Сразу же скажу, что я пристрастен к стихам Кирилла Ковальджи. Да, собственно, по-другому и быть не должно. Читатель выбирает поэта, но ни в коем случае не наоборот. Разумеется, были у нас витии, которые старались затолкнуть, как кляп, свои стихи через усилители дворцов спорта (и небезуспешно). А мне с К.Ковальджи хотелось говорить примерно так:
От невольных прозрений завишу,
Не поймать - исчезают скользя...
На мгновение вижу и слышу
то, что видеть и слышать нельзя.
Всякий раз, открывая поэтическую книгу, я задаюсь вопросом: по вдохновению написаны эти стихи или для печати? И ответ, как правило, печален. Как судачили злые языки, печаталась всякая "долмато-матусовская-ошань" (кажется, острота принадлежит Николаю Глазкову). Поэзии в высоком смысле как бы не существовало (разве что в самиздате).
И вот идут другие времена, позади - пропасть, впереди - подведение итогов.
Я жил не как поэт,
искусства не улучшил,
служил всю жизнь, как Тютчев,
состарился, как Фет...
Тонкая, точная мысль, без напора, без усилий. Я говорю с умным собеседником, чувствующим мою душу, разделяющим мое отношение к прекрасному.
Я вижу стройную архитектонику его своеобразного поэтического мира. Проза менее архитектурна, хотя тоже строится по законам архитектуры. Но поэзия - особая статья.
Когда до учебных пособий
докатишься в славе своей,
окажешься в мире подобий
и выйдешь на свет без теней.
От жизни останутся даты,
вопросы получат ответ,
стихи обратятся в цитаты,
лицо превратится в портрет...
Побудь же у славы в отгуле,
Поспорь со своею судьбой,
пока тебе рот не заткнули
строкой, сочиненной тобой!
Поэт встраивает себя в литературу, к его появлению уже спроектированную и построенную, и в этом заключена вся сложность: крылечком ли он прилепится, или надстроит целый этаж, или уже внутри дома потеснит кого-нибудь и выгородит себе комнатку.
Архитектурный облик литературы с течением времени постоянно меняется. Объяснение здесь простое: литература отдала свои территории политике, философии, истории, публицистике и заняла единственное уготованное ей место - литературы, то есть мышления в образах.
Говоря о поэзии Ковальджи, я бы хотел заметить, что он так и понимает литературу как мышление в образах. Тут теоретические изыскания Михаила Бахтина и практическая работа Кирилла Ковальджи совпадают, здесь полюса сходятся и законы жизни уступают место поэтическим законам.
Для художества нужны художники!
Собственно художеством вот уже 45 лет занимается Кирилл Ковальджи. Иногда с саркастической улыбкой:
Вас Бог наставлял из куста,
откуда ж оплошностей масса?
Евреи, признайте Христа
и отрекитесь от Маркса!
Первые его стихи были опубликованы в Кишиневе. (Теперь уже можно сказать - за границей! И добавить с присущим поэту юмором: а не диссидент ли этот самый Ковальджи, и что за фамилия такая?!) Он родился и детские годы прожил за рубежом. Причем не съезжая с места. Это граница бегала туда-сюда - то Румыния, то СССР!
Затолкан толпою, покинешь ты город
и станешь возделывать грядки.
История спорна. О мифах не спорят.
Не люди дурны, а порядки.
Порядки были таковы, что дурных людей уж очень много оказалось у нас. А к новым порядкам никак не привыкнут. То же касается писавших для печати: никто не хочет их теперь печатать, поскольку само понятие печатания изменилось. Не изменился Ковальджи, поэтому его печатают. За долгое время его работы в литературе вспыхивали и гасли поэтические имена, разыгрывались на страницах печатных изданий бури в стаканах воды, но сейчас на поэтическом фронте затишье, заключено перемирие, все разошлись по домам, где только и должно читать стихи.
Прожив солидный срок,
припомнил все подробно,
и был правдив итог:
жизнь неправдоподобна.
Как страдала под прессом большевизма чуткая поэтическая душа! Недаром с таким щемящим чувством читаются строки Ковальджи на смерть поэта Арсения Тарковского с эпиграфом из него: "Я жизнь люблю и умереть боюсь...":
... и лежал он, уже ничего не боясь,
утопая в цветах. Для него началась -
не расскажет, какая - дорога,
нам еще горевать у порога
и бояться черты роковой,
где рыдает Шопен, как живой.
Я бы выделил в этом тематическом ряду и строки о Мандельштаме:
Прекрасный дар невзрачного еврея
отвергла, погубила, приняла
Россия, о содеянном жалея...
Но дух не просит места у стола.
Он возвратился, и как сын России
он здесь, среди сегодняшних людей,
и удивляется: где идолы литые?
Куда они девались с площадей?
Видел бы Осип Эмильевич, как сначала, в 1958 году, воздвигали памятник палачу Дзержинскому (я представляю весь ужас Мандельштама!) и как в 1991 году сдернули его с постамента стальной петлей за шею.
Ковальджи остался верен настоящей поэзии, он вместе с Мандельштамом мог бы сказать: "Какой я к черту писатель! Пошли вон, дураки!"
Меняются времена, но не меняется поэт, поскольку он во власти своего голоса, своего дыхания, своей кантилены.
...не глядя, прыгну выше планки,
а дальше - крылья понесут...
Пускай тогда, как вихрь гулянки,
На Белорусском, у Таганки
или в метро ко мне цыганки,
шурша платками, подбегут.
"Московские новости", 13-20 февраля 1994
Юрий Кувалдин. Собрание Сочинений в 10 томах. Издательство "Книжный сад", Москва, 2006, тираж 2000 экз. Том 10, стр. 115.