Lib.ru/Современная литература: Мартьянов Виктор Сергеевич. Города и государства: в поисках новой стратегии взаимодействия

Мартьянов Виктор Сергеевич
Города и государства: в поисках новой стратегии взаимодействия

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]

Размещен: 27/05/2020, изменен: 19/02/2021. 57k. Статистика.

Статья: Философия, Политика, Обществ.науки

Скачать FB2

Аннотация:
Мартьянов В.С. Города и государства: в поисках новой стратегии взаимодействия // Общественные науки и современность 2019. Выпуск 3. C. 170-184 . URL: http://ras.jes.su/ons/s086904990005094-5-1 (дата обращения: 03.06.2019). DOI: 10.31857/S086904990005094-5. Историческое формирование современной политический карты мира в виде централизованных, территориально самоопределяющихся общностей - наций-государств, привело к снижению политико-экономического влияния городов с их последующей инкорпорацией во властные вертикали наций-государств на низшем уровне местного самоуправления. Однако в условиях глобализации и позднейшей урбанизации наблюдается новый экономико-политический подъем сетей мировых мегаполисов. Мировая экономика все интенсивнее трансформируется в экономику городов, производящих в настоящее время 70% глобального ВВП и генерирующих 80% мирового экономического роста. Их ресурсные сети и коммуникации все чаще рассматриваются как эффективная инфраструктурная и управленческая альтернатива постоянно дробящимся государствам. При этом более пристальный статистический анализ показывает неоднозначность процессов мировой урбанизации. Если сети мировых городов постиндустриального мира преимущественно извлекают выгоды из экономической глобализации, то взрывообразный демографический рост мегаполисов развивающихся стран концентрирует ее негативные издержки, демонстрируя эффекты нарастающей поляризации обществ. В результате оптимистичная футурология креативных городов в странах центра мироэкономики элиминируется удручающей повседневностью мегаполисов на периферии капиталистической миросистемы, демонстрирующих накопление бедности, увеличение безработицы, расширение трущоб, дефицит ресурсов и общую неразрешимость проблем стратегического городского развития. В развитых странах крупные мегаполисы и особенно глобальные города проявляют нарастающую ресурсную автономию по отношению к нациям-государствам, в которые они включены территориально. На периферии мироэкономики мегаполисы, наоборот, чаще демонстрируют серьезную зависимость в решении своих социальных и инфраструктурных проблем от центральных правительств, а также являются генератором социально-экономических вызовов и угроз для национальных политических порядков. И в том, и в другом случае растет запрос на пересмотр сложившихся форматов сосуществования все более влиятельных мегаполисов и территориальных моделей управления государств. Конкретные социокультурные настройки моделей развития сетей городов внутри государств будут серьезно корректироваться их положением в мироэкономике.

Взаимодействие современных государств и городов: от национально-индустриального к позднему Модерну

Глобальное доминирование на политической карте мира формата территориальных государств имеет серьезные основания. Доля ресурсов ВВП контролируемых государственными аппаратами в течение ХХ века увеличилась в 3-4 раза. Например, в странах Евро-19 доля госрасходов в ВВП составляла в 2016 году 47,7%, В США - 42,5% (2010), в России 36,8% (2015), а по альтернативным оценкам ФАС реальная доля российского государства в экономике достигает 70% [ФАС 2016]. Контролируя от 20% до 90% (в среднем 30%) национальных расходов в разных регионах мира, политическая форма государства не может быть нивелирована при анализе роста потенциального влияния мировых мегаполисов. Политическое и экономическое значение государств как механизмов перераспределения общественных ресурсов трудно переоценить в условиях, когда "для беднейших 20% жителей в целом преуспевающего мира ОЭСР стоимость государственных услуг равна 70% их доходов в денежном выражении, а для самой обеспеченной пятой части населения - 17% денежных доходов" [Терборн 2013, с. 34]. Ведущая роль наций-государств подкрепляется не только известной гипотезой А. Вагнера об опережающем росте общественного (государственного) сектора относительно общего экономического роста в условиях индустриальной модернизации, подтверждаемом мировой статистикой с конца ХIХ века [Нехорошев, Сухарев 2012]. Очевидна возможность государств достаточно эффективно отвечать и на вызовы негосударственных акторов глобальной экономики, прежде всего, сетей глобальных городов и ТНК. Для контроля глобальных взаимодействий и создания единых правил на глобальных рынках государства способны аккумулировать необходимые экономические ресурсы и вырабатывать согласованные политические стратегии, правовые пространства и торговые режимы на площадках ООН, ВТО, ЕС, МВФ, БРИКС, АСЕАН, большой восьмерки и большой двадцатки, а также иных международных и региональных объединений.

Вместе с тем, общее движение современных обществ от первоначального национально-индустриального Модерна к позднему или глобальному Модерну вновь катализирует расширение потенциальных источников власти, когда политические акторы, которые, как казалось ранее, являются атрибутом исторического прошлого, вновь реанимируются в качестве серьезных оппонентов наций-государств, образующих привычную политическую карту мира. Все более значимую долю в управление ресурсными потоками современных обществ перехватывают альтернативные субъекты - ТНК; сети городов; локальные самоуправляемые сообщества и общины, действующие вне сферы дисциплинарного контроля государства - теневая экономика, мафия, гаражная экономика и распределенные мануфактуры (С. Кордонский), отходники (Ю. Плюснин), фрилансеры и т.д. Подобные акторы успешно паразитируют или элементарно выживают (в зависимости от перспективы взгляда на это феномен) в контексте усиливающихся проблем современных государств, связанных с убедительным обоснованием легитимного насилия, поддержанием стандартов жизнеобеспечения граждан в контексте неуклонного ограничения функций социального государства и контролем доступных ресурсов внутри и за пределами своих юрисдикций. В то же время перечисленные выше негосударственные субъекты все чаще успешно перекладывают ряд обязательств по отношению к вовлеченным в них гражданам, трансакционные и институциональные издержки на государство, что обеспечивает их превосходство в эффективности извлечении разного рода ресурсов.

Доминирующий политический формат наций-государств начал формироваться лишь в результате слома Ancien Régime (Старого сословного порядка), когда к двум необходимым историческим признакам государства - территории и властному аппарату, добавился третий - население, выступающее в качестве нации новым источником суверенитета и самой целью современного государства. При этом, несмотря на текущее преобладание политической формы нации-государства, ее будущее уже омрачено новыми вызовами и угрозами. Например, предсказаниями футурологов о грядущих изменениях принципов структурирования глобальной политической системы, где нациям-государствам бросают вызовы политические форматы нового типа [Бек 2008; Хардт, Негри 2004], поднимающиеся цивилизации [Хантингтон 2003], транснациональные корпорации [Панкевич 2012] и сети все более автономных от своих национальных пространств глобальных городов как организующих узлов уже не национальных экономик, но единого глобального рынка [Слука 2005; Sassen 2001; World cities 1995]. Подобные прогнозы имеют некоторые основания, обусловленные тем, что территориальные государства с четкими границами и условиями гражданства, сложившиеся как централизованные бюрократические механизмы силового перераспределения ресурсов и мобилизации массовых армий в условиях глобального капитализма претерпевают неизбежные трансформации. Последние связаны с тем, что в условиях расширения и доминирования рыночных коммуникаций ключевым ресурсом модернизации общества вместо аккумулированных государством податей и налогов становится частная прибыль и рента, генерируемая частными и юридическими лицами как цель экономической деятельности капиталистического общества. Одновременно государство теряет влияние как субъект исторической модернизации, в том числе в определении ее целей и выборе средств.

В результате государства для того, чтобы сохранить базовые функции легитимного насилия и распределения ресурсов, вынуждены переносить акцент с привычных, но все менее эффективных исторических способов модернизации через изъятие ресурсов на задачи связанные с опосредованным поддержанием модернизационного потенциала общества. Эти задачи все чаще начинают решаться не столько через прямое перераспределение ресурсов государством, сколько посредством косвенных механизмов обеспечения благоприятного институционального дизайна для функционирования экономического и политического рынков. Если первоначально территориальные государства были механизмом авторитарной модернизации, обеспечивающим базовые гарантии суверенитета и безопасности граждан (защита от внешней агрессии, поддержание правопорядка), то в настоящее время эти приоритеты считаются недостаточными, смещаясь в пользу более широких потребностей, обеспечиваемых моделью социального государства. Помимо охранительной функции, государство легитимируется как механизм сокращения генерируемого рынком неравенства и обеспечения социальной справедливости. Здесь легитимация изъятия ресурсов осуществляется уже не столько путем апелляции к защите от угроз, сколько посредством функции государства, направленной на обеспечение достойного существования граждан. Все более значимыми и незаменимыми становятся сервисные функции государства, связанные с повышением совокупного социального капитала конкретного общества, прежде всего, через приоритетное развитие систем образования, науки и здравоохранения [Фалина 2012]. Кроме того, сама территория как ресурс государства в условиях технологического прогресса теряет былую ценность. Весь ХХ век наблюдается неумолимая тенденция к дроблению территориальных государств, когда функциональными оказываются все более мелкие формы. На протяжении ХХ века формальное число государств выросло в 3 раза, с 60 до 193, не считая непризнанных государств [Заяц 2002, с.17], и эта глобальная тенденция продолжает действовать далее, за частными исключениями. Например, в виде Европейского союза, испытывающего нарастающие трудности в дальнейшей политической интеграции.

Неоднозначные фоновые процессы, определяющие трансформацию современных государств в центр-периферийной капиталистической миросистеме позднего Модерна в наибольшей концентрации выражены в больших городах. Это следствия формирования глобальных рынков, историческая неодновременность урбанизации и демографического перехода в разных регионах мира, мировые миграционные процессы, изменение технологического уклада мироэкономики и т.д.

Раннемодерные города изначально сосредоточивают в себе важнейшие проблемы исторического развития, выгоды и издержки перехода к Модерну и его дальнейших трансформаций. Взрывной рост городов, связанный с индустриализацией и массовой урбанизацией Запада ХIХ-начала ХХ века фактически совпал с институциализацией общественных наук, приоритетным предметом которых стало осмысление проблем нового городского общества. Новые индустриальные города стали пространственно сконцентрированным капитализмом, а их сети - ключевой опорой для дальнейшего проникновения рыночных коммуникаций в территориальное сообщество. Однако капитализм, возникнув в городах, стал постепенно охватывать своим политэкономическим порядком и разного рода географические, культурные, социальные периферии. При этом возникла новая проблема - согласование капитализма и политических, моральных, культурных механизмов удержания общества от распада, которые не могли более сводиться в раннеевропейском Модерне к традиционным (христианским) ценностям. Выяснилось, что саморегуляция капитализма является утопией при ее распространении на другие сферы жизни общества; что он не может существовать сам по себе, а тем более воспроизводить общество без внеэкономической регуляции, связанной с государством, которую он слишком поспешно выносит за скобки в рамках неолиберального дискурса. В данной ситуации города демонстрируют как наивысший уровень экономического роста и социальных инноваций, так и накопление следующих из этого роста экономического неравенства, классовых конфликтов и культурных противоречий.

При этом фундаментальной проблемой является невозможность элиминировать опасную для национальных политических элит и порядков политическую и экономическую субъектность городов. Города включаются во властные иерархии и вертикали современных государств лишь на нижнем уровне местного самоуправления (за немногими исключениями, относящимися в современном мире, как правило, к столицам - Москва, Санкт-Петербург, Вашингтон и др.). Подобная территориальная закрепленность городов преувеличивает и искажает власть места в оценке ресурсного потенциала и коллективного социального действия, вырабатываемого в городах, в противовес концепциям, оценивающим потенциал города в перспективе его роли в тех или иных ресурсных сетях - региональных, национальных, глобальных.

Более того, сети городов исторически образуют естественные локусы гетеротопии и гетерархии (дифференциации, вызовов и прерывности пространственного и властного порядков) в рамках государств, выступая в качестве опорных координат для альтернативного государствам политического формата, выстраиваемого по принципу контроля не столько территории, сколько стратегических опорных точек сети. Поскольку с окружающими периферийными территориями и национальными контекстами глобальные города и крупные мегаполисы имеют все менее плотные связи в сравнении с другими звеньями глобальной (или национальной) городской сети, в том числе находящимися в иных национальных юрисдикциях. Подобная логика расширяющегося воспроизводства сетей мегаполисов принципиальным образом расходится с включением городов в государственную управленческую логику территориального освоения природных и человеческих ресурсов.

Новейшие комплексные процессы мировой урбанизации, формирования глобальных рынков и быстрого распространения технологий привели к резкому подъему политико-экономического потенциала городов. Если в 1950 году численность городского населения в мире составляла 28,8%, а в 2009 году городское население Земли сравнялось с сельским, то по медианному прогнозу к 2050 году доля горожан вырастет до 66%, а в 2100 году - до 85% [World Urbanization 2009, p.1]. В 2014 году 300 крупнейших городов мира производили почти половину - 47% мирового ВВП, представляя 20% мирового населения [2014 revision 2014]. Экономическая активность городов обеспечивает 55% ВВП слаборазвитых, 73% ВВП среднеразвитых и 85% ВВП высокоразвитых стран. В настоящее время 80% мирового экономического роста генерируется в городах, и эта цифра будет только расти [Urbanization 2016 , p.1]. Города, концентрирующие на 2017 год 55% населения мира, занимают лишь 2% площади земной поверхности, что неизбежно ведет к переоценке экономической и политической значимости ресурса территории как фундамента современных государств. Усиливаются многомиллионные городские агломерации, города-регионы и города-государства, усложняются все более дифференцированные системы городского самоуправления, зачастую де-факто образующие государство в государстве. Увеличивается число государств, в которых столица или несколько крупнейших городов генерирует 50% и выше странового ВВП. Например, в Южной Корее, Бельгии, Венгрии, Новой Зеландии соответственно Сеул, Брюссель, Будапешт и Окленд производят свыше 45% национального ВВП; Лондон и Париж производят соответственно 25% и 27% страновых ВВП [Urbanization 2017, p. 31-32]. В указанных примерах развитых стран доля генерации ВВП на одного жителя ведущих городов выше на 20-40%, чем в среднем по стране. Однако воистину экстремальные разрывы по вкладу в ВВП, достигающие 100-400% между жителем центрального города и остальным населением страны, наблюдаются в полу- и периферийных странах. Такова, например, Киншаса (Демократическая Республики Конго), дающая 85% национального ВВП, Кабул - 65% (Афганистан), Буэнос-Айрес - 64% (Аргентина), Манила - 47% (Филиппины), Абиджан - 38% (Кот-д"Ивуар) и др. [Urbanization 2017, р. 32].

В подобных случаях вопрос о том, являются ли указанные города составным элементом современных государств, или постоянно дробящиеся государства превращаются в территориальную периферию для эксплуатации и реализации экономико-политических приоритетов центральных городов становится как минимум дискуссионным. Подобные тенденции свидетельствуют о повсеместном расширении субъектности и влияния крупных мегаполисов. Таким образом, рост ресурсного веса мегаполисов в современных обществах неизбежно ведет к коррекции их политического, экономического и правового статуса в рамках системы государственного управления. В периферийных обществах мироэкономики мегаполисы часто являются источником генерации общественных вызовов и угроз. В обществах центра мироэкономики мегаполисы чаще выступают донорами государственного бюджета, заинтересованными в дальнейшем расширении своей автономии.

Табл. 1

Экономико-демографические показатели

российских миллионников в региональном контексте (на 01.01. 2016 г.)

Численность населения, тыс. чел; Доля города в населении региона, в %; Доля города в обороте розничной торговли региона, в %

Москва

12330 62,2%*; 69,2%*

Санкт-Петербург

5226 74,2%**; 78,3%**

Новосибирск

1584 56,8% 84,1%

Екатеринбург

1478 34,2% 63,3%

Нижний Новгород

1276 39,1% 58,5%

Казань

1217 31,2% 52,4%

Челябинск

1192 34,1% 55,3%

Омск

1178 60,1% 84,5%

Самара

1171 36,7% 55,6%

Ростов-на-Дону

1120 26,5% 42,2%

Уфа

1111 27,3% 56,5%

Красноярск

1068 37,1% 67,6%

Пермь

1042 39,7% 65,1%

Воронеж

1032 44,2% 63%

Волгоград

1016 40,3% 61,8%

Итого по 15 городам-милионникам

(от общероссийского показателя) 33041; 22,6%; 65,3%

* Москва вместе с Московской областью

** Санкт-Петербург вместе с Ленинградской областью

(Составлено на основании данных Росстата).

Противоречива аналогичная структурная ситуация развития современных крупных городов и на региональном уровне государств, корректируемая их близостью к центру/периферии капиталистической миросистемы. В российском случае нахождение таких крупных региональных центров как Новосибирск, Ярославль, Ульяновск, Томск, Омск, Астрахань и др. в качестве зависимых структур управления по отношению к субъектам Российской Федерации, в которых они обеспечивают половину и более населения и еще больший объем ВРП, выглядит все большим управленческим архаизмом. Например, за исключением Ростова-на-Дону все города-милллионники имеют в обороте розничной торговли региона долю, превышающую 50% (см. Табл. 1). Многие российские регионы в контексте реальной структуры экономических, культурных, демографических процессов превращаются лишь во властные надстройки, перераспределяющие ресурсы городов наверх - в пользу государства, или вниз - для дотируемых периферий этих регионов. Подобная структура власти способствует региональной стагнации, в которой ведущие города вместо роли драйверов развития выступают лишь донорами территориального социально-экономического выравнивания.

С одной стороны, экономики развитых стран становятся все тождественней экономике городов. С другой стороны, механизмы смягчения неравенства и издержек роста остаются за социальным государством, поддерживающим доступ большинства граждан к социальным благам (пособия, образование, здравоохранение и т.д.). Этот доступ поддерживается эгалитарными ценностями (справедливость, равенство, солидарность и т.д.) в перераспределении общественных ресурсов. Поэтому современные города и государства демонстрируют постоянно корректируемое ценностно-институциональное напряжение между задачами роста, влекущими увеличение неравенства, и внеэкономическим распределением, снижающим это неравенство. Это задачи, связанные с поиском оптимального равновесия между экономическим развитием и его явными и скрытыми издержками - какой ценой и за чей счет оно осуществляется; какие социальные слои понесут наибольшие затраты и во имя каких целей. В настоящее время это равновесие потенциалов, особенно в странах периферии нарушается все больше, обозначая проблему поиска новых форматов динамического равновесия возвышающихся городов и дробящихся государств, все интенсивнее включенных в контекст мироэкономики.

Перспективы развития современных обществ все чаще связаны со стратегиями дальнейшей трансформации городов и их сетей. Крупные мегаполисы являются не только естественным местом социально-политического экспериментирования, а также генерации вызовов государствам, но и все более важным механизмом эволюции наций-государств, являя собою в сконцентрированном виде слепок большого национального общества. И то, насколько успешно крупные города вырабатывают стратегии разрешения разнообразных конфликтогенных ситуаций [Штадельбауер 2007], сглаживания социально-экономического и пространственного неравенства, расширения доступных возможностей для всех горожан, во многом обретает черты общей модели управления позднемодерным обществом.

Тенденции трансформации городов в глобальном мире

Структура глобального экономического, культурного, политического взаимодействия становится все более экстратерриториальной, выстроенной не столько в виде иерархизированных и централизованных ресурсных обменов внутри и под контролем отдельных государств, сколько в виде коммуникаций, охватывающих юрисдикции разных государств [Панкевич 2013]. Стоит отметить, что после 1995 года рост мирового населения осуществляется исключительно за счет прироста городского населения. Прирост же мирового городского населения происходит в первую очередь за счет мегаполисов, концентрирующих все большее количество переселенцев и мигрантов. Этот рост происходит за счет развивающихся стран, так как в развитых странах процесс урбанизации фактически завершился, достигнув отметки в 75-90% от общей численности населения. Например, в России городское население составляет 73,8% (2011), а среднегодовой темп урбанизации в 0,13% с прогнозом к 2050 году в 81% городского населения, позволяет утверждать о завершении волны урбанизации, связанной с переходом страны в ХХ веке к городскому обществу [2014 revision 2014, p. 23]. В настоящее время страна характеризуется апогеем концентрации населения в мегаполисах, что соотносится с этапом завершения зрелой урбанизации по Дж. Джиббсу, с последующей деконцентрацией мегаполисов и выравнивания темпов их развития со средними и малыми городами [Gibbs 1963].

Города являются не только средоточием потребительского спроса глобальных рынков, но и местом концентрации растущей сферы услуг, в которой находит занятость все большая часть трудоспособного населения. Экономика услуг и сервиса, науки и образования, сосредоточенная в городах, вытесняет аграрные и индустриальные сектора экономики как по количеству занятых, так и по величине генерируемого дохода. В мировой сфере услуг занято уже 43% работающих, которые производят 62,4% глобального ВВП, в сравнении с 31,1% - долей, производимой в индустрии, и 6,5% - в сельском хозяйстве [The World Factbook]. Сфера услуг и сервиса будет расширяться вместе с экономической ролью городов, генерирующих все большую долю новых рабочих мест и глобального ВВП.

В результате структурной перестройки мироэкономики индустриальные города как привычные места концентрации крупных производств и рабочего класса претерпевают серьезные трансформации. Деиндустриализация мегаполисов развитых стран, глобальный перенос производств и расширение аутсорсинга, рост мобильности капитала, производительности труда и его роботизация, усиление конкуренции между мегаполисами за ресурсные потоки привели к увеличению социальных издержек экономического роста, связанного с расширением городского неравенства и безработицы. Городская жизнь постиндустриальных обществ демонстрирует тенденции автоматизации производства, которая сокращает рабочие места и ведет к росту структурной безработицы. В совокупности это обусловливает изменение социальной структуры городского населения и факторов его стратификации, все менее связанных с разделением труда и оборотом капитала на свободных рынках. Наблюдается общее увеличение социальных слоев, существующих на рентные доходы или социальные пособия, в то время как численность людей, живущих ресурсом труда, неуклонно сокращается. Сокращается и доля трудовых доходов в общей структуре доходов населения.

В данном контексте оптимистический прогноз состоит в том, что общества периферии мироэкономики совершат форсированную урбанизацию, модернизацию и переход к низкой рождаемости. В результате радикальное социально-экономическое неравенство капиталистической миросистемы будет снижаться. Более того, в долгосрочной перспективе возникают контуры взаимосвязанного плоского мира, в котором каждый человек, город, регион, страна впервые получают все возможности стать успешными акторами на конкурентных и круглосуточно работающих глобальных рынках [Фридман 2007]. Однако историческая статистика мирового развития более пессимистична. За последние 200 лет, начиная с промышленной революции, глобальное неравенство между обществами и внутри них непрерывно усиливается, являясь оборотной стороной развития и прогресса. После краткого славного тридцатилетия (1945-1975), зафиксировавшего эгалитарные тенденции в доходах населения государств центра мироэкономики, наступило бесславное сорокалетие, когда коэффициент неравенства доходов Джини демонстрирует новый устойчивый рост глобального неравенства. Текущий глобальный Джини - 0,7 - значительно превышает уровень неравенства внутри отдельных стран (Бразилия - 0,57, США - 0,41, Россия - 0,4, Франция - 0,33). Самым эффективным шансом индивида улучшить свое экономическое положение и жизненные перспективы становится изменение региона или страны проживания. Внутренние и межстрановые миграционные потоки радикализируют конфликты в зонах, где географически периферии и центр капиталистической миросистемы наиболее близки (акватория Средиземного моря, граница Мексики и США и т.д.). И эти потоки текут в города-реципиенты развитых стран, поскольку высокотехнологичное сельское хозяйство неумолимо сокращает рабочие места вне городов. Неиссякаемость этих потоков предопределена тем, что если в 1870 году социальное неравенство на 2/3 определялось принадлежностью человека к определенному классу, то в 2000 году оно на 2/3 определяется проживанием в бедной или богатой стране [Миланович 2014, с. 20-21]. Таким образом, классовые формы социально-экономического неравенства активно вытесняются пространственными.

В подобной ситуации гражданство определенной страны и даже проживание в определенном городе этой страны зачастую фактически становится формой прямого доступа большинства к значимой политической ренте, или, наоборот, отлучением от нее. Поэтому, когда бедные слои богатых стран являются более обеспеченными, чем средние слои бедных стран, факторы классовой солидарности и поддержки становятся все менее значимы, а национальный протекционизм все более выраженным. В частности, 5% беднейших граждан США имеют доходы выше, чем 60% населения мира, благодаря лишь факту своего гражданства [Миланович 2014, с. 24]. Механизмы сглаживания неравенства в виде модели социального государства все хуже работают даже в развитых странах. А предполагавшийся перенос этой модели как естественной на весь остальной мир наталкивается на все большее количество ограничивающих факторов, предопределяя дальнейших рост межстранового и регионального неравенства. По этой же причине будет повышаться давление международной миграции, когда с помощью изменения своего географического положения все большее количество людей будет пытаться изменить к лучшему уровень своего социально-экономического благополучия. А также и уровень сопротивления этой миграции со стороны политических сообществ-реципиентов миграции, стремящихся снизить уровень конкуренции за рабочие места и социальные пособия.

Радикализация неравенства в глобальном развитии городов: закономерность или временное отклонение?

Классическая индустриализация позволяла дать новые рабочие места лишним людям в городах, на фабриках и заводах. Новый технологический переход, связанный с автоматизацией и роботизацией экономики накладывается на глобально незавершенный индустриальный переворот. В результате ничем не компенсируемое сокращение рабочих мест в сельском хозяйстве стран полу- и периферии мироэкономики ведет к тому, что массы людей устремляются в мегаполисы первого, второго и третьего мира в надежде получить работу. Поскольку их способность к труду остается ключевым ресурсом выживания. Однако новые кластеры высокотехнологичной экономики уже не требуют массовой занятости и не могут компенсировать рост безработицы в более традиционных секторах. Глобальные рынки капитализма во многом исчерпали массовые запасные ниши на рынке труда, в которые могли бы мигрировать ставшие безработными в ходе нарастающего замещения людей как в сельском хозяйстве и производстве, так и в сфере услуг. Рост структурной безработицы становится ключевым вызовом современному общественному устройству, наиболее интенсивно проявляемому в городах: "как долго продержится капитализм, если средний класс образца ХХ века в следующем столетии будет превращаться из его массовой политической и экономической базы в массу обездоленного недовольства?" [Валлерстайн и др. 2015, с. 10].

Соответственно оптимистичная городская футурология европейских городов (в которых мультикультурализм все чаще оборачивается из нормативной практики лишь инерционной риторикой) неизбежно корректируются антиутопической повседневностью взрывообразно растущих городов на периферии капиталистической миросистемы. Эти города демонстрируют накопление бедности, социальных проблем и нерешаемость основных инфраструктурных вопросов управления городских развитием [Дэвис 2008]. За пределами центра миросистемы мегаполисы стран третьего мира существуют в виде географически сконденсированной периферии, со всеми ее социально-экономическими проблемами. Многомилионный поток мигрантов превращает мегаполисы на периферии капиталистической миросистемы отнюдь не в глобальные (С. Сассен) или креативные города (Р.Флорида, Ч.Лэндри), но в источник постоянных вызовов для периферийной государственности.

Города полу- и периферии миросистемы дают призрачную надежду на лучшие жизненные перспективы для вынужденных переселенцев из сельской местности и мигрантов, которые потом закономерно не оправдываются. Это преимущественно вынужденная миграция, связанная с аграрным перенаселением, голодом, засухами, разорением мелких производителей и автоматизацией сельскохозяйственных процессов в крупных латифундиях, массово высвобождающей наемный труд. Однако представление мигрантов о том, что на городском рынке труда легче найти занятость часто оказывается мифом. В результате переселенцы либо начинают претендовать на социальные пособия в качестве безработных, либо уходят в серые, часто криминализированные сферы городской экономики, объемы которых часто превосходят контролируемую периферийным государством долю экономики. Новые горожане начинают рассматриваться как лишние люди, требующие практически пожизненных дотаций и пособий. Поэтому общая социально-экономическая география города не становится препятствием для его радикальной классовой сегрегации.

Не обусловленный экономическими потребностями рост численности населения городов при пропорциональном снижении доли занятых в белой экономике оборачивается феноменом ложной урбанизации. Наконец, подобная фиктивная урбанизация перестает быть связанной с индустриализацией, повышением производительности труда и ростом благосостояния городского населения слаборазвитых стран, соотносимого для большинства с уровнем биологического выживания. Благодаря внутренней миграции более трети населения мегаполисов за пределами стран центра миросистемы являются обитателями трущоб, образуя плохо контролируемое государственными структурами параллельное пространство самоуправления и выживания. В частности, в странах Африки в 1970-1995 годах городское население росло темпами 4,7% в год, в то время как среднедушевые доходы падали на 0,7% в год [Абрамова 2013, с. 4]. При этом трущобы являлись местом жительства больше половины городского населения африканских стран, а до 70% взрослых горожан не имели постоянной работы и источников дохода, создавая феномен урбанизации бедности [Абрамова 2013, с. 6-7].

Таким образом, численный рост и экономическое развитие, а тем более улучшение человеческого потенциала крупнейших мировых городов не только не тождественны, но и часто противоречат друг другу. Глобальным городам центра миросистемы, производящим наибольшую прибавочную стоимость, чье количество и население в последние годы почти не растет (Лондон, Нью-Йорк, Париж, Токио и т.д.) противостоят в качестве оборотной стороны глобализации более многочисленные, но при этом вовсе не глобальные города периферии, концентрирующие в своих трущобах, бидонвилях и фавелах потоки безработного населения, которым нет места в глобальной экономике. Города наполняются опасными классами - безработными, людьми с неустойчивой занятостью, которые не имеют возможностей улучшения своих жизненных перспектив, стремительно пополняя ряды прекариата [Стэндинг 2014]. Форсированная периферийная урбанизация, не расширяющая общую занятость и рынки труда, создающая низкооплачиваемые рабочие места обостряет и концентрирует в мегаполисах социально-экономические противоречия.

Для этих мегаполисов нищеты, лишенных внутренних источников развития и сконцентрированных лишь на выживании в состоянии постоянно прибывающего населения, возрастает значимость внешней регуляции и привлечения дополнительных ресурсов со стороны государства. Поскольку отсутствие ресурсов лишает значительную часть горожан возможностей вложения в свой человеческий капитал (образование, здоровье, мобильность, рекреация и т.д.), превращая их в заложников города. При этом индивидуальные стратегии выживания, скрытые в сферах теневых институтов, часто не поддаются проявлению для внешнего наблюдателя и практически не учитываются городскими планами развития, которые могут входить в серьезные противоречия с реальными предпочтениями и потребностями значимых групп горожан. Объемы неформальной экономики в национальном валовом продукте развивающихся стран оказываются сопоставимы с белыми экономическими секторами, видимыми и контролируемыми государствами [Брагина 2009, с. 217].

В результате, создание городского сообщества как эффективного диалога значимых социальных групп, выработка универсальных культурных норм и практик наталкивается на все большую степень конфликтности этих групп. Накопление в городах социокультурных различий и радикализация экономического неравенства рано или поздно выходит на политический уровень, дестабилизируя ценностно-институциональные основы существования развивающихся государств.

Таким образом, в глобальном мире наблюдаются противоречивые тенденции городского развития. В странах центра капиталистической экономики структурная безработица и негативные эффекты урбанизации смягчаются механизмами социального государства. Однако города полу- и периферии миросистемы из ожидаемого авангарда социального и технологического прогресса соответствующих обществ превращаются в инфраструктуру безнадежности и накопления фрустрации огромных масс людей, которые все чаще не могут самостоятельно обеспечить достойное существование. Рыночная стратификации социальных групп перестает доминировать. Усиливаются рентные механизмы распределения общественных ресурсов, все более связанные с закрытыми институтами, государством и властным доступом [Мартьянов 2016]. В городах все более отчетливо выстраиваются новые иерархии социальных групп на основании доступа к разного рода внеэкономическим ресурсам. Новая сословность фиксируется территориально, городские районы выстраиваются как непересекающиеся социальные пространства.

В подобном контексте экономическая эффективность и универсальность модели сетей глобальных городов в условиях нарастания институциональных вызовов и угроз территориальным государствам оказывается амбивалентной. Это прогресс для немногих, усиливающий неравенство и территориальную сегрегацию. Это рост, оборачивающийся еще большими социальными издержками, которые города стремятся сбросить вовне, переложить на национальные государства и окружающие географические пространства с помощью асимметричного обмена ресурсами. И если в развитом мире такая компенсаторная стратегия еще возможна, то на периферии мироэкономики города остаются со своими проблемами наедине.

Соответственно транснациональные сети глобальных городов, все чаще выходящие из под контроля национальных юрисдикций, оказываются чрезмерно утопичными в качестве механизма коррекции глобальной политической системы наций-государств. Выстраивание глобальной экономической географии по опорным точкам сети глобальных городов представляется слишком редукционистским подходом. В то же время трудно отрицать эмпирически фиксируемое и растущее значение этой сети для целей генерации, концентрации и распределения транснациональных потоков глобального капитала, труда, технологий.

Вместе с тем, хаотичное расширение периферийных мегаполисов подтверждает тенденцию общего исчерпания модернизационного потенциала урбанизации и глобализации рынков. Режимы свободной торговли постепенно сменяются повсеместным усилением национализма и протекционистской политики в условиях прогнозируемой многими экономистами затяжной рецессии, которая в логике пределов роста охватит весь мир к середине ХХI века [Policy 2014]. Более закрытыми становятся государства, занимающие центральное положение в капиталистической миросистеме. Асимметрия неравенства неизбежно усиливает миграционное давление на клуб избранных стран.

Таким образом, жизнестойкость государств все более определяется как целенаправленным планированием развития городов в контексте долгосрочных приоритетов национального развития, так и усилением механизмов самоуправления на уровне самих городов. Объективный рост экономической значимости городов вызывает потребность в новой модели эффективной децентрализации и входит в противоречие с территориальной иерархией управления государств и приоритетами налоговой политики. Например, в России в 1999 году доля муниципалитетов в расходах консолидированного бюджета составляла 21,4%, а в 2011 г. лишь 6,7%. При этом доля налоговых поступлений в муниципальные бюджеты упала за этот же период с 69,7% до 31,65%, в то время как доля трансфертов лояльности из вышестоящих бюджетов увеличилась с 26,7% до 58,4%. [Молчанова, Татаркин 2012, с. 134]. Казалось бы, в интересах центральных правительств поддерживать изменения растущего потенциала городов, модернизируя и адаптируя территориальные административные структуры, чтобы лучше отражать потребности агломераций и использовать их потенциальные ресурсы для общего роста. Например, делегировать городам дополнительные полномочия и финансовые ресурсы для их обеспечения, оставляя за собой функции стратегической координации. Однако, несмотря на серьезные изменения структуры и факторов дальнейшего развития современных обществ, национальные правительства, как правило, отказываются от передачи вниз даже частных вопросов регулирования, предпочитая удаленное, но все менее эффективное управление не городами и сообществами, но абстрактными территориями. Ограничение возможностей мегаполисов - моторов экономики и культуры современных обществ - замедляет развитие наций-государств, причем дальнейшее сохранение неизменных территориальных структур управления обходится государствам все дороже. Таким образом, нарастание противоречий между модернизационным потенциалом крупных городов (свыше 100 тыс. населения), в которых, например, производится 65% российского ВВП [Криничанский 2013, с.5], и сдерживание возможностей их самостоятельного развития в территориальной политической логике государства нарушает равновесие ключевых элементов управления современными политиями.

Значимым фактором достижения нового равновесия сетей городов и государств является изменение доминирующего типа урбанизации и трансформация внутренней инфраструктуры городов. Обнадеживающей тенденцией в мировом урбанистическом процессе может стать будущее снижение плотности населения мегаполисов, пока наблюдаемое в развитых странах, но в долгосрочной перспективе способное охватить остальной мир. Плотность населения в центрах мировых городов падает вследствие того, что они превращаются в агломерации, либо периферия (субурбия) начинает развиваться активнее исчерпавшего пределы развития городского ядра. В процессе субурбанизации общая площадь и население городов растут, но критическая плотность населения при этом снижается, а сети малых и средних городов берут своеобразную эстафету в развитии и повышении качества жизни населения у крупных мегаполисов [Cox 2015].

Эта тенденция обусловлена как постиндустриализацией и выносом из городов массовых производств, так и агломерационными эффектами, связанными с развитием транспортной инфраструктуры, гибким и негарантированным графиком работы (флексибилизацией), аутсорсингом и сетевизацией труда, ростом популярности более дешевых для жизни, спокойных и экологичных пригородов. В постиндустриальном мире в случае выравнивания экономической, географической, образовательной, информационной дифференциации доступа граждан к ресурсам, привлекательность мегаполисов для потенциальных мигрантов будет падать, а капитализация малых и средних городов, наоборот, расти. Наконец, указанный процесс облегчает реализацию права на город (Д. Харви) как более активного участия большинства горожан в своей общей судьбе.

При этом ожидаемое глобальное выравнивание темпов экономического роста и миграционных диспропорций между большими, средними и малыми городами в ходе разворачивающейся контрурбанизации развитых обществ, во многом входит в противоречие с тенденциями городского развития за их пределами. Нельзя не отметить, что схематичные оптимистические модели будущей деконцентрации периферийных мегаполисов, выравнивания темпов их развития с малыми и средними городами [Geyer, Kontuly 1993] и соответствующего снижения в них остроты социально-экономических, экологических, транспортных и иных проблем пока остаются лишь прогнозами, которые могут не сбыться за пределами государств центра мироэкономики. Динамические процессы территориальной концентрации и агломерирования (деконцентрации) городов в глобальном мире достаточно противоречивы, обусловлены в каждом макрорегионе фоновыми процессами территориальной мобильности населения, условиями труда, доступом к сырью, энергии, коммуникациям, самим изменением ценности указанных факторов и т.д. Объяснение этих противоречий с позиций неодновременности мирового городского развития, когда разные регионы мира находятся на разных стадиях урбанизации тоже имеет изъяны. Лишь очень немногие общества смогли прийти к стадии, связанной с деконцентрацией городского населения, и даже в них предсказанные моделью процессы стагнируют. Соответственно преждевременно утверждать о ее всеобщем и неизбежном характере. Поэтому отдельные стадии урбанизации могут оказаться весьма устойчивыми во времени и даже самостоятельными структурными альтернативами для разных регионов мира.

Наконец, приостановка оттока ресурсов к мегаполисам сама по себе не означает реализацию альтернатив подобных иерархий в виде эгалитарных городских сетей, где города, расположенные на вершине пирамиды, не эксплуатируют в рамках центр-периферийной модели ресурсы нижних звеньев городских сетей. Субурбанизация, и деконцентрация дают лишь шанс на более стабильный и эгалитарный социально-политический порядок, в значительной степени зависимый от иерархии ценностей и целей, доминирующей в конкретном политическом сообществе.

Заключение

Актуальность проблем городского развития как важнейшего спящего ресурса российской модернизации давно не вызывает сомнений не только в научном сообществе, но все чаще становится предметом политического дискурса. Не случайно в послании-2018 Президента РФ В.В. Путина впервые был сделан особый акцент на необходимость повышения роли городов и их сетей в пространственном и инфраструктурном развитии России [Путин 2018]. Несколько раньше указанный тренд озвучил на тот момент глава "Центра стратегических разработок" А. Кудрин, обративший внимание на потребность развития в России 15-20 агломераций мирового уровня [Города 2017].

В современных государствах крупнейшие города существуют как ключевые институциональные механизмы модернизации, инноваций и выработки общезначимых социальных норм и инноваций. Именно в городах становится возможна как индивидуальная автономия граждан, так и эффективность организованных коллективных действий, влияющих на приоритеты управления. В то же время современные мегаполисы, которые часто рассматриваются как социальные лаборатории будущего, демонстрируют антидемократические тенденции: радикализацию внутригородского неравенства, превращение города из сообщества в функциональное место извлечения прибыли, эксплуатации и всеобщего отчуждения. Мегаполисы периферии миросистемы демонстрируют еще более удручающие тенденции, связанные с господством анархии и теневых институтов, худшие модели обесчеловечивания города в странах третьего мира. Почти не ограниченная эксплуатация населения и ресурсов мегаполисов периферийных обществ капиталистической миросистемы позволяет получать внеэкономические рентные преимущества действующим в этих городах экономическим субъектам. Отсутствие или минимизация инфраструктурных и налоговых обязательств перед городским сообществом составляет своеобразную дополнительную ренту, когда высокий миграционный оборот in/out превращает города из политических сообществ в площадки для конкуренции на понижение на глобальных рынках труда. В этом смысле историческая уникальность, политическая автономия и культурное разнообразие мегаполисов, включенных в контексты периферийной государственности, для мироэкономики стирается. Города становятся легко взаимозаменяемыми в качестве места найма рабочей силы для транснационального капитала. А коллективные усилия по отстаиванию интересов людей труда часто оборачиваются лишь сокращением местного рынка занятости в пользу альтернативных точек доступа на глобальный рынок.

В силу этого в ближайшем будущем сети городов (в том числе глобальные города) не смогут серьезно трансформировать доминирующую политическую форму государства. Тем не менее, их роль в современных социумах закономерно будет расти. Усиливать значение городов будет и прогнозируемая экспертами в долгосрочной перспективе модель глобального общества без ощутимого экономического роста. В результате развитие общества и экономический рост перестают быть привычными синонимами, особенно в рамках неолиберальной риторики. Соответственно, будет расти запрос на совершенствование внеэкономических составляющих прогресса обществ, вырабатываемых преимущественно в городах - человеческий и социальный капиталы, межличностное и институциональное доверие, совершенствование социально-политического устройства и т.д.

Каждое общество в контексте мироэкономики будет вынуждено искать более тонкие социокультурные настройки собственной модели сервисного государства, преимущественно ориентированного на предоставление гражданам более дешевых и эффективных публичных услуг, чем другие государства, на упрощение доступа к социальному капиталу в качестве факторов дальнейшего развития. Именно города превращаются в опорную сеть постиндустриальных, экономик, в которой сконцентрирован человеческий капитал, новые социальные образцы и технологии. Указанная тенденция предполагает вероятное делегирование мегаполисам части функций, полномочий и ответственности системы государственного управления, а также повышение их статуса в территориально-административной системе. Эта модель вписывается в общую тенденцию децентрализации современных государств, которую подтверждают процессы субурбанизации и повышения роли региональных центров (А. Трейвиш), а также расширение агломераций как взаимовыгодного втягивания крупными городами в свое экономическое пространство пригородов, близлежащих малых и средних городов [Мартьянов, Руденко 2012].

В настоящее время можно наблюдать, как внутри России как полупериферийного региона миросистемы оформляются противоречия глобального плана. Фактически первая Россия, образуемая сетью мегаполисов, (Н. Зубаревич) по многим показателям становится все ближе к позднемодерным общества, но ценой этого приближения становится стагнация в развитии окружающей ее периферии, подвергаемой ресурсной эксплуатации в рамках центр-периферийной модели. В случае своей реализации модель деконцентрации субъектов властной вертикали, перенос управленческих акцентов с территорий на сообщества позволит российским мегаполисам разомкнуть свой довольно чуждый архипелаг первой России, выстроенный среди пустынных географических периферий по донор-реципиентной модели, и более эффективно использовать потенциал возможностей городского развития [Трейвиш 2009, с. 348-349], связанный с деконцентрацией мегаполисов и более равномерным пространственным развитием.

В перспективе глобального усиления внеэкономических целей и факторов общественного развития, российские мегаполисы, во многом являющиеся преемниками советских индустриальных городов, постепенно могут быть преобразованы в постиндустриальные агломерации, оказывающие диффузное, проникающее инновационное влияние на более мелкие элементы городских сетей. Крупнейшие российские города самостоятельно генерируют меньший валовый продукт в сравнении с аналогичными по своему социально-демографическому и экономическому профилю городами большинства схожих обществ такого же уровня развития. Это обусловлено общим экспортоориентированным характером российской экономики, в которой городские экономики выступают местом развития исключительно потребительских, реактивных моделей роста (Табл.1).

Российские мегаполисы в контексте национальной полупериферийной экономики находятся в двойственном положении. С одной стороны, они являются локомотивами экономического развития и сосредоточивают наиболее ценный человеческий капитал. С другой, потенциальное расширение возможностей для населения с преимущественно модерными ценностями становится неизбежным фактором инициации значимых социально-экономических перемен, которые являются вызовом сложившемуся политико-экономическому порядку.

Однако в контексте исчерпания пределов роста сырьевой экономики, именно города являются недооцененными источниками независимого от природной ренты экономического развития. Подобная модель предполагает делегирование полномочий, последовательную децентрализацию правовой и финансовой модели российского федерализма, сокращение объемов изымаемых и перераспределяемых государством ресурсов на уровне местного самоуправления. В качестве побочного эффекта эта стратегия, безусловно, усилит конкуренцию, социальное и региональное расслоение. Однако представляется, что кумулятивные эффекты развития, связанные с сокращением внешних властно-политических ограничений для городских сообществ и освобождением их человеческого и социального капитала будут в долгосрочной перспективе неизмеримо выгодней для российского общества в целом.

Список литературы

Абрамова И.О. (2013) Урбанизация в Африке: двигатель или тормоз экономического роста? // Азия и Африка сегодня. N 8. C. 2-9.

Бек У. (2008) Космополитическое мировоззрение. М.: Центр иссл. постинд. общ.

Брагина Е.А. (2009) Урбанизация в развивающихся странах: современный этап // География мирового развития / Под ред. Л.М. Синцерова. M., С. 202-219.

Валлерстайн И. и др. (2015) Есть ли будущее у капитализма? М.: Изд. Инст. Гайдара.

Города как центры новой индустриализации (2017). (https://www.csr.ru/news/goroda-kak-tsentry-novoj-industrializatsii/)

Дэвис М. (2008) Планета трущоб // Логос. N3. С. 108-129.

Заяц Д.В. (2002) Изменения политической карты мира с 1901 по 2001 гг. // География. N 17. С. 5-25.

Криничанский К.В. (2013) Современный российский город в свете тенденций урбанистического мира// Регион. экономика: теория и практика. N 32. С. 2-13.

Мартьянов В. С. (2016) Социальная стратификация современных обществ: от экономических классов к рентным группам? // Социологические исследования. N 10. С. 139-148.

Мартьянов В.С., Руденко В.Н. (2012) Российские мегаполисы: от индустриальных городов к стратегии многофункциональных агломераций // Научн. ежег. Инст. филос. и права УрО РАН. Вып. 12. С. 316-330.

Миланович Б. (2014) Глобальное неравенство доходов в цифрах: на протяжении истории и в настоящее время. М.: Изд. дом ВШЭ.

Молчанова Н.Ю., Татаркин А.И. (2012) Концептуальный подход к финансовому обеспечению саморазвития территорий // Журнал экон. теории. N 4. С. 132-138.

Нехорошев В.В., Сухарев О.С. (2011) Закон Вагнера и модели развития экономики // Экон. анализ: теория и практика. N21. С. 2-10.

Панкевич Н.В. (2013) Политическая стратегия российской урбанизации: от мировых городов к национальной сетевой платформе // ПОЛИС. N1. С. 72-85.

Панкевич Н.В. (2012) ТНК: гражданско-политический контроль в условиях денационализации // МЭиМО. N 3. С. 34-42.

Путин В.В. (2018). Послание Президента Федеральному Собранию (http://kremlin.ru/events/president/news/56957)

Слука Н.А. (2005) Градоцентрическая модель мирового хозяйства. М.: Пресс-Соло.

Стэндинг Г. (2014) Прекариат: новый опасный класс. Москва: Ad Marginem.

Терборн Й. (2013) Как понять города: современный кризис и идея городов без государства // Журн. социол. и социальной антропологии. Т. XVI. N1. С. 20-40.

Трейвиш А. И. (2009) Город, район, страна и мир: развитие России глазами страноведа. М.: Новый хронограф.

Фалина А. С. (2012) Сервисное государство: истоки теории, элементы практики // Социология власти. N 1. С. 132-140.

Федеральная антимонопольная служба. Доклад о состоянии конкуренции в Российской Федерации (2016) (https://fas.gov.ru/attachment/152253/download?1514223603)

Фридман Т. (2007) Плоский мир. Краткая история XXI века. М.: Хранитель.

Хантингтон С. (2003) Столкновение цивилизаций. М.: АСТ.

Хардт М., Негри. А. (2004) Империя. М.: Праксис.

Штадельбауер Й. (2007) Мегагорода как конфликтогенные пространства // Глобальный город: теория и реальность / Под ред. Н.А. Слуки. М.: ООО "Аванглион". С. 66-78.

2014 revision of the World Urbanization Prospects (2014). (http://esa.un.org/unpd/wup/Highlights/WUP2014-Highlights.pdf)

Cox W. (2015) World Megacities: Densities Fall as they Become Larger. (http://www.newgeography.com/content/004835-world-megacities-densities-fall-they-become-larger)

Geyer H., Kontuly T. (1993) A Theoretical Foundation for the Concept of Differential Urbanization // International Regional Science Review, Vol. 15, no.2, pp. 157-177.

Gibbs J. (1963) The Evolution of Population Concentration // Economic Geography. N 2. Рр. 119-129.

Policy challenges for the next 50 years (2014). (http://www.oecd.org/economy/Policy-challenges-for-the-next-fifty-years.pdf)

Sassen S. (2001) The Global City. New York, London, Tokyo. Princeton: Princ. Univ. Press.

The World Factbook. (https://www.cia.gov/library/publications/the-world-factbook/geos/xx.html)

Urbanization and Development: Emerging Futures (2017). (http://wcr.unhabitat.org/wp-content/uploads/2017/02/WCR-2016-Full-Report.pdf)

Urbanization and Structural Transformation (2016). (https://unhabitat.org/books/urbanization-and-structural-transformation/#)

World cities in a world-system / Eds. Knox P.L., Taylor P.J. (1995) Cambridge: Camb. Univ. Press. World Urbanization Prospects. Revision (2009). (http://esa.un.org/unpd/wup/index.htm)

Оставить комментарий

Обновлено: 19/02/2021. 57k. Статистика.

Статья: Философия, Политика, Обществ.науки

Связаться с программистом сайта.

Мартьянов Виктор Сергеевич Города и государства: в поисках новой стратегии взаимодействия

Мартьянов Виктор Сергеевич
Города и государства: в поисках новой стратегии взаимодействия