Lib.ru/Современная литература: Слободкина Ольга. Глазами переводчика. Часть Первая: Ричард Гир, Джордж Уайт, Жак д' Амбуаз, Рассказ о дочери Маяковского, Питер Брук.

ГЛАЗАМИ ПЕРЕВОДЧИКА

На заре перестройки, когда все стало "можно", судьба сделала мне бесподобный подарок. Для меня, англоязычного переводчика, это "можно" означало, что теперь можно работать с живым языком на высоком уровне.

С 1987 по 1991 годы я проработала в Союзе Кинематографистов и Союзе Театральных Деятелей - в России, Англии и США - и переводила таким известным людям, как Ричард Гир, Питер Брук, Джордж Уайт (Президент Театрального Центра имени Юджина о'Нила), Жак д'Амбуаз (Директор Национального Института Танца)... Список можно продолжать...

Ричард Гир

С Ричардом Гиром я познакомилась на неделе Американского Кино в Москве в 1987 году. По иронии жанра, я даже не знала, кто это такой, - о ту пору у меня не было видеомагнитофона, а фильмы с Гиром можно было посмотреть только в контрабандной видеозаписи.

Мы с ним весело болтали на фуршете. Я рассказывала Гиру о Москве и где я, по его словам, "так хорошо выучила английский", как вдруг подходит другая переводчица, весьма гордящаяся своей привилегией обладания современной техникой, видит меня с Гиром, краснеет, бледнеет, начинает что-то мямлить, Гир не может разобрать, что именно. Оказывается, она пыталась сказать ему по-английски, что видела его во многих фильмах. Когда Гир наконец разобрал, что же она ему хочет поведать, он сделал короткую паузу и тут же продолжил непринужденный разговор со мной, не имеющей понятия о том, кто он и что он.

Ему хотелось полноценного общения с человеком иной культуры, а не заиканий очередной поклонницы. В общении Гир был раскован, демократичен, внимателен к собеседнику, по-настоящему заинтересован. В нем не было фальши, снобизма, пошлости, комплексов, брутальности, словом, всего того, чем так богата наша киношная элита.

Спустя много лет я узнала, что Гир получил благословение буддистского святого. Может, он от природы такой, а может, так успешно применяет философию буддизма к жизни, но так или иначе, он оставил в моей памяти яркий след чего-то настоящего, насыщенного, искреннего, жаждущего жизни и новых познаний.

Помню, как сверкали его глаза, когда я переводила пресс-конференцию в Союзе Кинематографистов, а он сидел в зале. Потом подошел, спросил: "Откуда Вы знали "by hook or crook"?" (Дословно - "любым крюком", то есть "любым путем"). Для меня же такое выражение как раз не было высшим пилотажем, это - наш активный ин'язовский словарь.

Джордж Уайт

В 1988 году я переводила блестящий семинар для молодых драматургов, организованный г-ном Джорджем Уайтом, Президентом Театрально Центра им. Юджина О'Нила, и неизменным партнером Джорджа - Григорием Михайловичем Нерсесяном, Президентом Американо-Советской Театральной Инициативы. Местом проведения выбрали Дом Творчества Актера, бывшее имении драматурга Александра Островского, в Щелыкове Костромской области.

Семинар проходил по образу и подобию о'Ниловского: молодым драматургам, приславшим свои пьесы на конкурс, предоставляется возможность услышать свой текст со сцены (актеры читают текст с листа, не заучивая), чтобы драматург мог внести в него коррективы.

Джордж Уайт, с которым я остаюсь дружна по сей день, остается в моем представлении той планкой личности, которая, к сожалению, пока недосягаема для многих богатых российских мужчин.

Не говоря о том, что с Джорджем бесконечно приятно общаться, (он прекрасно разбирается в искусстве и вообще в художественных ценностях) он, будучи представителем одного из богатейших кланов Америки, (и кроме того сыном известного американского художника Уайта) все силы своей жизни отдал продвижению театрального искусства - творческому обмену студентами, режиссерами, актерами и даже зрительными залами, развитию Американо-Российских отношений в области театра.

После того, как у нас все стало "можно" и для кого-то это "можно" означало "можно стать богатым", я с грустью наблюдаю невысокий нравственный и общегуманитарный, мягко выражаясь, уровень, если такое вообще можно назвать уровнем, наших нуворишей. Думаю, должно пройти не одно поколение богатых, когда они поймут, что избытком денег нужно поддерживать культуру, а не предаваться излишествам во всех отношениях, ибо только культура (помимо веры в Бога) обеспечивает будущее человечества, (а значит и их детей) не позволяя человеку опуститься на уровень животного, полностью отдавшись низменным инстинктам.

На их фоне Джордж Уайт выделяется еще рельефнее. Если Джордж видел что-то яркое и талантливое, первая его реакция - помочь, поднять, продвинуть, а не задавить и уничтожить, как это, увы, часто бывает у нас. Когда два года назад Джордж посетил мою выставку в галерее "АСТИ", он тут же предложил передать мое портфолио в Галерею Современного Искусства - Рональду Фельдману, и сказал, что нужно организовать мою поездку в Нью-Йорк. "Ты ведь уже была у нас", - вспомнил он, зная, что я работала переводчицей с Жаком д'Амбуазом, Директором Национального Института Танца.

Жак д'Амбуаз

С Жаком д'Амбуазом я сотрудничала четыре года. Впервые мы встретились на Неделе Американского Кино в Центральном Доме Литераторов. Весь вечер Жак рассказывал мне о своем проекте 1990 года. Он хотел создать мюзикл, в котом будет танцевать тысяча детей. Не жалко же ему времени, думала я. Кто я ему? Просто переводчица. "Обслуживающий персонал", - сказали бы у нас. Но Жак - это не у нас, Жак - это Жак. Я тогда еще не поняла, что это - судьба.

На следующий год судьба снова столкнула меня с Жаком на Театральном Симпозиуме, который я переводила, и уже, когда он приехал для осуществления своего проекта в Москву в 1990 году, мы встретились, как старые знакомые.

Несколько лет назад Жак получил правительственную награду США "За достижения всей жизни". В самом деле, достижения его нетривиальны.

Жак д'Амбуаз начал танцевать в семь лет. Его приняли в труппу "Нью-Йорк Сити Балле", когда он был еще подростком. В семнадцать лет он уже исполнял главные партии. В двадцать один впервые появился в Бродвейских шоу и в кино.

Жак стал одним из любимейших танцоров Джорджа Балланчина, мастера-хореографа "Нью-Йорк Сити Балле". "Мы были с Баланчиным, как отец и сын", - признался мне как-то Жак. Д'Амбуаз был ведущим танцором труппы в течение тридцати одного года, после чего получил серьезную травму, такую, что продолжать было невозможно.

Спустя несколько лет тяжело заболевает его старший сын. Врачи полагали, что он умрет. Врачи, но не Жак. Жак не терял надежды. Вместо того, чтобы впасть в депрессию, он стал приходить в больничную игровую комнату, рассказывал детям истории и танцевал для них, поднимал настроение. Неожиданно для себя он обнаружил, что ему ужасно нравиться работать с детьми.

Вскоре сын Жака выздоровел, после чего Жак пошел в школу своих детей - спросить директора, можно ли преподавать у них танцы. Директор согласился.

Многие мальчики в школе считали: танцы - это только для девчонок. Жак изменил их мнение. К нему на занятия пришли восемьдесят мальчиков, и Жак научил их прыгать выше и дальше, чем они могли помыслить. Долгие недели длились репетиции, и наконец - спектакль. Это событие положило начало Национальному Институту Танца.

Произошло это в 1976 году. С тех пор НИТ необычайно разросся. Каждый год обучения заканчивается спектаклем, который называется "Событие года".

НИТ был создал для детей. Каких? Для всех, кто готов отдать энергию юности танцу. У Жака занимаются, как дети из частных школ (чьи богатые родители частично оплачивают проекты НИТ), так и дети с улиц - черные, мулаты, пуэрториканцы... Все вместе. Жак провел немало международных проектов с детьми Китая, Индии и, в частности, России.

Мне, по моей счастливой звезде и невыразимой любви к английскому языку, довелось переводить русский проект в Нью-Йорке. Это был мюзикл под названием "Убийство Дэна макГрю". Жак отобрал в Москве пятнадцать детей - непрофессиональных танцоров, но тех, которые приспособлены для ритмического движения. По его словам, профессиональных балетных детей трудно научить танцевать в стиле НИТ. Нужны были и музыканты. Я связала Жака с директором музыкальной школы N1 имени Сергея Прокофьева, которую в свое время и сама закончила. Директор, Александр Каневский, предложил скрипача, флейтистку, (кстати, и флейтистка - Мария Волкова, и скрипач - Дмитрий Савелов, стали сейчас довольно известными в музыкальном мире) и пианиста, который оказался еще и композитором. Этот мальчик, Сергей Зубков, сочинил для русских детей танец медведей.

В Нью-Йорке наши дети очень обижались, когда для выхода на сцену им кричали: "Русские, медведи! На выход!" Но я успокаивала их тем, что - это только для обозначения танца.

Итак, танец медведей разучивался в Москве. После каждой репетиции у детей - синяки под глазами, обо мне и говорить нечего - кандидат в вегето-сосудистые дистонанты. Но я взяла внутренне ответственность за детей и была вознаграждена за это сполна.

Работать с Жаком было невероятно сложно. Он - необычайно активен, требователен, порой просто демоничен (я смягчала его выпады по отношению к детям в переводе, за что, как мне кажется, он был мне потом весьма благодарен). Например, во время репетиции, когда ему нужно было вызвать вперед пятерых танцоров, Жак входил в раж, поднимал руку и кричал голосом горящего в огне Мефистофеля: "Ко мне подходят Пять Пальцев Смерти"!!! Я же, не моргнув глазом, переводила ангельским тоном: "Ко мне подходят пять пальцев". И мысленно закрывала детей от Жака - энергетически. На них же еще - Благодать Божья! А тут Пять Пальцев Смерти! Зачем! Или, когда у кого-то из детей не получалось, он мог заорать: "Сейчас я отрублю тебе голову и положу ее на пианино". Я спокойно переводила: "Если ты сейчас не соберешься, я заставлю тебя играть на пианино". Кроме того, Жак показывал детям все движения на мне, когда нужно было танцевать парами, так что помимо моих непосредственных обязанностей переводчика, мне пришлось на время стать еще и танцовщицей. Возражать было бесполезно - Жак отверг другого переводчика только за то, что тот был недостаточно эмоционален, не включался в его энергетический поток. "С таким темпераментом ему только в аптеке работать!" - с негодованием воскликнул Жак. Однажды, когда нужно было показать мальчикам, как они должны класть руку девочке на плечо, Жак разозлился и хлопнул меня по плечу со всей силы: "Не так! А нежно..." "Ты же мне сломаешь ключицу, Жак"! - вскрикнула я. "Вот именно. Я и говорю. Не так!!! А нежно..." И всегда во время репетиций в меня входила Жакова люциферическая изможденная сила и начинала ныть и умолять меня дать ему хоть кусочек моей энергии. Я отпускала энергию, отдавала ему часть себя, и тогда, умиротворенный, он продолжал репетировать. Демоничность Жака на тот момент объяснялась еще и тем, что накануне приезда в Москву у него произошел несчастный случай - оторвало фалангу пальца.

А вообще-то по смете я не была запланирована для поездки в Нью-Йорк. Но во время последних репетиций Жак все время говорил: "Вот подожди. Увидишь, как это будет в Нью-Йорке..." "Но ведь я не еду". "А, да, я и забыл". Потом снова: "Wait untill you see it in New York!" "I'm not coming." "Right. I forgot." И буквально чуть ли не в предпоследний день пребывания Жака в Москве иду я в ТЮЗ, и у меня возникает очень ясное ощущение того, что я еду в Нью-Йорк. Но ведь этого не может быть, думаю. Анкеты участников "События 1990 года" уже полгода лежат в МИДе. Послезавтра Жак уезжает, и через три недели наши едут в Америку. Захожу в театр. Там две двери. Та, что прямо - вседа заперта. Открыта бывает только дверь справа. Думаю, вот если дверь прямо сейчас открыта, значит, я действительно еду. Нажимаю ручку и проваливаюсь в фойе. Не может быть! После репетиции Жак говорит. "Так. Едем к Соросу. Я хочу, чтобы она (в смысле я) поехала с нами". Приезжаем в Фонд Сороса. Жак: "Заплатите за нее. Она работала со мной четыре года. Она должна поехать". Через четверть часа моя заполненная анкета прошла в МИДе той же нотой, что и документы всех участников Нью-Йоркского действа.

Перед отъездом мы с Жаком и его хореографами съездили в Загорск. По пути остановились у какого-то деревенского дома - Жак захотел сфотографироваться с русским народом. Местные жители меня тоже заподозрили в американстве, хотя я говорила с ними на чистом русском языке. От этого эпизода осталась очень смешная фотография: жители дома, начиная от бабки с дедом и кончая детьми малыми, Жак с банкой русского самодельного морса в руках, его хореограф и я.

В Лавре я заказала молебен за детей, перечислив все их имена. Стояла, молилась, а Жак сидел на лавке у двери и думал: "Скорей бы закончилось это занудство". Странно, что кто-то не верит, лишая себя и радости участия в Божественной Литургии, а в итоге и всех Духовных Благ.

В последний день перед отъездом Жака в Нью-Йорк мы отобедали в ресторане гостиницы "Савой" - кажется, она тогда еще называлась "Берлин". Во время обеда я отвлеклась от Жака и начала было думать, как я через два дня отбуду на Эльбрус с группой итальянских альпинистов, но Жаку такой расклад моих мыслей пришелся не по вкусу. "Your mind is wandering, I can tell," - недовольно сказал он. "Твои мысли где-то бродят, вижу-вижу." Это называется: "Слушай сюда. Раз уж я тебя выбрал, не спи". Интуитивный, как дикий зверь.

По приезде в Эльбрус я несколько дней совершенно тупо сидела на лоджии у себя в номере, пока альпинисты совершали восхождение, - отходила от Жака, набиралась сил. Как же я выдержу его в Нью-Йорке, думала я. Целых три недели. Если я за неделю репетиций становлюсь мертвая...

Но в Нью-Йорке он был совсем другим.

Когда мы приехали... Занебесные Духи! Как нас принимали сотрудники НИТ! И как доброжелательны были родители детей. Что до самих детей, я никогда в жизни - ни до, ни после - не испытывала такого прилива любви. Это был океан любви, ведь дети так благодарны, когда ты проявишь к ним хоть толику внимания. Когда утром я шла по коридору Бруклинской Академии Музыки, ко мне тянулись две тысячи детских рук - черных, белых, желтых: "Как ты сегодня прекрасно выглядишь! А я тебе конфетку принес!" И под конец: "Не уезжай! Останься с нами! Мы тебя так любим!"

Участвовали в этом спектакле и слепые девочки. На премьере, во время их выступления, многие женщины плакали. Это было более чем трогательно. Это была победа над уловкой Неба.

Жак скомпоновал спектакль всего за две недели! "У него - терпение святого", - сказала надзирательница за гардеробом.

Итак, три недели счастья для тысячи детей, их родителей и обслуживающего персонала. Такое удается немногим. За одно это уже можно молиться за Жака до конца своих дней. Да, в Нью-Йорке работать было легко и радостно. И я поняла: Жаку нужна энергия тысячи детей, тогда все счастливы, ну, а если их всего пятнадцать - берегись! Как только он репетировал только с русскими детьми, опять у детей - синяки под глазами и я, как выжатый лимон. Он сам говорил о том, почему он так любит массовые спектакли - из-за огромных приливов человеческой энергии и из-за ритма танца, который в конечном счете и есть ритм движения Вселенной.

Любовь ко мне американцев выразилась и в материальных проявлениях. Как только они узнали, что у нас в магазинах - хоть шаром покати (шел, напоминаю, 1990 год), на меня посыпались подарки, к тому же у меня не было специального времени на изучение Нью-Йоркских магазинов - я переводила по шестнадцать часов в день. Подарки все прибывали, и в последние дни я с ужасом воскликнула: "В чем же я все это повезу?" Я ведь приехала с небольшой дорожной сумкой. "Не волнуйся", - ответили они. На следующий день в театре появился чемодан-танкер. Вечером в гостинице я обнаружила в нем шесть других - мал мала меньше. Ни дать ни взять - наша матрешка. После, в Москве, несколько месяцев раздавала все это добро родным и друзьям.

Но вернемся в Нью-Йорк. Дети не только бешено работали. Жак устраивал для всех бесподобные мероприятия - пикник в Гринвиче, в особняке его друзей-миллионеров (который они же и оплачивали из любви к Жаку), обед в магазине Macy's, посещение Мэрии Нью-Йорка. Ездили мы и на остров Статуи Свободы, где дети танцевали и резвились, поднимались и на здания Международной Торговли (трагически уничтоженные тер. актом 2001 года).

Рассказ о дочери Маяковского

Встретиться в Нью-Йорке с дочерью Маяковского Александра Григорьевича Каневского, директора детской музыкальной школы им. Сергея Прокофьева, попросили в Союзе Писателей, а также руководство Музея Маяковского в Москве.

Елена Владимировна Маяковская родилась от любви великого поэта, "глашатая революции", и Елизаветы Зиберт, русской немки, чьи корни восходят к немецким колонистам времен Екатерины II. Первый ее муж, англичанин мистер Джонс, увез ее в Америку, однако вскоре они расстались.

С Маяковским Елизавета Зиберт познакомилась в 1925 году во время его выступлений в Америке. В Америке в то время была сильная русская община, кроме того, Эллен Джонс (урожд.Елизавета Зиберт) дружила с художником Давидом Бурлюком и, таким образом, оказалась на выступлениях Маяковского.

В 1926 году родилась Елена Владимировна. Вторым мужем Эллен Джонс был американец Питер Томпсон. Он удочерил Елену Владимировну, и девочка стала Патрицией Томпсон. Мать просила дочь никому не говорить о том, что она - дочь Маяковского, возможно потому что ее очень любил муж и к девочке относился как к родной дочери, а возможно, опасаясь Лилю Брик, которая сотрудничала с ГПУ и предприняла немало попыток разыскать дочь Маяковского и ее мать, и, скорее всего, не с целью им помочь. По словам Каневского, Маяковский неоднократно предупреждал мать Елены Владимировны о том, что Лиля Брик связана с ГПУ и ее нужно опасаться.

После смерти матери отчим Патриции (Елены Владимировны) также просил ее никому не рассказывать о своих корнях до его смерти. Он говорил, что так любит ее мать, что долго без нее не проживет. Именно это и случилось.

После смерти Маяковского в 1930 году большая часть его художественного наследия досталась Лиле Брик. И хотя приказом правительства в 1938 году был создан Музей Маяковского и все рукописи перешли в Музей, у Лили, по словам Каневского, остались многие картины, подаренные Маяковскому великими художниками, - выдающиеся люди искусства охотно общались с Маяковским, ведь коммунизм в то время рассматривался передовыми умами как надежда на лучшее будущее человечества и многие сочувствовали новому духу свободы.

Последним мужем Лили Брик был литературовед Василий Абгарович Катанян, и Лиля Брик сделала своим наследником его сына - кинорежиссера Василия Васильевича Катаняна.

По словам Каневского, Андрей Вознесенский выступал в свое время по телевидению, утверждая, что Маяковского убрала Лиля, хотя она во время смерти поэта находилась, согласно рассказу зав. по науке Музея Маяковского Музы Анатольевны Немировой, в Англии. Однако наследник Катаняна и Брик отрицал причастность Лили к ГПУ и убийству Маяковского, видимо, по мнению Каневского, из боязни потерять свои права на наследство, так как в случае принятия им "версии Вознесенского", ему пришлось бы сдать все наследие Брик, то есть Маяковского, в Музей.

По логике судьбы, вскоре после интервью с Каневским я встретила Андрея Андреевича Вознесенского в "Салоне искусств". На мой вопрос о его выступлениях по поводу Лили Брик, поэт только покачал головой, сказав, что ничего подобного он никогда не заявлял и вообще очень хорошо относится к Лиле.

Каневский, однако, все же считает, что Лиля причастна к смерти Маяковского, что она доносила на него в ГПУ. Для подтверждения своих соображений он привел несколько интересных фактов, а именно: как только Прокофьев покинул свою первую жену испанку и ушел к Мендельсон (в последствии ставшей Мендельсон-Прокофьевой), испанку тут же посадили. А тут убирается такая фигура, как Маяковский, и Лиле - не просто не причиняется никакого зла, но и достается все наследие поэта. Власть что ли переменилась? Власть не переменилась, а та же власть, которая сажала и расстреливала, обласкала Лилю. Этот факт говорит сам за себя. Что же касается поэта, то он, по словам Каневского, так сильно любил Лилю, что не только делил ее с Осей Бриком, но и дарил ей все самое лучшее, что мог. Например, появляется в Москве новый автомобиль, Маяковский дарит его Лиле и.т.д. И это в то время, когда он не помогал своим близким родным... Муза Анатольевна также подтвердила причастность Лили к ГПУ - в Музее имеется книга, где опубликован документ о сотрудничестве Лили Брик и предтечи КГБ, но она настойчиво отрицала причастность Лили к смерти Маяковского, говоря, что одних соображений для подобного обвинения мало. Нужны факты и документы. И еще раз повторила, что во время убийства или самоубийства поэта Лиля находилась в Англии. Что, естественно, ни о чем не говорит, на мой взгляд. Для того, чтобы быть причастным к убийству, не обязательно непосредственно стрелять в человека. Ясно, что Лиля не была наемным убийцей. Она же не Каплан. Здесь речь о другом.

Теперь, собственно, о том, как все-таки Патриция Томпсон решилась заявить о своем родстве с Маяковским. По словам Музы Анатольевны, Музей атаковали десятки женщин, утверждая, что были близки с поэтом. Но история есть история - нужны подтверждающие документы. Поэтому, когда в конце восьмидесятых годов на выставку Александра Родченко в Нью-Йорке пришла пожилая женщина и со слезами на глазах начала гладить фотографии Маяковского, говоря "Папа, папа...", ее не приняли всерьез. Евтушенко, к которому она обратилась, просто отмахнулся. Однако журналист из "Эхо планеты" заинтересовался. Миссис Томпсон пригласила его к себе домой и показала письма, адресованные Маяковским "Двум Эллен", то есть матери и дочери, и рисунки поэта.

При встрече в Нью-Йорке с Каневским в 1990 году Patricia Thompson, по словам Каневского, подтвердила версию о том, что Маяковского убрала Лиля. Я этого, честно говоря, не помню, хотя и переводила ту встречу - слишком много было американских впечатлений, связанных с Национальным Институтом Танца, и вообще эйфории американской жизни - многое тогда происходило в моей жизни в первый раз. Я только помню, что поначалу чувствовала себя на той встрече довольно скованно, в контрасте с остальным американским временем, которое вспоминается только как полет и счастье.

По словам, Александра Григорьевича, в Патриции еще жил страх: она не забыла, как боялась ее мать, как Маяковский предупреждал ее о том, насколько опасна Лиля. Да и к Каневскому Ms Thompson поначалу отнеслась с опаской, как он вспоминает. Она пришла в ресторан "Консерватория" при гостинице "Mayflower", где мы жили, в сопровождении двух парней, назвав их, правда, своими литературными агентами. Каневский предполагает, что это были ее телохранители. Я, правда, никогда не видела таких щуплых телохранителей. И Муза Анатольевна считает, что это были просто дельцы, которым не терпелось нагреть руки на новой нашумевшей истории. Я тоже скорее поддержала бы такую версию. Но вообще даже при скромном воображении несложно представить себе чувства человека, с детства скрывавшего свою идентичность из страха потерять жизнь и встретившего под старость лет представителей своей коммунистической родины.

Однако какие бы чувства ни обуревали Елену Владимировну по дороге в Нью-Йорк, увидев Александра Григорьевича, окруженного детьми-музыкантами, и меня, грешную, миссис Томсон прослезилась. Каневский подарил Елене Владимировне все, что было привезено в качестве подарков в Нью-Йорк, - гжель, хохлoму, икру... "Все было отдано ей", - вспоминает он. "Здесь не хватает только русских соболей", - откомментировала Ms Thompson.

Елена Владимировна, как видно и по фотографии, не нуждалась для нас в рекомендациях - она очень похожа на отца, ее душа выбрала для себя генетику русской ветви рода.

Кроме подарков, Александр Григорьевич привез Елене Владимировне приглашение в Москву от Союза Писателей (у них не было денег, чтобы поехать самим, и тогда попросили Каневского передать приглашение) и прекрасные фотографии Владимира Маяковского, где он - в полном расцвете, красивый, молодой, вдохновенный. Ms Thompson не претендовала на наследие поэта (она - человек не нуждающийся - профессор Университета, доктор наук по вопросам феминизма, роли женщины в обществе). В 1990 году она готовила выставку, посвященную юбилею отца, (состоявшуюся в 1993 году) и ей главное было восстановить свое имя, побывать на Родине родителей. Она прилетела на встречу к нам в Нью-Йорк из Пенсильвании, а уже через год оказалась в Москве, после чего стала приезжать в Москву каждый год, и в 2003 году, в год 110-летия со дня рождения Маяковского, сделала доклад в Институте Мировой Литературы на научной конференции.

Во время визита 1991 года Ms Thompson посетила Прокофьевскую музыкальную школу, побывала в Музее Сергея Прокофьева, единственном музее этого гения музыкальной культуры ХХ века в нашей стране. Кстати, Музей также находится в школе, а имя Прокофьева присвоили школе благодаря Ростраповичу. Там, в Музее, Елена Владимировна увидела фотографию своего отца и Прокофьева - Маяковский просил Прокофьева написать музыку к "Клопу", но Сергей Сергеевич не смог, и в результате музыку написал Шостакович. Школа дала концерт в честь Елены Владимировны. Ms Thompson была очень растрогана.

Во время же встречи в ресторане "Консерватория" Александру Григорьевичу - он угостил нас троих и лит. агентов Патриции всего лишь кофе - пришлось выложить семьдесят пять долларов. Не забывайте, шел 1990 год, и такая сумма была серьезным ударом по нашим суточным, предоставленным нам Национальным Институтом Танца, не говоря о том, что пришлось еще оплачивать и телефонные переговоры с Пенсильванией. Но даже несмотря на такие непредвиденные расходы, директору Прокофьевской школы удалось купить для школы и компьютер, и видео, как он и планировал.

"Когда меня попросили в Союзе Писателей встретиться с дочерью Маяковского, я не мог отказать, - вспоминает Александр Григорьевич. - Мы были воспитаны на творчестве поэта. Он нам казался невероятно смелым, одаренным, необычайным. Кроме того, нас всегда учили, что у Маяковского детей нет, у Есенина детей нет... И вдруг такое...". А я не могла отказать директору моей музыкальной школы, где меня учили музыке, любили, переживали за меня на выступлениях в концертах, в конкурсах, когда он попросил меня перевести эту незабываемую, можно даже сказать, историческую встречу. И не жалею.

На самом деле и у Есенина есть дети. В 1995 году я встречалась с его любовью 1920х годов Надеждой Давыдовной Вольпин, ровесницей двадцатого века. Эта необыкновенная женщина, тоже поэт и переводчик поэзии, в том числе античной, включая Овидия, родила от Есенина сына в 1924 году, причем на момент их встречи у Есенина уже было трое других детей от двух женщин. Ныне Александр Есенин-Вольпин так же, как и миссис Томсон, живет в США. Занимается математической логикой и пишет стихи. Я посвятила Надежде Вольпин и ее отношениям с Есениным большую статью в английской газете в 1995 году.

Но вернемся к дочери Маяковского. По словам Музы Анатольевны, Патриция Томпсон, во время своих пребываний в Москве, подружилась с актрисой Вероникой Витольдовной Полонской, последним увлечением Маяковского, и очень горевала, когда Полонская умерла.

История дочери Маяковского показывает, как время расставляет свои акценты, хотя многое остается недоказуемым.

А вечна - только любовь.

P.S. Но вообще-то я не великий специалист по тому, кто с кем и кто от кого. Просто Сергей Галиченко попросил меня написать еще и о дочери Маяковского в "Театральные ведомости", когда уже был сверстан материал обо всех остальных.)))Сейчас все можно найти в Интернете. Вот, например: http://blogs.privet.ru/community/baz4444/126138458

Питер Брук

В Нью-Йорке я также увидела многих американцев, с которыми работала в 1989 году на постановке Питера Брука чеховского "Вишневого сада" у нас в Москве, в театре на Таганке - еще одно яркое воспоминание моей переводческой жизни. Весь месяц репетиций и спектаклей мы жили с американцами одной семьей. Как же четко работали американцы! Приведу один пример, живо характеризующий различия американского и русского подхода. В первый день репетиций декорации ставят американцы. "Так, все декорации строятся относительно центра сцены". Американцы отмеривают середину и приклеивают через всю сцену полоску белого пластыря, так что все декорации выстраиваются, как надо. На следующий день декорации ставят наши. "По центру, говорите? Ну, зачем еще какой-то пластырь лепить, ежу ясно, где центр!" И, естественно, декорации стоят вкривь и вкось. Однако американцы, ничуть не смутившись русскими многовековыми наработками разгильдяйства, типа "авось", быстро приструнили наших, и они стали делать все, как следует. Я только диву давалась.

Что до самого Питера Брука, то он поразил меня (и не только меня) своим мягким интеллигентным подходом. Я неоднократно наблюдала работу многих русских режиссеров - орут, ругаются, впадают в ярость! Питер никогда и голоса не повышал. "В нем столько покоя", - сказал один американский осветитель. И актеры обожали своего мэтра. Приведу отрывок из моей книги воспоминаний "Memoria".

"Очень любила я достать из старого чемодана какую-нибудь бабушкину ажурную кофточку и приладить ее на себя. И любила вещи чисто бабушкины, без прицела прилаживания их на себя. Например, мне очень нравилась ее алая шерстяная кофточка с галстучком, который она закалывала перламутровой брошью в форме листика. Вкус у бабушки - необыкновенный!

- Я вся в маму! - восторженно восклицает бабушка, когда мы с ней и с Володей выходим от Дождёвых с улицы Медведева (теперешний Старопименовский переулок) на улицу Горького (ныне Тверская).

- В чем это выражается, Беата Александровна? - спрашивает по-доброму Володя.

- Мама любила город, огни, праздник, нарядно одеться, - объясняет бабушка. - И я такая же!

Кроме того, бабушка очень любила балет (немудрено для танцовщицы), классическую музыку, оперу. Любила и сама попеть дома за домашней работой, но голос ее быстро срывался в слезы. Бабушка всегда плакала и когда произносила за столом какие-нибудь тосты. Я тогда этого не понимала - зачем плакать-то при всех. Теперь понимаю: когда мне нужно произнести вступительную речь на открытии своей выставки и вся травма жизни подступает к горлу, хочется зарыться лицом в платок и рыдать, рыдать, пока все не выплачется, но я обычно беру себя в руки - не реветь же на людях.

На выставке

все улыбаются,

говорят о забавном, приятном,

чтобы не разрыдаться...

Ведь за этим вся травма жизни -

роды, болезни, удары

и усталость от вечно-женского общества.

Любила бабушка и театр. Последний раз я смогла доставить ей удовольствие от посещения театра в 1989 году, когда в Москву приехал Питер Брук и дал на Таганке несколько спектаклей "Вишневого сада" Чехова. Я работала с его труппой переводчицей, вернее с тех. персоналом. Это было ужасно интересно - мы прожили тот месяц огромной семьей, - американцы и наши. Как же четко работали американцы!

А что касается бруковской постановки, ходили мнения, будто она совсем не чеховская. И правда, диким казалось, когда в самом начале спектакля из-за кулис раздается характерная американская речь и потом на сцену гурьбой вываливает компания энергичных америкашей в костюмах русской аристократии конца ХIХ века - Вишневская (ее играла жена Брука Наташа Пари) легко несет дорожный сундук на одном плече (мне кажется, у нас так было не принято), кто-то тащит огромный чемодан и все они продолжают громко и искусственно-оживленно переговариваться - ни дать-ни взять - тур. группа иностранцев из гостиницы "Метрополь" перед костюмированным балом.

Однако бабе Бебе бруковская постановка пришлась по вкусу. И мама тоже оценила новый взгляд на Чехова. "Так динамично, так нескучно, незатянуто!" - восторгалась потом бабушка.

А я-то боялась, что она не поймет, осудит такую трактовку известнейшей пьесы, но бабушка оказалась человеком свободным от штампов и навязчивой критики. У нее и вообще-то на все имелось свое мнение - не переубедить!

Но главное, я увидела, как она оживилась, - ведь такое посещение стало для нее настоящим редким в последние годы ее жизни выходом в свет, массой новых ярких впечатлений, "проветриванием мозгов", как она говорила, хотя в 1989 году она еще чувствовала себя довольно крепко.

Во время антракта у них с мамой взяли интервью в фойе. Как рассказывала потом с восторгом бабушка, иностранный корреспондент спросил Рэночку, понравился ли им спектакль, не мешает ли синхронный перевод и где работает мама. На последний вопрос мама ответила уклончиво, сказав, что она - ученый, она ведь, как Вы знаете, работала в закрытом НИИ, а 1989 год - самое начало перестройки, боялись мы еще всего, а вот на первые два вопроса обе ответили, что спектакль им очень нравится и перевод совсем не мешает, к тому же и пьеса известная.

Я сидела с американскими тех. операторами на самой верхоте перед огромным стеклом и переводила: "Light cue 125. Stand-by... Go!" "Ключ 125... Приготовился... Пошел!" С тех. персоналом работали лучшие переводчики, а недотепы - с актерской труппой: так решили в Союзе Театральных Деятелей. Актерам на экскурсии по Москве еще можно что-нибудь не то загнуть, а вот если перепутать номер светового ключа во время спектакля, и дадут затемнение вместо авансцены - это, конечно, катастрофа.

Сверху я видела всю сцену и зрительный зал. Внизу, в лучших рядах партера, спиной ко мне сидела бабушка в алой шерстяной кофточке и рядом с ней - мама. И так мне от этого сделалось хорошо на душе.

Все переводчики и тех. персонал тоже знали: сегодня я пригласила на спектакль своих. "Ну, где? Где они? Покажи!" Я показывала. Со спины, конечно, трудно было угадать, о чем думают бабушка и мама.

Однако американцы остались довольны, когда я им сообщила, что моим понравилось: для них ведь это - настоящее признание, раз русским понравилось.

"А у нас в "Современнике" как начнут завывать Чехова - тоска зеленая!" - комментировала потом бабушка.

Вот так, неожиданно для себя самой, подарила я радость и бабушке, и маме. Хорошо, что я их пригласила. Даже не помню, сама я им предложила или они меня попросили взять им билеты. Кажется, бабушка сказала, что не прочь посмотреть, я, вроде, ответила, что спектакль не очень удачный, но она сказала, что ей все равно хочется, "настояла", как она любила выражаться, ну, а тогда уже я взяла билеты. Но как бы то ни было, все в тот вечер вышло удачно и все остались довольны".

Каждый из этих выдающихся людей оставил в моей душе яркий след: Ричард Гир с его искрометной энергией, воспринимающий самые незначительные проявления жизни как несравненный дар ("Where did you all get these great fur coats?" - "Откуда у вас у всех такие отличные шубы?" - с горящими глазами. Потом влюбился в переводчицу Машу, и - разочарование, отказ. Испугалась руководства "Совинтерфест'а", КГБ? Этот эпизод тоже переживался им очень страстно. "Русские женщины отрезают - вот так, нет и все!!!" И хлопал ребром правой ладони по левой, как будто хотел ее разрубить...), Джордж Уайт, стремящийся взаимно обогатить культуры двух стран - России и Америки ("They are priceless" - "Они бесценны", - так оценил он церкви костромской области), гениальный Питер Брук со светлой энергией Божественного покоя, и все же собирающий мед - восхищение своих поклонников - обслуживающего персонала, когда шел по коридору Театра на Таганке, и зрителей, принимая аплодисменты в зале после спектакля, и Жак д'Амбуаз, столь странно сочетающий в себе черты мага, великого организатора и терпение святого.

Когда мы уезжали из Нью-Йорка, многие дети плакали, особенно девочки. А Жак, прочитавший мои воспоминания об Англии, опубликованные в "Гранчестерской газете" в 1989 году, сказал мне: "Пиши!" Имея в виду наше американское "Событие 1990 года". И когда автобус тронулся, Жак снова показал мне через стекло, водя воображаемой ручкой по воображаемому листу бумаги: "Пиши!"

Прошло пятнадцать лет, и эти события стали историей.

Сейчас, когда я стала осуществлять свои художественные проекты, я поняла, что значит "Имя". За любым "Именем" - море пота и крови. Потом ты, припудрив синяки, выходишь на сцену, и все думают: "Такая страшная жизнь, а эта - в красивом платье, еще и стихи читает, улыбается".

Здесь, конечно, возникает животрепещущий вопрос о спонсорах. Они у меня были, например, Игорь Килимник (Директор компьютерного центра "ОМ"). Неоднократно поддерживал мои выставки Григорий Михайлович Нерсесян, Президент АСТИ в Москве. О бескорыстии этих людей можно слагать поэмы.

Однажды я спросила Игоря, какой отдачи он ждет от финансирования моих дорогостоящих художественных проектов. Он ответил: "Знаете, Оля, есть спонсоры, они преследуют выгоду, а есть меценаты - они помогают искусству. Некоторые банки спонсируют театральные постановки, они никогда не окупаются, а люди живут культурной жизнью". Игоря Килимника можно стопроцентно причислить к последней категории - к меценатам.

При современном натиске антикультуры хочется пожелать российским предпринимателям задуматься о будущем нации, о будущем нашей страны, а значит, о будущем их собственных детей - в какой среде им расти и какими личностями становиться.

Ольга Слободкина-von Bromssen

переводчик, поэт, фотохудожник

2004 год

Фотографии "События 1990 года"/Event of the Year можно посмотреть на моей стр. на сайте vkontakte.ru

Я в контакте

Обновлено: 26/12/2019. 40k. Статистика.

Очерк: Публицистика

Связаться с программистом сайта.

Слободкина Ольга Глазами переводчика. Часть Первая: Ричард Гир, Джордж Уайт, Жак д' Амбуаз, Рассказ о дочери Маяковского, Питер Брук.

Слободкина Ольга
Глазами переводчика. Часть Первая: Ричард Гир, Джордж Уайт, Жак д' Амбуаз, Рассказ о дочери Маяковского, Питер Брук.