Расточились снега,
Отшумели ручьи
К середине апреля.
А дорога нага
И скрипучи грачи,
Неспособные к трелям.
Но незримо для глаз
Прорезает трава
Толщу глины и грязи —
И опять в первый раз
Ищешь в сердце слова,
изумляясь их связи.
2
Ах, какое в апреле небо!
Тучи — полные невода.
Полон дождиком каждый невод,
Да никак не прольется вода.
Ах, какое в апреле солнце! —
Ошалевшее на ветру,
Жеребенком оно несется,
Закусив удила поутру.
Ах, какое в апреле сердце:
Шелохнись — и вовсю зазвенит!
Поднимается сердце в зенит,
И что может упасть — не верится.
Ну, а если и упадет, —
Кто-то бережно подберет.
Дядькины уроки
Он говорил мне, парясь в бане.
Отменно мудр, маненько пьян:
«Чему не выучился Ваня,
Того не превзойдет Иван.
В июне хороши березки
На добрый веник,
А поздней
Они годятся лишь на розги
Для непослушных сыновей».
С тех пор береза облетала
Уж не один десяток раз.
Меня жизнь парила и мяла.
Дала науки про запас.
Мне, клеванному много в темя,
Достало мудрости понять:
Чему не выучило время,
То и не следовало знать.
* * *
Далеко, далеко, далеко —
За кувшинковой тихой рекой,
За девически чистою речкой,
Обещающей вольный покой,
За пригорком с травой-муравой
Не про всех есть такое местечко —
Тайна жизни моей,
Детства мой мавзолей.
Далеко, далеко...
Недалечко.
Далеко, далеко, далеко
Отошел беспечальный покой
С незатейливой песней сердечка
И с такой молодой —
С нашей мамой родной,
И со мной, к ней летящим с крылечка
Прямо в руки ее.
Прямо в счастье свое —
Далеко, далеко...
Недалечко.
Мама, ты — далеко, далеко,
Лишь не гаснет под образом свечка.
И надежда на вечный покой
Недалеко уже...
Недалечко.
* * *
По-за туманами светится
Теплый вдали огонек...
Светлые проблески месяца
Над перекрестком дорог.
Нынче куда подеваться мне,
Душу пристроить куда? —
Мама притихла под святцами,
В речке остыла вода.
Мудро и прочно устроенный,
Мир стал чужим и седым.
В путь поутру вышли трое мы,
Как я остался один?
Полнится серыми красками
Тень уходящего дня.
Что-то не очень уж ласково
Вечер встречает меня.
Но все приветливей светится
Близкий уже огонек...
Может быть,
Кто мне и встретится
За перекрестком дорог.
Насмешка
Случайно обнаружил темный волос —
Единственный — у белого виска...
И прозвенел беспечно юный голос:
— А помнишь, как седой ты все искал?
* * *
Обычай стародавний есть в народе:
Пока не кукарекнет петушок.
Гулять он может смело на свободе —
Другое мясо попадет в горшок.
Ты, милый мой, — пока еще цыпленок,
Мир видишь из-под мамина крыла.
Ищи букашек среди трав зеленых,
Клюй крошки, что упали со стола.
Я знаю: тебе кажется порою,
Что ты уже совсем большой петух,
И что молчанье — не к лицу герою...
Но я тебе советую как друг:
Коль ты не хочешь угодить в горшок,
Не кукарекай, милый петушок!
Не торопить судьбу
Так толком и не знаю.
Где ямб, а где — хорей,
Чем петь восторги мая,
Чем — трезвость декабрей.
Я доверяю речи,
Которая ведет
Меня к тебе навстречу,
А не наоборот.
Но как Емеля с печи,
Тогда лишь и шагну,
Когда вдруг щучьи речи
Поманят в глубину.
Уже ума хватает
Не торопить судьбу,
Когда терпенье тает
И рвет крючком губу.
Стараюсь благодарно
Любой урок принять,
Усвоив, что бездарно
На зеркало пенять.
Порадуемся утру...
Простим успех
Друг другу,
Везение простим,
Приняв душой науку
Быть честным и простым
Перед чужой удачей,
Перед бедой своей,
Когда душа исплачет
Все, что дышало в ней.
Поистине, лишь мудрый
Все заключил в себе —
И свет святого утра,
И прах былых любвей.
Порадуемся утру,
Его голубизне
И ласковому чуду —
Родной своей жене.
* * *
Семьянин я никудышный
И хозяин — никуда:
Создавал меня Всевышний
Не для этого труда.
Только тот, кто на подхвате, —
Не иначе, с похмела —
В земляной споткнулся хате,
Кинул в кучу мал-мала.
Так с тех пор и разминаюсь,
В жизнь запущен на авось.
Так всю жизнь и разрываюсь,
Распланированный вкось.
Исполнитель тычет в землю,
А Конструктор — ввысь влечет.
Я пытаюсь крикнуть. «Не для...»,
Да забит землею рот.
И стою я в огороде,
В небо крыльями машу
И при всем честном народе
Вкривь пою и вкось пашу.
Был задуман я Всевышним
Для веселого труда —
Но ошибка, видно, вышла:
Сверх лимита, значит, лишним
Записали — не туда.
* * *
Спит на облаке ветер, тучи дождик прядут...
Существуют на свете дом, семья и уют.
Поустроились люди — все тип-топ у людей:
Есть индейка на блюде или целый индей.
Но судьба — не индейка, а с индеем — не жизнь:
Счастье выглянет мельком, горе — скрозь провались!
Ну а все-таки, все же — смотришь в небо, не в грязь.
Как же, Господи Боже, и не жить, народясь?!
Как не помнить про милых, одиноких в ночи
У подушек остылых, у горючих кручин?
Как же землю не холить, сердцем в небо глядясь, —
Чтобы завтрашний холод не ожег нас сейчас!
Помнишь: ливень отвесный с маху пал на крыльцо?
Словно ангел небесный вдруг омыл нам лицо...
Ветер в облаке ожил, громыхнул дальний гром,
Пруд в ознобливой дрожи, хлопнул ставнями дом.
Но в забвенье счастливом бьется сердце, звеня:
Вдруг и в нынешний ливень ангел вспомнит меня.
* * *
Екатерине Козыревой
Не пей, пока не мучит жажда,
Пока душа молчит, не пой,
И не посмей ступить однажды
Счастливой некогда тропой.
Там смертный сон смежает вежды,
Там не исплачешь никому
Ни опрокинутой надежды,
Ни ожидающую тьму.
У бабки в гостях
Ну экой боярин,
Шмелина какой!
А шапку с полями
Напялил на кой?
И галстук — в жару-то! —
Ну чисто ахтер...
И нос шибко круто
Над миром простер.
А мир наш — забыл, чать? —
Земля да навоз.
Нам пир — не в обычай,
Когда сенокос.
Родню-то не скличешь
Середь бела дня:
С литовкой поищешь —
Найдется родня.
Поди-ко, родимой! —
Весь мир на лугу...
А мне, неходимой, —
Пасти мелюзгу.
Потом отоспишься,
С покоса пришед:
И в толк будет пища,
И к сердцу — привет.
А пир уж не я ли
Сряжу некакой...
Ух, экой боярин,
Шмелина такой!
* * *
А по утрам — так чисто-чисто
И в небесах, и на душе
За гранью — гвалт юнцов речистых
И откровения мужей.
За гранью ночи — стыд пред миром
За бестолочь сумбурных дней,
За отдружившихся друзей,
Увлекшихся другим кумиром.
В такое утро восстаешь
Из летаргического мрака,
Приемля честно и без страха
Предназначение свое.
До вечера утихла грусть,
Все мне доступно и понятно,
Несбыточное — вероятно...
Я даже счастья не боюсь.
У Лукоморья
В остылом доме — все постыло.
Все — ни к чему, ни для кого,
И только бродит кот унылый,
Одно живое существо.
Пойдешь налево — пусто слева,
Шагнешь направо — тишина:
И поделиться не с кем хлебом,
И выпить к вечеру вина.
Никто не хлопнет громко дверью.
Не засмеется невпопад...
Зря долгий век тебе отмерил
Создатель щедрый наугад.
И вот шагаешь для сугрева
В глухой космической тиши:
Налево глянешь — пусто слева,
Направо ступишь — ни души.
Так без отчаянья и гнева
Под взглядом старого кота
Вершится равнодушье неба,
Идет земная маята.
Но главное — не в том забота,
А — кто же друга подберет,
Когда предчувствуя свободу,
Душа от тела отойдет?
Франсуа Вийон
Как же холодно, Боже,
В одиноком пути:
Хуже, чем без одежи,
Без огня впереди.
Без попутчика возле,
Без приюта, где ждут...
Рай и пряник — но после,
А сейчас — ад и кнут.
А сейчас — корчи рожи,
Будто ты — Арлекин.
Как я, Господи Боже,
Уродился таким?!
Я душою на небе,
А ногами — в аду...
Я в бездомьи, в бесхлебьи,
Я в безверьи бреду.
* * *
Дождь плачет и смеется, как пьяный инвалид,
Когда привольно пьется и культя не болит.
Знакомая тропинка под хвоею — как лед,
Иду к тебе с запинкой, так сердце нынче мрет.
Надеемся напрасно любимых уберечь
От бед, к ним непричастных, от непутевых встреч.
Тебе так не хочу я превратностей любви,
Но остаются всуе старания мои.
Когда дожди, отплакав, уступят место льдам,
Мир будет одинаков для нас, у нас — и к нам.
За горе жить с поэтом расплата — поделом:
Ты из весны не в лето шагнула — а в дурдом,
Где спутаны рассветы, закаты, чай, вино,
Где песни не допеты, хоть все ушли давно.
Но все мои дороги — они ведут к тебе:
Не к злючке-недотроге, а к счастью и судьбе...
Живи, как поживется, а я — как Бог велит.
Дождь плачет и смеется, как пьяный инвалид.
* * *
Нет ни весточки
От невесточки,
Ни посылочки
Нет от сыночки,
Ни малюсенькой
Закорючинки
Ни от внученька,
Ни от внученьки...
И повестушки
Нет от смертушки.
* * *
С чем же, бабушка, с чем ты придешь
В срок назначенный к Богу?
Где безгневное слово найдешь.
Собираясь в дорогу?
Чем ты нас оправдаешь — глухих,
И слепых, и бездушных?
Нас — ни добрых, ни злых — никаких,
Просто — сердцем недужных?
Мы тебе не хотели вредить,
Но — безвольная мякоть —
Не сумели тебя обрядить
И тем паче — оплакать.
В час, когда изольется душа
У престола Господня,
Ты поведай о нас не спеша:
Как мертвы мы сегодня —
К милосердию, к вере, к добру
И к любви нетелесной...
Я, наверно, попозже помру.
Но при встрече небесной
Разговор нам придется начать
Все с того же примера:
Для общения с Небом опять
Посылают курьера.
Обереги, судьба!
Обереги, меня, судьба, обереги
От одиночества в конце дороги, —
И так уж слишком потерял я многих...
Пусть нынче здравствуют и други, и враги —
Пусть рядом встанут на моем пороге:
Мне жаль терять и этих, и других —
И так недостает уж слишком многих.
Повремени, моя судьба, повремени,
Не будь такою щедрою на тризны:
Ведь может быть — недужная Отчизна
И воззовет к нам в роковые дни.
Что старые грехи! Что укоризны! —
Мы все ростки одной большой родни,
У изголовья немощной Отчизны.
Не дай мне Бог последним уходить,
Когда и попрощаться будет не с кем,
И ни в одном окошке занавески
Не дрогнут тайно, — только водку пить
Придут по обязательной повестке
Те, кто и всех приходят хоронить...
Не дай мне Бог, чтоб попрощаться не с кем.
К родному порогу
Есть эхо надежды в печали
Туманом укрытых равнин...
Оглянешься, а за плечами —
Уже ни друзей, ни родни.
И только — дорога, дорога,
И след уплывает в туман.
И мама стоит у порога,
Прощая мой честный обман,
Что я одолею теченье,
Успею застать ее тут,
Вернувшись домой за прощеньем
При сборах в последний маршрут.
Ах, мама, какой же я старый —
Ты видишь оттуда меня? —
От зряшних свершений усталый,
Весь в пепле былого огня,
Хочу, чтоб ты знала об этом.
А сведает кто-то еще —
Расскажет пусть целому свету:
Мне все остальные — не в счет.
Вот только бы эта дорога
Меня довела до двери.
Прилягу в траву у порога
В надежде дождаться зари.
Обещал я маме
Серовато, снеговато
На дворе...
Что-то крику многовато
О добре.
Где-то милости Господни
Льют дождем.
Как вчера, мы и сегодня
Зря их ждем.
Ну а небо снова немо —
Год и век...
Хорошо, не камни с неба,
Просто — снег.
Что-то стала седовата
Голова,
Что-то стала сыровата
Трын-трава.
Отстраненно, сиротливо
Стынет высь...
Обещал я маме
Жить счастливо —
Да не получилась жизнь.
Дома
Спал, как спят только дома, у мамы.
Только мамы нет в доме давно.
И колодец, и сад меж домами —
Как ушедшего детства кино.
Почему же мне здесь так отрадно,
Так светло и покойно так мне?
Сам не знаю уже. Ну и ладно:
Счастье даром — дороже вдвойне.
Недоступен ни горю, ни страху,
Тенью маминой ласки храним,
Не кидаюсь я в прошлое с маху,
А гуляю в обнимку я с ним.
И в шуршании зреющих вишен,
И в скрипении ставней рябых
Я душой просветленною слышу
Примирительный выдох судьбы.
* * *
Светлой душе моей мамы
Моя не знавшая покоя мама
Владела верным средством от тоски.
И если дождик тосковал за рамой,
Она садилась нам вязать носки.
Моя не слишком грамотная мама
Значенья слова «стресс» или «хандра»
Не то чтобы совсем не понимала —
А просто их к себе не применяла,
Как не хотят не своего добра.
Когда октябрь
Шлет с неба телеграммы
Морзянкой дождика,
И вязнет шум в ушах,
Я чую шорох спиц в руках у мамы —
И оживает стылая душа.
Я маминой души дыханье слышу —
И, разорвав объятия тоски,
Мне добрый сон
Теплом в затылок дышит...
И вяжет мама ангелам носки.
Предрассветное
Иззябнув на утренней стыни,
Не мог надышаться теплом.
И плыли из сердца простые
Слова, напоенные сном.
И так на душе было тихо,
Так было легко и светло,
Что верилось: есть еще выход,
Еще ничего не прошло.
Я к маме приду — она дома,
Я кликну любимую — и
Они, моим зовом влекомы,
Раскроют объятья свои.
И что мне все градусы стыни,
Что буйной весны ледолом...
Любимая, ты была, ты ли?
Ты, мама, согрела теплом?
Такие игры...
Так сладостно бывает в девять лет
На целый день укрыться от домашних,
От наставлений надоедно-зряшних —
И через них презреть весь белый свет,
И мстить им невниманием высоким —
И упиваться горем одиноким.
Так упоительно бывает в тридцать пять
В угаре счастья, в двух шагах от славы
Поддаться зову мстительной забавы:
Уйти в себя, в провалы сердца, вспять,
И тешась, что любой побег — до срока,
В молчанье затаиться одиноко.
Но как обвал настигнет — пятьдесят!
И мучает невмочь похмелье счастья —
А с новою надеждой грех встречаться,
А юноши к обочине теснят...
И оборачиваются пророчеством
Кощунственные игры с одиночеством.
* * *
Возраст — это когда понимаешь:
То нельзя и седьмое — нельзя,
В прятки больше с собой не играешь,
По-над жизнью уже не скользя.
Годы — словно врачей предписанье:
В жизни многое — не про тебя...
И всему-то ты знаешь названье,
И не врешь про любовь, не любя.
Возраст — это когда озаренно
Осознаешь однажды нутром:
Март ликующий, август зеленый
Как-то все же горчат октябрем.
И научишься чуять незримо
В плеске падающего листа
Смех ребенка, улыбку любимой
И отцовскую ласку Христа.
Была лишь молодость
Я поутру из дома вышел,
Мне было тыщу с лишним лет.
Но хлынул вдруг в лицо мне свет —
Сверкнуло солнце из-за крыши.
И начало вовсю сиять!
И мне вдруг стало двадцать пять.
Еще угрюмо хмуря брови,
Я шел с понуростью слона,
Но тут вдруг девушка одна
Взглянула на меня с любовью
И улыбнулась мне она.
Не смея чуду удивляться,
Я понял — мне уже семнадцать.
И ноги сами понесли
Меня от шумных улиц в скверы,
Где тихие пенсионеры
Собачек махоньких пасли.
Но там густые были тени
И дрогли там кусты сирени.
Весь нетерпением горя,
Я припустил бегом из сквера:
Во мне жила упрямо вера,
Что не могли начаться зря
Сегодняшние превращенья.
И правда, я через мгновенье
Был на границе пустыря.
Там шло футбольное сраженье,
Мне оказали уваженье,
Доверив свитер вратаря.
Мы были в этот день в ударе:
Нам — гол, а мы — им два в ответ.
Метался их вратарь в угаре...
В тот миг мне было десять лет.
Сияло солнце, день был светел
Улыбкой юного лица.
Была лишь молодость на свете —
И жизни не было конца!
После дождя
Кто-то тучи починил,
Вытер досуха планету,
До отвала выдал свету,
Напрочь смыв следы чернил.
Залихватским женихом
Свежевыбритое солнце
Упоительно смеется
В ликовании лихом.
И омыт, хотя небрит,
Не совсем еще обсохнув,
Весь веснушчатый подсолнух
Малым солнышком горит.
И цветет, как на заказ,
Девяносто девять раз
Солнце в небе, в огороде,
В луже — явно, при народе —
И еще — тайком, для нас —
В быстрых брызгах Ваших глаз.
Удивляется народ:
Было грязно — стало ясно.
Знать, и вправду не напрасно
Пел под утро дымоход.
Уж и тешим сердце мы! —
Больше нас тоска не студит...
А когда еще наступит
Белый обморок зимы!
Бухара
Р. Тачкину
За окном скрипит урючина,
А мне слышится — уключина.
Плещет листьями джида,
А мне чудится — вода.
Жажда ведома лишь пьющему,
Мудрость — до конца дающему:
Все бы отдал Бухаре,
Будь тенечек на дворе.
По ночам трещат цикады —
Мне кузнечика бы надо,
Мне бы травку-мураву —
Детских лет моих траву.
Не заботливо ухоженную,
А самой природой роженную...
Словом, мачеха — не мать:
Ей меня не обнимать.
Ты была до шага пройденной,
А не стала все же родиной.
Бухара, ты Бухара —
Тридцать три уже с утра.
Языческая ночь
Там ели черные и мох,
Там по ночам вещуют птицы,
И то, что там тебе приснится,
Не уместится в краткий вздох.
Каким венчаешь сон занятный
В уютной спальне поутру...
Тайга не жалует игру,
Не принимает ход обратный.
В ночной дремучей тишине
Есть то, что слуху неподвластно,
Чего не услыхать опасно,
А услыхать — страшней вдвойне:
О том, что днем ты гонишь прочь
Усильем доводов разумных,
Тебе шепнет невнятно сумрак
И возвестит сурово ночь.
Коснется холодом не кожи —
Нет, сердце стужей ознобит
И вещею предсмертной дрожью
С голодным волком породнит
И с птицей гибнущею — тоже.
А возвратишь себя в тиши
К костру, мигающему чутко,
Не зябким выкриком рассудка,
Но тихим выдохом души...
И мне, бежавшему геенны,
Теплы и внятны небеса —
И милость вечного Творца
За миг до гибели Вселенной.
* * *
За окном — сухая горечь сада
И безмолвье лунного костра.
Лишь кузнечик, словно Шахразада,
Излагает сказки до утра.
Увядает, отсмеявшись, лето,
Уступает осени права.
Источив запас тепла и света,
Солнышко ушло за перевал.
Оттого, что дни пошли на убыль,
Оттого, что ночи холодны,
Так милы уступчивые губы
И утешно слезы солоны.
Потому что говорят приметы,
Что надолго воцарится стынь, —
И разлука на руины лета
Не цветы бросает, а полынь.
Оттесняет жесткою рукою
Осень ваше лето за холмы —
К долгому постылому покою,
В сон и одиночество зимы.
И дай Бог увидеть вам оттуда,
Как сквозь мглу и морось октября
Улыбнется вам, спугнув остуду,
Юная апрельская заря.
Прощание с летом
Пора прощаться с летом,
Хотя и страшно жаль
Оставить без ответа
Безгласную печаль
О медленных рассветах,
О яростной любви, —
Они остались в метах
Шальных зубов твоих.
Напрасно Бога просим
Еще повременить:
Неотвратима осень,
И все же надо жить.
И крест свой в одиночку
И не ропща тащить,
Пытаясь тщетно в строчку
Боль сердца уместить.
Смеркаются рассветы,
И впереди — зима.
И — в сарафан одета —
Ты, как весна сама.
* * *
Еще жужжали у реки шмели,
Еще в низинах клевера цвели...
А между тем суровела погода —
Нет-нет утрами сиверко гудел,
Но днем взрезали хариусы воду,
Но лес желтеть упорно не хотел —
Так много оставалось в листьях соку
И столько было скрыто в тучах гроз!
И эскадрильи голубых стрекоз
Пикировали в жесткую осоку,
Взлетали по спирали вверх стрижи...
И все же
К сентябрю клонилась жизнь.
Бабье лето
Такое лето осенью вернулось —
Хоть уноси «аляску» на базар:
На рыжее убранство сонных улиц
Стекает жар — вот-вот взметнет пожар!
Ну просто лето — и такое лето!
Выкидывает осень номера...
Уметь бы так кудесничать поэту —
И он бы не витийствовал, не врал.
Сместила осень с ходу сроки, даты —
И я, как в мае, тыщу лет назад,
Лечу к тебе молоденьким солдатом,
Без адреса, по сердцу, наугад.
Жаркой осенью
Осень. Угасающие травы.
Солнце жжет. И не понять уже,
То ли осень мне пришлась по нраву,
То ли я ей чем-то по душе.
Я бы рад подругой сделать осень,
Да она ведь сдаст меня зиме...
Сквозь октябрь проглядывает прозимь,
Жухлый лист так на асфальт набросан,
Как небрежное «Прощай!» в письме.
* * *
Оранжевый, и желтый, и багряный —
Уж как принарядился нынче лес!
Но слышится какой-то отзвук странный
И странный отсвет видится окрест.
Смотри: едва лишь теплый лист качнется —
И вот его куда-то ветр понес!
И кажется, что через миг начнется
Багряная агония берез.
А лист несет, корежит, крутит, вертит.
Он то погаснет, то опять блестит
И весело летит навстречу смерти —
И верится, что век не долетит.
Он лишний миг на дереве не виснет:
Ведь все едино — сколько ни держись...
Все в жизни бесконечно, кроме жизни —
Да кроме смерти, что венчает жизнь.
Себя вверяя милости Господней,
Лечу сквозь вечный человечий лес —
И падаю до самой преисподней,
И воспаряю снова до небес.
А лист — что лист! — он, поздно или рано,
А снова в сонме листьев прорастет...
Оранжевый и желтый, и багряный
Осенний лес готовится в полет.
* * *
Опочило лето у подножья
Зябких расколдованных берез —
И стоят они уже без дрожи,
Без прозрачных августовских слез.
Но скажу, что вовсе не заметил,
Как шальная молодость прошла.
А и не заметил — сам в ответе:
Не хотела стариться душа.
Все в карьер.
В галоп стремилось тело
В неуемной жажде перемен...
Глядь — а голова-то поседела,
Оттоптались ноги до колен.
Как же полыхающие листья
В душу мне остуды нанесли?
Кто березы добела отчистил?
Где рассветы в розовой пыли?
Как воспоминание о рае,
Гаснет в небе поздняя заря,
Средь берез недвижно замирая
На седых полянах октября.
В такое время только лишь вдвоем
И одолеешь зов золы и тленья.
Соблазн остаться неприметной тенью,
Лишь сном во сне улыбчивом твоем.
Как хорошо нам вместе, так тепло
В кольце неразмыкаемых ладоней! —
Нас время обтекает, словно плот,
Не втянутый в водоворот бездонья.
А впереди — глухие вечера
И длящиеся бесконечно ночи,
И незаметно общее вчера
Вольется в завтра наших одиночеств.
И только богоданная душа
С годами не проходит, не стареет...
В лесу так быстро нынче вечереет.
Пойдем! — не то нас навсегда завеет
Осенний ветер, листьями шурша.
* * *
Все просто.
Все на свете этом просто:
Созрел в урочный час последний лист —
И светится прозрачная береста,
И лес перед причастьем зимним чист.
И слышно не за метры, а за версты,
И видно далеко через года:
Звенят мои серебряные весны,
Отхлынувшие разом в никуда.
Планируя меж стынущих деревьев,
Летит к собратьям одинокий лист, —
И кажется: из брошенной деревни
Сейчас уйдет последний гармонист.
На заре
Какие звезды в октябре! —
Оранжевые в стылой сини,
Они мигают на заре
Сквозь успокоенный осинник.
Покойно и недвижно все,
Невнятной негою объято:
Дымки на трубах сонных сел,
Дороги в глянцевых накатах.
Нигде, ни в чем движенья нет,
Еще и ранний зверь не рыскал,
И только звезды сыплют искры,
Врезаясь в медленный рассвет.
И так отрадно в эту пору
Знать, что оставил позади
Тропу у ветхого забора
И теплый возглас: «Заходи!»
* * *
Опадают медленные листья,
Рвутся паутинки меж берез,
Облака над пашнями повисли,
Но уже без обещанья гроз.
Долго и несмело разгораясь,
Гаснет вмиг холодная заря...
Стынут лужи, образуя завязь
Сумрачной печали декабря.
* * *
Угас кленовый лист.
Дубы лысеют.
В наркозе речка.
Зверствуют ветра...
Но
В знак неотвратимости
Весенней
По хрупким лужам
Скачет детвора!
* * *
И все еще не устоялся снег —
Хотя декабрь и лед в окне, и стужа.
Зима скользит по застекленным лужам,
Не в силах взять стремительный разбег.
В окно спросонья глянешь поутру:
Белым-белы деревья, крыши, трубы,
Невзрачный серый цвет пошел на убыль.
Вступай, зима, в свои права, не трусь!
И враз остынешь, на землю ступив:
Куда уж, право, быть еще наивней! —
В который раз обвел красавчик-иней
Меня и мне подобных простофиль!
Но вот однажды грянула метель,
Позастелила серые дороги —
И поутру сугробом ткнулась в ноги
Зима — лохматый добрый белый зверь.
Зимняя ночь
Необузданно-ярым
Встал мороз на дыбы,
Отрицательным жаром
Опаляя дубы.
С наслаждением дышит,
Доводя мир до корч...
Сердце спит и не слышит,
В сердце — зимняя ночь.
День пройдет, месяц минет
В упоении дрем —
И замрет, и застынет
Год сплошным январем.
Кто придет и пробудит
От постылого сна?
Или вечно пребудет
Нулевая весна?
* * *
Диковинные птицы
В садах моих живут:
Их крылья словно плицы,
По струям солнца бьют —
И гонят мой кораблик
По ласковой волне,
И брызги солнца краплют
И светятся во мне.
Поют и свищут птицы,
И подхватив меня,
Дают мне вдрызг напиться
Веселого огня.
С любимой поделюсь я
И друга оделю —
Избавлю их от грусти,
Им солнышка налью.
...Да полон друг делами,
Любимой дома нет.
Над зимними садами
Мерцает лунный свет.
И дома не сидится,
И в гости не зовут.
Поумолкали птицы,
По веткам не снуют...
Но без тоски и страха,
Надежды не тая,
Ждет их колдунья-птаха,
Поэзия моя.
Ветка в окне
О чем поешь ты,
Зяблик на ветке,
Охваченной белым огнем?
О чем поешь ты, о чем,
Зяблик на ветке?
О чем скрипишь ты,
Белая ветка,
Изредка-редко скрипишь?
Зяблику что говоришь
Изредка-редко?
Ветка
Во сне вспоминает весну
И снова отходит ко сну.
Зяблик
Скликает розовых зяблих
Рябину клевать в палисадник.
* * *
Февральский реял яростный закат —
Как знамя одиночества и воли:
Сначала кровью затопило поле,
А вслед мороз ударил в свой набат.
Так буйствовал бесчинно пир зимы
В угодьях околдованной природы:
Томились льдом окованные воды
И стыли травы в сумраке тюрьмы.
Всяк сущий в одиночестве примолк:
Ни смеха птицы, ни зверушья вздоха,
И лишь под утро — тоже одиноко —
Возликовал над скудной тризной волк.
...Но как ни скован этот мир, ни смят,
А где-то Север снится вольной птице,
И тесно от щенят в норе волчицы,
И что ни день — осмысленней их взгляд.
И первая проталинка в снегу —
Как девичья коленка из-под платья,
И подступает славное занятье —
Сосулькой сладкой хрупать на бегу!
* * *
— Где же пределы у этой зимы?! —
И негодуем, и сердимся мы, —
Сколько же можно без теплого света
Жить среди этой слепой кутерьмы?!
— Долго, — вещают нам твердо приметы, —
Долго не выйти из этой тюрьмы.
— Сколько, — юродствуем, — длится весна!
Солнце невнятно, сосулька пресна.
Вечно распутица будет тянуться,
Словно распутница в одури сна?..
— Долго, — ручьи, как мальчишки, смеются,
Ведь к океану дорога длинна.
Как же занудлива эта жара! —
Знойно сегодня и душно вчера,
И наперед угрожают теплынью —
Лютою самою, прямо с утра...
Вяжет оскоминой, словно полынью,
Рот бесконечного лета пора.
А в октябре не найти даже слов
Для описанья длины вечеров —
Их протяженность и вымерять нечем,
Ты и не болен и не здоров...
Длится сплошной нескончаемый вечер,
Тянется осень, как жвачка коров.
Можно терпеть эти муки и вечно —
Жаль, не продлятся они бесконечно.
* * *
Недостижимо счастье —
И разве в том печаль?
Важнее приближаться
К тому, что манит вдаль.
Держать открытой душу
И ближним, и врагам,
Чужой души не руша,
Не мстя чужим богам.
Но ты проходишь мимо —
И зацвела трава,
И кажутся пустыми
Все прежние слова.
И тонкий шорох платья,
И тень твоих духов
Сильнее, чем заклятье
Надменных каблуков.
И даже осмотреться
Грех —
Слышат или нет.
Как зазвенело сердце
Шагам твоим вослед.
* * *
Если б не вглядеться,
Не вмолиться,
Если б не вродниться так в тебя,
Можно бы и вовсе не родиться,
А родившись, жить и не любя.
И ведь вовсе не для эволюций,
Революций и химер других
Почки в мае на деревьях рвутся,
Зреют в августе плоды на них.
Если б ограничить лишь любовью
Сосуществование двух тел,
Быть могла бы ты и не тобою —
Я другую бы любить сумел.
Но случилось что уже случилось —
И другого не велел Господь —
Даровав души нам двуединость,
Он забыл соединить нам плоть.
Если б молодое вечно сердце
Образумить в силах сединой...
Господи, яви нам чудодейство
И пошли нам в осень майский зной!
Но и не имея прав на чудо,
Как и все иные чудаки,
Высшим чудом почитать я буду
Взгляд, согревший воздух у щеки.
* * *
Была моя любовь лицом светла,
Рыжа, в веснушках и зеленоока.
Ни с кем не схожа,
Но ушла далеко,
Звезда моя далекая зашла.
Слова смеялись на ее губах
И птицами в мое слетали сердце,
И каждый ласковый посланец птах
Знал, где ему,
Вострепетав, усесться.
И как положено у всех людей,
Именовались мы Адам и Ева,
И всюду было сердце —
Прямо, слева,
Внутри и вне.
И не было больней,
Чем, расставаясь аж до рая с ней,
Томиться тщетной суетою дней
И мучась безлюбовной мукой ада,
Ждать забытья,
Что будет как награда
В отместку зряшной юности моей.
Глаза и очи
У любимой не глаза — но очи.
Не ступня у милой — но стопа:
Улыбнется — и светлеют ночи.
Ступит — и смолкает листопад.
Можно бы сказать, конечно, проще —
Всякая напыщенность смешна —
Но язык души наивно точен,
Но струна сердечная нежна.
Оттого румянятся ланиты
И трепещут юные уста
В час, когда признания свои ты
Шепчешь, невзначай поэтом став.
А когда серебряною ночью
Вспыхнет ссоры черная гроза,
Гаснут очарованные очи,
Леденеют чуждые глаза.
А когда вину твою прознает,
И стоишь пред нею, как нагой, —
Так она глазами и пронзает,
И топочет гневною ногой!
Мраморно тогда белеют щеки
И губа смыкается с губой...
Где же скрылся ангел синеокий?
Где царевна с легкою стопой?
Но не вечны грозовые ночи,
Снова даль прозрачна и чиста —
И опять навстречу блещут очи
И зовут ланиты и уста!
Еще не прожита судьба
Та наша долгая зима
Под неоглядным звездным кровом
Пустым не омрачилась словом —
Плодом не сердца, но ума.
Мы угадали невзначай,
Чем пагубен восторг случайный —
И минул нас соблазн начальный
Признаньем обойти печаль.
Внутри той сумрачной зимы
Так было прибрано и чисто.
Был так созвучен с ней лучистый
Свет, коим наполнялись мы!
И вовсе нет на нас вины,
Что мы не встретили рассвета, —
И не упали в тайны лета,
Пройдя воротами весны.
Ты вспоминаешь иногда
В своем раю зеленом южном,
Как под коньком на круге вьюжном
Взрывались солнцем брызги льда?
Но нет нетающего льда,
Как нет хронического счастья —
Не дошептать, не докричаться
Нам друг до друга никогда.
Хотя — не прожита судьба.
Хотя — еще наступят зимы...
А вдруг и вправду повторимы
И звезды, и ледовый бал,
И льдинки на моих губах,
Слетевшие с конька любимой...
* * *
Могла прийти — но не придет.
И полюбить — не полюбила...
Январь кудель свою прядет,
А был апрель, и счастье было.
И солнце таяло в снегу
И не могло никак растаять.
А ты шептала на бегу:
— Как Вы могли меня оставить?
И в самом деле, как я мог —
Одну, в апрельском шалапутье?
Я был бы счастлив, будто Бог,
Немного опытнее будь я.
Кода бы знать, что поцелуй
Надежнее всех обещаний!..
А ты звенела: — Почему
Меня Вы редко навещали?
Застыло солнце на снегу,
И не морозя, и не грея...
А я бегу, бегу, бегу —
И не могу догнать апреля.
* * *
В окрестности моей судьбы
Вас так давно не заносило:
Тут все уныло, некрасиво —
А ведь от Вас-то и ходьбы
Лет восемнадцать,
Может, двадцать —
Во всяком случае, не век.
Неужто мне не докричаться,
Неужто времени разбег
Нас разметал неудержимо,
И мы, как две звезды, горим,
Обречены светить другим,
Меж тем как время мчится мимо,
Сметая все крылом своим?
А мне одно и светит счастье:
Когда рассыплются на части
Те звезды, жар отдав годам, —
Вдруг суждено хотя бы там
Нам в двух пылинках повстречаться...
* * *
Не думал, что прорвется слово.
Но что поделать, как же быть,
Когда теперь, как в двадцать, снова
Не смог, не смел не полюбить?
Как в двадцать лет...
Да что там двадцать! —
Что мы умеем в двадцать лет:
Чужою плотью наслаждаться
И таять от своих побед?
Но ведь совсем не в этом счастье —
Я понял это лишь теперь,
Когда устав рычать и драться,
Во мне угомонился зверь.
Остаться не стыдясь мужчиной,
Я человеком становлюсь:
Собрав у края глаз морщины,
В колодец памяти гляжусь.
И бережно в руках влюбленных
Тебя, как прежнюю, несу
Сквозь тихий листопад в лесу,
Сквозь взоры юношей зеленых.
Другому
Ты перебьешься, мне — нужней.
Пусть у тебя душа нежнее,
Но у меня — болит о ней.
И между мною и меж нею
Столь много общих бед и слез,
Я столько горя ей принес,
И столько было в ней участья
К моей расхристанной судьбе...
Не понимаю, сколько счастья
Здесь причитается тебе.
* * *
Мне прятаться не надо —
Не юный паж.
Не стыну за оградой
До третьих страж.
Оставлю у подъезда
Букет цветов:
Всему двору известна
Волшба их слов.
Сияли две планеты
Сквозь морось туч...
Нет, не вручила мне ты
От сердца ключ.
Я в близкий час разлуки
Со льдом в глазах
Свои омою руки
В твоих слезах.
Твои я щеки вытру,
Уснешь к утру.
Я в сердце —
Пусть небыстро —
Твой след сотру.
Закроет глупый лирик
Театр Теней...
И станет в этом мире
Чуть-чуть темней.
* * *
Этот поезд не шел, не летел — он тащился.
Как не знал, что меня к Вам он вез...
Относительно шпал мы кометою мчимся,
Но стоим относительно звезд.
Как Ваш смех в краткий миг и баюкает сердце,
И колеблет подножия скал...
По сравнению с вечностью все мы — младенцы,
Но сравнительно с Вами я стар.
Не от взрыва ли яблока юной Елены
Пала Троя, пощады прося?..
Для других Вы — одна из пылинок
Вселенной,
Для меня же — Вселенная вся.
Только что Вам и сердца мои ухищренья,
И поверженной Трои урон...
Звезды меркнут в глазах, осветив на мгновенье
Вами не осиянный перрон.
Оправдание
Уж в чем ее он только ни винил,
Чем ни корил безудержно и горько,
Из-за нее как ни чудесил только,
Какие только муки ни испил!
Когда мы познакомились еще,
Был парень Геркулеса он мощнее,
Теперь же стал соперником Кощея —
Все косточки видны наперечет.
И он меня как друга попросил,
Как знатока в высоком самом ранге:
— Скажи, кто это — дьявол или ангел,
Посланец темных или светлых сил?
А я смотрю: чертовки голова —
Как знак беды над черною тропою...
Но вот не приминается трава
Под ангельски прекрасною стопою.
И я сказал: — Дружок, моя вина,
Но есть и мне, конечно, оправданье:
Зачем искать, чему и нет названья —
Наверно, просто Женщина она.
* * *
Тусклая, тяжелая луна
Догорает пламенем ледовым
Прямо над лицом твоим медовым —
И сквозь осень светится весна.
Умереть и перестать любить —
Разве это не одно и то же?
Неужели все-таки я дожил
До того, что не для кого жить? —
Некого обманной ночью ждать,
Мучаясь обидой небреженья,
Некому проигрывать сраженья,
Не перед кем душу укрощать.
Но ведь умереть и не любить —
Разве это не одно и то же?
Почему же, размахнувшись, Боже.
Ты не захотел меня убить?
Рвется из оков на волю плоть,
Но душа не хочет жить без плена:
Отрешиться от любви смиренно —
Не по силам это мне, Господь!
Потому что в синь Твоих ночей
Дочь Твоя медовым ликом светит
И волну с волной смыкает ветер —
И нельзя, чтоб кто-то был ничей.
* * *
По городу, по городу морозному,
Через пустыни белых площадей...
Нет! — на заре, весной, по лугу росному,
Под щебет птиц и ржанье лошадей...
Нет, все же по заснеженной Магнитке,
Держась окраин, малолюдья, тьмы,
Минуя освещенные калитки,
С тобой в полночный час бродили мы.
Еще не надо даже робких жестов,
Еще отрада — кроткий взгляд ловить,
Не манят вглубь оазисы подъездов,
Еще дрожит тревожной дрожью нить
Между сердцами. Но мы точно знаем,
Что вот сейчас в другую жизнь вступаем.
Так, постигая тайный жар зимы,
Полночным городом бродили мы —
И падал снег, и бледное светло
Рассеянной рукой ласкало нас,
И рядом с нами в этот поздний час
Любовь шагами робкими ходила
Через пустыни белых площадей
Под щебет птиц и ржанье лошадей.
* * *
Не всем дано услышать боль,
Которой мучатся другие,
Да и намеренья благие
Не все становятся судьбой.
Не всем нужна твоя любовь,
Не всем отрада быть с тобою.
А для нее ты — лишь любой,
И скучен со своей любовью.
Сгорай один в своем огне —
Быть может, ей милее стужа:
А вдруг о том она и тужит,
Кто ей ко лбу приложит снег.
Нет, нет! —
Напрасны волшебства,
Отчаянья и осиянья:
От века двое неслиянны,
Как два на дереве листа.
Нынче утром
Первым делом приказала
Ты мне зеркало разбить:
В нем сегодня увидала
Ты серебряную нить.
Знаю это я прекрасно —
Ты всегда права была:
Так бездарны и пристрастны
Стали нынче зеркала!
В этом — бледность восковая,
В том — не светит бирюза...
Выход есть простой, родная, —
Ты глядись в мои глаза.
Нет причины для испуга
И для страха — тоже нет:
Станем греться друг о друга
Мы еще немало лет.
Просто нынче так остужно
Нам у стекол ледяных.
Просто к встрече мая нужно
Продышать глазочки в них, —
Стала девочка женой —
Стала буря тишиной...
Только в этой тишине
Нелегко, как на войне, —
На отчаянной волне,
На семейной тишине:
Шаг ли ступишь,
Слово ль скажешь —
Все не там, да не того,
И порой не знаешь даже,
Пострадал из-за чего.
Что же дальше делать, братцы?
Облысею к тридцати!
Ох, не надо было браться
Тяжкий этот крест нести.
Пусть бы кто-нибудь другой
Называл ее женой,
Пусть бы день и ночь за нею,
Не спуская глаз, ходил...
Стоп, снесло меня теченье,
Не туда я угодил!
Проклиная долю злую,
Не хочу снимать оков:
Только слаще поцелуи
После самых горьких слов.
На отчаянной волне
Расчудесно, братцы, мне!
* * *
«Как мне спалось?» —
Ну что сказать на это:
Мне этой ночью вовсе не спалось —
Был зрячим этой ночью я без света,
Был я богов равноугодный гость!
Мои годами жаждущие губы
Так утолила поцелуем ты,
Что смолкли вдруг Иерихона трубы
И ожили увядшие цветы.
Метаний прежних нету и в помине,
И я благословляю эту ночь:
Никто не помешает нам отныне —
Хотя никто не в силах и помочь.
И не собрат я тем печальным нищим,
Что, выставляя дыры напоказ,
Неутомимо по карманам рыщут
Голодным взглядом ненасытных глаз.
Я падаю до самой преисподней
И воспаряю снова до небес...
Воистину, создание Господне —
Ты, чистая из всех честных невест!
Эхо любви
Дай душу натешить к прощанью,
В глаза наглядеться твои,
Где дышит свечою венчальной
Прощальное эхо любви.
Со страхом и ревностью в сердце,
С улыбкой надменной в лице,
Рассмейся в глаза мне, рассмейся,
Заставь остывать на крыльце.
Давно я усвоил, что жалость —
Худой заменитель любви,
Но даже такую-то малость
Глаза не сулят мне твои.
Судьба ли тебе ворожила,
Господь ли стоял за спиной,
От века ль в тебе это жило —
Но правит лишь сердце тобой.
Дай мне наглядеться к прощанью
В глаза ледяные твои,
В сияние свечки венчальной,
Колеблемой эхом любви.
В автобусе
— Спасибо! — женщина сказала,
Так, за улыбку, ни за что...
И вдруг автобус осияло —
Ну, точно солнышко взошло.
А я напевным счастьем плавлюсь —
И самому себе я нравлюсь,
И — тоже просто, без причин —
Стиха я чувствую зачин.
Всего-то с неба и упало:
— Спасибо! — женщина сказала.
* * *
Печаль не в смерти, если ты допел
И все, что душу маяло, измаял.
И жар твой не по-зряшному истаял —
Кого-то отогреть и ты успел.
Не в том печаль,
Что не возьмешь с собой
В такую одинокую дорогу
Ни горсть земли от мамина порога,
Ни воздуха глоточек голубой.
Но так отрадно было бы в тиши
Чистилища — близ рая или ада? —
Знать, что кому-то тихая отрада —
В строке почуять тень твоей души.
Нераздельное
Есть правота живущей плоти,
Отдельная от правоты
Души, умеющей быть против
И выше плотской маяты.
Но если недоступно слуху
Крушится тело день и ночь —
Как заточенному в нем духу
Безмолвно это превозмочь?
Есть правота предельной боли —
И кто осудит нас, Господь! —
Жить невозможно вечным боем...
И просит милосердья плоть.
Мы потому и человеки,
Что нераздельно это в нас:
И живы мы — в Тебе — навеки,
И смертны мы — в себе — сейчас.
Но ясен смысл неизрекомый,
Когда, из мрака в жизнь летя,
С восторгом яростной истомы
Исторгнет первый плач дитя.
* * *
Миром правят прагматики.
А за что их любить? —
Что ни дров, ни грамматики
Не умеют сложить?
То есть правильно могут,
А красиво — никак!..
Облака в небе мокнут,
Словно стаи собак.
Рвутся почки, чреваты
Чудом яблока, и
Шепчут мне виновато
Тайну губы твои.
А кругом — человеки:
Словно ты, будто — я.
Мы различны навеки
И навеки семья.
И хотя от праматери
В нас единая кровь, —
Миром правят прагматики,
Человеком — Любовь!
Лишь в этом и равны
Нет, люди не равны —
Ни счастьем, ни талантом:
Одни из нас бедны
Тряпьем и провиантом.
Другие никогда
Не знали слова «нету» —
Всегда им было «да»
Единственным ответом.
Мы если и равны,
То разве лишь пред Богом,
Когда лелеем сны
В сиянии убогом.
И женщина с лицом,
Овеянным слезами,
Кляня вас подлецом,
Все ж делит беды с вами.
Мы если и равны,
То все — одной виною
Пред существом родным,
Как я перед тобою.
Дурная весна
Взгляни, чей флаг там гибнет в море,
Проснись — теперь иль никогда!
Ф. Тютчев
Такое злое половодье,
Такая мутная вода!
В своих заоблачных угодьях
Спит путеводная звезда.
Куда плывем, врезаясь в льдины,
На свет какого маяка?
Кто ведает!.. Нам — все едино,
Судьба пристроит моряка.
Но чтобы дни на дне не кончить,
Чтоб не утоп корабль наш,
Какой умелый нужен кормчий,
Какой надежный экипаж!
А шкипер наш храпит с похмелья,
Команда жрет последний харч,
И как перед чумой, веселье
На палубе восходит в плач.
Не пригодятся нам швартовы:
Ведь мчит корабль наш в никуда —
И нас принять одна готова
Гостеприимная вода.
Диптих
Зачем ты грозный Аквилон,
Тростник болотный долу клонишь?
А. Пушкин
1. С ярмарки
Давно ли я свистал беспечно:
«Когда-нибудь, на склоне лет...»
Конечно, я не думал, нет,
Что молодым останусь вечно,
Но все же как-то этот склон
Не представлял себе я зримо —
И вот меня неумолимо
Сметает с гребня Аквилон,
И я стремительно скольжу...
На чьи мне опереться плечи?
«Иных уж нет, а те далече» —
Пересекли уже межу
Между веселым чистым полем
И тем, где мыслящий тростник
Перед косою близкой сник
И миг продлить уже не волен.
А мой с горы все резче след —
Направо от межи, налево? —
И мают слух слова напева:
«Когда-нибудь — на склоне лет...»
2. Твои ладони
М. М.
Вот и провел по юности поминки,
И постоял я у руин любви —
Достаточно для мыслящей тростинки,
Чтоб ощутить все атомы свои.
Я вспомнил это платьице в горошек,
Ладошки растворенные твои...
И что с того, что нынче храм заброшен, —
Я помолюсь порушенной любви.
А потом прилетит ветер
Я живу не в свое время.
И что делать теперь, кроме
Как нести до конца бремя
Тихой нежности в злом громе.
...А потом прилетит ветер —
И меня осенит словом,
И я стану душой светел,
Будет небо моим кровом.
...И еще прилетит ветер,
И не станет меня, кроме
Возле мамы в фотоальбоме:
Где — на том ли, на этом свете?
Я живу не в свое время,
Но ведь вдета нога в стремя...
Ветер льнет к моему изголовью.
Лишь бы с миром,
Лишь бы с любовью.
После пира
Быть сварливым поутру —
Неотъемлемое право
Пивших сладкую отраву
С Аполлоном на пиру.
Эти пытки вполшутя,
На Парнасе эти игры
Истерзают — словно тигры
Приболевшее дитя.
А потом сумей постичь,
От какого это зелья —
Бессловесное похмелье,
Звуков полный паралич.
Ты хрипи в свою дуду,
А для города и мира —
Только треснувшая лира,
Лишь похмелье на виду.
Пушкин
Нет, весь я не умру...
А. Пушкин
На гениев не учат
За партами судьбы,
Их азбукой не мучат
Ученые рабы
Неколебимых истин
И старых новостей...
Но как метель и выстрел,
Внезапно на листе
То слово проступает,
Что им Господь внушил, —
И Вечность озаряет
Чертоги их души.
Кто гению учитель
И кто ему судья,
Когда он вечный житель
Иного бытия!
И Пушкин сердце мает,
И кудри ворошит —
И сквозь века внимает
Тоске моей души.
* * *
И даже в горький час, когда
Ты сир и наг, и все потеряно,
Ты смело можешь быть уверенным,
Что есть и на тебя беда.
И у тебя есть что отнять,
Есть тот,
Кто и тебе завидовал...
Дай Бог мне счастья безобидного
Того, кому везет, понять,
Врага вчерашнего обнять
И устыдиться за бесстыдного.
Товарищам-землякам
Что ни начинаю — получается.
Как же это славно, господа! —
Вовремя автобусы случаются,
В автоматах брызжет газвода.
Даже теща принесла намедни мне
Не ко дню рождения носки.
Наступают в жизни изменения
В направленье от крутой тоски.
В лужах просто небо отражается,
А не Карла Маркса борода.
И никто со мною не сражается,
И в ответ на «Да» я слышу «Да».
И уже не мнится
Сверхъестественным,
Что тебе в улыбку не плюют...
Пусть стихотворение посредственно —
Но меня за это не побьют?
До конца времен
Ю. Ильясову
Я брат всем остальным
На этом свете:
И сирым, и больным,
И малым детям.
Хозяину в дому —
И кто без крова,
И вору, и тому,
Кто обворован.
Красавцам-силачам,
Их юным женам,
Несчастным палачам
И прокаженным.
Заклятым двум врагам
Обоим вместе:
Я между ними сам
На поле чести.
Тому, кого вчера
Убил подонок,
И кто убил — мне брат
И твой потомок.
Иуде — и тому,
Кто был им предан,
Я свой в его дому —
Он был наш предок.
И каждый раз, когда
Дитя родится,
Лучит мой свет звезда,
Мне свищет птица.
И в час, когда опять
Гроб опускаю,
Я обращаюсь вспять —
Я умираю.
К любви приговорен
До самой смерти,
Я до конца времен —
Брат всем на свете.