Аннотация: ОСТОРОЖНО, ГРОТЕСК! ЛЮДЯМ БЕЗ ЧУВСТВА ЮМОРА ЧИТАТЬ НЕ РЕКОМЕНДУЕТСЯ.- Понятно, - кивнул я. - А такую страну "Россия" вы не знаете?
- Как ты сказал?- Рос-си-я.- Не. Не знаю.
ПЕРЕД ВАМИ МОЙ OPUS MAGNUM - РОМАН-ПАМФЛЕТ, НАПИСАННЫЙ В ЖАНРЕ САТИРИЧЕСКОГО ГРОТЕСКА. ПРАВДА, НАЧАЛО У ЭТОГО РОМАНА ВПОЛНЕ РЕАЛИСТИЧЕСКОЕ.
ПРОЛОГ
Не прилгнувши не говорится никакая речь.
Н.В. Гоголь
Глава I
Похороны Бродского
Январь 199... года, как, может быть, еще помнит читатель, выдался на редкость морозным. Хотя редкость, если задуматься, заключалась не столько в том, что сам январь был морозным, сколько, пожалуй, в том, что всю предыдущую дюжину январей погода стояла по-европейски гнилая и оттепельная, так что мы - жители города-героя Санкт-Петербурга - постепенно стали считать 'минус пять' - арктической стужей, а 'минус четырнадцать' - катастрофой.
В тот день в городе-герое Санкт-Петербурге стояло - минус двадцать восемь.
Я шел вдоль Фонтанки по долыса вылизанному поземкой снегу и думал о... о чем же я думал тогда? Наверное, о какой-нибудь ерунде. О, Господи! Я думал о - похоронах Бродского.
Где-то неделю назад в Нью-Йорке умер Иосиф Бродский. Я шел вдоль Фонтанки по хрупкому от мороза снегу, а перед моим внутренним взором проплывала вся тоскливая процедура этих эмигрантских, чуть-чуть двоюродных похорон: какие-то старенькие, траченные жизнью интеллигенты, какие-то полуувядшие женщины, какая-то чертова уйма читаемых вслух по-английски и по-русски стихов, какие-то надрывно играющие виолончели и - посреди всего этого - огромный парадный венок от Виктора Степановича Черномырдина.
На похоронах изгоя-поэта этот чудо-венок выглядел так же нелепо, как... как... ну, я не знаю, как почетный караул блондинов-эсэсовцев, присутствующий при погребении главного раввина Московской хоральной синагоги.
Здесь, саркастически хмыкнув и огорченно взмахнув рукой, с закованной в серый блокадный лед Фонтанки я повернул на Невский.
Глава II
Мой друг Леня
А Невский оставался Невским. Невзирая на холод, валом валил народ. Проплывали красивые женщины в сверкающих тысячных шубах, упругой спортивной походкой, в модных в те годы узких пальто шли их на редкость, по правде сказать, неприятные кавалеры, чинно ведомый воспитателями, мельтешил разноцветный отряд малышни, порхали бойкие стайки девчушек в блестящих кожанках, степенно побирались нищие, с рекламных афиш улыбались красноносые деды-морозы - Невский оставался Невским. Нынешние 'минус двадцать восемь' были ему нипочем. Он жил своей, независимой ни от кого и ни от чего, навеки счастливой и обреченно праздничной жизнью.
Невнимательно шаря взглядом в чуть прореженной, все же, морозом толпе (здесь, на Невском, у меня была назначена средней важности стрелка) и мурлыча себе под нос привязавшийся со вчерашнего дня попсовый напевчик: 'А он та-а-акой, мой но-вый парень, просто чумовой, мой но-вый парень...' - я машинально сунул руку в карман пальто и попытался на ощупь открыть запечатанную пачку "Винстона". Непослушными, словно поленья, пальцами я содрал золотинку, разогнул картонную крышечку, выцапал сигарету, вхолостую щелкнул обледеневшим 'Крикетом' и...
И здесь, наконец, я увидел его. Близ "Лавки писателя" стоял, пригорюнившись, мой бывший друг Леня.
Над Лёниной головой виднелись крупные полустертые буквы:
"ЕЛЬЦИН, СОБЧАК, ФАШИСТЫ, УБИЙЦЫ, ДАЙТЕ НАРОДУ ХЛЕБА!!!".
А сам, игнорировавший эту жуткую надпись Леня был, как всегда, одет вызывающе не по сезону.
Лохматая кепка-пидорка. Распахнутая почти до пупа дубленка. Жиденький серый шарф, вельветовые штаны и лаковые штиблеты.
(Ленино прозвище, было, если кто вдруг не знает, 'Прыщ').
- Привет, - односложно ответил я. - Пришли пацаны?
- Ага, пришли, - чуть запнувшись, ответил Леня. - Оба.
- Оба, говоришь?
- Ага. Оба.
(Прыщ был мой друг. Друг, можно сказать, детства. Даже не столько детства, сколько миновавшей лет двадцать тому назад комсомольской юности. Мы с ним вместе когда-то перенесли все муки и радости полового созревания).
- Где? - отрывисто спросил я Леню.
- В "Ноль - Один", - поспешно ответил он.
Мы прошли к "Ноль - Один". Я вошел внутрь, а Прыщ остался мерзнуть у входа. Пацаны - Олежка и Стас - сидели у крайнего столика и с хрустом пережевывали миньоны с грибами.
Олежка и Стас - моя (не люблю этого слова) крыша. Именно Прыщ некогда свел меня с Олежкой и Стасом.
Произошло это года два тому назад. В ту пору никакой такой крыши у меня не было. Вообще - никакой. Так получилось.
Моя прежняя (терпеть не могу этого слова!) крыша, мой старый нахлебник и кровосос - раннеперестроечный романтик и гопник с провидческим прозвищем "Вася-Череп" в процессе жестоких внутрипацанских разборок однажды угодил под сокращение. Его конкуренты, подведшие романтика-гопника под сокращение, обо мне просто забыли. Фирма у меня маленькая, дележка была жестокой, хозяйство у Черепа было большое и крайне запущенное, и про меня - забыли.
Годика полтора я прожил, так сказать, холостяком.
А вот весной девяносто ...го года на моем горизонте появился Леня.
Стоял месяц март. С крыш текло. Ржавые сосульки истекали искрящимся на солнце соком. От черных прогалин асфальта подымался тонкий банный парок.
Прыщ - в своей всепогодной дубленке, теплом шарфе и шикарных блестящих штиблетах был, как всегда, одет вызывающе не по сезону. Его толстое, малиново-красное лицо было сплошь покрыто мелкими каплями пота, его серый мохеровый шарф весь взмок и свалялся в веревочку. Он шел, смешно переваливаясь при ходьбе, и громко пыхтел, словно взбирающийся на Эверест борец сумо.
Впрочем, завидев меня, он перестал и переваливаться, и пыхтеть. Завидев меня, он замер, как соляной столб, возле закрытого после наезда налоговой мехового салона "Лена", воздел руки горе и завопил:
- При-ы-ы-вет, Ми-ы-ыш! Эге-ге-гей, Ми-ы-ыш!
(Чуть выше мохнатой Лениной кепки виднелся написанный красным маркером слоган: " 4 окт. 1993 г. Ельцин и ЦРУ устроили государственный перево... " Лозунг обрывался на полуслове. Видать, ельцинские опричники прямо здесь и скрутили бесстрашного русского патриота).
- Леня!!! - заорал в свою очередь я. - Леня! Паять мой лысый череп, Леня!
- Ми-ы-ыш! При-ы-ывет, Ми-ы-ыш!
- Леня! Чтоб в перегреб. Ты откуда свалился, Леня?
- Да, та-ак... - чуток подзамялся Прыщ. (Как выяснилось несколько позже, он свалился непосредственно с Яблоневки, она же 'Табуретовка', знаменитой в узких кругах "сучьей зоны") - Что я? Что я?... Ты-то как, Ми-ы-ыш?
- Я? - здесь пришла моя очередь смущенно потупить взор долу. - Да так... спекулирую потихонечку.
- О-о! - оживился Прыщ. - И в крупняк?
- Да какой там крупняк! - обиделся я. - Одни, Лень, слезы. Два, короче, маг;зина имени Стеньки Разина.
- Ништяк! - одобрительно отозвался Леня и, осторожно поправив мохнатую кепку-пидорку, еще раз присовокупил. - Ништяк!
- Лень, а ты?
- А я... я так, - опять застеснялся Прыщ, - по... по этим... как его, по... квартирам.
- Ну, это-то дело денежное.
- Ага, - охотно согласился Леня.
- Бандюки хоть не цапают?
- Да нет, - равнодушно вздохнул Леня Прыщ и вдруг затрындел, как по-писаному. - У меня ребята хорошие. Олежка, короче, и Стас. Из малышевской, короче, бригады. Нормальные пацаны. Живут по понятиям.
- Так уж и по понятиям? - засомневался я.
- По понятиям, по понятиям, - все той же унылой казенной скороговоркой частил Леня. - Я тебе говорю! Олежка, короче, и Стас. Нормальные па...
В общем, денька через два он мне их сосватал. Нормальные пацаны - Олежка и Стас - оказались обычнейшими шакалами. Хитрыми, глупыми и патологически жадными. В чем я, конечно же, сам виноват. Ибо в течение этой истории я вел себя, как...
Но - ближе к делу, друг мой читатель! Олежка, короче, и Стас сидели у крайнего столика и с хрустом пережевывали миньоны с грибами.
Внушительный, орангутангоподобный Стас при этом громко сопел и чавкал, а стройный брюнет Олежка лениво утыкивал зубья вилки скользкими грибными кружочками и, беззвучно, по одному, клал их в рот. Олежка манипулировал вилкой с расслабленным изяществом киноактера. Да он отчасти и был - киноактер. В далеком советском прошлом за душой у Олежки остались три курса ЛГИТМиКа и пяток эпизодических ролей в пяти картинах.
Зато Стас был даже и внешне - типичный бандит. Зеленый пиджак. Золочёная цепь. Отключенный за неуплату мобил. Шея, обхватом с фонарный столб. Морда - на кобыле не объедешь. Бандит и бандит. Разве что кровь с клыков не капает.
- Здорово, Мишаня, - приветствует меня Стас неожиданно тонким голосом. - Как сам-то?
- Да так, - неопределенно хмыкаю я.
- Бабки принес?
- Понимаешь, Стас, - я делаю изо всех сил печальную морду, - у меня, короче... проблемы. У меня на дальнюю точку два каких-то, короче, жлоба наехало. Два здоровых таких жлоба. На черном "Ниссане".
- Ну? - переспрашивает Стас и заинтересованно шевелит ушами.
- Забили, короче, стрелу.
- Ну?
- Завтра, короче, в три часа дня. Возле памятника.
- Понятно, - кивает коротко стриженой головою Стасик. - А что за пацаны?
- А я знаю? Здоровые такие пацаны. На черном "Ниссане".
- Сами что, тоже черные?
-Да нет, вроде... славяне.
- Понятно.
Следует минут пять сосредоточенной тишины. Олежка и Стас мучительно размышляют.
(Они мне надоели, эти два мудака - Олежка и Стас. Завтра в три часа дня я сдам их в ментовку.)
Первым приходит в себя чуть более башковитый Олежка. Он спрашивает меня своим хорошо поставленным баритоном:
- Стрелка стрелкой, Ми-ша-ня, а бабки-то - где?
- Бабки? - трусливо моргаю я.
- Ага, бабки.
- Ну, Олежка, - начинаю канючить я, - ну, давай до... до завтра. Давай до завтра, а? Сразу же все, короче, четыреста пятьдесят бачков.
- Так, Ми-ша-ня. Какое сегодня число?
- Ну, Олег, ну, напряг.
- Ми-ша-ня!
- Ну, хорошо, давай разбежимся так: прямо сейчас пятьдесят баксов, а остальные четыреста - завтра.
И я протягиваю ему серо-зеленую бумажку с бородатым анфасом президента Гранта. Олежка неуловимым по быстроте жестом хватает ее и тут же прячет во внутренний карман своей кожанки.
- Хо-ро-шо! - удовлетворенно вздыхает Олежка и его узенькое недоброе лицо на минуту становится утомленно-вальяжным. - Ох, хорошо! - повторяет он. - Вот что хорошо, то хорошо!... Но - Мишаня! - Олежкино личико снова становится хищным и властным. - Остальные четыреста баксов ты отдашь нам тоже сейчас.
- ??
- А завтра, - своим то и дело срывающимся на писк тенором поддерживает его Стас, - ты отдашь нам еще четыреста пятьдесят баксов.
- Ка ... ак? - выдыхаю я.
- С этого месяца плата за охрану повышена ровно в два раза. Так решили Старшие.
(Вот те и раз, - опупело думаю я. - Ровно в два раза. Решили Старшие).
- Хорошо, - покорно говорю я вслух. - Решили так решили. Я схожу за деньгами?
Следующие минут пять Олежка и Стас пребывают в моральном нокдауне. Я абсолютно уверен, что по их, заранее утвержденному мифическими Старшими плану, я должен сейчас спорить и кричать. Но я не собираюсь этого делать. Зачем мне кричать - я ведь на редкость покладистый парень. Мне совершенно не жалко лишних четыреста пятьдесят баксов для таких отличных ребят, как Олежка и Стас.
Итак, минут, как минимум, несколько Олежка и Стас пребывают в глубоком моральном нокдауне. Наконец, так и не связав концы с концами, Олежка кричит:
- Ты никуда не пойдешь!
- Почему?
- Потому что ты... - потерянно бормочет он. - Потому, что.. ты... Сейчас. Пойдешь. С нами.
- За... зачем?
- Так. Надо.
- Хорошо, - опять соглашаюсь я (я со всем соглашаюсь, я просто на редкость покладистый парень). - Хорошо. Договорились. Сейчас я поеду с вами. Только давайте сначала я заскочу за деньгами. Хорошо, пацаны? Надо ж отдать вам все ваши восемьсот пятьдесят баксов. Все-все восемьсот пятьдесят бачков. Новых. Зеленых. Хрустящих.
- Да... давай, - безвольно шепчет Олежка, (взгляд его блуждает и туманится, он слишком, похоже, наглядно представил все-все восемьсот пятьдесят хрустящих бачков). - Да... да-давай...
Но Олежкину самодеятельность тут же на корню пресекает Стас.
- Нет, Мишаня, - твердо заявляет он. - Ты. Поедешь. С нами.
- По... почему?
Стас опасливо зыркает куда-то мне за спину и говорит:
- Потому, что. Так. Надо. Сейчас. Мишаня. К тебе. Подойдет. Человек.
Стас трусливо кивает своей огромной, стриженой почти что под ноль башкой и добавляет:
- Это очень серьезный Человек. Ты с ним. Мишаня. Не спорь.
И здесь из-за моей спины появляется и сам Человек. Это обыкновенный человек. Можно даже сказать - демонстративно заурядный. Средний рост. Средняя стать. Обычный светло-зеленый костюм. Чуть вытянутое, плохо запоминающееся лицо со стертыми, словно у медной монеты, чертами. Человек вплотную подходит ко мне и тычет мне между лопаток чем-то круглым и твердым.
- На выход, - тихо шепчет он мне.
Я (хотя и руки и ноги меня почти что не слушаются) подчиняюсь.
Мы идем с ним на выход. У самых дверей кафе стоит оранжевая, забрызганная мелкой коричневой грязью девятка. Меня заталкивают в ее пропахший табаком и пивом салон, девятка фыркает, выпускает черное облачко угарного газа и медленно-медленно едет вдоль Караванной.
Я пытаюсь обернуться и посмотреть назад, но тут же получаю несильный удар в основание черепа. Последствия этого удара странные - я теряю сознание.
Последнее, что я успеваю заметить - это круглая морда Прыща, вконец заиндевевшая от холода. Прыщ держит фиолетовую ладонь козырьком и грустно смотрит нам вслед. Над его головой алеет очередной набрызганный нитрокраской слоган.
Этот загадочный и абсолютно ненужный мне текст я зачем-то успеваю прочесть и запомнить намертво.
Он гласит:
"Ельциноидам мало золота партии, им и земли скоро будет мало".
Глава III
Он умер в январе, в начале года
...Я лежал на боку, обе руки были пристегнуты наручниками к холодной трубе отопления, а под моим правым, омертвевшим от многочасового лежания боком, расстилался продавленный мягкий топчан, обитый белым от старости дерматином. Перед моими глазами выгибалась неровным горбом стена, оклеенная пожелтевшими позапрошлогодними газетами.
Все это длилось уже Бог знает сколько времени.
"Судя по всему, - с каким-то идиотским равнодушием подумал я, - я нахожусь сейчас где-то за городом... За городом. Мда... Для города вокруг слишком тихо".
Вокруг и, действительно, было тихо. Вокруг набухала густая, словно сметана, годами настаивавшаяся пригородная тишина. Лишь где-то (почти в космическом далеке) еле слышно шелестело радио.