Мартьянов Виктор Сергеевич
Конец транзитологии: что дальше?

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Мартьянов Виктор Сергеевич (urfsi@yandex.ru)
  • Размещен: 15/08/2017, изменен: 15/08/2017. 31k. Статистика.
  • Статья: Философия, Политика, Обществ.науки
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мартьянов В.С. Конец транзитологии: что дальше? // Политическая наука и государственная власть в Российской Федерации и новых независимых государствах. Сб.науч.ст. по итогам межд. конф. Екатеринбург: УрО РАН, 2004. С. 31-44. Аннотация: В наиболее радикальном виде парадигма модернизации представлена транзитологией, исходящей из универсальности аксиомы о неизбежном преобразовании любого недемократического общества в демократическое. Фабула подобного перехода представляет собой весьма архетипический сюжет о приходе "золотого века" и "конце истории" как достижения всемирного либерально-демократического политического состояния. В данном случае политический идеал отождествляется с вполне конкретным типом политического устройства западных стран. Речь идет лишь о технических аспектах, условиях, способах и времени перехода к "золотому веку". Транзитология, используя дуальные схемы: государство-гражданское общество, демократия-тоталитаризм, план-рынок, традиционное-современное, будучи оценена с точки зрения морали, приобретает манихейский характер, когда дуальные связки приобретают вид борьбы добра-зла. Поэтому политологические работы, описывая политическую реальность с помощью упомянутых категорий, предписывают ей заранее те или иные моральные свойства, заявляя при этом о своей культурной, идеологической и моральной нейтральности.Однако дело в том, что радикализированные моральные оценки здесь просто уже содержатся "внутри" самих политологических категорий, не требуя обращения к чему-то "извне". Таким образом, транзитология побуждает своих адептов превращаться из ученых в идеологов. В силу этого транзитологический дискурс с большой вероятностью приобретает черты мессианства, нетерпимости, дидактизма и "прогрессорства", обращаясь к анализу "чужой" политической практики.
    •   Провал транзитологии
      
      Парадигма "переходной модернизации" представляет собой тавтологическое утверждение универсальности ценностей западного по своему генезису Модерна и Просвещения. Она работает на уровне политического как: а) национального и б) идеологического. Предельным уровнем политического процесса и формой, в которой он развертывается, выступает нация-государство. Политические институты и ценности западного Модерна трактуются как универсальные, к которым "естественно" должны прогрессировать все народы мира. Отклонения от западного пути осмысляются как временные патологии политического развития, никоим образом не отменяющие универсальности смыслов понятий демократии, прогресса, индивида и свободы - ведь любая политическая патология может и должна быть излечена.
      
      В наиболее радикальном виде парадигма модернизации представлена транзитологией, исходящей из универсальности аксиомы о неизбежном преобразовании любого недемократического общества в демократическое. Фабула подобного перехода представляет собой весьма архетипический сюжет о приходе "золотого века" и "конце истории" как достижения всемирного "гражданского" либерально-демократического политического состояния. В данном случае политический идеал отождествляется с вполне конкретным типом политического устройства западных стран. Все внимание теоретиков сосредотачивается здесь на самом разрыве должного и действительного. Политическая теория занята лишь самой ситуацией и необходимостью перехода, поэтому рефлексия нормативности политики отпадает за ненадобностью, так как ценности и нормы уже предписаны заранее. Речь идет лишь о технических аспектах, условиях, способах и времени перехода к "золотому веку" и далее: "На основе данной модели создаются соответствующие транзитологические модели - "циклическая", "второй попытки", "прерванной демократии", "прямого перехода", "деколонизации" и т.п."
      
      Транзитология, используя дуальные схемы: государство-гражданское общество, демократия-тоталитаризм, план-рынок, традиционное-современное, будучи оценена с точки зрения морали, приобретает манихейский характер, когда дуальные связки приобретают вид борьбы добра-зла. Поэтому политологические работы, описывая политическую реальность с помощью упомянутых категорий, предписывают ей заранее те или иные моральные свойства, заявляя при этом о своей культурной, идеологической и моральной нейтральности.
      
      Однако дело в том, что радикализированные моральные оценки здесь просто уже содержатся "внутри" самих политологических категорий, не требуя обращения к чему-то "извне". Мораль здесь уже "онаучена", часто ассоциируясь с полезностью, эффективностью и "утилитарностью". Поэтому необходимость рефлексии о ценностных аксиомах транзитологических политических теорий внутри самих этих теорий не имеет смысла. Исследователь, использующий подобный теоретический инструментарий, знает легко предсказуемые ответы на все возможные вопросы, причем еще до того как их задаст. Таким образом, транзитология побуждает своих адептов превращаться из ученых в идеологов. В силу этого транзитологический дискурс с большой вероятностью приобретает черты мессианства, нетерпимости, дидактизма и "прогрессорства", обращаясь к анализу "чужой" политической практики.
      Транзитология - это тавтологическая структура познания. Она оформляется в виде культурно псевдо-нейтральной политической теории, опирающейся на аксиому универсальной политической нормы (отождествляемой социокультурно с Западом), потенциально распространяемой на любой политический универсум.
      
      Применительно к России аксиома транзитологии заключается в том, что необходимо применить универсальную политическую теорию к частному предмету - России, которая не обладает какой-либо "особенностью", собственной логикой исторического и социокультурного становления. Поэтому "российская политология как таковая", исходящая из логики отличий, "особенного", "своего пути" здесь просто немыслима. Транзитологическая (тавтологическая) теория пронизана духом западного Просвещения, Панлогизма и Евроцентризма. Она направленная на прямое нормативное заимствование ценностей, политических институтов, политической теории на Западе, представляющем земную реализацию трансцендентного политического идеала. Исторически транзитология связан с догматичным западничеством, начиная Петром I и П.Чаадаевым, и заканчивая советскими диссидентами, романтическими либералами, "демшизой" и правыми радикалами: ДВР, СПС, "Либеральная Россия".
      
      Ключевыми понятиями в логосфере транзитологии являются гражданское общество, свобода, демократия, конкуренция, рынок, права человека, эффективность. Обобщающим ценностным концептом, реализующим в политическим праксисе все перечисленные, стало понятие "реформы". "Реформа" - ключевой легитимирующий концепт транзитологического дискурса российской политической науки 90-х годов. Политический праксис "реформ" опирался на сверхценность негативного "освобождения от прошлого", усиленного "политическим комплексом неполноценности" элиты в результате поражения в "холодной войне".
      
      Вторым легитимирующим концептом транзитологии стало универсальное гражданское общество, которое в качестве общества "двух третей", общества потребления или информационного общества должно было сменть традиционный классовый подход. Здесь можно наблюдать логику описания общества, связанную с подменой политическо-идеологических и социологических категорий: классы, государство, идеологии, партии, справедливость - акцентирующих внимание на реальной конфликтности политического взаимодействия внутри общества - различными культурологическими, антропологическими терминами: нация, индивид, язык, религия, этнос, культура, дух, то есть понятиями, с помощью которых якобы можно решить политические конфликты путем "консенсуса", плюрализма, выработки "общенациональных интересов", воспитания толерантности (безразличия), внедрения институтов гражданского общества и т.п. Фактически же обосновывалась идея отчуждения массового человека от реального классового интереса в пользу "общепримиряющей национальной идеи", совпадающей (как это ни странно!) с политическим интересом малой части общества - властной элиты, контролирующей ключевой политический институт - государство.
      
      Реальное появление некой "национальной идеологии", снимающей все классовые, социальные, экономические и прочие противоречия, означало бы конец политики в современном ее понимании и наступление "коммунистического рая", общества без антагонизмов. Идеологические ловушки концепций гражданского общества и среднего класса состояли в том, что настоящие идеологии не могут быть надпартийными, объективно отражающими интересы всего общества, народа, нации. Поэтому транзитология легитимировала новую российскую элиту не "национальной идеологией", которой и не может быть по определению, а самим переходом от патологического - критика тоталитарного советского прошлого, к идеальному - апология "цивилизованного общества" через властный концепт "реформ". Однако этот переход в "небо на земле" не сработал или же сработал дефектно в Новейшей политической истории России. Отсюда возникла некогда удобная и популярная схема российской "демократии с прилагательными" в рамках бинарного кода норма-исключение, догма-ересь. Эта мыслительная схема представляет собой оправдательный дискурс реформаторов, объясняющих, почему реформы не достигли намеченных целей. Но в настоящее время уже более чем неубедительно выглядят описания политического режима России, которые пытаются включить отечественные политические реалии в поле "универсальной" политической теории модернизации через черный ход временного "патологического" российского отклонения от "западной нормы" в ходе возвращения в лоно "цивилизации": "прото"- и "квазидемократия", "затянувшийся транзит", "фасадная демократия" (Д.Фурман), "эрзац-демократический режим" или "авторитарная демократия" (А. Мигранян, В. Рукавишников), "полудемократия" (Л. Гордон), "российский гибрид" (Л. Шевцова). "Постсоветская демократия характеризуется как "дефектная", "заблокированная", "нелиберальная" и т.д."
      
      В экономическом срезе этот "патологический дискурс отклонения" дополнительно иллюстрируется теориями "государственно-монополистического" и "феодального капитализма", и даже "индустриального феодализма". Но в итоге, в познавательном плане "демократия с прилагательными" так ничего и не объяснила, в силу ложности парадигмы транзита в самом ее основании.
      С другой стороны, нельзя не отметить, что едва ли не первыми исчерпанность и тупиковость транзитологии осознали именно советологи, когда-то внесшие наибольший вклад в ее создание. Западная советология, представлявшая авторитетный дискурс в формирующейся российской политической науке 80-х - середины 90-х годов: З. Бжезинский, Р. Пайпс, Х. Арендт и др., - не смогла ни предсказать, ни концептуально осмыслить в рамках парадигмы "перехода", реальных трансформаций постсоветской политической реальности. Дело в том, что советология исходила во многом не из сущности происходящих в России политических процессов, но из привилегированности собственных норм и ценностей, транслируемых на инокультурный "варварский" политический объект - СССР и современную Россию. Поэтому актуальный идеологический тренд советологии, связан именно с "отказом от дискредитированного понятия "реформа" и переходом к эффективной фразеологии, связанной с "возрождением", "развитием", "государством" и т.п."
      
      В силу прескриптивности теории транзитологии речь в ней могла идти лишь об адекватности/неадекватности, соответствии/несоответствии российской политики "идеям" (в платоновском смысле) свободы, демократии, рынка и т.д., имеющимся в сознании конкретного теоретического субъекта в качестве "идеальных". Причем эта идеальность нерефлексируема, она выступает как символ веры, нечто "интуитивно ясное", самоочевидное для данного субъекта познания. При этом политической реальности России дискурс модернизации отказывает в собственном "имени", то есть, по сути, в самостоятельном, уникальном характере развития. Соответственно, политическая реальность остается как неназванной, так и соответственно непознанной. Поэтому "общечеловеческие" политические понятия, которыми оперирует теория модернизации, такие как политическое сознание, политическая культура, права человека, демократия, свобода, гражданское общество и т.д., превращаются в симулякры и заклинания, с помощью которых невозможно решить "реальные" теоретико-методологические и прикладные проблемы российской политической науки.
      
      Тем не менее, ряд авторов, таких как Н. Смелзер, П. Штомпка и др., пытаются "спасти" дискурс модернизации, приписывая "переходным обществам", прежде всего, Восточной Европе и странам СНГ, "социокультурную травму" (опять-таки "патология"!), которую необходимо преодолевать путем "гражданского ремонта" и "мультикультурализма" (терминология Дж. Александера).
      
      Но сама необходимость движения к универсальной политической "модерности", сомнительна еще и потому что: ""Транзитологическая" парадигма есть лишь стыдливое воскрешение из мертвых той самой теории модернизации, которая процветала в 1950 - 1960-е годы, будучи предназначена для возникавшего тогда "третьего мира", и почила в 1970-е, выявив свое интеллектуальное банкротство и политическую иррелевантность". Более того, универсальность теории транзита, следующей классическим историческим ценностям Просвещения и Модерна, становится все более проблематичной в условиях пост-Модерна, в условиях политической, экономической, культурной "глокализации", осуществляемой по вполне четким "двойным стандартам". Глобализация политики и кризис наций-государств уничтожают прежнюю универсальность, которая оказывается универсальностью цивилизационного типа. Это приводит к непреодолимости глобальных границ нормы/не-нормы, что в свою очередь отвергает саму возможность "транзита".
      
      Идеологизм транзитологии лишил ее возможности адекватного методологического осмысления того, что она описывает. Особенно явной эта неадекватность становится в условиях кризиса Модерна. Ценности и традиции, обусловливающие значимые отличия российской политики, отсекаются как второстепенные в рамках фундаментальных установок объективизма, прогрессизма, культурной однородности и универсальной рациональности. Причем: "Тот факт, что неотвратимые законы и тренды истории тоже есть чьи-то перспективы и стратегии, которые "рациональны" лишь в той мере, в какой за ними стоит сила победителей, не рефлексируется теорией модернизации и современной "транзитологией", что и делает имморализм... элементом их общей парадигмы".
      
      Тип западной "модерности", к которому апеллирует транзитология, представляет псевдо-универсальную нормативную схему из двух якобы взаимообусловленных признаков: развитой экономики (обязательно в рыночной форме) и либеральной демократии - "политической свободы". Однако адекватно предложенная схема работает только при анализе не универсальной, а именно уникальной социокультурной реальности Запада, будучи предназначена "для внутреннего употребления". Ее распространение вовне, в сравнительном контексте, обнаружило несвязность даже этих признаков. Например, как феномены недемократических, но рыночных индустриальных монстров (Китай, Южная Корея, "азиатские тигры", Чили), так и примеры демократических, но нерыночных государств. В эту категорию мы бы отнесли весь бывший соцлагерь, где в экономической сфере доминировали государство и плановая экономика, хотя и с определенными натяжками по поводу реальной демократичности.
      
      Ложное отождествление капитализма и демократии обернулось, в конечном счете, как кризисом перехода к "демократическому капитализму", построению "демократии для народа, но без народа", так и кризисом самой либеральной демократии, опровергающим универсальную схему отождествления рынка и демократии, согласно которой политическая демократия возможна только как надстройка над рыночной экономикой. Но парадоксальный пример России показал, что либерализация экономики, привела к ее "де-капитализации" и свертыванию производства, и, параллельно, сопутствовала нарастающей элитаризации (де-демократизации) политики, росту общественного неравенства. Иными словами, либерализм антидемократичен, а демократия уравнительна, поэтому их сочетание неестественно и могло быть обусловлено только внешними причинами, например, "холодной войной" и наличием СССР, заставлявшими западный либерализм быть "демократическим".
      
      Вследствие этого, императивная транзитология заключает сегодня сама себя в идеологическую ловушку, когда пытается подогнать отечественные политические означаемые под идеализированные нормативные схемы, так как, в данном случае, выписка рецепта предшествует анамнезу болезни, которая вдобавок зачастую симулируется самим врачом. Идейный провал и резкое свертывание в политологических журналах публикаций транзитологических теоретических рецептов для России, а также, в более общем виде, кризис, например, привилегированного ранее евроцентричного дискурса в сравнительной политологии, обязан здесь, прежде всего, именно отсутствию методологической рефлексии исследователей по поводу исторических, экономических, цивилизационных, климатических, национальных и тому подобных, скрываемых или игнорируемых детерминант, выявляемых на собственном опыте или апостериори, плюс некритично используемых нормативных мыслительных схем. "Натянутые концепты", ориентированные на авторитет привилегированного политологического дискурса Запада попросту "лопнули". Более того, оказалось, что и "...не стоит стремится найти универсальное познавательное средство, которое поможет раз и навсегда ликвидировать "айсберги" как таковые. "Титаник" не превратится в ледокол; то, что годится для одних случаев, не всегда пригодно для других..."
      
      Итак, в российской политической науке конца 80-х - середины 90-х годов доминировала транзитология и соответствующая ей теория модернизации как единообразного пути прогресса - теория, служившая парадигмой огромной массы политологических трудов. В них реальные социально-политические феномены, осмыслялись с позиции идеального, универсального, конечного состояния политики, реализованного Просвещением в виде западного Модерна.
      
      Однако подтвержденная опытным путем в ходе либертаристских "реформ" и политических экспериментов несводимость России к идеалу, поначалу мыслились как патология, которую надо "шоковым путем" привести в соответствию требованиям нормы. Но еще М. Фуко писал, что привилегия нормы как раз оформляется за счет не-нормы, разум за счет безумия, закон через определение преступления и т.д. Поэтому попытка реализации Западного Модерна в глобальном масштабе показала его граничность за счет политического "Иного" (Другого) и привела к закономерному кризису, осмысляемому как состояние пост-модернизации, де-модернизации, глобализации, виртуализации и т.п. Кризис политических институтов Модерна (массовые партии, массовые профсоюзы, массовое участие), профанизация его базовых ценностей, показал всю идеологическую уязвимость, исчерпанность и граничность (историческую и цивилизационную) универсальных транзитологических рецептов, особенно для России.
      
      Что дальше?
      
      На наш взгляд, транзитологии, утратившей свое первоначальное доминирование в российской политической науке, противостоят две перспективные парадигмы: парадигма цивилизации и парадигма глобализации. Парадигма цивилизации, как основного субъекта исторического политического процесса представляет собой, прежде всего, критику модернизационной теории. Она исходит из того, что ценности Просвещения и Модерна действительно могут быть универсальны, но никак не могут быть универсальны те или иные национальные рецепты их реализации. В рамках цивилизационно-критической парадигмы обосновывается тезис о том, что универсально-общечеловеческие политические ценности и институты есть условие и атрибут общечеловеческой культуры, которой в реальности никогда не существовало. Поэтому говорить от ее имени - значит претендовать на глобальную власть. Общечеловечно же человечество лишь по своему генезису, как биологический род, но в политическом существуют лишь цивилизационные общности: конфликтующие, исторически изменчивые, часто исходящие из противоположных друг другу социокультурных аксиом и ценностей. Соответственно, как в политике, так и в системе политического знания нельзя достичь всеобщих, объективных истин, так как все политические субъекты цивилизационно ангажированы. Претендовать на всеобщность могут быть только прескриптивные нормы, то есть "что и каким образом политические субъекты должны делать". В реальности всеобщность норм достижима только в рамках цивилизационных универсумов. Нельзя не заметить, что, к примеру, такие "очевидно понятные" для западной цивилизации символы и магические политические заклинания как демократия, права человека, частная собственность, индивидуализм, конкуренция, гражданское общество - теряют свою "очевидную" семантическую нагрузку вне ареала Просвещения, а с ней и способность к ритуально-символической функции объяснения политики, легитимации определенной политической практики. По сути, абсолютизация ценностно-символической матрицы той или иной цивилизации аналогична очередному, обреченному на неудачу построению Вавилонской башни.
      
      В критическом метаязыке уровень политической парадигмы поднимается с национального до цивилизационного. Интенсификация процессов политической глобализации/локализации очень ярко продемонстрировала герметичность и граничность цивилизационных ценностей, насаждение которых в догматичном варианте за пределами аутентичных цивилизационных границ приводит к серьезным конфликтам и отторжению со стороны объектов "цивилизаторства". Цивилизационная парадигма указывает на источники парадоксов, возникающих при реализации правильных идей в разных цивилизациях зачастую в антагонистических формах, что осмыслялось в рамках классической модернизации как патология, "ошибка исполнителей" или "неправильный больной". Деуниверсализация теории модернизации осуществляется через критику национально-государственных проектов Модерна и Просвещения, которые навязывают миру свои "уникальные" способы реализации и "особенные" формы институционального оформления ценностей как нормативные не только в рамках своей цивилизации, но и распространяют подобную установку на все другие цивилизационные общности.
      
      В отношении России цивилизационный подход - это теория познания политики, понимающая Россию как особенный предмет, самостоятельную, уникальную реальность. Априорная аксиома состоит в том, что любая политическая теория культурно детерминирована, а предмет, к которому ее пытаются приложить (Россия), - уникален и специфичен. Политическая норма одной цивилизации не может черпаться в идейном пространстве другой. Она может возникнуть только в аутентичном символическом пространстве цивилизации, интерпретируя собственное прошлое/настоящее/будущее. Особенности аутентичного политического пространства России осмысляются обычно в рамках парадигмы цивилизации как: а) детерминированные статусом России как империи, б) статусом уникальной цивилизации, в) нередуцируемостью России ни к Европе, ни к Азии, ни к квинтэссенции того и другого - Россия как Евразия/Азиопа, г) идеократическим принципом построения российского государства.
      
      Сегодня цивилизационная парадигма метаязыка наиболее рельефно разрабатывается в русле антиглобализма, - традиционалистскими и евразийскими цивилизационными теориями, которые уже не столько критикуют проект Просвещения, сколько перспективу реализации глобального пост-Модерна, который оборачивается симуляцией и уничтожением Модерна, контр-Модерном. Цивилизационная парадигма российской политической науки несомненно коррелирует с "реваншистским мировоззрением" и критикой доминирующего в пост-перестроечное время "западнического" дискурса. Иными словами, критика неаутентичного (иноцивилизационного) транзитологического способа описания состоит лишь в том, что он неспособен допустить, что реализация "правильной теории", например, либертаристских реформ или попытка создания гражданского общества, дающая патологический результат, объясняется не неким несовершенством этой реальности, а наоборот, нерелевантностью применяемой теоретической парадигмы. Поэтому объяснение кризиса "реформ", провалов "правых", формального характера демократии, рынка, гражданского сознания и т.п., через некую присущую России патологию: рабство русской души, тоталитаризм общины, неразвитость правового сознания, тоску по сильной руке, русскую лень, русских климат - является как интеллектуальной формой мазохизма, так и попыткой онтологического оправдания универсальности теории модернизации, наткнувшейся на уникальность российской цивилизационной реальности.
      
      Аксиома парадигмы глобализации заключается в том, что социальная реальность больше не может быть адекватно отражена на языке "больших идеологий и утопий". Парадигма глобализации вольно или невольно легитимирует культурно-политическую ситуацию глобального неолиберализма. Отличие парадигмы глобализации от критической теории цивилизации в том, что она наносит удар по национальному, как форме реализации универсального ценностного порядка Просвещения, то есть звену, которое сплачивает все более расходящиеся в современности политические уровни глобального и локального. Отсюда логически следует отрицание значимости национально-государственной специфики, нейтрализация нации-государства как основного участника политического процесса. Вследствие этого происходит провисание всей структуры современной политической системы, сложившейся в условиях Модерна. Глобализация в связке: человек-нация-человечество, соответствующей связке: этнос-государство-глобальность (транснационализм), выбивает среднюю ступень политической организации нация-государство, на котором строился универсализм Просвещения и Модерна. В результате это оборачивается делегитимацией исторической эпистемы Просвещения через различные концепции "конца истории", постструктурализма, деконструкции и языковых игр.
      
      Глобализация обнаружила, что в мировом контексте столь удачное и естественное для Запада слияние нации и государства оказывается вовсе не универсальным и не естественным. Исторический характер этого тождества проблематизирует дальнейшую судьбу нации-государства, как доминирующей политической формы общества, основного субъекта международной политики. Можно также отметить, что правота глобалистов/антиглобалистов относительно позитивных/негативных эффектов глобализации зависит от того, на ком ("первый", "второй", "третий" миры; центр, полупериферия, периферия) иллюстрируются издержки/выгоды глобализации.
      
      Итоговый вывод состоит в том, что в отечественной политической науке доминирует ряд парадигм, легко извлекаемых из корпуса политических/политологических текстов. Ключевой для структуры транзитологической парадигмы является сверхценность транзита от тоталитаризма к демократии и "цивилизованному обществу" путем проведения "реформ". Эта парадигма имеет явный "прогрессорский" подтекст, причем "золотой век" в ней не имеет характера утопии. Наоборот, он предельно приземлен и материализован топологически, как бы это ни скрывалось, в виде нормативной политической реальности Запада. В транзитологии рефлексия исследователя обычно минимальна, а исследования носят в основном эмпирико-прикладной характер, то есть заключаются в: а) переводе теории среднего или макроуровня на "язык родных осин"; б) переносе и применение этой теории к "родной" социокультурной реальности, в) отборе фактов, когда результат наблюдения "обязан" подтвердить ее универсальную значимость. Когда научный коммунизм сменила политология, на первый взгляд в отечественной политической науке сильно изменилась парадигма. Но только на первый взгляд. Реально произошла замена теории формаций и перехода к коммунизму ее зеркальным антагонистом - теорией модернизации и перехода к демократии и капитализму. Произошел лишь отказ от классового подхода. В любом случае оба этих подхода сверхидеологизированы и практически не релевантны, отражая классическую борьбу "великих идеологий", которая неактуальна в условиях пост-Модерна.
      
      Парадигма цивилизации имеет "реваншистский характер" и связана с критикой транзитологии. Её утопический проект исходит из того, что "могло бы быть", то есть апологетики "своего пути", будь то версия Альтернативного (Традиционного) Модерна, которым был СССР, Россия как самодостаточная автаркия или геополитическое построение Евразийской цивилизации, Православной цивилизации или русского суперэтноса, которое является историческим предназначением, "судьбой России". Ее недостаток в том, что теория цивилизации зачастую просто переворачивает бинарные коды модернизационного описания политики, отстаивая уникальные, аутентичные принципы "Традиционного Модерна" России ("Умом Россию не понять"!) от "Либерального Модерна" Запада.
      
      Наконец, ценностная аксиома парадигмы глобализации связана с переходом к состоянию пост-Модерна, в рамках которого меняется привычная феноменальность социальности и политики. Их эффективное конструирование связывается с процессами постиндустриализации, информатизации, транснационализации, виртуализации и политическими стратегиями, детерминированными электронными средствами масс-медиа, Интернетом и т.п., - оформляющими своего рода электронное публичное пространство, которое, одновременно, и симулирует реальное политическое бытие, и предвосхищает политическую реальность. Глобализация предполагает два варианта развития событий. Либо Модерн сможет трансформироваться в что-то вроде "плюрализма модерностей", избавившись от своих нетранзитивных, уникальных черт особенного, которые характерны только для западной цивилизации, в пользу своих черт, которые действительно могут стать всеобщими. Либо Модерн будет в глобальном плане вытеснен пост-современным политическим проектом, который абсолютно точно не будет связан с идейным течением постмодернизма, так как последний не обладает, формулируя кратко, "позитивной концептуальностью", как способностью воспринимать и интегрировать "иное", и созидать "тотальное" (универсальное).
      
      По нашему мнению, условием идейно самостоятельной российской политической науки, а не "политологии по поводу России", является существование "теоретического субъекта для себя", сознающего свою связь со значимым политическим субъектом внутри отечественного политического поля. И ценностно-априорные посылки в основании политических норм, теорий, идеологий здесь могут лежать только в пределах исторического аутентичного пространства России. В противном случае России грозит участь "интеллектуальной полупериферии", в которой по определению не могут быть сформированы значительные и авторитетные для остального мира политологические школы и традиции.
      
      Список литературы:
      
       Гуторов В. А. Современная российская идеология как система и политическая реальность: методологические аспекты // ПОЛИС, 2001, N 3, с. 73.
       Бляхер Л. Е. Властные игры в кризисном социуме: преобразование российской институциональной структуры // ПОЛИС, 2003, N1, с.63.
       Бычкова О. В. Постсоветское рыночное реформирование: политэкономические концепции // ПОЛИС, 2001, N 6, с.164
       Прозоров Б.Л. О судьбах советологии // Вестник МГУ, серия 12 "Политические науки". 2001, N 6, с. 26.
       Капустин Б. Г. Конец "транзитологии"? О теоретическом осмыслении первого посткоммунистического десятилетия // ПОЛИС, 2001, N 2.
       Гельман В. Я. "Столкновение с айсбергом": формирование концептов в изучении российской политики // ПОЛИС, 2001, N 6, с. 12-13.
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Мартьянов Виктор Сергеевич (urfsi@yandex.ru)
  • Обновлено: 15/08/2017. 31k. Статистика.
  • Статья: Философия, Политика, Обществ.науки
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.