Я заслуживаю повешения - впервые я раскрыл Тору в 23 года. И то, если бы не нога и доктор Беркович... Беркович, безусловно, был самым гениальным хирургом на этой земле - он ломал ноги, руки, шеи, ключицы, - все, что можно поломать, - и многие люди по сей день благодарны ему за это.
--
Это мой долг, - говорил Беркович, - врач должен помогать людям.
И продолжал ломать.
Мне он сломал левую ногу. Правую я просил не трогать. Она у меня толчковая - а в то время я еще частенько прыгал. Это было далеким августом, в солнечный день на Рижском взморье. Отпуск кончался, и мне ужасно не хотелось возвращаться в Ленинград - в сырость, болото. Каждый год где-то за неделю до отъезда с дачи настроение мое портилось, я не хотел туда, - сначала в школу, которую ненавидел, затем в институт, куда поступил не я, а моя национальность - я хотел в Университет, а мою национальность в тот год брали только в Целлюлозно-бумажный. Потом на завод, который выпускал неизвестно что, - скопище грязи, ругани и вони.
Обычно я покорно уезжал, бросив в море медный пятак, но в тот год сосны не отпускали меня. И дюны не отпускали. И море.
--
Не уезжай, - шептало море.
--
Пошли их к бениной маме, - пели дюны.
--
Как?! - спрашивал я, - подскажите.
Но дюны молчали, и я пошел к Зовше.
--
А хицин паровоз! - воскликнул Зовша, - не хочешь уезжать - оставайся. Я каждый год отдыхаю три месяца.
--
Как? - спросил я.
--
Есть Беркович, - ответил Зовша, - давай окунемся и поедем к нему.
Мы взяли на Турайдас такси и помчались со взморья в Ригу. Сосны стояли по обеим сторонам шоссе. Они знали меня с детства.
--
Успеха у Берковича, - желали сосны.
Мы подкатили к Травматологическому институту. Беркович был зав.отделением, очередь к нему вилась по трем этажам. Зовша толкнул меня на носилки.
--
А ну, подсобите, - бросил он кому-то, и мы прошли без очереди.
--
Тяжелый случай, - печально объяснил Зовша.
Беркович был высокий, решительный, в революцию он был бы командармом.
--
Встаньте, - приказал Беркович и внимательно оглядел меня, - куда не хотите возвращаться?
--
В Ленинград, - сказал я.
--
М-да, - протянул он, - почему-то в Ленинград особенно не хотят возвращаться. Тут есть над чем подумать ученым. На сколько хотите продлить пляж и море?
--
Недельки на две, - ответил я.
--
Что вам делать через две недели в Ленинграде? - спросил Беркович. - Грязь, слякоть, но если вы настаиваете... Он задумался. - Две недели - это палец.
--
А что, можно больше? - спросил я.
--
Медицина сегодня творит чудеса, - ответил Беркович, - я могу до полугода. Можно и больше - но потом надо переходить на инвалидность.
--
Нет, нет, только без инвалидности.
--
Тогда три месяца, - сказал он, - в ноябре здесь все равно делать нечего - вода холодная, кафе закрыты. Хотите три?
--
Я не против, - сказал я.
--
Тогда выбирайте: двойной перелом бедра, тройной голени, открытый плеча, раздробление таза.
--
Давайте таз трогать не будем. Руку можно?
--
Можно, но она тянет на месяц.
--
А щиколотку?
--
Послушайте, - сказал Беркович, - вы Тору читали?
--
Нет, - сознался я.
--
За такие вещи еврею надо ломать голову. Ну так вот - согласно Торе Бог дал нам 235 запретов. Столько же в нашем теле костей.
И любую можно сломать. Если вы решили перебрать все, то мы кончим в среду, а у меня очередь. Подойдите-ка сюда, - он подвел меня к скелету, - выбирайте! Кости, окрашенные в красный цвет - три месяца, в зеленый - два, один - в голубой.
Мне почему-то приглянулась левая красная голень.
--
Левая так левая, - согласился Беркович и начал накладывать гипс на мою здоровую загорелую ногу...
--
И так я буду ходить три месяца? - спросил я.
--
К шаббату снимем, - успокоил он, - а пока хромайте, как следует, чтоб видел весь персонал. Держите костыли.
Я скакал минут двадцать, сбивал сестер, повалился на очередь, наступил на главврача.
--
Гинук, - сказал Зовша, - не будем переигрывать.
И мы покатили на море.
--
Не понимаю, почему ты выбрал ногу, - говорил Зовша, - шея значительно удобней. Я всегда выбираю шею...
Я скакал по пляжу на костылях и был счастлив - в кармане лежал заветный бюллетень.
--
В пятницу он мне снимет гипс, - спросил я, - и что потом?
--
Технология такая, - ответил Зовша, - после снятия - отдых, загар, морские ванны. В конце третьего месяца Беркович вновь накладывает гипс и снимает его уже перед комиссией. И прощай взморье.
Я стал ждать пятницу. Я сидел на балконе и читал Тору, которую мне дал Зовша.
--
Во многой мудрости - много печали, - сказал Зовша, - и умножая знания - мы умножаем скорбь.
--
Это к чему? - спросил я.
--
Так, - сказал Зовша, - в августе я печален.
Я сидел на балконе, ел чернику с молоком и читал Тору. Тора была с комментариями.
--
Каждый еврей, - читал я, - в своей жизни должен выйти из Египта...
Мне вдруг захотелось все бросить и выйти, прямо в гипсе.
--
"Я еврей, - подумал я, - мне 23 года и я еще не вышел!"
Нетерпение охватило меня, я не знал, что предпринять. Я налил себе еще один стакан молока с черникой и здесь принесли телеграмму.
Я вообще ненавижу телеграммы. Особенно во время отпуска. Я развернул:
"Срочно явиться доктору Берковичу, среду, 10.00".
Подписи не было.
Я подумал, что Беркович хочет облегчить мою участь и снять гипс чуть раньше, но сейчас я никуда не спешил. Я хотел сидеть и читать Тору.
"- Поеду, как договорились, в пятницу," - подумал я.
Я читал весь день и всю ночь напролет. На следующее утро под балконом остановился "газик" и из него вышли два мента.
"- За кем бы это?" - подумал я.
Почему человек никогда не думает, что могут приехать за ним?
Меня вывели в тот самый момент, когда Моисей выводил евреев из Египта.
"- Опять я еду не в ту сторону", - подумал я.
Газик трясся по дороге в Ригу.
--
Куда мы едем? - спросил я.
--
В Палестину, - усмехнулся один, и оба заржали.
Я даже не мог представить, куда меня привезут. Я воображал всё - КГБ, милицию - меня привезли к Берковичу. В его кабинете хромало, скакало, стонало человек десять загипсованных. За столом сидели члены комиссии, от рож которых меня зашатало. Беркович стоял отдельно, командарм без армии, с лицом белым, будто сам себе наложил гипсовую маску.
Встал мордатый, видимо, председатель.
--
Переломанные, - прохрипел он, - хромые, косые и прочие! Начинаем сеанс чудодейственного исцеления! - Вся комиссия заржала.
Мордатый взял первую историю болезни.
--
Рацбаум Абрам Львович, 33-го года рождения, открытый перелом берцовой кости, - он хихикнул. - Бедная косточка, болит, небось ? А ну-ка, идите сюда, сейчас поможем.
Перепуганный Рацбаум заковылял к столу, хромая на обе ноги.
--
Через три минуты заскачешь, как косой, - пообещал мордатый, - давайте-ка взглянем на ноженьку.
Двое членов комиссии взяли инструмент и начали разрезать гипс.
--
Теперь скачи, - сказал мордатый.
--
Рацбаум подскочил и рухнул на пол.
--
Честное признание уменьшает срок, - предупредил мордатый, и Рацбаум заскакал.
--
Горный козел, - констатировал мордатый, - вот так чудеса! Берцовая заживает три месяца, а тут - два дня! Доктор Беркович
--
кудесник!
Мордатый взял следующую историю болезни.
--
Рубаненко Оскар Осипович, 29-го года рождения, тройной перелом ключицы, двойной голени, вывих обеих рук! Несчастье какое!
Рубаненко лежал на полу, загипсованный с ног до головы.
--
Где это вас так угораздило, родимый?
--
В Сигулде, - выдавил Рубаненко, - упал с горы. Умираю.
--
Сейчас оживешь, - побещал мордатый, - приступайте, товарищи.
Через пять минут Рубаненко плясал вприсядку.
--
Ка-линка, малинка, малинка моя, - прихлопывал мордатый, - чудеса да и только! Поздравляю вас, доктор Беркович, вы творите чудеса, поздравляю от имени латвийской прокуратуры. Кстати, вас хочет поздравить и прокурор.
--
Мы знакомы, - сказал Беркович, - я ломал ему позвоночник.
--
Заткните пасть, - приказал мордатый.
Берковича увели, а с нас взяли подписки о невыезде.
--
Минуточку, - сказал я, - какой может быть выезд в этом гипсе? Кто снимет гипс?!
--
Кто накладывал, тот и снимет, - объяснил мордатый.
--
Да, но его же забрали.
--
Я думаю, лет через пять он вернется, - хохотнул мордатый.
Я подписал "о невыезде" и захромал к выходу...
--
Что в этом страшного, - успокаивал Зовша, - ты не хотел уезжать - сейчас ты не уезжаешь на законном основании. Давай попробуем разбить гипс.
Мы были в лесу, и Зовша с силой бил мою ногу о молодую сосну. Гипс не поддавалася.
--
Ты мне таки устроишь перелом, - сказал я. - Сколько, по-твоему, мне могут дать?
--
Года три, - ответил он, - "подрыв экономической мощи социалистического отечества". Злонамеренный невыход на работу.
--
И что же мне делать, Зовша? - запричитал я, - ты же мудрый, ты читал Тору, что мне делать?
--
Ша, - остановил Зовша. - Есть Айсурович! Был Беркович - есть Айсурович. Давай окунемся и поедем к нему.
--
Никто так не сотрясает мозги, как он, - объяснил Зовша в такси, - если хочешь знать, Айсурович - это Беркович мозга.
--
Невропатолог? - спросил я.
--
Не совсем, - сказал Зовша, - шофер второго консервного завода.
Айсурович был грузноват, ел щи, в бороде у него висела капуста. Он внимательно слушал Зовшу.
--
Что его может спасти? - повторил Айсурович, - сотрясение мозга его может спасти! Если хотите, я могу вас сбить сегодня, после обеда, угол бульваров Райниса и Падомью.
--
Что значит сбить?! - не понял я.
--
Вы не хотите под машину? - уточнил Айсурович.
--
Нет!
--
То есть, вы хотите в тюрьму?
Я молчал.
--
Не волнуйтесь, у меня разработанная методика. Я сбиваю без единой царапины. Сбиваемый падает сам, от легкого касания бампером. Поцелуй! Вы что, боитесь бампера?
--
Ничего я не боюсь! - огрызнулся я.
--
Вы умеете падать плавно? - спросил Айсурович, - вот так, как лебедь, головой под левое колесо.
Он упал. Меня затрясло.
--
Лучше пойду в тюрьму, - сказал я.
--
Дурачок, - сказал Зовша, - он же специалист по сотрясениям. Он сбивает семь лет - и все безукоризненно. Кто только не лежал под его колесом. И потом - сотрясение мозга - верняк! Его не раскрыть. Мозг хранит свои тайны! Мозг - не нога.
--
Ты мне готовишь вторую подписку о невыезде, - сказал я.
--
Послушайте, - вмешался Айсурович, - у меня мало времени. У меня основная работа - возить шпроты! И еще я должен сбивать. Это нелегкая халтура... Мы сбиваем или нет?!
--
Может быть, завтра, - попросил я, - я должен морально подготовиться.
--
Завтра я сбиваю Каца из Киева, - отрезал Айсурович, - потом Ривкин из Брянска, я не могу сбивать несколько раз в день - это требует большого психического напряжения. Если я буду сбивать несколько раз в день - я таки собью! И потом, сегодня "скорая" возит в шестую больницу, а там Зелик. С ним все будет легче. Итак, угол Падомью и Райниса, вечером, в 8 часов, на красный свет. Я буду на грузовичке.
Жена поднесла Айсуровичу кисло-сладкое мясо...
--
Ну, главное устроили, - говорил Зовша на набережной, - теперь свидетели. Свидетель должен вызывать доверие.
--
Тогда Люсик, - сказал я, - Люсик и Бенечка.
--
Я говорю "доверие" - ты говоришь "Люсик"! Какой еврей сегодня вызывает доверие?! Тем более, когда один еврей сбивает другого. Свидетели должны быть людьми коренной национальности. У меня есть двое латышей - Ивар и Янка - отличные ребята, оба сидели, поют в хоре "Саркана Звайзгне", с удовольствием делают все, что идет против нашей любимой советской власти.
--
Что в сотрясении антисоветского? - поинтересовался я.
--
Лабс! - сказали они, - руки чешутся по настоящему делу.
Мы взяли такси и покатили на взморье.
--
Мужайся! - сказал Зовша и обнял меня.
Я вернулся на дачу и вышел на балкон. Желтые листья летали по нему. Ветер с моря переворачивал страницы Торы.
--
"Вот завтра меня собьют, - подумал я, - так и не дочитаю Книги, так и не выйду из Египта..."
Мне очень не хотелось лежать в египетской земле. Мрачные мысли окутали меня.
Я спустился и побрел к морю. Песок был холоден, кричали чайки.
--
Каждый еврей, - повторял я, бродя вдоль моря, - должен выйти из Египта. Каждый еврей...
Я вернулся на дачу, налил себе индийского чаю и до утра наслаждался Торой.
--
"Где ты"? - перечитывал я вопрос Бога к Адаму, после того, как тот съел яблочко. И я уже понимал, что это не вопрос географии.
Бог прекрасно знал, где спрятался Адам. Бог спрашивал Адама и спрашивает каждого из нас "Где ты?". Справедливо ли ты живешь?
Выполняешь ли предназначение человека на земле - "Где ты?" Адам не ответил прямо на этот вопрос.
О себе я мог сказать совершенно спокойно: - в жопе!
Мало того - через несколько часов мне надо было еще идти под машину Айсуровича.
--
Не пойду, - сказал я Зовше, - я хочу выйти из Египта.
--
И, умножая знания, мы умножаем скорбь, - вздохнул Зовша, -
зачем я тебе дал Тору?.. И потом - как можно выйти, когда ты подписал бумажку о невыезде?
--
Я не хочу лежать в египетской земле, - сказал я.
--
Что такое?! Ты только на нее упадешь. Айсурович - маэстро своего дела! А! Зачем я тебе дал Тору?!..
Наступил вечер. Я помню его. По небу бежали тучи. Тени в парке были синими. Начинали зажигаться фонари.
Мне не хотелось под машину.
Я боялся - может, Айсурович вместо тормоза нажмет на газ - он был не вполне вменяемый, - может, не рассчитает и меня укокошит.
Муторно было у меня на душе.
Свидетели уже были на местах. В новых костюмах, в модных тогда кожаных галстуках.
Я ждал грузовик Айсуровича. Его не было. Начал накрапывать дождь. Становилось неуютно. Свидетели показывали на часы - они были недовольны.
--
Где Айсурович? - спросил Янка, - почему он опаздывает?
--
Я не знаю, - сказал я.
--
Латыши никогда не опаздывают, - заметил Ивар - и евреи раньше
не опаздывали - в восемь так в восемь! Вот что с ними сделала советская власть! Тебя должны были уже сбить!
--
Я не виноват, - заметил я.
--
Мы, латыши, любим пунктуальность - еще десять минут и мы уходим.
--
Я вообще-то не тороплюсь, - заметил я.
--
Продукт советского воспитания, - сказал Ивар, - если б меня кто-то не сбил в назначенное время - я б тому не подал руки.
Айсуровича все не было и не было. Мы промокли. Зовша ходил кругами и кусал губы.
--
Свейки, - сказали латыши и двинулись прочь.
Зовша побежал за ними, что-то кричал о дружбе народов, о тюрьме, о порядочности.
--
Мы, латыши - пунктуальны, - сказал Ивар, и они скрылись за углом. И в это время вырулил на вонючем "запорожце" очумелый Айсурович и попер прямо на меня.
--
Ша, - остановил его Зовша, - ша, тормози, нечего давить, свидетели сбежали! Где ты был, фарбрен зол сту верен?!
--
Не мог достать грузовик, - объяснил Айсурович,- кто-то его спер, будем сбивать этой консервной банкой.
--
Варт, - сказал Зовша, - крутись пока здесь, я пойду за свидетелями.
Он побежал звонить в кафе "Луна". Взлохмаченный Айсурович кружил.
Я промок до нитки.
Вскоре прикатили Зямка и Рувик.
--
Ничего другого не было, - извинялся Зовша, евреи, в очках, ничего не видят. Как им поверят - не знаю. Но что делать?
Он расставил Зямку с Рувиком по местам и дал сигнал Айсуровичу.
--
Будет красный - иди, - крикнул мне Айсурович, - понял?!
Асфальт был мокрым. У меня начался дикий мандраж - я знал, что при дожде тормозной путь увеличивается, попрощался с жизнью и заковылял на своих костылях на красный свет. Я даже закрыл глаза. Я перешел всю улицу - меня никто не сбил.
--
Проклятый, не заводится! - слышал я крик Айсуровича, - вонючая машина. Он что было сил стучал по карбюратору. Мотор ожил.
--
Давай, роднуля, - крикнул он мне, - только не на зеленый, а то меня в тюрьму упрячут. Вот красный - пошел!!!
Я опять закрыл глаза и опять заковылял - я не хотел видеть, как меня сбивают. Но меня снова не сбили. Мотор бурчал, но колеса скользили.
--
Дождь сранный, - вопил Айсурович и что-то подкладывал под колеса.
Я был насквозь мокрый, костыли скользили, свидетели протирали очки, ни черта не видя.
--
Больше не пойду, - сказал я, - все! Везите меня домой!
Зовша уговаривал меня повторить. Айсурович орал и клялся, что сейчас собьет.
Я закрыл глаза и заковылял в третий раз. Вдруг заскрежетали тормоза и сильный удар сбил меня. Я раскрыл глаза - это был не Айсурович, это был говновоз! Айсурович лежал под "запорожцем".
--
Подожди, - орал он мне, - не переходи, коленчатый вал заело !
Он ни хрена не видел и не слышал. Свидетели и Зовша были в шоке.
--
Меня уже сбило, - успокоил я Айсуровича.
Шофер говновоза выскочил из кабины.
--
Мудак, - вопил он, - куда прешь?! Не видишь, что красный, мудило! Кто ходит на красный?!
Я лежал под говновозом, на меня текло и капало.
--
А на какой же еще? - спросил я. - Ведь так договаривались.
Шофер обалдел.
--
Сколько ненормальных в городе, - кричал он, - и иди из-за них в тюрягу! Вы видели, товарищи, что был красный?
Подбежали Рувик и Зямка и стали свидетельствовать, что меня сбил Айсурович - они ничего не видели.
--
Кретины, - шумел Айсурович, - как? У меня ж не завелся мотор!
Шофер говновоза не понимал ничего.
Я лежал под говновозом, гипс, расколотый и разбитый, валялся в стороне.
--
Езжайте, - товарищ, - сказал Рувик шоферу, - этого гражданина сбил тот еврей, на "запорожце", мы видели это своими глазами.
Обезумевший шофер забрался в кабину и дал газ.
Рувик с Зямкой аккуратно перенесли меня под машину Айсуровича.
Она, видимо, текла - на меня капало масло.
Зовша побежал звонить в "скорую". Прибыла милиция.
--
Свидетели есть?
--
А как же? - удивились Зямка и Рувик, - мы тут уже больше часа торчим!
Мент подозрительно посмотрел на них.
--
Но его сбили только десять минут назад. Что вы здесь делали час?
--
Ничего, стоим себе, покуриваем. Вдруг смотрим - чудак какой-то на костылях на красный свет прет. А тут как раз говновоз из темноты вынырнул и...
--
Какой говновоз? - строго поинтересовался мент.
--
Да этот, - спохватился Рувик, - мы так, простите, "запорожец" называем.
--
А-а, - протянул мент.
--
Айсурович его сбил! Вылетает, значит, Айсурович на своем говновозе...
--
Откуда вы знаете его фамилию?
--
А это, как же, - начал заикаться Рувик, - я его сразу схватил, - "как, говорю, твоя фамилия?" - "Айсурович", - отвечает.
--
Вы сбили? - спросил мент Айсуровича.
--
Так точно, - ответил тот, - но на красный.
--
Да, да, на красный, - закричали свидетели.
--
Не устраивайте хая, - попросил мент, - вы, мне кажется, гражданин Айсурович, уже сбивали?
--
Бывало, - ответил Айсурович, - но на красный.
--
Значит, вы - Айсурович. А ваши как фамилии? - мент начал записывать.
--
Гершкович, - ответил Рувик.
--
Рабинович, - ответил Зямка.
У мента закружилась голова. Он сел на сидение газика.
--
А ваша, пострадавший?
--
Хаймович, - сказал я.
Менту стало плохо.
Зовша стоял бледный, под фонарем.
--
Свидетели должны быть люди коренной национальности, - повторял он сам себе.
Прибыла "скорая". Меня вытащили из-под машины Айсуровича и бросили на носилки.
Я расслабился, отключился, стонал.
--
Наверное, сотрясение мозга, - сказал Зовша.
--
Вскрытие покажет, - хохотнул санитар.
Зовша залез со мной в машину.
--
Близкий друг, - сказал он, - давайте в "шестую".
--
Помолчи, еврей, - ответил санитар.
Машина неслась на полной скорости, наконец, остановилась. Когда я открыл глаза - мне стало плохо - это была "первая городская" больница. А Зелик был в "шестой". Это был полный провал операции.
--
Сегодня возят в "шестую", - сказал Зовша, - куда вы его привезли?