Lib.ru/Современная:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
УХО ВАН ГОГА
Поэтические сонаты, фуги, оратории
Державину. Жизнь омская
Фуга
Я жил на Омке, - не на Званке, -
Когда из тьмы веков ко мне
Явилась Муза - голодранка
И замаячила в окне.
Она зашла ко мне погреться,
Залезла в душу и в карман,
И объяснила суть прогресса,
И водки налила в стакан.
Вы, Машка, Хлоя и Фелица,
Меня не смейте ревновать!
Для шуток с этою девицей
Нужна тетрадь, а не кровать.
Я с вами цацкаться не стану,
Ведь на земле известно всем:
Поэтам русским по Корану
Иметь дозволено гарем.
Мне всё дозволено и свято,
Святое место часто смято.
Жись без греха - что без стиха:
Мелка, соплива и тиха.
Так наплюём на наше горе
И запируем на просторе!
Глагол времён... Всё это басни.
Есть вещи слаще и прекрасней:
Вот на столе лежит арбуз
И выставил зелёный ус.
Вот разлеглась, ещё невинна,
Изнеженная осетрина.
Блины с икрой, как генералы,
Лежат горою после бала,
И разлитой по кружкам квас,
Являя нрав, шипит на нас...
Согласно истине столетней,
Литература - дочка сплетни.
И я с утра до самой ночи
В окно на двор уставлю очи,
Чтоб подсмотреть там стайку тем
Для од, элегий и поэм.
Какой народец населяет
Те животрепетны края,
Где в Иппокрену претекает
Моя иртышская струя!
Какие здесь мосты, дороги,
Какие старые чертоги,
И каждому здесь старику
Власть оставляет по пеньку.
Какая пыль! Какие были!
Какие дивы нас любили!
Какие стервы нас бросали!
Какие звёзды нам сияли!
В каких болотах мы тонули -
И вот теперь сидим вот здесь,
На Омке, в крепости, в июле,
И будоражим лестью спесь.
А Муза, девка крепостная,
Роман нам крутит, превирая
Сухую правду в сладку ложь,
И хренушки её поймёшь.
Российских од архиерей,
Приди ко мне и помудрей.
Тебе я расскажу о мире,
Бряцая на журнальной лире.
Журнал твой разум озадачит:
Какая в мире канитель!
А что там Вашингтон чудачит?
Пошто артачится Брюссель?
Варшава лезет вон из кожи,
Чтоб сажей нам замазать рожи,
И где-то бродит гад Игил -
Ошеломительный дебил.
А что у нас? Покой, затишье,
Песок да тополиный пух.
Ворует вор. Писатель - пишет.
Реклама - тешит взор и слух.
Гад - гадит. Машет пикой витязь.
На всяк вопрос - один ответ:
Вы молодцы. Вы здесь держитесь.
Страна в порядке. Денег нет.
Восстань, воззри, пиит свободный,
На синь народныя волны!
Пойми язык простонародный,
Доверь ему бессмертны сны!
Постигни правду нашей веры,
Пойми всю суть заподлицо,
В лицо Истории-мегеры
Влепи российское словцо!
Я всё ж чего-нибудь да стою,
Недаром пел, недаром жил.
И да залягу я рудою
Меж каменных Господних жил!
Окаменеет близь и дальность,
Разбьется звездная хрустальность
В тот страшный час, последний час,
Что уравняет с прахом нас,
Но и в кремнёвой вспышке света,
Что в судный день издаст планета,
Мелькнёт часть моего огня -
И Бог воспомнит про меня...
Прости меня, мой собеседник:
Чудачеств пушкинских наследник,
Я разбираться не привык
В том, что вещает мой язык...
Слова резвятся, как амуры,
Пред ликом девственной натуры,
Трезвы, ясны, вполне в уме,
А я уже ни бе, ни ме.
Но, и не смысля ни бельмеса,
Я всех зову на путь прогресса,
И пусть трепещет тот прогресс,
Что нас не взденет до небес!
Держава росская богата,
Трепещет в небе грозный флаг,
И всё не так у нас, ребята,
И слава Богу, что не так!
Ухо Ван Гога
Скерцо
Наш мир стоит на Боге и тревоге.
Наш мир стоит на жертве и жратве...
У жертвы, выбранной жрецами в боги,
Перевернулся космос в голове.
Его холстов бессмертные ошибки -
Зрачка безукоризненный каприз:
Плывёт над садом облако улыбки,
И в облаке струится кипарис.
Пылает ухо в пурпурном закате,
Кровь виноградников пьянее книг,
И пузырится звёздами хвостато
Ночного неба чёрный черновик.
Сухой голландец, тощий и небритый,
Сам для себя - дурдом, дурман и страх,
Взирает на подсолнечье с палитрой,
Сжимая трубку старую в зубах.
Он слышит сердцем звуки небосмеха,
Он ловит кистью Божий смехолуч,
И ухо отзывается, как эхо,
В ушах листвы и в раковинах туч.
Он совершит святое разгильдяйство -
Мазком к холсту пришпилит высоту.
Джокондовское снится улыбайство
Подсолнухам, врисованным в мечту!
Звенит над храмом небо колокольно,
Чтоб нам зрачки от скуки протереть,
Но всё же вечно смотрим мы - невольно -
Туда, куда так больно нам смотреть!
Прозрачная идёт по склону лошадь,
И жалуется ей сквозь холст Ван Гог,
Что башмаки его устали слушать
Рассказы неоконченных дорог...
Творец в сверкальне сна полузеркален.
С холста струится солнечная кровь.
Мозг гения прозрачно гениален,
И сквозь мозги сквозит сквозняк богов!
2
Вот он идёт - не человек, - дурман,
Дурман небес, чудачества лекало.
Он пьян, давно упал бы он в бурьян,
Когда б за крылья небо не держало.
Он пьян, но не от нашего вина,
А от другого, - горше и суровей.
Кровь виноградников всегда красна,
Как солнце, конопатое от крови.
Он пил всю ночь глухой абсент легенд.
Полынный вкус небес во рту дымится.
Абсент легенд - священный элемент,
Он миражам даёт черты и лица!
А рано утром, только он проспится,
Увидит Бог, живой в его зрачке,
Как солнце сквозь подсолнухи струится,
Бушует, пляшет в каждом лепестке!
Пусть барабанит в жилах кровь-тревога,
Пусть грают птицы, небо вороша, -
Подсолнечье - вот небеса Ван Гога!
Подсолнухи звенят в его ушах!
Художество не худо. Всё - оттуда,
Где метеор - взамен карандашей.
Да, вот такая амплитуда чуда -
От неба до отрезанных ушей!
Под куполом цирка
Оратория
1
Огромный купол, гулкий и пустой,
Куда приходит сумрак на постой,
Где в полутьме огонь рисует знаки, -
Сюда стремится ум в вечерний час.
Здесь щедрый Праздник собирает нас,
Здесь, как артист, танцует луч во мраке.
2
Как будто слово, линия звучит,
Когда гимнастка сквозь простор летит.
Взвихрённый свет её чуть видит, робок.
Пронизаны огнём и плоть, и кровь.
Здесь Время отдыхает от трудов,
Здесь лишь Мечта работает, как робот.
3
И Хитрый Глаз над куполом суров.
Пронзая взором сей Великий Кров,
Он пишет, как стихи, меня - поэта,
В глубь жизни обратившего свой взгляд,
Когда мгновенья пчёлами летят
На скрытый в вышине источник света.
4
Здесь - мы взошли на высший пик времён!
Обозревая твердь, и явь, и сон,
Мы видим - по краям воздушной ямы,
Порой сходясь в единое гнездо,
Порой цветя колючею звездой,
Свет ртутью разлетается багряной.
5
Я радуюсь игре лучей с туманом,
В которой, может, сам игрушкой стану.
Водоворот обмана, зла, добра,
Зверей, людей, огней круговращенье,
И жизнесмерть, и смертовоскресенье -
Игра, игра... жестокая игра.
6
Игра, я - твой! Себя я вновь узнаю
В гимнастке, что летит из пушки к раю.
Живого тела слиток золотой,
Мерцающий над тёмною ареной, -
Ты - образ человека Перемены,
Творца игры - жестокой и святой.
7
Добра и зла не знает сей уродец -
Бесстрашный, юркий цирковой народец.
Юродство, бесовство, обман в крови -
И детский смех, и свет лучей искристых,
И риск, и страх, и хохот сил нечистых,
И низверженье вниз с высот любви...
8
Да, в цирковой подзвёздной Одиссее,
Где тело, овладев душою всею,
Даёт ей трудный, роковой урок, -
Земной урок бескрылости крылатой, -
Здесь Ева и Адам не виноваты,
Здесь первородный грех пошёл не впрок.
9
И ты, гимнастка, жаркая от зноя,
Мелькающая солнечной иглою
Под куполом, сшивая тень и свет, -
Ты превратилась вся в клубок событий.
В нём на одной из спутавшихся нитей -
Груз всех земных падений и побед.
10
В лучах мелькают тело, ноги, грудь, -
На них присело Время отдохнуть,
Как на качели, чтоб взлететь повыше.
Она ваяет телом, как резцом,
Скульптуру света, - светом мы поём,
Мы свет багряный, словно песню, слышим.
11
Господь, за что её Ты бросил в Лимб?
Кольцо арены - словно круглый нимб,
Простёртый, чтоб могла она разбиться.
Страх высоты - коварный, хитрый бес...
Но сквозь круги ступенчатых небес
Она летит - стремительнее птицы.
12
Нырнёт во тьму, прозрачнее медузы, -
И темнота расходится, как шлюзы...
Вот слиток тела есть, а вот - исчез,
Как золото, расплавленное ловко...
Она висит, как гирька, на страховке, -
Судьбе бескрылой злой противовес.
13
Звучит во всех суставах звёздный туш.
Жизнь - это свет, и дрожь, и трепет душ.
Грех допустим - исключены ошибки.
Весь путь её - по роковой черте:
Её, почти предсмертной, высоте
Известен вес восторга и улыбки.
14
Здесь перед нами встала на пуанты
Судьба земли, разъятая на кванты.
Глухой глагол времён, металла звон, -
Он просто по-иному оркестрован,
Чем похоронный звон, он здесь раскован,
В весёлый детский хохот обрамлён.
15
Скрывает лица маска - как могила.
Когда б мы раньше знали, что за сила
Таится в маске, как она крадёт
Нас у себя, - не стали бы смеяться
Над клоунами, мы, - лжецы, паяцы,
Играющие роль за годом год.
16
И вновь дрожит в лучах неутомимо
Сердцебиенье вечной пантомимы,
Которой имя - Жизнь, источник мук
И радостей, набухших, словно колос,
Когда движенье обретает голос
И тяжесть мира обратилась в звук.
17
Лети, лети, бескрылая, крылато,
Над космосом, на атомы разъятом,
Сквозь нашей жизни блеск и темноту,
Над шабашем чертей, гуляк и звуков,
Над морем вздохов, шёпотов и стуков,
Лети, лети - переступи черту!
18
Игра, игра - мятеж, налитый светом,
Ад, к небесам хлопками рук воздетый,
Орбита сцены, брачное кольцо
Земли и неба, плоти и полёта,
Левиафан в обличье Бегемота,
Последний Ангел, прячущий лицо!
19
Лети под вечным Куполом, как атом
В небесном цирке, на хлопки разъятом!
Я верю в верность твоего добра.
Последними мытарствами проверен,
Я твоему огню и мраку верен,
Игра, игра... жестокая игра!
Третий глаз
Когда во мне проснётся третий глаз
И я - сквозь толщу темноты - увижу
В глуби земной нефть, золото, алмаз
И будущее, ставшее мне ближе,
Произрастающее из земли,
Как тонкий стебелёк, без разрешенья,
Не опасаясь тлена, тла и тли,
Порой теряясь в огненной пыли,
Порой от зноя прикрываясь тенью, -
Я встану, холодом скупым дыша,
Над правдой, ложью, небылью и былью, -
И защебечет звонкая душа,
Как воробей, в клубах житейской пыли.
Я вижу всё: насквозь прозрачна мне
Вся подоплёка солнечного неба.
Я вижу: в небе - то же, что на дне,
В просторе - то же, что и в глубине,
И весь наш мир - живого сердца слепок.
Молчи! Возьмись за этот тяжкий труд,
Стальными обручами стисни сердце,
Как перст к устам прижавший Горпехруд,
Бог тишины, пророков и младенцев.
Молчи! Молчанье - правота твоя,
Самотворящееся изваянье.
Как форма для сверхпрочного литья,
В тебе пусть сформируется молчанье.
Оно набухнет сутью, возрастёт
И породит гигантов и титанов -
Укажет на три вечности вперёд
То, чем я был, чем после жизни стану.
И выпрямляется упрямый рот,
И кровь шумит в глухом удушье слова, -
И жизнь, прожитая наоборот,
С конца к началу, ждёт начала снова.
А если я, житейские кроты,
Не знаю правил вашей суеты, -
Я здесь, простите, попросту не в теме.
Я редок в этой солнечной системе.
Я редок там, где на базарах дня
Торгуются слепые за подделку,
Где давка, щебет, шум и толкотня,
Где небеса жидки, а реки мелки, -
Здесь, в солнечном сплетенье зла и лжи,
Я в тень, как в монастырь, собою заперт,
Я - не мираж, чтоб верить в миражи,
Я, сам себе - бедняк, и храм, и паперть!
Я сам себе - судья и приговор,
И преступление, и наказанье.
Ко мне Господь простор небес простёр,
Чтоб мой зрачок пил чистое сиянье.
Я сам в себе обрёл свои права.
Я их вскормил - слезами, потом, кровью.
От свежей истины кружится голова,
Хмельна, пьяна, жива - и тем права,
И небосвод подходит к изголовью...
Всё очень просто - проще простоты.
И с убываньем дней я не убуду.
Быть лишь собой, собой - до немоты,
До хрипоты, до вечной красоты,
Не знать остуды, не боясь осуды.
Мои слова понятны и просты.
И жизнь - проста.
И сердце
верит
чуду.
Рерих
Фуга
Мы - беловодцы, мы - гипербореи,
Из неба, снега и сиянья смесь.
Над гималайской тропкою, старея,
Мерцает голубая дурь небес.
Медлительные, словно черепахи,
У входа в храм, храня глухую честь,
Как иероглифы, стоят монахи,
Самих себя пытаются прочесть.
Мохнатые народы в белых кручах
Веками вход в подземье стерегут.
Их каменистая судьба - не лучше,
Чем огненная йога войн и смут.
Несутся звуки войн, как будто черти,
В фарфоровые, злые небеса.
Тибет, как кукла на руках у Смерти,
Наивно пучит синие глаза.
Вращенье колеса... Молчанье храма...
Багровый, вечно нежилой восход...
И жизнь разинута, как яма Ямы,
И смерть разинута, как небосвод.
В горящем мире, средь чумного пира,
Едва звучит мелодия чудес,
Но Рерих, словно Рюрик, с камня мира
Глядит в восточное лицо небес.
Молчит устало нежилое небо,
Скуластых гор улыбка тяжела,
И сами порождают чудо-нервы
Смешенье правды, лжи, добра и зла.
Я эти бреды, странные, как Веды,
Пишу в тетради, и мелеют дни,
И в будущем я вижу - беды, беды...
Ом мани падме хум,
Или лама савахфани.
Как прост простор! Простая правда праха
Нас не сведет, несведущих, с ума.
Звучит трубой тибетского монаха
Либретто оперы "Священная Зима".
Святой и грешный, огненный и тленный,
Свой узловатый напрягая мозг,
На смертной высоте, поверх Вселенной,
Молюсь, струюсь, теку, как белый воск.
Здесь, на отрогах смерти, в Гималаях,
Нашёл себя я, сам себе не рад.
Здесь облака и ламы принимают
Веков и гор предсмертный плац-парад.
Молчат, скрывают золотую сказку
Остроги многорогих острых гор,
И неулыбчив, и вдвойне неласков
Земной нечеловеческий простор.
Вопросы изогнулись червяками
Из яблока, что ел в раю Адам:
Что жизнь твоя? Чего ты ждал веками?
За что ты отдан бесам и годам?
В уме держу я правду, как в застенке,
А правда - рвётся совершить побег,
Путь держит в Персию заблудшим Стенькой,
Находит - плаху после ста побед.
Как жаль, что тело на меня надето!
Я вижу, как, не чтя моих трудов,
Века сияют азиатским светом
Сквозь каменные веки городов.
И, сквозь тысячемильную преграду,
Я вижу, - мне даёт Махатма знак, -
Как Азия идёт по Петрограду,
Сквозь сложенный из камня древний мрак.
Русь бредит Богом, ей и неба мало,
Она стремится за небо утечь, -
И Азия с Финляндского вокзала
В гранитном Петрограде держит речь.
Бушуют скифы в петроградском храме.
Поэма Блока явственно горчит.
Мадонна с азиатскими глазами
Молчит, молчит, молчит, молчит, молчит...
Рай общий у Христа, пророка, Будды,
Но в каждом грешнике - свой личный ад.
Обломов, будто русский Будда будней,
Залазит глубже в пёстрый свой халат.
Но слушай, но - внимай, благоговея:
Укутанные в шубы и в меха,
Над Родиной твоею и моею
Махатмы могут крыльями махать...
Мы, Рюрики, Мамаи и Иваны,
В азийском ханстве Хама все равны.
Но рано нам достались наши раны,
И наши страны слишком уж странны...
Но сквозь заброшенный на небо невод
Текут ветра, неведомым дыша,
И горы скалятся, и рвётся в небо
В их челюстях зажатая душа...
И явлен мне столетий острый остов -
В нём синий хмель запретных нам высот,
И человек, как вечный гость погостов,
И жизнь, навеки вплавленная в лёд.
КОЛУМБ ВЕРНУЛСЯ
Монолог пьяного адмирала
На небе светит глупоглазый месяц.
Я на него готов завыть, как пёс.
На всю вселенную усы развесив,
Меня в таверне слушает матрос.
Ночь холодна, как будто королева.
Европа спит, грязна, как мой камзол.
И тошно представлять, твою налево,
Что я - источник золота и зол...
Когда стремился я в поход индейский,
Я не стыдился лести и вранья -
Руководила мной, по-компанейски,
Космическая алчность бытия.
"Нажива на живых рабах - гуманна,
Рабам спасает души - невзначай.
А золото - ведёт за океаны,
Питает разум, покупает рай".
Сто раз я кланялся убийцам и прохвостам,
Сто раз просил взаймы у дураков,
Сквозь океан тащил пропойц на чёртов остров,
Открыл дорогу в рай... и был таков.
Открыл? Проваливай! Тебя не жальче,
Чем тех рабов, что ты привёз, дурак!
...Моя метафизическая алчность -
Дорога в Новый Свет и Новый Мрак.
Ругнуться бы озлобленно и грубо,
Да смысла в злобе нет...как и во всём.
Индеец-раб нахально пучит губы,
Не понимая, что мы тут несём...
Себя учу я, как язык индейский.
Ночь молчалива, словно ветчина.
Смерть смотрит вдаль с улыбкой фарисейской,
А жизнь - скучна, как верная жена.
Я быть пытаюсь сумрачным и гордым,
Я умножаю злобу и враньё...
А королева холодна, как орден,
Как званье адмиральское моё.
...Я лгал. Я грабил. Я сменил отчизну.
Я знал похмелье, но знавал и хмель...
Хуан! Тащи бутылку. В небо брызну
Струёй бургундского... Я, кстати, вызнал
Научное определенье жизни -
Оно одно, простое: канитель.
Какая канитель, скажите просто, -
Мечтать о славе, золоте, добре,
Считать, что океан тебе по росту,
И оказаться смердом при дворе!
Они меня забудут, право слово,
Бог весть чьим именем прозвав страну,
Что я открыл... Но в этом нет худого.
Смешно другое, как я ни взгляну:
Сие забавно - стать в веках героем,
Рискуя жизнью, честью и душою,
Сквозь океан прокладывать следы
Для воровства, наживы и вражды;
Сквозь море рыскать, надрывая *опу,
Сто раз тонуть, в долги по грудь залезть,
Чтоб привезти в продажную Европу
Рабов, и золото, и модную болезнь;
В Мадриде плесть для грандов небылицы,
Просить деньжат, и жрать, и бабу мять...
Но тошно мне к чему-то зря стремиться
И что-то в этой жизни понимать.
Стреляй, скачи, живи... А что же дальше?
Как ни ломай башку, и не поймёшь.
Во всём, что мы творим, есть доля фальши,
И даже правда - это праведная ложь.
Мы лжём, что ищем новизны, открытий.
Для грандов всё равно, я жив иль мёртв:
Достаньте золото, а там - хоть не живите,
Хоть удавитесь... Бережливый мот,
Я промотал себя - за власть и деньги,
Которые сквозь пальцы утекут...
Да, все мы дураки, но все мы - дети,
Не знающие, что они - растут.
Мы подрастём. Мы, может, поумнеем.
Мы станем благодарней и скромней...
Мадрид мудрит, вино в нём - чуть хмельнее,
Чем в Генуе, и сумрак - чуть черней.
Европа пахнет лавром и лимоном.
И на черта я мчал за океан?
Добро везде слабо, а зло - бездонно,
Как океан... как этот вот стакан.
Я пью, я пью... и не напьюсь, дружище.
Мы, моряки, такие дураки!
Плывём куда-то, всё чего-то ищем,
Хотя не движутся материки...
И море нам бормочет матерки.
Мадрид мудрит, а гранды жаждут грантов.
Ночь молчалива, словно ветчина.
Откапыватель собственных талантов,
Я сам не знаю, в чём моя вина:
Я развратил открытием полмира,
Привёз вам попугая и банан,
Приполз в харчевню, сам себе не милый,
И пью, и злюсь, что до сих пор не пьян.
Европа спит, как мирная старушка...
А океан ворчит, как Бог, суров...
Хуан! Тащи бутылку. Где же кружка?
Куда нам плыть? Понятно всё без слов.
Чёрные дыры
Оратория
Там, где кедры шумят над рекой - Тишиной,
Там, где стаями ходят таймени,
Где лоснится и тает мерцающий зной,
Где курчавятся синие тени,
Где кузнечик, как Гамлет, твердит монолог
Водомерке - Офелии хрупкой,
Где под каждым кустом отдыхает пророк,
Где ковчег - в каждой малой скорлупке,
Там, где вечность качается серым крестом
На забытом живыми погосте,
Там, где люди не знают, что будет потом,
Но живут - беспричинно и просто,
Там, где звёзды не слышат во тьме волчий вой,
Над бездонною тленностью мира,
Над водою живой, над травой-муравой
Простираются чёрные дыры.
Небо чёрной дырою над миром стоит -
Над сияньем побед, над круженьем обид,
Над потехами чести и славы,
Над войной, над грехом, над расправой -
Пламенеет небесная чёрная тьма,
И тоскует, и сводит несчастных с ума,
И тоскует, и манит людей пустота,
Ни за что, ни за кем, в никуда, навсегда...
Ты не хочешь пропасть? Хочешь жизни земной,
Мелкой, как тарталетка на блюдце?
Чернота каждой буквы сквозит глубиной,
Из которой - вовек не вернуться...
Монитор на столе обжигает глаза
Чернотой, что внутри человека...
Хоть усни - в сновиденьях укрыться нельзя
От мерцания неба под веком...
Человек забывает, чем жил, что любил,
И ложится на землю, в душистую пыль,
И глядит в черноту, и глядит в высоту,
Только видит за мраком загадку не ту...
И исходит душа, этим мраком дыша,
И сочатся глаза, - утереть их нельзя,
И дрожат небеса, и трава-мурава
Прорастает сквозь тело, жива и права...
Но молчат заповедные чёрные дыры,
Но заря обжигает сияньем полмира,
И дрожат чудо-слёзы на кончиках век,
И летит, и летит в никуда человек...
И вздыхают пещеры, и снится надежда:
Может быть, там, за тьмою, не будет, как прежде?
Может быть, я пойму смысл этой игры
По ту сторону жизни... и чёрной дыры?
Гимн брату Солнцу
Египетский папирус, ХV век до н.э.
Встаёт рассвет, чадящий, как жаровня.
Атон-владыка, солнце надо мной!
Атон, мой брат! Ты мне по крови ровня,
В тебе - тепло моей любви земной.
Когда ты восстаёшь в первоначале
Над выжженной пустыней бытия,
И Сфинкс стоит у неба на причале,
Как каменная жёлтая ладья,
Перед тобой молчит, как утром - птицы,
Семья пространств, и истин, и времён,
И Ты, и Ты - единей единицы -
Во всех, во всём любовью повторён.
Ты сам в себе обрёл своё начало,
Сам возжелал себя и сотворил;
В Тебе всё наше гимном прозвучало,
Просторным гимном шелестящих крыл.
Лук небосвода согнут не лукаво,
И от небес не так уж далека
Египет, Кеми, Чёрная держава, -
Большое Солнце, синь, хлеба, река.
Течёт Река, и молятся деревья,
Воздевши ветви к небесам Твоим;
Грядут Твои небесные кочевья
Над связанным с землей путём моим.
Кочевник неба, Ты не знаешь дома,
Ты в ночь уходишь, словно в ложь вещей.
В ней всё Тебе нестрашно и знакомо,
И Ты - всеобщий, вечный и ничей.
Твоё сияние глухонемое
Нам озаряет сумрак жития;
Над миром, замирающим от зноя,
Ты - Высший и бесправный судия.
Что создал Ты, что мы Тебе создали -
Не счесть, не выразить, не передать...
И небосвод, открытый, как скрижали,
Стоит, тая закон и благодать.
Ты всходишь в высоте неизмеримой,
И небо кружится, как голова.
Тебе несу я, жаждою томимый,
Твоё вино, разлитое в слова.
С зари времён равны перед Тобою
И фараон, и раб, и Сфинкс, и прах,
И я, безродней ветра над рекою
И родовитей хлеба на полях.
Семейственность невидимого мира
Дана в семействе знаков и значков.
Ты выплываешь по волнам эфира
И пробираешься сквозь дебри облаков.
Висит над садом соловьиный воздух.
Земля, как двери, чуть отворена.
Ты свешиваешь свет с небес так просто,
Что нам Твоя загадка не сложна.
Когда природа восстаёт, как ода,
Из тьмы ночей, и хлеб шумит в полях,
Руководишь Ты жизни хороводом:
В Тебе - наш дух и прах, любовь и страх.
Но Ты бываешь зол; незрячей Волей
Ты озаряешь будни без чудес,
И нависает над Рекой и полем
Неизмеримый произвол небес.
И небо, каменея от молчанья,
Таит свои глухие прорицанья,
И с каждым днём всё злее, всё темней
Зверинец наших дел, вещей и дней.
Подпольное невидимое небо
Сквозь нас встаёт, сквозь нас текут ручьи,
И выглядят во тьме вещей нелепо
Безродные окрестности мои.
Земная боль, как цепь, связует судьбы,
И вся земля болит, как зуб с дырой.
И мне - устать бы, лечь бы, отдохнуть бы!
Виною окружен я, как женой.
Мы ждём, когда взойдёт пожар рассвета
Внутри судеб, что к смерти нас несут,
И бог с шакальей головой нас встретит
И отведет на свой - нестрашный - суд.
Ши хэт, вес сердца на весах загробья, -
Вот мерка жизни, вот - конец конца!
Мы - дети солнца, мы - его подобья, -
Сполна подвержены суду Отца.
Мы гимн поём глазами, - не словами, -
Взирая на Владычьи чудеса,
Когда меж крохотными лепестками.
Цветок хранит и держит небеса.
Сим позолоченным коловращеньем -
Из жизни в смерть - Ты утруждаешь нас,
Но мы, Твоё предвидя возвращенье,
Ждём в темноте рассветный судный час.
Мы знаем меру наших слов и песен:
Охрипла смерть, - жизнь не перекричать.
Твой свет, хранимый в слове, так чудесен,
Что на папирусах - Твоя печать.
Молитвы нам распахнуты, как небо,
Как двери в храм... хоть смысла нет и в них.
Молитвы хлеба, что измолот не был,
Звучат в молчанье дней и в нас самих.
Мы - хлеб небес, колосья золотые,
Мы - зёрна, что попали в круговерть.
И мельницы, безбожно-ветряные,
Всё перемелют: небо, жизнь и смерть.
В раздробленности нашей мы едины,
И нам - в масштабах неба - здесь дана
И ложь вращающихся лопастей судьбины,
И правда - боль казнимого зерна.
Египет позолочен и бездонен.
Течёт в просторах нелюдимый Нил.
Идут Твоей дорогой жрец и воин,
И фараон, и раб, лишённый сил.
Простор небес упрям и непокорен,
Но нам открыто время, как уста,
В которых смерть подобна смерти зёрен,
И жизнь - Твой свет, и синь, и пустота!
Голос из-под земли
(Пиндарический отрывок)
Наступает осень.
Обильный сад времён опадает,
И мини-юбки клином летят на юг.
Тяжёлые плоды осени лежат в ладонях наших,
И сок их, и яд их - дело рук наших.
Они сладки в устах, но горьки во чреве,
Как и предвещало нам Иоанново Слово.
Наше летоисчисление начинает отсчет своих лет с конца:
Десять, девять, восемь, семь...
У мира давно уже ампутирована Поэзия.
Но она продолжает говорить - фантомными болями.
Я - говорю!
Я сдираю с губ пластырь молчания,
И моя замёрзшая душа, как льдинка, вылетает изо рта.
Я умер сто лет назад -
И воскрес вчера, чтобы допить бокал дождя,
Стоящий на кладбище.
Я, врытый в почву по пояс,
Говорю свои слова, впитанные из неба.
Мои пятки - в каменном веке, а голова - в нейтронном.
В мозгу происходит последний звездопад,
И голос мой дрожит, как красный флажок.
Я пишу романы в стихах:
Роман - пожар и роман - дождь,
Роман - солнце и роман - серебряный месяц.
Я пишу - и недоумеваю:
Что скажет, когда заговорит, роща-молчальница?
Что скажут зелёные тучи деревьев?
Что скажет пыль на дороге тому, кто топчет её?
И что он скажет небу?
Неба и хлеба!
Мы задыхаемся без неба нашего насущного.
Оно подменено для большинства каким-то проворным воришкой.
У каждого своё небо:
У неба, что нависает надо мною, -
Вкус Бога и серебряной воды,
У туч в нём тот же размер, что и у моих стихов.
А у неба, нависающего над ближними, -
Вкус дыма, пепла и сигарных окурков.
Все мы - атомы этого неба,
Расщеплённого и расщепляющего.
А наше людоедское человеколюбие -
Это не взорвавшееся ли на атомы Евангелие?
Семь, шесть, пять, четыре...
Мир задыхается без неба.
Раздавленный голубь лежит на мостовой,
Крылья разбросаны,
Перья, мышцы и кровь слились в единое месиво.
Нежная голубиная кишка течёт с земли в небо...
Уже не разобрать, где клюв, где глаз синей птицы.
Но трепет разбросанных крыльев ещё помнит о небе полёта,
И небо полёта помнит о нём.
Раздавленный голубь, раздавленное небо -
Они вечно трепещут в нас,
Как те слова, которые мы должны были сказать
И не сказали.
Счёт продолжается: четыре, три, три с половиной...
Время открывает филиал Армагеддона в России.
И в переполненной вздохами тишине слышнее, как дышит
Оно -
Небо, исполненное глаз,
Время, исполненное глаз,
Стихи, исполненные глаз.
Они смотрят в нас, смотрят, ожидая, когда же мы, мёртвые,
Проснёмся.
Три, два, один, ноль...
Страшный Суд настал, и оказалось, что он не нужен:
Он уже совершился.
Каждый - сам себе суд, каждый - сам себе приговор, каждый - сам себе подвиг.
Всё человечество - коллективный Антихрист,
для того и было создано.
И все мы - сами себе кара,
Ненависть
И любовь.
Любовь
Расщепляющая
И расщеплённая.
Вот оно, братское слияние людей всея земли
в братском котле преисподней!
...Кругом возможно Бог.
Бог в виде женщины сидит в кресле и смотрит в окно.
Бог в виде яблока стоит на столе.
Бог в виде дерева шумит за окном.
Бог в виде дождя падает с неба.
Бог в виде лужи пьёт Бога в виде дождя.
Бог в виде воробьёв купается в Боге в виде пыли...
Как я люблю этот нескончаемый Божий воробьиный щебет!
Он - во мне, он - в тебе, он - в любви нашей,
В любви, совершающейся
Под стук копыт всадников Апокалипсиса.
Чаши часов переворачиваются.
Созвездие Быка мычит в небесах.
Я совершаю перед тобой победоносное коленопреклоненье,
И тишина, оторвавшись от моих губ, плывёт к твоим.
Псалом сомнения
Я, Боже, - словно дом, где окон нет,
Где странники и то не заночуют.
Я сам в себе ищу укромный свет,
Ищу того, что ангелы не чуют.
Ищу знамений, знаков и чудес,
Рассудок тешу грёзой золотою,
Но надо мною, над моей тщетою
Навис огромный произвол небес.
Я - тень от тени, я - светец от Света,
Я - прах от праха, персть Твоей земли.
Я - Блудный сын истлевшего Завета,
И ветер чешет волосы мои.
Читаю Книгу Книг. Твоя угроза
Мертвит меня, вздымая от грехов,
Но буквы - как узоры от мороза,
Ползущего по стёклам древних слов.
Молюсь, внимая нищей славе нашей;
Сложу десницу с шуйцей, словно храм,
И вот - в мои ладони, словно в чаши,
Течёт душа со мраком пополам.
Бьюсь лбом об землю, землю пью горстями,
Тону в пыли, что скоро станет нами,
И жду, когда сквозь пыль взойдёт мой рай.
Земля, прильнув к устам, как слог молитвы,
Ждёт голоса - для жатвы или битвы,
Спеша собрать богатый урожай.
Я - верую! Я верю - птичьей верой,
Что я - Ничто меж двух огромных крыл,
Которыми - поставив бред над мерой -
Ты весь неизмеримый мир покрыл.
И надо мной сгущается пучина,
Как крутизна завета, как кручина,
Которою, злословный, я пронзён,
Измерен, взвешен, поделён, спасён.
Взор проникает в тёмные чертоги
Далёких звёзд, что Ты явил нам Сам;
Твой мрак, спускаясь на мои дороги,
Рукой прохладною ведёт по волосам.
Сей мрак, вздымаясь, как огонь свечи,
Жжёт мне уста и шепчет:
- Не молчи!
И я гною свою немую плоть,
Полет свершив коленопреклоненный, -
Отшельник, бесами вотще плененный
И над земной юдолью вознесенный
В глухую тьму очей Твоих, Господь.
Став глиною, немою, безупречной,
В Твой сон вонзаю я прогорклый взгляд
И вижу в темноте вещей извечной:
Я сам себе - и сад, суд, и ад.
Всему, что зря утратил я сегодня,
Я предвещаю вечный свой возврат,
И гулко сводит скулы преисподней
Железная зевота адских врат.
Твой взор с небес - Твой синий взор ребёнка! -
В сознанье тонет, как чужой псалом;
Ищу Тебя в небесном хладе тонком
И стукаюсь о ветер гордым лбом...
Но я хочу на сей большой планете,
Что Ты вращал недвижимой рукой,
Так выколотить сам себя об ветер,
Как плащ, что полон сором и трухой!
Блажен, кто исчерпал свои недуги!
Смешон, кто от скорбей не стал святой -
В недуге он блуждает, словно в круге,
Очерченном великой слепотой!
Но Ты во мне взыграешь, как вино,
И я Тобой прозрею в глубь свою же,
И я пойму: в вещей полярной стуже
Твоё сиянье нам обречено!
И Ты прядешь из запахов Себя -
Из ладана, из амбры, из сандала,
Из ветра с гор, и нам, прозревшим, мало
Немой любви, и мы поём, любя.
Ты - Глубина - течёшь во мне, под кожей,
И мною продолжаешь голос Свой;
Моя душа, тепла от крови Божьей,
Течёт в Тебя - незначащей струёй.
И, вопреки всему, чем ад грозится,
Во мне покой Твой невесом и тих,
И Ты, как тернии и багряница,
Венчаешь Сам избранников Своих.
Горький мёд
Оратория
...Чтоб вековечно собирали пчёлы
Мёд Одина, хмельной и горький мёд.
Л.Мартынов
Мёд Одина, хмельной и горький мёд!
Тебя искали воины, пророки,
А находили - те, кто пишет строки,
В которых жизнь известна наперёд.
Мёд Одина! В нём - горький хмель высот,
В нём - город, рынок, улица, деревня,
В нём - правда, жгучая до воспаленья,
А кто его вкусил, - тот чужд вселенной,
И кто его простит! И кто поймёт!
Мёд Одина, хмельной и горький мёд!
...Всё дальше, дальше проникает взор
В земную плоть, в пороки и в пророков,
Он не боится сплетен и упрёков,
Всё - вопреки, и всё - наперекор!
И речь кривится, на губах дрожа,
И набухает в жилах кровь-тревога,
И горбится, пророчится душа,
Как чёрный ворон на плече у бога.
И в сердце потаённый скорпион
Яд мудрости неслышно источает,
И пусть душа пока ещё не чает,
В каких созвучьях отзовётся он!
Ведь я - не человек, а только взор,
Который Бог во тьму вещей простёр -
Всем вопреки, всему - наперекор!
Я обретаю сам в себе права
На слово, на пророчество и кару,
Но тотчас снисхожу из торжества
В глухую ночь немеркнущего дара.
Дар принесён! Постигни смерть и муку,
Чтоб ощутить, сам этому не рад,
Как небо, обернувшееся звуком,
Нам проникает в мышцы, в кровь, в талант;
Как, всей вселенною в ночи вспылив,
Господь течёт потоком метеорным
В ладони нищим, хитрым и упорным,
Кто понял непростой Его мотив.
Сквозь сумрак быта я звучу темней,
Чем в сердце индевеющая стужа.
Но пустота, укрытая во мне,
Не принимает пустоты снаружи.
Чужую примеряя слепоту,
Я рифмой вижу лучше, чем глазами
Ту музыку, что гибнет на лету
Сквозь пустоту, зовущуюся - нами.
И я, слагая строки про Него,
Жду в темноте имён, сродни могильной,
Когда бумага вспыхнет от того,
Что я пишу на тишине стерильной,
Ведь там, где замерзает тишина,
Стоит Господь, Дающий Имена.
И всё - наперекор, и всё - вперёд!
На сильных мира плавится порфира,
Когда они, законов правя свод,
Вычёркивают ангелов из мира.
Их вычеркни - и станешь сам нулём,
В который вписан мир, лишённый Бога.
Ты - ноль, вещей далёкий окоём,
В ночи ночей безвестная дорога.
А я - пишу, на раны сыплю соль...
Чернильница бездоннее колодца!
Я чувствую, как головная боль
Из одного виска в другой крадётся,
Дрожит рука, кружится голова,
И всё вокруг - смешно, грешно, нелепо...
На языке - слова, слова, слова,
А дальше - только небо, небо, небо.
Я не надеюсь, что меня спасут
Все те, кому я помогал на свете, -
Поэт - чудак, насмешник, божий шут,
И кто его поймёт! И кто ответит!
Я не ищу в сердцах людей сродства, -
Мёд Одина не знает кумовства.
Я только повторяю назубок
Слова мои простые - ВЕК, БЕГ, БОГ.
Поэт - лишь звук, звучащий мозг планеты,
И кто его поймёт! И кто ответит!
Минуют нас и слава, и напасти, -
Я сам в себе, не в них обрёл права.
Для нас - отрава, а для прочих - сласти,
От них грешно слабеет голова.
Да минут нас и слава, и напасти, -
Безвкусные и приторные сласти!
А я иду своею тропкой длинной
Среди всемирной звонкой чепухи
И собираю щебет воробьиный
В серебряные, звучные стихи.
Я собираю говорок базаров,
Весёлый треск вселенской суеты.
В нем - Слово, и Пророчество, и Кара,
И плеск ручья, и шорох пустоты.
Поговорим о том, с чем я знаком,
О том, что было ведомо немногим, -
О странном привкусе под языком.
О боли под лопаткой. И - о Боге.
Всегда чужой живым, всегда живой,
Я вписан в круг небес вниз головой.
И я пишу, - поймите, господа, -
Для тех, кто с небом не играет в прятки,
Кто тишину Последнего Суда
Услышит между строк, в сухом остатке.
Сдвигая облаков небесный фронт,
Я вижу мир, прозрачный и весёлый,
Где вечно собираем мы, как пчелы,
Мёд Одина, хмельной и горький мёд!
Связаться с программистом сайта.
