...И выходит нам доля такая,
и такой достается уют -
где небесные реки сверкают
и подземные луны текут.
Моют волосы женщины наши
и глядятся в свои зеркала.
Век уж прожит, а опыт не нажит,
и пусты все четыре угла.
Но безмерна ночная отвага.
И ты счастлив, что все-таки есть
стол и стул, и перо, и бумага,
выражаясь торжественно - десть...
Хроника ночи
Какая темнота на свете!
Спит город с горем пополам -
из труб выбрасывая ветер,
несущий пепел по полям.
И по ступеньке постовые
опасность переходят вброд.
Спят в автоматах холостые
патроны, зря грешит народ.
Спят Марс, Меркурий и Венера -
хотя проснуться бы должны,
чтоб инспирировать маневры
любви, торговли и войны.
Спит спирт, спит март, коты и кошки,
ведомые, поводыри.
Спит даже солнышко в лукошке
плетеной розовой зари.
Спит вождь, спят слуги, соглядатай
следит - каков в борще навар?
Спит бывший пионервожатый
и комсомольский комиссар.
Спит город, как военнопленный,
поднявши руки, спит река,
сквозь зубы сплевывая пену,
чтоб не угробить казака.
Спит сборщик податей, спит подпись
под заявлением в ООН,
меж тем, как дева пишет повесть
осовременной Манон.
Спит кинохроника, спят грезы.
Спит тень любви между людьми.
И только звезд слепые розы
летят и падают - лови!
Спит база в завязи бензина,
спят манекены без трусов.
На всех панелях магазинов
спит вождь без трубки и усов.
Спит пленум, дремлет референдум,
спит дошлый скупщик мертвых душ,
спит простофиля, взяв в аренду
болото, полное кликуш!
Спят идеологи застоя
и перестройки, тесен мир.
Спит, коммунизм себе построя
в сортире, вздорный бригадир.
Идет втихую распродажа.
Нет цен на ценниках, все спят.
Спит город - и уже неважно
какие сны ему сулят?
И только дети без подсказки
учителям дают ответ:
мы рождены, чтоб делать сказки -
в которых смысла нет как нет!
Спит, дрыхнет матушка Россия,
ракеты спрятав у ракит.
Микеле Плачидо красивый
зачем в Италии убит?
Зачем Изаура-подруга
живет, судьбу свою кляня?
Пускай бы ехала в Калугу.
Она бы встретила меня.
Как широка страна родная,
и места хватит всем сполна -
от синих Сочей до Алтая
пьет и поет моя страна!
Окаменело, страшно, мутно
спит разум, тьма на сердце, тьма!
...И все же грезится кому-то
в весну ушедшая зима.
Раскрыта новая тетрадка.
Все расшифровывается вновь.
И пробирается украдкой
в строку надежда и любовь!..
* * *
По сырой листве шурша,
бродит грешная душа,
задыхается в потемках -
сука жизнь, а хороша!
Словно птицы, реют сны
в синих высветах весны.
А в душе, как в той котомке -
три звезды вместо казны.
А в душе, как в той тюрьме -
три беды, одна в уме.
Только в том-то и причина -
все запутались во тьме.
Все плутают да блудят -
сирот-извергов плодят.
Были женщина с мужчиной -
обратились в рай и ад.
По сырой земле родной
за тобою и за мной
бледной осенью бесплодной
кружит ворон проливной!
Кружит ворон, тужит вор -
ну когда же грянет мор?
Но гудит в груди народной
сердца пламенный мотор!..
Исход
Понапрасну старается некий казак
саблю вырвать из ножен -
этот город был славен полвека назад,
а теперь он не нужен.
Но корытные улицы веры хотят -
пусть не в Бога, так в черта.
И бегут, куда манят, летят и летят
без ума и расчета.
Издыхает на солнце саманная степь.
Не казачьи подводы,
а цехов и заводов гремучая цепь
опоясала воды.
Славим малую родину - что же она
все болит, все болеет?
И стенает, и стонет, и сипнет волна,
и скрипит, и мелеет.
Пролетарское знамя свободу сулит,
но какая свобода -
если в воздух предместий подмешан сульфит
заодно с водородом?
И казалось бы - цензора нет над строкой,
сгинул призрак острожный,
только горло зажато державной рукой
и дышать невозможно!
1987
Казацкая быль
Горючие тучи летят на закат.
...Ах, степь нараспашку!..
На круг призовет атаман казака -
где конь твой и шашка?
Где потом пропахшее, злое седло,
ружье и попона?
Разинет казак рот, кривой, как дупло -
не знаю, не помню.
Не знаю, не помню, отец-атаман,
был, вроде, тверезый.
Видать, погубил меня, батя, туман,
туман от березы!
Великий поход намечали мы, но -
как это ни горько -
все кончилось мясо и скисло вино,
и песня прогоркла.
И пики ступились, и дети худы,
и жены пузаты -
кого воевать и идти нам куды
сегодня и завтра?
Ведь глянешь в окно - там и вправду черно,
бугры и откосы.
А что до того, что нема ничего -
был, вроде, тверезый!
Туман погубил меня, батя, туман
да баба дурная!
...Глядит в казака и сопит атаман -
не знаю, не знаю.
Где шашка твоя, - говорю, - и седло,
копье и попона,
куда нас с тобой вообще занесло?
- Не знаю, не помню!
1987
* * *
...И зачем ты горбился, ломался,
оставался с премией и без,
обвинял и сам же обвинялся -
ветеран и член КПСС?
Стройки строил новые и рушил
ранее построенные, пил
воду кипяченую на ужин -
или ты все это позабыл?
Туго подпоясываясь ветром,
знаменем махал и кулаком.
Что же ты теперь встаешь с рассветом
в очередь за бледным молоком?
Что ж тебе теперь-то не по нраву -
по стране сплошные Октябри!
"Слава демократии" - направо
и налево. Только посмотри.
...Он стоит, как витязь на распутье,
и не узнает родимый лес,
видя только клети, плети, прутья -
ветеран и член КПСС.
Поседевший, выморочный, грешный,
слабый, непреклонный и святой
до сих пор живущий Той надеждой,
Тою же жестокой слепотой...
Ночной рынок
Воздушный, нищий шарик
из копоти и гари,
бетона и стекла.
Ночной центральный рынок,
аквариум без рыбок -
пустует досветла.
Лишь реют тени, тени
сомнамбул, сновидений,
воров и воротил,
занюханных, нимфеток,
балдеющих с таблеток -
коль вечер пофартил!
В час поздних расставаний
рыдает рынок ранний,
кружа, как НЛО.
Черна, туга округа.
И ни жены, ни друга -
откуда пить тепло?
Вворачиваясь в тучи -
то ль ангельский, то сучий? -
летит, летит объект,
меча лучи и стрелки...
Панель для скороспелки
и кухня для калек.
Ночной центральный рынок,
аквариум без рыбок,
разводы на стекле.
Мечтательница-чтица,
спи - пусть тебе простится
сон о другой земле...
* * *
Поглядывая в узенькие окна,
спустись по той уклончивой тропе,
где и твоя мелодия подмокла
в состарившейся каменной резьбе.
Там черные круглы полуворотца,
узоры стерты мягкие, чужак
сквозь мрак ветвей никак не проберется
к беседке, пламенеющей как мак.
О, юность недоверчивая! Скупо
ты отдаешь нам наши же слова!
...Сто лет назад здесь дождик плыл и хлюпал.
Сто лет назад кружилась голова.
Как ястреб напрягающийся, ясно
услышь и вспомни, вспомни и пойми -
ты все-таки был связан не напрасно
с тобой уже забытыми людьми.
И, бледными, скользящими губами
нашаривая девичьи уста, -
ужель тогда не чувствовал ты пламя
любви, что низвергала высота!
Ах, перевертыш памяти! Пустые
глаза твои меня не удивят.
Ты всех простил. Тебя давно простили.
Да был ли кто-то там и виноват?
За школою цвело-горело поле,
и спотыкались спелые дожди.
...Кричи в ладонь: "Марина, Надя, Оля!.."
И так - по эху грешному - иди...
* * *
А когда все это началось -
он еще не понял, что случилось.
Просто грусть осенняя клубилась
в сердце, изболевшемся насквозь.
И летели листья на авось,
спаянные притяженьем ветра.
В перепаде тьмы, наплыве света
пламенела горестная гроздь
в огороде стынущей рябины.
...В самом деле, что произошло?
Облаков плывучие руины
бились в запотелое стекло.
Все мы грешны или виноваты -
муж перед женой, сестра пред братом,
блудный сын пред памятью отца.
Слезы перед смехом, смех пред горем,
горный лес перед огромным морем
и начало пред кольцом конца.
Я виновен пред тобой, подруга!
...кровенеет ало и упруго
гроздь рябины... лето отросло.
Нет виновных. Все мы виноваты.
Принимай расплату, как зарплату -
в этом, видно, наше ремесло!
* * *
Осмельтесь быть счастливыми,
рассмейтесь перед грозами!
Нет мира под оливами,
нет мира под березами.
Когда грачи печальные,
крича, кружат над нивами -
осмельтесь быть отчаянно,
отчаянно счастливыми!
Пускай тоска-уродица
пол выметает гривами.
Не оптом - значит, в розницу
осмельтесь быть счастливыми!
Не вытянет, ни выручит
кликушество сопливое,
но жизнь надежде выучит -
осмельтесь быть счастливыми!
Эпоха невеселая
нас делает пугливыми?
Останьтесь новоселами -
осмельтесь быть счастливыми!
Осмельтесь быть счастливыми,
не крася время розовым -
нет мира под оливами,
нет мира под березами!..
* * *
Отгорел, отпылал, отблестел
и пожух наш сиреневый куст.
Ангел бездны и тьмы пролетел.
Город после полуночи пуст.
Если ты до полуночи трезв -
постарайся уснуть, а то вдруг
ненароком свихнешься и без
провожатого ступишь на круг.
Широка да крута эта ночь.
Постарайся уснуть, - говорю -
потому, что мне нечем помочь
всем идущим сегодня в зарю.
Потому, что я сам - хоть не трус -
но боюсь человечьей игры.
Лучше в стенку затылком упрусь
и заткнусь, замолчу до поры
петушиной, рассветной, родной.
Утро вечера все ж мудреней.
...И пускай там кружит надо мной
ангел страшных вчерашних теней!
Ироническая элегия
На кухне или в кабинете,
создав свой маленький уют, -
пиши, покуда не заметят,
пиши, пока не заметут!
Пиши, писатель, делай дело,
работай с пользою и всласть -
покуда злость не оскудела
и зависть не перевелась.
Покуда ночь шумит ветвями
и сон блуждает у окон -
неси свое святое знамя
поверх неправедных знамен.
А там звездою ли, крестом ли
тебе аукнется - Бог весть? -
за то, что ты, цветя в застое,
сумел и нынче не отцвесть.
За то, что стоек был, как столик,
за то, что буен был, как бык -
не наркоман, не алкоголик,
не из каких-нибудь задрыг,
не из каких-нибудь ледащих,
ловящих пену перемен,
а самый-самый настоящий,
а самый настоящий член
СП.
Спит тихая округа.
И лишь в предутреннюю глушь
доносы пишут друг на друга
лихие инженеры душ!
* * *
Долгие проводы - лишние слезы.
А поезда идут по расписанью.
Вот застучали, запели колеса
под помутившимися небесами.
Выхлопы, вскрики, всхлипы да вздохи -
только уже мы в другом измеренье.
Что это? Вехи новой эпохи
или пока то еще время?
Стар я мотаться, слабы колени.
Если признаться, мне надоели -
тусклых вокзалов сны-исступленья,
узких вагонов полки-качели!
Только куда же греку причалить,
где свои ноги вымыть варягу,
если ночами да за плечами
варит судьбина новую брагу?
Движение
Жизнь идет, как скорый поезд,
с остановками в пути,
как зачуханная повесть,
где чухонки не найти.
Жизнь идет, меняя стрелки,
проводник несет белье.
Пьет вино из кислой грелки
за здоровие мое.
Только наши полустанки,
гребни крыш из-за бугров -
так похожи на останки
безымянных городов.
Это Гоголь, верно, видел.
Это я читал, кажись, -
потому и суп из мидий
снится, грешным нам, всю жизнь.
Я не стану пароходом
реки-страны оплывать -
встану в очередь с народом,
чтобы план отвоевать.
Проводник - дурак не промах:
что машина - пусть идет.
То корежит на изломах,
то бросает в жар и лед.
Скоро лето, скоро мухи,
там и осень, там и снег.
Там торчит среди разрухи
гордый русский человек!
Без фальши
Я позабыл, что я жил и любил. Не помню -
чем же я бредил, кому божился
в узких кроватях громоздких комнат.
Я позабыл, что такое сон. Я сжился
с пресной трясучкой ночных кошмаров
и преуспел в этом деле. Словно
щупальцы или клешни кальмаров,
меня терзало, спать не давая, - слово.
Жалкие выжимки и потуги
не утешали меня - да полно! -
в потных объятьях своей подруги
я их к утру забывал упорно.
...А между тем над сетьми кварталов
дождь про свое напевал картаво.
И грохотала страна металла
без колбасы, молока, сметаны.
Я позабыл, что такое быль. И выбыл
без суеты из борьбы. И выпил -
сколько положено по талону,
выстояв очереди-колонны.
Как говорят, что посеешь - то и...
Не повернется язык сказать, что дальше -
поступь оркестра, дыханье холодной хвои?
...Господи, было бы это хотя б без фальши.
1988
Ночная молитва
Стук поездов нагоняет на сердце кручину -
спится - не спится, томит меня холод иль зной.
Господи боже, хоть ты объясни мне причину -
в чем виноват я пред этой большой тишиной?
Окна открою навстречу мерцающей влаге -
что говорят обо мне эти тени в ночи?
Боже, прости, и добавь бедолаге отваги -
чтобы задуть сизокрылый огарок свечи!
Жизнь моя, жесть, прогибается под суетою,
женщины милые мимо проходят меня.
Господи Боже, я взгляда и вздоха не стою -
как же посмел прикоснуться к веселой загадке огня?
Пуст мой удел и разорваны смертные связи,
плачет и плачет заблудшая птица в саду.
Крошатся звезды и рушатся, бедные, наземь.
Скоро и я упаду, упаду, пропаду!
Не обнеси меня малой любовью последней,
я остываю в твоем заповедном плену.
Холоден зной твой июльский, ромашковый, летний-
благодарю, обожаю тебя и кляну!..
* * *
Сомнительное чувство долга,
двусмысленный мужской уют -
где пьют и треплются без толку,
и снова треплются и пьют.
И засыпают на диване,
и просыпаются едва.
А утром спросишь: кто ты? - Ваня.
Иван, не помнящий родства.
Приблизившись к большому сроку,
сто адресов переменя, -
я больше не пущусь в дорогу,
весь этот бред не для меня.
Я притерпелся к аду дома,
к ненасытимому ярму.
Мне все углы его знакомы.
Я ночью плачу по нему.
И ведь не зря, по гороскопу,
мы все обязаны в свой срок -
среди раскола городского
найти единственный порог.
Не о любви твержу - о доме.
А может быть, и о любви -
шуршащей, словно мышь в соломе,
и презираемой людьми...
За что?
За что любить тебя, революция, -
за жизнь базарную, за старость бедную,
за стансы блядские и оды куцые,
за то, что сделал я и что не сделаю?
У коммунизма своя грамматика
и подрасстрельные свои решения.
...За жизнь колючую, за автоматчика
на вышке Боговой, где все мишени мы?
И я попробовал послевоенную
кирзу тяжелую легчайшей осенью,
чтоб бегать в школу обыкновенную
дорогой травною, омытой росами.
И я учился твоим велениям -
где брат не брат мне, коль мы расходимся
в оценке Левина или Ленина,
в цене Свердлова или Раскольникова.
Учителей я искал, прицеливаясь,
по кругу кружки ходили полые.
И лишь на старости сказать осмеливаюсь:
все короли у народа голые!
За что ж любить-то тебя, беременную
детьми-уродами на хмеле-солоде, -
за лес просеянный, за бесов времени,
за всех подвешенных за пятки голые?
Чужда романтика мне, что просит кровушки,
как будто раненый мычит - водицы...
Весьма сомнительно сиянье Золушки,
принцессой скачущей по заграницам.
Я помню руки своих родителей,
руками этими Эпоха строилась,
чтоб свора наглых соцпобедителей
из их потемок свой свет утроила!
За что любить-то? За кир без курева,
за унижение ментовок пристальных,
за то, что пела ты мне, обдуривая,
жить разрешая бездомным призраком...
Правда
Наслушался, наговорился, устал
и серым, и скучным, и сумрачным стал.
И больше не верю во всю эту ложь -
нет, правду давай, а потом хоть под нож!
Потом хоть на рельсы, хоть в петлю, хоть в плен,
но только не надо, не надо подмен -
ни лести, ни страсти в игре заводной!
Я требую правды, лишь правды одной.
Железо течет в наших жилах тугих.
Железом печет раскалившийся стих.
Железом, железом жива наша жизнь -
я требую правды! Ты требуешь лжи?
Нет, хватит упрятывать фигу в карман,
ведь как ни крути, а обман есть обман.
Наслушался, наговорился, увы -
стал тише воды и стал ниже травы...
* * *
С приближением дня Черной Звезды,
закупаю настой календулы и валерьяны,
потому что делишки мои худы
и горят к непогоде ушибы души и раны.
А на улице слякоть, туман, слюна
Люцифера - коль выразиться покрасивше.
И плывет, истаивая в тоске, луна,
и заходит с одышкой за угол крыши.
С приближением дня Черной Звезды
ветра в поле слышны рулевые весла.
И краснеют на кладбище общих судеб кресты,
и бледнеют кровавых потерь звезды.
Ох, неровная поступь усталого века, стук
неожиданный в дверь, холодок, холод,
реактивного ангела мерный упорный звук,
западающий в душу, как смерть, как любовь, голод...