Короткий зарубежный рассказ в переводах Ольги Слободкиной-von Brömssen
Когда Черную Мадонну установили в Храме Святого Сердца, освящать ее приехал сам Епископ. Шлейф его длинной пурпурной мантии несли два наиболее кудрявых мальчика из хора. Тот день вдруг озарился слабым октябрьским солнцем, когда Епископ пересек внутренний дворик от пресвитерии* к церкви; за ним следовала процессия, распевая Литанию Святых: пять священников в облачениях из белого тяжелого шелка, расшитых блестящей нитью, четыре светских чиновника в красных прямых ризах, затем - братства и нестройные колонны Союза матерей.
В новом городе Уитни-Клэй проживала большая диаспора римских католиков, особенно многочисленная среди медсестер из новой больницы; хватало их и среди работников бумажной фабрики, которые приехали в глубинку из Ливерпуля в поисках лучшего жилья, и на консервном заводе тоже.
Один новообращенный подарил церкви Черную Мадонну. Ее вырезали из мореного дуба.
- Это дерево нашли в болоте. Оно пролежало там сотни лет. Сразу же вызвали скульптора по телефону. Он приехал в Ирландию и тут же, на месте, вырезал статую. Понимаете, он должен был ее закончить, пока дерево еще влажное.
- Смотрится, как современное искусство.
- Ну, какое же это современное искусство! Наоборот, это стилизация под старину. Если бы вы когда-нибудь видели современные работы, Вы бы поняли, что это - старинное.
- Похоже на совр...
- Это старинное! Иначе, кто бы разрешил ее здесь водрузить!
- Она не так хороша, как Непорочное зачатие в Лурде. Там душа замирает.
В конце концов, все привыкли к Черной Мадонне с ее квадратными руками и прямым резным одеянием.
Порывались и облачить ее, хотя бы - в кружевную вуаль.
- Она кажется мрачноватой, святой отец, Вы не находите?
- Нет, - ответил священник, - я нахожу ее восхитительной. - Облачите ее и испортите линию.
Иногда приезжали даже из Лондона - специально, чтобы посмотреть на Черную Мадонну, и даже не католики; они, как сказал священник, вероятно, не относились ни к какой религии, заблудшие души, хотя Небо и наделило их способностями. Они приезжали, как в музей, посмотреть на линию Черной Мадонны, которую нельзя портить облачением.
Новый городок Уитни-Клэй поглотил старую деревушку. Один-два коттеджа с двойными мансардными окнами, трактир "Тайгер", Методистская часовня и три небольших магазинчика - вот и всё; Муниципалитет уже угрожал маленьким магазинчикам, методисты боролись за свою часовню. Только коттеджи с двойными мансардными окнами и гостиница находились под охраной государства, так что Комитету по градостроительству пришлось с ними смириться.
Городок спланировали из геометрических фигур - квадратов, дуг (проездные дороги) и равнобедренных треугольников; в одном месте они обрывались, чтобы очертить старую деревушку. С высоты птичьего полета она выглядела как смешные каракули на странице.
Мандерс-роуд, образованная из улиц с деревьями, служила стороной параллелограмма и носила имя одного из основателей консервного концерна "Инжир Мандерса в сиропе". На ней - ряд магазинчиков и длинный высотный многоквартирный дом под названием Дом Криппса, в честь покойного сэра Стэффорда Криппса, который заложил в его фундамент первый камень.
В квартире двадцать два на пятом этаже Криппс-хауса жили Раймонд и Лу Паркер. Раймонд Паркер работал мастером на автозаводе и входил в Правление. Когда заговорили о чудесах Черной Мадонны, Лу уже исполнилось тридцать семь, и они состояли в браке пятнадцать лет. Из двадцати пяти пар, обитавших в Криппс-Хаусе, пятеро оказались католиками. У всех, кроме Раймонда и Лу Паркера, были дети. Недавно Муниципалитет переселил шестую семью в один из шестикомнатных домов, так как у них насчитывалось семеро детей, да еще и дедушка.
Раймонда и Лу считали счастливчиками - ведь они, даже без детей, получили трехкомнатную квартиру. Детные жильцы имели приоритет, но ждали квартиру в очереди не один год; ходили слухи, что Раймонд нашел "блат" - за него похлопотал один из советников Муниципалитета, директор автомобильного завода.
Паркеры, в числе немногих арендаторов Криппс-хауса, владели автомобилем. Правда, телевизора у них не водилось, но, будучи бездетными, они могли позволить себе расширять свои вкусы и интересы, так что их привычки слегка отличались от соседских, а развлечения отличались весьма существенно. Они шли в кино, только если "Обзервер" хвалил какой-то фильм, смотреть телевизор почитали ниже своего уровня; они были очень религиозными; голосовали за лейбористов, полагали, что XX век - самый лучший из всех предыдущих; соглашались с учением о первородном грехе; часто употребляли слово "викторианский" по отношению к идеям и людям, которые им не нравились, например, когда местный городской советник покинул свой пост, Раймонд сказал: "Он должен был уйти. Он викторианец и слишком молод для такой работы"; а Лу говорила, что книги Джейн Остин слишком викторианские; и каждый, кто выступал против отмены смертной казни, тоже выглядел в их глазах викторианцем. Раймонд читал "Ридерз Дайджест" и журналы "Автомобильное дело" и "Католический вестник". Лу читала "Куин", "Вумен'з Оун" и "Лайф". По подписке они получали ежедневную "Хронику новостей" и прочитывали по две книги в неделю. Раймонд предпочитал книги о путешествиях; Лу любила романы.
Первые пять лет супружеской жизни они переживали из-за того, что Бог не одарил их детьми. Оба прошли медицинский осмотр, в результате которого Лу предписали курс инъекций. Но безуспешно.
Бездетность их особенно печалило, так как оба происходили из больших разросшихся католических кланов. Все их женатые братья и сестры имели не менее трех детей. А одна из сестер Лу, овдовевшая, родила восемь; они посылали ей по фунту в неделю.
Их квартира в Криппс-хаусе состояла из трех комнат и кухни. Все окружающие соседи копили на дом. Муниципальная квартира рассматривалась, как платформа для запуска ракеты в космос. Однако Раймонд и Лу абсолютно не разделяли такого стремления; они были не просто довольны, но в полном восторге от своих казенных хором и даже мнили их в некотором смысле аристократичными, а себя, не без оттенка самодовольства, - свободными, в частности, от предрассудков среднего класса, к которому как-никак принадлежали. "В один прекрасный день муниципальная квартира станет лучше всего", - говорила Лу.
Состав друзей у них образовался весьма эклектичный. И здесь они немного разнились. Раймонд ратовал за то, чтобы приглашать мистера Экли вместе с Фарреллами. Мистер Экли работал бухгалтером в Управлении электроснабжения, мистер Фаррелл - сортировщиком в компании "Инжир Мандерса в сиропе", миссис Фаррелл - билетершей в кинотеатре "Одеон".
- В конце концов, - восклицал Раймонд, - обе семьи из католиков.
Его основной аргумент.
- Ну, да, - парировала Лу, - но интересы-то у них разные. Фарреллам будет неинтересно слушать Экли. Экли любят политику, а Фарреллы - анекдоты. Я не сноб, но нужно быть разумными.
- Ну, как хочешь!
Никто не назвал бы Лу снобом, и все знали, насколько она разумна.
Мнообразие знакомых объяснялось их активной церковной жизнью - они входили в различные гильдии и братства. Раймонда избрали помощником приходского церковного старосты, он также организовывал еженедельные футбольные лотереи в помощь Фонду церковного украшения. Лу чувствовал себя не в своей тарелке, когда Союз матерей, единственный, где она не состояла, собирался и проводил особые мессы. До замужества она работала медсестрой, поэтому все еще принадлежала к Гильдии медсестер.
Итак, большинство их католических друзей пришли к ним из разных сфер жизни. Другие, связанные с автомобильным заводом, где Раймон работал прорабом, происходили из различных социальных слоев, к ним Лу относилась с б`ольшим интересом, нежели Раймонд. Он, как правило, позволял ей действовать по своему усмотрению, когда дело касалось того, кому с кем общаться.
Автомобильный завод нанял на работу дюжину ямайцев. Двое оказались в цеху Раймонда.
Однажды вечером он пригласил их в гости на кофе. Они были неженатыми, очень вежливыми и чернокожими. Тихого звали Генри Пирс, болтливого - Оксфорд Сент-Джон. Лу, к удивлению и удовольствию Раймонда, решила, что всем их знакомым сверху донизу нужно представить Генри и Оксфорда. Он всегда знал, что она не сноб, а только разумна, но опасался, что присутствие в доме новых черных знакомых со старыми белыми может показаться ей не разумным.
- Я рад, что тебе понравились Генри и Оксфорд, - сказал он. - Я рад, что мы можем представить их такому количеству людей.
Прошел месяц, и чернокожая пара провела в Крипсс-хаусе целых девять вечеров; они познакомились с бухгалтерами, учителями, упаковщиками и сортировщиками. Только Тина Фаррелл, билетерша, казалось, не понимала значения таких встреч:
- А эти чернявые довольно милые парни, когда их узнаешь получше.
- Ты хочешь сказать, ямайцы, - поправила ее Лу. - А почему бы им не быть милыми? Они не хуже других.
- Да-да, я это и имела в виду, - начала оправдываться Тина.
- Мы все равны, - продолжала назидать Лу. - Не забывай, что есть и чернокожие епископы.
- Господи, я никогда не говорила, что мы ровня епископам, - пробормотала Тина, окончательно сбитая с толку.
- Тогда не называй их чернявыми, - вот я к чему.
Иногда летом в воскресенье после обеда Раймон и Лу приглашали своих новых друзей прокатиться в машине и потом заходили в небольшой придорожный ресторанчик у реки. Первый раз, когда они приехали с Оксфордом и Генри, они думали, такой визит может быть воспринят, как дерзость; но не услышали возражений, проблем тоже не наметилось. И никакой неловкости. Вскоре чернокожая пара перестала быть в новинку. Оксфорд Сент-Джон познакомился с хорошенькой рыжеволосой бухгалтершей, а Генри Пирс, скучавший по своему товарищу, проводил больше времени в квартире Паркеров. Лу и Раймонд планировали провести свой двухнедельный летний отпуск в Лондоне.
- Бедный Генри, - вздохнула Лу. - Он будет без нас скучать.
Генри нужно было просто вывести в свет, тогда он уже не казался бы таким тихим, как поначалу. Ему исполнилось двадцать четыре года, он жаждал знаний во всех областях, и его глаза, зубы и кожа просто сияли, что придавало ему еще больше пылкости. В Лу он пробуждал материнский инстинкт, в Раймонде - отеческую заботу. Лу нравилось, как он читает строки из своих любимых стихов, переписанные в тетрадку.
Принеси нам футки с неба,
И у
выбки, как у Гебы,
Те у
выбки, что таит
Юность в ямочках
ванит,
Смех...
*
Лу прерывала его:
- Нужно говорить шутки, а не футки и улыбки, а не увыбки
- Шутки, - тщательно выговаривал он. - Смех, целящий от кручины/
И стирающий морщины, - продолжал он. - Смех, слышите, Лу? Смех. Вот для чего был создан род человеческий. А мрачные люди, Лу, они...
Лу получала немало удовольствия от таких разговоров. Раймон выпускал из трубки клубы благодушного дыма. Когда Генри уходил, Раймон сокрушенно замечал: "Как жаль! Такой умный молодой человек и такое падение"! Генри воспитывался в школе при римско-католической миссии. Однако потом отошел от религии. Он любил повторять: "Вчера - наука, сегодня - суеверие".
- Не могу допустить, - говорил Раймонд, - что католическая вера - это суеверие.
Даже думать не хочу.
- Он вернется в Церковь, - добавляла Лу и в присутствии Генри, и в отсутствии Раймонда.
Когда она высказывалась так при Генри, он смотрел на нее сердито. И сразу терял жизнерадостность и замолкал. Но только тогда.
Раймон и Лу молились за Генри, чтобы он снова обрел веру. Три раза в неделю Лу читала розарий перед Черной Мадонной.
- Он будет скучать без нас, когда мы уедем в отпуск.
Раймонд позвонил в отель в Лондоне.
- Нет ли у Вас одноместного номера для молодого джентльмена, который будет сопровождать мистера и миссис Паркер? - спросил он и добавил: - Цветного джентльмена.
К его удовольствию, свободный номер нашелся, и, к его облегчению, никто не возражал
против цветности Генри.
Они остались довольны лондонским отпуском, единственно, что его омрачило, - это визит к той овдовевшей сестре Лу, которой она посылала по фунту в неделю на воспитание ее восьми детей. Лу не видела сестру Элизабет девять лет.
Они отправились к ней под конец отпуска. Генри плюхнулся на заднее сиденье рядом с большим чемоданом, набитым старой одеждой для Элизабет. Раймон сидел за рулем и все время повторял: "Бедная Элизабет - восемь детей", что раздражало Лу, но она сохраняла спокойствие.
У станции метро "Виктория Парк", где они остановились, чтобы спросить, как проехать, Лу охватило странное чувство паники. Элизабет жила в грязном квартале Бетнал Грин,* и за последние девять лет с тех пор, как они виделись в последний раз, воспоминания Лу об убогих комнатах на первом этаже с облупившимися стенами и ободранными досками пола преобразились, благодаря ее воображению, в гнездышко посимпатичнее. Отправляя почтовый перевод сестре раз в неделю, она постепенно начала представлять себе жилище в Бетнал Грин* почти в монашеском свете; оно было аскетичным, но хорошо вымытым, безупречным и сияющим святой нищетой, промытое "Чистолью". Доски пола сверкали. Элизабет была седой, с морщинами, но аккуратной. Дети хорошо себя вели, и вовремя уже сидели в два ряда за почти трапезным столом, поглощая бульон. И только, когда они добрались до "Виктория Парк", Лу вдруг почувствовала с особой силой - все будет не так, как она себе представляла.
- Мне кажется, там все пришло в упадок с тех пор, как я навещала ее в последний раз, - сказала она Раймонду, который никогда раньше не бывал у Элизабет.
- Что пришло в упадок?
- Дом бедной Элизабет.
Лу не обращала особого внимания на скучные короткие ежемесячные письма Элизабет, практически безграмотные, поскольку Элизабет, как она сама всегда говорила, была "не шибко ученая".
Джеймс на друхой работи надеюс с энтим марока пакончина у мине кравиная давлениё прийизжала очен харошая патранажная систра также помащ ани все время прысылали мине ужын дамой для дитей ани называют эта еда на калесах малю Всивышнива чтоб Джеймс избавился от этай истории ани никохда ни скажут в шыстнадцыть лет он никахда ни аткроет рот но Бох все видит спасиба за пачтовый пиривод ты будиш вазнахраждина небам твая систра Элизабет
Лу попыталась собрать в голове суть таких писем за девять лет. Джеймс был старшим мальчиком; она предполагала, что он влип в историю.
Надо было мне спросить Элизабет о юном Джеймсе, - сказала Лу. - Она написала
в прошлом году, будто он попал в какую-то передрягу, поговаривали даже о том, чтобы его куда-то отослать, но я тогда не вникла, занята была.
- Ты не можешь все взвалить на свои плечи, - сказал Раймонд. - Ты и так очень хорошо помогаешь Элизабет.
Они притормозили у дома, где на цокольном этаже жила Элизабет. Лу посмотрела на облупившуюся краску, на грязные окна, на порванные серо-белые занавески и с ошеломляющей ясностью вспомнила собственное безнадежное детство в Ливерпуле, из которого ее чудесным образом извлекла сбывшаяся мечта - монахини нашли ей работу мед. сестры, она обучалась среди белых кроватей, белых сияющих стен и кафельной плитки, повсюду была горячая вода и "Деттол" без ограничений. Когда она вышла замуж, ей захотелось купить мебель, выкрашенную в белый цвет, которую можно вымыть и избавиться от бактерий; но Раймонд любил дуб, он не понимал удовольствия от гигиены и новой эмалевой краски, он вырос в хорошей семье и привык к гостиной и зале в осенних тонах. И вот, Лу стояла и смотрела на дом Элизабет, и ей казалось, ее отнесло в прошлое.
На обратном пути в отель Лу болтала с облегчением - все теперь осталось позади.
- Бедная Элизабет, судьба ей не улыбнулась. Мне понравилась малютка Фрэнсис, а как тебе Фрэнсис, Рэй?
Раймонд был не в восторге, когда его называли Рэем, но возражать не стал - он знал, что Лу в стрессе. Элизабет приняла их не слишком радушно. Она выразила восхищение темно-синей шляпкой Лу, подобранной под цвет сумочки, перчаток и туфель, но в обвиняющих тонах. Дом оказался вонючим и грязным. "Сейчас я вам все покажу", - сказала Элизабет, и в ее голосе прозвучала притворно-издевательская утонченность; им пришлось проследовать за ее тощей фигурой по длинному узкому коридору в комнату, где спали дети. Они увидели старые железные кровати рядком с накиданными на них в беспорядке темными лоскутными одеялами без простыней. Это зрелище возмутило Раймонда, он наделся, Лу не очень расстроилась. Он прекрасно знал, что Элизабет получала приличную поддержку от целого ряда общественных организаций, просто она была грязнулей - и из тех, кто не хочет себе помочь.
- Вы никогда не думали пойти работать, Элизабет?" - спросил он и сразу понял свою оплошность.
На что Элизабет ответила не без достоинства, воспользовавшись ситуацией:
- Что Вы хотите этим сказать? Я не собираюсь отдавать своих детей в какие-то, там, ясли. И не собираюсь отправлять их на воспитание в казенный дом. Сейчас детям нужна хорошая домашняя жизнь, они ее и имеют.
И добавила тоном упрека в адрес Раймонад, как бы грозя ему за его благополучную жизнь:
- Бог все видит!
Раймонд раздал по полкроне младшим детям и положил на стол по полкроне детишкам постарше, которые играли на улице.
- Вы уже уходите? - с укором спросила Элизабет. Однако она разглядывала Генри
не без интереса, и укоризненный тон был не более, чем дань светской традиции.
- Ты со Штатов? - спросила Элизабет у Генри.
Генри сидел на краешке липкого стула.
- Нет, Ямайка, - ответил он:
И Раймонд подмигнул ему, чтобы подбодрить.
- Во время войны здесь жило полно таких парней, как ты, - со Штатов, - объяснила свой вопрос она, глянув на него искоса.
Генри протянул руку к младшей девочке лет семи:
- Иди, поговори со мной.
Она не ответила, только нырнула в коробку с конфетами, которую принесла Лу.
- Давай поговорим.
Элизабет засмеялась.
- Если она с тобой заговорит, ты пожалеешь. У нее язык подвешен! Она в школе так училок обрезает - это надо слышать.
Элизабет задергалась от смеха, и, казалось, загремела костями под своей мешковатой одеждой.
В углу стояла кривая двуспальная кровать, а рядом - стол, на котором валялась всякая всячина - кружки, консервные банки, расческа, щетка, бигуди, фотография Священного Сердца в рамке; Раймонд также заметил коробочку, которую по ошибке принял за пакет с противозачаточными средствами. Он решил ничего не говорить Лу, так как был совершенно уверен, что она, наверное, заметила нечто другое, чего не заметил он; возможно, даже более удручающего свойства.
Когда Лу болтала на обратном пути, в ее голосе слышались истеричные нотки.
- Раймонд, дорогой, - произнесла она в своей самой веселой вест-эндской манере. - Я не могла не отдать несчастной Элизабет все наши деньги на хозяйство, отложенные на следующую неделю. Нам придется поголодать, дорогой, когда мы вернемся домой. Другого выхода нет.
- Хорошо, - ответил Раймонд.
- Я тебя спрашиваю, - пронзительно вскрикнула Лу, - что я еще могла сделать! Что я могла сделать?
- Абсолютно ничего, - ответил Раймон, - ты все сделала правильно.
- Моя родная сестра, моя дорогая сестра, - продолжала выпаливать Лу. - Ты видел? Перегедролила все волосы. Вся полосатая! А какая головка была.
- Я вот что думаю - она не пытается вылезти из этой дыры? - сказал Раймонд. - С таким количеством детей ей бы наверняка дали жилье получше, если бы только она ...
- Такие никогда не переезжают, - вставил Генри, наклоняясь вперед с заднего сиденья. - Трущобный менталитет, приятель. Дома я таких тоже повидал ...
- Нашел, с кем сравнить! - внезапно оборвала его Лу. - Это совсем другой случай!
Раймон удивленно глянул на нее; Генри обиженно откинулся назад. Мысли Лу работали на дикой скорости. Какая наглость! Какой снобизм! Этот еще мне тут будет! Элизабет, по крайней мере, белая.
Бог услышал молитвы Раймонда и Лу о Генри, в смысле его приобщения к церкви. Вернувшись из Лондона, Генри заболел туберкулезом и вновь обрел веру. Его отправили в санаторий в Уэльсе с обещанием, что Лу и Раймонд навестят его перед Рождеством. А тем временем они обратились к Богоматери с молитвами о здравии Генри.
Оксфорд Сент-Джон, чей роман с рыжеволосой девушкой закончился неудачей, теперь часто приходил к ним в квартиру, но он, конечно, не мог полностью заменить им Генри, к которому они очень привязались. Оксфорд был старше и менее изыскан, чем Генри. Стоя перед зеркалом на кухне, он повторял: "Чувак, ты просто большой черномазый мерзавец". Он называет себя черномазым, и, конечно, он как раз то самое, думала Лу, но зачем такое говорить! Он стоял в дверях, раскинув руки и широко улыбаясь: "Я черен, но пригляден, о дщери Иерусалимские".* И однажды, когда Раймонд отсутствовал, Оксфорд завел разговор о том, что у него и все тело черное. Лу почувствовала себя очень неуютно и постоянно поглядывала на часы, спуская в вязании петли.
Три раза в неделю, когда она ходила к черной Мадонне со своим розарием и молилась о здравии Генри, она также просила ее, чтобы Оксфорд Сент-Джон нашел себе работу в другом городе; ей не хотелось рассказывать Раймонду о своем отношении к Оксфорду, чтобы потом не пришлось оправдываться. Да и какие могли быть претензии! Не жаловаться же ей на то, что Оксфорд - простоват. Раймонд презирал снобизм, а она - разве она не презирала; но это - очень тонкий вопрос. Она поразилась, когда через три недели Оксфорд объявил, что подумывает подыскать себе работу в Манчестере.
- Знаешь, в этой статуе из мореного дуба что-то есть, - сказала она Раймонду. - Люди не врут.
- Не исключено, - ответил он. - Так говорят.
Лу не могла поделиться с Раймондом тем, как просила Мадонну удалить Оксфорда-Сент-Джона. Но когда она получила письмо от Генри Пирса, где говорилось, что ему уже лучше, она
сказала Раймонду:
- Видишь, мы просили вернуть Генри в веру, и он вернулся. Теперь мы молимся о его здравии, и он поправляется.
- Его хорошо лечат в санатории, - возразил Раймонд. - Но сразу добавил:
- Однако, конечно, бросать молитвы нельзя.
Сам он, хоть и не читал по четкам, но в субботу вечером после Мессы преклонял колени перед Черной Мадонной с молитвой за Генри Пирса.
Каждый раз, когда они видели Оксфорда, он заговаривал об отъезде из Уитни-Клэя. Раймонд сказал:
- Он совершает ошибку - уехать в Манчестер! Большой город. Там можно почувствовать себя очень одиноким. Надеюсь, он передумает.
- Ничего он не передумает, - ответила Лу.
Теперь она еще больше впечатлилась силой Черной Мадонны. Ей до смерти надоел Оксфорд Сент-Джон. Она уже не могла выносить, как он закидывает ноги на ее диванные подушки и называет себя ниггером.
- Нам будет его не хватать, - сказал Раймонд, - такой веселый и большой души человек.
- Да, конечно, - отозвалась Лу, читая "Приходской журнал".
Вообще-то она его редко читала, хотя сама добровольно распространяла, ежемесячно рассылая его сотням подписчиков. Но краем глаза заметила в предыдущих номерах различные упоминания о благодеяниях Черной мадонны - как она исполнила ту или иную просьбу. Лу уже слышала, что к статуе в церковь Святого Сердца приезжали и из соседних приходов. Поговаривали, что к ней стекались и со всей Англии, но полюбоваться ли произведением искусства или помолиться, Лу точно не знала. Ее вдруг привлекла одна статья:
Без излишних претензий... Бог услышал многие молитвы... верующим были дарованы... два чудесных исцеления, но, конечно, медицинское заключение еще впереди, и потребуется время, чтобы убедиться в окончательном выздоровлении... первый случай - исцеление ребенка двенадцати лет, страдавшего от лейкемии... Второй... Не желая создавать культа где ни попадя... Мы всегда должны помнить о том, что наш долг - чтить Пресвятую Деву, раздающую милости, коей мы обязаны...
До Отца настоятеля также дошли сведения, касаемые обращения к Черной Мадонне бездетных пар, в частности трех. Все три пары утверждают, что усердно молились Черной Мадонне, и в двух случаях конкретно просили даровать им ребенка. Все их молитвы были услышаны. Гордые родители... Священный долг каждого прихожанина выразить особую благодарность ... Отец настоятель будет благодарен за дополнительную информацию...
- Смотри, Раймонд! - воскликнула Лу. - Прочти-ка вот это.
И они решили ходатайствовать перед Черной Мадонной о ребенке. В следующую субботу, когда они поехали в церковь, Лу звенела четками. Раймон притормозил у церкви.
- Послушай, Лу! - начал он. - Ты правда хочешь ребенка?
Ему казалось, Лу просто испытывает Черную Мадонну.
- Ты действительно хочешь ребенка после стольких лет?
Эта мысль поразила Лу новизной. Она подумала о своей аккуратной квартире и размеренном образе жизни, о том, как она принимает гостей за чашечкой кофе, заодно о своем прекрасном кофейном сервизе, о еженедельных газетах и библиотечных книгах, об утонченных вкусах, которые они не смогли бы удовлетворять, имея детей. И, конечно, о своей красивой молодой внешности, которой все завидовали, и о возможности свободно путешествовать.
- А что, если попробовать? - ответила она. - Бог не даст нам ребенка, если мы для этого не предназначены.
- Сначала мы должны сами для себя решить, - настаивал он. - Сказать по правде, если ты не хочешь ребенка, то я и подавно.
- А что плохого, если мы помолимся?
- Нужно понимать, о чем молишься, - заключил он. - Не искушай Господа Бога своего.
Она подумала о своих родственниках и о родственниках Раймонда, женатых и с детьми. О своей сестре Элизабет с ее восемью детьми и вспомнила ту девочку, которая "обрезала училок", такая хорошенькая, но угрюмая и оборвыш, вспомнила, как пухленькая малышка Фрэнсис сосала соску, обнимая тощую шею Элизабет.
- А почему бы мне не родить ребенка? - ответила Лу.
Оксфорд Сент-Джон отбыл в конце месяца. Он обещал написать, но они не удивились, когда недели летели, а от него - ни слова.
- Думаю, мы больше от него не услышим, - сказала Лу.
Раймону показалось, он почувствовал в ее голосе удовлетворение, и подумал, что Лу
становится снобом, как многие женщины - с годами, теряя свои идеалы, если бы она не
заговорила о Генри Пирсе. Генри написал, что почти вылечился, но ему посоветовали вернуться в Вест-Индию.
- Мы должны его навестить, - сказала Лу. - Мы же обещали. Может, недельки через две, в воскресенье?
- Хорошо, - отозвался Раймонд.
Но в субботу перед намеченным воскресеньем Лу впервые почувствовала, что ее тошнит.
Она с трудом встала с постели, чтобы поехать в церковь, но во время службы ей сделалось плохо и пришлось срочно выйти. Во дворике перед домом священника ее вырвало. Раймон отвез ее домой, хотя она протестовала - ей хотелось, как обычно, прочитать розарий перед Черной Мадонной.
- Всего только шесть недель прошло и уже! - выдохнула она, еще до конца не осознавая, вызвано ли такое состояние возбуждением или изменением ее природы. - Всего шесть недель назад... (ее голос сделался слегка похожим на тот, ее старый Ливерпульский голос) мы ходили к Черной Мадонне и уже получили ответ на наши молитвы, видишь?
Раймонд посмотрел на нее с благоговейным ужасом, держа перед ней таз.
- Ты уверена? - спросил он.
На следующий день она почувствовала себя лучше, и они поехали навестить Генри в санатории. Он стал толще и, как ей показалось, грубее; его манеры сделались жестче, как у человека, который однажды чуть было не развоплотился, но теперь уже такого не допустит. Вскоре он собирался уехать из страны и обещал зайти к ним до отъезда. Лу быстро пробежала глазами его письмо, прежде чем передать его Раймонду.
Теперь их гостями стали обычные белые люди.
- Не такие цветные, как Генри и Оксфорд, - прокомментировал Раймонд.
И тут же смутился, опасаясь, уж не выглядит ли он глумящимся над словом "цветной".
- Вы не скучаете по этим ниггерам? - спросила Тина Фаррелл, и Лу забыла ее поправить.
Лу забросила церковную работу и теперь только и знала, что шить и вязать для младенца. Раймонд перестал читать "Ридерз дайджест". Он подал заявку на повышение, и его повысили до начальника отдела. Их квартира превратилась в зал ожидания следующего лета, когда родится ребенок и они начнут откладывать деньги на дом. Они надеялись купить один из новых домов на стройплощадке у окраины города.
- Нам нужен сад, - объясняла Лу своим друзьям.
Я вступлю в Союз матерей, решила она.
А тем временем запасную комнату переоборудовали в детскую. Раймон сделал кроватку, не обращая внимания на то, что некоторые соседи жаловались на стук молотка. Лу приготовила люльку, отделав ее оборками. Она написала родственникам; потом Элизабет, послала ей пять фунтов и дала понять, что на этом еженедельные вспоможения заканчиваются, так как им теперь нужен будет каждый пенни.
- Но она ведь и так никогда ничего не требовала, - отозвался Раймонд. - Государство всеобщего благосостояния заботится о таких людях, как Элизабет.
И он рассказал Лу о том, как ему показалось, что он увидел коробочку с противозачаточными средствами на столике у двуспальной кровати.
Лу очень возбудилась:
- С чего ты решил, что это контрацептивы? Как они выглядели? Почему ты не сказал мне раньше? Какая наглость! И она еще называет себя католичкой! Значит, у нее есть мужчина? Как ты думаешь?
Раймонд пожалел, что сказал.
- Не волнуйся, дорогая, не расстраивайся.
- И она мне сказала, что ходит на мессу каждое воскресенье, и все дети ходят, кроме Джеймса. Неудивительно, что у него возникли проблемы - такой пример пред глазами! Я могла бы и сама догадаться - перегедролила себе все волосы. Я ей отправляла по фунту в неделю! Это пятьдесят два фунта в год! Я бы никогда! И она еще называет себя католичкой, а у кровати лежит... контроль за рождаемостью!
- Не расстраивайся, дорогая.
Лу трижды в неделю молилась Черной Мадонне о благополучных родах и
здоровом ребенке. Она рассказала свою историю Отцу настоятелю, и он опубликовал ее в очередном номере Приходского журнала.
Еще один случай милости нашей Черной Мадонны бездетной паре ...
Лу молилась по четкам перед статуей, пока ей не стало трудно вставать на колени, а когда она поднималась с колен, то уже не видела своих стоп. Богородица с драпировкой из черного мореного дуба, с высокими черными скулами и квадратными руками казалась ей более девственной, чем прежде, когда Лу стояла и перебирала бусерины четок перед своим животом.
Она сказала Раймонду:
- Если будет девочка, назовем ее Мэри. Одно из имен. Но не первое. Мэри - слишком банально.
- Как хочешь, дорогая, - отозвался Раймонд.
Врач предупредил его, что роды могут быть тяжелыми.
- А если мальчик, то Томасом, в честь моего дяди, - продолжила она.
- Но если будет девочка, я бы хотела какое-нибудь модное имя.
Лу катится вниз, подумал он, раньше она никогда не употребляла слово "модный".
- А как тебе имя Дон?* - спросила она. - Мне нравится звучание. Дон Мэри Паркер, очень мило, верно?
- Дон! Это же не христианское имя, - возразил он.
И тут же добавил:
- Ну, как хочешь, дорогая.
- Или Томас Паркер, - продолжала она.
Сначала Лу собиралась лечь в родильное отделение больницы, как все. Но незадолго до родов послушала Раймонда и передумала, поскольку он все время повторял: "В твоем возрасте, дорогая, это может оказаться тяжелее, чем для молодых женщин. Закажи лучше отдельную частную палату, с расходами мы справимся".
Роды прошли на удивление легко. И на свет появилась девочка. Раймонду разрешили увидеться с Лу ближе к вечеру. Она еще окончательно не проснулась.
- Медсестра проведет тебя к ребенку в детскую, - сказала ему Лу. - Девочка милая, но ужасно красная.
- Они все такими рождаются, - успокоил ее он.
Он встретил медсестру в коридоре.
- Можно увидеть ребенка? Моя жена сказала...
Та была взволнованна.
- Я позову старшую сестру, - сказала она.
- О, я не хочу создавать проблемы, просто моя жена сказала...
- Все хорошо. Подождите здесь, мистер Паркер.
Появилась старшая сестра, высокая, серьезная женщина. Раймонд счел ее близорукой, так как она внимательно в него всматривалась, прежде чем предложила за ней проследовать.
Ребенок был круглым и очень красным, с темными вьющимися волосами.
- Надо же! У нее уже волосы. Я думал, они рождаются безволосыми! - воскликнул Раймонд.
- Иногда рождаются и с волосами, - ответила сестра.
- Что-то она чересчур красная!
Раймонд начал сравнивать своего ребенка с детьми в других кроватках.
- Намного краснее других.
- О, это пройдет.
На следующий день он застал Лу в полуступоре. После приступа истерии с воплями ей дали сильное успокоительное. Он сидел у ее кровати в недоумении.
Вскоре его поманила от двери медсестра.
- Не могли бы вы поговорить сейчас с главной медсестрой больницы?
- Ваша жена расстроена из-за ребенка, - начала главная медсестра. - Видите ли, цвет.
Это - прекрасный ребенок, идеальный. Только, вот, цвет...
- Я заметил, что она красная, - ответил Раймонд, - но медсестра сказала...
- Да, краснота уйдет. Это изменится. Но цвет кожи будет безусловно коричневым, если не черным, как мы думаем. Красивый здоровый ребенок.
- Черным? - переспросил Раймонд.
- Да, мы полагаем, что так. Я должна была Вам сказать, конечно, черным, - продолжала главная медсестра.
- Мы не ожидали, что Ваша жена воспримет это так тяжело, когда ей сообщили.
Здесь много черных младенцев, но большинство матерей знают...
- Исключено, - резко оборвала его главная медсестра. - Мы скоро это уладим. У нас уже бывало такое.
- Но мы оба не черные, - возразил Раймонд. - Вы видели мою жену. Вы видите
меня...
- Это Вы должны сами решить. Я бы на Вашем месте поговорила с врачом. Но к какому бы решению Вы не пришли, пожалуйста, не расстраивайте сейчас Вашу жену. Она и так уже отказалась кормить ребенка, говорит, девочка не ее. Но это же просто смешно!
- Это был Оксфорд Сент-Джон? - спросил Раймонд.
- Раймонд! Доктор просил тебя не приходить сюда, чтобы не расстраивать меня. Мне и так чудовищно плохо.
- Это был Оксфорд Сент-Джон?
- Убирайся отсюда, скотина, что ты несешь!
Он потребовал, чтобы его отвели к ребенку, как каждый день в течение недели. Медсестры собрались вокруг нее, не обращая внимания на вопящих белых младенцев в других кроватках, и любовались своей любимочкой черненькой. Она действительно стала совсем черной, с короткими густыми завитками и крошечными негроидными ноздрями. В то утро ее окрестили, но не в присутствии родителей. В роли крестной матери выступила одна из медсестер.
Когда Раймонд вошел, сестры поспешно отпрянули. Он тяжело посмотрел на ребенка. И девочка посмотрела на него в ответ своими черными глазками-пуговками. Он увидел у нее на шее круглую табличку: Дон Мэри Паркер.
Он поймал в коридоре мед. сестру.
- Послушайте, снимите фамилию Паркер с этого ребенка. Ее фамилия не Паркер, это не мой ребенок.