Козырев Андрей Вячеславович
Ухо Ван Гога

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Козырев Андрей Вячеславович (yakozyr045@gmail.com)
  • Обновлено: 16/11/2016. 54k. Статистика.
  • Стихотворение: Поэзия
  • Поэзия
  • Скачать FB2
  •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Поэтические сонаты, фуги, оратории.


  •    УХО ВАН ГОГА
        
       Поэтические сонаты, фуги, оратории
        
       Державину. Жизнь омская
        
       Фуга
        
       Я жил на Омке, - не на Званке, -
       Когда из тьмы веков ко мне
       Явилась Муза - голодранка
       И замаячила в окне.
       Она зашла ко мне погреться,
       Залезла в душу и в карман,
       И объяснила суть прогресса,
       И водки налила в стакан.
        
       Вы, Машка, Хлоя и Фелица,
       Меня не смейте ревновать!
       Для шуток с этою девицей
       Нужна тетрадь, а не кровать.
       Я с вами цацкаться не стану,
       Ведь на земле известно всем:
       Поэтам русским по Корану
       Иметь дозволено гарем.
       Мне всё дозволено и свято,
       Святое место часто смято.
       Жись без греха - что без стиха:
       Мелка, соплива и тиха.
       Так наплюём на наше горе
       И запируем на просторе!
        
       Глагол времён... Всё это басни.
       Есть вещи слаще и прекрасней:
       Вот на столе лежит арбуз
       И выставил зелёный ус.
       Вот разлеглась, ещё невинна,
       Изнеженная осетрина.
       Блины с икрой, как генералы,
       Лежат горою после бала,
       И разлитой по кружкам квас,
       Являя нрав, шипит на нас...
        
       Согласно истине столетней,
       Литература - дочка сплетни.
       И я с утра до самой ночи
       В окно на двор уставлю очи,
       Чтоб подсмотреть там стайку тем
       Для од, элегий и поэм.
        
       Какой народец населяет
       Те животрепетны края,
       Где в Иппокрену претекает
       Моя иртышская струя!
       Какие здесь мосты, дороги,
       Какие старые чертоги,
       И каждому здесь старику
       Власть оставляет по пеньку.
       Какая пыль! Какие были!
       Какие дивы нас любили!
       Какие стервы нас бросали!
       Какие звёзды нам сияли!
       В каких болотах мы тонули -
       И вот теперь сидим вот здесь,
       На Омке, в крепости, в июле,
       И будоражим лестью спесь.
       А Муза, девка крепостная,
       Роман нам крутит, превирая
       Сухую правду в сладку ложь,
       И хренушки её поймёшь.
        
       Российских од архиерей,
       Приди ко мне и помудрей.
       Тебе я расскажу о мире,
       Бряцая на журнальной лире.
       Журнал твой разум озадачит:
       Какая в мире канитель!
       А что там Вашингтон чудачит?
       Пошто артачится Брюссель?
       Варшава лезет вон из кожи,
       Чтоб сажей нам замазать рожи,
       И где-то бродит гад Игил -
       Ошеломительный дебил.
        
       А что у нас? Покой, затишье,
       Песок да тополиный пух.
       Ворует вор. Писатель - пишет.
       Реклама - тешит взор и слух.
       Гад - гадит. Машет пикой витязь.
       На всяк вопрос - один ответ:
       Вы молодцы. Вы здесь держитесь.
       Страна в порядке. Денег нет.
        
       Восстань, воззри, пиит свободный,
       На синь народныя волны!
       Пойми язык простонародный,
       Доверь ему бессмертны сны!
       Постигни правду нашей веры,
       Пойми всю суть заподлицо,
       В лицо Истории-мегеры
       Влепи российское словцо!
        
       Я всё ж чего-нибудь да стою,
       Недаром пел, недаром жил.
       И да залягу я рудою
       Меж каменных Господних жил!
       Окаменеет близь и дальность,
       Разбьется звездная хрустальность
       В тот страшный час, последний час,
       Что уравняет с прахом нас,
       Но и в кремнёвой вспышке света,
       Что в судный день издаст планета,
       Мелькнёт часть моего огня -
       И Бог воспомнит про меня...
        
       Прости меня, мой собеседник:
       Чудачеств пушкинских наследник,
       Я разбираться не привык
       В том, что вещает мой язык...
       Слова резвятся, как амуры,
       Пред ликом девственной натуры,
       Трезвы, ясны, вполне в уме,
       А я уже ни бе, ни ме.
       Но, и не смысля ни бельмеса,
       Я всех зову на путь прогресса,
       И пусть трепещет тот прогресс,
       Что нас не взденет до небес!
       Держава росская богата,
       Трепещет в небе грозный флаг,
       И всё не так у нас, ребята,
       И слава Богу, что не так!
        
       Ухо Ван Гога
        
       Скерцо
        
       Наш мир стоит на Боге и тревоге.
       Наш мир стоит на жертве и жратве...
       У жертвы, выбранной жрецами в боги,
       Перевернулся космос в голове.
        
       Его холстов бессмертные ошибки -
       Зрачка безукоризненный каприз:
       Плывёт над садом облако улыбки,
       И в облаке струится кипарис.
        
       Пылает ухо в пурпурном закате,
       Кровь виноградников пьянее книг,
       И пузырится звёздами хвостато
       Ночного неба чёрный черновик.
        
       Сухой голландец, тощий и небритый,
       Сам для себя - дурдом, дурман и страх,
       Взирает на подсолнечье с палитрой,
       Сжимая трубку старую в зубах.
        
       Он слышит сердцем звуки небосмеха,
       Он ловит кистью Божий смехолуч,
       И ухо отзывается, как эхо,
       В ушах листвы и в раковинах туч.
        
       Он совершит святое разгильдяйство -
       Мазком к холсту пришпилит высоту.
       Джокондовское снится улыбайство
       Подсолнухам, врисованным в мечту!
        
       Звенит над храмом небо колокольно,
       Чтоб нам зрачки от скуки протереть,
       Но всё же вечно смотрим мы - невольно -
       Туда, куда так больно нам смотреть!
        
       Прозрачная идёт по склону лошадь,
       И жалуется ей сквозь холст Ван Гог,
       Что башмаки его устали слушать
       Рассказы неоконченных дорог...
        
       Творец в сверкальне сна полузеркален.
       С холста струится солнечная кровь.
       Мозг гения прозрачно гениален,
       И сквозь мозги сквозит сквозняк богов!
        
       2
        
       Вот он идёт - не человек, - дурман,
       Дурман небес, чудачества лекало.
       Он пьян, давно упал бы он в бурьян,
       Когда б за крылья небо не держало.
        
       Он пьян, но не от нашего вина,
       А от другого, - горше и суровей.
       Кровь виноградников всегда красна,
       Как солнце, конопатое от крови.
        
       Он пил всю ночь глухой абсент легенд.
       Полынный вкус небес во рту дымится.
       Абсент легенд - священный элемент,
       Он миражам даёт черты и лица!
        
       А рано утром, только он проспится,
       Увидит Бог, живой в его зрачке,
       Как солнце сквозь подсолнухи струится,
       Бушует, пляшет в каждом лепестке!
        
       Пусть барабанит в жилах кровь-тревога,
       Пусть грают птицы, небо вороша, -
       Подсолнечье - вот небеса Ван Гога!
       Подсолнухи звенят в его ушах!
        
       Художество не худо. Всё - оттуда,
       Где метеор - взамен карандашей.
       Да, вот такая амплитуда чуда -
       От неба до отрезанных ушей!
        
        
       Под куполом цирка
      
       Оратория
      
       1
        
       Огромный купол, гулкий и пустой,
       Куда приходит сумрак на постой,
       Где в полутьме огонь рисует знаки, -
       Сюда стремится ум в вечерний час.
       Здесь щедрый Праздник собирает нас,
       Здесь, как артист, танцует луч во мраке.
        
       2
        
       Как будто слово, линия звучит,
       Когда гимнастка сквозь простор летит.
       Взвихрённый свет её чуть видит, робок.
       Пронизаны огнём и плоть, и кровь.
       Здесь Время отдыхает от трудов,
       Здесь лишь Мечта работает, как робот.
        
       3
        
       И Хитрый Глаз над куполом суров.
       Пронзая взором сей Великий Кров,
       Он пишет, как стихи, меня - поэта,
       В глубь жизни обратившего свой взгляд,
       Когда мгновенья пчёлами летят
       На скрытый в вышине источник света.
        
       4
        
       Здесь - мы взошли на высший пик времён!
       Обозревая твердь, и явь, и сон,
       Мы видим - по краям воздушной ямы,
       Порой сходясь в единое гнездо,
       Порой цветя колючею звездой,
       Свет ртутью разлетается багряной.
        
       5
        
       Я радуюсь игре лучей с туманом,
       В которой, может, сам игрушкой стану.
       Водоворот обмана, зла, добра,
       Зверей, людей, огней круговращенье,
       И жизнесмерть, и смертовоскресенье -
       Игра, игра... жестокая игра.
        
       6
        
       Игра, я - твой! Себя я вновь узнаю
       В гимнастке, что летит из пушки к раю.
       Живого тела слиток золотой,
       Мерцающий над тёмною ареной, -
       Ты - образ человека Перемены,
       Творца игры - жестокой и святой.
        
       7
        
       Добра и зла не знает сей уродец -
       Бесстрашный, юркий цирковой народец.
       Юродство, бесовство, обман в крови -
       И детский смех, и свет лучей искристых,
       И риск, и страх, и хохот сил нечистых,
       И низверженье вниз с высот любви...
        
       8
        
       Да, в цирковой подзвёздной Одиссее,
       Где тело, овладев душою всею,
       Даёт ей трудный, роковой урок, -
       Земной урок бескрылости крылатой, -
       Здесь Ева и Адам не виноваты,
       Здесь первородный грех пошёл не впрок.
        
       9
        
       И ты, гимнастка, жаркая от зноя,
       Мелькающая солнечной иглою
       Под куполом, сшивая тень и свет, -
       Ты превратилась вся в клубок событий.
       В нём на одной из спутавшихся нитей -
       Груз всех земных падений и побед.
        
       10
        
       В лучах мелькают тело, ноги, грудь, -
       На них присело Время отдохнуть,
       Как на качели, чтоб взлететь повыше.
       Она ваяет телом, как резцом,
       Скульптуру света, - светом мы поём,
       Мы свет багряный, словно песню, слышим.
        
       11
        
       Господь, за что её Ты бросил в Лимб?
       Кольцо арены - словно круглый нимб,
       Простёртый, чтоб могла она разбиться.
       Страх высоты - коварный, хитрый бес...
       Но сквозь круги ступенчатых небес
       Она летит - стремительнее птицы.
        
       12
        
       Нырнёт во тьму, прозрачнее медузы, -
       И темнота расходится, как шлюзы...
       Вот слиток тела есть, а вот - исчез,
       Как золото, расплавленное ловко...
       Она висит, как гирька, на страховке, -
       Судьбе бескрылой злой противовес.
        
       13
        
       Звучит во всех суставах звёздный туш.
       Жизнь - это свет, и дрожь, и трепет душ.
       Грех допустим - исключены ошибки.
       Весь путь её - по роковой черте:
       Её, почти предсмертной, высоте
       Известен вес восторга и улыбки.
        
       14
        
       Здесь перед нами встала на пуанты
       Судьба земли, разъятая на кванты.
       Глухой глагол времён, металла звон, -
       Он просто по-иному оркестрован,
       Чем похоронный звон, он здесь раскован,
       В весёлый детский хохот обрамлён.
        
       15
        
       Скрывает лица маска - как могила.
       Когда б мы раньше знали, что за сила
       Таится в маске, как она крадёт
       Нас у себя, - не стали бы смеяться
       Над клоунами, мы, - лжецы, паяцы,
       Играющие роль за годом год.
        
       16
        
       И вновь дрожит в лучах неутомимо
       Сердцебиенье вечной пантомимы,
       Которой имя - Жизнь, источник мук
       И радостей, набухших, словно колос,
       Когда движенье обретает голос
       И тяжесть мира обратилась в звук.
        
       17
        
       Лети, лети, бескрылая, крылато,
       Над космосом, на атомы разъятом,
       Сквозь нашей жизни блеск и темноту,
       Над шабашем чертей, гуляк и звуков,
       Над морем вздохов, шёпотов и стуков,
       Лети, лети - переступи черту!
        
       18
        
       Игра, игра - мятеж, налитый светом,
       Ад, к небесам хлопками рук воздетый,
       Орбита сцены, брачное кольцо
       Земли и неба, плоти и полёта,
       Левиафан в обличье Бегемота,
       Последний Ангел, прячущий лицо!
        
       19
        
       Лети под вечным Куполом, как атом
       В небесном цирке, на хлопки разъятом!
       Я верю в верность твоего добра.
       Последними мытарствами проверен,
       Я твоему огню и мраку верен,
       Игра, игра... жестокая игра!
        
       Третий глаз
        
       Когда во мне проснётся третий глаз
       И я - сквозь толщу темноты - увижу
       В глуби земной нефть, золото, алмаз
       И будущее, ставшее мне ближе,
       Произрастающее из земли,
       Как тонкий стебелёк, без разрешенья,
       Не опасаясь тлена, тла и тли,
       Порой теряясь в огненной пыли,
       Порой от зноя прикрываясь тенью, -
        
       Я встану, холодом скупым дыша,
       Над правдой, ложью, небылью и былью, -
       И защебечет звонкая душа,
       Как воробей, в клубах житейской пыли.
       Я вижу всё: насквозь прозрачна мне
       Вся подоплёка солнечного неба.
       Я вижу: в небе - то же, что на дне,
       В просторе - то же, что и в глубине,
       И весь наш мир - живого сердца слепок.
        
       Молчи! Возьмись за этот тяжкий труд,
       Стальными обручами стисни сердце,
       Как перст к устам прижавший Горпехруд,
       Бог тишины, пророков и младенцев.
       Молчи! Молчанье - правота твоя,
       Самотворящееся изваянье.
       Как форма для сверхпрочного литья,
       В тебе пусть сформируется молчанье.
       Оно набухнет сутью, возрастёт
       И породит гигантов и титанов -
       Укажет на три вечности вперёд
       То, чем я был, чем после жизни стану.
       И выпрямляется упрямый рот,
       И кровь шумит в глухом удушье слова, -
       И жизнь, прожитая наоборот,
       С конца к началу, ждёт начала снова.
        
       А если я, житейские кроты,
       Не знаю правил вашей суеты, -
       Я здесь, простите, попросту не в теме.
       Я редок в этой солнечной системе.
       Я редок там, где на базарах дня
       Торгуются слепые за подделку,
       Где давка, щебет, шум и толкотня,
       Где небеса жидки, а реки мелки, -
       Здесь, в солнечном сплетенье зла и лжи,
       Я в тень, как в монастырь, собою заперт,
       Я - не мираж, чтоб верить в миражи,
       Я, сам себе - бедняк, и храм, и паперть!
        
       Я сам себе - судья и приговор,
       И преступление, и наказанье.
       Ко мне Господь простор небес простёр,
       Чтоб мой зрачок пил чистое сиянье.
       Я сам в себе обрёл свои права.
       Я их вскормил - слезами, потом, кровью.
       От свежей истины кружится голова,
       Хмельна, пьяна, жива - и тем права,
       И небосвод подходит к изголовью...
        
       Всё очень просто - проще простоты.
       И с убываньем дней я не убуду.
       Быть лишь собой, собой - до немоты,
       До хрипоты, до вечной красоты,
       Не знать остуды, не боясь осуды.
       Мои слова понятны и просты.
       И жизнь - проста.
       И сердце
       верит
       чуду.
        
       Рерих
        
       Фуга
        
       Мы - беловодцы, мы - гипербореи,
       Из неба, снега и сиянья смесь.
       Над гималайской тропкою, старея,
       Мерцает голубая дурь небес.
       Медлительные, словно черепахи,
       У входа в храм, храня глухую честь,
       Как иероглифы, стоят монахи,
       Самих себя пытаются прочесть.
       Мохнатые народы в белых кручах
       Веками вход в подземье стерегут.
       Их каменистая судьба - не лучше,
       Чем огненная йога войн и смут.
       Несутся звуки войн, как будто черти,
       В фарфоровые, злые небеса.
       Тибет, как кукла на руках у Смерти,
       Наивно пучит синие глаза.
       Вращенье колеса... Молчанье храма...
       Багровый, вечно нежилой восход...
       И жизнь разинута, как яма Ямы,
       И смерть разинута, как небосвод.
        
       В горящем мире, средь чумного пира,
       Едва звучит мелодия чудес,
       Но Рерих, словно Рюрик, с камня мира
       Глядит в восточное лицо небес.
       Молчит устало нежилое небо,
       Скуластых гор улыбка тяжела,
       И сами порождают чудо-нервы
       Смешенье правды, лжи, добра и зла.
       Я эти бреды, странные, как Веды,
       Пишу в тетради, и мелеют дни,
       И в будущем я вижу - беды, беды...
       Ом мани падме хум,
       Или лама савахфани.
        
       Как прост простор! Простая правда праха
       Нас не сведет, несведущих, с ума.
       Звучит трубой тибетского монаха
       Либретто оперы "Священная Зима".
       Святой и грешный, огненный и тленный,
       Свой узловатый напрягая мозг,
       На смертной высоте, поверх Вселенной,
       Молюсь, струюсь, теку, как белый воск.
       Здесь, на отрогах смерти, в Гималаях,
       Нашёл себя я, сам себе не рад.
       Здесь облака и ламы принимают
       Веков и гор предсмертный плац-парад.
       Молчат, скрывают золотую сказку
       Остроги многорогих острых гор,
       И неулыбчив, и вдвойне неласков
       Земной нечеловеческий простор.
        
       Вопросы изогнулись червяками
       Из яблока, что ел в раю Адам:
       Что жизнь твоя? Чего ты ждал веками?
       За что ты отдан бесам и годам?
       В уме держу я правду, как в застенке,
       А правда - рвётся совершить побег,
       Путь держит в Персию заблудшим Стенькой,
       Находит - плаху после ста побед.
        
       Как жаль, что тело на меня надето!
       Я вижу, как, не чтя моих трудов,
       Века сияют азиатским светом
       Сквозь каменные веки городов.
       И, сквозь тысячемильную преграду,
       Я вижу, - мне даёт Махатма знак, -
       Как Азия идёт по Петрограду,
       Сквозь сложенный из камня древний мрак.
       Русь бредит Богом, ей и неба мало,
       Она стремится за небо утечь, -
       И Азия с Финляндского вокзала
       В гранитном Петрограде держит речь.
       Бушуют скифы в петроградском храме.
       Поэма Блока явственно горчит.
       Мадонна с азиатскими глазами
       Молчит, молчит, молчит, молчит, молчит...
        
       Рай общий у Христа, пророка, Будды,
       Но в каждом грешнике - свой личный ад.
       Обломов, будто русский Будда будней,
       Залазит глубже в пёстрый свой халат.
       Но слушай, но - внимай, благоговея:
       Укутанные в шубы и в меха,
       Над Родиной твоею и моею
       Махатмы могут крыльями махать...
       Мы, Рюрики, Мамаи и Иваны,
       В азийском ханстве Хама все равны.
       Но рано нам достались наши раны,
       И наши страны слишком уж странны...
        
       Но сквозь заброшенный на небо невод
       Текут ветра, неведомым дыша,
       И горы скалятся, и рвётся в небо
       В их челюстях зажатая душа...
       И явлен мне столетий острый остов -
       В нём синий хмель запретных нам высот,
       И человек, как вечный гость погостов,
       И жизнь, навеки вплавленная в лёд.
        
       КОЛУМБ ВЕРНУЛСЯ
        
       Монолог пьяного адмирала
        
       На небе светит глупоглазый месяц.
       Я на него готов завыть, как пёс.
       На всю вселенную усы развесив,
       Меня в таверне слушает матрос.
       Ночь холодна, как будто королева.
       Европа спит, грязна, как мой камзол.
       И тошно представлять, твою налево,
       Что я - источник золота и зол...
        
       Когда стремился я в поход индейский,
       Я не стыдился лести и вранья -
       Руководила мной, по-компанейски,
       Космическая алчность бытия.
       "Нажива на живых рабах - гуманна,
       Рабам спасает души - невзначай.
       А золото - ведёт за океаны,
       Питает разум, покупает рай".
       Сто раз я кланялся убийцам и прохвостам,
       Сто раз просил взаймы у дураков,
       Сквозь океан тащил пропойц на чёртов остров,
       Открыл дорогу в рай... и был таков.
        
       Открыл? Проваливай! Тебя не жальче,
       Чем тех рабов, что ты привёз, дурак!
       ...Моя метафизическая алчность -
       Дорога в Новый Свет и Новый Мрак.
       Ругнуться бы озлобленно и грубо,
       Да смысла в злобе нет...как и во всём.
       Индеец-раб нахально пучит губы,
       Не понимая, что мы тут несём...
        
       Себя учу я, как язык индейский.
       Ночь молчалива, словно ветчина.
       Смерть смотрит вдаль с улыбкой фарисейской,
       А жизнь - скучна, как верная жена.
       Я быть пытаюсь сумрачным и гордым,
       Я умножаю злобу и враньё...
       А королева холодна, как орден,
       Как званье адмиральское моё.
        
       ...Я лгал. Я грабил. Я сменил отчизну.
       Я знал похмелье, но знавал и хмель...
       Хуан! Тащи бутылку. В небо брызну
       Струёй бургундского... Я, кстати, вызнал
       Научное определенье жизни -
       Оно одно, простое: канитель.
        
       Какая канитель, скажите просто, -
       Мечтать о славе, золоте, добре,
       Считать, что океан тебе по росту,
       И оказаться смердом при дворе!
       Они меня забудут, право слово,
       Бог весть чьим именем прозвав страну,
       Что я открыл... Но в этом нет худого.
       Смешно другое, как я ни взгляну:
        
       Сие забавно - стать в веках героем,
       Рискуя жизнью, честью и душою,
       Сквозь океан прокладывать следы
       Для воровства, наживы и вражды;
       Сквозь море рыскать, надрывая *опу,
       Сто раз тонуть, в долги по грудь залезть,
       Чтоб привезти в продажную Европу
       Рабов, и золото, и модную болезнь;
       В Мадриде плесть для грандов небылицы,
       Просить деньжат, и жрать, и бабу мять...
       Но тошно мне к чему-то зря стремиться
       И что-то в этой жизни понимать.
        
       Стреляй, скачи, живи... А что же дальше?
       Как ни ломай башку, и не поймёшь.
       Во всём, что мы творим, есть доля фальши,
       И даже правда - это праведная ложь.
       Мы лжём, что ищем новизны, открытий.
       Для грандов всё равно, я жив иль мёртв:
       Достаньте золото, а там - хоть не живите,
       Хоть удавитесь... Бережливый мот,
       Я промотал себя - за власть и деньги,
       Которые сквозь пальцы утекут...
       Да, все мы дураки, но все мы - дети,
       Не знающие, что они - растут.
       Мы подрастём. Мы, может, поумнеем.
       Мы станем благодарней и скромней...
       Мадрид мудрит, вино в нём - чуть хмельнее,
       Чем в Генуе, и сумрак - чуть черней.
       Европа пахнет лавром и лимоном.
       И на черта я мчал за океан?
       Добро везде слабо, а зло - бездонно,
       Как океан... как этот вот стакан.
       Я пью, я пью... и не напьюсь, дружище.
       Мы, моряки, такие дураки!
       Плывём куда-то, всё чего-то ищем,
       Хотя не движутся материки...
       И море нам бормочет матерки.
        
       Мадрид мудрит, а гранды жаждут грантов.
       Ночь молчалива, словно ветчина.
       Откапыватель собственных талантов,
       Я сам не знаю, в чём моя вина:
       Я развратил открытием полмира,
       Привёз вам попугая и банан,
       Приполз в харчевню, сам себе не милый,
       И пью, и злюсь, что до сих пор не пьян.
       Европа спит, как мирная старушка...
       А океан ворчит, как Бог, суров...
       Хуан! Тащи бутылку. Где же кружка?
       Куда нам плыть? Понятно всё без слов.
        
       Чёрные дыры
        
       Оратория
        
       Там, где кедры шумят над рекой - Тишиной,
    Там, где стаями ходят таймени,
    Где лоснится и тает мерцающий зной,
    Где курчавятся синие тени,
    Где кузнечик, как Гамлет, твердит монолог
    Водомерке - Офелии хрупкой,
    Где под каждым кустом отдыхает пророк,
    Где ковчег - в каждой малой скорлупке,
    Там, где вечность качается серым крестом
    На забытом живыми погосте,
    Там, где люди не знают, что будет потом,
    Но живут - беспричинно и просто,
    Там, где звёзды не слышат во тьме волчий вой,
    Над бездонною тленностью мира,
    Над водою живой, над травой-муравой
    Простираются чёрные дыры.
        
       Небо чёрной дырою над миром стоит -
       Над сияньем побед, над круженьем обид,
    Над потехами чести и славы,
    Над войной, над грехом, над расправой -
    Пламенеет небесная чёрная тьма,
    И тоскует, и сводит несчастных с ума,
    И тоскует, и манит людей пустота,
    Ни за что, ни за кем, в никуда, навсегда...

    Ты не хочешь пропасть? Хочешь жизни земной,
    Мелкой, как тарталетка на блюдце?
    Чернота каждой буквы сквозит глубиной,
    Из которой - вовек не вернуться...
    Монитор на столе обжигает глаза
    Чернотой, что внутри человека...
    Хоть усни - в сновиденьях укрыться нельзя
    От мерцания неба под веком...

    Человек забывает, чем жил, что любил,
    И ложится на землю, в душистую пыль,
    И глядит в черноту, и глядит в высоту,
    Только видит за мраком загадку не ту...
    И исходит душа, этим мраком дыша,
    И сочатся глаза, - утереть их нельзя,
    И дрожат небеса, и трава-мурава
    Прорастает сквозь тело, жива и права...
      
    Но молчат заповедные чёрные дыры,
    Но заря обжигает сияньем полмира,
    И дрожат чудо-слёзы на кончиках век,
    И летит, и летит в никуда человек...
        
       И вздыхают пещеры, и снится надежда:
    Может быть, там, за тьмою, не будет, как прежде?
       Может быть, я пойму смысл этой игры
    По ту сторону жизни... и чёрной дыры?
        
       Гимн брату Солнцу
        
       Египетский папирус, ХV век до н.э.
        
       Встаёт рассвет, чадящий, как жаровня.
       Атон-владыка, солнце надо мной!
       Атон, мой брат! Ты мне по крови ровня,
       В тебе - тепло моей любви земной.
       Когда ты восстаёшь в первоначале
       Над выжженной пустыней бытия,
       И Сфинкс стоит у неба на причале,
       Как каменная жёлтая ладья,
       Перед тобой молчит, как утром - птицы,
       Семья пространств, и истин, и времён,
       И Ты, и Ты - единей единицы -
       Во всех, во всём любовью повторён.
       Ты сам в себе обрёл своё начало,
       Сам возжелал себя и сотворил;
       В Тебе всё наше гимном прозвучало,
       Просторным гимном шелестящих крыл.
        
       Лук небосвода согнут не лукаво,
       И от небес не так уж далека
       Египет, Кеми, Чёрная держава, -
       Большое Солнце, синь, хлеба, река.
       Течёт Река, и молятся деревья,
       Воздевши ветви к небесам Твоим;
       Грядут Твои небесные кочевья
       Над связанным с землей путём моим.
       Кочевник неба, Ты не знаешь дома,
       Ты в ночь уходишь, словно в ложь вещей.
       В ней всё Тебе нестрашно и знакомо,
       И Ты - всеобщий, вечный и ничей.
        
       Твоё сияние глухонемое
       Нам озаряет сумрак жития;
       Над миром, замирающим от зноя,
       Ты - Высший и бесправный судия.
       Что создал Ты, что мы Тебе создали -
       Не счесть, не выразить, не передать...
       И небосвод, открытый, как скрижали,
       Стоит, тая закон и благодать.
       Ты всходишь в высоте неизмеримой,
       И небо кружится, как голова.
       Тебе несу я, жаждою томимый,
       Твоё вино, разлитое в слова.
        
       С зари времён равны перед Тобою
       И фараон, и раб, и Сфинкс, и прах,
       И я, безродней ветра над рекою
       И родовитей хлеба на полях.
       Семейственность невидимого мира
       Дана в семействе знаков и значков.
       Ты выплываешь по волнам эфира
       И пробираешься сквозь дебри облаков.
       Висит над садом соловьиный воздух.
       Земля, как двери, чуть отворена.
       Ты свешиваешь свет с небес так просто,
       Что нам Твоя загадка не сложна.
       Когда природа восстаёт, как ода,
       Из тьмы ночей, и хлеб шумит в полях,
       Руководишь Ты жизни хороводом:
       В Тебе - наш дух и прах, любовь и страх.
        
       Но Ты бываешь зол; незрячей Волей
       Ты озаряешь будни без чудес,
       И нависает над Рекой и полем
       Неизмеримый произвол небес.
       И небо, каменея от молчанья,
       Таит свои глухие прорицанья,
       И с каждым днём всё злее, всё темней
       Зверинец наших дел, вещей и дней.
       Подпольное невидимое небо
       Сквозь нас встаёт, сквозь нас текут ручьи,
       И выглядят во тьме вещей нелепо
       Безродные окрестности мои.
        
       Земная боль, как цепь, связует судьбы,
       И вся земля болит, как зуб с дырой.
       И мне - устать бы, лечь бы, отдохнуть бы!
       Виною окружен я, как женой.
       Мы ждём, когда взойдёт пожар рассвета
       Внутри судеб, что к смерти нас несут,
       И бог с шакальей головой нас встретит
       И отведет на свой - нестрашный - суд.
       Ши хэт, вес сердца на весах загробья, -
       Вот мерка жизни, вот - конец конца!
       Мы - дети солнца, мы - его подобья, -
       Сполна подвержены суду Отца.
        
       Мы гимн поём глазами, - не словами, -
       Взирая на Владычьи чудеса,
       Когда меж крохотными лепестками.
       Цветок хранит и держит небеса.
       Сим позолоченным коловращеньем -
       Из жизни в смерть - Ты утруждаешь нас,
       Но мы, Твоё предвидя возвращенье,
       Ждём в темноте рассветный судный час.
       Мы знаем меру наших слов и песен:
       Охрипла смерть, - жизнь не перекричать.
       Твой свет, хранимый в слове, так чудесен,
       Что на папирусах - Твоя печать.
        
       Молитвы нам распахнуты, как небо,
       Как двери в храм... хоть смысла нет и в них.
       Молитвы хлеба, что измолот не был,
       Звучат в молчанье дней и в нас самих.
       Мы - хлеб небес, колосья золотые,
       Мы - зёрна, что попали в круговерть.
       И мельницы, безбожно-ветряные,
       Всё перемелют: небо, жизнь и смерть.
       В раздробленности нашей мы едины,
       И нам - в масштабах неба - здесь дана
       И ложь вращающихся лопастей судьбины,
       И правда - боль казнимого зерна.
        
       Египет позолочен и бездонен.
       Течёт в просторах нелюдимый Нил.
       Идут Твоей дорогой жрец и воин,
       И фараон, и раб, лишённый сил.
       Простор небес упрям и непокорен,
       Но нам открыто время, как уста,
       В которых смерть подобна смерти зёрен,
       И жизнь - Твой свет, и синь, и пустота!
        
       Голос из-под земли
        
       (Пиндарический отрывок)
        
       Наступает осень.
       Обильный сад времён опадает,
       И мини-юбки клином летят на юг.
       Тяжёлые плоды осени лежат в ладонях наших,
       И сок их, и яд их - дело рук наших.
       Они сладки в устах, но горьки во чреве,
       Как и предвещало нам Иоанново Слово.
        
       Наше летоисчисление начинает отсчет своих лет с конца:
       Десять, девять, восемь, семь...
        
       У мира давно уже ампутирована Поэзия.
       Но она продолжает говорить - фантомными болями.
       Я - говорю!
       Я сдираю с губ пластырь молчания,
       И моя замёрзшая душа, как льдинка, вылетает изо рта.
       Я умер сто лет назад -
       И воскрес вчера, чтобы допить бокал дождя,
       Стоящий на кладбище.
        
       Я, врытый в почву по пояс,
       Говорю свои слова, впитанные из неба.
       Мои пятки - в каменном веке, а голова - в нейтронном.
       В мозгу происходит последний звездопад,
       И голос мой дрожит, как красный флажок.
       Я пишу романы в стихах:
       Роман - пожар и роман - дождь,
       Роман - солнце и роман - серебряный месяц.
        
       Я пишу - и недоумеваю:
       Что скажет, когда заговорит, роща-молчальница?
       Что скажут зелёные тучи деревьев?
       Что скажет пыль на дороге тому, кто топчет её?
       И что он скажет небу?
        
       Неба и хлеба!
       Мы задыхаемся без неба нашего насущного.
       Оно подменено для большинства каким-то проворным воришкой.
       У каждого своё небо:
       У неба, что нависает надо мною, -
       Вкус Бога и серебряной воды,
       У туч в нём тот же размер, что и у моих стихов.
       А у неба, нависающего над ближними, -
       Вкус дыма, пепла и сигарных окурков.
        
       Все мы - атомы этого неба,
       Расщеплённого и расщепляющего.
       А наше людоедское человеколюбие -
       Это не взорвавшееся ли на атомы Евангелие?
        
       Семь, шесть, пять, четыре...
        
       Мир задыхается без неба.
       Раздавленный голубь лежит на мостовой,
       Крылья разбросаны,
       Перья, мышцы и кровь слились в единое месиво.
       Нежная голубиная кишка течёт с земли в небо...
       Уже не разобрать, где клюв, где глаз синей птицы.
       Но трепет разбросанных крыльев ещё помнит о небе полёта,
       И небо полёта помнит о нём.
       Раздавленный голубь, раздавленное небо -
       Они вечно трепещут в нас,
       Как те слова, которые мы должны были сказать
       И не сказали.
        
       Счёт продолжается: четыре, три, три с половиной...
        
       Время открывает филиал Армагеддона в России.
       И в переполненной вздохами тишине слышнее, как дышит
       Оно -
       Небо, исполненное глаз,
       Время, исполненное глаз,
       Стихи, исполненные глаз.
       Они смотрят в нас, смотрят, ожидая, когда же мы, мёртвые,
       Проснёмся.
        
       Три, два, один, ноль...
        
       Страшный Суд настал, и оказалось, что он не нужен:
       Он уже совершился.
       Каждый - сам себе суд, каждый - сам себе приговор, каждый - сам себе подвиг.
       Всё человечество - коллективный Антихрист,
       для того и было создано.
       И все мы - сами себе кара,
       Ненависть
       И любовь.
       Любовь
       Расщепляющая
       И расщеплённая.
        
       Вот оно, братское слияние людей всея земли
       в братском котле преисподней!
        
       ...Кругом возможно Бог.
       Бог в виде женщины сидит в кресле и смотрит в окно.
       Бог в виде яблока стоит на столе.
       Бог в виде дерева шумит за окном.
       Бог в виде дождя падает с неба.
       Бог в виде лужи пьёт Бога в виде дождя.
       Бог в виде воробьёв купается в Боге в виде пыли...
       Как я люблю этот нескончаемый Божий воробьиный щебет!
       Он - во мне, он - в тебе, он - в любви нашей,
       В любви, совершающейся
       Под стук копыт всадников Апокалипсиса.
        
       Чаши часов переворачиваются.
       Созвездие Быка мычит в небесах.
       Я совершаю перед тобой победоносное коленопреклоненье,
       И тишина, оторвавшись от моих губ, плывёт к твоим.
        
       Псалом сомнения
        
       Я, Боже, - словно дом, где окон нет,
       Где странники и то не заночуют.
       Я сам в себе ищу укромный свет,
       Ищу того, что ангелы не чуют.
       Ищу знамений, знаков и чудес,
       Рассудок тешу грёзой золотою,
       Но надо мною, над моей тщетою
       Навис огромный произвол небес.
       Я - тень от тени, я - светец от Света,
       Я - прах от праха, персть Твоей земли.
       Я - Блудный сын истлевшего Завета,
       И ветер чешет волосы мои.
        
       Читаю Книгу Книг. Твоя угроза
       Мертвит меня, вздымая от грехов,
       Но буквы - как узоры от мороза,
       Ползущего по стёклам древних слов.
       Молюсь, внимая нищей славе нашей;
       Сложу десницу с шуйцей, словно храм,
       И вот - в мои ладони, словно в чаши,
       Течёт душа со мраком пополам.
       Бьюсь лбом об землю, землю пью горстями,
       Тону в пыли, что скоро станет нами,
       И жду, когда сквозь пыль взойдёт мой рай.
       Земля, прильнув к устам, как слог молитвы,
       Ждёт голоса - для жатвы или битвы,
       Спеша собрать богатый урожай.
        
       Я - верую! Я верю - птичьей верой,
       Что я - Ничто меж двух огромных крыл,
       Которыми - поставив бред над мерой -
       Ты весь неизмеримый мир покрыл.
       И надо мной сгущается пучина,
       Как крутизна завета, как кручина,
       Которою, злословный, я пронзён,
       Измерен, взвешен, поделён, спасён.
       Взор проникает в тёмные чертоги
       Далёких звёзд, что Ты явил нам Сам;
       Твой мрак, спускаясь на мои дороги,
       Рукой прохладною ведёт по волосам.
        
       Сей мрак, вздымаясь, как огонь свечи,
       Жжёт мне уста и шепчет:
       - Не молчи!
        
       И я гною свою немую плоть,
       Полет свершив коленопреклоненный, -
       Отшельник, бесами вотще плененный
       И над земной юдолью вознесенный
       В глухую тьму очей Твоих, Господь.
       Став глиною, немою, безупречной,
       В Твой сон вонзаю я прогорклый взгляд
       И вижу в темноте вещей извечной:
       Я сам себе - и сад, суд, и ад.
       Всему, что зря утратил я сегодня,
       Я предвещаю вечный свой возврат,
       И гулко сводит скулы преисподней
       Железная зевота адских врат.
       Твой взор с небес - Твой синий взор ребёнка! -
       В сознанье тонет, как чужой псалом;
       Ищу Тебя в небесном хладе тонком
       И стукаюсь о ветер гордым лбом...
        
       Но я хочу на сей большой планете,
       Что Ты вращал недвижимой рукой,
       Так выколотить сам себя об ветер,
       Как плащ, что полон сором и трухой!
       Блажен, кто исчерпал свои недуги!
       Смешон, кто от скорбей не стал святой -
       В недуге он блуждает, словно в круге,
       Очерченном великой слепотой!
        
       Но Ты во мне взыграешь, как вино,
       И я Тобой прозрею в глубь свою же,
       И я пойму: в вещей полярной стуже
       Твоё сиянье нам обречено!
       И Ты прядешь из запахов Себя -
       Из ладана, из амбры, из сандала,
       Из ветра с гор, и нам, прозревшим, мало
       Немой любви, и мы поём, любя.
       Ты - Глубина - течёшь во мне, под кожей,
       И мною продолжаешь голос Свой;
       Моя душа, тепла от крови Божьей,
       Течёт в Тебя - незначащей струёй.
       И, вопреки всему, чем ад грозится,
       Во мне покой Твой невесом и тих,
       И Ты, как тернии и багряница,
       Венчаешь Сам избранников Своих.
        
       Горький мёд
        
       Оратория
        
       ...Чтоб вековечно собирали пчёлы
       Мёд Одина, хмельной и горький мёд.
        
       Л.Мартынов
        
       Мёд Одина, хмельной и горький мёд!
       Тебя искали воины, пророки,
       А находили - те, кто пишет строки,
       В которых жизнь известна наперёд.
       Мёд Одина! В нём - горький хмель высот,
       В нём - город, рынок, улица, деревня,
       В нём - правда, жгучая до воспаленья,
       А кто его вкусил, - тот чужд вселенной,
       И кто его простит! И кто поймёт!
        
       Мёд Одина, хмельной и горький мёд!
        
       ...Всё дальше, дальше проникает взор
       В земную плоть, в пороки и в пророков,
       Он не боится сплетен и упрёков,
       Всё - вопреки, и всё - наперекор!
       И речь кривится, на губах дрожа,
       И набухает в жилах кровь-тревога,
       И горбится, пророчится душа,
       Как чёрный ворон на плече у бога.
       И в сердце потаённый скорпион
       Яд мудрости неслышно источает,
       И пусть душа пока ещё не чает,
       В каких созвучьях отзовётся он!
        
       Ведь я - не человек, а только взор,
       Который Бог во тьму вещей простёр -
       Всем вопреки, всему - наперекор!
        
       Я обретаю сам в себе права
       На слово, на пророчество и кару,
       Но тотчас снисхожу из торжества
       В глухую ночь немеркнущего дара.
       Дар принесён! Постигни смерть и муку,
       Чтоб ощутить, сам этому не рад,
       Как небо, обернувшееся звуком,
       Нам проникает в мышцы, в кровь, в талант;
       Как, всей вселенною в ночи вспылив,
       Господь течёт потоком метеорным
       В ладони нищим, хитрым и упорным,
       Кто понял непростой Его мотив.
        
       Сквозь сумрак быта я звучу темней,
       Чем в сердце индевеющая стужа.
       Но пустота, укрытая во мне,
       Не принимает пустоты снаружи.
       Чужую примеряя слепоту,
       Я рифмой вижу лучше, чем глазами
       Ту музыку, что гибнет на лету
       Сквозь пустоту, зовущуюся - нами.
       И я, слагая строки про Него,
       Жду в темноте имён, сродни могильной,
       Когда бумага вспыхнет от того,
       Что я пишу на тишине стерильной,
        
       Ведь там, где замерзает тишина,
       Стоит Господь, Дающий Имена.
        
       И всё - наперекор, и всё - вперёд!
       На сильных мира плавится порфира,
       Когда они, законов правя свод,
       Вычёркивают ангелов из мира.
       Их вычеркни - и станешь сам нулём,
       В который вписан мир, лишённый Бога.
       Ты - ноль, вещей далёкий окоём,
       В ночи ночей безвестная дорога.
        
       А я - пишу, на раны сыплю соль...
       Чернильница бездоннее колодца!
       Я чувствую, как головная боль
       Из одного виска в другой крадётся,
       Дрожит рука, кружится голова,
       И всё вокруг - смешно, грешно, нелепо...
       На языке - слова, слова, слова,
       А дальше - только небо, небо, небо.
        
       Я не надеюсь, что меня спасут
       Все те, кому я помогал на свете, -
       Поэт - чудак, насмешник, божий шут,
       И кто его поймёт! И кто ответит!
       Я не ищу в сердцах людей сродства, -
       Мёд Одина не знает кумовства.
       Я только повторяю назубок
       Слова мои простые - ВЕК, БЕГ, БОГ.
        
       Поэт - лишь звук, звучащий мозг планеты,
       И кто его поймёт! И кто ответит!
        
       Минуют нас и слава, и напасти, -
       Я сам в себе, не в них обрёл права.
       Для нас - отрава, а для прочих - сласти,
       От них грешно слабеет голова.
        
       Да минут нас и слава, и напасти, -
       Безвкусные и приторные сласти!
        
       А я иду своею тропкой длинной
       Среди всемирной звонкой чепухи
       И собираю щебет воробьиный
       В серебряные, звучные стихи.
       Я собираю говорок базаров,
       Весёлый треск вселенской суеты.
       В нем - Слово, и Пророчество, и Кара,
       И плеск ручья, и шорох пустоты.
       Поговорим о том, с чем я знаком,
       О том, что было ведомо немногим, -
       О странном привкусе под языком.
       О боли под лопаткой. И - о Боге.
        
       Всегда чужой живым, всегда живой,
       Я вписан в круг небес вниз головой.
        
       И я пишу, - поймите, господа, -
       Для тех, кто с небом не играет в прятки,
       Кто тишину Последнего Суда
       Услышит между строк, в сухом остатке.
       Сдвигая облаков небесный фронт,
       Я вижу мир, прозрачный и весёлый,
       Где вечно собираем мы, как пчелы,
       Мёд Одина, хмельной и горький мёд!
      

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Козырев Андрей Вячеславович (yakozyr045@gmail.com)
  • Обновлено: 16/11/2016. 54k. Статистика.
  • Стихотворение: Поэзия
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.