Издание 2011 года. Издательство: Athenaeum-Polak & Van Gennep, Amsterdam
Rene van Stipriaan. 'Vincent van Gogh. Ooggetuigen van zijn lange weg naar wereldroem'.
Перевод с голландского Юлии Могилевской, julia482@hotmail.com, исправленная и дополненная версия 8-04-2023
=========================================================================================
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Момент, выбранный Ван Гогом для самоубийства, как нельзя лучше подтверждает его ложную репутацию гения-неудачника. В течение последних месяцев своей жизни Винсент создал множество шедевров, и в то же время казалось, что весь мир обернулся против него. Он жил тогда во французском городке Овер-сюр-Уаз, в простой комнатке трактира семьи Раву. За две недели до смерти художник написал брату Тео и его жене Йоханне, что он только что закончил три пейзажа, на которых запечатлел окрестности Овера. Из письма от 10 июля 1890 года: 'Изображая эти гигантские пашни под палящим солнцем, я пытался как можно яснее передать ощущение печали и бесконечного одиночества'.Эти строки часто интерпретируются как доказательство того, что Винсент уже готовился добровольно уйти из жизни. Об этом же якобы свидетельствует его последняя картина 'Пшеничное поле с воронами'. На ней изображена тропинка, обрывающаяся в середине поля, а над ней - взлетающая стая ворон. Полотно и в самом деле производит гнетущее безысходное впечатление, однако оно не может служить подтверждением фатальных намерений художника. Да и вообще, догадки, основанные на отдельных фактах, неправомерны по отношению к такой сложной натуре как Ван Гог. В том же упомянутом выше письме он сообщал Тео и Йоханне, что в скором времени посетит их и покажет им свои последние работы: '... почти наверняка они расскажут вам то, что я не в состоянии облечь в слова: насколько жизнь в деревне укрепляет здоровье и душу'.
Это язык не безумца, а человека сверхчувствительного, отдававшего себе ясный отчёт о жизненных трудностях и противоречиях. Чем старше он становился, тем яснее выражал свои мысли: как в словах, так и в живописи. На его картинах одновременно присутствуют печаль и радость. Это кажется парадоксальным, невозможным, однако нет сомнения, что именно таковым был замысел Винсента. Неудивительно, что многие современники видели в нём человека странного и непонятного, и более того - помешанного неврастеника. Даже брат Тео, знавший Винсента лучше других, тщетно пытался понять его мысли и мотивы: 'Мне кажется, что в нём одновременно присутствуют два человека. Один - добрый и безмерно талантливый. Другой - эгоистичный и жестокий'.
![[]](/img/m/mogilewskaja_j/text_0010/korenveldmetkraaien.png)
Пшеничное поле с воронами, 1890
Скрытность Винсента немало беспокоила младшего брата и других его близких. Однако несмотря на свою недоступность, Ван Гог производил глубокое впечатление на всех, кто хоть немного был знаком с ним. Это выяснилось после его смерти, когда к нему пришла мировая слава. Многие его почитатели отправились тогда на поиски людей, знавших художника. В 1926 году журналист, публицист и политик Бенно Стоквис опросил очевидцев, проживавших в провинции Брабант, где Винсент провёл юные годы. Стоквис пришёл к следующему выводу: 'В Ван Гоге ощущалось что-то странное и непонятное, что завораживало и притягивало. Люди невольно попадали под его влияние'.
Феномен Ван Гога нашёл выражение прежде всего в его художественном и эпистолярном наследии. Но не только. Он был ещё и особенным человеком и производил уникальное, неповторимое впечатление на окружающих. Некоторые воспринимали его с удивлением, опаской и даже с ужасом. Другие - с преклонением и восторгом. Основная мысль этой книги, включающей в себя множество воспоминаний и свидетельств, заключается в том, что никто не относился к Винсенту безразлично и отстранённо.
Ван Гог ушёл из жизни в 37 лет. Для многих художников это возраст расцвета, Винсент же, напротив, завершил свой путь. А если бы он прожил ещё лет десять или двадцать? Трудно предсказать. Возможно, познал бы славу и известность: ведь к концу девятнадцатого века импрессионизм и постимпрессионизм наконец получили признание. Несмотря на видимость обратного у Винсента было много контактов в художественной среде. Он знал Гогена, Синьяка, Писсаро, Бернара и Тулуз-Лотрека. Благодаря брату также был знаком со многими торговцами искусством.
Вопреки распространённому мнению его положение отнюдь не было безнадёжным. Ван Гог довольно поздно, в 27 лет, понял, что живопись - его призвание. Он знал, что ему надлежит долго учиться. В течение нескольких лет он брал уроки у разных художников и проходил курсы обучения в разных академиях. Ради учёбы часто менял место жительства: Брюссель, Гаага, Антверпен, Париж... Лишь в 1886 году он нашёл свой стиль. Первым его шедевром, картиной 'Едоки картофеля', заинтересовались некоторые ценители искусства. Это полотно в тёмных тонах стало доказательством возможностей художника - как для него самого, так и для его родителей, постепенно терявших надежду в старшего сына.
Последующие годы принесли Винсенту лишь одиночество и разочарование. Его талант, раскрывшийся наконец после годов поисков и учения, не находил никакого отклика. Его душевное состояние было плачевным: срывы и приступы случались с ним всё чаще. Существует много гипотез о том, какой именно психической болезнью страдал Винсент. Шизофренией или маниакальной депрессией, а то, может, сифилисом? Точного ответа не найдено. Так или иначе его душевный недуг наверняка является оборотной стороной его таланта, его гигантской работоспособности и страсти к экспериментам.
Эта книга содержит среди прочего несколько очерков о растущей известности Ван Гога. Первоначально лишь отдельные любители проявляли интерес к его работам, пополняя ими свои коллекции. Впоследствии его картины начали выставляться на международных аукционах, их стоимость доходила до нескольких миллионов долларов. Этот посмертный путь к славе начался в 1891 году, когда внезапно скончался брат художника Тео. Его вдова, Йоханна Бонгер, стала единственной обладательницей наследия Винсента: огромного количества картин и рисунков. Со всех сторон она получала советы: как можно скорее избавиться от никудышных работ непопулярного живописца. К счастью, Йоханна не последовала этим рекомендациям. Вероятно, она осознавала, что полотна всё же обладают определённой ценностью. По её просьбе художник и искусствовед Ян Фет провёл таксацию двухсот картин из наследия, установив, что их цена составляет 2000 гульденов.
Йоханна понимала, что картины необходимо показать людям, и приложила немало усилий, чтобы пристроить их на различные выставки. Несколько полотен она выставила на продажу. Постепенно интерес к работам Ван Гога рос, поднимались и цены на них. Так продолжалось в течение первой половины 20 века. В 1952 году - согласно одной их экспертиз - стоимость наследия Ван Гога составила 200 миллионов гульденов. Но это был ещё не конец, цены росли гигантскими темпами. Уже в 1987 году и половины вышеуказанной суммы не хватило бы, чтобы купить на нью-йоркском аукционе лишь одну картину 'Ирисы': за неё запрашивали около 102 миллионов гульденов. В тот момент это была самая дорогая картина в мире. Согласно свидетельству журналистки Риты Райт за неё боролись более двух тысяч покупателей. Это был несомненный триумф Ван Гога. Разительный контраст с 'бесконечным одиночеством', о котором он писал в июле 1890 года!
Страсти по Ван Гогу (иначе не скажешь) не утихали в течение всего двадцатого столетия. Похоже, что коллекционеры, эксперты, журналисты и фальсификаторы своими действиями ещё и подливали масло в огонь. Ван Гог стал - говоря современным языком - величайшим культурным брендом нашей эпохи. Этот ажиотаж отнюдь не способствовал, а лишь мешал истинному постижению и объективному восприятию его творчества. В качестве своего рода противовеса этой коммерческой гонке данная книга предлагает свидетельства некоторых художников о влиянии Ван Гога на их собственный путь в искусстве.
Доказательством того, что миф часто оказывается сильнее реальности, служат в частности портреты Винсента, написанные другими мастерами. Так, на портретах Франсиса Бэкона1 Ван Гог выглядит крайне измождённым. Так же изображал его скульптор Осип Цадкин. Это никоем образом не соответствует воспоминаниям современников о его внешности. Нет свидетельств о том, что он был предельно худым и истощённым. А Йоханна Бонгер, впервые увидевшая Винсента за два месяца до его смерти, описывает его как 'сильного широкоплечего мужчину со здоровым румянцем, излучающего жизнерадостность и решительность'. Почему же тогда такие портреты? Очевидно, их авторы находились под впечатлением от рассказов о крайне неприхотливом образе жизни художника. Таким образом правда, тайны и мифы часто одновременно присутствуют в историях о Ван Гоге. А его добровольный уход из жизни до сих пор остаётся живой легендой.
1. Фрэнсис Бэкон (Francis Bacon; 1909 -1992) - английский художник-экспрессионист, мастер фигуративной живописи.
![[]](/img/m/mogilewskaja_j/text_0010/bacon.jpg)
Фрэнсис Бэкон. Этюд 5 для картины "Посвящение Ван Гогу"
БЛАГОДАРНОСТЬ
Хочу выразить огромную благодарность всем, кто оказал мне помощь в работе над этой книгой. Особенно я признателен сотрудникам амстердамского музея Ван Гога: Крису Столвейку, Фике Пабст, Хансу Лёйтену и Сюзане Богман - за их неоценимые советы и практическую помощь.Бенно Стоквис. Каждый должен сам нести свой груз
Бреда-Зюндерт, приблизительно 1867
В 1926 году Бенно Стоквис совершил поездку по северному Брабанту1, чтобы узнать как можно больше о детстве и юности Винсента, а также о его первых шагах в живописи. Стоквис посетил все места, где Ван Гог жил и работал, в надежде найти письменные свидетельства о нём, а также поговорить с людьми, которые его знали. В Зюндерде он встретил членов церковного совета братьев Хонкооп, бывших коллег отца художника, священника Теодора Ван Гога. Изложенный ими эпизод, очевидно, имел место в 1866-1868 годах, когда Винсент учился в школе города Тилбург.
По просьбе священника Ван Гога старший из братьев Хонкооп (ныне 83 лет) забрал Винсента из школы. От Тилбурга до Бреды они ехали поездом, а от Бреды до Зюндерда три часа шли пешком. Винсент имел при себе большую тяжёлую сумку. Его спутник выразил готовность понести её, на что мальчик, которому тогда было тринадцать или четырнадцать лет, ответил отказом: 'Нет, спасибо, каждый должен сам нести свой груз'. Эти вскользь сказанные слова Хонкооп запомнил на всю жизнь. О них узнала вся деревня, их часто повторяли, и они стали своего рода местной пословицей. Хонкооп вспоминал Винсента как очень доброго и любезного юношу.
1. Брабант (Brabant)- провинция в Нидерландах
Питер Буле ван Хенсбрук. Винсент сжигает священные писания
Гаага, 1 января 1873
30 июля 1869 года Винсент поступил на службу в гаагское отделение интернациональной фирмы 'Гупиль', торговавшей художественными ценностями. С этого дня и до апреля 1876 года он служил в разных филиалах фирмы, в частности, в Париже и Лондоне. В Гааге он поселился в пансионе семьи Рооз, где познакомился с другом хозяев Питером Буле ван Хенсбруком.
Это был вечер первого дня Нового года. Я зашёл навестить знакомую семью, где Винсент снимал комнату. Когда я вошёл, то сразу увидел его, сидевшим у камина. Его лицо, покрытое веснушками, показалось мне скорее слащавым, чем привлекательным или значительным. Он невозмутимо отрывал один за другим листы из церковной книги, очевидно, полученной накануне в подарок от отца, и бросал их в огонь. Он был тогда убеждённым атеистом, как это часто случается с детьми священников, воспитанных в строгой вере.
До того как его перевели на работу в Лондон, его жизнь была спокойной и беззаботной. В Лондоне он изменился. Очевидно, одиночество в большом городе вызвало у него гигантскую мировую скорбь, так никогда и не не покинувшую его. Неожиданно для всех он стал фанатичным проповедником. На улицах призывал прохожих обратиться к Богу, который по его собственному недавнему убеждению не существовал вовсе. Только этим он и жил.
Небольшие эпизоды позволяют лучше узнать его. Например, такой. В то время как Ван Гог работал в Лондоне, его брат Тео после короткого пребывания в Брюсселе стал служащим гаагаского филиала фирмы 'Гупиль'. Как-то сослуживец Тео, приехав по делам в Англию, навестил Винсента, жившего в крайней бедности. Тем не менее тот непременно хотел передать брату подарок. "Здесь немного, но это всё, что у меня есть", сказал он. Посылка была доставлена в Гаагу, и распаковав её, Тео обнаружил грушу, большую прекрасную грушу. Скромный трогательный дар брату от служителя веры.
Теодор Ван Гог. Родители тревожатся за страшего сына
Эттен1, июль-сентябрь 1876
1 апреля 1976 года Винсента уволили из фирмы Гупиль: по мнению начальства он безответственно относился к работе. Спустя несколько недель будущий художник отбыл в английский Рамсгейт. Там ему предстояло служить ассистентом учителя в школе-интернате, которой руководил Уильям Стоукс. Отец Винсента, священник Теодор Ван Гог, был недоволен таким поворотом в карьере старшего сына. Своими мыслями он делится с сыном Тео.
Из письма от 1 июля 1876 года
Он часами бродит по окрестностям. Опасаюсь, что это производит плохое впечатление на людей, а значит не пойдёт на пользу его репутации. Если он намерен стать учителем, то ему следует здесь, в Голландии, получить образование младшего преподавателя, а затем в ходе работы и дальнейшей учёбы набраться необходимого опыта.
К сожалению, мы всё больше беспокоимся за него. Его финансы оставляют желать лучшего, при этом он решительно отказывается от нашей помощи. Несмотря на это, отсылая сегодня ему письмо, я вложил в конверт 25 гульденов. В своих письмах он почти никогда не отвечает на наши вопросы. Нет слов, чтобы передать тебе, как мы из-за этого страдаем, и как переживаем за него. Мы стараемся приободрить его и обращаемся с ним мягко. Но у меня опускаются руки, когда он, например, задумывается о поездке в Южную Америку. Где его разум?! Сейчас школьные каникулы, но он так и не сообщил нам, как долго они продлятся. От Рамстейга он пешком дошёл до Лондона, оттуда - до Уэлина. Уверен, что он снова ночевал на открытом воздухе. Все эти крайности лишь вредят ему. Ах, если бы он наконец осознал это и стал более разумным и практичным! Я спросил его, не хочет ли он, чтобы мы поискали ему место в Голландии. Я также просил его приехать на каникулы к нам, но он решил иначе.
Из письма от 8 сентября 1876 года
Только что пришло письмо от Винсента. Мы ещё не смогли полностью прочитать его из-за невозможного почерка. Но нам уже ясно, что это не то письмо, которое мы надеялись получить, увы! Если бы он мог смотреть на жизнь просто, как ребёнок... Если бы он перестал чрезмерно и лихорадочно декламировать библейские тексты, уходя таким образом от действительности! Мы серьёзно тревожимся за него, с каждым днём всё больше. Боюсь, что он просто не приспособлен к реальной жизни - как ни печально это осознавать. А какие письма он пишет тебе? Если он хочет стать евангелистом, то ему необходимо готовиться к этому и заняться соответствующим образованием. Вот тогда я наконец поверю в него.
1. Эттен (Etten)- деревня провинции Эттен-Леур на юго-востоке Нидерландов.
М.Й. Бруссе. Винсент переводит Библию в рабочее время
Дордрехт, первая половина 1877
В январе 1877 года Винсента, по протекции дяди (брата отца), приняли на работу в писчебумажный магазин 'Бруссе и Ван Браам' в Дордрехте, где ему среди прочего поручили вести бухгалтерию. В 1914 году роттердамский журналист М.Й. Бруссе занялся изучением этого периода в жизни художника. Среди его респондентов был и Д. Браат, сын директора магазина.
Рассказывает г-н да Браaт. 'Собственно, в нашем магазине рабочих рук вполне хватало, но за Винсента уж очень хлопотали, вот отец его и принял. [...] Однако вместо того чтобы работать, он часто занимался переводом Библии. Переводил на разные языки: французский, английский, немецкий и голландский. И записывал соответственно в четыре колонки. Иногда рисовал: обычно какие-то крючки, отдалённо напоминавшие очертания деревьев. Никто из нас не видел в этих набросках ничего примечательного. Позже, когда он вдруг стал знаменитым, мой отец снова внимательно рассмотрел те рисунки и остался при своём мнении. [...] Припоминаю, что Ван Гог всегда носил высокую шляпу, которая вызывала у меня странное чувство: казалось, стоит до неё дотронуться, и края отпадут. А уж до чего был высокомерен, наверно, в Англии набрался! Я всё гадал, сколько ему лет. Но безуспешно: ведь я даже не имел понятия, призывали ли его на военную службу. Что у него не отнимешь, это готовность прийти всем на помощь. Силён был что надо, хотя по виду не скажешь. Например, когда уровень воды поднимался, он трудился не покладая рук, отец не мог на него на радоваться. Жил он на улице Tolbrugstraat, в комнатке с белыми стенами, которые измалевал своими зарисовками. А когда он съехал, то хозяин дома заново покрасил стены, так что ничего не сохранилось. Как я уже упоминал, однажды поднялась вода. Это было ночью. Ван Гог поспешил предупредить моего отца: ведь рядом находился склад нашего магазина. Следующим утром он без устали таскал промокшие пачки бумаг. Отец всё не мог надивиться его недюжинной силе.
Вообще он был довольно покладистым. Но при этом мог легко вывести людей из себя. Сколько раз я слышал крик отца: 'Снова этот парень переводит Библию!'. Доверить ему обслуживание покупателей было делом безнадёжным. Разве что когда речь шла о мелких покупках, например, пачке почтовой бумаги. В бухгалтерии он тоже ничего не смыслил. И не прилагал усилий, чтобы хоть чему-то научиться. Зато проявлял немалый интерес к богословию и по воскресеньем исправно ходил в церковь, преимущественно, ортодоксальную. В рабочие дни в час уходил домой обедать, а к трём возвращался. Ни с кем не общался. Казалось, был постоянно погружен в собственные мысли. Много гулял по острову, всегда в полном одиночестве. Свой альбом для эскизов никому не показывал. Во время работы в магазине почти всегда молчал. Отшельник, иначе не скажешь!'.
Сестра г-на Де Браата придерживалась того же мнения о Ван Гоге: 'Мне и голову не приходило, что он что-то собой представлял. Он казался мне эдаким тюфяком... И поскольку он по ночам занимался Библией, отец однажды сказал о нём: толку от него никакого, ночью не спит, поэтому днём не может работать. Он ничем не выделялся, был скучным. На второй этаж над магазином, где жила наша семья, так ни разу и не поднялся. Я, тогда юная девушка, нередко спускалась в магазин, но он меня словно не замечал. Зато любил бесконечно пересказывать проповеди священника. На это отец как-то сказал: если ты, парень, считаешь, что это твой путь, то и следуй ему'.
Пауль Конрад Горлитц. Рядом с Винсентом
Дордрехт, первая половина 1877
С января по май 1877 года Винсент проживал в пансионе семьи Рейкен, где делил комнату с ассистентом школьного учителя Паулем Конрадом Горлитцем. Спустя пятнадцать лет Горлитц написал письмо писателю Фредерику ван Эдену, в котором поделился своими воспоминаниями о Ван Гоге.
Что-то было в нём загадочное, как будто он явился с другой планеты. Весь в веснушках, рот кривой, волосы рыжие, колтуном, в общем, красотой не отличался. Но когда говорил о вере в Бога или искусстве (а он любил подобные разговоры), то загорался огнём, глаза его начинали блестеть, он весь преображался, можно даже сказать, красивым становился.
Поскольку мы жили в одной комнате, я видел его ежедневно. В девять вечера он возвращался из конторы, зажигал деревянную трубку и усаживался с Библией. Трудился ревностно: выписывал тексты, делал заметки. Как-то я сказал ему: 'Эй, Ван Гог, уж очень ты усердствуешь, отдохнул бы немного!' В ответ он взглянул на меня со своей особой улыбкой, одновременно печальной и насмешливой, удивительно скрашивавшей его некрасивое лицо: 'Ах, Горлитц, Библия для меня - утешение и опора, это самая прекрасная книга из тех, что я знаю! Исполнять заветы Христа - вот моя жизненная цель'. Так он сидел до ночи: если не за своей любимой Библией, то за Новым заветом на английском языке или проповедями Чарльза Сперджена1. Только эти три книги я у него и видел. В час он шёл спать и засыпал за чтением. По утрам я расталкивал его, чтобы он не опоздал на работу.
Он был скромным до стеснительности. Один раз - мы тогда знали друг друга около месяца - он обратился ко мне со своей обезоруживающей улыбкой: 'Горлитц, если бы ты захотел, то мог бы оказать мне необыкновенно большую услугу'. 'Охотно, если смогу'. 'Видишь ли, ведь эта комната наша общая, не разрешишь ли ты мне повесить на стены библейские картинки?' Конечно, я не возражал, и он тут же с лихорадочной торопливостью приступил к работе. Через полчаса все стены были увешаны библейскими сюжетами, и над каждым рисунком, изображавшим Христа, Ван Гог подписал: 'Всегда в печали, всем дарит радость'. Наверно, эти слова выражали его собственное настроение. В один из церковных праздников - кажется, в Пасху - он украсил все портреты Христа пальмовыми листьями. Я сам не был набожным, но безусловная вера Винсента изумляла и трогала меня. По воскресеньям он трижды ходил в церковь, точнее, в три церкви: римско-католическую, протестантскую и приход янсенистов. Бывало, мы над ним посмеивались: 'Как же, Ван Гог, ты ходишь в три церкви - и такие разные!' На это он отвечал: 'Да, верно, но в какой бы обители я ни был, вижу там Бога. Неважно, кто читает проповедь, и какую. Главное - это дух Евангелия, а его я нахожу в каждом храме'. До сих пор помню его счастливое лицо, когда ему наконец удалось заполучить меня в спутники. Когда мы возвращались, он спросил: 'Ну, убедился, что прекрасные своды и звуки органа гораздо лучше, чем твоя вечная сигарета и кружка пива? Пойдёшь со мной снова?' Отказать ему было трудно, и я стал часто сопровождать его.
Бывало, Ван Гог предлагал нам - мне и другим квартирантам - почитать вслух. Мы обычно соглашались, чтобы не обидеть его, вот только самый младший из нас не упускал случая его подразнить: прерывал чтение язвительными замечаниями или пытался рассмешить нас, строя уморительные гримасы. Однажды я сказал Винсенту: 'Оставь этого парня в покое, ему лишь бы посмеяться'. Но тот ответил: 'Ничего, Горлитц, пусть веселится, он ещё не созрел. Но если моё чтение заставит его хотя бы на четверть часа задуматься о Боге, то мои старания будут вознаграждены сполна'. Да, рассердить Ван Гога было непросто! Я не знал за ним ни одного плохого поступка или даже намёка на таковой. Он жил как святой, и был неприхотлив подобно монаху. За обедом мы ели с аппетитом голодных волков, но он - нет! Мяса не употреблял, разве что маленький кусочек по воскресеньям, да и то по настоянию хозяйки. А так его трапезу составляли четыре картошки, ещё какие-то овощи и немного мясной подливки. Если мы уговаривали его питаться получше ради собственного же здоровья, он говорил: 'Ах, всё телесное - это не так важно. Растительной пищи мне вполне достаточно, в мясе же я вижу ненужную роскошь'. Расскажу о двух эпизодах, характеризующих его как чрезвычайно доброго человека. Как-то в субботу мы с ним и ещё одним квартирантом вышли прогуляться, и нам повстречалась бездомная собачонка - худющая, облезлая, глаза жалобные, голодные. У Ван Гога была какая-то мелочь: все его деньги, ведь дело было в конце месяца. Так вот, купил он для этого пса две булочки за пять центов и радостно наблюдал, как тот слопал их до последней крошки. Потом вернулся к нам и объявил: 'Знаете, что собака мне сказала? Что ей очень хочется добавки'. И купил ей ещё хлеба. Теперь ему не оставалось денег даже на табак: единственное удовольствие, которое он себе позволял.
И второй случай. Это тоже было в субботу. Ван Гог подошёл ко мне, на его лице блуждала всё та же знакомая улыбка. 'Горлитц, - сказал он, - мне необходима твоя помощь, я в трудной ситуации. Из дома пришло известие, что один старый крестьянин, которого я знаю уже годы, лежит при смерти. Я очень привязан к нему, он приходил на все проповеди моего отца-священника. И вот теперь он умирает. Я искренне люблю этого человека и очень хочу увидеть его перед концом и закрыть ему глаза. Но не могу оплатить поездку, у меня совсем нет денег. Не сочти за дерзость, но не мог бы ты одолжить мне на билет? Не решаюсь обратиться к хозяину'. 'Какая дерзость, о чём ты?' - ответил я. 'С радостью одолжу тебе, но всей суммы не наберу, остальное даст хозяин, я сам его попрошу'. Вот он и отбыл, и в воскресенье вечером вернулся. На мой вопрос, как прошла поездка, он рассказал: 'Я уже не застал его живым, он умер за несколько часов до моего прибытия'. 'Ах как жаль!' - воскликнул я. 'Ты не прав', - возразил Винсент всё с той же улыбкой, только в ней было ещё больше грусти, чем обычно. 'Конечно, я был огорчён, но подобные испытания лишь закаливают душу. Кроме того я увидел родных и соседей покойного, молящихся за него. Скажу тебе то, что сказал им: Иисус и его учение должны освещать наш путь и направлять наш шаг, это учит смиренипю'.
Как не старался Ван Гог прилежно исполнять свои рабочие обязанности, он мало в этом преуспевал. Работа ему явно не нравилась. Сидя в конторе за бухгалтерским столом, он читал и переписывал проповеди, псалмы и библейские тексты. Он тщетно пытался совмещать это занятие с бухгалтерией. А в его обязанности входило ещё и обслуживание покупателей. Но оказалось, что торговец из него никакой. Бывало, что он уговаривал богатую даму, приценивавшуюся к дорогой гравюре, купить другую, гораздо дешевле, в которой он сам видел какую-то особенную ценность. За такой некоммерческий подход к делу его ругали, а это причиняло ему боль. Я не мог понять, почему он не бросал службы. Но как-то он сам объяснил. Он не хотел больше обременять своих родителей, ему давно пора было самому зарабатывать на хлеб, а в Лондоне и Париже он уже потерпел неудачу. 'Да, Горлитц, - прибавил он, - я здесь зарабатываю столько же, сколько прежний бухгалтер!' Это было, конечно, не так, его опытный предшественник, несомненно, получал больше. Но я не стал разрушать иллюзии бедного парня.
Он часто вспоминал Лондон. Бывало, во время наших прогулок любовался видом на реку и берег с домиком паромщика. 'Посмотри, как красиво, - говорил он, это напоминает мне Лондон. Я там часто бродил по окрестностям и видел много прекрасных мест'. Такие места он находил и в Дордрехте, особенно, у реки. Его лицо буквально преображалось, когда он смотрел на набережную, с него исчезали грусть и меланхолия. Но искусство ещё не было главным делом его жизни, его тогда больше занимала религия.
1. Чарльз Гаддон Сперджен (Charles Haddon Spurgeon 1834-1892) - английский проповедник и богослов.
М. Й. Бруссе. Винсент - квартирант пансиона г-на Рейкен
Дордрехт, 1877
В 1914 году журналист Бруссе, следуя по следам Ван Гога в Дордрехте, посетил дом г-на Рейкен на улице Tolbrugstraat, где Винсент проживал в 1877 году. Дом, включая продоволствегнную лавку на первом этаже, сохранился, но принадлежал теперь другим хозяевам. Бруссе нашёл г-на Рейкен по другому адресу в том же городе.
Питер Рейкен принял нас очень гостеприимно. Сильный здоровый мужчина для своих лет, жизнелюбивый беззаботный пенсионер-рантье c бакенбардами и бородкой. Будучи в прошлом владельцем пансиона, он имел дело со множеством постояльцев, однако Ван Гога хорошо запомнил. По его словам, тот был странным жильцом. Например, рисовал по ночам, и приходилось неоднократно напоминать ему, что пора спать. 'У него были причуды, понимаете? Всё гулял, да бродил где-то. Случалось, что пропускал обед. Однако с моей женой такие фокусы не проходили, она была как мать для наших постояльцев. Когда он наконец возвращался, она старалась услужить ему как можно лучше. От него же всего можно было ожидать. Если бы жена была жива, то много рассказала бы о нём... Впрочем, к нам он относился очень душевно. Часто рассказывал о Лондоне. Но за столом обычно упорно молчал А во что превратил комнату! Безнадёжно испортил обои, вбивая в стену гвозди, чтобы развешивать картинки'.
'Но разве комната не была побелена?' - спросил я. 'Я слышал, что после отъезда Ван Гога её побелили заново'. 'Кто сообщил вам подобную чушь? Я же говорю: обои там были', - ответил мой собеседник. 'Их он и привёл в негодность. В глубине души я считал его слегка помешанным: из-за его картинок. Эти никчемные наброски с натуры! Бред до смешного! Детские закорючки, иначе не скажешь!'.
И далее: 'Между нами говоря, тот парень был слегка не в себе... Его ночные шатания по дому! Разумеется, свечи он покупал сам, не жечь же мне лампы сутки напролёт: керосин стоит денег. К тому же я опасался пожара. Странный он был, непонятный. И одевался причудливо. Разве подобает приличному юноше носить синий кафтан? Мои постояльцы, в основном молодые люди, прекрасно ладили между собой. Отрадно было смотреть на них, когда они выходили в сад. Особенно часто они собирались вместе во второй половине месяца, когда у них кончались деньги. Великодушно делились друг с другом табаком. Бывало, Орелио1 приходил туда и пел. Ван Гог же обычно сторонился других домочадцев. Любил оставаться один. Сколько раз мне приходилось напоминать ему: 'Ван Гог, поешь, наконец!' Но нет, ему это было ни чему, еду он считал излишеством. Другие рассказывали, что он, будучи в дороге, покупал булку и тут же на улице съедал её. Отказывался от нашей стряпни при том, что оплачивал полный пансион. Для нас это было оскорблением! Он походил на еврейского бродягу. Если его послушать, то он вполне мог бы обойтись без еды. И ещё без ночного отдыха. То он говорил, что не бывает дома, поскольку задерживается на работе. Или, что ему, видите ли, нужна тишина, вот он и шатается неизвестно где. Ничто его не трогало, даже выговоры моей жены. Впрочем, не помню, чтобы он хоть раз рассердился. А уж его рисунки... Скажу без обиняков: если его картины сейчас в ходу, значит, их покупают такие же ненормальные, как он сам. Он испортил нам стены, прибивая гвоздями эти каракули. Бил молотком как ни в чём не бывало! И всё же мне было больно, когда другие постояльцы потешались над ним. Не знаю, почему я его жалел. Он был - что называется - вечным мальчиком для битья..."
После переезда семьи Рейкен с Толбургской улицы один известный городской коллекционер пришёл к бывшему хозяину пансиона с вопросом: не оставил ли Винсент своих работ. Он с радостью купил бы их. Г-н Рейкен не верил собственным ушам. Он ответил: 'Хорошо, я посмотрю. Если что-то от него сохранилось, отдам так, задаром. За эту мазню не возьму и гроша'. Но он ничего не нашёл.
1. Орелио (Orelio, Joseph Marie Theodor, 1854-1926) - известный голландский оперный певец того времени.
Пауль Конрад Горлиц. Его призвание - служение Богу
Дордрехт, первая половина 1877
Однажды вечером он спросил меня: 'В какой школе ты преподаёшь?' Я ответил: 'В школе для бедных'. На это он сказал примерно следующее: 'Это прекрасная работа: учить несчастные создания хорошему и доброму, подбадривать их, отвлекать от бед и лишений. О, когда я жил в Лондоне, то несколько раз в неделю давал уроки в благотворительной школе. Незабываемое время! Главным преподавателем был мужчина с большой седой бородой, он обладал блестящим даром рассказчика. Дети из неимущих семей слушали его, затаив дыхание. Это была великолепная, впечатляющая картина: скудное вечернее освещение, лица детей и живописная фигура старого учителя. Славные, изумительные дни!'.
Один раз, в душный вечер, мы сидели с ним на крыше, откуда открывался чудесный вид на сады. 'Что с тобой, Горлитц? - спросил он меня, - ты грустен и задумчив. Может, тебя одолевают заботы?'. 'Я бы так не сказал, - ответил я, - но должен признаться, что стою над пропастью. Подумываю над тем, чтобы жениться, однако не уверен до конца. Да и обстоятельства не очень нам благоприятствуют...'. Почти два часа он отговаривал он меня от моих намерений. Исходил он при этом из своего отношения к жизни и к вере. Один из его доводов навсегда запомнился мне, поскольку он характерен для его образа мыслей. Вот его слова: 'Нет, Горлитц, не женись пока. Ведь ты так молод, тебе лишь двадцать пять. Мужчина должен жениться не ранее сорока. Прежде чем предпринять такой важный шаг, необходимо усмирить свои страсти - лишь после этого можно стать достойным человеком, достигшим зрелости и духовности. Надо изгнать из себя зверя, место которого займёт ангел'. Так мы беседовали до наступления темноты, после чего вернулись домой.
Один раз я увидел, как он с великим терпением штопает свой носок. Это растрогало меня, и я сказал: 'Винсент, зачем ты это делаешь сам, поручи работу хозяйской дочке, она ведь всем нам штопает носки'. 'Ах' , - ответил он. 'У мадемуазель нет служанки. Она хлопочет по хозяйству и работает в магазине. И ещё заботится о нас: троих постояльцах. Кстати, я штопаю первый раз. В Париже я жил совсем иначе, чем здесь'.
День ото дня Ван Гог становился всё более религиозным. Он стремился к одному - стать священником. Однажды он пригласил меня к своим родителям в Эттен-Леур. Помню, его матушка спросила: 'Господин Горлитц, как живёт мой Винсент? Справляется ли один? Пожалуйста, скажите мне правду!' Я ей ответил: 'Госпожа Ван Гог, если говорить честно, работа у Винсента не ладится, его призвание в другом - в религии'.
Морис Мендес да Коста. Винсент дарит огорчённому учителю подснежники
Амстердам, май 1877 - май 1878
14 мая 1877 года Ван Гог прибыл в Амстердам с тем, чтобы подготовиться к вступительному экзамену на отделение теологии. Он поселился у своего дяди Яна Ван Гога, директора военно-морской верфи. Молодой доцент Мендес да Коста стал давать Винсенту уроки греческого и латинского по просьбе другого его дяди, священника Й.Р. Стриккера. Свои воспоминания о Ван Гоге Да Коста опубликовал в декабре 1910 года.
Наше первая встреча - немаловажное событие для учителя и ученика - была очень приятной. Замкнутый на вид юноша быстро оттаял. Мы были почти ровесниками: мне 26, ему 24. Его лицо, несмотря на спутанные рыжие волосы и множество веснушек, я нашёл симпатичным. Здесь хочу сделать отступление, чтобы выразить несогласие с сестрой Ван Гога, считавшей, что её брат обладал грубой наружностью. Очевидно, её слова об этом были высказаны спустя годы после моего знакомства с Винсентом. Его вид мог претерпеть немалые изменения к тому времени - в частности из-за его неопрятности, а также поскольку он отрастил бороду. Возможно, с годами его внешность потеряла свою очаровательную странность. Но чтобы она стала грубой, не могу поверить. Достаточно вспомнить его нервные руки и пусть и некрасивое, но необыкновенно значительное лицо, выражавшее столько чувств и мыслей!
Я быстро завоевал его доверие, и мы вскоре стали друзьями. Он был рьяным учеником с ясными целями и намерениями, поэтому я вскоре усадил его за переводы несложных латинских текстов. Но его нетерпеливая, увлекающаяся натура требовала темпа, и он - со своими начальными знаниями латинского - взялся читать Фому Кемпийского в оригинале. Занятия по математике с другим преподавателем также проходили успешно. Вот только греческие глаголы никак ему не давались. Как я ни пытался дать ему доступные разъяснения, применяя ясные и простые слова, к каким уловкам не прибегал, чтобы оживить наши уроки, ничего не помогало.
'Мендес, - говорил он, (мы обращались друг к другу по имени),- неужели ты в самом деле убеждён, что мне необходимы эти немыслимые правила? Ведь всё, что я хочу - это примирить бедных, обделённых созданий с их земным существованием!'. Должен признаться, что в глубине души я признавал его правоту. Но как учитель, конечно, не мог с ним согласиться. Однако переубедить не смог. Винсент уверял, что 'Путешествие пилигрима' Джона Буньяна, Фома Кемпийский и перевод Библии - это всё, что ему нужно. Не знаю, сколько раз он мне это высказывал. Я же вновь и вновь обращался за советом к его дяде, господину Стриккеру, после чего мы оба решали, что занятия следует продолжать.
Бывало, Винсент по утрам приходил ко мне с весьма странными признаниями: 'Мендес, я снова применил кнут' или 'Мендес, я опять провёл ночь во дворе'. Это было своеобразным самобичеванием: он сам наказывал себя, если решал, что плохо выполняет свои обязанности. Проживал он тогда в большом богатом доме своего дядюшки Яна Ван Гога, контр-адмирала, директора и коменданта амстердамского мореходства. Так вот, если Винсент полагал, что его мысли не соответствуют его же нормам, то он брал в постель плётку и колотил себя по спине. А то решал, что не имеет права спать в постели, и вечером незаметно выскальзывал из дому. Если по его возвращении дверь оказывалась закрытой на ночной замок, ему ничего не оставалось, как ночевать в сарайчике, на полу, без постели и одеяла. Такие вылазки он - одержимый моральным мазохизмом - совершал чаще зимой. Ведь тогда наказание получалось более строгим.
Винсент хорошо знал, что я каждый раз искренне расстраиваюсь из-за таких его поступков. Поэтому он, желая подбодрить меня - перед рассказом о своих добровольных мучениях или на следующий день - приносил мне букетик подснежников, которые собирал на Восточном кладбище. Ясно вспоминаю, как из окна моего кабинета на четвёротом этаже, видел его, шагавшего по мосту и пересекавшего площадь Йонаса Даниэла Мейера. Он был без пальто (ещё одно проявление аскетизма), правой рукой прижимал к груди стопку книг, а в левой держал подснежники. Голова его была немного наклонена вправо, уголки губ опущены, что придавало его лицу выражение такой глубокой грусти, что нет слов для описания. Поднявшись наверх, он заговаривал со мной своим особенным низким и глубоко печальным голосом: 'Не сердись на меня, Мендес. Вот я принёс тебе цветы за то, что ты всегда так добр ко мне'. Конечно, по-настоящему сердиться на него было невозможно. Так думал не только я, но и каждый, кто знал, как болит его душа о несчастных и обездоленных, и как он хочет им помочь. Бывая в доме моих родителей, он был особенно внимателен к моему глухонемому брату. И ещё всегда находил доброе словечко для тёти. Она была инвалидом, с трудом изъяснялась и плохо понимала других. Над ней обычно надсмехались, она же сама старалась всем угодить. Когда она видела через окно, что Винсент приближается к дому, то всегда торопилась - насколько позволяли её старые больные ноги - открыть входную дверь, чтобы приветствовать гостя словами: 'Добрый день, господин Ван Горт! 'Мендес, - говорил часто Винсент, - хоть и твоя тётя неверно произносит моё имя, душа у неё чистая, и она мне глубоко симпатична'.
Если после нашего урока я никуда не спешил, он оставался побеседовать со мной, и мы часто говорили о его прежнем занятии: торговле художественными ценностями. С того времени у него сохранилось несколько гравюр и литографий и, бывало, он дарил мне ту или другую - но в каком состоянии! Белые края были сплошь исписаны цитатами из Библии или Фомы Кемпийского, имевших по его мнению отношение к изображению. Одни раз он принёс мне экземпляр трактата Фомы Кемпийского 'О подражании Христу' - но вовсе не с целью повлиять на мою религиозность. Он хотел, чтобы я в этой книге обратил внимание на 'человеческое'.
Ни я, ни кто-либо другой и подумать не мог, что в Винсенте живёт талант великого мастера цвета. Возможно, он и сам тогда это не знал. Припоминаю лишь один эпизод, говорящий о требовательном художественном вкусе молодого Ван Гога. Однажды я решил на заработанные мной деньги, которыми весьма гордился, купить новый ковёр взамен старого и потрёпанного турецкого ковра, которому было не менее пятидесяти лет. Винсент же, увидев яркие, кричащие цвета моей обновки, сказал: 'Мендес, такого я от тебя не ожидал. Неужели этот нравится тебе больше прежнего, особенного, пусть и потёртого?' И Мендесу, действительно, стало стыдно: его младший друг был прав!
Наши занятия продолжались около года, пока я не понял, что как бы мой ученик ни старался, вступительных экзаменов ему не выдержать. Он сам был того же мнения, и с его согласия я рассказал об этом дяде Йоханнесу. Вскоре Винсент уехал в Боринаж. После нашего сердечного расставания мы больше не виделись. Он послал мне одно письмо, я ответил, и с тех пор - ничего.
Элизабет дю Квесне-Ван Гог. Мать сжигает письма Винсента
Эттен, 1877-1878
Элизабет (Лиз) Ван Гог, сестра Винсента, была младше его на шесть лет. Когда ей было семь, Винсент уехал в Тилбург, где поступил в среднюю школу, поселившись в доме знакомой семьи. С тех пор Лиз встречалась с братом периодически, когда тот на короткое или длительное время возвращался в родительский дом. Лиз видела, как отец и мать беспокоятся за своего старшего сына, присутствовала при обсуждении писем от Винсента и писем людей, причастных к его жизни. Это относится и к тому периоду, когда Винсент готовился к поступлению на факультет теологии.
Он был постоянно и глубоко погружён в свои мысли, отчего страдали его нервы. Это доказывает, например, следующий эпизод: в церковную кружку для пожертвований он один раз бросил свои перчатки, другой раз - часы. Последние были ему позже возвращены, поскольку на них была выгранено его имя. Их принесли в дом его дяди. Как-то в воскресенье он посетил шесть церквей, в том числе и синагогу. Он считал, что в состоянии понять еврейскую церковную службу. Он также имел обыкновение долго бродить по церковным дворикам. Об этом он писал в своих письмах. Как сейчас вижу перед собой плотно исписанный листок бумаги, содержащий отчёт о том, как он провёл воскресенье. Если за день приходило два подобных письма, то одно из них мама уничтожала, потому что отец сильно переживал из-за этих посланий. Так что делала она это из добрых намерений, а не из-за безразличия к Винсенту.
Сколько раз он пытался убедить учителя, что такие мудрёности, как например, греческие глаголы, для него совершенно лишние. Зачем они нужны ему, тогда как его целью было научить бедняков смирению? Иисус ведь тоже не ходил в школу - ни к фарисеям, ни у саддукеям. Он искал Бога, не покидая столярной мастерской. И так же поступали его ученики и апостолы. В Англии Винсент часто слышал о миссионерстве в шахтёрских поселениях, а из книг Диккенса узнал многое о жизни шахтёров, которые под землёй, куда не проникает луч солнца, зарабатывали себе на хлеб. Он хотел поехать в бельгийский Боринаж и проповедовать там в сарае или в хлеве, потому что на постройку деревянной церкви у него не было денег.
Отец в то время был для него идеалом, и он хотел по его примеру стать священником. Что можно было возразить против этого? Мама собрала всё необходимое, что могло понадобиться ему в далёком покинутом краю. Казалось, что вещи, сшитые или связанные ею, излучали нежную материнскую любовь.
Давид Бонте. По примеру первых христиан
Боринаж и окрестности, 1878-1880
Летом 1878 года Винсент поступил в миссионерскую школу в Брюсселе. В ноябре, по истечении трёхмесячного испытательного срока, его исключили. Месяц спустя он отбыл в Боринаж, шахтёрский посёлок на юго-западе от Брюсселя, и до лета 1880 года служил там проповедником. Сорок пять лет спустя священник Давид Бонте написал воспоминания о Ван Гоге.
Помню, как увидел его в первый раз. Светловолосый приятный молодой человек. Он выглядел ухоженно и аккуратно и обладал хорошими манерами: типичный пример голландской безупречности. Он прилично изъяснялся по-французски и вполне подходил для должности проповедника для небольшой группы протестантов соседней деревни Вам. У других паств уже были свои священники. Для проповедей ему выделили бывший танцевальный зал в лесной местности.
Молодой человек первоначально поселился на довольно большой и зажиточной ферме, выделявшейся среди крошечных нищих квартир шахтёров. Впрочем, семья, обитавшая там, жила просто и скромно, так же как другой рабочий люд. Тем не менее наш миссионер оказался излишне принципиальным. Посчитал условия своего пребывания слишком комфортабельными, не соответствовавшими христианскому смирению. Он считал, что его место - среди шахтёров. Поэтому распрощался со своими милыми гостеприимными хозяевами и поселился в маленьком домике, напоминавшем сарай. Он жил там один, у него не было никакой мебели. Говорили, что он спал на полу, у камина. Его одеяние выдавало в нём чудака. Он выходил из дома в солдатской шинели и неказистой кепке и так, без всякого смущения, разгуливал по деревне. Приличные красивые вещи, которые были на нём в день приезда, он больше никогда не надевал. Не покупал и новой одежды. А ведь его, пусть и небольшая, зарплата вполне позволяла одеваться достойно.
Почему же этот парень стал таким? Постараюсь объяснить. Самопожертвование было его идеалом, которому он неуклонно следовал. Его причудливая манера держаться выдавала вовсе не безразличие, как людям казалось вначале. Напротив, его манеры и поведение говорили о чистой совести и благородных намерениях. То, что он пренебрегал заботой о себе, не означало, что он не думал о потребностях других. Он навещал самых несчастных, тяжело больных и раненых и делал всё возможное, чтобы смягчить их страдания. Посещая прихожан, он столкнулся с такой пугающей нищетой, что отдал беднякам почти всю свою одежду, а также деньги, оставив себе лишь самое необходимое. Глубокие религиозные чувства обязывали его буквально воспринимать призывы Иисуса Христа и подчиняться им. Он считал, что должен жить как первые христиане: отдать другим всё, без чего сам мог обойтись. Он хотел быть беднее самого бедного прихожанина. Ради этого позволил себе пренебречь аккуратностью, свойственную голландцам. Например, не пользовался мылом, считая это излишней роскошью. Говорили даже, что он натирал руки и лицо угольной пылью, чтобы внешне не отличаться от шахтёров.
Он бережно относился не только к людям, но и вообще ко всему живому. Даже уродливая гусеница не вызывала у него отвращения и он пытался защитить её. Его домочадцы рассказывали, что увидев гусеницу в саду на земле, он всегда осторожно поднимал её и сажал на ветку дерева. C одной стороны, этот и другие подобные эпизоды свидетельствовали о сумасбродстве Ван Гога, а с другой стороны, они подтверждали его жизненное кредо: полностью отречься от себя и жить для других.
Нисколько не умаляя добродетелей Ван Гога, не могу не упомянуть один его недостаток: он был неисправимым курильщиком. Являясь сам убеждённым противником табака, я неоднократно попрекал его этим и говорил что он должен отказаться от своей пагубной привычки. Но он оставался при своём. Пожалуй, больше ничего плохого о нём не припомню.
Что касается его искусства, то я, как неуч в этой области, не могу судить. Но должен сказать, что никто не воспринимал его занятия всерьёз. Он усаживался на холмике и рисовал женщин, собиравших уголь или таскавших тяжёлые мешки. Эти изображения трудно было назвать красивыми, во всяком случае, в привычном смысле этого слова. Он часто писал портреты старых женщин, и эти картины были тёмными и мрачными. Казалось, страдания и скорбь влекли его.
Всё , что я здесь рассказал, я извлёк из глубин моей памяти. Во время пребывания Ван Гога в Боринаже ни я, ни другие не вели о нём никаких записей. Долгое время мы ничего о нём не слышали. Как же мы были удивлены, узнав, что он стал знаменитым художником.
Анна Ван Гог- Карбентус. Винсент на отдыхе у родителей
Эттен, август 1879
15 августа 1879 года Винсент приехал из Боринажа в Эттен к родителям, чтобы отдохнуть и набраться сил. Несколькими днями раннее он серьёзно поссорился с младшим братом Тео: братья разошлись во взглядах на будущее. Размолвка длилась до июня 1880 года. В письме Тео мать рассказывает о пребывании Винсента в родительском доме.
...А сейчас ты, наверно, удивишься тому, что я расскажу. Мы уже давно просили Винсента приехать домой, потому что очень беспокоились о нём. Он же вовсе не прислушивался к нам. И вдруг в пятницу вечером - девочки как раз катались на лодке вместе с семьёй Гезинк - мы вдруг слышим: здравствуй мама, здравствуй папа. И входит Винсент как ни в чём не бывало. Мы очень обрадовались, хоть и нашли его весьма похудевшим: наверно, от плохой еды и длительных походов. Сам он ничего об этом не рассказывает. Сейчас он уже намного лучше выглядит, вот только одежда его никуда не годится. Отец отдал ему свой новый жилет, и ещё мы купили ему пару сапог. Летнюю куртку, которую я сшила отцу на день рождения, он носит ежедневно. О нижнем белье и носках для него мы тоже позаботились. Все дни напролёт он читает романы Диккенса и больше ничем не занимается. Постоянно молчит, лишь на вопросы отвечает, и то - часто невпопад. Может, хоть книги научат его чему-то хорошему.
Ни о своей прежней работе, ни о будущем он не произносит не слова. Но мы не торопим его, пусть сперва восстановится как следует. Он спит и ест прилично и очень спокоен. Правда, иногда строит непонятные гримасы. В целом хорошо, что он здесь, но мы не знаем, как будет дальше. Завтра он отправится с отцом на Принсенхаге1, там молодые художники будут выставлять свои картины. Они поедут по железной дороге. Может, он в пути наконец что-то расскажет отцу.
1. Принсенхаге (Princenhage)- в прошлом одна из голландских провинций.
Пьер Перон. Винсента отстраняют от должности проповедника
Вам, осень 1879
Церковный совет назначил Винсента проповедником в бельгийской деревне Вам. С ним заключили контракт на полгода, и 1 февраля 1879 года он приступил к работе. В тот же период он много времени посвящал рисованию. Начальство внимательно следило за успехами Винсента как священнослужителя. И в итоге признало его непригодным к этой работе. Обоснования этого решения были изложены в отчёте Церковного совета, составленного его секретарём, пастором Пьером Перроном.
Молодой голландец господин Винсент Ван Гог, призванный - как он сам уверяет - проповедовать Евангелие, был принят к нам на службу с испытательным сроком в полгода. К сожалению, он не оправдал наших ожиданий. Если бы господин Ван Гог наряду с безусловными преданностью и самопожертвованием, побуждавшими его днём и ночью помогать больным и пострадавшим и отдавать своё последнее имущество и одежду обездоленным, владел ещё и ораторским искусством, то его, несомненно, можно было бы назвать безукоризненным миссионером. Возможно, не всегда справедливо ожидать от людей обладания определённым талантом. Но в данном случае это правомерно. Проповедник должен быть мастером слова, а именно это недостаёт господину Ван Гогу. Поэтому мы вынуждены отказаться от его услуг. Его обязанности перенял г-н Хюттон. В период службы Ван Гога прихожане стали реже посещать проповеди. Теперь перед нами стоит трудная задача восстановить доверие нашей паствы.
Г. Делсаут. Ван Гог рисует
Кюсме, осень 1880 год
В 1924 году бельгийский писатель Луи Пьерар начал работу над биографией Ван Гога. Он поставил перед собой задачу найти новых - до сих пор молчавших - очевидцев его жизни. И действительно, нашёл таких в своём родном округе. Один из них, Г. Деслаут из деревни Кюсме, где Винсент с августа 1880го прожил около года, хорошо помнил художника.
Это был интеллигентный молодой человек, немногословный и постоянно погружённый в свои мысли. Он жил крайне скромно. По утрам съедал два куска сухого хлеба и выпивал большую кружку холодного чёрного кофе. Между приёмами пищи пил исключительно воду. Он предпочитал есть в одиночестве. Во время еды обычно читал или рисовал. Почти всё своё время посвящал рисованию, для чего часто шёл в лес или на кладбище. Он изображал природу, замки, пастухов с их стадами, коров на лугу.
Он тогда проживал в доме моей свояченицы, и та сохранила ясные воспоминания об одном из его рисунков. На нём была запечатлена семья за сбором картофеля: одни искали картофелины, другие выкапывали их, третьи подбирали. Он оставил в доме немало набросков и альбомов, но все они пропали. Из-за своей странной манеры одеваться он выглядел старше своего возраста, лет на тридцать пять, тогда как был десятью годами моложе. Он находился на содержании отца, регулярно посылавшего ему деньги. Тратил их на покупку Библий и Евангелий, которые раздавал местным жителям. Однажды его отец приехал в Кюсме, чтобы положить конец этим растратам. Отправляясь на зарисовки, Ван Гог напоминал разносчика: под рукой нёс складной стульчик, за спиной - ящичек с рисовальными принадлежностями. Он имел привычку непрерывно тереть ладони, когда был чем-то недоволен.
Бенно Стоквис. Складной стульчик
Эттен, 1880-1881
Летом 1880 года Ван Гог окончательно решил посвятить себя живописи. Он познакомился с другими художниками, установив таким образом контакты в мире искусства. С января 1881 года брат Тео, занимавший солидную должность в парижском филиале фирмы Гупиль, взял на себя его полное материальное содержание. С мая 1881 года, до отъезда в Гаагу в конце ноября, Винсент проживал в деревне Эттен у родителей. В 1926 году журналист Бенно Стоквис записал воспоминания жителей Эттена о Ван Гоге.
Вот, что рассказал мне г-н Оостерейк: 'Иногда Ван Гог дарил свои рисунки людям, к которым был особенно расположен. Обычно он работал в окрестностях деревни, его часто видели среди крестьян. При нём всегда был складной стульчик и четырёхугольный подрамник. Одет он был в своего рода дождевик и шляпу с широкими полями, какие носят моряки. Таким его видели ежедневно, шагавшего по дороге. Сам он смотрел вперёд, почти не обращая внимания на встречных людей. Странный был человек, хотя не припоминаю за ним каких-либо необычных поступков. Я бы не назвал его любезным. Когда он рисовал, то не выносил любопытных взглядов. Не стеснялся бесцеремонно попросить человека удалиться, если ему казалось, что тот слишком долго присматривался к его работе. С ним не всегда было легко поладить. По отношению к бедным он проявлял исключительную щедрость, однажды подарил нищему почти новый бархатный костюм. Если ему самому какой-то рисунок не нравился, он немедленно рвал его на мелкие кусочки. В целом суждение местных жителей о его работах можно изложить так: всё, что он изображал, выглядело точно как на фотографии. Его отец настаивал на том, чтобы он раздавал свои рисунки служителям церкви'.
Следующему рассказчику, г-ну А. Де Граафу было 76 лет. В 1880 году он работал пономарём в протестантской церкви, хотя по профессии был столяром. Именно он и смастерил для Винсента вышеупомянутый складной стульчик, который художник всегда брал с собой, когда работал на свежем воздухе. Ван Гог изобразил макет на деревянной доске, по нему Де Грааф и смастерил стул. 'Ван Гог был хорошим парнем, - поведал он, - постоянно бродил вокруг и рисовал. Только об этом он и говорил. Совсем не зазнавался, а для бедных делал всё, что мог. Он был весьма серьёзным и никогда не шутил. Его отец неоднократно говорил мне, что Винсент обладал особой душой. Он хотел, чтобы тот выучился на священника'.
В письмах Винсента неоднократно упоминался рабочий Пит Кауффманн, позировавший художнику. Его я и решил разыскать его, хотя все вокруг говорили, что он уже умер, и детей после него не осталось. Однако зная по опыту, что жители северного Брабанта обладают богатой фантазией, да и вообще, что людям свойственно ошибаться, я не опускал рук. К тому же никто не мог сказать мне, где находится могила Кауффманна, поэтому я не оставлял надежды встретить его живым. И в самом деле, нашёл его в добром здравии, в кафе Де Леур, в часе ходьбы от Эттена.
Кауффманн хорошо помнил Винсента. В 1880-1881 годах он, тогда семнадцатилетний юноша, работал садовником у Ван Гога-старшего. Обычно он позировал художнику по субботам, в саду, с лопатой или граблями в руках. Несколько раз Винсент изобразил его как сеятеля. Кауффманн рассказал, что Винсент часто долгие часы работал над рисунком, стараясь в точности исполнить то, что задумал. Случалось, что он трудился ночи напролёт, и мать по утрам заставала его за рисованием. Он часто даже не позволял себе прерваться, чтобы выпить чашку кофе. Мать несколько раз звала его к завтраку. Он отвечал, что будет немедленно, но приходил лишь час спустя, а то и совсем не появлялся.
Бывший садовник вспомнил ещё, что Ван Гог всегда ходил со складным стульчиком под мышкой, в другой руке держал папку. При этом его голова была слегка наклонена к плечу, и он всё время о чём-то думал, не замечая ничего вокруг. 'Одним словом, оригинал,' - заключил Кауффманн.
Он не мог наверняка припомнить, сколько раз позировал художнику: 'Может, тридцать раз. А может, и пятьдесят'. Он получил от Винсента несколько рисунков в подарок, но все они потерялись во время переездов.
Ян Беньямин Кам. Столярный карандаш
Эттен, 1880 - 1881
В 1912 году голландский историк и писатель Альберт Пласшерт задумал написать биографию Ван Гога. (Его замысел так и остался неосуществлённым). Он отыскал многих людей, знавших Винсента, и попросил их записать свои воспоминания. На этот призыв ответил среди прочих Ян Беньямин Кам, сын священника из Эттена. Он изложил важные факты о Ван Гоге как начинающем живописце. Винсент тогда много рисовал и посещал выставки, что способствовало совершенствованию его техники.
Вероятно, я впервые повстречал Ван Гога накануне Рождества 1880 года на железнодорожной станции Розендаль1. Он ехал из Бельгии, где учился в Антверпенской академии. Но возможно, я ошибаюсь, и наше знакомство состоялось позже: в 1881 году, перед пасхальными праздниками. Я увидел тогда его рисунок с изображением шахтёров, направлявшихся ранним утром, по снегу, на работу в шахту. Я назвал бы эту раннюю работу примитивной: было ясно, что автор неопытен и не имеет понятия о перспективе. Тем не менее в маленьком рисунке ощущалась особая экспрессивность. Я бы и сейчас непременно узнал его из многих.
В июне 1881 года я вновь увиделся с Ван Гогом в Эттене, в доме его родителей. Правда, спал он не в самом доме, а в пристройке. Там же работал. Часто бродил по окрестностям в своих странных одеяниях и упражнялся, рисуя то куст, то дерево. Всегда носил с собой переносной мольберт, несколько холстов и тяжёлый деревянный планшет. Твёрдая поверхность была необходима, поскольку он рисовал столярным карандашом - обычным чёрным карандашом, который столяры и подмастерья используют в своей работе. Иногда я видел, как он из-за всех сил сжимал его в кулаке и так сильно давил на бумагу, что она рвалась.
Иногда к нему приезжал из Бельгии Антон Раппард2. Он был пятью годами младше Винсента, они познакомились в Брюсселе, в 1880. Раппард делал акварельные наброски на лугу. Я и сам тогда упражнялся в живописи. Случалось, что мы работали втроём, с раннего утра: я писал красками, а оба художника рисовали. Ван Гог был тогда необыкновенно радостен и бодр - я редко видел его в таком хорошем настроении. Ещё в то лето мы часто гуляли вдвоём с Ван Гогом. Или я навещал его в ателье, где он копировал огромные полотна Барга3 с изображением прудов. Насколько помню, он собирался сделать копии ста картин и, по-моему, исполнил это. Он тогда читал Золя и изучал правила перспективы по очень простой французской книжке. В то время мы вместе посетили его дядю в Принсенхаге, чтобы познакомиться с его коллекцией. После этого Ван Гог долго говорил о маленькой картине Босбоома4. И ещё о Марисе5, Мауве6 и нескольких французах, но в основном - о Милле7. Он сам тогда рисовал сеятелей и ещё женщин в их маленьких хижинах, за домашней работой. Он заставлял людей позировать ему. Они же боялись его, им было неприятно находиться рядом с ним.
![[]](/img/m/mogilewskaja_j/text_0010/vroegetekening.jpg)
Один из ранних рисунков
2. Антон Ван Раппард (Anthon Gerard Alexander van Rappard, 1858-1892) - голландский художник, друг Винсента.
3. Шарль Барг (Charles Bargue, 1826 или 1827 - 1883) - французский художник и литограф
4. Йоханнес Босбоом (Johannes Bosboom, 1817-1891) нидерландский художник и акварелист.
5. Виллем Марис, (Willem Maris, 1844 -1910) - голландский художник-импрессионист.
6. Антон Мауве (Anton Mauve, 1838-1888) - голландский художник- пейзажист, троюродный брат Винсента. В ноябре-декабре 1881 года н давал Винсенту уроки техники рисования и работе с красками.
7. Жан-Франсуа Милле (Jean-Franсois Millet, 1814-1875) - французский художник, один из основателей барбизонской школы.
Элизабет дю Квесне-Ван Гог. Винсент на семейных обедах
Эттен, 1881 или 1882
Эта запись сестры Винсента, Лиз, не датирована. Предположительно она относится к 1881 или 1882 году, когда художник жил у родителей в Эттене, где дни напролёт рисовал и писал акварелью.
Винсент принимал участие в семейных обедах, однако его присутствие было особенным. Он почти никогда не сидел за столом, а усаживался в углу комнаты с тарелкой на коленях. Перед собой ставил другой стул и водружал на него ещё сырую картину. Одной рукой он прикрывал полузакрытые глаза, в другой держал ложку или вилку. Хлеб нарезал себе сам. Также сам наливал кофе и чай. Ещё с детства он имел обыкновение есть сухой хлеб, ничем не запивая, что не шло на пользу его здоровью. Задумчивый и погружённый в созерцание картины, он едва замечал, что у него на тарелке. И не видел, кто кроме него находился в комнате. Но если в разговоре хозяев и гостей упоминалось название книги или фамилия писателя, то Винсент оживлялся и рассказывал, как возник замысел той книги, и кто из современников склонил автора к её написанию. Он также сравнивал древних писателей с современными, утверждая, что люди, их чувства и страсти во все времена остаются неизменными. Ему охотно давали высказаться, он несомненно владел предметом разговора. Особенно он любил Диккенса, Карлейла, 'Хижину дяди Тома' г-жи Бичер-Стоу, Фому Кемпийского и поэта Яна Ван Беерса. Слушатели восхищались его знаниями и начитанностью. Тем не менее родителей беспокоили его странности.
Леонард Кейтен. Птичьи гнёзда
Нюэнен, 1884/1885
В сентябре 1883 года, после почти двухлетнего пребывания в Гааге, Винсент поселился в провинции Дренте, где писал и рисовал сцены из сельской жизни. Но уже в декабре, с наступлением холодов, возвратился к родителям, которые к тому времени переехали в Нюэнен1. В мае 1884 года он снял у пономаря Йоханнеса Схафрата и его жены Адрианы большое ателье. Первоначально только для работы, но год спустя стал там жить. Во время прогулок по окрестностям его часто сопровождал Леонард Кейтен из местечка Ваарле. В 1965 году 93летний г-н Кейтен, рассказал о том, что помнил о Ван Гоге.
Ван Гог был весьма странным человеком. Его часто видели в Ваарле2. Эта деревня была закрытым местом. Чтобы туда попасть, необходимо было разрешение, а его Винсент получил от моего отца. Мне тогда было лет 12-13. Ван Гог бывал в нашем доме и охотно общался с детьми. В том числе, со мной. Мы с ним исходили все окрестности в поисках птичьих гнёзд, которые его чрезвычайно интересовали. Одно их этих гнёзд я потом узнал на его картине. Почти уверен, что именно его я нашёл в тростнике и показал ему. Однажды нам удалось заполучить гнездо жёлтой иволги. Эти птицы обычно живут в ветвях высоких деревьев. Особенная птичка, размером с крапивника, с очень длинным хвостом. Я знал, где живёт одна иволга, и предложил Ван Гогу: пойдём, я покажу тебе длиннохвостую. Мы приблизились к тому самому дереву и стали его осматривать. 'Ничего не вижу', - сказал Ван Гог. Я показал: здесь! 'Это всего лишь нарост', - возразил он. Тогда я постучал по стволу, птичка взлетела, и мы увидели её гнездо, Винсент поспешил домой за лестницей и срезал его.
Так мы часто и долго бродили с Винсентом. Ловили и перелётных дроздов - величиной с горлицу - которые летали низко над лугом. Они были почти дикими и умели хорошо прятаться в лугах. Мы подстерегали их в кустах рябины, которой они лакомились. Они легко пролетали через двойную изгородь. Винсент набрасывл на неё сеть, и так нам удавалось их ловить. Мы поймали немало дроздов. Потом я нередко наблюдал, как Ван Гог их рисовал. У нас во дворе стоял старый сарай - заброшенный, почти развалившийся. Вот там он и работал. Я сам видел.
У него был хороший характер. Как-то он сказал: у меня есть что-то для тебя. Мне было очень любопытно, что же это. Оказалось, катапульта. Я взял её с собой в школу и очень далеко из неё стрелял. Он сам её сделал, и некоторые мальчики наблюдали, как у него это получилось, и потом стали сами мастерить катапульты. Они брали их с собой в школу и стреляли по окнам. За это их вызвали к директору. Я бы не назвал Ван Гога любезным. Он был не таким как все. Но зла никому не желал: это было по нему заметно. Случалось, что по прибытии в Ваарле он долго ходил туда-сюда и осматривался. И кричал издалека, увидев меня: 'Эй, парень, вот ты где!'. А случалось, что и вовсе не обращал на меня внимания. Когда он работал, то не переносил, чтобы люди подходили близко. А если кто-то всё же приближался, то смотрел хмуро и недовольно. Не терпел, чтобы ему мешали.
'Едоки картофеля' - хорошее изображение. Так оно и было на самом деле. Семья сидела вокруг стола и все ели с одного блюда. А самое интересное то, что я лично знал тех людей. Позже один из мальчиков с той картины был моим работником. Я его прекрасно помню.
1. Нюэнен (Nuenen) - деревня в северном Брабанте.
2. Деревня 'Ваарле' (Vaarle) больше не существует, её земли сейчас являются частью Нюэнена.
Диммен Гестел. Совместная работа на природе
Нюэнен, 1884-1885
С 1881 по 1885 год Диммен Гестел учился живописи в Королевской академии искусств в Амстердаме. Наряду с этим обучался преподаванию рисования. В 1884 году, в типографии своего брата Дирка в Эйндховене1, он познакомился с Винсентом. Тот посоветовал ему оставить академию и учиться далее самостоятельно, упражняясь на лоне природы. Гестел рассказал о своих встречах с Ван Гогом в письме Альберту Пласшерту 29 июля 1912 года.
Если бы я был таким же мастером натюрморта как Ван Гог... Он изображал всё, что ему попадалось на глаза, например, птичьи гнёзда, пару туфель. И картофель, прежде всего, картофель. Он говорил: если сумеешь хорошо нарисовать картофелину, то нарисуешь и овцу. Когда мы по вечерам возвращались домой, я ощущал значительность работ Ван Гога и понимал, что мои пейзажи не могут с ними сравниться. Однако я тогда ещё не считал его большим художником. Для работы он выбирал удалённые места, например, за мельницей.
При расставании он обычно предлагал на следующий день снова приступить к нашим занятиям и говорил, что ранним утром будет ждать меня перед железнодорожной станцией. Я с благодарностью соглашался, надеясь таким образом приобрести неоценимый опыт рисования на природе. Таким образом, на рассвете я отправлялся в Нюэнен, вооружённый небольшим ящичком со всем необходимым. Дойдя до широкой песчаной дороги, над которой всегда стояло белое облако пыли, я за ним я различал овец, а потом и Ван Гога в синем крестьянском кафтане, в большой соломенной шляпе и кломпах2 на ногах. На спине он нёс большой натюрморт, а в руках держал вместительный ящик с холстами, кистями и прочим. Иногда он спрашивал, где же мой багаж, и рассмотрев его, делал выговор: если мне для работы нужно так мало принадлежностей, я могу с тем же успехом оставаться дома.
На лугу Ван Гог сразу приступал к работе над большим полотном. Пасущиеся овцы и пастух, склонившийся над вязанием чулка, становились его моделями. Я же натягивал своё маленькое полотно и начинал рисовать луг, но не овец - на это я не решался. Было ещё совсем рано, и низкое солнце освящало воздух мерцающим светом. Вот я и пытался отобразить ландшафт во всём его многоцветии. Спустя какое-то время Ван Гог подходил ближе, чтобы взглянуть на мою картину. И обычно, не медля, брал в руку большую кисть и проводил ею по полотну, смешивая цвета, над которыми я так усердно трудился. Потом сложно и малопонятно для меня объяснял, как и почему воздух сливается с горизонтом. Затем снова исправлял мою работу, отмечая мощными штрихами то место, где должны появиться овцы. В итоге он часто приходил к заключению, что моё полотно слишком маленькое для задуманного и предлагал вернуться домой за холстом побольше и после полудня снова приступить к работе.
Вспоминаю такой эпизод. Мы шли в деревню под жарким солнцем. Узкими тропинками, миновав множество садовых изгородей, приблизились к калитке участка отца Винсента. (Годы спустя я увидел эту калитку на одном из рисунков амстердамской коллекции г-на Дрюккера). Мы выпили в доме по чашке кофе, а после полудня опять пустились в путь - на луг, к овцам. Там снова работали. Картина, написанная мной в тот день - в сущности работа не моя, а Винсента. Как только я нанёс краску на холст и начал внимательно наблюдать за овцами, чтобы потом нарисовать каждую в отдельности, Ван Гог подошёл ко мне со своей большой кистью. Уверенно заключил: смехотворное изобилие цветов! И стал писать заново. Стадо овец передал так: большое коричневое пятно, затем серые штрихи на нём, означавшие лучи света. Несколько овечьих голов, под ними копыта в виде вертикальных штрихов. И над всем этим фигура пастуха с палкой в руках, готовящегося гнать стадо обратно в стойло. Если смотреть на картину издалека, то можно распознать, что на ней изображено. Это изображение никак не назовёшь копией действительности. Я бы сказал так: чистая фантазия, порождённая прекрасным видом.
На обратном пути мы зашли в один из местных трактиров, которые в северном Брабанте почему-то называют 'святыми хижинами'. За кружкой пива Винсент вновь развернул полотно и продолжил работу над ним, пока не стемнело. Я взял этот - ещё непросохший - этюд с собой в поезд, по дороге домой. Он долгие годы висел на стене нашей типографии, а потом где-то затерялся.
1. Согласно другим источникам их встреча произошла в ателье Ван Гога.
2. Кломпы - традиционные голландские деревянные башмаки
Людвиг Виллем Реймерт Венкебах. Попытка посредничества
Нюэнен, 16 июля 1885
Виллем Венкебах был другом Антона ван Раппарда - известного в то время художника-пейзажиста - который в свою очередь дружил с Винсентом. Весной 1885 года Ван Гог послал Раппарду литографию 'Едоков картофеля'. В ответном письме тот отозвался об этом произведении явно неодобрительно. Его заключение гласило: 'Я слишком высоко ценю искусство, чтобы принять такое небрежное отношение к нему'. Винсент был глубоко обижен словами коллеги и отослал его письмо обратно - как знак окончания их дружбы. Друг Раппарда, Виллем Винкебах, предпринял поездку в Нюэнен в надежде примирить двух художников.
![[]](/img/m/mogilewskaja_j/text_0010/aardappelseters1.jpg)
Едоки картофеля, 1885
Мой друг Раппард был чрезвычайно удручён из-за серьёзной ссоры с Ван Гогом. Он попросил меня поехать к Винсенту и поговорить с ним, надеясь на примирение. Вот я и отправился в Нюэнен, где Ван Гог тогда жил. Эту поездку я запомнил навсегда, до мельчайших деталей. Я бы назвал её самым значительным событием моей жизни.
Винсент проживал в довольно большом доме, стоявшем на земельном участке пономаря католической церкви. Меня сразу ошеломил царивший там гигантский беспорядок. Помещение было заполнено различными вещами и предметами. Прежде всего мне бросились в глаза характерные экспрессивные рисунки Винсента, развешанные по стенам. Они показались мне необычными, особенными. Кроме того я увидел птичьи гнёзда и яйца, теснившиеся на многочисленных столах. И ещё башмаки, старые кепки и дамские шляпки - большей частью грязные и поношенные. А также старые стулья без сидений с поломанными ножками. В одном углу лежали вперемежку различного рода инструменты. В задней комнатке стоял натюрморт - там Винсент работал. 'Слишком маленькое помещение,' - подумал я.
Винсент был рад познакомиться со мной. Мы пожали друг другу руки, он показал мне свои работы и увлеченно поведал о планах на будущее. Поделился тем, как трудно найти модели среди крестьян, уговорить их позировать. Говорил он об этом очень резко и недовольно, что меня несколько удивило - ведь речь шла о местных обитателях, среди которых он жил. Между тем он горячился всё больше, ругая 'добропорядочный люд' на чём свет стоит. В гневе наносил удары по натюрморту, из-за чего несколько полотен упали на пол. Я бросился подбирать их, и тогда Винсент заметил золотые запонки на моих манжетах. Его взгляд тут же наполнился презрением, и он возмущённо сказал: 'Не терплю людей, которые носят такие шикарные штучки!'. Это преувеличенное, грубое и обидное замечание привело меня в немалое замешательство. Я однако никак не выдал себя и продолжал вести себя так, словно ничего особенного не услышал. Впрочем, Винсент и сам, казалось бы, мгновенно забыл о своём негодовании и любезно предложил мне прогуляться.
Во время прогулки я узнал другие его стороны: возвышенный дух и обострённую наблюдательность художника. Он замечал все окружающие нас цвета, чувствовал малейшее движение воздуха. Во всём он видел красоту: в засеянных полях, в солнечном свете, в ветвистых деревьях, в плывущих облаках и крестьянских хижинах. Ничто не ускользало от его пытливого взгляда. Он замечал малейшие оттенки цвета и тени - как в поле, так и на стенах крестьянских домов. Я постепенно осознавал, что встретил удивительного художника!
Я не забывал о цели моего визита, и решил, что именно сейчас будет уместно заговорить об этом. Винсент, казалось, прочитал мои мысли: он рассказал, что часто совершал длительные прогулки с Раппардом, и что очень сожалеет об их разногласии. Тогда я сказал: 'Антон вовсе не хотел Вас обидеть, он просто без обиняков, по-дружески высказал своё мнение. И он просит простить его'. 'Разумеется, - ответил Винсент, - но при условии, что он возьмёт свои слова обратно'1. Больше мы к этой теме не возвращались.
Дорога, по которой мы шли, была неровной и ухабистой, и на ней чётко выделялся глубокий след от колёс повозки. Я пошёл по этому следу и предложил Винсенту проследовать моему примеру: 'Так удобнее идти: по плоской и твёрдой поверхности'. 'Нет, - ответил он, - не следует выбирать в жизни лёгкие пути, я так никогда не поступаю'.
В этот же день мы ужинали в Эйндховене, у друзей Ван Гога, и во время трапезы разговор зашёл о французском художнике Альфонсе Стенгелине, с которым я познакомился в Дренте. Я рассказал, что он не очень ладил с крестьянами. И тут, к моему немалому испугу, Винсент буквально взорвался. Он бросил вилку на пол, крепко выругал крестьян, пожелав им всевозможных бед, и покинул дом. Я чрезвычайно растерялся, но хозяин дома - очевидно, привычный к подобным вспышкам - хранил полное спокойствие. 'Не волнуйтесь, - сказал он, - с ним всё в порядке, скоро он снова объявится как ни в чём не бывало'.
Так и случилось. Когда я прибыл на вокзал, откуда намеревался уехать обратно в Утрехт, то увидел Ван Гога. Тот пришёл, чтобы попрощаться со мной. 'Надеюсь, Вы скоро приедете снова,' - сказал он. И помахал рукой, когда поезд тронулся.
1. Ван Гог и Раппард потом обменялись ещё несколькими письмами, последнее письмо Винсента было отправлено в сентябре 1885 года. Но их дружбе пришёл конец, и они больше никогда не встречались.
Антон Керссемакерс. Благоговение перед 'Еврейской невестой'
Амстердам, 6-8 октября 1885
Мастер по коже и художник-любитель Антон Керссемакерс был семью годами старше Винсента. Они познакомились в Эйндховене. Их свёл общий знакомый, маляр по профессии, посчитавший, что двум художникам следуют поделиться опытом. В 1912 году еженедельная газета 'De Amsterdammer' опубликовала воспоминания Керссемакерса.
Мой знакомый маляр относился с большим почтением к Ван Гогу. Он изготовлял для него краски: в основном, белую и жёлтую, которые тот много использовал. И другие цвета, конечно, тоже. Поскольку маляр не был большим профессионалом в этой области, качество и густота красок оставляли желать лучшего. Но из-за недостатка средств Ван Гог вынужден был мириться с этим. Я до сих пор храню одну его маленькую картину, написанную этими скверными красками. Когда я в Нюэнене впервые увидел работы Ван Гога, то был лишь изумлён и растерян. Они показались мне незавершёнными, грубыми, вызывающими... Придя к выводу, что они не имеют ничего общего с настоящей живописью, я всё же пытался понять их, проникнуться ими. Но напрасно. Я был глубоко разочарован и решил, что Ван Гог ничего не может мне дать. И что нет смысла больше встречаться с ним, а надо искать свой путь в искусстве.
Однако шли дни, но я не мог забыть его картин, они буквально преследовали и притягивали меня. И я решил вновь наведаться в его ателье. Так я и сделал, и теперь взглянул на его работы иначе. Моё впечатление изменилось в лучшую сторону, однако в силу моего тогдашнего невежества я по-прежнему полагал, что он не умеет рисовать фигуры людей. Или изображает их небрежно. У меня даже хватило дерзости сказать ему об этом! Он совсем не рассердился, а лишь улыбнулся и ответил, что впоследствии я изменю своё мнение. Когда я собрался уходить, он дал мне с собой несколько гравюр, в том числе Адольфа Менцеля1. И посоветовал скопировать их, прибавив, что это будет полезным для меня упражнением.
В следующий раз я принёс ему несколько моих работ и спросил, что он о них думает. Желая, очевидно, поощрить меня, он сказал примерно следующее: 'Что ж, очень даже неплохо. И вот что я хочу тебе посоветовать: не спеши изображать пейзажи, а возьмись лучше за натюрморты, это будет отличная школа для тебя. Напиши штук пятьдесят и сам не заметишь, как далеко продвинешься. Я же готов помочь тебе, так что будем рисовать одно и то же. Ведь и мне необходимо ещё многому научиться. Чтобы набраться опыта, нет ничего лучше, как рисовать разные предметы, меняя их местами". Так днями и неделями он учил меня, проявляя при этом немалое терпение. И одновременно работал сам в доме и вне дома: карандашом, акварелью и масляными красками. Один раз случилось так, что у меня опустились руки, и я сказал: ах, ничего у меня больше не получится, в моём возрасте поздно учиться на художника... Тогда он назвал мне несколько живописцев, поздно начавших и вопреки этому ставших знаменитыми. В частности он упомянул Х.В. Месдага2.
Как-то мы работали в его ателье над одним и тем же простым натюрмортом: пара башмаков и несколько сосудов. Я старался как мог, но изображение мне никак не удавалась, и я каждый раз его соскребал. Вдруг он подошёл ко мне и сказал: 'Смотри, здесь и там надо нанести штрихи... Да, ты не бойся, я не испорчу. Надо взять краску потемнее...'. И вот он принялся полностью переписывать мою картину своей широкой кистью, давая при этом разъяснения: 'Таким способом я выдвигаю на первый план этот предмет. А так выделяю другие... Не сосредотачивайся на одном компоненте. Нарисовал его и забудь о нём, переходи к другим. И не старайся рисовать красиво'.
Жил он бедно, настоящий представитель богемы... По несколько недель не ел мяса, а питался лишь сухим хлебом с сыром. 'Это не портится в дороге', - утверждал он. Доказательством, что ему такой скромной трапезы было достаточно, и что к лучшему он и не стремился, служит следующий эпизод. Один раз мы вместе гуляли по Нюэнену, дело было днём в середине лета. Я предложил зайти в трактир, поесть там бутербродов и выпить кофе - нам этого хватило бы до вечера. Винсент сразу согласился, он вообще был покладистым. А угощение в трактире оказалось богатым: разные булочки, сыры, колбасы и прочие вкусные вещи. Смотрю: Ван Гог взял себе лишь сухой хлеб и сыр. Я говорю ему: 'Эй, Винсент, ешь от души: намажь хлеб маслом, возьми кусок ветчины, положи сахар в кофе... Ведь что и сколько не возьмёшь, цена одна!'. 'Нет, - ответил он, - так я приучу себя к излишеству. Хлеб и сыр, больше мне не надо'. Правда, в дорожной сумке он всегда носил бутылочку коньяка и с ней, пожалуй, не захотел бы расстаться. Но это была единственная роскошь, которую он себе позволял.
Обстановка его ателье - а снимал он несколько комнат у звонаря - была воистину богемной. Как войдёшь туда, так буквально остолбенеешь от обилия картин, рисунков мелом и акварелью. На многих были изображены мужские и женские головы с характерными курносыми носами, выдающимися скулами и большими оттопыренными ушами. Другие рисунки отображали крепкие сжатые кулаки. Кроме того было множество портретов ткачих за станками и бесконечных натюрмортов. А также десяток-другой этюдов масляной краской со старой капеллой в разные времена года: она его чем-то необычайно привлекала. (Позднее эту капеллу разрушили хулиганы). Вокруг камина, по-видимому, ни разу не чищенного, лежал слой золы. Стояло несколько стульев с протёртыми соломенными сидениями, шкаф с не меньше, чем с тридцатью птичьими гнёздами, кусками мха и растениями с лугов, несколько чучел птиц, прялка, челнок, всевозможные крестьянские станки. Беспорядочно громоздились старые шапки и кепки, аляповатые дамские шляпки, деревянные башмаки и так далее, и так далее. Ящик для красок и палитры были изготовлены в Нюэнене по специальному заказу Винсента, так же как и рамка для определения перспективы: железный брусок с острым углом, на который он мог на разной высоте накручивать маленькую рамку. Он говорил: 'Даже опытные художники используют такое приспособление, так зачем же мне от него отказываться?'.
Спустя какое-то время я посетил с ним несколько музеев и первый из них - Королевский музей искусств. Я тогда по семейным обстоятельствам должен был всегда ночевать дома, поэтому Винсент поехал в Амстердам на день раньше меня, и мы встретились на центральном вокзале, в зале ожидания третьего класса. Когда я пришёл туда, то увидел массу людей самых разных сословий и занятий: кондукторов, рабочих, бродяг и прочих, сидевших, шагавших из угла в угол и стоявших у окон. Среди этой толпы сидел он, спокойный как всегда, в своём длинном пальто и неизменной меховой шапке. Он делал зарисовки (при нём был маленький ящик с красками), полностью углубившись в это занятие, не обращая внимания на публику и не замечая, что некоторые зеваки позволяли себе вольные и оскорбительные замечания в его адрес. Увидев меня, он тут же прекратил работу, неторопливо сложил всё в ящик, и мы отправились в музей. Шёл сильнейший дождь, лило как из ведра, и Ван Гог в своей шапке напоминал мокрого кота. Я предложил взять извозчика, на что он проворчал: 'Да к чему это, я всегда предпочитаю идти пешком, а впрочем, поступай как тебе угодно'. В музее он хорошо знал, что и где находится. Он повёл меня в Ван Гойену3 и Болю4, а дольше всего мы задержались у Рембрандта, особенно у его 'Еврейской невесты'. Винсента просто нельзя было оттащить от этой картины, он даже уселся напротив неё, между тем как я отправился дальше. 'Ты знаешь, где меня искать', - сказал он мне вслед. Когда спустя довольно значительное время я вернулся к нему и спросил, не хочет ли он пройтись по другим залам, Ван Гог удивлённо взглянул на меня и ответил: 'Ты, наверно, не поверишь, но говорю от чистого сердца: я бы отдал десять лет жизни, если бы мне позволили провести две недели перед этой картиной, питаясь лишь водой и хлебом'. Наконец он поднялся: 'Да, надо идти'. Затем мы зашли в художественный магазин его дяди, где я по совету Винсента купил две книги: 'Голландские музеи' и 'Сокровища английского искусства'. Сам он не зашёл внутрь, и когда я спросил причину, ответил, что не хочет попадаться на глаза своим обеспеченным и благопристойным родственникам. Похоже, что с семьёй он был тогда в неладах.
В то время он мог говорить о картинах, рисунках, гравюрах и прочем лишь с немногими друзьями, среди которых был по счастью и я... Причём, далеко не все из этих людей понимали и принимали его искусство. Позже я многократно упрекал себя в том, что и мне он был во многом непонятен, иначе я бы мог научиться у него много большему. Он часто сравнивал живопись с музыкой и, чтобы почувствовать и понять эту общность, стал брать уроки музыки у одного старого органиста. Но учёба продолжалась недолго, поскольку во время занятий Ван Гог беспрестанно сравнивал звуки с красками - то с прусским голубым, то с тёмно-зелёным - перебирая оттенки от тёмной охры до светлого кадмия. В результате почтенный органист решил, что имеет дело с сумасшедшим, и отказался от странного ученика.
Картину с 'Водяная мельница в Геннепе', которя была позже выставлена в галлерее Олдензейла и в музее Бойманса, он писал в моём присутствии.
В то время Ван Гог решил, что нашёл способ защиты от пожухания красок: весьма неприятного эффекта для живописцев. Однако с этим средством и с самими красками он обращался слишком расточительно, в результате чего краски нередко стекали к низу полотна, и приходилось удалять их палитровым ножом. Следы этого можно заметить при внимательном изучении его работ.
Лишь немногие свои полотна Ван Гог подписывал полностью, объяснив это так: 'Ван Гог - трудно произносимая для иностранцев фамилия, так что её наверняка исказят, если мои картины когда-то попадут во Францию или Англию. А Винсент - имя ясное и простое'.
Он часто появлялся в моём доме, в Эйндховене. Приходил без предупреждения, обычно, когда я рисовал в саду. Подходил сзади, поэтому ещё не видя его, я слышал его голос: 'А, ты работаешь на свежем воздухе... Правильно! Делай это чаще'. Потом он переходил к наставлениям. Например: 'Тут у тебя крыша, и ты взял слишком большой угол, он должен быть не больше 45 градусов. Иначе она покажется излишне крутой, а краски это лишь усилят. Не знаю, что ещё сказать ... по-моему, ничего из твоей затеи не получится. А впрочем, продолжай, ведь именно так и набираешься опыта... Изображаемые объекты необходимо заранее представить себе в совокупности. Тон при этом особенно важен... Не забывай о перспективе, и прежде всего о воздушной перспективе. Если объекты на заднем фоне у тебя зелёные, как ты выделишь зелёный цвет на переднем плане?'.
Прекрасное вечернее небо буквально сводило его с ума, приводило в экстаз. Один раз, ясным безоблачным вечером, мы прибыли из Нюэнена в Эйндховен. Нам посчастливилось увидеть на редкость красивый закат солнца. 'Непостижимо!' - воскликнул Ван Гог, прикрыв глаза рукой. 'Как этот парень, которого мы называем Богом, додумался до подобного? Как он это сделал? Если у него такое получается, то и у нас должно получиться. О Бог, как это прекрасно! Жаль, что под рукой нет палитры с красками, ведь этот потрясающий вид того и гляди исчезнет'. И слегка упокоившись, продолжил: 'Давай немного посидим. Никогда не забывай во время работы на природе держать глаза полузакрытыми. Представляю, что нюэненовские наглецы думают обо мне, когда видят меня бредущего по лугам и наблюдают, как я останавливаюсь, присаживаюсь на мгновение, прищуриваю глаза или прикрываю их рукой. Наверняка, думают, что я не в себе... Ну и пусть, меня это мало заботит, и я буду продолжать своё дело'.
Он часто повторял, что хотел бы покинуть наши места. Однако я не придавал значения этим высказываниям, полагая, что они выражали лишь его мимолётное настроение. Но в какой-то момент он сообщил, что уезжает в Антверпен, а потом собирается обосноваться во Франции. Перед отъездом зашёл попрощаться, вручив мне в качестве сувенира ещё непросохший замечательный осенний пейзаж, величиной метр на восемьдесят сантиметров. В ответ я подарил ему свою небольшую работу. Его пейзаж, в котором ясно ощущается изменчивое осеннее настроение, до сих пор хранится у меня. Это картина в светлых тонах, с простым содержанием. На переднем плане - три угловатых дуба, ещё полные листьев, а рядом берёзка, уже потерявшая почти всю листву. На заднем плане - разного рода деревья и кусты, с листьями и без, и так до самого горизонта. А в середине женщина в белой шляпе, изображенная лишь несколькими штрихами. Картина не была подписана, Ван Гог пообещал сделать это позже, когда вернётся в Нюэнен. И прибавил, что его подпись вовсе не нужна. По его убеждению, он достигнет многого за то время, которое ему ещё отведено, о нём будут писать после его смерти, и его работы всегда отличат от других.
1. Адольф фон Менцель (Adolph Friedrich Erdmann von Menzel, 1815-1905) - немецкий художник, один из лидеров романтического историзма.
2. Хендрик Виллем Месдах (Hendrik Willem Mesdag 1831-1915) - нидерландский художник-маринист.
3. Ян ван Гойен (Jan Josephsz.van Goyen, 1596-1656) нидерландский художник-пейзажист, рисовальщик и офортист XVII века.
4. Фердинанд Боль (Ferdinand Bol, 1616-1680) - нидерландский художник, гравёр и рисовальщик.
Антон Керссемакерс. Двусмысленная посылка
Нюэнен, 1885
После публикации в 1912 году своих воспоминаний в газете 'De Amsterdammer' Антон Керссемакерс получил письмо от Альберта Пласшерта, который собирал информацию о Ван Гоге и обращался ко всем знакомым ему людям, знавшим художника. Керссемакерс рассказал Пласшерту об одном эпизоде, не включённым в его рассказ для газеты.
Я не сообщил газете о своеобразной мести Винсента церковнику Нюэнена, посчитав, что эта информация не подходит для широкой публики. Однако передаю её Вам лично, рассчитывая на Ваше благоразумие.
Он пришёл ко мне после возвращения из Антверпена и сказал: 'Я придумал, как доставить удовольствие тому самому туповатому парню из Нюэнена. Для этого я кое-что прихватил...'. Я, разумеется, заинтересовался, что именно, и тогда он показал мне несколько упаковок презервативов, попросив раздать их местным крестьянам и посмотреть, какая реакция последует. Как видите, свою благочестивость он тогда уже растерял.
Как худодника, его всё больше занимали идеи, близкие к футуристским, и он всё дальше отходил от традиционных академических взглядов. Трудился без устали, и в его работах ощущалось всё больше жизни и движения. Так в своей 'Пряхе' он не стал детально вырисовывать спицы, а просто закрасил колесо прозрачно-серым. В подобной же манере предал полёт жаворонка над пшеничным полем. Так же изобразил летящих птиц на своих французских полотнах.
Обычно он приходил в Эйндховен по воскресеньям и, если не заставал меня дома, то шёл в кафе Harmonie, где между двенадцатью и двумя часами пополудни устраивалось оживлённое застолье. Он знал, что я там. Когда он появлялся на пороге в своём меховом пальто и лохматой шапке, постояльцы кафе встречали его сдержанным смехом и сообщали мне: 'Вот твой друг явился'. Конечно, я сразу покидал компанию и садился за его столик. Или мы вместе шли ко мне домой. Он никогда не присоединялся к группе. 'Мне ни к чему слушать пересуды почтенной публики', - говорил он мне.
Луи Пиррард. Винсента направляют в класс для начинающих
Антверпен, январь/февраль 1886
18 января 1886 года Винсент поступил в Королевскую академию изобразительных искусств в Антверпене. Одним из его соучеников был Виктор Хагеман. Тридцать пять лет спустя Хагеман поделился с писателем Луи Пиррардом, работавшим над книгой о Ван Гоге, своими воспоминаниями о художнике.
Он посещал Академию недолго, всего несколько недель. Я сам брал там уроки рисования. Ван Гог запомнился мне человеком неотесанным, нервным и неспокойным. Он, как бомба, свалился на Академию художеств и привёл в замешательство всех: директора, учителей, учеников.
Ван Гог, которому в ту пору был 31 год, начал брать уроки живописи у самого директора Академии Карела Ферлата. Последний был приверженцем консервативного искусства и считал, что задача художника - запечатлеть важнейшие исторические события для будущих поколений. Его класс насчитывал приблизительно шестьдесят учеников, четверть из них составляли немцы и англичане. Однажды утром к ним присоединился Ван Гог, на нём были типичный для фламандских крестьян синий кафтан и меховая шапка. Вместо палитры он использовал досточку, служившую ранее полкой кухонного шкафчика для хранения сахара или дрожжей".
В тот день ученикам дали задание нарисовать двух обнажённых до пояса борцов, позировавших на возвышении. Ван Гог приступил к работе страстно, лихорадочно, со скоростью, крайне изумившей его коллег. Он накладывал краску такими густыми слоями, что она стекала с холста на пол. Поражённый его необычной манерой работы, Ферлат озадаченно спросил: 'Кто вы?', на что Ван Гог спокойно ответил: 'Я Винсент, голландец'. Ферлат, будучи убеждённым консерватором, заявил высокомерным тоном, глядя на полотно: 'Эту мазню исправить невозможно. Идите-ка, юноша, в классы рисования, вам ещё учиться и учиться...'. Ван Гог страшно покраснел, но смог сдержать обиду и гнев. Вскоре он перешёл на курсы другого преподавателя, Эжена Зиберта, который имел более широкие взгляды на искусство, хотя тоже подозрительно относился ко всему новому.
В течении нескольких недель Винсент много и страстно рисовал. Он явно стремился достичь мастерства. В то же время никогда не вносил исправлений и большую часть своих рисунков рвал на кусочки и выбрасывал. Он зарисовывал всё, что видел в зале: учеников, их одежду, мебель... Всё что угодно, но не гипсовую скульптуру, которую следовало изобразить по заданию доцента. Он работал необычайно быстро, что всех приводило в изумление. Часто десять, а то и пятнадцать раз создавал один и тот же рисунок или одну и ту же картину.
Франсуа Гози. Трудный ученик
Париж, весна 1886 года
В конце февраля 1886 года Винсент уехал из Антверпена в Париж с целью брать уроки в ателье Фернана Кормона. Там он познакомился с другими художниками, в том числе с Эмилем Бернаром и Анри Тулузом-Лотреком. Франсуа Гози был также соучеником Винсента.
Когда Ван Гог приступил к занятиям в ателье Кормона, то представился всем Винсентом и попросил именно так обращаться к нему. Долгое время мы даже не знали его фамилии. Он был очень прилежным учеником, предпочитавшим работать в спокойной обстановке. Наш парижский юмор был ему, как северному жителю, малопонятен. Поэтому мы, привыкшие постоянно шутить и поддразнивать друг друга, сдерживались в его присутствии.
Если в беседах об искусстве кто-то с ним не соглашался, он не скрывал своего недовольства. Выходил из себя до такой степени, что мы беспокоились за него. Его кумиром был Делакруа, и когда он говорил об этом художнике, то приходил в величайшее волнение, его губы начинали дрожать. Первое время он только рисовал, и мы не видели ничего особенного в его рисунках. Но однажды, в понедельник, он установил мольберт и натянул на него холст, чтобы писать красками. Потом я понял, что краски буквально сводили его с ума. Моделью была женщина, сидевшая на табуретке. Ван Гог сделал быстрый набросок и взял в руки палитру. Согласно советам Кормона, мы должны были во время таких учебных сеансов копировать увиденное, ничего не изменяя. Все так и поступали. Но не Ван Гог. Было ясно, что вместо этюда он хочет написать картину. Он покрыл табуретку ярко-синим покрывалом, составлявшим удивительный контраст с золотистой кожей модели. Мы увидели совершенно новое сочетание ярких цветов, казавшихся рядом друг с другом более интенсивными. Потом Ван Гог начал писать с необычным рвением, бросая краску на бумагу стремительными мазками. Казалось, он загребал краски лопатой: они так и струилась с кисти, пачкая его пальцы. Продолжал работать и в то время, когда модель вышла на обеденный перерыв. Цветовая насыщенность картины поразила нас. Привыкшие к классическим приёмам, мы не могли найти слов".1
Когда Кормон в среду пришёл в ателье, мы, как обычно, шумно переговаривались друг с другом. Но с появлением учителя тут же замолчали. Можно было услышать лишь шелест бумаги и звук водимого по ней карандаша. Однако когда Кормон остановился перед этюдом Ван Гога, тишина установилась полная. Все затаили дыхание и смотрели во все глаза, ожидая, что скажет мастер. Я сидел совсем близко от него и видел, как он внимательно рассматривал картину. Его лицо оставалось неподвижным, и он долгое время сохранял молчание. Наконец он заговорил, но сделал лишь несколько замечаний относительно композиции, ничего не сказав о цвете. После этого все снова приступили к работе, не думая больше ни о Кормоне, ни о Винсенте.
Как-то Ван Гог навестил меня дома и увидел на моём столе книгу Бальзака 'Сезар Бирото'. 'Ты читаешь Бальзака, - и правильно делаешь. Удивительный писатель. Считаю, что каждый должен выучить его романы наизусть'. Я не придал значения этим словам. Но несколько дней спустя Лотрек сказал мне: 'А ведь Ван Гог высоко ценит тебя, с тех пор как обнаружил, что Бальзак - твой любимый писатель' . Вот так случайно можно завоевать уважение других. Ведь в тот день он мог увидеть у меня и другую книгу. Например Золя, Мюссе или - о ужас - какой-нибудь низкопробный любовный роман. Что бы он тогда подумал обо мне?!
Вскоре я нанёс ему ответный визит. Его жильё, служившее также ателье, представляло собой просторную, хорошо освещённую комнату. Он показал мне свой последний натюрморт, который как раз завершил: пару обуви, недавно приобретённую им на барахолке. Это были простые крепкие рабочие ботинки, хорошо вычищенные. Ничего особенного в них не было. Ван Гог дождался дождливой погоды, надел их и отправился на прогулку, где основательно их перепачкал. Покрытые грязью и глиной, они показались ему интересными для картины. Он полагал, что для натюрморта не требуется сложного сюжета. Подойдёт, например, букет роз или даже старый сундук. Однако его картина показалась другим ученикам одновременно обыденной и странной: блюдо с яблоками в столовой, а рядом грязные ботинки.
1. Картина, с женщиной на синем покрывале, описанная Гози, никогда не была найдена, так что достоверно неизвестно, соответствует ли его рассказ истине.
Тео Ван Гог. Винсент на пути к успеху
Париж, июнь-июль 1886
В начале июня 1886 года Винсент покинул ателье Кормона. Но его стремление стать живописцем лишь возросло. Он поселился в Париже у брата. В письме матери Тео поведал об успехах Винсента.
Он трудится не покладая рук, и результаты уже налицо: к нему постепенно приходит успех. Ему пока не удаётся продать свои работы за деньги, однако он обменивает их на картины других художников, благодаря чему мы стали обладателями неплохой коллекции, представляющей собой определённую ценность... Один торговец искусством взял себе четыре его полотна, обещая в следующем году устроить экспозицию его работ. Чаще всего Винсент изображает цветы, и с каждой новой картиной его цветовая гамма приобретает больше свежести и глубины. Сам он намного жизнерадостнее и бодрее, чем раньше, и люди начинают тянуться к нему. Не проходит дня, чтобы его не пригласил в своё ателье тот или иной художник с известным именем. И к нему самому нередко приходят посетители. Один хороший знакомый ежедневно посылает букет цветов, который служит ему моделью. Если он и дальше будет продвигаться в таком темпе, то трудные времена вскоре останутся позади, и он ещё себя покажет...
![[Ваза с гвоздиками, 1886]](/img/m/mogilewskaja_j/text_0010/vassmetanjers1.jpg)
Ваза с гвоздиками,1886
Эмиль Бернар. Сезанн и Ван Гог: противоположные натуры
Париж, осень 1886
Парижские художники часто собирались в магазине художественных товаров Жюльена Танги. Хозяин лавки выделил часть помещения для галереи. Среди прочих он выставлял работы Поля Сезанна. В 1908 году Эмиль Бернар опубликовал свои воспоминания об этом в журнале Mercure de France.
Одновременно с Сезанном Танги выставил картины Ван Гога. Последний лишь недавно начал посещать магазин, однако приходил очень часто, чуть ли не жил там. Он начал с того, что закупил почти все имевшиеся в запасе тюбики с красками. Расходовал их очень неэкономно: рисовал не кисточкой, а непосредственно тюбиком, выдавливая из него за раз всё содержимое. Он быстро подружился с Танги, честным тружеником, человеком добрейшим и великодушным, благосклонно относившимся ко всему новому в искусстве. Ван Гог, в прошлом мечтавший посвятить себя религии, сейчас, рядом с Танги, напоминал мне апостола. Делился с ним своими мыслями, видением мира, ещё не оформившимися, интуитивными идеями и идеалами. Например, о социализме. Жюльен Танги регулярно просматривал социалистические газеты. Он был истинным другом всех бедных и обездоленных, его идеалом было общество, построенное на единстве, любви и альтруизме, без войн, разногласий и корыстных побуждений. Винсент придерживался тех же взглядов, но - как художник - мыслил несколько иначе, пытаясь подвести социальную гармонию под своеобразную эстетику или религию. В его письмах, напечатанных в Mercure, приведены кое-какие разъяснения относительно этой теории. Я твёрдо убеждён, что Танги симпатизировал Ван Гогу не столько из-за его живописи, сколько из-за революционных взглядов. Впрочем, он ценил его картины, как отражение надежд на счастливое будущее.
Оба были бедны, но несмотря на это - в ожидании лучшей жизни - раздавали всё, что имели. Художник - свои произведения, торговец - краски, деньги и еду. Отдавали друзьям, рабочим, а случалось, и проституткам, которые спешили сбыть картины за бесценок. Щедрость обоих была абсолютно бескорыстной: бывало, что они одаривали незнакомых и первых встречных. В тот период Винсент начал захаживать в кафе Тамбурин, где вероятно был вовлечён в незаконные делишки одной прекрасной итальянки. Сидя за высоким прилавком, та казалась классической моделью. Противостоять её очарованию было невозможно. Иногда Ван Гог посещал Тамбурин в сопровождении Танги, что немало беспокоило мать честного торговца. Старушка однако не подозревала, насколько невинны были эскапады двух мужчин: они ужинали в кафе, внося в качестве платы картины Винсента. Вскоре его полотна - в основном, натюрморты с цветами - покрыли все стены кафе. Так продолжалось несколько месяцев, пока заведение не разорилось и не перешло к другим хозяевам. Картины были распроданы за смешные деньги.
Оба, Ван Гог и Танги, знали, что такое нужда. Но их обстоятельства не были схожими. В своём безденежье Танги не видел собственной вины. Винсент же, находясь на содержании брата, чувствовал себя виноватым и поэтому во всём себе отказывал. Впрочем, продать свои работы ему не удавалось, и они скапливались в его ателье. А писал он много, иногда даже по три картины в день. Вот он и относил их скупщикам старья и получал от них гроши, не покрывавшие даже расходы на бумагу и краски...
Однажды днём к Танги зашёл Сезанн. Винсент как раз там обедал, так они и познакомились. И разговорились - об искусстве, разумеется. Каждый начал высказывать свои идеи. Винсент решил, что его мысли станут яснее, если он покажет собеседнику свои полотна и спросит его мнение о них. Вот он и выставил перед ним картины различных жанров: портреты, натюрморты, ландшафты. Осмотрев всё, Сезанн, человек в целом обходительный, но иногда позволявший себе резкие выпады, сказал: 'Вы пишете как сумасшедший!'. Сезанн и Ван Гог были совершенно разными, при этом их натуры не соответствовали стериотипам национальных характеров: страстный увлекающийся голландец и спокойный задумчивый француз. страстный увлекающийся голландец и спокойный задумчивый француз. В тот момент они поняли, что никогда не поладят друг с другом. Их первая встреча стала последней. Должен добавить, что и Ван Гог абсолютно не воспринимал живописи Сезанна и не понимал, почему у другие восхищаются. Он тщетно приглядывался к его картинам, не находя того, что искал. Они не отвечали его ожиданиям и чувствам.
Арчибальд Хартрик. Эксперименты с цветом
Париж, зима и весна 1887-1888
В ноябре 1886 года двадцатитрёхлетний шотландец Арчибальд Хартрик обосновался в Париже, где стал брать уроки живописи в ателье Кормона. Винсент к тому времени уже не посещал ателье. С Хартриком он познакомился у австралийского коллеги Джона Петера Рассела.
Хочу опровергнуть неверное представление о Ван Гоге, как о мужчине крепкого телосложения. Вероятно, это мнение распространилось из-за его особой - темпераментной и стремительной - манеры работать. Мне же его фигура показалась тщедушной, лицо - худым. Волосы и борода были рыжими, глаза - голубыми. У него была особая манера говорить: предложения так и вылетали из него неудержимым потоком, причём, на разных языках: голландском, английском и французском. Его речь сопровождалась каким-то странным шипением, и он имел привычку смотреть на собеседника через плечо. В возбуждённом состоянии он напоминал помешанного, в другие же моменты казался высокомерным или недоверчивым. Честно говоря, полагаю, что французские художники были любезны по отношению к нему лишь из-за его брата Тео. Ведь тот работал в фирме Гупиль по купле-продаже картин.
Одному из своих учеников, восемнадцатилетнему юноше по имени Бернар, Кормон особенно благоволил. Однажды утром он, как обычно, зашёл в ателье и застал Бернара за работой. Тот изображал коричневое покрывало, лежавшее на полу, однако использовал при этом красную, оранжевую и зелёную краски. На вопросы учителя он ответил, что рисует то, что видит. Кормон выразил своё решительное несогласие с подобным методом работы и тут же объявил о закрытии ателье на несколько месяцев. Вскоре после этого он исключил из своей группы всех недовольных и несогласных студентов. Ван Гог, не признававший ограничений в творческом самовыражении, был глубоко возмущён. По слухам (вряд ли достоверным) он разгневался до такой степени, что приобрёл пистолет, чтобы убить Кормона, но к счастью не застал его дома.
В тот период - рисуя на Монмартре цветы, натюрморты и портреты - Ван Гог упорно трудился над цветом своих картин. Настоящим мастером цвета он станет позже, в Арле. Пока же он искал, учился, упражнялся. Его густые мазки масляной краской удивляли и даже пугали как неподготовленного, так и опытного зрителя. Хотя он неплохо владел теоретическими основами импрессионизма, его - по моему мнению - нельзя было назвать просвещённым живописцем, каковыми были, например, Сера и Лотрек, знатоки учения о дополнительных цветах. Ван Гогу больше импонировала теория, что зрительное впечатление формируется не только от увиденного в данный момент, но и от увиденного в предыдущий момент. Поэтому он тщательно искал комбинации цветов, отражавшие это взаимодействие. Например, полагал, что если из тёмной улицы зайти в освещённую лампой комнату, то оранжевый цвет усилит ощущение света. Синий же цвет обостряет это ощущение при свете солнца. Вот он и экспериментировал с красками. Его взгляд выражал при этом полное самозабвение, и он бормотал время от времени с характерным для него шипением: 'оранжевый', 'синий'...
Своим поведением Ван Гог часто напоминал ребёнка: так открыто и наивно он выражал свои чувства, будь то радость, боль или разочарование. Также откровенно показывал симпатии и антипатии, что у некоторых вызывало отторжение. Однако он не преследовал никаких злых намерений, ему просто не приходило в голову, что он мог кого-то обидеть. О нём много говорили и писали в Париже, в частности, о его денежной несостоятельности и внешней неряшливости. Не знаю, откуда взялись такие суждения, поскольку я сам всегда видел его прилично одетым: лучше, чем одевались многие другие завсегдатаи ателье.
Я побывал у него дома, на улице Lepic 54, где он проживал с братом Тео. Квартира была благоустроенной, но уж очень заставленной. На мольберте стоял натюрморт 'Французские новеллы': первое полотно из будущей серии картин в жёлтых тонах. Ван Гог показал мне японские гравюры, весьма занимавшие его в то время. Он называл их блинами. Они были напечатаны на неровной бумаге, казавшейся смятой - отсюда такая ассоциация. Он говорил о них с необыкновенным воодушевлением. Это навело меня на мысль, что он задумал посредством нанесения красок на неровную поверхность достичь такого же эффекта в отображения тени, как на этих гравюрах. Позже он и в самом деле добился в этом успеха. Он показал мне несколько офортов, полученных от Маттейса Мариса1, с которым, возможно, был дружен. А также показал немало собственных литографий с изображением голландских крестьянок за работой в поле. Среди них попалась одна с названием 'Скорбь': ужасная, на мой взгляд. Это был портрет женщины, с которой он жил в Амстердаме: нагой, беременной и истощённой. Я похвалил несколько литографий, после чего Ван Гог предложил мне целую пачку в подарок, но я отказался... Потом жалел об этом, но тогда посчитал недостойным воспользоваться его великодушным спонтанным порывом.
![[]](/img/m/mogilewskaja_j/text_0010/sorrow.jpg)
Скорбь,1882
Винсент имел привычку носить во всех карманах куртки большие куски красного и синего мела. Если ему приходила в голову какая-то идея, он тут же начинал рисовать на чём придётся, например, на стене. Если я был рядом, то всегда торопился положить перед ним пару газет. Так однажды на газетах - своими характерными штрихами шириной от половины до одного сантиметра - он набросал сцену в ресторане, куда в последнее время частенько захаживал. Сам ресторан представлял собой узкую комнату с длинным столом, стульями вдоль стен и окном в торце. На переднем плане Винсент нарисовал вешалку, за ней ряд посетителей и, наконец, вид из окна: кучу мусора. Это был замечательный рисунок. Как жаль, что я его не сохранил!
1. Маттейс Марис (1839 - 1917) - нидерландский художник, литограф и график.
![[]](/img/m/mogilewskaja_j/text_0010/hartrick.jpg)
Арчибальд Хартрик. Портрет Винсента Ван Гога
Тео Ван Гог. Нелады между братьями
Париж, 14 марта 1887
С марта 1886 по февраль 1888 года Винсент жил в Париже вместе в братом Тео. Проживание братьев в одном доме не было мирным и безоблачным. В марте 1887 года Тео излил душу в письме сестре Виллемине.
Если бы у него был иной род занятий, я бы уже давно последовал твоим советам. Всё чаще задаю себе вопрос: правильно ли поступаю, неизменно поддерживая его. Несколько раз я серьёзно намеревался покончить с этим: пусть он сам решает свои проблемы... К такому заключению я пришёл, прочитав твоё последнее письмо, но после долгих раздумий решил оставить всё как есть. Ведь он настоящий художник. Сейчас не все его работы можно назвать удачными, но его время ещё придёт. Он непременно добьётся совершенства. Сейчас он в процессе учёбы, и нельзя сбивать его с этого пути. Пусть он и крайне непрактичен, но наступит день, когда он начнёт продавать свои картины.
Не думай, что меня волнует лишь вопрос о деньгах. Речь идёт о наших с ним отношениях, в которых сейчас нет места теплу и симпатии. Раньше я очень любил его, и он был моим лучшим другом. Но сейчас это осталось в прошлом. То же чувствует и он, и даже в большей степени: он не упускает случая показать, что презирает меня, и что я вызываю у него лишь отторжение. Всё это делает обстановку в доме невыносимой. Почти никто к нам больше не заглядывает, поскольку он со всеми затевает ссору. Кроме того он настолько нерадив и неряшлив, что наше жилище стало запущенным до крайности. Я очень надеюсь, что он примет решение жить один и съедет, тем более он сам неоднократно об этом говорил. Однако молчу об этом, так как мои слова скорей всего возымеют обратную силу и станут для него поводом остаться. Я лишь прошу его не причинять мне зла. Впрочем, само его присутствие в доме и есть зло... Кажется, что в нём одновременно уживаются два человека. Один прекрасно воспитан, добр и любезен. Другой же эгоцентричен и жесток. Эти две натуры постоянно сменяют друг друга, потому люди и судят о нём по-разному. Жаль, что он враг самому себе, этим он создаёт трудности как себе, так и другим.
Я твёрдо решил по-прежнему оказывать ему помощь. Надеюсь, что он всё же переедет, и стараюсь содействовать этому.
Арнольд Хендрик Конинг. Ван Гог на Монмартре
Париж, осень 1887
В сентябре 1887 года выпускник амстердамской академии искусств Арнольд Хендрик Конинг обосновался в Париже. Там он познакомился в братьями Ван Гог. В 1912 году, в письме Альберту Пласшерту, он изложил свои воспоминания о том периоде.
Братья Ван Гог жили на Монмартре, в большой квартире на втором этаже. Комнат там было много, так что у Винсента было достаточно места для работы. Должен признаться, что был весьма изумлён, увидев его картины. Меня поразила его новая манера живописи, мне было трудно понять, как он мог предпочесть её своему прежнему брабантскому методу. Изображал он в основном сцены из повседневной жизни.
Теодор тогда отлучился на несколько месяцев по делам, и я арендовал на тот период его половину квартиры. Осень, зиму и весну я провёл рядом с Винсентом. Постепенно лучше узнавал его. Это было хорошее время! Винсент постоянно говорил о цвете, и я часто записывал его слова. Увы, эти записи пропали во время моих многочисленных переездов. Мы жили в великолепном месте, ведь Монмартр в то время был истинным раем для художников. Винсента часто можно было увидеть на улице за работой, с его неизменной трубкой. Он изображал то гончарную мастерскую, то торговку овощей в фиолетовых, голубых и оранжевых тонах. И всё это при ярком солнечном свете. Я дал Теодору обещание присматривать за Винсентом, поэтому регулярно напоминал тому, что пора обедать. И если он наконец соглашался со мной, то начинал действовать незамедлительно. Оставлял работу и мы отправлялись в ресторан, в двадцати минутах ходьбы от нас. Этот ресторан представлял собой зал с большими окнами и напоминал вокзальное помещение или художественную галерею. Там можно было вкусно и недорого поесть. Хозяин был парнем весьма предприимчивым, но очень вспыльчивым: доктор посоветовал ему считать до двадцати, когда он выходил из себя. Он интересовался нашими экспозициями.
Мы часто обедали вместе с Александром Рейдом, рыжеволосым шотландцем, торговцем искусством. Он так ничего у нас и не купил, но мы хорошо ладили друг с другом. Обслуживающий персонал состоял исключительно из женщин, которым Винсент подбирал всевозможные комические прозвища на голландском. Фрацужкенки нас, разумеется, не понимали, поэтому мы могли шутить неограниченно. Одну очень крупную, полную и белокожую официантку, словно вылепленную из маргарина, Винсент называл беспозвоночной. Рейд почему-то счёл это обидным, или он думал, что мы его высмеиваем. Он перестал с нами общаться, и мы потеряли его из виду. Позже, случайно столкнувшись с ним, я предположил, что он, возможно, сожалеет о размолвке с Винсентом. Он не ответил. По-видимому, всё ещё злился.
Как я уже говорил, хозяин ресторана был человеком предприимчивым и ловким на выдумки. В то время Франция собиралась дать России в долг большую сумму денег. Банкиры, посещавшие ресторан, выглядели хмуро и озабоченно. Владелец решил разрядить обстановку, и вот в один день все работницы вышли в русских народных костюмах и больших красных шапках. Винсент пришёл в восторг. Чтобы выразить свои ответные чувства, я нарисовал тропинку в снегу с изгнанниками на пути в Сибирь. Хозяин повесил картину на входную дверь, но позже счёл её неподходящей и сменил на портрет русского царя.
Поль Синьяк. Винсент пачкает прохожих краской
Париж, 1887
В первые месяцы 1887 года, в магазине Жюльена Танги, Винсент познакомился с художником Полем Синьяком, который был на десять лет моложе его.
Впервые я увидел Ван Гога у папаши Танги. Потом встречал его в Аньер-сюр-Сен и Сент-Уэне. Мы рисовали на берегу реки, обедали в кафе и пешком возвращались в Париж. Обыкновенно Ван Гог носил рабочий синий кафтан, рукава которого были покрытии пятнами краски. На ходу он оживлённо говорил и жестикулировал, размахивая при этом только что написанной картиной. Частички краски оседали при этом на его теле и одежде. Доставалось и случайным прохожим...
Люсьен Писсаро. Винсент выставляет картины на улице
Париж, 1887
Поздней весной 1887 года Винсент познакомился с известным импрессионистом Камилем Писсаро. Спустя сорок лет сын Писсаро, Люсьен, рассказал об одной из встреч двух художников.
Как-то я с отцом повстречал его на улице Lepic, он возвращался из Аньер-сюр-Сен, где писал пейзажи. Одет он бы, подобно строителю, в синий кафтан. Он непременно хотел показать свои наброски отцу и - к удивлению прохожих - выставил их прямо на улице, прислонив к стене одного из домов.
Эмиль Бернар. Винсент готовится тайно покинуть Париж
Париж, 18-19 февраля 1888
В 1911 году Эмиль Бернар опубликовал свою корреспонденцию, где среди прочего имелось письмо с рассказом о последнем вечере Винсента в Париже перед его отъездом на юг.
[...] Вечером Ван Гог сказал мне: 'Я завтра уезжаю. Давай так обставим ателье, чтобы брату казалось, что я всё ещё здесь'. Он повесил японские гравюры на стены, поставил несколько полотен на мольберты. Другие сложил в стопки и оставил на полу. Показал мне несколько китайских картин, которые ему в последний момент удалось спасти: один старьёвщик использовал их для упаковки товаров. Потом сообщил, что уезжает в Арль, и надеется, что это место подойдёт и для меня. 'Мы создадим там ателье будущего', - сказал он. Я проводил его до Авеню де Клиши, которую он метко называл маленьким бульваром. Я пожал его руку, и это было в последний раз. Я никогда не увижу его больше, никогда не смогу быть рядом с ним, пока смерть вновь не объединит нас.
Тео Ван Гог о двух годах, проведённых рядом с Винсентом
Париж, 24-26 февраля 1888
19 февраля Винсент, вместе с Тео, посетил ателье Жоржа Сёра. Несколькими часами позже он сел в поезд, направлявшийся в Арль. После его отъезда Тео поделился своими чувствами с сестрой Виллеминой Он писал о старшем брате совсем иначе, чем около года назад, в письме к той же сестре.
Когда два года назад я вошёл в этот дом, то не думал, что мы так привяжемся друг к другу. Сейчас, без него, я ощущаю бесконечную пустоту. Возможно, я и найду кого-то, кто поселится здесь в доме. Однако никто не заменит мне Винсента. Кажется невероятным, как много он знает. И как светло смотрит на мир. Поэтому убеждён, что если ему суждено прожить ещё долго, его имя станет знаменитым.
Благодаря ему я познакомился со многими художниками, среди которых он сам занимал особое место. Он - настоящий борец за новые идеи. Можно возразить, что всё уже давно открыто и известно. Однако нельзя отрицать, что старые воззрения мельчают и приходят в упадок, поэтому необходим их пересмотр. Ещё хочу добавить, что у него необыкновенно доброе сердце, и он всегда занят мыслями о том, чем мог бы помочь другим. Горе тем, кто не может и не хочет понять его.
Поль Гоген. Накалённая обстановка в Жёлтом доме
Арль, 23 октября - 23 декабря 1888
В феврале 1888 года Винсент обосновался в Арле в надежде, что южный климат и яркое солнце станут для него новыми источниками вдохновения. С 1 мая он снимал ателье на площади Ламартин, переименованную позже в площадь Виктора Гюго. В сентября поселился в правом крыле того же строения, где располагалось ателье. Дом, где проживал и работал Винсент, стал в дальнейшем всемирно известен как Жёлтый дом. 23 октября там же поселился художник Поль Гоген, он был пятью годами старше Ван Гога. В своих воспоминаниях Гоген утверждает, что именно его присутствие стало причиной радикального поворота в творчестве Винсента.
Со своими неконтролируемыми экспериментами с жёлтой и фиолетовой красками без явной цели он вряд ли многого добился бы, разве что сомнительной сладкой и монотонной гармонии... Взявшись учить его, я попал на благодатную почву. Будучи неординарным человеком и сильной личностью, он не относился настороженно к своим собратьям по кисти и ни в коей мере не проявлял упрямства. Мой Ван Гог совершенно преобразился с того момента, как я начал наставлять его. Он стал внимательно присматриваться как к самому себе, так и к тому, что его окружало, и в итоге создал целую серию светлых солнечных полотен. Не буду вдаваться в технические детали, а скажу только, что благодаря моим урокам он немало преуспел, не потеряв при этом и крупицы своей оригинальности. Каждый день он высказывал мне благодарность. Именно это имел в виду господин Орье1, когда писал, что Ван Гог многим обязан Гогену.
Когда я приехал в Арль, Винсент пытался найти своё место в жизни. Я же был значительно опытнее и старше. В свою очередь я тоже многим ему обязан. Я ощутил себя нужным и полезным. А также сделал обобщение своих прежних идей о живописи. И ещё: теперь я в трудные моменты осознаю, что есть люди несчастнее меня... В последний период моего пребывания в Жёлтом доме поведение Винсента становилось всё более непредсказуемым. То он был шумным и раздраженным, то молчал и уходил в себя. Иногда, просыпаясь по ночам, видел его стоявшего рядом с моей кроватью. Не понимаю, почему я в те моменты просыпался. Так или иначе достаточно было спокойно и твёрдо сказать ему: 'Что случилось, Винсент?', и он сразу ложился в свою постель и мгновенно засыпал.
Мне пришла в голову идея нарисовать его портрет в то время как он изображал свои любимые подсолнухи. Когда я закончил, он сказал: 'Да, это, действительно я, но лишённый рассудка...". В тот же вечер мы зашли в кафе. Он заказал себе лёгкий абсент и вдруг, без всякого повода, бросил полный стакан мне в лицо. Я едва успел увернуться. Схватив друга под руку, повёл его домой через площадь Виктора Гюго. Спустя несколько минут Винсент забылся крепким сном и проснулся лишь следующим утром. Первые его слова были: "Дорогой Гоген, я смутно припоминаю, что вчера обидел тебя". Я ответил: "Охотно прощаю тебе эту выходку, но вчерашняя сцена не должна повториться. Если бы ты в меня попал, не могу ручаться, что не бросился бы тебя душить. Разреши мне написать твоему брату, что я уезжаю".
Тот день мне никогда не забыть! После вечерней трапезы меня неудержимо потянуло на свежий воздух, чтобы покурить в одиночестве и вдохнуть аромат цветущих лавров. Я уже почти пересёк площадь, как услышал за собой знакомые резкие и быстрые шаги. Обернувшись, увидел Винсента. В руках у него была бритва для бритья, и он явно хотел броситься с ней на меня. Однако мой пристальный взгляд удержал его, и он быстро удалился, опустив голову. Проявил ли я трусость? Может, я должен был попробовать успокоить его, отнять нож? Вспоминая впоследствии этот эпизод и взывая к собственной совести, я пришёл к выводу, что ни в чём не виноват. Если другие думают иначе, это их дело. Я сразу направился в одну из арльских приличных гостиниц. Войдя, спросил, который час, снял комнату и лёг в постель. Я был чрезвычайно взволнован и до трёх ночи не мог заснуть. В пол восьмого утра я проснулся.
1. Альбер Орье - художественный критик
Поль Гоген. Винсент отрезает себе мочку уха
Арль, 23 декабря 1888
Выйдя на улицу и приблизившись к площади, я увидел около нашего с Винсентом дома большую толпу, в которой различил несколько полицейских и господина в круглой шляпе: комиссара полиции.
Вот, что произошло ночью. Ван Гог вернулся домой, где сразу отрезал себе часть уха. Ему наверняка понадобилось время, чтобы остановить кровь. На следующий день на полу двух нижних комнат нашли множество окровавленных носовых платков. Стены и пол этих комнат, а также лестница, ведущая в спальню, были также перепачканы кровью. Немного придя в себя, он плотно натянул на голову баскскую шапку и отправился в дом, который обычно посещают одинокие люди в поисках подруги на ночь или на час. Там он вручил коменданту аккуратный свёрток со своим отрезанным ухом и сказал: 'Пожалуйста, примите это в память обо мне'. Потом вернулся домой, лёг в постель и уснул. Он даже не закрыл ставни и не выключил лампу. Спустя минут десять улица наполнилась девицами лёгкого поведения, чрезвычайно возбуждённых происшедшим и наперебой его обсуждавших.
После ночи, проведённой в гостинице, я ещё не знал всего этого. Когда я стоял на пороге нашего дома, ко мне обратился мужчина в круглой шляпе: 'Скажите, господин, что вы сделали со своим товарищем?'. 'Что случилось? Я ничего не знаю', - ответил я. 'Что?.... Вы не можете не знать. Он мёртв'. Подобного момента я не пожелаю никому, мне понадобилось несколько минут, чтобы унять сердцебиение и вернуть себе способность здраво мыслить. Меня одновременно одолевали ярость, возмущение и отчаяние. И ещё стыд из-за устремлённых на меня взглядов толпы. Мне казалось, что эти взгляды, душат меня, режут на части. Я с трудом проговорил: 'Хорошо, господин, давайте поднимемся наверх и увидим воочию...'. Винсент лежал на кровати, весь сжавшийся, подобно охотничьей собаке, он и в самом деле казался безжизненным. Я - слегка, очень осторожно - дотронулся до него и почувствовал тепло, означавшее жизнь. Разум и энергия сразу вернулись ко мне. Тихим голосом, почти шёпотом, я обратился к комиссару полиции: 'Сударь, прошу Вас очень бережно разбудить этого человека. Если он спросит обо мне, скажите, что я уехал в Париж. Он ни в коем случае не должен видеть меня, это может обернуться для него катастрофой...'.
Должен отдать должное комиссару полиции, проявившему деликатность и здравый смысл. Он послал за доктором. Позже я узнал, что проснувшись, Винсент, действительно, спросил, где я. Потом попросил дать ему трубку и табак. А также поинтересовался, на месте ли коробка, в которой хранились наши деньги. Такое недоверие чрезвычайно ранило меня - привыкшего к ударам судьбы и (как мне казалось) умеющего легко их отражать.
Тео Ван Гог. Переживания за брата
Арль 24-25 декабря 1888
Как только Тео узнал о случае с ухом, он поспешил из Парижа в Арль. В письме своей невесте Йоханне Бонгер (ещё не знакомой с Винсентом) он рассказывает о встрече с братом.
Я нашёл Винсента в городской больнице. Его поведение последних дней, отмеченное чрезвычайным возбуждением, навело окружающих на мысли, что это симптомы страшной болезни: безумия. В момент кризиса он поранил себя, из-за чего и поступил в больницу. Неужели он навсегда лишился рассудка? Доктора пока не дают однозначного ответа на этот вопрос. Лишь через несколько дней, проведённых в тишине и покое, станет ясно, вернётся ли к нему здравый смысл. Были мгновения, когда мне казалось, что с ним всё хорошо. Но потом он вновь пускался в несвязные философские и теологические рассуждения. Это было тяжело наблюдать, поскольку время от времени он глубоко страдал. Наверно, слёзы принесли бы ему облегчение, но он не мог плакать. Бедный борец, бедный несчастный страдалец, никто не может смягчить его муки. Если бы он имел возможность излить кому-то свою душу, то никогда бы не дошёл до такого состояния. В ближайшие дни должно выясниться, поместят ли его в специальное учреждение. Не знаю, какова моя роль в принятии подобного решения. Будущее для меня совершенно не ясно.
Анна Ван Гог-Карбентус. Тревога за Винсента
Лейден, 29 декабря 1888
По прибытии в Арль Тео тут же послал письмо матери, которая ответила незамедлительно.
Милый Тео! Меня глубоко тронуло твоё письмо. Ах Тео, как ужасно! Спасибо тебе за любовь к несчастному Винсенту. Да поможет ему Бог! Бедный мальчик... А я так наделась, что с ним всё благополучно, и что он может спокойно посвятить себя своему искусству. Я как раз написала ему письмо, в котором упомянула мнение Исраэлса1 о его работах. И конечно, поздравила его с Новым годом. Так что не думай, что я его забыла. Ах Тео, что же такое могло случиться, и что будет дальше? Неужели он в самом деле сойдёт с ума? Он и сейчас уже серьёзно болен, кажется, что ужаснее не может быть. Меня утешает лишь то, что он сын нашего небесного отца, и тот не оставит его в беде. Мы должны принимать его таким, каковым его создал Бог, и прошу тебя Тео: помоги ему! Если он и вправду болен, подумай о профессоре Рамааре из Гааги. Отец хотел, чтобы тот посмотрел Винсента. И сам Винсент, нервы которого тогда совсем разладились, согласился поехать с отцом к этому профессору и получить от него нужные лекарства. Но в последний момент отказался ехать, и папа отправился один. Он рассказал учёному всё, что знал о Винсенте, и тот предположил нарушение в малом мозгу.
Бедный, бедный... Я предполагаю, что он всегда был болен и мучился из-за этого, и мы мучились вместе с ним. И ты, брат Винсента, мой милый Тео, ты тоже страдаешь из-за него, берёшь на себя все заботы о нём и делаешь всё возможно. Тобой руководит любовь, но это даётся тебе тяжело. Анна очень расстроена. Виллемина2 сейчас в Гааге, она тоже будет глубоко опечалена случившимся. Но Тео, сообщай мне обо всём, ничего не скрывай. Не замалчивай даже, если его возьмут в марсельский приют. Если ты что-то утаишь, я это почувствую и буду опасаться ещё более худшего. Какая трагедия после надежды на счастье... Ох, Тео почему конец года обернулся для нас этим ужасом? [...]
До свидания, дорогой Тео. Бог рядом с тобой, он поддерживает тебя, ищет путь к спасению и благословит тебя. Благодарю тебя за любовь и за все твои старания. Нежный поцелуй от твоей матушки.
1. Очевидно, мать Винсента имела в виду Йосефа Исраэлса (Jozef Israëls, 1824-1911) - голландского жанрового живописца.
2. Анна и Виллемина - сёстры Винсента.
Сообщение в газете об эпизоде с ухом
Арль, 30 декабрь 1888
Анонимный репортаж в арльской газете Le Forum Republicain
В прошедшее воскресенье, за полчаса до полуночи, некий Винсент Ван Гог, художник из Голландии, позвонил в дверь публичного дома и попросил вызвать девицу по имени Рашель. Он вручил ей ... своё ухо, сказав 'Храни бережно этот предмет'. И тут же ушёл. Полиция занялась этим делом, к которому мог быть причастен только несчастливец, лишённый рассудка. На следующее утро стражи порядка вошли в дом, где поживал бедняга, и застали его лежащим на кровати, почти без проявления признаков жизни. Его поспешно доставили в госпиталь.
Феликс Рей. Неутешительный диагноз и внезапное улучшение
Арль, декабрь 1888
Феликс Рей, 21-летний врач-ассистент арльской больницы, поделился в письмах Тео Ван Гогу своими наблюдениями о состоянии Винсента.
29 декабря
Согласно мнению главврача, г-на Урпара, Ваш брат страдает серьёзным психическим недугом, вызывающим тяжёлые припадки. Именно в момент такого припадка он отрезал себе часть уха, после чего 23 декабря поступил в нашу больницу. Главврач Урпар полагает, что здесь пациент не сможет получить необходимое ему лечение и настоятельно рекомендует перевод в специализированную лечебницу, о чём он оповестил мэра, г-на Жака Тарди. В настоящее время поведение Вашего брата внушает мне немалую тревогу. Так позавчера он лёг в постель другого больного и решительно отказывался вернуться на своё место. Кроме того он угрожал старшей медсестре и запретил кому бы то ни было приближаться к нему. Вчера пытался помыться водой из угольного жёлоба. Мне не оставалось ничего другого, как поместить его в изолятор. Там он будет находиться взаперти, под строгим наблюдением, пока мэр не даст разрешения о переводе его в клинику для душевнобольных.
30 декабря
Сегодня Вашему брату стало лучше. Не думаю, что его жизнь сейчас находится под угрозой. Он питается хорошо и в физическом отношении достаточно силён, чтобы перенести возможные новые приступы. Его психическое состояние стабильно, в этом плане помощь ему пока не требуется.1 Мы лишь обрабатываем его рану на ухе. Заживление проходит быстро, без осложнений.
1. Перевод в специализированную больницу был отменён ввиду быстрого улучшения состояния Винсента. Он получил больше свободы в стенах арльской больницы, в частности, возможность работать.
Макс Брауманн. Портрет врача
Арль, январь 1889
В 1928 году немец Макс Брауманн посетил Арль, чтобы взять интервью у людей, знавших Ван Гога. В частности он расспросил доктора Феликса Рея.
Тронутый вниманием и заботой врача, Винсент решил написать его портрет. Доктор Рей против воли согласился. Вот что он рассказал: 'Ван Гог использовал два основных цвета: красный и зелёный. Когда я увидел, что мою голову он изобразил зелёной, а волосы и усы огненно-рыжими (а они у меня, к счастью, совершенно не рыжие!), и всё это на зелёном фоне, то я был порядком возмущён. И эту картину пациент непременно хотел подарить мне. Но скажите: что мне делать с таким подарком? А он ещё предложил два других полотна: первое - с больничным садом, и второе - с больничной палатой и его собственным автопортретом. Я попытался заинтересовать этим искусством администратора, случайно зашедшего в комнату. Но тот решительно отказался и порекомендовал мне секретаря больницы, который сам был живописцем. И Рей указал мне на картину того секретаря, висевшую над его рабочим: двойной портрет в классическом стиле, высокопрофессиональная работа, на мой взгляд'.
Доктор продолжил свой рассказ: 'Однако и секретарь нелестно отозвался о работах Ван Гога, назвав их грязным хламом. И предложил их аптекарю. Это была уже чётвёртая попытка найти желающего получить картины в подарок! Аптекарь же оказался самым предусмотрительным из нас: охотно принял все три полотна. И после смерти Ван Гога, вдруг ставшего знаменитым, продал их за гигантскую сумму'.
Бенно Стоквис. Все отказываются от подарков Винсента
Арль, первые месяцы 1889 года
Спустя год после исследования Макса Брауманна журналист Бенно Стоквис отправился в Арль по следам Ван Гога. От доктора Рея он узнал, что произошло с отрезанным ухом Винсента. Также доктор поведал журналисту о том, как великодушный Винсент пытался одарить больничный персонал. Этот рассказ в передаче Стоквиса несколько отличается от свидетельства Макса Брауманна.
Женщина из публичного дома, которой художник вручил своё отрезанное ухо, спустя несколько дней отдала его доктору Рею. Тот долгие годы хранил его заспиртованным. Во время переезда в Париж оно безвозвратно пропало.
По словам Рея, после поступлении в лечебницу Винсент был не в состоянии ясно выражаться и лишь бормотал какие-то несвязные слова. Поскольку у него наблюдались эпилептические припадки, его пометили в закрытую одноместную палату, стены и пол которой были обиты мягкой тканью. Три дня спустя его перевели в обычную палату. Первоначально он был полностью погружён в себя и - как утверждал Рей - был явно повреждён в уме. Но у него случались и просветления: тогда он говорил, что ничего не помнит о том, что делал накануне и во время своих припадков. Им владела навязчивая идея о том, что существуют всего два основных цвета: красный и зелёный. Остальные же цвета относятся к комплиментарным.1 Он находил этому такое доказательство: взгляните на зелёное поле c красными маками, ведь это и есть единственная реальность! Доктор Рей был убеждён, что не только чрезвычайное переутомление стало причиной болезни Винсента, но и плохая пища. По вечерам, после работы, тот готовил ужин в печурке своего ателье. И часто ел недоваренную, полусырую пищу. А то и вовсе не ел, а лишь пил кофе, смешанное с ромом, а иногда - чистый ром.
Едва ему стало лучше, он вернулся к живописи и среди прочего написал портрет доктора Рея. Тому картина показалась никудышной, и он продал её за бесценок. Сейчас она украшает один из московских музеев2. Ещё Винсент написал свою знаменитую 'Палату Арльской больницы', тоже в качестве подарка г-ну Рею. Тот однако вежливо отказался. Как раз в тот момент в комнату вошёл г-н Хуард, директор городского музея, а по совместительству администратор больницы. Винсент предложил картину ему, но Хуард ответил с усмешкой: 'Что я по вашему представлению должен делать с этой мазнёй?'. Наконец художнику удалось подарить 'Палату' секретарю лечебницы г-ну Руссо. Позже аптекарь Нейвере уговорил Руссо отдать картину ему. И потом продал её за огромные деньги.
Несмотря на то что Винсент шёл на поправку, с ним по-прежнему случались кратковременные помрачения рассудка. Как-то он зашёл в кабинет к доктору Рею, с которым у него сложились приятельские отношения. Врач как раз собирался бриться, и Ван Гог предложил ему свои услуги: 'Дайте мне бритву, и я вас побрею!'.
![[]](/img/m/mogilewskaja_j/text_0010/docterrey.jpg)
Портрет доктора Феликса Рея,1889
2. С 1948 года портрет доктора Феликса Рея находится в Музее имени Пушкина в Москве.
Альбер Делон. Винсента преследуют галлюцинации
Арль, февраль 1889
После декабрьского эпизода с ухом Винсент пробыл в стационаре две недели. 7 января 1889 года его выписали, и он вернулся в Жёлтый дом. Но месяц спустя его самочувствие вновь ухудшилось: он не произносил ни слова, отказывался от пищи и периодически безудержно рыдал. Обеспокоенная домработница предупредила полицию, после чего художник вновь поступил в арльскую больницу. Доктор Альбер Делон составил отчёт о его состоянии.
7 февраля 1889 года
Пациент пребывает в сильном возбуждении, вызванным припадком умопомешательства. Его речь невнятна и бессмысленна, он не узнаёт ни меня, ни доктора Рея. По-видимому, его мучают звуковые галлюцинации: он слышит голоса, которые его в чём-то упрекают и обвиняют. Кроме того им владеет навязчивая идея, что его хотят отравить. Я оцениваю его положение как критическое: его психика претерпела серьёзные нарушения. Полагаю, что больной должен пройти курс лечения в специализированном учреждении.
12 февраля 1889 года
Состояние Ван Гога продолжает внушать тревогу, вместе с тем со вчерашнего наблюдается некоторое улучшение. Он выражается яснее, хотя иногда и путается в словах. Много говорит о живописи.
18 февраля 1889 года
Пациент отпущен домой при условии, что до полного выздоровления он будет питаться и ночевать в стационаре.
Тео Ван Гог. Опасения за здоровье Винсента
Париж, 14 февраля 1889
9 января 1889 года Тео обручился с Йоханной Бонгер (домашнее имя: Йо). 18 апреля, в Амстердаме, состоялось их бракосочетание, после чего они поселились в Париже. Во время деловых поездок Тео писал Йоханне письма, в которых регулярно делился тревогой о состоянии старшего брата.
Беда в том, Йо, что болен он или здоров, внешние обстоятельства его жизни очень печальны. Если бы ты знала его лично, то несомненно поняла бы, как трудно найти ответ на вопрос: 'Что делать?'. Как я тебе уже говорил, он давно не считается с общепринятыми правилами приличия. Его одежда и поведение выделяют его среди толпы и вызывают замечания типа: он ненормальный... Для меня всё это неважно, но общество имеет своё мнение. Его манера общения приводит к тому, что многие нежно любят его, другие же не переносят. Его окружают как преданные друзья, так и неумолимые враги. Он не может относиться к людям нейтрально и часто судит категорично. Всем с ним нелегко, даже друзьям и близким: он никого не щадит. Год, который мы провели вместе, был очень трудным, пусть и последнее время мы жили мирно. Если бы у меня была возможность, я бы отправился с ним в длительный поход: на мой взгляд, это лучшее средство для обретения покоя и душевного равновесия. Как найти верного человека, предпочтительно художника, который взял бы его под опеку? С другой стороны, насколько это надёжно и безопасно? Ведь совместная жизнь с Гогеном, как известно, ни к чему хорошему не привела.
И вот ещё, о чём я думаю: будет ли ему хорошо здесь, в Париже? Он видел здесь множество сюжетов для картин, но далеко не всегда мог осуществить свои замыслы. Модели отказывались позировать ему. Ему часто запрещали работать на улице, из-за чего он устраивал сцены, и после этого становился просто невыносимым. В итоге он люто невзлюбил город. Если бы он сам захотел приехать, я бы несомненно принял его! Как только удостоверюсь в том, что он читает мои письма, прямо спрошу, каковы его желания. Может, он захочет повидаться с Де Хааном и Исааксоном1, и это побудит его приехать? Но повторяю: он сам должен принимать решения о своём будущем.
На первый взгляд не скажешь ничего плохого о его жизни в Арле. У него там удобное, прилично обставленное жилище, а переезд и последующие хлопоты заняли бы много времени. И хотя он мало смыслит в деньгах, он не захотел бы, чтобы наши затраты на его теперешнюю квартиру оказались напрасными. Другое дело, если бы на новом месте он нашёл достойных коллег: тогда он не стал бы считаться с расходами. Он не из тех людей, которые временами могут жить лишь ради собственного удовольствия, без определённой цели. Спокойное существование не для него, за исключением жизни на природе или в окружении простых людей, подобно семейству Рулен2. Где бы он не находился, его присутствие заметно и ощутимо. Он видит мир не так, как большинство, и не так, как это принято. Иначе он не может, поэтому и вносит смуту всюду, где появляется. Очень надеюсь, что он встретит женщину, которая настолько полюбит его, что эта любовь станет её призванием. И что она разделит с ним жизнь. Но как найти такую?
1. Йозеф Якоб Исааксон (Joseph Jacob Isaacson, 1859-1942) и Мейер Де Хаан (Meijer Isaac de Haan, 1852- 1895) - нидерландские художники, с которыми Винсент познакомился в Париже.
2. Жозеф Рулен - почтмейстер, друг Винсента.
Соседи считают Винсента опасным
Арль, вторая половина февраля 1889
18 февраля Винсента выписали из больницы, и он вернулся в Жёлтый дом на площади Ламартин. Другие обитатели площади сочли, что возвращение художника угрожает общественному порядку. Свой протест они выразили в петиции на имя мэра города, г-на Жака Тарди.
Уважаемый господин мэр,
Мы, нижеподписавшиеся, проживающие на площади Ламартин города Арль, просим Вас обратить внимание на некоего художника по ландшафтам, нидерландца по имени Винсент, проживающего на той же площади. Его поведение наглядно свидетельствует о помрачённом рассудке. Он регулярно злоупотребляет алкоголем, после чего приходит в исступление и не отдаёт себе отчёта в собственных поступках, что представляет опасность для жителей района, в особенности для женщин и детей. Ради общественной безопасности просим Вас передать вышеуказанного Винсента под ответственность его семьи, с тем чтобы та предприняла срочные меры по помещению его в соответствующее лечебное заведение. Промедление может обернуться необходимостью принятия ещё более срочных и жёстких мер. Мы надеемся, господин мэр, что Вы оцените серьёзность ситуации и примите надлежащее решение.
С глубоким уважением. Ваши преданные горожане.
[Подписано г-ном Д. Креволином, ближайшим соседом Ван Гога, вероятно, автором письма и двадцатью девятью другими горожанами]
Фредерик Салль. Винсент поправляется
Арль, март 1889
26 февраля 1889 года, после заявления соседей, Винсент в третий раз поступил в арльскую больницу. Протестантский священник Фредерик Салль, оказывавший художнику поддержку после инцидента в декабре 1888 года, продолжал опекать его и во время кризиса февраля-марта 1889го. В письмах к Тео он описал положение больного.
Из письма от 1 марта 1889 года
Только что посетил Вашего брата в больнице и нашёл его состояние вполне удовлетворительным. Все благоволят ему: руководство больницы, лечащий врач и прочий персонал. Завтра ему разрешено, в сопровождении медработника, посетить свою квартиру, чтобы взять там краски, кисти и другие принадлежности для рисования. Работа будет способствовать его выздоровлению. Между тем перед нами стоят всё те же проблемы. Комиссар полиции, проведший расследование на основании известной Вам петиции, по-прежнему убеждён в необходимости мер безопасности. Доктор Рей однако придерживается иного мнения, полагая, что нельзя принимать жёсткие меры к пациенту, который никому не причинил зла и которому идёт на пользу мягкое и доброжелательное отношение медперсонала. И я повторяю, что сотрудники госпиталя желают ему исключительно добра и готовы сделать всё возможное, чтобы предотвратить его пожизненное заточение в приют для умалишённых. Если Ваш брат восстановится настолько, что сможет жить самостоятельно, то ему не следует возвращаться в прежнюю квартиру. Для его же собственного блага ему лучше поселиться на другом конце города. Медики тоже придерживаются этого мнения.
Из письма от 2 марта 1889 года
Поводом поступления Вашего брата в больницу стала петиция, подписанная его соседями. Я прочитал её: в ней утверждается, что его поведение и поступки говорят о больной психике и представляют опасность для окружающих, из-за чего оставлять его на свободе безответственно. После поступления Вашего брата в госпиталь комиссар полиции провёл расследование, опросив горожан, подписавших петицию. Вы, должно быть, понимаете, что подобное событие не могло пройти незаметно, и что оно ещё и послужило поводом к самым различным слухам. Показания опрошенных записаны и помещены в досье. Ознакомившись с ними, я сделал вывод, что свидетели склонны к преувеличениям. Ясно, что некоторые из них боятся Вашего брата и настраивают других против него. Было бы неправомерно запереть его в закрытом заведении лишь на основании слов соседей - даже, если они правдивы. В показаниях упоминается, что дети дразнят Вашего брата. И что он в свою очередь гоняется за ними, чтобы побить. Упоминается также, что он много пьёт. Это подтвердил на допросе и его сосед, хозяин кафе, в то время как мне он рассказал как раз обратное! А ещё женщины утверждают, что он хватает их за талию и ощупывает. Последняя формулировка повторяется в досье неоднократно. К сожалению, именно нахождение Вашего брата в больнице стало причиной неверной интерпретации его действий. Поступил бы так кто-то другой, никто бы и внимания не обратил. О нём же стало принято судить превратно.
Из письма от 18 марта 1889 года
Привратник госпиталя вручил мне только что поступившее письмо. Взглянув на конверт, я увидел, что оно от Вас и предназначено для Вашего брата. Очевидно, привратник полагал, что пациент не в состоянии читать свою корреспонденцию. Однако, войдя в комнату Вашего брата, я сразу заметил в нём заметное улучшение и без малейших сомнений вручил ему письмо. Он прочитал его в моём присутствии, а последний абзац зачитал вслух. В нём Вы пишете о Вашем общем друге, художнике, который собирается приехать в Арль. В беседе со мной Ваш брат проявил несомненную адекватность и ясность суждений. Мы говорили о его сегодняшней ситуации. А также о петиции соседей, о которой его поставил в известность комиссар полиции. Существование этого документа чрезвычайно удручает его. 'Если бы полиция, - сказал он, - защитила меня от преследований детей и взрослых, которые толпами собирались у моего дома и даже пытались влезть в окна (словно я какой-то необычный зверь), то я бы не потерял самообладания и уж точно никому не причинил бы зла и никому не показался опасным'. Он прекрасно понимает, что его считают сумасшедшим, и это вызывает у него как страдание, так и гнев. Я разъяснил ему, что ради спокойствия и полного восстановления ему необходимо переехать в другой район. Он согласился с моими доводами, рассудив однако, что после известных событий ему вряд ли удастся найти новое жильё.
Тео Ван Гог. Сомнения о будущем Винсента
Париж, 16 марта 1889
Перевод Ван Гога из арльской больницы в приют для душевнобольных представляется неизбежным шагом. В письме к невесте, в самый разгар приготовлений к свадьбе, Тео делится своими мыслями и переживаниями о судьбе брата.
Наконец поступили новости из Арля, вот только совсем не радостные. Г-н Салль пишет, что здоровье Винсента не ухудшается, но и не улучшается. Медики же говорят, что дальнейшее пребывание в Арле пойдёт ему лишь во вред. Поначалу они предполагали, что занятия живописью отвлекут его, но в действительности его безумие вышло из-под контроля. Решение о поступление его в сумасшедший дом может быть принято лишь после того, как я дам согласие. Такая ответственность тяжела для меня. Я написал в госпиталь примерно так: готов дать разрешение лишь в том случае, если опытные специалисты придут к выводу, что на новом месте ему смогут помочь. На следующей неделе мой знакомый, художник Синьяк, едет в Арль. Надеюсь, что он сможет содействовать мне и Винсенту - по крайней мере, связать меня с докторами Экса1. Тогда я позабочусь о том, чтобы последние получили нужные сведения от других медиков, пользовавших Винсента раннее. Тем не менее меня охватывает отчаяние при мысли, что он попадёт в лечебницу, окружённую высоким забором, и окажется среди людей, лишённых рассудка.
Какая горькая судьба. Будь он здоров, всё сложилось бы иначе, и ты несомненно полюбила бы его. Кто знает, какие страдания ещё суждены ему. Я и сам готов сейчас поехать к нему, однако понимаю, что это обернётся скорее злом, чем добром, как это было в прошлый раз.
1. Заведение для душевнобольных, куда планировалось поместить Ван Гога, располагалось в городе Экс-ан-Прованс.
Поль Синьяк. Посещение Жёлтого дома
Арль, 23-24 марта 1889
В марте 1889 года художник-неоимпрессионист Поль Синьяк навестил Винсента в арльской больнице. Свои впечатления об этой встрече он изложил в письме Тео.
Ваш брат пребывает в отличной форме: как физически, так и психически. Вчера вечером мы совершили прогулку, сегодня утром вышли снова. Он показал мне свои картины, некоторые из них очень хороши. Доктор-ассистент Рей, пользующий Винсента, был очень любезен и внимателен. Он убеждён, что покой, чёткий распорядок дня и правильное питание смогут предотвратить новые приступы болезни. Ваш брат может оставаться в больнице до тех пор пока будет нуждаться во врачебной помощи. После выписки доктор рекомендует ему уехать из города - предпочтительно, в Париж. Как бы то ни было, переезд необходим из-за враждебной позиции соседей. Сам Винсент желает как можно скорее покинуть лечебницу, где он находится под неусыпным присмотром мелочных и недалёких людей. Самое важное для него: возможность спокойно работать. Помогите же ему в этом...
В 1923 году Поль Синьяк, по просьбе, биографа Ван Гога, Густава Коко, рассказал о той же встрече с Винсентом. Этот рассказ содержит иные сведения, чем вышеприведённое письмо.
В последний раз я видел Винсента в Арле в 1889 году. Он находился тогда в лечебнице. Несколькими днями ранее он отрезал себе мочку уха (а не целое ухо согласно слухам). Обстоятельства этого события Вам известны. Но в день нашей встречи его состояние не внушало опасений, и с разрешения руководства больницы мы вышли на прогулку. На голове у него была шапка, а на ухе повязка, в точности как на известной картине1. Он привёл меня в дом на площади Ламартин , где показал мне свои удивительные работы: 'Ночное кафе', 'Тополиную аллею', 'Портрет Августины Рулен', 'Звёздную ночь' и другие. Представьте себе, как замечательно переливались свежие краски на побелённых стенах... Целый день мы оживлённо беседовали о живописи, литературе, социализме... К вечеру он устал. Дул сильный северный ветер: возможно, это вывело его из равновесия. Вдруг он стал подносить ко рту бутылку скипидара, стоявшую на столе... Мне стало ясно, что пора возвращаться в больницу.
На следующий день я распрощался с ним и отбыл в направлении Кассиса. Там я получил от него тёплое дружеское письмо, в котором он выразительно передал, как много для него означала наша встреча. Свои мысли он иллюстрировал великолепным рисунком. Больше я никогда его не видел.
1. Очевидно, Синьяк имеет в виду Автопортрет с перевязанным ухом и трубкой.
![[]](/img/m/mogilewskaja_j/text_0010/sterrennacht.jpg)
Звёздная ночь, 1889
Фредерик Салль. Ван Гог поступает в приют для душевнобольных
Арль - Сен-Реми, апрель-май 1889
Винсент принял решение о поступлении в приют Сен-Поль, находившийся в окрестностях Сен-Реми, приблизительно в двадцати километрах от Арля. 19 апреля священник Фредерик Салль оповестил об этом Тео, который накануне, 18 апреля, сочетался браком с Йоханной Бонгер.
Ваш брат реально осознаёт своё положение. Я беседовал с ним об этом, и он проявил предельную откровенность. Признался, что боится повторения приступов. 'Я могу оказаться не в силах совладать с собой. К тому же я просто не в состоянии заботиться о себе. Я уже не тот человек, что прежде', - сказал он.
Салль уладил все организационные дела, связанные с переездом. 8 мая Винсент в его сопровождении отправился пешком на новое место. В тот же день Салль написал письмо Тео.
Наше путешествие в Сен-Реми прошло как нельзя лучше. Г-н Винсент был абсолютно спокоен и сам разъяснил директору заведения свою ситуацию, оценивая её трезво и объективно. Мы держались вместе до моего отбытия, и при прощании он выразил мне сердечную благодарность. Однако его настроение изменилось: похоже, он вдруг понял, что в приюте его ждёт совсем другая жизнь, чем на свободе. Это растревожило его. Директор, господин Пейрон, заверил нас, что Вашему брату окажут наилучшую помощь, и что медработники по возможности - насколько это позволит его состояние - будут обращаться с ним со всей добротой и пониманием.
Тео Ван Гог. Брат предсказывает Винсенту успех
Париж, 21 мая 1889
Картины, написанные в Арле, Винсент отправил брату в Париж. Тео ответил ему письмом.
Когда будешь писать, расскажи, как тебе живётся на новом месте. Как с тобой обращаются, достаточно ли еды, и какие люди тебя окружают. Удалось ли тебе уже изучить окрестности? Главное, не переутомляйся, лучше подожди, пока к тебе вернутся силы. Только тогда снова берись за работу. Несколько дней назад я получил от тебя очень важную посылку с прекрасными картинами! Все они поступили в целости и сохранности. Наиболее значительны по моему мнению 'Портрет Рулена', 'Портрет Августины Рулен', маленький 'Сеятель', полотно с деревом, 'Младенец', 'Звёздная ночь', 'Подсолнухи' и 'Стул с трубкой и табаком'. Первые две особенно замечательны. Я бы не назвал их красивыми, но в них есть что-то уникальное, приближающее нас к истине.
Как понять, кто прав: мы или простые люди, покупающие гравюры с кричащими цветами? Или, если выразиться точнее: не достойны ли эти гравюры тех же эмоций, что и картины в музеях, которыми восхищаются напыщенные гордецы? Сейчас твои полотна излучают силу, которой вовсе нет в дешёвых пёстрых гравюрах. Пройдёт какое-то время, и их несомненно оценят. Если принять во внимание, что картины Писсаро, Гогена, Ренуара и Гийомена не продаются, то стоит даже радоваться, что публика и к тебе мало благосклонна. Те же, кто сейчас в почёте, будут забыты, поскольку вскоре нас ждут перемены.
Теофиль Пейрон. Отчёты о трудном пациенте
Сен-Реми, 26 мая 1889 - 1 апрель 1890
В период пребывания Винсента в приюте Сен-Поль директор заведения, Теофиль Пейрон, регулярно посылал Тео короткие отчёты о состоянии пациента.
Из письма от 26 мая 1889 года
В начале его преследовали кошмарные сновидения, заметно нарушавшие его покой. Сейчас же он говорит, что они случаются гораздо реже и менее тяжелы. Поэтому он спит дольше и глубже, что важно для его выздоровления, и аппетит у него тоже стал лучше. С тех пор как он здесь, его состояние немного улучшилось, что даёт ему надежду на полное выздоровление. Он целый день рисует в саду. Поскольку он всегда держится спокойно, я пообещал, что вскоре он сможет выходить за пределы дома, где у него будет больше сюжетов для работы. Вы спрашиваете о возможных последствиях его болезни, но пока я не могу на это ответить. Допускаю лишь, что они могут быть весьма серьёзными. У меня есть основания предполагать, что его припадки связаны с эпилепсией. Если это подтвердится, то его будущее вызывает опасения.
Из письма от 9 июня 1889 года
Посылаю Вам квитанции об оплате проживания господина Винсента и о прочих расходах. Наряду с этим подтверждаю получение от Вас посылки с бумагой, красками, кистями и т.д., которую Ваш брат ждал с большим нетерпением. Наш больной идёт на поправку, с каждым днём ему немного лучше. С моего разрешения он выходит за пределы приюта, чтобы рисовать в чистом поле. Он работает с жадностью и без устали. Написал уже несколько картин и собирается послать их Вам.
Из письма от 29 января 1890 года
Пишу Вам, поскольку господин Винсент не может написать сам: с ним вновь случился приступ. Сообщаю, что Ваше заказное письмо и бумагу для рисования он получил. Самочувствие Вашего брата ухудшилось, он вновь полностью ушёл в себя. На прошлой неделе выразил желание посетить Арль, чтобы увидеть некоторых своих знакомых. Два дня спустя его настиг припадок. Сейчас он не способен ни на какую работу и даже не может ответить на вопрос о том, как себя чувствует. Произносит лишь бессвязные слова.
Из письма от 24 февраля 1890 года
Господин Винсент не может писать сам, поскольку после повторного посещения Арля вновь перенёс припадок. Согласно моим наблюдениям, любая отлучка выводит его из равновесия. Ему предоставлена полная свобода действий и перемещений. Пока он остаётся на территории лечебницы, у нас нет причин для беспокойства: его поведение не меняется, он сдержан и погружён в себя. Но стоит сменить место, наступает кризис, что случилось и сейчас. Очевидно, ему, как и прежде, понадобится несколько дней для восстановления здоровья. Он отсутствовал целые сутки, и осталось неизвестным, где ночевал. Мне пришлось послать за ним карету с двумя санитарами. Кстати, картина 'Арлезианка', которую он прихватил с собой, бесследно пропала1.
Из письма от 1 апреля 1890 года
К сожалению, должен уведомить Вас, что ясность духа к Вашему брату ещё не вернулась, вследствие чего он не может ответить на Ваши письма. Восстановление после последнего кризиса длится дольше, чем обычно. Иногда кажется, что г-ну Винсенту лучше: его взгляд проясняется, и он вразумительно разъясняет, что он чувствует. Но проходит несколько часов, и он снова мрачнеет, замыкается в себе и не реагирует на вопросы. Я однако надеюсь, что он вскоре пойдёт на поправку2.
1.Ван Гог отправился 22 февраля 1890 года из Сен-Реми в Арль с целью вручить мадам Жино её портрет. (картина 'Арлезианка').
2. Улучшение в состоянии Ван Гога наступило к концу апреля.
Густав Альбер Орье. Первое признание за границей
Париж, конец января 1890
C 18 января по 23 февраля 1890 года в Брюсселе, на седьмой выставке бельгийского художественного общества Les Vingt, были представлены шесть картин Ван Гога. Их заметил французский художественный критик Густав Альбер Орье. В своей статье в журнале Mercure de France он призвал общественность обратить внимание на эти работы, достойные по его мнению смой высокой оценки. Винсент прочитал статью Орье 31 января в арльской больнице. Радость долгожданного признания способствовала его быстрому восстановлению после недавнего кризиса.
[...] Для его работ характерно прежде всего изобилие во всём, а именно избыток силы, чувств, чрезвычайная мощь изображения. Чёткой реалистичностью фигур, смелым упрощением форм, беспечной небрежностью, с которой он всюду насаждает солнце, могучею экспрессивностью рисунков и цветовых гамм, да и самыми, казалось бы, незначительными нюансами техники он проявляет себя, как человек сильный, мужественный, хотя иногда неотёсанный, наивный и уступчивый. И кроме того - о чём говорит его беззаботная склонность к преувеличению - он предстаёт личностью яркой, противником ханжества и мещанства, эдаким хмельным великаном, которому бы горы двигать, вместо того чтобы заниматься ничтожными земными делами, человеком с кипящим умом, который как вулкан заполняет своей лавой все уголки мира искусства, полубезумным гением, иногда одержимым, иногда чудаковатым и почти всегда окружённым феерическими видениями. Его чувства обострены до предела, благодаря чему он с особой, иногда даже болезненной силой, замечает и ощущает то, что недоступно обычным смертным: таинственные скрытые линии и формы, магию теней и - особенно - цвета и свет. Реальность этой болезненно-чувствительной личности не имеет ничего общего с объективностью и прямотой его здоровых голландских предшественников в искусстве, хоть и некоторые из них были его учителями и наставниками. [...]
В действительности Ван Гог - не только великий художник, опьянённый собственным искусством, красками и природой, а ещё и мечтатель - страстный, верующий, переполненный утопическими идеями. [...] Добьётся ли когда-нибудь признания этот дерзкий гигант с обострёнными как у истеричной женщины чувствами, с просвещённой душой, не понятой в мире современного ничтожного искусства, услышит ли слова раскаяния от современников за несправедливое отношение к себе, узнает ли счастье славы? Может быть, Винсент Ван Гог слишком прост и одновременно чересчур утончён для мелкобуржуазных душ своих соплеменников?
Виллемина Ван Гог. Сестра восхищается работами Винсента
Брюссель, февраль 1890
31 января Йоханна, жена Тео Ван Гога, родила сына, получившего имя Виллем Винсент. Младшая сестра Тео и Винсента, Виллемина, навестила молодую семью в Париже. На обратном пути она посетила выставку Les Vingt в Брюсселе. В письме Тео и Йоханне она описывает свои впечатления.
Одна из картин с подсолнухами висит так, что её видно уже при входе в зал, и невольно прямо к ней и идёшь. Обе картины с подсолнухами очень хороши. Также восхитителен 'Виноградник' - какие краски! А как свеж 'Плющ'!1, мне он особенно понравился. На земле виден аронник и красные ягоды, очень оригинально изображённые. Эти четыре полотна так притягивают своими красками, что остальные два я толком и не разглядела. Могу представить себе, что какой-нибудь критик при описании выставки даже не упомянет работы Винсента, обозначив их как 'другие'.
'Большие купальщицы' Сезанна сначала мне совсем не понравились, но постепенно я к ним привыкла, и сейчас, когда о них думаю, они кажутся мне красивыми. Позы двух сидящих фигур и той, что стоит справа, напоминают мне танцовщиц Дега: такие они значительные и элегантные. Ещё упомяну две скульптуры Родена: голову Иоанна Крестителя и склонённую бронзовую фигуру. В Иоанне чувствуется простота, сила, нежность и спокойствие - и это при том, что скульптура представляет собой лишь его голову![...]
В гравюрах, а может, литографиях (точно не знаю) Одилона Редона2 что-то есть, но я их плохо поняла. Если бы у меня было время, то я, возможно, смогла бы их оценить. Безусловно понравились лишь две женские головки. Жаль, что у меня было так мало времени на выставку. Позже, пролистав каталог, мне захотелось вновь всё увидеть! [...] Перед самым уходом я повстречала Раппарда3: он рассматривал 'Купальщиц' Сезанна, покачивая при этом головой. Он основательно пополнел, но лицо его мало изменилось.
Заканчиваю, потому что спешу по делам. Ещё раз спасибо за всё. Ваш мальчик такой милый!
Целую всех. Вил.
![[]](/img/m/mogilewskaja_j/text_0010/druiven.jpg)
Красные виноградники в Арле,1888
1. Виллемина имеет в виду картины 'Красные виноградники в Арле' и 'Каменная скамейка и плющ'.
2. Одилон Редон - французский живописец, график, декоратор.
3. (Уже упоминавшийся раннее) Антон Ван Раппард (1858-1892) - голландский художник, друг Винсента.
Адрин Луи Герман Обреен. Первое признание на родине
Париж, 4 апреля 1890
20 марта 1890 года в Париже открылась шестая экспозиция Общества независимых художников. На ней были представлены десять картин Ван Гога. 4 апреля в газете 'Nieuwe Rotterdamsche Courant' был опубликован репортаж парижского корреспондента издания Адрина Обреена об этой выставке.
[...] Среди прочих там выставлены картины нашего соотечественника Винсента Ван Гога, чьи поклонники считают его лучшим представителем новейшего искусства. Этот почётный титул он заслужил во многих отношениях. Свои ландшафты он изображает не точечными мазками, а полосками размером приблизительно с фалангу пальца. Если его картины рассматривать с близкого расстояния, то увидишь лишь непонятное нагромождение. Но стоит отойти на несколько шагов, как деревья, облака и мостовые приобретают формы, которые не замечаешь при первом беглом осмотре. Такой стиль и в самом деле является последним словом искусства абсурда. И всё же в нём что-то есть. Возможно, эта манера покажется грубой и недоработанной, но думаю, что автор не станет хвалиться тем, что работает в белых шёлковых перчатках. Брат художника, арт-дилер Теодор Ван Гог, покровительствует новаторам с Монмартра. В основном именно благодаря его неустанным усилиям имена Моне, Писсаро и Рафаэлли получили известность, и их картины нашли своих покупателей. [...]
Теофиль Пейрон. Заключение врача
Сен-Реми, 16 мая 1890
16 мая 1890 года Винсент покинул приют Сен-Реми. Несмотря на серьёзные обострения болезни в феврале и марте, художник сам принял решение уйти. В день его выписки директор лечебницы внёс в медицинское досье Винсента следующую запись.
Во время пребывания в приюте пациент вёл себя в основном спокойно. Наряду с этим с ним неоднократно случались припадки, сопровождавшиеся сильнейшими кошмарами. Восстановление после припадков занимало от двух-трёх дней до восьми недель. Несколько раз больной пытался отравиться: то своими красками, то керосином, который крал у слуги, когда тот заправлял лампы. Последний кризис, длившийся два месяца, произошёл после посещения пациентом Арля. В периоды ремиссии настроение больного было ровным. Он много и с воодушевлением занимался живописью. Сегодня он попросил выписать его, чтобы переехать на север Франции, поскольку надеется, что тамошний климат более благоприятен для него.
Йоханна Ван Гог-Бонгер. Винсент знакомится с женой брата и маленьким племянником
Париж, 17-19 мая 1890
16 мая 1890 года Винсент отправился в Париж, где впервые увидел свою невестку и племянника Винсента Виллема, родившегося 31 января. Пробыв у родных несколько дней, он отбыл в деревню Овер-сюр-Уаз, лежащую на северо-западе от Парижа, на расстоянии 35 км.
Уже давно Тео занимался поиском подходящего места проживания для Винсента. Он полагал, что тот должен жить на природе, недалеко от Парижа, под присмотром опытного медика, с которым мог бы подружиться. И такой человек нашёлся: доктор Гаше, вдовец, друг Сезанна, Писсарро и других импрессионистов. Он живёт в Овер-сюр-Уазе, куда от Парижа по железной дороге всего час пути. Вот Винсент и поехал туда. 16 мая он покинул Сен-Реми, намереваясь по дороге заехать к нам и остаться несколько дней. Он прислал телеграмму из Тараскона, что проведёт ночь в поезде, а утром, около десяти, прибудет на вокзал. Тео так волновался, что не спал всю ночь. Он опасался, что с братом что-то случится в дороге: тот не хотел, чтобы в пути его кто-то сопровождал, несмотря на свой недавний тяжелейший психический кризис. В день приезда Винсента мы оба продолжали нервничать, и вот наконец Тео поехал встречать брата. Расстояние от Лионского вокзала до площади Пигаль немалое, но их не было целую вечность. Я уже места себе не находила... Наконец увидела приближавшийся к площади открытый фиакр. Оба седока излучали радость, они смеялись, кивая мне и махая руками. Спустя мгновение Винсент стоял передо мной.
Он отнюдь не выглядел тяжелобольным, как я ожидала. Я увидела крепкого широкоплечего мужчину с румянцем на щеках и весёлым взглядом. От его фигуры исходили решительность и уверенность. Если сравнивать его настоящий облик с автопортретами, то более всего он походил на автопортрет перед мольбертом. Очевидно, в его состоянии произошёл очередной тотальный поворот, который господин Салль к своему удивлению наблюдал ещё в Арле. 'Он совершенно здоров, - невольно подумала я, - здоровее, чем мой муж'. Тео повёл его в спальню, где стояла колыбель с нашим малышом, которого мы назвали Винсентом. Братья молча смотрели на спящего ребёнка, на глазах у обоих выступили слёзы. Потом Винсент повернулся ко мне и сказал, улыбаясь и указывая на простое вязаное одеяльце в колыбели: 'Так и надо, сестрёнка. Не советую заворачивать его в кружева'.
Он пробыл у нас три дня и всё время оставался радостным и бодрым. О лечебнице в Сен-Реми ни разу не упомянул. Он сам покупал для себя маслины, которые привык есть ежедневно и настаивал, чтобы и мы их попробовали. Первым утром он встал очень рано, чтобы рассмотреть свои картины, которые были развешены по всем стенам нашей квартиры. В спальне висели 'Виноградники', в столовой над камином - 'Едоки картофеля', в гостиной (наша уютная гостиная была слишком мала, чтобы называться салоном) 'Вид на Арль' и 'Ночь над Роной'. Кроме того, к неудовольствию нашей домработницы, всюду - под кроватью, под диваном, под шкафами и в комнате для гостей - лежали стопы полотен без рамок. Винсент разбирал их, выкладывал каждую на пол и внимательно изучал.
К нам часто приходили посетители, что мешало Винсенту. Он быстро понял, что парижские шум и сутолока ему не на пользу. Они не позволяли ему спокойно работать, что было для него чрезвычайно важно. 21 мая он отбыл в Овер под покровительство доктора Гаше, чья преданность и дружба станут для него большой опорой в последние месяцы его жизни. Мы пообещали в ближайшее время навестить его, и он сам собирался скоро вновь приехать к нам и написать наши портреты.
Поль Гаше-младший. Приезд в Овер
Овер-сюр-Уаз, 20 мая 1890
20 мая 1890 года Винсент приехал в Овер-сюр-Уаз, где - благодаря хлопотам Люсьена Писсаро1 - над ним взял шефство доктор Поль Гаше. Последний иногда принимал пациентов в Париже, но в основном проживал в Овере с двадцатилетней дочерью Маргаритой и семнадцатилетним сыном Полем. Гаше обладал обширной художественной коллекцией, а также сам писал картины под псевдонимом Поль ван Рэйсел.
В день приезда Винсента стояла прекрасная погода. Несмотря на жару он явился без головного убора, держа однако в руках лёгкую соломенную шляпу, которая вряд ли смогла бы защитить его от палящего солнца. Он поднялся по лестнице, насчитывавшей двадцать две ступени, на террасу, ведущую в сад. Потом оглянулся, чтобы взглянуть на открывшийся вид и произнёс 'Oоо!', выразив своё неподдельное восхищение.
Доктор был в тот момент занят, и гостя провели в маленькую комнатку на первом этаже. Ставни были открыты наполовину, пропуская лишь узкую полосу света. Но этой полоски было достаточно, чтобы осветить голову Винсента. Таким образом его рыжие волосы и плохо побритый подбородок оказались в центре светло-оранжевого ореола. Это была неповторимая картина! Только он сам смог бы изобразить свою голову и силуэт, словно пронзённые искрами света. Я же пишу об этом, как об обыденном эпизоде, не очень важном и не имевшем последствий... В задней части комнаты царила полная тьма, поэтому он не мог разглядеть великолепную картину Сезанна 'Натюрморт с медальоном Филиппа Солари'. Винсент произвёл на меня спокойное впечатление. Глядя на него, я бы не сказал, что он болен.
Он откровенно, хотя и коротко, описал доктору Гаше своё положение и причины появления в Овере. В ответ тот приободрил его и посоветовал спокойно приступить к работе, стараясь не думать о болезни. Не прописал никаких лекарств, наказал лишь нормально питаться: просто и полезно. Порекомендовал Винсенту поселиться на постоялом дворе Сент-Обен, где хорошо кормят. Объяснил, как туда пройти. Упомянул, что пансион расположен недалеко от его дома, не сказав прямо что это позволит ему лучше наблюдать за Ван Гогом, как своим пациентом. Однако художник провёл в Сент-Обене всего одну ночь, посчитав для себя невозможным платить шесть франков в сутки. Он нашёл другое жильё: пансион Артура Густава Раву напротив здания мэрии, где плата составляла три с половиной франка.
Как уже упоминалось, доктор не прописал Винсенту медикаментов, полагая, что здоровый образ жизни и работа окажут на него благоприятное воздействие, помогут восстановить душевный покой. Но каким образом можно было заставить его жить спокойно и размеренно? Это никак не сочеталось со свободным и неорганизованным образом жизни художника.
Несколько дней спустя Винсент пришёл к нам обедать. Это было воскресенье, 25 мая, первый день Троицы. Говорили обо всём: об искусстве, о художниках, о прошлом... А также подробно и серьёзно обсудили планы на будущее. Оживлённо беседовали о гравюрах. Винсент восхищался гравюрами Сезанна и Гийомена, внимательно разглядел работы Ван Рэйсела (т.е. самого Гаше). Доктор подарил ему медную пластину и гравировальную иглу и сам предложил себя в качестве модели. Так появился 'Мужчина с трубкой'.
1. Люсьен Писсарро (1863-1944) - французский и английский художник и график. Сын знаменитого художника-импрессиониста Камиля Писсарро.
Йоханна Ван Гог-Бонгер. Счастливый день в Овере
Овер-сюр-Уаз, 8 июня 1890
Тео и его жена Йоханна были рады узнать, что Винсент благополучно обосновался в Овере и подружился с доктором Гаше и его семьёй. Теперь они могли меньше волноваться за него.
Дом доктора был заполнен картинами и разного рода антиквариатом. Но хорошо рассмотреть эту коллекцию не позволял полумрак: ставни были лишь слегка приоткрыты. Перед домом, находящемся на холме, располагался великолепный сад, по которому прогуливались куры, утки, индюки и павлины в сопровождении четырёх или пяти котов. Несомненно, это было обиталище человека со странностями, обладавшего впрочем хорошим вкусом. В Овере доктор практиковал немного. В основном он работал в Париже, где несколько дней в неделю принимал пациентов. Остальное время писал картины и трудился над гравюрами. Его ателье напоминало мастерскую средневекового алхимика...
Примерно 10 июня1 мы получили от Винсента приглашение провести всей семьёй день в Овере. Он встретил нас на вокзале и тут же вручил нашему сыну птичье гнездо в подарок. Он настоял на том, что сам будет нести ребёнка. Кроме того он непременно хотел показать ему всех животных доктора Гаше и остановился лишь, когда малыш раскраснелся и раскричался, испуганный криком петуха. Винсент же весело рассмеялся, явно гордясь тем, что познакомил своего племянника с миром животных. Мы пообедали в саду, после чего долго гуляли. День прошёл радостно, мирно и спокойно. Никто из нас не мог и подумать, что спустя всего несколько недель произойдёт трагедия, навсегда лишавшая нас счастья.
1. Йоханна ошибалась: приглашение должно было прийти несколькими днями раньше, поскольку визит состоялся 10 июня.
Йоханна Ван Гог-Бонгер. Винсент навещает семью брата в Париже
Париж, июль 1890
В первые дни июля Винсент приехал в Париж. Он застал нас в хлопотах и волнениях. Малыш болел, мы очень беспокоились за него. У Тео были неприятности по службе, и он задумывался о том, чтобы оставить фирму Гупиль и начать собственное дело. Присутствие Винсента лишь прибавило забот. Помещение, где мы хранили его работы, он объявил неподходящим. Мы много беседовали о планируемом нами переезде в более просторную квартиру.
К Винсенту часто наведывались гости, среди прочих Орье, недавно опубликовавший восторженную статью о его творчестве. Теперь они вместе рассматривали его картины. Зашёл и Тулуз-Лотрек и остался обедать. Они с Винсентом весело потешались над гробовщиком, которого повстречали на лестнице. Собирался зайти Гийомен, но Винсент так и не дождался его визита. Им вдруг овладели тревога и бесконечная усталость, и он поспешно уехал обратно в Овер. Его последние письма и работы свидетельствовали о приближавшейся катастрофе. Чёрные вороны над пшеничным полем были её предвесниками...
'Только бы на него не навалилась меланхолии и он сумел бы справиться с кризисом... Ведь всё шло так хорошо', - писал мне Тео 20 июля. К тому времени он доставил меня с ребёнком в Голландию, сам же вернулся в Париж и приступил к своим обязанностям на фирме. Но расставались мы ненадолго, поскольку приближался срок его отпуска. 25 июля он написал мне: 'Я вновь получил от Винсента письмо, из которого ничего не понял. Будет ли он когда-то счастлив? Ведь он, как никто другой, этого достоин'.
Йоханна Ван Гог-Бонгер. Тео срочно выезжает в Овер
Париж, 28 июля 1890
27 июля Винсент выстрелили себе в грудь. Узнав, что он опасно ранен, доктор Гаше посчитал необходимым срочно оповестить об этом Тео. Однако Винсент отказался дать ему адрес брата. Тогда Гаше попросил нидерландского художника Антона Хиршига поехать в Париж и доставить письмо по служебному адресу Тео.
[...] В тот же вечер [27 июля 1890 года] доктор Гаше написал Тео следующую записку: "Страшно сожалею, что приходится Вас беспокоить. Однако считаю своим долгом немедленно сообщить Вам о случившимся. Сегодня, в воскресенье, в девять вечера, меня вызвали к Вашему брату, пожелавшему срочно видеть меня. Он ранил себя... Не зная Вашего адреса, который он отказался мне дать, я посылаю это письмо в галерею Гупиль".
Тео получил записку лишь следующим утром и сразу выехал в Овер. Он написал мне: 'Сегодня из Овера приехал один голландский художник и вручил мне письмо от доктора Гаше. Тот просил меня немедленно приехать, поскольку с Винсентом случилось несчастье. Я тут же отбыл туда, оставив все дела, и застал Винсента в лучшем состоянии, чем ожидал. Не сообщаю деталей, которые весьма печальны... Хочу лишь предупредить тебя, дорогая, что речь шла об опасности для жизни. Он был рад моему появлению, и сейчас я почти неотлучно при нём. Бедняга, он испытал мало счастья и уже оставил все иллюзии. Ему так трудно и одиноко. Он спросил о тебе и ребёнке и сказал, что ты ещё не знаешь, как много в жизни горя. Ах, если бы мы могли помочь ему найти силы... Не беспокойся, ведь мы и прежде нередко теряли надежду, после чего он снова удивлял докторов своим быстрым восстановлением... ".
Тео Ван Гог. Смерть Винсента
Овер-сюр-Уаз, из письма жене 29 июля 1890
По прибытии в Овер я, к счастью, ещё застал его живым. Я не в силах описать тебе всё, но мы ведь скоро увидимся, и ты услышишь мой рассказ. До последнего момента я был рядом. Перед самым концом он сказал: 'Именно так я и хотел уйти'. Всё произошло быстро, и теперь он нашёл покой, который не мог приобрести на земле. Оба врача были на высоте. Доктор Гаше позвал ещё местного лекаря, поскольку не доверял самому себе. Но в итоге только он сам, Гаше, и пытался помочь больному. А потом он постоянно был при мне, проявляя необыкновенную сердечность.
Люди были так добры... Представь себе, следующим утром приехали восемь друзей из Парижа и других мест. Они развесили его картины на на стенах комнаты, где стоял гроб, Было много букетов и венков. Первым принёс цветы доктор Гаше: любимые подсолнухи Винсента. В Овере много художников, и почти все они пришли. Перед похоронами нужно было много сделать и уладить. Но вот приготовления завершились, оставалось лишь ждать. Последний час ожидания был особенно мучительным.
Мы похоронили его под ярким солнцем, на кладбище, окружённом пшеничным полем. Это место не имеет тех изъянов, которые свойственны парижским кладбищам. Доктор Гаше произнёс замечательную речь, за что я в нескольких словах поблагодарил его. На этом всё кончилось, и вечером того же дня я уехал. Вокруг себя ощущаю полнейшую пустоту. Всё напоминает о нём, и мне его ужасно не хватает.
![[]](/img/m/mogilewskaja_j/text_0010/zonnebloemen.jpg)
Ваза с пятнадцатью подсолнухами, 1889
Андрис Бонгер. Похороны Ван Гога
Овер-сюр-Уаз, 30 июля 1890
Тридцать лет спустя после смерти Ван Гога французский писатель и художественный критик Гюстав Кокио приступил к написанию его биографии. Он обратился к Андрису Бонгеру, другу Винсента и брату Йоханны, с просьбой рассказать всё, что он помнит о похоронах художника.
Был солнечный и необыкновенно жаркий день. Точное время забыл, но думаю, что полдень как раз миновал. В комнате, где стоял гроб, висели картины Винсента. Перед церемонией мы пообедали в пансионе Раву, во время еды все молчали. Потом пошли на кладбище, Тео и я во главе процессии. Мы оба бросили на гроб горсть земли. Доктор Гаше произнёс короткую речь, на что Тео ответил словами, которые я в точности запомнил: 'Господа, выражаю Вам свою искреннюю благодарность, сам же я не в состоянии выступить'. Не могу сказать, кто именно присутствовал на церемонии. Кажется, было не более двенадцати друзей и несколько местных жителей, которые пришли по просьбе Гаше. Из присутствующих помню Танги, Эмиля Бернара, Шарля Лаваля (друга Гогена), и Антона Хиршига. Был также Ван дер Фалк из Овера и его будущая жена мадемуазель Месдаг.
Эмиль Бернар. Как хоронили Винсента
Овер-сюр-Уаз, 30 июля 1890, из письма Альберу Орье
В среду 30 июля, около десяти утра, я вместе с Шарлем Лавалем2 приехал в Овер. В доме был Теодор Ван Гог, его брат, а также Танги и доктор Гаше. Гроб уже закрыли. Я прибыл слишком поздно и не смог увидеть его. Последний раз я видел его три года назад, тогда он был полон всевозможных планов и проектов... На стенах комнаты, где он лежал, были развешаны его последние картины. Они окружали его подобно ореолу и подлинно доказывали его гениальность, что усиливало нашу скорбь. Гроб был драпирован простой белой тканью и покрыт цветами, в том числе подсолнухами, которые он так любил, а также георгинами и другими жёлтыми цветами. Это был его любимый цвет, символ света, к которому он так стремился - как человек и как художник. Здесь же, рядом с гробом, находились его мольберт, складной стул и кисти.
Пришло много людей и прежде всего художники, среди которых был Люсьен Писсарро. Присутствовали и местные жители, наверно, мало его знавшие, видевшие его всего один или два раза. Но они несомненно любили его, потому что он был таким добрым и отзывчивым... В три часа друзья подняли гроб и понесли к катафалку. Некоторые плакали. Теодор Ван Гог, его брат, всегда бывший ему опорой и поддержкой, рыдал безудержно. Жара стояла невыносимая. Мы поднялись на холм и пошли дальше за гробом, беседуя по дороге о Винсенте, о его бесценном вкладе в искусство, о грандиозных проектах, которыми он был одержим, и о том, как много хоррошего он для нас сделал. Так мы дошли до нового кладбища со множеством свежих надгробий. Оно лежало на холмах, и с них открывался вид на засеянные поля на фоне беспредельного голубого неба, которое он тоже, наверно, любил. И вот гроб опустили в могилу. Думаю, что он сам не стал бы плакать в этот момент. Такой день несомненно привёл бы его в восторг, и мы невольно подумали, что он мог ещё быть счастлив.
Господин Гаше взял слово, он хотел коротко описать жизненный путь Винсента. Однако из-за слёз его речь получилась сумбурной и невнятной. Он напомнил о его стремлениях, о его возвышенных целях и о своей личной глубокой симпатии к нему, пусть он и недолго был с ним знаком. 'Он, - сказал Гаше, был честным человеком и великим художником, и у него были в жизни лишь две цели: бескорыстное служение людям и искусству. Именно искусство он ставил превыше всего, и оно сделает его бессмертным'. Потом мы покинули кладбище. Теодор был совершенно сломлен горем.
1. Ошибка: Ван Гог умер 29 июля 1890 года и был похоронен на следующий день.
2. Шарль Лаваль (Charles Laval, 1862-1894) - французский художник.
Тео Ван Гог. Старые письма Винсента
Лейден приблизительно 10 августа 1890
Несколько дней спустя после похорон Винсента Тео вместе с женой приехал в Лейден, чтобы увидеться с матерью и сестрой Виллеминой. О своих переживаниях и планах он рассказал в письме доктору Гаше.
После разговора с матерью мне стало несколько легче. Я услышал от неё много подробностей о Винсенте и таким образом лучше понял его. И мы нашли пачку его писем ко мне в период с 1873 по 1877 годы. Перечитав некоторые из них, я был глубоко тронут. В то время его занимало богословие, и он писал мне об этом. Ценность этих писем несомненна: по ним можно проследить, как человек становится художником, осознавая, что это его единственный путь. Большая часть писем написана на голландском, я переведу несколько из них, чтобы Вы получили представление об их содержании. Среди прочего он описывает свою жизнь в Париже, что Вас, вероятно, заинтересует.
Я собираюсь сразу по возвращении в Париж поговорить с Дюраном-Рюэлем1 о возможной экспозиции картин Винсента в одной из его галерей. Раннее, вернувшись из Овера, я распорядился выставить несколько его работ на обозрение - с тем чтобы все, кому они интересны, могли прийти и посмотреть на них. Я услышал много похвальных отзывов, а некоторые ещё прибавляли, что видят в авторе гения.
Хочу передать Вам слова признательности моей матери, которой трудно самой высказать их по-французски. Она необыкновенно благодарна за всё, что Вы сделали для её несчастного сына, за то, что Вы проявили столько доброты и преданности, как будто были его близким родственником. А после моего рассказа о последних днях и часах Винсента и о его погребении она была под впечатлением от сопереживания и доброты, которые Вы проявили и по отношению ко мне.
1. Поль Дюран-Рюэль (1831-1922) французский коллекционер, симпатизировавший импрессионистам. Дюран согласился предоставить зал, но в последний момент отказался. Тогда Тео решил устроить постоянную выставку Ван Гога в собственной новой квартире.
Эмиль Бернар. Выставка Винсента в доме Тео
Париж, сентябрь 1890
В середине сентября 1890 года Тео с семьёй переселился в более просторную квартиру, расположенную в том же доме, что и прежняя. Тео отправил Эмилю Бернару письмо с просьбой помочь ему развесить картины Винсента.
Я ответил Теодору утвердительно и в субботу пришёл к нему. Он предоставил всю работу мне, и я быстро с ней справился. Квартира стала похожа на музей: полотна висели всюду, ни одного уголка на стенах я не оставил пустым. Мне казалось, что сам Винсент напутствовал меня. Я вспоминал слова, часто повторяемые в его письмах: пусть картина запоёт благодаря близости другой картины, расположи жёлтое рядом с синим, зелёное рядом с красным и т.д. [...]. Я так и поступил. В результате зелёная 'Колыбельная'1 красовалась между жёлтыми и оранжевыми 'Подсолнухами' как деревенская мадонна между двумя канделябрами. Когда всё было готово, я подумал, что вид из окна на улицу нарушает интимную сферу экспозиции, посвящённой нашему умершему другу. Поэтому из одного окна я создал своего рода витраж, изобразив на нём 'Стога сена' и 'Сеятеля' и 'Пастуха', выражавшие любовь Винсента к сельской местности.
1. Бернар имеет в виду портрет Августины Рулен.
Фредерик Ван Эден. Нидерландский писатель преклоняется перед талантом Ван Гога
Буссум, 25 ноября 1890
Осенью 1890 года знаменитый нидерландский писатель и медик Фредерик Ван Эден приехал в Париж, где среди прочено навестил тяжело больного Тео Ван Гога. В его доме он впервые увидел картины Винсента. Спустя несколько недель он опубликовал блестящую статью в журнале 'De Nieuwe Gids'.
Никакой критики и оценок. Лишь впечатления и эмоции имеют смысл, поскольку речь идёт о почти неизвестном, но гениальном голландском художнике, умершем несколько месяцев тому назад. Я решился написать о Ван Гоге, именно поскольку я сам - не художник, из-за чего воспринимаю его прямо и непредвзято. Поэтому его искусство трогает меня глубже, чем профессионалов, которые наверняка осуждают его за пренебрежение теми или иными правилами.
Ван Гогу будет нелегко найти признание. Широкая публика высмеивает его: так она всегда относится ко всему новому и необычному. Что касается его маститых коллег, они не могут не понимать его значения и гениальности, однако лишь пожимают плечами, называя его работы больными, преувеличенными и неудавшимися. Я же, отнюдь не знаток современного искусства, часто нуждающийся в разъяснениях, глубоко - как никогда в жизни - потрясён его картинами. Очевидно, это неспроста. Возможно, точность исполнения и законы тональности для меня мало важны: я лишь спрашиваю себя, красиво ли то, что я вижу. А те работы показались мне прекрасными, о такими прекрасными! И никакие рассуждения критиков не изменят моего мнения. [...]
Как могло случиться, что полотна Ван Гога с необыкновенной скоростью и силой заворожили меня - так, что они постоянно занимают мои мысли, и я всюду вижу его цвета и линии? И ещё удивляюсь и восхищаюсь тем, на что раньше почти не обращал внимания. Винсент (так он подписывает все свои картины) использует яркие живые краски. Совсем не те, мягкие, тонко оттенённые цвета известных современных голландских живописцев: например, светло серый или нежный ультрамариновый или приглушённую охру. Нет, его цвета выразитеьные и мощные: насыщенный зелёный, чистый красный, интенсивный фиолетовый, тёмный кобальтовый синий и прежде всего жёлтый, ярко-жёлтый, резко-жёлтый - полотна, наполненные только сверкающим, подавляющим и беспощадным жёлтым. Это меня всегда влекло, но до знакомства с искусством Винсента я не осознавал силы этого влечения. Подобная страсть к разноцветице может показаться примитивной. Но может, она как раз говорит об утончённом вкусе?
'Голландские художники боятся рисковать, - говорил Ван Гог, - они не решаются нанести краски на полотно'. Но я думаю, что слово 'не решаются' здесь не совсем верно. Голландские крестьянки носят и сейчас зелёные и фиолетовые платья. Такие цвета обычно называют кричащими, и они в самом деле откровенно кричат. Наш народ потерял чувство вкуса к естественным цветам. Их использование в живописи непросто и опасно, поэтому требует смелости. Тот, кто применяет их неправильно, рискует создать нечто уродливое, и шанс на неудачу при этом гораздо больше, чем при применении светлых и приглушённых оттенков.
Я считаю, что Ван Гог обращался с красками виртуозно и уверенно. Я привёл бы такое сравнение: мы слышим, что кто-то поёт громко и при этом - без фальши. В начале мы чувствуем себя неловко, поскольку привыкли считать громкое пение некрасивым и показным. Но по мере того как мы вслушиваемся, ощущение неловкости исчезает, и мы всё больше радуемся сильным звукам. Именно так я радуюсь живым и ярким краскам.
Ван Гог имел склонность к сильным преувеличениям. Иногда он изображал кроваво-красные деревья, ярко-зелёный воздух и жёлтые, как шафран, лица. В жизни я подобное никогда не видел и тем не менее понимаю это. Увидев его картины, я потом и сам обнаружил вокруг себя краски, которых раньше никогда не замечал: он передал квинтэссенцию цвета, cкрытую для окружающих. Он изображал вечерний воздух зелёным, землю - фиолетовой. И это красиво: два насыщенные цвета рядом, зелёный и фиолетовый. Красиво, потому что верно. [...] Некоторые из его работ произвели на меня такое сильное впечатление, что в точности запечатлелись в моей памяти, и воспоминания о них наполняют меня радостью. [...] Вот юное абрикосовое дерево, изображённое в середине полотна. Казалось бы, что особенного? Но в нём - всё.
Винсент искал, но так и не нашёл. Это говорил он сам. Но он дал нам понять, что он ищет, и как велика его цель. Он искал, как это делали до него лишь два или три наших соотечественника. Искал, как никто из нас: в одиночестве, упорно и вдохновенно, не отступая, не заботясь о мнении окружающих, не думая о судьбе своих работ и даже о собственном будущем. Поэтому я не могу не высказать своего благоволения перед ним. Не чудо ли, что он появился именно в наше время, в нашей маленькой, равниной, неприметной и меркантильной стране? Не принадлежит ли он к тому бессмертному и благородному племени, представителей которого необразованные люди зовут безумными, а более просвещённые - святыми?
Йоханна Ван Гог - Бонгер. Письма Винсента
Буссум/Амстердам, февраль/март 1892
Тео Ван Гог умер 25 января 1891 года от последствий плохо залеченного нейросифилиса. В мае его вдова Йоханна, проживавшая тогда в Париже, вернулась с годовалым сыном в Нидерланды. Она обосновалась в Буссеме, где открыла пансион. В начале 1892 года она наконец нашла время для изучения наследия Винсента и Тео. Свои впечатления она описала в дневнике.
Буссем, 24 февраля 1892 года
Сегодня принимала двух посетителей: художников Веркаде1 и Серюзье2. Последний - парижанин. Как приятно было поговорить с ним по-французски! Это вызвало воспоминания о счастливых парижских днях... Оба в восхищении от картин Винсента. Было несколько непривычно слушать их похвальные отзывы: в Голландии Винсента мало знают. Молодой восторженный Веркаде - настоящий голландец. Он показался мне добрым, и я подумала, что и Тео был таким в юности. Завтра состоится экспозиция рисунков Винсента. Я полна ожиданий, и меня наполняет чувство гигантского триумфа. Наконец-то наступил момент признания, ведь его картины нравятся людям. Непременно пойду на экспозицию, чтобы понаблюдать за зрителями и услышать, что они говорят. Они, которые раньше высмеивали Винсента и считали его помешанным! Я и сама буду рада поговорить с людьми. Почти все придут, в том числе Ван Эден с Мартой3. Не знаю будут ли Ян и Анна4, очень надеюсь, что да. Я не успокоюсь, пока не узнаю, что и Ян оценил работы Винсента.
Я так рада, что наконец купила эту тетрадь, и что у меня появилось время для дневника. У меня накопилось много жизненных впечатлений и переживаний, о которых хотелось бы рассказать, но лень или несобранность часто удерживают меня... Например, моя жизнь в Буссеме несомненно достойна описания. Когда я оказалась здесь и увидела цветущие фруктовые деревья, то сразу подумала о Винсенте: наверно, он почувствовал то же самое, приехав весной в Прованс.
1. Веркаде (Jan Verkade, 1868 -1946) - голландский художник.
2. Серюзье (Paul Sérusier (1864 -1927) - французский художник.
3. Марта - жена Фредерика Ван Эден.
4. Художник Ян Питер Вет и его жена.
3 мая 1892 года
Сегодня зашла в Амстердаме к Висселингу1, и это было замечательно. Галерея напомнила мне залы Тео на бульваре Монмартр. Обстановка была, правда, поскромнее, но экспонаты не обманули моих ожиданий. Небольшая картина Коро: мельница на холме, великолепные деревья Монтичелли, 'Мать и детя' Нойхуза, холодные натюрморты Валлона, мрачный великолепный Брейтнер... Я ещё никогда не видела столько прекрасных картин, представленных одновременно. Я взяла с собой одну работу Винсента, маленькую, но замечательную. Я показала её, и меня попросили принести ещё. Это победа! Я была так рада, что несколько дней меня переполняло счастье. Когда я днём, вместе с сыном, вернулась в Буссем, то невольно залюбовалась прекрасным небом. Золотые лучи солнца пробивались здесь и там сквозь белые смутные облака. Казалось, что Тео подаёт мне знак: он радуется вместе со мной, что его брат получил признание!
1. Элберт Ян ван Висселинг - голландский торговец картинами, коллега Тео.
6 марта 1892 года
Последние дни всё свободное время посвящаю письмам Винсента. Я долго откладывала эту работу, но теперь стараюсь возвращаться к ней регулярно, пусть и не так ревностно как в начале, когда я засиживалась до глубокой ночи. Подобное я не могу больше себе позволить, поскольку моя основная задача - оставаться здоровой и бодрой ради воспитания сына. Я полностью погружена в мир Тео и Винсента, их бесконечную, нежную и живую связь. Они так глубоко чувствовали и понимали друг друга... При этом Винсент был зависим от Тео, пусть и Тео никогда не намекал ему на это. Но Винсент сам переживал, что отражалось в его письмах. Это больно до слёз! Ах мой милый любимый Тео, при чтении каждой строки и каждого слова я думаю о тебе. За то короткое время, что мы были вместе, ты стал частью меня. Ты и сейчас со мной. И пока наши души едины, всё будет хорошо со мной и нашим ребёнком.
Кто напишет книгу о Винсенте?
Амброаз Воллар. Спекулянт в убытке
Париж, 1895
Французский коллекционер и меценат Амброаз Воллар был приверженцем новых течений в искусстве. Благодаря ему в 1894-1895 годах получили известность Мане, Ренуар и Дега. 14 июня 1895 года Воллар открыл большую галерею на улице Лафайет в Париже.
Моя галерея располагалась в доме номер шесть, рядом с бульварами. Первую выставку я посвятил Ван Гогу: на ней были представлены более шестидесяти его - до тех пор неизвестных - акварелей и рисунков. На тот момент это была самая обширная экспозиция его работ. Цена наиболее значительных картин - таких как, например, 'Маковое поле' - составляла не более 500 франков. Публика не выразила особого энтузиазма: наверно, момент для этого ещё не наступил. Припоминаю одну супружескую пару, проявлявшую явный интерес к некоторым экспонатам. Я стал наблюдать за ними. Мужчина взял жену под руку и сказал: 'Вот, ты всё уверяешь, что моя живопись вызывает боль в глазах. А что ты скажешь об этом?'. В тот момент они стояли перед двумя автопортретами с перевязанным ухом. 'Почему он так себя изобразил?' - спросили они меня. 'Это было после того, как он отрезал себе ухо,' - ответил я. И поскольку на их лицах выразилось крайнее удивление, я продолжил: 'Да, так говорят люди... Однажды Ван Гог вернулся домой после дня, проведённого в обществе дам сомнительного поведения. Открыл Библию наугад и наткнулся на пассаж, в котором говорилось, что если один из ваших органов может стать причиной скандала, то надо отрезать его и бросить в огонь. Ван Гог решил, что это имеет прямое отношение к нему самому, схватил нож для бритья и...'. 'Отрезал себе ухо!' - вскрикнула дама. 'И потом бросил его в огонь?' - спросил её супруг. 'Нет, - продолжил я, - он отнёс свёрток девицам, у которых был накануне. Вручил его служанке и попросил передать мадам Мари'.
Вспоминаю ещё одного посетителя, который приходил ежедневно под вечер. Сначала он бросал взгляд на Алискамп1, выставленный на витрине, потом заходил внутрь и обходил всю выставку. Постепенно он разговорился, и главном образом о 'Маковом поле': картина явно не отпускала его. Однажды он не явился в обычное время. Я увидел его лишь неделю спустя. 'Я долго не приходил из-за родов жены,' - разъяснил он. 'У нас родилась дочь. Мы уже сейчас озабочены её будущим, поэтому решили начать копить на её приданное, приобретая вещи, ценность которых со временем будет расти. Картины, например... Я вижу, что 'Маковое поле' уже продано. Если бы у меня было достаточно денег, это полотно уже давно висело бы в моём доме. Но поймите, на мне лежит слишком большая ответственность. Мой кузен из Парижа - учитель рисования, и я хочу обратиться к нему за советом, прежде чем что-то приобрести'. Несколько дней он не появлялся, а потом опять пришёл с папкой под мышкой. 'Дело сделано, - объявил он - здесь приданное моего ребёнка'. Он открыл папку и показал мне 'Фантазию' Детайля2. 'Мой кузен приобрёл эту акварель за 15 тысяч франков. Через двадцать лет цена ей будет не меньше ста тысяч'. Я не стал возражать ему.
Двадцать пять лет спустя я вновь увидел его в своей галерее, в его руках была та самая акварель. 'Пришло время сбыть её, - сказал посетитель, - моя дочь собирается замуж. Я спросил гостя, припоминает ли он 'Маковое поле' Ваг Гога, которое ему когда-то так понравилось. 'Ещё бы не помнить, вскричал он, - к счастью, я тогда сумел себя обуздать. Вряд ли мне удалось бы продать его с выгодой...'
- Однако любезный друг, Вы бы получили за неё больше трёхсот тысяч франков.
- О... А что же с Детайлем?
- Ах, Ваш Детайль! Его картина 'Битва при Юненге', считавшаяся его лучшим произведением, сейчас лежит на чердаке музея в Люксембурге.
Однажды Ренуар, зашедший в мою галерею, стал рассматривать рисунки Винсента с изображением крестьян за работой. 'Должен признаться, что я не в восторге от картин Ван Гога: в них присутствует некоторая экзотика, что я плохо переношу', - сказал он. 'Другое дело - его рисунки с деревенскими жителями. Милле перед ним явно проигрывает'.
1. Алискамп - римский некрополь , расположенный неподалеку от стен старой части Арля.
2. Батист Эдуард Детайль (1848 -1912) французский академический художник и баталист, известный за точность и реализм в изображении деталей.
Альберт Хан. Студент потрясён 'Пшеничным полем' Ван Гога
Гронинген, февраль 1896
В 1896 году девятнадцатилетний Альберт Хан был студентом Академии изобразительных искусств 'Минерва' нидерландского города Гронинген. Он поступил в академию в тринадцать лет, но был вынужден часто прерывать учёбу, поскольку страдал туберкулёзом. В 1914 году Хан написал воспоминания о выставке Ван Гога 1896 года в Гронингском музее античного искусства.
Когда я учился в Гронингской академии, в городском музее открылась выставка художников, которых и сейчас назвали бы модернистскими. В те же времена, около двадцати лет назад, они считались необычными и сумасбродными. К ним относился и Ян Тороп1, на выставке были представлены его 'Сад' и 'Три невесты': причудливые фантастические произведения, выполненные с высоким мастерством. Однако ни я, ни другие студенты ровным счётом ничего в них не поняли... Это относилось и к странным декоративным композициям Торна-Приккера2. Но главной сенсацией стали откровенные безумства Ван Гога. Никто никогда не видел подобного! Красные деревья, ветки которых поднимались ввысь, превращаясь в горящие факелы. Жёлтые пятна, именуемые подсолнухами в вазе, изображённые вопреки всем правилам. Если бы ученик нашей академии нарисовал такое, он, несомненно, удостоился бы самой низкой оценки... Или возьмём вращающиеся звёзды Ван Гога, напоминающие праздничный фейерверк. И ещё автопортрет c жёлто-зелёными глазами и огненно-рыжими волосами... Нет, ещё никто на Земле не осмеливался создать такое!
Студенты обычно не особо церемонятся, высказывая свои соображения об искусстве - даже когда речь идёт о маститых и знаменитых художниках. Ну а тут резкое и бесспорное осуждение не заставило себя долго ждать: это вообще не искусство, а просто бравада безумца!
Однако удивительно следующее. Находясь в толпе глумящихся молодых людей, я не мог оторвать глаз от одной картины. Помню её как сейчас. Золотые, волнистые, плывущие полосы, изображающие пшеничное поле. А над полем - серый тяжёлый воздух и чёрные вороны. Мне трудно выразить в словах впечатление страха, тоски, безнадёжности и одиночества, которые пробуждало это полотно. Откуда возникли эти чувства? Не были ли они воспоминанием о давнем страшном сне, долгое время владевшим моим сознанием? Возможно ли, что пережитое когда-то во сне я испытывал вновь, стоя перед картиной Ван Гога? Пожалуй, эти переживания были не такими сильными, как в том сне. Но с другой стороны за ними не следовало исцеляющего пробуждения. Поэтому ощущение бесконечного одиночества, запечатлённое пятнами жёлтой, серой и чёрной краски, было в итоге более глубоким и мучительным. Словно тебя ранят - но не мгновенно острым ножом, а пытают тупым оружием - долго и тяжело. Вот какие мысли вызвала у меня та картина. Никогда раньше ничего подобного с мной не было.
1.Теодор Тороп (1858 - 1928) - известный представитель символизма в нидерландской живописи.
2. Торн-Приккер (1868 - 1932) - нидерландский художник, работавший преимущественно в стиле 'югендштиль'.
Морис де Вламинк. Картины Ван Гога перевернули душу молодого художника
Париж, 1901
Художник Морис де Вламинк был одним из основоположников движения 'фовизм'1. Важным стимулом его приобщения к фовизму стало посещение выставки Ван Гога в парижской галерее Bernheim-Jeun в 1901 году.
Одно моё детское воспоминание оставалось долгие годы живым и ярким. Мне было двенадцать лет, и я шёл вместе с отцом вдоль огромного пшеничного поля. Высокие жёлтые колосья, голубое небо, яркое солнце и маленькие хижины вдали произвели на меня неизгладимое впечатление. До сих пор помню тепло солнечных лучей на моём лице и осознание необъятности пространства. И всюду волшебный жёлтый цвет - одновременно яркий и тёплый. Впоследствии я, конечно, часто гулял среди полей и каждый раз мечтал вновь испытать такое же сильное и свежее чувство. Увы, мне это ни разу не удалось.
Годы спустя, постигая искусство живописи, я пытался передать это детское впечатление на своих картинах. Не сумев вновь пережить его на полях, я искал его в лесах, садах, в виноградниках, у реки... Один раз мои старания были вознаграждены, пусть и немного. Я тогда делал наброски на холмах Сен-Клу2. Весь холм, на котором я работал, был покрыт цветущими персиковыми деревьями, а напротив лежало кладбище, окружённое белой стеной. К нему направлялась похоронная процессия: катафалк, люди в чёрном... Небольшой духовой оркестр играл траурный марш. Когда они проходили мимо меня, один трубач остановился, внимательно всмотрелся в мою картину и сказал: 'Твои листья и ветки отражают солнце'. Моё сердце наполнилось радостью, но одновременно я осознавал, что это не то солнце, которое ошеломило меня в далёкий памятный день, с отцом, на пшеничном поле.
И всё же детское незабываемое ощущение однажды вернулось ко мне. Это случилось на экспозиции Ван Гога, на улице Лаффит в Париже. Его картины... Я был потрясён. Когда я покинул выставку, мне казалось, что моя душа перевернута от радости и отчаяния. Я едва сдерживал слёзы.
1. Фовизм - модернистское течение во французской живописи периода постимпрессионизма. Характерный приём фовизма - обобщение формы и пространства, объёма и рисунка, сведение формы к простым очертаниям, исчезновение светотени и линейной перспективы.
2. Сен-Клу (Saint-Cloud) - город, коммуна и западный пригород Парижа.
Фердинанд Авенариус. Всюду в Германии подражатели Ван Гога
Дрезден, осень 1910
В мае 1910 года молодые непризнанные художники-экспрессионисты, фанатичные почитатели Ван Гога, создали свою группу Die Neue Session. Писатель Фердинанд Авенариус, сам поклонник Ван Гога, подверг его эпигонов резкой критике.
Ван Гог умер, но зато так называемый ван-гоговский народ живёт. Административные служащие, раннее прилежно исполнявшие свои обязанности, взяли в руку кисть и бросают краску на бумагу - как попало, словно в лихорадке. Так же поступают некоторые работники художественных галерей, а уж они-то, казалось бы, должны разбираться в искусстве! Эти новоявленные живописцы уверены, что могут многое рассказать миру своим псевдо-искусством.
Ван Гог на века останется великим художником, потому что смог выразить в картинах скрытые ощущения из самой глубины своей души. А его заурядным эпигонам, эдаким г-ну Мюллеру и г-же Шульце, я хочу сказать следующее: 'Поверьте, любезные. Вы не можете повторить то, что удалось безумному гению - ведь это просто не ваше!'. Если вам хочется высказаться, расскажите о своей жизни или объясните, например, как понимаете красоту. Мы с удовольствием вас послушаем! Если же вам совсем нечего рассказать, не беда. И простой неприметный человек может быть добрым и приятным. Ведь и в его глазах мы видим мир, созданный Богом. Вот только не разыгрывайте сумасшествие, это вас никак не приблизит к гениальности....
Юлиус Мейер-Грефе. Случайная встреча с Арлезианкой
Арль, конец 1910 или начало 1911
Искусствовед Мейер-Грефе познакомился с Мари Жину, бывшей хозяйкой привокзального кафе в Арле, незадолго до её смерти.
Я приехал в Арль, чтобы посетить Собор Святого Трофима, Амфитеатр и музей Лапидарий. В последнем меня особенно поразил прекрасный рельеф на саркофаге Ипполита. Всё ещё под впечатлением от этого саркофага, я гулял по городу, любуясь античными строениями. Случайно оказался на площади Ламартин, где на пороге кафе увидел Арлезианку. В данном случае это слово означает не случайную жительницу Арля, а именно ту, которая изображена на известной картине Винсента. Я понял это с первого взгляда, словно знал её долгие годы: узкое, волевое, энергичное лицо, чётко очерч*енные щёки, прямой нос. И чёрные волосы, до сих сохранившие свой цвет! Она напоминала типичную испанскую цыганку из Гранады, только была более крупной и аккуратной. Когда я спросил её о Ван Гоге, она убеждённо ответила, что не знает такого. Однако я был так уверен в своей правоте, что повторил вопрос, назвав художника по имени. Женщина сразу оживилась: 'A, мосье Винсент!' Она тут же затащила меня в помещение - её кафе и его кафе! И начала говорить, наша беседа продолжалась несколько часов. Казалось, она вспоминала близкого родственника, умершего вчера. Это производило диковинное, почти фатальное впечатление. Ясно осозновая, где я и с кем, я всё же не мог отделаться от абсурдных мыслей, что передо мной не реальный человек, а кукла, которую неведомый механизм заставляет говорить и двигаться.
Женщина подала кофе, вермут и анисовую настойку. Она то и дела вскакивала с места, и я сдерживал себя, чтобы не попросить её посидеть спокойно: мне хотелось лучше рассмотреть её. Но какое там: она была чрезвычайно возбуждена от того, что могла говорить о Винсенте! Он несомненно писал её портрет - два, а может, три раза. Мосье Поль (она имела в виду Гогена) тоже писал её. Больше говорить о живописи она не хотела: она ничего в ней не смыслила и не понимала, почему Винсент так прославился. А о том, что он стал знаменитым, она наслышалась достаточно.
Господин Винсент был лучшим из всех людей, которых она знала. Мосье Поль был совсем другим, впрочем она ничего против него не имела... Вот только он часто плохо обращался с милым мосье Винсентом, очевидно, такой был у него характер... Его нельзя назвать настоящим другом, каковым был мосье Рулен, почтальон. Последний был Винсенту как брат, и он сам был братом для Рулена: в этом она не сомневалась! О его болезни она узнала лишь после случая с ухом. Впрочем, кто знает: возможно, мосье Поль во всём виноват, ведь он буквально издевался над ним. По-настоящему Винсент заболел позже, но это могло случиться с каждым, кто имел дело с глупыми местными обитателями...
Страх перед Ван Гогом она испытала всего один раз, когда развешивала бельё в подвале. Её рассказ об этом я записал в точности: "Вдруг он тоже спустился в подвал, не сказав при этом ни слова. И потом всё не прерывал молчания. А ведь такое часто означает больше, чем слова. Я продолжала свою работу, оставаясь спокойной. В конце концов он никогда не был особо словоохотливым. Но вот я закончила развешивать, а он всё молчал и пристально смотрел на меня. Я сказала: 'Вы бы хоть словечко вымолвили, мосье Винсент'. Тогда он вдруг потянул бельевую верёвку вниз, и всё бельё упало на пол. Я стала пятиться назад, а он последовал за мной. Тогда-то я и испугалась, честно говоря. Но это продолжалось недолго. Я сказала что-то смешное, он улыбнулся, однако его взгляд оставался нехорошим. Вот так всё было, но больше ничего подобного не случалось. Думаю, что он тогда сильно мучился от боли в ухе. Он говорил: 'Хорошо, что я поранил себя, а никого другого'. Но я знаю наверняка, что на такое он и не был способен!'".
Потом она провела меня в соседнее строение, известное как 'Жёлтый дом', и показала комнату Винсента: длинное помещение с низким потолком. Точно не помню, но, возможно, там стояла плита. Я заметил, что побелка на стене в одном месте облупилась, и различил под ней следы краски. Взял нож, стал расчищать дальше. Довольно большое скрытое изображение проступало всё яснее - это означало, что стены были расписаны. Моя спутница подтвердила это, но не знала кем - Ван Гогом или Гогеном. Впрочем, потом всё побелили заново, а оставленные картины выбросили... Кроме тех, которые захватил с собой господин из Парижа. Очевидно, она имела в виду брата Винсента, Тео.
Сколько же картин пропало в Арле и в двух приютах! Мой знакомый, навещавший Ван Гога в этих заведениях, видел как один сумасшедший постоялец забирал себе его готовые работы и тщательно соскребал с них краску... Последние два года Ван Гога (самое плодотворное время!) напоминали жизнь Достоевского, который писал свои мистические романы в перерывах между эпилептическими припадками. Как и Достоевский, Винсент знал о своей болезни и чувствовал приближение очередного приступа. Только у него они были сильнее и страшнее, чем у русского классика.
Арлезианка рассказала, что Винсент посылала ей письма из Овера. Она обещал в ближайшее время переслать их мне. Но я ничего от неё не получил.
![[]](/img/m/mogilewskaja_j/text_0010/arlesienne.jpg)
Арлезианка, 1888
Гастон Пулен. Копия картины превращается в оригинал
Париж, 1911
В 1911 году художница Юдит Жерард1 узнала в автопортрете Ван Гога копию этого автопортрета, написанную ею самой много лет назад. В 1931 году она рассказала об этом журналисту Гастону Пулену, опубликовавшему затем её историю в газете Coemedia.
Перед своим вторым отъездом на Таити в 1897 году Поль Гоген передал на хранение тестю художницы Юдит Жерарад автопортрет Ван Гога, полученный им в подарок от самого автора. Год спустя семнадцатилетняя Юдит решила написать копию картины.
В левом верхнем углу полотна стояло посвящение: 'Моему другу Полю Гогену'. Поскольку краска на некоторых этих буквах отслоилась, сам Гоген подправил это, нанеся тонкие штрихи. В правом нижнем углу располагалась подпись 'Винсент'. Г-жа Жерард сделала рисунок с картины, а затем и её копию. Скопировала также посвящение и подпись. Рядом с именем 'Винсент' она поставила своё имя 'Юдит'. Некоторое время спустя пришло письмо от Гогена с просьбой продать полотно и переслать ему выручку, поскольку он остро нуждался в деньгах. Вскоре явился покупатель, с которым Гоген заранее договорился о цене в 300 франков. В 1902 году г-жа Жерард продала и свою копию картины г-ну С., ревностному почитателю Ван Гога.
Прошли годы. Юдит Жерард редко вспоминала об автопортрете. Как же она была удивлена, увидев его в 1911 году на экспозиции в известной галерее г-на Е.Д. В каталоге полотно была представлена как работа Ван Гога, однако художница безусловно узнала в нём свою копию. Ей сразу бросилось в глаза, что её имя и посвящение Гогену исчезли. Приглядевшись, она заметила и другие отличия. Цвет куртки был изменён, а на зелёном фоне появились цветы. Г-н Е.Д. заметил интерес посетительницы к экспонату и подошёл к ней. Между ними состоялся короткий диалог.
Г-н Е.Д.: 'Прекрасная работа, не правда ли? Подлинный Ван Гог!'
Г-жа Жерард: 'Это не правда!'
Г-н Е.Д.: 'Я ручаюсь...'
Г-жа Жерард: 'А я ручаюсь в обратном, потому что сама это написала. Здесь кое-что подретушировано и переделано, но я хорошо узнаю свою работу. Из моей копии сделали фальсификацию!'
Почему же Юдит Жерард не подала жалобу? Она объяснила, что на это у неё просто не было времени. На ней были дом, хозяйство, дети... Да и её муж, тоже художник, дал ей совет ничего не предпринимать, поскольку спор с арт-дилерами скорей всего оказался бы бесполезным. Кроме того полотно было уже продано - зачем же разочаровывать его нового владельца, уверенного в приобретении подлинника2? Однако г-жа Жерард никогда не делала тайны из истории с автопортретом и его копией, и сейчас была рада тому, что её рассказ будет опубликован. Ещё она сказала следующее: 'Если бы я тогда выразила протест, он стал бы лишь каплей в море. Думаю, что подобных подделок множество. Например, голубое небо на картине 'Улица в Овере' явно написано не рукой Ван Гога. Это касается и кошки, каким-то образом появившейся на одном из его изображений садов Овера. Наверняка, всё это копии, выданные за оригиналы'.
1. Юдит Жерард (Judith Gérard Arlberg, 1881-1954) - французская художница и переводчица.
2. Судьба копии автопортрета неизвестна. Возможно, она была всё же объявлена фальсификацией. Оригинал картины 'Автопортрет, посвященный Полю Гогену' находится в музее искусств Фогг Гарвардского университета в Кембридже.
Фридрих Маркус Хубнер. Чердак, заваленный картинами
Амстердам, ноябрь 1920
C 1903 года Йоханна Ван Гог-Бонгер проживала в южной части Амстердама. Её регулярно посещали почитатели Ван Гога, среди которых был и немецкий искусствовед Фридрих Маркус Хубнер.
Она жила тогда на улице Koninginneweg в Амстердаме. Приняла меня несколько настороженно, но в конце концов любезно согласилась показать свою коллекцию. Размеры и обстановка её квартиры явно не сочетались с хранимым там собранием. Стены маленькой гостиной были так заполнены картинами, что не оставалось ни миллиметра свободного места. Первое знаменитое полотно художника 'Едоки картофеля' и его последняя картина 'Пшеничное поле с воронами' висели друг против друга, но их трудно было разглядеть при скудном освещении серого ноябрьского дня.
Госпожа Ван Гог-Бонгер провела меня наверх, чтобы показать работы Ван Гога в его прованский период. По узкой деревянной лестнице мы поднялись на небольшой чердак, предназначенный, очевидно, для хранения домашней утвари. Хозяйка включила свет, и я увидел что пол заставлен рядами картин в белых рамках. Трудно сказать, сколько их было. Они стояли плотно прислонённые друг к другу, так что рассмотреть их не представляло возможности. Мы вместе, не без труда, подняли несколько полотен, и я смог полюбоваться ими. Потом мы снова поставили их не место.
Фридрих Маркус Хубнер. Знаток искусства беспощадно критикует Ван Гога
Роттердам, 1921
Вскоре после опубликования моих книг 'Новая голландская живопись' и 'Современное искусство в частных нидерландских собраниях', в которых было уделено особое внимание ранним работам Ван Гога, я встретился с Йоханом де Мейстером, художественным редактором газеты Nieuwe Rotterdamsche Courant. Это был мужчина очень маленького роста, почти карлик, вспыльчивый и неуравновешенный. Его газета была всемирно известна в художественных и литературных кругах, и его собственные статьи, отличавшиеся прямотой и категоричностью, пользовались большой популярностью. Он принял меня в своём кабинете, в интерьере которого преобладал серый цвет. Я сразу понял, что его настроение не предвещало ничего хорошего... И в самом деле, он тут же обрушился на меня. Заявил, что в своих книгах я явно преувеличил значение Ван Гога, повторив тем самым ошибку многих других немецких искусствоведов. По его мнению, знаменитость Ван Гога была создана искусственно, к чему приложил руку прежде всего Мейер-Грефе, прославлявший Винсента в своих писаниях, а также берлинский бизнесмен Кассирер, устраивавший вместе со 'своими приспешниками' агитационные выставки.
'Ван Гог - никудышный художник'? - громогласно заявил мой собеседник. 'Он был просто небрежен. Создавал картину за два часа, кидая краску на бумагу. Но вы, немцы, легко поддаётесь чужим влияниям. Вы ещё увидите, как весь этот ажиотаж лопнет подобно мыльному пузырю. И ловко поднятые вами цены на его работы упадут до нуля'.
Оливер Браун. Первая выставка Ван Гога в Англии
Амстердам, 1923
C 1914 года Оливер Браун был совладельцем лондонской фирмы Leicesters galleries. Благодаря организованным им выставкам, Англия узнала таких художников как Гоген, Сезанн и Писсаро. В 1923 году он случайно обнаружил большую коллекцию картин Ван Гога.
В начале 1923 года я встретился с одним моим приятелем, господином Симмонсом, художником-модельером театральных костюмов. Мы разговорились, и итогом нашей беседы стали события чрезвычайной важности. Господин Симмонс иногда посещал художественные выставки, и вот он рассказал, что во время отдыха в Амстердаме впервые познакомился с работами Ван Гога в Городском музее. Они буквально ошеломили его, поэтому он спросил своего знакомого живописца Исааксона, где ещё можно увидеть картины Винсента. Тот отвёл его к госпоже Ван Гог-Бонгер, вдове брата художника и бывшего владельца парижского филиала фирмы Гупиль Тео Ван Гога. Он нанёс ей визит и был потрясён, обнаружив в её доме гигантское собрание полотен. Он поинтересовался у хозяйки, почему эти работы никогда не выставлялись в Англии. 'Никто не обращался ко мне с такой просьбой', - ответила она.
Рассказ господина Симмонса чрезвычайно увлёк меня и я написал мадам Ван Гог. Она заинтересовалась моими планами организовать выставку Винсента в Лондоне, и летом я приехал к ней в Амстердам. К сожалению, она оказалась серьёзно больна, но мне удалось уладить все дела с помощью её сына, молодого инженера Винсента Ван Гога, племянника и тёзки художника. Тот был чрезвычайно любезен и услужлив. Встретил меня на вокзале и повёз в свой инженерный клуб, где угостил ланчем. После этого мы поехали в его небольшую квартиру на окраине города, где всюду - во всех комнатах и на всех стенах - висели картины его знаменитого дяди. В том числе в ванной комнате, между ванной и стеной. Столько шедевров! Я потерял дар речи... Почти все работы предназначались для продажи кроме нескольких, которые Винсент-младший хотел оставить в Голландии.
Я решил, что устрою две экспозиции, и стал подбирать экземпляры для первой, что оказалось нелёгкой задачей. Наконец я выбрал сорок картин и рисунков. Назову некоторые из них: 'Ботинки', 1887 год, 'Автопортрет', 1887 год, 'Парк в Аньере весной', 1887 год (на этом полотне немного заметно влияние Сера, с которым Винсент познакомился в Аньере), 'Портрет почтальона Жозефа Рулена', 1888 год; 'Красные виноградники в Арле', 1888 год; 'Колыбельная', 1887 год; 'Спальня в Арле', 1888 год; 'Подсолнухи', 1887 год (возможно лучшая из семи картин с тем же названием); 'Жёлтый стул', 1887 год; 'Мост Ланглуа в Арле', 1888 год; 'Зуав', 1888 год; 'Оливковая роща в Сен Реми', 1889 год; 'Пшеничное поле с воронами ', 1889 год. И двенадцать прекрасных рисунков, выполненных гусиным пером.
Выставка открылась в Лондоне в декабре 1923 года и имела большой успех. Кроме работ из коллекции мадам Ван Гог-Бонгер была представлена картина 'Ночное кафе в Арле', взятая мной в аренду у английского коллекционера Альфреда Сутри. Это была первая масштабная экспозиция Ван Гога в Англии, если не считать экспозиции постмодернистов 1912 года. Как я уже упоминал, не все картины подлежали продаже, среди них были 'Стул' и 'Подсолнухи'. Однако галерея Тейт непременно хотела приобрести их. Её агенты сделали всё возможное, чтобы уговорить свояченицу и племянника Ван Гога, и добились успеха. Удивительно, как мало англичан оказалось среди покупателей. Также по прошествии времени удивляет низкая цена проданных работ. 'Почтальона' приобрёл немецкий торговец. 'Пару на прогулке в лесу' купил известный французский делец менее чем за 1000 фунтов. И одна лондонская коллекционерка купила по совету Августа Джона1 небольшое полотно 'Монмартр'.
![[]](/img/m/mogilewskaja_j/text_0010/zelfportret1.jpg)
Автопортрет, 1887
![[]](/img/m/mogilewskaja_j/text_0010/brug1.jpg)
Мост Ланглуа в Арле и стирающие женщины, 1888
1. Август Джон (Augustus Edwin John), 1878-1961 - английский художник-постимпрессионист.
Анри ван де Велде. Проект музея терпит неудачу из-за экономического кризиса
Оттерло, 1924
Бельгийский архитектор и художник Анри ван де Велде с 1901 года работал в Германии, а к концу Первой мировой войны уехал в Швейцарию. Вскоре после войны он познакомился с состоятельной супружеской парой Антоном Крёллером и Еленой Крёллер-Мюллер. Они поручили ему несколько архитектурных проектов. Для их осуществления Ван де Велде обосновался в Нидерландах.
В 20е годы коллекция Антона Крёллера и Елены Крёллер-Мюллер была известна, как одно из лучших художественных собраний во всём мире. Она постоянно пополнялось, и её владельцы в итоге решили превратить её в музей. Более того, господин Крёллер считал, что коллекция должна стать общественным достоянием. [...] После долгих раздумий и обсуждений мы выбрали место для будущего музея: парк Де Хоге Велюве1. Впоследствии, основательно изучив местность во время прогулок по парку с госпожой Крёллер-Мюллер, я предложил начать строительство рядом с Французской горкой2. Я был убеждён, что это идеальное местоположение для будущего музея, который, возможно, ещё и станет центром культурной жизни. А значит, там будут проходить собрания дискуссии, обсуждения... Их участники смогут любоваться не только прекрасными произведениями искусства, но и великолепным видом на окрестности.
Замысел творческих встреч стал каким-то образом известен среди французских художников-авангардистов, музыкантов, историков литературы и искусства. Оказалось, что они уже устраивали встречи в монастыре, и теперь с энтузиазмом поддержали идею проводить их в новом - тихом и удалённом - месте. Супругам Крёллер, которых я назвал бы меценатами по призванию, эта идея также весьма импонировала. А их немалое состояние вполне позволяло им основать культурный художественный центр, совершив тем самым чрезвычайно важное и полезное дело.
Супруги хорошо знали Французской горку и её окрестности, поскольку уже раннее именно там выбрали место своего будущего захоронения. Я изложил им план строительства музея и культурного центра, после чего господин Крёллер обсудил проект с Сэмом ван Девентер3, которому безусловно доверял. Потом меня снова пригласили в кабинет, и мы вчетвером - супруги Крёллер, Ван Девентер и я - стали подробно обсуждать наши далеко идущие планы, на реализацию которых потребовалось бы от трёх до трёх с половиной лет, а расходы составили бы несколько миллионов. Позже финансы были подсчитаны более точно, и их предварительная сумма была оценена в четыре с половиной миллиона голландских гульденов.
Все чертежи, схемы и сметы этого колоссального проекта хранятся сейчас в настоящем музее Крёллер-Мюллер4, значительно меньшем по размерам и более скромным по оформлению, чем предполагалось первоначально. Сохранившиеся документы дают представление о том, как должно было выглядеть строение согласно исходным планам. Предполагалось, что посетитель, пройдя по парку, поднимется на холм и продолжит свой путь по дороге, которая сама поведёт его. В какой-то момент дорога сделает крутой поворот, и перед путником откроется незабываемое зрелище: высокое здание с широкими крыльями, напоминающими распростёртые руки. Войдя внутрь, он оказался бы в большом вестибюле, откуда по широким коридорам можно было пройти в залы и кабинеты и увидеть бессмертные произведения Делакруа, Сера, Родена и других гениев. Центральные залы музея предназначались для уникальной коллекции картин и рисунков Ван Гога. Подвальные помещения должны были служить гостиничными номерами участников конгрессов и конференций.
В 1921 году была получена рецензия на строительство, а в середине 1923 года мы завершили основную подготовку и начали закладку фундамента нижней части строения. [...] По расчётам Ван Девентера расходы к тому моменту составили бы два с половиной миллиона гульденов. Однако экономический кризис 1924 года расстроил все наши планы. Многие солидные строительные фирмы разорились, в том числе и наша. Идеалы и замыслы супругов Крюллер рухнули, что принесло им обоим немалые страдания. Всё это в не меньшей степени коснулось и меня. Мы пришли к печальному выводу, что наш обширный проект создания культурного центра неосуществим, и средств хватит лишь на постройку небольшого музея в традиционном стиле. Вскоре супруги Крюллер сообщили мне, что обстоятельства вынуждают их отказаться от роли меценатов, а, следовательно, и от моих услуг. 'Не навсегда, а лишь до лучших времён', - подчеркнули они. Мы также решили какое-то время не общаться: из опасений, что пережитое разочарование разрушит нашу дружбу. У меня больше не было причин оставаться в Нидерландах, и я вернулся в родную Бельгию.
1. Парк Де-Хоге-Велюве (De Hoge Veluwe) - природная зона в нидерландской провинции Гелдерланд.
2. 'Французская горка' (Franse Berg) - название одного из холмов парка, расположенного недалеко от музея Крёллер-Мюллер.
3. Саломон ван Девентер (Salomon van Deventer, 1888-1958) - голландский инженер, близкий друг четы Крёллер.
4. В 1936 году Ван де Велде, по заданию супругов Крёллер, заново спроектировал здание музея. В 1938 году музей открылся для посетителей.
Бенно Стоквис. Потерянные картины
Бреда, 1924
С декабря 1883 по декабрь 1885 года Ван Гог проживал в родительском доме, в нидерландской деревне Нюэнен. Уехав оттуда на учёбу в Антверпен, он оставил множество рисунков и картин. Позднее его мать также покинула Нюэнен, отдав работы сына на хранение слесарю из города Бреда по фамилии Шройер. В 1926 году молодой журналист Бенно Стоквис отправился в Бреду, надеясь найти хоть часть наследия художника. Перед отъездом ему удалось разузнать, что Шройера уже нет в живых, и что тот продал работы Ван Гога неизвестному старьёвщику.
О старьёвщике я знал лишь то, что у него было французское имя. Поэтому шансов найти его у меня было мало. С другой стороны, я рассуждал так. Бреда - маленький городок, где все всё друг о друге знают. Расспросив людей, я, возможно, достигну цели. Тем более я собирался туда в Рождество, когда на улицах много народу. По приезде я поспешил на рыночную площадь, где обошёл все барахольные лавки, являвшиеся обычно семейным делом и переходящие от отца к сыну. Потом свернул на боковую улицу, где заглянул в магазинчик более приличного вида, чем остальные. Осторожно приступив к расспросам персонала, я вскоре понял, что это то самое! Оказалось, что хозяева лавки, братья Коврёр, и вправду владели в прошлом работами Ван Гога. Они охотно ответили на мои вопросы, и вот, что я от них узнал.
Слесарь Шройер, получивший от семьи Ван Гога его работы на хранение, очевидно, посчитал себя их собственником. Так или иначе он открыл ящики и коробки, и почти всё деревянное, в том числе рамки многих картин, использовал для своих практических целей. К счастью, сами полотна на топливо не пошли. В 1903 году Шройер попросил одного из братьев Коврёр зайти к нему: он хотел продать ему медную посуду и другие предметы домашней утвари. После неудачных попыток набить цену слесарь согласился отдать весь скарб за два с половиной гульдена, но с небольшим условием. 'Заодно заберите это барахло', - сказал он, указав на большую кипу холстов, оказавшимися работам Ван Гога. За 'барахло' он не взял ни цента. Кстати, родственники Винсента, узнав потом об этом, подали на слесаря жалобу.
Приехав домой, Коврёр оставил всё купленное в подвале. Впрочем, не всё: около ста рисунков он тут же сжёг, сочтя их ни на что не годными. Позже за ними последовали ещё несколько полотен с изображением обнажённой натуры: жена торговца не хотела держать такое в доме. Спустя несколько месяцев Коврёр сбыл несколько больших работ другому барахольщику, который отвёз их на фабрику в Тилбурге, где они, по-видимому, были уничтожены. Разве что кто-то из рабочих сохранил для себя ту или иную картину... Вскоре лавку братьев Коврёр посетили скупщики из Роттердама, и хозяева показали им работы Винсента, спросив их мнение. Те ответили решительно, что всему грош цена. Тогда Коврёры окончательно поняли, что им не извлечь прибыли из подарка Шройера. Наиболее крепкие холсты они использовали для обивки своей повозки, а остальные распродали на рынке: за три, пять, максимум десять центов. Последним покупателем стал господин Маувен: он скупил за один гульден всё, что ещё оставалось.
Внимая этому рассказу, я припомнил историю, услышанную мной в детстве. Какой-то господин якобы шёл по улицам небольшого южного города с тележкой, наполненной картинами Ван Гога. Прохожим он разъяснял, что купил их из сострадания у одного уличного торговца. Вскоре его посетил Х.П. Бреммер1, узнавший каким-то образом о его покупке, и приобрёл у него полотна для собраний Крёллер-Мюллер, Хидде Нейланд2 и для самого себя. Я подумал, что речь, возможно, идёт о пресловутом Маувене. Но дослушав рассказ понял, что нет. Может, того господина с тележкой и вовсе не существовало.
Итак, продолжение. Расплатившись за покупку одним гульденом, Маувен дал понять братьям Коврёр, что работы неизвестного художника вовсе не так ничтожны, как те предполагали. Спросил, не осталось у них что-то ещё, пообещав хорошо заплатить. Тогда братья стали припоминать, кому они продали полотна, и попытались заполучить их обратно за более высокую цену. Например, за пятьдесят центов вместо десяти. Однако это оказалось непросто: слух о том, что картины особенные, быстро распространился. В итоге Коврёры выкупили за десятки гульденов то, что только недавно сбыли за гроши! Всё это они с двойной выгодой продали тому же Маувену. За последнее полотно они получили девяносто гульденов. И остались чрезвычайно довольны. Однако их ждало горькое разочарование. Буквально на следующий день после вышеописанных событий в газете 'Nieuwe Rotterdamsche Courant' вышла большая статья о знаменитом художнике Ван Гоге. А ещё несколько недель спустя один из братьев Коврёр узнал, что картина, за которую Маувен заплатил ему девяносто гульденов, продана на аукционе за четыре тысячи.
Неожиданная слава Ван Гога вызвала в Брабанте настоящий ажиотаж. То и дело возникали слухи, что где-то вновь обнаружили его картины. Разумеется, не обошлось без подделок. Оказалось, что один художник пишет в точности как Ван Гог. Торговцы поспешили приобрести его работы и нашли умельцев, удаливших подпись. А потом продали те картины как произведения Ван Гога. Отсутствие подписи не насторожило критиков, поскольку не на всех картинах Винсента стояло его имя. Братья Коврёр заявили, что они сами отличили бы подделку от подлинника: 'Линии у него прямые и одновременно закругляющиеся'. Ещё они утверждали, что у его картин особенный запах.
На мой вопрос Коврёрам, сколько всего работ Винсента у них было, и каких именно, они ответили следующее: приблизительно 60 картин в рамках, 150 без рамок и две папки, содержавшие около 80 рисунков пером и от 100 до 200 мелом. Кроме того братья поведали несколько историй о том, как они - узнав о растущей славе Ван Гога - попытались вернуть себе его полотна, отданные за гроши или задаром. Так, задолго до знакомства с Маувеном они подарили несколько работ своему хорошему приятелю, владельцу кафе. Проведя тогда втроём приятный вечер за сердечной беседой и кружкой пива, они решили под конец обрадовать друга сувениром. Потом тот хозяин кафе продал за несколько центов одну из картин находящемуся у него на службе официанту, который вскоре после этого уволился и отбыл в Антверпен. Коврёры отыскали того в надежде получить картину обратно. Однако оказалось, что полотно наклеено на дверь чердака, да так плотно, что невозможно отделить его, не повредив. Потом это всё же удалось, вырезав предварительно часть двери. Другая попытка вернуть потерянное оказалась, к сожалению, напрасной. Братьям не удалось найти клиента, с которым они в прошлом совершили обмен, как им тогда казалось, очень выгодный: за колпак для дымохода отдали шесть рисунков Ван Гога. И наконец третья история. В своё время слесарь Шройер подарил знакомой даме тринадцать полотен Винсента. Коврёры нашли ту женщину и обнаружили, что она прикрыла подарками дыры в стенах своего дома. Прибитые гвоздями холсты не были, разумеется, защищены от дождя или солнца. Братья всё же выкупили их за сто гульденов, продав потом Маувену за триста.
Перед уходом я спросил: помнят ли они, что именно было изображено на картинах Ван Гога, хранившихся в их доме. Они припомнили лишь две. Зимний пейзаж с повозкой, запряженной волом, а на небе стая ворон. И деревенскую свадьбу: гости с бокалами вина вокруг стола при свете свечей.
1. Х.П. Бреммер (Henk Bremmer, 1871-1956) - голландский художник, художественный критик и коллекционер.
2. Хидде Нейланд (Hidde Nijland, 1853-1931) голландский коллекционер предметов искусства, от античности до современности.
Макс Брауманн. Разбитое окно забивают картиной Ван Гога
Арль, 1928
В 1928 году немец Макс Брауманн приехал в Арль с целью взять интервью у знакомых Ван Гога и прежде всего у доктора Рея. В туристическом бюро он узнал, что Феликс Серре, местный библиотекарь, хорошо знал Винсента. Брауманн посетил библиотеку, познакомился с Серре и записал свою беседу ним.
Библиотекарь рассказал следующее: 'Я вспоминаю Винсента как человека чрезвычайно скромного и робкого. Я не особенно интересовался ни его живописью, ни его манерой наносить краски на полотно, о которой много говорили и считали новаторской. Для меня он был прежде всего человеком несчастным, много страдавшим и пережившим. А такие страдания даются лишь людям благородным. В своих жизненных потребностях он был до крайности неприхотливым'. Серре описал примитивный способ приготовления пищи, применяемый Винсентом, этот рассказ повторил позже доктор Рей. 'Его организм был истощён, работал же он как одержимый, - сказал Серре, - из-за всего этого его и настигла душевная болезнь'.
'Живопись была для него всем,' - подчеркнул библиотекарь. 'Случалось, что краски, присланные его братом Тео из Парижа, кончались, а поскольку у него самого не было на них денег, он вынужденно бездействовал, что его немало удручало. Тогда аптекарь Арманд, тронутый его переживаниями, давал ему немного красок. Винсент поступил на лечение к моему другу доктору Рею после истории с ухом. Говорят, что он отрезал себе ухо, завернул в бумагу и вручил проститутке'.
'Может, он сделал это, чтобы показать свою готовность к жертвоприношению?' - спросил я. 'Не знаю, - ответил Серре, - ясно одно: он был явно не в себе'. На мой вопрос, поступил ли Ван Гог после случая с ухом в приют для душевнобольных, Серре ответил так: 'Нет, ведь в Арле таких заведений не было вовсе. И кстати, он много времени проводил в публичном доме. По-видимому, его тянуло к людям жалким и падшим - как и раннее, когда он проповедовал Евангелие бельгийским шахтёрам'.
К нашему разговору присоединился один из подчинённых библиотекаря: 'Люди не очень охотно общались с Ван Гогом именно потому, что тот часто бывал в борделе. Я тоже знал его: он, можно сказать, был моим соседом. Я был тогда ещё ребёнком и - подобно другим детям - посмеивался над ним. Его фигура казалась нам комичной: длинный кафтан, огромная шляпа. Он подолгу останавливался и всё вокруг оглядывал. Вот мы и смеялись. Но что с нас, детей, было взять...'
Серре снова взял слово: 'Он был благодарен доктору Рею за помощь и внимание и выразил это в своей особенной манере. Написал его портрет и преподнёс ему картину в подарок. Но доктору она совсем не понравилась, вот он и забросил её на чердак, а позже забил ею разбитое окно. Как-то один его приятель увидел картину и попросил Рея отдать её ему, что тот с удовольствием и сделал'.
Гарри Кесслер. Письма Ван Гога на десерт
Берлин, 8 декабря 1929
Немецкий дипломат Гарри Кесслер поддерживал множество контактов не только в политических и аристократических кругах, но и в мире искусства. Всю свою сознательную жизнь он вёл дневник, в котором подробно и детально описывал свою жизнь.
Берлин, 8 декабря 1929, воскресенье.
Сегодня ужинал у Гольдшмидта-Ротшильда на Парижской площади. Присутствовало восемь или десять человек, обстановка была тёплая и душевная. На стенах висели бесценные шедевры Мане, Моне, Сезанна и Ван Гога. После десерта стали разносить кофе и сигареты, а с ними заодно тридцать писем Ван Гога, грубо и неряшливо переплетённые. Бедный Винсент! Я крайне возмутился и разозлися на людей, придумаших такой 'сюрприз'. Они прировняли святыню к материальным удовольствиям, сделав из писем художника своего рода эксклюзив.
А.М. де Вилд. Двусмысленный отчёт по делу о фальсификации
Берлин, 1932
6 апреля 1932 года в Берлине начался судебный процесс над арт-дилером Отто Вакером. Его подозревали в попытке сбыта - в период с 1925 по 1928 год - тридцати полотен Ван Гога, реально являвшихся подделками. Во время процесса было опрошено около тридцати свидетелей и экспертов, в том числе историк искусства Барт де Ла Фай, составитель каталога наследия Винсента, изданного в начале 1928 года. В каталог вошли также картины, раннее принадлежавшие Вакеру. Однако впоследствии Де Ла Фай усомнился в их подлинности, о чём заявил в опубликованным им в декабре приложении к каталогу. Следствием этого стал конфликт между Де Ла Файем и специалистом по Ван Гогу, Х.П.Бреммером, который был убеждён в аутентичности большей части тридцати сомнительных полотен. Началась нешуточная борьба не только за престиж, но и за деньги. В 1929 году химик А.М. Вилд на основе химического исследования установил, что несколько картин, объявленные Бреммером подлинниками, являются подделками. Однако этот вывод хранился в тайне. Между тем немецкая юстиция начала подготовку к процессу над Вакером. В 1930 году Де Ла Фай опубликовал список 174 фальсификаций Ван Гога, в том числе тридцати картин Отто Вакера. Но 11 апреля, на пятый день слушания дела, случилось непредвиденное: Де Ла Фай заявил, что пять из тридцати работ - подлинные. Репортаж газеты 'Vaderland' об этих неординарных событиях произвёл большое впечатление на читателей. Они удивились бы ещё больше, если бы узнали, что статью (автор которой не указан) написал А.М. де Вилд, упоминавшийся выше химик, привлечённый к делу в качестве эксперта. В тексте он говорит о себе в третьем лице.
Даже самый важный и интересный судебный процесс теряет свою значительность, если длится слишком долго. Это имеет место и сейчас. Всё меньше именитых персон присутствуют на заседаниях, редеют и ряды журналистов. Зрители опаздывают, плохо слушают, легко отвлекаются, беседуют друг с другом на посторонние темы. И это при том, что именно в последние дни на слушаниях были представлены научные методы, позволяющие доказать или опровергнуть аутентичность живописных работ. [...] Рентгеновское исследование господ Велте и Руеманна двух идентичных полотен Ван Гога, изображавших крестьянина за работой, показало, что картина из Национальной берлинской галереи - фальшивка, а картина из коллекции Отто Вакера - настоящая. Однако г-н де Вилд, известный профессионал в области рентгеновского анализа, аргументировано разъяснил, что это заключение не может быть признано верным, поскольку оно частично базировалось на субъективных суждениях. Да и материала, подлежащего сравнению, было слишком мало.
Руеманн, реставратор Музея кайзера Фридриха, выразил г-ну де Вилду своё несогласие и затем попытался странным методом завоевать симпатию присутствующих, предложив им распознать, какое время суток отображено на вышеупомянутой картине: утро или вечер. Очевидно, он наделся, что суждение публики совпадёт с его собственным. Эксперимент провалился, поскольку мнения в зале разделились. Тогда Руеманн, путаясь в словах, прочитал небольшую лекцию о свойствах красок.
Затем слово взял Де Вилд, разъяснив суть своего метода анализа красок при определении подлинности живописных работ. Когда он закончил, офицер юстиции, г-н Контак, похвалил докладчика, пожелав всем учёным добиться таких же безукоризненных результатов. Профессоры Таубер и Бритнер подтвердили верность выводов Де Вилда. Всё это доказывает надёжность его подхода, основанного на естественных науках. В итоге после анализа и сравнения выводов разных экспертов было сделано заключение, что одиннадцать из семнадцати рассматриваемых полотен безусловно являются фальсификациями.
Стоит отметить, что данное расследование не имеет аналогов в истории. А расхождение мнений профессионалов говорит о границах человеческого мышления, когда речь идёт об искусстве. Лишь единицам удаётся установить подлинность художественного произведения, исходя из органов чувств и интуиции. Исчерпывающие же доказательства гарантирует лишь наука. Но случается, что и она бессильна. Далеко не всё в нашем мире можно доказать!
Вим Кузен. Академия искусств не признаёт Ван Гога
Амстердам, 1943
Корнелю ван Беверло1 было 17 лет, когда он в 1939 году из своего родного города Льеж приехал в Амстердам. В мае 1940 года Нидерланды капитулировали перед немецкими войсками, и в стране установился оккупационный режим. Целью Корнеля было поступление в Академию искусств, что ему удалось лишь в 1943 году. Однако оказалось, что в Академии доминирует консервативная и тоталитарная идеология. После войны он рассказал об этом корреспонденту газеты Trouw Виму Кузену.
Академия, о которой Корнель давно мечтал, не оправдала его ожиданий. Он представлял себе храм искусства и красоты, а на деле столкнулся с безнадёжной бюрократией. Первый год учёбы обернулся для него катастрофой. 'Профессора запретили мне использовать чёрную краску', - рассказал он. 'Они заявили, что чёрный - это вовсе не цвет. Я был буквально раздавлен. Ничему я там не научился, абсолютно ничему. Обстановка была ужасной, меня окружали круглые идиоты. Матисса они называли декоратором, а Ван Гог по их мнению вовсе не умел рисовать.
Между тем Ван Гог был и остаётся кумиром Корнеля. Он преклоняется перед ним даже больше, чем перед Пикассо. Поэтому не может простить малодушных доцентов, последователей нацистского режима. Да и вообще не выносит людей - будь то профессора или простые граждане - убежденных, что они всё знают лучше других. Считал и считает, что сам в состоянии формировать собственное мнение. В том числе, о Ван Гоге. 'Он самый великий, он - всё. Настоящий феномен. Он создал собственный мир, другой мир, которого раньше не было, новую планету. Непостижимо! Он рисовал как Бог. А они, уважаемые и заслуженные академики, видели в нём дилетанта'.
Глубоко разочарованный Академией, Корнель находил утешение на улицах Амстердама. Он совершал длительные прогулки, восхищаясь городом, и удивляясь названиям некоторых улиц. 'Самые прекрасные названия в мире!' - думал он. 'Аллея быков-призраков, Синяя пешеходная дорога, улица 'Молитва без конца', улица 'Утешение для глаз', Aллея открытых сердец, переулок Мирских братьев, переулок Штанов папы Римского'... Последнее название особенно импонировало Корнелю. А на Академию он злится всё больше. [...] Своими чувствами делился с сокурсником Карелом Аппелом2, сыном парикмахера, который за словом в карман не лез. 'Неужели это и есть Академия искусств, заветный храм муз? Да они не ушли дальше Гаагской школы3', - рассуждали друзья. Постепенно Корнель пришёл к выводу, что ему больше нечего делать в Амстердаме. Перед отъездом он написал на стене одного дома: 'Ван Гог - самый гениальный из всех гениев'.
1. Гильом Корнелис ван Беверло (Guillaume Cornelis van Beverloo, 1922- 2010) - нидерландский живописец, график, скульптор и фотограф. Один из основателей движения REFLEX и группы авангардной КОБРА.
2. Карел Аппел (Christiaan Karel Appel, 1921-2006,) - нидерландский художник, скульптор, график, один из основателей группы КОБРА.
3.Группа художников-реалистов (Й. Исраэлс, А. Мауве, Х.В. Месдах, В. Д. Зварт и др.), живших и работавших в Гааге между 1860 и 1890 годами.
Ламберт Жорж Вестерманн. Картина Ван Гога обнаружена в козлятнике
Хогевеен, конец 1945
24 декабря 1945 года нидерландская газета NRC сообщила о том, что найдена раннее неизвестная картина Ван Гога, написанная во время его пребывания в провинции Дренте. С 11 сентября до начала октября 1883 года Ван Гог проживал в пансионе Альберта Хартёйкера, в Хогевеене на улице Grote Kerksteeg 51. Именно там следователь-любитель Ламберт Жорж Вестерманн и сделал своё открытие. Однако он не был уверен до конца, что это работа Винсента.
Вышло так, что я совершенно случайно обнаружил в Хогевеене полотно с изображением неизвестного пожилого мужчины за работой в поле. На картине были заметны повреждения, вызванные, очевидно, неподобающими условиями хранения. В то же время в ней явно ощущалась рука мастера, что побудило меня провести исследование. В итоге я пришёл к заключению, что полотно могло принадлежать Ван Гогу, и было написано им скорей всего в 1883 году в Хогевеене. Опрос старожил города показал, что на нём изображён некий местный житель господин Бреебарт. В мэрии мне удалось узнать, что он родился в 1814 году, а умер в 1901м.
Нашёл я картину по адресу Grote Kerkstraat 76, в домике, расположенном напротив постоялого двора (та же улица, дом 51), где в 1883 году останавливался Ван Гог. [...] Позже то помещение объявили непригодным для проживания, и стали использовать в качестве хлева для коз. Картина была прибита гвоздями к задней двери. Жители также рассказывали, что Бреебарт часто сопровождал Ван Гога на прогулках. Один старик, проживавший в те времена по соседству, даже утверждал, что видел, как Винсент писал портрет Бреебарта. В картине ощущается сильная экспрессия, однако меня одолевают сомнения, поскольку она существенно отличается от других работ художника в тот период.
Марк Эдо Тралбаут. Разоблачение открытия Вестерманна
Хогевeeн, приблизительно 1958
В 1958 году бельгийский искусствовед Тралбаут готовил к печати свою книгу 'Винсент Ван Гог в Дренте'. Книга была опубликована в 1959 году. Во время работы над ней автор познакомился с записками Ламберта Жоржа Вестерманна, обнаружившего картину Винсента в козлятнике. Вместе с Хендриком Клевитсом, редактором газеты 'Дрентские куранты', Тралбаут проанализировал достоверность утверждений Вестерманна.
Тот факт, что предполагаемая работа Ван Гога была найдена в доме, расположенном напротив пансиона Альберта Хартёйкера, на улице Grote Kerksteeg 51 в Хогевeeне, вполне правдоподобен. Полотно размером 30х37см, изображавшее старого бородатого мужчину, было прибито гвоздями к задней двери. Оно попало в руки рабочих, занимавшихся в 1932 году сломом этого строения, пришедшего в упадок. Житель деревни, маляр Рулоф Керссис, купил у них полотно за десять гульденов и перепродал своему племяннику и тёзке за пятнадцать гульденов.
В 1942 году в Хогевеен прибыли Ламберт Жорж Вестерманн и его сотрудник Вессел Книп (знакомый Рулофа Керссиса), до которых дошли слухи, что упомянутая выше картина могла принадлежать кисти Ван Гога, поскольку была написана в характерном для него стиле. Кроме того на ней - согласно рассказам местных жителей - был изображён господин Бреебарт, часто сопровождавший художника в его прогулках по окрестностям. Однако последнее утверждение вызывало ряд сомнений. Во время пребывания Винсента в Дренте по соседству с ним проживали двое мужчин с почти одинаковыми фамилиями Бреебарт и Бреебард. Первый, Самуэль Бреебарт, родился в Маарссене 24 ноября 1807 года и умер в Хогевeeне 19 января 1884 года. Второй, Александр Абрагам Бреебард, родился в Маарссевене 16 марта 1814 года и умер в Хогевeeне 27 марта 1901 года. Оба были евреями. Однако, как следует из писем Винсента, он не испытывал симпатии к местным евреям и вряд ли cтал бы писать их портреты1. Кроме того описание старожилами Хогевeeна как Бреебарта так и Бреебарда не соответствовало внешности старика на найденном полотне. Других же их изображений не сохранилось. [...]
Примечательно также следующее обстоятельство. В 1945 году Вестерманн и Книп увезли картину на экспертизу в Амстердам, заручившись согласием её хозяина, Рулофа Керссиса младшего, и пообещав вскоре привезти её обратно. С тех пор, по происшествии пятнадцати лет, полотно так и не вернулось к своему владельцу, который впрочем не прилагал усилий, чтобы получить его обратно. Больше никаких свидетельств об этой работе не сохранилось кроме наброска Винсента в письме Тео от 28 октября 1883 года.
![Письмо от 28-10-1883, стр.2 []](/img/m/mogilewskaja_j/text_0010/briefvangogh28-10-1883.jpg)
Письмо от 28-10-1883, стр.2
1. Из переписки Винсента с братом (письмо 332, октябрь 1883 года):
'Здесь есть удивительные фигуры отколовшихся священников. [...] А также много известных евреев, которые ведут себя ужасно в этой наивной, печальной пустоши среди бесхитростных людей, как будто сошедших с картин Милле [...] Один раз я повстречал в пути группу евреев, которые вели богословские дискуссии с крестьянами. Это было абсурдно до крайности...'
Антонин Артауд. Ван Гога вынудили к самоубийству
Париж, зима 1947
В декабре 1947 года в парижском музее Оранжери открылась выставка Ван Гога. Незадолго до этого писатель, критик, поэт и драматург Антонин Артауд был выписан из психиатрической лечебницы, где провёл девять лет. Артауд принял близко к сердцу публикации в прессе, характеризовавшие Ван Гога как неврастеника и маньяка. И выразил свой протест, сочинив памфлет, в котором взял под защиту гениального художника и обвинил его окружение в доведении его до самоубийства.
[...] Выставка Ван Гога - это всегда историческое событие. Подчёркиваю: не культурно-историческое, а именно ИСТОРИЧЕСКОЕ. На этой выставке в Оранжери представлены не все лучшие картины этого несчастного живописца. Но и ним можно узнать и понять его. Извилистые горные перевалы, заросли кустов, покрытые ярко-красными цветами, цветущие тисы. Размытые одинокие тропинки. Фиолетовое солнце над золотым полем. Портрет Пьера Танги. И сам Ван Гог, написанный Ван Гогом. Изображая обыденные предметы и простых людей, художник заставляет нас слышать звуки органа, ощущать жар огня, чувствовать дыхание природы и осознавать бесконечность пространства.
Его картина с воронами над полем, обеспечившая ему бессмертие, написана им за два дня до смерти. Создав этот шедевр, художник приоткрыл тайную дверь в небытиё и вечность. Кажется невероятным, что перед тем как свести счёты с жизнью, он изобразил чёрных птиц над землёй. Земля же у него то кроваво-красная, то ослепительно жёлтая. Я никогда не видел ранее на картинах других художников таких пронзительно чёрных воронов, возникших в момент заката на фоне угасающего вечернего света. Воронов, как будто появившихся из глубины и вдруг оказавшихся на полотне. А земля, над которой птицы машут крыльям, словно тоскует о чём-то, хотя именно эти крылья говорят о грядущем счастье и о том, что самое страшное не должно произойти. Ещё никому до сих пор не удавалось изобразить землю так, как будто она пропитана вином и кровью. [...]
В какой-то момент ему сказали: 'А теперь, Ван Гог, с тебя довольно. Отправляйся в могилу, ты надоел нам своей гениальностью. А что касается вечности, она наша!' Вот он и умер, задохнулся от безысходности, потому что плебеи отняли у него вечность, которую он всегда пытался постичь. Он мог ещё долго жить и продолжать свои поиски, если бы его (скорее неосознанно, чем намерено) не убила дикая жестокая масса, ничего не понимавшая в искусстве. Лишение себя жизни - действие, противоречащее человеческой натуре - не случается без участия злых духов. И я уверен, что в самый последний момент кто-то со стороны склоняет самоубийцу к его фатальному шагу.
Максимилиан Готье. Последняя модель Ван Гога: женщина в голубом
Нижняя Сена, весна 1953
В преддверии столетнего юбилея Ван Гога в 1953 году журналисты и исследователи занялись поисками немногих оставшихся в живых современников художника, которые знали его и могли что-то рассказать о нём. Журналисту французского еженедельного журнала Les Nouvelles Literares удалось разыскать Аделину Раву, известную всему миру как последняя модель Винсента. Она была дочерью хозяина пансиона, где художник провёл последние дни своей жизни. Ван Гог написал несколько её портретов.
Мы нашли её. Она проживала вместе со своей младшей сестрой в Нижней Сене1. Обе были вдовами и содержали небольшую гостиницу при монастыре. Госпожа Аделина Кари (фамилия по покойному мужу) начала свой рассказ.
- Мне было тринадцать лет, когда Ван Гог поселился у нас. С тех пор прошло больше шестидесяти лет, но ясно помню, как он впервые вошёл к нам. Его голова была слегка наклонена к плечу - той стороной, где он ранее, в безумном припадке, отрезал себе ухо. Красивым он точно не был. И говорил мало. Но был очень милым, простым и добрым. Часто улыбался. Не верилось, что он душевнобольной. Теперешним туристам обычно показывают комнату на втором этаже, но в ней он, на самом деле, никогда и не жил. Он жил на маленьком чердаке, под самой крышей. Стены его комнатушки были побелены, а свет туда проникал через маленькое окошко.
- Он написал три портрета с Вас, в голубом платье.
- Платье я прекрасно помню. Моё первое взрослое платье, немаловажное событие для меня! Но портрет запомнила только один.
- Возможно, лишь один и был, остальные же - это копии, сделанные самим Ван Гогом...
- Этого не знаю, но помню, что позировала пять или шесть раз.
- Вы разговаривали во время этих сеансов?
- Нет. Он был занят только работой. И постоянно курил трубку, его окружало облако густого дыма. Я позировала в заднем зале нашего трактира, этим залом могли пользоваться он сам и ещё два художника, которые тогда у нас квартировали. С ними он и обедал, один был голландцем, а другой испанцем. С утра он обычно уходил рисовать в деревню, днём возвращался в тот самый зал, заканчивал свои работы и развешивал их на стенах для просушки.
- Что Вы думаете о Вашем портрете, сделанным его рукой?
- Его картины чем-то пугали меня - наверно, из-за слишком ярких красок. А портрет показался совсем на меня не похожим. Лишь позже, рассматривая репродукции, я поняла, что в юной девушке, какой я тогда была, он разглядел будущую взрослую женщину и именно её изобразил.
- Я сразу узнал Вас, как только увидел - уже по тому, как вы сложили руки на коленях. В точности как на портрете... Помните ли Вы день его смерти?
- Утром он, как всегда, ушёл в деревню, по направлению к замку. Потом вернулся домой, чтобы поесть, и ушёл снова. Ничего особенного я в нём не заметила, ничто не предвещало, что скоро случится самое страшное. Но к вечеру мы начали беспокоиться, потому что он не пришёл к ужину, такого ещё ни разу не случалось. Мы долго ждали его, но в конце концов уселись за стол. После супа решили немного подышать свежим воздухом. Едва вышли за порог, как увидели его, приближавшегося к дому. Не сказав ни слова, он быстрыми шагами, словно тень, промелькнул мимо нас и поднялся в свою комнату. Нам всем бросилось в глаза, что он чем-то подавлен. Но лишь мама заметила, что он прижимает ладонь к боку, словно у него там болит. Несколько минут спустя она сказала отцу: 'Ты бы пошёл взглянул, по-моему, ему не по себе'. Поднявшись наверх, отец увидел, что ключ торчит снаружи. Услышав за дверью стоны, зашёл. Господин Винсент лежал на кровати, он показал отцу свою рану. И сказал примерно следующее: надеюсь, в этот раз я успешно свёл счёты с жизнью. Нужен был врач, и я побежала к нашему деревенскому доктору, однако того не оказалось дома. Тогда мы подумали о докторе Гаше, который как бы опекал господина Винсента. Он никогда не бывал у нас, и у него не было практики в Овере. Когда он пришёл, нам показалось, что он и больной не знакомы друг с другом.
- Вы уверены в этом?
- Отец всегда утверждал, что они и словом друг с другом не обмолвились. И кстати, доктор Гаше даже не знал адреса господина Тео. И надеялся, что, может, мы его знаем. Спустившись вниз, он сообщил, что пациенту уже ничем не поможешь, и что нужно предупредить родственников и полицию. Мой отец провёл всю ночь у постели больного, он и принял двух жандармов, явившихся утром: очевидно, до них дошли слухи о происшедшем. Один из них, по фамилии Ригамон, стал довольно грубо расспрашивать господина Винсента. Тот спокойно ответил, что вправе сам распоряжаться своей жизнью, других же это не касается. Больше он с полицейскими не говорил.
- Как Вы поставили в известность брата Ван Гога?
- Отец нашёл его адрес среди бумаг господина Винсента и послал ему телеграмму. Вот он и приехал, а раньше никогда у нас не появлялся.
- Какое впечатление он произвёл на Вас?
- Он казался таким же добрым как Винсент, и внешне они были очень похожи.
- После стольких лет Вы почти всё помните!
В разговор вступила госпожа Гилло, сестра моей собеседницы: 'Я младше Аделины, но хорошо запомнила господина Винсента. А ведь в нашем пансионе останавливалось много художников, я их почти всех позабыла. Его же помню, потому что он совсем не походил на других. Родителям с трудом удавалась уложить меня вечером в постель, а у господина Винсента это получалось запросто. Он рисовал для меня мелом песочного человечка, и этот человечек каждый раз выглядел иначе. Ещё помню, что его гроб стоял на возвышении в большом зале, и что мой отец и господин Тео украшали его цветами и зажигали свечи. А на стенах висели его последние картины. Разве можно забыть такое?'.
И снова Аделина Кари-Раву.
- Мы всегда думали, что он покончил собой, потому что его тяготила зависимость от брата. После похорон господин Тео снова пришёл к нам домой. Его сопровождали доктор Гаше с сыном. Господин Тео предложил отцу в подарок любые картины, которые ему нравятся. Но отец отказался, ведь у него уже были мой портрет и 'Ратуша Овера'. Зато доктор Гаше не заставил просить себя дважды и с помощью сына аккуратно свернул каждую картину.
- Почти все эти работы сейчас находятся в Лувре, их подарили музею наследники Гаше, - вмешался я.
Аделина продожала.
- Вскоре после смерти господина Винсента наша семья переехала в Мёлан-ан-Ивлин и открыли там кафе. Туда часто заходили заезжие художники, проживавшие в гостинице напротив. Троим из них - голландцу, немцу и американцу - понравились картины, которые висели у нас в задней комнате. Кто-то из них предложили купить обе за сорок франков, на что отец согласился. И кстати, 'Ратуша Овера' даже и подписана не была...
![[]](/img/m/mogilewskaja_j/text_0010/adeline-ravoux.jpg)
Портрет Аделины Раву, 1890
1. Департамент на северо-западе Франции, именуемый с 1955 года 'Приморская Сена'
Осип Цадкин. Памятник Ван Гогу
Париж/Овер-сюр-Уаз, 1956
Выдающегося французского скульптора и графика, выходца из Белоруссии, Осипа Цадкина, всегда восхищали спонтанность и импульсивность в живописи Ван Гога. Цадкину было почти семьдесят, когда он приступил к работе над памятником Винсенту. Одновременно он работал над скульптурой 'Пиета'.1
В тот период, когда я высекал из дерева фигуру Христа - первую, вторую и в итоге Пиету - я читал письма Ван Гога. И всё больше убеждался в том, как родственны эти души: гениального художника и того, кого мы считаем сыном Бога. Духовная чистота этих обоих светлых натур, чьи земные жизни разделяют двадцать веков, привела их к ранней смерти. Первый пытался словами призвать людей к истинной вере. Второй выражал свои мысли языком живописи, но не найдя понимания, лишил себя жизни.
В то время я знал группу ревностных почитателей Ван Гога, регулярно посещавших Овер, поскольку каждый уголок этой деревни хранил живую память о гениальном художнике, видевшем всё насквозь. Среди этих людей были и два моих друга, страстно любящие искусство: профессор Бремот оказывавший поддержку молодым художникам Овера, и ныне покойный Суссе, по профессии металлург. Эти двое поделились со мной своим сокровенным желанием о возведении памятника Ван Гогу в Овере и попросили меня подумать о том, готов ли я стать его автором. Они надеялись, что государство финансирует этот проект, и намеривались в этом случае внести и свою лепту.
Приступив к осуществлению нашего замысла, мы, к сожалению, столкнулись с трудностями. Для установления монумента необходимо было добиться разрешения властей, что требовало немало усилий и времени. Кроме того оказалось, что для оплаты проекта мы могли рассчитывать исключительно на помощь частных фондов. Три спонсора пообещали дать по 400 тыс. франков, а господин Суссе взял на себя оплату бронзы и других материалов. Я планировал создать монумент три метра высотой, и средств на это как раз хватило бы, как вдруг один из спонсоров отказался внести свои обещанные 400 тысяч. Однако я уже был так захвачен работой и увлечён мыслью, что во Франции появится памятнику Ван Гогу, что материальные затруднения не смутили меня.
Никто иной как Ван Гог заставил нас по-новому увидеть окружающие предметы. Думаю, что именно благодаря ему возникло понятие современного искусства. Я не использую слово 'абстрактное', поскольку полагаю, что живопись может быть только конкретной. Но как должен выглядеть памятник человеку, сумевшему направить искусство по новому руслу? И как передать уникальную, необъяснимую личность Винсента, и в то же время дать понять, что он гигант, создавший новый стиль живописи не только для своих современников, но и для потомков? Так или иначе мне предстояло объяснить своей работой значение Ван Гога и его влияние на мир. А это было гораздо сложнее, чем просто изваять монумент знаменитого художника.
Чтобы хоть немного разобраться в его личности, я занялся тщательным изучением его автопортретов. Некоторые из них были повсеместно известны, другие я открыл для себя благодаря моему другу Эдо Тралбауту, создавшему прекрасный фильм о Ван Гоге. Рассматривая фотографии многочисленных автопортретов художника, я пытался понять его. Первоначально я слепил два варианта головы. Увидев их, Тралбаут сказал: одна похожа на мать Винсента, другая - на его отца. Я продолжил работу и сделал третий вариант, который сам нашёл удачным. Всматриваясь в эту голову с худым, нервным лицом, рано покрывшимся морщинами, на череп, туго обтянутый кожей, на бороду, которую никто не гладил, я ясно представил себе всю его фигуру. Моё представление совпало с тем, как он выглядит на снимке, сделанным со спины - так, что видны лишь поля широкополой шляпы, и ясно, что он с кем-то разговаривает, кому-то что-то разъясняет2. Наверно, именно таким его и запомнили в последние дни его жизни в Овере. Возможно, он приходил к друзьям, говорил с ними, рассказывал о том, как ему трудно жить, и как он одинок. А может, он как раз избегал людей и по утрам уходил в поле, к месту за кладбищем, где обычно работал. Вероятно, часто он даже и не работал, а просто сидел там. И его сердце сжималось от одиночества, сопровождавшего его всю жизнь. Казалось, ему пора было к этому привыкнуть, но в Овере одиночество стало невыносимым до такой степени, что кровь в жилах останавливалась... И даже поле с его шелестящими колосками казалось ему чужими. Очевидно, крики воронов заставляли его выйти из оцепенения, он поднимал голову, смотрел на чёрных птиц и слушал их мрачное карканье.
Представляя себе всё это, и начал работать над фигурой в полный рост c поднятой головой и взглядом, устремлённым в небо и выражавшим грусть и бессилие. Но потом уничтожил свой труд, посчитав его полным провалом. Решил, что нельзя изображать величайшего мастера в тот момент, когда его жизнь зашла в тупик. Мой монумент не должен был наводить на мысли о страданиях, безысходности и непоправимом потрясении, которое он пережил из-за Гогена. Я хотел изобразить большого художника и удивительного человека, который смог отойти от импрессионизма, создав свой удивительный, мощный и дерзкий стиль, не сравнимый со стилем Писсаро, Сезанна и любого другого живописца. Мой монумент должен был подтвердить его значимость, как наиболее своеобразного представителя искусства нашего времени.
И вот я грустно стоял перед обломками скульптуры, которую создал, и которую только что сам разрушил. И думал о том, что все ожидают от меня памятника Ван Гога в ореоле его славы, в то время как я представлял его, бредущего в одиночестве по узким тропинкам вдоль полей. И он сам именно так изобразил себя на одной из арльских картин: на глинистой дорожке пшеничного поля3. В итоге возник второй вариант памятника: художник в дороге, в поисках признания. На пути к тому самому ореолу славы. Но и этой скульптурой я остался недоволен. Я видел перед собой гения в его обыденной жизни с сумкой, планшетом и прочими принадлежностями, тогда как мне надлежало показать его гордым и осознающим своё значение. Я продолжил поиски этого необычного образа, что было очень непросто и даже опасно, поскольку легко было переступить границу, за которой начиналось пышное и ложное восхваление. И это стало бы в тысячи раз более серьёзной ошибкой, чем мои прежние неудачные попытки.
Я вновь углубился в изучение многочисленных репродукций автопортретов. Рассмотрел два бюста, с которых начал свою работу. И ещё целую галерею голов: они все были разные, но каждая излучала смятение и тревогу. [...] Я пришёл к выводу, что необходимо отказаться от идеи гордости и величия. Понял, что должен передать его неповторимую индивидуальность и умение, приобретённое им в процессе самообучения: видеть в природе то, что не видят другие. И я нашёл решение: Ван Гог, потерявший самого себя, превратившийся в инструмент для отображения природы во всей её наготе, сложности и неумолимости. Убеждённый в правильности такого подхода, я работал много часов напролёт. На следующий день модель памятника Ван Гога стояла передо мной.4 Теперь самое трудное осталось позади, и я мог моделировать другого Винсента: проповедующего в Боринаже, рисующего карандашом или мелом, или сидящего рядом с братом, связь с которым была настолько сильна, что ничто не могло её нарушить.5
Наконец пребывание в моём новом ателье начало доставлять мне радость. В то время там ещё не стояли большие деревянные или бронзовые скульптуры типа Прометея, но оно постепенно наполнялось небольшими моделями. Их число всё увеличивалось, так что я должен был выбрать: какие поставить на передний план, а какие отодвинуть в тень.
![[]](/img/m/mogilewskaja_j/text_0010/monument.jpg)
Памятник Ван Гогу в городке Овер-сюр-Уаз
1. 'Пиета' выставлена в музее Цадкина во французской деревне Лез Арк (Musée Zadkine, Les Arques).
2. Не известно, о какой фотографии идёт речь.
3. Очевидно, Цадкин говорит о картине 'Художник по пути в Тараскон'.
4. Памятник Цадкина Ван Гогу (1961) установлен в парке в Овер-сюр-Уаз.
5. Памятник братьям Ван Гог (1964 г.) установлен в голландской деревушке Зюндерт, месте их рождения.
Роберт Хьюз. 30 секунд для Ван Гога
Нью-Йорк, осень 1984
18 октября 1984 года в Метропόлитен-музее Нью-Йорка была открыта выставка 'Ван Гог в Арле', её организатором был Рональд Пикванс1. Эта экспозиция стала беспрецедентным событием, т.к. дала возможность американцам познакомится с самыми значительными работами великого художника, созданными в наиболее плодотворный период его творчества.
Выставка стала скорее социальным, чем культурным явлением, показавшим сущность общества потребления. В течение нескольких недель перед своим официальным открытием она была предоставлена для посещения избранных и особо важных персон. Затем собрание шедевров стало доступным и для обычной публики. [...] В музей повалили массы народа. Посетителей буквально несла толпа от одной картины к другой. Люди поднимались на цыпочки, или - напротив - наклонялись, пытаясь через головы и спины других зрителей разглядеть экспонаты. На каждое полотно у них было не более тридцати секунд, при этом они ещё слушали аудиогид, восхвалявший достоинства выставленных работ. Скорей всего истинные любители искусства испытали лишь разочарование, не получив возможности спокойно и вдумчиво рассмотреть картины. Но зато они могли утешить себя покупкой в магазине музея множества сувениров, таких как шали и зонты с 'Подсолнухами' или 'Звёздным небом' Ван Гога, записные книжки с его автопортретом на обложке, бесчисленные репродукции, альбомы и открытки. А также пепельницы в форме уха...
1. Рональд Пикванс (Ronald Pickvance, 1930 - 2017) - английский историк искусства, знаток Ван Гога.
Рита Рейф. 'Ирисы' Ван Гога - самая дорогая картина в мире стоимостью 53.9 млн. долларов
Нью-Йорк, 11 ноября 1987
В понедельник 19 октября 1987 года на мировых биржах от Гонконга до Чикаго наступил грандиозный обвал, получивший название 'чёрного понедельника'. Это событие затронуло не только США, а быстро распространилось по всему миру. Три недели спустя, 11 ноября 1987 года, на аукционе в нью-йоркском Сотбисе1 была продана картина Ван Гога 'Ирисы' за рекордную по тем временам сумму: 53,9 млн. долларов. Журналистка Рита Рейф опубликовала об этом репортаж в газете 'The New York Times'.
На аукционе присутствовало более 2200 коллекционеров, предпринимателей, официальных лиц и сотрудников музеев. И кроме того работники телевидения и прессы. Стульев на всех не хватило, так что некоторым пришлось стоять. Ставки принимались также по двум телефонам - от участников, наблюдавших за продажей по частному телевидению. [...] Зал затаил дыхание, когда руководитель Сотбисов Северной Америки, опытный аукционист Джон Л. Марион, объявил начальную цену: 15 миллионов долларов. Затем стали поступать предложения: как из зала, так и по телефону. Потенциальная цена каждый раз увеличивалась на миллион, пока не достигла 49 миллионов. После озвучивания этой суммы раздались громкие аплодисменты. Реальная сумма после прибавления прибавочной стоимости составила 53,9 миллионов. Покупателем стал анонимный коллекционер2, на аукционе присутствовал его представитель.
Перед продажей картина совершила четырёхнедельное турне протяжённостью 28 тыс. км с остановками в Токио, Лондоне, Женеве и Цюрихе. Кроме того в Нью-Йорке, за шесть дней перед аукционом, она была выставлена для ознакомления. Таким образом многие тысячи людей получили возможность полюбоваться этим шедевром.
Бывший владелец 'Ирисов', коллекционер Джон Пейсон, решил представить картину на аукционе после того как в том же году, в Лондоне, были проданы два других полотна Ван Гога: 'Подсолнухи' за 39,9 миллиона долларов и 'Мост в Тринкветайле' за 20,2 миллиона. Джон Пейсон признался, что не ожидал получить за 'Ирисы' такую крупную сумму. 'Я на седьмом небе от счастья', - сказал он. И прибавил, что около двух миллионов он подарит музею Ван Гога и более двенадцати миллионов - художественным школам и фондам.
Пейсон получил картину в наследство от своей матери Джоан Пейсон3. Он рассказал, что та сорок лет назад, в 1947 году, не без колебаний согласилась на покупку 'Ирисов': 'Услышав, что полотно стоит 84 тыс. долларов, она решительно и возмущённо отказалась. К счастью, умелый продавец смог её уговорить'. [...]
Сидни Дженис, 91-летний арт-дилер и писатель, присутствовавший на аукционе, был под большим впечатлением: 'Я никогда не думал, что картина может быть продана за такую большую сумму. Полагаю, что это уникальное событие останется единственным в истории искусства'.
![[]](/img/m/mogilewskaja_j/text_0010/iris1.jpg)
Ирисы, 1889
1. 'Сотбис' (Sotheby's) один из старейших в мире аукционных домов, имеет отделения в разных странах.
2. Покупателем оказался австралийский бизнесмен Алан Бонд (Alan Bond, 1938-2015). Но у него не было достаточно денег, чтобы завершить сделку. 'Ирисы' были перепроданы в 1990 году музею Гетти в Лос-Анджелесе.
3. Джоан Пейсон (1903-1975) была владелицей гигантского состояния. Свои деньги она вкладывала, а также жертвовала безвозмездно в искусство, спорт и здравоохранение.
Альфред Коссманн. Основание музея Ван Гога в Амстердаме
Амстердам, конец ноября 1969
В 1962 году семья Ван Гог - племянник художника, его жена и трое их детей - продала государству за 15 миллионов гульденов художественное наследие, включавшее в себя 200 картин и 400 рисунков Ван Гога и Гогена. А также все письма Винсента. Семья поставила при этом важное условие: основание нового музея, где и будут размещены все эти работы. Началась подготовка к строительству, и в ноябре 1969 года был заложен первый камень амстердамского музея Ван Гога. В тот же день в нидерландской столице состоялась демонстрация за улучшение материального положения свободных художников. Сотрудник газеты 'Het vrije volk' Альфред Коссманн написал репортаж об этих событиях.
Момент, которого мы так долго ждали, наконец наступил: началось строительство музея Ван Гога. Во вторник 25 ноября планировалась праздничная встреча с выступлениями художников, политиков и инженеров. Но осуществлению этих планов помешала демонстрация: профессиональное объединение художников и скульпторов выступало за значительное увеличение пособия деятелям искусства, равное в тот момент лишь прожиточному минимуму. Будущий директор музея выразил поддержку этому движению, поручив одному из его участников, художнику-абстракционисту Яапу Вагемакеру и мне, прогрессивному журналисту, ведущие роли в церемонии, посвящённой основания музея. Однако на этот жест солидарности организаторы демонстрации отнюдь не ответили признательностью.
Ресторан Городского музея1, где и должно было состояться наше торжество, оказался заполненным бунтарями с накладными рыжими бородами, раздававшими памфлеты и выкрикивавшими лозунги. Всем приглашённым, не оставалось ничего другого как уйти. Мы отправились на строительную территорию: грязную и беспорядочную - напоминавшую скорее картину Брейтнера2, чем Ван Гога. Было холодно, шёл снег, но мы были тепло одеты и стояли под укрытием. И наблюдали за тем, как Яап Вагемакер с помощью специального устройства закладывал первый камень музея. Между тем рыжебородые протестанты покинули помещение и теперь маршировали вокруг площадки, поблизости от нас, размахивая плакатами и разбрасывая картофелины и дымовые бомбы. Это отнюдь не нарушило нашего приподнятого настроения и даже не вызывало негативных эмоций. Боюсь, что подобные протесты бесполезны: власти вовсе не прислушиваются к требованиям повстанцев, воспринимая как должное сопутствующие неудобства: перекрытие движения, задымление воздуха и пр.
Потом мы вернулись в ресторан Городского музея, чтобы выпить и закусить. Но не тут-то было: демонстранты вернулись туда раньше нас. Тогда мы пошли пошли во временную контору нового музея на улице Honthorststraat, где и продолжили церемонию, выпив для начала по бокалу хереса. Потом последовали выступления, в том числе племянника Ван Гога. Этот крепкий и моложавый 79-летний мужчина, страстный пропагандист творчества своего знаменитого дяди, коснулся в своей речи проблем современных деятелей искусства. Согласно его мнению профессии 'художник' в наше время не существует. Творческие люди вынуждены зарабатывать на хлеб иным способом, поскольку искусство не приносит достаточно дохода.
Затем выступил я, сказав следующее:
'Сегодня заложен первый камень музея Ван Гога в Амстердаме. Знаменательное и одновременно парадоксальное событие! Ведь это музей художника, почти неизвестного при жизни, неудачника и безумца, совершившего суицид в 37 лет в состоянии полного или частичного помешательства. Музей станет одной из достопримечательностей Амстердама - города, где юный Ван Гог прожил год, готовясь стать священником, тогда как его предназначение было совсем иным. Начало строительства совпало с акциями протеста художников. Они требуют от властей мер социальной защиты, иначе их может постичь горькая участь Винсента. [...] Ван Гог не был понят при жизни, он опередил своё время на десятки лет. Сейчас - почти 80 лет после его смерти - его известность, гениальность и слава настолько непоколебимы, что он, как никто иной, заслужил свой музей.
Но вернёмся к деятелям искусства нашего времени. Они пытаются занять своё место в этом мире, но совсем иными способами, чем Ван Гог и его собратья. Общество по-прежнему не благоволит к ним, хотя оно кардинально изменилось во времён Винсента. Оно слишком прагматично и рационально, ему вообще не нужны искусство и философия. Вот художникам и приходится нелегко, у них нет своего Тео: верного товарища по переписке и надёжного спонсора. Они мечтают об обществе, которое относилось бы к ним серьёзно, а не рассматривало их как источник развлечения или источник проблем. Они не хотят, чтобы о них говорили, что их слишком много, как будто речь идёт о коровах в хлеву. Они требуют, чтобы их оценили по достоинству.
А теперь представим себе такой фантастический поворот: мир, в котором искусство заняло бы подобающее ему место, в самом деле стал реальностью. Как отнеслись бы люди к Ван Гогу? Приняли бы его? Нашёл бы он, несчастный безумец, понимание и признание? Боюсь, что даже в таком идеальном окружении он остался бы изгоем'.
1. Городской музей (Stedelijk museum) - музей современного искусства, находится в центре Амстердама рядом с музеем Ван Гога.
2. Георг Хендрик Брейтнер (George Hendrik Breitner, 1857-1923) - голландский художник и фотограф, крупный представитель амстердамского импрессионизма.
КРАТКАЯ ИНФОРМАЦИЯ ОБ АВТОРАХ ВОСПОМИНАНИЙ, ПРЕДСТАВЛЕННЫХ В ЭТОЙ КНИГЕ
Фердинанд Эрнст Альберт Авенариус (Ferdinand Ernst Albert Avenarius, 1856-1923)Немецкий лирический поэт, редактор и издатель
Антонен Арто (Antonin Arnaud, 1896-1948)
Французский писатель, поэт, драматург, актёр театра и кино, художник, киносценарист, режиссёр и теоретик театра, новатор театрального языка. Арто разработал собственную театральную концепцию, называемую 'театр жестокости'. Арто видел в Ван Гоге родственную душу, поскольку сам страдал различными психическими расстройствами.
Эмиль Бернар (Emile Bernard, 1868-1941)
Французский художник-неоимпрессионист, один из теоретиков символизма в искусстве. Друг Ван Гога. Художники познакомились в 1886 году в магазине художественных товаров Жюльена Танги. Бернар оставил несколько письменных свидетельств о Ван Гоге.
Андрис Бонгер (Andries Bonger, 1861-1936)
Специалист по банковскому и страховому бизнесу и коллекционер искусства. Брат Йоханны Ван Гог-Бонгер и друг Тео Ван Гога.
Давид Бонте (David Bonte)
Служил священником в окрестностях Боринажа, в то время когда Ван Гог читал там проповеди.
Макс Брауманн (Max Braumann, 1880-1969)
Немецкий художник. В 1928 году отправился в Арль по следам Ван Гога.
Оливер Браун (Oliver Brown, 1885-1966)
Основатель ряда художественных галерей в Лондоне и организатор многих экспозиций, в том числе трёх выставок Ван Гога.
Питер Буле Ван Хенсбрук (Pieter Boele, 1853-1912)
Журналист, поэт и букинист. Был дружен с Тео Ван Гогом. Встречался с Винсентом всего один раз.
М.Й.Бруссе (M.J. Brusse, 1873-1941)
Писатель и журналист, автор популярной рубрики 'Среди людей' в газете 'Nieuwe Roterdamsche Courant'.
Анри ван де Велде (Henry van de Velde, 1863-1957)
Бельгийский архитектор и художник, один из родоначальников стиля арт-нуво. Спроектировал музей Крёллер-Мюллер.
Ламберт Жорж Вестерманн (Lambertus George Westermann, 1906-1984)
Сотрудник министерства экономики, наряду с этим художник-аквалерист под псевдонимом 'Мартин Йегерс'.
Людвиг Виллем Реймерт Венкебах (Ludwig Willem Reyment Wenckebach, 1860-1937)
Нидерландский художник и график.
Ангенит Мартин де Вилд (1899-1969)
Немецкий художник, химик, реставратор и доцент.
Морис де Вламинк (Maurice de Vlaminck, 1876-1958)
Французский живописец-пейзажист, музыкант и писатель. Один из основателей и приверженцев фовизма.
Амброаз Воллар (Ambroise Vollard, 1866-1939)
Известный французский коллекционер и меценат, один из тех, кто не только открыл, но и популяризировал творчество Сезанна, Ван Гога, Матисса, Пикассо и других художников.
Поль Гаше младший (Paul Gachet, 1873-1962)
Сын Поля Гаше, врача и художника, взявшего Ван Гога в Овере под своё покровительство. В 1936 году Гаше младший опубликовал воспоминания о своём отце, объявленные критиками малодостоверными. Гаше известен также как сбытчик фальсификаций Ван Гога.
Диммен Гестел (Dimmen Gestel, 1862-1945)
Нидерландский художник и литограф. Познакомился с Ван Гогом в 1884 году. Работал в типографии своего брата в Эйндховене, где была сделана литография с картины 'Едоки картофеля'.
Теодор Ван Гог (Theodorus van Gogh, 1822-1885)
Отец Ван Гога, пастор реформатской церкви. Служил в разных нидерландских провинциях.
Тео Ван Гог (Theo van Gogh, 1857-1891)
Брат Винсента. Сотрудник интернациональной фирмы по продаже предметов искусства. Вёл с Винсентом переписку и оказывал ему незаменимую финансовую поддержку.
Виллемина Ван Гог (Willemien van Gogh, 1862-1941)
Младшая сестра Ван Гога. Последние годы своей жизни Винсент сблизился с Виллеминой, о чём в частности свидетельствуют двадцать одно письмо к ней.
Йоханна Ван Гог- Бонгер (Johanna Gezina van Gogh-Bonger; 1862-1925)
С апреля 1889 года жена Тео Ван Гога. После смерти Тео в 1991 году она стала обладательницей основной части наследия художника.
Анна Ван Гог-Карбентус (Anna van Gogh-Carbentus, 1819-1907)
Мать Винсента. Вела интенсивную переписку со всеми своими детьми.
Поль Гоген (Paul Gauguin, 1848-1903)
Французский художник. В последние месяцы 1988 года он и Ван Гог жили в одном доме в Арле. Гоген написал об этом периоде воспоминания, достоверность которых ставится под сомнение. Например, упоминание о том, как Винсент угрожал ему ножом. Возникает вопрос: как мог Гоген после этого оставить своего друга одного?
Франсуа Гози (Francois Gauzi, 1861-1933)
Французский художник и поэт, друг Генри Тулуз-Лотрека. Написал воспоминания о Лотреке, в которых много упоминаний о Ван Гоге. Максимилиан Готье (Maximilien Gauthier, 1893-1977)
Французский историк искусства, сотрудник ряда журналов и автор многих монографий.
Пауль Конрад Горлиц (Paulus Koenraad Gorlitz, 1851-1921)
В 1877 году работал младшим преподавателем в Дордрехте и в течение нескольких месяцев проживал в одной комнате в Ван Гогом. Пятнадцатью годами позже, прочитав в газете De Nieuwe Gids статью Фредерика Ван Эдена, послал ему письмо с воспоминаниями о Винсенте.
Альбер Делон (Albert Delon)
Врач и член правления арльской больницы.
Г.Делсаут (G.Delsaut)
Знакомый Винсента по Боринажу.
Ян Беньямин Кам (Jan Benjamin Kam, 1860-1932)
Инженер, сын священника из Эттена, коллеги отца Винсента.
Элизабет (Лиз) дю Квесне-Ван Гог (Elisabeth du Quesne-Van Gogh, 1859-1936)
Сестра Винсента. В 1910 году издала книгу воспоминаний о нём.
Леонард Кейтен (Leonardes Kuijten, 1872-1968)
Уроженец деревни Ваарле (в окрестностях Нюенена), сапожник по профессии. Общался с Ван Гогом будучи подростком.
Антон Керссенмакерс (Anton Kerssenmakers, 1846-1924)
Кожевник по профессии и художник-любитель. В 1884 году Винсент дал ему несколько уроков живописи.
Гарри Клеменс Ульрих Кесслер (Harry Clemens Ulrich Kessle, 1868-1937)
Англо-немецкий граф, дипломат, писатель и покровитель искусства.
Арнольд Хендрик Конинг (Arnold Hendrik Koning, 1860-1945)
Нидерландский художник, представитель гаагской школы.
Альфред Коссманн, (Alfred Kossman, 1922-1998)
Нидерландский журналист и писатель, художественный редактор левой газеты 'Het vrije volk'.
Вим Кузен (Wim Koesen)
Журналист, сотрудник нидерландской газеты Trouw.
Юлиус Мейер-Грефе (Julius Meier-Graefe, 1867-1935)
Немецкий искусствовед, писатель и галерист. Его перу принадлежит целый ряд работ о Ван Гоге, в том числе биография художника.
Морис Беньямин Мендес да Коста (Maurits Benjamin Mendes da Costa, 1851-1938)
Доцент классических языков, писатель, хранитель амстердамской университетской библиотеки. В 1877-1878 годах давал Ван Гогу уроки греческого и латинского с целью подготовки поступления в университет.
Адрин Луи Герман Обреен (Adrien Lois Herman Obreen, 1845-1915)
Корреспондент газеты 'Nieuwe Rotterdamsche Courant'. Предположительно друг и деловой партнёр Тео Ван Гога.
Гюстав Альбер Орье (Gustave Albert Aurier, 1865-1892)
Французский арт-критик, опубликовавший в январе 1890 года первый положительный отзыв о работах Ван Гога.
Теофиль Пейрон (Theophile Peyron, 1827-1895)
Врач и директор психиатрической больницы Приют Сен-Поль в Сен-Реми.
Пьер Перон (Pierre Peron)
Секретарь Церковного совета в Боринаже.
Люсьен Писсарро (Lucien Pissarro, 1863-1944)
Художник, сын знаменитого импрессиониста Камиля Писсарро.
Гастон Пулен (Gaston Poulain)
Французский художественный критик.
Луи Пьерар (Louis Pierard, 1886-1951)
Бельгийский поэт, публицист и политический деятель. Автор книги 'Трагическая жизнь Винсента Ван Гога' (La Vie Tragique de Vincent van Gogh), содержащей ряд ценных биографических сведений и свидетельств.
Феликс Рей (Felix Rey, 1867-1932)
Врач-ассистент больницы в Арле. Его имя получило известность благодаря картине Ван Гога 'Портрет доктора Феликса Рея'.
Рита Рейф (Rita Reif)
Корреспондент газеты The New York Times.
Фредерик Салль (Frederik Salles, 1841-1897)
Протестантский священник. Оказывал неоценимую помощь Ван Гогу во время его пребывания в Арле и регулярно посылал отчёты Тео о состоянии брата.
Поль Синьяк (Paul Signac, 1863-1935)
Французский художник-неоимпрессионист, представитель направления пуантилизма. В 1887 году регулярно работал вместе с Ван Гогом на природе, в окрестностях Парижа. Позднее продолжал поддерживать контакт с Винсентом. Навещал его в арльской больнице в 1889 году.
Бенно Стоквис (Benno Stokvis, 1901-1977)
Юрист. С 1924 года адвокат и прокурор в Амстердаме. Наряду с этим с 1926 по 1929 сотрудник интернационального журнала 'Книга и искусство'.
Марк Эдо Тралбаут (Mark Edo Trabaut, 1902-1976)
Бельгийский искусствовед. Один из первых исследователей жизни и творчества Ван Гога.
Альберт Хан (Albert Han, 1877-1918)
Художник и мастер художественного переплёта.
Арчибальд С. Хартрик (Archibald S. Hartrik, 1864-1950)
Шотландский художник, известный своими литографиями. С 1884 года работал во Франции. В 1939 году издал воспоминания о Ван Гоге, признанные интересными, но недостоверными.
Фридрих Mарк Хубнер (Friedrich Markus Huebner, 1886-1964)
Немецкий искусствовед, автор нескольких книг. С 1919 жил в Нидерландах. В 1957 году опубликовал книгу, в основу которой легли беседы с людьми, причастных к наследию Ван Гога.
Роберт Стадли Форрест Хьюз (Robert Studley Forrest Hughes, 1938-2012)
Австралийский искусствовед, писатель и продюсер документальных фильмов.
Осип Цадкин (Ossip Zadkine, 1890-1967)
Французский скульптор-авангардист, происходивший из шотландцев по матери и из витебских евреев по отцу; также рисовальщик, гравёр, иллюстратор, поэт и мемуарист. Одна из его самых известных скульптур - 'Разрушенный город' в Роттердаме (1953). Создал в 1961 году памятник Ван Гогу в городке Овер-сюр-Уаз, а в 1964 - братьям Ван Гог в Зюндерте.
Фредерик Ван Эден (Frederik van Eden, 1860-1932)
Нидерландский писатель, один из первых голландцев, оценивших Ван Гога по достоинству. Йоханна Ван Гог-Бонгер подарила ему картину 'Сеятель'.
Литература
Эта книга - отнюдь не первое собрание свидетельств о жизни и посмертной славе Винсента Ван Гога. Так Алберт Пласхерд в 1912 году, Луи Пьерар в 1924 году и Бенно Стоквис в 1924 году оказали неоценимую услугу всему человечеству, отправившись по следам Винсента, разыскав людей знающих его и записав их воспоминания. Впоследствии, в 1954 году, племянник и тёзка художника, Винсент Виллем Ван Гог, предоставил для публикации неизданные до тех пор письма Ван Гога.Важнейшими источниками информации для настоящего издания стали следующие труды:
1. Jan Hulsker 'Lotgenoten. Het leven van Vincent en Theo van Gogh', Agathon, Weesp, 1985
2. Jan Hulsker 'Vincent Van Gogh, een leven in brieven', Amsterdam, 1985
3. Stefan Koldehoff 'Van Gogh. Mythes und Wirklichkeit', Dumont, Keulen, 2003
4. Malte Lohman. 'Erinnerungen an Vincent van Gogh, Texte von Augenzeugen', Nimbus, Waedenswil, 2009
5. Susan Alyson Stein 'Van Gogh: a Retrospectve', Random House, New York, 1986
6. Carol Zemel, 'Formation of a Legend: Van Gogh Criticism, 1890-1920', UNI Research Press, Ann Arbor, 1980
7. Antonin Artoud 'Van Gogh, de zelfmoordenaar door de maatschappij', Plantage Gerard & Schreurs, Leiden, 1990
8. Mark Edo Tralbaut, 'Vincent van Gogh in Drenthe', De Torenlaan, Assen, 1959
9. Henry van de Velde 'Geschichte meinse Lebens', R.Piper & Co Verlag, Muenchen, 1962
10. Ossip Zadkine 'Le maillet et le ciseu, souvenirs de ma vie', Editions Albin Michel, Parijs, 1968
11. Robert Hughes, 'Kritisch, in vredesnaam kritisch. Over kunst en kunstenaars', Balans, Amsterdam, 1990
12. Maurice de Vlaminck 'Tournant dangereux. Souvenirs de mavie', Parijs, 1929
Другие источники - статьи из нидерландских, английских, немецких и французских газет и журналов, письма и дневники - указаны в тексте книги.
|
|
Связаться с программистом сайта.