Мартьянов Виктор Сергеевич
Контуры постнациональных идентичностей в глобальном Модерне

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Мартьянов Виктор Сергеевич (urfsi@yandex.ru)
  • Размещен: 10/01/2021, изменен: 19/02/2021. 42k. Статистика.
  • Статья: Философия, Политика, Обществ.науки
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мартьянов В.С. Контуры постнациональных идентичностей в глобальном Модерне // Вопросы политологии и социологии. 2012. N 2. С. 24-33. В статье анализируется трансформация механизмов идентичности, связанных с переходом от национальных инвариантов к состоянию глобального (космополитического) Модерна, охватывающего человечество в целом. В условиях последовательного ослабления территориальных наций-государств и закрепляемых ими иерархий идентичностей неизбежным представляется поиск этических оснований и субъектов более универсальных, глобальных или космополитических идентичностей. Эти идентичности адекватны новым транснациональным политическим, правовым, культурным пространствам миросистемы. Они не могут быть сведены к привычному национальному или цивилизационному самоописанию. Аргументируется неизбежность преобладания в современных обществах иерархических стратегий идентичности над плюралистическими (постмодерными), если эти общества хотят избежать центробежных тенденций распада. Обосновывается вывод, что постмодерн не предложил более универсальных способов согласования интересов в политическом пространстве, поэтому он не может рассматриваться как альтернатива Модерну, но лишь как язык его критического самоописания.
    •   Становление общества Модерна: конструирование идентичности
      
      Теория идентичности является составной частью парадигмы Модерна как способа теоретической интерпретации и идеологической легитимации пост-традиционного, рефлексивного общества в условиях капиталистической миросистемы или мироэкономики. Это первое глобально взаимосвязанное общество, охватывающее все человечество. Воспроизводство капиталистического общества интегрирует и пересекает любые предшествующие территориально ограниченные модели культур и государств. Модерн как капитализм в экономике и либерализм в политике функционирует параллельно с исторически предшествующими формами социальной регуляции, постепенно оттесняя и замещая их. Исторически одним из главных институциональных признаков Модерна является возникновение автономных, самореферентных подсистем общества: "Самореферентная автономия на уровне отдельных подсистем общества возникла лишь в XVII-XVIII вв. Ранее это функциональное место занимала религиозная картина мира...Лишь с переходом общественной системы от стратификационной к функциональной дифференциации возникает необходимость смены сопутствующей внешней референции на сопутствующую самореференцию, так как новый тип дифференциации ломает иерархический порядок мира и учреждает автономию функциональных систем" [1, с. 595].
      
      Столкновение локальных культур с новой моделью человека экономического с одной стороны привело к их моральному коллапсу, с другой, обнаружило, что идентичность человека экономического является не универсальной и недостаточной для поддержания целостности политического общества. Культурные нормы европейского Модерна стали правилами, которые впервые появились на Западе, но они вовсе не предполагают христианизации и вестернизации при распространении за его пределы. Поскольку принятие ценностей демократии, прав человека, прогресса не тождественны подрыву оснований какой-то конкретной незападной культуры, они являются вызовом любой предшествующей традиционной культуре, в том числе западной. Это является негативным (от противного) признаком их универсальности [2, с. 41-53].
      
      Идентичность является одним из механизмов упорядочения многообразия и многослойности социальной реальности Модерна. В основе идентичности лежат механизмы различения и отождествления. Идентичность свидетельствует об определенном онтологическом и метафизическом статусе субъекта, будь то индивидуальное или коллективное Я. А сам процесс идентификации одновременно является и функцией самоописания. До Модерна люди рождались и умирали с врожденной, фиксированной социальной идентичностью в традиционных общинах. Динамичное общество Модерна обнаружило факт разрыва между привычными социокультурными ролями людей, представлявшимися в традиционном обществе неизменными и вечными, и социальными идентичностями. Более того, субъективно-ролевая по своей сути идентичность в условиях Модерна претендует на место сущности. Данная тенденция иллюстрирует тот факт, что неизменные сущности в современном быстротекущем мире становятся все большим дефицитом. Идентичность оказывается не тем, чем является субъект на самом деле, но лишь ролью, тем, чем он хочет казаться. Отсюда возникает возможность произвольной смены идентичности, которая больше не тождественна сущности.
      
      Лишь многосоставное общество Модерна, связанное с идеями постоянной общественной динамики, социальных лифтов, расширением доступных возможностей для каждого декларировало, что любой человек имеет потенциальные шансы изменить свое место в обществе, породило идентичность как проблему. Программа современного научного знания об обществе исторически развертывалась как рефлексия и легитимация становящегося общества Модерна, предполагавшего социальную сборку трех важнейших элементов: суверенной территории, государства (властные механизмы управления и поддержания порядка и гражданства (связанного с объемом индивидуальных и коллективных прав). Итогом этой сборки стала нация и поддерживающая ее национальная идентичность - национализм, апеллирующий прежде всего к общей истории и территории. Исторически национализм поддерживался введением трех интегрирующих нацию практик: всеобщего голосования на выборах; построением социального государства, снижающего остроту классовых конфликтов внутри нации; созданием системы национальной идентичности посредством всеобщего образования и всеобщей воинской повинности.
      
      Но по мере осуществления перечисленных практик, формирующих современные нации, каждая из них столкнулась со своего рода "прόклятой стороной вещей". Против всеобщего голосования, призванного выражать интегральную волю всех значимых социальных групп, нашлось противоядие в виде совершенствования элитами манипулятивных технологий, способов откладывания проблем большинства населения на будущее и контроля информационной повестки дня. Социальное государство сегодня оказалось недостижимой целью для экономики большинства стран миросистемы. Наконец, единые стандарты школьного образования были поставлены под вопрос мультикультуралистами, а всеобщая воинская повинность постепенно стала исчезать, заменяясь профессиональным принципом формирования армий. Последний процесс, как показывает человеческая история, обычно предвещает последние времена империй и государств, граждане которых отвыкли их защищать. Тем не менее несмотря на все эти негативные для современных наций процессы за отсутствием серьезной альтернативы государства-нации остаются ключевыми политическими субъектами в современном мире, а национализм - наиболее "реальным" политическим концептом. Силовые линии мировой политики продолжают регулироваться правительствами ведущих наций и блоков - США, ЕС, Китай, а вовсе не ТНК и международными институтами типа МВФ, ВТО, ООН и т. п.
      
      Вместе с тем, Модерн остается исторически открытым проектом, подверженным дальнейшим изменениям [3, с. 4-10]. Для незападного мира Модерн предложил стратегию потери культурно-исторической идентичности в обмен на более высокий уровень социально-политической справедливости и экономического прогресса. И соответственно отказ от центральной ценностной системы Модерна ведет к росту легитимирующей риторики цивилизационизма, религиозного фундаментализма, расизма, сексизма, что в настоящее время можно наблюдать на примере отката очередной волны модернизации в странах Ближнего Востока и Северной Африки - Алжир, Тунис, Ливия, Египет и т.д. [4, с. 39-48].
      
      1991 год символически обозначил исторический предел классического, индустриального Модерна, когда политика как спор великих идеологий (либерализм, консерватизм, социализм) в рамках либерального консенсуса постепенно уходит в прошлое. Язык политики как язык идеологий, бывший столь самоочевидным и понятным во времена холодной войны, все менее способен объяснять новую реальность. Место претендовавших на рациональность и научность идеологий стремительно заняли цивилизационные мифы. Но то, что приходит на смену, не всегда лучше того, что было раньше. Универсализм больших идеологий вытесняется более частной риторикой идентичности, которая в ситуации ослабления национальных государств все больше базируется на основах веры, цвета кожи и этнических и языковых факторов, а не гражданства.
      
      Наблюдаемая ситуация роста новых домодерных, традиционалистских идентичностей имеет серьезные последствия, деконструирующие общегражданский дискурс, который удерживает от распада современные нации-государства. При этом оказалось, что требования признания самобытности всегда готовы перерасти в борьбу за неоправданные привилегии, а привычные согласительные процедуры и практики всё менее эффективны при выработке фундаментальных оснований справедливости "больших обществ", подтачиваемых процессами последовательной индивидуализации и фрагментации. Глобализация как радикализация Модерна (Э.Гидденс) все активнее размывает ценностные и институциональные основания социально-политических конструкций классического индустриального общества Модерна, представленного в виде классовой, или гражданской саморепрезентации общества, идеологических систем ценностей, политической формы наций-государств. Все эти системы идентичности в условиях позднего Модерна поставлены под сомнение. Классы распадаются на группы интересов, целостные модерные идеологии и утопии превращаются в стили жизни, уровни потребления и ценностные предпочтения, открытые границы и рост влияния суб- и транснациональных акторов (в частности, активно обсуждаемые проблемы корпоративного гражданства и корпоративной идентичности) теснят монополию наций-государств в области формирования коллективной идентичности.
      
      Наконец, все активнее дискуссии об альтернативах доминирующей в современности политической форме нации, прежде всего в виде сетей мегаполисов [5], расширяющихся ТНК [6] или политической формы новых империй. Будь то возрождение западной империи [7] или формирование децентрализованной мировой империи [8], которая исключает пространство как политический фактор и лишает сакральности национальные идентичности в пользу домодерных и транснациональных ценностей. В данном случае мировая империя следует принципам сборки мировой политики, отменяющим фактор территориального национализма как привычной формы организации государства. Империя впервые действительно становится всемирной и всечеловеческой, не имеющей внешних варваров и границ.
      
      Предшествующая Модерну истории человечества демонстрировала движение от примордиализма к сконструированной национальной идентичности. В настоящем возникают контуры новых, космополитических идентичностей в пост-национальном, "плоском" мире. Это движение от коллективного к индивидуальному конструированию собственной идентичности, сопровождаемое укреплением приоритета принципа индивидуальной политической автономии над коллективными самоопределениями. Вместе с тем сами идентичности становятся множественными, плавающими, временными. Во многом идентичность в обществе Модерна представляется динамическим субститутом привычной для традиционного общества христианской сущности человека. Идентичности отрываются от своих привычных материй и получают автономное существование. Из подобного отрыва, например, вырастает современная гендерная проблематика, когда сущность пола превращается в идентичность гендерного конструкта, сущность этноса - в национальную идентичность, религиозная принадлежность - мультикультурализмом, а классовая сущность трансформируется в нечто вроде потребительской иерархии "стилей жизни". При этом модерные идентичности, заменив собой сущности, отсылающие к душе, вере, сословию, оказывают не меньшее влияние на представления о социальной реальности. Достаточно вспомнить о настойчивых поисках российскими элитами идентичности объединяющей "национальной идеи" или стабилизирующего общество "среднего класса" [9]. В целенаправленном конструировании "должного общества" идентичность "среднего класса" настойчиво приписывается всем, кто согласен примерить на себя эту роль-идентичность.
      
      Сложносоставное урбанизированное общество требует от человек эпохи Модерна различных дифференцированных идентичностей, функций и ролей в умножающихся социальных контекстах. У него отсутствует одна идентичность, за исключением того, что он человек. Он меняет идентичности в зависимости от возраста, ситуации, культурного контекста, настроения, гражданства. Государство может лишь установить желательную для него, "правильную" иерархию существующих идентичностей, с тем, чтобы минимизировать конфликтность и напряженность, не более того. Идентичность превращается в проблему именно тогда, когда становится возможным ее выбирать. Ведь в сословном обществе, не говоря уже об обществе кастовом, идентичность передавалась из поколения в поколение в условиях статичной социальной реальности. На месте относительно четко стратифицированных исторических общностей, сохраняющих устойчивое единство образа жизни, взглядов, целей и ценностей, возникло все быстрее меняющееся общество Модерна, описываемое сквозь призму концептов "гибридной", множественной, смешанной, плавающей идентичности, теорий социальных слоев, общества потребления, информационного и даже постматериального общества, с весьма размытыми и условными механизмами идентичности.
      
      Примером тому могут служить постмодернистские теории как несостоявшаяся глобальная альтернатива Модерну. Постмодернисты упорно обличали современное общество потребления, интеллектуальную традицию Просвещения - прогресс, панлогизм, рациональность, универсализм, а также скрытый тоталитаризм модерных идеологий и утопий. Возникнув как глобальный вызов Модерну, постмодернизм позднее превратился в интеллектуальную основу для множества теорий среднего уровня, таких как мультикультурализм, феминизм, гендерный подход, теория идентичности, апология коллективных прав меньшинств. Состояние постмодерна не породило значимых онтологических, институциональных трансформаций современных обществ, поскольку не содержало более универсальных идентичностей, чем предложенные в рамках того же либерального консенсуса эпохи Модерном. Поэтому постмодерн не стал действительной заменой Модерна, включившись в модерную традицию в виде ее критической рефлексии.
      
      Необходимо отметить, что отказ от самоописаний, центрированных нацией-государством и переход к любой концепции (или метафоре) нового общества - сетевого, информационного или неоиндустриального не предлагает очередной универсальный код для описания состояния, характерного для все более открытых обществ с размытыми социальными границами. Даже казалось бы сплотившая на внеидеологической основе глобальный мир концепция общества потребления связана вовсе не с удовлетворением потребностей, а именно с обозначением идентичности потребляющего, альтернативным привычным ранее идеологическим и классовым разбивкам. Возможно, дифференцированное потребление кристаллизуется как постидеологическая модель самоидентификациии внутри высокоурбанизированных обществ [10].
      
      Российский Модерн: теория идентичности как способ объяснения отсталости?
      
      В постсоветской России особенно востребован поиск объяснительных моделей складывающейся социокультурной реальности, когда приспособление к глобальному миру осуществляется одновременно с формированием новой общественно системы. В России классическое индустриальное общество с его ценностными основаниями, сформированными в эпоху "советского Модерна" претерпевает сущностную трансформацию. Происходит становление общества, которое разные исследователи в зависимости от идейных приоритетов трактуют диаметрально противоположно: и как неотрадиционалистское, и как информационное, и как сетевое, и как деиндустриальное. На самом деле, все эти элементы присутствуют в радикально неодновременном российском обществе в разных пропорциях и географических координатах. Наслоение постиндустриальных механизмов формирования индивидуальной и коллективной идентичности в одних социальных слоях и преимущественно в крупных агломерациях соседствует с архаизацией аналогичных процессов в других социальных слоях и регионах [11].
      
      Оказавшись после СССР в принципиально новом социальном контексте, люди оказались вынуждены заново переопределить свои идентичности - ценностные, экономические, профессиональные, культурно-исторические. И не всегда эти механизмы выработки новой идентичности оказывались более универсального и прогрессивного порядка. Возникает новый круг проблем самоопределения после освобождения от предшествующих идентичностей. Старые ценностные координаты уже не релевантны, а новые не являются предметом всеобщего консенсуса. Дискредитация модерных идеологий выдвигает на первый план поиск объединяющих общество идей, символов, идентичностей, связанных с культурой, историей, государством, нацией, гражданским обществом. И рост внутренних других (этнических, конфессиональных, социальных) на обломках "советской империи" стал свидетельством кризиса идентичности, когда политическая идентичность нации-государства не была сформирована ни через "национальную идею", ни через "общего врага". Поскольку оказалось, что национальная идея, лишенная мессианства и выхода за пределы национального, а являющаяся лишь поиском собственной идентичности не превращается в объединяющий фактор, как и общий враг в отсутствии войны. Соответственно, наблюдаемые в 1990-2010 гг. процессы изменения постсоветского государства часто описываются как "упразднение или кардинальная трансформация собственно модерновых институтов... возвращение и нарастание имперских, ностальгически или остаточно великодержавных моментов в системах коллективной идентификации российского населения - мифов об "особом пути" страны, изоляционистских установок в отношении Запада, реакций отторжения и агрессии по адресу этнических "чужаков". Это процессы нарастающей неотрадиционализации социума... воскрешение в массовом сознании мифологии силовых институтов и авторитарных систем (армии, тайной полиции)..." [12, с.6].
      
      В подобных условиях не выглядит парадоксальной ситуация, когда наиболее яркие образцы конструирования новых идентичностей принадлежат крайним частям политического спектра. Экстремистская политическая риторика в рамках архетипического для политики противопоставления мы-чужие конструирует примордиальные общности, связанные с мифологемами земли, крови, религии, языка. Отчасти такая ситуация связана с тем, что онтологическая трансформация актуального российского социума значительно опередила развитие категориального и методологического аппаратов социально-политических наук. Поэтому российское обществоведение вместо активного использования методологии социального проектирования, ориентированного на будущее, во многом застряло на запаздывающем осознании кризиса привычных ранее парадигм и негативной рефлексии отката России на полупериферию миросистемы. Что в свою очередь вызывает закономерную интеллектуальную реакцию либо в виде оправдания институциональной и культурной консервации статус-кво, либо в возврате к некому ретроспективному варианту аутентичной российской истории, с которого страна в определенный момент якобы сошла.
      
      В России с ее революционными социальными переменами на стыке ХХ и ХХI столетий теория идентичности дополнительно актуализировалась своего рода имперским комплексом неполноценности, связанным с общим падением субъектности страны, ее превращением в "обычную" державу. В данном контексте нельзя не согласиться с выводом, что "в странах, находящихся на периферии миросистемы, происходят те же процессы в экономике, что и в центральных, но с учетом периферийной специфики...это все то же признание в том, что Россия живет "не для себя", не является полноценным субъектом... Таким образом, рождается специфическая для российских политических дискурсов тройственная проблематика: национально-культурной идентичности, "отсталости" и исторического субъекта" [13, с.214-216].
      
      Таким образом, теория идентичности в России связана с комплексом неполноценности, отсталости, поражения и провоцируемым им вопросами: почему мы не такие как все; что нам мешает быть модерными; кто должен стать субъектом исторических изменений; в силу каких причине мы является отсталыми. Такова, например, возрожденная после СССР хрестоматийная полемика западников и славянофилов, задающая исторический формат для любого последующего спора модернизаторов, приветствующих любые нормативные и иные имплантанты, и ревнителей подлинной истории (аутентичной модернизации). В наше время этот спор об идентичности России в общественных науках фактически переформулируется в противостоянии сторонников цивилизационной теории и формационного подхода. Однако привычное деление на западников и славянофилов применительно к современности дает весьма смутное, если не ложное представление о текущих проблемах и противоречиях глобального мира. При этом участникам подобных споров кажется, что наконец-то на смену искусственным идеологиям пришли естественные и подлинные в смысле идентичности теоретические конструкции. Хотя воскрешение этих забытых споров связано прежде всего с дискредитацией модерных идеологий и утопий, оказавшихся нерелевантными при переходе к глобальному обществу потребления.
      
      В обоих случаях логика спора выводит на первое место вопрос об определении базовой политической идентичности, которая призвана объяснить причины нашей отсталости, а также (не-)возможности функционирования в российских условиях тех или иных модерных закономерностей и социальных институтов (рынок, демократия, гражданское общество, индивидуализм, право), потому что "мы не такие как все" в силу географических, исторических, культурных и иных причин. Это идеи политического славянофильства, евразийства, державности, уникальности ведущие к автаркии России от остального мира, созданию ценностных и иных стандартов лишь для внутреннего пользования. Такая интеллектуальная стратегия утверждающая об "аутентичности" России, ее "менталитете", самобытной истории и культуре требующих особых подходов при ее переводе в политическую программу действий лишает страну возможности генерировать модернизационные решения и конструировать новые социально-политические и культурные идентичности, адекватные глобальному миру и его закономерностям.
      
      Подобная интерпретация проблемы идентичности имеет еще один существенный недостаток. Теория идентичности в современной России во многом стала не столько способом объяснения ценностей и мотивов поведения людей и их групп, сколько прикладным механизмом адаптации к новому общественному контексту. Здесь не ставятся вопросы целей и принципов изменения или усовершенствования общественной системы. В данном случае идентичность интерпретируется как пассивное, но предельно прагматичное и эффективное приспособление индивида к уже имеющимся в обществе, регионе, городе, коллективе нормам и правилам, повлиять на которые не представляется возможным.
      
      Тем не менее, любой системный подход, выходящих за рамки интересов локальных общностей и ориентированный на поиск закономерностей развития человечества как такового, способствует преодолению зацикленности (типичной для общественных наук периферии) на собственной локально-национальной проблематике, проблемах идентичности, комплексах обязательного признания любых новаций внешними авторитетами. Популярность реваншизма, альтернативной истории, имперской ли цивилизационной идеи в нынешней России во многом исходит как из девальвации идентичности так и не созданной в постсоветский период российской нации, так и из исторически исчерпанной интерпретации идеи империи, в основе которой лежит проблема уникальной идентичности и превосходства, сохранить которые можно только путем изоляции. И если в повестке внутренней политики национальные элиты еще могут эксплуатировать патриотическую риторику, сакральность символов общей истории и мифологию национальной идентичности, сплачивающих нацию, то в международных делах российские элиты давно вынуждены руководствуются ценностями и целями, выходящими за пределы национального измерения.
      
      Тем не менее, на протяжении постсоветского периода дискурс культурной идентичности, связанный с компенсацией привычной, но утраченной имперской миссии устойчиво воспроизводится как в научном, так и во властном поле в виде разного рода реваншистской, цивилизационной риторики, проектов альтернативной истории или периодически то вспыхивающего, то затухающего поиска национальной идеи. Все это не только несет изрядную долю социальной мифологии, но и препятствует формированию новой России как гражданско-политической нации, де-факто включенной в глобальный мир со всеми издержками и выгодами подобного положения. Последним примером подобного концептуального хаоса является статья В.Путина, где обосновывается архаично-примордиалистский вывод о том, что Россия "полиэтническая цивилизация, скрепленная русским культурным ядром" [14].
      
      Впрочем, несмотря на то, что Россия может служить хрестоматийным примером форсированной модернизации полупериферии, подобным соблазнам, объясняющим закономерности российского развития магическими и неизменными константами особой культуры, истории, цивилизации подвержены не только российские авторы. Как справедливо замечает А. Ливен "на самом же деле в происходящем сегодня с Россией нет ничего загадочного. Россия развивается в соответствии с закономерностями, которые наблюдаются в мире на протяжении последних двух столетий: государственные элиты пытаются удерживать контроль над своей страной перед лицом альянса капиталистической глобализации и западного господства, нередко сопровождающегося территориальным распадом менее сильных государств" [15].
      
      Многообразие и разнонаправленность социальных процессов в современной миросистеме порождает диаметрально противоположные теории о направлении ее дальнейшей эволюции. Например, если экономикоцентричная концепция конца истории представляет собой апологию истории как ценностной и институциональной унификации однополярного мира, то культуроцентричная концепция конфликта цивилизаций представляет будущее как многополярный мир, в котором происходит рост новых политических разломов по этническим, конфессиональным, языковым признакам. И аргументацию того, что эти разломы и культурные идентичности играют все большую роль в принципах политического самоопределения, что выполняет своеобразную компенсаторную роль в отношении находящихся в кризисе модерновых идеологий. Если Ф.Фукуяма первоначально отстаивает всемирную безальтернативность либеральной демократии, то "столкновение цивилизаций" С.Хантингтона представляет аргументацию гипотезы о том, что культурные разломы играют все большую роль в принципах политического самоопределения субъектов постбиполярного мира, выполняя своеобразную компенсаторную функцию в отношении утративших свое значение идеологических способов осмысления политической реальности.
      
      Представляется, что популярность цивилизационных теорий является результатом растерянности и иррациональной реакции обществоведения на кризис универсальности лежащего в основе капиталистической миросистемы либерального консенсуса. Здесь осознание кризиса господства Запада как кризиса мировой цивилизации вообще, констатация ограниченности возможностей либерализма по обеспечению всеобщего равенства прав и возможностей, в особенности на периферии миросистемы, вызывает закономерную интеллектуальную реакцию в виде поиска оправданий разного рода "естественных неравенств" и культурных различий внутри человечества в современном мире - экономических, культурных, правовых [16]. Отнюдь не случайное воскрешение цивилизационной, религиозной и этнической риторики обусловлено не столько возросшим самосознанием этносов и новых социальных групп, сколько ее использованием в качестве средства легитимации и морального возвышения особенных политических интересов, их противопоставления всеобщему интересу, который призвана выражать нация-государство. И сегодня нельзя не отметить тот парадоксальный факт, что на личном уровне все большее число россиян демонстрируют преобладание модерных ценностей, в то время как образцы поведения элит в публичном пространстве задают тенденции к моральной архаизации, локализации моделей идентичности, росту неформальных институтов и практик теневого взаимодействия на фоне трансформации национального в этническое [17, с.49-50].
      
      Действительно, в условиях ослабления модерных идеологий вновь оказалось востребовано базовое деление на мы-чужие, друзей-врагов, которых в концепции "конца истории" Запад лишается, провозглашая отсутствие себе значимых альтернатив, а значит истинных чужих и врагов, помимо тех, кто просто еще исторически не охвачен капитализмом и демократией. С другой стороны, в последнее время движение к постнациональному связывают не с построением мультикультурной нации, как концепцией не оправдавшей возложенных на нее надежд, но с усилиями всех наций-государств по транснационализации. Преодолению национального как "особенного" в пользу космополитического как всеобщего, выстраиванию вслед за реально существующей мироэкономикой ценностного и институционального каркаса отсутствующей в настоящем мирополитики как заботы о человечестве и его будущем в целом, а не поиске выгод для отдельных его частей, зачастую за счет игнорирования интересов других. В качестве условия подобного развития незыблемость нации-государства должны перестать быть политической иконой современной общественной мысли: "Сохраняющаяся сила национальной идентичности - главное препятствие формированию универсального глобального общества. У последнего нет универсально принятых идентичностей, ценностей, норм, общепризнанных органов. В этих условиях многие люди и группы современного мира не только идентифицируют себя по своим меркам, не только придерживаются ценностей, противных ценностям других, но и силой пытаются привести действия других в соответствие со своими предпочтениями" [18, с. 13].
      
      Человечество оказывается в ситуации, когда "отдельные индивиды и группы могут вступать в контакт друг c другом и формировать коммуникативные сети, минуя посредничество государства. Возникают сообщества идентичности, не привязанные к какой-либо территории и, стало быть, не зависящие от желания или нежелания государства" [19]. Таким образом, государство все быстрей теряет способность к "культурному суверенитету", к контролю и конструированию культурных идентичностей и различий.
      
      В рамках национального Модерна человек считал себя прежде всего представителем общностей социального, экономического и идеологического порядка, таких как государство, нация, "средний класс", рабочие, предприниматели и т. п. Предполагалось, что ранний Модерн создал универсальную форму нации-государства, к которой так или иначе будут эволюционировать все прочие формы государственности. Тем не менее, в проекте глобального или позднего Модерна можно наблюдать смещение от доминировавших ранее экономических и социальных (классовых) способов формирования и описания идентичностей, характерных для индустриально-классового общества, в пользу идеологически более нейтральных культурных идентичностей. Различия людей и обществ стали преимущественно мыслиться и конструироваться в культурных категориях. Здесь можно наблюдать подмену политических и социологических категорий описания, акцентирующих внимание на реальной конфликтности политического взаимодействия внутри общества (классы, государство, идеологии, партии, элиты и массы, справедливость), различными культурологическими, антропологическими терминами: индивид, язык, религия, этнос, культура, дух, идентичность - то есть понятиями, с помощью которых представляется возможным решить политические конфликты путем диалога, консенсуса, плюрализма, выработки "общенациональных интересов", воспитания толерантности, внедрения институтов гражданского общества и т. п. Однако политика мультикультурализма и толерантности формирует скорее легальные формы поведения, она не касается истинного отношения и рефлексий людей по поводу регулируемого предмета. А без этого она оказывается неэффективна в ситуации реального столкновения идентичностей, когда внешние государственные формы контроля и принудительного обеспечения толерантности в силу разных причин вдруг перестают работать.
      
      Представляется, что в истории человечества всегда есть стратегия идентичности, играющая на понижение и связанная с фрагментацией и локализацией общностей. И есть космополитическая идентичность, играющая на повышение. Эта идентичность имеет мессианский, трансцендентный компонент, выходящий за рамки общности, которая ее продуцирует. В настоящее время "можно полагать, что складывается всечеловеческая этика среди значимых меньшинств нашего мира... Она основана на общемировом сознании общности, общности четырех базовых типов сознания - антропологическое сознание признает единство нашего разнообразия; экологическое сознание признает уникальность человеческого рода в биосфере; гражданское сознание - это общие ответственность и солидарность; диалогическое сознание обращено к критическому разуму и взаимопониманию...Это не означает, что возникающее мировое сообщество потребует от своих членов невероятно высокого уровня космополитичной лояльности, отказа от других обязательств соотечественников и близких. Она означает чувство общей идентичности, благодаря чему мы не будем безразличны к страданиям других, а скорее отведем их интересам равное место с интересами нас и наших близких" [20, с.10].
      
      В современной миросистеме можно найти образцы как космополитических стратегий идентичностей, так и обратные примеры локализирующих стратегий. Политика сообществ, переставших искать более универсальные принципы осуществления своих интересов в перспективе всего человечества, превращается в конструктор локальных идентичностей, дающих право или привилегию на некие доступные ресурсы в противовес другим группам. В результате идентичность превращается в механизм лоббирования интересов тех или иных субъектов при распределении ресурсных потоков. В ситуации роста альтернативных государствам политических субъектов и транснациональных феноменов, порождающих новые идентичности (феномен "корпоративного гражданства"; виртуальные социальные группы и идентичности, формируемые в Интернете и социальных сетях; увеличивающаяся прослойка нетократии сочетающаяся с еще более массовым ренессансом и конструированием домодерных идентичностей) возникает вопрос о их эгалитаризме и универсальности. Представляется, что национальные государства будут еще долго оставаться гарантами прав и возможностей для большинства своих граждан, чья жизненная перспектива связана вовсе не с космополитическим "плоским миром", активные перемещения по которому остаются практической прерогативой лишь малой части людей. Поэтому новые идентичности, тем более бросающие вызов иерархии идентичностей современных наций, могут быть этически оправданы лишь тогда, когда позволяют большинству людей расширять пространства своих прав и возможностей в глобальном мире. Не существует природных и естественных идентичностей, все они являются социально сконструированными - раса, цивилизация, нация, класс, этнические и языковые группы, локальные общины и т.п. И новые идентичности могут стать политическими и получить легитимность в постнациональном мире лишь дополняя возможности существующих наций в отношении всех своих граждан. Речь идет о построении иерархии идентичностей, превосходящей уровень национального Модерна.
      
      Если в экономическом измерении человечество давно представляет собой единое целое, которое можно обозначить как капиталистическая миросистема, то уровень политической интеграции человечества является набором гораздо более локальных институтов и идентичностей. Представляется, что необходимо достраивать мироэкономику до будущей мирополитики как ценностно-институционального состояния, где космополитическая, то есть общечеловеческая идентичность будет иметь приоритет над любыми национальными, расовыми, классовыми и иными идентичностями более низкого порядка [21].
      
      Институциональной формой такой мирополитики может стать космополитическая мироимперия, не связанная с историческими формами империй осуществляющих торгово-экономические и военные экспансии, так как она впервые не будет иметь периферии и внешнего измерения. Это вариант радикального преодоления нарастающей дифференциации и мультикультурализма современного мира. В условиях относительного ослабления наций-государств именно политическая форма космополитической империи адекватной глобальной мирополитике, представляется недооцененным механизмом легитимации не различий, а способов их преодоления, причем в эгалитарном и универсалистском ключе, связанном с освобождением от логики ограниченных национальных интересов в международной политике и экономике, передачи полномочий наднациональным органам. В частности ЕС демонстрирует для остального мира возможный вектор подобного движения. Его условием является изменение политической этики. Ключевая проблема состоит в том, что секулярные ценности, на которые опираются нации, изначально менее универсальны, чем имперские или христианские. В условиях транснационализации и глобальной мобильности эти паллиативы имперского сакрального центра, завязанные на конкретные территории, цивилизации и этносы, работают все хуже. Поэтому их закрепление может быть достигнуто только путем создания миропорядка, где ценности, обеспечивающие функционирование наций будут не предметом внутринационального консенсуса, а получат закрепление на транснациональном уровне. Фактически современные государства и сама политическая карта мира должны получить закрепление из сакрального центра нового миропорядка, который вовсе не обязательно будет фиксирован в некой географической точке или отдельном регионе.
      
      Выработка и легитимация такой идентичности, а также формирование механизмов и субъектов ее поддержания и воспроизводства и является наиболее актуальной задачей современного социального конструирования [22]. И самое парадоксальное заключается в том, что выработка любых более универсальных идентичностей, систем ценностей, практик и институтов всегда начинает производиться в исторически передовых локальных и партикулярных сообществах, распространяясь затем на более широкие группы людей. Именно так возникли христианство, капитализм, либерализм и иные несущие конструкции современности. И местом воспроизводства таких актуальных постнациональных (космополитических) идентичностей может стать любая часть человечества, в том числе и Россия. Любые идентичности не являются исторически неизменными, наоборот, они подвержены постоянному перекодированию и реконструкции, а потому не могут быть однозначно оценены как благо или зло. Это зависит от направления их эволюции; и здесь любая партикулярная социальная позиция, начинающая создавать образцы всеобщего будет этически преобладать над универсальностью, подчиняющейся особым и частным интересам.
      
      Библиографический список
      1. Луман Н. Социальные системы. Очерк общей теории. / Пер. с нем. И. Д. Газиева; под ред. Н. А. Головина. СПб.: Наука, 2007. 648 c.
      2. Мартьянов В.С. Один Модерн или множество? // ПОЛИС. 2010. N6. С.41-53.
      3. Капустин Б. 1998. Современность как предмет политической теории. М.: РОССПЭН. 308 с.
      4. Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности. М.: Логос. 2004. 272 с.
      5. Панкевич Н. Мегаполисы в поисках суверенитета // Свободная мысль. 2009. N11. С.85-98.
      6. Панкевич Н. В. ТНК: гражданско-политический контроль в условиях денационализации // Мировая экономика и международные отношения. 2012. N 3. С. 34-42.
      7. Каспэ С. Центры и иерархии. Пространственные метафоры власти и западная политическая форма. М.: МШПИ. 2008. 320 с.
      8. Хардт М., Негри А. Множество: война и демократия в эпоху империи. М.: Культурная революция. 2006. 560 с.
      9. Шанкина А.Ю. Средний класс в России: охота на Несси? // ПОЛИС. 2003. С.103-111.
      10. Мартьянов В.С. Постмодерн - реванш проклятой стороны Модерна // ПОЛИС. 2005. N2. С. 147-157.
      11. Мартьянов В.С. Государство и гетерархия: субъекты и факторы общественных изменений // Научный ежегодник Института философии и права Уральского отделения Российской академии наук. 2009. N9. С. 230-248.
      12. Дубин Б. Жить в России на рубеже столетий. Социологические очерки и разработки. М.: Прогресс-Традиция. 2007. 408 с.
      13. Фишман Л.Г. Политические дискурсы "периферийной империи" // ПОЛИТЭКС. 2006. N3. С.213-219.
      14. Путин В. Россия: национальный вопрос // Независимая газета. 23.01.2012.
      15. Ливен А. Слияние иллюзий // Пушкин. 2010. N2. [электронный ресурс]. URL: http://russ.ru/pushkin/Sliyanie-illyuzij (дата обращения 14.02.2013).
      16. Мартьянов В.С. Фишман Л.Г. Моральный тупик цивилизационной парадигмы // Полития. 2006-2007. N4 (43). C.72-87.
      17. Лапкин В.В., Пантин В.И., Семененко И.С. Идентичность в системе координат мирового развития // ПОЛИС. 2010. N3. С.40-59.
      18. Мартинелли А. От мировой системы к мировому обществу? // СОЦИС. 2009. N1. С.5-15.
      19. Малахов В.С. Культурные различия и политические границы: национальный, локальный и глобальный контекст // Философский журнал. 2010. N1. С.107-118.
      20. Мартинелли А. От мировой системы к мировому обществу? // СОЦИС. 2009. N1. С.5-15.
      21. Мартьянов В.С. Мироимперия на горизонте будущего: возможные принципы интеграции постбиполярного мира // Научный ежегодник Института философии и права УрО РАН. 2008. N8. С. 226-240.
      22. Руденко В.Н. Новые Афины, или Электронная республика (О перспективах развития прямой демократии в современном обществе) // ПОЛИС. 2006. N4. с.7-16.
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Мартьянов Виктор Сергеевич (urfsi@yandex.ru)
  • Обновлено: 19/02/2021. 42k. Статистика.
  • Статья: Философия, Политика, Обществ.науки
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.