--------------------------------------------------------------------------------------------------
Эпопея  "Трагические встречи в море человеческом"
Цикл  1  "Эстафета власти"
Книга 5  "Ленин и чрезвычайщина"
-------------------------------------------------------------------------------------------------

Никогда в России, до наглого захвата власти Лениным (не у царя, а у революционных партий, собравшихся, чтобы избрать постоянное правительство вместо временного) не было такой нищеты, бесправия и разорения, в которые её вверг этот самонадеянный человек, предавший Родину за 50 млн. марок немцам, не разбиравшийся ни в управлении государством, ни в его экономике. Образованный и неглупый, он был самодовольным, эгоистичным и жестоким. Его секретное распоряжение (после предания церковной анафеме Ульянова-Ленина 5 августа 1918 года) выкалывать перед расстрелом глаза монахам и отреза`ть языки священникам православия свидетельствовало о том, что он понимал, засекречивая свой приказ, что совершает палачество средневековья. А его декрет о "Чрезвычайном положении в России", по которому чекистам Дзержинского разрешалось арестовывать нелояльных к советской власти граждан по одному лишь подозрению и расстреливать их потом без следствий и судов, был открытым попиранием всех гражданских прав. Расстреляны были даже дети царя, врач и слуги. Введение же цензуры печати, против которой выступал сам во времена царизма, было откровенным плевком в лицо всем партиям России, у которых он отнял право на критику. Ленин создал первый в истории фашизм, продолженный Сталиным.

Настоящая книга о Ленине-человеке основана на исторических фактах и свидетельствах многих исторических лиц, показанных автором в живых разговорах и художественных образах. Читателей 20-го века приучили видеть в Ленине икону, "кремлёвского мечтателя", доброго и внимательного к товарищам. На самом же деле "вождь и учитель народов" был предателем Родины, предателем идей Свободы, Равенства и Братства, предателем мужем, предателем товарищей по партии (расстрелял даже Романа Малиновского) и некомпетентным в управлении государством и подборе кадров. Прапорщика Крыленко он сделал Главкомом армии. Работая по 15 часов в сутки в своём кабинете, он писал наивные вещи, как "Государство и революция", и "руководил" по телефону расстрелами.

Книга "Ленин и чрезвычайщина" полна ярких образов политических деятелей, острых диалогов, воспоминаний, и читается с неослабевающим интересом. Жаль, что автор находился 30 лет под негласным надзором КГБ СССР, и её нельзя было издать раньше. Мавзолей фашисту, развязавшему разорительную и жестокую гражданскую войну ради удержания власти, стои`т до сих пор...

Глава первая

1

На личном приёме у председателя Всероссийской Чрезвычайной Комиссии Дзержинского бывший царский министр юстиции и внутренних дел генерал Хвостов, сидевший когда-то за письменным столом в этом же кабинете, а потом в Петропавловской крепости, из которой был выпущен ввиду отсутствия состава преступлений, добился, наконец-то, разрешения на свидание с заключённым в "Кресты" бывшим военным министром Временного правительства Гучковым.

- За что посажен? - спросил лысеющий 40-летний Дзержинский, похожий на горбоносого козла - такие же глаза сатира, такая же бородка-клок и впалые небритые щёки. От него разило табаком и злой внимательностью.

Александр Алексеевич угрюмо ответил:

- А ни за что. Как и меня. Только меня недавно выпустили за недосказанностью вины, а его дело ещё и не рассматривалось в суде. Вам ведь теперь не до расследований.

- Говорите конкретнее! - жёстко заметил комиссар "чрезвычайки". - В чём его обвиняют? Когда посажен? Вы же сами были на моём месте! Должны знать, что разговор "вообще", неконкретный - это демагогия, трата времени впустую.

- Следствие обвиняло его в заговоре с целью свержения Временного правительства, с политикой которого он был не согласен, как и ваша партия.

- Следствие закончено?

- Да. Но суда ещё не было.

О чём-то с минуту подумав, Дзержинский объявил:

- Хорошо, свидание разрешаю. Можете поехать в "Кресты" хоть сейчас. И передайте ему: освободим без суда, если всё обстоит именно так. Я проверю на днях, и выпустим.

- Спасибо! - поднялся Александр Алексеевич.

- Не за что, - машинально ответил Дзержинский. И тут же добавил: - Закон - есть закон: следствие закончено, свидания - разрешаются.

- Всего хорошего... - поклонился Хвостов.

Выйдя на заснеженный двор бывшего департамента полиции, Хвостов решил, пока Дзержинский не передумал, воспользоваться правом на свидание немедленно и отправился на стоянку "Ванек", чтобы отвезли его на северо-восточную сторону Невы, в Выборгский район, где находилась тюрьма, в которой сидел Гучков.

День был явно удачен для Александра Алексеевича. Минут через 50 он уже был доставлен нанятым извозчиком к тюрьме, а ещё через час уже разговаривал с Гучковым в отдельной комнате для свиданий - начальник тюрьмы сделал для них исключение, так как обоих хорошо знал, даже дежурного охранника к ним не приставил: тот "дежурил" за дверью. Гучкова и Хвостова это настолько обрадовало, что позволили себе расчувствоваться:

- Спасибо вам, уважаемый Алексан Алексеич, от всего сердца благодарю вас за эту встречу! - У Гучкова навернулись на глаза слёзы.

Бросился обнимать друга и Хвостов. Целуя его в щёки, бормотал:

- Вот и опять мы свиделись, Алексан Иваныч, здравствуйте! Рад вам сообщить, что на днях вас освободят. Это мне заявил Дзержинский.

- А ему можно верить? Ведь у них тут не следователи, а уголовники.

- Полагаю, что можно. Токо я в отличие от вас, не привёз, прошу прощения, ни коньячку, ни колбаски... не в состоянии нынче купить. Временное ваше правительство лишило меня пансиона ещё до суда. А сейчас, когда я оправдан, с кого спрашивать мне свой пенсион? С большевиков, что ли, которые пришли к власти? Живи, как хочешь!.. - горестно развёл старик руками. - А не хочешь, не живи. Что и сделал жандармский полковник Зубатов во Владимире - застрелился неделю назад, сообщили в газетах. Мол, испугался возмездия. А я-то его знал: бесстрашный был человек! Обидел его Плеве, отправив в ссылку. Вот он и ждал там возраста, чтобы пенсион получить. А к власти пришёл Ленин, которого он ловил. Вместо пенсиона ещё и посадил бы. Словом, понял Зубатов, что нет у него никаких перспектив, и...

- Так это было ясно ещё при Керенском, который предал офицеров и генералов русской армии.

- Хлынули теперь все на Дон, - тихо перебил Хвостов, чтобы не слышно было за дверью. - Ну, а у кого есть деньги или золото, выезжают за границу. Только большинство-то - на Дон, к генералу Каледину. Схватились там за оружие! Миром это не кончится...

- Ну, коли меня готовы отпустить, не стану занимать вас своими проблемами: побеседуем обо всём вольно, будто я уже на свободе. Объясните, как удалось большевикам свергнуть Керенского? У Корнилова были войска, оружие - а не удалось. А эти - как?..

- Подняли рабочих. Оружие у Ленина, оказывается, было закуплено на германские деньги. Да сами рабочие натащили с военных заводов много винтовок заранее. А Ленин - только блестяще спланировал военную операцию. Захватил телеграф и вокзалы. Его агенты переманили все воинские части гарнизона и балтийский флот на свою сторону. Пообещали солдатам на фронте мир с немцами. И переворот произошёл почти что без крови!

- А куда же смотрел Керенский?..

- Да никуда. Упивался своим восхождением в Наполеоны. А потом, когда началось вооружённое восстание, сбежал из Зимнего в Гатчину, к генералу Краснову, но...

- Ну, говорите же! Что случилось?!

- Да то же самое, что и у Крымова. Разве можно взять Питер конницей?! Даже к городу не допустили! Там, прямо в Гатчине, и арестовали генерала Краснова. В его же поезде! А знаете, кто руководил обороной Петрограда?!

- Откуда же мне тут...

- Личный выкормыш Керенского, его бывший выдвиженец Михаил Муравьёв! Говорят, ликовал, когда ворвался с матросами Дыбенки к Краснову в вагон. Привёз генерала к Ленину в Смольный.

- А куда же делся Керенский?

- Говорят, ускользнул, куда-то скрылся.

- А в какой тюрьме сейчас Краснов?

- Ленин отпустил его под честное слово генерала в домашний арест. А он сбежал недавно на Дон тоже.

- Ленин что, ненормальный?!

- Краснов дал ему слово, что не станет выступать против большевиков.

- Говорите, на Дон бегут все наши офицеры и генералы, берутся там за оружие. А Краснов что же?..

- К сожалению, возвращение Краснова на Дон лишь откололо рядовое казачество от Каледина. Им внушили, что советская власть, мол, не против казачества; отпустила даже вашего генерала.

- Ну, Алексан Алексеич, тогда мы с вами пропали! Если казачество пойдёт за большевиками, нам с вами в России и делать нечего. Придётся бежать за границу!

- На какие деньги?..

- На последние! Продайте всё, что можно, и бегите! Неужели не понимаете, что сделают евреи с Россией!

Хвостов сжался, сидя на стуле, вздохнул:

- Да, деваться больше некуда: Романов и Керенский погубили Россию. Разве можно было начинать войну с Германией?! Самое сильное государство в Европе! С немцами надо было дружить. И не было бы этих революций. - Говоря это, Хвостов был похож на старого филина с подрезанными крыльями. Моргал, всё понимал, а ничего поделать уже не мог - лишь продолжал стонать: - Куда мне теперь, кроме как на паперть? Золотишко, какое было, продано. Вещи ничего нынче не сто`ят. Правительству мы - не нужны.

Гучков озлился:

- Вот я вам что скажу: все - мерзавцы! Оттого и жизнь такая в России. Кто нами только ни правил!.. Монголы, варяги, Литва, немцы. Не хватало лишь жидов. А это - самые беспощадные живодёры! Вы читали что-нибудь про Хазарский каганат?

- Нет, не доводилось. Но почему... и мы-то с вами... мерзавцы?

- Да потому, что с рабством своим вечным смирились. За взятку у нас готовы продать не только казённое добро, но и саму Россию!

Хвостов встрепенулся, словно петух, поднявший на шее перья:

- А вот тут я не согласен с вами, Александр Иванович! Ежели считать, что все люди одинаковы... способны токо предавать, брать взятки, грабить... словом, творить одно беззаконие - тогда нам и обижаться нельзя: ни на царя, ни на Керенского, ни на евреев. Коли все токо мерзавцы. Тогда мы - звери, орда, а не люди. Не нужны нам ни совесть, ни вера в Бога...

- А среди попов - нет, что ли, пьяниц, лукавых мерзавцев? Да там - половина из них - циники!

Хвостов, опустив голову, возразил:

- Попы... считал Лев Толстой... не обязательны для веры. Верить в Бога можно и без посредников.

- Это ему можно, образованному. Да и жил в хоромах! А мужику - нужен священник, чтобы покаяться в грехах. Церковная торжественность, песнопения, иконы, красота! Без этого - он веры в Бога не почувствует.

- Согласен с вами. Мнений - всегда много... Другой хороший писатель, Достоевский, считал, что вера необходима человеку потому, что она укрепляет в нём совесть. А без совести, без Учителей - человек уже и не человек, просто животное.

Гучков дёрнулся от несогласия:

- Значит, если ударили тебя по щеке, подставляй другую? И никакие бунты или сопротивление несправедливостям... больше не нужны?! Рабствуй и дальше, покоряйся!..

Хвостов поднял на него глаза - несчастные, о чём-то молящие:

- Мне, Алексан Иваныч, трудно судить, я - мало сидел. А Достоевский - на каторжных работах был! В руднике! Мне думается, он лучше нас понял и про совесть, и про жизнь вообще. А революционеров - не любил. Они там, на каторге...- почему-то чаще всех предавали своих товарищей, и были циниками! Вы читали его "Бесов"?

- Не хочу! Человек должен своим умом жить. Почему нужно верить больше других Достоевскому? Зная, что он был душевнобольным, ощущавшим свою вину за смерть отца, сгоревшего в доме во время пожара.

- Этак рассуждать, то не следует и детей посылать в школы, в университеты, если Учителя нам не нужны.

- Учителя - обязаны быть духовно здоровыми!

- Я полагаю, если бы каждый человек прошёл ещё... кроме нормальной школы... и через школу страданий, то совесть была бы у всех. Страдания и одиночество - лучшие воспитатели совести.

Гучков усмехнулся:

- Ладно, пусть будет так. Но вот я... уже второй раз в тюрьме, в одиночестве. Да и страдал немало. Но почему-то в России... заставляют всегда страдать... самых честных и передовых! Протопопа Аввакума, Радищева, декабристов. Не задумывались: почему?

- Потому, - улыбнулся и Хвостов, - что властям - беспокойство от них: учат совести.

- Но ведь и Керенский - юрист, и Ленин - юрист. Разве их учили подлости?

- А вот это... называется подтасовкой фактов: если есть воры, негодяи и подлецы, то и все остальные бессовестны, - обиделся Александр Алексеевич.

- Да не об этом я хотел вам сказать! - начал раздражаться Гучков.

- О чём же?..

- О том, что и Керенский, и Ленин - в первую очередь жиды, живущие в России, а не поборники совести и справедливости. У жидов - иная задача за пределами своего народа.

- Но Романовы - не жиды, а тем не менее...

- Романовы - тоже иноземцы, они равнодушны к русскому народу!

- Хватит, Алексан Иваныч, я ведь не спорить пришёл к вам. Да и спорить на такую тему, я считаю, бесполезно.

- Это почему же?..

- Каждый кулик токо своё болото хвалит.

- А вы знаете, что в одном корпусе со мною сидит здесь сейчас и профессор истории Милюков?

- Ну и что?..

- Вот кто заядлый спорщик! К тому же - историк. Вы считаете, он думает о совести, революциях, о большевиках?

- Не знаю. Я с ним не знаком, его мнения меня не волнуют. Что он такого интересного или умного написал?

- Да ладно вам обижаться на меня. Изголодался я тут по общению с близкими мне людьми... Давайте-ка поговорим о государственном засилье в России: то варягов, то немцев, теперь вот начнётся жидовское. Почему это происходит? Я много думал над этим.

- Ну, и к чему же пришли? - живо заинтересовался Хвостов.

- Думаю, что наше политическое рабство началось всё-таки с татаро-монгольского ига. Орда никогда не признавала никаких законов. И столетиями своего насилия формировала в душах наших предков веру в зависимость от грубой силы, а не закона и совести. Поэтому мы так и не научились отстаивать свои гражданские права. Защищать приходилось всегда лишь одно право: на жизнь и независимость от захватчиков. А это ведь разные вещи?

- Да, разные. Вынужден согласиться с вами.

- Поэтому русские немцы и обходили нас на неумении защищать свои национальные интересы. Во времена Ломоносова они настолько нагло оттирали русских политиков от власти в нашем отечестве, русских учёных, что пытались даже отстранить от академии самого Ломоносова, её основателя. И делали это очень просто: внушали Петру Первому, что русские люди - это тупые мужики, ни на что не способные. А немцы-де всё умеют, цивилизованная нация. И будет, мол, вполне справедливо, если русский император окружит себя умными людьми, а не отечественными дураками. Ну, к чему это нас привело, вам известно.

Любая мысль, столетиями внушаемая народу с государственных трибун - а ими владели у нас немцы - проникает в сознание людей настолько глубоко, что потом становится как бы аксиомой: никто уже не смеет не только восстать против неё открыто, но и делать попытки тихого несогласия. Многие... причём образованные люди... искренне считают, что без иностранцев мы не проживём - не сумеем. Вот что такое длительное внушение! Любой народ не являлся таковым до тех пор, пока его вожди не объединяли свои племена в государство с законами, охраняющими независимость всех, как и армия. Если же общество объединено лишь языком, но... приучено жить не по законам, а... по произволу сильных над слабыми, то это орда, а не народ.

- Блестящая формулировка, Алексан Иваныч!

- Было время обдумывать... Жаль, что не дошёл до этих мыслей, когда был председателем Государственной думы!

- Ну, тогда вы были намного моложе. А всякие открытия, сказал французский учёный и философ Паскаль, приходят в головы с подготовленным умом.

- Так вот, позвольте мне продолжить мою мысль...

- Да-да, конечно! - воскликнул Хвостов, умолкая.

- Чтобы народ мог жить счастливой жизнью - повторяю: народ, а не орда - нужно создать в государстве такую демократию и справедливые законы, которые карали бы всякое насилие, произвол или подкуп. Однако в России, ещё никогда, ни одного дня за последние столетия жизни при государственности, законы не выполнялись... самими правителями. А демократией и не пахло. Презрение правящих ордынцев к законам - стало у нас незыблемой традицией настолько, что родилась даже поговорка в народе: "Закон - что дышло, куда повернул, туда и вышло". Чего же вы хотите в таком случае от рядовых граждан? Везде либо взяточничество, либо неприкрытое насилие. Поэтому наше российское рабство никогда не прекращалось. А негодяи, рвущиеся к власти ради личных эгоистических целей, продолжают свою циничную эстафету любыми средствами и по сей день.

- А что же всё-таки делать? Что можно противопоставить этому? Ведь и вы, и я - сами были членами правительства: министрами. Я - внутренних дел, вы - военным.

- Я не думал тогда об этом, - вздохнул Гучков. - Потому и ушёл. Добровольно, так как понял, что военным министром должен быть человек, закончивший академию Генерального штаба. То есть, компетентным. И вообще все министры должны быть специалистами своего ведомства: финансов - должен быть финансистом, иностранных дел - юристом, морских дел - моряком. И так далее.

- Я - как юрист - был компетентен и на посту министра юстиции, и на посту министра внутренних дел, - заметил Хвостов. - Но и с того, и с другого меня, как вы помните, "ушли". И лишь потому, что я делал всё так, как считал нужным. А вот Керенский, занявший ваше место, был посмешищем, а не военным министром. Однако же взлетел с этого поста ещё выше! Почему?..

- Потому, что ему уступил место тряпка, а не государственник, князь Львов! - выпалил Гучков.

- А я полагаю, что дело не только в Львове, но и в членах правительства: зачем согласились с предложением Львова? Да и вы сами... когда освободили место военного министра... почему не выступили против назначения Керенского на эту должность? Ведь знали же, что и он не профессионал в военном деле?

Гучков растерялся:

- Не знаю. Возможно, постеснялся.

- Вот! - воскликнул Хвостов, поднимая вверх палец. - Главная причина, а может быть, наша... всех русских интеллигентов... беда. Нам совестно, мы стесняемся даже там - я имею в виду государственные посты - где стесняться нельзя! Непозволительно.

- Согласен с вами, - легко сдался Гучков, наклоняя голову от стыда. - Хорошо помню, как подумал тогда о Керенском: "Вот, сукин сын! Даже не смутился, что ни бельмеса не смыслит в военном деле. Я хоть занимался военными поставками, знал все военные заводы и нужды фронтов. А этот адвокатишка..." Ну, и так далее.

- Не только адвокатишка Керенский. Я вам сейчас другой пример приведу... - заметил Хвостов, загораясь обидой. - На днях Ленин назначил главковерхом русской армии... прапорщика Крыленко. И тот... - сморщился старик, - тоже не постеснялся занять такой пост. Я навёл справки об этом прапорщике. Это хороший знакомый Ленина, большевик по кличке "Абрамчик", был с Лениным за границей.

- Еврей, что ли?

- Этого я не знаю, никогда не встречал. Вот Дзержинского... у которого я только что побывал в моём бывшем ведомстве... арестовывали, когда я был министром юстиции. Его "дело" я запомнил случайно... пришло прошение на моё имя разрешить перевод из Бутырской тюрьмы в варшавскую. Отец - поляк, мать - еврейка католического вероисповедания. Хотела, чтобы её сын выучился на католического священника. А он вместо этого в революцию подался.

- Ну, это уж, как водится: все евреи - революционеры не только в России, - зажёгся Гучков чем-то важным: - Вы продолжайте, а потом мне напомните, что я хотел вам высказать одну любопытную мысль...

- Высказывайте, продолжать-то вроде бы и нечего.

- Хорошо, - вдохновился Гучков, блестя глазами. - Хочу как историк сообщить вам - в продолжение вашей мысли о стеснительности русской интеллигенции и в продолжение моей мысли об орде - некоторые сведения о еврейской психологии, которая восходит к библейским временам.

- Вы имеете в виду стеснительность?

- Наоборот, ордынскую беспардонность.

- Поясните: не улавливаю ваших ассоциаций.

- Сейчас поймёте... Вы читали "Ветхий завет"?

- Разумеется. Правда, очень давно, ещё в гимназии.

- Тогда я вам напомню всю чушь, которую наворотили для евреев их древние священники фарисеи, сочинив историю о заике Моисее. Вывел-де кучу иудеев из египетского плена; погубил войско фараона и его самого в Красном море; затем 40 лет водил этих иудеев по Синайской пустыне, чтобы из их детей выветрить рабский дух; переименовал их потом в партию Божиих избранников, то есть, "евреев": самых-де праведных, самых лучших, самых способных на всё. Вот они с тех пор, не смущаясь, готовы, будучи прапорщиками, командовать войсками, лезть в военные и морские министры, даже руководить государством, как Керенский и Ленин.

- А при чём же тут орда? На которую стали похожи, как вы считаете, мы сами.

Гучков улыбнулся:

- Дослушайте мой рассказ о том, как водил Моисей иудеев 40 лет по пустыне.

- Что, есть и какая-то другая версия?

- Нет, - продолжал улыбаться Гучков. - Я не отклонюсь от Библии ни на шаг, добавлю только свои комментарии. А выводы сделаем вместе. Согласны?

- С удовольствием. Слушаю вас...

- Моисей, как известно из Библии, был единственным сыном пленной иудейки, которого она спасла ещё в грудном возрасте, положив его в корытце на воду Нила. Мальчика выловили внизу по реке и передали жене фараона, которая воспитала его на своём языке, а затем и приставила к нему учителей, обучавших его египетской письменности и наукам. Сообщается даже, что Моисей был заикой, но у какого фараона он рос, нет ни слова. Дело в том, что фарисеи, сочинявшие эту историю, были в то время невежественными и ничего не знали о Египте. Они полагали, что пленным рабам запрещалось рожать в Египте детей, поэтому и сочинили трогательную сказку о том, как иудейка мать Моисея спасла его, пустив плыть в свою судьбу по реке. Другие сочинители, забыв о том, что рабыне рожать нельзя, добавили Моисею родного брата от неё, Аарона, который вдруг объявился в пустыне среди иудеев, которых вёл Моисей. Где он рос, как уцелел, нет ни слова.

Хвостов улыбнулся:

- Так ведь эту Библию фарисеи сочиняли столетиями. Вот и забыли, что было сказано ранее.

Гучков кивнул:

- Видимо, так. Но не это изумляет, а полная абсурдность в описании 40-летнего вождения иудеев Моисеем по пустыне. Ведь 40 лет - это 14 тысяч 600 дней и ночей в пустыне зимою и летом. Без одеял и матрацев, без шатров и посуды, без вёдер для воды и бочек, без лопат, чтобы выкопать отхожие места и могилы для умирающих от болезней. А если питаться хотя бы 2 раза в сутки, то это 29 тысяч трапез! Где было взять 290 миллионов перепелов для 10 тысяч человек? Это не по силам и Богу Яхве. Ведь вся эта бродячая масса людей не умела ни сеять хлеб в пустыне, ни разводить овец, которых не накормишь песком. Да и сами иудеи обносились бы за 40 лет до голых задниц. Покрылись бы коростою без купаний в воде и заросли волосами до пяток. Сам Моисей учился их языку тоже в пустыне, да ещё и заикался. Чему он мог научить их там, если главной его задачей было создать новую, не рабью психологию в народившемся поколении! А рожали-то бабы, в каких условиях? Грязь, антисанитария. Дети должны были стать рахитичными без фруктов, овощей и козьего молока. Но и это ещё не всё. Все они были бездельниками от рождения, не умеющими ни разводить скот, ни пахать. Росли полуголодными, завистливыми и злобными. Чего они могли ждать от Моисея, который их всё водит и водит по пескам?.. Ну, покормил несколько раз куропатками. Ударил посохом по скале, и пошла вода. Надолго ли?.. Много ли в пустыне куропаток и воды вообще? Зато навалом дизентерии, больных и стонущих. Моисея должны были ненавидеть все и разбежаться от него в первый же год! За 40 лет такой жизни психология этого племени сделалась бы хуже, чем у первобытных людей!! У первобытных был всё-таки труд, смысл в жизни: наделать пещер, развести скот, создать запасы еды, трав для лечения.

Хвостов добродушно возразил:

- Но ведь всё это... про Моисея и его иудеев... лишь религиозная легенда.

- Да, легенда, - согласился Гучков с вызовом. - Но, скорее, антисанитарная и антирелигиозная, если в ней нет ни грана добра, ни здравого смысла. Бог Яхве должен был плеваться, глядя на звериное поведение этих людей. Вот это была бы здравая реакция. Ан нет! Он ждал, что из этого вонючего, оборванного и хилого стада, ожесточившегося от немыслимых для человека условий жизни, вдруг получатся его любимцы - евреи. Божии избранники! Знающие лишь одно чувство - ненависть ко всем на свете.

Теперь согласился и Хвостов:

- Да, легенда, пожалуй, жестокая, вы правы.

- Но ведь в эту легенду вписан жестоким и немилосердным и сам Бог! Какую жуткую сцену наблюдал он с Синайской горы, когда несколько тысяч верных Моисею иудеев бросились убивать 2000 других иудеев за то, что те молились по-язычески своим прежним божкам-идолам. Согласитесь, разбить камнями головы стольким мужчинам и женщинам на ваших глазах - зрелище не из лёгких! Сплошные крики, кровь и вываливающиеся мозги, разбегающиеся в ужасе дети, делающиеся заиками от страха, и озверевший за 40 лет жестокий вождь-наставник посередине, любующийся расправой. А ещё выше, на Синайской горке, и сам Бог Яхве, одобряющий всё это и якобы написавший мудрые заветы на века: "не убий", "не укради" и так далее, но... с оговоркой: "не убий своих", "не укради у своих". У чужих, так называемых "гоев", пожалуйста. И украсть, и убить. Хотя вот на первый раз, оказалось, можно, в назидание на будущее, убить и своих: сразу две тысячи, чтобы запечатлелось в памяти потомков. А за что убили?.. Ведь они ещё не были приняты в "евреи" и не давали обета. А какое кладбище пришлось потом копать!.. Шутка ли, две тысячи могил!! Какой крик родственников взметнулся в небо на похоронах! Или трупы так и оставили валяться на земле и не хоронили? Как собак, и дело с концом. Как вы считаете, Алексан Алексеич?

Хвостов тяжко вздохнул:

- Ну, еврейская жестокость общеизвестна, несмотря на их высказывания о своей доброте и внушения этой мысли всему миру. А вот любопытно мне, на каком языке вручил Господь Моисею свои заветы и заповеди? Ведь Моисей знал только одну письменность - египетскую. Иудейской тогда и в помине ещё не было.

- Верно, - согласился Гучков, - не было. А вручил ему Яхве, видимо, целый мешок с рукописями, судя по тому, что по ним было написано потом, переведённое на иудейский язык, знаменитое Пятикнижие.

Хвостов улыбнулся:

- Теперь понятно, что фарисеи... были никудышными сочинителями! Без воображения.

Гучков разразился на это злой тирадой:

- Но ведь именно по этой бездарной писанине раввины вдалбливали в головы своим евреям... вот уже 2500 лет... что они - самые лучшие из людей! А их вождь и духовный наставник Моисей - мудрец из мудрецов и подвижник, ухлопавший чуть ли не всю жизнь служению своему народу. И никому из евреев и в голову не приходит, что на самом деле все поступки Моисея, подсказанные ему якобы их Богом, есть полнейший идиотизм!

Хвостов в изумлении уставился на Гучкова:

- Простите, не понял.

- А что тут непонятного? - взвился Гучков. - Выведенные Моисеем из Египта иудеи, соскучившиеся по родине и родственникам, оставшиеся после выхода из Красного моря без самых необходимых вещей, вдруг узнают от Моисея, что он поведёт их не домой, а будет 40 лет водить по Синайской пустыне! Это же равносильно пожизненному тюремному заключению! Причём, не под крышей тюрьмы, а на песке, под ветрами и бурями! Без одеял и подстилок. Даже без кружек для воды. Без котлов для приготовления еды. Без...

- Но ведь в Библии сказано, что Моисей кормил их жареными перепелами, ниспосланными Богом, - перебил Хвостов.

- Про перепелов я вам уже говорил, сколько понадобится. - А на чём спать? Где брать фрукты для детей? Как их рожать в тех условиях? Какому здравому человеку могла прийти в голову мысль: 40 лет мучить людей в пустыне, вместо того, чтобы немедленно отправиться домой! Зная, что многие умрут там, не дожив до освобождения из его тюремного плена.

- Пожалуй, вы правы: это нелепо.

- Да и как могли люди безропотно согласиться на такую свободу издыхания в песках? Не разбежались, не возмутились, хотя и могли.

- Согласен, - кивал Хвостов, - только недоумки, не знающие жизни своего народа, могли сочинить такую дурь.

- А ведь сочинили ещё и еврейскую "пасху": праздник, означающий счастливое освобождение иудеев из египетского плена, а не из Моисеева!

- Тоже верно, - согласился Хвостов, уже улыбаясь.

- А сколько бездумного вранья в описаниях возвращения на родину этих десятков тысяч оборванцев, у которых создалась психика развращённых уголовников! Ведь они же воевали по дороге с различными народами, воровали баранов, кур, молоко в погребах. И всё это под водительством прославленного военачальника Иисуса из Навин! Странно, чем он успел в пустыне прославиться, у кого научился военному искусству? Кто вооружил эту орду мечами? Какие кузнецы, на каких углях в пустыне и из чего выковали им оружие? Откуда взялись среди них горнисты, от рёва труб которых обрушились стены Иерихона? Об этом нет ни одного слова! Потому что сочинители не задумывались о таких вопросах. А современные евреи, считающие себя самыми умными на земле, верят этим сочинениям до сих пор!

Хвостов улыбнулся опять:

- Наверное, умные евреи тоже понимают, что бездарными были сочинители, а не Яхве, Моисей и Иисус Навинский.

Гучков досадливо сморщился:

- А где же тогда у этих умников логика?! Догадываться, что сочинители Библии, Талмуда и всех остальных книг были невежественными баранами, и... продолжать верить в "мудрость" Яхве, Моисея, и в дураков, шагающих 40 лет за ними по бесплодной пустыне? Так, что ли? Да ещё эти рахитики побеждали всех на своём пути?!.

Хвостов тихо рассмеялся:

- Но им же помогал их Бог! Они же были его любимцами... эти вшивые и немытые избранники.

- Что из них путного могло вырасти?.. За что же он их так возлюбил?

Хвостов подзадоривал:

- За 40 лет мучений, за покорность. Обещал им господство над всеми народами, считая их самыми умными и достойными. Мне кажется, что именно это и нравится современным евреям в легендах древних фарисеев. Ведь приятно же! Ну, и закрывают глаза на нелепости.

Гучков возбуждённо воскликнул:

- Да, это - правда! Талмуд, который фарисеи подновляли, переделывали, вставляли в него всё новые и новые правила поведения, законы... а это продолжалось 900 лет! - вылился в конце концов в самое подлое сочинение в истории Человечества! Но зато для евреев уже более полутора тысяч лет оно является идеологическим фундаментом, "философией", на которых держится всемирное объединение евреев: сионизм. Талмуд учит на конкретных житейских примерах, как надо облапошивать "гоев", то есть, не евреев, чтобы жить... за чужой счёт! Жить легко и прибыльно. Вот что удерживает многих евреев в преданности своему древнему человеконенавистничеству! Мы эту "философию" сионизма расцениваем как мировую подлянку. А для евреев-националистов - она благо. И они будут скрывать сущность сионизма всегда, чтобы не оказаться разоблачёнными.

- Вы правы! - горячо откликнулся Хвостов. - Помните, я вам рассказывал в 13-м году, когда евреям удалось в Киеве подкупить суд, который оправдал изувера Бейлиса, сделавшего в теле христианского ребёнка ритуальное отверстие для сцеживания крови...

- Конечно, помню! Профессор университета, медик Сикорский доказал экспертизой, что отверстие в теле мальчика было сделано в полном соответствии с правилами еврейского жертвоприношения, но суд... оклеветал профессора, вместо того, чтобы...

- Я сейчас не об этом! - перебил Хвостов. - Мой департамент нашёл несколько профессиональных переводчиков с еврейского, которые выбрали из Талмуда особо поганые места расизма, обучающие евреев методам закабаления "гоев", и мы собирались издать их большим тиражом брошюрой с нашими комментариями. Даётся текст из Талмуда с указанием страницы, после чего - наш комментарий.

Гучков азартно перебил собеседника тоже:

- Да если бы эти тексты вы расклеили в городах просто на стенах домов даже без комментариев, то всё равно было бы понятно всем, что Талмуд - подлейшее сочинение на свете!

- Вот поэтому министерство юстиции и отказало... а вернее, запретило... издание этой брошюры.

- Не понял! - возмутился Гучков. - Почему это... "поэтому"?!.

- Потому, что мы спровоцировали бы всеобщую резню евреев. Массовое уничтожение! Погибло бы много невинных.

- Жидов, что ли... невинных?

- А вы полагаете, невинных евреев нет? Надо было пойти на всероссийский погром? Весь мир решил бы тогда, что мы сами расисты.

- Да... - мрачно вздохнул Гучков. - Вот поэтому в России никто и не обратил внимания ни на подлость Бейлиса, ни на брошюру Сергея Нилуса о "Протоколах сионских" подлецов. А теперь мы уже дожили с вами... из-за нашей слюнявой бесхребетности... до того, что евреи целым стадом пришли к власти над нами со своим новым Моисеем - Лениным. И не задумываясь, начнут расправляться с нашими христианами и православием! Если какой-то прапорщик не постеснялся командовать русской армией, то Ленин не постесняется распять на крестах не только наших священников, но и разрушить православные храмы.

Хвостова покоробило:

- Алекса-ан Иваныч!.. Это уж тоже откровенный пересол!

Гучков обиделся:

- Скажите, что важнее, по-вашему: не существовавший террорист Моисей, якобы приказавший убить две тысячи иудеев за несогласие молиться новому Богу, или Евно Азеф и Мордка Богров с Бейлисом, убивавшие ещё недавно конкретных, существующих людей? Или живой Ленин, заявляющий, что, как Моисей, готов убивать и своих, и чужих, и не боится гражданской войны!

- Зачем придираться к словам? Может, он и не собирается... Гражданская война - это погибель для всех!

- Да разве же сумеет он с этим прапорщиком "Абрамчиком" остановить немцев, когда они ринутся к нам через разваливающиеся фронты? Да никогда! Ему проще спровоцировать гражданскую, чтобы удержаться у власти со своим "пролетариатом". А вы говорите: "слова"!..

Хвостова вздохнул:

- Всё-таки слова и дела... разные вещи.

- Нет, дорогой Алексан Алексеич, и ещё раз нет! Сперва - слова... как идеология... а потом и дела, как осуществление идеологии на практике. Да ещё бывает и наоборот: слова - хорошие, а дела... Тот же Моисей: оставил якобы заповеди - "не убий!". Но тут же убил 2000. А Ленин - это политик-циник. Да и что он умеет ещё, кроме политики? Это не созидатель, а разрушитель. Разложил русскую армию. Разрушит, видимо, и нашу экономику, если спровоцирует гражданскую войну. Потому что идеология еврейства основана именно на разрушении чужих экономик и государственности. Это и проще, и на руку им. Так что слова - это идеология. А яду сионизма - уже более двух тысяч лет! Вы это знаете не хуже меня. Евреи передают его из поколения в поколение сначала словами.

- Да, - согласился Хвостов, - сионизм как учение сплотил еврейство для достижения своей заветной цели, а мы - ничего этому не противопоставили.

- Именно! - перебил Гучков. - Неважно, что не было никакого исхода евреев из Египта и никакого Моисея. Важно то, что евреи сохранили духовное наследие вымышленного Моисея. А что нам делать, чтобы спасти Россию? Мне думается, надо установить жёсткий контроль за исполнением законов в своём государстве. В России это станет возможным, если управлять ею будут русские. Исполнение законов - единственно верный путь к счастью всех людей. Но для этого перед Законом, как и перед Смертью - должны быть равны все граждане: от царя до рядового гражданина.

- Аргентинский историк Эстебан Эчевердия высказался по этому поводу так, - заметил Хвостов, - "Пороки народа почти всегда коренятся в его законодательстве". Я с ним согласен.

Гучков смотрел на Хвостова с торжеством, и тот невольно насторожился:

- Чувствую по вашему виду, что вы... ещё не закончили свою мысль.

- Да.

- Что же тогда следует ещё? Какой-то главный для вас вывод?

- Да. И для всех - тоже. Давайте вместе думать.

- Готов выслушать...

- Понимаю, что люди, которые восстают против беззакония, являются борцами за справедливость. И в истории не было примеров, чтобы безнравственный политический строй преследовал подлецов. Всегда оказывалось, что схваченные политические жертвы - это лучшие представители своих наций.

- То есть, вы снова вернули меня к мысли, что революции и кровь, связанная с ними, всё-таки... необходимы? А ведь революциями... кто соблазнял народы?

- Знаю, евреи. Но я не о них... Надо самим, без евреев... Вдумайтесь, ведь совершенно противоестественно, чтобы люди протестовали против... добра. Нет, люди поднимаются против насилия, когда уже невозможно терпеть подлость правящих Романовых или Керенских. Которые хотят ничего не делать, но жить лучше своего народа. Кто поверит тому, что подлецами были Радищев, Герцен, декабристы, народники?

- Но среди народников были и террористы, - заметил Хвостов. - Которые убивали людей без судов и следствий, лишь по личным обвинениям, а то и подозрениям в их виновности. Однако отнимать у человека жизнь, как бы плох он ни был, это высшая мера и, стало быть, и высшая подлость. Согласитесь.

- С этим я согласен. Никто не имеет права лишать человека жизни по личному побуждению, без суда. Всех террористов я, как и вы, считаю подлецами.

- К сожалению многие видели в них героев, а не убийц.

- Говорят, Ленин ими восхищался. Видимо, и сам мерзавец и способен убить человека, - заключил Гучков.

- А как вы относитесь тогда к евреям-революционерам, субсидируемым иностранными разведками, как этот Ленин и его компания, подрывавшими нашу государственность и пришедшими теперь к власти.

- Во-первых, евреи - не представители главной нации России. И не самые бедные и угнетаемые. Но это, уважаемый Алексан Алексеевич, совсем иная тема, хотя и очень тревожная для меня, так как они пришли сейчас к власти. Однако у нас с вами нет времени, обсудим её в другой раз, если останемся живы. Согласны?

- Ещё бы! Это - такая тема, к которой я, пожалуй, более вас подготовлен. Вы - не служили в департаменте полиции и не можете знать, что означает еврейское начало в революционном движении России и каковы его цели.

- Но я же заметил, что это разные темы: использование чужих революций для сионистских целей и необходимость сопротивления тирании патриотами.

- Это хорошо, что вы понимаете эту разницу. К сожалению, многие евреи, примыкавшие к российскому патриотическому революционному движению, в том числе, видимо, и Ленин - не знают, что их ловко используют сионисты и иностранные разведки.

- Да, возможно. Я тоже думал об этом. Но сейчас пора подумать, как выехать из России и куда? Если меня выпустят, я возьму и вас с собою.

Дверь отворилась и дежурный охранник объявил:

- Свидание окончено, граждане!
2

Бывший министр иностранных дел Временного правительства профессор Милюков, находившийся в "Крестах" под следствием, уже знал, что власть в России перешла к большевикам, во главе которых стоял Ленин. Он был знаком с ним лично и хорошо помнил, что в Лондоне этот, молодой тогда, человек имел неосторожность заявить, что он не помышляет о власти над государством. Теперь же он захватил эту власть насильно, и профессор, сидевший опять в одиночной камере, не раз уже пытался вспомнить ту лондонскую встречу и что тогда говорилось, чтобы лучше понять, что же всё-таки представляет собою Ленин на самом деле. Так было и сегодня... 59-летний Павел Николаевич мысленно перенёсся в Лондон, будучи выпущенным из "Крестов" на свободу в январе 1902 года. В феврале в Англии не прекращались густые туманы, стояла зимняя, промозглая сырость, однако настроение у Павла Николаевича было прекрасным в тот день. Он только что постоял в центре города на "нулевом меридиане" - это такая металлическая лента длиною метра в полтора, вделанная в асфальт в направлении на северный полюс. Желающие сфотографироваться над нею становились в раскоряку так, чтобы левая нога была относительно меридиана в западном полушарии Земли, а правая - в восточном. Голова смотрит на северный полюс, а между ног у человека - меридиан, отшлифованный подошвами позирующих до зеркальной светлости. А так как Павел Николаевич был историком и мыслил историческими категориями - "столетие", "Великобритания", "рабство", "Босфор" - да ещё был выпущен из рабства на свободу, да ещё под его отвисшим от земного притяжения мужским достоинством оказался нулевой, отполированный меридиан, устремлённый на Северный Полюс, то и настроение у профессора прыгнуло до самой "Полярной Звезды" герценского альманаха, когда-то издаваемого в Лондоне, а душа устремилась не только ввысь, но и вперёд, к общественному прогрессу...

Встречу эту с российским обществом социал-демократов устроил Павлу Николаевичу в собственном двухэтажном деревянном домике на Клеркенвилл Грин, 37-А эмигрант-историк Фёдор Аронович Ротштейн, с которым он был знаком, находясь за границей в своей первой эмиграции. Теперь Ротштейн был женат, приобрёл на деньги жены дом в так называемом "еврейском" районе города Уайтчепеле и знал всех российских революционеров-эмигрантов. Некоторых из них он и пригласил к себе на ознакомительную встречу с Павлом Николаевичем.

Русскими были только Константин Тахтарёв, сын петербургского генерал-лейтенанта в отставке, женатый на подруге Надежды Крупской Апполинарии, миловидной питерской социал-демократке, и Николай Алексеев, также петербургский социал-демократ, инженер-холостяк. Остальные гости были евреями: 5 бундовцев во главе с Ароном Кремером, который произвёл на Павла Николаевича впечатление (однопартийцы же Кремера оказались настолько безликими, что даже свои пенсне носили "под Кремера", с чёрным шнурком с правой стороны; где уж тут упомнить их имена и фамилии. Это были просто евреи и всё) и Ульянов-Ленин с Цедербаумом-Мартовым, которые оказались личностями, несмотря на неприятно отталкивающий вид. Ленин был рыжим и почти лысым, а Мартов - чахоточным курильщиком с жёлтыми, вонявшими никотином, пальцами и с впалой грудью дегенерата.

Отведя в комнату жены 5-летнего сына Эндрю, которого Ротштейн представил собравшимся гостям как Андрюшу, он объявил:

- Господа, я собрал вас к себе по просьбе русского профессора в изгнании Павла Николаевича Милюкова, который только что приехал к нам и никого здесь, кроме вашего покорного слуги, - наклонил голову Фёдор Аронович, - ещё не знает. Он просил меня познакомить его с российскими оппозиционерами. Ему 43 года. Коренной москвич. Учился у профессора Ключевского. Был у графа Толстого в Ясной Поляне, Толстой ему не понравился. Недавно у нашего гостя - я его сейчас приглашу... - вышла книга по истории русской культуры. О ней одобрительно отозвался Ключевский. Гонения на Павла Николаевича в России начались после смерти Александра Третьего - то есть, вот уже 8 лет. И хотя профессор Милюков принадлежит к оппозиции и даже некоторое время находился в петербургской тюрьме, книги его печатались и выходили за границей.

- А за что был посажен? - спросил лохматый черноголовый Кремер.

- Об этом можете спросить его самого... - Ротштейн вышел в соседнюю комнату, где сидел Павел Николаевич и всё слышал, и вернувшись вместе с ним, объявил:

- Павел Николаевич Милюкова, господа! Прошу любить и жаловать... - Выждав, пока стихнут аплодисменты, хозяин дома стал представлять Павлу Николаевичу каждого своего гостя. Названный им привставал, кланялся, и церемония продолжалась дальше. Наконец, когда знакомство было закончено, начались прощупывающие вопросы:

- Уважаемый Павел Николаевич, - спросил Кремер, - а к какой политической платформе среди российской оппозиции вы себя относите? Кто вы: социал-демократ, эсер? Или просто - либерал?

Вопрос показался Павлу Николаевичу неприятным. Всё ещё стоя позади свободного стула и опираясь руками на его спинку, Павел Николаевич растерянно произнёс:

- Понимаете, господа, сказать вам откровенно, так я - ни к какой конкретной партии... не принадлежу пока. И даже... не причисляю себя к её сторонникам. Хотя и признаю их всех... и сочувствую их целям. Я, собственно, и приехал-то сюда с мыслью... попробовать объединить всю заграничную российскую оппозицию... против самодержавия. К каким бы партиям... она ни принадлежала. Нам... всем... необходимо главное: объединить усилия против единоличной власти царя. Ведь это же - чёрт знает что, господа! Весь мир - живёт по законам цивилизации... имеет свои конституции, демократию... и только Россия, словно мы находимся в каких-то джунглях или на необитаемом острове - управляется единственным человеком, вождём племени, который... может поступать, как ему заблагорассудится!

Кремер, словно драчливый петух, повёл лохматой головой, будто приподнимая на своей шее перья:

- Уважаемый профессор! Мы - тоже... - заговорил он голосом, полным внутреннего достоинства, переходящего в самолюбование, поправил пенсне на горбатом массивном носу, - не хуже вас... понимаем здесь... важность объединения всех противоборствующих сил. Но! Не думайте уже... что это - легко сделать на практике. Это - легко только сказать. А на деле - у партий... есть различия: в программах, конечных целях... и даже - в методах ведения борьбы. И каждая из них - уже хочет главенствовать. И затевает поэтому... политическую борьбу с другими уже партиями. Вы это понимаете?

- Вот и я...

- Особенно отличается в этом отношении, - бесцеремонно перебил Кремер черноглазого и бородатого гостя, - газета "Искра". Которая... совсем недавно... уже пыталась подставить ногу... нашему Бунду, например. И нам... вместо борьбы с самодержавием... приходится уже... таки бороться ещё... и друг с другом. Так что преодолеть это - не так-то просто, поверьте нам!

Павел Николаевич обиделся:

- Я не ребёнок... Но ваше "не просто" - ещё не означает "невозможно"!

- Я вам этого... уже не говорил, - продолжал важничать Кремер. - Я сказал: "не просто". И готов уже повторить вам это ещё тысячу и один раз: не просто-о!

- Ну и что же? Ну, не просто, понимаю. Однако начинать-то объединение - всё-таки нужно? - Павел Николаевич повернулся к Алексееву. - Когда-то в России была только одна "Народная Воля". Разве просто было ей начинать своё дело на голом месте?

Словно школьник, не знающий, что сказать, Кремер смущённо произнёс:

- Здесь, в Лондоне, живёт Вера Ивановна Засулич. Она ведь из бывшей "Народной Воли"...

Павел Николаевич, обрадованный этим сообщением, так и вскинулся:

- Вот кто мне нужен! Вот с кого надо начинать! Со старой гвардии, она - поймёт!.. Кто знает её адрес? Где можно с ней встретиться?

Видя, что к дальнейшему разговору гость уже не расположен, со стула поднялся Ленин:

- Приходите завтра часам к 11-ти к нам в редакцию "Искры" - вот вам адрес, - подал он визитную карточку, - там будет и Вера Ивановна. Желаю всего хорошего... - Прощаясь, кивнул хозяину и обратился к Мартову: - Ну что, Юлий, пошли?.. - Обернулся, глядя на Павла Николаевича, заметил: - Будете гулять по городу, знайте: Лондон - это полное одиночество среди миллионов живых существ! Здесь вы ни с кем не разговоритесь, не пошутите. Хотя юмор - обязательная часть выступлений даже министров и дельцов. Так сказала о Лондоне уважаемая Вера Ивановна Засулич.

Мартов добавил:

- А как историку - я вам советую съездить в Гастингс и посетить на холме Сенлак аббатство Святого Мартина. Его построил там нормандский герцог Вильгельм Завоеватель в честь своей победы над последним королём британцев Гарольдом Годвином Вторым.

Павел Николаевич радостно улыбнулся:

- На дочери которого, Джите, был женат киевский князь Владимир Мономах?

- Вот именно. Битва при Гастингсе произошла 14 октября 1066 года на берегу пролива Па-де-Кале. С холмов графства Суссекс хорошо видно место битвы, после которой королём Англии стал бывший герцог Нормандии Вильгельм Первый Завоеватель.

Павел Николаевич опомнился:

- А зачем вы мне об этом?.. Я ведь историк...

Мартов, добродушно смеясь, сознался:

- А хотел показать вам, что и мы... не лыком шиты!

Павел Николаевич рассмеялся тоже:

- Благодарю, вам это удалось вполне! А то мы - робяты Вятски: 20 на 20 - будем драцца, а 20 - на 21, котомки отдадим.

После этого рассмеялись дружно все, и Мартов, довольный тем, что сгладил неудавшуюся встречу шуткой, побежал догонять чем-то озабоченного Ленина, который угрюмо насупившись, молчал. Молчал он и на другой день, уже в редакции "Искры", куда приехал Павел Николаевич, чтобы повидаться с Верой Ивановной Засулич. Но той всё не было, и Милюков завёл разговор с Мартовым уже как со старым и добродушным знакомым:

- Ну, как же так?.. Я понимаю: марксизм - становится везде популярным и потому позицию вашей газеты, отстаивающей это учение, тоже можно понять. Но я совершенно не могу понять полемики вашей газеты против террора и партии эсеров! Ведь после убийства Балмашевым министра внутренних дел Сипягина ваша газета буквально ополчилась на социалистов-революционеров. Получается, что вы нападаете - на народных мстителей! То есть, как бы защищаете... палачей России?!

В комнате появилась и всё слышала обрюзгшая, провонявшаяся от непрерывного курения табаком, старуха. Опережая Мартова, она с одышкой произнесла:

- Да полноте вам! Вовсе мы не защищаем палачей. Объясняем лишь, что террором - ничего не достигнуть!

Мартов вставил:

- Познакомьтесь, это - профессор Милюков, о котором я вам говорил вчера.

- Засулич. Вера Ивановна! - протянула руку старуха, похожая в своей толстой шерстяной кофте и шали на маленькую толстую кубышку или кочан капусты.

- И это говорите мне... вы?! - изумился Павел Николаевич. - Вы, национальная героиня России, стрелявшая когда-то и сама в палача!

- Ой, ну, какая я вам героиня? Оставьте вы это, помилуйте! Ну, убила бы я Трёпова, а другие титулованные хамы остались бы. Что изменилось бы? Вы полагаете, что после этого в России рухнуло бы угнетение? Исчез каторжный труд и хамство начальников?

- Допускаю, что не исчезли бы. Но зачем же высмеивать в вашей газете - и довольно едко! - революционеров, которые убивают... всё-таки мерзавцев, а не порядочных людей?! И заставляют задуматься о смерти - и других мерзавцев! Ведь этим - вы начинаете войну... как бы внутри собственного лагеря. Вместо того чтобы объединить силы, поднимающиеся на борьбу, вы ослабляете их!

В спор вмешался, наконец, Мартов:

- Эсеры - это не наш лагерь! Не путайте, пожалуйста, нас с ними. Они - партия, не имеющая ни своей определённой и чёткой программы, ни теории. Их партия - не может иметь будущего! А своими громкими выстрелами они лишь отвлекают пролетарские массы от настоящего революционного пути. Сбивают их с толку! И значит - вредят. А коли так, то эсеры - нам не друзья.

Услышав такое, Павел Николаевич искренне огорчился:

- Ну, как же так? Если не друзья, то, выходит, враги? Опомнитесь и задумайтесь: ещё несколько таких громких, как вы говорите, выстрелов, и Россия, как мне кажется, получит свою конституцию!

Не выдержал молчавший всё время Ленин:

- Господин профессор, выходит, вы считаете главным делом - это выдавить из царя конституцию?

- Разумеется, - Павел Николаевич повернулся лицом к Ленину. - Конституция - это то, с чего России надо начинать.

- С чего начинать - ясно. - Ленин ехидно прищурил левый глаз. - А чем же предлагаете закончить борьбу?

- Мы должны добиться равенства в человеческих правах.

- С царём? - прокартавил Ленин.

- А вы что же, - пропустил Павел Николаевич подковырку мимо ушей, - считаете, что царь имеет право в одиночку решать не только судьбы отдельных людей, но и всего государства?

- Хорошо. А вам станет легче, если судьбу отдельных людей и государства будут решать 20 человек? Ну, скажем, даже 100. Даже 500 человек! - прибавлял Ленин цифры, видя, как Павел Николаевич прямо дёргается от них, будто они его жалят.

- Зачем же всё так упрощать? - с обидой спросил он, чувствуя, что Ленин ему неприятен с первых же слов, с первого ехидного его прищура.

- Павел Николаевич, а может, вы обижены не на государственное устройство в России, а на русский деспотизм, грубость? И полагаете, что если бы в России была принята конституция, то жизнь людей стала бы терпимее? Особенно, когда вы профессор, а не деревенский мужик или извозчик, который не очень-то переживает, если получит от господ и взашей.

- С чего вы это взяли? - растерялся Павел Николаевич и одновременно оскорбился: "Если русский, то непременно - грубость, деспотизм! И почему это все эмигранты из российской социал-демократии - непременно евреи, и непременно с деньгами? И в Берлине, и в Париже, и вот в Лондоне. Русские - все в тюрьмах, сибирских ссылках, а эти - здесь: в университетах или в редакциях газет! Даже у разорившегося князя Кропоткина - жена еврейка! У князя!.."

- Хорошо, - продолжал картавить рыжий Ленин, становившийся всё более неприятным, - позвольте тогда поставить вопрос иначе. Скажите, положа руку на сердце, чего вы ожидаете от конституции? Прибавки в России человечности, демократизма или изменения форм управления страной?

- И того, - твёрдо заявил Павел Николаевич, - и другого!

- Но - всё-таки? Что, по-вашему, должна принести России конституция? Я имею в виду тот немыслимый случай, что наш самодержавный царь-батюшка пойдёт на неё!

- Ну - очень многое, я бы сказал... В правительство могли бы войти представители прогрессивных партий... Они добивались бы там улучшения жизни народа, демократии в государстве.

- Всё это - пустые слова, уважаемый профессор! Во все времена к власти в России приходили люди, не желающие кормиться собственным трудом! Чтобы сохранить за собой привилегированное положение, они все свои усилия направляли на то... чтобы не дать хода в жизни способным и умным выходцам из народа! Которые могут понять эгоистическую сущность правящего класса помещиков и капиталистов.

- Но почему, на каком основании, вы делаете такой вывод о поступках представителей прогрессивных партий, то есть, о людях, которые ещё этих поступков не совершали?

- Вы же - историк! Разве истории правящих партий - во Франции, Англии, в Германии - не свидетельствуют о том, что самыми беспощадными врагами народа всегда становятся партии, победившие на выборах?

- Чем, чем же это они "свидетельствуют"?! Этак можно ставить под сомнение вообще всё, что угодно! Это - не статистика, не доказательство. Такой статистики нет вообще! Есть лишь ваше личное предположение, обвинение по подозрению, а не по конкретным фактам.

- Вам нужны факты? Но разве не факт, что народные избранники обещали одно, а делали всегда другое! Да ещё и восхваляли потом себя за то, что не выполнили обещаний. А лучших представителей, понимающих, что происходит и защищавших народ через газеты, изгоняли, сажали в тюрьмы. Лично вас, например: разве не вымел из России министр внутренних дел Плеве?

- О, я вижу, вы осведомлены и об этом?

- Я не знаю, что говорил вам Плеве. Но твёрдо знаю другое: партии, приходящие к власти конституционным, а не революционным путём, думают лишь о том, как им оградить личные привилегии от других слоёв населения.

- Но при конституционном правлении посадить человека в тюрьму без вины станет не так-то просто. А приходить к власти без выборов, каждый раз насильственным путём, не многовато ли крови и революций?

Ленин ловко - видимо, уже насобачился - ушёл от вопроса:

- Какая наивность! "Не так-то просто". Да проще некуда! За вами, мною, другими недовольными установят обыкновенную слежку. Чтобы знать, что мы делаем и что замышляем? И упрячут в каталажку!

- За одни мысли? Без состава преступления?..

- Состав - придумают потом. И найдут свидетелей, которые подтвердят, что мы что-то совершили, какое-то противозаконное деяние! Неужто не знаете, что в тюрьму сажают и честных граждан.

- Разумеется, знаю, - начал раздражаться Павел Николаевич. - Испытал это на себе. Однако же, вот выпустили... И вообще к таким крайним средствам полиция прибегает редко. А при наличии конституции можно постепенно, шаг за шагом, установить демократию. Как в Англии или во Франции. Но перемен этих следует добиваться конституционно, а не кровавыми революциями.

- Да полноте вам! Ну, установится в России конституционная монархия. Так ведь всё равно - монархия! Власть одного человека, царя! Без всяких следов конституции: по-русски.

Павел Николаевич растерялся оттого, что в комнате установилось зловещее молчание. Мартов смотрел в окно; правое плечо - выше левого, типичный туберкулёзник-дегенерат. Седовласая Засулич, похожая на мужика-коротышку, курила, окутываясь дымом, как паровоз. Алексеев сидел за дальним столом и делал вид, будто что-то читает. И только наглый рыжий Ленин бесцеремонно рассматривал Павла Николаевича, будто враждебное насекомое.

- Это невозможно, - произнёс Павел Николаевич, не найдя более весомых аргументов.

- Ну, почему же невозможно? - насмешливо спросил Ленин. - Очень даже возможно. Конституция - будет, но... лишь на словах. Как вывеска для Европы.

- Всё-то вы знаете наперёд!

- Дело не во мне. Такая уж у русских царей традиция: говорить - одно, а делать - другое. Но впереди - всегда ложь!

- В Англии и во Франции тоже когда-то было так, - сопротивлялся Павел Николаевич, чувствуя, как всё в нём восстаёт против этого ехидного медно-красного человека. - Значит, и Россия сможет с помощью конституции выйти на путь демократии.

- Вы забываете, - не уступал Ленин, - что Россия отстала на 100 лет от Европы! И продолжает отставать.

- Что же теперь?.. Лучше поздно, чем никогда. А всё же с конституцией и в России жизнь станет, как в Англии!

- Через 100 лет? - прокартавил Ленин, словно прокаркал. - Благодарю покорно. Мы хотим добиться справедливости гораздо раньше!

- Революцией?

- А чем же ещё?

- В России всегда были лучшие в мире учёные. Они и вытянут... Как началось с Ломоносова, так и не прекращают давать миру великие открытия: таблица Менделеева, радио. Да и паровоз изобрёл русский мастеровой, только не запатентовал...

- И тем не менее, Россия отстаёт от Европы во всём. Кто нам строит металлургические заводы? Демидовы, что ли? Бельгийцы. А станки для фабрик? Немцы. Паровозы - шведы. Через 100 лет Европа опять уйдёт далеко вперёд. А Россия будет плестись позади. Но зато... с вашей конституцией? Увольте...

- Да почему она вам так поперёк горла? Медленно? Да. Но зато верно. А революция - это разрушение! И заводов, и станков, и паровозов. Чем же это лучше? Война - всегда разруха и голод!

- Да потому, что в России никогда не соблюдались законы! Столетиями. Вместо них веками действовало право сильного, неписанные законы. А вам - конституции захотелось, новую бумажку вам подавай. Для надругательства? Ну, разве не смешно?..

- Зачем же так всё упрощать? К воровству и несоблюдению законов Русь вынуждали татаро-монголы. Не украдёшь - не проживёшь. 400 лет отнимали скот, урожаи. Царило право силы, а не закона. Вот и вошло это к нам в кровь и плоть. Что же тут смешного?

- Но скажите, на чём основана теперь ваша вера в законы и ваше доверие к российскому правительству? Ведь Россия в этом смысле так и осталась самым подлым государством в Европе! Вы даже слово "царило" произнесли, имея в виду беззаконие, идущее от царей. "Царить" - стало быть, подавлять всё.

- А почему вы так не любите Россию? И ничего, кроме разрушения, не хотите в ней сделать? Не хотите понять, что на запущенную болезнь требуется терпение и время. Ведь российская интеллигенция тоже одна из лучших в Европе! Талантливая, работящая... Нет, вам надо только стрелять и взрывать! Что за "логика" такая?..

Ленин ощетинился:

- А кто эту степень талантливости определял, позвольте спросить? - Монгольские глаза его потемнели, стали злыми, как у рыжего кабана, почуявшего собак. - И потом, любая интеллигенция - я подчеркиваю это! - визгливо выкрикнул он, - русская ли, французская, немецкая - это, прежде всего, продажная образованная прослойка, которую всегда использовали любые правительства в мире, подкупая её подачками с барского правительственного стола. Это - актёришки, которых используют точно так же, как режиссёры театров своих хорошеньких актрисуль, продавая им роль. Подыграли очередному царю и правительству, и марш за кулисы! За что же мне их любить?..

- Ну, а Россию?..

- За бескультурье, дикость, покорность, грязь! В Германии, например, чистота и порядок даже на рынках и вокзалах. А у нас? Везде мусор, мат! Распущенность...

- Народ в этом не виноват! Особенно в покорности. Я уже говорил вам о рабских столетиях под ордынцами. Рыба - с головы гниёт...

- Правильно. Об этом и речь. Я ведь не мужика русского не люблю, а его господ, которые ссорились между собою, вместо того, чтобы объединяться и вести войска против орды, чтобы защищать свой народ.

Павел Николаевич чуть не задохнулся от обиды:

- Иудейский народ был представителем древнейшей цивилизации, а находился под владычеством и Вавилона, и арабов, и других завоевателей ещё дольше, чем мы.

- Сравнили! Иудеев была горстка. А русских...

- Тоже горстка! Много ли можно было собрать воинов из крестьян в одном княжестве? Государства ещё не было! А для вас, я вижу, всё русское почему-то вообще не достойно ни любви, ни сострадания.

Ленин из медно-рыжего стал огненным, наливаясь гневом будто свёкольным соком:

- Да что вы на меня националистическую бочку катите, наполненную квасным патриотизмом?! - взвизгнул он. - Я - не менее вас ощущаю себя русским человеком! И не хуже вас понимаю, что народ - не виноват в том, каким его делает правящий строй. И вообще, спор шёл не об этом... Я имел в виду лишь то обстоятельство... что ради объективности в оценках... нам всё-таки следует признать, что России нужно равняться на Европу, а не наоборот. Вы согласны с этим или нет?

- Поэтому я и хочу конституции. Европа живёт с конституциями и по ним.

- Но вы так и не ответили на мой вопрос, - продолжал выкрикивать Ленин, - сбив меня своим!

- На какой?..

- На чём основано ваше доверие к конституции в России при правительстве царя, которое ухмыляется в свои бороды, как только кто-нибудь из нас начинает апеллировать к закону? Вы что, разве не замечали этой нашей милой национальной традиции?

- Но отчего это происходит?! - тоже выкрикнул Павел Николаевич. - Вот об чём нужно думать. А вы - только язвите без конца. Вы очень язвительный человек, кстати.

- Зачем же в теоретическом споре переходить на личности? Этак и я начну подвергать неприязни что-либо... ну, в вашем костюме, допустим, или в характере.

- Прошу прощения! - опомнился Павел Николаевич. - Я не хотел вас обидеть.

Ленин стал холоден и сдержан:

- Ладно, оставим это. Оттого, что власть в России доверялась всегда самым отпетым негодяям... которым в отличие от рядовых граждан позволялось буквально всё, вот от чего происходит. Так что я - как раз думал об этом. Но... пришёл к иным выводам, нежели вы.

- К каким же?..

- Я вам уже говорил. Конституция не спасёт нас. Потому, что она будет "царской", а не народной. Точнее говоря, станет удобной лишь для царя. И опять нельзя будет заявить о высокопоставленном воре, что он - вор, имея на руках даже факты. Правительство тут же арестует вас, а затем сообщит, что факты ваши не подтвердились. Вот ещё чем страшна Россия как государство, будь она даже конституционной. Законом у нас всегда являлся не закон, а люди, ставящие себя выше закона. Это давно традиция: насилия и беззакония. И не учитывать этого просто нельзя.

- Стало быть, если вы... когда-нибудь придёте к власти своим... революционным путём...

- Ну, я, как вы понимаете, не государственный деятель и не могу прийти к власти...

Павел Николаевич миролюбиво перебил Ленина тоже:

- Я говорю условно, теоретически, когда всё как бы возможно. Так вот, если вы придёте к власти, то поломаете эту поганую российскую традицию?

Ленин поморщился:

- Зачем нам эти абстракции? Вы же отлично понимаете, что ни вам, ни мне до такого времени не дожить!

- Но мне интересно знать хотя бы теоретически: как вы стали бы устранять... в России!.. насилие и беззаконие?

- Я не стал бы властвовать в одиночку! Как царь или буржуазный президент. Управлять огромным государством один человек... не может и - не должен! Необходимо коллективное руководство. Совет министров, выбранных народом из самых талантливых организаторов народного хозяйства. Но лично я - повторяю вам это - всего лишь журналист и не собираюсь управлять огромной страной. Каждый человек должен заниматься делом, которое он хорошо знает.

Ленин говорил это, казалось, искренне, но Павел Николаевич смотрел на него с недоверием: маленький рыжий человечек этот был самоуверен. А глаза выдавали ещё и честолюбца, желающего всех поучать. Да и нетерпимость к чужим мнениям при твёрдом характере предполагала склонность к деспотизму.

- Что вы на меня так смотрите?.. - спросил Ленин.

Павел Николаевич улыбнулся:

- Хочу задать вам ещё один вопрос: что нужно в России сделать, чтобы не увеличивалось отставание от Европы? На ваш взгляд, разумеется.

Ленин ответил, не задумываясь:

- России нужна революция. Сначала "французская", то есть, буржуазно-демократическая, а потом и социалистическая. Чтобы к власти пришли рабочие и крестьяне. Только они могут изменить положение в России коренным образом.

- Вы так считаете?

- Так считает Карл Маркс, а я с ним согласен. - Ленин повернулся к снисходительно улыбающемуся Мартову, хотевшему что-то сказать. Но тот, встретившись с его взглядом, перестал улыбаться и промолчал. Павел Николаевич, продолжая смотреть на Ленина, удивился:

- Неужели вы полагаете, что полуграмотные рабочие и крестьяне смогут управлять государством, если на это не решаетесь даже вы, журналист и политик?

- Я говорил про талантливых министров. Но и рабочие, победив, подучатся, - последовал ответ.

- А пока они будут учиться - это займёт лет 10, не меньше - кто будет управлять жизнью в городах и сёлах?

- Революционная интеллигенция.

- Но цену ей... вы же сами только что обозначили!.. Стало быть, всё в России пойдёт по-старому? А может, и хуже...

- Не пойдёт. Революционная интеллигенция - это люди, прошедшие через тюрьмы и ссылки, через лишения и опыт революционной борьбы.

- Прошу прощения за, возможно, неделикатный вопрос: кто вы по происхождению? Рабочий, крестьянин? - А сам думал: "Скорее всего из богатых выкрестов-евреев, если смог получить образование".

- Нет, я не рабочий и не крестьянин. Скорее - случайный дворянин, из мещан.

- Как это "случайный"?

- Дворянство было пожаловано моему отцу. Но что это меняет?

- Кое-что всё-таки меняет. Почему вам, дворянину, рабочие и крестьяне - важнее собственного класса?

- А как, по-вашему? Почему Вера Ивановна, - Ленин кивнул на курившую Засулич, - которую вы уважаете за её поступок - стреляла в генерала? Она ведь тоже дворянка.

- Ну, стрелять в отдельного негодяя, это ещё не социалистическая революция, - нашёлся Павел Николаевич, хотя и чувствовал уже, что попал с наивным своим вопросом в дурацкое положение. Однако же, всё ещё пытался выглядеть логичным: - А вы-то - вон куда замахнулись!..

- Но ведь и вы, уважаемый профессор, замахиваетесь на право царской исключительности.

- То есть?.. Что вы имеете в виду?

- Не согласны вот на голую монархию. Требуете одеть её в конституцию!..

Павел Николаевич почувствовал, что перед ним человек, который пойдёт не за интеллигенцией или рабочими, а за личными целями, верховодить, побеждать; да ещё поведёт за собою и других людей. Почувствовав это, Павел Николаевич понял: зря приехал. Фанатическая вера в революции - не та оппозиция, к которой он стремился, на помощь которой рассчитывал. Его оппозиция, его партия - это конституционные демократы.

Расстались, ни до чего не договорившись, зато выяснив хотя бы каждый для себя, что - не друзья и даже не попутчики, а скорее всего идейные противники. Потому что Павел Николаевич в ответ на реплику Ленина о рабочих: "Да ведь это - главная движущая сила на земле!" неосторожно высказался:

- Сила - да. Но сила стихийная, злая! Слепая к тому же. Вы когда-нибудь видели разъярённую толпу изнутри? Там сидит у всех в душе право физической силы, а не справедливости.

Ленин в ответ начал возмущённо визжать:

- Пример ваш - неудачен, батенька! Толпа и революция - разные вещи. Толпой невозможно руководить, потому она и слепа. Наша же сила - в правоте нашего дела!

Павел Николаевич, чтобы смягчить впечатление, прощаясь, сказал:

- Здесь, в Англии, я узнал: в прошлом году, воюя в Африке с бурами, к ним попал в плен сын лорда Черчилля, лейтенант Уинстон Черчилль. Но дерзко бежал из плена, и теперь вся Англия встретила его, как героя. А на стороне буров - там же! - сражается мой университетский знакомый, москвич Саша Гучков. Вот как в жизни бывает... Гучков - герой в сознании москвичей.

По глазам слушающих Павел Николаевич видел, не поняли, что он хотел этим сказать. Впрочем, и сам потерял мысль и, не договорив, откланялся и ушёл.

Досадливо сплюнув, уже теперь, сидя в тюремной камере, Павел Николаевич вспомнил, что кто-то видел под Москвою Веру Ивановну Засулич - седую, обрюзгшую и беззубую. Вернулась на родину, где у неё уже никого нет в живых. А разбогатевший, по слухам, Ленин даже не хочет слышать о ней, как и о больном Плеханове: враги. "Вот, наверное, тоже какая-то часть правды о революции и революционерах, - подумал Милюков, пытаясь разобраться в Ленине-человеке. - Нет, всё-таки он неприятный. Хотя, конечно, если по совести, ему сейчас не до Плеханова и не до опустившейся курильщицы Засулич. Ротштейн рассказывал, эта старая дева, когда варила себе суп из курицы, то, не дождавшись, пока он сварится, втыкала в курицу вилку и отрезала ножницами полусырые куски. Обжигаясь, и ела. Спрашивается, чему посвятила свою жизнь сия революционерка-народница? За что получила такую судьбу? Ведь генерала Трёпова она не убила, только ранила. Бог наказал её за это безответной любовью к красавцу-народнику Степняку-Кравчинскому! Правда, не повезло и ему: попал в Лондоне случайно под паровоз. Выходит, за всё плохое воздаётся? Когда-то этот Кравчинский среди белого дня всадил в Петербурге при обомлевшей публике в грудь шефа жандармов Мезенцева кинжал и дерзко бежал в Англию. Мне тогда было 19 лет... А потом он написал роман "Андрей Кожухов", повесть "Домик на Волге". Женился в Лондоне на еврейке. И... под паровоз?.."

"Интересно, как относится теперь к Ленину Мартов? А вот брат у Ленина, говорят, мягкий, служит где-то врачом в госпитале на Румынском фронте..."
3

Дмитрий Ильич Ульянов находился в это время в Крыму, в Феодосии, куда уехал залечивать душу, насмотревшись в полевом госпитале на отрезанные руки, ноги, мучения и гангрены. Добрый по натуре (полная противоположность жестокому Владимиру, который ещё в детстве пугал его садистским стишком: "Остались от козлика рожки да ножки..."), он не выносил стонов раненых и пристрастился к госпитальному спирту. Разведёт его в мензурке, глотнёт, оно и легче на душе. Ну, а кончилось это алкоголизмом. Поэтому, стесняясь сестёр и Владимира, он не приехал к ним в Петроград, когда развалился фронт, а направился в Крым, где его не знали, да и виноградного вина там много, не пить же водку и спирт - всё-таки врач, представитель интеллигенции!

Скромный, застенчивый, несмотря на свои 43 прожитых года, он, естественно, был поражён, когда узнал, что его брат стал главою правительства России. Ну и, тоже естественно, нередко, особенно после стаканчика крымской мадеры или хереса, вспоминал по вечерам о своих встречах с братом, сделавшимся знаменитым. Почему-то ярко помнилась встреча в Женеве в 1903 году, когда приехал к нему перед самым съездом партии. Ходили тогда и в горы, благо рядом совсем, и по берегу Женевского озера...

- Володя, помнишь, когда мы жили ещё в Симбирске, ты играл с Сашей в Аристоника и Спартака?

- Что-то не помню, Митя.

- Ну, как же? Вы ещё не хотели принимать меня в свою игру. Говорили мне, что маленький, а я вас всё спрашивал, во что вы играете. Саша сказал: "Мы книжек начитались про восстания рабов, и теперь я - Аристоник, в Малой Азии, а Володя - Спартак, идёт на Рим из Капуи; тебе этого всё равно не понять".

- Нет, Митя, не помню. - Владимир улыбнулся. - Так что ты хотел?..

- Да вот спросить тебя... Если бы ты... жил до нашей эры и оказался рабом? Ну, скажем, в Греции или в Риме. Карла Маркса с его учением о революции тогда не было. Что бы ты сделал?

- Наверное, тоже поднял бы рабов на восстание. Как Аристоник. Терпение - и у рабов не безгранично. Да и прозрение рано или поздно наступает.

- А если бы ты жил в России?

Брат тихо рассмеялся, посмотрев на луну:

- Митя, в те времена России ещё не было.

- А сейчас нет той Греции, - грустно произнес Митя.

- Да, Эллада пришла в упадок и развалилась. А потом и язык даже умер. Мы изучали в гимназии древнегреческий и латынь как отжившие языки. Вернее, не изучали, а просто знакомились: были, мол, такие языки. Ну, а то, что рабский труд самый непроизводительный, мы уже знали от Маркса. Оно и понятно: там, где людей к чему-либо принуждают, где устранена личная заинтересованность, там не может быть ни личного счастья для людей труда, ни могучего государства; это экономическая азбука, которую ты и сам знаешь. Когда-то Эллада завалилась вовнутрь. Потом - могущественный Рим: подгнили стропила государственности из-за отсутствия личной заинтересованности у народа. Так что когда-нибудь развалится и Россия: тоже ведь держится на рабстве и деспотизме. Однако, наша задача - не ждать, как Милюков, когда всё рухнет от времени. А помочь разрушить рабство. И построить реальный, а не утопический социализм. Благо утописты указали своими ошибками направление, в котором надо идти. Наверное, наделаем каких-то ошибок и мы. Но уж после нас-то люди непременно выберутся на правильный путь!

- Люблю с тобой разговаривать, Володя! Жаль редко видимся...

- Да, Митя, жаль. Не заваливается пока что наша рабская Россия!

- Володя, а ты веришь в возможность всеобщей справедливости?

- Вот те раз! Во что, по-твоему, верил Герцен, когда дёргал в Лондоне за верёвку своего "Колокола"?

- Вероятно, надеялся, что его услышат и прозреют, - ответил Митя. - Но во что он верил - и верил ли? - я не знаю. Может, просто понимал, что нельзя молча терпеть деспотизм. Может, на большее он и не надеялся. Только на ослабление деспотизма, если ему сопротивляться. Ведь в Англии уже не было такой жестокости, как у нас.

- А почему ты думаешь, что он не верил в окончательную победу?

- Потому, что всё это... кажется иногда наивным.

- Что - это? - Брат даже остановился от изумления.

- Как бы тебе сформулировать?.. Понимаешь, в самой живой природе заложено... ну, насилие, что ли. Олени - сшибаются осенью лбами и устраивают кровавые и, казалось бы, бессмысленные бои. Могли бы мирно пастись и дальше. Но нет: каждую осень сильные покоряют менее сильных. А слабых убивают и вовсе. То же самое происходит у львов, птиц - во всём животном мире. А мы... хотим остановить это... какой-то, придуманной нами, справедливостью. Но ведь всё равно: сначала мыслим... о революции. А это - кровь. И только потом уже... о морали, справедливости. Разве не так? Наше стремление к революции - это те же оленьи бои, сталкивание лбами. А наступит ли после этого справедливость? На тебя вот - дело ещё и до революции не дошло - а уже обижаются.

- За что же? И кто, если это не секрет?

- Какой там секрет!.. Потресов, например, твой соратник. Считает, что ты бываешь несправедлив.

- Ах, вот оно что, вот откуда ветер дует!.. - вскинул брат лобастую, лысеющую голову. - Но - закончим уж сначала о Герцене. Люди часто приходят в изумление от поступков, в которых не видят скорой пользы или же личной выгоды. Но это ещё не значит, что думающие так о нас - циники. А мы, совершающие непонятные на первый взгляд поступки - наивны, как дети. Или, скажем, тот же Герцен. Нет. Потресовых всё-таки поражают герцены! Своей святой наивностью. И даже заставляют порою задуматься, и довольно глубоко. Кстати, вот и тебя, видимо. Значит, хотя и кажутся всем наивными дурачками, а поступают всё же мудрее потресовых.

- Не понял...

- Разве смысл жизни только в богатстве? А если у тебя вместо этого - благородная цель? Пусть даже наивная пока, несбыточная сейчас, немедленно. Но ты веришь: всё равно она когда-нибудь сбудется и принесёт людям справедливость. Разве такая жизнь менее осмысленна?

Митя молчал. И тогда брат неожиданно и горячо произнёс:

- Вот кто ещё в нашем деле громадная личность - философ-анархист Бакунин! Великий путаник в теории - правда, очень искренний - он был зато великим человеком по мужеству!

- Да? Я не знал этого.

- Посуди сам... Дважды за организацию восстаний в иностранных государствах его заочно присуждали к смертной казни: в Саксонии, и в Австрии. Был схвачен, выдан нашему Николаю Первому и посажен в Петропавловскую крепость. Во время Крымской военной кампании его перевели в Шлиссельбургскую крепость - режим в ней был ещё строже. А он написал там свою "Исповедь".

- Покаялся, что ли?

- Куда там! Если бы жандармы прочли, не выпустили бы. А так - 6 лет отсидки, и - как избавление - Сибирь. Ещё 4 года. И, наконец, удался побег - в Японию. Оттуда он уже махнул в Америку. В Лондоне, на берегах батюшки-Темза, познакомился с Герценом и даже сотрудничал с ним и Огарёвым. А потом (кстати, как всегда с временными соратниками - такой уж характер!) разошёлся с ними во взглядах на жизнь и философию.

- А Темза что, разве?..

- Мужского рода. Он - Темз, не матушка. - Брат покровительственно усмехнулся, продолжил рассказ о Бакунине. - С кем он только ни сходился в Европе! Даже с Марксом. И всегда затем - разрыв.

- Плохой характер?

- Горячий. Но чаще, конечно, из-за неверия в чужие идеи. Считал, вероятно, что у него серьёзнее основания для верного суждения о жизни. Больше-де видел, читал, плюс громадный жизненный опыт. Вероятно, понимал, что природа наградила его и крупным умом, и любознательностью.

И, действительно, никто у нас, пожалуй, столько не куролесил по странам и государствам, как он. Впрочем, и по идеям - тоже: мятущийся был и человек, и ум. Маркс и Энгельс буквально сражались с ним, и не на шутку! Слишком опасным казался он им своей искренностью: заражал ею всех, кто его слушал. Да, за ним шли, верили. А на мой взгляд он и сам не ведал, куда их вести. Маркса он считал путаником, который не знает-де жизни.

- Маркс и не мог её знать.

- Это почему же?

- Кабинетный затворник.

Брат внимательно посмотрел Мите в глаза, со вздохом заметил:

- Самыми опасными противниками великих идей бывают, знаешь, кто? Бывшие единоверцы. Из умных и искренне заблуждающихся.

- Ты имеешь в виду Бакунина?

- Да.

- А кем, по-твоему, он был по идейной сути?

- Анархизма, я думаю, в нём скопилось более всего. Он и составлял его истинную суть.

Брат несколько секунд помолчал, затем двинулся вперёд и, увлекая за собою, проговорил:

- А теперь - обо мне... Следует ли огорчаться, если меня не хотят понять потресовы? Или огорчаться тебе, если не поймут тебя некоторые твои соседи. Главное заключается в том, чтобы поступать правильно по отношению к большинству людей. А большинство у нас - бесправно. Вот и поступай, исходя из этого...

- Ну, а всё-таки: ты веришь в то, что можно установить справедливость для большинства людей?

- До всеобщей справедливости, Митенька, нам ещё далеко. Так далеко, что иногда можно и усумниться в возможности её установления. Но это не означает, что не стоит тратить и сил.

Митя пожал плечами:

- Мне кажется, до тех пор, пока люди не будут одеты и сыты, о справедливости нечего и мечтать.

- Знаешь, Митя, людей нужно тянуть не только к хлебу и зажиточности. Нужно предлагать пищу и для ума, чтобы не падала нравственность. Без нравственности не построить справедливой жизни. Нелепо думать, что вот наелись все, наконец, и лишь после этого стали мечтать о справедливости. Нет, в безнравственности мысль о нравственности не родится. Справедливости больше хотят и активнее её добиваются люди, живущие впроголодь, а не пресытившиеся.

- Да разве же я спорю с этим? Я понимаю: если самоцелью будет одна еда, люди по-прежнему останутся завистливыми.

- Злыми и эгоистичными! - уточнил брат энергично. - Вот почему не следует призывать бедных... к свержению богатых... во имя того, чтобы забрать их добро и жить за их счёт! Задача состоит в том, чтобы сначала... навсегда... уничтожить везде бедность! И если уж, как ты говоришь, в природе суждено торжествовать насилию, то пусть победит... насилие! Но не хищных одиночек, а насилие трудового большинства... над тунеядствующим меньшинством!

Митя задумался и долго молчал, глядя на гладкое озеро и любуясь звёздным отражением в нём. Потом тихо спросил, продолжив прогулку:

- Володя, как ты считаешь: человечество стало хоть на йоту добрее по сравнению с прошлым столетием? Какова тенденция?..

- Ты хочешь сказать, что несмотря на возросшую грамотность и всё расширяющуюся культуру, насыщение людей духовной пищей посредством образования, людская жестокость по-прежнему остаётся на уровне людоедов?

- Да! - горячо откликнулся Митя. - Но и это не всё! Раньше людоед хотел есть, и убивал поэтому. Просто, без каких-либо издевательств над своими жертвами. А теперь везде пытки, мучения.

- У прогресса, Митя, как у палки, два конца. Одним пробивает себе дорогу, а другим - побивает несогласных. Чем сильнее прогресс, тем будет сильнее и движение вперёд - то есть, с большей скоростью. А удары на большой скорости - ведь больнее! Значит, больнее и расправы с теми, кто стоит на пути. Палка-то - я имею в виду технику - всегда в руках правящих классов. Поэтому и человеческие взаимоотношения в системе капитализма ужесточаются. Но скорость распространения гуманных идей, наверное, тоже неизмеримо возрастёт. Образование возбуждает в людях тягу к нравственности. И рано или поздно приведёт их к мысли о свержении эксплуатации человека человеком. Помочь этому процессу, то есть, быстрее сформировать его - наша задача.

- А как быть с неудержимым ростом населения на земле? - спросил Митя заинтересованно. - Одно и то же количество пищи приходится делить с каждым годом на всё большее количество людей. Говорят, английский учёный Томас Мальтус утверждал ещё в прошлом веке, что только войны - единственный и естественный выход из этого положения. В противном случае - безработица и голод.

- Ну, приростом населения, я думаю, люди научатся управлять точно так же, как и машинами. А машины помогут создавать столько пищи, чтобы её хватило на всех. Так что теория этого английского попа - насквозь безнравственна и реакционна.

- Разве Мальтус был священником, не учёным?

- Учёным священником.

- Я не знал. Но мне он не кажется реакционером. Это всё равно, что обвинять Коперника в его открытии. Мальтус, мне кажется, лишь предупредил всех об опасности. А ты приписываешь ему чуть ли не злодейство. Хотя сам тоже призываешь к крови и жертвам ради большинства.

Брат в растерянности остановился и как-то по-новому смотрел на Митю - со сдерживаемой злостью. И, словно не было замечания Мити о тождестве идей выхода человечества из трудных положений с помощью крови, продолжил разговор (странная всё-таки манера!), как ни в чём ни бывало:

- У Маркса, в разделе о прибавочной стоимости, есть о Мальтусе тоже. Этот, с позволения, "учёный" всегда приходил к выводам, которые устраивали правящий класс Англии.

Выслушав это, Митя, неожиданно спросил:

- Володя, а ты - честолюбив?

- Зачем тебе это? - опять уклонился брат от неприятного вопроса.

- Ну, интересно и всё. Почему, вот ты... никогда не допускаешь, например, что неправ не Потресов, а ты?

Теперь пожал плечами Володя:

- Потресов - просто мелкий завистник. Разве это предмет для серьёзного разговора, если уж на то пошло?

Митя не успокоился:

- Я люблю смотреть на природу. Смотрел бы и смотрел на эту красоту, и ничего больше не надо. Я не честолюбив. А вот ты с Анютой, мне кажется...

Володя рассмеялся:

- Ну, что же ты замолк? Договаривай, коль начал!

Рассмеялся облегчённо и Митя. Отсмеявшись, сказал:

- А ты всё-таки не ответил.

- Разумеется, честолюбив. Ну и что из этого следует? Если человек умеет управлять своими чувствами... Впрочем, в генералы я никогда не стремился! Чины меня не прельщают. Другое дело, написать толковую книжку, полезную для людей. Этим я бы гордился.

- Ты ведь уже написал: "Что делать?" Ею в России зачитываются сейчас буквально все. Ты хотел бы, чтобы потомки поставили тебе памятник?

- Как-то не думал о таком... Да и зачем? Нет, пожалуй, не хотел бы.

- Почему?

- Я же не Радищев, не Ломоносов.

Митя не согласился:

- Ну, Ломоносов - это фигура, конечно! А Радищев... его, пожалуй, забудут.

Теперь не согласен был брат:

- Кто велик по-настоящему, Митя, тот продержится в памяти людей, я думаю, и без бронзы. - Он процитировал слова Радищева из "Путешествия": - "Я оглянулся окрест себя, и душа моя страданиями народными уязвлена стала". Смотри, какие могучие слова нашёл! Нет, Митя, наверное, его не забудут. Как не забудут и декабристов, Герцена, народовольцев. Народ не забыл даже Степана Разина, хотя и начинал он с обыкновенного разбоя. Но кончил-то тем, что поднял крестьян на бунты против царя. О нём до сих пор поют песни: "Есть на Волге утёс...", другие. Так что, кто борется за счастье народа, тех не забывают.

- А нашего Сашу?..

В вопросе прозвучал укор, и настроение у брата, не любившего Сашу, переменилось - ему стало неуютно, молчал. А тут ещё Митя вконец озадачил его:

- Знаешь, Володя, вот я иногда думаю: а зачем нам вся эта суета? Лишь маму заставляем переживать всё время. Самые сильные слова, мне кажется - а может, и самую могучую мысль на Земле - высказал царь Соломон в своей книге "Экклезиаст": "Всё уже в этом мире было, и всё - суета сует вокруг, одна только суета, и тлен, томление духа и ловля ветра". Примерно так, дословно я не помню. Но суть - потрясающая! Разве мы не смогли бы стать хорошими учителями или учёными? Ведь твоя книга "Развитие капитализма в России" по сути - научная диссертация.

Володя ответил глухо, глядя себе под ноги:

- Смогли бы. Правда, адвокат из меня вряд ли бы получился: я люблю больше журналистику. Но равнодушно или спокойно смотреть на голодных и нищих, на обездоленных - разве мы бы смогли?

Теперь тяжело дышал и тяжело молчал Митя. Никогда не замечал у брата сострадания ни к нищим, ни к обездоленным. А Володя, не видя произошедшей перемены в Мите, самодовольно продолжал:

- То-то. Я давно понял, как нелегко приходилось папе... Он - надорвал себе этим душу!

- Ты - в маму, Володя, - выговорил Митя, наконец. - Радищев, декабристы ушли незамеченной чередой в могилы. И цари по-прежнему лежат в своих усыпальницах. Что изменилось?..

- Многое, Митя. Радищев - был один. Декабристов - уже за сотню. За народовольцами пошла вся передовая интеллигенция. За нами поднимается рабочий класс. Не надо забывать диалектики, Митя. Можно поднять на борьбу и весь народ, если посвятить этому жизнь.

Митя - уже без обиды, но с внутренним несогласием - проговорил:

- Володя, я не умею с тобою спорить. У тебя - всё на логике. Я живу больше чувствами, как папа.

- Чувствами, Митя, живут чаще женщины. Мы, мужчины, не имеем на это права.

- Вот я и не замечал, чтобы ты... когда-либо... подавал нищим или пожалел кого-то из обездоленных. Ты всегда живёшь умом. И не можешь уже, как мне кажется, обходиться без политики. Она для тебя - что морфий для больного. Ты прирождённый политик.

- Это что, плохо? - обиделся брат.

Молчали. Наверное, с минуту или две. Потом Митя спросил:

- Володя, тебе когда-либо бывает стыдно? Ну, не так что-то сказал кому-то, обидел. Или нехорошо поступил.

- Ты что же, считаешь меня чурбаном? А может быть, идиотом?

- Зачем ты так, Володя? Я же не хотел тебя обидеть. Напротив, иногда мне кажется, что ты просто непогрешим. Поэтому я и спросил.

- Угрызений совести, Митя, не бывает только у дураков. К сожалению, я до сих пор никак не научусь вести себя сдержанно. Побеждает горячность, а не рассудок. Срываюсь на ядовитые реплики, вскакиваю, перебиваю. Иногда ухожу даже и хлопаю дверью. А потом мучаюсь. А ты мне - непогрешимость... Боюсь, что я и на съезде буду срываться. А ведь там драка предстоит серьёзная!

- А ты подготовься, помни об этом.

- Чужая подлость или глупость бесят неожиданно. Подготовься... А необузданный темперамент? Проклинаю себя за это!

- Володя, а что за человек Плеханов?

- Я разве не рассказывал?..

- Рассказывал Наде. Я от неё слышал. А хочется от тебя.

Брат ответил почти раздражённо:

- Это одно и то же! Нового я ничего не прибавлю. Зачем же попусту тратить время?

- Ну, а что тебе в нём самое неприятное?

Ответил, не задумываясь:

- Желание видеть себя в деле социал-демократии! А не дело.

- А что в нём самое лучшее?

- Ум.

Видя, что брат почему-то теряет терпение, Митя спросил:

- Можно ещё один вопрос? На правах младшего брата...

- Ладно, давай. Видно, сегодня такой уж день - вопросов и ответов.

- Скажи, что тебе в людях более всего нравится? И не нравится? Доброта, ум, подлость, предательство...

- Ми-тя, зачем тебе это?!.

- Хочу сравнить.

- В человеке, я считаю, нельзя выделить что-то одно. И за это любить его или не любить. За ум, порядочность или за подлость. Человека следует принимать в комплексе: как щи, в которых есть и мясо, и навар от костей, и капуста, картошка с луком. И ты оцениваешь их в целом: хороши или не удались? Ты же не можешь сказать, что щи понравились тебе лишь из-за капусты. Или не понравились из-за лука. Согласен?

- Пожалуй, да. Оцениваю по вкусу: вкусно или нет.

- Вот так и личность. Не просто ум или доброта. Это ещё и обаяние, мимика, жесты, страстность - всё! В каждом человеке есть и свой шарм: неповторимость. Только откровенная подлость сразу отталкивает. Всё остальное... довольно сложный коктейль.

- Володя, а что ты в жизни больше всего любишь?

Настроение у брата исправилось, рассмеялся:

- Не скажу.

- Почему?

- Договаривались на один вопрос? А ты задаёшь уже другой. Так не пойдёт: уговор - дороже денег!

- Володя, а красивые женщины тебе нравятся? Ты их замечаешь?

- Если бы не замечал, вероятно, был бы холостяком до сих пор. Как ты! - подколол брат. - Получается, Митя, что это ты... ничего не замечаешь вокруг себя.

Теперь смеялся и Митя: отлегло тоже. Но вопросы на этом не закончил. Когда вернулись домой, задал "коварный вопрос" жене брата:

- Надя, как вы считаете: жёны декабристов, поехавшие за своими мужьями в Сибирь... совершали подвиг или же... ими руководила только любовь?

Надежда Константиновна оказалась дипломатом:

- Слепая любовь? Вы такую имеете в виду? Когда человек делает то, что ему хочется? - Помолчав, договорила: - Но если выбор ограничен, и женщина едет за своей любовью туда, куда ей не хотелось бы, то это, видимо, верность любви.
4

50-летняя жена Ленина, обезображенная базедовой болезнью, революционерка Надежда Константиновна Крупская, прожила с мужем 20 безрадостных напряжённых лет. Сначала она не любила его, потом полюбила, но без взаимности, так как он влюбился в Инессу Арманд. Теперь Надежда Константиновна нередко подводила невесёлые итоги совместно прожитой жизни. В этот холодный ветреный день она прихворнула, никуда не выходила и, укрывшись на диване клетчатым старым пледом, маялась горестными мыслями особенно долго, вспоминая даже то, что, казалось, уже забыла.

"Ну вот, вроде бы мы и добились, наконец, всего, о чём когда-то мечтали, а никакой радости, не говоря уже о человеческом счастье, которого как не было, так и нет. И нету в этом ничего странного. Не по-людски всё начиналось, наверное, поэтому и на финиш пришли ни с чем..." Подперев отекающей рукой подбородок на подушке, Надежда Константиновна в ожидании мужа из его правительственного кабинета (тут же, на этом же этаже Смольного находились и кабинет, и их двухкомнатная квартира, принадлежавшая прежде классной даме девичьего института) вспомнила, как получила от него в 1897 году письмо с предложением стать его женою и приехать к нему в сибирскую ссылку для совместного проживания. Ни признания в любви, ни каких-нибудь нежных слов, полагающихся в таких случаях, в письме не было, и она, почти 30-летняя тогда женщина, побывавшая уже один раз замужем за польским евреем Борисом Исааковичем Гольдманом, быстро охладевшим к ней и тоже не щедрым на ласковые слова и нежности, подумала: "Видимо, у евреев не принято обращаться к женщинам, как к равным. А в ссылке - это не в Петербурге, публичных домов там нет, какая-то деревня без женщин, "свободных от предрассудков". Вот он и пишет: "прошу вас стать моею женой". Любил мою подругу Лирочку, та - хорошенькая собою, его отвергла. Начал встречаться со мной. На свидания к нему в тюрьму, когда арестовали, я уже ходила в качестве "невесты". Поэтому, соскучившись по женщинам, и решил сделать мне предложение без церемоний. Чтобы не обижалась потом, если оставит, как оставил в Самаре Марию Ясневу. Выбора у меня не было, любви - тоже. Не куковать же всю жизнь в одиночестве? Да и человек он идейный, серьёзный. Решила поехать, пока зовёт. Так и ответила ему в письме - тоже без чувства и нежностей: "Ваше письмо, в котором вы предлагаете мне стать вашей женой, получила. Ну, что же, женой, так женой, я согласна приехать. Но при условии: я не могу оставить здесь свою маму (у неё, кроме меня, никого нет), и наш с вами брак должен быть не гражданским, а церковным. Если вы согласны принять мои условия, телеграфируйте, и мы выезжаем..." Дословно этого письма не помнила теперь, но то, что оно было коротким и по смыслу таким, помнила. Особенно фразу: "Ну, что же, женой, так женой", которой хотела дать ему почувствовать свою обиду на его чёрствость.

Матери он был не по душе, но промолчала. Понимала, что дочь не Мария Волконская, да и старше его. Ну, и не красавица, к тому же побывавшая замужем. Правда, тут он поступал мудро, что рубил сосну по себе: и женатым тоже был, и вида никакого. Борис хоть внешне был похож на мужчину. А "этот" - обмылок какой-то из рыжего хозяйственного мыла! Маленький, картавый... Про таких у нас на Дону говорили: "отворотясь, не наглядишься..."

Видимо, отношение тёщи к себе Володя почувствовал: выразился о ней недвусмысленно: "Скажи своей маме, чтобы не коптила в нашей комнате! Женщина, а курит, словно мужик! Провонялась даже одежда... Мы ведь с тобой - некурящие..." Он так противно это прокартавил - будто старый ворон прокаркал. А получилось, накаркал на всю оставшуюся жизнь: "Не пе-ге-ношу!.."

Вот с этих "милых" отношений и началась их молчаливая неприязнь. А затем и моя со свекровью, которая хотя и жила далеко от нас, но невзлюбила меня с первой же встречи в Москве. Она избрала по отношению ко мне надменно-холодный "великокняжеский" тон - внешне вежливый, но внутренне высокомерно-презрительный. Я была для неё "чужой" - "шиксой", и такою оставалась до самой её смерти 2 года назад.

А "совместная жизнь" с Володей как-то незаметно у нас потеплела. Мы втроём постепенно притёрлись друг к другу, привыкли, и существование стало казаться почти нормальным. Без нежностей, разумеется, но зато по-деревенски спокойным и ровным. Семьянином муж оказался порядочным, не то, что распутный Борис. Да и в интимных отношениях он был свеж и неутомим, как все не курящие и не увлекающиеся спиртными напитками мужчины. Много проводил времени, как всякий страстный охотник, на воздухе и природе. Писал толстую книгу "Развитие капитализма в России".

Её всё больше тянуло к его уму, метким фразам, за которыми угадывалась незаурядная личность. А когда переехали жить за границу, и она увидела, какой убеждённый он революционер и талантливый журналист, остающийся при этом скромным (а ведь самому Плеханову не уступал в уме!), то и полюбила его тихой застенчивой любовью.

Из жизни в Мюнхене, куда приехала к нему из "остатка" своей ссылки в Уфе, Наде запомнился один зимний вечер 1901 года - как особенно счастливый. Из-за мокрой снежной погоды у них было плохое настроение, и Володя решил его исправить "экскурсией" в близлежащий от их квартиры "кабак".

Сначала вроде бы не понравилось - было шумно, накурено, почти не слышно музыки, и свет был какой-то неяркий. Потом поняли, полумрак нравился танцующей публике. А то, что никто не обращал на них внимания, понравилось и самим. Да и вино оказалось вкусным.

Прислушиваясь к музыке, Володя повеселел и налил вина опять. А потом немного поели, настроение изменилось. Володя шутил, смеялся. Они 2 раза выходили из-за столика танцевать. Этот европейский демократизм им пришёлся по вкусу особенно - в ресторанах России танцевать было не принято.

- Ну, а теперь расскажи о том, как прививалась европейская культура у нас, - весело попросила Надя, когда музыканты вышли куда-то на перерыв. - Ты обещал.

- Не забыла? - усмехнулся он. - Так вот, если ты помнишь, после смерти Петра Великого - заметь, "Великого"! Любят у нас делать из мерзавцев "великих" - Россией правили... почти 40 лет... коронованные бабы. И если уж великий Пётр понавёз к нам "просвещённую" и непросвещённую немчуру, которой наплевать было на всё русское, то бабы эти, следуя его примеру, принялись раздавать чины и посты... прямо в своих постелях! А что? Примеры "великих" заразительны. Ко-го Пётр только ни возвеличивал!.. Не говоря уже о заморских купцах, боцманах и пронырах, не забывал он вытаскивать из грязи и своих, русских проходимцев. Кем был Меньшиков?

- Пирожками, кажется, на площади торговал.

- Правильно. А каким вельможей заделался?! У нас ведь как? Допусти до власти самоуверенного мещанина, он сразу заставит себя хвалить. Начнёт себя награждать орденами. Хватать все мыслимые и немыслимые чины и звания. Заноситься перед окружающими. Ну, и грабить, конечно, государственную казну. Пьянствовать. Пьянствовать - это всенепременно! Без этого князь из грязи не может! Вот всё это тотчас же и проделал новоявленный князь Меньшиков. Нацепил на себя столько побрякушек, сколько чешуи на сазане! Присвоил себе звание генералиссимуса. Немыслимо дорогой дворец приказал построить. Завел дворню, как у царя: фрейлин, генералов-денщиков. Ну, а конец известен - слетел, как слетают все зарвавшиеся хамы, и умер где-то на севере, в Берёзове.

- Ты начал вроде бы с акцента на императрицах-женщинах...

- Я к тому и веду. Пётр - лишь пионер выдвижения парвеню. А его бабы довершили это до полного свинства! Откуда вышли все эти кичливые Гендриковы, Голицыны и вся прочая, набранная этими бабами, сволочь? Из сыновей немецких сапожников, по выражению Екатерины Дашковой, единственной гениальной женщины из всего этого титулованного сброда. Сподвижница Екатерины Второй, женщина эта в свои 18 лет влюбила в себя для дела старика Панина. Подняла гвардейцев царской охраны на переворот. Переоделась офицером и участвовала в удушении Петра Третьего, самого ублюдочного царька, мужа Екатерины Второй. Однако, начав с заговора, эта женщина-личность быстро поняла паразитическую сущность царского двора и... переключилась на науку, достигнув звания президента Академии российских наук. Такое случилось впервые в истории человечества! Поэтому, как ни удивительны восхождения в великие чины России умного вора и торговца пирожками Меньшикова, царского парикмахера Аракчеева, конюха Бирона - всё равно выдвижение в президенты женщины, причём, по-настоящему учёной, и где, в России! - было сверх удивительным событием! Жаль, что о ней так мало написано. Она - из плеяды подлинно великих женщин мира! Не чета Екатерине "великой", научившейся читать и писать, а по сути оставшейся просто умной шлюхой! Не чета и Марине Мнишек, Жанне д`Арк - что в них особенного, кроме отваги? В знаменитые их вывела слепая историческая случайность. А Дашкова - сродни Софье Ковалевской, Склодовской-Кюри. Может быть, в чём-то и мифологической Кассандре. Только наша - выросла на почве сопротивления мракобесию.

- А ты сегодня в ударе!

- Да? Возможно, от вина... Так вот, после Петра Первого престол захватила с помощью Меньшикова и его гвардии вторая жена Петра, Екатерина Первая, не умевшая ни читать, ни писать. Эта Марта - рижская литовка...

Наде хотелось сказать: "Литовская еврейка, её отец, Самуил Скавронский, был евреем!" Она прочла об этом уже здесь, в Мюнхене. Но промолчала, не желая обидеть мужа. А он с горячностью продолжал:

- ... сразу же разыскала всех своих родственников, и за 2 года правления... успела наделать из них русских графов, дав им новые фамилии и имена. Один из её братьев, теперь не помню уж, который - сапожник или кучер - стал графом Гендриковым. Другой братец - графом Скавронским. Третий - графом Ефимовским. Не обижены были и двоюродные сёстры, дядья и тётки, племянники: русская казна - для чего же ещё?.. А теперь "наш" граф Гендриков - потомок того Гендрикова, который затравил собаками целую русскую деревню - находится в свите нашего царя, Николая. Чванлив и кичлив, к нему уж не подойти: генерал!

А сколько было выведено баронов и графов из постелей императриц! Одна царствующая баба - тоже тупая и необразованная - Анна Иоанновна, ради забавы приказала женить своего шута Михаила Голицына на шутихе-калмычке и дала ему после этого звание русского князя! И пошли от этого рода, ныне заносчивые, князья Голицыны. А та ветвь Голицыных - настоящих князей, образованных - кажется, пресеклась на любовнике царевны Софьи, сестре Петра Первого - на Голицыне Василии Васильевиче, который по приказу Петра был подвергнут пыткам. А родня его была разорена. Таковы нравы российских коронованных особ!

- Это о нём, что ли, о шуте Голицыне написал Лажечников роман "Ледяной дом"?

- О нём. А с кем сожительствовала сама Анна Иоанновна? С личным кучером-немцем, Бироном! И этот Бирон стал герцогом Курляндским и правил Россией! При нём о праве на звание человека могли рассчитывать только немцы. Началась эпоха засилья немцев, эпоха разграбления казны и богатств России. Эпоха преследований недовольных. Русские князья трепетали и унижались. Их секли на конюшнях, как рядовых холопов. Откуда же было взяться "аристократическим" традициям, самоуважению? Все превратились в рабов и терпели. Вот откуда пошла русская рабья покорность и терпеливость! Где вожди рабы, там покорён и народ. Бирон довёл страну до пределов терпения татаро-монгольского ига. От невыносимого гнёта люди толпами бежали в леса. Пробирались за границу, в тайгу, куда угодно. При Бироне днём и ночью в России мучили и пытали: били кнутом, вздёргивали на дыбу, сажали на кол. Словом, глумились над всей нацией. Что же удивительного: Анна Иоанновна тоже была совершенно необразованной бабой! Горничная, случайно дорвавшаяся до трона и передавшая власть конюху-немцу.

Лицо мужа опять горело от ненависти, и Надя спросила:

- Володя, а ты сам... кем себя считаешь, русским человеком или... нет?

Он удивился:

- А почему ты меня об этом спрашиваешь? Разумеется, русским.

- Уж больно ты как-то... против всего русского. "В России" вместо "у нас"...

Он, кажется, понял её тревогу правильно - умный человек! И честный. Принялся объяснять, ничуть не оправдываясь, не считая, что высказывался бестактно:

- Понимаешь, Надюша, в чём тут дело... Я считаю, что главный признак национальности каждого человека - всё-таки его родной язык, на котором он думает и общается. Ну, и национальный психический склад поведения, мышления, чувств, которые создаёт в нас окружающая среда. С её привычками, вкусами, литературой, искусствами, которые эта среда создала и продолжает создавать.

- А почему же у тебя всё-таки... ну, как это выразить, не знаю... Акцент нелюбви, что ли, ко всему русскому? Может, от воспитания?..

- Нет, моя мама не воспитывала во мне еврейской обособленности. Она скрытая атеистка. А еврейству учат только верующие евреи. Там - да, иная среда, иные взгляды на людей. Взгляды, лишённые интернационализма.

- А где тогда твой патриотизм?..

- Я, Наденька, лишён квасного патриотизма, это верно. Потому, что ненавижу правительственный деспотизм. Я, скорее, интернационалист, поскольку мои родители принадлежат к разным нациям. Однако я вырос в России и всей душой сочувствую русским рабочим и крестьянам, хотя и они превращаются порою в национальных скотов. Но у них это от невыносимой жизни, которую может изменить только революция. И от официальной правительственной пропаганды.

- Извини, если...

- Ничего, я всё понял, как надо, без обиды. Так, на чём мы?..

- На засилье немцев в России.

- Да. 10 лет длилась эта бироновская вакханалия! И вот на престоле новая баба: дочь Петра, Елисавета, свергнувшая при помощи всё той же гвардии младенца Иоанна, ставшего престолонаследником, и его регентшу-мать, Анну Леопольдовну, унаследовавших по завещанию Анны Иоанновны русский престол. Елисавета - истинная дочь своего отца: такая же развратная, психически неуравновешенная, да ещё и неграмотная особа. При ней начались воистину царские собачьи свадьбы. В постели императрицы кобель сменяет кобеля. Гвардейский ли то солдат, могучий ли истопник, бравый ли офицер - неважно. При её дворе была утверждена даже новая должность: "пробир-дама". Эта дама проводила на себе испытания кобелей, понравившихся царице. Только после её рекомендации, годен или нет, кобеля допускали в другую кровать. И новые конюхи и гвардейские поручики получали поместья и звания баронов, графов, князей. Число так называемой "аристократии" с каждым месяцем росло, альковные "традиции" - закреплялись. Чтобы попасть в государственный аппарат, уже не требовалось, как при Петре Первом, личной храбрости, смекалки или подлинного умения править людьми и делом. Достаточно было наличия половой силы.

Эту же распутную традицию продолжила потом и невестка Елисаветы, Екатерина Вторая, удушившая своего муженька, Петра-Идиота. Он продержался на троне всего один год. Но... успел свести на нет все результаты побед русских войск в Семилетней войне. Этот немчик обожал, видите ли, прусского короля Фридриха Второго и, заключив с ним мир, отдал ему все области, завоеванные у него русскими войсками. А саму русскую армию переодел в прусскую форму. Это я тебе так, для сведения... Дурачок мало правил и мало успел пополнить немцами русское "дворянство". Зато его жена, ставшая императрицей, восполнила этот пробел с лихвой: немцы хлынули в Россию, как тараканы из тёмного чулана - полчищами! Плюс вереница русских кобелей-любовников, которые уходили из её спальни генерал-аншефами, графами, князьями, дворянами. Но эта баба, в отличие от предыдущих, была хоть потревожена образованием. Считалась её подхалимами "вельми образованной". Ну, как же, с Вольтером переписывалась! Однако ум у нее всё-таки был. Пусть хитрый, торгашеский, но был. За государственные дела она взялась куда с большим смыслом, нежели её предшественники. Она в них вникала. Но разве можно управлять государством одному человеку? Да ещё эротической суке, на уме которой больше кобели, чем государство. И снова в ход пошёл "ндрав", мотивы личного плана. Кровь и стоны не затихали на Руси, как и бунты. Русская же "аристократия" в кавычках по-прежнему училась не служению государству, а личному угождению и покорности. Исключение составил разве что преобразователь юга России Потёмкин. Он обладал и государственным умом, и дерзким характером. Но и он вёл себя смело больше потому, что был когда-то фаворитом Екатерины. Так что по-настоящему смелых людей при дворе не было.

И уж не стало совсем, когда к власти пришёл новый психопат, сын Екатерины от русского придворного Салтыкова, Павел. Похожий внешне на мать и не дурак, он в свои 43 года, которые прожил в ожидании власти, успел настолько расшатать себе нервы, что сделался чуть ли не душевно больным. Но каким? Не тихим и добрым, а озлобленным, завистливым и подозрительным. И снова русское дворянство и народ начали везде сечь, муштровать, ссылать, вешать. Какое там личное дворянство, когда всё зависело от прихоти даже брадобрея Аракчеева! Суворов и тот вынужден был подать в отставку! Остальные же дворяне забыли, что такое честь вообще. Забитые, запуганные, они во время убийства Павла держались не как заговорщики, а как пьяные трусы - целой ночной толпой еле укокошили этого царствующего мерзавца. Ну, и сам царёк... ползал там перед ними на коленях, что-то пищал... Это - не керченский народоволец Желябов, который как только узнал о цареубийстве Александра Второго и что схвачен товарищ Желябова, тотчас же написал прокурору заявление, что уже несколько раз покушался на жизнь царя, а на этот раз не участвовал вместе с Рысаковым только случайно. И потребовал "приобщения к делу" и своей фамилии. Это было 20 лет назад. Кто-то из судейских переписал его заявление и оно пошло гулять по России. Я помню его концовку дословно: "Только трусостью правительства можно было бы объяснить одну виселицу, а не две". Этим он отрезал себе дорогу к жизни полностью. В 30 лет. Вот кто личность, а не цари!

Дальше царствовали Александр Первый, Николай. Их способы правления страной знакомы тебе больше. Но... уже стало формироваться иное дворянство, образованное. Побывавшее после победы над Наполеоном в Европе. На многое у них там открылись глаза. И в первую очередь... на наше рабство. Появление декабристов проложило нам путь из рабства к свободе.

Надя горячо согласилась:

- Вот тут, видимо, и проснулось наше, - выделила она, - национальное самосознание. Какая образованнейшая интеллигенция появилась! Удивили весь мир!

- Да, - согласился муж, - пошёл разночинец, люди, стремившиеся к знаниям и преобразованиям. Но всё равно - какой это жалкий процент в масштабе всей нации! Народ же по-прежнему забит и находится в рабстве. Дворяне в основной своей массе - не декабристы, так и не приучились уважать в человеке личность. Кулак, порка, совращение дворовых девок - вот их аргументы! Нет, самодержавие и всё его дворянство достойны только одного: отстранения от власти! - закончил он твёрдо. - Поэтому правильно Плеханов выбрал девиз для своей группы: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Лишь объединив мировой пролетариат, можно добиться отстранения от власти всех царствующих дворов на земле.

Надя вздохнула:

- А Тургенев с какой грустью воспевал старую дворянскую культуру: усадьбы аристократов, все эти уходящие "дворянские гнёзда", в которых воспитывались добрые, благородные русские женщины и дети.

- Его мать - тоже вышла из этих усадеб! - зло заметил муж. - Однако же заставляла сечь на конюшне своих крепостных. Видимо, по доброте душевной. Офицеры, выходящие из дворянских усадеб, до сих пор "воспитывают" солдат зуботычинами. Хотя и крепостное право отменено, и телесные наказания.

- Володенька, ну, не все же такие! В семье - не без уродов... - Почему-то ей было обидно. Она лучше мужа знала русское офицерство. Знала и то, что надменная мать Володи никогда и нигде не работала. "Откуда же в сыне такая нетерпимость?.." И добавила: - Ведь ты не знаешь офицерской среды, судишь с чьих-то слов. Большинство из них существует на жалованье.

Он упрямо раскраснелся:

- Человек, воспитанный в рабстве, став господином, всё равно остаётся в душе рабом и сторонником угнетения! Тому - тысячи примеров! Стоит русскому человеку дать небольшую власть, он начинает куражиться, выкобениваться. А кончает всегда одним: воровством из казны.

- А если не русскому?..

Муж сделал вид, что намёка не понял, продолжил своё:

- Не-ет, за подлинную демократию у нас могут постоять только честные и смелые, не рабы. Но таких мало, и это уже другой путь, путь революционеров.

- А вот ты лично, смог бы управлять, допустим, губернией?

- Вряд ли. Что я в этом смыслю или умею? Государственный деятель должен обладать талантом организатора практических дел. Уметь забыть начисто о собственной персоне - всё для дела!

- Мне рассказывал папа, такой человек есть в Дании.

- Это кто же? - живо заинтересовался Володя.

- Король Дании, Христиан 9-й. Дедушка нашего царя. Правит очень давно, все его любят, а государство - процветает. Правда, государство у него - не больше нашей губернии.

- Это какое-то враньё! - привычно отреагировал муж. Но тут же поправился: - Или твой папа... что-то напутал.

- Ладно, оставим моего папу и дедушку Николая в покое. А вот деяния Петра Первого - я имею в виду положительные - тоже ведь сразу рухнули и были забыты всеми. Почему?..

- Наверное, потому, что ничего нельзя прививать кнутами и дыбой. В особенности культуру. А он прививал её ломом.

- Как ты думаешь, а Георгий Валентинович согласился бы управлять государством, если бы ему предложили?

Муж рассмеялся. Да так, что выступили слезы. А отсмеявшись, серьёзно сказал:

- Думаю, что согласился бы.

- А ты говорил, что одному человеку...

- Правильно, говорил. Но я же не сказал, что Плеханов удержится. Ему его характер не позволит управлять разумно. Да и практики не было - чистый теоретик. К тому же начнёт ставить себя превыше всех. Окружит свою персону подхалимами, которые быстро поймут, что надо служить не государству, а ему.

- Я совершенно не знаю его.

- Да он и работать помногу не любит. А на государство надо работать с полной отдачей сил. Иначе ничего не изменится.

- Как ты столько всего помнишь про царей, императриц?..

- А я всё это читал совсем недавно: в обличениях не только "Колокола", но и самого князя Долгорукова. Ну, что, потанцуем? Музыканты опять садятся...

- Ага... - Надя улыбнулась. От счастья.

Дома, на вопрос матери, как понравилось им в ресторане, ответила:

- Ты знаешь, мама, прекрасно! Мы так хорошо с Володей поговорили!..

- И это всё?!.

- Нет, мы ещё пили вино, танцевали.

С тех пор, как Надя начала работать в редакции "Искры" секретарём, мужу стало легче выполнять обязанности редактора. Однако высвободившееся от чтения писем и деловых бумаг время у него бессовестно крал другой редактор, Юлий Мартов. По утрам он не мог сразу занять себя делом, пока не "пообщается" с кем-нибудь. А так как "гости" в редакцию утром не приходили, то он набрасывался на Володю или на Потресова. Последнего обычно не было на месте, и в жертву, причём, постоянную, превращался Володя.

Надя уже многих узнала здесь, сидя за секретарским столом. Иногда в редакцию приезжал из Вены знаменитый социал-демократ Адлер, из Берлина - Каутский, из Парижа наезжали и российские социал-демократы, учившиеся за границей. Интересных личностей было много. Но почему-то более всех нравился ей весёлый, неумолкающий Юлий или "Мартышка", как ласково называл его Володя.

Мартов провёл детство в Одессе и любил изображать из себя "одесского босяка", которому прощали его назойливость и бесцеремонность из-за того, что, как говорил сам Юлий, вытаращивая глаза поверх пенсне: "Ну, шо вы от меня хотите? Меня ж воспитывала Одесса! Там все такие..." Володю это смешило, Надю - тоже, да и знал Юлька, что он им нравится - и ему всё сходило с рук. Добрый, безалаберный, неустроенный в жизни, он нравился Наде и вызывал у неё сочувствие, когда Володя гнал его от себя.

А какой "взлохмаченный" был у него вид по утрам! Он приходил ("Наше вам всем с кисточкой!"), садился напротив Владимира за свой стол и, разложив перед собою какую-нибудь российскую газету, начинал вслух делиться не только "русскими новостями", а и новостями вообще, перемежая их с вычитанными из немецких газет, французских, австрийских. Его карманы были набиты газетами, как сумки почтальонов. Чего там только не было! От газеты немецких социал-демократов до бульварных еженедельников с портретами обнажённых женщин или фотоснимками сенсационной хроники. Из нагрудного кармана у него торчал блокнот. Во внутренние были натолканы записные книжки, ручки, карандаши, пачки папирос, зажигалки, которые он вечно терял. Всё это было перемешано, как и в его доме, с крошками табака, рецептами врачей, записками товарищей. Сам он был узкогрудым, нескладным, с всклокоченной головою и бородой. Пиджак на нём, напичканный газетами и бумагами, был длинный, с оттопыренными карманами, из которых без конца что-либо вываливалось на пол и это "что-либо" нужно было поднимать и запихивать обратно. Одно плечо у Юлия было выше другого, костюм на нём болтался и вечно был мятым. Чучело, пугало с длинными кривыми зубами, жёлтыми от никотина. Да ещё любил смотреть на собеседника поверх очков, склонив при этом голову, как петух, набок и выкатив глаза - любимая "насмешливая" поза. Библейские, обычно серьёзные, глаза светились в такие минуты весёлым лукавством. Бледное "чахоточное" лицо счастливо расслаблялось - Мартов жил полнокровной жизнью. Помешать ему в этом было невозможно.

Зато великолепно умел мешать он. Так было и в тот летний день:

- ... ну, сам понимаешь: в баню ж не ходят за помощью при беременности, с этим надо идти к врачу. Лучше всего не к терапевту. К окулисту я бы не посоветовал тоже, - ронял Юлий пепел себе на галстук. - Надеюсь, ты понимаешь, я пошёл бы к Бремеру...

- Ты разве беременный? - насмешливо отозвался Володя.

А Юльке только этого и надо:

- Пока ещё нет.

- Что значит пока? Мелешь тут всякую ерунду, так хотя бы не курил! Туберкулёзник называется! - возмущался Володя, помечая прочитанные гранки красным карандашом. Но разговор уже зародился, и Юлий умело его продолжил:

- Ну, хорошо, а ты знаешь, шо наша российская императрица, Александра Фёдоровна Романова, родом отсюда? Из Германии.

- Да, знаю. Не мешай.

- И шо здешний кайзер Германии, Вильгельм Второй, ей приходится двоюродным братом, тоже знаешь?

- Ты это серьёзно?

- Клянусь! - На Владимира насмешливо смотрели вытаращенные поверх очков глаза. Кудлатая голова - набок, на перекошенное плечо. - Она - младше за него на 13 лет. А я младше за неё на один год.

- Перестань курить!

- Но ты ж разрешил, Володя!

- Когда?

- Только шо. В знак благодарности.

- Какой благодарности?

- Я ж тебе сообщил, шо кайзер - ей брат. Ты ж этого не знал! Это ж заинтересовало тебя.

- Нисколько, - продолжал Владимир вычитывать гранки.

- Хорошо, тушу. Видишь, уже не курю!

- А помолчать можешь?

Молчать Мартов не умел и, напичканный всякими сведениями и сплетнями, продолжал свой безостановочный разговор:

- Могу тебе сообщить ещё, её брат, Эрнст Гессен, управляет великим герцогством Дармштадским. Это чуть севернее Гейдельберга, возле излучины Рейна.

Владимир не реагировал - читал.

- Кстати, она закончила в Гейдельберге университет. На философском факультете.

Владимир читал.

Поглядев на него опять поверх, Мартов не утихал:

- Есть предложение: идёмте обедать сегодня в "Норис".

- Это же ресторан! Дорого...

- Ну, тогда в "Симплициус", это кафе.

- Туда ехать целых полчаса!

- Зато, какая там натурщица! Ка`тти Ко`бус. Глаза - антрацит! Волосы - чёрная ночь! А фигура - обалдеть можно! От неё прямо все с ума сходят.

- Ты тоже?

- А чем я хуже за других?

- Что же она там делает, натурщица? Позирует, что ли?

- Приходит туда обедать с дружком Ашби.

- Кто это?

- Художник, которого она считает гением.

- А зачем тогда тебе смотреть на неё?

- Ну, пива хорошего выпьем, посидим.

Володя спросил:

- Надя, тебе хочется полчаса ехать, чтобы посмотреть на Ка`тти?

Опережая Надю, Юлий произнёс:

- Ладно, тогда - анекдот. Хотите?

- Если не длинный, - улыбнулся Володя.

Юлий начал:

- Значит, так. В Одессе умер главный раввин. На совете раввинов выбирают нового. Для голосования предлагается кандидатура Абрамовича. Все кивают: согласны. Но раввин Циперович задаёт совету вопрос: "А шо уже будет, когда верующие узнают, что сестра Абрамовича в молодости была проституткой?" И сел. Совет выбрал другого, и все пошли по домам. По дороге Абрамович спросил Циперовича, с которым жил рядом: "Исаак, почему ты сказал на совете неправду? У меня ж никогда не было сестры!" "Ну и шо, - ответил Циперович. - Моё дело сказать. А их дело - принять решение".

Когда отсмеялись, Юлий напомнил:

- Так я не договорил вам за нашу императрицу. Английская старуха-королева Виктория - её родная бабка. По матери.

- Врёшь? - Владимир внимательно уставился на Юлия.

- Шоб я так жил! Клянусь...

Юлий был в восторге: всё-таки удалось заинтересовать. И понёсся дальше: - Сын королевы Виктории, принц Уэльский Эдуард - ему сейчас 59 лет - женат на тётке нашего царя по матери.

- Да ну?..

- Клянусь. Старуха Виктория - ей сейчас 81 - успела нарожать от своего мужа Альберта, который умер 40 лет назад, 9 детей! Её дочь Мод-Мари и есть мать нашей здравствующей императрицы, моей ровесницы. Так что она - наполовину немка, наполовину англичанка.

- Любопытно.

- Любопытно не это. А то, шо на ней мог бы жениться и я. Но ей подвернулся наш Николай.

- Какая досада! Ведь и верно: был бы ты сейчас у нас императором социал-демократом. И не надо было бы нам уезжать за границу.

- Клянусь, шоб я так жил!..

- И ты добровольно уступил бы рабочему классу власть.

- А вот это - уж дудки!..

- Но почему же?

- Я думаю, мне понравилось бы... править и самому.

- Но тогда она не вышла бы за тебя!

- Почему?

- Во-первых, провонял бы ей табаком весь дворец! А во-вторых, она тоже любит власть и часто решает всё вместо царя.

- Я курил бы хороший табак, а к власти не подпускал бы её и близко.

- Юлий, я всегда подозревал, что ты всё-таки скверный социал-демократ.

- А Плеханов?

- Тоже.

- Но зато из него получился бы император, шо надо! Клянусь.

- Из него - пожалуй. Но из тебя: ни хорошего императора, ни социал-демократа! И давай, иди-ка ты в своё кафе пить пиво! Понял?

- Понял. Но я ещё не всё тебе рассказал.

- Что ещё?

- Шо нашему царю уже строят новый вокзал в Петербурге.

- Интересно, какой же?

- Царско-Сельский. Хотят связать железной дорогой Петербург и Царское Село. Царь собирается туда переехать на жительство.

- Значит, подальше от столицы? Чтобы не укокошили?

- Шоб я так жил!

- Ну, теперь... с меня уже хватит! Развивай кого-нибудь ещё, а мне и без тебя приходится много читать.

- Как знаешь...

Однако освободиться от пустых разговоров в то утро Володе не удалось - пришла сестра Мартова, такая же нескладная и некрасивая, как и Юлий. Увидев брата, сказала:

- Идём. Наверное, уже замучил всех? - И только затем поздоровалась:

- Здравствуйте вам!

- Здравствуйте, Лидия Осиповна, - отозвался Володя. - Ну, как вам живётся тут? Какие трудности?

- Я знаю?.. - пожала Лида плечами. - Ничего, живём. Язык схожий с еврейским, я понимаю всё. А трудности - какие у меня трудности? Все трудности из-за него! - кивнула она в сторону брата. - Потому и приехала, шо пропадёт тут без меня.

- Неужели пропадёт?.. - Володя улыбнулся.

- Ага. Ничего ж сам не умеет. Сахар у него - с табаком. Носки - не скажу, какие!..

Мартов запротестовал:

- Ну-у понесла, сестрёнка! Может, хватит? Тебя саму твой Канцель скоро бросит!

- Почему это он меня бросит?

- А шоб гендель не устраивала! Ладно, пошли уже отсюда.

Прощаясь, Лида жаловалась:

- От и всегда так! Ему уже можно всё, мне - уже нет. А ведь сам меня сюда звал: посмотришь Европу, подучишься. Ну и шо? Думаете, я учусь? Шоб он так жил!.. Только ухажую за ним, как за ребёнком, клянусь!

Мартов взял Лиду под руку, подмигнул Наде:

- Прошу пардону, мы уже пошли. Сестра у меня - ничего: хорошая. Но не умеет себя вести. - И рассмеялся.

Лида возмутилась:

- А он, думаете, умеет? Приехала, а у него тут - носки к штиблетам прилипли!

Юлий перебил сестру снова:

- А знаешь, в Москве объявился новый кумир публики: певец Фёдор Шаляпин. У Мамонтова сейчас поёт, в "Большом". Вышел, пишут, из самых низов. Зимой напился у Тестова в ресторане и во всё горло прямо с лихача: "Вдоль по Питерской, Питерской!.." Разбудил всю Москву. Мне бы такое горло!..

Когда брат и сестра ушли, Володя, жалуясь, сказал:

- Сейчас прихватят с собой Веру Ивановну, Блюма, Инну Леман и пойдут всё-таки в "Норис". И будут сидеть там 2 часа. И все 2 часа рот Юлия не закроется. Нет, надо как-то положить этому конец! Надя, скажи ему хоть ты: ну, нехорошо же! Сам не работает и мне мешает.

- Как же я ему это скажу?

- Ну, как-нибудь уж.

- Скажи сам.

- Я - как ты, не сумею. Иногда мне хочется его прибить.

- А по-моему, ни Блюменфельд, ни Вера Ивановна, ни Инна не обижаются на него за это. Вера Ивановна чувствует себя здесь очень одиноко и довольна, когда он рядом. Инне нравится его одесский юмор.

- Хорошо, что приехала Лида: будет ей теперь город показывать. А мы всё-таки вот что: скажем ему, что к нам едет твоя мама. А то ведь и дома от него нет житья.

- Ладно, поговорю, - пообещала Надя. И продолжала знакомиться с людьми и городом тоже. Оказалось, что во времена Пушкина здесь, в самостоятельном королевстве Бавария, было российское посольство, в котором находился начинающий поэт Фёдор Иванович Тютчев. Тогда ему исполнилось только 19, и он занимал пост рядового сотрудника посольства. В Мюнхене он прослужил почти 17 лет и уехал отсюда в Турин уже в качестве посла, будучи женатым на немке и знаменитым как поэт.

В Мюнхене жил один год и Рихард Вагнер, закончивший здесь в 1865 году своё изгнание из Германии, длившееся 13 лет. В настоящее время в городе жили известные немецкие писатели братья Генрих и Томас Манны, австрийский поэт Райнер Мария Рильке - все почти ровесники между собою и почти ровесники Нади, ну, чуть-чуть младше. О них всех говорили как о будущих знаменитостях. Как и Вагнер, они предпочитали казарменному духу Берлина мюнхенский демократизм и тягу к самостоятельности и свободе. Мюнхен испокон веков считался городом художников, писателей и музыкантов. Таким его хотели видеть сами здешние короли из династии Виттельсбахов, пожелавшие перестроить город под "новые Афины".

Отрываясь от воспоминаний о Мюнхене и Мартове, Надя обнаружила, что помнит все меткие фразы мужа из его статей или произнесённые им при встречах с друзьями и политическими противниками: "Пока мы бормочем, они - делают"; "Полузаграничные, полурусские новости"; "Да ведь это известно всем девицам в Париже и Конотопе, сударь, а вам почему-то нет! Архипозор"; "Вы сядете в лужу и со скандалом"; "Сентиментальная фальшь"; "Надутое пустозвонство"; "Не договорившись до конца, трудно идти в ногу"; "Расселись для работы при полном недоумении"; "Новая формула отношений ученика к учителям: я разеваю рот, а вы - сыпьте мне!"; "Не надо слать жалобы на собственную глупость"; "Ленивый Дейч"; "Барственный Плеханов"; "Бесполезная Вера Ивановна"; "Психопатический Мартов"; "Самодовольный Нарцис Троцкий". И всегда в его фразах точность мысли или меткое определение сущности конкретного человека. В его статьях и брошюрах, которые любила читать, были не только полезные мысли на тему "Что делать?", но и железная логика. Как было не полюбить его за всё это... И уже не замечала потом резких переходов от добродушия к беспощадной и злой критике друзей, когда был не согласен с ними в спорах. Знала, это у него не от злобности, от раздражения ко всякого рода глупости в суждениях, идущей от лени изучать вопросы глубоко и всесторонне.

Подстраиваться он не умел, а быть снисходительным, когда речь идёт о серьёзных вещах, не хотел. "Революционеры - не барышни, собирающиеся на увеселительную прогулку, а самодержавие - слишком серьёзный враг, чтобы в борьбе с ним заниматься комплиментами друг другу".

Зла он не помнил, "отходил" от резких своих настроений легко и быстро. Не прощал никому лишь идейного предательства. И если уж расходился на этой почве, то навсегда, как с Плехановым и Мартовым, которого любил за его юмор и безразличие к удобствам. Не переносил хвастовства и самодовольства молодого Троцкого, но в зрелом возрасте понял, что этот себялюбец, как и сам, идейно предан делу революции, и потому прощал ему, казалось бы, не прощаемое.

Более всего в облике мужа Надежду Константиновну поражали глаза - выразительные, полные внутренней энергии и силы, живые. То в них искреннее веселье; а вот они уже само лукавство или торжество; острый интерес к говорящему или насмешка. Чаще всего в них была грусть. "Много познаша - больше страдаша", это понятно. Однако, быстрая смена чувств, мыслей, настроений поражали тоже. Каким нужно быть впечатлительным человеком, чтобы откликаться на всё с такой живостью! И каждый день у него появлялись новые идеи, задумки статей, соображения, которыми он делился с нею. Но самое главное и удивительное, отличающее его от всех людей, которых когда-либо видела и ценила, это полное отсутствие позы, начисто! Только самые умные мужчины, постоянно контролирующие себя, способны оставаться естественными без тени кокетства или позы. Уникумы работоспособности и безразличия к эффектам.

И всё-таки Надежда Константиновна чувствовала, что не полностью знает мужа. Видела, что по натуре он человек скрытный и никого не пускает в глубинные тайники души. Однажды она случайно поняла, что он до сих пор считает себя виновным в предательстве первой жены.

Об этом Володя упомянул лишь по дороге из Мюнхена в Лондон, когда решено было перевезти туда редакцию "Искры". Видимо, он сделал это неспроста. Как выяснилось уже в Лондоне, там жила Лирочка Якубова со своим мужем, бывшая подруга, в которую Володя был влюблён в Петербурге после разрыва с Ясневой, и Надя испугалась. Откуда было знать, что самолюбивый и принципиальный, Володя навсегда похоронил свою любовь к Лирочке, находясь ещё в тюрьме, когда узнал, что она предала идеи марксизма и стала "экономисткой". Не знала Надежда Константиновна и того, что выйдя из тюрьмы, её будущий муж резко поссорился с Якубовой на последней сходке социал-демократов, куда успел попасть перед самой отправкой в ссылку. Не знала, что Лирочка, эта жизнерадостная и острая на язык девушка ("Здравствуйте, ваше поросячество!", "В Москве Кремль, а у нас - сбежало молоко", "Трикотаж на собаке, валенки на свинье"), была выставлена Володей Ульяновым перед собравшимися такой дурочкой в политике, что не выдержала и убежала с этого собрания на квартире Степана Радченко, заливаясь слезами.

И вот, оказавшись в Лондоне, Владимир предложил: "Послушай, Надюша, а ведь здесь живут где-то Тахтарёвы. Аполлинария Александровна - твоя лучшая подруга. Давай навестим? Они ведь Лондон, надо полагать, уже хорошо изучили. От них и узнаем, как и где нам лучше снять квартиру".

Боже, что сотворилось в Надиной душе после этого! Ей пришлось жить под одной крышей с бывшей любовью мужа. Лирочка в замужестве ещё более похорошела, а уж об остром языке напомнила сразу: "Ну, что, англичане взбивают здесь сливки к чаю. А мы?.. Начнем взбивать людям мозги социализмом?" Выходит, не забыла старой обиды, если так подколола Володю. Задетый за живое, он не сдержался:

- Всё чудите, Аполлинария Александровна?

- А вы что, не согласны с тем, что чудаки украшают мир? - Правда, тут же немного смягчилась: - Впрочем, мир удивителен и без чудаков.

Но тон был уже задан, и 3 дня, которые пришлось жить вместе, прошли в довольно жёстких пикировках. Начинал их всегда, как оказалось, злопамятный, Володя. А ведь считала его незлопамятным...

- Всё ещё верите, что экономические требования рабочих могут изменить их жизнь?

- А вы, что же, так и не поняли этого в ссылке? - парировала Лирочка. - Все лучшие революционисты не вылезают из тюрем и ссылок. На кого же вы тогда рассчитываете? И вообще: стоять в революционной позе при пустом кошельке, мне кажется, не самая лучшая для рабочих идея!

- На ваш вопрос вы скоро получите ответ: из моей новой брошюры - "Что делать?". Так я её назвал.

И завелись, и пошло тут у них. Хорошо, что муж Лирочки, Костя Тахтарёв, учившийся в Лондоне на медицинском факультете, неожиданно вспомнил:

- А знаете, здесь живёт наш старый общий знакомый по Петербургу: Алексей Александрович Алексеев. Он так и остался холостяком.

- Помним, - обрадовалась Надя. А Лирочка подхватила:

- Кстати, я уже поручила ему подыскать вам недорогое жильё. Он тоже хорошо помнит вас. И цены за комнаты знает.

- Спасибо тебе, Лирочка! - горячо вырвалось у Нади. - Расскажи, как ты жила в ссылке? Кажется, где-то недалеко от нас отбывала?

Оторвавшись от воспоминания о бывшей подруге, Надежда Константиновна с душевной болью подумала: "Ах, Володя-Володя, со всеми ты не мог ужиться за границей, кончал всегда только разрывом отношений. Даже с Мартовым! Юлий ведь любил тебя, да и по характеру незлобивый. Вы же неразлучными друзьями были. И нате вам! Враги. Все... один за другим стали врагами".

Тут же возникло обиженно-гневное лицо мужа и зазвучали слова: "Но он же интриган, твой Юлий! Отказался от партийного суда! Потому что знал, что лжёт и я разоблачу эту ложь!" Сколько помнила, все, с кем он поссорился, оставались для него интриганами. Память, словно цитатник, оживляла фразы мужа:

"Плеханов? Об этом и слушать не хочу: сама знаешь, какой это матёрый интриган!" "Богданов?! Это друг Горького!.. Они спелись против меня..."

Вспомнила и собственные слова: "Володенька, но Алексей Максимыч - добрый, как и Юлий. К тому же они - личности! А как эрудированы. Ну, кто ещё может сравниться с ними?.."

"Красин! Не знаю человека умнее и деятельнее!"

"Володя, помирись с Мартовым. Ты же победил, ну, помирись, он же бескорыстен..."

Уговоры не помогли, муж только злился, и Надежда Константиновна, чтобы проверить себя, снова вернулась памятью к тем дням, когда муж ещё дружил с Мартовым и даже позволял ему красть у себя время, чего не позволял никому...

В тот зимний день, когда Лирочка и её муж пришли к Наде в гости (Алексеев 3 месяца назад нашёл ей квартиру), приехал и Мартов, вернувшийся из Парижа и напичканный, как всегда, новостями.

- Читали? В Лондон прибыл новый русский посол, - начал он чуть ли не с порога.

- А кто был до него? - поинтересовалась Надя.

- Александр Константинович Бенкендорф. Старик.

- Это какой же, не из тех ли?.. - заинтересовался и Володя. - По-моему, в Лондоне уже есть один "Старик" от России, - шутливо заявил он, намекая на свою кличку.

Мартов мгновенно оживился:

- Из тех. Но тому Бенкендорфу, петербургскому, этот Бенкендорф - родственник очень дальний. Тамбовский, как сообщает "Вестник Европы". А тебе, "Старик" - он просто враг!

Муж усмехнулся:

- Значит, хрен редьки не слаще. - И потерял к шутке и к новому Бенкендорфу всякий интерес. Тогда Мартов, не желавший лишать себя удовольствия, принялся "просвещать" пришедших к Наде Тахтарёвых и Алексеева:

- Этот Бенкендорф - служил при русском посольстве во Флоренции в 69-м, когда нас всех - ещё не было на свете. А когда тебе, "Старик", исполнился всего один годик, он - уже был пожалован царём в камер-юнкеры Двора Его Императорского Величества! В 83-м - он церемониймейстер Двора. Ещё через 10 лет - советник русского посольства в Вене. 5 лет назад - когда мы с тобой отбывали ссылку - он был назначен чрезвычайным посланником в Данию и - одновременно - занял должность полномочного министра России при... датском Христиане 9-м!

- Да на кой чёгт нам всё это! - возмутился Володя. - Юлий?..

Мартова это не смутило:

- Ну, хорошо. Тогда вам полезно будет узнать другое. Когда вы праздновали здесь новый год, в Дели проходила коронация короля Индии и Великобритании Эдуарда 7-го.

- Это мы знали, - сухо заметил Володя. - Праздник в Дели устраивал по этому поводу английский лорд Керзон - вице-король Индии. Он отбыл с празднества в Лондон ещё раньше, чем ты из Парижа: 10-го января.

Мартов не сдавался:

- Ну, хорошо, а то, шо вместе с лордом Керзоном - почти на одном пароходе - приплыл...

Володя расхохотался:

- Как это может быть: "почти на одном пароходе"? Ноги - на этом пароходе, а голова - на другом, что ли?

Мартов был счастлив: фокус удался, и он, тоже с хохотом, продолжал информировать:

- Так вот, следом за Керзоном на английскую землю ступил... и бывший полковник британской армии в Южной Африке Артур Линч! Ирландец по происхождению, но... выросший в Австралии. Закончил в Мельбурне университет на инженерном факультете.

- Ну и что с того, что он... "ступил на землю"? - спросил Константин Тахтарёв и посмотрел на Лирочку.

- А то, - живо подхватил Мартов, - что его... тут же... арестовали!

- За что? - удивилась Лирочка.

- За... государственную измену! - весело вскричал Мартов. - В англо-бурской войне он перешёл на сторону буров, и вот... вернулся. До-бро-во-льно! А теперь его будут судить... по английскому закону. Защитником на процессе... уже объявлен... сэр Ше.

Зная привычку Мартова не умолкать до тех пор, пока не выплеснет на слушателей всего, чем напитался из газет, Володя, на правах друга, бесцеремонно остановил Юлия:

- Всё?! Или ещё будешь мешать?

- Володя, ну, дай же понаслаждаться! Шо ты за человек? - таращил Мартов глаза, в которых были смешинки.

Володя шутливо, но с прежней долей серьёзности заметил:

- Но ты же не актёр, и находишься не в театре! Чтобы купаться в аплодисментах. У нас ещё куча дел!

- Каких дел, Володя?! Мы же твои гости! - Не обращал внимания Юлий, продолжая ёрничать: - Вечно у него дела, даже дома. Вы слышали?.. Не даёт! И это в то время, когда в Севастополе, на 66-м году жизни, скончался начальник Черноморского флота... вице-адмирал... Сергей Петрович Тыртов! А послом в Дании - и полномочным министром при Христиане датском - назначен ... вместо Бенкендорфа... Александр Петрович Извольский!

Володя рассмеялся:

- Теперь-то, надеюсь - всё?..

- Нет, "Старик", ещё - не всё! Исполнилось 25-летие сценической деятельности... знаменитой оперной певицы императорского театра в Петербурге... Марии Александровны Славиной!

- Да? - не удержалась Надя. - Бесподобная певица!

Мартов приложился к её руке, чмокнув, произнёс:

- Спасибо, Наденька! Хоть вы не даёте в обиду.

Володя, уже подхватывая игру, "грозно" вопросил:

- Что у тебя ещё?!.

Мартов прикинулся овечкой:

- Последнее сообщение, о, мой повелитель! Завтра... будет напечатано...

Лирочка изумилась:

- Как! Вы знаете и то, что... будет напечатано?

- А шо такого? Во всех английских газетах завтра будет сообщено, что...

- Да откуда же вы можете это знать?! - Лирочка от возмущения покраснела.

- Встретил знакомого журналиста из "Таймса". Говорит, шо завтра... идёт в номер его статья. О том, шо 50 лет назад... испанка Евгения де-Гусман и де-Портокарреро... она же графиня Теба, маркиза Мойя, дочь графа Монтихо герцога Пеньеранда и шотландской принцессы Марии Киркпатрик... - лепил Мартов имена и титулы как из пулемета, - вышла замуж... как самая красивая женщина того времени... за... ныне покойного... императора Наполеона Третьего. Который... был тогда... племянником Наполеона Первого Бонапарта.

Володя, смеясь, ехидно уточнил:

- Значит, тогда он был племянником? А теперь, что - уже не племянник?

- Не придирайся...

- Хорошо. А почему об этом газеты будут сообщать именно завтра?

Мартов просиял:

- Шо, таки заинтересовался?! А завтра потому, шо свадьба с этим племянником Бонапарта... состоялась у Евгении ровно 50 лет назад! То есть, завтра.

- А что ты знаешь по этому поводу ещё?

- Знаю, шо этой красавице было 25, когда её увидел в Париже и сразу влюбился 45-летний Наполеон Третий. С того дня он стал её буквально преследовать. Развёлся с женой и женился, наконец. И она ему родила принца - Лулу.

- Всё?!

- Нет, могу сообщить его родословную. Она тоже интересна.

- Не надо! - запротестовал Володя. Но Лирочка попросила:

- А мне интересно. Юлий Осипыч, пожалуйста!..

И Мартов, обрадованный её просьбой, понёсся:

- Наполеон Бонапарт, как известно, был женат на вдове герцога Рейхштадтского, которая родила Наполеону сына, в пользу которого он отрёкся в 815-м году от трона, объявив сына Наполеоном Вторым. Однако, этот Жозеф Франсуа Шарль Бонапарт Второй никогда Францией не правил, так как жил в Австрии у своего дедушки, императора Франца Первого, и ему было тогда годика 4 всего или около этого. С 1818 года он титуловался как герцог Рейхштадтский и умер в возрасте, кажется, 20 лет.

Теперь о племяннике: откуда взялся он?.. Значит, так. Когда Наполеон Бонапарт женился на вдове, как я уже говорил, её звали Жозефиной, то у неё... была девочка от этого герцога: Гортензия Богарне. Когда она выросла, Бонапарт выдал её за своего брата, Людовика Бонапарта. А вот уже от этого брака... и родился наследник голландского престола. Потому что Бонапарт Первый сделал своего брата королём Голландии. Но во Франции, как вы знаете, произошла...

- Э-э, стоп, стоп! - перебил Володя. - Позволь вмешаться в любовную историю твоего Наполеона Третьего, чтобы...

- Возьми его себе! - огрызнулся Юлий.

- Беру, - улыбнулся Володя, - но... только с единственной целью: дать политическую характеристику этому человеку. Племянник Наполеона Первого к 48-му году, то есть, ко времени Французской революции, уже не был наследным голландским принцем и жил в изгнании, в Англии. Так как с момента ухода Наполеона Первого с политической сцены Европы все его родственники были везде изгнаны. И Временное правительство Франции не просило этого Луи возглавить его. Тогда он, будучи в дядюшку политическим авантюристом и очень энергичным человеком, добился своего избрания в президенты сам! Ловко использовав обострившиеся классовые противоречия в стране. А потом, в конце 51-го, он совершил - как когда-то его дядюшка - контрреволюционный государственный переворот. И через год провозгласил себя... императором Франции Луи Наполеоном Бонапартом Третьим. Это при нём, кстати, Франция участвовала в войне против России в Крыму. А ещё через 14 лет после этого он был разбит в войне с Пруссией, и исчез с политической сцены! Тут уж во Франции возникла Парижская коммуна.

- Ну и шо? - вытаращил Мартов глаза, разглядывая Володю поверх стёкол пенсне.

- Ничего, - улыбнулся Володя снисходительно. Была у него эта скверная привычка выказывать так своё превосходство. И разрешил: - Теперь можешь продолжать историю любви этого Луи к чужой жене. Но... политические моменты в истории никогда не игнорируй!

- А я - шо, разве игнорирую? Штоб я так жил! Как говорят в Одессе. Я хотел только сказать, шо завтра будет статья в газете об этой жене Луи, Евгении - уже... не чужой ему.

- Ну ладно, ладно, не придирайся к словам тоже, - нормально улыбался Володя.

Юлий дружелюбно улыбнулся в ответ и принялся досказывать начатое:

- 18 лет она была при этом Луи императрицей Франции. Потом, когда муж был разбит, как сказал Володя, Пруссией и попал к немцам в плен, Евгения вынуждена была бежать из Тюильри вместе с 16-летним сыном, так как во Франции снова была восстановлена Республика. В Англии, в городе Чайльзгерсте, у Евгении был свой замок - Фарнборо. Там и собралась вся семья, когда немцы отпустили Луи из плена. Через 3 года он умер там от старости. А Евгения живёт в замке и сейчас, в полном одиночестве, под именем графини Пберфон. Её сын погиб 2 года назад в Южной Африке на войне с зулусами. Ей теперь 76...

Лирочка вздохнула:

- Грустная история. Но этот Луи, действительно, пошёл в своего дядю. Видимо, Евгения это чувствовала в нём: личность!

Володю почему-то задело её замечание, он фыркнул, глядя на Юлия:

- Но зачем нам-то эта история Франции, когда сами мы - из России и живём в Англии, а не во Франции.

- Я помню, шо ты про Великую французскую революцию знаешь всё назубок. Поэтому и сделал отклонение в сторону любви. Но могу дать историческую справку об Англии и России. Вернее, об их царствующих особах. Умершая 2 года назад королева Великобритании Виктория, например, осталась после смерти мужа, принца Альберта, с 9-ю детьми на руках. Он умер в 42, но успел, как видите, продлить свою династию... Жена Николая Второго Алиса Гессенская, из Германии, является внучкой Виктории. А другой её внук, принц Георг, приходится Николаю Второму двоюродным братом - они и внешне похожи, словно родные братья. Только Николай Второй - уже царствует, а Георг - ещё нет; Англией правит сейчас его отец, Эдуард 7-й.

- А как они все оказались так связанными с Россией? - спросила Лирочка.

- По линии короля Дании. Жена этого короля Христиана 9-го - тоже была во девичестве немкой Гессенской, из Дармштадта. Её имя - Луиза. А нарожав королю Дании 6 детей, получила прозвище: "Тёща Европы". И вот почему... Её старший сын Фридрих женат на дочери шведского короля Луизе. Младший сын Вольдемар женился на французской принцессе Орлеанской Марии. А средний сын Вильгельм, который женат теперь на русской великой княгине Ольге Константиновне Романовой, был приглашен в 1863 году правительством Греции на освободившийся трон короля, так как там пресеклась династия греческих королей. Наша Ольга, выйдя за него, стала греческой королевой.

Володя удивился:

- Странно, - проговорил он, пожимая плечами, - почему греки решили, что нужно пригласить к себе на трон чужака и именно датчанина?

- Наверное, потому, что Христиан 9-й славился в Европе как самый мудрый и самый деликатный король. Решили, что и сына своего он воспитал таким же... Да и жена у Вильгельма - православная, из России. А Россия для Греции - это могущественная защита от турок!

Володя почему-то взвился:

- Ну, "защита от турок", это можно понять. Но в "деликатности" детей этого Христиана... я сомневаюсь. Его дочь - ныне "вдовствующая императрица России" - настоящая стерва! И прозвище у неё при Дворе: "Гневная".

Мартов живо заинтересовался:

- Откуда тебе это известно?..

- От моей матери, - вырвалось у Володи. - Она хорошо знала эту змею! - Володя тут же, будто прикусил язык, смутился и жарко покраснел. Должно быть, почувствовал, что излишне груб в своей ненависти к Дому Романовых.

А Мартов вернулся к прерванной теме:

- Сейчас дойдём и до Христиановых дочерей, и до клички "Тёщи Европы"? А пока закончу про их сыновей. Вильгельм стал королём Греции под именем Георга Первого, который, являясь ещё и дядей Николая Второго, благополучно правит Грецией и по сей день. Сын этого Георга и Ольги плавал с Николаем в юности в Японию, где с нашим, тогда принцем, произошёл, известный всему миру, инцидент...

- Что за инцидент? - спросила любопытная до всего Лирочка.

- Справил малую нужду не там, где положено. - Мартов усмехнулся. - Теперь - о дочерях...

Старшая, Александра, была выдана замуж за принца Уэльского, который стал королём Англии Эдуардом 7-м. Его сын, принц Георг, приходится, как я уже говорил, двоюродным братом нашему Николаю Второму, так как средняя дочь Христиана 9-го и его жены Луизы Дагмара была выдана ими замуж за отца Николая, ставшего потом в России императором Александром Третьим. Таким образом, Луиза оказалась тёщей и русскому императору и английскому королю. Эта бывшая Дагмара, превратившаяся в императрицу Марию Фёдоровну - "Гневную", как сказал Володя - теперь вдова и мать Николая. А "Тёща Европы" - ему бабушка. Третью свою дочь, Тиру, она выдала за герцога Кемберлендского. Ну, чем не "Тёща Европы"?

В настоящее время все эти королевские и царские родственники дружат, поддерживают друг друга во всём и правят почти половиною Европы.

Мартов театрально поклонился, все рассмеялись, а Володя заметил:

- Как только трон короля Англии оседлает похожий на нашего Николашку его двоюродный брат принц Георг, нашим социал-демократам в Англии места не будет! - Он повернулся к Мартову: - А теперь, Юлий, послушай, что делается сейчас у нас, здесь!..

- Володя, секундочку! - остановил его Юлий. - Ещё одно... крохотное сообщение! Отец греческой королевы Ольги, президент Российской Академии наук великий князь Константин Константинович Романов вчера сообщил миру о том, что в арктические воды Ледовитого океана направлена для спасения научной экспедиции полярного исследователя барона Толля, не вернувшегося с острова Беннета, другая экспедиция, под руководством какого-то учёного полярника лейтенанта Колчака.

- Всё?! - рассвирепел Володя.

- А шо, у тебя есть что-то важное? Опять - политическое? - насторожился Мартов, увидев грозный Володин прищур.

- У нас... всё больше и больше расходятся пути с бундовцами. Дело дошло уже до того, что они начинают вредить нам, чуть ли не открыто.

- Ну, это ты уж чересчур!.. - возразил Мартов.

- Ничуть! Есть сведения, что Бунд собирается выступить против нашего Организационного Комитета по проведению второго съезда. Да и чем этот Бунд всегда занимался? Начиная с дня своего основания...

- И чем же?..

- Весь наш русский "экономизм", - Володя посмотрел на Лирочку, - лежит на его совести! Вот чем.

- Что ещё лежит на его совести?.. - ощетинился Юлий.

- Тебе лучше знать своё гнездо! Ты ведь тоже из него вылетел.

- Я?.. Русский "экономизм"?.. - обиженно таращил Мартов глаза.

- А кто выпустил - ещё 8 лет назад! - брошюру "Об агитации"? Твой бывший друг по Вильне Аарон Кремер, отрицавший всякую политическую агитацию! Он - сейчас у них тут заправляет всем!

Глядя на Володю вопросительно-обиженными глазами, Мартов тихо произнёс:

- Володя, тебе... нужно работать в аптеке.

- Почему в аптеке?

- Пропадает талант: ты на всё любишь наклеивать ярлыки.

Володя от обиды так и взвился:

- Ты хочешь сказать, что я - бездоказателен? Тогда обратимся к фактам! История наших отношений с Бундом началась, как тебе известно, с августа 900-го, не так ли? Ты был тогда у своего брата в Полтаве. Когда Бунд заявил группе Плеханова о своей... солидарности. Причём неожиданно, никто их за язык не тянул! Разве не так? И даже пообещал свою помощь в транспортировке "Искры" в Россию.

Из комнаты тихо и незаметно вышла Лирочка, поманившая за собою мужа. Надя, сидевшая возле двери, слышала, как она проговорила ему в прихожей, надевая шубку и зимнюю шапку:

- Не выношу! Не выношу его вечных и злобных вспышек! Какие сразу злые глаза! Совершенно не умеет разговаривать с людьми: только на визге. Как с ним уживается Надя? Просто удивляюсь... Елизавета Васильевна не выходит из-за него даже к гостям: сидит в своей комнате.

Костя ей добродушно заметил:

- Может, ей не интересно с нами? Встретила, мило поговорила и ушла. Старики любят почитать... Да и погода мокрая - снег пошёл с моря: самое время читать.

- Не везёт Наде с мужьями! Первый - именовал себя не иначе, как "гражданином исторической Польши".

- Он что, поляк, что ли?

- Польский еврей, из Вильны. Борис Исаакович Гольдман. Коротышка с бегающими глазами! Бойкий такой, хвастливый. Входил в еврейскую группу Мартова в Петербурге и в Вильне.

- А почему хвастливый?

- Наверное, от природы. У него и брат такой же: цены себе никак не сложит! Ты его не знаешь, он сейчас под псевдонимом Либер, что означает "любимый", "дорогой". Подпольная кличка - "Аким". У обоих всегда водились денежки. Борис, помню, купил мимиограф для своей группы. Нет, не так. Купил - Мартов. Но... на его деньги.

- А почему же он разошёлся с Надей? Такая милая, деликатная.

- Не хотел детей. Думал, хитрец, что его не выпрут из столицы в "черту оседлости", раз женат на петербуржке. А власти, тем не менее, попросили его выехать. Либо - принять православие. Тогда он не захотел ни жены, ни православия и выехал куда-то в Малороссию или к себе, в Вильну, точно не знаю. А спрашивать Надю было неудобно.

Надя поднялась, чтобы попрощаться с подругой, и услыхала, как Костя остановил Лирочку:

- Тс-с! Кажется, кто-то идёт.

Выйдя в коридор, Надя невинно спросила:

- Вы что, уходите по-английски, да?

Ответила Лирочка:

- Нет, Наденька, мы как раз собирались зайти, чтобы попрощаться. Но, коль уж ты здесь, не будем беспокоить остальных. Передай от нас всем поклон, а Володе - благодарность... за гостеприимство!

Лицо Нади вспыхнуло от намёка, но не обиделась, а стала оправдываться:

- Не надо так, Лирочка. Володя сильно устаёт, раздражён от непрерывных неприятностей. Но он... отходчив и не злопамятен.

- Прости, Наденька! Видно, я сама делаюсь злопамятной. А у тебя характер всё такой же, золотой! Но зачем же Володя так про "экономизм"?.. При мне!.. Ведь знает же, что с бундовцами я никогда не общалась, и уж тем более - с Кремером. А наша "Рабочая Мысль" - вовсе не была какой-то безобидной для властей газетой, если они сослали меня в Восточную Сибирь аж на 4 года! На год больше, чем Володю.

- Ну, не расстраивайся ты!.. Он не тебя имел в виду, когда...

- Я ведь не заехала к вам в Шушенское из-за расхождений с ним. Из-за его характера. Хотя и не так уж далеко от вас отбывала ссылку. Разве ты не знаешь, как он перед своим отъездом в Сибирь набросился на меня?

- Нет, впервые слышу об этом... - растерялась Надя. - Володя не говорил мне.

- Ну... тогда и я зря, выходит, сказала. Извини, пожалуйста, и не напоминай ему об этом.

- Ладно, не буду. - Надя, желая примирения и продолжения отношений, повернулась к Косте: - У меня 26-го февраля по английскому стилю день рождения. Приходите, пожалуйста, с Лирочкой и не сердитесь на нас!

- Спасибо, - улыбнулся Костя, - придём непременно!

Лирочка обняла Надю и поцеловала, и Надя, вернувшись уже в хорошем настроении в большую комнату, где сидели Мартов, Алексеев и муж, спокойно объяснила им, что гости кланяются и ушли, так как им нужно к часу дня быть в другом месте. Володя, зная о любви англичан к точности, воспринял уход гостей тоже по-английски - не обиделся. Занятый продолжавшимся спором с Мартовым из-за бундовских выходок, он не обратил внимания, что и Алексеев морщится от его наскоков на Юлия, и продолжал наседать:

- Но... стоило нам только выпустить первый номер "Искры", как тот же Бунд известил нас специальным письмом о том, что всякое его содействие нам в транспорте будет зависеть... от! соблюдения "Искрой" "общепринятых литературных приличий"! Каково, а?

- Владимир Ильич, - взмолился Мартов, - но я-то при чём здесь?

- При том, что должен разоблачать этих прохвостов сам, а не перекладывать это на меня! А ты не делаешь этого!

- Но я же ещё тогда написал им возмущённое письмо! Как только они отказали нам в транспорте. А ты - вот теперь - смотришь на меня так, будто это я отказал тебе в транспорте. И будто бы обижаюсь на тебя: за то, что ты... нападаешь на основы капиталистического общества... без "литературных приличий".

- Юлий Осипович, а что такое "литературные приличия" для... нелегальной газеты? Которая поставила себе целью политическую борьбу с самодержавием!

- Владимир Ильич, креста на тебе нет!

Володя рассмеялся:

- Где же ты видел, чтобы сын русского дворянина - и был не крещёным?

Мартов перевёл разговор в серьёзную плоскость:

- После того, как вышла в свет твоя брошюра "Что делать?", по-моему, даже Бунд вынужден был пересмотреть свои "экономические" позиции.

Володя выбросил вперёд, словно пистолет, указательный палец:

- Маскировка! Да и не это главное. Главное сейчас заключается в националистических увлечениях Бунда! В которых ты, батенька, повинен тоже!

- Ну, Воло-одя, опять ты за своё?..

- Любишь кататься, люби и саночки возить! Идея создания особой еврейской рабочей организации была ведь сформулирована когда-то тобой. Неужто забыл свою брошюру "Поворотный пункт в истории еврейского рабочего движения"? Ах, как там красиво было заявлено об этом! Вот и пожинаем плоды...

- Когда это было, вспомнил! Ты же считаешь себя диалектиком! Всё течёт и изменяется. Я тогда был ещё недальновидным сопляком. Как этот парень сейчас, которого рекомендовал Глеб из Самары. Как он тебе?..

- А, Лёва, Троцкий? По-моему, Кржижановский не ошибся в нём: способный молодой человек! Может быть, даже талантливый; сразу трудно бывает определить, да и занят я всё время без меры. Но, судя по его манере писать, "перо" у него - есть! Его легко читать. Для рабочих - это особенно нужно. Но... мы, кажется, отклонились от Бунда... - Он повернулся к забыто сидевшему Алексееву: - Алексей Алексаныч, как вы представляете себе подчинение в партии, состоящей... из соединения партий... от всех наций России?

Алексеев виновато улыбнулся:

- Я? Да что-то не очень представляю.

Володя с готовностью пояснил свою мысль:

- Представьте себе, что получится, если вместо общей цели для рабочих всех, угнетаемых царизмом, наций у каждой нации будет своя цель. Поляки, например, добьются выхода Польши из состава Российской империи и скажут остальным товарищам своё "до свиданья": воюйте, мол, дальше сами, без нас. Бундовцы ставят себе цель завоевать только экономические послабления. Так как их лидеры вовсе не хотят свержения капитализма. Они лишь за то, чтобы рабочих евреев угнетали богатые евреи, свои, а не русские фабриканты. Будто свои угнетатели роднее, а потому и добрее. Всё это завуалировано, конечно. Но главная мысль для Бунда состоит в том, чтобы сформулировать идею расчленения РСДРП по национальному признаку. И тогда нашему общему врагу, то есть, царизму будет легче воевать с каждой партией в отдельности. Ведь легче разбить 5 отдельных дивизий, чем единую армию.

Мартов негромко сказал:

- Мы... не хотим такой структуры.

А Володя добавил:

- Но Бунд на очередном съезде РСДРП станет добиваться именно этого! Национальной федерации. И с этим надо начинать бороться уже сейчас, заранее! Нельзя забывать нам и о том, что жандармский полковник Зубатов уже использует в России евреев-националистов! Которые выдают охранке наших партийных активистов. В Минске даже создана "Еврейская независимая рабочая партия"! Но в её программе нет политических целей и задач. Только экономические, только еврейская обособленность и более ничего. Тем не менее, эта партия уже имеет свои комитеты: в Вильне, Одессе, Херсоне, Николаеве, Елисаветграде. Это прямые враги нашей партии!

Врагом Володи оказалась вскоре и Вера Ивановна Засулич. Надя отчётливо помнила день, когда старушка эта позвонила ей на дом и спросила:

- Наденька, доброе утро! Ваш Володя дома?

- Здравствуйте, Вера Ивановна! К сожалению, он давно уже в редакции. А что ему передать?

- Можно, я к вам сейчас заеду? Я тут недалеко от вас... - в голосе Засулич была какая-то тревога.

- Пожалуйста. Что-то случилось?..

- Расскажу при встрече. Вы токо не уходите, дождитесь меня.

- Договорились, я вас жду! - заверила Надя.

Действительно, Вера Ивановна явилась быстро и, действительно, что-то случилось - глаза у старушки были на мокром месте, чай пить отказалась, прыгающими губами начала:

- Токо не обижайтесь, пожалуйста. Я пришла пожаловаться на вашего Володю.

- Пожаловаться?.. Мне? А почему вам не поговорить с ним самим?

- С ним я не смогу, не сумею. Я к вам... как женщина к женщине...

- А в чём всё-таки дело?

- Дело в его жестокости. Разве вы не знаете этого? Он у вас человек честный, но... беспощадный. Жорж тоже с тяжёлым и твёрдым характером. Но Жорж - собака легавая. Потреплет, да и отпустит. А ваш Володя - бульдог с мёртвой хваткой! Уж если за кого взялся, добьёт!

- Да что произошло, Вера Ивановна? Вы успокойтесь, не плачьте...

- Да как же тут не плакать. Уже все знают: нас, стариков... меня, Дейча и Аксельрода Володя наметил из редакции выгнать!

- Как это выгнать?! Это же не частная газета. Да и кто он такой, чтобы распоряжаться кадрами? Для этого есть цека, Плеханов, наконец. А он вам всё же друг...

- Ваш Володя с ним уже договорился: не выставлять кандидатуры стариков в редакцию на съезде партии. Часто болеем, плохо стараемся. Нашей работы, мол, не видно совсем. Один токо он работает и всё тянет на себе, как лошадь! - В голосе старушки появились злобные нотки.

Надя знала, разумеется, что Володя устал тащить редакционный тяжелый воз на себе. Аксельрод жил в Цюрихе и занимался больше сбытом кефира, который производил его собственный цех, открытый им при молочном заводе какого-то акционерного общества. Статьи, присылаемые ему для редактирования, залёживались, устаревали. Дейч, считалось, жил в Лондоне, но не вылезал с Мартовым из Парижа. Мартов, правда, потом набрасывался на свою порцию работы, а Дейч брал пример с Аксельрода, сказываясь больным. Вера Ивановна больше курила, сидя в редакции, нежели работала. Работала, в основном языком, бросаясь в революционные воспоминания и мешая работать Володе. А если и начинала редактировать, то медленно, словно старая черепаха, закапывающаяся с головою в песок. "Копуша" и "Болтуша"! - выкрикивал о ней Володя дома. - Мы решили с Плехановым вообще не предлагать съезду этих "копуш" и лодырей! Хотим поставить этот вопрос перед цека". Знала Надя и о высокой принципиальности мужа, но не представляла, что сказать Вере Ивановне, как быть?.. Откуда выяснила старуха о планах цека?

"Дейч! Её "Женька", вот кто сообщил ей", - догадалась она. И тихо спросила:

- Вера Ивановна, а кто вам сказал о том, что Володя собирается... Ведь до съезда партии ещё далеко. И вообще такой кадровый вопрос может быть решён только волею съезда, а не моего мужа.

- Ах, всё это так, так. Я понимаю: вы, молодые, умнее, делаете всё лучше, правильнее нас. Но как-то надо с нами... всё же иначе, иначе!.. - Вера Ивановна снова расплакалась, а потом мрачно, будто угрожая кому-то Божьей карой, добавила: - У вашего Володи... непримиримый характер! Увидите: у него будет много врагов.

Ушла она, не прощаясь. Плечи опущены, по-старушечьи сгорбилась. На душе у Нади стало так тяжело, что чуть не расплакалась тоже.
5

Вспоминая годы сотрудничества с Лениным, Юлий Мартов, теперь уже 35-летний, живущий опять в Петрограде, сознавал, что давно стал врагом бывшего соратника и друга. Да и не только он, а и все остальные товарищи из "старой гвардии". Особенно обидно было вспоминать время, когда искренне дружил с Лениным, готов был его защищать, помогать ему бороться с Плехановым. И вот под новый, 1918 год, когда Ленин уже захватил власть в свои руки полностью, Юлию захотелось встретиться с ним и высказать ему всё, что скопилось в душе. Он мысленно репетировал эту речь, произносимую бывшему другу как бы от чистого сердца.

"Володя! Как человек с неудавшейся судьбой, туберкулёзник и импотент, я сочувствую тебе: ты живёшь с Надей, а любишь другую - это несчастье тоже, но это поправимо. К тому же, в отличие от меня, ты кое в чём счастлив: ты любишь политику, политические статьи и философские споры, и это всё у тебя уже есть и никто этого не отнимет; ты даже можешь стать учёным-философом, развестись с Надей и, хоть и под конец жизни, но поспать с любимой женщиной. И вот тут, на этом философском месте моего разговора с тобой, я хочу задать тебе несколько простых одесских вопросов. Зачем понадобилось тебе, журналисту и философу, умному и вроде бы прагматичному человеку, лезть в кресло главного министра страны, если ты профан в экономике, профан в управлении государством. Ведь государство - это не редакция газеты с полсотней сотрудников и сотней журналистов. Руководят государством бывшие бухгалтеры, дошедшие до опыта министров финансов или министров экономики; бывшие директора заводов, железных дорог, имеющие многолетний опыт управления массой инженеров и других специалистов. А какой опыт в этих вопросах у тебя, прожившего в Женеве полжизни в демагогических спорах с партийными бездельниками вроде меня? Ну, я потому не отхожу от партийной и политической деятельности, хотя и знаю свою бесполезность, что хочу ещё немного пожить возле людей, страстей - ведь дома я никому не нужен, у меня нет ни семьи, ни другой работы, да и жить мне осталось уже не долго.

А зачем ты, полный сил и здоровья, умный и удачливый человек (все рыжие почему-то удачливы!), лезешь в Наполеоны? Бонапарт Первый, как и Александр Македонский, обладал талантом управлять полками, дивизиями, армиями, а получив ещё и опыт политика, государством. Но ведь ты не генерал, не полководец! А лезешь в вожди. Ты же принесёшь людям одно только горе! Разве ты этого не понимаешь? Ну, какой из тебя вождь, если ты назначил прапорщика в главкомы, и он тут же оставил без последствий убийство начальника штаба!

Моисей был тоже дурак. Разве можно объявлять на весь мир, что иудеи будут править всеми народами и устроят над ними самосуд! Он же вызвал этим всеобщую ненависть к евреям. Ты скажешь мне на это (я тебя знаю!), что всё это религиозный миф и чепуха, придуманная для невежд. А я отвечу так: да, Моисея выдумали, это миф. Но ненависть к евреям, охватившая человечество наглостью такого сочинения, это уже не миф, а реальность, от которой не раз пострадала древняя Иудея. А разбегавшиеся по всему миру евреи вынуждены были, чтобы уцелеть, оттачивать ум, маскироваться и вдалбливать своим детям очень важную мысль: хотите оставаться умными и талантливыми, надо всю жизнь учиться, учиться и учиться! Первым учителем у евреев был мудрый царь Соломон, построивший рядом со своим дворцом на Синайской горе школу для собственных детей. А их у него было более двух тысяч от жён и наложниц. Вот откуда пошли "сионские мудрецы". С тех давних времён они уже знали: евреям нельзя объявлять себя умнее всех (среди других народов тоже есть образованные и талантливые люди; если их собрать вместе, то окажется, что их на Земле больше, чем евреев, и они не позволят евреям открыто захватывать власть), а лучше потихоньку, через подкупленных чужаков, править иноземными государствами. То есть, не следует высовываться и осуществлять заветы Талмуда в открытую, особенно так называемую "еврейскую месть", полагая, что главный мститель Мессия уже пришёл. Евреям вообще не следует появляться в правительстве чужих стран. Ты спросишь меня, почему? Я сошлюсь на историю управления Иудеей князьями династии Маккавеев. Евреи по своей психологии не только один из самых мудрых народов на Земле, но и самых хвастливых, когда дорываются до власти над другими людьми, и самых мстительных и жестоких. Жестокими их сделала за две тысячи лет жизнь, их история, а мстительность им внушал всё это время сионизм, их стержневая идеология - как вот для тебя марксизм. И хотя ты не воспитывался твоим русским отцом по-еврейски, твоя мать всё же успела после его смерти передать тебе кое-что и от еврейства.

Ты меня спросишь: что? Отвечу честно: ты честолюбивее царя Давида и его сына Соломона Мудрого, вместе взятых. Это у тебя в крови. Только поэтому ты пошёл за 2 дня до съезда Советов на военный государственный переворот, понимая, что лишь таким способом сможешь после Керенского получить власть, даже не задумываясь над тем, а на хрена тебе она понадобилась, если ты никогда не управлял даже заводом или фабрикой. Шо ты говорил в третьем году профессору Милюкову? А сейчас тебе кажется, если смог управлять государством Керенский, то уж ты-то умнее его! И ты ворвался к нам со своими матросами за 2 дня до чужой свадьбы, схватил чужую невесту (я имею в виду власть) и на глазах у всех изнасиловал её! Потому что тебе этого очень хотелось, и ты переморгал ради этого такой откровенный позор. А дальше, чтобы удержать власть и наслаждаться ею, ты пошёл и на остальные преступления. Керенский, при всём его позёрстве и недостатках, оказался более мудрым евреем, чем ты: властвуя, он опирался на профессиональные кадры, которые сохранил как опытный юрист, а не заочник; евреев Бройдо и Виневера никому не показывал, делая вид, что управление государством находится под контролем русских людей. А ты ввёл цензуру и, похоронив демократию, стал вершить бессудные расстрелы, принимать "чрезвычайные меры", открыто ввёл в правительство таких евреев, как Свердлов, Троцкий, Урицкий, Зиновьев, Каменев, которые потянули за собой своих друзей и родственников, и начались репрессии, "еврейская месть", а сам ты превратил себя в Моисея, который снова привлёк внимание мировой общественности к евреям: "Жиды уже правят Россией!" Ну, и как ты полагаешь: чем должно всё это кончиться? Ненавистью русского народа, который был к нам терпимее всех иных народов. Наслаждайся... Может, ты и построишь новое государство и станешь Иродом Великим в чужом тебе государстве, царём полуиудеем, но ненависть к тебе останется навсегда. Потому что ты уже сейчас подобен Каиафе со своими чекистами-Маккавеями. Осталось лишь найти и распять русского Христа. Впрочем, вы его уже распинаете в лице русского народа и его священников, которых ты ненавидел всегда и готов разрушить их исторические храмы. Я тебя знаю!..

Но и предупреждаю тебя, насладиться тебе не придётся. Ты не сумеешь править государством без жестокости. У тебя даже все палачи при Петроградской ЧК из балтийских матросов. А шо из себя эти матросы представляют, известно всем: злобные онанисты, оторванные от жизни на суше, с наколками на ягодицах вокруг заднего прохода: "Гудок Балтики", "Залп Авроры". Но это под штанами. А на груди пулемётные ленты и революционная ненависть в глазах ко всем нормальным людям".

"Интересно, шо Володька сказал бы мне на всё это, если б я ему выложил и вправду при встрече? Наверное, обозвал бы меня сволочью. А я вот помню до мелочей тот день, когда мы стали врагами навсегда. Потому помню, шо любил его всей душой, а он, видно, и не знал об этом..."

Более всего почему-то помнился Юлию холодный, с секущим дождём, февральский день 1903 года, когда Ленин уезжал из Лондона в Париж, а самому не хотелось ехать к нему домой, и потому попросил его по телефону:

- Володя, у меня есть к тебе несколько поручений, давай встретимся на вокзале Чаринг-кросс - тебе ведь всё равно ехать в порт надо оттуда - и поговорим. Могу даже проводить тебя...

- А где ты будешь меня ждать?

- Под навесом у входа в подземку.

- Хорошо. Я буду там через 2 часа. Договорились? Смотри, не опаздывай, у меня времени будет в обрез.

- Ладно, - Юлий повесил трубку.

Настроение из-за дождя было ужасное - не хотелось не только писать, что-то делать, но даже и читать, сидеть в этом доме-общежитии, который Вера Ивановна Засулич прозвала "Вертепом", когда они его снимали у недоверчивой пожилой хозяйки. Жить собирались коммуной, одни холостяки, чтобы вести общее хозяйство, делать уборки по очереди. "Так будет дешевле", - сказала старая дева Вера Ивановна, похожая со своим седым узелком волос на голове на низкорослую русскую крестьянку-кубышку. Её компаньонами были старожил Лондона Алексей Алексеев, бывший народоволец-старик, оставшийся к закату жизни одиноким, Лев Григорьевич Дейч, которого Вера Ивановна называла по давней конспиративной привычке Женькой, и Юлий. Пятым явился осенью прошлого года бежавший из якутской ссылки 23-летний Лейба Бронштейн, назвавшийся Львом Троцким - мол, такой псевдоним. Его рекомендовал Ленину самарский друг Глеб Кржижановский, написавший рекомендательное письмо. Из письма явствовало, что "Перо" (так называл Ленину Кржижановский своего протеже за умение бойко писать) можно принимать в "Искру" одним из редакторов, парень, мол, талантливый, умный и потому перспективный.

Юный талант прибыл из Самары сначала в Цюрих, к Аксельроду (денег на дорогу дал Кржижановский, как и "окно" для перехода австрийской границы под Каменец-Подольском), от Аксельрода - в Париж, к каким-то молодым евреям, и после Парижа "Перо" предстало перед Лениным и поселилось в "Вертепе". Естественно, Юлий сразу с ним сошёлся, разрешил ему называть себя на "ты" (правда, парень пользовался этим правом только в тех случаях, когда рядом никого не было), и "Перо" в знак доверия и благодарности кое-что рассказал ему о себе. Как-то незаметно сдружились, и в тот дождливый пакостный день Юлий, чтобы не скучать, прихватил его с собою на вокзал Чаринг-кросс.

В ожидании Ленина (чтобы не опоздать, приехали пораньше) они стояли, укрывшись от дождя под навесом у входа в подземку и, от нечего делать, болтали. Лёва рассказывал Юлию о своей жене, оставленной в прошлом году в Усть-Куте под Якутском:

- Понимаешь, она старше меня на 7 лет. Но я по неопытности уже не мог без неё - первая моя женщина, с которой я начал спать. А когда нас отправили из одесской тюрьмы как подельщиков в сибирскую ссылку, я, чтобы не расставаться, предложил Шуре обвенчаться в московской пересыльной тюрьме. А через 9 месяцев, уже в Якутии, она родила мне дочку - назвали Зиночкой. Не успел опомниться - первой дочке не исполнилось ещё и двух лет - жена родила мне вторую. И я понял, она мне будет рожать и рожать, если я не сбегу из этой ссылки.

- Так ты оставил её там с двумя детьми и без средств?

- Деньги у неё есть: присылает мой отец. Но жить с ней я не хочу.

- А как же она? Дети...

- Кончится ссылка, мой отец заберёт её к себе.

- Ну, если так... А вообще-то...

- Что вообще? Хотите сказать, что я подлец? А жить без любви и гулять потом от жены - это лучше?

Разговор вызвал раздражение у обеих сторон, и Юлий, чтобы прекратить его, спросил:

- А ты знаешь, что означает слово "пацан"?

- Ну, мальчик, оголец.

- А шо такое "поц"?

- Ха-ха-ха! Вот это здорово! Выходит, надо говорить - "поцы", а не "пацаны"?

- "Потсы", - поправил Юлий. - Это уже русские переделки "потсов" в "пацанов".

- Замечательно! "Поц" - это большой член, а "пацан" - мальчишеский, да?

- А шо такое "жид", знаешь?

- Ты что-о?! - перешёл Лёвка на "ты". - Антисемит, что ли? После принятия православия, да?

- Дурак ты, - беззлобно рассмеялся Юлий. - В православие перешли все наши Цедербаумы: дед, мой дядя, отец, чтобы можно было жить в Киеве, потом в Петербурге. Нас, детей, они тогда не спрашивали. Зато мы все получили в Петербурге высшее образование.

- А зачем же ты - сам еврей - говоришь слово "жид"?!

- Ну, во-первых, я спросил тебя, шоб объяснить значение этого слова...

- Еврейский я и без тебя знаю. "Жид" означает мужской член животных.

- Так бы и ответил! А то сразу антисемит! Хотя и это слово употребляешь неправильно. Надо говорить "юдофоб", если имеешь в виду человека, ненавидящего евреев.

- А почему "юдофоб", а не "евреефоб"?

- Потому, что люди других национальностей ненавидят только тех из иудеев, которые гордо называют себя евреями.

- А почему нам нельзя этим гордиться?

- Слово "евреи" означает в переводе с иврита "другой". То есть, особенный, лучше всех! А ведь это расизм. Который прививают раввины иудеям вот уже 2000 лет.

- Что значит "прививают"?

- "Еврей" - это не национальность, а хвастовство, вызов всему миру. Национальность - иудей. И язык, если говорить правильно, иудейский. И вера - иудаизм.

- Ну, ты даёшь!.. А зачем так всё перекручено?

- Хороший вопрос! Затем, чтобы сплотить древних иудеев на борьбу с окружавшими их тогда врагами. Вы, мол, самые лучшие, избранные Богом, чтобы править остальными народами, а не покоряться им. Объединяйтесь, держитесь друг за друга, и вы победите. Вот зачем.

- Понятно. Так вот почему все настроены к нам враждебно! - мгновенно схватил суть еврейства Лёвка. И тут же с обидой вскричал: - Так мы же привыкли считать себя евреями как нацией! А получается, что как бы заносимся, вместо того, чтобы стыдиться.

- Именно, Лёва. За 2000 лет наш народ невольно превратился в поголовных националистов. И этот наш еврейский дух ещё долго не выветрится. Для многих из нас весь мир - это "антисемиты", по-другому мы уже не реагируем на своё зазнайство и обособленность.

- Что же ты меня, Юлий, раньше не просветил?!

- Когда? Ты ж недавно приехал. И потом о "еврействе" и евреях есть у Карла Маркса в книге "Проблемы, касающиеся "еврейского вопроса". Он там писал, что евреи венчают и развенчивают королей, шо они стремятся к созданию правительства из евреев, которое будет командовать всем миром. Шо настоящий Бог для них - это деньги, а их главная профессия - ростовщичество. Шо сам термин "еврейство" означает кучкование евреев с целью захвата власти, шо это бешеный национализм, и так далее.

- И как на эту его книгу реагируют евреи?

- Считают его главным антисемитом в мире.

- Почему главным?

- Потому, шо он - сын и внук голландских раввинов, а считает "еврейство" идеологией расистов.

- А почему он жил в Германии, а не в Голландии?

- Ха! Почему я, Юлий Цедербаум, внук германского иудея Абрама Цедербаума и сын австрийской иудеянки из Вены и российского иудея Иосифа из Одессы, родился в Константинополе?

- А почему?

- Так сложилась жизнь. Мой дед выехал из Германии в Одессу и основал там две первых газеты в России на "идиш" - "Гамелец" и "Рассвет". Потом стал редактором еврейской газеты "Фольксблатт" в Петербурге. Был народником-шестидесятником в молодости и ездил в Лондон к Герцену, который был иудеем по матери. Она - тоже родом была из Германии.

- Да ну?!.

- Вот тебе и ну. А шо в этом такого? Русский богатый помещик из Москвы поехал в молодости в Германию, влюбился там в красивую девушку, прижил с ней ребёнка, а жениться на ней не мог, хотя и привёз с собой в Россию. Обыкновенная история...

- А я считал, что она немка. Так написано в биографии Герцена.

- Испанский инквизитор Торквемадо - вот кто считался самым страшным антисемитом в Европе! - выдавал себя за испанца, занимал пост католического первосвященника. А на самом деле был иудеем.

- Юлий, откуда ты всё это знаешь?!.

- Увлекаюсь историей, уверен, что нет на свете ничего интересней!

- Наверное, это у тебя от деда.

- Брат моего отца, Адольф Абрамович Цедербаум был первым в России, кто перевёл "Записки охотника" Тургенева на немецкий язык. А мой дед был удостоен звания "почётный гражданин Санкт-Петербурга"!

- Как это? Еврей, и...

- В России он стал православным, и все его дети и внуки - я, мой брат, старшая моя сестра, и мой дядя, то есть, все Цедербаумы - тоже стали православными.

- Чтобы иметь возможность проживания в столицах и учиться в университете?

- Наверное. Но мой дед получил "почётного гражданина" за... заслуги перед еврейством в России! Парадоксально, неправда ли? Но это так. Дед стал богатым человеком, у него были высокие связи вверху через еврейских миллионеров. Вот они и устроили ему этот подарок.

- Так ты... из капиталистов, Юлий?

- Из "капиталистов", Лёва, ты сам. Это у тебя отец херсонский помещик. А все Цедербаумы - журналисты. Хотя и разбогатели. В Петербурге, чтобы жить всем кагалом, мы снимали в доме купца Шувалова на углу Невского и Пушкинской улицы весь пятый этаж!

- Мой отец тоже своим трудом заработал свою колонию в херсонской степи: он был полуграмотным хлебопашцем! Сеял и продавал пшеницу. Я не имел возможности получить высшее образование. Как и мои сёстры. Ни я, ни они не знаем ни одного иностранного языка, в отличие от тебя.

- Когда мой отец устроился в Константинополе в "Русском обществе пароходства и торговли", я не знал даже русского - родным языком для меня был "идиш". Русский я стал учить в Одессе. Мой отец по образованию был учёным садовником. Это уж он потом поднялся, когда мы переехали в Киев. Там он занялся маклерством и разбогател. Французскому меня обучила мать, как и музыке на фортепиано. Немецкому и новогреческому - дедушка. Английский я выучил здесь, сам. Ну, так шо? Какой я тебе "капиталист"?

- Извини, Юлий! Ты же знаешь, что я пошутил. Иностранные языки я пробовал изучать тоже сам, в тюрьме. Английский и немного итальянский. Французский - проходил в гимназии.

- В каждой шутке, говорят французы, есть только доля шутки. Остальное - правда, - заметил Юлий.

- Ну ладно, ладно: говорю же тебе, извини! Ты на кого учился в университете?

- На врача.

- Поэтому и куришь? У тебя же - туберкулёз!

- А я не доучился. - Юлий улыбнулся. - Связался с "бундовцами", потом с группой Володьки Ульянова. Вот и кончил туберкулёзом в Сибири. Вера Ивановна тоже туберкулёзница, а курит не меньше моего.

Мимо прошёл маневровый паровоз, и Юлий вспомнил:

- Во-он там, посмотри... - указал он пальцем на паровоз, - 7 лет назад, вот такой же маневровый - тогда ещё не было здесь подземки - задавил на путях знаменитого террориста-народника Кравчинского. Правда, как писателя, мало известного. Писал под псевдонимом "Степняк". В него была влюблена Вера Ивановна, двенадцать лет. Любовь оказалась безответной: Кравчинский был женат. А Вера Ивановна так и осталась одна.

Лёвка спросил:

- А как она в те годы сюда попала?

- Здесь жил Энгельс, который, по совету Плеханова, пригласил её к себе в гости, чтобы дать ей денег на лечение лёгких. Познакомился с ней - знаменитая революционерка-террористка! Подружилась с ним, дал ей денег на правах товарища по борьбе. Она приняла, и вылечилась. Когда Энгельс умер, приезжала в Англию снова - на похороны. Тело Энгельса сожгли, а пепел развеяли с парохода над морем.

Лёва, а почему у тебя такой псевдоним? Какой-то никакой...

- В одесской тюрьме, где я сидел до суда и ссылки, у нас был надзиратель: Троцкий. Вот я и взял себе эту фамилию, чтобы жандармы, в случае чего, принимали за своего. Молодой был, глупый, - вздохнул Лёвка.

- Псевдоним "Перо", конечно, лучше, - улыбнулся Юлий.

- А что написал этот Степняк-Кравчинский?

- Роман "Андрей Кожухов", по-моему, автобиографического характера, и повесть "Домик на Волге". А что?

- Я тоже хочу стать писателем. - Лёвка смутился, перевёл разговор на другое: - А правда, что Ленин написал про капитализм научную книгу?

- А что тут особенного? Но он больше создан для политики. Сухарь. Мало читал. А теперь и вовсе не читает художественной литературы. Некогда...

- Лёгок на помине: вон он!.. - Лёвка протянул руку в сторону появившегося Ленина с саквояжем. - Вот, с кого надо брать пример: не курит, не пьёт и женщинами не интересуется. Действительно, только политика на уме.

Подошедший Володька, поздоровавшись, произнёс:

- Точность - привилегия королей! Спасибо... - Он достал из кармана часы.

- А как ты нас узнал? Мы же к тебе спинами...

- Ну, твою перекошенную спину, Юлий Осипыч, я узнаю из 10-ти тысяч! - добродушно рассмеялся Ленин. - Да ещё с пеплом на лацканах.

- У тебя, Володя, орлиное зрение, если ты рассмотрел издали даже пепел! - не остался Юлий в долгу.

- Не обращайте внимания, Лев Давидович, - сказал Ленин. - Это я ему за вчерашнюю подначку. Обозвал меня дятлом, вдалбливающим в чужие головы искры самомнения.

Мартов, смеясь, поправил:

- "Сомнения" сказал я. Но "самомнения" - это, конечно же, лучше! Сдаюсь...

Ленин, уже по-деловому, спросил, обращаясь к Юлию:

- Ну, так что там для тебя сделать в Париже? Купить какую-то брошюру по истории или к кому-то зайти?

- Я тут всё написал тебе на листке, - протянул Юлий Ленину заготовленную бумажку. - А теперь пошли вниз, в подземку: мы тут промёрзли, пока ждали тебя!

- Не мог сказать, что ли, в телефон? Не пришлось бы и мёрзнуть, попрощались бы за минуту. Да и сейчас: хоть бы застегнулся, ведь застудишь свои лёгкие!

- Ничего, они и Туруханск видели, так что Лондон перенесут, - беззаботно заметил ему. - А в телефон я не мог: рядом стоял бундовец от Кремера.

- А, тогда прошу пардону, - усмехнулся Ленин. И уже серьёзно добавил: - Но вот у Плеханова главный довод в пользу переезда редакции в Женеву, знаешь, какой? Здоровье. Твоё и Веры Ивановны. Оба, мол, лёгочники, Лондон вам вреден.

- Да знаю, - отмахнулся с досадой. - Только ведь и ты знаешь, что` им руководит в действительности!

- Знать-то знаю, но возражать ему на это мне будет трудно, и он тоже об этом знает. - Ленин, глядя в спину идущему впереди Троцкому, спросил перед эскалатором: - У Льва Давидовича - что, ко мне какое-то дело?

- Нет, это я его прихватил с собой. Чтобы возвращаться было не скучно.

- Но, может, у него дома работа, а ты...

- Ничего, он парень молодой, у него ещё всё впереди, не надо его жалеть. А мне - действительно, одному будет скверно. Настроение и так какое-то паршивое, да ещё ты уезжаешь! И погода такая...

Разговор оборвался - поехали на эскалаторе вниз, в тёплую сырость подземки. Потом пробирались в вагон, отыскивая, где бы нашлось 3 свободных места. А когда уселись, наконец, запал острить уже кончился, да и грохот был адский, ехали молча. Правда, езда была недолгой, быстро оказались в порту.

По дороге к пристани Ленин, распуская зонт, вспомнил о московском профессоре:

- Юлий, а где сейчас Милюков?

- Зачем он тебе?

- Да просто интересно, много ли нашёл сторонников объединения на платформе борьбы за конституцию?

- Кое-кого, говорят, таки нашёл. Но, я слыхал, укатил зачем-то в Америку.

- Ну, что же, скатертью дорожка, - сухо заметил Ленин. И обеспокоенный уже другой мыслью, проговорил: - А всё-таки заграничное отделение нашего организационного комитета, боюсь, пойдёт за Бундом. Так уж ты здесь - не тяни с моей статьёй.

- С какой? - не понял Юлий.

Зато сразу всё понял молча шагавший Троцкий:

- "Нужна ли "самостоятельная политическая партия" еврейскому пролетариату", - подсказал он.

- Верно. - Ленин улыбнулся. - Нам, братцы, туда... - указал он на небольшой пароход под бельгийским флагом. Спросил: - Лев Давидович, а что это... и вы` такой хмурый сегодня? У вас ведь, кажется, не кошачья психика...

Троцкий, проводив взглядом пролетевших над головами чаек, печально вздохнул:

- Я, наверное, поеду в Россию, Владимир Ильич.

- Почему? Что вас тут не устраивает? - спросил Ленин, останавливаясь перед пароходом.

- Надоело... висеть в воздухе, - сказал Троцкий, глядя на Ленина сквозь пенсне серьёзными голубыми глазами. - Кто я для всех в редакции? Все считают меня за мальчика.

Ленин помолчал.

- Ну... так уж и за мальчика. Вы всё-таки для газеты пишете, вам поручают самостоятельную работу, печатают. А что ждёт вас в России? - И тут же поправил себя: - Впрочем, в Россию и я махнул бы сейчас с превеликой радостью! Вместо Парижа. Да вот нельзя. "Искру" надо делать здесь!

Троцкий неожиданно преобразился:

- В России я буду на равных со всеми! Живая работа, дело. Там я быстро докажу, на что способен!.. - Губы парня дрожали от обиды.

Юлий усмехнулся:

- Кому докажешь, Лёва?

- России! - запальчиво ответил тот.

Ленин вздохнул:

- Россия - большая. И потом, ей ничего не надо доказывать, надо делать.

- А я и буду делать! А здесь - что`?..

Ленин поправил над головой зонтик, уставившись на горбы серых волн в заливе, примирительно сказал:

- Ладно, оставим это пока. Я напишу о вас Плеханову. А там - поступайте, как сочтёте нужным. Я, например, вижу в вас способного и равноправного сотрудника. Верю, что вы ещё покажете себя с самой лучшей стороны.

Лицо Лёвки смягчилось, губы тронула улыбка. Казалось, он был и благодарен Ленину за комплимент, и в то же время гордился демонстрацией затаённой обиды.

Видимо, почувствовав его состояние, Ленин вернулся к Юлию с недоговорённым вопросом:

- Так ты понял меня?.. Не тяни со статьёй!

- А чего мне тянуть? Я уже сдал её в набор.

- Вот и прекрасно. - Ленин неожиданно перескочил на другое: - А в организационном комитете мутит воду, мне кажется, Екатерина Михайловна.

Юлий сразу всё понял, но невинно спросил:

- Хочет быть Екатериной Великой от социал-демократии?..

Володька рассмеялся:

- Ладно, оставим это на её социал-демократической совести. - Протянув руку, стал прощаться: - Ну, до встречи! Спасибо, что проводили...

Мокро просипел гудок парохода. Косо шарахнулась в сторону от него пропищавшая над головами чайка - уронила вниз сносимое ветром пёрышко. Носились, взмывая над мачтами, другие чайки. Ленин пошёл по деревянному настилу к контролёру, проверявшему билеты возле входа на пароход. Можно было уходить, но почему-то они стояли на пристани до тех пор, пока пароход не зарылся вдали в мглистую дождевую непогоду и не исчез в горбах волн.

Ни Юлий, ни Троцкий даже представить себе тогда не могли, что видели Ленина-друга в последний раз. Дальше - как за стеной дождя в море - начнётся тёмная полоса вражды, которая разделит их летом на большевиков и меньшевиков. Юлия уже навсегда, а Троцкого - только на 14 лет. После 3-го съезда партии он женится в Париже на дочери харьковского банкира-миллионера, разведя её с мужем, который дал ей православие, новое имя и отчество, а также свою фамилию, превратив её из еврейки в Наталью Ивановну Седову. Выйдя замуж за всё ещё неразведённого Лёвку, а точнее за Лейбу Давидовича Бронштейна, к которому приехали в Париж на свадьбу родители и сестра, Наталья Ивановна оставила себе фамилию Седовой и продолжала учиться в парижском университете. Детей от первого мужа у неё не было.

Сестра Лёвки тоже осталась в Париже, чтобы выучиться на врача. А родители, не знавшие, как теперь им быть с первой женою сына, которая обещала скоро приехать к ним из ссылки с двумя внучками, уехали на свою Херсонщину, втайне довольные новым выбором сына: породнились с миллионером.

Доволен был переменами в своей жизни и Лёвка. Его возлюбили, словно родного, знаменитые революционеры-старики Дейч и Аксельрод, Вера Ивановна Засулич, которых он отстаивал на съезде от изгнания из редакции "Искры" и от нападок Ленина. Возлюбил и он их. А Павла Борисовича Аксельрода назвал даже своим учителем, хотя учителем был на самом деле, если по-честному, Ленин.

Сестра, учившаяся на медицинском факультете, вступила в бундовскую фракцию РСДРП - там были одни евреи, стало быть, свои, почти родня. Но вот брату она этим поступком напортила: его стал недолюбливать Плеханов, поссорившийся с Лениным из-за партийной власти и перешедший к меньшевикам на сторону Юлия; ведь это он расколол съезд. Но счастливым его это не сделало. К власти в ЦК меньшевиков в конце концов пришёл всё же Плеханов и его "могучая кучка". Даже Лёвку ввели в состав редакции "Искры", и он стал у них котироваться в ЦК наравне с ним, Юлием. Это было несправедливо. Как было не справедливым по сути и то, что Володьку, главного создателя "Искры", они все дружно затюкали. Особенно старались настроить против него членов ЦК Плеханов и Вера Ивановна, рассказывавшая о жёстком характере Владимира. Эта брала всех за живое искренними слезами, а Плеханов ловким искажением фактов. Юлий всё это знал, но сказать об этом не мог. И по слабости характера, да и, если быть честным перед самим собою, из зависти. Потому что видел: Володька умнее и талантливее его. И это вынудило Юлия опуститься до клеветы...

"Но ведь и то правда, что я любил этого Володьку, любил! И в душе хотел с ним помириться. Но там, где за дело берутся такие интриганы, как старый Плеханов и молоденький петушок Лёвка Троцкий, перемирие невозможно. Жизнь, значит, правильно расставила нас всех на свои места. И я, наконец, разобрался в сущности Ленина. Такого его я уже не полюблю ни за что..."

"А к власти-то - пришёл всё же Ленин! Вот за кем и с кем, казалось бы, нужно было идти! Но Ленин предпочёл простить Лёвку и сделал его министром иностранных дел! Никого достойнее для интриг не нашёл. Стало быть, два сапога пара! И прекрасно, что сейчас я не с ними. Я лучше их знаю историю и могу оценить то, что произошло и должно произойти дальше!.." - думал Юлий в последние дни. И готов был кричать от обиды в дождевую стену, которую видел и теперь перед собою, отсекшую его "тогда" от Ленина навсегда: "Но ведь ты же Троцкого ненавидел, Володя!..."

До сих пор помнил: пароход с Лениным скрылся, и он, Юлий, спросил Лёвку:

- А ты всерьёз насчёт отъезда в Россию?

- А почему ты решил, что я шучу? - раздражённо окрысился Лёвка. Юлий обиделся:

- Ну, чего ты? Какая муха тебя укусила?

- А, надоело!.. Одни вопросы у всех. А я - как подсудимый: должен только отвечать и не имею права задавать их сам!

- Ты взбесился, что ли?

- С вами взбесишься. Стоило мне употребить латинскую поговорку, так он сразу: "Зачем? Есть не хуже русская!" - Лёвка даже прокартавил, изображая Ленина.

- Какую поговорку? Ты что, знаешь латынь?

- А другие, думаешь, знают? Но им - почему-то можно.

- Какая всё же поговорка-то?

- Аквиля нон каптат мускас. Орёл - не ловит мух.

- А какую тебе предложил взамен Володька?

- Из пушки по воробьям не палят.

- Конечно, лучше. - Юлий расхохотался.

- Ты чего? - уставился Лёвка обиженно.

- Я тоже вспомнил одну латинскую. Покрепче пушек будет! Фатум эст нон пэнис, ин манус нон реципит! Судьба - не пэнис, в руку не возьмёшь. Запомни, может пригодиться. Поговорке - 3000 лет! В Риме её употребляли ещё до нашей эры!

Лёвка улыбнулся:

- А, кстати: не сходить ли нам в Сохо, в бордель к мадам Дювалье? Говорят, там теперь новые девочки...

От неожиданности Юлий закашлялся. Откашлявшись, угрюмо проговорил:

- Сегодня я неважно себя чувствую. Простудился, должно быть. Как-нибудь в другой раз...

- Послушай, а он - ходил? - Лёвка кивнул в сторону моря.

- Зачем ему, он женат.

- Ну а - до?..

Тема, предложенная Лёвкой, была обидной и неприятной, но этот нагловатый и здоровый, как молодой бычок, парень не понимал и ждал ответа. И Юлий озлился:

- А ты спроси его об этом сам! Откуда я знаю!.. Мы в твоём возрасте сидели в одиночных камерах! Там не до этого было!

- Юлий, прости. Я же не в насмешку...

- А пошёл ты!..

По дороге назад, чтобы исправить грубость, Юлий сказал:

- Знаешь, оказывается, физик Исаак Ньютон... умер девственником. Об этом знал только раввин, к которому он ходил на исповедь.

- Он шо, был больным?

- Здоров. Но вся энергия - в том числе и половая - уходила на физику, которой он занимался помногу часов.

- Дурак, - заключил Лёвка.

- Зато теперь ты, умник, знаешь закон земного притяжения!

- Женское - не хуже.

Пришлось улыбнуться - у парня был острый язык.

На вокзале Чаринг-кросс, куда они вернулись, выглянуло солнышко, и Юлий предложил:

- Зайдём в какой-нибудь паб! По рюмочке джина выпьем, что-то я продрог.

В районе Сити они зашли в недорогой паб, и за рюмкой Юлий вспомнил:

- Ленину нравится одесское выражение: "Жора, покачай стол, не могу жить без шьторма!"

- А мне оно не нравится! - зло заметил Лёвка.

- Я вижу, у тебя плохое настроение. Можешь уйти, не держу!

- Правильно, привыкли издеваться!

- Кто над тобой издевался?

- Все вы. Лёва, подай, Лёва, сходи!.. Теперь вот - уходи.

- Что ты мелешь! Володька просил у тебя что-то хоть раз?

- У него другой способ: "Не стремитесь, Лев Давидович, в журналистику". "Не надо дешевинки", "развивайте вкус"! Кому это понравится?!

- Да что тут такого? Он же учил тебя!..

- Учил? Ты в этом уверен?

- Конечно.

- А я - нет. - Лёвка опять принялся изображать Ленина: - "Вот в римской риторике есть такие фигуры: так называемое "умолчание" и "повтор". Цицерон обвинял, например, Катилину на суде так..."

- Ты должен благодарить его за такую школу! Ты даже подражаешь ему во всём. Не заметил?..

- Ты в этом уверен?

- Это заметила Вера Ивановна!

- А я в этом - не уверен! - Лёвка принял независимый вид.

- Ну, и хрен с тобой! А ты уверен, что найдёшь на своём пути второго Ульянова?

- В каком это смысле - второго?

- У которого ты прошёл бы школу не только писать, но и мыслить!

- Уверен.

- А вот я - нет! - применил Юлий дешёвый приём Лёвки в спорах.

- Это потому, что сам ходишь у него в мальчиках, - поддел Лёвка.

- Кто тебе сказал, что я у него в мальчиках?

- Ленин. "Не бегите пгимег с Магтова".

- Какая чушь! При чём тут "мальчик"?

Лёвка немедленно прокартавил:

- "Магтов не любит пговегять печатные "факты". Если опубликовано, значит, всё, сомнений для него нет. Пгивык вегить печатной букве. Не советую вам бгать пгимег с него. Не будьте мальчиком, не пегедовегяйтесь, иначе попадёте когда-нибудь впгосак!"

Юлий оторопел:

- А из тебя, Лёва, знаешь, может получиться неплохой интриган.

Молодой шулер обиделся:

- Ты напился, да? Тогда пошли отсюда...

- Нет, я - не напился. Но! Не задай я тебе своего вопроса, и ты поссорил бы меня с Володькой. Возможно, навсегда. А это, знаешь ли, приём интриганов!

Лёвка обиженно и демонстративно молчал. Потянулся к папиросам на столике. Пришлось остановить:

- Ты ведь не куришь.

- Ну и что? Так буду курить! Такие оскорбления...

- Не устраивай здесь местечковых сцен. И не кури! А то будет с лёгкими, шо у меня.

- Зачем же сам куришь?

- Отвыкать труднее, чем привыкать.

- Юль, а вот Ленин, между прочим - ты только не обижайся - не называет тебя за глаза "Юлькой". Только Юлием Осиповичем. И ко мне обращается только по имени-отчеству. Как ты думаешь, почему?

- Откуда я знаю? Он - такой человек, я - другой! По-твоему, если я называю его Володькой, так не уважаю, что ли? Как раз наоборот. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Понял? Вот моя сестра почти интеллигентка и тоже обращается ко всем по имени-отчеству. Любит переводить с немецкого, между прочим. А я с братьями - люблю по-одесски, на "ты". Шо ж теперь нам, топиться?

- А здесь, в Лондоне, я смотрю, "наших" много.

- Все, кто хочет учиться и имеет деньги. А шо ж ты хотел? В России - черта оседлости, там в институтах чужих не учат: "жиды".

- Зачем ты употребляешь это поганое слово?.. В устах еврея - это, знаешь ли...

- Я не считаю себя евреем. Но я - не юдофоб. Надеюсь, это понятно?

- Зато Плеханов считает, что все мы рвёмся к деньгам и политической власти, окружаем великих людей красивыми еврейками, чтобы заарканить их на свою сторону. И в то же время он может беседовать с тобой или со мной, с любым евреем, как с близким человеком, если ему с ним интересно.

- Значит, тоже не юдофоб.

- Чёрт его знает. В каждом человеке столько намешано всего, разве разберёшься.

- Я знаю одно: Плеханов - против бундовского национализма в партии. Но он - не шовинист.

- Я читал статью Ленина об этом. Ещё до её подачи тебе.

- О, хорошо, что напомнил! - Юлий поднялся. - Мне надо вычитать завтра гранки. Пошли?..

Глава вторая

1

Озлобленный Мартов, остававшийся пока в Петрограде на квартире сестры, не знал, что ещё 2 месяца назад против Ленина и его большевиков активно зашевелились сбежавшие на Дон из Быхова генералы-мятежники с Корниловым во главе. А в Молдавии уже готовились перейти от слов к делу новые мятежники. Это были опытные офицеры...

В приёмной генерала Щербачёва, ожидая вызова, Михаил Сычёв прислушивался к разговору двух подполковников. Один из них, худой и нервный, запальчиво говорил, стараясь произносить слова негромко, но Михаил всё слышал:

- Да что там какие-то румыны?.. Мамалыжники, а не вояки! Офицеры у них красят губы, как бабы! На Дон нужно подаваться самим! Да поскорее. Пока французы обещают деньги на организацию русского добровольческого корпуса. На чужих, как говорится, надейся, а сам не плошай. Тут нашему брату нечего больше делать! Фронт - валится.

"Теперь ясно, какая тут обстановка", - подумал Михаил, закуривая. На него покосился адъютант Щербачёва, но замечания не сделал - не успел: прозвенел звоночек. Из кабинета командующего вышли 3 офицера, и адъютант пригласил Михаила:

- Прошу, господин штабс-капитан...

Погасив папиросу, Михаил поднялся. Одёрнув на себе по привычке военного цивильный пиджак, прошёл в кабинет и, представившись генералу, кто он и от кого, вручил письмо генералов Каледина и Алексеева.

Генерал, кивнув на стул, вскрыл пакет и, прочитав письмо, останавливая жестом, чтобы Михаил не вставал, вновь обратился к нему:

- Передайте им, что обстановка у нас такая: снарядов к пушкам - нет; новое правительство большевиков занято выяснением вопроса, как начать с немцами переговоры о мире; румыны - а, вернее, французы и англичане вместо них - мира не хотят и требуют от нас продолжения военных действий. Состоялось секретное совещание представителей Антанты с румынским командованием и мною. Обсуждали, как использовать бывших чехословацких военнопленных в качестве надёжной военной силы против новой власти большевиков. Но мы здесь - совершенно заброшены всеми и всем чужие. Нашего фронта против австрияков и немцев нам, я полагаю, не удержать. Надо воспользоваться предложением французов и выводить отсюда на Дон русские части, которые ещё не разбежались. Потому что на моё место скоро прибудет генерал Кельчевский, которого хочет назначить новый Главковерх Ленина. Генерал с матросами сейчас в Ставке. До меня тут командовал генерал Сахаров, смещённый Временным правительством. Теперь вот настал мой черёд. Я недавно связывался со Ставкой и узнал: генерал Духонин убит, фамилия нового Главковерха Крыленко, он - бывший прапорщик. Генерал Кельчевский - перешёл на сторону большевиков и, стало быть, когда придёт к нам и вступит в должность, воспрепятствует формированию добровольческих офицерских отрядов. В общем, всем нужно торопиться, пока я буду затягивать передачу ему фронта. А насчёт румын, чехословаков - я не понимаю запроса. Ведь генерал Алексеев сам договаривался с Массариком ещё весной, когда был Главковерхом при Керенском. Я же, со своей стороны, могу его заверить только в том, что уже сделал в этом направлении все необходимые распоряжения. А что будет делать Кельчевский, если спохватится, за это я не могу отвечать.

Генерал задумался, морща лоб. Что-то вспомнил, произнёс:

- Здесь, при американском консульстве, организована запись русских добровольцев в бригаду, которая намерена отправиться из Ясс прямо в Ростов. Но она... пока не сформирована. Надеялись отправить её отсюда пароходом, однако теперь с этим не получится: скоро на реке станет лед. К сожалению, приглашения ехать к нам в эту бригаду мною уже разосланы по всем частям. Я понимал, Алексей Максимыч прав: немцы для нас сейчас - не главный фронт. Главный наш враг - большевики, убивающие русских офицеров и интеллигенцию. И судьба России будет решаться, конечно же, не в Яссах, а на Дону. Успеем собрать силы для отпора, спасём. Не успеем... - Генерал помолчал, вздохнул, да так и не кончил своей мысли, махнув рукой: свободен, мол, поезжай...

Из штаба Михаил поехал в американское консульство, прихватив новые шифры у полковника, отвечавшего за связь. В консульстве полным ходом шла запись русских добровольцев. Вместе с ними собирались ехать на Дон французский полковник Гюше, капитаны де Курсон и Бернье - в качестве французской военной миссии. На Румынском фронте они находились от штаба генерала Бертело. От англичан собирался возглавить свою военную миссию генерал Декандол, но англичане были ещё не готовы - что-то удерживало их в Яссах.

Задержался и Сычёв, напившись с русскими добровольцами в соседней гостинице, куда офицеры натащили молдавского вина. Началась эта пьянка с того, что Михаила спросили:

- Кто у вас там на Дону сейчас? Генералы-то хоть есть? Или только такие, как мы!

Михаил удивился:

- Разве вы тут ничего не знаете? Заправляет всем на Дону генерал Каледин. Приехал и генерал Алексеев к нему. Сказал, что скоро прибудут, уйдя из-под ареста в Быхове, генералы Корнилов, Деникин, Марков, Лукомский, Романовский, Боровский, - перечислял он. - Один лишь генерал Рузский уехал к себе в имение. Кажется, в Ессентуки. Ну, этот - стар. А остальные - все потянутся к нам! Много прибыло и казачьих полковников. Ну, эти, конечно, у себя дома, им что?.. Но основная сила, господа - вот и генерал Щербачёв так считает - должна собраться на Дону. Судьба России, я думаю, будет решаться там. Обещают свою поддержку нам Англия, Франция, Америка.

- А в России, говорят, уже полезли к власти жиды! - ядовито заметил капитан Озерский, сидевший с поручиком Чибисовым за шахматной доской. - Доигрались мы с русской судьбой! Это же позор на весь мир: Россией будут править жиды! Горстка сионистов над великой державой.

- Рано хороните вы Россию, - заметил спокойный, уравновешенный Чибисов.

- А я - не хороню, лишь констатирую. Раньше все эти Мойши и Хаимы сидели, в лучшем случае, в аптеках. Ну, торговали ещё.

- Но все деньги почему-то всё равно оказались в руках у них, - заметил опять Чибисов, противореча сам себе. - Митька Рубинштейн - сидел в Питере, а Бродский - в Киеве. Хороши аптекари! Главные банкиры страны. А торговали-то они - Россией!

- Вот и я говорю, - вздохнул Озерский. - Захватывают теперь нашу прессу, державные посты. И как только завладеют всеми банками, останутся от нашей России рожки да ножки, увидите!

Сычёв возмутился:

- Да не каркайте вы! Почему вы так решили?

- А потому, - уже спокойно ответил Озерский, - что большевики, их руководящее ядро - это сплошные евреи во главе со своим Ульяновым-Лениным!

Чибисов, несмотря на собственную нелогичность, упрямо не соглашался:

- А кто такие большевики? Плевать я хотел!.. Да их и не знал никто до переворота.

Михаил вновь влез в чужой разговор:

- К сожалению, за ними - толпы народа. Я сам видел в Петрограде.

Чибисов пьяно уставился:

- Чем же большевики... этим толпам понравились?

- Обещаниями. Кто был никем, станет всем.

Озерский, смахнув шахматы с доски, поднялся:

- С немцами хотят договориться, сволочи! Миром и декретом о земле сманивают солдат и крестьян на свою сторону!

Поручик Чибисов, собиравший с пола шахматные фигурки, выпрямился, заговорил опять:

- Но с чего всё началось, господа? Говорят, какой-то пьяный унтер Литовского запасного полка убил своего командира в Петрограде. Испугался ответственности, и на улицу - бежать. За ним - ещё несколько: попьянствовать, побузить. А там бабы стояли в очереди за хлебом. Ночь, хлеба ещё не завезли, злые все. И завертелась в России русская революция, которой тут же воспользовались жиды.

Чибисова поддержал другой поручик, скромно молчавший возле окна:

- То же самое и я слыхал, господа. Солдаты в запасных полках столицы, увидев убитого офицера, схватились, якобы, за оружие, и начался этот революционный пожар, который так никто и не смог погасить. Солдатня и рабочие разогнали сначала полицию, а потом уж и армию. Не понимаю, как могло такое произойти?

Озерский разразился длиннейшей тирадой:

- А когда в России происходило что-нибудь понятное? Терпение у всех давно кончилось. Нужна была лишь спичка. Вот этот унтер - Кирпичников, кажется - и поднёс её. Император же своим отречением только добавил решимости всем бунтовщикам. Россия и развалилась, как старая тыква. Часть семечек - осталась на севере, другую - понесло на юг.

Воцарилось молчание. Тяжко подышали, покурили, и вновь за вино. Напились так, что не могли уже говорить - икали. Сычёв не помнил, как очутился на кровати и уснул.

На другой день, сидя в вагоне, дёргаясь от тряски разошедшегося вовсю поезда, Михаил мрачно думал: "Не вагон, а разрушаемая Россия. Качает во все стороны, и не знаешь, где и когда будет конечная остановка".

Настроение было после утреннего рассказа капитана Озерского о целях мирового заговора сионизма - слушал его, похмеляясь, с больной головой - такое, что и теперь сжималась от боли душа, словно знал наперёд, что новая еврейская власть начнёт тысячами выселять из квартир и истреблять русскую интеллигенцию. Даже хрипловатый голос Озерского будто слышался: "Господа, не забывайте, ещё при царе у нас стали сенаторами сразу 4 иудея: Винавер, Блюменфельд, Грузенберг и Гуревич. При Керенском - кстати, тоже еврей, но замаскированный - городскими головами стали: иудей Шрейдер в Петрограде и Минор в Москве. А после Указа Керенского о прощении политических заключённых и ссыльных все поезда, шедшие из Сибири в Москву и Петроград, и пароходы, плывшие из Европы вокруг Христиании в Архангельск, были забиты - кем? Революционными жидами. Чему же вы удивляетесь теперь?.."

Душа так и загорелась от обиды: "Зато сейчас поезда переполнены бегущим на юг дворянством и русской интеллигенцией! Потому что ещё в 11-м году французские и американские еврейские газеты подняли крик о том, что Россия делом Менделя Бейлиса объявила войну мировому еврейству. И что же? Ротшильд, Шифф, Гинзбург и другие банкиры-евреи израсходовали на эту кампанию, как писали нам из-за границы наши агенты, почти 100 миллионов долларов золотом! В Киеве после этого внезапно скончались от "дизентерии" все дети, которые видели, как Бейлис тащил куда-то в тот день оглушённого им Андрюшу Ющинского. А суд присяжных вынес ему оправдательный приговор. Журналист Меньшиков ещё тогда заявил в суворинском "Новом Времени", что "Россия понесла тяжкое поражение". А кто был управляющим делами Временного правительства у Керенского? Еврей Гальперин. В различных министерствах тихо появились евреи Левин, Ляховецкий, Шварц, Новаковский".

Мысли Михаила словно подслушал Озерский, заявив, что служил в разведке "по вопросам противодействия сионизму". И в доказательство стал цитировать по памяти:

- "И истребишь ты все народы, которые Господь, Бог твой, даёт тебе". "Всякое место, на которое ступит нога ваша, будет ваше". "Если язычник убил язычника или убил еврея, он отвечает, а если еврей убил язычника, он не отвечает". - Спросил: - Хватит или ещё?..

Михаил, несмотря на головную боль, взорвался:

- Так почему же вы их допустили до свержения нашей монархии?! Если так хорошо знали их сущность.

Озерский хладнокровно ответил:

- А кто всегда брезгливо морщился при одном только виде жандармов и тыкал в нас пальцем: "Жандармы! Палачи!" Кто помогал черни в 5-м году? Русская интеллигенция, демократы! Сам император не обращал внимания на доклады жандармского генерала Глобачёва.

- Но почему?..

- Потому, господа, что распутинское окружение состояло сплошь из евреев. А защищала Распутина императрица, муж которой... был алкоголиком и полностью находился у неё под каблуком. Даже когда Распутина убили, а в Петроград прибыл на крейсере из Англии лорд Мильнер, чтобы лично проверить готовность жидо-масонов к замене Распутина и его окружения при Дворе, царь продолжал оставаться марионеткой в их руках.

- Я тоже из разведки, - признался Михаил, - из армейской, правда. У нас другие сведения о Мильнере: что он приезжал для согласования объединённых действий против Германии.

- Это лишь прикрытие истинной цели, - ответил Озерский. - Так вот, даже и тогда коронованный алкоголик не поверил нашим предупреждениям. Мол, этого не может быть, Англией правит мой двоюродный брат!.. Ну, и прочий пьяный лепет. Хотя должен был бы и сам догадаться, увидев рожу Мильнера, какой это "лорд" и кто фактически управляет Англией? Его двоюродный брат, который сменил в этом году свою фамилию с германской династии Саксен-Кобург-Готтских на Виндзоров, или... мильнеры.

- Боже, какой кошмар! - вырвалось у Михаила. - Неужели царь действительно такой простак и алкоголик?

- У него и отец был алкоголиком. Заделал в юности фрейлине-еврейке, выкрещенной в православную Марию, двух детей. Потом Александр Второй выдал эту фрейлину замуж за какого-то питерского учителя. Дал ему чин статского советника и спровадил куда-то. Ну, а мы доигрались уже с демократией до жидовского правительства! Что будет дальше, посмотрим. Но ничего хорошего, полагаю, уже не будет. Мировой сионизм вцепится в Россию мёртвой хваткой.

Такой был разговор. Получалось, что евреи не отвечают за погромы русских людей. А пьяные рабочие будут им способствовать: "Даёшь мировую революцию и освобождение всех пролетариев от угнетения!" Вон сколько злобы скопилось... Ею Ленин и воспользуется.

В Новочеркасске Михаил узнал новость: в столицу казачества прибыли все генералы-узники, бежавшие из быховской тюрьмы-монастыря. Они были вынуждены переодеться в штатское платье и прятаться от любопытных глаз. Город заполоняли всё новые и новые беженцы. Не успевали раствориться среди казачества одни, как появлялись следующие, в том числе и известные всей России фигуры. Прибыли из Петрограда Милюков и Гучков, выпущенные на свободу. Потом приехал председатель Комитета Государственной думы екатеринославский помещик Родзянко. Возле генерала Алексеева, переодетого в цивильное, как-то незаметно появился генерал Романовский. И, наконец-то, словно начавшийся снегопад, повалили майоры, капитаны, полковники, поручики, даже вчерашние юнкера. И всех надо куда-то определить, решить их дальнейшую судьбу. В казачью армию Каледина их не зачислишь - не казаки. Это повезло лишь Михаилу, потому что прибыл сюда, когда никого ещё не было. Да ещё и ротмистра вот получил за удачно выполненное поручение. А новых приезжающих офицеров прятали теперь на Барочной улице в пустующем здании лазарета, превращённого в офицерское общежитие. Им тоже пришлось срочно переодеваться в цивильное, отсиживаться в общежитии целыми днями, чтобы не дразнить местных казаков, большевизирующихся с каждым днём. Наслушавшись своих ходоков к Ленину, который обещал им землю и мир, они косились на приезжающих офицеров, угадывая их по выправке. Поэтому гулять разрешалось лишь ночью. Сам Каледин не знал, что делать в такой ситуации и передавал через жену прибывающим офицерам-беднякам деньги на самое необходимое. А больному генералу Алексееву, высохшему от переживаний, советовал как можно скорее увозить своих людей в Камышин на Волгу или на Северный Кавказ. Потом вынужден был инсценировать даже унизительный "допрос" Алексеева перед начитавшимися большевистских газет казаками, чтобы успокоить их - дескать, присутствие здесь царских генералов и офицеров просто вынужденная случайность, временно всё. Однако старик пришёл в негодование и удалился с "допроса", сказав, что ему, защитнику отечества, винить себя не за что, пусть раскаивается в своих грехах Керенский, не сумевший отразить немцев и погубивший русскую армию.
2

26-го ноября в Ростове и Таганроге осмелевшие большевики, наконец, выступили открыто и взяли власть в руки, организовав военно-революционные комитеты. Каледин обратился к казакам: "Донцы, куда же вы смотрите!.." Но казаки не захотели наводить порядок в собственном доме. Тогда он заявился ночью к Алексееву:

- Михал Васильич, уходите с частью своих офицеров в Ростов. Я дам вам оружие, свергайте там большевизм силой! Другого выхода - нет.

Добровольцы приняли оружие, с радостью переоделись в прежние мундиры и довольно легко, шагая офицерскими цепями с винтовками наперевес, почти без боя взяли Ростов. Теперь можно было ходить не только в родных мундирах, но и с оружием. Появились и нормальные общежития. Но положение офицеров всё равно оказалось нелёгким и в Ростове - не было денег. Другая часть офицерства продолжала влачить жалкое существование в Новочеркасске.

Вскоре генерал Алексеев, срочно съездивший в Питер за отечественной и иностранной помощью, привёз деньги на организацию новой, добровольческой армии, и объявил о её создании. В Лондоне и Париже политики поняли, что русские офицеры Добровольческой армии, если их поддержать оружием и деньгами, смогут сделать в 10 раз больше, чем наёмники. Понимали они и то, что пожертвований, сделанных Алексееву русскими промышленниками и банкирами, сорвавшимися со своих мест и лишившимися громадных доходов, на долго не хватит - нужны новые средства.

В Петрограде Алексеев заходил к английскому послу в России Бьюкенену. Тот получил, наконец-то, ответ от заместителя министра иностранных дел Англии лорда Сесиля, что помощь Каледину и офицерам, собирающимся на Дону, будет оказана немедленно и, не считаясь со средствами. Съехавшиеся на Дон генералы повеселели.

Итак, начало новой армии, казалось, было положено. Разрабатывался уже её статут и программа действий, но дело неожиданно упёрлось в пробольшевистские настроения местного казачества, наэлектризованного прибывшими от Ленина делегатами. Атаман войска Донского Каледин не мог без согласия казаков официально провозгласить о создании новой армии России. В личном разговоре с Алексеевым он признался:

- Михал Васильич, поймите же и моё положение! Казачество считает, что оно избрало себе новое, демократическое, правительство! И вдруг под его крылом организуется не больше и не меньше, как... контрреволюционная армия России с царскими генералами во главе и офицерами. Зачем это, мол? Чтобы задушить народную революцию?.. Нет, надо подождать. Подготовить как-то общественное мнение относительно вашего присутствия на Дону.

- И как же вы это собираетесь сделать? - угрюмо спросил Алексеев.

- Пригласим сюда известных социалистов, которые заявят, что это им нужна армия. Ну, скажем, для отпора немцам. А тогда уж и сам поговорю с казаками...

Вскоре в Новочеркасске появились социалист Борис Савинков, бывший финансист и ординарец генерала Корнилова тучный Завойко, другие политики. И Каледин собрал в Атаманском дворце своих штабных офицеров.

- Господа, - заявил он, потирая пальцами лоб, - мы начали борьбу с большевиками, и в ней нельзя ограничиться рамками лишь одного Дона. Часть нашего казачества, как вы знаете, против войны с большевиками. Но зато против большевиков есть, кроме нас, и другие. Сами социалистические партии, например! Поэтому для успешной борьбы мы должны привлечь все силы и широко открыть двери всем противникам большевизма. Только приютив и собрав вокруг себя эти силы, мы сможем одержать верх в этой борьбе.

Расходились с совещания хмурыми и подавленными, несмотря на заверения, что уцелела почти вся сеть агентурной разведки бывшей российской армии и продолжает тайно действовать в Петрограде, Москве, Киеве, Харькове, Воронеже, Саратове, Царицыне, в Могилёве, Тифлисе. Но всё это оставалось лишь на словах, каких-либо конкретных действий не было.

Но как только большевики начали в Брест-Литовске переговоры с немцами о мире, в заснеженный, заметённый сугробами Новочеркасск стали прибывать иностранные миссии. В штабе Каледина шёл праздник за праздником. Не успевали встретить коньяком и шампанским представителей одной миссии, как приезжала другая. И все привозили с собой деньги, обещали военную помощь пулемётами и пушками. Правда, тут же подписывали договоры на будущие концессии и лакомые кусочки русской земли, но кто же и когда помогал за спасибо - так уж устроен деловой мир.

Генерал Алексеев, занятый организацией добровольческой армии, старался избегать этих встреч, если визит не обещал конкретной денежной или военной помощи. В один из таких дней он выехал в Екатеринодар к Харламову для разработки плана объединения вооружённых сил Юго-Восточного союза казаков с армией Каледина, хотя и понимал, что недавно образованное, это "правительство" было пока фиктивным. Однако, считал он, если поставить во главе вооружённых сил этого союза "крепкую руку" генерал-лейтенанта Половцева, то это была бы довольно значительная и реальная сила. Во всяком случае с Харламовым он об этом договорился, а дальше видно будет...

Корнилов же в эти дни не ходил в штаб Каледина вообще, отсиживаясь в доме есаула Башлыкова. Здесь казаки считали его за поход на Питер душителем революции, скрывающимся на Дону от суда. Для него это было непереносимо. Как это?.. Ему, никогда не помышлявшему ни о чём ином, кроме служения отечеству, подвергаться такому подлому, несправедливому унижению? Ходить в терновом венке и чувствовать уколы и яд мелких колючек и гадин? Даже генерал Алексеев, свой, и тот сторонится...

Зная, что меж ним и Алексеевым идёт глухая борьба за пост командующего Добровольческой армией, Корнилов не находил себе места. Ну, добро бы этот Алексеев был помоложе и крепче здоровьем, куда ещё ни шло! Но ведь у него только опыт штабника: организовать снабжение, план операции и руководить потом издали, из своего кабинета. А здесь кабинетов не будет, придётся ходить в атаки, водить за собой людей, а не флажки на карте переставлять. Годится ли он для этого со своим сердцем и старческими невыносливыми ногами? Конечно, нет, и это понятно всем. А лезет!.. Да ещё хочет Деникина себе в помощники взять, а не Лукомского, который на 4 года постарше и опытнее.

Так продолжалось до самого Рождества. А когда кончился пост и в каждом доме жарили кур, индюков и поросят, Корнилов вернулся после всенощной, проведённой в тихой скромной церкви на окраине (всё ещё вынужден вот ходить не в центральный собор, не в генеральском мундире и орденах, а в казачьем полушубке и чуть ли не скрывать, кто он, переносить клевету писак и газет и никуда по совету Каледина не высовываться), в дом Башлыкова, умиротворённым и просветлевшим, словно сошла на него некая благодать.

"А может, ему что-то открылось? - подумал хозяин, разглядывая мужицкое, по-калмыцки скуластое лицо генерала, заросшее редковатой седеющей бородой и усами. Сейчас лицо это со впалыми щеками и большим вислым носом перестало казаться каменным. И Башлыков радостно додумал: - Неуж отошёл?.."

Войдя с мороза в дом и впуская за собою целое облако пара, Корнилов радостно облобызался с хозяином и почти бодро проговорил:

- Ну, что, Егор Степаныч, хватит, однако, тосковать, а? Надо жить дальше. С Рождеством тебя Христовым!..

Есаул Башлыков, георгиевский кавалер, знавший генерала ещё по лихим атакам на австрийском фронте в чине генерал-майора, а здесь видевший его молчаливым, как камень, обрадовался:

- И вас, Лавр Георгиевич, с Рождеством Христовым! Дай-то Бог вам доброго здоровья и долгих лет!

От поцелуя Башлыков неожиданно расчувствовался, утёр рукавом казачьего бешмета глаза, чтобы специально показать гостю свои слёзы - такое-де сотворили, сволочи, с великим человеком! Даже Каледин вынужден скрывать от казачества, что генерал Корнилов, дважды георгиевский кавалер и герой отечества, находится у них здесь, в Новочеркасске. А он, есаул Башлыков, никого из-за этого в дом к себе не может позвать, чтобы похвалиться таким знакомством и дружбой. Вместо гордости тихо приютил генерала в собственном доме, словно мышь, и дал ему свой овчинный полушубок, благо был с ним одного роста. Так и коротают с тех пор все зимние вечера вдвоём за графином водки. Уж кто-кто, а он-то насмотрелся на злую тоску Лавра Георгиевича, которая грызла его тут. Генерал всё понимал и молчал. Ещё бы! Офицерам и юнкерам, вступающим в Добровольческую армию, запрещено петь их традиционный гимн на поверках. Это вызовет-де недовольство у местного населения, принявшего революцию, свержение царя и ждавшего и жаждавшего Республики вместо империи.

Однажды, не выдержав, генерал стал запальчиво выговаривать:

- Это у какого же населения, однако? Не у родственников ли тех, кто качается сейчас под ветром на фонарных столбах в Петрограде? Там матросы-большевики поймали несколько мальчишек-юнкеров, только что кончивших училище, и отрезали у них члены! Ведь эти мальчишки поступили в училище, чтобы родину защищать от немцев! А кого рубят шашками ваши казаки сейчас? Немцев, что ли?!.

- Ваше превосходительство, я-то здесь при чём?

- Политиками все позаделывались! - не обращал Корнилов внимания. - А я - не политик, я боевой генерал. И не понимаю, почему ваш Каледин тянет с официальным объявлением о создании нашей Добровольческой армии, словно это какой-то срам, а не святое наше дело! Стесняться офицерских батальонов, это надо же!.. Ни одной казармы не посмели нам дать здесь - езжайте, мол, господа, в Ростов! Дожили...

- Ваше превосходительство, да просто не хотят раньше срока дразнить гусей.

- Ну, ничего! Скоро я этих гусей буду тоже стрелять и вешать, как бешеных собак!

- Ваше превосходительство, генералы Алексеев и Деникин тоже против верёвок и расстрелов. Морщатся, когда заходит об этом...

- Пусть морщатся! Это их, дворянское дело.

Разговор расклеился, больше молчали. Генерал выпил рюмку, потемнел лицом и принялся ходить по комнате. Оказывается, была новость, которую он узнал по дороге из церкви. Войсковой круг дал Каледину согласие на образование Донского гражданского совета. Кроме генералов Добровольческой армии атаман решил ввести туда профессора истории Милюкова, прибывшего недавно с семьёй, экономиста Петра Струве, князя Трубецкого, Фёдорова, ростовского миллионера Парамонова и представителей так называемой российской демократии. Расчет был на то, что под флагом Донского совета будет легче добиться разрешения на создание Добровольческой армии.

Выслушав "новость", Башлыков весело сказал:

- Я знаю об этом. Сейчас ведь как? Всем подавай демократов и социалистов. Мода такая. Чтобы социальным душком пахло.

- Ну, и кто же эти социалисты, однако? - поинтересовался Корнилов, садясь за стол.

- Я слыхал, хотят ввести Савинкова и Мазуренко, - начал рассказывать Башлыков, но Корнилов резко перебил:

- Савинкова?! Этого мерзавца?! Небось опять за должностью прибыл? Да ведь он же предал нас полгода назад! И потом, какой же он социалист? Это правый эсер!

- Говорят, он порвал с этой партией. - Словно извиняясь перед гостем, Башлыков развёл руки и, понюхав окорок, соблазнительно пахнущий на столе, принялся наливать в стопки водку. - Теперь - Савинков и Мазуренко считаются представителями от крестьянского союза.

- Хороши "крестьяне"! Я вот - родом из семиречинских казаков, я хоть видел, как землю пашут. А эти?..

- Ещё и Агеева с Вендзягольским включили. Так что Алексееву осталось только обнародовать цели вашей армии перед казачеством. И, как говорится, с Богом!..

- А почему это должен делать Алексеев? - с обидой произнёс Корнилов. - Он - пока не командующий.

Башлыков промолчал. Корнилов взял стопку, поднял её и, рассматривая водку на свет, льющийся от семилинейной лампы, подвешенной в люстре над столом, изрёк:

- Цель сейчас у всех одна: вооружённая борьба с большевиками! - Запрокинул бороду к лампе и выпил.

До прихода жены Башлыкова они успели выпить ещё по одной, и есаул, поглядывая на светлеющее окно и закусывая свежезакопчённым окороком, вспомнил:

- Вчера казаки привезли газетку одну, большевистскую. Хотел дать вам почитать, да не решился. Ну, а сегодня, когда у вас уже другое настроение, хочу всё-даки показать. - Башлыков на секунду смутился, но договорил: - Там дело и до вас касается...

- Меня? - Корнилов уставился на хозяина.

- Генерал Алексеев, говорят, так расстроился, когда прочитал, что даже капли принимал. А потом долго объяснялся с Милюковым по телефону: как, мол, так всё могло получиться? Ну, а тот, видно, тоже не знает.

- Опять какая-нибудь клевета? - Корнилов побледнел, отодвинув тарелку, перестал есть.

- Да нет, про вас там, в общем-то, хорошо сказано. Только вот... как это письмо попало к большевикам, непонятно. Михаил Васильич писал его... Милюкову... ещё в сентябре. Павел Николаич в Крыму тогда был. "Лечился". Уехал из Петрограда, чтобы не арестовали.

- Неси, - коротко приказал Корнилов.

Башлыков вышел из горницы и вернулся вскоре с газетой, прося жену, пришедшую из церкви, пока подождать и не входить к ним. Подавая газету, добавил:

- Не огорчайтесь, Лавр Георгиевич. Видно, письмо Алексеева было изъято большевиками из его "Дела", когда генерала выпускали из тюрьмы.

Приняв газету, Корнилов бросил взгляд на её название и номер. Это были "Известия" от 12 декабря 1917 года. Публикацию, относящуюся к своему имени, он нашёл сразу - была отчёркнута синим карандашом.

Действительно, газета напечатала личное письмо Алексеева, адресованное Милюкову. Заголовок был крупным, а текст самого письма набран мелким шрифтом. Пришлось пересесть на другой стул, где свет от лампы падал прямо на газету, достать из кармана очки. Скользя взглядом по строчкам и, пропуская всё, не относящееся лично к нему, Корнилов принялся читать:

"Дело Корнилова не было делом кучки авантюристов. Оно опиралось на сочувствие и помощь широких кругов нашей интеллигенции... Цель движения - не заменить существующий государственный строй, а переменить только людей, найти таких, которые могли бы спасти Россию... Выступление Корнилова не было тайною от членов правительства. Вопрос этот обсуждался с Савинковым, Филоненко и через них - с Керенским. Только примитивный военно-революционный суд может скрыть участие этих лиц в правительственных переговорах и соглашении. Савинков уже должен был сознаться печатно в этом... Движение дивизий 3-го Конного корпуса к Петрограду совершилось по указанию Керенского, который передал его через Савинкова... Но остановить тогда уже начатое движение войск и бросить дело было невозможно, что генерал Лукомский и высказал в телеграмме N6406 от 27 августа Керенскому: "Приезд Савинкова и Львова, сделавших предложение Корнилову в том же смысле от вашего имени, заставил генерала Корнилова принять окончательное решение, и, идя согласно с вашим предложением, он отдал окончательные распоряжения, отменять которые теперь уже поздно".

Из этого отказа Керенского, Савинкова, Филоненко от выступления, имевшего цель создания правительства нового состава, из факта отрешения Корнилова от должности, вытекли все затруднения 27-31 августа. Рушилось дело: участники видимые объявлены авантюристами, изменниками и мятежниками. Участники невидимые или являлись вершителями судеб и руководителями следствия, или отстранились от всего, отдав около 30 человек на позор, суд и казнь.

Вы до известной степени знаете, что некоторые круги нашего общества не только жалели, не только сочувствовали идейно, но как могли, помогали Корнилову... Почему же ответить должны только 30 генералов и офицеров, большая часть которых не может быть ответственной? Пора начать кампанию в печати по этому вопиющему делу. Россия не может допускать готовящегося в самом скором времени преступления по отношению её лучших доблестных сынов... К следствию привлечены члены Главного Комитета офицерского союза, не принимавшие никакого участия в деле... Почему они заключены под стражу? Почему им грозят военно-революционным судом?...

У меня есть ещё одна просьба. Я не знаю адресов г.г. Вышнеградского, Путилова и других. Семьи заключённых офицеров начинают голодать. Для спасения их нужно собрать и дать Союзу офицеров до 300 тыс. рублей. Я настойчиво прошу их прийти на помощь. Не бросят же они на произвол судьбы и голод семьи тех, с кем они были связаны общностью идей и подготовки. В этом мы, офицеры, более чем заинтересованы.

Нужно сказать, что если честная печать не начнёт немедленно энергичного разъяснения дела, настойчивого требования правды и справедливости, то через 5-7 дней наши деятели доведут дело до военно-революционного суда, с тем, чтобы утопить истину и скрыть весь ход этого дела. Тогда генерал Корнилов вынужден будет широко развить перед судом всю подготовку, все переговоры с лицами и кругами, их участие, чтобы показать русскому народу, с кем он шёл, какие истинные цели преследовал и как в тяжёлую минуту он, покинутый всеми, с малым числом офицеров предстал перед спешным судом, чтобы заплатить своею судьбою за гибнущую родину..."

Кончив чтение, растроганный тем, что Алексеев, рискуя собственной судьбой, пытался спасти его и от суда, и от позора, оказался другом, а не врагом - впрочем, капли-то он принимал оттого, что письмо, ограждающее "мятежника Корнилова" от бесчестья, попав не к Милюкову, а к большевикам, разоблачало Алексеева самого, как главного организатора мятежа - Корнилов налил в стопки и, чокаясь с хозяином, откладывая левой рукой очки, принялся оживленно рассказывать:

- Господи, да ведь все тогда упрашивали меня захватить Петроград боевыми частями, снятыми с фронта, арестовать Временное правительство. Обижались даже, когда я не хотел. - Запрокинув голову, он опять выпил и, не закусывая более, продолжал: - А как произошло не по-нашему из-за предательства Керенского и Савинкова, так все бросили нас, Егор Степаныч, вот те святой крест! - Генерал перекрестился. - Отвезли в быховскую тюрьму - хорошо хоть тюрьма-то оказалась монастырём, а не настоящим узилищем, и нам легко удалось убежать. А то бы и забыли про нас. Помнил, выходит, один Алексеев. А сукиному коту Керенскому, да и Савинкову тоже, была нужна только личная власть, но не общее дело. И какою она будет, эта власть, чьею, им было всё равно - хоть и с большевиками. Лишь бы не отнимали её у них!

- Хороший у нас разговор пошёл, Лавр Георгиевич! - радовался Башлыков, берясь за графин. - Нальём ещё по рюмочке, а?

- Наливай! - радостно согласился Корнилов и достал из полевого планшета другую старую газету, "свою", которой ещё недавно гордился, объявляя через печать о наступлении на Петроград. Развернув газету, положил её перед Башлыковым, добавил: - А пока - прочти вот это! Потом выпьем...

Башлыков, поднеся лист к лампе, стал читать.

- Близок час кончины!..

- Вот так всё было, - удовлетворённо произнёс Корнилов, дослушав чтение Башлыкова. - А Керенский понял, что Учредительное собрание не изберёт его - ведь он тоже был с нами в заговоре против Временного правительства! - и бросился к большевикам. Те - разобрали под Лугой железную дорогу, взорвали мосты. А кто-то - что самое главное! - завернул назад основные эшелоны с войсками. Всё и провалилось из-за этого. Керенский издал приказ о моём снятии и назначил на моё место самого себя, ну, и генерала Алексеева - начальником штаба при себе. Что Алексееву оставалось? Не сознаваться же... Видимо, понимал, что появилась у него возможность и нам помочь. Арестовать-то нас - он арестовал. Но отправил не в Петроград, а подальше от этого дурака - в Быхов, чтобы не мог дотянуться... Выходит, продумал, куда нас отсылать. Вот за это ему спасибо!

А газеты пошли после всего этого - хоть не читай: совестно жить было. "Преступники, предатели демократии!" Ну, ты же знаешь наши газеты. Если их на кого-то натравливает власть - обгадят кого угодно! А главное - никакого нам жалованья, хотя и не были ещё осуждены. На что семьям-то жить? Тут Алексеев прав, конечно, опять. На чём у нас держится большинство офицеров? Задержи на 3 месяца жалованье, пойдут все по миру.

- Ну, у нас здесь, у казаков, маленько не так, - скромно заметил Башлыков, закуривая папиросу. - Алексеев-то поэтому к нам сразу, когда Керенский снял и его. Не долго он пробыл в начальниках штаба.

- А всё же успел сделать, выходит, немало! Ну, и что к вам подался - тоже правильно... У вас: за офицерами зе`мли. А у нас, у большинства - только числится, что дворянин. Одно звание. А ни земли, ни денег нет. Вот генерал Марков - человек горячий, играли как раз в преферанс - и говорит: "А чего мы здесь, мол, сидим и ждем? Давайте сразу на Дон и махнём, никого не спрашиваясь! Чего зря терпеть?" А Деникин, как всегда: не надо, мол, зачем привлекать к себе внимание преждевременно? Так и сидели, пока Духонин не прислал своего полковника и не выпустил нас под честное слово: собраться вновь, если будет нужно.

Тут уж мы не стали оглядываться на свою честь. Вон что сделали большевики с генералом Духониным! Без суда и разговоров о чести! Мы, получается, должны держать своё слово, а остальные - тот же Керенский, да и Савинков - ведут себя как проститутки! Прибыли мы сюда, а у вас... тоже лишь переговоры да уговоры. Дела нет, одни бесконечные совещания.

- Лавр Георгиевич! - не согласился Башлыков. - Но ведь без подготовки-то дела не делаются. Иль опять хочется, чтобы провалилось всё? Вон как Ленин произвёл свой переворот против Керенского! Чисто, в одну ночь, и почти без убитых. Потому, что подготовились хорошо, заранее. А как Ленин с Учредительным собранием поступил? Понял, что оно его не изберёт в новое правительство, и разогнал с помощью матроса Железнякова. Чем не предательство? Чем он лучше Керенского? И не сгорел от стыда - у жидов нет такой моды. Они и Христа предали.

- А я что-то не вижу, чтобы хоть какая-нибудь подготовка и у вас тут шла, - начал раздражаться Корнилов.

- Ну, как же так? - опять не соглашался хозяин дома. - Это уж вы просто не хотите никаких фактов замечать! В Екатеринодаре разве казаки не создали своё, независимое от России, правительство? Создали. Харламов как его глава - разве бесполезно съездил в Тифлис? Встретился там и с американским консулом Смитом, и с британским генералом Шором, и с представителем французской миссии полковником Шарданьи. Даже представитель Японии и тот обещал нам поддержку. Так что результаты переговоров, я бы сказал, хорошие! В Екатеринодар уже приезжал с ответным визитом американский вице-консул Дулитл с секретным письмом.

Корнилов, теряя терпение, перебил:

- Так чего же тянуть тогда с объявлением о формировании нашей армии? - Поднялся со стула. - Этим - надо немедленно воспользоваться! Пока не опомнились разгромленные вашими казаками рабочие на шахтах и рудниках. Которые выступали против вас.

- Нет, Лавр Георгиевич, не всё вы ещё знаете...

- А чего я не знаю? - насторожился Корнилов.

- Наши союзники заключили с Лениным соглашение о невмешательстве во внутренние дела России. И вдруг провал у них за провалом в этом "невмешательстве" - один скандал громче другого...

- Так расскажите мне, наконец!.. - возмутился Корнилов. - Почему от меня всё это держат в секрете, не понимаю?

- Просто не хотели вас расстраивать, - признался Башлыков, служивший при штабе Каледина. - Вы и без того чувствовали себя у нас не в своей тарелке.

- Ладно, говорите, что у них там за провалы?

- Советская чрезвычайка арестовала в Москве американского агента. Он переправлял к нам русских офицеров из Москвы. Потом арестовали полковника Колпашникова с Верблюнским и членами поезда американской миссии Красного Креста. Какие-то Андерсон и Перкинс. Эти хотели провезти в своих вагонах 80 автомобилей-грузовиков для нас. Хуже всего то, что при Колпашникове оказались документы, подписанные американским послом Фрэнсисом в Петрограде. Получился скандал.

- И чем кончилось?

- Да пока не кончилось. Приходится отписываться на ноты и Фрэнсису, и французскому генералу Нисселю, и англичанам. Даже румынскому посланнику Диаманди на обвинения во "враждебных акциях Румынии в Бессарабии".

- Кто же им пишет эти ноты?

- Будто бы Ленин и Троцкий. И знаете, очень жёстко ставят вопрос. Все люди, мол - Англии, Франции и Америки - которые находятся на территории "контрреволюционного мятежа" на Дону, будут считаться соучастниками этого мятежа. Поэтому правительство России слагает, мол, с себя всякую ответственность за их судьбы.

- Запугивают?

- А знаете, какие газеты выходят сейчас у Ленина? Как укусы змеи!

Корнилов заметил:

- Ничего, газетные выпады пережить можно - не велика беда. Но вот тянуть с объявлением о нашей Добровольческой армии, я считаю, больше нельзя! Завтра же поеду к Алексееву в Ростов!
3

Вечером 27-го декабря генерал Алексеев после встречи с Корниловым совещался у себя на квартире с Деникиным. Охая и вздыхая, старик произнёс:

- Корнилов привёз от Каледина разрешение на объявление о создании нашей армии. Пора назначить командующего. Мнения некоторых наших генералов и представителей общественности столицы, прибывших сюда к нам, мне известны. Хотелось бы знать и ваше мнение, Антон Иваныч. Кого вы хотели бы видеть на посту командующего Добровольческой? Для этого и пригласил вас... Можете быть совершенно откровенны в высказываниях: наш разговор останется между нами.

Алексеев уже был уведомлён: мнения Каледина, других генералов сошлись на том, чтобы на Дону командовал триумвират - Алексеев, Корнилов и Каледин. Алексееву предполагалось поручить все внешние сношения и финансы, Корнилову - военную власть, а Каледину - общее управление Донской областью. Навязали генералам эту идею общественные деятели Фёдоров, Струве, князь Трубецкой и Хрипунов. Все они дружно ссылались на исторические примеры. Однако, Алексееву эта идея не нравилась. Корнилову - тоже. Но оба вынуждены были согласиться, так как предоставлять полную власть кому-то одному из них ни тот, ни другой не хотел, считая это по отношению к себе несправедливым.

- Но зачем это вам? - удивился Деникин. - Завтра будет общий совет, он всё и решит.

- Лукавить перед вами не стану, - просто сказал Алексеев. - Я хочу знать ваше мнение. В будущем - я имею некоторые виды на вас...

- В каком смысле? - не понял Деникин.

Алексеев с трудом разлепил больные горячие губы:

- Я, видно, скоро помру, и тогда снова все вы окажетесь перед выбором: кому быть командующим? Вопрос этот очень важен для России, ибо от ума и таланта командующего будет зависеть и её судьба.

Деникин изумился:

- Да Бог с вами, Михаил Васильич, такое говорите!.. - А сам с холодным страшком стал всматриваться в больное отёкшее лицо Алексеева. Тот признался:

- Сны нехорошие снятся. Говорю об этом серьёзно, не ради словца. Сердце у меня уже никудышнее. А на генерала Корнилова... я боюсь в будущем положиться. Мне хотелось бы видеть на посту командующего вас, Антон Иваныч.

Возникла неловкая пауза, в которую оба подумали о своём. Деникин коротко, с удивлением: "Непонятно, о чём же он хочет меня спросить, зачем позвал? Говорил бы уж прямо..." Алексеев рассуждал подлиннее: "Стар я стал для славы и власти. Собственно, не так стар, как всё время болею. А времечко-то вон какое лихое! Командующий должен быть не только умным, честным, но и выносливым, энергичным. А ты - генерал молодой, толковый... - И уже в третьем лице о Деникине: - Да, решителен, твёрд. Попади такому власть в руки, не выпустит. И умён, и хладнокровен. И против Лавра куда как более жёсткий - тот на словах только вешатель, а по натуре отходчив. У него заплачь, он и отпустит. А этот всегда будет действовать умнее, сообразуясь с обстановкой, а не своим настроением. Да и объективнее. И, следовательно, справедливее. К тому же про Лавра и Брусилов как-то отозвался: "Корнилов - это начальник лихого партизанского отряда. И больше - ничего". Да, Корнилова политическим деятелем не назовёшь..."

Размышления Алексеева прервал Деникин, задавший прямолинейный вопрос:

- Михаил Васильич, скажите прямо: что вы хотите знать? Моё мнение, кого я хотел бы видеть командующим? Вас - или Корнилова?

- Да я-то не гожусь, поди, скакать, как Корнилов, впереди на коне... - заметил Алексеев с грустной усмешкой и потёр красные набрякшие веки.

- И тем не менее, я буду голосовать за вас! - твёрдо сказал Деникин.

- Почему?

- Потому, что не считаю Лавра Георгиевича пригодным для роли командующего. Расшифровывать мотивации мне бы не хотелось... - Крупное и крепкое лицо Деникина покраснело.

- Этого и не требуется, - обрадовано подхватил Алексеев. - Всё, что мне нужно было, я понял. - И тут же, неожиданно для себя, засомневался: "А вдруг он окажется не тем, за кого я его принял? И станет думать не о России, а о приобретении власти над ней. Мысли-то в голове пошли, небось, цезаревы после того, как я раскрыл ему карты?"

Деникин, словно был колдуном, угадал:

- Только не подумайте, ваше превосходительство, что я, чувствуя ваше расположение, высказал своё мнение о Лавре Георгиевиче, исходя из честолюбивых планов. Ведь если возникнет этот вопрос, его всё равно решать будут другие. Просто вы хотели знать, и я сказал. Вот всё.

Алексеев был доволен, ответил с улыбкой:

- Я верю в вашу искренность, иначе не позвал бы. А теперь, давайте поужинаем вместе... - Про себя же подумал: "Этот вопрос будущего, голубчик, буду решать - я. Причём, заранее, пока живой. Так что моё мнение - будет всем известно ещё до моей смерти".

Проходя вслед за Алексеевым в столовую, Деникин посоветовал:

- Ваше превосходительство, а может, вам следует поехать на Кавказ и там подлечиться? - Он был искренен и на этот раз, ибо поняв, что старик плох, испугался остаться без его опыта и подсказок. Деникин ценил в Алексееве выдержку и ясный неторопливый ум.

- А что Кавказ? Кавказ хорош для тех, у кого болит желудок. У меня же болит сердце. Я бы и поехал, если бы помогло. Кому хочется помирать? Тем более в 61 год. Но, чувствую, не поможет мне уже ничего, оттопал я своё на земле. Да и не то время сейчас, Антон Иваныч, чтобы лечиться. Нужно мобилизацию проводить. Пока - у нас только одни офицеры. А когда появятся солдаты... придётся думать и о провианте, о фураже для лошадей, о снабжении боеприпасами, оружием. Чтобы всё это наладить, ох, сколько потребуется сил да умения! Дело это не простое... - Старик помолчал. - Вот ещё что хотел вам сказать... - снова заговорил он, садясь за накрытый стол. - Вешают у Каледина много, расстреливают. Я слыхал, к нему ходили насчёт земли казаки. А он ответил им будто бы грубо. Этим воспользовались большевики. Припомнили историю с оказачиванием Родзянки и выпустили листовку: "Новый "казак" сел на ваши земли, а вы, мол, бьётесь в тисках нужды". Что-то в этом роде. Всё это плохо. Грубыми методами народ можно лишь отшатнуть от нашего дела. Особенно должен помнить теперь об этом Корнилов. Он горяч сейчас, озлоблен. Может издать неосторожный приказ. А смотреть-то нужно дальше, на несколько ходов вперёд. - Показывая на стол, Алексеев спросил: - Ну, так что, чайку или водочки? У хозяйки сегодня жареный поросёнок, как видите.

- А вам водочку-то... можно? - спросил Деникин.

- От глоточка не откажусь. Всё-таки Рождество!..

Когда выпили по рюмке и закусили, Алексеев напомнил:

- Надобно обращение к нашим офицерам подготовить. В том смысле, что предстоят, мол, бои не с немцами! Солдат у нас - пока нет, большинству офицеров придётся ходить в атаки рядовыми, наравне с юнкерами. Так уж вы, мол, господа офицеры, должны показать образцы дисциплины и мужества. Слогом вы, я знаю, владеете, так вот нужно всё это отразить как можно душевнее. За своё ведь пойдут воевать! Кроме себя, мол, надеяться не на кого - чужой дядя не пойдёт освобождать наши дома, наши имения. Надеюсь, и генералы не будут кланяться пулям. Офицерский корпус - армия особая, такой нигде ещё в мире не было, вот что дайте почувствовать в обращении! А раз особая, значит, и по умению воевать должна быть непревзойдённой. Я уже кое-что набросал вчерне... - Алексеев кивнул на письменный стол. - Надо только немного поднять стиль. Подредактировать, где нужно.

"И это предусмотрел!" - восхищённо подумал Деникин. Вслух же бодро проговорил:

- Сделаю, ваше превосходительство, за этим не станет. Но надо бы и какой-то отличительный знак придумать офицерам на форму. Раз уж армия у нас - особая.

- Что же, не возражаю.

- Офицеры предлагают 3 цветных треугольных шеврона на левый рукав. Белый, голубой и красный.

- Пожалуй, хорошо будет, - согласился Алексеев. - Как символ старой и новой России, что ли? Как в батальонах смерти на фронте, только там другое...

Деникин налил себе водки ещё. О деле больше не говорили.

В середине января 1918 года добровольцы оставили Новочеркасск и перешли в Ростов почти полностью. Дон со всех сторон окружали большевики - с Украины, Царицына и Северного Кавказа. Спасти добровольцев мог лишь уход на Кубань, где ещё не было сильного влияния большевиков.

26-го января Алексеев получил телеграмму от Каледина с просьбой прибыть с Корниловым в Новочеркасск для обсуждения плана дальнейшей борьбы. Однако ни Алексеев, ни Корнилоав выехать уже не могли, послали генерала Лукомского. Но тот вместо помощи Каледину забрал с собою последний офицерский батальон, находящийся в Новочеркасске, и вернулся с ним в Ростов, предложив Каледину переехать на юг, в ещё "крепкие" от большевистской заразы станицы.

- Нет, - отказался Каледин, - атаману негоже бежать из своей столицы. Лучше уж погибнуть.

И, действительно, выполнил обещание через 3 дня, получив от Корнилова телеграмму, что Добровольческая армия уходит на Кубань. Собрав в Атаманском дворце на последнее заседание своё правительство, он заявил:

- Господа! Фронт защищают всего 147 офицеров и юнкеров. Положение наше безнадёжно. Население не только не поддерживает нас, но и настроено против. Сил у нас нет, и потому сопротивление бесполезно. Я не хочу лишних жертв, лишнего кровопролития. Предлагаю сложить полномочия и передать власть в другие руки. Собственные полномочия... войскового атамана... я с себя слагаю с этой минуты.

Члены правительства открыли было дебаты, но Каледин оборвал:

- Господа! Говорите короче. Время не ждёт. От болтовни погибла Россия!

Видя, что разногласия не прекращаются, генерал сморщился, вышел из кабинета, прошёл в соседнюю комнату, положил конверт с письмом Алексееву на стол, снял с себя Георгиевский крест, потом френч и лёг на кушетку. Достав из кобуры револьвер, нащупал рукой, где сильными и частыми толчками бьётся сердце и, прошептав помертвевшими губами: "Эх, люди-люди, не судите, да не судимы будете! Думаете, мне жить не хочется?.. Ничего-то вы не знаете...", взвёл курок и выстрелил.
4

Перед новым годом в Киеве образовалось национальное украинское правительство Центральной Рады и глава этого правительства В.А.Голубович провозгласил независимость Украины от советской России. Этим конфликтом между Россией и Украиной моментально воспользовалась Румыния и, захватив Бессарабию, установила свой контроль над значительной частью Правобережной Украины. Харьков, в который успели войти войска Антонова-Овсеенко, тоже остался вне подчинения Рады - там большевики объявили власть Советов. Ленину этого показалось мало, и в Киев была отправлена из Харькова на товарных поездах советская дивизия под командованием Муравьёва. Двенадцатого января он сверг правительство Центральной Рады, залив Крещатик кровью членов этого правительства. Но до этого Голубовичу посчастливилось выехать с делегацией из 5 человек в Брест-Литовск на переговоры с немцами об условиях мира и, таким образом, он уцелел. С февраля в Украине везде уже правили большевики.

В Екатеринославе двор Брянского металлургического завода был запружен гогочущей толпой рабочих: четверо парней силой сажали на грязную тачку ненавидимого всеми сменного инженера прокатного цеха Банищева. Маленький, пухлый, всегда пахнущий нежными духами, инженер этот любил унижать людей обидными словами:

- Ты что же это, голубчик, недосмотрел. Где у тебя глаза, на заднице или на лбу? Я, что ли, за тебя должен смотреть? - Он демонстративно снимал золочёное пенсне и начинал протирать стёкла.

- Виноват, господин инженер, не заметил.

- Вот за то, что ты не заметил и нанёс ущерб хозяину, мы с тебя вычтем целковый из твоей зарплаты. Как фамилия?

- За шо ж так много, господин инженер?

- Фамилия!

- Харченко фамилия, вы же знаете.

- Вас много тут, чтобы каждую харю помнить. А вот ты теперь - запомнишь! И будешь смотреть у меня за листом в оба. - Инженер заносил фамилию провинившегося в записную книжку, ставил число и размер штрафа. В его смене редко кто получал зарплату сполна. Его помнили и хотели даже убить, но он всегда носил при себе браунинг. Не понравившегося мог уволить в два счёта. Его боялись, терпели и знали о нем всё.

Холостяк. Никогда и никого не любил, ни с одной женщиной не встречался, предпочитая проституток из борделя, куда ходил раз в неделю по пятницам. Это позволяло ему жить гордо, надменно и независимо.

Ещё он любил посещать английский клуб. Там он играл на бильярде, пил в обществе богачей, слывя циником и человеком без чувств. По утрам инженер обливался холодной водой, делал гимнастику и вообще следил за здоровьем, как хороший мастер за механизмом. Всё у него было расписано по часам, даже чтение. Взглянув на часы, он мог закрыть самую интересную книгу. Одевался модно, безукоризненно. Костюм его всегда был чист, отглажен, а сам он выбрит и надушен. Таким его знали вот уже 9 лет и 9 лет ненавидели. А тут ещё и голодно, и холодно стало.

- Та`к его, хлопцы, давай!.. Везите, гада, в отходы, туда, где теперь его старый режим!

Банищев, не ожидавший такого оборота, пыхтел, зло вырывался, выкрикивая:

- Это хулиганство! Вы за это ответите!..

- Ответим, гамно ты такое, не сумлевайся! - Здоровенный рабочий Петр Кириленко стукнул инженера по голове, и тот сразу замолк и позволил уложить себя, наконец, в тачку для угля. Под улюлюканье и хохот его повезли на шлаковую свалку. Придумал эту расправу 26-летний рабочий Батюк, вернувшийся на завод после выздоровления. Он уже второй год состоял в российской социал-демократической партии большевиков.

- Товарищи! Центральная Рада свергнута! - выкрикивал он на стихийно возникшем митинге. - Всеукраинский съезд Советов объявил: теперь будет наша с вами власть! Долой старых хозяев и таких инженеров, как Банищев!

Глядя, как инженер, стоя на карачках, отыскивает пенсне, толпа свистела. Банищев молча поднялся, подобрал с золы серое кепи и пошёл прочь, обходя смеющихся рабочих. Небо, серое от облаков, казалось низким, похожим на золу. Толпа всё ещё возбуждённо гудела, пахло углеродом и коксом. Банищев задохнулся от ненависти, услыхав сзади:

- Товарищи! Пошли на митинг в город! На вокза-ал!..

Банищева нагнал инженер по кличке "Бельгиец". Прозвали его так за то, что он учился прокатному делу в Бельгии, откуда приехал весной. Ему было только 22 года. С 35-летним Банищевым он познакомился в местном борделе и как-то, непонятно почему, сошлись. А теперь молодой инженер хотел выразить старшему своё сочувствие, а заодно и переговорить с ним о важном для себя деле. Банищев был знаком со священником Рождественским, в дочь которого Фёдор влюбился этим летом, увидев её купающейся в реке. И хотя дочь священника, Вера Андреевна Мищенко, была не девушкой, а вдовой, молодой инженер Фёдор Решетилов, поражённый красотою её фигуры, готов был жениться на ней, не раздумывая. Навёл о ней справки и выяснил, что замужем она не пробыла и месяца, как мужа призвали на фронт и там он сразу погиб. Девочка, которую она родила от него, умерла. Однако Вера Андреевна, вернувшаяся в родительский дом, никуда уже не ходила, и Фёдор не представлял, как ему с ней познакомиться. Правда, она была старше его на год с хвостиком, но это ведь не препятствие. Отца у него давно не было, а покорную мать он и спрашивать не станет, разве что для порядка. Жил он в доме отца привольно, подвивал себе волосы, чтобы казаться красивее. Был самолюбив и ревниво относился к тому, что о нём могут подумать соседи. Поэтому волосы себе он подвивал сам, тайком, домашней плойкою - об этом и не догадывался никто.

Наблюдая за домом Рождественского, Решетилов установил, что со священником был знаком инженер Банищев. И у Фёдора родился простой и конкретный план: попросить Банищева устроить всё так, чтобы священник пригласил их обоих к себе в дом. Вот с этим планом и подошёл Фёдор Дмитриевич к Банищеву, хотя момент был, конечно, не самый удобный.

- Какие хамы, скоты! - произнёс он с чувством. - И ни одного полицейского!.. Словно вымерли.

- Ничего, мы им всё это ещё припомним!.. Скоро прибудут с юга казаки, наведут здесь порядок снова!

- Аркадий Анатольевич, вы полагаете, что большевики пришли не надолго?

- А вы что же, думаете, генералы и офицеры, которые собираются в полки на Кубани и которых, как писали газеты, поддерживает Англия и Франция оружием и деньгами, согласятся отдать власть этим мужикам навсегда? - усмехнулся Банищев. - Вопрос нескольких месяцев! - Стекло пенсне инженера сверкнуло лучиком солнца, выглянувшего из-за тучи.

В доме 67-летнего отца Андрея, пришедшего из церкви со службы, собрались за семейным столом матушка Анисья Григорьевна, их дочь Вера Андреевна и кухарка Матрёна. Матрёна, правда, за трапезу не садилась - питалась отдельно, на кухне, и только принесла в кастрюле борщ, чтобы разлить господам по тарелкам. Поглядывая на тихо горевшую лампаду в углу перед иконостасом, Матрёна ждала появления хозяина.

Отец Андрей разоблачился в своей комнате и, войдя в гостиную на больных старческих ногах и перекрестясь на образа, произнёс, окая и вздыхая:

- Завтра буду венчать любопытную пару. Он какой-то безбожник, должно быть - не хотел венчаться! Бывший солдат. А вот она, его суженая - учительница женской гимназии, закончила университет. То-то подарочек будет родителям, на всю жизнь!

Отец Андрей степенно прошёл к своему стулу, сел за стол. Был он тощ, сед и немощен. Шутка ли, потерять сына на войне - пропал без вести в 1915 году. Хорошо, что была ещё дочь и жила с ними - всё-таки утешение. Хотя и у дочери горе: муж тоже погиб на войне, а маленькая её дочка померла от дифтерита. Так что утешение оттого, что есть дочь, было горьким. Вера сникла после известия о гибели мужа и была похожей на живой образ печали. Кто такую возьмёт теперь? Сердце обливалось кровью, на неё глядючи. Хоть бы уж внук был, что ли...

Внуки у Рождественского были - от пропавшего сына. Но они жили в Никополе, а невестка перестала даже писать, не то, чтобы приехать да обоих внучат показать. Одним словом, кончалась семья Рождественских, можно сказать. Почему-то матушка Анисья поздно научилась детей рожать: сына, когда уже было ей 32, а дочь и вовсе - на 38-м году.

- О-хо-хо-хо-хо! - громко вздохнул отец Андрей, поглядев на дочь. Ведь красавица, почитай, если б не лёгкое косоглазие. Да и не знал он ещё о чувствах инженера Решетилова, сходившего с ума от любви к его дочери.

Вера Андреевна, несмотря на высокий рост, выглядела очень женственной. Отец Андрей не прав в отношении косоглазия дочери - оно её не портило, скорее, наоборот, делало более милой и беззащитной. К тому же было незаметным для посторонних людей. Охапку пышных каштановых волос она укладывала на голове наподобие греческих богинь. Нос у неё - отцовский, с небольшой горбинкой. На верхней губе робко темнел пушок, и в уголке губ, слева, словно вкрадываясь в её печальную улыбку, пряталась крохотная родинка. Щёки - впалые, отчего создавалось впечатление, будто у неё слабое здоровье. Вера Андреевна была застенчивой и могла расплакаться, если с нею разговаривали невежливо.

Отец Андрей по природе был груб, часто попрекал её, плакать приходилось часто. А главное, у Веры Андреевны отсутствовала воля в поступках, словно она оставалась всё ещё маленькой и во всём обязана слушаться родителей, на всё спрашивать у них разрешения. Жизнь от этого ей казалась загубленной, испорченной уже навсегда.

Последнее время Вера Андреевна решила сопротивляться отцу, когда считала, что он не прав. Так она поступила и в этот раз, заметив на его ироническое восклицание о браке солдата с учительницей:

- Что же в этом предосудительного? - Она смотрела себе в тарелку, боясь поднять от неё глаза. - Молодые люди, вероятно, полюбили друг друга.

- Любить, однако... надо тоже с умом! - Отец Андрей посмотрел на дочь, перестав есть. Перевёл многозначительный взгляд на жену: - Надо знать: кого любишь, за что. А то, выходит, родители на порог его не хотят, а дочь - идёт под венец! Хорошо это?..

- Не венчайте, - обиженно заключила Вера Андреевна.

- Моё дело тут сторона. Мне уплачено, я могу и повенчать. И ты меня этим... не кори! Небось, кормимся этим... все!

Стало тихо, как в гробу, только ложки позвякивали. Скорбное лицо Богоматери с ребёнком на руках в красноватом свете лампады под иконами стало очень похожим на лицо Веры Андреевны, задумавшейся над чем-то своим и переставшей есть. По щеке её медленно катилась слеза.

И вот всё изменилось. Какой-то большевик Антонов-Овсеенко, удерживавший в Харькове новую, советскую власть, прислал в Киев целую дивизию российских войск, которыми командует какой-то злобный эсер Муравьёв из бывших царских офицеров, и этот Муравьёв, говорят, залил там кровью Центральной Рады весь Крещатик. Уцелел будто бы только министр финансов Туган-Барановский, успевший сбежать. Муравьёв лично расстреливал каждого, кто был не согласен с его властью. Вся украинская столичная буржуазия бросилась к поездам...

Некоторые знакомые Нади Агаповой тоже собирались покидать город - не хотели рисковать. Ну, а сама Надя, во-первых, не аристократка, просто из зажиточной части интеллигенции, учительница - таких за что же стрелять?.. А, во-вторых, она уже беременна от своего жениха - куда уезжать? Да и зачем, если муж - а Костя уже согласился венчаться - большевик. Новая власть не тронет его семью.

Надя обвенчалась с Костей в церкви священника Рождественского и, никуда не уехав, успокоилась. А через 10 дней - новые ужасные перемены: где-то в Брест-Литовске представители бывшей Украинской Рады подписали с немцами и австрийцами договор о том, что пропустят их войска через Украину аж до самого Харькова и дальше, если те восстановят власть Рады. И большевики почему-то побежали. Вернее, не сами большевики - они как мужчины сколачивались теперь в отряды и уходили пешком. А вот семьи ринулись с чемоданами к вокзалу. Костя тоже собирался уходить с каким-то отрядом. А Наде, куда же с её животом? Решила жить у себя дома, умоляя остаться и его. Но он не согласился. Видно, не будет у неё с ним счастья, как и предрекали родители. Но она всё ещё цеплялась:

- Костенька, миленький, не уходи! Ну, как я тут без тебя?..

- Надя, не могу я остаться, - объяснял Константин. - Как ты не понимаешь, на юге - белые, а сюда - скоро придут немцы. Ни белые, ни германцы большевиков не оставят в живых.

Деваться было некуда, согласилась. В одну из последних февральских ночей муж отправился из города куда-то на восток. И ни одной весточки от него с тех пор, ни даже слухов - словно вместе с вешними водами ушёл в землю и весь его отряд. А в город пришли не германцы, а австрийцы. Никого не трогали. Белых и вовсе не было - оказывается, они как воевали против Германии и Австрии, так и остались их врагами. А вот зачем покинул дом Костя, Надя не понимала. Но нет же - ушёл!.. (окончание следует)

---

Оставить комментарий © Copyright Сотников Борис Иванович (sotnikov.proza@gmail.com) Обновлено: 06/10/2010. 262k. Статистика. Роман: Проза

Ваша оценка: шедевр замечательно очень хорошо хорошо нормально Не читал терпимо посредственно плохо очень плохо не читать

---

Связаться с программистом сайта.