Мартьянов Виктор Сергеевич
Российская Федерация: между постимперией и отложенной нацией

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Мартьянов Виктор Сергеевич (urfsi@yandex.ru)
  • Размещен: 08/08/2025, изменен: 08/08/2025. 74k. Статистика.
  • Статья: Философия, Политика, Обществ.науки
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мартьянов В.С. Российская федерация: между постимперией и отложенной нацией // Полития. 2025. No2. С. 71-101. В статье выдвигается и аргументируется тезис, что федеративное политическое устройство в большинстве случаев является формой распада государств, хотя ситуативно он может казаться приемлемым институциональным компромиссом центральной и периферийных элит. Федерации как добровольный союза ранее независимых государств - исключение из правила, и подавляющая часть федераций есть результат неудавшейся попытки преображения сословно-феодальных империй в унитарную модерную нацию с консолидирующей предшествующие различия единой гражданской культурой. Исторический опыт свидетельствует о том, что федерации проигрывают в долговечности унитарным государствам, особенно это касается так называемых этнофедераций. Этнотерриториальные принципы в основе федеративной модели ускоряют сецессионные процессы, препятствуя консолидации гражданской идентичности и закрепляя в праве неразрешимость культурных конфликтов. Обращаясь к опыту постсоветской России, автор показывает, что она так и не извлекла политических уроков из распада СССР. Действующая в ней модель асимметричного федерализма связана с сохранением принципов политизации и территориализации этничности, которые помешали созданию советского народа как гражданской общности, а также прочертили границы будущих политических разломов. Российский многонациональной народ продолжает испытывать давление тех же центробежных тенденций и по тем же основаниям, что и несостоявшийся советский народ. Это препятствует преобразованию многоэтничного населения в модерную гражданскую нацию, выносящую внутренние культурные различия за пределы политического. Накапливающаяся рентно-сословная конфликтность внутри федеративной модели лишь откладывается на будущее. По заключению автора, в современном российском обществе нет таких общественно значимых проблем, решение которых требовало бы сохранения асимметричной этнофедерации. Унификация принципов административно-территориального устройства поспособствовала бы консолидации российской нации и переходу от ручного центр-периферийного управления и имперской архаики, закамуфлированной под федерацию, к эффективному развитию всех регионов и культурных сообществ России.
    •   Исторический генезис федеративного устройства
      
      В истории политической мысли термин "федерализм" претерпел значимую смысловую трансформацию. В известной работе Иммануила Канта "К вечному миру" он относился к утопическому будущему человечества как союзу государств в виде всемирной федерации свободных республик, которая придет на смену тираниям и монархиям (поскольку те по своей природе не в состоянии образовать между собой прочный союз) . Позднее он стал использоваться для обозначения особого типа внутриполитического устройства отдельных политических сообществ. На уровне конкретно-исторических обществ представление о федерализме до сих пор находится под сильным влиянием интеллектуальной традиции, заложенной партией федералистов в США, объединившей североамериканские штаты в единое государство. Довольно популярен в качестве примера и кейс добровольной консолидации швейцарских кантонов. Проблема, однако, в том, что случаи США и Швейцарии являются немногими исключениями из общего правила, когда федерализация становится следствием децентрализации уже существующих государств.
      
      Политическая история Нового времени знает в совокупности около 60 федераций, половины из которых в настоящее время уже нет. Из последних случаев наиболее значимы распады таких этнонациональных федераций, как СССР, Чехословакия, Югославия. В том же ряду Индия с отколовшимися от нее Пакистаном и Бангладеш, причем население каждого из последних превышает российское. Любая федерация - уникальный политический кейс, и всегда можно сослаться на примеры относительно долго существующих федераций. В их числе США, Канада, Австралия, Бразилия и Швейцария. Но и они пережили фундаментальные исторические трансформации. Так, с момента принятия Конституции Соединенных Штатов (1787 г.) территория США увеличилась в 3-4 раза, а количество штатов выросло с 13 до 50; Швейцария из конфедерации превратилась в полноценную федерацию лишь в 1848 г. с принятием первой Конституции и т.д. Зазоры между формально-правовым описанием, традициями и противоречивыми практиками часто не позволяют достичь консенсуса относительно принадлежности того или иного общества к унитарным или федеративным. Дискуссии вызывает, в частности, статус Испании, входящие в состав которой Каталония и Страна Басков обладают рядом характеристик, присущих субъектам федерации. То же самое касается Шотландии и Уэльса в Великобритании. Вместе с тем исторический опыт показывает, что федерации, строящиеся по религиозному или этническому принципу, менее устойчивы во времени, чем территориальные, а те, как правило, проигрывают в долговечности унитарным государствам. Рассмотрение общих закономерностей и особенностей мировой истории федерализма, возможных оснований классификации и федералистских семейств позволяет сделать вывод, что сам по себе федерализм не может считаться безусловной ценностью, синонимичной другим ценностям, воплощающим политическое благо, будь то демократия, либерализм, свобода, права человека и т.д. Это прежде всего инструмент децентрализации в руках элит, который в разных исторических контекстах может работать как на обеспечение индивидуальных и коллективных прав и свобод граждан, так и на их ограничение.
      
      Большинство федераций по своему историческому генезису являются результатом распада европейских империй и колониальных систем на разных континентах. В данном контексте кейс объединения североамериканских штатов представляет собой исключение, не ставшее правилом, но оказавшее непомерно высокое влияние на нормативные представления о правильном федерализме. Это широко разрекламированное исключение выдается за универсальную норму федерализма как способа чуть ли не политической консолидации и мирного разрешения этноконфессиональных и иных противоречий в многосоставных обществах. В реальности в большинстве конкретно-исторических обществ федерализм был институциональным закреплением конфликта центра и периферий, большинства и меньшинств, а не его разрешением с производными от этого конфликта центробежными и сецессионными импульсами. В целом гипотеза о том, что федерации суть структурные аналоги империй в эпоху Модерна , не лишена убедительности. Федерация во многом наследует иерархию властных отношений сюзерена и вассалов, которая из персональных обменов власти на ресурсы (и наоборот) превращается в широкие ресурсные обмены политических субъектов по вертикали метрополия/колонии, федеральный центр / регионы. Особенности каждого конкретного распада обусловлены спецификой отношений между метрополией и колониями, их географическим расположением, а также культурным ядром колоний, которое может быть как идентичным метрополии (в случае преобладания европейских переселенцев), так и чуждым ей (в ситуации захвата и ассимиляции ранее сложившихся племен, этносов и народов). Поэтому сам по себе опыт немногих успешных федераций не может выступать достаточным основанием для прямого переноса его на другие федеративные общества. В частности, что действительно важное может дать специфический американский опыт федерализма как консолидация колоний и обретение ими политического суверенитета (независимости) от метрополии российскому федерализму, оформленному по итогам распада сначала Российской империи, а затем СССР? Вопрос скорее риторический. Тем более что СССР во многом был фиктивным государством (официально - союзом государств-республик) с произвольными начерченными границами между составлявшими его республиками, обладавшими конституционно закрепленным правом выхода из него.
      
      Подавляющая часть федераций есть результат неудавшейся попытки преображения сословно-феодальных империй в унитарную модерную нацию с консолидирующей предшествующие различия единой гражданской культурой. В долгосрочной перспективе большинство исторических примеров федерализма - не более чем временная остановка на пути к распаду, когда выделяются и признаются все новые политические сообщества, внутри которых тут же образуются собственные меньшинства, стремящиеся к автономии. На историческом финише Российской империи потенциальный сценарий федерализации и его последствия не вызывали иллюзий у вдумчивых наблюдателей, проводивших параллели между федерализацией и исторической раздробленностью и ослаблением русских княжеств, попавших под власть поляков, с одной стороны, и монгольским игом - с другой: "Федеративная форма государственного устройства не нова для России: чем была удельная Русь, с течением веков разросшаяся в Российскую империю, как не федерацией? Эта федерация проявила, как известно, несмотря на единство веры и языка, слабую способность сопротивления при напоре на нее извне враждебных сил и не могла устоять при натиске их". Впоследствии сбывшиеся прогнозы даны автором из 1912 г. и по поводу отделения территорий, где инородцы сначала просят национально-политическую автономию, а заканчивают сецессией, как это было с Финляндией и Польшей, а затем и со всеми советскими республиками.
      
      Федерализм как набор страновых кейсов с разнообразным культурно-историческим генезисом обобщает всевозможные исключения, противоречия и неудачи при движении к модерной политической форме. Поэтому как тип современного политического устройства он является хрупкой и компромиссной конструкцией, представляющей собой результат институционализации компромисса двух и более политических субъектов. Это закрепленный в праве компромисс между центром и обладающей признаками и элементами политического суверенитета периферией, который отсутствует в фундаменте унитарных государств. Первыми на пути к политической форме Модерна в виде наций-государств, предполагающих равенство граждан в контексте защиты общей территории и выработки консолидирующих версий истории и культуры, распались династические империи, основанные на рыхлых центр-периферийных конгломератах разных народов, религий, языков, сословий и культур, а также те, что имели географически отдаленные и трудно контролируемые из метрополии колонии. Идея модерной нации-государства центрирована на ее безусловном территориальном единстве (отдаленные территории первыми заявляют о своем суверенитете и праве на автономию) без внутренних квазиполитических границ и вариативных правовых реалий. Фактор значительной культурной дифференциации (религиозной, языковой, этнической и т.д.) империй не был значим, когда династические государства были слабы, их управленческий и военный аппарат мал и не требовал высоких налогов. Большинство поданных не было вовлечено в политику и военные вопросы, жизненно-хозяйственный мир был ограничен ареалом родной деревни, а функции государства преимущественно сводились к обеспечению внутренней и внешней безопасности на территории, отделенной рядом подвижных фронтиров и лимитрофов от других подобных образований. Это позволяло существовать внутри империи множеству автономных и почти не пересекающихся культурных сообществ, в чьи внутренние порядки империя не вмешивалась в обмен на лояльность.
      
      Однако исходно европейский формат единства территории, веры и народа, закрепленный Вестфальским миром и позже усиленный расширением участия граждан в военно-политических делах, обострил ресурсные и сословно-классовые конфликты в контексте урбанизации, рыночной конкуренции, массовых политических прав и появления вечно конфликтной публичной сферы как арены бесконечной борьбы классов, партий, идеологий. Новый способ совместного сосуществования разных культур в посттрадиционном обществе с высокой мобильностью и быстрыми социальными переменами состоял в повышении культурной однородности и универсальности по мере движения к гражданской нации, в ходе которого многие предшествующие культурные идентичности и различия выносились на периферию гражданской религии национализма, консолидирующей большое многосоставное общество. Многие империи распались на этом пути потому, что культурные противоречия и интересы разных культур, религий и социальных групп оказались сильнее приоритетов и механизмов объединения конфликтующих идентичностей в гражданскую нацию.
      
      Современность-Модерн в виде развертывания ценностно-институциональных принципов классического либерализма (гражданство, права и свободы человека, участие граждан в управлении, верховенство закона, разделение властей, публичная сфера и т.д.) получает институциональное воплощение как совокупность территориальных наций-государств, чья прагматическая перспектива определяется обещанием предоставить бóльшие возможности для большего числа людей в сравнении с сословно-феодальным порядком. Высшую легитимность и сакральность подобной конструкции придает то, что источником суверенитета становится нация, то есть все граждане, равные в своих правах, принимающие участие в выработке общественно значимых решений как непосредственно, так и делегируя свою волю выборным органам. Моральная игра модерных наций на повышение состоит в том, чтобы консолидировать и уравнять в правах все население, по возможности лишив предшествующие региональные, сословные и этноконфессиональные факторы стратификации автономного регулятивного потенциала. Нарратив национализма становится способом выработки общегражданской идентичности, объяснения исторического и культурного единства суверенной нации как коллективного политического мы, сплоченного общей исторической судьбой (подвигами и жертвами) и отличающегося от окружающих других (чужих). Его целью является выстраивание относительно универсальной иерархии ценностей и приоритетов, на вершине которой находится общегражданская идентичность, при ослаблении и деполитизации локальных и партикулярных идентичностей, ценностей и коллективностей, что позволяет снизить сохраняемый ими конфликтный потенциал внутри гражданской нации.
      
      Применительно к такой идеально-типической конструкции федерализм предстает скорее сбоем в институциональной организации нации-государства как базовой модерной политической модели сочетания территории, населения и государства (правящего аппарата). Этот сбой проявляется в форме конфликта политических элит, который получает институциональное и правовое закрепление в виде особых договоренностей между центральными элитами, представляющими всю нацию, и периферийными элитами, представляющими ее часть в лице тех или иных культурных общностей. Эти коллективные идентичности (исторические, региональные, религиозные, этнические и т.д.) требуют признания за собой особого политического и территориального статуса. Собственно, федерализм есть институциональная фиксация подобных договоренностей, которые обусловливают невозможность создания гражданской нации, где предшествующие культурные различия, конфликты и идентичности были бы максимально вынесены за пределы публично-политического поля.
      
      В силу этого федерация и является неустойчивой политической конструкцией. У нее фактически нет ни одного генерализующего признака, который был бы присущ всем конкретным федерациям. Большинство из них суть примеры нарушения нормативного сценария унитарной гражданской нации, где национальная идентичность всеобщего политического мы нивелирует саму потребность в параллельном сохранении локальных, партикулярных политических идентичностей, институционализируемых по тем или иным основаниям. При этом федерализм часто преподносится как способ демократического разрешения конфликтов в многосоставных обществах. Думается, что дело обстоит прямо противоположным образом: политизируя разобщающие культурные различия и оправдывая двойные стандарты, федерализм скорее способствует их обострению. Демократия - это принцип принятия решений, ориентированных на защиту интересов большинства. И только когда эти интересы демократически выявлены и соблюдены, можно говорить об исключениях, защите меньшинств, привилегиях и компромиссах. Демократия не сводится к ее формально-правовой оболочке, к казуистическому соблюдению неких ритуалов и процедур, которые выхолащивают ее реальное и весьма конфликтное содержание, в пределе скрывающее в себе гражданскую войну. Еще меньшее отношение к демократии имеют моральные, идеологические и иные инвективы и обвинения из некоего пространства вненаходимости в адрес конкретно-исторического большинства, выделяемого по этническому, классовому, языковому, религиозному и иному принципу.
      
      Федерализм как центробежная тенденция потенциально подрывает целостность суверенитета и делает невозможной нацию в ситуации, когда ее часть (часть граждан) претендует на особый политический статус и его территориальное закрепление. Это приводит к удвоению суверенитета, ведь речь фактически идет о заключении межгосударственных договоренностей между двумя суверенными общностями. И то, что одна из них de jure является составной частью другой, в том числе территориально, фиксирует надлом суверенитета. Бывают и парадоксальные исключения из этой закономерности, которые, однако, лишь подтверждают общее правило. Например, в условиях ослабления центральной власти инструментальная апелляция к федерализму может стать временным способом удержания государства от окончательного распада. Подобное противоречивое установление минимальной функциональной иерархии центра и регионов внутри единого политического порядка можно было наблюдать в России 1990-х годов . Проблема в том, что кажущееся спасительным для общества на короткой исторической дистанции и в моменты отчаяния, способно погубить его в долгосрочной перспективе, если останется неизменным.
      
      Российская федерация: историческая закономерность или случайность?
      
      Историческое развертывание и масштабирование ценностно-институционального ядра Модерна предполагало охват всего человечества, преодоление разнообразных локальных и партикулярных ценностей/идентичностей в пользу территориальных наций-государств. Первоначально так и было, когда в средневековой Европе разные сословия, регионы, города-государства и королевства постепенно и не всегда добровольно, а чаще железом и кровью сливались в крупные централизованные государства. Эта консолидирующая политическая форма представлялась важным историческим этапом в общем движении человечества к более универсальным ценностям, к интенсивной интеграции и кооперации, нивелирующей остроту всех предшествующих культурных, исторических, географических различий. Однако в ХХ - начале ХХI в. преобладающая фоновая тенденция, связанная с институциональной политической организацией человечества, изменила направление с центростремительной на центробежную, что проявилось в процессах децентрализации, распада и дробления ранее сложившихся имперских систем и наций-государств. В результате нескольких волн распада формальное число государств на политической карте мира за последнее столетие выросло с около 50 до почти 200 на фоне резкого увеличения количества федераций и успешных сецессий. Параллельно возрастает совокупное число культурных общностей, считающих себя разделенными и неудовлетворенных текущим положением и политическим статусом, вписывая федерализм в более общую политическую логику легитимации процессов децентрализации, дробления и распада. В данном аспекте разноплановые негативные последствия федерализма не составляют секрета, будучи подтвержденными в современном мире на многочисленных актуальных примерах: вялотекущие гражданские войны в Судане (и отколовшемся от него Южном Судане), Эфиопии, Боснии и Герцеговине; постоянная этноконфессиональная напряженность в Нигерии и Ираке, включая борьбу за независимость Курдистана; внутренние этноконфессиональные конфликты и взаимные территориальные претензии Пакистана и Индии; высокая конфликтность Фландрии и Валлонии в составе Бельгии; борьба за автономию Квебека в Канаде и т.д. Реалистическая интерпретация федерализма позволяет более адекватно объяснить, почему "в молодых государствах "третьего мира" уходившие колонизаторы, действуя из лучших побуждений, оставляли своим сменщикам из местных элит написанные в европейских столицах федералистские конституции" . Ведь если лучшие побуждения состоят в том, чтобы оставлять после себя политический хаос и конфликты, которыми можно управлять извне, то для стран третьего мира федерализм, безусловно, представляет собой оптимальный выбор с точки зрения колонизаторов, продолжающих контролировать утраченные колонии и ресурсы в режиме удаленного управления. Вместе с тем не исключено, что глобальные пределы дробления политической карты мира достигнуты и скоро можно будет наблюдать новую консолидирующую волну, связанную с движением к многополярности суверенных центров силы, каждый из которых стремится усилить притяжение и консолидировать собственные периферии и сателлитов (США, Китай, Россия, Индия и т.д.).
      
      В российском историческом контексте федерация как вынужденный, временный и паллиативный политический выбор большевиков обусловлена безвыходной ситуацией распада империи: "К середине 1918 г. Финляндия, Польша, Украина, республики Балтии и Кавказа осуществили свое право на самоуправление в радикальной форме - сецессии. Вслед за ними влиятельные политические силы в других национальных регионах России, включая Башкирию и Татарию, стали выдвигать идею о национальном самоопределении как "государственном отделении". Распад стал угрожать большей части территории России. При этом почти все новые независимые государства в это время вступили в те или иные политические союзы с внутренними и внешними врагами Советской России" . До 1917 г. федерация как форма политического устройства отрицалась большевиками как историческое движение вспять. В контексте формирования централизованных модерных наций федерализация этих наций оценивалась как шаг к феодализации и фрагментации хозяйственно-экономических и культурных связей. Пресловутое право на самоопределение первоначально предполагало совсем другое: возможность отделения культурно отличных и периферийных регионов Российской империи, где русские (и, шире, православные) не составляли большинства (Польша, Финляндия, Средняя Азия и Закавказье), при сохранении унитарной политической формы для тех регионов империи, которые выразят желание остаться вместе. Однако катастрофа поражения в Первой мировой войне и продолжительный системный кризис в виде Гражданской войны после Октябрьской революции заставили большевиков ситуативно прибегнуть к ранее убедительно критикуемой ими политической форме ради спасения страны.
      
      Таким образом, CССР и Российская Федерация являются результатом последовательного распада унитарной Российской империи. Субъектами нового политического союза в обоих случаях становятся не ранее независимые, а вновь созданные и политически признанные общности, дифференцированные новыми внутренними границами (советские республики), которые после распада СССР превратились во внешние. Первоначальный вариант РСФСР, зафиксированный в договоре об образовании СССР от 30 декабря 1922 г., можно было рассматривать как полноценного правопреемника Российской империи по территории и населению (с добавлением трех республик - Украинской и Белорусской ССР и Закавказской СФСР). Однако эволюция СССР полностью дезавуировала этот вариант, и вскоре РСФСР стала лишь одной из 15 равных республик, хотя и единственной, имевшей федеративное устройство. Более того, ее территория и население в рамках СССР постоянно уменьшались, а сама она беспрерывно пополнялась внутренними новообразованиями. Если в 1922 г. на нее приходилось 94,7% площади и 67,5% населения СССР, то в 1989 г. - 76,3 и 52,3% соответственно; одновременно площадь этнических автономий на ее территории (в границах 1989 г.) выросла с 27,7 до 53,3% . В финале и сам СССР представлял собой конгломерат из 53 разнородных образований - союзных и автономных республик, автономных областей и округов. По справедливому замечанию Алексей Салмина, "большинство сегодняшних "межэтнических" конфликтов... по линиям, разделяющим "систематизированные" в 1920-1930-х годах этнические группы, "статусные" группы, а также "национальные" территории"", является "платой за подобное национально-государственное устройство, способное существовать лишь в дополнение к реальной партийно-государственной системе - как ее фасад и идеологическое обоснование" .
      
      В рамках федеративной теории высказывается предположение, что в условиях Модерна империи преобразуются в федерации, поскольку центральные элиты оказываются вынуждены во все возрастающих масштабах делегировать власть и ресурсы модернизирующимся периферийным сообществам в обмен на лояльность и управляемость окраинных территорий . Возможно, эта модель работала при преобразовании Российской империи в СССР, сословной идентичности в гражданскую, а сакрально-религиозных символов легитимации императора в конструкт воли трудового народа. Однако после исторического конца СССР его ядро в виде Великороссии-РСФСР-РФ продолжает действовать в логике институциональной инерции, которая в своем пределе превращает все регионы страны в дифференцированные периферии в отношении столицы.
      
      Между тем в 1920 г. Владимир Ленин полагал, что "федерация является переходной формой к полному единству трудящихся разных наций. Федерация уже на практике обнаружила свою целесообразность как в отношениях РСФСР к другим советским республикам... так и внутри РСФСР по отношению к национальностям, не имевшим раньше ни государственного существования, ни автономии (например, Башкирская и Татарская автономные республики в РСФСР, созданные в 1919 и 1920 годах)" . Однако позже именно переходное и тактическое наделение государственностью стало базовым форматом политического устройства России, готового дробиться до бесконечности. Исторически это дробление формировало все новых бенефициаров подобного устройства, которые разделили между собой власть, территорию и ресурсные потоки, быстро забыв о единстве трудящихся. СССР как этнонациональная федерация закончился кровавыми конфликтами: Приднестровье, Карабах, приграничные столкновения в среднеазиатских республиках, чеченские военные кампании, специальная военная операция в Украине и т.д. Все эти конфликты не в последнюю очередь фундированы новыми идентичностями, в которых региональное и этническое постепенно трансформировалось в национальное, получив окончательное закрепление по итогам распада СССР. Во многом благодаря политическим конструкциям большевиков, усугублявшимся весь советский период, спустя 100 лет после того, как Ленин написал процитированные выше строки, Конституционный суд Российской Федерации, рассматривая запрос Херсонской области о вступлении в состав России, констатировал: "Вследствие произвольных решений советских органов власти территория Украинской ССР была в значительной степени сформирована из земель с преобладающим русским населением, без волеизъявления самих граждан. Если в едином государстве, каковым по сути был СССР, это само по себе практически не влекло нарушения прав граждан, проживающих на соответствующих территориях, то в связи с распадом Союза их фактическое и правовое положение стало изменяться к худшему" .
      
      Бесславная кончина советской федерации не в последнюю очередь обусловлена тем, что попытка имперского сословного общества перепрыгнуть как капитализм, так и политическую форму нации посредством глобальной социалистической революции, ведущей к политическому слиянию человечества в силу общих интересов людей труда, строилась на наивной утопии. Практика ее противоречивого воплощения со временем отбросила высшие идеологические цели и идеалы , оставив преходящее и усилив казавшееся отживающим - партикулярную этноконфессиональную идентификацию. Политически были легитимированы принципы территориального устройства, которые должны были быть превзойдены такой бесклассовой и эгалитарной общностью, как советский народ, воплотившей будущие алгоритмы консолидации всего человечества.
      
      Более того, утверждение, что РСФСР была федеративным государством, примерно столь же обоснованно, как и описание действовавшей в ней модели политического управления ссылками на советы народных депутатов. Этнофедерализм в советский период был вспомогательным инструментом, тенью реальных механизмов партийной вертикали КПСС. Режим относительной заморозки этнотерриториальных принципов федеративного устройства сохранялся все годы существования СССР. Поэтому всерьез говорить о РСФСР как о федеративном государстве можно лишь игнорируя фактические механизмы воспроизводства советского социально-политического порядка, где система советов всех уровней и внутренняя территориально-административная разбивка были лишены собственной политической субъектности: "Казалось бы, очевидность этого обстоятельства любому человеку, имеющему хоть какой-то опыт существования в СССР, должна бы, предшествуя аналитическим построениям, воспрещать любые интерпретации социалистического строя, принимающие за чистую монету его самоописание (к тому же бывшее и для его создателей вполне фиктивным). Но нет, советское "заколдовывание мира" оказалось настолько мощным, что действует до сих пор, и попытки заведомо бесплодного анализа советской псевдофедерации продолжают предприниматься" .
      
      Соответственно, Конституция 1993 г. во многом преемствует тому, чего никогда не было в суверенной качестве, - Великороссии как пространственному центру Российской империи, территориально выделенному в виде РСФСР, которая в свою очередь была не самостоятельным государством, но парадоксальной федерацией внутри федерации, то есть составной частью СССР, а ее федеративная политическая форма исполняла роль ширмы, скрывавшей реальное политическое устройство, базировавшееся на партийно-бюрократической вертикали ВКП(б)-КПСС. Поэтому постсоветская Россия основана на изначально безнадежной попытке реанимировать паллиативное политическое управление, представив дело таким образом, будто оно было действительным способом политической организации советского общества. РСФСР была формально суверенным государством внутри другого государства (СССР), причем внутри нее тоже были формальные государства (автономные республики). Подобная трехступенчатая организация противоречит идее нации-государства, где общая территория является собственностью нации как совокупности всех граждан. Структурно ступенчатая модель дифференциации политического суверенитета ближе к феодально-вассальной системе зависимости автономных коллективных агентов разного уровня от высшего суверена. Но поскольку в Модерне высшим сувереном выступает не персонализация правящей династии в лице монарха, но вся нация, возникает логическое противоречие в отношениях части и целого - культурного меньшинства, составляющего часть нации, и нации в целом, включающей и это меньшинство.
      
      Неудивительно, что конструкция РСФСР, никогда не существовавшая как суверенная совокупность институтов и принципов политического устройства, на постсоветской политической почве превратилась в во многом аналогичный советскому политико-правовой фасад, за которым протекают реальные властные практики элит по консолидации, дифференциации и воспроизводству российского общества. Иными словами, впервые в истории России реальный федерализм возник лишь после распада СССР. Он сразу же обнаружил многочисленные изъяны и противоречия формального институционального оформления политического порядка российского общества, парадоксальным образом ставшего прямым продолжением и попыткой воплощения в жизнь принципа территориализации этничности. Однако заземление этничности в федеративном политическом контексте оказалось архаичным и конфликтогенным, став своеобразным аналогом коллективного закрепощения крестьян. Тем не менее территориально-административное устройство Российской Федерации в целом является инерцией послежития РСФСР, усугубленной расколом федеральных политических элит начала 1990-х годов, а также элементами этнонациональной асимметрии и двойных стандартов в отношениях центра и регионов. С учетом подобного генезиса Российской Федерации понятно, что ""субъекты Федерации" - это не штаты, образовавшиеся до возникновения единого государства. Это именно производное от утвержденного в СССР национально-территориального деления, то есть специфической конструкции национального, доведенной до признания за рядом конструированных таким образом национальностей определенного уровня прав на территорию" .
      
      Асимметричная этнофедерация как худший выбор из возможных
      
      Попытки выявить независимые от политического торга центральной и региональных элит причины и закономерности российского федерализма заведомо бессмысленны - либо отсылают к риторике и интересам его бенефициаров. Распад СССР стал уникальной исторической ситуацией, когда новые этнонациональные элиты РСФСР сумели выторговать политический статус субъектов федерации у слабого федерального центра, закрепив его в Конституции РФ 1993 г. и легитимировав сомнительными рассуждениями о благе подобного политического устройства . В качестве аксиоматического обоснования этнофедерализма выступает тезис о поликонфессиональном и полиэтничном характере российского общества, из которого выводится безусловное право соответствующих общностей на территориальное выделение. Однако в сравнительном мировом контексте федерализм как политическое устройство, с одной стороны, и вопросы религиозного, языкового и этнического самоопределения тех или иных коллективных общностей внутри нации, с другой, не взаимосвязаны. Поликонфессиональными, полиэтничными и многоязыковыми является подавляющая часть крупнейших унитарных государств, будь то Китай, где проживает почти полтора миллиарда человек, или Индонезия, Бангладеш, Египет, Филиппины с населением 100-350 млн, что не становится поводом для превращения их в федерации. Заметно разнообразнее современной России американский этно-расовый и религиозной котел, в котором, вопреки устоявшейся метафоре, разные этничности и исторические волны миграций так и не переплавились. Но в США никогда не было даже намека на выделение этнонациональных штатов, где наконец смогли бы политически самоопределиться коренные американцы (индейцы), афроамериканцы, мексиканцы и иные значимые культурные и этноконфессиональные сообщества, включая малочисленные народы Аляски. Более того, теми же свойствами поли- обладает любой российский регион, любой крупный город и даже подъезд многоэтажного дома. Однако сам по себе этот факт не дает права той или иной части жителей этого подъезда, города или региона претендовать на привилегированный коллективный политический статус на основании того, что их предки поселились (или были прописаны) здесь несколько раньше других. Подобные притязания сомнительны и потому, что предки, часто лишь воображаемые, в свою очередь прогнали, уничтожили или ассимилировали тех, кто просто не остался в анналах истории. В любом случае генетическая общность человечества на планете очевидна, а все трансисторические линии наследования сводятся к единству вида homo sapiens. В этом смысле все земляне являются коренными жителями Земли, находящимися в бесконечном процессе миграций, переселений и генетического смешения. Чужаками и некоренными в данном контексте могут быть лишь инопланетяне. Активная горизонтальная мобильность давно смешала преобладающее городское население модерных обществ в локальные, средние и глобальные Вавилоны, где право первородства утратило и актуальность, и способность приносить дополнительную политическую ренту.
      
      На этом фоне негативная уникальность новейшей российской ситуации состоит и в том, что все другие постсоветские государства сохранили унитарное политическое устройство, в том числе те, где доля титульного этноса серьезно уступала доле русских в РСФСР. О том, что таких было подавляющее большинство, свидетельствуют данные последней переписи населения СССР, приведенные в табл. 1.
      
      Таблица 1 Доля титульного этноса в республиках СССР (по данным переписи 1989 г.)
      Название республики Доля титульного этноса (в %)
      Армянская ССР 93,3%
      Азербайджанская ССР 82,7%
      РСФСР 81,52%
      Литовская ССР 79,6%
      Белорусская ССР 77,9%
      Украинская ССР 72,7%
      Туркменская ССР 72%
      Узбекская ССР 71,4%
      Грузинская ССР 70,1%
      Молдавская ССР 64,4%
      Таджикская ССР 62,3%
      Эстонская ССР 61,5%
      Киргизская ССР 52,3%
      Латвийская ССР 52%
      Казахская ССР 39,7%
      
      Сравнение РСФСР, БССР и УССР в контексте динамики этнической самоидентификации населения предельно дискуссионно. Представляется, что миллионы носителей русского языка и православной культуры, жившие в едином политическом пространстве без внутренних границ, были (и продолжают быть) украинцами и белорусами лишь номинально и территориально, но не этнически. Наглядным примером плавающего характера российской и украинской идентичностей, особенно на фронтирных территориях, могут служить последние переписи населения Крыма, включающего в настоящее время два субъекта Российской Федерации (Республику Крым и г. Севастополь). Сравнение данных советской переписи 1989 г., украинский переписи 2001 г. и российских переписей 2014 и 2020 гг. дает картину экстремальных колебаний этничности: в 1989 г. русских в Крыму было 67%, в 2001 г. - 60,7%, в 2014 г. снова 67,9%, а в 2020 г. - 76,4%; украинцев же в 1989 г. насчитывалось 25,7%, в 2001 г. - 24,1%, в 2014 г. - 15,7%, а в 2020 г. численность упала до 7,6% от общего количества указавших национальную принадлежность . С учетом столь короткого периода времени эти колебания не поддаются демографическому объяснению (рождаемость, смертность, миграции) и могут быть следствием лишь меняющегося субъективного выбора своей этничности заметной частью крымчан. Очевидно, что статистическое падение численности украинцев в 3 раза между 2001 и 2020 гг. без существенных изменений общей численности населения Крыма объяснялось прежде всего фактором прагматичной смены этнической идентичности, как и предшествующая коррекция численности русских между 1989 и 2001 гг.
      
      В Российской империи великороссы, малороссы, белороссы относились к единому этнониму русские, являвшемуся синонимом религиозной идентичности православных. В первой (и последней) переписи населения Российской империи 1897 г. указывалось только вероисповедание, этническая принадлежность подданных еще никого не интересовала. Национализация сознания имперских жителей была резко ускорена Первой мировой войной, перетекшей в войну гражданскую, и последующим распадом империи: "политизация идеи национальности, трактуемой не как принадлежность к гражданскому сообществу, а исключительно как солидарность с культурно-языковыми группами, началась сразу же после большевистского переворота в октябре 1917 г., когда в структуре советского правительства появляется Народный комиссариат по делам национальностей. Следующим этапом политизации этничности стала практическая реализация политического лозунга большевиков о необходимости "размежевания народов" России, который являлся информационным выражением доктрины этнического национализма, взятой ими на вооружение. Согласно этой доктрине, этнические и административные границы в стране должны совпадать, а для каждой этнической группы необходимо создать собственное национально-государственное образование, в рамках которого она объявлялась "коренным народом", а все остальные граждане - "некоренным населением"" . В советскую эпоху было потрачено много усилий, чтобы региональные отличия при многовековой общности истории, веры, территории, культуры превратить в этнические, региональные диалекты оформить в самостоятельные языки и все большее количество этносов (национальностей) трансформировать в зародыши будущих наций. В постсоветский период этнические отличия бывших союзных республик были окончательно переконструированы в национальные, подкрепившись особыми версиями самостоятельной суверенной истории, в том числе с мотивами деколонизации и освобождения от гнета имперской (и советской) России.
      
      Среди крупных стран мира с населением свыше 100 млн человек Россия в настоящее время является одной из самых консолидированных в этническом, конфессиональном и языковом отношении. Любое этническое меньшинство в ней численно меньше русских даже не в разы, а на порядки. Например, татары, второй по численности этнос, составляют 3,61% населения России . Доля русских в России вряд ли уступает доле французов во Франции, англичан в Великобритании или немцев в Германии. Однако адекватное статистическое сравнение не представляется возможным ввиду отсутствия данных об этническом составе европейских стран, где вопрос об этничности в переписях давно заменен на вопрос о гражданстве. Тем не менее в России на сегодняшний день 89 субъектов федерации, что является абсолютным мировым рекордом и свидетельствует об отсутствии фундаментально обоснованных пределов территориально-политического дробления. В результате увеличивается протяженность внутренних границ, каждый из субъектов формирует свой центр и периферию, умножает разделительные линии с другими субъектами и усиливает официально разрешенную локальную политическую идентичность с соответствующими символами и легитимирующими историческими нарративами. Стоит особо отметить, что только в Российской Федерации ее составные территориально-административные части называются субъектами, тогда как в других странах для обозначения аналогичных образований используются термины "автономия", "кантон", "штат", "земля" и "провинция". Более того, в Декларации о государственном суверенитете РСФСР от 12 июня 1990 г. никаких "субъектов" не было, а в первых редакциях Конституции России предполагалось наделить этим званием лишь национальные республики. Однако в финальном варианте субъекты, по мнению ряда его разработчиков, исходивших из философского значения термина, имплицитно предполагавшие признание политической автономии, стали собирательным наименованием всех типов территориальных единиц в составе РФ .
      
      Подавляющее большинство отечественных субъектов федерации не обладает культурной и иной спецификой, предполагающей безусловное выделение на административной карте страны, а рекордное количество регионов ставит под вопрос ее управляемость. По мнению Бориса Родомана, с управленческой точки зрения оптимальным было бы выделение 10-12 регионов с ориентацией на "сетку классических экономических (экономико-географических) районов, которые были намечены учеными в ХIX веке, а в советское время применялись для планирования и учета в народном хозяйстве" . В настоящее время статусом субъекта Российской Федерации иногда наделены территории с населением малого или среднего города (Ненецкий автономный округ - 47 тыс. человек, Чукотский автономный округ - 48 тыс., Магаданская область - 134 тыс., Республика Алтай - 210 тыс., Республика Калмыкия - 264 тыс., Республика Тыва - 337 тыс. и т.д.), что не мешает им иметь своих представителей в Совете Федерации Федерального Собрания РФ, собственные аналоги Конституционного суда и отдельные органы регионального управления.
      
      Вряд ли кто-то будет всерьез утверждать, что каждый из многочисленных субъектов Российской Федерации когда-то обладал независимостью или политической автономией, собственной долгой историей и культурной уникальностью, поскольку некоторые из них возникли не ранее чем 100 лет тому назад в ходе образования СССР, а некоторые выделились уже в постсоветский период на конъюнктурных политических основаниях. При этом в процессе упразднения Советского Союза было только одно общенародное демократическое решение в виде всесоюзного референдума 17 марта 1991 г., 77,85% участников которого высказались за сохранение СССР. Во всех последующих решениях народ либо вообще не принимал никакого участия (Беловежские соглашения 1991 г.), либо выступал в качестве инстанции окончательной легитимации внутриэлитных договоренностей (Конституция-1993 и поправки, внесенные в нее в 2020 г.), когда форма политического устройства и принципы территориального деления страны были заданы императивно.
      
      За последнее столетие количество, состав населения, границы и названия субъектов РСФСР и Российской Федерации неоднократно менялись. Так, число республик в составе России выросло с 16-ти (Конституция РСФСР 1978 г.) до 24-х (в настоящее время), хотя вопросы их наименования/переименования и статуса никогда не выносились на общенародный референдум даже внутри самих этих республик, оставаясь, по сути, результатом компромисса между центральной и региональными элитами. Претерпевал изменения и официальный реестр этичностей, учитывавшихся при проведении всероссийских переписей населения. Если в 1939 г. в рамках всего СССР насчитывалось 99 этнических единиц, то в 2021 г. в России признавалось уже 194 варианта этничности. Но собственные титульные регионы имеет лишь малая часть этих этносов. Значимое число граждан по разным линиям наследования имеет разную этничность, поэтому выбор ими этнической идентичности зачастую оказывается нетривиальной задачей и выбранный однажды вариант не обязательно повторяется в следующих переписях. В этом контексте складывается устойчивая тенденция к увеличению доли тех, кто просто не называет свою национальность. В переписи 2021 г. в среднем по стране она составляла 11,3% (в Москве - 22,7%, в Чечне - 0%). Поэтому безусловная вера некоторых исследователей в то, что без выделения в Российской Федерации этнонациональных субъектов соответствующие этносы не выживут в плавильном котле , не выдерживает критики, тем более с учетом их многовекового опыта существования в Российской империи (а у большинства этносов - и в СССР) без политических преференций, административных границ и так называемого коренного статуса.
      
      Политическая легитимация принципа территориализации этничности ущербна и потому, что автоматически создает новые разделенные административными границами культурные общности внутри нации: "Преследуя цель трансформировать национальные меньшинства в региональное большинство (или, по крайней мере, сделать их более заметными в количественном отношении), территориальная автономия не обращается к фундаментальному вопросу о правах региональных меньшинств, в том числе о правах "большинства внутри меньшинства" (людей, принадлежащих к большинству в общегосударственном масштабе, но числено уступающих региональному большинству внутри данной автономной территории), а также о правах "меньшинств внутри меньшинств" (еще более малочисленных народов, проживающих на одной территории)" . Применительно к реальным практикам правового регулирования культурных прав меньшинств в субъектах федерации российская ситуация еще парадоксальней. Например, из 1359 национально-культурных автономий, зарегистрированных в России, только две представляют русских (для сравнения: украинцев - 31), причем расположены они на территории Курганской и Калининградской областей, где русские являются большинством .
      
      Наконец, возникает вопрос о необходимости образования и институционального воспроизводства подобной федеративной конструкции в контексте жизненных интересов подавляющего числа граждан и регионов России: "какие государственно-правовые особенности и своеобразные юридические установления желают сохранять, отгородившись друг от друга, Петербург и Курск, Самара и Красноярск, Воронеж и Сахалин? Унитарное прошлое государства, этническое единство, общность исторического процесса делают преобразование России на федеративных началах совершенно неорганичным и потому - малоперспективным" .
      
      Большинство субъектов Российской Федерации не отличаются друг от друга значимой культурой спецификой или историческими особенностями, которые бы легитимировали их выделение в качестве отдельных регионов. Столь же конъюнктурным выглядит и набор из шести типов субъектов в виде республик, краев, областей, городов федерального значения, автономных округов и автономной области. Ситуативные основания для названий субъектов федерации (особенно этнических) и их статусов de facto разрушают российскую государственность двойными и тройными политическими стандартами в противовес универсализации критериев территориального деления. В качестве наглядного примера можно мысленно представить, что было бы, если бы Дагестан был назван по имени одного из своих крупных этносов, например Авария, Кумыкия, Лезгиния или Даргинистан. А ведь многие субъекты РФ - Башкортостан, Удмуртия, Мордовия и т.д. - волюнтаристским образом поименованы по такому исключительному принципу без проведения в них референдумов по этому вопросу. Наконец, современная Россия сама по себе является республикой, наличие внутри нее других республик (к которым впервые прибавились неэтнические образования с аналогичным статусом - Луганская и Донецкая народные республики) содержит в себе прямое указание на автономную государственность, что логически приводит к эффекту матрешки, республик внутри республики, и нарушению принципа единого и неделимого политического суверенитета.
      В современной России в наименование 25 из 89 субъектов федерации вынесены этнонимы коренных этносов. В названии некоторых из них закреплена двойная (то есть вдвойне конфликтная) этничность (кабардинцы и балкарцы; карачаевцы и черкесы и т.д.). Уникальное исключение в ряду этнонациональных субъектов представляет Дагестан как наиболее гетерогенный в этническом отношении. Между тем, согласно всероссийской переписи 2021 г., только в 10 из 26 этнонациональных субъектов доля титульного этноса (или этносов) в составе населения превышает 50%. Семь из них компактно расположены на Кавказе (Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия, Дагестан, Ингушетия, Северная Осетия - Алания, Чечня) или непосредственно с ним граничат (Калмыкия), один находится в российском приграничье (Тыва), два - в центральной России (Чувашия и Татарстан). В языковом плане ситуация для титульных этносов еще хуже, так как далеко не все причисляющие себя к тому или иному этносу владеют его языком как родным. В частности, в Чувашии и Татарстане языком титульного этноса как родным владеют менее половины жителей, хотя относят себя к нему более половины .
      
      Итак, в большинстве этнонациональных субъектов РФ титульный этнос составляет меньшинство населения, тогда как большинство жителей имеют другую этничность. Как следствие, остается нерешенной чреватая конфликтами проблема соответствия этнонационального территориального политического самоопределения внутри нации базовым принципам демократии. Особенно с учетом того обстоятельства, что нетитульное большинство уже политически самоопределилось в качестве российской нации, часть территории которой занимают этнонациональные субъекты. Поэтому самоопределение в форме политизации и территориализации той или иной этничности фактически ставит под удар консолидацию российской нации в целом, уже политически самоопределившейся на всей своей территории.
      
      В реалиях гражданской нации неконфликтное этническое самоопределение возможно только в неполитическом виде, в форме экстратерриториальной национально-культурной автономии . Вместо этого можно наблюдать лишь этномифогенные практики и публичную риторику, обосновывающую естественное право определенных (титульных) этносов на территориальное самоопределение в общем пространстве смешанного проживания разных этносов, пространстве, которое является частью территории суверенной российской нации, но в котором отрицаются аналогичные права других проживающих там этносов. Между тем признание права на территориальное политическое самоопределение некоего этноса (национальности) с необходимостью требует признания такого же права за всеми другими этносами. Это a priori конфликтный сценарий, который отчасти купируется избирательным правоприменением и двойными стандартами, когда одним этносам по статусу разрешено территориально самоопределяться в качестве субъектов федерации, а другим нет, причем без убедительных и универсальных обоснований. Асимметричный этнофедерализм усугубляет системное противоречие "между государственным статусом национальных меньшинств и отсутствием аналогичного статуса у национального большинства. Ни Российская Федерация в целом, ни какие-либо отдельные ее части не являются формой национального самоопределения русских как народа хотя бы в той же степени, в которой формой самоопределения чеченцев является Чечня, татар - Татарстан, якутов - Якутия, и так далее" . В советский период это противоречие отчасти нивелировалось единой партийной вертикалью, а также сакральной всечеловеческой идеей борьбы за права трудящихся и слияние человечества в бесклассовом коммунистическом рае без политических границ. Крах СССР оставил место высших ценностей вакантным, так как постсоветская российская элита избегает нормативного для Модерна нарратива гражданского национализма, а попытки воскрешения традиционных ценностей, опоры на православие и эксплуатации достижений советского периода крайне противоречивы на фоне асимметричных политических практик этнонационализма.
      
      Указанное противоречие не может быть снято в условиях этнофедерализма, являясь его органической сутью. Соответственно, возникает вопрос: чем руководствовались законодатели при выделении этнонациональных субъектов, в которых к титульному этносу принадлежит меньшая часть населения (а таких, как уже говорилось, большинство)? Как это согласуется с базовыми принципами демократии и правом на коллективное политическое самоопределение нетитульного большинства на той же самой территории? И какие есть веские правовые основания для сохранения этнонациональных субъектов федерации, кроме неубедительной риторики о том, что они сглаживают некие воображаемые этноугрозы и предотвращают конфликты на контролируемых территориях ? Функция предотвращения конфликтов используется этническими предпринимателями для обоснования своей незаменимости в глазах федерального центра и оправдания всевозможных пороков, связанных с непотизмом, коррупцией и т.п. При этом в соседних российских регионах, в название которых не вынесены какие-либо этнонимы, но не менее мультиэтничных по составу населения, этнонациональной конфликтности, а равным образом и необходимости ее предотвращения почему-то не наблюдается. Одним из показателей этнократии является контроль над органами власти субъекта федерации представителей титульного этноса, чья доля в местной элите может в разы превышать его долю в населения региона .
      
      Крупные российские этносы расселены на территориях гораздо более обширных, чем те, где они обрели титульный характер. Так, в Татарстане проживает лишь около трети российских татар, которые достаточно представлены и в соседних субъектах. Территориальная логика этнонационализма ведет к тому, что поддержка татарской культуры и языка осуществляется преимущественно для татар, живущих в Татарстане. В местах же их компактного проживания в соседних регионах подобная поддержка лишается веских политических оснований в пользу других этнических меньшинств, наделенных там исключительным статусом. Таким образом, проведение внутренних этнонациональных границ парадоксальным образом оборачивается тем, что государство перестает поддерживать культуру многих значимых для России этносов за пределами титульных субъектов федерации. Реализация культурных прав меньшинств не требует огосударствления отдельных этносов и может эффективно решаться в пределах компетенции ведающих культурой и образованием органов власти всех уровней, включая местное самоуправление.
      
      Неизбежные вопросы вызывает существование таких конъюнктурных субъектов федерации, как Еврейская автономная область, давно утратившая свой исходный политический смысл как "социалистический ответ" Израилю, или Ханты-Мансийский и Ямало-Ненецкий автономные округа, где доля этносов, вынесенных в их название, колеблется в пределах 1,7-7% от общей численности населения. Естественное модерное стремление деполитизировать этничность и консолидировать гражданскую нацию повсеместно натыкается на противодействие этноэлит, которые "насмерть стоят за сохранение автономного, особого статуса своих земель" . Однако в подобном контексте призывы к государству предпринять усилия, выделить ресурсы, законодательно урегулировать способы сохранения той или иной культурной идентичности указывают именно на то, что соответствующая идентичность естественным образом ослабевает, не пользуясь активной поддержкой приписанных к ней граждан, поскольку здоровый интерес к сохранению коллективной культурной идентичности, как правило, не требует регулятивного вмешательства со стороны государства. Коллективные идентичности рассматриваются в российском праве и политике преимущественно эссенциально, как наличие неизменных сущностей - этнических, религиозных, цивилизационных, которые абсолютно определяют самосознание некой группы. Между тем любая культурная идентичность и ее признаки одновременно релятивны и инструментальны, то есть могут рассматриваться вслед за своими носителями (индивидами и группами) как социально и исторически сконструированные, а следовательно, подверженные изменениям, в том числе целенаправленным.
      
      В то время как принадлежность к гражданской нации может быть формализована через подтверждаемое государством гражданство, этническая идентичность в условиях Модерна во многом акт свободного индивидуального волеизъявления: "если "этнос" можно считать синонимом "этнической общности" или "этнической группы", тогда этнос есть производное от этничности - феномена культурной отличительности, при коллективном осознании которой и может появиться группа (общность), а может и не появиться. Факт осознанности (через социальную среду и предписание/индоктринацию) соотнесения себя с определенной этничностью (культурно отличительным комплексом) отрицать невозможно, и именно осознанность (самосознание) есть то главное, что превращает различия (как давние и явные, так и конструируемые, порою - иллюзорные) в коллективность, то есть реифицирует (вызывает к жизни) группу" . Таким образом, можно провести различие между этничностью (в советской терминологии - национальностью) как относительно свободным выбором индивида, связанным с его культурной групповой принадлежностью, и консолидированной политической идентичностью, имеющей более объективные и формализуемые правом признаки принадлежности к нации-государству (например, гражданство). Это вовсе не означает, что исторических этносов больше нет или что они являются лишь изменяемыми, идеально-типическими интеллектуальными конструкциями. Скорее речь идет о последовательном падении значения этнической принадлежности, отодвигающейся на периферию жизни граждан модерных наций-государств.
      
      Другими словами, логика политического самоопределения меньшинств на основании государственного реестра значимых культурных различий (религиозных, этнических, языковых, региональных и т.д.) - это путь к все новым конфликтам и противоречиям под видом их разрешения. Это отказ от базового принципа Модерна, предполагающего деполитизацию и ослабление в публичном политическом пространстве предшествующих культурных различий, в которых оно оформлялось в феодально-сословных обществах Старого порядка. Легализация этих различий является признаком распада гражданской нации, ее разделением на множество домодерных идентичностей, локальных и партикулярных систем ценностей, связанных с откатом от консолидирующих идеологических координат Модерна и его политической формы в виде наций-государств. Невозможность эффективного управления столь противоречивым и конфликтным многообразием, умноженным на невнятность конституционных оснований и принципов административно-территориального устройства страны, прекрасно понимает и федеральный центр, дисциплинирующий это многообразие посредством различного рода параллельных и параконституционных вертикалей управления, выборных фильтров, моделей согласований значимых должностей и вариативного бюджетного финансирования в обмен на лояльность.
      
      Асимметричный этнофедерализм и возможные альтернативы
      
      Ключевая проблема российского федерализма состоит в том, что он, по сути, стал способом решения национального вопроса в распадавшейся Российской империи. Однако последующий распад возникшего на ее обломках СССР подтвердил, что в долгосрочной перспективе решение это было временным и негодным, более тяжелым по своим последствиям, чем та проблема, которую оно призвано было исправить. Советская паспортная этнизация сознания граждан (принудительное заполнение графы "национальность") противоречила публичным задачам консолидации новой исторической общности в виде советского народа.
      
      Более того, в настоящее время федерализм как специфическая организация ресурсно-политических отношений центральной и региональных элит находится вне поля внимания и интересов большинства российских граждан. Оставаясь популярной темой дискуссий среди профессионалов и экспертов, федерализм не имеет существенного значения для широких слоев населения - ни как политическая ценность, ни как набор институтов и принципов, оказывающих заметное влияние на их жизнь: "Массовые представления о федерализме довольно противоречивы и поверхностны, информированность населения об основных принципах федеративного устройства страны слабая... тема развития федерализма находится на периферии общественного сознания и не является актуальной для большинства как рядовых граждан, так и представителей региональной элиты... Ни среди экспертов, ни среди граждан не удалось выявить значительной группы респондентов, полностью разделяющих идеи и принципы федерализма" .
      
      Очевидно, что любые эффективные институты могут быть только продолжением ценностного консенсуса общества и целенаправленно поддерживаемых в нем приоритетов консолидации политического порядка. В фундаменте федеративной российской государственности ситуативно закрепились разные стандарты в принципах выделения субъектов федерации (территориальный и этнический), которые ранее взорвали советскую государственность. Подобная ситуация на постсоветском пространстве сложилась только в России. Однако постсоветская Россия, как и остальные республики СССР, исторически не была обречена стать федерацией. В иной конфигурации политических элит, приоритетов и сопутствующих обстоятельств с высокой вероятностью могло возникнуть унитарное государственное устройство. Открытые сигналы о наметившемся движении к унитаризации федерализма давали российские реформы начала 2000-х (введение федеральных округов и института полпредов, прямое назначение губернаторов, цикл объединений регионов, унификация законодательства субъектов Российской Федерации и т.д.). Этот сценарий остается актуальным, и его востребованность будет расти. Проблема лишь в том, реализуется ли он посредством волевой консолидации центральной элитой аморфного и понятийно некорректного многонационального народа в российскую нацию как совокупность всех граждан России, образующих государство, либо станет результатом катастрофы и новых попыток политического самоопределения большинства и меньшинств на территории страны.
      
      В современном российском обществе нет общественно важных целей, достижение которых в качестве необходимого условия требовало бы асимметричной федерации. Унификация принципов административно-территориального устройства и нивелирование двойных стандартов поспособствует консолидации российской нации и переходу от ручного центр-периферийного управления и имперской архаики, неудачно закамуфлированной под федерацию, к эффективному развитию всех регионов и культурных сообществ России с устранением накопленных дисбалансов, привилегий и неравенств. Главный парадокс состоит в том, что, будучи более монолитной в языковом, этническом и религиозном отношении, чем многие крупные унитарные государства (Индонезия, Египет, Афганистан, ЮАР, Испания, Франция, Великобритания и т.д.), Россия остается федерацией. Как отмечает Андрей Захаров, "федерация в России - это то, что и нести тяжело, и бросить жалко, и поэтому с ней авторитарный режим поступил так же, как и со многими другими хроническими проблемами: он просто "подморозил" наличное положение вещей, боясь трогать тему межэтнических отношений и отложив неприятное на послезавтра" . За бесконечными рассуждениями экспертов о том, что еще не время, что общество не готово, что реформы встретят сопротивление титульных элит, что будут конфликты и т.д., не стоит ничего, кроме пустых иллюзий, которые лишь отдаляют принятие назревших политических решений, не предлагая внятных альтернатив.
      
      Движение к более единообразному политическому устройству России позволило бы отказаться от ущербных методов управления регионами, в совокупности сложившихся в дисциплинарный бюджетный федерализм, сводящийся к центр-периферийным ресурсным обменам: финансирование в обмен на политическую лояльность с коррекцией на политический вес субъекта-вассала. Это дало бы возможность децентрализовать ресурсную базу регионов, отказавшись от системы, когда налоговые сборы сначала отбираются центром, а потом выдаются обратно в зависимости от политического ранга региона, поддерживая двойные стандарты в области ресурсной обеспеченности в расчете на одного жителя. Асимметричный федерализм фактически усиливает экономическое неравенство регионов и создает критическое напряжение в схемах перекрестного финансирования одних субъектов за счет других (например, в контексте привязки оплаты труда бюджетников к среднерегиональным, а не среднефедеральным значениям, манипуляций с регистрацией крупнейших российских компаний или льгот на оплату электроэнергии ). При унитарном политическом устройстве, во-первых, не понадобится излишне сильный и потому не всегда эффективный центр, пытающийся замкнуть на себя в ручном режиме контроль над всеми коммуникациями и ресурсами; во-вторых, можно будет избавиться от неустойчивых иерархий субъектов федерации, ориентированных только на федеральный центр (в логике дотаций и субсидий) без оптимальных горизонтальных связей, грамотной конкуренции и собственных источников развития. Параллельно станет возможно расширение компетенций и полномочий, в том числе финансовых, местного самоуправления. Появится правовая почва для экстратерриториальных сообществ, ориентированных на реализацию коллективных прав культурных меньшинств на всей территории России, а не в отдельных заповедниках, пусть и относительно комфортных для приживающей там части титульных этносов.
      
      В научной литературе трудно найти голоса в пользу сложившейся в России модели федерализма, отличающейся крайней асимметрией, сомнительной легитимацией (и политизацией) культурных различий между титульными и нетитульными гражданами, двойными стандартами в отношениях центра и разностатусных регионов. Тем более что реальные практики представляют собой смесь единообразного управления большинством регионов в рамках бюджетного федерализма и избирательности внутриэлитных договоренностей в рамках параллельной рентно-сословной системы. В неустойчивой федеративной модели сложносочиненных балансов и постоянного лавирования центральной элиты иное будущее может наступить неожиданно. Тогда российское общество (вслед за советским) окажется под давлением центробежных процессов, преодолевать которые придется совсем другой ценой, чем та, которую можно заплатить за их предотвращение здесь и сейчас.
      
      Возможно, в далекой перспективе человечество консолидируется на принципиально новом коммуникативном и социальном уровне, а привычные политические границы территориальных наций-государств уйдут в прошлое. Гражданская нация является важным этапом политической консолидации предшествующих локальных сообществ и идентичностей (племен, этносов, каст, сословий, классов, регионов и т.д.) на больших территориях. Российская рентно-сословная модель федерализма, основанная на территориализации и политической капитализации дифференцированных этнических идентичностей, далека от гражданской консолидации. Российское общество разобщено по многим основаниям - классовым, имущественным, религиозным, идеологическим, региональным, поколенческим и т.д. Однако в постсоветской ситуации именно национальные идентичности и нарративы стали ключевым политическим содержанием человеческого бытия, ради которых люди готовы объединяться и верить, страдать и радоваться, жить и умирать. Чтобы преодолеть нацию и национальное как доминирующий формат политического устройства и самоописания в условиях Модерна, гражданскую нацию нужно сначала создать и прожить ее консолидирующую идентичность в долгом историческом времени. Перепрыгнуть через нее пока не смогло ни одно политическое сообщество.
      
      Библиография
      
      Бауэр О. (1909) Национальный вопрос и социал-демократия. Санкт-Петербург: Серп.
      Задорин И.В. и Д.Г.Зайцев. (2011) "Состояние и перспективы развития российского федерализма в общественных представлениях и настроениях" // Политическая наука, No 4: 258-276.
      Захаров А.А. (2018) "Российская Федерация: contradictio in adjecto?" // Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре, No 2: 158-168.
      Зубов А.Б.* (2000) "Унитаризм или федерализм (К вопросу о будущей организации государственного пространства России)" // Полис. Политические исследования, No 5: 32-54.
      Итоги переписи населения 2014 года в Крымском федеральном округе. URL: https://rosstat.gov.ru/storage/mediabank/prez_surinov(1).pdf (проверено 22.03.2025).
      Кант И. (1994) "К вечному миру" / Кант И. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 7. М.: ЧОРО: 5-56.
      Каспэ С.И. (2001a) Империя и модернизация: Общая модель и российская специфика. М.: РОССПЭН.
      Каспэ С.И. (2001b) "Конструировать федерацию: Renovatio Imperii как метод социальной инженерии" // Ананьич Б.В. и С.И.Барзилов, ред. Пространство власти: исторический опыт России и вызовы современности. М.: Московский общественный научный фонд: 24-46.
      Каспэ С.И. (2005) "Суррогат империи: о природе и происхождении федеративной политической формы" // Полис. Политические исследования, No 4: 5-29. URL: https://www.politstudies.ru/files/File/2005/4/Polis-2005-4-Kaspe.pdf (проверено 22.03.2025).
      Каспэ С.И. (2015) "Против автономного субъекта: как нельзя и как можно исправить политическую форму" // Полития, No 3 (78): 6-36. URL: http://politeia.ru/files/articles/rus/Kaspe_Politeia-2015-3(78).pdf (проверено 22.03.2025).
      Киселев К.В., ред. (2007) Федерализм и централизация. Екатеринбург: Институт экономики УрО РАН.
      Кордонский С.Г. (2013) "Классификация и ранжирование угроз" // Отечественные записки, No 2 (53): 52-73.
      Ленин В.И. (1970) "II конгресс Коминтерна. Тезисы по национальному и колониальному вопросам. 28 июля 1920 г." / В.И.Ленин и Коммунистический Интернационал. М.: Политиздат: 198-202.
      Мартьянов В. С. (2024) "Благими намерениями федерализма" // Полис. Политические исследования, No 3: 74-91. URL: https://www.politstudies.ru/files/File/2024/3/Polis-2023-Martianov.pdf (проверено 22.03.2025).
      Мартьянов В.С. и Л.Г.Фишман. (2020) "Советская мораль: от высоких ценностей к "криминальной революции"?" // Новый мир, No 3: 135-149.
      "Минэнерго планирует продлить льготы на электроэнергию в некоторых регионах". (2022) // ТАСС, 18.10. URL: https://tass.ru/ekonomika/16082665 (проверено 12.01.2025).
      Нарутто С.В. (2018) "Конституция, федерализм и единство государственно-правовой системы России" // Lex Russica, No 11 (144): 83-92.
      Паин Э.А. (2024) "Нация и этнос: нелинейная эволюция этнологических концепций в России" // Мир России, т. 33, No 1: 6-28. URL: https://mirros.hse.ru/article/view/19061/16525 (проверено 22.03.2025).
      Палермо Ф. (2017) "Территории, меньшинства и "право владения": взгляд в прошлое и путь в будущее" // Российский юридический журнал, No 6: 49-69.
      Постановление Конституционного Суда РФ от 02.10.2022 N 39-П "По делу о проверке конституционности не вступившего в силу международного Договора между Российской Федерацией и Херсонской областью о принятии в Российскую Федерацию Херсонской области и образовании в составе Российской Федерации нового субъекта". URL: https://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_427962/?ysclid=ll2apl5dkm70819230 (проверено 12.01.2025).
      "Реестр национально-культурных автономий в России". (2025) // Федеральное агентство по делам национальностей, 14.03. URL: https://fadn.gov.ru/otkritoe-agenstvo/reestr-nka/file-download/6jgnnisausgyglx8sps2ldkij8l-pora (проверено 22.03.2025).
      Ремизов М. (2011) "Набор предрассудков: Национализмы правящего класса" // Русская народная линия, 5.02. URL: https://ruskline.ru/monitoring_smi/2011/02/05/nabor_predrassudkov/ (проверено 22.03.2025).
      Родоман Б. (2004) "Сколько субъектов нужно Федерации?" // Отечественные записки, No 2 (16). URL: http://oz.m2x.ru/2004/2/skolko-subektov-nuzhno-federacii (проверено 12.01.2025).
      Салмин А. М. (1992) "Союз после Союза" // Полис. Политические исследования, No 1-2: 34-55.
      Сидоров А.А. (1912) Инородческий вопрос и идея федерализма в России. М.: Московское отделение Всероссийского национального союза.
      Сталин И. (1954) "Против федерализма" // Сталин И.В. Сочинения. Т. 3. М.: Государственное изд-во политической литературы: 23-31.
      Тишков В.А. (2020) "Откуда и куда пришла российская этнология: персональный взгляд в глобальной перспективе" // Этнографическое обозрение. No 2: 72-137. URL: http://www.valerytishkov.ru/engine/documents/document2680.pdf (проверено 22.03.2025).
      Филиппов А.Ф. (2013) "Народ и "многонациональность" в Конституциях Российской Федерации" // Вопросы национализма, No 3 (15): 33-40.
      Филиппов В.Р. (2003) Критика этнического федерализма. М.: ЦЦРИ РАН.
      Шабаев Ю.П. (2023) "Демографическая "катастрофа" российских финно-угров: социальная и политическая мотивированность дрейфа идентичностей" // Политическая экспертиза: ПОЛИТЭКС, т. 19, No 4: 634-647. URL: https://politex.spbu.ru/article/view/18620/11803 (проверено 22.03.2025).
      Шабаев Ю.П. и М.А.Омаров. (2021) Регионализм и этничность в России: историческая эволюция и современные политические практики. М.: РГГУ.
      
      * - решением Министерства юстиции РФ внесен в реестр физических лиц, выполняющих функции иностранного агента.
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Мартьянов Виктор Сергеевич (urfsi@yandex.ru)
  • Обновлено: 08/08/2025. 74k. Статистика.
  • Статья: Философия, Политика, Обществ.науки
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.