Мартьянов Виктор Сергеевич
Доксическое, идеологическое и критическое познание политики

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Мартьянов Виктор Сергеевич (urfsi@yandex.ru)
  • Обновлено: 07/03/2012. 34k. Статистика.
  • Статья: Философия, Политика, Обществ.науки
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мартьянов В.С. Доксическое, идеологическое и критическое познание политики // Взаимодействие политической науки с органами государственной власти в формировании политических процессов в РФ и новых независимых государствах. Екатеринбург, 2002. - Ч. 2. - С. 42-54. В статье выделяются доксический (основанный на здравом смысле), догматический (идеологический) и критический (рефлексивный) дискурсы познания внутри политической науки. Обосновывается неизбежность отказа от доксы и идеологических догм в пользу критического языка, если политическая наука претендует на научный статус, собственный символический капитал и интеллектуальную автономию от политической власти.
    •   Доксическое познание: "нулевая степень" политики
      
      Реальный политик имеет дело с политическим как с доксическим. Докса выступает при этом как набор самоочевидных тезисов, не требующих концептуального обоснования и доказательства, но выступающих как критерии, которыми руководствуется публичный политик в своих действиях. Докса воспроизводится, прежде всего, в формах здравого смысла, общественного мнения, "нететических тезисах" (П. Бурдье), "очевидных вещах", "естественном виде" и т.п. Главной ценностью в подобном утилитарном дискурсе выступает полезность. Политик имеет дело с политическим бытием как наличием опыта конкретных объективных проблем, задач, фактов, явлений, которые воспринимаются без теоретической рефлексии как непосредственная, безусловная данность, с которой мы сталкиваемся в столь же непосредственной политической практике. С этой точки зрения, политика есть управление с позиций целерациональной деятельности. Доксический уровень политики нас в данном случае интересует лишь постольку, поскольку он является исходным материалом, "означаемым" в структуралистской терминологии, для двух политологических метаязыков, "схватывающих" этот дорефлективный доксический опыт политики в теоретических формах.
      Первый "догматический" метаязык связан с принципом идеологии (в трактовке К. Мангейма) и призван методологически легитимировать господствующий в политике дискурс, с позиций здравого смысла, доксы, путем ее симуляции. Его практические задачи обычно заключаются в том, чтобы "отбить охоту" у оппозиционных политически значимых сил заниматься критикой и рефлексией "естественного порядка вещей". В этом случае политологии, всячески подчеркивающей свою неангажированность и объективную незаинтересованность в ситуации столкновения политических интересов, грозит постоянная опасность превратиться в отчужденную от реальной политики "науку для политологов". Здесь мы имеем дело с позитивной моделью политической науки предложенной Просвещением. Эта модель отвергает все "пред-рассудочное" и "до-верительное" как "проклятую сторону вещей" в пользу объективных критериев Разума как рационального рассудка. Этот метаязык исторически связан с классической эпистемой (М. Фуко), методологией позитивизма, аналитической философией, формальной логикой.
      Второй "критический" метаязык связан с принципом утопии (в трактовке того же К. Мангейма), то есть, с интересами восходящего субъекта власти и взрывом сложившегося порядка вещей, который докса привыкла воспринимать как "естественный". Этот метаязык сверхрефлексивен (исследование обычно подразумевает объективацию как методов и инструментов, так и последующую "объективацию объективирующего субъекта", то есть, субъективности самого исследователя) и подозрителен, открывая в самоочевидности "второе дно", "проклятую сторону вещей", когда вдруг становится ясным, что "общепризнанные" ценности являются просто функциями чьих-то интересов. Критическая модель политической науки имеет дело, прежде всего, с ценностями, с субъективным, направлена на "надстройку". В силу этого, политология не может быть позитивной наукой, то есть, наукой вне морали. И в этом смысле она во многом приобретает функции "светской церкви", определяющей "цену" тех или иных ценностей, а целью служит выработка модели этического ценностно-рационального поведения политического субъекта. Этот метаязык исторически и методологически связан с герменевтикой, феноменологией, (пост)структурализмом, марксизмом, фрейдизмом и ницшеанством.
      
      Догматическое познание
      
      Политическая идеология и идеологи (политконсультанты) в их современном виде возникают в связи с автономизацией политического поля от трансцендентного универсума моральных ценностей. Впервые такую ситуацию описал в своих "политических руководствах" Н. Макиавелли. Затем ее воспроизводили в своих работах сторонники "естественного договора" (Гоббс, Локк, Руссо). Здесь впервые легитимируется вывод социально-политического устройства общества не из сакрального (божественного) порядка, характерного для традиционного общества, а из природного (биологического), естественного порядка. Разница биологического мира природы и культурного мира общества стирается в позитивном ключе: культура описывается как продолжение природы, а природа (доксический концепт "естественности") служит основанием легитимности, "подгоняется" под сложившееся политического состояния. В наиболее радикальном виде эта теоретическая установка разрабатывалась мальтузианством, социал-дарвинистами и либертаристами, хотя впервые человека как "политическое животное" определял еще Аристотель. Здесь приветствуется перенос естественных законов природы на человеческие отношения, на само общество, где они, в свою очередь, становятся неестественными, что, например, убедительно показала русская религиозная традиция мышления, связанная с именами Бердяева, Булгакова, Соловьева, Розанова и т.д.
      Подобный "естественнонаучный" подход в политической науке, где парадигмы описания общества и человека заимствуются в парадигмах и моделях естественных и точных наук, которые "ближе к природе": физики, механики, биологии, экономики, является следствием того, что идеологический (догматический) язык является метаязыком, надстраиваемым над доксой. Этот метаязык "мимикрирует" под доксу с помощью демонстративного объективизма, концепта беспристрастности, самоочевидности метода и изучаемых фактов, непротиворечивости, соответствия здравому смыслу и т.д. Образуемый таким образом политический дискурс обладает характеристиками тавтологии, то есть, производства описывающих политическое поле теорий как вырастающих из естественных вещей, таких, какие они есть "на самом деле". В действительности, именно подобные теории формируют политическое пространство: идеология представляет себя следствием, простым упорядочением и систематизацией самоочевидных, доксических вещей, которое докса (общественное мнение), воспринимает впоследствии как естественные, а не наоборот. Однако, построение, по крайней мере, логически непротиворечивой системы политического знания ведет к крену в сторону фактов и явлений, удовлетворяющих критериям объективной верификации при игнорировании субъективного (идеального) содержания политики, требующего своей особой, неподвластной объективным наукам интерпретации и верификации.
      Исторически, этот доксический метаязык связан с западными проектами Реформации и Просвещения. Последний привел к тому, что легитимные политические ценности и их критерии начали производится внутри секулярного имманентного политического поля. Таким образом, политика приобрела собственный символический капитал, а ее поле стало субстанциональным и самовоспроизводящимся через внутренние правила, практики, критерии и действия политических агентов. До установления автономного политического поля оно функционирует в традиционном обществе, подчиняясь общим ценностям, правилам, институтам, на основании доксы как "отношения непосредственного согласия с миром" (П. Бурдье). Именно докса, формируемая традицией, нравами и институтом церкви, определявшим состояние общественной этики, легитимировала политику в традиционном обществе.
      Условием эффективного функционирования доксы является самоочевидное тождество категорий описания мира и наблюдаемых структур этого мира. Политика как секулярное автономное поле тоже может описываться в политологическом дискурсе через тождество политических категорий и мира, но поддерживать это тождество призвана уже не докса, а теоретическая форма идеологии. Принцип идеологии, как метаязыка по отношению к доксе, заключен в торможении рефлексии над политическим полем и в нейтрализации политически Иного, то есть, политических альтернатив, нарушающих это тождество. Отсутствие политической рефлексии (самосознания) и Иного обусловливает отсутствие каких-либо значимых альтернатив сложившемуся идеологическому статус кво, который идеология и призвана закреплять.
      Итак, проект Просвещения привел к тому, что имманентные идеологические ценности, таким образом, становятся самоценными, в условиях автономии политического поля, а политика превращается в посюсторонний конфликт социальных, экономических, национальных и пр. интересов, то есть, приходит в идеологическое состояние.
      Ролью политолога-идеолога становится обслуживание политически значимых интересов путем создания универсальных идеологий, систематизирующих ценности как функции этих интересов. Затем эти ценности, оформленные в идеологию, предлагаются как потенциально универсальные для общества в целом (электоральный корпус). Деятельность идеолога (догматика) целерациональна: это лоббист, цель которого состоит в повышении влиятельности и "удельного веса" обслуживаемых им политически значимых интересов, путем выборов, раскрутки, PR-акций и т.п. Ценности здесь выступают только как средства достижения эффективного результата, то есть, установлением привилегированного положения в политическим поле тех ценностей и принципов, которые совпадают с определенным политически значимым интересом. Иными словами, основной ценностью становится эффективность, все остальные ценности приобретают инструментальный, подчиненный характер. То есть, истинные и ложные ценности известны до начала исследования, а политическая наука предстает как идеологическая практика, направленная не столько на ценностный поиск истины, сколько на утверждение уже известных, привилегированных ценностей, априорно оправдывающих истины политических выводов из политологических исследований.
      Иными словами, политология, особенно явно это демонстрирует англосаксонская модель , рассматривается как позитивная наука, имеющая дело не с ценностями и тем более не с конфликтами ценностей, так как мораль изначально выносится за скобки в угоду объективности, но с описанием объективированных естественно-политических процессов, не связанных с сознанием их участников и наблюдателей. Более того, приветствуется отчужденность исследователя от изучаемого объекта как залог его объективности. Такая установка на привилегию инструментальной рациональности ведет к господству в политологии бессубъектного метаязыка, связанного с такими теориями, как бихевиоризм, теория рационального выбора, теория игр и т.п., обращенными именно к индивиду, как основополагающему атому политической системы.
      Последнее возможно только на фоне общего упадка в современном обществе концепта представительности власти и субъектности политически значимых общностей и социальных групп, когда "волящий народ" сменяет аморфный "выражающий мнения" электорат, которым нужно проманипулировать, чтобы он выдал требуемое согласие на легитимацию определенного политического решения. То есть, электорат - это не субъект, а инструментальное средство, связанное с определенными правилами и традициями политической игры, которые сами по себе ценности не имеют. Моральный выбор общества по принципиальным вопросам подменяется псевдотехнологическими рассуждениями и теорией свободной от морали, когда скупой математический просчет, как вероятностный анализ издержек и выгод различных вариантов решений, ставит их в зависимость от самого баланса исчислимых прибылей и потерь как ultima racio любого политического спора, то есть от задействуемых средств, но вовсе не от поставленных целей.
       Здесь вся совокупность граждан "дедемократизируется", то есть, принуждается властью к отречению от участия в принятии решений, от роли непредсказуемого политического субъекта, что легитимируется элитистские концепциями политики. Само политическое решение осуществляется в пределах некоей "нормы", какого-то "уже известного" (естественного) инварианта, который сам по себе не подвергается принципиальному публичному обсуждению. Спор если и ведется, то лишь о "внутренних" второстепенных аспектах, связанных, как правило, со способом его реализации. Например, речь идет не о том, разрешать или нет частную собственность на землю в принципе, но о том, продавать её или нет иностранцам, по сколько земли давать в одни руки, как продавать, что делать при этом с с/х землями и т.п.
      По большому счету, власть в бессубъектных теориях не нуждается в опоре на представительность, так как публичная политика не следует общественному мнению (доксе), но сама его формирует на основании уже принятых решений. С этим связан общий кризис механизмов выборов, представительства, законодательной власти, призванной выражать волю и суверенитет народа, и рост волюнтаризма исполнительной власти, выражающей волю политических элит.
      Кроме того, когда отменяется моральное измерение политического, а акцент политического действия производится на его технологической эффективности, все священное легко профанизируется, а профанное освящается. Сама эта смена, поставленная под контроль актуальной эффективности, в действительности лишь разрушает легитимирующую силу как профанных, так и священных символов, организующих политический универсум. Это приводит к "обесцениванию" и "овеществлению" политических символов и ценностей, организующих структуру политического пространства представления.
      Наконец, сама суть демократии, подменяемая бессубъектными, естественно-политическими теориями принятия решений, предстает в них как нестабильный процесс взаимодействия различных политических групп. Причем этот процесс не только "не оптимален" с точки зрения подобных теорий, но вдруг начинает определяться как неподконтрольный, а следовательно "несущий угрозу демократии". Демократия "угрожающая самой себе", естественным образом, ведет к концепции обусловливающей необходимость "управляемой демократии", где осуществляется "своего рода симбиоз политических декораций демократии и реально действующих механизмов олигархии либо авторитаризма".
      Причем описанная выше перверсия содержания формальных процедур демократии все равно не рефлектируется, в силу отсутствия необходимого методологического инструментария и установки на исключение всего ценностного, сознания и субъективности: "Тот факт, что неотвратимые законы и тренды истории тоже есть чьи-то перспективы и стратегии, которые "рациональны" лишь в той мере, в какой за ними стоит сила победителей, не рефлектируется теорией модернизации и современной "транзитологией", что и делает имморализм... элементом их общей парадигмы."
      Сегодня, в условиях глобализации политики, трансформация догматического метаязыка, его переход с национально-государственного на глобальный уровень, связана, прежде всего, с симуляцией легитимности исторической эпистемы Просвещения через различные концепции пост-Модерна, постструктурализма, деконструкции и языковых игр. Под знаком либерализации и "общечеловеческих ценностей" производится деконструкция наций, государств, народов, являвшихся в эпоху Модерна основными структурными субъектами политики, в пользу транснационализма и глобализации, легитимируемых теорией "ограниченного суверенитета".
      Итак, догматическая установка политического исследования нацелена на измерение объективного содержания политики, опираясь в массе своей на позитивную, эмпирическую методологию. Универсализм и объективность позитивизма достигается за счет исключения из наблюдения всего субъективного, куда попадает этика, мораль, культурная традиция, нравы, идеалы. В теории познания здесь наблюдается отождествление критериев необходимого и общезначимого. Само по себе это отождествление идеологично и связано, как показывает Манхейм, с утверждением буржуазного дискурса в котором "законными могли считаться лишь те типы познания, которые обращались к тому, что составляет общечеловеческие стороны нашей натуры".
      Кроме того, Манхейм, анализируя онтологические корни такой интеллектуальной позиции, связывает ее, в области теории познания, с позитивистским мировоззрением, присущем становящейся буржуазии, поскольку именно либерализм, ориентированный на универсальные рецепты от имени абстрактного разума, создал современный концепт демократии "основанный на естественный правах, парламентских институтах, избирательных процессах". Однако, всё, что в начале было лишь инструментом борьбы за власть, трансформировалось по достижении власти в нормативную модель политики, где все споры, в силу ее универсальности, возможны только внутри данного политического дискурса, аксиомы которого, не могут подвергаться сомнению.
      В России догматический метаязык, в форме неаутентичных "инокультурных" парадигм, в которых российское политическое пространство является лишь "частным случаем", подпадающем под действие универсальной политической теории (теория модернизации, транзитология, "конец истории", политическая культура по Алмонду и Вербе) переживает в настоящее время глубочайший кризис, вызванный их неспособностью допустить, что реализация "правильной" теории (парадигмы), например либертаристских экономических реформ, дающая патологический экономический и социальный результат, объясняется не неким несовершенством этой реальности, а наоборот, ущербностью самой парадигмы теоретического метаязыка, на котором пытаются ее выразить, попыткой очередного шаманского гипостазирования. Ложность теории, подтвержденная политическим праксисом, означает лишь, что схоластически "правильная" теория - неправильна, неэффективна, неадекватна, и что у "правильной" теории есть неведомые ей, но все же более истинные и адекватные альтернативы, в основании которых лежит сама социокультурная реальность, содержание культурной среды, а не "правильная" идеологическая установка на ее интерпретацию.
      
      Критическое познание
      
      Критическая политическая наука в современном виде возникает как критика идеологий, рефлексия над конфликтующими идеологическими ценностями, с точки зрения "всеобщего блага", то есть, истины и интересов общества в целом. Основная проблема, из которой вырастает критический метаязык, заключается не в том, что латентно этические по своей природе рассуждения о "всеобщем благе" происходят в свободном от морали интеллектуальном поле, где эта свобода представляется необходимым условием превращения политологии в позитивную науку. Проблема в том, что отстранение от морали и политически значимых интересов вовсе не гарантирует исследователю объективной точки зрения "над" схваткой. Универсальная научная истина может существовать лишь в условиях универсального, общепризнанного критерия или шкалы политических ценностей как таковых. Такая шкала была предложена проектом Просвещения и Модерном и находится сегодня в кризисе, описываемом различными постмодернистскими, глобалистскими, постструктуралистскими парадигмами. Современное "постидеологическое" состояние и ситуация политики, описываемые как постМодерн, процессы глобализации, разрушают универсальную шкалу ценностей Просвещения и Модерна, базировавшуюся на универсальности концептов представительности, выборов, прогресса, свободы, равенства и т.д.
      Методологический тупик заключается здесь в том, что полная объективация и прозрачность власти, структурирующей политическое, на самом деле ее разрушает и девальвирует. Крах универсального проекта Просвещения связан именно с тем, что он был полностью реализован: его ценности стали политическими институтами, самой политической реальностью, что с ценностями происходить не должно. Познание политических объектов как природных и внеценностных, естественных и объективно данных, на самом деле, является редукционистской ошибкой, где в угоду непротиворечивости и объективизму внешние свойства вещей выдаются за их суть. В качестве подобных утверждений можно привести концепцию сознания как "черного ящика" (Скиннер), кибернетический подход к политической системе (Даль), "конец истории" как теорию единого культурного пути человечества (Фукуяма), рациональность как определяющую характеристику политического выбора индивида (перенос в политику экономических моделей поведения) и т. п.
      Иными словами, десакрализация (рационализация) власти подчиняет ее обыденным порядкам представлений. Когда власть в обществе начинает легитимироваться только рациональными механизмами и позитивными процедурами принятия решений, иными словами, либеральной по своему происхождению логикой выборов и законов, от власти остается лишь ее скелет, то есть симуляция власти. Сама же субстанция власти начинает в действительности присутствовать совсем в других фигурах, практиках и учреждениях, нежели те, с которыми ее традиционно связывает докса. Очевидно, что легитимации властных решений авторитетом Разума недостаточно в имманентном им пространстве рационального, поскольку то, что легитимирует, полностью вписывается в пространство легитимируемого, представляя собой обычную тавтологию. Власть же суть избыток, что-то "сверх" и "помимо" того, что она легитимирует. Именно поэтому предельные основания власти всегда уходят в трансцендентное. Эффективная власть метафизична в отношении закрепляемого с её помощью порядка вещей.
      Критические теории политики как раз и обосновывают скрываемое идеологией положение вещей, где любой политологический метаязык и связанный с ним стиль мышления, устанавливаемые как должные, самоочевидные, объективные являются, на самом деле, результатом борьбы метарациональных социальных сил. При этом каждый язык власти есть социально обусловленный язык, который отождествляет себя с политическим мышлением вообще, как только "случайно" теряется его связь с социальным и историческим контекстом. В качестве примера такого универсального императивного идеологического метаязыка сегодня выступает, прежде всего, исторический язык Буржуазии и Капитала. Именно этот язык претендует на всеобщность в современном глобализирующемся мире, игнорируя "вторичные" национальные, культурные, государственные, исторические различия.
      Таким образом, в критической теории политическая истина перестает быть всеобщей даже в перспективе. Это всегда уже только чья-то истина. Вообще любая претензия на всеобщность отныне становится подозрительной.
      Методы познания политики, разрабатываемые в рамках критического метаязыка, исходят из примата исследования субъективного содержания политики, будучи тесно связанными с проблематикой политической философии и герменевтики. Здесь отвергается сама возможность занятия исследовательской позиции всеобщего и внеисторического субъекта. Наоборот, показывается, что истина всегда обусловлена положением субъекта внутри исторического социально-политического пространства: "есть истины, правильные точки зрения, доступные лишь определенному складу ума, определенному типу сообщества или определенной направленности волевых импульсов". Поэтому субъективно-оценочный элемент политического знания не может быть устранен никогда. Попытка же скрыть подобную специфику политического знания, установить политическую действительность как пространство действия постоянных и неизменных процессов и закономерностей, осуществима лишь в ложном состоянии "над схваткой", к которому стремится догматический метаязык власти внутри политической науки.
      Еще один исследовательский переворот связан с тем, что любые политические теории и парадигмы, перестают быть самоценными и самодостаточными для знания истины, то есть, рассматриваются здесь только как производные от идеологий. Поскольку теория обусловлена в том числе и положением автора внутри социума, это не может не отразиться на принципах ее изложения. Соответственно, изолированное академическое рассмотрение политической теории с точки зрения истины, вне связи с политической практикой, оказывается невозможным. Автор также становится неотъемлемым элементом своей теории. Более того, содержание трудов, при радикальной постановке вопроса, становится определяемым в поисках критической теории даже не самим автором, а теми силами, что стоят за ним. Автор превращается лишь в своего рода "камертон" или "медиатор". Отсюда и популярные в свое время концепции "смерти" автора как субъекта своего письма.
      Тем не менее, полная объективность рефлексии в политическом поле все равно остается недостижимой, а граница между идеологом и критиком-политологом остается весьма прозрачной, поскольку отбор эмпирических фактов, исследовательских средств и теорий связан с априорным выбором ценностей, что обусловливается социальным и идейным расположением исследователя внутри политического поля, как пространства интересов, ценностей, точек зрения.
      Восприятие политического как критического наиболее полно реализуется различными когнитивистскими, психологическими, социологическими теориями, в которых главную роль играет политический субъект со свойственными ему особенностями восприятия, опыта, наблюдения, логики умозаключений и т.д.
      Нарастающая важность критического метаязыка связана с актуальным кризисом "великих идеологий", догматической интерпретацией политического как идеологического. Современное трансидеологическое состояние политики связано с выносом в центр политического дискурса концепций особенного и различий, своего рода "проклятой стороны вещей", затушевываемой ранее в интересах универсальности дискурса идеологии как дискурса - Норма/Ненорма.
      Сегодня на первый план вышли разного рода и генезиса ненормативные, то есть, вне-идеологические противоречия: цивилизационные, культурные, религиозные, языковые, экономические, а также политические общности-субъекты, связанные с этими различиями, в то время как идеологические границы, оформлявшие политическое пространство во времена холодной войны, отходят на второй план, становятся неактуальными. Соответственно, меняется сама политическая реальность, ее язык, ценности, способы постановки вопросов, в которых идеологическая составляющая начинает носить скорее маргинально-вспомогательный (технический), нежели ключевой характер. Глобализация власти в современном мире, соответственно, вызвала и глобализацию критики власти. Основания этой критики уже не связаны с политической ситуацией на Западе и носят многосоставный характер, их объединение происходит, прежде всего, через сам объект критики, а не в силу сходств этих оснований.
      
      Вывод для России
      
      Подытожить терминологически разницу критического и догматического метаязыков описания политического в их отношении к доксе, как непосредственно данному политическому бытию, можно с помощью проведения между ними границы, которую в свое время провел К. Манхейм между "наивной" и "критической" теориями познания, исходящими из опыта бытия. Выбор той или иной исследовательской традиции принципиально сказывается на методах, результатах и самой чувствительности исследователя к тем или иным политическим проблемам. Первый подход подчеркнуто объективистский, второй - ангажированный (букв. "вовлеченный"). Первый (догматический) занимается исследованием объективных политических структур, функций, отношений, институтов, то есть, всего того, что поддается объективации и процедурам традиционной научной формализации и верификации. Этот подход наивен в том смысле, что политическое бытие предстает в нем как вечное и неизменное (как природа). Отсюда возникают методологические натяжки, связанные с культурологическим универсализмом, эмпиризмом и аисторизмом.
      Второй подход (критический) - "ангажированный", стремится к интерпретации субъективного содержания политики, поскольку политический смысл принадлежит каким-то структурам и событиям не самим по себе, но приписывается им участниками и наблюдателями. Иными словами, всегда рефлексируется собственная неизбежная включенность в политические отношения, невозможность отстранения, а, следовательно, и беспристрастной объективности. В данном случае ангажированность представляет собой лишь сознание неизбежной субъективности политического исследования, попытки "преодоления" которой в социально-политических науках могут свидетельствовать лишь о "дополнительных задачах" автора, связанных с легитимацией властного дискурса. Политическое поле предстает здесь перед познающим субъектом не "какое есть на самом деле", а прежде всего как осознаваемое этим субъектом. Причем само это осознавание, наблюдение и измерение субъектом познания тех или иных политических объектов, их характеристик и свойств, собственно, их не подтверждает, а именно задает.
      То есть, измерение фиксирует объект в его данности, которая вовсе не предшествует теоретически измерению как неизменная, но на самом деле появляется только с ним и задается в самом его ходе. При этом открывается множественность, многомерность и альтернативность социального мира, или даже социальных миров, конструируемых исследователями в ходе фиксации своих наблюдений. Альтернативность описания политического универсума здесь определяется уже не как патология, ложность или ошибка интерпретации, но, в соответствии с логикой дополнительности, как картина мира, где ценности и различные социальные характеристики выступают неотъемлемой частью наблюдаемой субъектом картины мира.
      Внеценностные, нерефлективные, бессубъектные теории, связанные с принципами догматического метаязыка политики, исходящие из императива формальной универсальности политической теории, а не ценностных основ социокультурной матрицы символов и смыслов данного политико-исторического сообщества, провоцируют дегуманизацию политики, когда политические теории перестают выводить политические отношения из культурного означаемого данного общества. И человек, и общество в целом теряют свою политическую субъектность, перестают даже в теории рассматриваться как мыслящие субъекты, способные находить и производить выбор политических альтернатив в своем политическом пространстве. Человек становится только объектом манипуляций, который следует подчинить властному порядку дискурса. Внимание власти переключается с идеологического обоснования целей и ценностей на "объектное" манипулирование "человеческим". Мнение объекта, то есть содержание сознания человека, исключается из политологического анализа. Целью исследования выступает приведение человека (культурного означаемого) во внешнее формальное соответствие с поставленным перед ним политическим выбором, образом жизни, требованием адаптации к идейной среде. Власть лишь находит болевые точки и слабые места, через которые можно осуществить эффективное воздействие.
      Собственно, прерывание традиции, действенности всеобщей этики, как метарегулятора отношений власти в традиционном обществе, служит условием возникновения метаязыка современной политической науки с ее категориями выбора, свободы, гражданского общества, личных прав и свобод и т.п. Это условие - необходимость объективировать и написать прежде негласные и самоочевидные политические правила общежития в форме законов, прав, правил, установок и стереотипов. Очевидность и устойчивость традиций, обычаев, нравов, регулирующих политические отношения власти в традиционном обществе, не требовала какой-либо особой их регламентации. Разрушение всеобщей этики традиционного общества в СССР, усилившееся в ходе перестройки и реформ, как раз и породило насущную необходимость в форсированном развитии современной секулярной политической теории и автономного интеллектуального политического поля (российская политология). Современное российское политическое пространство появляется как результат новой кодификации отношений новых значимых политических агентов в поле власти. Автономное политическое поле, в современном его понимании, образуется тогда, когда агенты этого поля получают право самостоятельно устанавливать правила его функционирования и определять собственные политические ценности, без оглядки на что-то иное вне этого поля. Сегодня можно утверждать, что в России субъекты этого поля и формы их отношений закрепились, проблема же заключается в смысловой и символической дефектности политического универсума, внутри которого осуществляются эти отношения.
      Символический дефицит пост-перестройки вытекает из промежуточного политического состояния: советские идеологические символы дискредитированы, западные "универсальные" не приживаются. Поэтому нет ни целостной доминирующей системы символов, ни противостоящих ей альтернатив. Отсутствие аутентичной политической макротеории (советская дискредитирована, российская только начинает оформляться), порождает в обществе тяжелое состояние всеобщей фрустрации, разрыва мыслимого и наблюдаемого, нормативного и реального. Выработать новый содержательный базовый политический миф и адекватный ему ценностный политический метаязык описания общества можно, только исходя из рефлексии над собственной цивилизационной матрицей.
      Отсюда ностальгическая реконструкция советских символов, как реконструкция единой непрерывной российской культурной традиции, вытесняющая первоначальный этап радикальной деконструкции советского наследия. Это означает, что советский период очень важен ценностно и символически для формирования эффективного политического универсума.
      Более того, именно советский период все уверенней выступает как первоначальное означаемое, исходное основание для постсоветской идентификации. Оно задает саму парадигму идентификации, притягивая как аттрактор все системы самоопределения постсоветского общества. Облегчает подобную задачу еще и то обстоятельство, что самоидентификация через Запад оказалась в символическом плане бессодержательной, не познавательной для российского общества, а предписывающей, то есть, говорящей о том каким обществу быть, но не знающей, каково оно есть. Разрыв официального "прозападного" дискурса власти с политической реальностью привел к критическому расхождению исторического политического пространства и представлений о нем, их полному отчуждению и автономизации. По нашему мнению, средством преодоления такого разрыва является переориентация политической науки с догматического метаязыка на историю, рефлексию традиции, политическую онтологию, сознание субъекта, то есть, все те основания, из которых вырастает аутентичный собственному социокультурному полю и рефлексивно описывающий это поле критический по своей структуре метаязык.
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Мартьянов Виктор Сергеевич (urfsi@yandex.ru)
  • Обновлено: 07/03/2012. 34k. Статистика.
  • Статья: Философия, Политика, Обществ.науки
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.