепцию школы 91. По всем перечисленным признакам это школа с высоким уровнем элитарного образования. Вполне вероятно, что Ницше увидел бы в ее практике осуществление своего проекта культурной революции, но осудил бы явную прагматичную направленность обучения в школе. Напомню напоследок, что процесс интеграции гуманитарных дисциплин, как и диалог культур, как и воспитание гуманитарного мышления являются основополагающими факторами и моей технологии гуманитарного образования "интегральная диалогика".
      

    * * *

       С.А. Завражин завершает свою статью 1994 года такими осторожными словами: "Резюмируя, следует отметить, что педагогическая концепция Ницше, являясь индикатором его философского учения, привлекает внимание, особенно молодежи, масштабностью и оригинальностью идей, их живучестью и психологической убедительностью. Безусловно, многие из них видятся спорными, абсурдными, социально опасными. Тем более представляется целесообразным их объективное исследование в контексте нынешних реалий, когда некая "бестиальная идея" может разразиться глобальной катастрофой" 92.
       Гораздо радикальнее оценивает педагогические проекты Ницше Б. Марков в книге 2005 года (думаю, что десятилетний временной промежуток имеет значение). Насколько полезными и поучительными являются предложения Ницше относительно наших попыток реформировать образование? - спрашивает он. Ответ таков: "То, что одним из первых заметил Ницше, теперь стало очевидным для всех. Существующая система образования переживает кризис и нуждается в модернизации. Ее направление, названное болонским процессом, не у всех получает одобрение. С одной стороны, благодаря модернизации образование станет более демократичным, открытым, свободным от национальных и иных ограничений. С другой стороны, оно станет еще более унифицированным и обезличенным. Упадет престиж крупных университетов, которые готовили студентов по собственным программам и были ориентированы на подготовку уникальных специалистов. Такой расклад мнений свидетельствует о том, что мы озабочены не столько судьбой выдающихся педагогов, сколько сохранением элитных университетов, которые готовят "мозги" для научно-исследовательских учреждений. Ницше заботило совсем другое. Он волновался о том, что выпускники университетов перестали быть носителями национального духа, о том, что они перестали бороться за свободу отечества и не готовы жертвовать ради него своей жизнью" (Б. Марков говорит о Ницше периода лекций об образовательных учреждениях - Д.К.) 93.
       Однозначного решения проблемы нет. Нужно совместить и то и другое, но это невозможно, пока мы мыслим в рамках устаревшей системы различий. Нужна смелость Ницше, чтобы заменить эту систему на новую. Но кто способен стать новым Фридрихом Ницше? В новом столетии? Или даже тысячелетии? Ю. Эвола (1898-1974),один из духовных лидеров "консервативной революции", часто обращался к личности и творчеству великого немецкого философа. Его интерпретация Ницше носила характер, соответствующий его убеждениям, которым он оставался верен всю жизнь, и которые с полным основанием можно назвать фашистскими. Но в его книгах высказываются такие мысли, такие прозрения, что хочешь, не хочешь, а с ними нужно соглашаться, как с любыми умными и оригинальными суждениями. В одной из итоговых книг у Эволы есть любопытное рассуждение о браке и семье в мире, "в котором "умер Бог". Сводится оно к тому, что в мире, где нет ни традиций, ни рас, ни каст в высшем смысле, необходимо резко отделить физическое потомство от духовного потомства: "... эти два типа уже не связаны между собой и передача крови по наследству перестала быть условием, способствующим поддержанию духовной преемственности, нам, возможно, стоит вернуться к понятию духовного отцовства, за которым даже в традиционном мире иногда признавали приоритет сравнительно с отцовством чисто биологического свойства. Речь идет, прежде всего, об отношениях между учителем и учеником, посвящающим и посвящаемым, вплоть до идеи возрождения или второго рождения. Никак не связанное с физическим отцовством, оно, тем не менее, предполагало наличие гораздо более интимных и существенных связей, нежели те, которые могли соединять подобную личность с физическим отцом, семьей, каким-либо сообществом или единством натуралистического типа" 94.
       Эти глубокие по замыслу размышления порождают надежду на то, что в новом тысячелетии Ницше еще будет иметь своих духовных детей. Сам Ницше в черновых набросках к "Человеческому, слишком человеческому" поздней осенью 1876 г. пророчески обмолвился: "При выборе между телесным и духовным потомством стоит сделать выбор в пользу последнего, ибо здесь отец и мать сливаются в одно лицо, и ребенок, если он родился, больше не нуждается ни в каком воспитании; его нужно только ввести в свет" 95. Диапазон этого отцовства был и остается очень широким. Не углубляясь в пространные доказательства, упомяну лишь немногие образцы такого "отцовства". Б.Ю. Поплавский, почти гениальный молодой поэт первой волны русской эмиграции в XX веке из "незамеченного поколения". Выдающийся критик Г.В. Адамович сказал о нем уже на склоне лет в 1960 г.: "Поэзия - это прежде всего Поплавский. Не дал всего, что мог бы дать. Изумительный собеседник. Но и что-то порочное в нем: темное, хитрое. В поэзии музыка слов, очарование. Тип Рембо, тип гуляки праздного" 96.
       Творчество и бытие Бориса Поплавского, "русского Рембо", его стремление во всем "жить опасно", особая система самовоспитания удивительно совпадали с воспитательными концепциями о сверхчеловеке Ф. Ницше. Его странная трагическая гибель явилась неким сюрреалистическим доводом в пользу учения "любви к року". Романы Б. Поплавского "Аполлон Безобразов" и "Домой с небес" являются отражением призыва Ницше к преодолению в себе "последнего человека".
       Совершенно другой, гротескный "ницшеанец", буквально понимающий некоторые неосторожные сентенции Ницше, предстал перед читателем и зрителем середины XX века в романе Э. Берджесса и в фильме С. Кубрика "Заводной апельсин". Герой романа Алекс, чудовище в облике невинного юнца, отягощенного всеми возможными пороками и непреодолимой тягой к насилию, произносит в романе речи по форме и стилю карикатурно похожие на проповеди и призывы Заратустры с рефреном-обращением: "О, други! О, братья!" Сходство идеологии Алекса с ницшеанством подчеркивает явно издевательский штрих: он безумно любит музыку Л. ван Бетховена, особенно Девятую симфонию, под звуки которой вместе с друзьями совершает чудовищные поступки. Ирония по отношению к Ницше очевидна: тот мечтал о культуре, подходящей для Бетховена, - и вот вам новые "хранители" этой культуры, Алекс и его шайка, - оценившие и Бетховена и Ницше на свой ублюдочный манер. Жалкий итог всех преступлений Алекса: его подвергают операции, в результате которой он полностью лишается агрессивности, и даже попытка защитить себя приводит к сильным мучениям. Теперь он сам становится объектом неслыханных унижений и жестокого насилия. Из кровожадной "белокурой бестии" он превращается в жалкого раба, бессильного и беспомощного, наделенного рессентиментом во всей полноте этого понятия. Философские и педагогические взгляды Ницше в романе и фильме вывернуты наизнанку, и странно, что сатира Э. Берджесса является попыткой доказательства нравственного превосходства свободно творимого зла над "запрограммированным" добром.
       На той же "английской почве" на рубеже ХХ-ХХI веков рождается произведение, включающее все лучшие положения и цели педагогической доктрины Ф. Ницше, Это цикл романов Джоан Ролинг о мальчике Гарри Поттере. Задуманный как сказочно-фантастическая сага о юном волшебнике, "избранном из избранных", цикл уже с третьей книги под пером автора-педагога превращается в жанр знаменитого европейского "романа воспитания", возрождает традиции английских романистов ХVIII-ХIХ веков: Т. Смоллета, Л. Стерна, Г. Фильдинга, Ч. Диккенса. А в этих романах воспитания ХХ-ХХI вв. мы видим литературное воплощение педагогических проектов Ницше. Школа юных магов и чародеев "Хогвартс" есть виртуальная реализация той самой культурно-образовательной реформы, на которую рассчитывал молодой базельский профессор. Хогвартс - воплощение идеи философско-эзотерического монастыря с близкими по духу людьми, о котором столько мечтал Ницше. Взрослеющий с каждым романом герой, живущий в постоянной опасности, и его верные друзья, в том числе, Гермиона Грейджер, - тип женщины, которая так и осталась недосягаемой для Ницше, - вот те настоящие "веселые и дерзкие ребята", приход которых Ницше предвещал в 1886 году. Их путь борьбы со злом - путь познания, дерзость мысли, отторжение консерватизма мышления, мужество в открытии правды, какой бы горькой она не была, и автор позаботилась о том, чтобы этот путь был до изнеможения труден и смертельно опасен в столкновении с миром дьявольского зла. Их цель освобождение мира от инфернального воплощения Смерти, которую победить нельзя, но необходимо вновь и вновь ежедневно вступать с нею в бой и не бояться ее, как не боится смерти и дьявола Рыцарь Дюрера. Главные воспитатели юных волшебников - это те духовные вожди, рыцари без страха и упрека, сравнимые с воспитателями-великанами, на появление которых тоже рассчитывал Ницше. "Воспитание Гарри Поттера" - эзотерический пример воспитания сверхчеловека, дарящего милость. Против него - мир маленьких, круглых, тупых и жестоких людишек во главе с Драко Малфоем, пособником зла, расистом и "антимагловцем", что может быть прочитано как "антисемитом", со всеми теми качествами, которые презирал и отталкивал от себя Фридрих Ницше.
       Трагическая победа юноши-волшебника над, казалось бы, непреодолимым врагом, гибель тех друзей, кто защищал его, помог победить Зло - закономерный итог стремления "опасно жить" и совершить тот подвиг, которого ждут от него, и который только ему и под силу, если помнить о ницшевской amor fati. Наверное, не случайно Гарри носит такие мощные очки, которые делают его похожим на духовного прародителя Ницше. Они помогают мальчику увидеть то, что недоступно взору других. Профессор из Базеля обладал такой роковой способностью. Единственным недостатком учеников Хогвартса является тот, что они возникли в воображении очень талантливого писателя-педагога и существуют лишь на страницах семи философско-сказочных романов.
       Фридрих Ницше создал философскую и педагогическую системы, в которых, несмотря на внешний иррационализм и эзотеризм, он заложил предвидение многих социокультурных сдвигов, которым предстояло стать интеллектуальными вызовами, определяющими новое тысячелетие. Но... "Окольным путем Ницше выражает почтение этому сварливому грубияну (Шопенгауэру - Д.К.) в своем шедевре "Так говорил Заратустра" (1883-1885), когда мудрец Заратустра поощряет учеников покинуть его святилище и идти собственными дорогами; они должны даже подвергать сомнению то, что сказал он. "Тот плохо платит наставнику, - говорит Заратустра, - кто всегда остается лишь учеником". Ницше почтил своего великого учителя Шопенгауэра, бросив вызов его взглядам и создав тем самым свою собственную уникальную философию" 97.
       После прошедшего столетия, в котором "неудачные дети природы" и ученики-мародеры, в том числе и российские доморощенные ницшеанцы и антиницшеанцы, толковали философию и педагогику Ницше вкривь и вкось, в соответствии со своими стремлениями и намерениями, наступил период, когда, может быть, следует после долгого отсутствия Ницше в сфере интеллектуальной и духовной жизни России снова отдалиться от него, чтобы не допустить обычного печального явления: профанация, упрощения и оглупления его идей. Наш опыт слишком богат многими скорбями, чтобы снова повторять прежние ошибки. Еще на заре прошлого века знаменитый социолог Макс Вебер, воплощение рациональности, пророчески сказал: "Мы знаем сегодня не только то, что нечто может быть прекрасно, хотя оно не является добрым, но и то, что оно прекрасно именно в том, в чем оно не добро; это нам известно со времен Ницше, а еще ранее вы найдете его в "Цветах зла", как Бодлер назвал томик своих стихов. И уж ходячей мудростью является то, что нечто может быть истинно, хотя оно не прекрасно и поскольку оно не прекрасно, не священно и не добро" 98. И надо честно признать, что в том идеальном виде, в каком Ницше грезилась красота элитарной педагогики, пайдейи, она никогда воплощена не будет. Можно лишь приближаться - больше или меньше - к идеалу. В этом состоится наш уход из святилища Диониса и поиск собственного пути. Но из Святилища нельзя уйти, не унеся с собой частицы сакрального, которому поклонялись, даже если это переоцененные ценности. Сбереженные ценности понадобятся немногим и для немногих. Такова и педагогика Ницше - она была и остается "для очень немногих", о чем говорил сам автор лекций 1872 года. Все истинно великое - для немногих. Вероятно, элитарные концепции образования - сегодня чаще всего имитирующие идеал Ницше - рано или поздно очистятся от сиюминутных, нигилистических, по сути, подходов к образованию и воспитанию, и наступит время понимания педагогических проектов философа ради той цели, для которой он их выстрадал.
      
      

    Библиографический список

       1. Ницше Ф. Утренняя заря, с. 162.
       2. Ницше Ф. Стихотворения. Философская проза, с. 52.
       3. Письма Фридриха Ницше. М., 2007, с. 269.
       4. Там же, с. 341-342.
       5. Там же, с. 343-344.
       6. П.Л. Карабущенко, Л.Я. Подвойский. Философия и элитология культуры А.Ф. Лосева. М., 2007, с. 57, 195.
       7. Свасьян К. А. П.А. Флоренский // Растождествления. М., 2006, с. 268-269.
       8. Гройс Б. Поиск русской национальной идентичности // Россия и Германия; Опыт философского диалога. М., 1993, с. 45.
       9. Грушин Б.А. Четыре жизни России. Жизнь первая. Эпоха Хрущева. М., 2001; Грушин Б.А. Четыре жизни России. Жизнь вторая. Эпоха Брежнева (Ч. 1). М., 2003; Грушин Б.А. Четыре жизни России. Жизнь вторая. Эпоха Брежнева (Ч. 2). М., 2006.
       10. Грушин Б.А. Четыре жизни России. Жизнь первая. Эпоха Хрущева, с. 5-25.
       11. Уортман Ричард С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии. Т. 1. М., 2004, с. 200-224.
       12. Дмитриев м.а. Московские элегии. М., 1985, с. 250.
       13. Салтыков-Щедрин М.Е. Мелочи жизни // Собр. соч. в десяти томах. Т. 9. М., 1988, с. 77-79.
       14. Стоюнин В.Я. Избранные педагогические сочинения. М., 1991, с. 49.
       15. Каптеров П.Ф. Избранные педагогические сочинения. М., 1982, с. 173, 177.
       16. Зеньковский В.В. История русской философии. Т. 1. Ч. 2. Л., 1991, с. 267.
       17. Розанов В.В. Сумерки просвещения. М., 1990, с. 59.
       18. Гагаев А.А., Гагаев П.А. Русские философско-педагогичес- кие учения XVIII-ХХ веков. Культурно-исторический аспект. М., 2002, с. 323.
       19.  Михайлов Михайло. Великий катализатор: Ницше и русский неоидеализм // Иностранная литература, 1990,  4, с. 201.
       20. Лозинский Е. Педагогические идеалы Фридриха Ницше, с. 94-95.
       21. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в тридцати томах. Т. 10. Ленинград. 1974, с. 322.
       22. Ницше Ф. Из наследия (осень 1887 - март 1888). Состав. Ю.Н. Давыдов. Пер. А.В. Карельский, М.В. Голубовская // Иностранная литература. 1990,  4, с. 194.
       23. Там же, с. 194.
       24. Достоевский Ф.М. Указ. соч., с. 324.
       25. Там же, с. 324.
       26. Иностранная литература, с. 195.
       27. Достоевский Ф.М. Указ. соч., с. 325, 326.
       28. Там же, с. 326.
       29. Гудрик-Кларк Н. Оккультные корни нацизма. Тайные арийские культы и их влияние на нацистскую идеологию. СПб, 1993, с. 101-102.
       30. Белинков А.В. Яйцеживородящая проехидна // Новое время, 1995,  4, с. 44.
       31. Маяковский В.В. Стихотворения. Поэмы. Пьесы. М., Худ. литер. 1969, с. 462-463, 472, 474.
       32. Коржавин Н.М. На скосе века. Стихотворения и поэмы. М., 2008, с. 420.
       33. Федоров Н.Ф. Философия общего дела // Супраморализм, или Всеобщий синтез, с. 493-498; Статьи, М., 2008, с. 603-681.
       34. Семенова С.Г. Николай Федоров. Творчество жизни. М., 1990, с. 3.
       35. Корнющенко Д.И. Элитарная концепция искусства в философии Фридриха Ницше. Чапаевск, 1999, с. 13, 44.
       36. Философский энциклопедический словарь. М., ИНФРА-М. 1997, с. 476.
       37. Федоров Н.Ф. Указ. соч. с. 665.
       38. Там же, с. 631.
       39. Семенова С.Г. Указ. соч., с. 325.
       40. Штайнер Р. Вопрос воспитания как социальный вопрос. Калуга, 1992, с. 18-19.
       41. Сорока-Росинский В.Н. Педагогические сочинения. М., 1991, с. 164-228.
       42. Там же, с. 178-179.
       43. Там же, с. 178-179.
       44. Губко А.Т. Рыцарь суровой доброты // Сорока-Росинский В.Н. Педагогические сочинения, с. 16-17.
       45. Там же, с. 9.
       46. Кабо Л.Р. Жил на свете учитель. М., 1970.
       47. Вендровская Р. Шкида и Викниксор // Учительская газета, 1991,  48.
       48. Сорока-Росинский В.Н. Указ. соч., с. 173.
       49. Макаренко А.С. Детство и литература // Макаренко А.С. О коммунистическом воспитании. М., 1956, с. 493-494.
       50. Франк С.Л. Сочинения. М., 1990, с. 60.
       51. Корнющенко Д.И. Интегральная диалогика: попытка новой технологии гуманитарного образования, с. 63-81.
       52. Азаров Ю.П. Не подняться тебе, старик. М., 1989, с. 21.
       53. Юность, 1991,  7, с. 64-65.
       54. Андреев Д.Л. Роза Мира. Метафилософия истории. М., 1991, с. 240.
       55. Там же, с. 242.
       56. Там же, с. 246.
       57. Корнющенко Д.И. Интегральная диалогика: интенсивная технология гуманитарного образования. Учебно-методический курс. Глава 8. Интегральный процесс воспитания/формирования гуманитарного мышления. Сайт: http: // lit.lib.ru/editors/k/kornjushenko_d_i/
       58. Кирилов С. О судьбах "образованного сословия" в России // Новый мир, 1995,  8, с. 148, 152-153.
       59. Там же, с. 148-153, 156.
       60. Там же, с. 158-159.
       61. Нестерова Н.В. Современное высшее профессиональное образование и локальные образовательные системы // Мир образования - образование в мире, 2003,  З, с. 153-154.
       62. Артемьев М. Почему. М., 2004, с. 33-34.
       63. Кудашев В.И. Первое участие России в Международной философской олимпиаде школьников // Вестник Российского философского общества, 2002,  2, с. 128-132.
       64. Зимняя весна // Книжное обозрение, 2005,  9-10, с. 1.
       65. Молдавская К. Поучительная ярмарка // Книжное обозрение, 2005,  11-12, с. 29.
       66. Читающие нации // Книжное обозрение, 2005,  27-28, с. 13.
       67. Соловьев С. Здравствуй, читатель. Не береги себя // Книжное обозрение, 2007,  12.
       68. Совещание заведующих кафедрами общественных наук. Белов В.Н. Тихое разрушение // Вестник РФО, 2007,  1, с. 42-50.
       69. Белозерцев С.В. Жизнь без СО // Вестник РФО, 2006,  4, с. 96-97, 98.
       70. Самарин А.Н. Элиты и образование в современной России // Философия образования XXI века, 2002,  4, с. 52.
       71. Корнющенко Д.И. 
       Сайт: http: // lit.lib.ru/editors/k/kornjushenko_d_i/. См. также: Образование и общество, 2004,  5, с. 61-74; 2005,  4, с. 50-55; Труды членов РФО, Вып. 9. М., 2004, с. 101-143; Философия образования, 2005,  1, с. 163-193,  2, с. 134-163,  З, с. 122-136 (Последние четыре публикации в соавторстве с Макееевой Е.Д.); Корнющенко Д.И. Интегральная диалогика: интенсивная технология гуманитарного образования. Учебно-методический курс. М., 2009.
       72. Цит. по: Белинков А.В. Яйцеживородящая проехидна // Новое время, 1995,  4, с. 44.
       73. Библер В.С. От наукоучения - к логике культуры. Два философских введения в двадцать первый век. М., 1991.
       74. Ахутин А.В., Библер В.С., Курганов С.Ю. Античная культура. Воображаемые уроки в 3-4 классах Школы диалога культур. М., 1995.
       75. Штайнер Р. Указ. соч., с. 23.
       76. Школа В. Библера // Учительская газета, 29.09.1988,  116.
       77. Библер В.С. Спор - это путь к истине, а не просто дорога к ней // Учительская газета, 28.12.1993,  53.
       78. Курганов С.Ю. Ребенок и взрослый в учебном диалоге. М., 1989.
       79. Корнющенко Д.И. Интегральная диалогика... с. 148-165, 551-552.
       80. Там же, с. 188-196, 239-259..
       81. Выготский Л.С. Психология искусства. М., 1968, с. 186.
       82. Азаров Ю.П. Пророки и пророчицы. Ч. 1. М., 2007, с. 275.
       83. Азаров Ю.П. Подозреваемый. М., 2002, с. 382-394.
       84. Искусство и дети. Эстетическое воспитание за рубежом. М., 1969.
       85. Азаров Ю.П. Пророки и пророчицы. Ч. 1. с. 203-205.
       86. Богуславский С.Р., Богуславский М.В. На пути к личности // Школа гуманитарной саморегуляции личности. Городская экспериментальная площадка на базе школы  1274. М., 1998, с. 7, 8.
       87. Там же, с. 10-11, 13, 19.
       88. Иванова Т. Личной дело Натальи Нестеровой // Книжное обозрение, 1993,  50, с. 5, 15-18; Ульченко Е. Три года свободного полета // Книжное обозрение, 1995,  34, с. 8-9.
       89. Куда пойти учиться? 2004,  ЗЗ,  37.
       90. Корнющенко Д.И. Ницше как воспитатель; Нестерова Н.В. Указ. соч. // Мир образования - образование в мире, 2003,  З, с. 28-38; с. 152-160.
       91. День открытых дверей в школе "Интеграция XXI век" // Обучение и карьера, 2006,  16, с. 100.
       92. Завражин С.А. Педагогические взгляды Фридриха Ницше, с. 96.
       93. Марков Б.В. Человек, государство и Бог в философии Ницше, с. 184-185.
       94. Эвола Ю. Оседлать тигра. СПб., 2005, с. 394-395.
       95. Ницше Ф. ПСС. Т. 8, с. 397.
       96. Новое литературное обозрение, 2002,  6, с. 150.
       97. Мэдиган Т. Дж. Ницше и Шопенгауэр о сострадании // Здравый смысл, 2001,  2, с. 24.
       98. Вебер М. Избранное: Протестантская этика и дух капитализма. М., 2006, с. 598.
      
      

    Литература

       1. Азаров Ю.П. Не подняться тебе, старик. М., Молодая гвардия, 1989.
       2. Азаров Ю.П. Подозреваемый. М., 2002.
       3. Азаров Ю.П. Пророки и пророчицы. Ч. 1-2. Русский мир. М., 2007.
       4. Андреас-Саломе Л.Г. Прожитое и пережитое. Родинка. М., Прогресс-Традиция, 2002.
       5. Андреев Д.Л. Роза мира. Метафилософия истории. М., Прометей, 1991.
       6. Античная лирика. М., Худ. лит-ра, 1968.
       7. Аристотель. Политика // Соч. в 4 тт. Т. 4. М., Мысль, 1983.
       8. Артемьев М. Почему. М., ОГИ, 2004.
       9. Асмус В.Ф. Платон. М., Мысль, 1969.
       10. Ашин Г.К. Смена элит // Общественные науки и современность. 1995,  1.
       11. Балашов Л.Е. Ф. Ницше - Гитлер философии // Труды членов РФО. Вып. 2, М., 2002.
       12. Батай Ж. Проклятая часть. М., Ладомир, 2006.
       13. Белинков А.В. Яйцеживородящая проехидна // Новое время. 1995,  4.
       14. Белов В.Н. Тихое разрушение // Вестник Российского философского общества. 2007,  1.
       15. Белозерцев С.В. Жизнь без СО // Вестник РФО. 2006,  4.
       16. Библер В.С. От наукоучения - к логике культуры. Два философских введения в двадцать первый век. М., Политиздат. 1991.
       17. Библер В.С. Спор - это путь к истине, а не просто дорога к ней // Учительская газ. 1993,  53.
       18. Богат Е.М. Вечный человек. М., Молодая гвардия, 1973.
       19. Богуславский С.Р., Богуславский М.В. На пути к личности // Школа гуманитарной саморегуляции личности. Городская экспериментальная площадка на базе школы  1274. М., 1998.
       20. Вебер М. Избранное: Протестантская этика и дух капитализма. М., РОССПЭН, 2006.
       21. Вейль С. "Илиада", или Поэма о Силе // Новый мир. 1990,  6.
       22. Вендровская Р. Шкида и Викниксор // Учительская газ., 1991,  48.
       23. Высоцкий В.С. Нерв. М., Молодая гвардия, 1981.
       24. Гагаев А.А., Гагаев П.А. Русские философско-педагогические учения ХVIII-ХХ веков. Культурно-исторический аспект. М., Русское слово. 2002.
       25. Галеви Д. Жизнь Фридриха Ницше. Рига, 1991.
       26. Галковский Д.Е. Бесконечный тупик. Кн. 2. М., Из-во Дм. Галковского. 2008.
       27. Гарин И.И. Вагнер // Поэты и пророки. Т. 1. М., Терра, 1992.
       28. Гарин И.И. Ницше. М., Терра, 2000.
       29. Гармаш Л.Н. Лу Саломе сама о себе. Урал LТД. Челябинск, 2000.
       30. Гессе Г. Игра в бисер. М., Худ. лит-ра. 1969.
       31. Гессен С.И. Основы педагогики. Введение в прикладную философию. М., Школа-Пресс, 1995.
       32. Гофман Э.Т.А. Житейские воззрения кота Мурра. Повести и рассказы. М., Худ. лит-ра. 1967.
       33. Гранье Ж. Ницше. М., Аст-Астрель, 2005.
       34. Грушин Б. А. Четыре жизни России. Жизнь первая. Эпоха Хрущева. М., Прогресс-Традиция, 2001.
       35. Гудрик-Кларк Н. Оккультные корни нацизма. СПб. ЕВРАЗИЯ. 1993.
       36. Гюнцель К. Э.Т.А. Гофман. Жизнь и творчество. Письма, высказывания, документы. М., Радуга, 1987.
       37. Данто А. Ницше как философ. М., Идея-Пресс, 2000.
       38. Делёз Ж. Ницше и философия. М., Ad Marginem, 2003.
       39. Деррида Ж. Государства собственноручный знак // Отобиография. СПб., 2002.
       40. Дневник Марии Башкирцевой. М., Искусство, 2001.
       41. Достоевский Ф.М. Бесы // Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 томах. Т. 10. Ленинград. Наука, 1974.
       42. Жиру Ф. Лу. История свободной женщины. М., Колибри, 2005.
       43. Завражин С.А. Педагогические взгляды Фридриха Ницше // Педагогика, 1994,  2.
       44. Захарова Т.Г. О некоторых типах преемственности в философии // Труды членов РФО. В. 2. М., 2002.
       45. 3енковский В.В. История русской философии. Т. 1. Ч. 2. Ленинград. Эго, 1991.
       46. Иванов Вяч.. И. Ницше и Дионис // В.И. Иванов. По звездам. Борозды и межи. М., Астрель, 2007.
       47. Йегер В. Пайдейя. Воспитание античного грека (эпоха великих воспитателей и воспитательных систем) Т. 2. М., 1997.
       48. Кабо Л.Р. Жил на свете учитель. М., Знание. 1970.
       49. Камю А. Бунтующий человек. М., Политиздат, 1990.
       50. Каптеров П.Ф. Избранные педагогические сочинения. М., Педагогика, 1982.
       51. Карабущенко П.Л., Подвойский Л.Я. Философия и элитология культуры А.Ф. Лосева. М., Литературная учеба, 2007.
       52. Кирилов С. О судьбах "образованного сословия" в России // Новый мир, 1995,  8.
       53. Корнетов Г.Б. Педагогическое наследие Платона и Аристотеля // Платон, Аристотель. Пайдейя: восхождение к доблести. М., УРАО. 2003.
       54. Корнющенко Д.И. Из книги "Метафизика ленты Мебиуса". Гл. IV. "...трудность теперь в том, чтобы меня потерять..." // Труды членов РФО. Вып. 7. М., 2004.
       55. Корнющенко Д.И. Из книги "Элитарная концепция пайдейи в философии Фридриха Ницше: Опыт философского исследования. Гл. четвертая. Радикализация проекта пайдейи" Союз-соревнование "свободных умов" // Труды членов РФО. Вып. 14. М., 2007.
       56. Корнющенко Д.И. Интегральная диалогика: интенсивная технология гуманитарного образования. Учебно-методический курс. М., Спутник+, 2009.
       57. Корнющенко Д. И. "Интегральная диалогика" - интенсивно-креативная технология гуманитарного образования: Опыт сопряжения философии и педагогики. Выступление на IV Российском философском конгрессе 25.05.2005. // Образование и общество, 2005,  4.
       58. Корнющенко Д.И. Интегральная диалогика: Попытка новой технологии гуманитарного образования (из опыта работы). М., МПСИ-Юнитех, 2003.
       59. Корнющенко Д.И. Каким воспитателем был Ницше // Труды членов РФО. Вып. 5. М., 2003.
       60. Корнющенко Д.И. Метафизика ленты Мёбиуса: Освободить будущее от прошлого? Освободить прошлое от будущего? Чапаевск. 2000.
       61. Корнющенко Д.И. Ницше как воспитатель. Философско-педагогическое эссе // Мир образования - образование в мире. 2003.  3.
       62. Корнющенко Д.И. О воспитании по Ницше // Дидакт, 2003,  5.
       63. Корнющенко Д.И. Философия образования - неуловимая структура современной педагогики // Образование и общество. 2003,  6.
       64. Корнющенко Д.И. Элитарная концепция искусства в философии Фридриха Ницше. Ницшеанство как социокультурный феномен XX века. Чапаевск. 1999.
       65. Корнющенко Д.И., Макеева Е.Д. Из книги "Интегральная диалогика: интенсивная технология гуманитарного образования. Учебно-методический курс. Гл. 4. Интенсивно-креативная технология обучения и процесс воспитания гуманитарного мышления // Философия образования. 2005,  3. Новосибирск.
       66. Корнющенко Д.И., Макеева Е.Д. От наукоучения - к философии образования, или Российская пайдейя // Труды членов РФО. Вып. 7. М., 2004.
       67. Краткая литературная энциклопедия. Т. 1, Т. 5, Т. 8. М., Советская энциклопедия. 1962, 1968, 1975.
       68. Кудашев В.И. Первое участие России в Международной философской олимпиаде школьников // Вестник РФО. 2002,  2.
       69. Курганов С.Ю. Ребенок и взрослый в учебном диалоге. М., Просвещение, 1989.
       70. Лем С. Мифотворчество Томаса Манна // Новый мир. 1970,  6.
       71. Лёвит К. От Гегеля к Ницше. Революционный переворот в мышлении XIX века. Маркс и Кьеркегор. СПб. "Владимир Даль", 2002.
       72. Ливри А. Набоков - ницшеанец. СПб, Алетейя, 2005.
       73. Лозинский Е.И. Педагогические идеалы Фридриха Ницше // Вестник воспитания. 1902,  2.
       74. Макаренко А.С. О коммунистическом воспитании. М., Учпедгиз 1956.
       75. Малая Советская энциклопедия. Т. 5. М., АО "Советская энциклопедия", 1930.
       76. Маркиш С.П. Знакомство с Эразмом из Роттердама. Худ. лит-ра. 1971.
       77. Марков Б.В. Человек, государство и Бог в философии Ницше. СПб. "Владимир Даль". 2005.
       78. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 1. 2-е изд. М., Политиздат, 1955.
       79. Марру А. История воспитания в античности (Греция). М., 1998.
       80. Михайлов М. Великий катализатор: Ницше и русский неоидеализм // Иностранная литература, 1990,  4.
       81. Мэдиган Т.Дж.. Ницше и Шопенгауэр о сострадании // Здравый смысл. 2001,  2.
       82. Нестерова Н.В. Современное высшее профессиональное образование и локальные образовательные системы // Мир образования - образование в мире. 2003,  3.
       83. Ницше: Pro et contra. СПб. Из-во РХГИ, 2001.
       84. Ницше и современная западная мысль. СПб. - М., Европ. у-т СПб-Летний сад, 2003.
       85. Ницше и философия в России. СПб. РХГИ из-во, 1999.
       86. Ницше Ф. Антихристианин // Ницше Ф., Фрейд 3., Фромм Э., Камю А., Сартр Ж-П. Сумерки богов. М., Политиздат, 1989.
       87. Ницше Ф. Воля к власти. М., REFL-book, 1994.
       88. Ницше Ф. Воля к власти в реконструкции Элизабет Фёрстер-Ницше и Петера Гаста. М., Культурная революция. 2005.
       89. Ницше Ф. Избранные произведения. Кн. 1-2. М., Сирин, 1990.
       90. Ницше Ф. Из наследия (осень 1887 года - март 1888 года). Состав. Ю.Н. Давыдов. Пер. А.В.  Карельский, М.В. Голубовская // Иностранная литература. 1990,  4.
       91. Ницше Ф. Письма. М., Культурная революция, 2007.
       92. Ницше Ф. Полное собрание сочинений в тринадцати томах. Т. 7; 8. М., Культурная революция. 2007, 2008.
       93. Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. М., Изд. Кн. склад Д.П. Ефимова, 1900.
       94. Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. Казус Вагнера. Антихрист. Ecce Homo. Минск. Попурри, 1997.
       95. Ницше Ф. Сочинения в двух томах. Т. 1-2. М., Мысль. 1990.
       96. Ницше Ф. Стихотворения. Философская проза. СПб. Худ. лит-ра, 1993.
       97. Ницше Ф. Странник и его тень. М., REFL -book, 1994.
       98. Ницше Ф. Утренняя заря. Мысли о моральных предрассудках. Свердловск. Воля. 1991.
       99. Ницше Ф. Философия в трагическую эпоху. М., REFL -book, 1994.
       100. Ницше Ф. Философская проза. Стихотворения. Минск. Попурри. 2000.
       101. Нордау М. Вырождение. Современные французы. М., Республика, 1995.
       102. Олсон А., Туули И. Международная конференция "Пайдейя для 21-го века?" // Вестник РФО, 2002,  1.
       103. Орбел Н. "Ecce liber". Опыт ницшеанской апологии. // Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей; незавершенный трактат Фридриха Ницше. М., Культурная революция, 2005.
       104. Павсаний. Описание Эллады. Т. 2. М., ACT. Ладомир, 2002.
       105. Перцев А.В. Фридрих Ницше у себя дома. Опыт реконструкции жизненного мира. СПб. "Владимир Даль", 2009.
       106. Платон. Аристотель. Пайдейя: восхождение к доблести. М., УРАО, 2003.
       107. Пономарев Ю.В. Образовательное и воспитательное значение истории в связи с отрицательными взглядами на нее Шопенгауэра и Ницше // Кишинев. епархиальные ведомости. Кишинев. 1903,  12.
       108. Райх В. Психология масс и фашизм. СПб. Ювента, - М., Прогресс-Универс, 1997.
       109. "Речь не о книгах, а о жизни..." Переписка Ф. Ницше с Г. Келлером, Г. Брандесом, А. Стриндбергом // Новый мир. 1999,  4.
       110. Розанов В.В. Сумерки просвещения. М., Педагогика, 1990.
       111. Россия и Германия: Опыт философского диалога. М., Медиум, 1993.
       112. Савинио А. Вся жизнь. М., Известия, 1990.
       113. Салтыков-Щедрин М.Е. Мелочи жизни // Собрание сочинений в десяти томах. Т. 9. М., Правда, 1988.
       114. Самарин А.Н. Элиты и образование в современной России // Философия образования ХХI века, 2002,  4, Новосибирск.
       115. Свасьян К.А. Растождествления. М., Эвидентис, 2006.
       116. Свасьян К.А. Хроника жизни Ницше // Ницше Ф. По ту сторону добра и зла... Минск. Попурри, 1997.
       117. Синеокая Ю.В. Три образа Фридриха Ницше в русской культуре. М., Из-во ИФ РАН. 2008.
       118. Словарь античности. М., 1992.
       119. Словарь по этике. М., Политиздат, 1981.
       120. Современная западная социология. Словарь. М., Политиздат, 1990.
       121. Солженицын А.И. Образованщина // Новый мир. 1991,  5.
       122. Соловьев Э.Ю. Непобежденный еретик. Мартин Лютер и его время. М., Молодая гвардия, 1984.
       123. Сорока-Росинский В.Н. Педагогические сочинения. Педагогика, 1991.
       124. Стенерсон Р. Эдвард Мунк. М., Искусство, 1972.
       125. Стоюнин В.Я. Избранные педагогические сочинения. М., Педагогика, 1991.
       126. Уортман Р. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии от Петра Великого до Николая 1. Т. 1. М., ОГИ, 2004.
       127. Федоров Н.Ф. Философия общего дела. М., Эксмо, 2008.
       128. Философская энциклопедия. В 5 томах. Т. 5. М., Советская энциклопедия, 1970.
       129. Флоровский Г. Пути русского богословия, Вильнюс, 1991.
       130. Франк С.Л. Сочинения. М., Правда, 1990.
       131. Фулье А. Ницше и имморализм. М., Из-во ЛКИ, 2006.
       132. Хайдеггер М. Время и бытие. М., Республика, 1993.
       133. Хайдеггер М. Ницше. Т.I. СПб. "Владимир Даль", 2006.
       134. Хайдеггер М. Ницше. Т.II. СПб. "Владимир Даль", 2007.
       135. Холлингдейл Р.Дж. Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души. М. Центрполиграф, 2004.
       136. Чаадаев П.Я. Сочинения. М., Правда, 1989.
       137. Чумаков А.Н. Возврат к античности или новое прочтение пайдейи? // Вестник РФО, 1999,  З.
       138. Шацкий Е. Утопия и традиция. М., Прогресс, 1990.
       139. Шестов Л. Сочинения. М., Раритет, 1995.
       140. Школа В. Библера // Учительская газета, 1988,  116.
       141. Шопенгауэр А. Новый паралипоменон. М., Эксмо-Пресс, 2000.
       142. Шопенгауэр А. Полн. собр. соч. Т. 4. М., Изд. магазина "Книжное дело", 1910.
       143. Шопенгауэр А. Собрание сочинений в 6 томах. Т. 5. М., Терра - Книжный клуб. И-во Республика, 2001.
       144. Штайнер Р. Вопрос воспитания как социальный вопрос. Калуга, 1992.
       145. Эвола Ю. Оседлать тигра. СПб. Владимир Даль. 2005.
       146. Эразм Роттердамский. Разговоры запросто. М., Худ. лит-ра, 1969.
       147. Эткинд А.М. Эрос невозможного: Развитие психоанализа в России, М., 1994.
       148. Юнгер Ф. Ницше. М., Праксис, 2001.
       149. Ялом Ир. Когда Ницше плакал. М., Эксмо-Пресс, 2002.
       150. Ясперс К. Ницше. Введение в понимание его философствования. СПб. Владимир Даль. 2004.
       151. Ясперс К. Ницше и христианство. М., Медиум МФФ. 1994.
       152. Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., Политиздат, 1991.
      

    2007-2009

      
       Содержание
       От автора. Предварительные итоги (стр. 5)
       ГЛАВА ПЕРВАЯ. Фридрих Ницше - профессор, и преподаватель
       Базельского университета (стр. 20)
      
       ГЛАВА ВТОРАЯ. Пайдейя. Образовательный проект "культурной
       революции" (стр. 55)
      
       ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Поиски Воспитателя. Проект "культурной транс-
       формации" (стр. 127)
      
       ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Радикализация проекта пайдейи. Союз-
       соревнование "свободных умов" (стр. 168)
      
       ГЛАВА ПЯТАЯ. Поворотный пункт. Переоценка прежних ценно-
       стей (стр. 202)
      
       ГЛАВА ШЕСТАЯ. Философско-педагогические рецепции идеалов Ф. Ницше в России. Фридрих Ницше и педагогика нового тысяче-
       летия (стр. 244)
       ЛИТЕРАТУРА (стр.315)
      
      
      
      
       0x08 graphic
       Корнющенко Дмитрий Ильич (р. 1942), академик Академии творческой педагогики (АТП), член Российского философского общества (РФО), лауреат Шестой Артиады народов России (2001).
      
       Научный комментатор книги А.А. Любищева "Расцвет и упадок цивилизаций" (1993). Автор книг "Элитарная концепция искусства в философии Фридриха Ницше" (1999), "Метафизика ленты Мёбиуса" (2000), "Интегральная диалогика: попытка новой технологии гуманитарного образования (из опыта работы)" (2002,  2003), "Культура и поэзия: Опыт литературного досье" (2004), в соавторстве с Гуреевым Е.М., "Род Черкасовых в истории России XVII-XX столетий. Историко-генеалогическое исследование" (2008), "Родословная баронов Черкасовых: Поколенная роспись баронов Черкасовых и родственных им родов. Генеалогическое дерево: XVII - XXI столетия" (2009), обе книги в соавторстве с Макеевой Е.Д.; "Интегральная диалогика: интенсивная технология гуманитарного образования. Учебно-методический курс" (2009), а также более пятидесяти научных публикаций по гуманитарным вопросам.
      
       За книгу "Метафизика ленты Мёбиуса. Философско-историческое эссе" награжден Дипломом лауреата VI Артиады народов России в номинации "Литература. Лига мастеров. Гильдия профессионалов".
      
       Научные интересы Д.И. Корнющенко сосредоточены в сфере философии истории, философии культуры, философии образования, - в частности, элитарного гуманитарного образования. Синкретизирование философски ориентированных педагогических концепций на рубеже ХХ-ХХI вв. способствовало созданию новой интенсивно-креативной технологии гуманитарного образования: "интегральной диалогики". Технология успешно внедрялась в практику образовательных учреждений. Учебно-методическое пособие, созданное на основе концепции и опыта преподавания автором гуманитарных дисциплин по нетрадиционной методологии, рекомендовалось РИСО РАО для студентов, преподавателей вузов и учителей общеобразовательных школ.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
  • Комментарии: 2, последний от 04/10/2015.
  • © Copyright Корнющенко Дмитрий Ильич (tat.kornushenko@yandex.ru)
  • Обновлено: 06/12/2016. 807k. Статистика.
  • Монография: Философия, Обществ.науки
    • Оценка: 3.23*7  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.