Аннотация: Отрывок из первой моей детской книги, намеченной к выходу в сентябре этого года.
КАК Я БЫЛ МИЛЛИОНЕРОМ
(рассказы о моем детстве)
Содержание:
КАК Я БЫЛ МИЛЛИОНЕРОМ
КАК Я БЫЛ ОТЛИЧНИКОМ
КАК Я БЫЛ КИНОАКТЕРОМ
КАК Я ВПЕРВЫЕ В ЖИЗНИ УВИДЕЛ ЦВЕТНОЙ ТЕЛЕВИЗОР
КАК Я НЕ НАШЕЛ КЛАД
КАК Я БЫЛ ТЫСЯЧНИКОМ
Иду я как-то по улице Барочной. Да-да, по той самой улице, на которой когда-то жил Вовочка Шкандыбайкин, а теперь проживаем мы с дочками. На плечах у меня - моя старшая дочка Соня пяти с половиной лет. Возвращаемся мы очень поздно, так как едем из цирка. На голове у Сонечки подрагивают купленные в цирковом ларьке игрушечные проволочные рожки.
А недалеко от нашего дома располагается, уж простите, помойка. И на эту помойку - еще раз простите, но из песни слова не выкинешь, - ближе к ночи наведываются здешние пенсионеры.
Днем-то им стыдно, а ночью вроде как не видать. Ну и стыда, соответственно, меньше.
(К тому же ночью и стыд не такой. Не полновесный, дневной, а как бы ночной - урезанный.)
И вот мы с Сонечкой и потревожили одного такого вышедшего на вечерний промысел старикана. Завидев нас, старичок в жутком страхе отпрянул. Тут же судорожно вцепился в заранее приготовленное мусорное ведро: ничего, мол, особенного, выношу себе мусор. Потом настороженно зыркнул: мол, мы - не знакомые?
Затем, разглядев, что не только мы не знакомые, но и вообще - существа из какого-то параллельного мира: мужчина в дорогом пиджаке и сидящая на плечах у него разодетая, словно кукла, девчонка, причем на голове у нее - вот умора! - колышутся игрушечные, проволочные, купленные на шальные баксы и доллары рожки, -старик расслабился и даже осмелился на комментарий.
Он очень долго подбирал какие-нибудь особенные, не затертые в обычной жизни слова и наконец произнес, ласково глядя на мою дочку:
- Ну ты просто... какой-то... СКАЗОЧНЫЙ ПЕРСОНАЖ.
После чего бесшабашно махнул рукой и начал уже не таясь копаться в помойке.
* * *
А дочка (мы подошли с ней к самой парадной и уже набирали код на дверном замке) вдруг громко спросила:
- Пап, а когда ты был маленьким....
Эти первых ее шесть слов так меня поразили, что окончания дочкиной фразы я не услышал. Я вдруг крепко задумался: когда ты был маленьким... когда ты был маленьким... а БЫЛ ЛИ я маленьким?
Наверное... был.
Ведь не родился же я в пиджаке пятьдесят второго размера и в ботинках сорок четвертый номер. Носил же когда-то и я штанишки на лямках. Потом - мышиную серую форму, потом - синий китель с погончиками, потом - зеленую стройотрядовскую штормовку и только лет в двадцать с чем-то начались пиджаки и все остальное.
Ведь было же это? Было? Ведь не приснились же мне октябрятская звездочка и торопливо повязанный на немытую шею красный галстук?
Ведь было ж все это в реальности?
И, чтоб до конца убедить себя в этом, я в тот же вечер запомнил и записал семь коротких рассказов, составивших этот сборничек.
ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ. КАК Я БЫЛ МИЛЛИОНЕРОМ
По-настоящему богат я был в жизни только однажды. Мне было семь с половиной лет. Я разбогател ровно в десять утра, а где-то к половине двенадцатого разорился.
Началось все с того, что в самом центре двора появился очень большой и не очень знакомый мне мальчик. Обойдя наш чахоточный скверик, он направился прямо ко мне. Мальчик что-то сжимал в руках. При ближайшем рассмотрении это что-то оказалось здоровенной железной банкой.
- Что там у тебя? - спросил я его. - Гвозди?
(В точно такой же красивой железной банке из-под бразильского кофе мой дядя держал набор сапожных гвоздей.)
- А вот и не гвозди, - презрительно хмыкнул мальчик. - Сам ты - гвозди! У меня там... вот...
Он бережно приоткрыл банку и, не дыша, протянул ее мне.
По белому круглому днищу ползало больше десятка блестящих и черных жуков.
- Это еще что! - все так же чуть снисходительно продолжил мальчик. - У меня еще есть жук-плавунец и жук-носорог.
И он достал из кармана штанов еще одну плоскую баночку: в ней сидели серый жук-плавунец и темно-агатовый жук-носорог.
- Можно потрогать? - спросил его я. - Ну Сла-авик... ну ра-азик... ну можно?
- Ну, трогай, хрен-то с тобой.
И я благоговейно потрогал пальцем острый, как шильце, рог.
(Темно-агатовый, неправдоподобно громадный - о Боже, как этот жук был прекрасен!)
- Откуда знаешь, что я - Славик? - подозрительно спросил меня владелец жуков.
- Тебя все-все знают, - подхалимски ответил я и снова чуть-чуть укололся пальцем об остро заточенный рог. - Тебя зовут Славик, ты с заднего двора и твой папка пьет.
(Т. е. рублей примерно за двести в ценах 2013 года).
Я рос в небогатой семье и денег мне не давали. И я даже не очень-то твердо знал, много это или же мало - 'рубель'. Но я был уверен в одном: мне его не дадут. Так что с мечтой о жуках приходилось расстаться.
Я повернулся к жукам спиной, горько-горько вздохнул и... и здесь вдруг увидел его.
Рубель.
Он лежал вверх гербом на черной земле газона. Не веря своему счастью, я быстро-быстро его поднял, перевернул и увидел бесконечно любимый профиль вождя.
Точно.
Рубель.
- На!
Я протянул его Славику.
Славик как-то странно замешкался (он явно подумывал, как бы просто отнять его у меня) и...
Итак, Славик как-то странно замялся, нехорошо кашлянул и - здесь вдоль двора своей шикарной матросской походочкой прохилял Павлик Перебаскин.
Славик (он был не из нашего дома) еще больше замялся. Соотношение сил резко изменилось.
Это раз.
А во-вторых, сверкать юбилейным рублем при Павлике мог только законченный идиот. Славик ловко спрятал монетку за щеку и произнес:
- Вадно.
После чего торопливо всучил мне обе банки и осторожно, бочком-бочком-бочком прошмыгнул мимо лениво развалившегося на садовой скамейке Павлика.
Так благодаря хулигану Павке я стал обладателем сказочного богатства. Радость моя была безмерна. Ни один человек старше двенадцати лет никогда не сумеет понять масштаб этой радости.
Радость моя была двоякой: это была радость обладания дорогой дефицитной вещью и - одновременно - радость диктатора крохотного народца. Когда я был простым обладателем, то два продолговатых клопа-пожарника равнялись для меня двум комодам красного дерева (голубая мечта моей бабушки), а гордо плавающий в отдельной стеклянной банке жук-плавунец был вещью куда как более ценной и, пожалуй, тянул на трехкамерный холодильник - вещь, о которой бабушка и мечтать не смела и наяву которой владел лишь самый богатый из наших родственников - инспектор горторга дядя Жора.
Ну а что касается темно-агатового жука-носорога, то он являл собой ценность уже совершенно немыслимую... ну... что-то вроде цветного (да-да!) телевизора или трехкомнатной отдельной квартиры, коих живьем я, естественно, ни разу не видел и знал лишь из подробных рассказов бабушки о жизни засекреченных академиков и популярных киноартистов.
Ну а когда жуки начинали казаться мне населением или, лучше сказать, войском, тогда клопы-пожарники моментально превращались в служак-майоров, жук-плавунец - в гросс-адмирала Дёница, рядовые жуки - в царицу полей пехоту, ну а жук-носорог становился, естественно, маршалом-генералиссимусом-наполеоном.
А когда полчаса спустя мне вдруг приходила охота переселиться в древность, клопы становились пращниками, рядовые жуки - тяжеловооруженными гоплитами, гросс-адмирал - тысячевесельной триерой, а жук-носорог - всамделишным носорогом, на котором восседал я - Владыка Вселенной.
Часа через два (мне и сейчас неприятно писать об этом) моя цезарианская дурь зашла так далеко, что я решил казнить за трусость двух самых невзрачных жуков-обозников. В самом начале казни я еще соблюдал какую-то видимость законности и старался честно выполнить собственный приговор - 'усекновение капуты' (то бишь обезглавливание), - но в конце концов осатанел и стал тыкать булавкой куда ни попадя.
...Как и все тираны и деспоты, я погорел на любви к реформам. Я решил облегчить жизнь своего народца и устроил ему в обувной коробке прогулочный дворик. Главное, что стенки в коробке были очень высокие: будучи под присмотром, ни одна жучиная сволочь не могла проползти в высоту даже трети картонного ограждения. Все положенные ему пятнадцать минут мой народ гулял себе чинно-спокойно: гросс-адмирал смешно волочил свои длинные красные ноги, жук-носорог потешно скворчал, будучи взятым на руки, остальное жучиное простонарnbsp;
одье бестолково шарахалось из стороны в сторону в тщетных поисках тени. Потом меня срочно позвала бабушка. А когда я вернулся...
...В КОРОБКЕ НИКОГО НЕ БЫЛО.
Жуков не было рядом, на подоконнике. Их не было в пыльной щели за батареей. Их не было в дальнем углу за секретером. Все они, даже неповоротливый гросс-адмирал, куда-то исчезли.
Горе мое описывать бесполезно.
Это было горе свергнутого диктатора.
Это было горе брошенного любовника.
Горе хозяйки, разбившей любимый сервиз.
Горе вконец разорившегося миллионера.
* * *
С тех пор прошло лет тридцать-сорок. Моя, протекавшая после этих событий жизнь, не была ни особенно удачливой, ни особенно несчастливой.
Были люди, мне люто завидовавшие. Были люди, искренне считавшие меня недотепой.
Короче, это была самая что ни на есть обычная жизнь. Но я твердо знаю одно: ни такого космического везения, ни такой сногсшибательной катастрофы в ней больше не было и не будет.
* * *
Все же, читатель, и удачи и неудачи и после этого фиаско с жуками в моей жизни, конечно, были. Второе такое везение-невезение настигло меня три с лишним года спустя после побега подчиненного мне народца.
ИСТОРИЯ ВТОРАЯ. КАК Я БЫЛ ОТЛИЧНИКОМ
Второй мой большой успех приключился в самом конце четвертого класса. Учась вообще-то всю свою жизнь отвратительно, я один-единственный раз умудрился закончить год с двумя четверками - по русскому и физкультуре (по всем остальным предметам было 'отлично'). И вот в короткий и солнечный день 30 мая, когда объявлялись годовые оценки и подписывались табеля, я сидел и ждал, когда же меня, наконец, позовут к доске и воздадут должное, то есть объявят классу: мол, все вы, ребятки, откровенно-то говоря, унылая серая масса, а вот Миша...
Нет, я, разумеется, знал, что столь педагогически важное мероприятие должно проводиться поближе к финалу. Из-за этого я, лицемерно потупив глазки, терпеливо сидел и ждал.
Однако наша классная Ираида Васильевна ничего подобного говорить не спешила. Она похвалила Мишку Крапкина - у него не было за год ни одного опоздания. Потом воздала должное Косте Гречину - он был чемпионом по макулатуре. Потом рассказала страшное про Валерика Турчанинова. Валерик был пойман дружинниками возле гостиницы 'Россия', где выпрашивал у иностранцев жевачку ( за это Валерку едва не исключили из школы). Потом - для контраста - Ираида Васильевна вознесла дежурную похвалу Анечке Кабаевой - пожизненной общественнице и хорошистке. А потом... а потом зазвенел звонок, класс встрепенулся, и Ираида, высоко задрав красивые черные брови, как всегда, раздраженно выпалила: 'Звонок для меня, а не для вас!' - после чего, поговорив для приличия пару минуток, она наверняка должна была, как всегда, отчеканить: 'Ну... А те-перь... все! Урок... окончен!!!'
Так что времени на церемонии не было. Я торопливо вскинул руку и задал учительнице наводящий вопрос:
- Ирда Вас-с-на, а скажите, пжста, у кого в нашем классе... ну, самые лучшие в этом году оценки?
Ираида, с каким-то странным недоумением посмотрев на меня, после паузы ответила: 'У тебя, Миша'.
Я стоял, как оплеванный.
Я никогда не знал, что быть лучшим учеником в классе может быть так позорно.
Самый чуткий к чувствам начальства - Костя Гречин - тут же осторожно хихикнул. А минуту спустя уже веселился весь класс.
Хохотал Костя Гречин.
Угорал Миша Крапкин.
Тоненько заливалась Анька Кабаева.
И даже чуть-чуть улыбался весь залитый соплями и слезами Валерик Турчанинов.
И лишь дав мне выпить до дна всю чашу позора, в тот самый момент, когда я уже желал, чтобы началась Третья мировая война и все это наконец-то хоть как-то закончилось, Ираида лениво выговорила: 'Ну... А те-перь... все! Урок... окончен!!! Встретимся первого сентября'.
И, как-то совсем по-отпускному виляя бедрами, направилась к двери.
Класс, соблюдая некий почтительный интервал-зазор, бросился вслед за Ираидой. Ваш покорный слуга - одним из первых.
О моем конфузе все вроде забыли.
Забыл хитренький Костя Гречин.
Забыл въедливый Миша Крапкин.
Забыла добрая Анька Кабаева.
Забыл весь зареванный, словно девчонка, Валерик Турчанинов.
Я по-прежнему оставался более или менее уважаемым членом нашего подросткового коллектива. Третьим по росту. Четвертым по силе.
Но мое место в мальчишеской иерархии как-то вдруг накренилось. И если бы не списавшие все и вся летние каникулы, я бы мог (как оно и случилось два года спустя) уже и тогда скатиться в изгои.
Но об этом чуть позже.
С ЭТОЙ КНИГОЙ ТОЧНО ТАКАЯ ЖЕ ИСТОРИЯ: ПРАВА У "АСТА" И ВСЕ РАССКАЗИКИ ПОЛНОСТЬЮ МОЖНО ПРОЧЕСТЬ ЛИШЬ НА БУМАГЕ. ЗДЕСЬ ЖЕ Я МОГУ РАЗМЕСТИТЬ ТОЛЬКО САМЫЙ ПОСЛЕДНИЙ.
ИСТОРИЯ ПОСЛЕДНЯЯ. КАК Я БЫЛ ТЫСЯЧНИКОМ
Второй мой большой успех нашел меня ровно два года спустя после того оглушительного конфуза с Ираидой. Я вдруг неожиданно разбогател. Я стал обладателем просто сказочного для человека тринадцати лет богатства. В моем непосредственном распоряжении имелся целый чирик (десять советских рублей, пара тысяч по-нынешнему), плюс я мог поучаствовать в разруливании финансового потока объемом еще в сто тридцать рваных.
Это материальное благополучие повстречалось со мной как нельзя более кстати, ибо описываемый мною период - середина седьмого класса - был одной из самых мрачных и трудных эпох моей жизни. На меня навалился целый ворох несчастий: я вдруг совсем перестал расти, у меня была двойка по алгебре и (впервые в жизни) тройка по литературе, у меня был 'неуд' по поведению за третью четверть и - в придачу ко всему этому - постоянные и жутко изматывающие конфликты с родителями. Я давно уже не был ни третьим по росту, ни четвертым по силе, и в шеренге, выстраивавшейся на физкультуре, от почетного третьего места рядом с Мишкой Крыловым и Вовкой Буханцевым перекочевал в самый-самый конец, туда, где толпилась прежде просто не замечаемая мною пузатая мелочь вроде Кости Гречина, Мишки Крапкина и сплошь покрытого диатезными язвами Колюнчика Иванова.
С этим самым Колюнчиком мы в конце концов и подружились. Кроме унизительно малого роста нас с ним объединяли проблемы в семье. Ни у него, ни у меня не было у него нормальной семейной жизни. Колькин отец был полярником и годами пропадал в Антарктиде. Мать была простой преподавательницей вуза, но дома тоже почти не бывала. Их просторную четырехкомнатную квартиру в основном занимали две бабушки: Георгия Леонидовна (родная бабушка Кольки) и Виктория Леонидовна (ее сестра). Сестры терпеть не могли друг друга, что не мешало им, в прочем, дуэтом ненавидеть Колькину мать. Мать им, естественно, отплачивала взаимностью и, насколько я понимаю, не особо при этом любила и вечно пропадавшего в своих антарктидам отца. Короче, весь этот странный и неуютный дом объединяло только одно - всеобщая истерическая любовь к изъеденному диатезом Кольке.
Как легко догадаться, эта собранная с бору по сосенке семейка не отличалась особенной гостеприимностью. Но я умудрялся обедать там дважды в неделю. Как же это у меня получалось? А вот так...
Как я вам уже говорил, описываемый нами период - середина седьмого класса - был одной из самых мрачных и трудных эпох моей жизни. У меня была двойка по алгебре и (впервые в жизни) тройка по литературе, у меня был 'неуд' по поведению, я совсем перестал расти и погряз в постоянных и крайне изматывающих конфликтах с родителями. Плюс - какие-то странные изменения произошли с моей психикой. Я стал вдруг абсолютно невосприимчивым к любым полутонам и намекам. И когда бедный Колька обреченно вздыхал: 'Ну что, Миш, ко мне?' - я почему-то считал, что недовольная мина на Колькиной роже - это так, одна видимость, и что обе Колькины бабушки лишь для проформы бормочут: 'Ну во-от... опять заявился этот...' - и что на самом-то деле обе эти старушки при виде меня в глубине своих старческих душ расцветают майскими розами. В придачу к этому я стал почему-то считать, что в общении с Колькиными родичами самый естественный тон - это чуть снисходительная ирония, и от единожды выбранной манеры общения не отступал.