мне очень понравилось заявление Роберта Келли. Оно полностью соответствует и моим размышлениям. И мне приятно было его переводить.
I suppose poetry is
Listening Out Loud
And what one listens to is language -
language in one's head
(only a fool would confuse that with himself thinking
only a fool would think the things that he hears languaging in him
are things that he himself is thinking)
Most poets are too smart to believe in their own intelligence.
Witless, clueless, we await a sign.
Pindar tells us a sign is never clear (at least a sign from Zeus) -
hence the poem veers towards a kind of
lucid incomprehensibility,
[Eventually after a few hundred or thousand years we begin to comprehend the incomprehensible - Dante, Aeschylus, Milton - and they become classics and become of great celebrity but diminished use. But till then the texts are of great power, startling, provoking, eliciting. Some grand provokers - Pindar himself, Li shang-yin, Lycophron, Hoelderlin, Stein - still wait their turn, still turn us towards the poem we must write, the poem they force us to write, to make sense of what they do to our heads.]
The incomprehensible provokes the reader to acts of preternatural awareness.
This incomprehensibility factor is what the ancient Greeks called Mousa, Muse. [The Spartans - sturdy workmen, who would have liked the sacred gizmos of Elshtain's gnoetry - called her Moha.] (I told her I would work her into this evening.)
The incomprehensible is the only thing that makes sense. That is, it creates sense - the sense of something happening to you as you read.
And that's the only happening poetry has?
The luster of listening.
Or what we hear in poetry is groans from the battlefield where time struggles against space.
- STATEMENT FOR THE MODERN POETRY CONFERENCE AT CUNY
Поэзия, как я полагаю, есть слушание.
И слушание языка, который звучит у тебя в голове.
(только глупец способен спутать это с собой,
только глупец будет считает, что язык, который он слышит в своей голове, - это его мысли)
У большинства поэтов хватает ума не верить в собственный разум.
Беспомощные и без понятия, мы ждем знака.
Пиндар сообщает нам, что знак никогда не бывает ясным (по крайней мере, знак от
Зевса) -
следовательно, стихотворение склоняется к своего рода
просветленной непостижимости.
[В конце концов, через несколько сотен или тысяч лет мы начинаем постигать непостижимое - Данте, Эсхил, Мильтон - и они становятся классиками и приобретают большую известность, но мало используются.
Но до тех пор тексты обладают огромной силой, они поражают, стимулируют, пробуждают.
Кое-кто из великих - сам Пиндар, Ли Шан-инь, Ликофрон, Гёльдерлин, Штейн - все еще ждут своей очереди, все еще стимулируют в нас поэзию, обращая к стихотворению, которое мы должны написать, к стихотворению, которое они заставляют нас написать, чтобы мы поняли, как они влияют на наш ум.]
Непостижимое возбуждает в читателе сверхъестественное сознание.
Этот фактор непостижимости и есть то, что древние греки называли Мусой, Музой.
[Спартанцы - крепкие рабочие, которым понравились бы священные гноэтрии Эльштейна, - называли ее Моха.] (Я сказал ей, что вкатаю ее в этот вечер.)
Непостижимое - это единственное, что имеет смысл. То есть, создает смысл - ощущение того, что с вами что-то происходит, пока вы читаете.
И это единственное, что происходит в поэзии?
Блеск прослушивания.
Или то, что мы слышим в поэзии, - это стоны с поля битвы, где время борется с пространством.
ЗАЯВЛЕНИЕ НА КОНФЕРЕНЦИИ СОВРЕМЕННОЙ ПОЭЗИИ В CUNY*