Рисовать
  легче всего
    горы.

Поставишь карандаш,
  и рука
   плавно скользит вверх и вниз
    по линиям длинного неба.

Целовать
  легче всего,
    когда любишь.

Коснешься руки,
  и душа
   плавно и длинно скользит
    по линиям Вечной Женственности...




сентябрь 1988




                                  *             *               *


Как хорошо идти берегом моря,
 когда Бог играет во всем теле,
   лучится в сердце.

Вдыхать соленый воздух
  и плавать радужкой гладкого глаза
   по голубой глади равногладкой.

Врезаться босыми ступнями
   в сероватый песок прохладный
     и чувствовать, как молодо Ветру
       касаться щекою неба.






                                 *              *                *



Шарю неверной ступней
 по острым камням дна,
  сбиваемая волной.

Одна?
Одна.

А море - там, у дальних гор, -
 такая синева,
  что тонет взор.
   Глазам укор.

Ты все одна?
Одна.

Там, за горами - тишина.
Пустеющий простор.

Опять одна?
Опять одна.

С тех самых пор.




1-2 октября 1988





                                      *            *            *




                                          Воздух



Я девочкой одиннадцатилетней
 играю в камешки
  на набережной морской.
Из детства, всех премудростей несметней,
 вбираю воздух - легкий и живой.

Ух, какой воздух! Радостный, летучий!
Щекотно шарит волосами по щеке
И заметает след звезды падучей                                     
На ветренном песке.

Смущаясь тем, как ночью куралесит,
Мешая Малую Медведицу с Большой.
А сам-то ничегошеньки не весит
И думает, что это хорошо.

И детский воздух делает прозрачным
Все, что казалось мрачным и больным.
И вечер на чужом участке дачном
Становится родным, моим.

И пар от чая мягкого так мягко
Впадает в воздух, ввинчиваясь ввысь.
Там чайка, как безмачтовая яхта,
Висит воздушно головою вниз.




1 октября





                                          *              *                *



                                                          




Кара-Даг замирает сфинксом
Над лазуревой гладью морской.
А может, все это снится?
Как снится, что ты - со мной?
Как снится синяя птица 
  зимородок
    снежной зимой?




1 октября 1988






                                        *             *             *



Ветер! Ветер! Выдуй мою боль!
Вдуй в меня мудрую детскую голь.
Ветер! Ветер! Не вдувай в меня
Оперенность взрослого с умом воробья.







                                    





                                      *                *               *





А скалы в своей скальности так скальны,
  так молчальны,
     так величавы...

Ты поворачиваешь руль вправо,
  внимания на них не обращая.

Ты, как в железной застежке,
  древний Талмуд на иврите.

Я бы открыла, прочла,
 да вот загвоздка -
  языка не знаю.

"Ой! Смотрите! 
   Дельфины! Дельфины!
     Видите"?

Ну, все. 
  Снова скалы наваливаются громоздко.


Дорога вьется вверх и вверх серпантином
И так же закручивается твоей сигареты дым.
Меняются за окном картины.
А ты, хоть все и проходит, остаешься чужим.


Может, оттого я и не старею,
  что Время в скальности души твоей застыло.
     И нет на свете  древнего еврея,
        что перевел бы мне Талмуд твой терпеливо.

Ведь древние - светловолосы, голубоглазы...
  Опять загвоздка - видишь?
    Стали теперь, турецкая примесь,
       совсем другими.


Иврит забыли, 
  придумали какой-то идиш.
    Так что с чтением Талмуда
     ничего не выйдет.


И мне остается глядеть на застылые скалы.
Они в своей скальности так скальны,
 так величавы.
   Но ты, внимания на них не обращая,
     легко и плавно поворачиваешь руль вправо.



                     
3-4 октября 1988




                         

                                           *            *             *





Я пишу стихи плохие.
Хиппи хихикают:"Хи-хи!"
Лихие
 хилые хиппи -
  обхихикивать
   чужие стихи.

Но 
 стихия моего стиха
   не стихает,
     хоть лихие хиппи
       так нехило хихикают:
    
"Ха-ха".





октябрь 1988 год







                                           *                *               *




Жизнь только здесь и больше нигде.
В этой холодной прозрачной воде.
Нет ни Москвы, никаких забот.
Плаваю у Золотых ворот.
В Лисьей Бухте голова не пухнет.
Не болит живот.






5 октября 1990




                                  *               *              *

                                                        


Как тихи
  сухие кусты
   вниз головой на окне.

Связка красного лука.
 Ночь. 
  Звон комара.

В паутине запутались сны.
  Спит паук.
    Палка бамбука
       в дальнем углу замерла.

Я слышу дыхание
  Бога Ночной Тишины
    и робко касаюсь
     мягкой его щеки.

А где-то,
  в другой тишине,
    утопаешь Ты
      и рядом с тобой -
        Она.


октябрь 1988




                                     *                *                 *



Это был танец.
 Игра.
  Пляска рук.
   Пляска пальцев
   на дачном столе.

Блюзы лука.
  Баклажанов брейк-данс.
   Крутизна их знакомства.
    И Вы - во мне.


А потом все распалось,
 рассыпалось в прах
 и повисла, ненужной,
  моя рука.

А Ваша, глупая,
  курила впотьмах.

Все не так.
  Или так.
   А?


октябрь 1988                              



                                 *              *               *


Вулканом извергалось 
   шампанское в бокале.
    И лампа загляделась
      на бисер пузырьков.
Качалась с удивлением,
    стеклянный шар в капкане,
      не ведающий родственных
         прибрежных маяков.


А маяки светили
   потусторонним светом,
     проглядывая зябко сквозь слякотный туман.
Как лампа над шампанским, не ведая, что где-то
   есть родственник со светом,
     попавшийся в капкан.




                                  *              *               *




                             Дача в Коктебеле. У Габричевских


В воздухе уж не хватает йода.
Мелкий дождь. Играют тихо блюзы.
Джемпер к клетку, красные рейтузы... 
Это - я. Все остальное - Федор.

Как здесь мрачно. Как здесь напряженно.
Низко светит потолок татарский.
Тени западают удлиненно
На диван изнеженный и барский.

Вместо люстр - плетеные картины.
Мебель старая так больно пахнет детством.
Плод пустой декоративной дыни
Провисает рядом, по соседству.

На окошке - маленьком, угрюмом -
Камни коктебельские застыли.
Тяжело дышать мне, трудно думать,
Двигаться средь этой лживой пыли.

Пифосы. Камины. Стулья. Вазы.
Все неправда. Сонные картины
Влипли в стены. И дверные лазы
Спутались с обманной паутиной.

Этот дом - фантазия больная
Фединого (был ли вовсе?) деда.
Я захлебываюсь, я не знаю,
Как мне выплыть из ночного бреда.

Вдруг приоткрывается пространство...
Вижу дом, но только там, в России.
Он стоит, как мера постоянства,
По сравнению с этой Киммерией.


Завтрак. Кофе. Молоко. Лепешки.
На Большой Веранде накрывают.
Маме, папе, Боре, Наде, Лешке,
Баб Ирине, деду Марку - Оля знает.

Наверху, в старинном кабинете,
Есть соломенное креслище-качалка.
Cо всех сил качаются в нем дети.
Это вам не гаммы из-под палки.

Во дворе Лямпурики гнездятся.
Кто такие - только дед и ведал.
Даже гости возражать бояться
На Большой Веранде за обедом.

Как светло, как чисто и как просто
Нам живется... А как спится сладко!
Где же вы, мои кривые сосны! 
Где совенок, найденный на грядке?

Где девчонка с вечным вышиванием - 
В платье голубом, в сандалиях белых.
Буль-де-нежек* где очарование?
Где кислина вишен недоспелых?

Кружат по стеклу ночные блюзы.
Курит "Беломор" хозяин дома.
С ним прощаются и джемпер, и рейтузы.
Здесь все чуждо им. Все незнакомо.


_____________________
* от франц. Boule-de-niege (снежные шары), калина махровая




                                *             *                *



Я хожу-брожу по рынку
И во все глаза гляжу.
Алюминиевая крынка
Так гремит в моей корзинке,
Что и слов не нахожу.

Вот айва, она скульптурна -
Кто-то вылепил ее.
А малина так пурпурно,
Легкомысленно-ажурно
Кажет здесь свое бытье.

Помидоры - те надуты.
От натуги налились.
Так посмотришь - фу-ты, ну-ты.
Но..., раздеты и разуты,
Все лежат пупками вниз.

Вот орех - другое дело.
В панцире. Не прошибешь.
В нем свое он прячет тело,
Чтоб оно не похудело.
Ну, а если ссохлось тело,
  то - ореховое дело,
   то - ореховая ложь.

Рядом - груды винограда.
Взгромоздились гроздь на гроздь.
И сияют так, как надо.
Ведь внутри у них - услада.
Аж из-за седьмого ряда
Видит их приморский гость.


Яблоки сегодня скр`омны -
Маловаты, не красн`ы.
В уголке лежат укромном,
За железным, за бидоном.
Впрочем, в этом нет вины.

Ниткой связана петрушка -
Так далёко не уйдешь!
Хоть и сочная макушка,
Но - такая вот петрушка -
Ноженьки подрезал нож.

Так кого же выбирать мне?
Все так дивно хороши.
И брожу ничейной сватьей
Среди сей съедобной братии
И глазею от души.



октябрь 1988



               
                                               *             *               *


Осеннее лето. Октябрь. Коктебель.
Море синеет немыслимой синью.
И Кара-Даг, заколдованный зверь,
Невыразимо красивый.

Не тушь, не фломастер, не акварель,
Не карандаш и не масло.
Не угль, не сангина и не пастель -
Всяка попытка напрасна.

Глазу и то не дано проследить
Все эти сгибы и складки.
Лунных цветов, японских вееров,
Крылья гл`адки.

Крокусов райских оранжевый пест
Вздрагивает недотрогливо.
Чёртова Пальца карающий перст -
Строптивое `огниво.


Таинственность сиреневой Сююрюк-Каи
Почти сюр-реальна.
А прозрачность в Лисьей Бухте воды
Идеальна.

Все ж, живопись лучше, чем стихи,
А музыка лучше живописи.
Но лучше музыки - живые цветы
Жимолости.

Осеннее лето. Октябрь. Коктебель.
Море синеет немыслимой синью.
Не тушь, не сангина и не пастель...
Невыразимо красиво.



октябрь 1988





                                      *              *               *





                                   В день отъезда из Феодосии





Белый домик, увитый плющом,
Черепичная крыша ободрана.
Я гуляю. Одна. Не вдвоем.
На плече моем - сумка немодная.

Кто поставил из камня забор?
Кто придумал эти растения?
На калитке - железный затвор.
За калиткой - цветов видения.

Этот вечер застрял в мостовой,
В редкозубье кривой Феодосии.
Я одна. Этот город - не мой.
И уже середина Осени.

Время лижет деревьев листы,
Двуязыкое - красное, желтое.
Погруженное в мир немоты,
В зазеркалье витрин отраженное.





октябрь 1988





                                      *             *             *
  
                        



                                            Tristia.

                             Воспоминание о вечере на даче у Арентов



                                                    To Lena Tur


Ты, как всегда, молчала в этот вечер.
Глядела на огонь.
И ветки ветел гладил теплый ветер,
И пр`ядал Звездный Конь.

И, как обычно, напряженно-нервно
Застольный разговор
Сгребал минуты наших жизней мерно,
Словно никчемный сор.

А ты молчала, сидя у камина.
К щеке текла рука.
Сама своя. Сама с собой едина.
На все - издалека.




октябрь 1988







                                          Конец