Аннотация: Опубликовано издательством "Слово/Slovo", Москва, 1994
7. ПОСЛЕПОЛУДЕННАЯ ПРОГУЛКА И КАЛЕНДАРЬ
Как-то раз, когда Мария была помладше, она представила себе ночного вора - на выступе за окном - и одела его в темную воровскую одежду; чулок на голове ужасно притуплял черты лица, как на картинке, которую она однажды видела в газете. И вдруг вор случайно вышел у нее из-под контроля и вместо того, чтобы стоять, где ему положено, или раствориться, как ночной кошмар, когда проснешься, он вдруг ухватился за оконный шпингалет (Мария лежала в постели и отчетливо услышала, как он клацнул), окно открылось, и вот грабитель уже крадется по темной комнате, а она сжалась и сперва просто тряслась, а потом закричала во весь голос, прибежали взрослые, щелкнул выключатель, и тогда вор, конечно, улучил минуту и исчез, а Мария осталась одна в пустой комнате, истерично рыдая.
Но из этого я уже выросла, подумала она. Теперь я справляюсь с грабителями, и со ступеньками, которые скрипят по ночам, и с грозой. Могу зайти и в темную ванную, даже если не знаю, где выключатель. Я взрослею, такие проблемы меня больше не волнуют.
Как бы не так, - съехидничал кот. - Забыла, как ты потеряла голову в супермаркете и с ревом носилась по отделам?
- Ну, это совсем другое, - возразила Мария. - Я не могла найти маму и решила, что она ушла без меня.
Все равно - жалкое зрелище, - возразил кот. - Взрослеет она - кто бы говорил...
Он сидел у каменного дуба и вылизывал живот, извернувшись так, что одна лапа торчала у него вертикально над головой.
- Ты немного пропустил, вон там, слева, - указала Мария.
Кот начал яростно намыливать уши.
- Надеюсь, ты не скажешь мальчику о том, что тебе мерещатся лица в старых вышивках.
- Она его не так уж интересует, Хэриет, - ответила Мария.
- У него есть голова на плечах. Не то что у тебя.
- Не понимаю, почему неразумно интересоваться другим человеком? - холодно возразила Мария.
- Ну, что может быть глупее - без конца талдычить о девочке, которую ты даже не знаешь. И никогда не узнаешь. Почитала бы хорошую книжку. Привела бы в порядок мозги. Узнала бы что-то новое.
- Вот сам и займись,- отрезала Мария.
- Но ведь я не умею, - возразил кот. - Ты что, забыла?
Он выпустил когти, явно любуясь ими.
- И что в ней такого притягательного? Обычный ребенок, вроде тебя - можешь быть уверена.
- Мне кажется, она не стала взрослой.
- Чепуха. Все становятся взрослыми.
- Не обязательно, - упорствовала Мария.
- И, немного помолчав, добавила:
- Там нет ее фотографий старше меня. И вышивку за нее сестра закончила.
- Тому найдется немало объяснений.
- Здесь происходят странные вещи - не поймешь, что по правде, а что нет. Все время лает какая-то собачонка, а никто в округе не держит собак. И я часто слышу скрип качелей.
- Ворота нужно смазать, - заметил кот. - Старуха и та сказала, помнишь?
Он начал рыскать в траве, прижав уши, и Мария сердито бросила ему в спину:
- Тебе все равно. Какая разница, что с ней произошло! Никого это не волнует, кроме меня. А я думаю что-то случилось, вот она и не стала взрослой.
И с этой мыслью, ноющей где-то глубоко в голове, как больной зуб, она соскользнула по стволу и глухо приземлилась.
Дядя Дэвид и тетя Рут уже приехали. Поэтому обед был пышнее обычного и накрыт в столовой. Марию поцеловали, ей тоже пришлось их поцеловать.
А ты выросла.
И она не знала, что сказать: тетя и дядя явно никак не изменились, поэтому она не могла ответить им тем же, разве что указать тете Рут: "А ты плохо причесалась", или дяде Дэвиду: "А ты сегодня порезался, когда брился", но это выглядело бы очень невежливо. Она давно усвоила: только взрослым позволяется делать замечания о внешности других, если то же самое делают дети - это
невежливо.
Когда с приветствиями было покончено, о ней забыли. Взрослые взялись за свои разговоры, но Марию это устраивало - ей хотелось о многом подумать. К концу обеда дядя Дэвид вдруг вспомнил о ней и сказал:
- Пора нам с Марией поболтать наедине.
Он всегда так говорил, когда собирался дать ей пятьдесят пенсов. Он порылся в кармане, и на мгновение Марии стало неловко - вдруг он сейчас скажет: "А что это у тебя за правым ухом?", как фокусник, и достанет у нее из волос пятьдесят пенсов - он всегда так делал, когда она была помладше. Она безропотно стояла и ждала, и выражение ее лица, наверное, стало холодным, так как дядя Дэвид торопливо сунул ей пятьдесят пенсов и возобновил разговор с мистером Фостером.
После обеда они решили пойти прогуляться. Побрели полем к западу от дома и вышли на тропинку, которая вела через скалы из Лайма в Ауксмут. Тетя Рут несколько раз шумно восхитилась местными красотами. Дядя Дэвид закурил трубку, выпустив душистую струю табачного дыма. Отец Марии сделал для гостей краткий экскурс в историю и топографию города. Мама Марии поведала тете Рут о ткани, которой собиралась переобить свои лучшие стулья по возвращении в Лондон.
Мария отстала. Вскоре она оказалась от них шагах в двадцати и могла спокойно подумать, не отвлекаясь на чужие разговоры. Ей вдруг почудилось, что она одна в этом воздушном пронизанном светом пространстве, между таинственными глубинами неба и тревожным сверканием моря. Она остановилась и оглянулась назад - крыши домов стекали к берегу по зеленым склонам холма, а над ними пейзаж вырисовывал квадраты полей: город дотянулся и дотуда, наметав дома вдоль дороги. И под всем этим - скалы, голубой лейас, с аммонитами, белемнитами. Люди настроили на нем дома, заправочные станции, церкви, филиалы фирмы "Тэско", но там, в глубине, остается земля, какой она была вначале, миллионы миллионов лет назад...
Например, сто сорок миллионов лет назад, как в музее на картинках. Тогда субботним полднем (если у них, конечно, были субботы) здесь вместо чаек летали птеродактили, а по пляжу бегали не собаки, а ихтиозавры. И аммонитов водилось как теперь мух, нет, как селедок, они ведь в воде жили.
- Мария...
- Иду, - рассеянно отозвалась Мария, в задумчивости бредя по тропинке, которая, пробежав сквозь поля, вилась теперь между деревьями. Странно, подумала она. Есть места, и они вечны. И есть люди (и динозавры всякие), и они умирают. И есть дни, и месяцы, и годы (и века, миллионы веков). Окаменелости, и Хэриет, и я - мы словно бусинки в ожерелье. Одна за другой и все вместе.
- Мария, ты можешь идти быстрее?
Они ждали ее там, где тропинка уходила в более густой лес.
- Устала, дорогая? - приветливо спросила тетя Рут, и Мария посмотрела на нее пустым холодным взглядом, но не потому, что хотела обидеть тетю Рут, - в голове у нее все еще крутились мысли о местах, птеродактилях и девочке, которая сделала вышивку.
- Мария, - одернула ее мама.
Мария подпрыгнула и ответила, что нет, спасибо, она не устала.
- Вперед? - спросил мистер Фостер, и все начали высказывать свои соображения.
Мистер Фостер и дядя Дэвид были "за". Миссис Фостер хотела вернуться домой не слишком поздно, чтобы успеть разогреть ужин. Тетя Рут считала, что тропинка крутовата для ее туфель. Табличка оповещала: до Ауксмута и обратно можно дойти за три-четыре часа, и дорога не из легких, наверное, поэтому тетя Рут с тоской оглядывалась на Лайм-Риджис.
- Будем идти, пока не устанем, - предложил мистер Фостер. - Хорошо? Слабые могут рухнуть на обочине.
Он живо замелькал между деревьями.
Мария снова отстала и вернулась к мыслям о местах. Интересно, а места могут останавливаться, как часы? Чтобы мгновение длилось вечно, словно застывшие в камне аммониты. Хорошо бы так и было, подумала она, вот было бы здорово, я бы хотела вернуться назад в чье-то время и посмотреть - это так же интересно, как залезть кому-нибудь в голову. И ей показалось, она снова видит лицо, отраженное в стекле вышивки.
- Осторожно, здесь очень круто, - крикнул мистер Фостер.
Впереди засуетились: тетя Рут в неподходящих туфлях поскользнулась на сланцевой поверхности тропы и чуть не упала, но ее поддержал дядя Дэвид.
В тот день по берегу опять проносились полосы света, а по небу странствовали нагромождения гигантских облаков. На языке прогноза погоды это, конечно, звучало так: "солнечно, местами возможны ливневые дожди". На самом деле стоял золотистый бледно-бледно-голубой и каштановый полдень, тени гонялись по изменчивому морю, которое из бирюзового становилось то темно-серым, то снова молочно-зеленым. Но большая часть моря пряталась за деревьями и кустами, через которые и шла их тропинка, взбираясь на кручу и резко падая вниз. Вдоль тропинки росли дикие растения - кто где: высокие устраивались кучками и качались на ветру, ползучие карабкались по скалам или укрывались в траве. Чина ниссолия, подумала Мария, теперь я тебя знаю, а это зеленое растение, похожее на маленькую сосенку, - гигантский хвощ, мы нашли его в книге о цветах, а вот - молочай, а вот - чистотел. Разглядывая заросли, Мария поразилась их строгому порядку: каждое растение четко знало свое место. Одни выбирали почву побогаче, влажную, другие - песчаный откос. Не слишком ли умно для растений, которые и думать-то не умеют? Ветер нес к морю облачко семян чертополоха. Расточительство, строго подумала Мария, не слишком умно.
И все эти спуски - вверх-вниз, которые так утомили тетю Рут (чем грубее и круче становилась тропа, тем сильнее и громче ворчала тетя Рут, что, мол, наверное, поздно уже), - старые оползни - вдруг догадалась Мария, только очень старые, много с тех пор воды утекло - все успело зарасти кустами и деревьями. Тропинка круто спускалась вниз, на нее выползали огромные корни и лежали поперек (представляя новую опасность для бедной тети Рут), и деревья там были еще выше и древнее. И растения там были другие: папоротники, и дикий чеснок, и что-то странное, первобытное, с поникшей головкой, похожее на тростник.
- Господи, - сказала тетя Рут. - Опять наверх... Стояла тишина. Порой с дерева на дерево перелетал голубь. Шуршали листья. Где-то за пределами видимости, грустно, протяжно крича, пронеслась чайка. И больше ни звука, только их собственные шаги да разговор дяди Дэвида с отцом.
И вдруг залаяла собака. Нет, подумала Мария, не залаяла, затявкала. Это большие собаки лают громко, в полную силу. А так тявкать может только маленькая собачонка, глупая такая собачонка, которая вечно носится кругами и еще больше заводится. Она огляделась - собачонка была где-то рядом, это ясно, но ничего не увидела в накренившемся царстве откосов, кустов и деревьев. И тут до нее начало доходить - не сразу, правда, - и она даже не удивилась: так ведь это та самая собачонка, которую она все время слышит из окна своей комнаты.
Мария догнала остальных.
- Здесь где-то потерялась собачка. Тявкает и тявкает.
Все остановились. Шаги стихли, и больше ничего не было слышно - только ветер шумел, да море, да птицы чирикали. И тявкала эта собачонка.
- Где, дорогая?
- Да здесь же, - нетерпеливо ответила Мария. - Где-то рядом.
Бедная собачонка, что с ней? Она же просто в истерике.
Все четверо огляделись вокруг, потом посмотрели друг на друга. Дядя Дэвид озадаченно покачал головой и принялся снова раскуривать трубку: непростая задача - встать между ветром и зажженной спичкой.
- Боюсь, я ничего не слышу, - сказала миссис Фостер.
Мария слушала тявканье и смотрела на них пустым взглядом.
- Конечно, у нее более острый слух, - сказала тетя Рут. - Вполне естественно для ее возраста.
Собачонка дошла уже до полного исступления. Нет, она не потерялась, подумала Мария, тут дело в другом. Что-то ее огорчает, вот она и сходит с ума. И не успела мысль сложиться в слова, как тявканье заглушил другой звук - что-то загрохотало, как будто взорвалась земля, и покатилось вниз. Весь мир вдруг сдвинулся с места, и сквозь этот шум донесся визг обезумевшей собачонки и чей-то крик. Детский крик.
- Ой, - вздрогнула Мария.
Шум в ушах нарастал, потопляя все, перекрывая все остальные звуки, и вдруг земля под ногами пошатнулась, и Мария схватилась за тонкий ствол дерева у тропинки.
- В чем дело, Мария? - сердито спросил отец, и шум тут же стих, тявканье заглохло, тропинка снова стала устойчивой, и Мария отпустила дерево.
- Ни в чем, - ответила она и наклонилась заправить надоедливо хлопавший ремешок на сандалии.
Все прекратилось. Мир снова стал прочным, тявканье исчезло, а вместе с ним и странный шум - все это уже казалось ненастоящим; вот так и вчера лицо девочки - мгновение, и будто его никогда и не было.
- Ну что, поспешим? - спросил дядя Дэвид.
Но с тети Рут было довольно. Ей надоело быть обузой, все остальные, конечно, могут идти дальше, а она лучше немного посидит здесь (и она без восторга посмотрела на заросли крапивы и куманики), хотя и время уже поджимает.
Тогда все развернулись и направились назад: тетя Рут сзади (теперь на подъемах она заметно поутихла), а Мария на сей раз впереди - только что пережитое почему-то тоже толкало ее домой.
На повороте дороги она вспомнила о пятидесяти пенсах в кармане и о календаре, который еще в тот раз себе пообещала, и зашла в магазинчик. Когда она вернулась, отец и дядя Дэвид прервали беседу и по-доброму, с интересом на нее посмотрели.
- Любопытно, как Мария промотала свои пенни? - спросил отец.
- Наверное, купила хороший альбом для рисования, - предположила тетя Рут.
Они с удивлением уставились на календарь.
- Очень мило, - сказал дядя Дэвид. - Приятные старинные картинки, да? Диккенсовские времена. Очень красиво.
- Ты не ошиблась? - спросила миссис Фостер.
Она не представляет, почему я купила именно этот календарь, подумала Мария, вот что она хочет сказать. Перелистывая страницы календаря, скромные сероватые картинки, она хорошо понимала, как их воспринимают родственники, - жалкое соперничество с красивыми цветными видами избранных уголков Дорсета и изумительными фотографиями коттеджей, скал и холмов.
- Как будто кто-то перевел назад стрелки часов, да? - усмехнулся дядя Дэвид, заглядывая Марии через плечо, и Мария испуганно на него посмотрела.
Теперь она увидела, что на сентябрьской гравюре изображался город и левый отрезок берега, словно художник сидел в лодке в полумиле от суши. Утесы, как и теперь, густо покрывал лес.
- Так-так... - сказал дядя Дэвид. - Мы шли где-то здесь, верно?
И его крупный указательный палец опустился на картинку на окраине Лайма.
- Да, город слегка разросся. А в старые времена - всего-то два-три домика.
- И один из них - наш, - сказала Мария.
- Правда? - с сомнением переспросил дядя Дэвид.
Он стал всматриваться в картинку.
- Здесь так нечетко, что и не поймешь.
- Точно, это он, - подтвердила Мария.
- А гуляли мы вот здесь. Похоже, скалы с тех пор немного выветрились.
И в этом он был совершенно прав: береговая линия на картинке была более правильная, чем поросшие лесом крутые склоны, где они только что бродили. Значит, по крайней мере, часть породы выветрилась с тех пор, как нарисовали картинку, подумала Мария. Интересно, когда? Она глянула в нижний угол гравюры и увидела мелкие наклонные цифры: 1840.
Значит, 1840 год. Сьюзан и Хэриет еще не родились, ведь Сьюзан закончила вышивку в 1865-м. В сентябре 1865-го. Но деревья там, где мы гуляли, довольно старые, значит, обвал произошел вскоре после 1840 года. Интересно, подумала она, неужели... И мысль, бередящая мысль, залетела к ней в голову и зависла там, как серое облако, пока снова не заговорил дядя Дэвид:
- Любопытно наблюдать, как меняется место, - произнес он.
- Да, - тепло отозвалась Мария.
И на мгновение между ними возникла симпатия, и не важно стало, что Марии всего одиннадцать, а дядя Дэвид уже довольно пожилой и что обычно им нечего было друг другу сказать.
- Карты... карты... - рассеянно повторил дядя Дэвид. - Я сам много чего узнаю из старых карт. Но это - совсем не тетина стихия. Есть у меня одна книжица, надо будет тебе ее показать.
Мария кивнула в знак того, что она очень хочет посмотреть книжицу. Тетя Рут, которая все это время бубнила миссис Фостер: "Старинные гравюры... Странный вкус у маленькой девочки" (Мария ясно ее слышала, беседуя с дядей Дэвидом), вдруг обернулась и сказала:
- Ну что, дорогой, в путь?
И это означало, что им обоим пора торопиться в Лондон. Мария давно заметила, тетя Рут чувствовала себя неуверенно, если долго находилась вне Лондона. Она выныривала из него, как нервный пловец, который, заплывая в море, то и дело косится на берег.
И пошел шквал прощаний: снова пришлось целовать, и тебя целовали в ответ. И когда гости уехали, Фостеры, оставшись наконец одни, погрузились в привычный покой. Мария повесила календарь у себя в комнате; август закрывал все остальные месяцы, и тут ее осенило: покупка-то невыгодная, ведь год почти кончился. Старый календарь - самая безжизненная вещь на свете, если только он не прошлогодний ежедневник. Хотя почему? - подумала Мария, ведь оттого, что время уже прошло, оно не сделалось менее интересным, чем время, которое еще не наступило. Она пролистала назад страницы календаря и вспомнила январь (когда болела ветрянкой), и март (день рождения, и еще она начала ходить на фигурное катание), а в июне она первый раз в жизни сама поехала на поезде к крестной. Эти месяцы напомнили ей банки с джемом дома в кладовке - полные и с наклейками. Остальные - сентябрь, октябрь и их соседи стояли пустые и непредсказуемые.