Первый поэтический сборник "Тихие песни" вышел, когда автору было уже сорок девять. Немало. Но он не стремился издаваться, относился к своим стихам предельно строго, рассматривал некой пробой пера, увлечением - не больше того. Какой урок многим нашим литераторам... И выпустил первый сборник под псевдонимом Ник. Т-о.
Блоку такая анонимность совершенно не понравилась. "Хочется, чтобы открылось лицо поэта, которое он как будто от себя хоронит, - и не под наивным псевдонимом, а под более тяжкой маской, заставившей его затеряться среди сотни книг... Нет ли в этой скромной затерянности чересчур болезненного надрыва?" - написал тогда Александр Александрович.
Под псевдонимом пытался укрыться Иннокентий Федорович Анненский.
И его упомянутый болезненный надрыв... Блок угадал. Разочарованность и уныние преследовали Анненского всю жизнь, как ни старался он с ними бороться. Впрочем, такие настроения - удел многих поэтов. Стезя их печальна.
Кружатся нежные листы
И не хотят коснуться праха...
О, неужели это ты,
Все то же наше чувство страха?
Иль над обманом бытия
Творца веленье не звучало,
И нет конца и нет начала
Тебе, тоскующее я?
("Листы")
Сейчас наступит ночь. Так черны облака...
Мне жаль последнего вечернего мгновенья:
Там все, что прожито, - желанье и тоска,
Там все, что близится, - унылость и забвенье.
Здесь вечер как мечта: и робок и летуч,
Но сердцу, где ни струн, ни слез, ни ароматов,
И где разорвано и слито столько туч...
Он как-то ближе розовых закатов.
("Тоска мимолетности", 1904)
Писать стихи Иннокентий Федорович начал рано. Классический символист. Только в семидесятых годах XIX века в России о таком понятии еще слыхом не слыхивали, оно лишь зарождалось, а потому Анненский называл себя мистиком и "бредил религиозным жанром" испанского художника XVII века Мурильо.
Хрестоматийным и часто цитируемым - даже афористичным - стало стихотворение Анненского "Среди миров", вошедшее уже в посмертный сборник "Кипарисовый ларец", выпущенный сыном поэта.
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя...
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной ищу ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.
(1909)
Поэт обладал редкостным умением отобрать необходимое слово из немалого синонимического ряда - а русский язык синонимами не бедный. Сколько уходило на это труда и времени... Можно лишь догадываться.
Его метафоры изумляют: "Там полон старый сад луной и небылицей", "клен бумажные заворожил листы", "чарами луны зеленолицей", "Менады белою мятутся вереницей,/И десять реет их по клавишам мечты", "изумрудами запястий залитая", "И режут сердце мне их узкие следы...".
Это все - из одного только "Первого фортепьянного сонета". Если же разбирать метафорическое творчество Анненского целиком... Тут и огромным рефератом не обойдешься.
Существовала еще одна причина столь позднего выхода первого сборника поэта. Старший брат, известный экономист и публицист Николай Анненский, был убежден, что до тридцати лет публиковать стихотворения не стоит. А Иннокентий Федорович больше всех всегда любил и уважал именно старшего брата и его жену. Прислушивался к мнению брата, ставшего для поэта законом и незыблемым авторитетом.
Известность младшему Анненскому сначала принесли его критические статьи. Хотя называл себя вовсе не критиком, а всего-навсего читателем. Писал о Гоголе, Тургеневе, Достоевском, позже - о Горьком, Андрееве, Бальмонте. Критические заметки составили две "Книги отражений". Они отличались меткостью взглядов автора, оригинальностью его оценок, которые нередко звучали парадоксально, порой спорно и противоречиво, зато всегда вызывали интерес.
После окончания историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета Анненский читал лекции на высших женских курсах, был директором коллегии Галагана в Киеве, затем VIII гимназии в Петербурге и гимназии в Царском Селе. Чрезмерно мягкий к учащимся, во время революции 1905 года Иннокентий Федорович был отстранен от должности и переведен в Санкт-Петербург окружным инспектором.
Да, он отличался особенным отношением к детям. И писал в стихотворении "Дети":
Вы за мною? Я готов.
Нагрешили, так ответим.
Нам - острог, но им - цветов...
Солнца, люди, нашим детям!
В детстве тоньше жизни нить,
Дни короче в эту пору...
Не спешите их бранить,
Но балуйте... без зазору.
Вы несчастны, если вам
Непонятен детский лепет,
Вызвать шепот - это срам,
Горше - в детях вызвать трепет.
Но безвинных детских слез
Не омыть и покаяньем,
Потому что в них Христос,
Весь, со всем своим сияньем.
Ну, а те, кто терпят боль,
У кого как нитки руки...
Люди! Братья! Не за то ль
И покой наш только в муке...
Кроме педагогики, круг его интересов всегда оставался очень широким: античный мир, русская литература и новейшая - западноевропейская, особенно французская. Анненский перевел около двадцати драм Еврипида, которые хотел издать в нескольких томах. Однако осуществить замысел не удалось. Вышел лишь первый том - "Театр Еврипида". Переводы Анненского оцениваются высоко - как одни из лучших в русской литературе. Переводчику удалось тонко и с настоящим мастерством передать подлинный дух оригиналов.
Переводил Анненский и "парнасцев" (Сюлли Прюдома, Леконта де Лиля), так и "проклятых" (Верлена, Бодлера). Посвящал им критические статьи, отчасти вошедшие в его "Еврипида", отчасти готовящиеся к печати.
Также написал четыре оригинальные драмы на еврипидовские сюжеты - "Меланиппа-философ", "Царь Иксион", "Лаодамия" и "Фамира-кифаред". Переплетение античных сюжетов и античной формы с современностью нравилось далеко не всем, хотя такой синтез сам по достаточно любопытен.
Анненский считал, что поэт не изображает, а намекает на то, что недоступно выражению, и "мы славим поэта не за то, что он сказал, а за то, что он дал нам почувствовать".
Почувствовать он дал читателю немало. Позвал разделить свои ощущения и желания. Свои настроения и свою скорбь.
Когда к ночи усталой рукой
Допашу я свою полосу,
Я хотел бы уйти на покой
В монастырь, но в далеком лесу,
Где бы каждому был я слуга
И творенью Господнему друг,
И чтоб сосны шумели вокруг,
А на соснах лежали снега...
А когда надо мной зазвонит
Медный зов в беспросветной ночи,
Уронить на холодный гранит
Талый воск догоревшей свечи.
("Желание")
Однако поэтическое творчество Анненского крайне многообразно. Ему поразительно удавались и жизненные сценки, написанные с тонким юмором, И даже трудно представить, что написала это рука автора знаменитой "одной звезды".
Как эта улица пыльна, раскалена!
Что за печальная, о Господи, сосна!
Балкон под крышею. Жена мотает гарус.
Муж так сидит. За ними холст как парус.
Над самой клумбочкой прилажен их балкон.
"Ты думаешь - не он... А если он?
Всё вяжет, боже мой... Посудим хоть немножко..."
...Морошка, ягода морошка!..
- "Вот только бы спустить лиловую тетрадь?"
- "Что, барыня, шпинату будем брать?"
- "Возьмите, Аннушка!"
- "Да там еще на стенке
Видал записку я, так..."
...Хороши гребэнки!
- "А... почтальон идет... Петровым писем нет?"
- "Корреспонденции одна газета "Свет".
- "Ну что ж? устроила?" - "Спалила под плитою".
- "Неосмотрительность какая!.. Перед тою?
А я тут так решил: сперва соображу,
И уж потом тебе все факты изложу...
Еще чего у нас законопатить нет ли?"
- "Я всё сожгла". - Вздохнув, считает молча петли.
- "Не замечала ты: сегодня мимо нас
Какой-то господин проходит третий раз?"
- "Да мало ль ходит их..."
- "Но этот ищет, рыщет,
И по глазам заметно, что он сыщик!.."
- "Чего ж у нас искать-то? Боже мой!"
- "А Вася-то зачем не сыщется домой?"
- "Там к барину пришел за пачпортами дворник".
- "Ко мне пришел?.. А день какой?"
- "Авторник".
- "Не выйдешь ли к нему, мой друг? Я нездоров".
...Ландышов, свежих ландышов!
- "Ну что? Как с дворником? Ему бы хоть
прибавить!"
- "Вот вздор какой. За что же?"
...Бритвы праветь...
- "Присядь же ты спокойно! Кись-кись-кись..."
"Ах, право, шел бы ты по воздуху пройтись!
Иль ты вообразил, что мне так сладко маяться..."
Яйца свежие, яйца!
Яичек свеженьких?..
Но вылилась и злоба...
Расселись по углам и плачут оба...
Как эта улица пыльна, раскалена!
Что за печальная, о Господи, сосна!
("Нервы. (Пластинка для граммофона)", 1909)
Поэт вел крайне уединенную литературную жизнь и фактически вошел в символистскую среду уже в последний год жизни. А умер он через пять лет после выхода первого сборника. С детства подводило сердце...
"Кипарисовый ларец" вышел через четыре месяца после смерти поэта. Тогда и пришла запоздалая слава...
"Книгу я сейчас просматриваю, - писал Блок сыну Анненского. - Через всю усталость и опустошенность этой весны - она проникает глубоко в сердце. Невероятная близость переживаний, объясняющая мне многое о самом себе".