Мартьянов Виктор Сергеевич
Политические партии современной России: от идеологической реальности к виртуальному популизму

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Мартьянов Виктор Сергеевич (urfsi@yandex.ru)
  • Размещен: 10/10/2011, изменен: 07/03/2012. 19k. Статистика.
  • Статья: Публицистика, Политика, Обществ.науки
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мартьянов В.С. Политические партии современной России: от идеологической реальности к виртуальному популизму // Роль политических партий и общественных организаций в формировании органов власти в соответствии с интересами различных групп населения. Сборник статей. - Екатеринбург: УрАГС, 2004. С. 173-180. Модерновая политика оформленная как борьба партий и идеологий, выражающих интересы реальных социальных групп, - закончилась. Жесткие идеологические дебаты левых и правых ушли в прошлое. В политике побеждают популизм и прагматизм, нацеленные на манипулирование обществом в целом.
    •   Наша исходная теоретическое посылка состоит в том, что модерновая политика оформленная как борьба партий и идеологий, выражающих интересы реальных социальных групп, - закончилась. Соответственно, происходит трансформация классических легитимирующих постулатов и институтов модернистских политических систем. Поэтому описание актуальной российской политики в категориях идеологического Модерна является ложным, непознавательным. Модернистская борьба идеологий, где каждому коллективному социальному субъекту соответствовал субъект теоретический, рефлектирующий интересы своей социальной группы, больше не является стержнем реальной политики. Жесткие идеологические дебаты левых и правых ушли в прошлое. Современные российские (и не только российские) партии фактически уже не являются идеологическими. Различные эрзац-термины: "новые правые" или "новые левые", приставки "нео" или "пост" указывают именно на крах нормативного идеологического метаязыка политики, когда "вчерашние концепты" не способны верифицировать и легитимировать властно-политическую реальность пост-Модерна.
      Пост-идеологические общества все менее склонны репрезентировать себя в жестких классово-идеологических категориях. Проиллюстрировать это утверждение можно следующей статистикой: "Число "жестких" сторонников политических партий в США и Великобритании по сравнению с 1960-ми гг. сократилось с 40% и 44%, соответственно, до 30% и 16%. Членство в политических партиях также сокращается. Например, в Великобритании с середины 1970-х гг. до начала 1990-х гг. доля избирателей - членов партий уменьшилась с 5% до менее, чем 2,5%; в Германии - с 4% до 3%. Динамика численности профсоюзов тоже красноречива: если взять 1985 год за 100%, то в США она упала к 1997 г. до 80.5 %, в Великобритании до 75.8 %, в ФРГ до 66 %."
      Крах СССР привел к кризису прежних социальных групп общества, развитию социальной аномии. Общая трансформация социальной структуры постсоветского общества привела к тому, что в классической модернистской связке человек - (класс, партия) -общество "провисло" среднее звено. А ведь деятельность социальных групп, партий, классов как политических субъектов и была основой идеологической политики. Процесс политической десубъективации, "конца социального" отражает общий кризис как механизмов обратного влияния социальных групп на власть, выборов, представительства и законодательной власти, призванной выражать волю социальных групп, так и рост волюнтаризма исполнительной власти, выражающей волю политических элит.
      Дискредитация социальных групп как "реальных" политических субъектов привела к тому, что власть в рамках публичной политики уже не связана социальными контрактами, так как ее некому "связывать", но сама активно формирует в виртуальном политическом пространстве "новые социальные группы". В данной ситуации реальные социальные группы, превращаются из коллективных субъектов в чистые объекты политики, которые лишь "подключаются" к реальному властно-политическому порядку с помощью выборов, опросов общественного мнения, СМИ и т.п. Поскольку социальным группам здесь отводится роль манипулируемых, их политическая субъектность лишь симулируется. Власть в условиях политической апатии и социальной аномии масс уже не связана демократическими формами обратной связи: ни корпусом избирателей - выборами, опросами, ни социальными классами - борьбой за институацию интересов, ни гражданским обществом - правовым диалогом с властью.
      В отсутствие универсального идеологического критерия, разделяющего общество на конфликтующие социальные группы, партии, идеологии - общество превращается в "молчащие политические массы". Субъект-субъектное взаимодействие партий, опирающихся на идеологии и реальные социальные интересы, превращается в субъект-объектное взаимодействие власти и масс.
      В действительности, наивно было бы полагать, что избиратели не замечают своей неспособности влиять на власть: 75% россиян считают демократические процедуры и выборы формальностью, 66% убеждены, что от граждан власть не зависит. Только около 3% респондентов считают, что демократия подразумевает подчинение меньшинства решениям большинства, и только 6,2% готовы к участию в общественных делах. Кроме того, 62,6% опрошенных уверенно выступают за силовое изъятие у "новых русских" неправедно нажитых богатств.
      Как это ни парадоксально, но советские "безальтернативные" выборы, не обладая многими формальными признаками демократичности, тем не менее, были субъективно гораздо более значимыми как для избирателей, так и для самой власти, о чем красноречиво свидетельствуют реальные проценты явки, превышавшие 98%. Особенно разителен этот контраст в сравнении с современным российским кризисом представительной демократии, когда при соблюдении всех должных процедур, полной свободе выборщиков и наличии альтернатив выбора - сами выборы зачастую проваливаются именно по причине неявки избирателей. То есть из-за потери выборами субъективной ценности в глазах населения, не искупаемой и не исчерпываемой соблюдением неких "правильных" демократических процедур. Демократические процедуры выборов превратились из завоеванных прав в бессмысленные обязанности гражданина, в традиционный формальный перечень процедур легитимации власти. Чем выборы собственно и являются на самом деле в условиях разочарования большинства в "магии демократических мифов". Оказалось, что эффективность политической власти не зависит от ее демократичности. Поэтому "демократическое большинство" на выборы просто не ходит. Важным фактором дискредитации политической демократии явился объективный процесс закрытия российской политической элиты: карты в политической колоде стали фактически неизменными, а результат их перетасовки - почти незаметным.
      Отметим далее несколько важных составляющих фундаментальной трансформации постсоветского политического поля.
      1. Классические модернистские партии, опирающиеся на идеологии, отражающие интересы конкретных социальных групп: "АПР", "КПРФ", проигрывают в мегаполисах, где побеждают популистские политические технологии влияния на общество в целом - "ЛДПР", "СПС", "Единая Россия". Причем топологический раскол четко соответствует идейному расколу. Российская глубинка ментально еще находится в идеологическом Модерне, в то время как в крупных мегаполисах доминируют пост-модернистские модели политической идентификации.
      2. Основной политической стратегией в ситуации пост-Модерна является популизм. Он вне-идеологичен, то есть уже не озвучивает идеологических интересов реальных социальных групп. Популизм архаичен, поскольку в его основе лежит объяснительная структура политического мифа, связанная с "индивидуализацией социального". Популизм эффективен только тогда, когда политический миф можно отождествить со здравым смыслом, очевидным (доксическим), мнением большинства. Отсюда целевая установка - не на определенную социальную группу, а на завоевание общества в целом. Популизм - это игра ожиданиями политических масс в целом, их страхами, мифами, мечтами и т.п. Основная задача популизма - не борьба за идеологически "правильное" бытие, а производство комфортного сознания. Герменевтический крен пост-идеологической политики состоит в том, что борьба ведется не за референта (за реальность), а за сознание, то есть "правильную" интерпретацию этой реальности. Популизм манипулятивен, поскольку существующие в обществе социальные группы рассматриваются здесь только как объекты манипуляций, но не реальные субъекты политики. Не поиск справедливости, но апология эффективности лежит в его основании, указывая на элитарный, властно-политический дискурс популизма. Не секрет, что политическая этика элиты всегда ориентирована на эффективность, в то время как этика массы - на справедливость. Популизм характерен для самолегитимации элиты, которой кроме количественной идеи повышения эффективности существующей политической системы нечего предложить для оправдания вполне ее устраивающего политического порядка настоящего.
      Ловушка популизма в том, что настоящие идеологии не могут быть надпартийными, объективно отражающими интересы всего общества, народа, нации и т.п. Появление некой "национальной идеологии", снимающей все классовые, социальные, экономические и прочие противоречия, означало бы конец политики в современном ее понимании и наступление "коммунистического рая", общества без социально-экономических и прочих антагонизмов. Другое дело, что подобные популистские концепты в манипулятивных целях скрывают своих реальных политических субъектов.
      Отсюда можно заключить, что популизм - это, прежде всего, стратегия действующей власти, правящего класса, направленная на сохранение существующего статус кво. С другой стороны, ключевая политическая проблема большинства, не-элиты, "демоса" - этический вопрос о справедливости и всеобщем благе, через который осмысляется суть политики. Негативная оценка политического статус кво превращает идею справедливости в утопическую идею политического освобождения путем революций, реформ, выработки национальной идеи и т.п.
      3. Субъектом популизма выступает власть. А вот объектом популизма может быть только подготовленная к его "усвоению" политическая масса. Это не значит, что массы не могут быть "бессознательным политическим субъектом" в отличие от "сознательных" социальных групп и классов. Современная масса возникает в пространстве масс-медиа, а не в реальности. Пространство этих новых масс виртуально, как и они сами. Масса сегодня - это установка большинства на политику, как на ценностно-нейтральную, параллельную реальность, находящуюся за пределами частных жизненных миров индивидов. Поскольку привычные социальные группы, в рамках которых индивид мог получить доступ к реальной политике, ее целостную интерпретацию, находятся в кризисе, соответственно, индивид отчуждается от политики. Отсюда "иммунитет к политике". Политическая идеология продолжает оперировать реальностью, в то время как политическая масса давно виртуализировалась. Относительная автономия политических масс от власти заключается в том, что масса ускользает от идеологических определений, фиксации своей идентичности как ловушки власти. Иначе посредством заявленной массами идентичности ей можно было бы манипулировать как единым политическим классом.
      4. Если традиционные идеологии опираются на реально-онтологические группы и классы, то популистские политические программы состоят из антагонистических идеологических сегментов, что было бы невозможно в условиях идеологического Модерна. Эти программы адресованы не реальным социальным группам, но направлены на манипуляцию обществом в целом. Поэтому реальные референты популизму не нужны. Его "план выражения" (что говорится) вполне сознательно не соответствует "плану содержания" (о чем говорится). Таким образом, производится сознательное разделение, с одной стороны, деятельности политических субъектов, направленной на лоббирование интересов конкретных ФПГ, с другой - политических программ, озвучивающих ожидания и предпочтения политических масс в целом.
      Соответственно меняется функция популистских партий, которые уже не могут претендовать на статус защитников классовых интересов. Она состоит уже не в том, чтобы представлять и отстаивать холистские социальные и экономические интересы, но в том, чтобы придавать легитимирующим властного политического субъекта магическим категориям, например, демократии, свободе, правам человека, рынку, большую субъективную важность, чем "естественным" политическим потребностям: безопасности, справедливости, равенству, социальным гарантиям, труду и т.п.
      Виртуальная сборка (в том числе и реально антагонистических по своим интересам) социальных групп вполне может сконструировать формальное политическое большинство. Возникает своего рода модель "плюралистической миноритарной демократии", прямо противоположной своему классическому мажоритарному определению - опоре на волю большинства. Однако популистское, некритичное слияние антагонистических фрагментов идеологических парадигм перерастает в синтез только в одном случае: если будет найдено новое основание политической парадигмы, позволяющее переформулировать старые конфликты. Подобным паллиативом пытается стать концепция общества потребления, легитимируемая идеями политического прагматизма и "среднего класса".
      5. Отсутствие универсальных прежде идеологических критериев разрушает механизм политической идентичности. Более того, социальные группы, не имеющие общей идеологии, перестают существовать в реальности. Деидеологизация политики подтверждается феноменом "фрагментации политической идентичности". Пост-советскому избирателю при всем желании сложно идентифицироваться с какой-либо "реальной социальной группой", поскольку "новые социальные группы" сами находятся в стадии формирования. Причем в классическом виде они могут вообще не сложиться. В мировом глобальном разделении труда классовые границы становятся шире национально-государственных, превращаясь в международные. Фактически целые государства становятся классами труда или капитала. Государственный интерес целых политических сообществ начинает парадоксальным образом совпадать с классовым интересом. И социально-идеологическое разделение внутри общества начинает функционально зависеть от места конкретного государства в геополитики.
      6. Сегодня можно наблюдать двойной процесс деградации концепта представительности: популистскую "глобализацию" партий, обращающихся ко всему обществу, и локализацию политических идей - как форму поиска опоры у меньшинств, зачастую реально противостоящих друг другу.
      Политика локальных, второстепенных идей, перестав искать ответы на фундаментальные политические вопросы, превращается в конструктор символических идентичностей, где политический выбор осуществляется через присвоение символов выбранной идентичности. Поэтому политическое действие протекает в форме перебора предустановленных вариантов: речь идет не о необходимости рынка, а о его вариантах, не о необходимости демократии, но о её формах, не о плюсах и минусах концепции потребления, а о свободе выбора товаров, ассоциируемой со свободой вообще и т.п.Соответственно, выбор между партиями, которые не способны выйти на уровень обсуждения фундаментальных идеологических проблем, диктуется уже не близостью некой группы по социально-экономическому положению, а сходством инкорпорированных символов, устанавливающих эту самую общность. Отсюда феномен внеидеологичных популистских партий, партий - конструкторов идентичностей.
      Отсюда же и та свобода, которой располагают политтехнологи, конструируя партии, идеологии, партийные программы, предпочтения избирателей. Партия власти вообще клонируется в нескольких ипостасях, симулируя, в том числе, и оппозицию себе самой. Подобное искусственное конструирование возможно лишь тогда, когда идеологии, партии, социальные группы исчезают из регистра политической реальности, продолжая функционировать лишь в качестве симулякров. В противном случае противоречие реального Модерна со своими симулякрам оказалось бы гибельным для последних. Когда идеологии дискредитированы, продолжая действовать лишь в качестве симуляций, отсутствие идеологических антагонизмов лишает политику привычных внутренних координат, целей и содержания. Поэтому, в условиях политической атрофии социальных групп, отсутствия реальных политических субъектов вне-власти, симуляция идеологических противоречий часто производится самой властью.
      Итак, во-первых, в условиях пост-Модерна происходит идеологическая нейтрализация политического поля. Оно уже не является пространством противостояния жестких идеологических моделей, дающих целостные альтернативные политические картины. Во-вторых, цель виртуального популистского регулирования политики состоит в том, чтобы доверие проявлялось к усилиям политических субъектов, а не к реальным действиям и их результатам. На первый план выходит расстановка символических акцентов, то есть интерпретация любого действия/бездействия политического субъекта как блага, а не реальная способность власти изменять политическую реальность.
      
      * * *
      В рамках Модерна любое политическое суждение, претендующее на истину, могло опираться только на очевидную реальность политического субъекта. Эти коллективные субъективные реальности, выраженные в форме идеологий, - не объективны и "партийны". Все размышления о политике были возможны только в форме политической теории, опирающейся на ту или иную идеологию. Причем сознание субъектом своей идеологии, то есть историко-политической обусловленности, существенной роли не играет. Политическая практика опиралась на определенный набор систем ценностей, опирающихся на групповые интересы. Каждая из идеологий претендовала на универсальность. Связь "больших идеологий" с определенными группами общества позволяла им это общество интерпретировать с классовых позиций, но не позволяла встать над обществом.
      В актуальной российской политике, которую можно классифицировать как пост-Модерн, исчезает четкое закрепление идеологических референций за социальными группами. Сами социальные группы растворяются как реальные политические субъекты. Соответственно идеологические критерии теряют привилегию при самоописании политических субъектов. Отсюда феномен фрагментации привычных идеологических общностей. Партии начинают обращаться одновременно к множеству культурных, национальных, языковых, возрастных, религиозных сегментов общества, где общим адресатом выступает механическое большинство. Однако это большинство не "социально", то есть его трудно найти в реальности, а "виртуально". Популизм вытесняет классово-идеологические способы самоописания социальных групп, которые подчеркивают конфликтность политического взаимодействия и реальное столкновение классовых интересов. Популизм подменяет политико-идеологические категории вне-идеологической терминологией, такой как общество, культура, этнос, государство, народ, плюрализм и т.п. То есть подменяет политические (идеологические) понятия культурной, правовой, антропологической терминологией, предлагая вместо конфликтных - бесконфликтные метафоры политики, внутри которой отсутствуют фундаментальные идеологические противоречия, а все наличные проблемы можно урегулировать путем консенсуса и договора. Однако и органическая, и массовая, и "потребительская", и постмодернистская метафоры общества являются на самом деле его властными репрезентациями. Попытки популизма подняться над "классовой политикой" и занять надпартийную позицию "вне политики" указывают на его манипулятивный характер, на тот очевидный факт, что правящий класс вполне успешно решил классовый конфликт в современном российском обществе в свою пользу, в отсутствие значимых системных политических субъектов вне власти. Поэтому пессимистические концепции "конца социального" (Ж. Бодрийяр), виртуализации политики и делегитимации политического механизма представительности, лежащего в основе современных демократий, не выглядят столь уж фантастическими.
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Мартьянов Виктор Сергеевич (urfsi@yandex.ru)
  • Обновлено: 07/03/2012. 19k. Статистика.
  • Статья: Публицистика, Политика, Обществ.науки
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.