Я не имею ни малейшего желанья, судить поверхностно о том чего не знаю. За сим, поверим слову искушенных, хотя с известной долей скептицизма: их выводы под час довольно спорны, а люди верят в то, что им предложат. В истории так много белых пятен, порою представляется, известно нам много менее того, что мы не знаем и жизнь сама - блуждание в потемках без памяти о том, что было прежде. Что представляет человек собой без дома, не помнящий: ни - кто, он ни - откуда? Душа застывшая навечно в настоящем, без прошлого нет будущего, сыщет тому пытливый ум примеров сотни. Ничто само собой не возникает и, стало быть, бесследно не проходит. Вопрос лишь в том, насколько будет полным подобное её существованье. Возможно, человеческой природе присуща исключительная склонность: всю жизнь мы зачастую пребываем во власти своих ложных убеждений. Толкуя близоруко современность, мы данность преломляем произвольно и в меру впечатлительности судим о том чему свидетелями были. Из глубины веков дошедшие преданья бесценные осколки первых знаний в себя помимо истины включают предвзятость, заблуждения, неприязнь. Мировоззрение - источник заблуждений. Наследья испещренные страницы свидетельствуют это слишком явно, им верить нужно крайне осторожно. Но относиться в должной мере с уваженьем, ведь в них отражено не что иное, как непреложное извечное желанье преодолеть оковы сущего, земного. Ведь мы живем, покуда помним кто мы, в нас память сотен тысяч поколений. За нами воспоследуют иные, а мы в черед свой память их умножим...
Истоки привлекают тем сильнее, чем явственнее слышен голос ветра, что рано или поздно забирает во мрак и ледяное безвременье. Их зову внемлет всякий кто стремится постигнуть в чем его предназначенье, пусть я не искушен скорей - невежда, но я его чуть слышно различаю.
Вступление
Я, прежде чем начать хотел бы сразу читателя просить о снисхожденье. Само собой понятно, что я не был участником описанных событий. Тому, что вам смиренно предлагаю, не мог я очевидцем быть, бесспорно. Ведь все произошло намного раньше, задолго до того как я родился. Прошу вас не судить излишне строго, попытка без сомненья дерзновенна, но думается мне непогрешимость, пристала больше промыслу Господню. Перед собой подобной цели я не ставил посильно, с подобающим смиреньем я воплотил свою мечту соприкоснуться с историей величия земного.
Глава 1
Он подошел из темноты, не называясь, в круг света, опустил на землю войлок, на поясе привычно сдвинув горит подсел к огню на скрещенные ноги. Лук осторожно уложил с собою рядом и в пламя, неподвижно глядя замер, не шевелясь и не дыша как изваянье как будто, в самом деле, был из камня. Он был на локоть выше всех сидящих: загадочный, таинственный, огромный. Казалось, прародитель всех сколотов явился, приняв облик паралата. Богатство изукрас и облаченья всё в госте выдавало его знатность. Он был в доспехах и во всеоружье, так словно вознамерился сражаться: коринфский шлем, двуручная секира, короткий меч с резною рукоятью, широкий боевой массивный пояс и панцирь из чешуй внахлест набором. В чертах его сквозила горделивость, присущая "свободным" - паралатам. Но он был не из "псов" поскольку возраст его перевалил давно за полдень. Само лицо его, насколько было видно, несло печать жестоких столкновений. След жуткий - шрам секирного удара шел от виска над правым глазом и до носа. Таков был неожиданный пришелец, он выглядел каким-то полубогом, казалось, что ему пристало больше быть сыном всемогущего Папая, о ком до той поры велась беседа, что была прервана как раз его приходом. Поскольку он не выказал враждебность, то катиары вскоре вновь приободрились, вернулись каждый к прежнему занятью: кто ладил наконечники и стрелы, кто меч точил на камень, сплюнув смачно, кто ладил тетиву и красил, горит...
Кочевье постепенно замирало... Седой старик-сказитель, свесив руки, уже дремал, когда его толкнули: не грубо, не почтительно, но сильно, желая продолжения рассказа. Он долго тер глаза, кряхтел, кашлял, затем зевнул и речь свою продолжил: "Так вот... о чём я... да был сын Папая. И назван праотцом всех - Таргитаем от чресел его были: Липоксаис, первейший и главнейший из авхатов, за ним его сын средний - Арпоксаис род, от которого ведут и почитают его своим отцом все катиары и траспии бродящие по степи. За ним его сын меньший - Колаксаис. Он - предок для сколотов из сильнейших царей и к битвам жадных - паралатов..." - тут гость ночной беззвучно шевельнулся и, вслушиваясь, замер напряженно. Старик меж тем продолжил: "Было чудо, когда с небес упали золотые секира плуг и чаша Липоксаис, желая взять себе их, потянулся, но прикоснуться к ним не смог - они пылали. За ним пытался взять их Арпоксаис, но и его как брата старшего постигла, как нам гласит преданье - неудача. Лишь младший брат, но лучший - Колаксаис один сумел взять в руки все святыни. Тогда и стал царем среди сколотов, а старшие отправились в изгнанье..."
И тут рассказчик седовласый, снова, уже вторично прерван паралатом. Вначале он зашелся злобным смехом, а после всех обвел тяжелым взглядом: "Померкла, отошла былая слава! Мы больше не цари, не полубоги! Теперь мы лишь рабы, удел которых жизнь полная страданий и забвенье! Изгнанники, покрывшие позором все прежнее величие сколотов! Могилы отданы на поруганье. Взывают к отомщенью ваши предки! Где вы железотканные тетивы и стрелы, посрамляющие ветер?! Неужто вы теперь пошли на щепы и вами ковыряются в навозе!? Неужто ножны стали вам могилой? Затем ли вас ковали, акинаки?! Вы тлеете сраженные проказой, завернутые в саван паутины. Разящий блеск железа вы покрыли, коричневым узором ржавых пятен. Не ведая покоя прежде, гнили так долго, что забыли сам вкус крови. Узда неотличимая от гривы, утратила зловещее убранство: иссушенные скальпы заменили на тряпки и крысиные лохмотья. Да, боги отвернулись от сколотов: теперь нам дует в спины ветер страха. Что мы - песок, взметенный ураганом, развеяны теперь по всему свету..."
Вдруг юный катиар, сверкая взглядом, взбешенным барсом вылетел из мрака, вступая в круг убивших больше раза и пивших кровь врагов своих однажды. Скользнув из тьмы, где прежде укрывался он встал во весь свой рост над паралатом:
- Я был в степи! Я только что оттуда! И вот вам подтверждение! - он бросил, на землю чей-то скальп и в свежей крови ладонью указал на восседавших.
- Цари! - воскликнул он, кривясь от злости.
- Проклятие на вас и ваши плети! Воззри, сколот! Вот - "грозные сарматы"! А вот - мечи "длиннее наших копий"! Вы девам показали свои спины! Позор на ваши головы! Номады! .
Невозмутимо усмехнулся незнакомец, нисколько не смущенный грозным криком. Перед собою, прямо глядя исподлобья. Он тронул тетиву тугого лука.
- Ты храбр щенок, но глуп и необуздан, как подобает всем щенкам, не знавшим жизни, ты можешь стать отличным волкодавом, когда сумеешь видеть дальше носа. Сейчас и здесь, не поднимаясь с места, я мог бы раздавить тебя как муху, но я оставлю жить тебя, я - воин и мне с рабами биться не пристало.
Те, кто сидел вокруг костра привстали.
- Да, многое как видно изменилось, за столь недолгий срок как наши жизни почтенье из сердец ушло как влага, что была пролита в пустыне - исчезает, минуя ртов иссохшие колодцы. Оставьте катиары, я здесь - с миром... Обратно меч вложи, ты, слишком молод. Поэтому возможно ты не знаешь, о том кем прежде были паралаты, а с ними: и ахваты, катиары, и траспии и многие иные. Весь род мой до последнего колена сидит теперь у очага Табити. А я брожу один в степи, не зная: зачем я здесь и почему - не с ними.
Подавшись, он занес за шею руку, другую опустил за спину к низу. Одно неуловимое движенье и вот клинок огромный лижет пламя. Перебивать его никто не собирался. Немного помолчав сколот, продолжил, к мечу казалось только обращаясь:
- Ты видел, как мы жили, умирали, тебе мы приносили свои жертвы, а вопрошали об одном лишь - о победах. Сколот, иной судьбы себе не мыслил, чем доблестная смерть на поле брани. Теперь же на исходе своей жизни и в ожидании последнего похода, как водится, я слишком поздно понял: быть может, не о том тебя просили...
Мы так гордились тем, что не имели: ни храмов, ни дворцов, предпочитая, открытые степным ветрам повозки тем каменным мешкам, в которых жили мидяне, ассирийцы и урарты, которых ввергли в ужас наши предки, после того как растерзали киммерийцев. Таких же как и мы теперь - изгоев.
Разговорившись, паралат немного ожил: из под густых бровей глаза его сверкали. Он снял шлем с головы. Седая грива в тугих порывах ветра развевалась.
- Кто не имеет ничего, тот не теряет. Кто славно пожил, тот не сожалеет. Но отчего-то тяготит меня круг смерти, в который вовлекали мы народы. Едва успев соприкоснуться с ними, мы сокрушали их величие и славу, подобные стремительной лавине, несущейся по склону после ливня.
Он замолчал и криво усмехнулся, взглянув на молодого катиара, от в изумлении не вымолвил и слова, пока он говорил, не шевелился.
Вдали гремели первые раскаты, и небо бичевали вспышки молний. Дыханье ветра стало очень свежим: гроза неумолимо приближалась.
А между тем никто не расходился и все как будто ждали продолженья повествования, которое внезапно совсем, как началось и прекратилось. Намад молчал, молчали катиары. Примчался отрок, посланный за старшим. Огонь бросал во тьму снопами искры. Ночь подошла к кочевию вплотную. И вот, за исключеньем паралата, все кто сидели вокруг пламени поднялись: к костру верхом приблизился их старший. Он был широк в плечах, довольно молод, без панциря, без шлема, но с оружьем. И все его убранство состояло из кожаной распахнутой рубахи и кожаных штанов с нашитым кантом. Он резко осадил коня и, спрыгнув, вогнал топор на длинной рукояти в утоптанную всадниками землю и с вызовом взглянул на паралата.
- Мой дом - твой дом. Законы катиаров повелевают мне принять тебя как друга. Номад ты к нам явился только с миром? И в сердце своем злобы не скрываешь? Тогда ответь: неужто все номады в знак дружбы уже меч свой обнажают? Я думаю что - нет. Тогда к чему ты им грозно потрясаешь перед нами? Когда ты друг - верни его обратно, у нас меч обнаженный - это вызов. Вложи его в пустующие ножны и разом будешь нам - желанным гостем. Но если ты оставишь без вниманья совет мой, собираясь здесь остаться, я выпью твою кровь и вырву сердце. Знай, катиары слов на ветер не бросают.
Номад вскочил:
- Неверная удача! Пусть катиар, но с гордостью номада! Когда ты - бог яви мне свою силу! - сказал, кумир в траву в сердцах вонзая.
- А ты - сейчас увидишь своих предков. Такого еще прежде не бывало, чтоб от достойного я вызова не принял, а ты, похоже то, что было нужно.
И тотчас круг создали катиары. Два воина остались прямо в центре. Держал короткий меч свой каждый в правой. Ножи, клинком назад, скрывая в левой. Короткий выпад, взмах, удар и снова, нож звякнул возле горла паралата. По панцирю скользнув, упал на землю, невидимый за облаками пыли, которую поднял холодный ветер. Бойцы меж тем его не замечали: они кружились, бешено по кругу, сплетаясь, налетая друг на друга. У воинов замедлились движенья: себя уже давала знать усталость и множество полученных ранений, пылавшую в них ярость остудило. Уже не более десятка катиаров следило за исходом поединка. Вот паралат собрался для удара и бросился в последнюю атаку. Замешкался противник на уходе. Рука его, опав, повисла плетью и выпал меч из непослушных пальцев. Он опустился на одно колено. Номад приблизился к старейшине, хромая и, меч, подняв, к груди его приставил. Как вдруг все залило слепящим светом и на мгновенье ничего не стало видно. Затем был жесточайший удар грома. Он силы был такой невероятной, что все упали просто на колени, а кто-то рухнул ниц и вжался в землю. Когда способность видеть к ним вернулась, то зрелище, представшее их взорам, заставило еще раз содрогнуться, но не от ужаса, а от благоговенья. Там где номад оставил меч вонзенным в землю, осталась горстка раскаленного железа. Невольно став свидетелями чуда, никто не мог произнести ни слова.
- Воззри номад: теперь твой бог - повержен. И он стал для себя последней жертвой. Встань катиар, со мной ты славно бился. Я в сердце не имею к тебе злости.
И в этот миг небес разверзлись хляби, как будто ливень ждал, пока закончит, могучий паралат скорбеть о боге и смыл следы недавнего сраженья.
- Эй, - подозвал он двух ближайших катиаров - старейшину берите и несите. Он много потерял сколотской крови, земля ей напилась уже довольно.
А сам направился во мрак, где он оставил, стреноженным коня за костровищем: его могли вспугнуть раскаты грома и после до утра его не сыщешь.
- Прошу тебя, останься, будь мне - гостем, почту за честь я, если согласишься.
Старейшина от слабости шатался, к себе не позволяя прикоснуться, пример являя твёрдости и силы.
- Сколь мужественен, столь и благороден? Я не встречал давно такого сочетанья. Мой конь в степи.
- Отыщут... Будь покоен... Прошу тебя вторично: будь мне гостем.
- Отказываться дальше - неразумно. И путь я завтра вновь могу продолжить. Я принимаю приглашение, старейший. Веди меня, указывай дорогу.
Старейшина неловко повернулся, от боли охнув, грянулся на землю. Тут катиары его молча подхватили и понесли, взяв за руки и ноги. Номад во тьме последовал за ними. Гроза меж тем никак не утихала. Она едва-едва входила в силу и ночь не обещала быть спокойной.
Глава 2
Очаг уже был сложен самом центре. Огонь пылал, вокруг распространяя тепло и запах жареного мяса, дразня изголодавшегося гостя. От пламени, поодаль - возвышенье, с наброшенною шкурою медведя, возможно выполнявшего роль трона. За ним: из меха полог, дальше - ложе, чей край заметен был уже от входа. Весь вид убежища был более чем скромным, в другое время он сказал - убогий. Сейчас же выбирать не приходилось: намад нырнул под войлок в числе первых.
Старейшину с почтеньем уложили, за травником пошёл, кто помоложе, а также за жрецом: желая слышать, по древнему обычаю сколотов, как кости предрешенное расскажут: о жизни или смерти катиара. Для этого сейчас заклали агнца.
Светильники отчаянно чадили и было от них всех не столько проку, насколько было копоти и смрада, но мрак они посильно разгоняли.
Враг прежний и желанный друг отныне, смотрел вокруг, когда не с интересом, то явно, далеко небезучастно, готовый оказать посильно помощь.
Сняв панцирь, сбросив: наручи, поножи, дал вытереть все насухо кому-то. На нем осталась долгополая рубаха, но и она была вся в темных пятнах пота. Скиф не отверг: ни поднесенного кумыса, ни жареной баранины в тареле, однако прежде чем поесть он бросил в пламя кусочек мяса и плеснул из меха.
Воздав богам все, что им полагалось, скиф принялся жевать настолько жадно, что стало ясно: он еще недавно был не далек от истощения и смерти. Но тем был удивительнее подвиг. Вступив с врагом в неравный поединок, он вышел победителем, но все же всех, несомненно, поразило еще больше, то, как он милосердно обошелся с поверженным противником, оставив: свободу, жизнь, что было невозможно - ибо все знали об обычае номадов: лишая жизни тех, кто с ними дрался, они всех прочих обращали в рабство, уродуя, калеча, ослепляя, так, чтоб они уже не думали о мести.
Вот, первый голод, утолив, он тут же начал всем повелительно приказывать, что делать: "Нагрей воды, а ты - разрежь одежду. Добавьте света: жгут смени на новый. Ты там...клинок каленого железа в огонь ложи пока не побелеет... Где глубоко?...нога...и на предплечье... Все прочее: лишь мелкие порезы... Где травник? Не пришел? Оставь повязки! Стяни сильнее жгут, повыше раны... Вода кипит? Неси котел на камни...". Все подчиняются: охотно и не ропщут.
Снаружи не гроза уже, а буря: грохочет оглушительно, сверкает, вода ручьем в отверстие для дыма и стены сотрясаются от ветра. Поднялся полог войлочный у входа: ввалился, в три погибели сгибаясь, укрытый с головы до ног накидкой не шевелился, ожидая позволенья. Намад кивнул и сделал жест рукою: "Ты - травник? Подойди ко мне. Откройся". Фигура поднялась и распрямилась. Он оказался невысоким, коренастым.
- Ответь мне, травник, как ты поступаешь, когда перед тобой открыта рана: кровоточащая и с ровными краями и глубиною приблизительно в два пальца?
- Я кровь остановлю, потом промою водой кипящей или ключевою. Определю: цела ли кость, а, нет, насколько она раздроблена и сдвинута от центра. Перевяжу края у раны сдвинув плотно.
- А что ты, травник, ложишь под повязку?
- На теле раны всякие бывают и у меня, поверь для каждой сбор особый. Для той, что мне назвал ты, будет - общий.
- Тогда ответь мне: что в себя включает?
- Он состоит из трех частей: одна питает. Другая возвращает реку в русло.
- А третья?
- Вырывает змее жало.
- Вон там, - он указал рукой на ложе, - яви передо мной свое искусство. Но до того как убирать плотину крови, прижги края у раны: так надежней. Ступай, теперь не мешкай: смерть не дремлет. А я останусь здесь, помочь советом.
Покуда травник делал все что нужно, явился жрец в наброшенной личине. Номад взглянул на "волка" с неприязнью, но все же на приветствие ответил. Жрец опирался на резной короткий посох. И был увешан амулетами сколотов, что по поверьям изгоняют злого духа (хотя он сам в это наверное не верил). Он приступая к неизменным воскуреньям, опасливо смотрел на паралата, по-видимому чувствовал, что может тот плетью опоясать ему спину, а в горите его - одни проклятья. Для храбрых и богов они - безвредны, несут опасность тем, кто проклинает: ведь возвращаются с удвоенною силой. Однако жрец напрасно волновался. Номад сидел спиной и отвернувшись, следил за тем, как управлялся травник, оказывая раненому помощь. То одобрительно кивал, то усмехался, когда последний потрясал над головою очередным своим "таинственным" мешочком да травы заговаривал с кореньем.
А в это время "с богом говорящий" стал напевать себе под нос о чем-то, воя, нанюхавшись зловонного дурмана, срываясь с полушепота до крика. Он до неистовства доведенный, забросил баранью кость в пылающие угли и продержал ее в огне довольно долго, пока последняя не начала дымиться. Достал ее и на колени бросил. От копоти очистив рукавами, жрец принялся разглядывать узоры, по трещинам водя корявым пальцем. Он указал на меховые занавески:
- В ногах стоит безмерная усталость, безмолвие и мрак над изголовьем и вместе убивают волю к жизни. Скажи, - он обратился к темной кости, - Кто: люди его встретят или тени? Он оседлает себе: белого? гнедого? И кто он: победитель? Побежденный?
- Предначертания - недобрые...
- Замолкни! Ты, шелудивый старый пес, ни слова больше! Не то, я тебя брошу прямо в пламя и по твоим костям судьбу твою узнаю. Быть может я, потом тебе позволю дышать и лаять, до того - ни звука! Ты здесь не помогаешь, а мешаешь. Подальше сядь, но так чтобы я видел.
Номаду жрец ворча повиновался. Как будто в самом деле был собакой. Отполз от очага как можно дальше, забыв забрать с собою даже посох.
- Ну? Что там, травник?
- Тише! Тише... тише... Я сделал все, что смог...он отдыхает... Хотя и потерял немало крови, за жизнь его я больше чем спокоен. Обильное питье. Он скоро встанет. Уверен: зараженья избежали.
- Когда ты так уверен, призываю благословенье на тебя и твои руки. Ответь мне, не скрывая: кто - наставник? Кто оказал тебе столь щедрую услугу, что выучил умению на равных с самой природой, с телом обращаться? Кто убедил тебя, что жизнь намного проще отнять, чем сохранить? Ответь мне, травник.
- Могу тебя просить об одолженье? Позволь мне ненадолго удалиться. Я от волнения почувствовал усталость. Когда вернусь, на все тебе отвечу.
- Ты дерзок, но умен, сколот, прощаю. Так редко можно встретить человека, что знает себе истинную цену. Не обмани себя: исполни обещанье. Клянусь Папаем, ты не пожалеешь.
- Благодарю тебя, я вскоре уже буду.
Набросив балахон, из юрта вышел. Номад еще раз к меху приложился. Рыгнул и смачно сплюнув, полулежа, лениво поманил к себе рукою, сидящего поодаль катиара, что был жрецом у кочевого рода. С тотемом волка связанное имя его, как видно, интересовало. Не доходя, жрец, опустился на колени и тихо звякнул связкой амулетов.
- Ты понял: кто я?
- Да, мой повелитель...
- Подай мне посох, я, хочу поближе, взглянуть на сочетание рисунков.
- Знаком ли ты с тайнописью номадов?
- Совсем немного, только понаслышке.
- Прочти вот это: там где два сколота, зачем-то вырывают друг у друга руно свежеубитого барана, при этом: не стоят, а на коленях, два коршуна сплетенные когтями. Их сочетание, как видно, не случайно.
- То два номада царственного рода.
- И что тебе на это указало?
- Секира, лук и чаща - символ власти. Руно - земля? Добыча? Не уверен. Два коршуна - свидетельство о распре.
- Довольно, хорошо. Теперь, колени?
- Об этом о, прости меня, не знаю.
- Поведай, что здесь сказано, Хранитель?
- Твой разум слишком юн, а тело дряхло. Ты не успеешь уяснить и сотой доли, того, что здесь начертано когда-то. Оставь на это всякую надежду. Одно скажу: тебе открыты знаки, но ты не понимаешь из значенья. Ты помнишь свою песню, посвященный?
- Вступая в первый круг, я отрекаюсь. Вступая во второй, я очищаюсь. Вступая в третий круг, перерождаюсь. В четвертом, нахожу предназначенье.
- Итак, тебе знакомо даже это. Так в чем же состоит предназначенье?
- Творить исправно жертвоприношенья и тень Меча хранить от посягательств.
- Невежество твое - осколок чьих-то, глубоких и обширнейших познаний. Нет, ты не жрец. Способный раб? Вполне возможно. Но кто же был хозяином, невежда?
"Жрец" распластался в ожиданье приговора. Номад брезгливо пнул его ногою:
- Мне нет нужды в тебе и твоей жизни. Старейшина решит, что с нею делать. Эй! Прочь его ведите, да свяжите! Старик возможно будет очень прыток.
И вновь замолк, разглядывая посох. Лишь иногда произнося: "Хм...интересно"
А небо поменяло гнев на милость. Гроза как было слышно, унималась. Звуча громами где-то отдаленно, она к востоку дальше удалилась. Отряхиваясь, травник сел у входа. Номад его как будто не заметил. Он посох поворачивал и хмыкал, так будто его что-то изумляло. Лицо его при этом оставалось: невозмутимым, отрешенным и бесстрастным. Лишь взглядом, да и то в ничтожной мере, он выдавал, что был до крайности взволнован.
- В тебе есть, травник, то, что не присуще кочевникам-сколотам совершенно. Поверь мне, я немало видел в жизни, Но чтоб кочевник был настолько человечен? - внезапно произнес номад, так словно, беседа их ничем не прерывалась.
- И более того, ты - держишь слово. Не знаю, чему больше удивляться.
- Ты стал отцом впервые?
Травник вскинул на паралата взгляд испуганно-смущенный. И, даже рот раскрыл от изумленья, не в силах ничего ему ответить.
- Откуда?!
- Ты забыл ему дать "имя". Оно сейчас лежит в твоей ладони: такое же, какое каждый воин дает новорожденному сколоту. Верни тотему волка его сына. Я подожду тебя, мне есть о чем подумать.
Приблизив посох к пламени поближе, он принялся внимательно, как прежде исследовать начертанные знаки, храня при этом полное молчанье. Поглядывая в угол, где старейший, лежал, не шевелясь под покрывалом, скиф незаметно для себя впадал в забвенье и выглядел, действительно уставшим. По-видимому, сильно утомленный всем тем, что приключилось в этот вечер. Как надлежит уравновешенным натурам, он погрузился в сон практически мгновенно.
Глава 3
К исходу лета степь приобретает коричневый размеренный оттенок, а в горьковатом аромате увяданья преобладает ощутимей запах пыли. И неуютная картина летних пастбищ, земля, опустошенная стадами кочевье на зимовку поднимает одним уже своим унылым видом. В долины рек, где травы, высотою до пояса доходят или выше, туда, где седовласые туманы расчесывают косы над водою, скрывая все до самого рассвета таинственной белесой поволокой и, путаясь в кустарнике прибрежном, с восходом разлетаются на клочья...
Но нынче все не так. Переменилось. Всё вопреки, давно заведенному строю: не к югу и востоку, а - на запад сколоты, устремляют свои взоры. Что стало вдруг причиной изменений, нарушило извечный ход событий? Пожары? Бури? Засухи? Случалось, в степи по много раз всё это прежде. Однако между тем не вынуждало бросать сколотов древние могилы. И неизменно возвращаясь ежегодно, на эти земли, до начала лета помногу сот родов здесь кочевало весною скоротечною степною. Границы их владений, означая, курганы возвышались островерхо.
Но вот уже два дня, как скрыты небо, и солнце, восходящее стеною: багряный край неровный - основанье, вершина же напротив - густо-черный.
Пожар шел из степи, как раз оттуда, куда, еще недавно собиралось отправиться кочевье катиаров, и весь вчерашний день прошел в тревоге.
Волна огня гнала перед собою животных, обезумевших от страха. Рыча, мыча, крича, визжа и блея, не обращая ни малейшего вниманья на то, что на пути у них пути вставало, неслись они. Безжалостное пламя поставило отметину на каждом: в потоке тел виднелись постоянно уродливые плеши от ожогов, а в воздухе несло паленой шерстью. И вонь была под час невыносимой, настолько, что скрывали свои лица под плотными повязками из шерсти, одни глаза открытыми отставив. Загнали лошадей в кольцо повозок (а то, не ровен час, умчатся в степи). И лишь гроза, пронесшаяся ночью, вселила в них надежду на спасенье (на этот раз, возможно обойдется). Действительно, огонь водой прибило.
Вернулись молодые катиары с кровавыми трофеями, чья доблесть воочию доказана в сраженье и род их свою славу приумножил.
С тех пор Луна сместила Солнце дважды и Солнце, дважды власть себе вернуло. В природе наступало то затишье, что смену поры года предваряет.
Старейшина за эти дни окрепнул, настолько, что решил себе позволить короткую прогулку по кочевью и на копье уже почти не опирался. Номад, напротив спал вторые сутки, палатку наполняя громким храпом. И все в кочевье с нетерпеньем ждали, когда он восстановит свои силы.
Вождь повелел, чтобы никто под страхом смерти не смел его, до срока беспокоить. Меотам приказал кормить и холить коня его и вычистить доспехи.
Во всем же остальном в кочевом стане жизнь шла своим заведенным порядком: сворачивали войлочные юрты, табун коней погнали к водопою, в тюки вязали шкуры и одежды, весь день их, просушив под ярким солнцем.
Повсюду был разбросан всякий мусор: от всевозможных глиняных осколков, до сношенных изорванных лохмотьев, вокруг костра - обглоданные кости, по воздуху летают клочья шерсти...
Собачий лай, пронзительное ржанье и звонкий смех детей...
Гуденье горна, секиры стук, звон молота, как песня звучали для того, кто вырос в степи...
Десяток конных в полном облаченье и шапках островерхих вдаль помчались, узнать, что ожидает катиаров на севере и западе от стана. Восток теперь - бесплодная пустыня, где рыщут полудикие сарматы, после того как опрокинули номадов.
Пожар принес кочевникам удачу: завернутые в шкуру или кожу, лежат полоски вяленого мяса, но мех огнем испорчен совершенно...
К полудню стан был свернут, оставался, неубранным один шатер номада. Все терпеливо ожидали пробужденья загадочного царственного гостя...
Пока сон не разжал своих объятий, все катиары развлекали себя тем, что разглядывали сбрую паралата, покачивая важно головами...
В глаза бросалась тонкость исполненья и чистота рельефных украшений. А удивительней всего был их порядок: они еще такого не встречали...
Конь был подстать хозяину, такой же: огромный и внушительный красавец. При этом удивительно спокойный, искать его пришлось совсем недолго.
Густая грива собрана в косицы, атласный круп на солнце жидко блещет. Лишь два пореза, чуть пониже шеи отчасти нарушают безупречность. Как видно паралат питался кровью, когда припасы кончились в дороге.
Но вот, в конце концов, налюбовавшись конем пришельца вдоволь катиары, уставились на седельные сумки: в них было чему вызвать удивленье. Три посоха, на первый взгляд такие или почти, такие, как принадлежавший их прежнему жрецу. Когда был в силе, он часто потрясал им перед носом, творя свои "великие" заклятья прочь, духов изгоняя из страдавших от всевозможных ран или болезней. Зачем они нужны были номаду? И не один, а сразу три? Что, с ними делал? Зачем он их возил, с какою целью, когда мог взять с собою больше мяса? Они ведь и на вид немало весят...
Еще в них был: тяжелый лук, секира, (ее венчала голова грифона), открытый горит, кожаный мешочек, в котором наконечники хранились. Копье оковано: и спереди, и сзади, а острие его иззубрено ударом. И вообще, по всему явно было видно: оружием скиф пользовался часто...
Старейшина послал раба меота, узнать: не пробудился ли Хранитель (его теперь в кочевье все так звали, как жрец его назвал при встрече ночью).
Меот пришел:
- Мой господин, номад проснулся.
- Пойди, спроси его: чего себе желает?
- Он требует: баранину и хлеба. И мех вина эллинского.
- Исполни.
- Он хочет перемолвиться с тобою.
- Сейчас приду. Ступай к нему, не медли.
Прихрамывая, он дошел до юрта, который посреди степи остался, как, прежде находясь в кольце повозок (причины для тревоги все же были).
Все, кроме дальнего и ближнего дозора собрались возле юрта в центре стана и, ожидая продолженья разговора, хранили по возможности молчанье.
- Приветствую тебя, номад-Хранитель, ты долго кочевал в туманной степи, в которую нас сон препровождает. Надеюсь, ты вполне им насладился и силы укрепил свои настолько, что сможешь путь земной продолжить с нами...
- Приветствую, старейший катиаров. Благодарю, за приглашение и ужин. Ответ свой я скажу немного позже, быть может, ты решение изменишь.
- Внимать готов. Мое решенье твердо: кочевие в путь тронется с рассветом. Вернулись утром посланные люди. Их гориты пусты, а скальпов мало. Соседний с нами род уже поднялся и двинулся на запад дальше в степи. Сираки, савроматы, те, кто были нам добрыми соседями все годы, подняли судьбоносные секиры и против нас, их обратили с воем. Ты прибыл к нам с востока, значит, видел, намного больше, чем теперь мы знаем. Прошу тебя, поведай: что случилось в том крае, где земля целует солнце?
- Я вижу: жребий брошен, выбор сделан. И нет в сколотах прежнего единства. Когда-то мы врага себе искали, жить в мире, почитая хуже смерти. Да, я там был, и видел как сарматы, а также те, кто в поле были с ними, подобные сверкающей лавине, смели сколотский клин "неуязвимых".
- Прошу тебя, об этом - поподробней. Мне нужно знать о них как можно больше.
- Куда ты вознамерился направить своих людей и табуны, старейший?
- Мной послан был на запад, до пожара большой отряд из нашей молодежи, затем чтобы узнать, насколько можно дорогу безопасную для рода. Вчера вернулся пятый, перегоны, у них шли от заката до восхода: на десять дней пути вперед не видно ни одного кочевья савроматов. С востока же посланцы все вернулись, как прежде я сказал тебе - без скальпов.
- Мне впрочем, все равно. Такому роду, как твой не устоять перед угрозой, несущейся подобно урагану. И может быть ты прав, когда считаешь, что лучше сохранить побольше жизней, чем, умерев, покрыть себя на веки славой. Та сила, что рассеяла номадов, сомнет тебя и даже не заметит.
- Ты будешь с нами? Или, остаешься?
- Зачем бежать, когда твой враг повсюду? Никто не будет рад вам на чужбине. Вы - сотня лишних ртов всегда голодных. И кто, ответь, прокормит вас задаром?
- Мы будем драться, только не сегодня. Нас мало, мы слабы, подобно детям. Когда, число сравняется с уменьем, тогда, мы славу первыми добудем. И ты, номад, коль скоро ищешь битвы, найдешь ее и встретишь вместе с нами. Всегда есть время сна и пробужденья. Сегодня - спим, но завтра мы проснемся.
- Ты снова удивил меня старейший. Твой дух подобен пламенному горну. Я принимаю предложенье катиара, с условием, что мне дадут сражаться и клин сколотов должен я возглавить. Согласен, сын сколота?
- Выступаем!
Глава 4
И следующим утром, до рассвета, в потемках, всё кочевье катиаров направилось в неведомые земли, количество изгоев умножая. Кочевый стан из множества повозок, пронзительно скрипевших при движенье, стал медленно вытягиваться строем. Затем чтоб с толку сбить как можно больше возможную погоню савроматов, к повозкам позади привязан хворост. Погонщики табун ведут отдельно. Вдали дозоры мечутся как тени.
Скорей убраться прочь от Танаиса. У каждого по две перекладные, ведь ехать трое лун без остановок, а может быть и вовсе без стоянок. Уже то благо, что они всё лето, шли в сторону порогов Борисфена. Свершилось, что должно было свершиться. Теперь пристало думать о грядущем...
Старейшина с номадом, в окруженье мужей знатнейших рода катиаров поодаль был от общего движенья. Номад нарушил долгое молчанье:
- Ты спрашивал о битве паралатов с сарматами, пришедшими с востока? И, ты, желал услышать, как так вышло, что дрогнул строй "не ведающих страха"? Так слушай, катиар, как это было. Как это было с самого начала. До той поры неверная удача у нас гостила и у савроматов. За ними приходили исседоны и жадные до битвы иксаматы. Мы также на них делали набеги, но каждый род, ведя войну отдельно, не мог и не желал помочь другому. Напротив, зачастую были рады, когда в боях терпели пораженье ближайшие кочующие кланы. И я уверен в том, что часто сами на головы друг друга призывали грозу сколотов из-за Танаиса. Уж очень избирательными были разящие, как молнии удары.
Мы Таврию тогда своей считали: эллины близлежащих поселений покорно преклонялись перед нами и многие из нас попались в сети. Изнеженность и роскошь обуяла умнейших и сильнейших из номадов. Оставили кочевья и палатки и к грекам в города переселились. Единство наше прежнее распалось. Мы стали безучастны к своим судьбам. В нас алчность заменила жажду славы. Из воинов мы сделались - торговцы.
Вы были в Танаисе, катиары, трехкратно обнесенному валами? Когда беда пришла под его стены, сражаться единицы пожелали. Все прочие желали откупиться Ты, видишь, до чего мы опустились?! И я поклялся в безрассудном гневе, что больше не считаюсь паралатом! Я взял своих людей, вооружил их. Поверишь, ли: рабу я отдал горит. И всё раздал тогда, что при мне было, желая налегке прорваться в степи Из города мы выбрались в потемках. Арканы нам служили вместо лестниц. Коней мы собирались выкрасть позже. Открыть ворота трусы нам не дали. Вжимаясь, мы ползли в траве как змеи до линии костров осадных станов. Немного было нас: пятнадцать дюжин, но все полны решимости сражаться. Дозорных сняли быстро и бесшумно. Ни звука, ни дыхания, всё молча. Аркан и нож, стрела (кто видел горло) в какой-то миг свершили своё дело. Молниеносная атака развернулась. Мы ринулись как барсы на сарматов! За раз, пуская стрелы: пять и больше, запасы свои вскоре истощили. Сквозь круг повозок мы прорвались дальше по раненым и трупам иксоматов, живое на пути своем сметая, неслись как вихрь туда, где были кони. Я встретился с огромным иксоматом. Одним мечом отбил неловкий выпад, вторым - избавил мир от этой скверны. Но он таки успел меня пометить. Вот этот самый шрам - след от секиры, которой запустил в меня сраженный. Дальнейшее я помню очень плохо. Я полз вперед и видел только спины, тех, кому больше повезло, чем мне сегодня. Потом еще я помню, как взобрался на лошадь, чьи разорванные путы держал в руках, и как я дважды падал, и снова поднимался ослепленный. Очнулся я в степи продрогшей, утром. Один глаз был закрыт засохшей кровью. В седле держался я каким-то чудом. Погони за собою я не слышал, но мне грозила смерть от истощенья. Оставшись совершенно безоружным. Я был настолько слаб, что попадись мне, щенок сарматский я бы непременно был свален наземь и с петлей на шее отправился в туманную долину. Но был Папай к номаду милосерден. Он встречу приготовил мне иную. Столб дыма что я видел на рассвете, привел меня траспийское кочевье. И я был принят, несмотря на слабость. Мне жизнь возвращена была вторично, но всё, что я поведал, скифы знали. Не только Танаис, но и Неаполь подверглись нападенью иксоматов. На юге, в Тавре орды роксаланов, не ведавшие страха и пощады, проникли во владения номадов, не встретив на пути сопротивленья. Теперь же все кочующие роды стекаются под тень меча с востока. Жрецы как никогда в великой силе и царь пока не смеет им перечить. Еще вчера от них уехал вестник, едва дыша и весь от пыли черный. Проспал весь день, после того как отдал Старейшине стрелу и наконечник. Когда их род решит идти на битву, он должен был к стреле его приладить, когда же - нет, как есть, вернуть его обратно. Так царь мог знать о тех, кто ему верен. Спустя четыре дня я был способен поднять копье и меч и чтоб ехать с ними. А траспии решили подчиниться, ведь выхода у них не оставалось. Не раз уже бывало, что номады теряли свою власть и только стены их славных городов не позволяли сарматам закрепить свое господство. И будь-то: роксаланы, иксаматы их волны отходили раз за разом, не в силах взять твердыни паралатов. Что будет в этот раз, никто не знает. Идти на запад было уже поздно.
Глава 5
- Итак, наш путь лежал на берег Геры, где начинаются владения номадов. Туда где в окружении эллинов и диких тавров жили паралаты. Где главное святилище сколотов - высокий холм для жертвоприношений, к подножию которого стекались и в дни побед и в ночи поражений. В дороге ничего не приключилось. Мы двигались стремительно, встречаясь с такими же родами катиаров и траспиев, во множестве спешащих явиться к месту сбора прежде прочих. Что ими двигало и что было сильнее: привычка или страх, а может храбрость, я затрудняюсь до сих пор себе ответить.
Следы стоянок виделись все чаще. Призыв Скилура многими услышан: курилась степь на сотни перелетов, повсюду были всадники, повозки. Здесь были даже роды из авхатов, пришедшие по зову паралата. Громоздкие обширные кибитки над прочими местами возвышались.
Костров не разводили. К водопоям овец и лошадей своих сгоняли и, подождав пока вода в них набиралась, поили и спешили снова дальше. Когда род траспиев, с которыми я ехал, достигли Геры, то нашли, что броды забиты массой конных и повозок, стремившихся попасть на южный берег. Старейшина решил, не дожидаясь пока все переправятся, подняться вверх по течению, где было попросторней. И я тогда сердечно с ним простился. Меня необходимым всем снабдили: кумысом, мясом вяленым, мукою. Он отдал мне видавший виды горит и меч из своей личной оружейной. Еще он дал копье, а шлем и панцирь на мне остались те же что и были. Я двинулся к реке и вспенил воду, а он смотрел мне в след невозмутимо.
Номад вдруг замолчал и смежил веки: давала знать себя изрядная усталость. Дремота видимо его одолевала, но он встряхнулся и облил себя водою. Старейшина приблизился, коснувшись плеча его, тотчас отдернув руку: в тяжелых раскалившихся доспехах номад изнемогал под ярким солнцем.
- Не лучше ль будет снять тебе твой панцирь? Номад оденься как обычный воин, ты слишком различим в открытой степи. Мне знак уже об этом подавали.
- Пожалуй, что ты прав. Мне так привычней. Так долго я скитался в одиночку, что вынужден всегда быть наготове. Но будет ли у вас во что одеться?
Старейшина невольно усмехнулся.
- Пожалуй, что прав ты теперь, Хранитель. Но думаю, мы что-нибудь подыщем, такое чтоб тебе накрыло плечи.
Он сделал знак рукою приближенным. Пока номад не спешившись, разделся, один из них от строя, отделившись, направился, взметая пыль к повозкам. Сменив свои доспехи на одежду, номад неуловимо изменился: в нем проступило что-то хищное и злое. Он словно зверь, почуявший добычу: сосредоточен, напряжен, готов к удару, весь обратился в слух, внимание и зренье. Заметив, что привлек к себе вниманье, Он криво усмехнулся:
- Будто голый.
- Скажи Хранитель, что же было дальше? Случалось ли бывать в шатре Скилура? Слыхал я будто он золототканый, снаружи и внутри горит как солнце. А верно ли, что Акинак Атея сверкает у него над головою?
- К оружию! Вниманье катиары! От нашей молодежи прибыл вестник.
- Я свой рассказ продолжу чуть попозже. Былое прочь! Есть вести о грядущем.
Уставший и пропахший конским потом, к ним подлетел едва ли не на локоть, и, рвя уздою вспененные губы, слетел с коня ступив всего полшага.
- Привет, тебе Старейшина и ... гостю! Я ощутил уже дыханье Борисфена.
- Что встретил ты в пути?
- Еще два рода. Вдобавок к трём, о тех ты уже знаешь.
- А иксаматы?
- Слышно лишь на север.
- А к западу и к югу?
- Все спокойно.
- Иди и отдыхай, ты едва дышишь.
- Я подчинюсь тебе, хотя и не согласен.
Он покачнулся и упал бы непременно, когда б его под руки не схватили. Да так и отнесли его к повозке, где он заснул, не чуя ног, как пьяный.
- Ну что ж пока Табити благосклонна, хочу, перед ближайшим водопоем раскинуть стан, а ты рассказ продолжишь, конечно, если сам того желаешь.
- Веди своих людей и пусть та влага, важней которой нет для всех живущих, насытит их тела, тогда лишенья не смогут заглушать в них чувство долга. Кто бережно относится к оружью, тот, кто хочет, безусловно, быть уверен, что меч не подведет его в сраженье и щит плетенный выдержит удары. Ведь люди твои - это твои стрелы и ты о них заботиться обязан. Ведь преданность за золото не купишь.
День неуклонно близился к закату. Огромный диск пылающего солнца подернулся внизу кроваво-красным и землю обжигал за горизонтом. Кочевники подъехали к колодцу из неотесанного сложенного камня. Животные вытягивали шеи и возбужденно выражали нетерпенье. Зола в кострах была довольно теплой. Склонившись над следами катиары, их настороженно и долго изучали и так же долго после совещались.
- Нет, это не могли быть иксаматы. Их кони оставляют след крупнее. А те, кто был вчера здесь - катиары, хотя бы, потому что они с юга.
Старейшина сказал:
- Проверьте воду на заболевших или раненых животных. Всех прочих отгоните от колодца, а тех, кого поили, отделите. Повозки ставьте кругом, прикопайте, по ступицы колеса, до рассвета останемся, а дальше будет видно.
Номад трудился наравне со всеми, не брезговал и грязною работой. С готовностью рубил мотыгой землю и разжигал сухой навоз на старых углях. Как солнце село, кони утолили еще с полудня мучившую жажду: вода в колодце оказалась чистой и в стане катиаров оживились.
Сорвав печати с амфоры эллинской (Старейшина раскрыл свои запасы) мужчины, прославляя его щедрость, к дарам лозы немедля приступили.
Сколоты пили не из глиняной посуды, напротив, из тех чаш, что вызывали у греков Понта смешанное чувство: отчасти страх, отчасти отвращенье, хотя среди сколотов были знаком их доблести, бесстрашия и чести.
Они, вокруг рассевшись, предавались веселью беззаботному как дети. Когда погибель ждет не от болезни, так от стрелы или меча, намного хуже рабом ее закончить, надрываясь, на непосильной и бессмысленной работе. И кто из нас живи бы мы в то время, не вел себя подобно этим людям, когда мгновенья счастья и веселья, сменяли годы горя и страданий.
Отбыв положенное время среди равных, Старейшина направился в палатку, номада пригласив идти с собою. Тот, не раздумывая, сразу согласился. Сев подле очага друг против друга, два воина уставились на пламя. Ничто не нарушало их молчанья. Тяжелый войлок скрадывал все звуки.
- Одна звезда на черном небосклоне, - сказал номад, задумчиво играя, своим ножом с резною рукоятью,
- Одна звезда - случайная удача, созвездие - счастливое стеченье.
- Прости, но я тебя не понимаю.
- Цари народа волей судеб - звезды. Деяния их - свет и чем он ярче, тем больше благоденствия приносят, и чем тусклей, тем ночи непроглядней. Созвездие царей - мгновенья славы, чем меньше промежутки безвременья, блистательней история народа, хотя возводит он и низвергает. Запомнятся лишь жертвы и кумиры. Его же самого поглотит время.
Я был номархом в свите у Скилура. Одним из первых среди приближенных. Он знал, что я Хранитель, но назначил меня за мои прошлые заслуги. Мой род давным-давно осел у Понта и там, в среде эллинов как ахваты, растил золотонивную пшеницу и занимался разведеньем тонкорунных овец и табунами быстроногих сколотских скакунов в понтийской степи.
Как я уже сказал, я был номархом. И жизнь в седле меня не тяготила, скорей напротив: задыхаясь в стенах, я избегал роскошных полисов эллинов. Как впрочем, и твердынь самих сколотов. Я появлялся в них, когда необходимость не просто о себе напоминала, а требовала властно быть на месте, которое мне царь номадов вверил. Я с величайшей неохотой занимался разбором тяжб и жалоб земледельцев, за золото казалось мне готовых увечить и лишать друг-друга жизни. И я не мог на них смотреть спокойно: как женщины торгуются, бранятся. Змеёю в их сердца проникла алчность.
А впрочем, это мало интересно. Вернемся к описанию сраженья. Из самых отдаленных мест за славой сколоты, между тем все прибывали. Мечепоклонники Батрадза собирались. Железный бог воинственных номадов объединил вокруг себя большую силу. Жрецы валились с ног, не поспевая. Земля вокруг святилища алела. Закланье проводилось за закланьем. Меч непрерывно обагрялся кровью агнцев. И каждый род, прибыв, стремился раньше, чем стан разбить и встретиться с номархом, воздать Мечу положенную жертву. Цари владеют жизнью и судьбою, а бог владеет жизнью и царями.
Повсюду: возбужденье, крики, смех. Огромный стан раскинулся под небом. Костры дымят и все рода сколотов два круга из повозок составляют. Один круг внешний - первая стена: засыпаны колеса, груды камня и выбранной земли их наполняют. Второй по центру первого, поменьше. Внутри его запасы и палатки. Для обороны их оставлены отряды из десяти родов авхатов-земледельцев, которым так привычнее сражаться.
Номархи отдают распоряженья, и вестники летят подобно стрелам. Старейшины стекаются к Скилуру, оружием увешаны, в доспехах. Все движется, меняется, клокочет. Вот в нескольких местах большого круга повозки, заменявшие ворота, заехали во внутрь и три потока помчались к потемневшим водам Гера. И я в одном из них, мы уже знали: объеденная орда из иксоматов и роксалан нам движется навстречу.
Оставив за спиной огромный лагерь, мы вскоре вышли в степи Танаиса. Две трети было конных одна пеших. Припасы и оружие в повозках. Два дня пути. Короткие стоянки. И, постоянно изнурительное бденье. Никто не отставал, переносили безропотно лишения похода.
На третий день дозорами столкнулись. И было решено поставить лагерь. К исходу дня, когда мы истомились, под солнцем посреди безводной степи, на горизонте показались савроматы. Они шли широко, насколько видно. Вожди их гарцевали перед строем. В доспехах были сами и их кони. Блестящая на солнце надвигалась стена в расположение сколотов. Невиданной длины большие копья качались у бойцов над головами. А мы, к несчастью своему не знали ни разрушительной их силы, ни уменья, с которым савроматы обращались с оружием своим, настолько странным, что незадолго до начала их атаки, сколоты, с любопытством наблюдали за тем, как в первом строе роксаланы, одетые в железные доспехи цепочками пристегивали копья и с шеями коней соединяли.
До этого, сражаясь, мы встречали легко вооруженные отряды. Однако и отказываться драться сколоты к чести их не собирались. Мы выстроили клин секироносцев. И беспрестанно засыпали савроматов смертельным ливнем стрел из наших луков и вызывали их вождей на поединки. Номархи простым воинам являли примеры мужества и всячески старались внушить бойцам уверенность в победе.
Скилур дал знак, мы двинулись на "стену". И она, вздрогнув, покатилась нам навстречу. За спинами гигантов-роксаланов нельзя было хоть что-нибудь увидеть. Какой урон мы наносили савроматам, пуская сотни стрел в мгновенье ока?
Их строй как был прямым, так и остался, не изогнулся по краям и не сломался. Из стрел от них летящих и обратно над полем битвы черная завеса. Столкнулись мы! Номады-великаны, круша все на своем пути, ворвались, их первые порядки, рассекая, сквозь длинные уставленные копья, вращая свои острые секиры, как демоны, взбесившиеся боги!
Но роксаланов был не ряд, а все четыре! А далее без счета иксаматы! Секироносцы углубились, но увязли. А кожаные панцири у прочих никак не защищали их от копий, которые на корпус выступали. И задние давили на передних, сильнейших своих сами нанизая. Железнобокие потоки савроматов нас с двух сторон, сжимая, обтекали.
По видимому время "псов" настало! И бешеная сотня завизжала, оправдывая собственное имя. В личинах черных псов они помчались и вскоре оказались в гуще боя, внезапно налетев на роксаланов. От сбившихся в толпу секироносцев, мелькали всюду спереди и сзади. Не ведающих боли не пугали ни раны, ни вонзавшиеся стрелы. Они где только можно проникали, сражались почти голыми руками, но все же роксалан остановили.
"Катафрактариев" потрепанные сотни укрылись за порядки иксаматов. Остатки "псов" вошли к секироносцам, но строй наш оставался окруженным. По знаку одного из уцелевших блистающего доблестью номарха сколоты разъезжались, бросив копья, метая стрелы, бросились по кругу. Внутри же первого второй образовали, и он вращался в сторону другую. Как только попытались иксаматы, ворваться в середину построенья, то ни один из тех, кто первый круг прорезал, через второй уже никак не мог прорваться.
Вращаясь с бешеною скоростью, номады, смещались в сторону, где были катиары и строй редеющий под стрелами держали. Ахваты постепенно отходили, прикрыв щитами спины, озираясь. А стана уже не было в помине.
День близился к закату. Савроматы преследовать сколотов не желали. Оставив за собою поле битвы, они как видно удовлетворились.
Глава 6
- В томительных исканиях я пробыл не много и не мало, почти месяц. Мы отходили в относительном порядке. Бывало даже, конные заслоны сбивали наседавших савроматов, надолго отбивая им охоту преследовать нас. Царь спешил в Неаполь. Все паралаты пожелавшие сражаться, стремились не терять его из виду и через день от общей массы отделились.
Насколько я мог слышать, катиары направились на запад к Борисфену, ахваты уезжали вместе с ними, но оседать на берегу не собирались, настроенные твердо прорываться. Их слишком донимали иксаматы, как раненую лань хватают волки: за ноги, за бока или за шею и гонят в степь, пока не обессилит.
Вот так мы разлетались, словно искры раздутые свирепым ураганом. Во мрак ушли величие и слава. Сверкавшее созвездие распалось.
Всхолмленная бескрайняя равнина сколотам больше не принадлежала. Все то, что до недавна было домом для нас, теперь в чужбину превратилось. И с каждым новым шагом мы теряли все то, чем обладали наши предки. Теряет тот, кто чем-то обладает. Казалось, будто мы землей владели, на деле же она владела нами, и наши города пустили корни. А прежде ведь хватало и повозки. Нас войлочные стены защищали надежней городов и стен из камня, тогда мы не противились движенью, скорей напротив - были его частью. Охотнику настал черед стать дичью.
Таким вот был исход у этой битвы, а следствие ее для нас такое: отброшены, рассеяны, разъяты. Мы больше никогда не возродимся. Нам нечего оставить своим детям: повержены и мы, и наши боги. Но те, кто продал нас, спасая жизни, об этом еще горько пожалеет.
- О ком ты говоришь?
- О всяком сброде. О тех, кто перешел в начале боя под черные знамена савроматов и по их знаку нам ударил в спины.
- Тогда ты не сказал всего Хранитель.
- Имен я, к сожалению не знаю. Но это мне ничуть не помешает со временем предателей настигнуть.
- Но в чем тогда, по-твоему, причина постигшего в сражении несчастья? Ужели только в том, что две три сотни оставили ваш строй на поле битвы?
- Клянусь, Папаем, да! И только в этом! На эти силы скрытые в засаде, рассчитывали мы вначале боя и вырыли от всех в великой тайне два очень длинных рва с таким расчетом, чтоб всадник в них мог скрыться с головою и в десяти шагах, неразличимый таился в нем невидимый до срока.
- И кто был в них?
- Номады добровольцы.
- Номады?!
- Да, ты правильно расслышал. Никто тогда не понял, как случилось, что фланг наш оказался вдруг отрезан от главных сил сколотов кем-то третьим. Хотя довольно скоро стало ясно, кого Папай избрал своим орудьем. За жертвы, принесенные Батрадзу сколотам возместить и взять по праву мечом себе положенную долю заставил нас самих, смутив наш разум, а истину раскрыло оперенье разящих стрел направленных нам в спины. Когда ко мне ближайший грянул оземь сколотский воин то, что я увидел, меня подобно грому поразило: стрела ему вошла в затылок, сзади?! Древко с чересполосицей сколотов, а оперение - номадов, красно-черным. При этом я невольно оглянулся: стреляли в нас засадные отряды.
- И кто же им велел?!
- О том не знаю. Но кем бы ни был, он за всё заплатит. Поверь мне, я об этом не забуду. И тот, кому доверил свою спину, недолго будет жизнью, наслаждаться, которую купил такой ценою!
- Ты говорил мне диковинном оружье.
- Диковинного было в нем ни больше, ни меньше чем в твоем мече, Старейший. Умение сражаться конным строем, вот то, что выделяло савроматов. Они на самом деле походили на ожившую стену из железа. Так гоплиты эллинов атакуют: фаланга, нападая в пешем строе, несокрушима до тех пор, пока едина.
- Я знаю об эллинах понаслышке, но то, о чем сказал ты, представляю. Трудней поверить в то, что савроматы сумели нападать подобным строем. Но степь мой дом и кони наши дети, способности их к выучке я знаю.
- Тем лучше для тебя, тогда ты сможешь яснее представлять картину боя. Нам их не удалось рассечь надвое и это возбудило нашу ярость. Тем более что нам ударил в спины отряд сколотов, спрятанный в засаде.
На этом паралат остановился. Он выглядел довольно утомленным, но то была душевная усталость. Под бременем своих воспоминаний до этого ни с кем не разделенных он жил все эти дни, блуждая степью, снедаемый жестокой жаждой мести. Пока он говорил, глаза сверкали. Теперь они остыли словно угли, подернутые пеплом на рассвете, и больше ничего не выражали.
В кочевье к тому времени всё спало. Всего лишь раз залаяли собаки, когда какой-то зверь прокрался мимо, но вскоре вслед за тем угомонились.
Старейшина, прождав еще немного, не стал будить заснувшего номада. Из юрта вышел и взглянул на небо. Безлуние и звездное сиянье.
- "Одна звезда - случайная удача. Созвездие - счастливое стеченье". Неужто прав номад и в самом деле настало время нашего заката? Неужто мы оставим эти земли и больше не вернем себе обратно бескрайнее и дикое раздолье, которое досталось нам от предков? Ведь здесь рождались, жили, умирали десятки и десятки поколений. Так чья же злая воля нас заставит уйти из этих мест в чужие страны?
Являя миру, прелесть звездопада на небе лук богов пускает стрелы, но не было ответа катиару, лишь яркое безмолвное свеченье мерцало обрамленьем его мыслей в глубоком непроглядном мраке ночи.
А следующим утром катиары воды, пополнив скудные запасы, продолжили дорогу к Борисфену, соединившись со своею молодежью. В пути теперь все чаще им встречались безвестные ручьи, и даже реки, которые текли на юго-запад, собой, питая мощного собрата.
Кочевники не делали стоянок. Они стремились, так же как и воды достичь скорее глади Борисфена и там уже устроить долгий отдых.
Между собой, посовещавшись катиары, решили, что они в земле авхатов надолго не задержатся и дальше отправятся, спустя всего лишь месяц.
Старейшина не ждал что земледельцы, раскроют им счастливые объятья. Теперь, когда разбиты паралаты, сколоты выживают, кто как может.
Теперь, благодаря номаду травник участвовал в беседах со Старейшим и часто проявлял свою пытливость в обдуманных и вежливых вопросах. К примеру: затвердил с великим тщаньем вид сбора, отворявшего путь боли, чтобы найти и распознать те части тела, что могут быть подвержены болезни задолго до того, как будет поздно. Старейший, выражая нетерпенье, бывало, наблюдал за тем как травник, столь долго "утоляет "жажду знаний", что этим утомляет паралата. Ему хотелось также знать о многом и спрашивал номада о сраженьях, свидетелем которых сам он не был, но слышал на больших сколотских сборах, что ежегодно проходили возле Гера. О славных временах, когда сколоты, держали в страхе древних азиатов.
- Я расскажу о самом первом из походов, а также, в свое время, о двух прочих. Забудь о том, что слышал о сколотах. Подобным сказкам верят только дети.
С тех самых пор старейшина утратил покой, и продолжения рассказа ждал с явно возраставшим нетерпеньем.
Пустую степь, поросшую кустами и редкими деревьями, сменила обширная и влажная низина. А местность что предстала перед ними, была одной из самых оживленных из всех, что доводилось прежде видеть не только катиарам, но и гостю. В чем он незамедлительно признался, воскликнув громогласно:
- Что я вижу?! Неужто здесь Скилур собрал все царство, оставив склоны Тавра роксаланам?!
И в самом деле, прямо перед ними раскинулась широкая долина. Над темными вершинами деревьев дымов тянулось к небу больше сотни. Селения, возделанные нивы, зубастые ограды частоколов, стада и табуны, огромный выгон, а за всем этим, дальше волны Борисфена.
Глава 7
Старейшина послал людей разведать в селениях, где лучше переправы. Ни в чем, не отступая от порядков, заведенных у них самою жизнью, велел поставить лагерь как обычно, огородившись от низины и от степи. Всегда настороже и наготове, проделав много долгих переходов, он сохранил, не растеряв надежду рода, заботясь в равной степени о каждом.
Он приказал поставить юрт в тени деревьев. Очаг не разводить, откинуть полог и войлок для него и паралата на землю постелить неподалеку.
Вонзив копье узорное с хвостами Старейший обозначил место стана. Теперь любой, кто будет ехать мимо, поймет, что здесь стоит кочевье рода.
А женщины, смеясь или ругаясь, и даже иногда одновременно и то и это делать, умудряясь, готовили еду для всего рода. Одни в большом котле варили мясо, другие же просушенные зерна толкли в тяжелых ступах, растирая их в мелкую муку, чтобы, поджарив впоследствии на бронзовых тарелках, смешать с кумысом, сделав род похлебки с рождения привычной катиарам.
Жизнь шла своим заведенным порядком: мужчины занимались, кто оружьем, затачивая лезвия на камнях, кто плот сооружал для переправы, набрав мешки из кожи, натирали швы клеем, а потом овечьим жиром и через тонкие тростники надували, пока они не делались тугими. Из свежесрубленных жердей длиной в два роста и толщиною в человеческую руку вязали три-четыре слоя плотных слоя, скрепляя их канатом из растений. Содрав кору, её, еще сырую, на тонкие полоски разрезали, из них свивали длинные веревки, похожие по виду на арканы и, не давая им просохнуть, обвивали, затягивая туго вокруг жерди. Иные над огнем сушили ветви, которые затем пойдут на стрелы. Под оперенье на них делали надрезы. Пучок травы, обмакивали в краски, из листьев и цветов дающих пурпур и наносили чрезполосицу сколотов из сочетания полос багряно-красных и черных, будто ночь в глубокой степи, а после закрепляли наконечник. Иные проверяли прочность луков, они лежали перед ними грудой и, каждый выбирал один не глядя, натягивая тонкую тетиву до самого плеча, а не до шеи, (как делают "презренные" эллины), удерживал натянутой, покуда, рука его совсем не занемеет. А, отпуская, наслаждался тихим звоном, как самой удивительной из песен, которые касалась его слуха. Ведь лук был их излюбленным оружьем. За это греки Понта называли сколотов на свой лад "гиппотоксат".
И вот, пока все шло само собою, Старейшина послал за паралатом, который занят был в походной кузне, где молотил по раскаленной заготовке, так будто это был его заклятый и давний враг в конце-концов попавший спустя все эти годы ему в руки.
- Сейчас, сейчас уже почти закончил. Вот здесь и здесь, - сказал он катиару.
- А ты, меот, раздуй огнь пожарче: железо стало красным, а не белым. По-твоему я справлюсь и с холодным?! Живее! Говорю тебе, не мешкай, а то я изукрашу тебе спину и выведу на ней такой рисунок, что ты меня надолго не забудешь.
Последний раз ударив, он отбросил тяжелый молот, вытер пот рукою, ополоснул лицо, плеснул себе на спину остатки ледяной воды из меха. И не спеша, пошел к возведенному юрту, три жезла взяв с собою для чего-то. Старейший ждал его намного раньше, но нетерпение ни в чем не проявлялось и, внешне оставался он спокойным. Номад присел напротив катиара:
- Старейший, я готов тебе поведать, что было сотни лет тому...когда-то. И, что происходило в этих землях, Какие здесь тогда случались битвы. И если ты меня настроен слушать, то вскоре очень многое узнаешь и многому возможно не поверишь, ведь ложь всегда звучит правдоподобней, а истины покровы неприглядны.
- Прошу тебя будь мыслью расторопней. Ты даром тратишь время на пустое. Скорее начинай повествованье, а после я решу, во что я верю.
Хранитель поднял посох потемневший от времени и множества касаний, поднес его к глазам и тихо начал рассказ о давнем прошлом паралатов, авхатов, катиаров и всех прочих, кто гордо называется сколотом.
- Рай девственный Сибера дикотравный, таинственный, бескрайний, первозданный. Равнина, окаймленная на север непроходимыми дремучими лесами, открытая живительному солнцу, на юге ограничена хребтами окаменевших после смерти исполинов (так были велики и безобразны, что в землю целиком не уместились, огромными застывшими валами, остались ужасающие спины. Их видно повсеместно и поныне). С Туласских гор берут начало реки, стремительные бурные вначале в предгориях разбег свой замедляют и по равнинам катятся лениво. Кишат зверьем непуганым чащобы, тучнеют степи поймы и долины, широкое бескрайнее раздолье. Ветра, кочуя, землю огибают, кружа над ней от сотворенья мира. На западе Сибер пересекает Хребет Рифейских гор, его вершины величественно небо подпирают над благодатною равниной Аркаима. Что побудило массагетов тиграхудов нарушить равновесие народов и, позабыв о силе устных договоров направиться к владениям сколотов, чтобы отнять у них места их обитанья? Всегда восточный ветер зол и резок и никогда не предвещает улучшений. Под натиском свирепых массагетов уходят предки тех, кто полагает, что все они потомки Таргитая. Пересекают на своем пути пустыни, широкие и мутные потоки и оседают на просторах Меотиды, изгнав из Понта гордых киммерийцев, а с ними предков синдов и меотов. Номады шли совсем как савроматы: вначале пограничные набеги, за ними следом пробные удары, для выявления возможных направлений движения Большой орды сколотов и, далее захват земель и пастбищ. Вот здесь смотри, ты видишь? Катиары шли сразу за авхатами волнами, а паралаты, отбивая массагетов, пришли сюда последними, оставив под страхом истребления могилы в которых хоронили своих предков, смывая своей кровью тень позора, которая лежала на сколотах. Теперь о киммерийцах: конный воин, стреляющий назад, помечен знаком, и он гласит "поверженная птица, пробитая стрелой, сложила крылья" - свидетельство проигранных сражений народом неготовым к этим битвам. Свидетельство о распре - второй воин, стреляющий в обратном направленье. Как видишь, наш приход на эти земли совпал и стал возможною причиной того, что киммерийцы раскололись, и часть из них напала на другую. В братоубийственной войне мы не спешили участвовать, давая им возможность, рискуя не добыть при этом славы, подольше обескровливать друг друга. В конце-концов восставшие меоты сколотам донесли, что киммерийцы на две орды распались нам навстречу одна из них направилась на север.
Вторая, многочисленнее - к югу, что было в тот момент благоразумней. Вот здесь, смотри над воинами стрелы, у луков их отпущены тетивы, то верный признак численности - сотни. Так десять тысяч приняли сраженье, а десять раз по десять ускользнули. Возможно, что и сведенья о распре, не более чем хитрость киммерийцев. Негаснущий огонь Тагимасада над войском почернел наполовину, что говорит о направлении движенья: из светлой части - в темную на север. Вот битвы знак, где скрещенные стрелы, хватает грозный барс за горло волка, последний, как ты понял - киммерийцы, а барс - победоносные сколоты. Могу себе представить, как все было: их в степи уводили на безводье, покоя не давая днем и ночью, тревожа перекрестным нападеньем. Все меньше добровольцев в охраненье, до половины обезглавлены под утро. Между родами возникают разногласья, что часто к поножовщине приводят. Есть те, кто возвращается обратно, нарушив клятву верности собратьям, но, натыкаясь на сколотские отряды, никто от них живыми не уходит. Бичом, секирой, стрелами, арканом, мечами вырывают их из седел и, торжествующе кровавые трофеи царям своим приносят с похвальбою. И так они идут о верной смерти, стараются не думать и не помнить. Сшибаются достойно в общей массе, сколотам досаждая точно также. Но вот числом став менее двух третей, они дошли к намеченному месту. Разбив последний стан возле колодцев, приваленных для верности камнями, вожди решают: далее ни шагу. Мы сами для себя избрали жребий, пути обратно нет, дорога в небо теперь всегда открыта перед нами. Повозки до осей вкопали в землю, колесами подняли на полроста, борта скрепив обрубками из копий в два ряда ощетинив остриями, поставили себе последний лагерь. Борта сломав, устроили навесы, и неглубокий ров по кругу окопали. Сколоты, наблюдали не мешая: Зверь сам залез в силки и скалит зубы, осталось только ждать когда он сдохнет. Но это было слишком милосердно, а наши предки не имели склонность к тому, чтобы питаться павшей дичью. Азарт борьбы имеет привкус крови. Любой номад не мыслится без риска. Иначе бы мы не были царями. Затем я вижу штурм: пылает пламя. Захвачена вся линия повозок. Но киммерийцы, в темноту пуская стрелы, сбивают наседающих сколотов. И те в долгу у них не остаются: весь лагерь колосится опереньем, десятки тысяч стрел торчат повсюду. Встающих на дыбы коней седлают. Несется сотня смертников к воротам. И хорошо если удачливый десяток прорвется сквозь опешивших номадов, затем лишь, чтоб неизбежно где-то сгинуть.
С тех пор полвека было здесь затишье. Номады между тем все прибывали. И траспии, авхаты, катиары попали к ним в зависимость и рабство.
- Твой посох врет, Хранитель!
- Так оно и было. Номады оказались вас сильнее иначе бы не звали нас "царями". Что этому причиной послужило? Вы раньше, чем они узнали роскошь и ровное теченье мирной жизни. Сменили степи на дома и пашни и, вскорости за это поплатились. Вы собирались торговать и жить безбедно? Номады кровь пустили к вашей пользе, ведь многие тогда вернулись в степи и стали кочевыми как их предки.
Глава 8
- Теперь я расскажу тебе, что слышал, когда я был всего лишь посвященным. Те посохи, что здесь перед тобою лишь капля в море, первые из первых. Я спас их из святилища Батрадза, а было там, Старейший, больше сотни. Что стало с остальными, я не знаю. Уверен в том, что многие навечно утрачены теперь в сколотской степи и их вернуть нет никакой надежды.
Наставники искали нас повсюду и после изнурительных опросов с собою уводили на ученье. Мы были лучшими из лучших среди равных. Без малого нас десять лет учили, оттачивали память в совершенстве, чтоб мы ей безупречно овладели и к завершенью обучения мы знали дословно содержимое всех жезлов.
Итак, о злополучных киммерийцах: орда их постепенно отступала, с востока огибая Понт Эвксинский, а также небольшою своей частью (но более всего боеспособной) через заснеженные тропы перевалов в ущельях неприступного Кавказа, где, разрывая тишину гортанным кличем сметали племена упрямых горцев восставших все от мала до велика, намереваясь в гулкой узости проходов, сдержать движенье целого народа.
Но, не считая понесенные утраты от холода и голода, болезней, вступали с ходу в бой, потоком смерти, несясь по обезлюдевшим селеньям. Жестокий след прошедший через души, оставили колонны киммерийцев от смерти шли и смерть несли с собою, тогда иначе было невозможно. Да, впрочем, и сегодня как ты видишь, мы повторяем этот бег, не смея думать о том, чтобы когда-нибудь вернуться и отплатить за нанесенные обиды.
Их не могли сдержать искусные лавины и стойкие засады в горных склонах. На смену одному приходит десять, а десять павших заменяют сотни отчаянных, намеренных сражаться, пройти любой ценой по этим тропам и вырваться на волю плоскогорий, дыхание которых ощущалось в преддверии спасительного юга, куда они попасть скорей стремились, чтоб дать своим животным передышку от них они зависели всецело. Повозки продвигались мимо Понта, а здесь в горах припасов не хватало. Сбивая в кровь копыта, и хромая, навьюченные лошади срывались, и грифы в небе стаями кружились, следя за продвижением отрядов. Но, так или иначе, киммерийцы достигли все же цели перехода. Они нашли места для своих пастбищ и от сколотов горной цепью защитились. По южному предгорию Кавказа орда их растеклась, оставив, справа страну суровых колхов, не вступая в усеянные скалами пределы. Теперь они коней поили в Куре, поставив юрты дымные в долине и грабили торговцев караваны. Стараясь разузнать как можно больше о странах, племенах и новых землях вожди их рассылали свои сотни не только для грабительских походов, а больше, для того чтобы разведать с какой им предстоит в дальнейшем силой столкнуться на пути завоеваний и сколько они времени затратят на то чтоб закрепиться в этих землях.
Сильнейшие, кто были перед ними урарты или люди Бианили. Вторично подошли к зениту славы, могущество их снова возродилось. И после двух жестоких поражений, нанесенных коварным ассирийцем Царем народов Тиглатпаласаром, Урарту возвышается при Руссе. (Наивно полагать, что волей бога творится власть земная, ибо люди о боге вспоминают в те мгновенья, когда грозит обрушиться лавина из следствий необдуманных поступков. Ну, чем не проявленье Его воли?) Все что я знаю об Ассирии, Урарту: всего лишь два столетия не больше. Но этого достаточно затем чтоб, всемерно уяснить себе их важность.
Так слушай же вначале об Урарту. Сардури царь Второй сменил Аргишти, приняв бразды правления в столице (блистательная Тушпа ликовала). По улицам носились колесницы, рабыни посыпали лепестками, пути движения процессии и знати воинственного храброго народа. Жрецы из Мусасира также были для проведения обычных церемоний, что власти передачу предваряют наследнику-урарту царской крови.
По водам Ванна взад вперед сновали украшенные яркими цветами плоты и лодки с дивными певцами и возносили славословия Сардури на всевозможных языках или наречьях народов покоренных Бианили.
Рабы несли огромные кувшины, наполненные всевозможной снедью. Все, чем земля нагория богата теперь царю смиренно подносилось: горящие на солнце гроздья, фрукты, в сосудах запечатанных смолою, напитки и тончайших вкусов вина. В дразнящем аромате благовоний и пряностей на бронзовых подносах витали ароматы царской кухни.
Отправив воцарение столь пышно, Сардури приступил к делам правленья с размахом и желанием не меньшим, чем до того он предавался неге. Продолжив дело грозного Аргишти, он совершал походы к Урмии и в Ману, направив боевые колесницы к святилищам и храмам приурмийским. Ревнивый к бранной славе царь Сардури стремился превзойти великих предков и, год не обходился без походов на запад, юг, восток или на север.
Захватывая крепости и земли урарты утверждали власть повсюду, где след свой оставляли колесницы и в рабство обращали непокорных. Тебе, наверное, Старейший интересно, как проходили их жестокие сраженья? Поход не обязательно венчался большим кровопролитием и битвой. Удары наносились слишком быстро и сразу всеми силами по фронту. Внезапность достигалась тем, что войско в основе своей было верхоконным. Таранные удары колесницы, поддержанные конницей на флангах, почти всегда к успеху приводили, а довершалось все, как водится пехотой.
Когда большое войско собирает соседняя страна сирийцы Ману, то бой идет с успехом переменным и поле оставляет за собою, тот полководец, кто умеет силы, распределяя, сочетать согласно месту: в горах он конных спешит, на равнине, пехоту, посадив, напротив, в седла направит бой в удачливое русло и войско сбережет для новой битвы. И в этом отношении урарты поставили за правило не только умело сочетать свои подходы, не просто выбирая поле битвы, а - время для нее, что очень важно: застав врага врасплох, его лишаешь возможности ответного удара, блокируя и сковывая силы, при этом оставаясь сам свободным.
Сардури не жалел на войско средства. Руками завоеванных народов, на землях покоренных возводил он большие города и цитадели, которые собою представляли удобное подспорье для дальнейших походов войск и будущих набегов в иные прилегающие страны источники: рабов, скота, богатства.
Урарту при правлении Сардури значительно усилилось и даже тревожило пределы ассирийцев, захватывая крепости у Ману. Завоевания великого Аргишти урарты приумножили, расширив значительно границы и владенья. На севере народу Бианили предгория Кавказа покорились, к востоку от прекрасного Севана платили дань цари, вожди, народы. А их завоевал еще Аргишти, построив цитадель - Аргиштихинили. (Урарты возвели большую крепость и захватили берег северный Араке, оттуда совершались все походы).
Забрал Сардури север у сирийцев. И после продолжительных сражений он вырвал у них все-таки победу, разбив войска царей поодиночке.
Вся жизнь его прошла в жестоких войнах, и он был на вершине своей славы, когда пришлось столкнуться с ассирийцем Царем народов Тиглатпаласаром.
Глава 9
- Теперь я поведу речь о державе, которая была великой прежде того, как бианили и манейцы создали свои собственные страны. Ведь именно походы ассирийцев заставили их строить цитадели, которые впоследствии явились оплотом безопасности урартов. Их стены оказались неприступны для яростных ударов колесничих и многие из них лежать остались, сраженные защитниками башен.
И, так же как и в случае Урарту мы ограничимся всего двумя веками: от царствования Тиглатпаласара до времени правления Саргона.
Урарты дважды в пепел обращали страну на юго-запад - Коммагену. Долина Вана дважды провожала царя и его воинов на битвы с народом не желавшим покоряться поползновениям восточного соседа. Но царь открыл сирийские ворота, поставив Коммагену на колени. Сардури убеждал царя Арпаду (Сирийский крупный город-государство) в необходимости военного союза. Шпионы в стане Тиглатпаласара твердили об опасном усиленье Ассирии еще в недавнем прошлом, терзаемой как внешними врагами, так и кровавой внутреннею смутой. Ведь чем слабее власть царя в народах, когда-то подчиненных ему силой, тем в них сильней стремление к свободе.
Окраинные царства отложились. Восстания в Эламе, Вавилоне и угрожающие веянья в Дамаске. Внутри самой Ассирии нет мира: наместники ведут войну за право отныне самолично править в землях. Один мятеж подавлен, вспыхнет новый.
Кровавая жестокость ассирийцев давно снискала им дурную славу. В своих завоевательных походах в Египте, Вавилоне и Эламе, Урарту, Коммагене и Дамаске они сражались насмерть, без пощады. И только часть народов покоренных нагих, в колодках угоняли в рабство. Всех прочих вырезали поголовно. Возделанные земли превращая, в бесплодные и мертвые пустыни, разрушив города до основанья.
Блистательная роскошь украшений, оазисы, цветущие в пустынях - плоды труда умельцев безымянных (но нам ли осуждать их и порочить? Кровавые мечи - сколотов боги. Мы также без войны себя не мыслим и также поступаем с побежденным. Сказал я это только к чести многих, пытавшихся, порой ценою жизни искоренить установившийся порядок. Тому свидетель небо - безуспешно).
На троне, заменив Салманасара, царь Тиглатпаласар взял в свои руки расшатанную войнами державу, не дав ей окончательно распасться. Он ограничил власть наместников, чем вызвал волну угроз, упреков, недовольства, но быстро подавил их проявленья в ближайшем окружении, в столице, и вслед за тем в районах отдаленных. Вернув авторитет верховной власти, он, пользуясь: где подкупом, где лестью, а где и применяя просто силу, от подданных в конце-концов добился, пусть не всецелого ещё, но подчиненья.
Покой и мир, внутри страны наладив, он обеспечил безопасную торговлю, надежно защитив свои границы, усилил в цитаделях гарнизоны, набрав к уже имевшимся отряды из ассирийской бедноты, создав род войска, что находился в его полном подчиненье. За счёт своей казны, вооружая, он обеспечивал их всем необходимым, на ополчение ни в чем, не полагаясь. Он первый среди малоазиатов создал большие конные отряды (они, конечно, были и у прочих, но стали лишь при нем реальной силой). Он в первых же сражениях с Урарту добился впечатляющих успехов. Сковав по всему фронту колесничих, ударил лучной конницей на флангах. О ходе этой битвы чуть попозже.
Еще царь ассирийский был известен тем, что при нем железное оружье отныне применялось повсеместно, а бронзовыми были лишь доспехи.
При Тиглатпаласаре изменился ход штурма и осады цитаделей. Теперь у ассирийцев были части, что ведали приступным оснащеньем. Они вели подкопы стен и башен и строили таранные машины, войскам в походах возводили лагерь и наводили через реки переправы.
В своем распоряжении имел он тяжелую и легкую пехоту, отряды колесниц и конных лучных, а также вспомогательные части. Лишь строго разграничив своё войско, царь мог не полагаться на удачу.
Едва он убедился в том, что силы, достаточно обучены и могут достойно показать себя в сраженье, он двинулся тот час на Коммагену. Не дав своим врагам объединиться, Тиглатпаласар пошел к Арпаду. Заранее стянув войска к Харрану на самом крайнем западе владений. Он скрытно совершал перемещенья, предпочитая переходы делать ночью, и вышел к берегам Евфрата раньше, чем весть о нем встревожила сирийцев. По тайно наведенным переправам, для скорости используя и броды, беззвучно перебрались ассирийцы на западный, поросший тростниками пологий берег. Подтянув обозы, порядок, соблюдая, шли к Арпаду. Поставив два заслона Каркемишу, и далее - Халебу, чуть южнее, царь Тиглатпаласар имел возможность любой из своих флангов сделать фронтом и в случае угрозы от урартов направить против них все свои силы.
Сардури знал, что рано или поздно придется с ассирийцами столкнуться. К Арпаду перебросил целый корпус, при этом сам остался в Коммагене, чтоб Тиглатпаласару грозить с тыла, имея под рукою ветеранов.
С рассветом колесницы ассирийцев примчались под темнеющие стены. Пехота подошла с восходом солнца,
Сирийцы отступили под защиту огромных серых башен цитадели и только молчаливо наблюдали, за тем, что происходит перед ними.
Урарты предлагали отсидеться и весть послать Сардури к Каркемишу, затем чтобы немедленно слал помощь. Для горожан и гарнизона цитадели припасов бы хватило для осады, но население, удвоенное за ночь умножилось еще за счет урартов.
А между тем к полудню ассирийцы закончили четыре новых башни. На основаниях (подвижные платформы), они стояли вровень со стенами, обмазанные: илом, грязью, глиной, подобные зловещим великанам. Они имели откидные сходни и были теперь полностью готовы к назначенному времени для штурма.
Являясь наконечниками воли царя народов Тиглатпаласара, летучие отряды ассирийцев окрестности Арпада разоряли. Сады и виноградники, сжигая, каналы и арыки засыпая, цветущую долину превращали в пылающую черную пустыню.
Вожди племен сирийских и урарты все так же недовольные друг другом, пришли таки к единому решенью: сраженье дать под стенами Арпада, надежно прикрывая свои спины. Надеялись, что это им поможет, когда не победить, то продержаться до времени подхода войск Сардури. Проверенная выучка урартов к тому же при поддержке ополченья, довольно обоснованно питала уверенность в возможности успеха.
И вот, когда тень стала удлиняться, клонясь теперь на запад от зенита, окованные потемневшей бронзой ворота городские распахнулись. Вслед колесницам, прогремевшим по настилу, прошла тяжелая урартская пехота. Сверкая: панцирями, шлемами, щитами, они построились под стенами фалангой. Став в несколько шеренг так, что за каждым урартом-щитоносцем были: пращник, за ним метатель дротиков и лучник, а дальше плотным строем копьеносцы (хребет для построения и войска), укрывшись за высокими щитами, покачивая гребнями на шлемах, разглядывали лавы ассирийцев, стоящих против них на возвышенье. А сзади копьеносцев - ополченцы, вооруженные кто, чем и в чем попало. На стенах были лучники-сирийцы.
Темнела туча стрел над полем битвы, летели камни, пущенные пращей, но выбывших из строя заменяли, подобно головам эллинской гидры всё новые и новые десятки, казалось, что резервы бесконечны.
Не выдержали первыми урарты. Им было что терять, ведь арпадане, могли в конце-концов ударить в спину, чтоб оказать услугу Тиглатпаласару, купив себе такой ценою жизни.
Итак, урарты начали сраженье, направив боевые колесницы, стремясь прорвать порядки ассирийцев, ударили по центру укреплений. Укрытая за строем щитоносцев, их легкая пехота поддержала и сильно проредила ассирийцев, извергнув ливень стрел и град из камня.
Когда же колесницы развернулись, для нанесения повторного удара, тяжелая пехота ассирийцев ряды свои за их спиной сомкнула, а лучников и пращников громили отряды ассирийцев лучно-конных. Вожди урартов, двинув копьеносцев, смогли спасти лишь жалкие остатки. И вместе с ними к стенам отступили, оставив колесничих без поддержки. Сомкнув щиты, урарты наблюдали, как знать их постепенно истребляли. А те неслись по кругу, отбиваясь, пытаясь отыскать дорогу к жизни. Читая приговоры в каждом взгляде, в отчаянье на копья их бросались.
На произвол судьбы союзников, оставив, сирийцы отступили к цитадели. Урартов же к воротам не пустили - склонив покорно, головы отдались на милость ликовавших ассирийцев.
Сардури потерял не просто войско, отныне без союзников остался, и призрак низвержения Урарту теперь стал тенью Тиглатпаласара.
Глава 10
- Лев ассирийский ощутив вкус крови, теперь уже не мог остановиться. Потратив лишь два дня на сбор и отдых, он собирался продолжать завоеванья. Сирийцы-арпадане подносили к подножью трона головы урартов. Текло рекой в его походный лагерь: оружие, провизия, железо. В столицу направлялись караваны с дарами от сирийского союза. Арпада участь многих вразумила - южане попытались откупиться. Царь Тиглатпаласар не снял осады. Не суждено Арпаду снова возродиться. Лев не прощает отколовшемуся царству, и день его паденья приближает: десятки тысяч подданных сирийских переселил рабами в южные владенья, чем совершенно обескровил этим земли. Сирийцы, заключив союз с Сардури, на головы безумные призвали карающую руку Нинивеи, предав вначале грозных ассирийцев, затем своих союзников - урартов. Неважно, кто теперь богам угодней: оскаленные барсы из ущелий или жестокие владыки междуречья львы-ассирийцы Тиглатпаласара, Арпад был обречен, предав обоих, он выбрал путь, с которого обратно уже не возвращаются при жизни, кто это понимал, его оставил.
Итак, после двухдневной передышки, дождавшись подкреплений из Ашурра (вербовщики в столице не дремали), на Коммагену потянулись ассирийцы. Недавно край Сардури покоренный, воспрял теперь при виде ассирийцев. Пусть это и сомнительное счастье, сменить одним царем царя другого, но это была все-таки возможность в награду за оказанную помощь, добиться благосклонности в дальнейшем, а там, быть может, и отмены дани.
И вскоре ассирийцы получили до сотни вспомогательных отрядов, которые, прекрасно зная местность, оказывали им посильно помощь и в сборе провианта и в устройстве привалов, переправ, больших стоянок, а также в сборе сведений о силе и месте пребывания урартов.
Расположение урартских гарнизонов знал Тиглатпаласар довольно точно, не ввязываясь в долгие осады, он ставил только конные заставы. В конце-концов они соприкоснулись. Вначале только дальняя разведка. Затем, когда дошло до столкновений, то счет открыли первые потери. Урарты уже знали о движенье в их сторону войск Тиглатпаласара. Чтобы лишить себя возможности отхода, Сардури повелел поставить лагерь, оставив за спиной поток Евфрата и сделать его берег неприступным. На возведение стен новых укреплений согнали все окрестные народы. Трудились день и ночь, насыпка вала забрала столько жизней, сколько голод не всякий год уносит из селений. Урарты их жестоко подгоняли, работать, заставляя все быстрее. У многих: семьи, жены или дети заложниками были послушанья. Их содержали без питания в загонах, где раньше на ночь прятали скотину от хищников, бродивших по округе, глумясь над их страданием и болью. Несчастные бродили, по колено внутри клетей в грязи и нечистотах и жадно ели пресные лепешки, которые украдкой им бросали. (В любой душе есть место состраданью, но мы не часто слышим его голос, который заглушает спесь и жадность: к их воплям мы склоняем слух охотней).
Очистив поле битвы предстоящей, урарты затворились в ожиданье, надеясь на двойное превосходство, которое у них тогда имелось в пехоте, лошадях и в колесницах, ну и при этом укрепленный лагерь, на возведение, которого потратил урартский царь не более трех суток, восстановив против себя еще сильнее все племена и близлежащие народы.
Внезапно появились ассирийцы и сразу же наполнили движеньем долину мирно спящего Евфрата. Безмолвные как призраки и тени, стремительно бежали прямо в лагерь, возведенный Сардури накануне. Костры, разложенные с вечера, угасли. Охрана задремавшая, сутулясь, на стену или копья опираясь, не обращала ни малейшего вниманья на то, что происходит возле вала. А в ров летят шуршащие вязанки, земля деревья, камни, комья глины и быстро создаются переходы. Еще немного ассирийцы смогут, по ним перебежать до частокола, но в этот миг раздался громкий возглас: "К оружию урарты! Все на стены!". И тут же заревели хрипло трубы и загремели боевые барабаны. Из-за ограды в осаждавших полетели со свистом камни, палки, копья, стрелы, сметая наседавших ассирийцев, обратно в темноту катились бревна. Обманутые тишью предрассветной, они теперь телами наполняли тот самый ров, который проскочили (урарты подготовили засаду). Разбросанные всюду как попало, лежали боевые колесницы, возничие с простреленною грудью, лежали, перевесясь через стенки. Бездействуя, пехота ассирийцев несла невосполнимые потери от яростной лавины стрел и камня, несущейся с урартских укреплений. Осадные щиты лишь подвозили, как видимо они не ожидали, такой горячей встречи от урартов и пятились от стен по всему фронту.
А вспомогательные части Коммагены, теснились под воротами, стараясь проделать бреши в стенах заграждений под льющимся на головы их камнем. Но, видя безуспешность их попыток, царь дал ассириянам знак к отходу. И соблюдая по возможности порядок, они попятились назад от укреплений. Отход их прикрывали щитоносцы, которые явились с опозданьем.
Коммагеняне и резервы ассирийцев, успели полукругом окопаться, и возвести высокий вал - вторую крепость, напротив укрепления урартов. К полудню бой затих, и повсеместно установилось неспокойное затишье.
Урарты были сдержанны, но явно, в душе гордясь собою, ликовали, насмешливо бросая ассирийцам упреки в нежелании сразиться. Безмолвные порядки ассирийцев на оскорбления ничем не отвечали. Они, напротив занимались подготовкой второго окончательного штурма.
Собрав каркасы двух тяжелых башен (обозы наконец-то подоспели) их защитили деревянными щитами и сверху набросали слоем шкуры, обильно поливая их водою, и тщательно вымазывая илом, во избежание случайных возгораний (ассирияне к чести их умели строить).
Большие оси, смазанные жиром, венчали деревянные колеса, а позади, крепились два шеста и ярма для десяти или пятнадцати упряжек. Не ожидая даже приближенья ночи, царь ассирийский повелел идти на приступ, как только закрепят тараны в башнях, нацелив их на главные ворота.
Сардури наблюдал за этой стройкой, раздумывая, что он должен сделать, немедля предпринять, чтобы отсрочить до ночи нападение на лагерь. А план ассириян был очевиден: ведь стены деревянных укреплений, не выдержат таранного удара, урарты не закроют в них проломы. Препятствовать же этому им нечем. Лишь ночью упреждающей атакой он мог прорвать порядки укреплений и даже опрокинуть ассирийцев, отбросив их назад от Коммагены. Так что же предпринять? Пока мы медлим, противник наш становится сильнее. Урарты рвутся в бой, но колесницы бессмысленно бросать на ассирийцев. Пехота же напрасно потеряет, пока дойдет до них не меньше трети. Итак: открытый бой за рвом на поле, в тылу имея укрепленный лагерь.
Ритмичный гул огромных барабанов. Гребенчатые шлемы закачались, а выше беспокойный лес из копий. Крик, возгласы, мечом о щит удары. Урарты растекались по долине, подобные разливу волн Евфрата. Привычно строя боевой порядок, готовые сражаться до победы. Ответный рев из стана ассирийцев. Лев также разъярен и точит когти. Он вскоре их вонзит в бока добыче. Грохочут, разъезжаясь колесницы. Клыками окровавленными шлемы, сверкают обожженные закатом. Стремительно пехота выбегает. Глаза горят безумною отвагой. Строй то и дело нарушают с нетерпеньем. Цари своим примером возбуждают в них храбрость ещё большую и дерзость.
Сошлись. Подняли луки прямо в небо. Команда. Общий залп и ожиданье. Вот свист, по нарастающей. Удары. Сметённые ряды. Пробиты шлемы. И новый залп. Ещё. Ещё. И снова. Атака колесниц: два дымных шлейфа. Рвет тройка. Бег набрала. Развернуться. Борт о борт. Теснота. Ломает спицы. Ножи. Мечи. Схлестнулись два потока. В мгновенье вырос вал: железо, трупы. Два войска уже сблизились настолько, что пращники теперь вступают в дело. Гудящее вращение. Рывками. Броски, удары, вскрики и проклятья. Урарты строй сломали, пробираясь, среди останков колесниц и колесничих. Их конница ударила на флангах, навстречу им летели ассирийцы. Из-за плетеного щита быстрее мысли летят в лицо урартам камни, стрелы. В смятении, теряя ряд за рядом, летят вперед. Им не остановиться. Врезаются в ряды. Дерутся храбро. Но их в упор расстреливают луки. Урарты опрокинуты. Отходят. Затем последовало просто избиенье. Сардури же укрылся за Евфратом.
Часть 2
Глава 11
- Руками в плен захваченных урартов, под свист плетей мгновенно обращенных в рабов и водоносов сбили пламя и бывшие владыки Коммагены безропотно царю повиновались. Они стояли ровными рядами и, безучастно опуская взгляды в землю, не ждали ни пощады, ни прощенья, лишь сожалея об одном, что не судилось достойно смерть принять на поле битвы.
Царь Тиглатпаласар вернул отряды, направленные было той же ночью в погоню за Евфрат за беглецами. В столице его было неспокойно. Схватились две враждующие клики. Затем чтоб сохранить свою корону, он вынужден был выехать не медля. Возглавив "царский полк" из наилучших, он бросился в обратный путь, затратив на сборы войска времени не больше, чем нужно, чтобы встать на колесницу.
А остальным царь повелел идти к Арпаду, чтобы начать его трехлетнюю осаду. Он вовсе не желал, чтобы сирийцы воспользовались смутой в государстве и снова обратили ему в спину мечей своих предательскую бронзу. Итак, он шел, карая непокорных, столица пребывавшая в тревоге о будущей судьбе своей покорно, навстречу ему выслала в колодках виновников недавних беспорядков, посмевших усомниться в его праве на троне, восседая править миром.
Но вряд ли это будет интересно. Вернемся к осажденному Арпаду. Хотя нет и о нем, давай, не будем. Скажу лишь, что царь все-таки принудил оружие сложить. Он выждал время и взял себе в союзники лишенья, спокойно наблюдая, как сирийцы напрасно истощают свои силы, от голода, страдая и от жажды, дивясь, однако, крепости их духа. Путь, избранный царем, привел к успеху: в конце-концов сирийцы покорились.
Вернув покой в пределы государства, ассириянин приготовился к охоте, на диких барсов в логове у Вана. Стянув войска в Ниневию, Арбелу, что к северу от праздного Ашшура, находятся на полпути до Тушпы - урартов неприступной цитадели. Попутно выбивая гарнизоны урартов в городах и укрепленьях, захваченных Сардури у маннейцев, он также поступал как в Коммагене. Плод ненависти, взращенный Урарту, сам лег в ладони Тиглатпаласара. Ассириянину не стоило усилий склонить царя маннейского к союзу. Благополучно было предано забвенью то, что их общая история пестрела подобными делами ассирийцев в виду взаимных выгод договора.
Итак, свернув от Тигра, ассирийцы, пройдя как нож сквозь масло, вплоть до Вана по землям приурмийским разорвали тугую цепь урартских укреплений, сковавших крайний север царства Манна. Никто не ожидал, что ассирийцы очутятся под Тушпою так скоро. Урарты пребывавшие в смятенье, имели все же время затвориться. Пути подхода к грозной цитадели все под охраной многочисленных отрядов, что спешно были собраны под Ванном, как только к ним дошли дурные вести о продвижении Ассирии на север.
Остатки войск вернувшихся из Манна усилил в столице гарнизоны. Собрав все свои силы воедино, Сардури отослал в Аргиштинхили казну царей Урарту под охраной, затребовав себе часть гарнизона для действий за стенами цитадели в тылу у осаждавших ассирийцев. Он также приказал дома в предместье, сравнять с землей, пустынными оставив всё прилежащие пространство к цитадели, а также весь обжитый берег Вана.
Урарты наносили ассирийцам на их пути по горным перевалам серьезные потери в живой силе, внезапно нападая из укрытий устроенных для них самой природой. Пещеры, гроты, щели и карманы служили нападающим защитой, а жертвы были их, как на ладони. Неуловимые летучие отряды метали: стрелы, дротики и камни и до конца опустошив свои запасы, терялись, словно тени среди ночи. Ассирияне же при этом замедлялись и щитоносцев выпускали перед строем. И построение походное меняли, поспешно создавая боевое. Так ощетиниваясь копьями, держали, сомкнувшись круговую оборону, а горная пехота забиралась на склоны для обхода нападавших, случалось и по несколько раз на день. Им не было покоя даже ночью. Измотанные бденьем постоянным, доспехов не снимали, выставляли усиленные конные дозоры. Урарты им мерещились повсюду. За каждым валуном и поворотом: ловушка, западня или засады. И среди воинов усилилось роптанье. Они, пока таясь от командиров, между собою собирались и шептались. Но если так продолжиться в дальнейшем в, огромном войске бунта не избегнуть. У всех во взглядах ненависть и злоба, на тех, кто их привел сюда на гибель без чести, словно жертвенных животных.
Но вскоре все вздохнули с облегченьем: ассирияне с боем вырвались в долину, туда, где Ван лениво гонит волны, обтачивая камни за столетья. Громада, башен, стен и укреплений, похожая на горные вершины, что ограждали ее девственную чашу, нависла над восточным побережьем. Обычно оживленная долина теперь была безлюдна и пустынна. Как горная лавина ассирийцы низвергнулись потоком живой лавы, заполнили ее в мгновенье ока и стали возводить походный лагерь.
Озерная вода была соленой и совершенно не годна к употребленью. Ассирияне утолили свою жажду, воспользовавшись горными ручьями. Для отдыха войскам царь дал лишь сутки. Запасы пищи были на исходе, и множество животных уже пало, к осаде же еще не приступали. Царь на закате отослал три конных сотни, усилить охранение отрядов, везущих пять разобранных таранов. Без них не подступиться к цитадели. Он приказал вести за Тушпой наблюденье и о любом перемещенье войск на стенах, докладывать ему в любое время.
В последующие дни ассирияне все время занимались возведеньем дуги высокой каменного вала на расстоянье половины перелета стрелы до стен урартской цитадели. Слой почвы плодородной был так тонок, что приходилось направлять обозы в скалы и доставлять оттуда щебень, горы камня. Но для урартов, находящихся на стенах, вся эта грандиозная картина, укрытая густой завесой пыли для обозренья оставалось недоступной. Пытаясь уяснить, что происходит, в кипящем жизнью стане ассирийцев, они сносились тайно с бианили, не пожелавшими укрыться за стенами.
Ассирияне в первый раз пошли на приступ, как раз когда прошла вторая стража, и небо на востоке розовело, запели сотни луков небу песни, как змеи зашипели искры-стрелы, впиваясь в тело грозной цитадели. По склонам вала двинулись тараны: огромные машины, разгоняясь, катились по наведенным проходам, все больше увеличивая скорость. Затем чтобы таран как можно ближе приблизился к стене, ассирияне вели их к тем местам, где ров засыпан горою щебня, хворостом, щитами, уложенными сверху на тот случай, когда бы не смогли проехать дальше, под собственною тяжестью увязнув и что намного хуже в ров сорваться. Вслед за таранами выходят щитоносцы и следуют работники с кирками, мотыгами, веревками, ножами. Большой плетеный щит несут по двое. Он будет закрывать места подкопов, достаточно велик с двойным плетеньем и верхний край его назад отогнут.
Ассирияне облепили основанья одновременно и ворот и каждой башни. На них тот час обрушили потоки воды кипящей и лавины камня. Лев в ярости царапал стены Тушпы. Он бешено рычал, впиваясь в блоки, пытаясь расшатать самое землю и вырвать из нее строптивый город, который все никак не поддавался, сражаясь с ним с утроенною силой, отбрасывая волны ассирийцев.
Урарты выпускали пехотинцев из тайных переходов под стенами и не давали подрывать ассириянам огромные подошвы своих башен. Кровопролитные короткие сраженья случались в это время постоянно. И после яростного натиска урартам на нет свести усилья удавалось. Оборонявшиеся вниз спускали цепи с крюками, перекинув через блоки и зацепив концы, окованные бронзой, таран срывали с внутренних креплений. И умудрялись поджигать вершину башни, чем постоянно вынуждали ассирийцев часть силы привлекать к ее тушенью. Запас воды при этом был исчерпан, а пополнять его урарты не давали, держа в кругу смертельного обстрела и башни ассирийцев и подходы.
По истечении трех дней, когда осада не принесла царю значительных успехов, ассириянин получил дурные вести: замечен был отряд из гарнизона урартов-северян Аргиштинхили. Хотя на западе у Тиглатпаласара союзники как будто появились из отколовшихся царей, но на востоке и севере урартам удавалось удерживать народы в подчиненье, из них, сформировав большое войско, которое все время угрожало ему в любой момент ударом с тыла.
В войсках распространялось недовольство. Урарты ликовали, наблюдая, как недруги готовятся к отходу. Сносились постоянно с тем отрядом, который был в тылу у ассирийцев, затем чтоб результаты общих действий урон им наибольший причинили.
Ассирияне отошли на юго-запад, таки сумев ввести урартов в заблужденье. Уловка старая как мир достигла цели: костры, разведенные ночью, удержали последних от того чтобы спуститься со стен и нанести удар им в спину. И к наступлению рассвета ассирийцы, сумели без последствий удалиться. Царь Тиглатпаласар в бессильном гневе прошелся смерчем огненным по землям, лежащих к юго-западу от Тушпы и превратил всю эту часть страны в пустыню
Глава 12
- Твое терпение воистину достойно какой-нибудь особенной награды.
Старейшина сидел не шелохнувшись, никак не реагируя на шутку. Он был еще во власти впечатлений, отдавшись им всецело без остатка. Темнело. Пламя весело пылало. Кочевье затихало ближе к ночи.
- Старейшина я вижу, ты доволен. Твой вид красноречиво подтверждает, что время мы потратили не даром и всходы этих знаний будут скоро заметны и в поступках и во взглядах, которые претерпят измененье, так словно бы ты заново родился. Ведь ты, не просто воин, как и Травник в тебе есть нечто больше чем у прочих. В тебе иная жажда: жажда знаний. Не просто любопытство движет мною. Я должен передать частицу знаний о славе и величии сколотов, затем чтобы она не растворилась и не была бы предана забвенью.
Старейшина как будто пробудился и, вслушиваясь в голос паралата, вперед подался, затаив дыханье. Во взгляде, устремленном на номада, читался интерес и пониманье. Когда номад замолк, он долго думал и лезвием ножа изящной формы играл, перебирая его в пальцах. Заточенная бронза отражала оранжевое трепетное пламя.
- Итак, ты сделал выбор, как я понял. И сделал за меня помимо воли, но я с тобой безропотно согласен. Меня прельщает путь тобой открытый.
Он оглянулся на бесчисленные станы кочевников: весь берег Борисфена усеяли они подобно звездам.
- Мы все еще значительная сила. Над нами не цари теперь, а - боги. Клянусь тебе мечом своим, что сердцем и разумом слова твои запомню, а позже будут сложены легенды о воинах не знавших себе равных. Веди меня номад дорогой знаний. Терпение увенчано вниманьем. Поведай мне о том, что было дальше и, чем закончилась история урартов.
- Так слушай же. Сардури сменил Руса. А после смерти Тиглатпаласара, на трон его взошли поочередно два сына, первым - Салманасар Пятый, однако он был вскорости низложен землевладельцами Ассирии, жрецами. Сменив на троне свергнутого брата, за ним Саргон Второй одел корону. И пока Руса, собирал осколки царства, готовясь дать отпор ассириянам, Саргону предстояло жить, сражаясь с халдеем в Вавилонии, Эламом, Египтом и сирийскими войсками. Сражаться до тех пор, пока не сможет не просто водворить в земле порядок, а сделать все, чтоб он остался прочным.
Как все победоносные народы во множестве имели ассирийцы врагов не только явных, как Урарту, а и таких, какими сделались фригийцы. Поскольку я вел речь о киммерийцах, покинувших в то время Понт Эвксинский под натиском воинственных сколотов, не устоявших перед войском массагетов. Я буду говорить лишь о тех странах, которые в то время пали жертвой нашествия свирепых киммерийцев и вскоре вслед за ними - наших предков.
Ко времени правления Саргона Сангарская долина процветала. Царь Мидас был одним из богатейших, славнейшим из правителей фригийских. При нем малоазийская держава значительно расширилась, достигнув на севере Вифинии Фракийской, на западе граничила с Мисией. На северо-восток от Галиса, гранича с Каппадокией, фригийцы торговлей, принуждая или силой, поставили в зависимость все страны, имея через земли побеждённых удобный безопасный выход к Понту. На западе - к колониям эллинов, питавших метрополии металлом. К возглавленному Мидасом союзу племен и государств имели склонность Лидийские цари. Когда царь Руса Урарту возродил в былых пределах, перенося свою столицу в Тонрах-Кале, из Тушпы с берегов родного Вана, он видимо готовил государство к возможности повторного удара со стороны ассириянина Саргона, в то время воевавшего на юге с союзом эламитов и халдеев. (Халдеи, воцарившись в Вавилоне, лишили ассирийцев средств и войска). И пользуясь ослабленным вниманьем Саргона к приурмийскому району царь Руса и правители Зикерта совместно захватили север Ману. Почти без боя взяв "священный город". Святыни Мусасира для Урарту, всегда были предметом поклоненья, хотя сам город был во власти Ману. Но царь не ограничился лишь этим, он покровительствовал новому союзу урмийских городов и малых княжеств. Правители Зикерту, Уишдиша, Андиа от Урарту получали тяжелую пехоту, колесницы для нанесения ударов по отрядам, еще хранившим преданность Иранзу. Тем временем урарты продолжали захваты городов на Закавказье, вступив в союз с фригийцами, царь Руса, опять создал владычеству Саргона столь явную угрозу, что последний стал стягивать войска и колесницы, намереваясь двинуться на Ману и помощь оказать царю Иранзу, который потерял уже не только на северо-востоке свои земли, а даже города где населенье наполовину состояло из маннейцев. Долина верхнего течения Евфрата враждебно относилась к ассирийцам, и после отложенья Каркемиша в Ниневии Саргону стало ясно: причина осложнений заключалась в воинственных стремлениях урартов расшириться, во что бы то ни стало, и бесконтрольно править в Междуречье. Урарту теперь зарится на земли, которые издревле населялись по Тигру племенами ассирийцев, куда они ушли от арамеев. Поэтому Саргон под руководством одних из самых верных командиров в наместничество Сирия направил, войска для подавления восстаний. Сирийцы по примеру финикиян, хотели сбросить иго ассирийцев. И пользуясь возможностью, пытались вернуть себе желанную свободу. Ассириянин подтянул к границе с Ману значительные воинские силы, хотя для нападенья на Урарту их было, безусловно, слишком мало. Он ограничился всего лишь усмиреньем правителей восточного Зикерту, где, лично возглавляя ассирийцев, рассеял небольшой отряд урартов, который был туда направлен Русой, тревожить нападением маннейцев. Он методично наносил свои удары, до основания, расшатывая Ману. Но, не смотря на все усилия урартов, Саргону удалось добиться мира внутри своих владений. Ассирийцы теперь уже могли себе позволить набеги совершать, не опасаясь внезапного удара себе в спину. Победа над мятежным Каркемишем, союзником урартов и фригийцев, хотя и после длительной осады была уже вполне закономерной.
Теперь ты можешь знать, какие земли предстали перед взором киммерийцев. Ворваться в эти земли им тот час же: орда должна была собраться с силой.
Глава 13
Был еще день и катиары оставались на том же месте где остановились, выменивая разные припасы на шкуры, мясо, войлоки, овчину. Старейшина уехал к Борисфену, узнать все о собратьях по несчастью. К полудню обещал уже вернуться, но в стане оказался лишь под вечер.
- Совет племен назначили на завтра. Здесь больше ста родов такая сила, а тысячи бойцов лежат без дела и спят весь день как старые собаки, жирея в сытой праздности как овцы, сколоты (то есть мне так показалось) о мести не желают даже слушать. И временный покой свой почитают не краткой передышкой перед бурей, им данной небом с силами собраться, скорей напротив -
данностью на веки?! Как будто нет в помине савроматов?! Как будто отойдя из дикой степи, они избегли грозового вала, надеясь, что он там растратит силу.
- Мне больно это слышать о сколотах, забывших свое главное призванье за столь короткий срок. Разочарован. Не думал что охвачено все царство гниением. Что ж, сетовать напрасно, тогда лишь не доищешься виновных, когда их просто нет или напротив, когда все поголовно виноваты. Неведенье беспечных, да и только. Не зная истинную цену обладанья свободой, жизнью, честью, чем угодно. Как удалось им сохранить ее столь долго? Я перебил тебя старейшина. Есть вести о том, что происходит? Как Неаполь?
- В кочевьях нет вестей свежее наших. Мы прибыли сюда в числе последних и вряд ли больше нас тут кто-то знает. Мы завтра же уходим.
- Одобряю. Куда решил направиться?
- На север.
- Совета я так понял, ждать не будешь?
- Мы сами выбираем: что нам делать. И все, что я хотел, уже увидел.
- Никто не пожелал идти с тобою?
- Еще три рода с юга - катиары. Здесь появились незадолго перед нами, но "насмотреться" уже видимо успели и даже отыскали меня сами. Хранитель я позволил себе смелость, не испросив на то заранее согласья. Я пригласил их разделить со мною ужин. Позволишь подтвердить им приглашенье?
- Старейший я - твой гость и я не в праве навязывать хозяину решенье. Но ты уверен в них? Давно ли знаешь?
- Мы связаны родством, но не по крови.
- Я больше не спрошу тебя ни слова. Не знаю крепче уз и благородней.
- Благодарю. Я извещу тебя тот час же, как только здесь появятся все трое.
Ждать долго не пришлось. Пока Старейший дал знать о скорых сборах членам рода, готовя их к скорейшему отъезду, к его шатру примчались катиары. Старейшины родов, заметно сразу. Оружие, одежда и осанка все вместе выдавало силу, знатность, но более всего конечно взгляды: ни робости, ни жалости, ни страха.
Недоуменно замерев, переглянулись.
- Вы видите, что вижу я?! - воскликнул ближайший к паралату конный воин.
- Ваш разум точно также помутился? - и плетью указал перед собою.
- Ни слова! Он мой гость и будь почтенным!
- С каких пор паралат стал катиару любезнее, чем брат?! Я не припомню, чтоб видел как лобзает волк - собаку!?
- Все верно от того, что слишком молод.
- Кто зажился на свете слишком долго, иных упреков юности не знает. Препроводить тебя в туманную долину? Папай тебя, по-моему, заждался.
- Остынь мой брат иначе вот свидетель (он вынул меч, приставив его к сердцу), что я тебе не лгу и грудь открою, чтоб ты мог убедиться: там - вы равны!
- Вложи трехгранник свой обратно в ножны. Неужто, ты позвал нас, чтоб мы были свидетелями смерти катиара?! Скажи мне: он достоин этой жертвы? Номад к тебе без рода приблудился. А ты ради него рискуешь жизнью? Чем он тебе так дорог я не знаю, но раз ты заломил такую цену, я вынужден с тобою согласиться, приняв, все, так как есть и, не торгуясь.
- Ты радуешь мне сердце и та рана, которую нанес мне, не поверив, теперь уже почти не кровоточит. Присядем на ковер под этим небом. Безоблачные ночи нынче редкость. Дыханье поздней осени кочевник несется с табунами легкононогих безмолвных серобрюхих туч над степью.
- Я принимаю приглашенье катиара. Твой друг мой друг, пускай "рассудит время".
- Слова бьют иногда сильнее плети, - сказал номад, ни мало не смущаясь последней оговоркой катиара.
- И зачастую прямота бывает к месту. Позволь я ему все-таки отвечу, чтобы меня потом никто не заподозрил ни в робости, ни слабости. Кочевник, твой череп может стать уже сегодня одной из чаш для пенного кумыса. Боюсь лишь огорчить своим подарком хозяина шатра кочевья Волка. Во всем же остальном я не колеблюсь.
- Не вижу никакой для себя чести сражаться с тем, кто ищет себе смерти. Как я уже сказал "рассудит время". Пока я гость, мой меч не обнажится.
- На том и порешим: мгновенья ночи не будем омрачать пустячной ссорой, - Старейшина заметно был встревожен, тем как бы его гости не схватились.
Ведь он прекрасно знал горячность Лиса, и то, как он относится к номадам. Его отец когда-то в поединке убит был, защищая свое право, пасти своих коней, где пожелает, а не таскаться в обезвоженной пустыне по прихоти какого-то номарха. За это был сражен в неравной битве. Один против пяти упал пронзенный, десятком длинных стрел, но славный воин успел таки забрать двоих с собою и сделал подношение Батрадзу. Сам Волк отлично помнил это время, когда они с мужчинами их рода возили тело Лиса по кочевьям, оплакивая горькую утрату, и чучела коней возле кургана, поток обильный жертвоприношений и воскурения пьянящим ароматом, но даже не подумал при всем этом, хоть что-то предпринять, чтобы избегнуть возможной ссоры между паралатом и братом своим Лисом этой ночью.
Старейшина велел забить барана и к угощению гостям добавил кратер, давно приобретенный у эллина: "вино нам всем сейчас не помешает, а дальше будет видно если нужно, то Лиса скрутит стража у палатки. Рассудок, затуманив, он, не вспомнит, о том, что приключилось с ним сегодня. Подобное бывало многократно и каждый раз всегда одно и тоже".
Уладив все дела старейший сразу, подсел к костру, где воины и братья под действием вина разговорились. Лис ясно громче прочих призывая, с сарматами сражаться, где возможно, набрав сорвиголов в свои отряды.
- Ударом на удар! А как иначе? И кто если не мы поднимет стяги?! Когда номархам нет иного дела, Чем прятаться за стенами их башен, то нам милей всего просторы степи. Пусть город защищает паралатов! Мы сами обойдемся своей силой, и я готов отряд возглавить тот час!
- Никто не сомневается, что можешь. Да будет ли хоть сколько-нибудь толку от этих начинаний для всех прочих? - сказал суровый воин, что постарше. На нем был боевой тяжелый пояс. Но сам он был одет довольно просто: обшитая орнаментом рубаха, широкие штаны с нашивкой кожи вот собственно и все что составляло нехитрое убранство катиара. Он даже в тороках оставил, горит (для воина знак высшего доверья), с собою только нож, чтоб резать мясо.
- Никто не сомневался, что ты сможешь, - он снова повторил то, с чего начал.
- Но вряд ли этим многого добьешься. Двух сотен предостаточно для мести. А чтобы победить - десятка тысяч. Но дело не в числе, а в их единстве. И нам его как видишь, не хватает.
- Я смелых увлеку своим примером, а робких об удаче скорой вестью!
- Нет, он тебя опять не понимает, - сказал номад, внимательно следивший за ходом разговора катиаров.
- Позволь я объясню ему: вот пламя. Ты видишь, как оно сжирает хворост? Но значит ли, что он предназначался для пламени быть пищей изначально? Надеюсь, понимаешь что нисколько. И то, что оказался здесь - случайность. Он снова стать живым уже не сможет. Сколотов омертвели ветви славы и освещают восхождение другого. Бывает время взлетов и падений. Вокруг нас происходят постоянно большие перемены и не очень, но мы их слишком поздно замечаем. Я думаю, Старейший, пришло время продолжить мой рассказ, а катиары пускай разделят знание со мною. Не будем больше тратить понапрасну мгновений этих - дар Тагимасада. Употребляя их на то чтобы расширить познания о днях "давно минувших" и с этим - представленье о грядущем. Я расскажу о столкновении урартов под предводительством воинственного Русы с объединенною ордою киммерийцев, а также чем все это завершилось.
- Постой, постой, номад, скажи, о чем ты?! Я никогда таких имен еще не слышал. И что за род ты называешь "киммерийцы"? Какой у них тотем и где их земли? Я не слыхал среди сколотов имя "Руса", а ты, брат, тоже нет? Так он же лжет нам!
- Щенок, ты не на шутку разошелся. Ты мог бы прекратить на время тявкать, иначе я воткну тебе шип в глотку, чтоб ты не досаждал мне своим лаем.
Номад, только вперёд едва подавшись (одно неуловимое движенье), направил руку к горлу катиара, а в ней блеснуло бронзовое жало. Лис замер побледнел, не шевельнулся и взгляд, не опуская, смотрел прямо. Старейший оттолкнул его подальше и грозно прорычал: "Ни звука больше". Тот встать не порывался, усмехнулся и руки запрокинув, лег на спину.
- Царь Руса повелитель бианили, народа армарили, туараци и прочих ты, конечно, это помнишь, давно хотел сразиться с ассирийцем. Правитель Нинивеи точно так же готов был снова в бок ему вцепиться, и вырвать кусок мяса пожирнее, как это удавалось сделать раньше отцу его еще в недавнем прошлом: победы царя Тиглатпаласара покоя днем и ночью не давали Саргону - его царственному сыну.
Однако царь урартов для тревоги имел еще один серьезный повод: на северных границах государства в движение приходят киммерийцы. Все чаще клинописные таблички - послания от северных шпионов содержат угрожающие вести: уже не просто крупные отряды выходят за границы Куриани, а целые селенья кочевые смещаются на юг, снимая станы и наводняя плодородные долины, подобно саранче все пожирают. К ним присоединились эабахи и беглые рабы из поселений, нашедшие убежища на скалах. Царь спешно собирает свои силы. Стянув войска к Аргиштихинили, сажает в боевые колесницы тяжелую пехоту и стремится достичь скорей такого поля битвы, где сможет возвести живую стену и с ходу без препятствий разместиться. Он потерял треть лошадей, волов и мулов в стремлении прорваться к киммерийцам, пока они не хлынули в нагорья...
Глава 14
- Хотя он время выиграл, и лагерь поставил с надлежащим охраненьем на склонах обращенных к Куриани, откуда ожидалось нападенье. Тревога в сердце смутная закралась. Лазутчики доносят отовсюду подходят к киммерийцам подкрепленья всё предкавказие приведено в движенье. Ближайшая с надежной цитаделью была твердыня города Шешети. Дорога между крепостью и станом войсками охранялась днем и ночью. Урарты укреплялись даже с тыла. Никто не знал, откуда нанесется удар внезапный, ибо киммерийцы дозорным их мерещились повсюду. Измученные ложною тревогой войска утратили свою боеспособность и превращались просто в шайки мародеров, терзавших население предгорий. И в свою очередь охоту на урартов, тот час же объявили эабахи. Сраженье началось уже задолго, до появления в нагорье киммерийцев.
Восстановив против себя кого возможно, урарты оказались в окруженье людей желавших им скорейшей смерти за причиненные обиды и жестокость. Еще немного и они бы взбунтовались. Сплотило - появленье киммерийцев. В отрядах воцарилось хоть на время какое-то подобие порядка.
Царь выставил две линии пехоты за сомкнутой фалангой щитоносцев. Урарты приготовились сражаться, но все произошло не так как прежде. Не строя пешего порядка, киммерийцы урартов сбили конными валами, но не врубались в их ряды, а засыпали огромным числом стрел и, рассыпаясь, освобождали путь для тех, кто шел за ними.
Атаку каждый вал провел трехкратно, сметя урартов пеших до двух третей. И не спасли их щитоносцы, колесницы. Кочевники почти не пострадали. От силы, может несколько десятков, осталось их лежать на голом склоне сраженными удачливой рукою. А остальные в отдаленье гарцевали, зажав в своих руках большие луки.
Не подбирая своих раненых урарты, ломали строй и пятились обратно, по склону, вверх до насыпи их стана, опасливо скрываясь за щитами.
За обескровленной фалангой армарили, расстрелянной в упор совсем недавно, шел, спотыкаясь о тела своих собратьев, строй сильно поредевший бианили. Сегодня не судилось слишком многим не только обагрить свое оружье, не все его успели даже вынуть, как дух их отлетел к далеким предкам. Длиной в два локтя стрелы пробивали плетеные щиты и даже шлемы преградой на пути у них не стали и бронза разлеталась надо лбами.
И в многотысячном резерве туараци недоставало много больше половины. Они несли огромные потери, а в живых и на ногах осталось сотни.
- Постой номад неужто они были, все спешены? А где же - колесницы, которые как ты сказал, царь Руса, вначале боя вывел перед строем? Ведь не могли же они сразу все погибнуть!? Конечно, если было их не много. Но ты сказал: "поставил перед строем", пускай всего лишь ряд, но это сила.
- Ты прав и я намеренно лукавил.
- Так что случилось там на самом деле?! Куда же подевались колесницы?! И как могли поднявшиеся снизу, принудить к бегству тех, кто были сверху? Я видел как десяток катиаров, застигнутых врасплох за Танаисом отбились от отряда иксаматов, хотя числом тех было вдвое больше. Забравшись на высокий холм с обрывом, стеной, смокнув щиты, уставив копья, под черным ливнем стрел они отбили все конные атаки савроматов. А после преспокойно удалились, причем забрав всех раненых с собою. Их было вдвое меньше, но держались! Или урарты не настолько тверды духом?! Быть может, в их рядах была измена? Не бросились в последнюю в атаку, покрыть себя немеркнущею славой? Так поделом! И если так они все - трусы! - Старейшина ударил рукой оземь
- Я сам там не был, ты об этом знаешь. Но вот что мне поведал наш наставник. Царь подал знак и грозная лавина, сверкающая пышностью убранства помчалась на отряды киммерийцев, подобно ослепительному рою. Стремительно летящие повозки, оскаленными демонами кони, слепящий блеск начищенных доспехов, могучие фигуры щитоносцев. И стрелы, сотни стрел, без остановки, торчащие с бортов мечи и копья и грозный клич народа бианили из сотен глоток знатных колесничих. А им навстречу прямо из лазури десятки тысяч смертоносных игол, как будто на невидимую стену, внезапно натолкнулась колесницы. Смешались, разорвались, сбились в кучу. Кому-то повезло немного больше: успели развернуться и помчались, в обратном направлении, сминая порядки своей собственной пехоты (урарты не успели расступиться) в стенах они проделали проходы и вымостили целые дороги из тех, кто не успел податься сразу. А конные отряды киммерийцев расширили стрелами эти бреши, ворвавшись на плечах у колесничих в расположение тяжелых пехотинцев, опешивших от мощного удара, не сразу совладавших и успевших достать мечи, чтоб справиться с прорывом.
Царь Руса положенье лишь ухудшил, когда ввел в бой пять тысяч туараци, не дав сомкнуться снова армарили сумятицу усилили, смешались, и атакованные с тыла, превратились в вооруженную толпу рабов и черни, от страха неспособные сражаться, а через головы последних киммерийцы стрелами засыпали бианили (на том же самом склоне только выше) и поражали их тем более успешно, чем ближе они к месту боя были. А в нескольких местах они вклинились настолько глубоко, что разделили, а конце-концов фалангу армарили на две неравных группы вверх по склону, обратно отходящих к укрепленьям, где в свой черед смешали бианили.
Царь тут же повелел закрыть ворота. Приказ исполнить, сразу не успели. Вполне могло дойти до ослушанья или прямого неповиновенья. И пользуясь смятением урартов кочевники погнали их как стадо.
Однако, окружив стан, киммерийцы, пойти на приступ все же не решились. Не прекращая посылать за насыпь стрелы, они не знали как вести осаду дальше. Став в круговую оборону, Руса медлил и выбирал, что для урартов будет лучше: прорваться этой ночью на Шешети или остаться под защитой укреплений. После недолгих, но горячих обсуждений военачальники решили: только драться! И проложить себе мечами путь к свободе, через бесчисленные варварские толпы. Дорога к цитадели охранялась отрядами, которым спешно Руса, приказ направил: выставить заслоны, на случай если это будет нужно сдержать напор погони киммерийцев, прикрыв отход до крепости урартов.
Назначив время общего прорыва, он выделил отряды добровольцев, отвлечь от места главного удара атаками из стана осажденных, надеясь, что ценою этой жертвы, повысит свои шансы на победу. При этом царь предпринял даже больше, чем прежде собирался сделать, взвесив и предложения и мысли командиров, отдал приказ сложить на возвышенье все ценное в сверкающие груды. Они послужат лучшею приманкой для варваров, пришедших за наживой. Чтоб видно было их как можно дальше зажечь костры и факелы повсюду. И если им удастся эта хитрость, возможно время выиграть позволит.
Исполнив все как велено, урарты до наступленья ночи затаились. Обмануты затишьем киммерийцы, от насыпей их стана отступили и в лагерь беззаботно удалились (он выглядел как три кольца повозок, для прочности скрепленных меж собою. Просветы между ними без охраны, чем позже и воспользовался Руса. По звездам он приметил направленье, заблаговременно расставив две колонны, как раз напротив каждого прохода, вокруг повозок бывших на дороге, Ведущей к шешетинской цитадели. А щит живой поставил против стана, стоявшего левее, в отдаленье)
Сигнал к атаке - вспыхнувшее пламя, внезапно озарило стан урартов. Удар железной сотни колесничих достиг желанной цели: киммерийцы, решив, что Руса бросил свои силы на левый край их стана устремились на помощь погибающим собратьям. В пылающем кругу своих повозок мелькали: копья, бронзовые шлемы, мечи звенели, сея смерть и раны, вонзались метко пущенные стрелы, урарты обращались вокруг стана, и все, что попадалось им навстречу, разили в беспощадном ослепленье. В какой-то миг казалось, что победа уже близка. Они сильнее смерти. Но тут из тьмы безмолвными волнами по ярко освещенным колесницам, в упор, пронзая воздух сотни сотен смели безумцев, вырвав за мгновенье десятки, сотни жизней благородных. Назначенное все же совершилось, а в это время с шумом распахнулись ворота в центре стана осажденных. Десятки тысяч воинов как тени, позвякивая бронзой, устремились в указанное место для прорыва, готовые смести преграду грудью. Над ними смертоносные колосья. Прилаженные стрелы на тетивах. Пращи гудят в руках порывом ветра. Мечи о щит не бьют, еще не время. Все ближе круг повозок: там все тихо. Еще шаг и еще. Команда: "К бою"! Железным кулаком пронзают воздух, встречая ... пустоту?! Удар! и снова?! Нигде и никого?! Глазам, не веря, урарты громыхающим потоком промчались мимо стана кочевого, передние ряды уже пропали в глубоком мраке длинного ущелья. У крайних за спиной всего лишь отзвук сражения идущего в долине, еще мгновенье слились две колонны. Всесильный Халди был к ним благосклонен. Урартам посчастливилось прорваться. А лагерь, опустевший и добыча, была заслуженной наградой киммерийцам.
Глава 15
- Удар нанесенный извне всегда опасен. Он нарушает тонкий мир взаимосвязей, достигнутый в пределах изменений, но он и явный стимул процветанья. Удар себе подобных милосерден, пульсирует, растянут на столетья. Удар природы слеп и беспощаден и совершается в какое-то мгновенье. Смятенье для устойчивой системы - полезный импульс к видоизмененьям. Чем своевременнее он, тем плодотворней. Она использует его себе на пользу. Пока есть связь и память поколений животворящее любое привнесенье. Хотя с позиций только одной жизни судьба почти всегда несправедлива.
- Когда это не вымысел, а, правда, то у истории должно быть продолженье. Молчание не следствие незнанья. Считаешь, наши уши недостойны?
- Ответь мне, ты наверно знаешь способ как воды Меотиды или Понта вместить за один раз вот в этот кубок? - и, осушив при этом бронзовую чашу, он опустил ее вверх дном перед собою.
- Конечно, нет! Но что все это значит?
- Что разум твой сосуд, а знанье воды. Нет смысла наполнять, что уже полно. Когда осушит чашу пониманье, в тебе проснется снова жажда знаний, она расширит кубок до размеров хотя бы вот эллинского кувшина. Ты будешь черпать жадно, только помни, тебе грозит опасность пресыщенья. Но главное, конечно же, не в этом. Копя без цели, взращиваешь алчность. Когда в тебе забьется осознанье, ты выйдешь на дорогу устремлений. Ты даже не росток, всего лишь семя.
Теперь решаешь сам. Я дело сделал. Отныне, что в тебе возобладает. Таков и будет твой дальнейший выбор.
Ответом было полное молчанье. Никто из катиаров не стремился теперь уже нарушить его снова. Завороженные рассказом паралата два старших катиара были немы и, не прислушиваясь к отповеди Лису, переживая едва узнанное снова. Один из них оперся подбородком на рукоять меча отделанную костью. Другой присев на скрещенные ноги, щипая тетиву большого лука, заботливо уложенного рядом, внимательно смотрел на паралата. Так если бы мучительно пытался, непрошено проникнуть в его мысли. Номад не обращал на них вниманья. Он снова как уже случалось раньше, застыл, не шевелясь как изваянье, как будто спал, не смеживая веки
В конце-концов Старейший незаметно знак подал катиарам возвращаться. Забыв неразрешенные вопросы, они легко вскочили, как подростки, не перекинувшись при этом даже словом и, тот час устремились вслед за братом к темневшим в отдалении повозкам, где ждали их стреноженные кони.
- Что скажете?
- Старик наверно сбредил, - оскалив зубы, Лис за всех ответил.
- А ты бы помолчал, - сказал Старейший, - я дрался с ним и лучше только боги, чем он мечом владеют, уж поверь мне.
- Всего - старик?!
- Нет! Он - великий воин! Я видел как один в мгновенье ока, одетого в доспехи катиара, который был к тому же еще молод, свалил номад и сам при том не дрогнул! В руках против копья (всего!?) две плети. Кнемиды на ногах порвал как войлок. Рассек бичом как лезвием на части его плетеный щит, покрытый кожей.
- Пока сам не увижу: не поверю!
- Сказал баран, заглядывая волку в разинутую пасть: "Неужто весь я войду в нее с копытами, рогами?". "Нет, будь покоен: их-то я оставлю": ответил волк, ломая ему шею. Тут оба старших брата рассмеялись. Один из них шутливо ткнул под ребра нахмуренного Лиса.
- Хватит детства. Ты хочешь драться? Так дерись со мною, и я тебя отделаю как прежде, да так что после этого ты долго наведаться не сможешь к катиаркам, к которым ты повадился таскаться. У нас и без тебя хлопот по горло. Забыл о том, что завтра выступаем?
- Нет, не забыл: все "псы" давно готовы.
- Я знаю эти ваши "подготовки". Пусть только хоть один к утру посмеет проспать или отстать - простится с жизнью. А ты мне головой за них ответишь.
Три брата стали друг напротив друга. Старейшины родов тотема Волка. Все трое от колена катиаров. Еще раз, перед тем как сделать выбор, задумались о том, что будет дальше. Сейчас от их решения зависит то, как изменится течение их жизни. На них лежит ответственность за судьбы.
- Так что? Решили все-таки на север? Ахваты говорили там нет пастбищ. Две тысячи голов это не шутки. Нам нужно подыскать себе зимовье. Мы будем голодать.
- Вполне возможно.
- Так может быть на юг пойти разумней? Ведь там скорей всего найдется место, где можно переждать мороз и стужу.
- И жаться к стенам полиса эллинов, как жалкие бесхвостые собаки?
- С тех пор, когда мы виделись с тобою в последний раз, ты сильно изменился. И кто причина этих изменений? Неужто, зачарованный номадом не можешь отличить где: роду польза, а где лишь трата времени и силы. Иначе говоришь и даже мыслишь, чем ровно год назад, когда мы вместе сражались рука об руку бесстрашно в степях за своенравным Танаисом. Поведай, что с тобою приключилось? Неужто только басни паралата победу в одночасье одержали над твердым духом волка-катиара!? Ты был всегда, прекрасно это помню, уверен в том, что делаешь и каждый, кто был с тобою в чем-то не согласен в содеянном раскаивался тот час. Твой меч не заржавел и горит полон, но что с рукой, которая держала всегда за горло волю непокорных?! Я помню, как ты дрался с "бесноватым", не ведающим боли псом Батрадза. И видел, как личина лишь однажды возобладала над тобою: на мгновенье ты волком стал в повадках и движеньях и в ярости своей был в силе равен безумцу, поклонявшемуся смерти.
- Вполне простительно твое недоуменье. Ведь в том, что я давно переменился, я должен был себе и вам сознаться. Но, веришь ли, никак не мог решиться.
- "Не мог решиться"?! Волк да ты ли это?!
- Всему виною давнее стремленье. Желанье знать и видеть много больше, чем может дать мне память одной жизни.
- Что проку в этом знанье катиару, живущему на свете ради славы?!
- Хотя бы для того чтоб о ней помнить.
- О чем ты говоришь?! Ты - вождь и воин! Тебе ль пристало думать о грядущем?! Жрецы о нем испрашивают кости, а верят им лишь женщины и дети! Сейчас ты здесь, а завтра будешь вечным! Так стоит ли терзать себя сегодня тем, что ты изменить, уже не властен!? Имей ты память хоть и сотни жизней!
- Стрела запущена и больше не вернется. Что прихоть отличает от желанья? Возможно как потребность от каприза: направленность и целеустремленность.
- И что: теперь?
- Война всего лишь прихоть.
-Оставим на потом. Так почему же ты предпочел всему движение на север? Неужто непонятно что тем самым ты просто отказался от всех выгод, которые кочевьям обещало зимовье в междуречье Гипаниса и нижнего теченья Борисфена, где мягкая зима и много корма? Совсем не обязательно к эллинам зачем-то обращаться катиарам. Хотя взаимовыгодным обменом пренебрегать бы лично я тогда не стал бы. Вчера здесь были ольвиополиты. Вернее не они, а полукровки. Так далеко от своих полисов на юге эллины никогда б не удалились. Так вот, они наслышаны о битве, в которой мы не приняли участья, из первых уст: нашествие номадов повергло в ужас клерухи и полис.
- Так Ольвия в осаде? Катиары! И мы при этом двинемся на север?! Волк, ты увел нас прочь от Танаиса и этим уберег три наших рода от гибели под знаменем номадов за их свободу, города и земли. И мы тебе за это благодарны, но объясни мне, почему я должен идти невесть куда, когда пожива сама плывет к нам руки, только нужно прийти и взять. При этом паралаты исполнят за нас грязную работу!
- Вы видели, как движется лавина?
- Довольно на сегодня с нас загадок! Ответь нам прямо: почему на север?!
- Сейчас вы всё узнаете, терпенье. Как капли дождевые точат склоны, срывая с места грязь и глыбы камня, мгновенно превращаются в потоки, которые в стремительном движенье сметают от вершины до подножья все, что им попадается случайно, скажите мне, вам не напоминает все это приближенье савроматов? Они сочатся каплями-родами, сквозь толщу разобщенного единства. Затем, низвергнув нас с вершины славы, мешают у подножья с жидкой грязью. Что паралаты перед Ольвией - удача. Но только совершенно в ином смысле. Не в том, который вас так увлекает.
Куда, по-вашему, ударят роксаланы, после того как восстановят свои силы? Куда помчатся, как не к югу иксаматы после того, когда залижут свои раны? Скилур возьмет дань с ольвиополитов, но долго ли продолжится все это? Насколько власть номадов будет прочной перед угрозой продвиженья савроматов? Теперь понятно: почему на север?
- Он совершенно прав, - раздался голос, донесшийся от юрта катиара. Номад стоял, там разминая ноги, а братья про него совсем забыли.
- Я слышал окончанье разговора и полностью согласен со Старейшим. Когда ты ищешь рабства или смерти, то можешь выступать сейчас же к югу.
- А если ищешь, все-таки свободу, то должен с нами двигаться на север.
- Итак, мы на рассвете выступаем. Вы с нами братья?
- "Ветер под уздою".
- "Что остается спящему на ветре?"
- "Тянуться к небу с дымом поселений".
Все трое с пониманьем улыбнулись.
* * *
Сбылось недавнее пророчество номада. Внезапно налетевший шквал заставил оставить еще на день катиаров все мысли о скорейшей переправе. Плоты поспешно вынесли на берег. Остерегаясь быть в грозу среди деревьев, сколоты заняли открытое пространство, заполнив берег сотнями повозок.
Кочевья шли пять дней вверх по теченью. Старейшин катиаров не устроил пока что ни один из речных бродов из тех, что на то время отыскали.
Чтоб в тайне сохранить передвиженье, они неоднократно высылали на каждый брод с повозками отряды, чтобы они туда обратно разъезжая, след оставляли так как будто переправа была именно здесь совсем недавно.
Они прошли по землям андрофагов, по счастью никого в пути не встретив
Глава 16
Едва утихло буйство непогоды, за рваным краем туч открылось солнце. В желтеющей листве осколки света, едва просохнув, по ветру трепещут. Река, обезображенная пеной, уже не разбивается о берег, а мирно вдаль уносит свои воды, не волнами покрытая, а рябью. На западе, куда им предстояло добраться темно-синий гребень леса. Он высился над глинистым обрывом, казавшимся отсюда темно желтым. Тот берег был пустынным, как и этот. Последнее жилье, что им попалось какое-то кочевье андрофагов всего из трех семей никак не больше. Ни дыма, ни огня на горизонте. Все катиары собрались к большому юрту. Пришли не только воины-мужчины, имея исключительное право советовать вождю или Старейшим, здесь были также те из числа женщин, которые себя не посвятили ведению хозяйства, а делили, участвуя в набегах и походах все тяготы с мужчинами на равных. Они стояли несколько поодаль, имея при себе вооруженье, которое ничем не отличалось по форме и размерам от мужского. Хотя их было вовсе не так много, они при этом все же выделялись из общей массы прочих катиаров и с вызовом смотрели на сколотов.
Жрецы свои творили ритуалы и бешено вращались, одурманив свой разум всевозможными парами, как звери, подвывая раз за разом, при этом часто падали на землю, пророчествуя пенистыми ртами о том, в чем по их мненью заключалась грядущее и промысел Табити.
Гремели боевые барабаны, сзывая тех, кто были в отдаленье. Старейшины, приветствуемые криком, плечом к плечу взошли на возвышенье. Номад-Хранитель в полном облаченье стоял во всеоружье у подножья. Все поголовно добивались этой чести, но там стояли лучшие из лучших -
единогласное решение старейшин. Оспаривать никто и не пытался. За время пребывания в кочевье Номада катиары полюбили. Он был: участлив, мудр, великодушен и не гнушался даже грязною работой. Чинил повозки и работал в кузне. И оказалось что он "мастер на все руки". Его боготворили все подростки, ведь он их обучал тому, как можно отбиться безоружным от десятка. Тому как наносить удар в доспехи, чтоб те остались целыми, при этом, все ребра и ключицы перебиты, так будто ты нанес удар секирой, а не пестом от заурядной зернотерки. В его руках под час простые вещи приобретали удивительные свойства, как, например, "крутящиеся стрелы". Он снял с них наконечник оперенье и расщепил их на две равных половины, затем скрепил смолой между собою, как меч и рукоять посередине, затем метнул одну перед собою, та взвилась в небо, бешено вращаясь, поднялась высоко на миг, зависнув и, будто сокол ринулась обратно. Детей восторгу не было предела. На следующем день по всему стану летали перекрещенные стрелы, а паралат при этом только усмехался.
Старейшина призвал совет к вниманью, подняв над головою резко руку, в которой он зажал свой символ власти: украшенную золотом секиру. Почти мгновенно всё вокруг затихло. Лишь ветер неприученный к порядку, играл листвой и обнажал деревья, которые кокетливо роняли на землю свои яркие одежды, при этом, издавая тихий шелест.
- Привет вам катиары. Мы собрались затем чтобы принять или отвергнуть и вместе обсудить одно решенье, которое я принял как Старейший. Исход номадов - следствие движенья за ними орд свирепых савроматов. Поверьте, нам эллины не помогут, и думать о себе должны мы сами. А впрочем, так всегда оно и было. И от того мы до сих пор и живы. И нам, хвала Табити удавалось всегда опережать немного время.
- Хвала тебе Старейший и Табити! Ты истый катиар и мудр как боги!
- Сейчас не обо мне речь: обо всех нас. Мы вместе принимаем здесь решенье, которое в последствии быть может, кому-то может, будет стоить жизни. Готовы вы пойти на эту жертву?
Нестройный возглас: "Да! Мы все готовы!"
- Ну что ж, тогда как нам велит обычай, узнаем сколько "за" и сколько "против". Когда вы, как и я за переправу, вот в это колесо повозки справа пускайте катиары ваши стрелы. Но если вы за то чтобы вернуться, тогда стреляйте в то, что стоит слева и вас никто за это не осудит. Но цель, себе однажды выбрав, знайте, отныне у нас разные дороги. Хотя вы и не станете врагами, но о доверии не может быть и речи. Вы остаетесь там, где недруг мы уходим. Вот эта горсть земли с могилы предков отныне будет рядом с моим сердцем. Советую вам сделать точно так же. (Старейший обращался к катиарам, из тех, что уже сделали свой выбор)
- На этот берег больше не вернемся, возьмите этот прах с собой как память.
Спустя немного времени три рода прошли в пути, минуя оба круга. Единогласное решенье подтвердилось: из двух пускали стрелы только в правый.
После вчерашнего дождя река раздулась. Она стремительно несла вниз по теченью на своих водах всевозможный мусор: листва, трава, изломанные ветви и целые кусты подмытых ливнем высоких берегов, пологих склонов. Качались среди ряби и кружились в воронках небольших водоворотов. Как видно ураганом зацепило не только земли среднего теченья. В верховьях Борисфена точно также весь день и ночь стихия бушевала.
Плоты спустили на воду вторично. При помощи арканов и веревок к хвостам своих коней их привязали и по наведенным заранее дорожкам из веток, тростника, коры и листьев везли на них груженые повозки. С плотами заходили вместе в воду и плыли через реку рядом с ними. К полудню переправа завершилась почти, что без потерь для катиаров. Три рода углубились сразу в дебри, чтобы с реки их не было заметно.
Старейшины собрались для совета в дозоры высылали следопытов. Не часто приходилось катиарам свой лагерь разбивать в таких чащобах. Спустя немного времени дозоры прислал в стан обратно вестового. Подросток, задыхавшийся от бега, сумел таки сказать, что: "Есть поляна, где можно будет на ночь задержаться, а там, когда старейшинам угодно, возможно, что и день и даже дольше".
- Там есть вода?
- Ручей неподалеку.
- Отсюда далеко?
- Пять перестрелов.
- Дорогу для повозок найти сможешь?
- Там несколько поваленных деревьев, но думаю, вы сможете пробраться. Я пнул ногой одно оно гнилое.
- Ступай вперед. По коням катиары!
Колеса, разгоняясь, заскрипели. Три сотни крытых войлоком повозок, скрывались в темной чаще друг за другом, и место их стоянки опустело. Подростки закрывали мхами мусор, забрасывая листьями колеи, оставленные множеством повозок, скрывая все следы их пребыванья.
Старейший отозвал людей с обрыва, следивших за любым передвиженьем. Речная гладь была совсем спокойна. Опасности ничто не предвещало.
Сколоты, то и дело озирались. В густой тени столетних великанов, рожденные и вскормленные степью, от непривычной тесноты все задыхались. Хранили напряженное молчанье мужчины рода, женщины и дети. Обычно непоседливое племя от страха по повозкам разбежалось. Сидели, не высовывая носа, и даже годовалые младенцы, которые обычно не считались ни с чем, когда их голод донимает, поскуливали тише, чем обычно. Как будто, в самом деле, понимали всю важность происшедшей перемены, которая для них отныне данность. Собаки не крутились под ногами, и, высунув язык, бежали молча: лавина новых запахов и звуков их по началу просто оглушала. Деревья перешептывались с ветром, пожухлою листвою посыпая, на головы загадочных пришельцев и спрашивали: "Кто они такие?"
- Степные люди я их видел раньше.
- Такие же, как те, что здесь лесные?
- Да, нет, не "те", они совсем другие. Отстаньте не мешайте, засыпайте.
Прислушиваясь, к выдуманной им же неспешной доверительной беседе сам Травник не заметил, как поверил в то, что все, так и есть на самом деле. Что кроны часто головы склоняя, друг другу шепчут на ухо легенды. И сравнивают их с людьми лесными. "Которых между тем нигде не видно. Наверно за стволами притаились. Глядят на нас безжалостно как рыси и, стоит нам на миг остановиться, как острые клыки вонзятся в шеи. Да что со мной?! - он резко встрепенулся, - Есть нечто, что меня пугает больше, чем глупый детский страх звероголовых: здесь нет тех трав, к которым я привычен. А сборов моих хватит не надолго. Жрецы все одинаковы: надежды на чары их во мне намного меньше, чем может на ладони у младенца повозок уместиться. Дым и песни, да кто поверит в то, что это может хоть чем-нибудь помочь!? Врачуя раны, я столько видел пленников "Долины, которая обратно не пускает" и стольких из них спас, что катиары охотнее ко мне теперь приходят, не связываясь больше с колдунами. Поеду я к Хранителю, он знает, какие травы тут произрастают".
Стегнул коня и, обогнав повозки, приблизился к Старейшинам и свите.
Глава 17
Над головами проезжавших катиаров в густой листве древесных исполинов порхая, беззаботно пели птицы. В ветвях сновало кто-то или что-то, мелькая ярко-рыжими хвостами. Весь лес был полон: шума и движенья. К нему надо привыкнуть и запомнить. И научиться отличать отныне звуки, таящие опасность и угрозу, от звуков повседневной жизни леса. Их безопасность и существованье зависят от того теперь, как скоро они забудут весь свой прежний опыт. Ведь навыки и старые привычки помехою им будет, не подспорьем. (Наверно проще: заново родиться). Под сводами ветвей переплетенных в мозаике ажурной светотени сколотам предстояло постоянно, бороться за свое существованье.
Возов намокший войлок одноосных не мог во влажном воздухе просохнуть. Сколоты в терпкой дымке испарений, в порывах ветра зябли с непривычки.
- Номад могу к тебе я обратиться?
- Твои слова желанный гость для слуха. Ты честен, как дитя и мудр, как боги. Всегда идешь дорогой равновесий. Что может быть для разума похвальней.
- К тебе я снова с просьбой, за советом.
- Когда я в силах, ты его получишь. Так что же тебя Травник так волнует?
- Скажи мне паралат, ты в этих землях бывал уже? Случалось ли однажды тебе в лесах подобных этой чаще встречать хоть раз людские поселенья?
- Ответь мне: что тебя так взволновало?
- С тобой Хранитель буду откровенен. Мне здешние растенья незнакомы. И я не знаю местные болезни, а, равно как и что их вызывает.
- В степи не так?
- В степи совсем иное. Я знал, когда приходит время сбора, когда коренья, листья и соцветья в какое время года в силу входят. Бывает, что они не помогают, но точно не вредят, а этот сумрак не может быть полезен для здоровья. Я знаю, что целебен чистый воздух, прозрачный как вода со дна колодцев, а тут одно лишь влажное зловонье.
- Ну, хорошо ты обратил уже вниманье на то, что здесь вокруг произрастает?
- Да я нашел четыре разных вида плода, десяток трав и все мне незнакомы.
- Животные из них хоть что-то ели?
- Насколько мог заметить: подбирали.
- Следи за ними пристальнее Травник. Запоминай, что настороженно обходят, а что, без страха нюхая, срывают. Насколько хватит всех твоих запасов?
- Ну, лишь от тех недугов что известны, при том при всем, что нас здесь втрое больше я думаю на месяц, при условье, что все мы будем, есть то, что и раньше.
- Но это сам ты знаешь невозможно! (Старейшина, который ехал молча и, вовсе их не слушал, как казалось, на самом деле был само вниманье, ведь снова речь зашла о выживанье, о том, о чем он думал постоянно).
- И ты прекрасно Травник это знаешь. Кормить такое стадо будет нечем. И вскоре нам придется жить охотой, пока не доберемся до селенья.
- Ты хочешь нас заставить врыться в землю?! - вспылил внезапно Лис, хлестая плетью деревья и кусты,
- Нет, Волк! Я - против! Чтоб я копался в пашне как ахваты!?
Он был готов, как видимо, продолжить, внезапно поднял руку провожатый, и замерло всеобщее движенье. Старейшина внимательно вгляделся, оправдывая собственное имя. На стену из стволов косился Беркут, вращая головой как кривоклювый, он поднял лук и вложенные стрелы служили продолженьем его взгляду.
Покрытый влагой острый наконечник в лучах заката тускло загорался, когда он луком вел перед собою. Старейшина, ступая еле слышно, приблизился к подростку-катиару, который им показывал дорогу и шепотом спросил его:
- Катиары! Идите смело, дальше путь свободен! Дичь вовсе не боится человека!
А сам при этом хищно изогнулся, измерив, расстоянье быстрым взглядом, нащупал наконечники из кости и выстрелил по замершим оленям. Ближайшая к ним самка подскочила и побежала заплетающимся шагом. Стрела вошла ей в грудь пониже шеи и кровь толчками вырвалась из раны.
Все стадо тут же кинулось в глубь леса, всполошено ломая сучья с треском. Тут Волк спустил собак: добыча рода! И он её хотел забрать по праву. Подобное знамение удача. Для рода всегда лучшим предсказаньем служило то, как сложится охота на новом месте после перехода.
- Сегодня благодарственная жертва Табити будет - эта антилопа. Пока ей не придумали названья, мы будем называть ее, как прежде.
Сколоты, увлеченные погоней, внезапно оказались на поляне. Открытое пространство оглушало. Они забыли тот час об оленях. Их встретили дозоры верховые. На самом деле: место то, что нужно. Здесь может разместиться целый лагерь и даже хватит места для загона. Повозки постепенно выезжали из чащи, заполняя возвышенье. Три рода стали на ночь общим кругом, собрав весь скот внутри за частоколом.
Старейший разрешил чадить кострами уже, после того как село солнце. По случаю удачного исхода забили сразу нескольких животных.
Глава 18
Уставшие с дороги катиары, особым торжествам не предавались. Рассевшись после ужина в повозках довольные и сытые уснули. Старейшина поставил в охраненье в ночной дозор одних из самых стойких. Так много ему было теперь внове, к примеру, своих лучников он спешил, велев им забираться на деревья. Сколоты, поначалу возмутились, однако очень быстро оценили все преимущества, которые давала подобная позиция для боя. Почти не различимые на кронах они могли пускать от туда стрелы, при этом, оставаясь невредимы, тогда как их враги как на ладони. Всех прочих Волк оставили внутри стана, где развалясь подле костров они болтали, борясь с неодолимою дремотой.
Старейшина шатра себе не ставил. Он просто постелив на землю войлок, лежал возле костра смотрел на пламя и глаза не смыкал как остальные. Кроме него тут еще были оба брата, Номад и Травник (что-то обсуждали), а остальные только молча им внимали, внимательно следя как эти двое коренья травы листья и соцветья в огонь бросали или растирали, а некоторые нюхали и мяли, откладывая в сторону на камень.
- Вот эти завтра высуши на солнце.
- А эти жги. От них не будет проку.
- Плоды тут есть и многие пригодны к тому, чтобы использовать их в пищу.
- Допустим, как ты в этом убедился?
- Свидетельство безвредности для плода хотя бы уже то, что он исклеван. Взгляни, на нём назойливые птицы оставили царапины и знаки.
- Конечно, означает очень много, что виден след от трапезы пернатых, но если речь идет о нашей жизни не мало ли для смелых утверждений того, что он зверьем предпочитаем? Чем больше и настойчивей ты ищешь любому из своих предположений какую-то реальную основу, чем больше ты находишь подтверждений среди тревог навеянных незнаньем, невежеством и глупостью рожденных, тем более выигрывает разум.
- Итак, Хранитель, что ты предлагаешь?
- Питаться, как и прежде точно также: зерном, кумысом и бараньим мясом. Лишенья будут плетью для желаний. Соблазны есть, несдержанность найдется.
- Но долго так не может продолжаться!
- Поверьте, ближе к полдню мы узнаем, что вредно катиарам, что полезно.
- И чем скорее будет так, тем лучше. Хранитель ты прервал повествованье, укрась своим рассказом наше и бденье и вновь поведай нам о славном прошлом.
Волк подал знак, смениться катиарам: ночь как никак уже за половину. Покуда лучники расталкивали смену, он с братьями отправился по кругу. В кочевье было вроде бы спокойно. Все спали: кто в палатках, кто в повозках. Повсюду воины привычные к лишеньям, лежат возле костров, пробросив войлок. Довольный всем увиденным Старейший вернулся через время к паралату. Который вместе с Травником закончил, раскладывать добытые коренья.
- Что слышно в нашем лагере Старейший?
- По счастью ничего. Вокруг все тихо.
- Когда спит разум сердце не тревожно. Ведь спящий недоступен для волнений. При свете дня и непроглядной ночью им бодрствующий чаще озабочен. Невежество подобно снам бесспорно. Чем больше спишь, тем менее ты знаешь, но пробудиться рано или поздно жизнь все-таки невежду заставляет.
- А может быть нам это только снится? - сказал Старейший тихо, глядя в пламя
- Твой разум очищается от скверны. Теперь ты ставишь верные вопросы. Но все-таки не стоит торопиться. В чужой стране заблудишься наверно, скорее, чем в местах знакомых с детства.
- Я вовсе и не думал быть поспешным. Ты сам меня привел к подобной мысли. А что если мы спим и, пробудившись, увидим что вокруг нас все иное.
- Есть вехи и ступени у познанья. Отведенное собственное время, когда ты приближаешься к вершине проходишь все: от первой до последней. При этом различаешь много больше, чем мог бы видеть стоя у подножья и глядя вниз назад на эту бездну, ты понимаешь: уже нет пути обратно.
Я приводил тебе пример про катиара, схватившего за руку ночью вора. Один считал, что он вернул утрату, второй напротив, что он обворован. Один кусок презренного металла. Два взгляда на него столкнуло судьбы. Ты думаешь, что спишь? Попробуй, сделай, чтоб этот сон был для тебя приятным. Суть в том, что независимо от мыслей о чем-либо, что-либо существует. Чем раньше примиришь себя и данность, тем легче будет двигаться по жизни. Границы допустимых изменений определяются, как правило, рожденьем. Бывают исключения, но судьбы о равенстве все мысли отметают. Старейший, в человеческой природе считать, что наше собственное благо единственный главнейший из законов и ясно: "от добра - добра не ищут". Ты видел, я могу быть милосердным, ты видел, я могу быть и жестоким. На самом деле я был справедливым, по мере сил и слабого рассудка. Во всем есть смысл, хотя и не всем ясный. Решенья в основном сиюминутны. Вот чем так важна память поколений: она всегда нас предостерегает, хранит от повторения ошибок. Допущенные кем-то и когда-то, они твердят нам: "Никогда не поздно унять строптивый бег своих желаний".
Вы ожидали продолжения рассказа о том, как орды гордых киммерийцев сколотами изверженных из Понта вошли в долины Тигра и Евфрата? О том, как они первыми столкнулись с урартами: народом бианили и выиграли битву в Куриани, когда туда явился с войском Руса? Об их судьбе дальнейшей и фригийцев, неистовых в сраженьях ассирийцев, урартов гордых духом и маннейцев, что стали жертвой алчности последних, я расскажу вам катиары все, что знаю, Старейший, прикажи разлить по чашам вина и белопенного кумыса! Так вот что приключилось с ними дальше.
Номад продолжил прерванную повесть в кругу сидящих плотно катиаров. Собрались все свободные от бденья. Тревога гонит сон почище боли. Меоты принесли меха с кумысом. Два кратера стояли на треногах. Хотя есть никому и не хотелось, Старейший повелел зажарить агнца. Глаза у всех блестели оживленно. Рассказ им был столь явно интересен, что их суровые обветренные лица, улыбки освещали то и дело.
- После того как царь Урарту Руса Первый блестяще разорвал кольцо осады в ночном бою и вырвался из плена, урарты отступили до Шешети. Возможности погони, опасаясь, войска шли в относительном порядке. Обозы их достались киммерийцам. Поэтому и двигались столь быстро. Тут дальше стерты надписи на жезле (в руках номада был тяжелый посох, один из тех, что он возил с собою). Здесь сказано о смуте в землях Вана. Наместники от Русы отлагались. Он царством управляет в колеснице. На севере: отряды киммерийцев, но крепости его они не брали.
О штурмах и осадах здесь ни слова. И снова стерто: года не хватает. (Он бормотал себе под нос довольно долго, как будто позабыв о катиарах).
Все ясно: в государстве была смута. При этом киммерийцы досаждали, держали в страхе области у Вана, заняв пространство между крепостями. Наместники, поняв что, дует ветер, который обещает перемены, вступали повсеместно с ними в сговор, совместно выступая против Русы. Захваченные силой царской власти, живущие под гнетом бианили, пренебрегая своим призрачным единством, на северных окраинах восстали: диуаэхи, ишкигулу, эриахи и многие, и многие другие. Тут есть перечисление народов, пытавшихся использовать вторженье, чтоб снова стать свободными от дани, наложенной правителями Вана. Оказывали помощь киммерийцам, давали молодежь свою в отряды и все, чем их земля была богата. В одном лишь не могли помочь: урарты, которые остались верны Руссе, засели в своих мрачных цитаделях, где были недоступны для восставших. А сами киммерийцы не умели взбираться по отвесным монолитам. В бессильной ярости они пускали стрелы. Теперь им оставалось только грабить окрестность: обезлюдевшие земли, все население которых ушло в горы.
Царь Руса Первый лестью или силой вернул центр государства в свою руку. Казня за ослушание на месте, он водворил в стране подобие порядка. Сместил наместников и власть их ограничил. Усилил до предела гарнизоны, через шпионов обещал свое прощенье правителям, вернувшимся с повинной. Выдавливая медленно, но верно кочевников обратно, ближе к Понту, не ввязывался в крупные сраженья, а действовал коварно, из засады и лишь против разрозненных отрядов, нагруженных добычей киммерийцев. При этом удавалось крайне редко, кому-нибудь из них к своим прорваться...
- Тагимасад! - вскричал номад,
- Тут снова стерто! Теперь заходит речь об ассирийцах. На трон вослед за Тиглатпаласаром взошел уже другой ассириянин. Саргон Второй владыка Нинивеи, разрушивший святыни Мусасира, повергший в прах Зикерту и Урарту, воссел на трон в столице всего мира. При нем воспряли духом ассирийцы. Он подхватил уже качнувшееся знамя и воцарившись, грозный лев-завоеватель направил взор на Урмию и север. Покуда Руса, отбивался от нашествий, нахлынувших из Понта киммерийцев, и делал все, что мог, чтобы держава не пала под ударами кочевий, устлавшими свой путь по его землям свидетельствами дикости их нрава, Саргон задумал вырвать у урартов и Урмию и земли самой Манны, которые, последовав примеру, освободившихся при помощи урартов: Зикерту, Уишдиша и Андиа, стремились сбросить власть царя Иранзу. А после его смерти - его сына: законного царя маннеев Аза, который все недолгое правленье был точно также предан ассирийцам, как и его отец, остаток жизни провел, терзаясь в страхе перед Русой, как впрочем, и боясь когтей Саргона, готовых уже впиться ему в спину. Он был убит подосланным убийцей. За ним воссел на трон царей маннейских, залитый кровью собственного брата второй законный сын царя Иранзу. Противники союза с ассирийцем встречали с ликованьем Уллусуну, который под угрозою расправы, был вынужден стать другом царя Русы.
Второй поход Саргона на Урмию, как раз совпал с волнением в Урарту, где после нападенья киммерийцев весь север вышел из повиновенья. Едва узнав об этом от шпионов, которыми всегда ассирияне буквально наводняли все те страны, в которые намерились вторгаться, не тратя больше времени, он начал подтягивать войска свои на север, назначив место сбора в Ниневее он первых, кто пришел, послал в Арбелу.
Колонны многотысячного войска, направились туда без промедлений. Никто даже в ближайшем окруженье не знал пока о том, какие цели поставил грозный царь перед собою. Одно было, наверное, известно: в пути не миновать страны маннеев, не очень то скорбевшей об Иранзу, который был Ассирии послушен. Как раз в его правление от Манны отпали, став союзником Урарту: Зикерту, Уишдиш, Мна и Андиа. Да, что они?! Против него восстали исконные маннейские твердыни: Шуандахул, Дурдука и другие, уже сейчас готовы отложиться.
Пустое описание похода. Собрав отряды, выступив из Кальху, Саргон поверг к стопам своим Зикерту, а царь его воинственный Метатти от ужаса укрылся в черных скалах. Еще есть описание добычи. Хвалебные молитвы, славословье. А вот и описание сраженья на склонах и в ущельях Уауша. Узнав о продвиженье ассирийцев, царь Руса, вышел из долины Вана, сумев набрать значительное войско, но выучка его была неважной. Ведь он понес серьезные потери, в сражениях с ордою киммерийцев, да и среди оставшихся поднялся уже довольно различимый ропот. Как видно бог смутил урартам разум, притом утроив силы ассирийцев. О битве, а скорей, об избиенье я расскажу вам катиары, только завтра.
Глава 19
Сколоты недовольно закричали:
- Табити! Усмири свою усталость. Хранитель пей вино отведай мяса! Ты нам разжег сердца своим рассказом и хочешь бросить нас на перепутье. Где вымысел, где, правда, мы не знаем! Нам повести твои нужны как воздух, не хватит жизни, чтобы узнать больше. Чем мы уже узнали. Понапрасну не трать отныне время. Катиары! Скажите: прав ли я?! Вы все согласны?
- Согласны Волк! Пускай он продолжает! Он сам нас приучил к подобной пище и так жестоко нас, её лишает!
- Вы столь единодушны, я согласен рассказывать всю ночь, не смежив веки. Однако я с рассветом умолкаю. Мне, так же как и всем вам нужен отдых.
- Никто не потревожит паралата! Ты будешь спать спокойно, обещаю. Мы завтра здесь останемся на месте, пока не восстановим свои силы. К тому же, надо тщательно разведать какие пролегают перед нами чужие земли, кто их населяет. Направим молодежь и катиаров из тех, кто этой ночью отдыхает. Три легких полусотенных отряда достаточно для средней силы боя. Припасов на пять дней: туда, обратно. И несколько охотничьих отрядов пусть учатся ведению облавы в густом лесу среди стволов и сучьев и наблюдают за повадками у дичи.
- Так слушайте сколоты Руса Первый, узнав о том что лев в загоне Манны задрал быков Зикерту и Андиа, устроив пир кровавый в этих странах, задумал сделать Ману ловчей ямой и горло перерезать ему там же, где он еще недавно рвал на части безвольную от ужаса добычу.
Вниманье зверя сытость притупляет. Урарты шли вперед без охраненья в победе убежденные вождями. Для скорости обозы направляли проторенными верными путями, а сами шли по горным перевалам, самонадеянно не ставя на ночь лагерь. Сам Руса в числе первых барсом рвался, и знать ему ни в чем не уступала, желая перед гордым венценосцем свидетельствовать собственную храбрость. Пехота шла сквозь горные теснины, при этом строй её был слишком плотным и встреться ей засада ассирийцев, они бы стали слишком легкой целью для лучников и пращников Саргона. Однако же на счастье бианили тот не подозревал, какое войско скопилось у него в тылу и в Мане, карая виноватых и безвинных он брал в казну имущество казненных.
Урарты между тем спешили к цели и брошенным копьем пронзали, дали. Уверенные в собственной победе, они неслись навстречу пораженью. Помимо всего прочего у Русы имелось при себе такое войско, которого до этого не видел никто из населявших земли Манны. В долины приурмийского района спустилось два кочевья киммерийцев. И было сыроядцев девять сотен. Немалая внушительная сила. Два крупных отколовшихся кочевья, вчерашнему врагу продали жизни и выразили полную готовность идти совместно с ним на ассирийцев. Хотя услуги стоили немало царь Руса был доволен их согласьем. Но вот в его ближайшем окруженье, нашлись и те, кто были резко против. Однако до поры они молчали, поскольку справедливо опасались навлечь на себя царскую немилость. Итак, урарты двигались все дальше. В порядке шла тяжелая пехота и вынужденно плотно - колесницы. Кочевья растворились в общей массе идущего без строя ополченья, скорей напоминающего стадо, чем воинов готовящихся к битве. Бесчисленное множество урартов в многообразнейшей одежде с разномастным оружием кто в шлемах, кто без оных под монотонный гул огромных барабанов, с качавшимся у них над головами бескрайним лесом поднятых вверх копий понуро шли и ног не поднимали. Десятки тысяч пар простых сандалий производили равномерное шуршанье (так о себе давала знать уже усталость. Без малого три дня идти по скалам. Конца и края этому не видно. А взятые припасы истощались. У всех ручьев, источников охрана. Покуда не напоит лошадь знатный к воде простолюдинов не пускали, хоть губы их потрескались от жажды).
Когда на яркое полуденное солнце урарты выходили из ущелий, начищенная бронза так сверкала, что слезы исторгала у смотревших на проходившие колонны горцев Манна, собравшихся с единственною целью прикинуть, чем тут можно поживиться, когда закончится сраженье с ассирийцем. Урарты шли на юг. За мерным шагом всегда неслышен голос осторожных, Который убеждает неразумных пока не поздно повернуть обратно.
Сомкнув ряды, они вступили в Манну. Короткий отдых, жертвоприношенья. О том, что боги к бианили благосклонны, жрецы из Мусасира предрекали. Всего два дня на отдых дал царь Руса, назначив выступленье без отставших. Он так спешил навстречу своей смерти, что всем казался просто исступленным. При всем притом, что знать из окруженья и закаленные в сраженьях ветераны твердят наперебой, что войска мало и провожатые, шакалы разбежались! Ведь мы не знаем где ассириянин! Саргон наверняка уже наслышан о том, что наш удар нацелен в спину и приготовил западню для бианили. Теперь, когда потеряна внезапность пора остановиться, венценосный. У нас мечи дрожат от нетерпенья, но войско наше слишком растянулось. Не лучше ль будет в горы возвратиться, где сможем мы дождаться ополченцев, а главное отставшие обозы и примем окончательно решенье о том, что надлежит нам делать дальше.
***
Саргон узнав, что Руса, вошел в Манну, собрал тот час отряды своих "лучших" (а также тех, кто были под рукою: особо выбирать не приходилось). Отдав необходимые приказы о направлении движения всех прочих часть пехотинцев, посадив на колесницы в сопровожденье коннолучного отряда, царь бросился навстречу бианили. Из донесений перебежчиков из Манны узнал, что Руса, стал на Уауше, где чувствует себя вполне спокойно. Он только мимоходом поразился, удачному стеченью обстоятельств, свои усилия при этом лишь удвоил и вознеся хвалу богам, не сбавил хода. Саргон снимал попутно гарнизоны, и за их счет росло число отрядов, с которыми он вскоре собирался обрушиться на медливших урартов.
***
Покуда Руса был на Уауше союзные ватаги киммерийцев успели сделать так, что все и каждый возненавидели и их и бианили. За чередой не прекращавшихся погромов карающих ударов ассирийцев, которым вдруг подвергся север Манны, последовала новая угроза: повсюду лицемерно прикрываясь личиною союзников Урарту безжалостные всадники врывались в любые города и поселенья и смертью угрожая, забирали все то, что не отняли ассирийцы. Маннеям уже стали ненавистны и те завоеватели и эти. С той разницей, что войску ассирийцев, они хоть как-то, но сопротивлялись.
Когда враг явный в битве не лукавит он в честном и открытом поединке сражается с противником на равных, то часто превосходство только в силе исхода поединка не решает, а опыт и стремление к победе в такой борьбе всегда немаловажны. Когда соперник честен, повторяюсь, сражается, открыто, не лукавит. Однако если он подобен змею и жалит сам невидимый из тени. То хороши любые средства для защиты. Он первый преступил законы чести. Маннеи убивали киммерийцев, Когда те, позабыв про осторожность, врывались в города, не сметя силы. Ловили всех отбившихся от стаи, и шла в войне война за выживанье.
Весь день и ночь урарты ликовали: явились долгожданные обозы. Они спустились в гулкое ущелье, не дав им даже к лагерю подняться. На радостях устроили веселье и многие, ни в чем, не зная меры, не подчинялись приказаньям командиров, как будто все утратили свой разум. Отборные отряды бианили порядок в своих станах сохраняли. Но все-таки их было слишком мало. Они да Русы личная охрана, являли твердость духа, остальные безудержно разгулу предавались.
***
А в это время где-то за Ардини столкнулись два отряда: киммерийцы и вездесущая разведка ассирийцев. Да так что не разъехаться, не скрыться. Хоть копий было больше ассирийских, напасть они как видно не спешили. Вперед подались только командиры. Один из них подъехал к киммерийцам, которые лишь молча наблюдали, не двигаясь за всем происходящим. Приблизившись, он поднял руку к небу, а после приложил ладонью к сердцу. С ним был один из воинов для свиты без панциря, легковооруженный. Коверкая язык "людей гимири" он громко произнес: "Вот мое слово! Я говорю от венценосного Саргона царя царей державы ассирийской, приветствую вас воины пустыни! Идите на урартов! Вместе с ними познали вы лишения, а с нами вы вступите на девственные нивы, где тучные колосья золотые пожнете заостренными мечами! Откройте себе сами пути к славе! Не требует Саргон, а предлагает. Он награждает вас всего лишь за согласье, которого нам вы ещё не дали! Великий царь Ассирии уверен, столь мудрые мужи как киммерийцы поймут, кто победил еще до битвы, что может этой ночью состоится. Да! Вышел на охоту Черногривый. Не стойте между нами и добычей. Мы с вами и без вас, ее получим, теперь решайте: с нами или с ними? Идите и скажите киммерийцам, Саргон дарует милость лишь однажды, он жалует вас с вашими вождями и ждет вас под знамена ассирийцев! Ответ сегодня нужен до заката. Мы дольше ожидать уже не сможем! Идите и обратно возвращайтесь, но помните, что завтра будет поздно.
Глава 20
Вождь неуклюже опустился на колени и свою голову склонил перед Саргоном. Он выражал ему полнейшую покорность, протягивая: лук, секиру, горит. И сотни воинов стоявших за спиною, тотчас упали, ниц целуя землю. Таки явились киммерийцев два кочевья под руку ассирийского владыки. Тайком покинув лагерь царя Русы, кочевники направились к Саргону, который (ассирийцы не солгали) готовился напасть сегодня ночью. Ассириянин, одарив вождей и знатных, назначил тут же место в общем строе, направив их как знающих проходы отныне быть глазами и ушами. При этом киммерийцы дико взвыли (недаром их меоты называли "безумцами" и "бешеными псами") и бросились, вздымая клубы пыли, а вслед за ними толпы ассирийцев, которые весь вечер прибывали, соединяясь с авангардами Саргона прибывшими сюда немного раньше.
Кочевья принесли благие вести, которые утешили Саргона: урарты даже не подозревали, что он к ним подошел настолько близко. При этом постоянные отлучки из лагеря урартов киммерийцев, довольно скоро Русу приучили, не обращать на них внимания и вовсе. Теперь, когда они переменились возможность окончательной победы, отныне для Саргона стала явью. Она уже частично совершилась. Сменив своих союзников столь быстро, что вряд ли из урартов кто-то сможет их своевременно в измене заподозрить, кочевники ударят прямо в сердце и сразу вслед за ними колесницы, по спящим пронесутся, сея смерти. Железнорукие ударят в довершенье.
***
Разрозненные группы бианили собрались к родовым кострам и стягам. Отгородившись от всех на ночь за щитами, они с большой тревогой обсуждали, то положение, в котором оказались.
- Скажи, куда девались те "гимири", которые сюда явились с нами. Кто видел их последний, бианили?
- Костры дымят, но вежи опустели. Я думаю, они ушли на север, обратно, где их главное кочевье.
- А у обозов в числе первых оказались, когда те только въехали в ущелье.
- Бывало, не отгонишь от палаток, где сложено съестное и припасы. А нынче погляди, лишь ополченцы болтаются без дела и толпятся.
- Не нравится мне это будет что-то...
- Три дня как здесь, а лагерь не обнесен.
- Я слышал, говорили, что царь болен. Как будто бы рассудка помраченье. Ругает всех последними словами, и слушать не желает командиров.
- Луна вчера на небе кровенела. Я видел как тебя.
- И я!
- Я тоже.
- А я сегодня видел на закате, как с юга надвигалась туча пыли.
- К оружию урарты! Ночь свершений назначена богами на сегодня и если должно что-нибудь случится, то это будет именно сегодня! По пять от рода выставьте дозорных. Надежды больше нет на командиров. Отныне будьте рядом бианили, сомкните ваши помыслы и спины. Хватай момент за гриву обстоятельств. Удачу себе сделай стременною
Огромный лагерь медленно стихает. Урарты между делом засыпают, не думая о том, что будет завтра: "Пускай это волнует полководцев".
А в это время сотни киммерийцев уже подходят к линии обозов, которая случайно оказалась для стана Русы внешнею границей. По три стрелы уложены в тетивы. Мечи, секиры, копья и арканы и прочие орудия убийства готовы лишить жизни крепко спящих. Стучат по камням гулкие копыта. Ни окрика, ни слова, редко - ржанье. Дозорных и не видно и не слышно. Костры горят лишь там, где бианили. Они сидят за каменной оградой и выставили всюду охраненье, тогда как остальные ополченцы, как пьяные лежат, храпя, вповалку. Едва спросонья крикнет: "Кто такие!?", как снова засыпает, но навечно, с ножом в груди иль пущенной стрелою, с арканом, туго стянутым на шее. Пошла резня, без знака, повсеместно. Гимири шли неслышные как тени. Тревога поднялась сама собою. И в стане воцарился страшный хаос. Удары, грохот, крики и проклятья. Проснувшись, не поняв, что происходит урарты вскакивали, бегали, толкались и натыкались на уставленные копья, стоявших рядом спешенных гимири. Иные окруженные сражались и дорого отдали свои жизни, забрав с собой в Туманные Долины десятки нападавших киммерийцев. Хрипение, тяжелое дыханье пришли на смену воплям и стенаньям. Урарты бились голыми руками и через время киммерийцы оказались, не то, что в меньшинстве, их просто смяли и с бешенством звериным растерзали. Часть войска - ополченцы убежали и в страхе затаились где-то в скалах. Где стали жертвой холода и жажды и от потери крови умирали. Все выжившие, там же где стояли на землю опускались среди павших, на лица их бессмысленно смотрели обезображенные смертью и страданьем. Они в них находили подтвержденье догадкам ужасающим и мыслям, что это все не бред и им не снится и они чудом избежали верной смерти. Никто не слышал криков командиров, пытавшихся собрать остатки войска.
Безмолвно вышли строем бианили, вернее уцелевшие пять сотен. Оставив укрепленье возле вала, они держали строй, гремя щитами, готовые сражаться с кем угодно неважно: люди, демоны и боги, они им не уступят даже шага. Суровая и гордая решимость вернула силы кланам армарили. Они, поднявшись, воссоединились и стали рядом возле бианили. Все это заняло какие-то мгновенья, ведь ночь еще пока не завершилась.
Внизу разлились огненные реки: оттуда приближались колесницы. С зажженными огнями ассирийцы предприняли сражение вторично. За ними вверх по склону поднимаясь, ломая строй тяжелая пехота, размахивая факелами, воя, смущали еще больше духом павших. Поддерживая лучников урарты, обрушивали вниз лавины камня, что продвиженье колесничих замедляло, а кое-где совсем остановило. Однако коннолучные отряды настойчиво, упорно поднимались и засыпали поредевших бианили смертельным ливнем стрел из своих луков. Не выдержав удара ассирийцев, урарты на них бросились все разом, пустив перед собой повозки с камнем, и смяли коннолучных досаждавших народу Вана меткою стрельбою. Заставив их пройти по пехотинцам, которые уже вторично за ночь, в сраженье не вступая, пострадали.
Сраженье продолжалось до рассвета. Саргон пустил в обход свои резервы, заставив возвратиться бианили до насыпи их прежних укреплений.
Царь Руса стан покинул еще раньше, отдав на растерзанье ассирийцам, хранящих ему верность людей Вана, вернулся под защиту цитаделей
Часть 3
Глава 21
На этом свой рассказ номад закончив, отметил с мимолетным удивленьем, что слушателей стало вдвое больше. Меж тем среди ветвей рассвет забрезжил.
- Еще погожий день Тагимасадом, подаренный нам с вами катиары. Так обратим себе на пользу эту милость, чтоб не испытывать в дальнейшем сожалений. Коварный сон мне смеживает веки. И нужен отдых, чтоб вернулись силы. Поскольку обещанье я исполнил, то дело остается за Старейшим.
- Тебя в шатре давно уже ждет ложе, услужливый меот меняет камни, нагретые на бронзовой жаровне. Рабыни если только пожелаешь, водою ключевой тебя омоют. Настолько ты велик, что во всем стане одежды не сыскали тебе впору. Твоя же, как я вижу, прохудилась и требует немедленной починки. Оставь ее у входа и сколотки почтут за честь заделать эти дыры.
- Благодарю тебя Старейший, удаляюсь.
Тем временем наряженные ночью охотники отправились за дичью. А лагерь между этим просыпался и к жизни возвращался постепенно. А те, кто был с номадом этой ночью, и время коротал в бессонном бденье, последовали мудрому совету: закутываясь плотно в покрывала, спеша, чтоб ложе их не остывало, ложились вместо тех, кто просыпался.
Лес был окутан клубами тумана, которые пронзали словно стрелы столбы живительного света, согревая, расписанную изморозью землю. Сильней запахло прелою листвою. Лес наполнялся шумом и движеньем. Рождались в недоступных кронах трели. Невидимые птицы оглашали холодный воздух утра, голосами по-своему приветствуя рожденье из девственного лона горизонта владыки ослепительного диска, Царя небес, божественного зрака Всевидящего ока Справедливых.
Под натиском неведомых животных идущих напролом через чащобы в глуши непроходимых буреломов ломались с треском сучья или ветви. Невнятный тихий шорох листопада все остальные звуки леса заглушает. А бесконечно высоко в небесной сини тоску свою два клина изливают.
Охотники, ушедшие столь рано, что солнце еще даже не поднялось над кромкой нависающего леса, стремились отойти как можно дальше. От лагеря дымившего кострами, животные испуганно бежали. И ждать теперь что прямо возле стана удача улыбнется катиарам, конечно было слишком неразумно. Поэтому они забрались в чащи такие, где местами даже пеший, с трудом бы смог пройти не то, что конный. Поэтому кочевники, оставив, коней своих привязанных к деревьям отправились в глубь леса за добычей по толстому ковру опавших листьев. Один из катиаров следопытов на землю опустился на колени. Он взял помет оставленный животным, прошедшим здесь совсем еще недавно.
- Та тварь, что тут кормилась этим утром, определенно была зверем травоядным. Оставленные всюду клочья шерсти не походили на окраску волка, рыси и, судя по всему их, было стадо: один самец и пятеро подростков. Поодаль есть следы поменьше - самок и рядом с ними нескольких младенцев. Своими острыми копытами телята оставили отметины не толще древка копья, а запах испражнений свидетельствуют: два еще молочных
По глубине следов самца (почти три пальца, при том при всем, что почва сыровата) кочевник сделал вывод, что он весит, никак не меньше лошади, а может, и больше, потому что отпечаток ноги его был несколько пошире, чем свежий след от конского копыта, пусть даже был на лошади наездник.
Едва заметную тропу, которой стадо прошло в лесной глуши пересекало три странных борозды: где их начало, а также кто их вырыл здесь неясно. Скорей всего какие-нибудь звери, наверняка довольно крупные в размерах. На всем пути движения из чащи белеют свежесломанные ветви.
Увидев, что леса, кишели дичью, сколоты-катиары ободрились. Они тот час распались на две группы и псов своих направили по следу. Те (благо, что он был довольно свежим) носов своих к земле не опускали. Безмолвные стремительные тени, умчались, словно пущенные стрелы. И вскоре возвестили громким лаем, что зверь кто бы он ни был ими найден.
***
Та сотня молодежи катиаров, которую Старейшина направил, вернее этой ночью собирался послать узнать, что им сулит на запад дорога через девственные чащи, покинула с утра пределы стана под одобрительные возгласы не спавших. Отправились на север и на запад. Оставшиеся явно понимали, что от того, какие будут вести, от этих двух отрядов катиаров зависела судьба родов в дальнейшем.
Стегнув дорогу черными бичами, сколоты, затянули "Возвращенье", напутственное древнее заклятье, звучавшее размеренно как песня:
"Идите и обратно возвращайтесь
И вести присылайте о победе
Спешите уходящие за славой:
Отныне наступает ваше время!
Голов своих нигде не преклоняйте
Пока не завоюете те земли
Которые простерлись перед вами!
Поставьте все народы на колени!
Вперед ступайте властелины мира!
И пусть один ваш вид повергнет в трепет
И гонит трусов в каменные норы
Идите и добудьте себе славы!
И сделайте рабами недостойных
Смотреть на это небо эти звезды!"
Напутствуя горящих нетерпеньем, сколоты сами воодушевлялись и громко выражали сожаленье о том, что их Старейшина не выбрал, лишив такой возможности добиться в сражениях с неведомыми славы. Их возбужденное сознанье рисовало, то битвы в стане грозных великанов, то схватки с легионами животных невероятнейших размеров и окраски.
Старейшина, разбуженный их криком, велел: "Скорее, - Лису, - отправляйся! Еще немного мне придется силой заставить многих в лагере остаться"!
Лис поднял руку вверх и катиары отобранные волею Старейших рванулись прямо к лесу, завывая, коней своих хлестая что есть силы. Само собою как-то получилось, что лава перестроилась в колонну: в подобной тесноте, в которой мчались, иначе было ехать невозможно.
Они довольно скоро удалились настолько, что уже не различали, как сизые дымы костров их стана тянулись к небу синими столбами. За пестрой мешаниной ярких красок, разбрызганными отблесками света, казалось, будто движется не всадник, а все, что есть вокруг него в движенье. Разбрасывая комья жирной грязи лесною глушью прочь от Борисфена, кочевники стремительно умчались нимало, не заботясь о том следе, который за собой могли оставить сто лошадей нагруженных поклажей (ведь вьючных в этот раз они не брали, чтобы себя не ограничивать в движенье).
Собою катиары представляли вполне самостоятельную силу. Могли вступить в открытое сраженье и даже попытаться взять осадой какое-нибудь встречное селенье. Хотя надежды встретить в этой чаще достойную добычу было мало: за целый день езды по глухомани им совершенно ничего не попадалось, что было бы хотя бы отдаленно похоже на людское поселенье или на бывшее жилище и стоянку.
И хотя к ночи катиары собирались добраться до открытого пространства, где лес был реже, и воняло гарью (по слову тех, кто был там еще раньше), вокруг, когда уже почти стемнело в стене стволов древесной колоннады, которая все ближе подступала, смыкаясь впереди и за спиною, не видно ни малейшего просвета.
Поняв, что совершенно заблудились и потеряли верную дорогу, решили, наконец, остановиться.
Набрав на ощупь листьев, что посуше, что было в непроглядной тьме труднее, чем отыскать глоток воды среди пустыни, однако холод их усилия удвоил. Ударами кремней набили искры, раздули едва тлеющее пламя, подбрасывая ветви, разложили один костер большой и два поменьше. Еще ветвей набрали, груды листьев и новые костры замкнули кругом. Коней свели стреноженных поближе: недалеко после заката выла стая. И судя по тому, как изливали голодную тоску на звезды волки, их животы уже изрядно подтянулись, о чем они весь лес оповещали.
Какие-то неведомые твари во тьме кричали, ухали, вопили, а может, это даже были духи. В любом краю особенные силы. И чтобы их умилостивить жертва, уже была принесена: вне круга сколоты, окропили кровью камень, подстреленного ими утром зверя. От кончика хвоста до носа локоть. Мех красновато-золотистого отлива. На лапах когти есть, но небольшие, и сам он в двух ладонях уместится.
Лис выделил сколотов по десятку за раз стоять, поддерживая пламя. Глаза не сводить всю ночь с громады леса: "Все что угодно может приключиться".
Еще поговорив с проводниками, условились, едва наступит утро, они по следу выедут обратно, разыщут все зарубки и приметы и выведут их всех из этой чащи, в которой потерялись словно дети, а если нет, он знает путь в долину, откуда не придется возвращаться.
Сколоты, между тем поджарив мясо, которое везли весь день с собою, подсев к огню устроились удобней, пустив по кругу, пять мехов с кумысом. И начали хвалиться кто: как в прошлом один сражался с сотнею, иные болтали о любовных похожденьях, ни мало не смущаясь тем, что с ними могли сидеть мужья, все - молодые, в крови огонь, пылающие угли. Рассказывали случай на охоте когда один сколот из рода Волка, зарвавшись, отделился от погони и сразу оказался с глазу на глаз с оскалившимся загнанным собратом. Тотему рода голыми руками он пасть порвал, поранив только пальцы. И вот как был Старейшиной наказан: поскольку волк тот самкой оказался семье волков стал матерью кормящей. Уж мы тогда над ним и потешались.
Сон смежил веки даже самых бойких и катиары постепенно засыпали.
На черном небе высыпали звезды.
Глава 22
Как ни значительны бы были перемены и как бы ни были их следствия ужасны, в людской душе всегда найдутся силы, что снова побуждают возрождаться. Охваченные пламенем селенья, со временем опять приобретают цветущий вид и нивы колосятся там, где еще недавно шли сраженья. Смятение сменяется затишьем, и воин занимается торговлей, пасет стада, возделывает земли, растит детей и думает о жизни, которая является, по сути одним из величайших чудес света. Ни города, ни алтари, ни пирамиды ничто так не достойно восхищенья, как женщина, кормящая ребенка. Завоеватели и "правящие миром", "повелевающие" судьбами народов должны стать перед нею на колени, ибо в рождении и смерти все мы равны. Хоть зачастую складываются жизни по-разному, тот, кто во всем равняется на лучших и взращивает в сердце добродетель, скорей пожнет плоды своих усилий, ибо не ищет оправданий своей лени. Кто сетует, что жизнь несправедливо с ним обошлась - не верит в свои силы, оправдывая праздность и пороки, рассудок свой ввергает в заблужденье. Доказывая собственным примером, что благо - непрерывное движенье, а вялость мысли - следствие болезни.
Номад открыл глаза: светило солнце, за войлоком шатра раздались звуки, отвлекшие его от этих мыслей. Он понял по отдельным восклицаньям, что только что вернулись катиары, отправленные утром на охоту. И судя по восторженному крику, которым их приветствовали в стане, охота была больше чем удачной. И ему стало чрезвычайно интересно: какая именно добыча им попалась и то, какие здесь могли водиться звери. Хранитель встал, отбросив покрывало, взглянув на ожидавшего меота, потребовал:
- Одежду снаряженье! Воды холодной мех - ополоснуться. Да вот еще: где посохи?
- У ложа.
- Ступай, всё принеси, гляди не медли.
- Приветствую Хранитель! С новым утром!
- Привет тебе Старейший! Что за вести?
- Благие, ибо все мы еще живы. Ужель не повод радоваться жизни? Просторы, оглашая громким криком, призвав их быть свидетелями счастья!
- Ну, разумеется: достойная причина (с улыбкой отвечал Хранитель Волку) ведь только нашим женщинам открыто: как сделать несчастливого счастливым. Охотники твои уже вернулись?
- Да паралат и мы уже все в сборе. За исключеньем только тех, кто был оставлен, по жребию следить за тем, чтоб волки не обглодали туши загнанных животных.
- Охота удалась?
- Ты сам все слышишь.
- Старейшина "бегу, ломая ноги".
- Я ухожу, номад и жду тебя за станом.
- А я себя ждать долго не заставлю.
Невдалеке от двух разведенных повозок, которые собою представляли - звено, передвижную стену стана (одновременно его - главные ворота), приветствовать удачливых собратьев собрались все три рода катиаров. Заполнили пространство между станом и лесом, возвышавшимся стеною,
где криком выражали свою радость охотникам, светившимся от счастья. За спинами, которых возвышались (не ниже человеческого роста) красноречивые охотничьи трофеи: животные любых мастей и видов, размеров всевозможных и окраски настолько непривычно пестрой, яркой, что многие собравшиеся лезли, вперед желая снова убедиться, что это все не сон не наважденье.
Когда номад направился к "воротам", с почтением его окликнул Травник:
- Приветствую, Хранитель, ты не мог бы позволить недостойному, вниманье отвлечь твое всего лишь на мгновенье? Есть два вопроса, на которые я лично не смог найти ответа, как ни думал, возникших под влиянием рассказов о древних и деяниях их в прошлом. Ты катиарам еженощно поверяешь великое, как кажется мне знанье, при этом обучаешь их как мыслить. Ответь, я не пойму, с какою целью? Зачем ты тратишь собственное время, на описание того чему ты не был
свидетелем? Хранитель я не спорю, и признаю, что я такого увлеченья не помню за собой с того момента, когда я познакомился с любовью (немного неудачное сравненье, но лишь за неимением иного придется удовольствоваться этим). Так вот, при том при всем, что я поддался, я чувствую какое-то сомненье. Нет не в тебе, а в том, что происходит. Я чувствую, подвох какой-то, странность. И твой приход внезапный и участье, которое во всех нас принимаешь, все выглядит не то, что нереально, а я сказал бы даже - невозможно.
Второй вопрос существенней, чем первый (хотя молчание в ответ не вдохновляет, но все же, тем не менее, продолжу). Скажи Хранитель сам ты хоть отчасти, осознаешь, насколько ты им всем обязан? Что ты несешь ответственность за судьбы? Тебе все словно дети доверяют. Теперь для них достаточно лишь слова из уст твоих Хранитель чтобы тотчас они отдали собственные жизни все как один, особенно - Старейший. Имея эту власть, ты спишь спокойно? Тогда откуда черпаешь ты силы? Не признавая власти Матери-Табити, ты откровенно насмехался над жрецами.
И не приносишь жертв Тагимасаду. А он - верховный жрец всех паралатов?! Скажи мне: отчего ты так уверен, что каждый шаг и чтобы ты не делал, отмечено печатью совершенства? Скажи, ты - бог? Откуда ты все знаешь? Тебе открыто то, что обличает в твоем лице не просто человека, а некоего демона и духа. Пока ты был Хранитель милосерден, по мере сил участвовал в их жизни, давал всегда "те самые" советы, в которых все действительно нуждались. Но мир, в котором мы живем, порочен и в нем, увы, для бескорыстного нет места. Развей мои сомнения Хранитель, ответь мне: для чего ты здесь и кто ты? ...
Номад взглянул на Травника, так словно, увидел его только что, впервые. В скупой, но одобрительной улыбке читалась и растерянность и гордость. Он подошел вплотную к катиару
и произнес
- Хвала Тагимасаду, за то, что я застал еще при жизни, имел возможность видеть это чудо. Да собственно я сам и принял роды свободы непредвзятого мышленья. Хвала Тагимасаду, я уж думал, что до того как мне придется вскоре уйти навек в Туманную долину, мне вовсе не придется слышать нечто похожее на то, что я услышал. Ты хочешь жертвы? Будет тебе жертва. Ты ищешь бога? Я его увидел: свободный от коросты предрассудков, твой Травник рассуждавший ясно разум
Ты спрашиваешь кто я и зачем здесь? Отныне только: равный среди равных! Воистину поверь мне, где б я ни был, всегда моей единственною целью было найти и, отыскав, не дать погибнуть столь редким искрам здравого рассудка. Но до сих пор мне редко удавалось успеть к тому моменту, когда разум, разочарованный в невежество срывался и превращался в жертву тех противоречий, которые жизнь ставила и ставит. Он под их тяжестью утрачивает ясность, и я как не спешил прийти на помощь, на деле заставал одни руины. И грусти моей не было предела, но я как видишь, не разочарован, ибо я верил, что когда-нибудь удастся успеть найти, спасти себе подобных. Что скажешь, катиар, тебе ответил?
- Ответил даже больше чем, Хранитель, прошу тебя, прости мои сомненья.
- Отныне Травник даже узы крови с родством приобретенным, не посмеют поспорить, ибо мы едины духом. Отныне и во всем с тобою равны. Однако же с тобой заговорились. Идем, взглянем на следствие союза удачи и умения, охота, как слышал я, успешно завершилась.
Глава 23
Номад следил за тем как катиары, жрецами возглавляемые пели. В хвалебных славословиях Табити звучала песнотканая надежда. Они себе просили лучшей доли, просили о заступничестве предков и радовались искренне как дети, мгновениям подаренного счастья.
- Безумна ярость, глупость многословна, тщеславие завистливо и пошло: невежество - всему первопричина. Когда ты отвергаешь суесловье и не берешься чтить "чужого бога", лишь только потому, что он "богаче" и обещает на две пяди счастья больше, ты не потерян. Разумом и сердцем возможно, спишь, но склонен к непокорству. Ты заклинание и гимн свободы мысли, и рано или поздно ты проснешься. Когда ты всему миру явишь сущность иного, неподдельного, живого и непредвзятого, разумного, простого при всем при этом мудрого, святого откликнутся тебе навстречу сотни. Заплесневелая кора инстинктов дрогнет. Честь, добродетель, жертвенность и совесть с тех пор уже не будут просто словом. Я осушил до дна бокал повествований, но мысль его услужливо наполнит, мой виночерпий это - вдохновенье, а поиск истины извечно будет жаждой. Сомнение в чем-либо это - сила. Когда ты ищешь, ты не доверяешь. Все принимаешь к сведенью, но веришь, тому, в чем многократно убеждался. Но выбор мой не самоотреченье. Я не хочу быть "камнем на дороге". К нему приходят, делятся, уходят, назад подобно нищим - без сомнений. Старейшина приблизился к номаду:
- Гони свои печали прочь Хранитель. Ты в трапезе участвовать желаешь? По случаю удачливой охоты я продлеваю пребыванье еще на день.
- Конечно, пожелаю, такой случай не скоро может снова быть представлен. Вопрос, предвосхищая, скажу больше: намерен продолжать повествованье.
- Ты знаешь, как удвоить наше счастье.
- Жрецы закончили свои богослуженья?
- Хранитель ведь ты им не доверяешь?
- А я тебе забыться предлагаю. Рискуя потерять все связи с миром, не подчиняйся больше силе притяженья навязанных неверных ощущений. Зачем тебе посредники-мздоимцы, вещающие якобы "от бога"? За верой обратись в глубины сердца: там искренность и пламенные чувства.
- Не осуждай меня номад, я в этом вырос. Сознателен мой выбор? Я не знаю. Но лично для меня это не повод, отказываться от него столь спешно.
- Я уважаю твою твердость и упрямство. Последовательность это признак силы. Ты доказал уже не раз, что убежденность твоя основана на зрелых размышленьях.
Итак, приступим, сколь многообразен мир девственной природы в этом крае. Взгляни, эти прекрасные созданья совсем недавно бегали, дышали, резвились и по-своему любили, не ведая о том, что этим утром стрела вонзится в трепетное сердце. Я Песнь Благодарения "провою":
"Благодарю тебя лесная антилопа
Ты отдала сегодня жизнь, продлив иную
(Пусть менее достойную, но все же
Скорей всего я больше чем уверен
Спроси тебя хоть кто-нибудь об этом
То ты была бы, несомненно, против!
Но это не лишает твою жертву
Всего её значения нисколько!)
Подняла на алтарь: Необходимость
Вело к нему: Стеченье обстоятельств
Держала крепко ноги Неизбежность
Ударила ножом Несправедливость
Умейте жить и пользуйтесь моментом:
Судьба её: моя судьба и ваша
Хотя конечно есть одно отличье:
Мы можем иногда быть милосердны
Но катиары паралата не слыхали. Разделывая туши, разрубали на части подлежащие храненью.
Скребками вычищали мех и кожи. Рога и кости псам не отдавали: на наконечники пойдут и украшенья. Нашлась работа всем и, очень скоро на месте груды ничего не оказалось. Собаки тщательно вылизывали листья (им внутренности даже не достались) и поднимая вверх измазанные морды на катиаров глядя, жалобно скулили.
Номад, Старейший, Травник отделились от массы хлопотавших катиаров, уселись под раскидистою кроной. В густом шатре живых переплетений сверкало ярко солнце и искрилось ажурное плетенье паутины в лучах его, унизанное влагой.
- Как уже ранее сказал тебе Старейший, я собирался продолжать рассказ о прошлом. Теперь, когда ничто нам не мешает, свое намеренье охотно я исполню. Но прежде чем начну, всего два слова. Давайте попытаемся ответить на вот какой вопрос: зачем нам нужно подробно узнавать о днях минувших? Что нам дает история? Возможность. Возможность попытаться сделать вывод о важности последствиях, причинах события того или иного. И не за наш счет, а кого-нибудь другого, обогатить при этом свой житейский опыт. Ведь не секрет что мы берем охотней, чем отдаем. Согласны вы со мною?
- Да, паралат.
- Согласны мы.
- Бесспорно!
- Иначе и не может быть: мы - люди. Вы спросите: "И что же это значит?" Лишь то, что мы берем, не отдавая. Так было раньше и возможно будет. Мой дар не в том, что, живописуя, могу заставить вас во что-то верить, а в том, что вынуждаю вас подумать над тем, что вокруг вас на самом деле. Неосязаемое внутреннее зренье уже намного больше позволяет вам видеть, чем до нашего знакомства и в этом, льщу себе моя заслуга.
Так вот Саргон разбив на Уауше урартского царя и его войско, последовал в пределы государства, которое вдруг стало беззащитным. Об этом я рассказывать не стану. Как и во время Тиглатпаласара, ассирияне превзошли свою жестокость.
Я не приветствую ни в ком такую "доблесть". Урарты, равно как и ассирийцы вели себя жестоко с побежденным, оправдывая это правом сильных. Всегда считал, что биться нужно с равным. Меча не поднимать на безоружных, и в случае победы над собою противнику не мстить за пораженье.
И коль Тагимасад вам дал победу, то милосердно относиться к проигравшим. Не умножая их страданий, насмехаясь, а оказать им и содействие и помощь. Но мы живем в несовершенном мире в том самом, где одно и тоже слово толкуется по-разному, а чаще и совершенно противоположно.
Чрезмерная длина повествований подчас единственный из всех доступный способ (хотя не самый лучший я уверен) достигнуть осознанья в полной мере. Вначале создаешь мировоззренье, и лишь готовое всемерно к восприятью ты наполняешь уже это русло дальше живой водой полученного знанья. Его источник, движущая сила - пытливость неумная и разум , впадает через устье в море мыслей откуда большинство из нас черпает. При всем притом, что я в предназначенье не верю, как и в предопределенность. Я не могу вам объяснить, как возникают умы, ниспровергающие небо способностью к свободному мышленью. Что движет ими, что их побуждает вести неблагодарный трудный поиск того, что недоступно слишком многим: неосязаемый свет Знания о мире. Рассудок это пятая стихия. Когда все остальные в равновесье, то он приводит тысячи в движенье. Стихии разума присущи те же свойства (что её собственно и делают стихией). В ней сочетается способность к разрушенью и созиданию, но противоречиво на мой взгляд, в ней не это, то, что сила её направлена на самоистребленье, тогда как прочие друг друга крепко сжали в объятиях простых взаимосвязей.
Скажу лишь, что Саргон не отличался от всех своих предшественников, войско комплектовалось в основном из ассирийцев и сами способы войны у них все те же. За двести лет почти не изменились хотя касательно состава его армий кое-какие все же новшества вводились. Ну, взять хотя бы бой на Уауше. Саргон впервые в массовом порядке использовал наемных чужеземцев, перекупив у неудачливого Русы всю его конницу - понтийских киммерийцев. И до него на исключительное право командовать войсками ассирийцев не посягали раньше даже полукровки из знати недовольных эламитов. Теперь же во главе "людей гимири" поставлен мудро их же соплеменник.
Он сам решал все внутренние споры и был учтен при дележе добычи, захваченной в сраженье ассирийцем. Подобного доселе не случалось: наемникам положенная плата исправно без задержек выдавалась. Для грабежей определялась часть угодий, как правило, одних из самых бедных, но чтобы варвар и участвовал на равных, в распределяемой по жребию добыче?!
Ассириянин рисковал, но был оправдан его подобный ход. Он просчитался совсем в ином: не усмотрел угрозы в другом краю земель своих с востока. Там зарождалась молодое государство. Но следствие допущенных ошибок легло на плечи царственных потомков. Он часто воевал, зато успешно. И правил относительно спокойно. Война была нормальным состояньем, и год не обходился без сражений.
Так вот, Саргон расправился с Урарту совсем как до того с востоком Манну и всеми силами обрушился на храмы - жилища бога Халди в Мусасире. А до него еще никто не покушался на переполненные золотом святыни, возможно опасаясь гнева бога и кровной мести всех народов Вана.
Повергнув в прах их гордость, ассириец задумал надругаться над сердцами. И вот гремя железом колесницы, промчались по пустым отверстым храмам, давя жрецов, десятки посвященных, фанатиков стоящих на дороге, тех, кто пытался оказать сопротивленье безумцам осквернителям святыни.
Глава 24
- Вы удивляетесь тому, что я так долго не повествую вам о подвигах номадов в долинах Тигра и Евфрата, а напротив, веду рассказ о "гордых львах пустыни"? Но я не рассказал и сотой части того, что я считаю знать вам нужно. Во всяком случае, у вас есть представленье о том кто жил тогда на этих землях и с кем столкнулись царские сколоты, кого десятки лет держали в страхе. Теперь вы знаете, что прежде были страны соизмеримые с владениями Понта: номадов, катиаров и авхатов (не по отдельности конечно, вместе взятых). О том, как меж собою воевали: маннеи, ассирийцы и урарты. Какую роль сыграли киммерийцы в падении их стран и возвышенье
мидян. О краткосрочном возрожденье былого блеска славы Вавилона, что был на протяжении столетий неоднократно завоеван Ниневеей. О чем вы не узнали катиары, прервав меня на самом интересном? Об эламитах и пустынниках халдеях, о неудачливых владыках Вавилона, которым до Навуходоносора за редким исключеньем удавалось у власти продержаться больше года, под чередой ударов ассирийцев.
А расскажу я вот о чем, царь мушков Мидас вступил в союз с урартом Русой Первым, задолго до того как "Лев" задумал идти для усмирения на Манну. Подобные союзы заключались урартами на юге и востоке, теперь же они двинулись на запад, испуганные новою угрозой, которую являли киммерийцы. Орда их, замеренная отхлынув у эабахов за Шешети кочевала, готовая в любой момент заполнить смертельным половодием Урарту. Ослабленное внутреннею смутой в центральных областях и возле Вана оно бы не сумело возродиться после повторного удара орд гимири. Царь Руса, заключил союз с фригийцем так чтоб обезопасить свою спину. Последний нависая над кочевьем по замыслу обоих венценосцев, обязан был сдержать их продвиженье, куда либо на запад или к югу, на земли мушков или бианили. Но поражение на склоне Уауша поставило урартов на колени. При этом киммерийцы разорвали свой договор о мире с бианили. И так как царь Саргон добрался к Тушпе, то к Вану прорываться им нет смысла. Поэтому они пошли к фригийцам, которым в одиночку без урартов никак не устоять перед набегом. Тем более по слухам их царь Мидас имел в руках несметные богатства, что, якобы "к чему не прикоснется, все в золото немедля обращалось". И этот довод был к несчастью мушков решающим тогда в большом совете старейшин всех родов людей гимири.
Итак, орда пошла на юго-запад. Десятки сотни кланов и кочевий в поход пошли почти одновременно. Вожди их разделили на три части. Затем лишь, чтобы вышедшие раньше не вытоптали травы для последних. Такая масса воинов могла бы соотнестись по наносимому ущербу с бичом земледельцев - саранчою. Не долго думая таохи-скотоводы мимо, которых проходили киммерийцы, дабы избегнуть неминуемого, вышли преподнести свои дары вождям последних и влились в многотысячное войско, после того как подношение старейшим благополучно разместили по повозкам. Приняв в свои ряды пять-десять тысяч бойцов имевших давнюю неприязнь равно как ко всем мушкам (те богаче), а также к бианили (те сильнее) не упускающих малейшую возможность урартам досадить или фригийцам. Таохи были воины с рожденья и одинаково успешно могли в битве сражаться в пешем строе или конном.
Приобретение гимири было важным и выгодным вдвойне: почти задаром, за обещание одной пятидесятой от будущей добычи киммерийцев они приобрели боеспособный отряд проводников, что обошелся буквально ни во что. Страна Таохов граничила на севере с Колхидой, на западе с халиту юга Понта, на юге с Алзи мушков и Урарту. Они прекрасно знали все дороги, ведущие к фригийцам вдоль Галиса. Таохи брались довести людей гимири до Гордиона резиденции столицы царя фригийцев, мушков и фракийцев. "Где сами стены крепостные золотые, где золотой песок искрится под ногами, где драгоценна и одежда и посуда, где собраны сокровища вселенной, где спрятаны богатства всего мира"...
Им было выгодно разжечь в вождях гимири безудержную алчность. Не собираясь завоеванными править, гимири совершенно не стремились после себя хоть что-нибудь оставить.
Поняв, что направление движенья кочевий киммерийцев будет явно и недвусмысленно указывать на Тузу - ворота между озером и руслом, царь Мидас выбрал поле для сраженья. Он выстроил фригийцев плотным строем, когда к нему примчались скороходы от воинов ведущих наблюденье на близлежащих возвышениях и скалах. Велев раздать оружье неимущим он вышел к племенному ополченью, всю знать и горожан, оставив сзади.
Фракийцы с боевыми топорами: могучий торс, наброшенные шкуры, заточенное лезвие секиры сверкает в лучах солнца желто-красным. Десятки тысяч копейщиков - мушки. Черноволосы, смуглокожи, коренасты и все как на подбор широкоплечи, стоят за плотным строем щитоносцев.
Наемники: эллины Гераклеи, а к ним еще пять сотен из Синопа, стоят своей излюбленной фалангой, покачивая копьями над строем. Жрецы творят в жаровнях воскуренья. Их монотонные ритмичные напевы фригийцам затуманивают разум. Горячий ветер рвет полотна флагов.
***
Сам вид нашествия, наверное, ужасен. Когда десяток тысяч обреченных, объединенные капризом чьей-то воли вперед несутся, слепо доверяя порыву страстному сердец неосторожных. Под распростертою багровой пеленою подавленные личности стремятся. Разверзшаяся бездна чужих мнений. Что может быть губительней для сердца? Стремнина низкопробных побуждений врывается в ворота этих жизней. Покорность и потворство - неуменье самостоятельно решать, свободно мыслить. Когда преемственность не знает предпочтений, она подобна честности за плату и мстит сама себе за неуемность, лишенная возможности раскрыться и проявить себя в чем-либо кроме рабства. Такие судьбы жалости достойны.
***
Царь Мидас опасался окруженья: гимири запросто могли бы разделиться и обойти его не с севера, а с юга, прорвавшись сквозь заслоны возле Туза, три дня погони звезд за кругом солнца их отделяло бы тогда от Гордиона "сверкающего роскошью и славой". Иначе говоря, столица царства была бы без него незащищенной ибо нашествия подчас подобны ветру, что пробирается в жилища через щели. В сердцах людей есть щели таковые: двуличье, алчность, зависть и гордыня. Как ни хорош правитель венценосный, сколь бы не жаловал своим он приближенным земель, рабов и почестей, в щедротах всегда кому-нибудь он да откажет. Любовью высочайшей обойденный, обиженный почти всегда найдется, считая, что он большего достоин, попрать готовый даже узы крови.
Нет зрелища прискорбней, чем убийца родных отца и матери и братьев. Задумавшего подлость и коварство, желающего смерти для своих же. До срока до поры: сама покорность, и кроток и услужлив свыше меры. Со временем все чаще проявляет свой подлый, нрав охвачен нетерпеньем.
Угроза смерти в душах вызывает в сердцах людских: величие и подлость бесстрашие и низменную трусость. О жизни часто судят нас по смерти.
Глава 25
- В любом даже сильнейшем государстве всегда найдется клика недовольных, которые за мелкие посулы с готовностью забудут честь и совесть. От имени и веры отрекутся, затем лишь, чтоб добиться своей цели. А цель у них одна, общеизвестна - неограниченная власть под вечным небом. Так вот, среди приверженцев Мидаса имелись, безусловно, и такие, но весть о них пришла довольно поздно, чтоб царь сумел им противопоставить сплоченные ряды восточных армий.
Подговоренные эллинами фракийцы внезапно отложились от Мидаса. Хотя не все: часть северных наделов и пылкие южане отказались предать его в столь яростное время. Итак, восстали только центр и запад в защиту "интересов" государства. Раскол в стране был на руку гимири: "отдельный прут с вязанкой не сравнится". Фригийцы оказались в окруженье недобрых сил, еще не начав битвы. Снабжение из центра прекратилось. От северян обозы шли нерегулярно, а писидийцы наживались на солдатах. За хлеб ломили цену несусветно.
Царь Мидас принял трудное решенье: не разделять свои войска по всем возможным и вероятным направлениям удара, а сконцентрировать их к северу от Туза. Чтобы иметь возможность выйти к Геракле, когда его отрежут от столицы. Он почему-то доверял эллинам больше, чем собственному войску из фригийцев. Ведь в нем, могли бы быть и, верно были шпионы, соглядатаи повстанцев, что постоянно доносили Гордиону о том, что происходит в его стане.
***
Не разбивая лагерь, киммерийцы атаку повели буквально с ходу, выманивая мушков на равнину, где конница намного эффективней, чем среди гор или темнеющих ущелий, куда уперся флангами фригиец и где расставил пращников в заслонах. Рассчитывая выдержать сраженье, не двигаясь с означенного места, покуда неприятель увлеченно по центру нанесет свои удары, он сможет растянуть их построенье и, если повезет прорваться к тылу. Однако ход сраженья изначально пошел не так как мыслил это Мидас. За первым же подложным отступленьем, которое предприняли гимири, не их, а его центр - секироносцы вперед подались. Фланги оторвались, не лезли на рожон, а вот фракийцы, сломали строй и бросились в погоню. Чего и добивались киммерийцы. Они засыпали забывших осторожность, потоком стрел, пуская их за спину. Еще в начале битвы царь утратил возможность управления войсками
Фракийцев очень скоро окружили, и поле боя скрыли тучи пыли. К чести пришельцев Западного Понта они сражались яростно, как боги, но взятые в двойное кольцо смерти, теряли свои силы слишком быстро. Заваленные, трупами не пряли, бросались в безнадежные атаки, ибо пощады, как и помощи не ждали. Царь Мидас попытался к ним пробиться, введя резервы: гоплитов эллинов. Поддержанная мушками фаланга, ударила в отпрянувших гимири. Однако те повторно применили излюбленный прием веденья боя: фригийцы снова сильно растянулись и потеряли монолитность строя. Эллины подошли настолько близко, что слышали воинственную песню, которую фригийцы затянули, предчувствуя, что смерть их уже близко.
Я слышал эту песню еще раньше и думаю, она не изменилась. Атей владевший солнцем-акинаком, возможно, ее слышал от трибалов:
"Взгляните на детей своих о, предки.
Отныне для нас с вами не помеха
Людская жизнь и мы слагаем песни
Секиры, орошая кровью павших.
Жнецы твои Земля! Угоден жребий?
Мы собираем говорящие колосья
И складываем жатву в твое лоно!
Огонь препроводи её обратно.
Мир духов трепещи: идут фракийцы!
Не знавшие услады кроме славы
Мы окружили себя вражескою силой
Чтобы их кровью окропить дорогу в небо"
Однако эта песня обреченных достигла слуха лишь иноязычных, которые отнюдь не понимали её величия и самоотреченья.
Гимири обратили свои стрелы, на тех, кто покушался на их спины. И то ли был закат кровоточащим, а может быть земля, на самом деле разверзла свое лоно, катиары, но в пурпуре одежд перворожденных фракийцы возносились прямо в небо: трещали кости, разрывались вены, но бесноватые свирепствуя без меры, прорвались сквозь смертельные тенета и вышли полумертвые к эллинам. Те приняли их под свою защиту, ни мало не смущаясь тем, что стрелы, мелькали возле них, подобны ливню. Сомкнув щиты, гоплиты Гераклеи, ввиду превосходящего их втрое противника попятились обратно. Меж тем как мушки стали разбегаться, бросая копья под ноги гимири. И бреши в плотном строе щитоносцев никем не восполнялись, а напротив, один бежавший увлекал десятки, десятки - сотни. Фланги обнажились. И киммерийцы, пользуясь моментом мечами подгоняли отступавших. Фригийские засады на уступах окрестных скал, без царского указа посеяв смерть и боль среди своих же, усилили их ужас многократно.
Сраженье превратилось в избиенье. Затаптывая раненых и павших, фригийцы отступали столь поспешно, что смяли даже царскую охрану. В двурядии щитов прошли эллины. От стрел и пращных камней заграждаясь, отряд Синопа или Гераклеи упорно продвигался к переправе.
Со всех сторон, как буйвола за ноги, терзали их таохи и гимири, хотя хватило быстрой контратаки, чтобы кочевники оставили в покое остатки отступающей фаланги.
Ворвавшись в лагерь Мидаса, гимири хватали долгожданную добычу, лежащую в пыли залитой кровью...
Тут вновь конец истории испорчен (сказал номад, рассматривая посох), так будто бы задался кто-то целью лишать нас продолжения историй. Ну что ж пробелы мы восполним позже. Старейший, вижу вестника от Лиса.
- Ты прав номад пришла пора прерваться. Настало время думать о насущном. Да, кстати мы нашли вчера пропавших в лесу среди каких-то черных ягод.
- Хотелось бы взглянуть на них поближе.
- Ты опоздал: они уже окоченели.
- Открыли счет утратам в новых землях. Прими же дух их с милостью Табити. Что, члены Круга?
- В основном подростки.
- Тогда вдвойне досадная потеря.
Хотя законы катиаров запрещали уравнивать им павшего в сраженье и умершего собственною смертью, отказывая в почести последним, на этот раз Старейший своей властью решил, что будет несколько иначе: курганов возводить они не станут, захоронения отметят валунами. Он меч вонзил и сделал возлиянье. Дымящаяся кровь на рукояти (жрецы ему пока не возражали, и помогали в проведенье ритуала). Рабов и лошадей не полагали. Достаточно оружия и пищи. Не время для роскошных погребений. Хватило бы живым, а не усопшим. Из неотесанных стволов сложили срубы. Ветвями, хвоей дно их устилали и разложили: мясо, сыр и мех с кумысом. Из гибких лоз растущих на поляне четыре сплетенные конские фигуры по всем углам могильника стояли. Под руку справа в деревянных ножнах такой же деревянный меч трехгранный: подростки не успели стать бойцами и, бронзы и железа не достойны. Раскрашенные гориты из кожи лежали на груди. Колчан и луки, тетивы запасные, украшенья: все было, как у взрослых только меньше и ценности собой не представляло. Одни лишь только символы да знаки.
Жрецы воздели руки, призывая в свидетели Табити и Папая. Последовали жертвы, воскуренья. Обычным чередом при погребенье тела были опущены в могилы и срубы запечатали настилом.
Из тех же бревен что пошли на стены, а сверху все засыпали землю. Привезенный валун венчал собою неброский холм и все сооруженье.
На нем жрецы поставили "знак волка", определяя принадлежность к роду. Старейший начертал "знак катиара", который означал для посвященных, что здесь лежит "сколотское колено", чьим прародителем был славный Арпоксаис. Затем сколоты в память по усопшим и в ознаменование удачи на утренней охоте, разложили костер огромный. Озаряя лагерь, рванулось к небу бешеное пламя, мечась под резким ветром языками. Уже не опасаясь быть раскрытым, Старейший разрешил отдельным семьям зажечь свои костры возле палаток.
Воздав сколотам должное и Кругу, он удалился к следопыту-катиару, который насыщался возле юрта и разговаривал там с ним довольно долго. Подробно расспросив его о Лисе он отпустил его, чтоб свиделся с семьею перед обратною дорогой рано утром, велев рабам собрать ему тороки.
О том, что говорил посланник Лиса, для катиаров оставалось тайной: ни сам Старейший не распространялся, и вестника напутствовал: "Ни слова".
В ночной дозор, направив катиаров, он тут же стал разыскивать номада, и, не встречая его среди пировавших, направился туда, где утром Травник, развешивал пучки своих растений, да вот уже видна его повозка.
- Привет тебе, Старейший. В чем причина прихода твоего? Ты слишком мрачен и в ярком свете общего веселья, ты выглядишь как туча грозовая, несущая в себе потоки ливней по глади ослепительной лазури.
- Скажи мне, Травник: где сейчас Хранитель?
- Я сам его ищу уже с полудня.
- И он не говорил, куда собрался?
- Мне, нет, хотя я видел конь на месте.
- Ты прав, он без него бы не решился покинуть стан. Со мною, не простившись, он также не ушел бы я надеюсь, после всего, что нам обещано с тобою. Да, да не удивляйся, я все знаю. Мне сам Хранитель с радостью поведал о вашем разговоре рано утром. Он выглядел так, словно видел чудо.
- Я рад, что он облек тебя доверьем. Послушай Волк, я всем тебе обязан. И я прекрасно помню как ты спас мне, не только мне моей жене и детям и честь, и жизнь и главное - свободу. Все знают только названного брата, никто не знает ольвиополита и моя жизнь принадлежит тебе всецело. Но этот человек забрал мой разум. Я постоянно теперь думаю о том, что услышал от него вчера, сегодня. Он полностью владеет моим сердцем. Прошу прости невольную измену. Я также тебе предан, также верен, и, не раздумывая жизнь, отдам за брата, но я свою любовь делю надвое. И потому то я так рад от тебя слышать, что он для нас не делает различий. Что он так понимает наше сходство, в пристрастии сердец к свободе мыслить. (Волк молча обнял брата-полукровку, взглянул в его глаза и улыбнулся)
- Я больше никогда не стану слушать. А ты мне больше этого не скажешь. Я допускаю, что я часто заблуждался, но ни в тебе, ни в нем я не ошибся.
Глава 26
Номад стоял во мраке, слушал ветер. Шершавый ствол поглаживал рукою. Он что-то вспоминал, нахмурив брови, уверенный, что никому не виден. Воображение его так разыгралось, что он разговорился сам с собою:
- Допустим, уже вышло наше время. Агония растянется на годы, а может на десятки лет, не важно, но мы вольемся в новые народы и наша кровь разбавленная, все же когда-то, где-то, в ком-то отзовется и внемлет точно также зову ветра и сердце чье-то также встрепенется, как и мое, чьи гулкие удары ломают изнутри грудную клетку. Я весь во власти странных ощущений. Меня переполняет сила чувства.
Так слушай же меня наследник крови. Ты, отстоящий от меня на сотни сотен веков, десятилетий и событий. Я расскажу тебе, свидетели мне звезды: кто я таков, кто ты таков, кто все мы. Когда мне хочется казаться незаметным, я представляю, будто я степные травы и растворяюсь в этом множестве растений. Когда мне хочется движения и силы, я представляю себя бурным водопадом и низвергаюсь с высоты непостижимой и саму землю сотрясаю под собою. Когда мне хочется покоя, то я - заводь спокойно-безмятежная как утро, расцвеченное нежными тонами с невыразимой красотою переходов. Когда мне хочется представить, что я - вечность, то я, конечно, думаю о небе недостижимом, бесконечном и высоком, усеянном алмазами созвездий. Когда мне хочется любви непостоянства, я представляю себя раннею весною. И вспоминая запах тающего снега, я становлюсь на время юношей беспечным. Когда мне грустно, но светло, тогда я - осень. Когда, хочу могущества я - ветер. Когда же я хочу быть совершенным, я становлюсь самим собою - человеком.
Он молча постоял, еще подумав, а после неожиданно продолжил:
- Для тех, кого мы любим, напоследок, мы оставляем наши чувства, про запас. Ибо уверены, что мы всегда и всюду сполна их воздадим и всякий раз, когда отказываем чувствам в проявленье, обкрадываем лишь самих себя. Лишая свои души просветленья рискуем оказаться навсегда разочарованными, жалкими, скупыми и не способными любить кроме себя... Саму возможность, отвергая стать другими, такими остаемся навсегда.
Не пожелав в какой-то мере искупленья вины своей за то, что не познал в сомнениях, увязнув откровенья, в чем суть добра в отличие от зла...
Номад замолк и резко обернулся. Он пристально смотрел в том направленье, где находился освещенный лагерь, но, не заметив ничего, продолжил снова.
- Ты отдал в мои руки слишком много. Ты разбудил меня, затем чтоб я скитался среди бесчисленного множества народов и оставался бесконечно одиноким? Ты разрешил одни вопросы, но другие тотчас же становились на их место. Упрямство или целеустремленность покоя мне все время не давали.
Он прикоснулся к коже лба, она пылала. Номад шатнулся, опустился на колени.
- Я растерял в этой борьбе почти все силы. Она идет, и шла внутри меня годами. Ответь мне образ мысленный: как долго еще сражаться мне с самим собою? Учитель мой, клянусь Тагимасадом, ты поступил со мной до крайности жестоко. Когда оставил этот мир, уйдя в Долину, где по сей день тебя никто не отвлекает кроме богов от многоумных размышлений. Ты ничего мне не сказал о главной цели земного моего существованья.
- С кем ты столь яростно беседуешь, номад и тратишь пыл своей души на многословье? И для чего ты опустился на колени? Ты воздаешь хвалу Батрадзу? Не мешаю? Скажи скорее: отчего ты удалился, оставив нас в неведенье из стана? Что побудило тебя круг друзей оставить и в одиночестве вести беседу с ветром?
- Старейшина я думал о прошедшем и если хочешь присоединиться, то нет ничего проще, в настоящем полно свидетельств прошлого, поверь мне. Ну, взять хотя б могилы наших предков.
Они объединяют поколенья. Ведь память об уже давно ушедших, дает нам как ни странно осознанье того, кто мы, где наше место в мире. Мы не эллины, савроматы и фракийцы. Нет, мы - сколоты, как и наши деды. И что нам не дает в них раствориться? Конечно общая история, Старейший. И неотъемлемая часть её - могилы.
- Мне кажется, ты думал не об этом. Когда я подошел к тебе, то слышал, а впрочем, это верное не важно. Ты к нам позднее присоединишься?
- Да только приведу в порядок мысли. Душевное волненье сродни ветру: внезапно появляется, уходит и все внутри вас ставит вверх ногами.
- Так буду ждать. А после состязаний порадуешь нам слух своим рассказом?
- Вполне возможно. Да. К чему отсрочки! Давай сейчас же возвратимся к стану.
***
Так вот что было дальше: киммерийцы и вспомогательное воинство таохов прорвались сквозь заслоны возле Тузы и вышли в Сангорийскую долину. Таохи были в армии у Русы и видели, как люди бианили вели осаду маннских цитаделей, поэтому они примерно знали с чего начать и что им будет нужно, чтобы взять штурмом стены Гордиона - Святилища божественной Кибелы. Их знанья пригодились киммерийцам, когда они осадой брали Сарды - лидийскую столицу царя Гига в долине благодатей реки Герма, сверкавшую величием и славой, куда, гимири после Гордиона надвинулись с кровавыми клыками (который защищался лишь для вида и распахнул свои тяжелые ворота при первой же попытке его штурма). Народ гимири славился коварством и те, кто предал Мидаса, пытались, придя с дарами к ним договориться о сохранении им власти и богатства. Вначале были приняты с почетом. Среди кочевников вели себя на равных. Но их во время пира умертвили, вскрыв горло, словно жертвенным животным питавшие к ним давнюю неприязнь таохи, приглашенные гимири.
Весь юг, восток и центр фригийский пали. Часть населения ушла за горы Тавра. При одной вести о движенье киммерийцев пустели города и цитадели. В то время запад стал безлюднее пустыни. Остатки войска Мидаса бежали. По большей части мушки шли к лидийцам, ибо их царь во всеуслышанье отвергнул все требованья варваров о сдаче и собрав войско, попросил у ассирийцев в обмен на подчиненье себе помощь, и получив ее от Ашшурбанапала тогдашнего владыки Нинивеи. Решился: "Воевать! Оставив, Сарды (не взять гимири мощной цитадели, тем больше, что он вывел ее стены гораздо выше прежних, ставил башни не на песок уже на каменный фундамент и сократил длину пролета между ними)". Когда гимири вторглись в государство, им не составило труда прийти к столице, ибо лидиец обнажил для них свой север и стал с войсками несколько южнее. Да кстати следует сказать, что его войско, довольно сильно отличалось по составу от ассирийского. Так, в нем преобладала по большей части конница из знати, хотя была, конечно, и пехота, но роль её нисколько не сравнима с той значимою важностью, которой пехота обладала у Саргона. И у других ассириян и до и после отряды племенной лидийской знати, имевшие изрядной длины копья, в иное время, будь числом побольше смогли бы отразить набег гимири и собственными силами отбиться от грозного набега киммерийцев. И неизвестно чем закончилась бы битва, случись она меж ними, в самом деле. Наверняка была б не менее кровавой, чем и другие войны в Азии в то время, но несчастливое стеченье обстоятельств для киммерийцев уже предопределило дальнейшую судьбу их в этих землях.
Прошло лет пятьдесят с того момента, когда номады вышли к Меотиде и выгнали из Северного Понта, осевших еще раньше там гимири. Отчаянные битвы между ними для большинства из них уже остались в прошлом. Для молодежи они были лишь преданьем, рассказанным седыми стариками. В дыму костров кочевий темной ночью отныне вспоминались чаще битвы в составе войск Саргона в Уауше или недавнее сраженье возле Тузы, или вторжение близ крепости Шешети, или война в стране Таохов с бианили.
Пренебрегая наставлениями старших, ведь молодые редко верят тем, кто пожил, на этом свете дольше, ожидая, что их судьба и жизнь будет иною. Наивно между делом полагая, что мир готов для их завоеваний. Бессчетное число подобных мнений, когда-то превращается в законы. Меняется лишь род завоеваний. Само стремление же в нас неистребимо. Мы, так или иначе, жаждем власти.
Я отвлекусь Старейший, ибо часто думал, о том, что человека вынуждает общаться с миром лишь через владенье? Придя в чужие земли, мы считаем вчерашнее владение неправым и силой насаждаем свою волю, желая обладать всем тем, что видим. Мы отвергаем принцип сосуществованья и равновесие: живого - неживого. Число людей равно числу их выгод, при этом каждая всегда за счет другого.
Твое недоумение, однако, свидетельство того, что я не понят. Оставим, перейдем к повествованью. Поспешность, как всегда помеха делу
Глава 27
- Скажи Старейший посланный от Лиса, принес в своих устах дурные вести? Я вижу, что ты чем-то озабочен и слушаешь внимательно для вида.
- Хранитель для людей недальновидных бывают вести либо слишком плохи, или напротив радостны без меры, но я не отношусь ни к тем, ни к этим.
- Иначе говоря, ты видишь дальше, чем многим позволяет видеть зренье. Похвальная способность. Объясни мне, что именно тебя насторожило?
- Три дня пути: ни признака жилища или какого-то присутствия людского. Все это уже более чем странно, хоть может оказаться и полезным. Второе имя Волка - осторожность. Мы гнались за добычей слишком рьяно. Теперь пришла пора остановиться. Чутье мне говорит: опасность близко.
- Я лишь отчасти понимаю, что ты хочешь сказать мне, но при этом я согласен: ведь неизвестность это - скрытая угроза.
- Мы завтра же покинем место стана. Я повелел создать подобия повозок, при этом часть семей уедет ночью, а воины последуют за ними.
- Ты все обдумал?
- Время для раздумий уже прошло, пора идти и делать!
- Ну что ж Старейший я во всем с тобою. Как впрочем, обещал тебе и раньше. Однако объясни мне, как ты сможешь скрыть признак пребывания тут стана? Коль скоро ты предпринял уже меры, которые скорей всего помогут (хотя и ненадолго), что ты сделал, чтоб сбить своих преследователей с толку?
- Огонь все скроет. Утро будет жарким.
- Найду ли я разумности пределы?
- Мы часто поступали так и раньше, когда пытались скрыться от погони.
- Однако у меня есть возраженье: когда один и тот же способ часто используется рано или поздно судьба тебя накажет за упрямство. И то, что было верною порукой, однажды обернется западнею. Я видел тому множество примеров, когда замысловатость повторений, став предсказуемой в конце-концов сводилась к бессмысленному своду ритуалов к тому же неумело примененной являлась главною причиной поражений.
- Ты можешь предложить что-то иное?
- Я знаю много способов, но лучший: не оставляй того, что можно спрятать.
- Невыполнимо. Значит, будет, как решил я. Уходим этой ночью. Место стана предать огню, к реке дозоры выслать, животных отгоняйте уже тотчас.
Ну что Хранитель: нынче разомнемся? Клянусь, я без езды покрылся жиром. А ты как погляжу я, вынул горит? Надеешься на славную охоту?
- Конечно же, надеюсь! Будь я проклят! Два выстрела вперед: забавы ради! (глаза его при этом загорелись, он даже приосанился немного)
- Не много ли мне двух?
- Считаю - мало!
- Отлично будет так: "ломаем стрелы"! ...
Скрипя осями, первые повозки от круга, отделяясь, исчезали в темнеющем лесу. Садилось солнце.
***
После захвата Гордиона киммерийцы внезапно разделились на две части: на Сарды уходила та, что больше, другая - в Сангорийскую долину. Но треры-скотоводы возместили утрату численности войска киммерийцев. Так, выходцы из Западного Понта, вошли в состав Орды племен гимири. Кочевники по духу и занятьям, когда завоеватели разбили фригийского владыку возле Тузы, из истовых служителей Кибелы в мечепоклонников тотчас же обратились.
Из Смирны, Клазомены и Эфеса, Милета, Колофон, Галикарнаса из полисов эллинских и апойкий шагали к Гугу гоплитов отряды. На время, позабыв былые ссоры и притязания неправые лидийцев, эллины, разумеется, за плату готовы были стать с ним заедино. Однако, даже не смотря на это царю лидийцев не хватало силы на то, чтобы в открытую сразиться с нагрянувшими ордами гимири. Он обратился к Ашшурбанапалу и получил незамедлительную помощь: на западе войскам под Каркемишем было приказано идти к нему навстречу. Ассирияне восполняли недостаток пехоты в боевых порядках Гига.
Все складывалось больше чем удачно. В тылу с не покоренною столицей, имея за спиною, крепость Сарды гимири устремились дальше к югу.
Вся пестрота и разнородность их состава собой предполагала разность целей. Так, треры больше метили к эллинам, таохи - извести под корень мушков, а киммерийцам все равно где было грабить.
Мэоны и эллины били треров, которые пошли, не дожидаясь спешащих к ним на помощь киммерийцев, надеясь лишь на собственные силы. Едва взойдя на склон, они сорвались, завидев строй гоплитов из Эфеса. А те, сомкнув щиты ритмично воя, навстречу устремились ровным шагом. Обескураженные тем, что их атака не разметала в страхе воинство эллинов, кочевники, однако, не пытались коней остановить и мчались дальше. Их строй ударил. В центре, изогнувшись, охватывая фланги в полукрылья, стремительно, заметно утончаясь, эллинов треры все же не прорвали. А в это время конная лавина лидийцев налетела на них справа. Подняв на копья первые шеренги, они щиты пронзили тех, кто сзади. Немногим удалось назад пробиться, чтобы гимири принести дурные вести.
Номад немного отклонился влево. Весь подобрался, звякнул тетивою. Стрела его со свистом впилась в ветку, на острие её висела тушка зверя.
- Одна стрела, Старейший. Ведь темнеет. И скоро ничего не будет видно.
- Поверь мне, я охотился ночами. По блеску глаз затравленного зверя, могу определить его повадки и, следовательно, выбрать, куда целить.
Не то чтобы я в этом и не сомневался. Узнаем вскоре: кто на что способен.
***
А две другие битвы состоялись неподалеку, возле Сард, куда лидиец повел свои войска после победы над трерами близ полиса Эфеса. В двух днях пути с востока ассирийцы, дневуя в писидийском трехозерье, наткнулись на кочевия гимири, идущие беспечно им навстречу.
Развертываясь в боевой порядок, из стана выбегали щитоносцы. За незаконченной оградою укрылись до сотни пращников невидимых гимири. На правом и на левом фланге строя тяжелая пехота разместилась.
Гимири сразу же предприняли атаку, засыпав стрелами застывших ассирийцев. После двух волн, ответа так и не дождавшись, приблизились к противнику вплотную, в пристрелянное пращниками стана пространство, где оставили до трети бойцов и лошадей, но откатиться на безопасную дистанцию не дали им пущенные кругом колесницы, которые как волки сбили в стадо
недавних победителей фригийцев и разделив гимири надвое, прижали к стремительно несущимся навстречу шеренгам броненосных пехотинцев.
В резне бесславной несколько кочевий и множество родов расстались с жизнью. Пополнив кожаные сумки ассирийцев награбленным во Фригии и Сардах, которые пять суток, отбивались от бешеного натиска таохов и главного кочевья киммерийцев. Мэоны в Сардах получили вести: царь Гиг спешил на помощь с избавленьем. И с множеством гоплитов и лидийцев на расстоянии дневного перехода, он войско уряжал и ждал отставших. Проведав о возможности удара, направленного в спину киммерийцы, вместо того чтобы усилить свое рвенье, задумались, напротив, об отходе. Как таковая битва и не состоялась: гимири поспешили удалиться. Ушли, поставив несколько заслонов, чтобы мэоны не дерзнули их настигнуть врасплох при переходе на Сангарий, где стан второй орды колен гимири фригийцем был разбит под Гордионом.
***
Сколотский конь копытом бил о землю. Плетеная узда воловьей кожи, наброшена на спутанную гриву. Бока вздымались круто от дыханья.
- Еще полдня такой безумной гонки за призрачным видением богатства и то, что ты сегодня попираешь, укроет тебя завтра с головою. Царям оно, конечно же, виднее. У них коней, что звезд на черном небе. Но мне что делать, если околеет единственный мой друг на этом свете?
- Ты еще здесь?! (Раздался громкий возглас)
- Мой конь едва ступает! Он весь в пене! Сейчас передохнет, я снова тронусь. Позволь я покормлю его немного и дам ему попить воды из меха?
- Возьми другого! Вот мой переметный.
- Ну что за отвратительная кляча.
- Не сетуй, ведь причина всех несчастий своих ты сам, ведь ты нам проигрался, не мы тебе. Скажи еще спасибо, что меч и горит все ещё с тобою.
- Все - ложь! Вы мне не дали отыграться!
- Да нет же! Ну, признайся, что напился. Когда ты захрапел, ведь мы не стали, как прежде потешаться над тобою, а просто твою долю разделили, чем сторицей себя вознаградили за то, что не погнали тебя степью со связанными накрепко руками на шее у "единственного друга".
- Спасибо вам огромное. Припомню я вашу доброту не раз, а дважды. При случае в долгу я не останусь. Я ваш должник, клянусь Тагимасадом!
- Ты! Старый пес! Ну, будь же справедливым! Ведь я тебе дал сменную кобылу.
- Да это же мешок с травой, не лошадь!?
- Учись теперь довольствоваться малым
- Тьфу! Чтобы ты сдох и все твои колена! Благодарю тебя номад за твою помощь. Я обязательно открою Ишпакаю, что сердце твое было милосердно.
- Ты рот закрой. Будь нем подобно камню! Окажешь мне недобрую услугу. Вот беркут - знак вестей и бич с "узлами". Иди и положи царю под ноги!
- Уже бегу, вот только пересяду.
Он ловко перепрыгнул на кобылу, при этом то и дело, причитая о том, что его кости также ноют, как ветер дует в трубы паралатов, и, что его затекшие суставы, трещат как боевые барабаны, и кожа на коленях скоро лопнет и прочий бред, пока не удалился.
Глава 28
Как реки следуют к низовьям от истоков, людская доблесть следует за славой и прорезает себе русло среди судеб, застывших неподвижно берегами. Сколотам было мало мирной жизни. Их мужество влекло куда-то дальше. Поэтому знамена с бунчуками внезапно появились в Закавказье.
***
Царь вынул меч, вонзив его с размаху перед собой в сырую землю. На колени он опустился и, сложив на рукояти свои ладони, окропил железо кровью. И тут же выдохнул молитву, обращая слова к железнобокому Батрадзу. В ней необыкновенно сочетались одновременно неуверенность и ярость:
- Столбы Батрадза! О железнотелый рожденный на границе дня и ночи. Я царь номадов это - моя жертва. Прими её и будь к нам благосклонным!
Где меч вонзил я - земли паралатов. Они передо мной и за спиною! Придай нам силы и вложи мне в сердце глоток небесной ярости, чтоб мог я смести орду врагов одним ударом! И нанизая их тела на свои стрелы я к твоему костру в Туманную Долину пришлю рабами целые народы! На том целую звонкое железо о, пробуди Батрадз в нем дремлющую силу! И та земля, куда мы выступаем, я превращу её в алтарь для приношений! Не покорившиеся воле массагетов, взбиваем пыль столбами, крошим камни! Мы не считаем своих сил, вступая в битвы! Я - Ишпакай! Я - царь номадов: плоть от плоти и кровь от крови сын Тагимасада! И я ни разу не был побежденным: ни богом, ни жрецом, ни человеком! Клянусь Батрадзом! (крикнул, вырывая клинок, покрытый собственною кровью) я был рожден и выпестован славой. Я не могу быть смертью остановлен!
- Вчера Большой Совет вождей номадов - отцов колен Старейшин главных станов единогласно возвестил вам свою волю: идти в поход в полуденные страны и напоить коней за Каменной Стеною! Чей верх в снегах укрыт за облаками, кичась, гордится тем что - неприступен! Он первым покорится нам номады! Мужи-сколоты боги будут с нами! Продолжим цепь своих завоеваний. Скуем ее из подвигов и славы! Не посрамим же наших предков паралаты! Наш слух ласкают вопли побежденных! Мы никогда ни перед кем не отступали. И нас никто еще не ставил на колени!
***
Огромный стан под солнцем Меотиды, раскинулся очерченный огнями. Дымы костров бесчисленных кочевий, располагаются по правильному кругу. Как будто солнце в жарком поцелуе с землей соприкоснулось в этом месте. Привольное бесхолмье ровной степи след страсти окружает дикотравьем. Земные образы коней Тагимасада благоуханным гребнем ласкового ветра в траве густой расчесывая гривы: блуждают табуны орды номадов. На возвышении из сложенного камня светловолосые и с царственной осанкой, надменно излучающие властность в вооружении сколотов-паралатов, поворотясь лицом на юг стояли двое.
- Партатуа, скажи мне, брат мой: что ты видишь?
- Я вижу: очевидное и тайну. Спроси меня и ты увидишь тоже. Я видел как собаки ростом с лошадь, рвут сбившуюся стаю псов поменьше. Вокруг невозмутимо ухмыляясь
погонщики в невиданных одеждах. Один из них бросает куски мяса и те, почуяв кровь, ярятся больше, внезапно, словно чем-то увлеченный, скрывается и сам за тучей пыли, которую подняли псы сражаясь. Разорванная плоть и клочья шерсти. Ударом кость о кость встречают пасти.
Ужасный визг и хриплое рычанье. Взгляд, замерший прокушенное горло. Вот победитель обессиленный, шатаясь, с клыков, роняя розовую пену, взбирается, скуля на груду павших и, резко дрогнув телом, замирает. Погонщик весь истерзан точно также, лежит на куче стравленных животных. Рука его безвольно опустилась, но все еще сжимает куски мяса. Могучий барс является из мрака, поводит головой и, грозно скалясь, ноздрями, трепеща, вбирает воздух напитанный страданием и смертью. Взметаясь, покрывает расстоянье от основания кургана из умерших, до источающей зловоние вершины одним своим прыжком и восседает на троне смерти алчно ухмыляясь.
- И что, по-твоему, нам это предрекает? Какие беды ты пророчишь паралатам? Чем встретят нас полуденные страны? Сулят гаданья: боги благосклонны!
- Второе неотвязное виденье. Послушай, Ишпакай оно возможно ответы даст на все твои вопросы, а может, наплодит их еще больше. Я вижу множество плывущих белых щепок. Они светлы как кожа у младенцев. Они плывут, подхвачены теченьем, толкаются и лезут друг на друга, при этом часть уже не видит света и набирается водой скорее прочих и опадают вниз на дно подобно снегу, и обретают вечный сон в песчаном ложе. Другие же спеша, несутся дальше, среди теснин во тьме водоворотов сбиваются у заводей на мелях и за собратьями следят с немой тоскою. А тех несет неверная удача, волной, пытаясь выбросить на берег. Всего одна из тысяч достигает бескрайнего простора Океана и в плен глубин соленых попадает, затем чтоб раствориться там бесследно.
- Безрадостны видения номада. Вопросов появилось еще больше, но в горите грядущего, уверен, есть стрелы со счастливым опереньем! Всегда быть первым, первым в чем угодно! Я следовал всю жизнь своим заветам, ни в чем и никому не уступая. В номадах течет кровь первопроходцев. Глубинные движения рассудка их постоянно побуждают вырываться из монотонного течения их судеб. Сам образ жизни: отрицание сиденья на одном месте, постоянная готовность к сражениям и битвам паралатов - свидетельство об избранности рода!
***
- Не прилагайте это к сердцу как обиду. Старейший что ты знал о своем прошлом, Кроме того, что ты из рода катиаров, и то, что твой отец был тоже "волком"?
- Я знаю род до третьего колена!
- Похвально. Но, что скажешь ты о каждом? Что знаешь ты о помыслах и судьбах и, как и почему они сложились? Ты помнишь лишь события моменты. Такой-то был охотником на вепрей, такая-то стреляла лучше мужа, такие-то умели петь как птицы, такой-то был велик умом и телом. А то, что они видели при жизни? А то, что они слышали от дедов? И дедов своих дедов это знаешь? И как все отразилось на грядущем? К примеру: превосходство паралатов свидетельство того, что они позже явились вслед за родом катиаров. Возможно? Как ты думаешь?
- Возможно! А катиары в свой черед явились позже племен авхатов или землепашцев.
- Ну да! И что все это может значить?
- Наверное, что каждый вновь пришедший сильнее в чем-то был, чем предыдущий?
- Согласен, но в чем именно?
- Не знаю
- Хотя бы уже в том, что он уверен, что брать, не отдавая, может всюду. Ему порукой то, что он имеет безоговорочные средства убежденья: секира, меч, копье и полный горит не требуют каких-то подтверждений. Кто обладает ими, знает себе цену.
- Иначе говоря, кто обладает, заведомо намного уязвимей, того, кто посягнул на обладанье хотя бы, потому что его ценит?
- Примерно так, но есть одна неточность.
- И в чем ошибка? Я не понимаю.
- Ты говорил лишь о вещественном владенье.
- А разве есть владение иное? Зачем мне то чего не взять рукою?
- Ибо есть суть, не обладающая формой
- Старейший, к тебе вестник из заслона!
- Прости Хранитель, я тебя оставлю
Запыхавшийся всадник, подлетая, откинулся, назад рванув поводья, и лошадь осадил под самым носом, невозмутимо возвышавшегося Волка.
Старейший три огня, все как велел ты. Один на месте лагеря, два - подле. Мы собирались уходить, примчался "младший". В лучах заката видели два дыма. Но не на нашем берегу, на том, что против. Это - сигналы, катиары, я уверен!
- И почему вы так решили, объясни мне?
- Во-первых, пламя развели на возвышенье, а во-вторых, в него пошли сырые листья.
- Откуда знаешь?
- Цвет у дыма: ярко белый
- А что еще?
- Ну и конечно расстоянье: тянулся к небу первый перед нами, второй был где-то в землях андрофагов.
- Смени коня! Немедля возвращайся! Заслон снимай и нынче же обратно! Возьми двоих, да тех, что помоложе, оденьте пояса, поножи, шлемы. Да прихватите связку копий их там сколько?
- Четырежды по пять и нас с полсотни.
- Прекрасно! Сделай цепь в полперестрела. Следить за всем, ошибок не прощу вам. Друг друга слышать! К нам не приближаться! Старик у вас?
- С утра пошел к заслону
- За сорок зим! А он все беспокоен. Всё ищет себе славы! Будь он проклят! Найди его, он будет вам главою. Всем слушаться его беспрекословно!
- Старейший это все?
- Смотрите в оба!
Наездник моментально удалился.
- Позвать ко мне охотников! Три строя: по сотне пар колес пойдет за каждым. Не отставать! Держаться середины! Сломавшихся не ждать и разъезжаться. Раба отдать и запасные оси, но двигаться вперед без остановок! Дорогу для себя высвобождая, рубить и жечь ненужные остовы!
Куда девался Беркут?
- Здесь я, брат мой.
- Нам надо выслать вестника для Лиса
- Что передать?
- Пускай не сходит с места и раньше нас не входит в поселенье.
- Он будет вне себя.
- Все склонны к гневу. И время для него найдется вскоре
- Согласен Брат, скажи мне: что мы ищем?
- Открытое пространство для - сражений
- Я следопыта к Лису отправляю тотчас, а сам возглавлю правую колонну.
- Я лучшего для дела не желал бы. Вперед! Повиновенье катиары!
Глава 29
В трех днях пути от главного кочевья стоял отряд сколотской молодежи. На лагерь это было не похоже, скорей на однодневную стоянку. Наломанные ветви вместо ложа, привязанные кони, костровища, линялые собаки в клочьях шерсти, обглоданные кости в куче листьев.
Бездействуя сколоты, изнывали и с яростью смотрели друг на друга.
- Немного и дойдет до поединка. Они уже примерно поделились. И пусть до этого момента удавалось удерживать их всех в повиновенье, я чувствую, что время ссоры близко и многие на Лиса смотрят волком, а брат все медлит дело, будет плохо, в конце концов, я тоже не железный. Я сам не прочь ворваться в поселенье и кровь пустить десятку белокожих. Болтаются, дразнящее беззаботны, а мы сидим не солоно хлебавши. Юнцы уже разбились по коленам и не мешаются как раньше меж собою. И "беркуты" и "волки" разделились, а "лисы" мной же посланы в дозоры. Посмотрим, чем все это завершится. Я думал, что они столкнутся раньше. Признаться со стыдом припоминаю, что вел себя с номадом точно также. Однако прочь сомнения! Все вздорно! Когда опасность явного раскола в среде единомышленников близко её причину нужно вырвать с корнем!
И виду не подав, что он встревожен, Лис принялся осматривать стоянку. Обманчиво затишье перед бурей, на первый взгляд все вроде бы спокойно, но то, что луки - чувства, тело - стрелы для опытного воина понятно. Сам воздух полон ярости и злости. Неудивительно, что катиары ропщут.
- Послушай меня, Лис, колено "беркут" не прячет свою голову под листья и не выгадывает живность послабее. Мы не охотимся на мелочь или падаль. Когда придут отцы, что мы им скажем? Что мы спокойно провели в чащобе время, разглядывая женщин белокожих, не смея подобраться к ним поближе?
А кто мне скажет от колена "волка"? Что серые щенки поприумолкли? Или вам нечего ответить одиночке, который вам показывает зубы? Я спрашиваю вас, ведь вы мужчины? Согласны ли вы с тем, что мне вменяют, забыв о наставлениях Старейших? Вы с "беркутами"? Или вы со мною?
- С тобою Лис, конечно же, с тобою.
- Что ж это радует, хотя и удивляет.
- Старейший не простил бы ослушанья
- Залог успеха кроется в порядке и в понимании: зачем все это нужно. Я истомился ожиданием не меньше, но в сердце гнев впускать не собирался. Жалею, мало слушал паралата. Но кое-что я понял, как ни странно: что есть - случайность, что - предначертанье зависит от того, кто о них судит. Колено "беркут" вами был мне брошен поспешно вызов, кто его подхватит? И кто осмелится со мной на поединок, ведь катиары никогда не отступают! Чертите круг! Чтоб не было обмана свяжите руки накрепко ремнями. Пусть это будет словно пуповина, горящий мост надежды между нами. Он смерть и жизнь собою воплощает от безмятежности полшага до страданий. И пусть сраженный собственною ложью, падет под ноги правого неправый. Скрещу свой меч с любым из вас и каждым, пока не докажу вам свою смелость! Пронзите руки, буду рвать зубами. Все знают что я - Пес, Рожденный битвой.
Тем временем вернулась смена "лисов": продрогшие от утреннего бденья, они с недоуменьем озирались на все, что вокруг них происходило. Едва поняв, в чем дело, они тот час прочь "беркутов" с поляны оттеснили. Скрутили руки Старшему за спину и окатили всего стылою водою, чтоб в чувство привести и уложили на сложенные рядом в кучу листья. Разжав ножами челюсти у Лиса, очищенную ветвь вложили в зубы, чтоб он не прикусил язык, беснуясь, спустя немного времени как будто его взгляд прояснился, стал светлее. Он постепенно узнавал в склоненных лицах всех тех, кто были рядом. Отзывался им, отвечая на простейшие вопросы, (конечно, когда рот освободился: сумел таки разгрызть зубами ветку). Потом, придя в себя, он возмущался, что катиары обошлись с ним недостойно. Теперь его по их вине считают трусом, ибо он череп не добыл себе на чашу.
- Умерь свой пыл, ты служишь всем примером. Ведь ты - глава отряда, мы лишь тело. И когда разум не заботиться о членах, от нерадения они погибнут вместе.
- Довольно катиары я все понял. Опять была "накидка для рассудка". Я ничего как это водится, не помню, признаюсь, удивлен не видя трупов.
- Хвала Папаю Лис, что мы успели. Еще немного было б уже поздно!
***
- Твоя горячность "беркутов" порочит. Перед лицом других колен ты осрамил нас! Чтоб искупить свою вину теперь ты должен прийти на суд Старейшего с повинной.
- Да ни за что к "рыжеволосым" не пойду я! - воскликнул он затравленно оскалясь, -
Подайте меч, и я на него брошусь!
- Он сам сказал: внемлите катиары! Сколот назвал, что будет искупленьем. Просить о поединке ты не в праве. Моли Папая, чтобы Лис был в духе и принял твою жертву благосклонно.
Внезапно юный "беркут" изменился и, бросив меч, вдруг стал белее снега. Хоть видеть смерть ему было не внове, сейчас он был напуган, несомненно.
Как будто житель мертвенной Долины в зловонном и кровавом ожерелье из вырванных сердец, рожденных ночью, явился перед ним во всеоружье. Лис сам дрожал как лист, стуча зубами, он приближался в окружении колена. Шатался, но требовал поддержки и опирался на копье двумя руками. Остановившись в трех шагах от катиара, он долго пристально смотрел себе под ноги, как будто что-то странное увидел и это, что-то его очень занимало. Казалось, сам того не замечая, он размышлял и говорил с самим собою:
- Его отец был всеми уважаем, и я встречал его за Танаисом, когда он возвращался из набега, везя с собою скальпы савроматов. Он был татуирован как десятник, хотя за смелость большего достоин. Однако не всегда мы получаем, того, что заслужили (кроме смеха).
- Ты говоришь о нем так, будто бы он умер! Отец мой еще жив хвала Папаю!
Лис поднял руку, морщась как от боли, и катиар был толчком в спину остановлен.
- Итак, как я сказал: был уважаем. Ибо позор детей всегда позор сединам.
- Дерзнув порочить "беркута", рискуешь навлечь на род свой множество страданий. И обвиненье за глаза мечу подобно, вонзенному врагом между лопаток.
- Еще раз перебьешь меня, и сердце забьется не в груди твоей, а в горле. Не смей перечить мне. Когда виновен, ищи себе достойных оправданий, чем ярость возбуждать, она известно в таких делах всегда плохой советчик. Отныне для тебя жизнь это - роскошь. Воспользуйся же ей благоразумно.
Достав свой меч из деревянных ножен, одним движеньем Лис разрезал путы. Ремни опали "беркут" изумленно смотрел на то, что делает Старейший.
- Порежешь себе щеки в назиданье, как делают всегда во время скорби. Так будто бы в колене кто-то умер. Ты знаешь, как все это происходит.
- Кого же мне оплакивать, Старейший?
- Себя и свою собственную глупость
- О чем ты сейчас думаешь?
- О том же. Я чувствую, что сам во всем виновен.
Он резко опустился на колени и в руки взял наточенную бронзу. За взмахом взмах и капли алой крови упали щедрой россыпью на землю. Лис не смотрел на самоистязанье. Он подал знак, и воины колена сомкнулись над униженным собратом, укрыв его от взглядов посторонних.
Внезапно катиар из рода "волка", едва не сбив Старейшего на землю, явился перед ним в сопровожденье посланца - пожилого следопыта.
- Что скажешь страж восточного дозора? Я вижу, что мой брат послал мне вести.
- Привет тебе Старейший! Да все точно.
- Спасибо "волк" теперь спеши обратно, негоже оставлять открытой спину. Следите за верхушками деревьев: большой отряд вам птица тут же выдаст. Укажет вам число и направленье и скорость продвиженья через чащи. Возьми с собой двух "беркутов", рассейтесь и пусть вас опрометчивость не выдаст.
Теперь вернемся к вестнику от Волка и разрешим его от бремени молчанья. Я с нетерпеньем жду подробного рассказа, и слух к речам склоняю благосклонно. Однако прежде чем начать ответь мне: оставил моих братьев в добром здравье? И не сбылись ли опасенья Волка на счет возможного прихода савроматов?
- Тогда с последнего начну, когда позволишь. Я о набеге не слыхал, но знаю точно, что катиары сняли стан, не медля тот час, когда узнали о дымах на Борисфене. К тебе спешат теперь сквозь чащу три кочевья. И вскоре их костры пребудут с вами. Старейший повелел найти мне место, где мы могли бы дать сраженье с ходу. Живые в здравии, хотя среди умерших есть: "волки", "лисы" "беркуты" подростки. Была еще удачная охота, но ты, я это вижу, уже знаешь.
- Они достигли "выжженного" места?
- Хотя я их оставил прошлой ночью, но думаю, дойдут туда к полудню.
- Довольно слов, все ясно мне. Безмолвствуй. Теперь я сам решу, что надо делать. Поешь, попей и двигайся обратно: мне есть, что рассказать номаду с Волком.
- Тогда не трать мгновенья! Время, помни, не застывая никогда, несется в беге!
- Слова твои свидетельство раздумий. Скажи мне воин, что ты ждешь в награду?
- Удача рода, большего не жду я. Иного не желал сколь себя помню.
- Обдуманная преданность, так странно. Спеши навстречу главному кочевью. Попутно удаляй все наши знаки и делай сам обманные приметы, погоню, уводя подальше к югу. Я дам тебе десяток катиаров. Идите широко, но не теряйтесь, когда их обнаружите, то знайте обратный путь для вас лежит на север.
- Не тронутым оставишь поселенье?
- Я, что мне делать, сам всегда решаю.
- Повиновенье катиары!
- Да, бесспорно.
- Позволь мне взять юнцов колена "волка"
- Ты просьбой меня вновь опережаешь. Дорога тебя ждет, не медли больше. И мы за вами тот час выступаем, спеша прийти в назначенное место. Скажи Старейшим: выжженные чащи и пни деревьев, вырванные напрочь, то верный знак, что поселенье рядом. Они к воде привязаны, бесспорно, поэтому идти на запад дальше потратить своё время понапрасну, а в дне пути от выжженного места я буду ждать вас. Рано или поздно мы встретимся. Следи за дымным знаком и следуй по оставленным приметам. Ищите возвышенья и безлесье. Они бывают здесь не так уж часто.
Глава 30
- Ничтожный повод следствия - огромны. Бежать не в моих правилах, но все же, когда заходит речь об общей пользе, то я сумею поступиться многим.
- Не все источники номад достигнут Понта, но это воды вспять не обращает. Когда они стремятся на поверхность, то редко путь короткий выбирают.
- Да это так, согласен я с тобою. Но стоит ли во всем уподобляться обычному стеченью обстоятельств, когда богами выбор предоставлен?
- Что ты под "выбором", Хранитель, понимаешь?
- Лишь воплощение обдуманных решений. Возможность допустимого в пределах, которые мы сами себе ставим.
- Прости, но я не понял, объясни мне.
- Судьба это - загон для малодушных. Кто ищет оправданья своей лени, тот с радостью стремиться ограничить свободу принимаемых решений. Ты вел речь об источниках, Старейший.
А что тебе мешает выбрать русло, которое тебя и всех устроит, подумай ты о нем немного раньше? Итак, ты ищешь место для сраженья? Тогда повороти коней обратно. Не сознавая, что преемственность событий собой неотвратимо предрекает и новые условия для действий и сами действия во многом изменяет, ты не победу созидаешь - пораженье. Остановись и осмотрись: что новым стало? Ибо, настойчиво упорствуя в обратном, ты поступаешь совершенно неразумно.
- Так что же ты Хранитель предлагаешь? Ножу покорно горло предоставить и уподобившись в бездействии баранам, сомкнув повозки ждать прихода смерти?
- Поспешность порождает снова крайность! Заставь врага обхода опасаться. Чтобы тревога ему стала изголовьем, лиши его покоя днем и ночью.
- Зайти внезапно в спину савроматам?
- Или хотя бы попытаться это сделать.
- Для этого использовать бы Лиса. Я силы не хотел бы дробить дальше.
- Однако если медлить слишком долго, то можно упустить момент решений. При том при всем, что голос обстоятельств, взывает к воздаянию и мести.
- Номад порой бывает хладнокровен
- Тогда спеши с примерами иного. Я знаю Травник силу убеждений и, то как они действуют на разум. Примеров всепрощения не помню.
- Но все же это есть в людской природе?
- Равно как в ней есть подлость и коварство. И, что когда и в ком возобладает известно вероятно только богу.
- Однако же вид матери с ребенком в достойном сердце гнев не вызывает? И даже понуждает улыбаться. Не спорь со мной, я часто это видел! То было б верхом глупости. Не скрою, что девственная честность вызывает во мне порой несвойственное чувство, но это вряд ли что-либо меняет. Когда приходит время, то жестокость во мне в ущерб всему преобладает. Поверь мне, я могу быть беспощадным и цели достигать любой ценою.
- Хранитель, в этом я не сомневаюсь.
- Не время досаждать номаду спором! Умолкни Травник! Помни свое место!
- С готовностью смиренно удаляюсь. Но знай, Хранитель, я разочарован. Ты в сердце мне пронзил шипом сомнений. Любой другой меня не волновал бы, но все, что было сказано мне прежде иной, зловещий смысл приобретает.
- Что делать, Травник, на пути исканий встречаются провалы заблуждений. Ищи повсюду вехи откровений. Послушай сердце, пусть умолкнет разум. Ибо мешает иногда одно другому. Я был с тобою искренним, но меру доверия. Пусть сердце выбирает, а я отныне просто наблюдаю.
- Клянусь, что буду думать, уверяю о сути размышлений, ты узнаешь. Не жди ни похвалы, ни осужденья, на это вряд ли стоит время тратить.
- Об этом Травник я и не мечтаю. Ведь наша жизнь не просто ожиданье, хотя и состоит из упований, её я представляю чем-то большим. За непрерывной чередою устремлений иная цель, а в чем - решает каждый, доказывая собственной судьбою, был прав он или все же заблуждался.
- Старейший! Я твой долг повысил вдвое! - сказал номад, сбивая птицу с ветви.
- Я так и знал, что нужно дать четыре. Теперь наверняка мне не отплатишь.
- Еще достанет дичи покрупнее, - ответил тот, сурово усмехаясь.
- Побереги, номад, железный наконечник. Не вскроешь костью бронзовую кожу.
- Да кстати ты решил уже, как будет?
- Решил Хранитель: будем уклоняться, до встречи с Лисом. Мы идем на север. Мне только что пришли от него вести. Взгляни на бич: на нем узлы поменьше - род малых поселений те, что больше похожи на апойкии эллинов, а те, что покрупнее верно полис. Хотя я очень плохо представляю их вешний вид и облик, если честно открыты всем ветрам или, напротив упрятаны за каменные стены? Но камня тут особенно не видно. Черта изображающая волны - свидетельство "стоящего на водах". Я слышал, что эллины поначалу старались захватить какой-то остров и только там, отстроив укрепленье, осмеливались продвигаться дальше. Но тем, кто здесь живет это не нужно. Зачем бежать с насиженного места. Дары земли и неба под рукою, чего еще искать "оседлым"? Славы? Хранитель что-то не припоминаю, чтобы авхаты нападали на эллинов и разоряли их дома по своей воле. Всегда - по принуждению Скилура. Иное дело, если катиары, но мы с рожденья вскормлены войною!
- Все то, что ты сказал мне очень верно. Я одного только сейчас не понимаю: с какой из неизвестностей сражаться решился ты? С двумя одновременно? Или какую-то наметил для начала? В осаду взять твердыню "белокожих" или ударить все же в спину савроматам?
- Ни то и ни другое?! Тогда что же?
- Я их хочу столкнуть между собою.
- Нет истин безусловных, есть причина о чем-то думать, так или иначе. Мне кажется, сегодня дальновидность Старейший проявил сверх всякой меры.
***
Лис осторожно выглянул из чащи, которая вплотную примыкала, почти без перехода обрываясь к открытому пространству возле леса. Песчаный скат скрывал накат из бревен. На возвышении огромного обрыва над гладью Борисфена нависала из вековых стволов построенная крепость. Сосновый тес светился на заплатах, которыми заделывали стены: как видно этот город штурмовали, однако совершенно безуспешно. На берег были вытащены лодки. Их днища были плоскими как камни, обточенные волнами за годы. По виду своему напоминали раздувшееся брюхо кобылицы, которой пришло время разродиться. Вокруг них суетились поселенцы и что-то очень спешно выгружали.
- Предчувствия подчас бывают, вздорны, но что-то в этот раз предупреждает, меня о том, что встреча судьбоносна. Пришла пора для действий и решений! Но что же Волка нет! Чего он медлит? Пока ворота все открыты настежь, я сам бы мог ворваться в поселенье и, захватив его, добыл бы себе славу! Не дожидаясь стариков, идущих следом я город мог бы взять уже сегодня
Перенестись подобно ветру через стены и в прах повергнуть гордость белокожих!
Услышав звук, Лис резко обернулся, из чащи показались катиары. Не молодые, те оставлены в дозорах, а опытные воины постарше.
***
- Я не измены опасаюсь - ослушанья, к которому Лис более чем склонен. Боюсь, Хранитель нам придется ехать, призвать мятежный дух к повиновенью. Чтоб удержать его от штурма нужно лично открыть свой план иначе не поверит, что катиар вдруг уклоняется от битвы и оставляет поселение, не тронув. Итак, спешим, я знаю, что он близко, всего на расстоянье перехода, с рассвета пожирает город взглядом и мнит своей законною добычей. До сотни катиаров вполне могут наделать бед и в крупном поселенье. Уверен, что он тщательно обдумал, как будет воплощать свой план на деле.
- Вполне возможно. Я с тобой согласен, что нужно оттащить их за загривок. Иначе они, щелкая зубами, спугнут добычу нашу раньше срока и то, что ты задумал, не удастся. Да, кстати есть ли вести от заслона?
- Пока что никаких и это странно. Хотя конечно могут быть причины. Но для погони савроматы слишком медлят. Я говорил, что посылал на правый берег?
- Мне лично, нет.
- Прости меня Хранитель. Идея целиком твоя и должен я был предупредить тебя, но, сразу не сделав, позабыл об этом после.
- Они уже вернулись?
- Нет, все там же.
- И вестников не слали?
- Запретил я. Итак, мы выдвигаемся. Ты мог бы продолжить свой рассказ о паралатах? Ты дважды в руки брал последний посох и дважды убирал его обратно. Я видел, как тебя что-то смущает. Могу я разрешить твои сомненья? Скажи, Хранитель, в чем ты неуверен? О чем тебя Папай предупреждает? Известно всем, что боги напрямую общаются лишь с тем, кто им внимает. Кто ищет откровения, находит. Иные же не знают, что теряют. Поверишь или нет номад, но часто во снах своих я вижу Мать Табити. Она мне отвечает на вопросы, которые я сам ей не задал бы. Она мне наполняет сердце страхом, при взгляде на нее рассудок меркнет.
- Прикосновение Всесильных по иному, поверь мне, Волк, никто не представляет. Их голоса сопоставимы с голосами громов небесных, скажет вам "посредник".
- Но ты как видно этому не веришь?
- В чем может быть, когда-нибудь раскаюсь. Всегда уверен, только одержимый, удел живущих - вечные сомненья. Когда воспринимаешь жизнь, как данность, используешь её под час небрежно, и те, кто на вершины не забрался, считают, будто боги у подножья. И так во всем от меньшего к большому: о том, что не достигнул, забываешь, едва сомненья в нас возобладают, как тут же мы стремимся их посбыться. Но ты меня спросил, я отвечаю: я думал вновь о мере предпочтений, которую мы часто выбираем, когда заводим речи о чем-либо. Ты жаждешь описания сражений?
Свидетельства примеров чьей-то славы? Как будто бы внутри питаешь что-то? Изволь я расскажу тебе, что знаю. Но я одной надеждой утешаю усталое израненное сердце, что мне удастся заронить сомненья, и ты не будешь, верить, так как раньше. Не будешь чтить того, чего не знаешь. Не будешь верить в то, чего не видел.
- Хранитель, во второй раз замечаю, что мысль твоя спешит подобно лани, которую охотники вспугнули и гонят в когти пардуса номарха. Когда ты прежде звал меня дознаться, в чем смысл происходящего, готов был с тобой идти, куда бы ни позвал ты. Но нынче ты в тревоге, что с тобою?
- Старейший я не чужд предубеждений. Я чувствую, что близко перемены, которые мне жизни будут стоить. И если я хоть что-нибудь узнаю, то ты, конечно, будешь самым первым из тех, кого в известность я поставлю. Пока же я в неведенье полнейшем и совершенно ничего не понимаю.
- На том и порешим. Я умолкаю и ожидаю продолжения рассказа. Поверь, я крайне заинтересован узнать о том, что приключилось дальше.
***
- Партатуа!
- Да Ишпакай
- Прибыли вести?
- Еще с утра. Я не хотел тебя тревожить
- Отлично выспался, смотрю уже за полдень?
- Да Ишпакай. И Круг уже весь собран.
- Начнем тогда Большой совет. Не медля, не тратя ни единого мгновенья отпущенного богом и судьбою! Батрадз! Прими молитву паралата! Я славлю твое имя на коленях, упершись в перекрестье рукояти! Достаточно гаданий: время битвы!
Глава 31
- Какие б не пришли сегодня вести, идти на запад не имеет смысла. Двухлетнее бестравье в степях Понта бескрайние пространства превратило в безжизненные мертвые пустыни, где нечем прокормить стада номадам. Мы подчинили катиаров своей власти! Во славу всех имен Тагимасада залили кровью поселения меотов! Но, что возложат дети нам в курганы, когда мы двинемся в Туманную Долину, что мы возложим под ноги Табити?
Ритмичный гром пятидесяти тысяч мечей о щит. Накрыт удар ударом. Надорванные глотки извергают, рокочущие бурей песни рода.
- Постыл мне мир с бездействием! Будь проклят, номад, склонивший голову на землю! Живёте ли вы?! Спите! Катиары явили мне в бою иную доблесть!
***
- Они презрели право поединка! Трусливые и подлые собаки! Сильнейшего из нас пронзили стрелы! Они пускали их, не приближаясь!
***
- Смотрите на меня: я в самом центре! На этот меч бросались массагеты! Отец номад не взял его в могилу, посмертный дар сулил залогом чести!
***
Вождей, подмяв, мидяне зароптали:
- Песок в глаза! Скулите как гиены! Довольно совещаться! Время битвы! Живите как цари или умрите! Позор на вашу "доблесть" паралаты! Как долго сотрясать мне криком воздух?! Я рыть готов ногтями эту землю, чтоб выкопать могилы вам поглубже! Сомкните "скорпионы" свои жала! Сложите туже кольца свои "змеи"! Пускай земля и горы содрогнутся! И пусть трепещет враг: мы выступаем! Достигший края мужества, умолкни! Мечу мольбы возносишь по привычке?! Предстань передо мной, я разделяю трусливые сердца и бремя тела!
Спеша сорвать плод мужества при жизни, мидяне строй условленный сломали. И каждый род, стремясь быть самым первым, летел вперед, других опережая.
***
- Номады! Нож мне в спину, если лгу вам! Воззрите я один и безоружен! Вон там, на юге сказочные страны! Я вижу их, клянусь Тагимасадом!
***
- Приблизьтесь к ним! Мечите ваши копья! Мидяне это ведь не ассирийцы: нет строя лишь разрозненные толпы. Неужто мы безумцев убоимся?!
***
- Ужели вы хотите моей смерти вот здесь сейчас без чести и без славы?! Не я ли доказал вам в поединках, что сан царя мне жалован по праву?!
***
Пронзая клубы горьковатой пыли, пять "копий" главных кланов устремились на прянувших сколотов, увлекая разрозненные массы за собою.
***
- Довольно! Ишпакай с тобою вместе! Отныне рядом, чтобы не случилось! Я преломляю свои ножны о колено: темницей для меча они не будут!
***
Ослепнув от неистовства, мидяне, едва ли счет вели своим потерям. От ярости, хрипя, они врезались в испущенные тысячами стрелы.
***
- Достаточно, брат мой, прикроешь спину! Еще раз вознесем хвалу Батрадзу. Коснись предплечья, отворяя вену и кровь свою спеши смешать с моею!
***
Сметя, разъяв окрылья самых смелых, сколоты строй, создав, остановились и, затянув свою "древнейшую из песен" на замерших в смятенье, устремились.
***
- Я тоже рядом! Я! И я! Номады, довольно с нас утех и праздной жизни! Пускай несут котел-кровосмешенья. Отныне в этих землях мы изгои!
***
Вожди, излишне медлив поначалу, теперь искали славы в новой жизни: готовя себя к чести погребений, они приумножали свои раны.
***
- Ведите нас в полуденные страны! Цари вы разбудили нас упрёком. Однажды меч, подняв его не бросим! Ничто не остановит паралатов!
***
Увязнув в густорядье паралатов, мидяне сбились, спешиваясь в кучу, пытаясь применить манеру боя своих врагов исконных - ассирийцев.
***
Остаток дня и под покровом ночи номады неустанно пировали. Жрецы несли свой дар Тагимасаду: десятки сотни жертвенных животных...
***
Номад упал на землю бездыханный. Он начал путь в Туманную Долину. Рука сжимала меч железной хваткой, и взгляд его застыл, уставясь в небо. Вначале Волк опешил, изменился в лице и с недоверием коснулся, лежавшего недвижно паралата. Внезапно, понял все и с криком взвился. Протяжный вой тоскливый, неумолчный по замершему лесу прокатился. И кровь застыла в жилах тех, кто слышал, как болью изнывает чьё-то сердце.
"После завоевания Вавилона сам Дарий выступил в поход на скифов. Так как Азия была тогда богата воинами и огромные средства стекались в страну то царь пожелал теперь наказать скифов за вторжение в Мидию и за то, что скифы победив своих противников-мидян первыми нарушили мир. Ведь как я уже сказал раньше, скифы 28 лет владычествовали в Верхней Азии. Следуя за киммерийцами, они проникли в Азию и сокрушили державу мидян (до прихода скифов Азией владели мидяне). Когда затем после 28-летнего отсутствия спустя столько времени скифы возвратились в свою страну, их ждало бедствие не меньшее чем война с мидянами: они встретили там сильное вражеское войско. Ведь жены скифов вследствие долгого отсутствия мужей вступили в связь с рабами..."
"Мельпомена" Геродот
Конец.
Заключение
Ты знаешь, уважаемый читатель, насколько б убедителен я не был, единственный проверенный критерий твое небеспристрастное сужденье. Иначе быть, наверное, не может. Жива игра страстей или подложна? Вибрируя, душа определяет. Смиренно ожидаю приговора.