--------------------------------------------------------------------------------------------------
Эпопея  "Трагические встречи в море человеческом"
Цикл  1  "Эстафета власти"
Книга 6  "Гражданская война"
Часть 1  "Офицеры, преданные  отечеством" (продолжение)
-------------------------------------------------------------------------------------------------

Глава четвёртая

1

Белосветов, пробиравшийся по Тамани в станицу Петровскую, был не в курсе того, что здесь недавно произошло. Как не знал и того, что случилось в Сочи. Там в сентябре умер от сердечного приступа генерал Алексеев, поссорившийся с грузинами из-за их захвата Черноморской губернии, которую считал истинно российской. Явились к нему как союзники, но требовали "очистить" - уже их губернию - от войск Деникина до самой речки Бзыбь, что в районе Гагр.

В станице Петровской Николая Константиновича встретила в своей генеральской усадьбе родная тётка, Вера Ивановна Сотникова, и двоюродная сестра Ася, приехавшая из Актюбинска вместе с мужем и 14-летним сыном-гимназистом Ваней Русановым. Мужа она представила ему как Григория Игнатьевича Русанова. Он его до этого никогда не видел, хотя и слыхал о нём. Мужчин в доме больше не было, и этот Григорий Игнатьевич на правах старшего принялся обсуждать с ним проблему Черноморской губернии, в которой собирался жить.

- Ну, Деникин выгнал отсюда грузин ещё в сентябре. Но за них, пишут в газетах, вступились англичане. Как бывшие союзники России они ведь готовы и теперь оказывать помощь армии Деникина - из Персии, через Баку и Тифлис. Значит, с Грузией Деникину придётся, видимо, примириться. Хотя в грузинском правительстве и засела всякая революционная мразь, как и в Москве. А дальше-то - что будет? Можно здесь спокойно пожить? Думаю, что нет. Здесь, как и у нас в Актюбинске, начнут выводить на расстрелы, если красные победят. Как токо узнают, что Вера Ивановна - вдова генерала, помещица, так и нам тут с нею несдобровать. Значит, и отсюда придётся куда-то подаваться, искать мирные края. Куда? Пока не решил. Но ориентировочно - куда-нибудь в Туркестан. Так что и вашему отцу советую: не переезжать покудова сюда. Да-с. Лучше ещё немного отсидеться в Москве. Пока, как говорится, не развиднеется всё окончательно. Может, напрут ещё на большевиков? Со всех сторон, да одновременно! Может, не удержатся тогда грабители, а?..

Ответа никто дать не мог, что будет дальше, и Белосветов, отдохнув у тётки-генеральши 3 дня и прихватив на дорогу немного продуктов и денег, посочувствовав ей, что опять останется одна - детей у неё не было - двинулся к Екатеринодару, чтобы попасть на главную железную дорогу, и - домой, на Москву.

От Екатеринодара до станции Тихорецкой - через станицу Динскую, потом Выселки - он добирался трое суток: то не было паровозов, то угля. Зато, прибыв в Тихорецкую, познакомился на вокзале с человеком, у которого мог остановиться в Ростове, в случае необходимости, хоть на целую неделю. Этим человеком оказался его ровесник, Семён Илларионович Остроухов, приехавший на вокзал вместе с сестрой. Сестра эта никуда из Тихорецкой не уезжала, только провожала брата, но паровоза долго не подавали, и Белосветов хорошо её рассмотрел. Милое, совсем ещё молодое лицо. Маленького роста, а грудь выпячена и осанка неестественно выпрямлена. Догадался: горбунья, хотя горба и не заметно. Глаза у бедной девушки были печальны, держалась она стеснительно. Поэтому обо всём рассказывал её брат:

- Зачем, спрашиваете, еду в Ростов? Надо, пока там нет большевиков, посмотреть, что осталось от нашего дома? Разграбили нас большевики прошлой зимой. Убили отца. Потом, как выяснилось, и мать. Уцелели только мы с Лизой.

- Как же это всё получилось? - спросил Белосветов сочувственно.

- А очень просто, - охотно откликнулся Остроухов. - Когда казаки предали в Новочеркасске своего атамана, из Ростова от нас сразу же ушёл и генерал Алексеев со своими добровольцами. Кстати, он квартировал несколько дней в нашем доме, отец был тогда ещё жив. От Алексеева мы и узнали, что на Ростов идут большевики. А дать им отпор - сил у генерала ещё не было. Короче, добровольцы ушли от нас на Кубань, а мы остались, понятное дело, на разграбление. Куда денешься от родного дома? Нигде и никто ведь не ждёт...

Едва успели попрятать самое ценное - отец-то был купцом 1-й гильдии, держал до революции и фабричку, и ювелирный магазин - как нагрянули к нам ночью с обыском. А проще, за поживой явились. Одного из них я знал с детства. Сапожником работал в соседнем дворе. Вернее, в подмастерьях у Андрея Пивоварова. А тут, глядим, в матросской форме явился, якоря на ленточках. Ну, прямо вам матрос с Балтики! Представился: сотрудник ЧК, мол. Власть!

Вот он, этот Васька-мурло, и угрохал батюшку из нагана, когда тот ему сказал: "Ты что же это, мол, к себе в карман-то кладёшь мои брильянты, коли для государства пришёл конфисковывать?" Он и выстрелил, зверь! Ограбили нас, и ушли в своих бескозырках на мороз. Для форсу, видно, носили.

После их ухода я сразу в сад. Закопано у нас там было кое-что. Выкопал, и в Тихорецкую, к сестре. Она и тогда здесь жила. Ну, а мать осталась в доме, чтобы не разграбили окончательно - народ такой, что и стулья вынесет. Да разве судьбу свою угадаешь? Убили потом и её неизвестно за что. Отписала об этом подруга Лизы, когда с почтой наладилось. Вот и хочу теперь сам на всё поглядеть - что с домом, где могила?.. А вы-то, куда путь держите?

- Хочу добраться до Москвы. К родителям.

- Вряд ли вам это удастся, - усомнился словоохотливый собеседник. - Там везде красные. Тихорецкую и то недавно только освободили от них.

Сестра Остроухова, блеснув глазами, вдруг вставила:

- У меня в доме ночевал с офицерами штабс-капитан Туркул - красивый такой, рослый, как и вы.

- Туркул?! - радостно вырвалось у Белосветова. - А у меня к нему записка.

- Знакомы, что ль?

- Где он сейчас? - забыл ответить Белосветов.

- Не знаю. К нам они шли из станицы Егорлыкской - сам говорил. А дальше - обещал, пойдут освобождать Кавказскую, Армавир.

Белосветов, пожалев, что разминулся с Туркулом, рассказал о своей встрече в Ялте с его братом.

На том разговор кончился, брат и сестра заторопились на перрон, и до Ростова Белосветов ехал с Семёном Илларионовичем уже как с добрым знакомым. Даже переночевал несколько раз в его разграбленном доме, пока доставал билет на Москву.

В Ростове действительно правили немцы. Но правление это, чувствовалось, заканчивалось. 9-го ноября в их далёкой Германии пало правительство Вильгельма, и здешние немцы сами не знали теперь, что их ждёт. Пассажиров, едущих на Москву, больше не задерживали, если даже обнаруживали провоз запрещённых вещей - досмотр производили формально, лишь бы оружия не было. И с Богом, езжайте, граждане россияне по своей земле, но... не чаще двух раз в неделю. В общем, к удивлению Белосветова, ожидавшего встретить в лице немцев наглых оккупантов, вели они себя сдержанно, почти смирно. И в городе, и на железной дороге продолжали соблюдать образцовый порядок, который навели после своего прихода. Так что, выехав из Ростова по твёрдому расписанию и без ущемления прав, Белосветов предвкушал скорую встречу с родными и даже задремал в своём купе от счастья.

Однако не успел поезд отъехать от образцового Ростова и сотни верст, как всё переменилось на отечественный лад. На станции Шахты паровоз остановился из-за отсутствия угля для дальнейшей езды. Оказалось, что у новой советской власти не было денег. Шахтёрам уже 3 месяца не платили жалованья, и все шахты остановились. Угля не хватало не то что на какие-то там поезда, но и заводам и городам. Этим воспользовались казаки, руководимые генералом Красновым из Новочеркасска. Чтобы внести ещё большую сумятицу в управление большевиков Россией, атаман приказал нападать на шахтёрские посёлки. Узнав об этом, Ленин выслал для борьбы с казаками крупные воинские части своей армии, и севернее Новочеркасска установился настоящий фронт. Поезда перестали ходить вообще.

Белосветов понял, в Москву теперь не добраться, как, впрочем, и назад, в Ростов. И всё ещё остро тоскуя по Каринэ, решил вернуться к ней в Керчь по Азовскому морю. Для этого отправился пешком на Таганрог, откуда, говорили, будто бы наладилось пароходное сообщение с Крымом.

В дороге к нему прибился крепкого вида белобородый старик, и они вдвоём то шли через степные посёлки, припорошенные первым снегом, то ехали на редких подводах, если их брали за плату. Ночевать им приходилось, где придётся - крестьяне в деревнях и посёлках боялись пускать на постой незнакомых людей. Во дворах надрывались в злом лае собаки. Да и по степи ездить на телегах почти никто не решался - потеряешь последнюю лошадь, а то и жизнь.

Белосветов обовшивел в дороге, хотелось помыться в бане, сменить бельё, а перспектив не было. И он ещё острее понял, что не может так жить не только без бани, но и без Каринэ, о которой думал и думал, не переставая. Рассуждал: "Может, удастся устроиться на военную службу снова? Ведь появились же какие-то воинские части в Керчи! Видимо, напрасно я их тогда презирал. Ну, да что теперь... Найти бы только Кариночку!.."

В одном из хуторов белобородый старик захворал, и Белосветов пошёл дальше один, зная, что Таганрог где-то уже недалеко, вёрст 45 осталось, как говорили хуторяне. И вдруг в степи, словно из-под снега, возник перед ним заросший бородой и усталый солдат. Без погон на драной шинели, на шапке красная звёздочка. Наставив винтовку, он заорал:

- А ну, стой! Куды прешь?..

- Иду в Таганрог. А в чём дело?

- Ишь, белая вошь, в чём дело спрашиват! - прокомментировал солдат, поворачивая заросшее лицо куда-то назад, где никого видно не было. - А ну, руки уверх! Думал, ежли погоны спрятал, так и ня видно, што ты офицер?

- Бывший офицер, - спокойно, чтобы не вызывать озлобления, поправил Белосветов. - Ну и что? Я этого не скрываю. Лежал в госпитале после ранения на Румынском фронте. Потом - тиф. Война на этом закончилась для меня.

- А как жа ты издеся оказалси, ежли с Румынского? Иде Румыния, и иде щас находисси ты?! А я те проще скажу: идёшь ты до своих. Где всё ваше офицерьё собирается в стаю!

- В какую стаю?! Я с поезда, который остановился в Шахтах. Ехал в Москву домой, да кончился уголь. Вот я и подался на Таганрог, чтобы снова вернуться в Керчь, где был последнее время.

- Гля-ко, братва! За дураков принимает.

Белосветов увидел, наконец, на уровне сапог красноармейца, но чуть за ним, торчащие из земли солдатские головы. Вероятно, там был окоп, и на разговор высунулись любопытствующие. Однако рассмотреть их Белосветову не пришлось. Красноармеец с винтовкой озлился:

- А ну, рассказуй, говорю, сколько на табе нашей кроушки?! Ня кончилася для тя война. Из разведки, сволочь, идёшь, я жа вижу!..

- Дурак! На мне кровь - только австрийская! Вместе с такими же, как вот ты, в одних окопах сидел!

Придурковатый часовой не унимался:

- Ты меня не дурачь, ваше благородие! Мы-то в окопах вошь вскармливали! А ты, нябось, одеколонкой в штабах вонял. Такех, как мы, норовил по мордам, в перчатках. А таперича - на разведку, в наш тыл ходишь!

- Разве в разведку так одеваются? - возмутился Белосветов. - Говорю же тебе, домой ехал! Хватит с меня, навоевался.

- Хватит, гришь? Ну, и с меня хватит! Хватит, грю, дурочку строить, белая кость!

Солдат подскочил к Белосветову и хотел ткнуть штыком, но Николай Константинович увернулся и наотмашь ударил солдата по скуле. Тот, словно подкошенный, слетел с ног. Из окопов выскочили другие. Один из них остановил вскочившего со снега красноармейца:

- Не стрыляй, Сырцов! Я ево лично кончать буду. А ты - поучись!

К Белосветову шёл рослый матрос в чёрном бушлате, перепоясанный пулемётными лентами и ремнями. Вытащив из кобуры маузер, он дважды выстрелил вверх. Николай Константинович испуганно подумал: "Это мне господь за Каринэ!.."

Красноармейцы, чуя, что затевается какая-то необычная казнь, окружили Белосветова со всех сторон. Но, пришедший в себя Сырцов, хотел ударить его сзади прикладом, однако, когда замахивался, поскользнулся, и удар оказался не сильным. Тем не менее оба они упали, и красноармейцы принялись бить Николая Константиновича пинками. Матрос опять выстрелил в воздух, и избиение прекратилось.

Поднимаясь, вытирая рукавом с лица кровь, Белосветов выхватил из внутреннего кармана френча документы. Не застегивая тёплой гражданской поддёвки, в которую был одет, выпалил:

- Посмотрите мои документы! Штабников не награждают солдатскими крестами!

Матрос остановился. То ли растерялся, то ли удивился.

Момент был упущен: душу солдаты уже отвели, вон как избили - в кровь! И Белосветов, воспользовавшись этим, протянул матросу свой воинский билет и госпитальную справку:

- Читайте! Читайте вслух, ёлки зелёные!

Матрос развернул удостоверение и неуверенно, вслух, прочитал:

- Белосветов Николай Константинович. Штабс-капитан. 1890-го года. Происхождение - из мелкопоместных дворян.

Один из солдат тонко выкрикнул:

- Во-во, дворян! И Сырцов - чё ево остановил?..

Белосветов, боясь новой вспышки гнева и расправы, гаркнул:

- Ты читай послужной список! Где я воевал и с кем?! - Он ещё не понимал, что идёт самая страшная из войн, какие бывают на свете - гражданская. Когда брат идёт против брата, сын против отца, и тут уж не разбирают прежних заслуг. Самые злейшие враги на земле это люди из одной нации, если они схватываются не на жизнь, а на смерть.

Матрос продолжал читать:

- Кончил это... Санкт-Петербургское Владимирское училище юнкеров в 1913-м. И ишшо тут вот это... Сказано, што офицер инператорского двора. Дальша - война, 8-я армия генерала Брусилова. Юго-Западный фронт, госпиталь. Румынский фронт, опять госпиталь.

Сырцов запротестовал:

- Да чаво с ым разбирацца! Шлёпнуть, и всево делов!

Но перелом в настроении солдат уже произошёл. Загалдели:

- Ты, Сырцов, токо ба шлёпал всех!

- Были и сряди офицеро`в люди! Хоч бы вот мой батарейный, поручик Озеров. Ничаво ня скажу. Вместях с нами и солдатску кашу ел, и окопну вошь вскармливал.

Вдруг раздался истошный крик:

- Ка-за-а-ки-и!.. Спасайся, братва-а!..

Дальнейшее происходило будто во сне. Оставив Белосветова, красноармейцы бросились в окопы. А Николай Константинович, не зная, что делать, лёг на снег и смотрел, как скачут на них казаки с шашками наголо, со стянутыми под подбородками ремешками фуражек. В окопах не выдержали и начали выскакивать, поднимая руки. Иные побежали в стороны. Тут их и настигала казачня своими шашками - и сдающихся, и бегущих. Белосветов притворился мёртвым, приняв позу убитого. Но вот и над ним раздался насмешливый голос:

- Ну, будя, однако, дурочку-то играть! Подымайсь...

Он поднялся. От красноармейского передового отряда осталось в живых человек 10, в том числе и матрос, перепоясанный лентами. Белосветов оказался 11-м.

- Гони их, Копыто`в, до полковника, в штаб! - приказал хорунжий казаку, который поднимал Белосветова. - Ежели какой кинется у сторону, кончай шашкой усех. А того - стрели. Понял?

- Сполню, как велено, господин хорунжий! - бодро ответил казак. И повернув коня к пленным, приказал: - Хутор вон тама, справа от посадки, видитя? Ры-сь-юу - марш! Хто отстанёт, зарублю!

До хутора было версты 3, и всю дорогу казак гнал их бегом, пока не запалились и начали падать. Матрос сбросил с себя по дороге все ремни и пулемётные ленты. К штабу в хуторе прибежали мокрые насквозь, тяжело дыша. На лёгком морозце валил от всех пар.

Полковника на месте не оказалось - куда-то ушёл пить молоко. Встретил их с высокого штабного крыльца весёлый рыжекудрый сотник:

- Копыто`в, ты што, из бани их, што ли, привёл?

- Трошки промял, господин сотник! Шо ж мне было`, шагом за имя ташшытса? Маленько упрели, но ничё, мужики попалися дюжие! - похвалил казак пленных.

- Матроса ты, однако, вёл зря, - заметил сотник, закуривая папиросу. - Так што, отвяди в сторону, и кончай ево сразу. Хужее матросни людей нету, запомни! Вся подлость от ых идёть.

- Так это ж мне ево закапывать придётса? - расстроился казак.

- Я же те и говорю, надо было в степу. Будешь знать другой раз, - назидательно говорил сотник. И заключил: - Ну, а этих... я у тя, так и быть, приму. А дальше, што будит с ыми - порешит полковник.

Казак Копытов наехал на побелевшего матроса конём:

- А ну, трогай, Балтика! Во-он туды... за огороды...

Матрос бросился от казака к сотнику, падая перед крыльцом на колени, взмолился с перекошенным от ужаса лицом:

- Ваше благородие, за што? Я ж пленный... И в отряд этот меня послали силком. Не подчинился бы, тоже пустили б в расход! Я рабочий, а не матрос. Роба эта - не моя...

- А кто в Питере у пленных юнкеров в прошлом году х.. отреза`л?

- Не знаю, ваше благородие! Я там не был.

- А я - был. И видел! Юнкеры эти - ишшо мальчишки! А твои рабочи отрезали каждому, и совали отрезанный х.. в руку: дяржи, мол, "благородие", может, пришьёшь потом! И смеялись, гады. Вот и я теперича посмеюся над тобой. Токо я не буду тя заставлять подыматься с земли в кровишшы и дяржать! Для мушшыны - это последняя подлость. Лучше убей, ежли ненавидишь, а измывацца - токо питерские рабочи да матросы готовы.

- Да я ж-то не питерский вовсе, ваше благородие! - ревел матрос.

- Стало быть, жить хочешь, што ли? - насмешливо спросил сотник.

- А што жа тут стыдного, хочу!

Сотник выпустил дым, о чём-то подумал и зло усмехнулся:

- Ладно, живи. Токо всё одно хто-то средь вас будет лишним - 11-м. А оставить надоть 10. Выбирай сам: который? Сам и застрелишь. Я те и рево`львер с одним патроном дам. Согласный?..

- Как вам будет угодно.

- Тогда - выбирай. А ты, Копыто`в, гляди, и понимай, што есть за человек матрос!

Матрос подошёл к Белосветову.

- Вот этово, ваше благородие. Всё одно я ево сегодня хотел пустить в расход. Не успел токо...

Сотник спустился с крыльца, произнёс:

- Эт-то и-нтересно-о! - И тоже подошёл к Белосветову. - Бывший офицер, што ль?

- Мои документы - у этой чёрной сволочи! - резко ответил Белосветов, кивая на матроса и понимая, что сотник решил дать своему казаку предметный урок о человеческой подлости и расстреляет, видимо, и его, и матроса. А поняв это, шагнул к матросу и плюнул ему в лицо. - Даже умереть, хам, не умеешь по-человечески!

Между ним и матросом возник сотник. Глаза его из насмешливых стали жестокими:

- А ты - умеешь? - спросил он и затаился в недобром ожидании.

Белосветов хотел и ему ответить на "ты": "Проверь, мол". Но промолчал, подумав: "Какие там у казачни офицеры! Хамьё одно, не имеющее понятия о чести. Даже говорить толком не умеют".

- Вот так-то! - назидательно и с удовлетворением проговорил сотник. - Што, служили у большевиков, што ль? За што он хотел вас?..

- А это уж пусть скажет он - за что? Я впервые вижу эту сволочь! - Белосветов вдруг понял, что сотник не глуп. Умён той житейской мудростью, которая выше книг и всякой выспренной чепухи о чести и красивой смерти, которой заражён был сам и которая чуть не занесла только что в могилу вместе с нелепой позой. И хотя мудрость эта была у казака жестокой, она шла у него от знания жизни и правды о человеке, и выкобениваться перед ним в такой ситуации просто глупо.

Сотник обратился к матросу:

- А ну, покажь доку`менты!

Матрос лишь теперь сообразил, что не следовало ему говорить о том, что он хотел пустить в расход человека и показывать сейчас на него, как на свой выбор. "Это ж "благородия", сразу снюхаются, курвы! У, дурак я, дурак!.." - загнанно думал он. И опять, не подумав о последствиях, торопливо ответил:

- Врёт он! Нету у меня ево доку`ментов! Я, может, потому и хотел ево шлепнуть сёдни, што личность больно подозрительная. Спросил доку`менты, а у ево их нету. Откудова я знаю, куды он их дел?

Белосветов похолодел: "Неужто выбросил, сволочь, когда бежал?" И рванувшись к матросу, схватил его за грудки:

- Вынимай документы, сволочь!

Рванув матроса за полы бушлата так, что полетели в стороны все пуговицы, Белосветов сам залез к нему во внутренний карман и, выхватив свои документы, выкрикнул:

- Целы, не выбросил, подлец! Вот они, читайте!.. - и передал их сотнику. Тот, взглянув на фотокарточку Белосветова в документе, потом на него самого, проговорил:

- Подымитесь на крыльцо, там у нас штаб. А я - щас... - Сотник повернулся к своему казаку и пленным: - Копыто`в, отведи всех в сарай. А матроса - оставь мне...

- Слушаю, господин сотник.

Казак повёл пленников к сараю, а сотник достал из кобуры наган и, ни слова не говоря, спокойно выстрелил матросу в лицо. Когда тот, коротко вскрикнув, повалился, сотник брезгливо сказал:

- Мразь!

Услышав выстрел, Белосветов обернулся на крыльце и увидел, как только что живой, матрос дрыгал ногами на снегу, то затихая, то вновь с силой дёргаясь в конвульсиях. И тогда, как и остальные пленные, тоже оглянувшиеся в страхе и увидевшие всё, Белосветов почувствовал сосущий холод в животе и тоскливо подумал: "Как же так? Ведь русский - русского, не оккупанта-чужака, своего! Этак теперь и любого станут без суда? Если жизнь начнёт так цениться - словно муху убил! - что же будет с нами?.."

Тело его зашлось от озноба, кожа покрылась гусиными пупырышками. Казалось, сейчас отнимутся ноги, он не выдержит и упадёт. Однако пересилил себя и прошёл в штаб.

Прибывший через полчаса казачий полковник отнёсся к нему подозрительно, и его перевезли на другой день в контрразведку Добровольческой армии Деникина, которая подошла к месту первых боев. Вот там, на допросе, его узнал ротмистр Сычёв, вошедший в избу.

- Господа! - воскликнул он. - Это же герой Юго-Западного фронта штабс-капитан Белосветов! Помните, в 16-м во всех газетах был напечатан фотоснимок, где генерал Брусилов вручал штабс-капитану солдатского Георгия?

Сычёв повернулся к Белосветову:

- В статье о вашем подвиге, по-моему, говорилось, что вы награждены и офицерским "Егорием", не так ли? У меня память отличная! Я и фамилию вашу запомнил - уж больно хорошая! И лицо: истинно русское, открытое. Чего тут проверять его, господа! Это же нелепо...

Николай Константинович, желая подтвердить слова ротмистра, ставшего ему сразу симпатичным, расстегнул офицерский старенький френч и распахнул его. На внутренней стороне подкладки все увидели 5 наград, пришитых крепкими нитками. 2 ордена блеснули бронзой - "егории".

Полковник контрразведки, глядя на Белосветова с подкупающей улыбкой, спросил:

- Ну, Николай Константинович, что будем делать? Идёт гражданская война. Нужно ли вам идти домой, когда власть в России захватили жиды? А что это такое, вы испытали вчера на себе: беззаконие! У нас армия - Добровольческая. Решайте сами, если здоровы.

Так очутился Белосветов не по доброй воле в "Добровольческой", хотя окончательного согласия ещё не дал, попросив отсрочки на несколько дней, чтобы присмотреться к обстановке, поговорить с офицерами, подумать...

Большой и откровенный разговор состоялся у него с Михаилом Аркадьевичем Сычёвым, которого он внимательно рассмотрел, оказавшись с ним в дружеской обстановке - за бутылкой водки. Русское простое лицо, интеллигентная пшеничного цвета бородка "буланже" с мягкими усами. И разговор доверительный - глаза в глаза.

- Спрашиваете, что представляет из себя наша армия? Наливайте, наливайте... И сала подрежьте ещё. - Ротмистр был среднего роста, коренаст и как-то неожиданно широк в плечах, отчего производил впечатление очень сильного человека, причём с цепким и умно-холодным взглядом, которым он уставился на собеседника. - Учтите, первыми сюда, на юг, устремились в основном старшие офицеры с фронтов и мальчишки-юнкера из столиц. Полегли почти все. За полгода, в первых боях. А что же вы хотели? Майоры, полковники шли рядовыми в ротах, ходивших в атаки! Надолго ли могло хватить такого пушечного мяса? Особенно гибли мальчишки-юнкера и студенты. Учтите, мы похоронили там своё будущее, гордость и цвет России. Полковники-то - всё же и поопытнее, да и мудрее. А молодежь - вспомните себя в их годы! - друг перед дружкой старались, видя рядом с собою майоров, идущих в штыковую.

- А почему казаки генерала Краснова воюют отдельно от нашей армии? - спросил Белосветов.

- Краснов - за сотрудничество с немцами. Предлагал недавно нашему Антону план: объединиться в одну силу и идти на Москву вместе с немцами. Учтите, как теоретик академии генерального штаба и боевой генерал-практик он доказал с цифрами и выкладками, что большевики были бы разгромлены нами за 3 месяца. Но Антон Иванович, плюс его заместитель генерал Лукомский и начштаба генерал Романовский - не согласились с ним. "Немцы, мол, наши исконные враги, мы воевали с ними, что подумают о нас наши союзники по Антанте? Ну, и так далее. Вот что они противопоставили выкладкам и цифрам Краснова. После этого, сами понимаете, отношения между ними установились прохладные.

- Ну, а лично вы как считаете? Кто из них прав?

- Думаю, что Краснов, - не задумываясь, жёстко ответил Сычёв. - Мотивы наших генералов - чистоплюйство и поза. Учтите, на войне это глупо.

- Может, и глупо, - раздумчиво произнёс Белосветов, - да ведь отдать немцам Москву, а значит, и Россию - тоже не выход.

- Выход! - опять жёстко отрезал Сычёв. - Учтите, немцы у нас - всё равно не удержались, и Краснов это предвидел. А вот жиды, это вам - что тифозная вошь! Что клопы в не оструганных досках! Разлезутся по России, отложат свои подлые яйца во все щели, и тогда нам за 100 лет не вывести эту подлость! Вспомните, сколько убийств совершили они до своего переворота? Чуть что - выстрел, других доказательств и аргументов не было. Столыпин им, христопродавцам, помешал! Тем, что засыпал Россию зерном.

Помолчав и сказав "налейте", Сычёв задумчиво продолжил:

- А вообще-то вражда между Красновым и нашими генералами возникла, если хотите, ещё раньше. Вы же не знаете ничего!.. С чего тут всё начиналось?.. Как только большевики разогнали Учредительное собрание, первым, кто сообразил, что к чему и повёл борьбу против большевиков, был атаман войска Донского Каледин. Сразу объявил независимость от большевиков. И придумал на Дону - вроде бы по типу революционных преобразований - "Донской гражданский Совет". Ну, как бы правительство, вместо "Войскового круга". А когда казаки вернулись на Дон с фронтов, тут же поднял и знамя всероссийской борьбы с большевиками. Мол, захватили незаконно власть, ну, и так далее. Учтите, это же мы все потому и попёрли к нему! Кто с фронта, кто из городов, чтобы остановить этот большевистский разбой и жидов, хлынувших в русский Кремль. А напоролись у Каледина на холодный душ. Мне сам адъютант Алексеева рассказывал - ротмистр Шапрон - какой произошёл разговор в кабинете Каледина. Генерал Алексеев атаману: "Дайте, мол, приют русскому офицерству". А тот ему: "Сочувствую вам, дорогой Михаил Васильич, рад бы всей душой, да обстановка у нас тут больно сложная: казаки настроены по отношению к офицерам царской армии сейчас враждебно. Советую вам больше недели у нас не задерживаться. И вообще перенести свою деятельность по созданию новой русской армии куда-нибудь за пределы Донской области. В Ставрополь, например, или в Камышин". Представляете? Люди съехались к нему - ни своего угла, ни казарм, ни денег - и такой приём!..

Учтите, казачня тогда была настроена на свою независимость от России и боялась ссориться из-за нас с большевиками. Пришлось нам говорить всем, что скоро уйдём в Ростов, вот лишь дождёмся отставших. А потом прибыл Корнилов из Быхова со своим адъютантом Толстовым. За ними - из той же тюрьмы - остальные: Деникин, Лукомский, другие. Как добирались - тысяча и одна ночь, по рассказам! Ну, Корнилов - сразу к Каледину. Настроение у атамана к этому времени кое в чём изменилось. Среди казацкой бедноты появилось много сочувствующих большевикам, которые вели тогда активную пропагацию. Каледин понял, к чему это может привести. Уже не требовал нашего ухода с Дона. Напротив, почувствовал, что мы - единственная настоящая опора в борьбе против общего врага. Но с тактикой этой борьбы не во всём был согласен с Корниловым. Наслушался, видно, Бориса Савинкова с Завойкой, которые тоже прикатили в Новочеркасск и крутились возле него. А Корнилов-то с этими субъектами был знаком на деле и знал им цену. Честолюбцы, готовые ради личной славы предать что угодно и кого угодно.

Учтите, фабрикант этот, Завойко, уже монопольно завладел к этому времени сбором пожертвований на организацию нашей армии. Ну, и стал плести интриги в казачьих слоях с целью свержения Каледина. Избирайте, мол, себе вместо него Корнилова. Тоже-де казак, хотя и из Сибири. Хотел задобрить Корнилова после провала нашего мятежа в августе прошлого года. Он тогда был правой рукой у Корнилова, много ему навредил. И, видно, хотел поправить свою репутацию. В общем, стал опять проводить нелепейшую затею, которая нас всех тогда возмутила. Корнилов как только об этом узнал, приказал Завойке покинуть Новочеркасск в течение суток. В противном случае, сказал, застрелит его. Да и мы понимали, узнают о таком подлом замысле в штабе Каледина - чужаки, мол, хотят захватить власть на Дону - и созданию армии добровольцев конец.

Не успели мы пережить эту угрозу, как беда грянула с другой стороны: не сошлись, как говорится, характерами сами генералы - Корнилов и Алексеев. Лавр Георгиевич, избранный в главнокомандующие Добровольческой армии, начал требовать её подчинения только ему одному. Хотя и армии-то по сути ещё не было, а так, несколько офицерских да юнкерских батальонов. Но у него аргументы: всякое двоевластие, мол, это не управление армией, а бардак. Как при комиссарах Временного правительства на фронте. Изведал, мол, на собственной шкуре. Ну, и грозился уехать в Сибирь, если будет по другому, то есть, не по его.

- Ох, уж это извечное русское соперничество за единую власть! - заметил Белосветов. - Плевать на любое дело, лишь бы вышло по-моему!..

- Что было делать, представляете? И это - герой войны, любимец офицеров. Но и без опыта Алексеева - тоже нельзя. Да и просто нечестным казалось отстранять Алексеева: всё начинал он, всё организовано было его руками. А организатор он - превосходный! Учтите, недаром же его держали начальником штаба при себе и великий князь Николай Николаевич, и сам император. В общем, еле уладили и этот конфликт на общем совете военных с общественными деятелями: Фёдоровым, Струве, Хрипуновым, князем Трубецким, которые съехались тоже к нам на юг.

А распределили обязанности тогда так. Верховной властью в нашей армии будет руководить триумвират: Алексеев - Корнилов - Каледин. Алексееву поручалось гражданское управление: внешние сношения и финансы. Корнилову - военная власть. Каледину - управление Донской областью. Но отношения между Алексеевым и Корниловым всё равно остались холодными.

И тут, учтите, возникает новое препятствие на нашем пути: лысая сволочь и интриган Борис Савинков, сумевший внушить Каледину, что армия добровольцев не станет-де популярной в народе, если в её руководстве не будет представителя от социалистов. То есть, его, Савинкова. Привык, мерзавец, к этим подлым интригам в своих партиях, и тут начал нам воду мутить. Учтите, дело осложнялось ещё тем, что и Алексеев, и Корнилов сами знали цену этому прохвосту! Но чтобы их не заподозрили в личных антипатиях, молчали, не выставляя своих резонов против него. Это немного сблизило их, и все, наконец, облегчённо вздохнули, когда они избавились от Савинкова.

Только убрались мы из Новочеркасска в Ростов, чтобы там окончательно сорганизоваться в качестве новой силы, а казаки предали в Новочеркасске своего атамана. И дальновиднейший, умнейший Алексей Максимыч вынужден был застрелиться. Почему? Он написал об этом генералу Алексееву в прощальном письме. Я уверен, историки когда-нибудь ещё вспомнят это письмо! Оно поучительно в смысле разгадки природы предательства на Руси. Смерти Каледина, как мне показалось, Корнилов был даже рад: одним крупным соперником стало меньше. Затеял тут же поход за помощью к другим казакам - кубанским. Хотя природа у всей казачни одинаковая: местничество. Алексеев это понимал и был против этого похода - кончится, мол, тем же: предадут. Казаки, мол, везде сейчас хотят жить сами по себе, на общее дело не согласятся до тех пор, пока их сама жизнь не заставит. Лавр Георгиевич тоже читал письмо Каледина, но выводов из него не сделал: снова полез в амбицию. Алексеев же, учтите, намного был старше, болел, участились сердечные приступы. Куда ему командовать в поле?! Возраст уже кабинетный. Уступил Корнилову, видя, что офицеры к нему, как к боевому и храброму генералу, ближе. Охотнее будут подчиняться. В общем, согласился идти на Екатеринодар. На Деникина он тогда, наверно, ещё не надеялся в полной мере. Молод, мол, не дозрел, чтобы сразу в главнокомандующие. Да и субординация не позволяла: Лавр - полный генерал, как и сам Алексеев, а Деникин - только генерал-лейтенант. Хотя по уму-то - он ценил и уважал больше Деникина. Нравилась ему и выдержка Деникина - Лавр-то порох!

Короче, пришлось нам в марте идти сквозь холод и снег по степям пешком. Учтите, почти 500 вёрст! С боями. Тысячи мук мы перенесли, пока добрались до Екатеринодара. Через ледяные дожди и ночёвки на земле. Под мокрыми шинелями! Проснёшься, а на тебе заледенело всё, коробом стоит. Недаром этот поход прозвали потом с лёгкой руки генерала Маркова "ледяным". Да и закончился он для нас неудачей. Корнилов, как вы, наверное, знаете, погиб при штурме Екатеринодара. А город - хотя мы его и взяли - всё равно пришлось оставить. Учтите, казаки и там оказались не за нас. И двинулись мы оттуда назад, опять в сторону Ростова, пробиваясь на Егорлыкскую и Мечетинскую. Там и остановились: до Ростова из этих станиц, казалось бы, рукой подать, а подойти с боем - не хватало уже сил.

В общем, осели там зализывать раны до самого лета. Алексеев разослал оттуда наших командиров за подмогой: Слащёва - на Северный Кавказ вербовать добровольцев, Боровского - куда-то ещё, а сам поехал лечиться в Сочи, да там и помер от сердечного приступа. Тело жена перевезла в Екатеринодар, там похоронила. Но это чуть позже. А в середине июля к нам пробиваются вдруг через красные кордоны добровольцы полковника Дроздовского. Аж из Бессарабии, из Ясс притопали! 1200 вёрст пешком прошли! Да не как-нибудь, а с боями под Каховкой, в других местах. 2 пушки с ними, 70 пулемётов, подводы под продукты для людей и для больных добровольцев. 900 человек всего: 700 офицеров и 200 солдат. И все в новеньком обмундировании, сапогах! Оказывается, в Мелитополе были склады с сукном и кожей. Вот Дроздовский и заставил всех портных города и сапожников шить амуницию его войску. Из Мелитополя они - на Бердянск, потом на Мариуполь, Таганрог и вышли под самую Пасху, на страстной неделе, в Ростов, занятый красными. И что же вы думаете? Вышибли их оттуда, потеряв всего 12 убитыми и 30 с чем-то раненых. На другие сутки увидели, что город окружают опомнившиеся большевики - более 10-ти тысяч навалилось - и оставили Ростов, уйдя в сторону Новочеркасска, навстречу всей совдепии, а не от неё! И что же опять?.. Подошли к городу, как оказалось, в самый отчаянный момент: выручили восставших казаков, которых красные одолевали. А тут неожиданная помощь, и бежать пришлось уже красным. Вошли наши в город, так их там чуть ли не на руках! 2-й день Пасхи как раз. И ну, угощать, приглашать всюду. У меня среди этих дроздовцев знакомый штабс-капитан оказался - познакомились с ним в поезде, когда я ездил в Яссы. Между прочим, георгиевский кавалер, как и вы, большой патриот России, хотя и молдаванин по отцу - Туркул фамилия. А мать - русская.

- Антон Васильевич, нет? - вновь обрадовался, чуть не вскакивая, Белосветов.

- Он. Тоже знаете, что ли? Откуда?

Белосветов рассказал.

Выслушав, Сычёв налил по этому поводу ещё, торжественно произнёс:

- Вот уж действительно, неисповедимы пути твои, о Господи! - И залпом выпил. А закусив, продолжил: - Так вот этот Туркул сообщил мне в Егорлыкской, что в Новочеркасске казаки выбрали себе нового атамана, генерала Краснова, приехавшего к ним после побега из Питера. Вместо покойного Каледина, значит. За месяц, прожитый в его столице, "дрозды" сыграли более 50-ти свадеб - там, в Новочеркасске, есть у них Институт благородных девиц, из сирот в основном. То есть, "дрозды" стали как бы уже родными казакам. И Краснов, видя это, предложил Дроздовскому вступить с его бригадой в войско Донское, под начало генерала Денисова. Но Дроздовский отказался и, дав отдохнуть своим орлам, повёл их на соединение с нами: знал, что мы в Мечетинской и Егорлыкской стоим. Сам он тоже отвоевал полный срок на большой войне. Начдив, Академия Генерального штаба за плечами, так что опытный вояка. Красные пропустили его сквозь себя, как нож, вошедший в каравай. Он их просто рассекал на своём пути и шёл к нам. Высокий, загорелый, худой. Только пенсне посверкивало на солнце! Мы их тут встретили с такой радостью, что они уж от нас более никуда! Да и что у нас было-то силы тогда, без них? А пришли, и сразу образовалось, как говорится, ядро! 4 бригады. В 1-й - корниловцы, то есть, 1-й конный Офицерский полк, плюс пехота. Во 2-й - дроздовцы, плюс 2-й Офицерский полк. В 3-й - 2-й конный Офицерский полк и полк самурцев. При этих бригадах были ещё казачьи пластунские батальоны. Ну, и в 4-й бригаде - конная казачья бригада генерала Эрдели. Вот и всё. Это уж чуть позже прибыл полковник Слащёв с казачьей бригадой терских казаков под командованием полковника Шкуро. Это далековато отсюда.

- А где сейчас находится этот Туркул, не знаете?

- Точно не знаю, потерял я этих дроздовцев из виду. Сам Дроздовский, я слыхал, получил ранение в ногу и лежит в госпитале в Екатеринодаре. Его части находятся где-то в угольном бассейне, в районе Горловки. А Туркул - Бог его знает! Командир батальона всего, таких командиров много. Но... можно узнать, если хотите.

- Конечно же, хочу! - обрадовался Белосветов. - Мне нужно сообщить ему, что его брат - в Ялте, женился там.

- Ладно, сообщим, - пообещал Сычёв. И вернулся к истории становления Добрармии, когда ещё был жив Алексеев. - Представляете, какой был опыт у старика, как он умел всё наладить, организовать, достать, договориться, с кем нужно! С союзниками по Антанте - насчёт денег и вооружения. С русскими заводчиками и фабрикантами - о пожертвованиях. Их же ограбили большевики, выгнали? Желаете, чтобы мы вернули вам ваши заводы? Раскошеливайтесь! Деньги у вас есть.

В общем, пока мы набирали сил под Ростовом, на Дону, как я уже говорил, появился генерал Краснов. Немцы к тому времени, видя слабость большевиков, расширили свою интервенцию: с Украины дошли аж до границ Донской области. А потом они, не обращая внимания на Брестский договор, захватили и Ростов. Но пойти дальше, на казачьи станицы, не решились. Понимали, войско Донское хоть и разгромлено при Каледине, но сорганизовалось из опомнившихся казаков опять и стало реальной силой. В станице Заплавской образовано даже "Временное донское правительство". И правительство это успело сколотить не только 2 конных полка и батальон пластунов, но и 7 пеших полков. В общей сложности что-то около 5-ти тысяч штыков и 1000 сабель. До десятка тяжёлых орудий, пулемёты. Да ещё подошёл из Сальских степей отряд походного атамана Попова. А это тоже свыше тысячи человек с пулемётами и орудиями. Немцы поняли, большевики эту силу тоже боятся преследовать. Короче, образовалось со всех сторон как бы равновесие, и никто из них не решался нападать первым. Хотя для немцев соблазн был, конечно, велик! Зерно, фураж, скот - не меньше, чем на Украине, которую они уже ограбили. И большевиков можно ослабить, если отхватить у них такое богатство на Дону, и всю Германию накормить. Но...

А казаки тем временем заменили у себя форму обращения к офицерам: "ваше благородие" - на "господин". Хватит, мол, "благородий". Создали "Круг спасения Дона". Это - нечто вроде правительства. И объявили мобилизацию на льготных условиях. Решили зачислять в "казаки" даже не казаков. А ведь это, учтите - привилегия! Вот к ним и повалил мужик...

Словом, образовалась мощная Донская армия, которую возглавил генерал Попов. Краснов, избранный войсковым атаманом - боевой генерал, авторитет, закончил Академию Генерального штаба - разделил эту армию на 3 группы: северную, южную и Задонскую, что южнее Ростова. Ну, и начал осуществлять свою политику... с мирного сосуществования с немцами. Человек он, как я уже вам докладывал, ясного ума и твёрдого характера, и не побоялся, что казаки его не поймут: попросился со своей Донской областью под германский протекторат. Но... как он ловко это преподнёс и своим, и немцам! Казакам - что они лишь формально будут числиться под немцами, а фактически-то, мол, у нас как было всё, так и останется - сами будем править всем, как настоящее самостоятельное государство. И правительство своё создадим. А немцам - вам, мол, неудобно сейчас нарушать Брестский договор с большевиками, а вот мне воевать с ними - удобно и необходимо. Если поможете, конечно, оружием, боеприпасами, деньгами за нашу пшеницу и скот. Дипломат! Ну, те ему благодарны за это: цели-то, мол, общие. Обещали помочь и армии Деникина, если, мол, он её соберёт. А Краснову, учтите, именно этого и надо было. Но и это не всё...

Что он делает дальше!.. Тут же обращается к Кубанскому казачеству, Астраханскому, Терскому. И даже к горцам Кавказа. Давайте, мол, провозгласим в качестве нового государства на территории России общий "Доно-Кавказский союз". И будем тогда чихать на всех! Это же, мол, огромное государство фактически! Вся Европа поместится на такой территории. А время, мол, подойдёт, тогда и немцам фитиль в задницу вставим: полетят они отсюда сплошными осколками! Но сначала надо перебить главную заразу, большевиков.

Чувствуете, как продуманно замахнулся на всё! Но этого не сумели понять и не могли ему простить, как я понимаю - этот временный союз с немцами - ни Деникин, ни его помощники. В новые цари, мол, казачишка, наметился!

Ну, а самому Краснову преподнесли своё несогласие под соусом, что стоят - и всегда, мол, стояли - за "великую и неделимую Россию". А вы-де, Пётр Николаевич, своими "союзами" начинаете её делить. А потом, мол, когда придёт время, эти ваши казачьи атаманы, вкусив личной власти на местах, не захотят уже стать под державный скипетр. На Россию им тогда... опять захочется наплевать.

Белосветов не выдержал:

- Но ведь так оно, вероятно, всё и есть?!

- Так, да не совсем, - не согласился Сычёв. - Краснову, учтите, тоже Россия дорога. Но он - стратег. А наш Антон против него - лишь близорукий тактик!

- Может, вы преувеличиваете? - осторожно спросил Белосветов, чтобы не обидеть собеседника. Но тот и не думал обижаться, увлечённый собственным взглядом на вещи:

- Не преувеличиваю. У Деникина - нет логики. Помощь-то от Краснова - он принимал? И оружием, и провиантом. Хотя и знал, от кого она шла. Не от Краснова, от немцев! Было лето как раз, опять мы вернулись в Новочеркасск. Чем кормить людей, как одевать и обувать? А тут ещё к нам попёрли со всех сторон новые добровольцы. Привёл пехотную дивизию генерал Марков. Правда, погиб вскорости. Другую пехотную дивизию - генерал Боровский. Конную дивизию привёл генерал Эрдели, грузин. Вано Георгиевич. Тут же подошла и конная бригада генерала Покровского с Кубани и в придачу к ней 2 батальона пластунов.

- Ого!..

- А что же вы думаете? Опомнилась казачня и на Кубани. В июле у нас уже были сформированы: Кубанская казачья дивизия генерала Улагая из адыгейцев и Кубанская казачья бригада полковника Шкуро, которого...

- Вы о нём говорили, - заметил Белосветов.

- ... которого Деникин произвёл сразу в генералы. Но Улагай и Шкуро - к сожалению, откровенные дураки. Зато продолжают воевать, как ни в чём не бывало. А вот генерал Марков - погиб, этого жаль. Вообще много погибло бесстрашнейших и благороднейших людей! Офицерские полки ходили в атаки в полный рост, не пригибались! Полковники - шли рядовыми, с винтовками на перевес, как солдаты. Солдат у нас не хватало. Ни одна красная часть не выдерживала этих офицерских атак - разбегались все. Но и у нас потери тяжёлые: цвет нации ложился в братские могилы! Надолго ли могло хватить этой элиты?.. Был бы с нами Алексеев, он этого не позволил бы, а дальновидно поберёг. Умер, бедолага, в Сочи от расстройства, когда против нас выступили грузины на Черноморье.

Сейчас лучшие полки из вновь прибывающих добровольцев названы, учтите, в честь погибших: "Корниловскими", "Марковскими", "Алексеевскими". Но и дурачья и дерьма стало полно. Да, да! Не удивляйтесь. Пополняемся теперь в основном из казачьего сословия, а в нём - и офицеры с крестьянскими замашками. Учтите, эти лошадь уважают больше, чем кадрового офицера или юнкера. Многие идут к нам, надеясь пограбить после боёв. Да, да, не удивляйтесь! Мародёры по духу, так сказать, привитому в станицах испокон веков. Победил врага - можно грабить деревню, которую тот защищал, город. Из-за таких вот охотников грабить, насиловать - про нас уже дурная слава везде. Вместо "Добрармия" теперь говорят "Грабьармия" идёт! Пропадай мои валенки, если лгу! Ну - ладно: с прибытием вас в наши ряды!..

- Да ведь я ещё не решил...

Сычёв залпом выпил, странно уставился на Белосветова и, не закусывая, произнёс:

- Но лучшие части, учтите - из идейных офицеров, конечно. Это - люди чести, готовые пролить свою кровь за спасение России. Видели нашивки на рукавах? С черепами и кантиками цвета российского флага? Это - батальон "Мёртвая голова". Назад - не пятятся, ходят в бою только вперёд. Но бывших "офицерских" батальонов, учтите - уже почти нет. Остались только их названия. Генерала Маркова - заменил Борис Иванович Казанович. Толковый генерал и не трус, но - всё равно не Марков!

В конце августа Антон Иванович Деникин объявил, что им создано правительство России, которое он назвал "Особым Совещанием" - видимо, в пику Краснову. Тут уж к нам прибыли штатские господа из столиц - бывшие министры, всякие думцы, газетчики. Все примазались. Даже знаменитый своими скандалами в Думе Пуришкевич. Савинков, предавший Корнилова в августе прошлого года, как я уже говорил. Пётр Струве. А Василий Шульгин, который ездил к царю в Псков за отречением вместе с Гучковым, теперь у Антона возле правого уха стоит - главным идеологом нашего "белого дела" стал. Редактор газеты "Великая Россия" сейчас. Вместе с генералом Драгомировым составлял Антону "Положение об "Особом Совещании". Ну, не смешно ли? Не правительство - а "Совещание"! Да дело ли боевым генералам совещаться со всякой политической шушерой! Казнокрадами, подхалимами, интриганами, газетчиками! Один "Осваг" чего стоит!

- А что это такое?

- Печать так назвали: осведомительное агентство!

- Пахнет, по-моему, чем-то полицейским, - заметил Белосветов.

- Вот-вот! Но основной профиль у них пока - восхвалять Антона и наши победы. Учтите, о поражениях - вообще не пишут. Даже о расстреле царя и царской семьи в Екатеринбурге - глухо как-то сообщили, без должной надрывной ноты. Ну, так как? Вступаете в добровольцы?..

- Не знаю. Вы так изобразили всё, что право же не знаю, что вам сказать? Это надо на трезвую голову...

Говорили и пили в ту ночь долго, вроде бы даже подружились. Но в контрразведку Белосветову идти не хотелось и на другой день, хотя Сычёв ему предлагал это уже на трезвую голову; и в офицерский полк к Марковцам не хотел тоже, хотя прошёл ещё один день. И, наверное, Николай Константинович так и уехал бы к своим в Москву, если бы не произошла у него ещё одна негаданная встреча с человеком, который своей страстной убеждённостью и искренностью круто изменил ему всю судьбу - в штабе полковника контрразведки Куроедова появился капитан Туркул. Да не один, а вместе с невестой, которая решила его сопровождать из ростовского госпиталя сначала до своего дома в Новочеркасске, а затем и дальше, до самой Горловки, где якобы находились дроздовцы. В штаб к контрразведчикам Туркул завернул, чтобы узнать, не рискует ли он жизнью своей невесты, если повезёт её с собою до Горловки - какова в пути обстановка?

- Мне сказали, господин штабс-капитан, что вы видели в Ялте моего брата и имеете какое-то сообщение для меня. Капитан Туркул! - представился Белосветову рослый офицер, похожий внешне на кавказца не только усами, но и всем своим восточным обликом. - А это - моя невеста, Александра Фёдоровна, - добавил он и покраснел.

- Очень приятно, - поклонился Белосветов обоим. - Николай Константинович. Вот уж не ожидал вас здесь встретить, хотя и 2 дня назад спрашивал о вас ротмистра Сычёва.

- Да, он мне всё и рассказал. Только вот брата моего, к сожалению, уже нет. Летом ко мне приезжала в Новочеркасск мама и рассказала.

- Что рассказала? - растерялся Белосветов от огорошившей его вести.

- Что Коля погиб в Ялте. Ей написала об этом его невеста.

- Как это произошло?..

- Пройдёмте отсюда куда-нибудь, а? - предложил Туркул. - Там и поговорим обо всём...

Разговор этот оказался долгим, затянулся чуть ли не на 2 часа. Но Туркул не спешил, и Николай Константинович привёл его с невестой в дом, в котором остановился на постой, и где не спеша, снова за бутылкой водки, они сидели втроём в натопленной комнате и говорили, поглядывая на белый снег за окном - там всё мело и мело...

- На другой день, видимо, - неторопливо рассказывал Туркул, - я имею в виду прощание моего брата с вами - в Ялте восстали татары, и Николай, как написала маме его невеста, примкнул к ним. Но в бою был опять ранен, Оля эта нашла его лежащим на улице, истекающим кровью, и перевезла в госпиталь, в котором и осталась с ним после перевязки. Ему через пару дней полегчало, но она не отходила от него. А в Ялтинский порт в это время прибыл из Севастополя крейсер "Алмаз" с пьяной матроснёй. Стали хватать прямо на набережной не только татар, но и всех русских офицеров, какие там были.

- Как же они их узнавали?

- Да по военной выправке! Неужели, если вы переоденетесь в штатское, не будет видно, что идёт кадровый военный?

- Да, пожалуй, - согласился Белосветов.

- Одного подполковника, старика Карташова - он шёл с женой и дочерью по набережной и одет был в офицерский мундир специально, чтобы всем видно было, что герой японской, порт-артуровец, отставник с медалью за Порт-Артур и георгиевским оружием - так вот его выхватили из рук жены и стали избивать. А потом увели на свой крейсер и там связали ему руки и ноги, а затем на глазах семьи, окровавленного, бросили в море.

- Какая сатанинская жестокость! - Белосветов закурил.

- Это ещё не всё, - закурил и Туркул. - Затем эти матросы кинулись в госпиталь. А там - полно раненых офицеров. Они их стали колоть штыками прямо на койках. Ну, а брат мой забаррикадировался в своей палате ещё с тремя офицерами и отстреливался до последнего патрона. А потом они его зверски замучили, а над Олей надругались - коллективно, по-скотски. Всех сестёр милосердия изнасиловали, поубивали врачей. Словом, устроили такое, что весь город закрылся в своих домах и никто не выходил. Немцы-то вошли в Ялту, когда уже всё было везде разбито, выпито, опозорено, а матросня эта ушла на "Алмазе" в Севастополь. Там, видно, переоделись вместе со своим Дыбенко и рассеялись.

- Страшная история, - тихо выдохнул Белосветов. - Ну, а как вы? Я вижу, хромаете...

- Да, - вздохнул и Туркул. - Получил тяжёлое ранение под Кореневкой в бою с Сорокиным. Пуля раздробила мне кость. В июле ещё дело было, а выписался вот лишь теперь, под новый год.

- Не срасталась кость?

В разговор вмешалась невеста Туркула:

- Тут, наверное, я виновата. Вместо того чтобы сразу лечь в госпиталь, Антоша приехал в Новочеркасск и жил в гостинице со своим, тоже раненым, товарищем. В нашем госпитале не было ни одного свободного места, и они ходили только на перевязки. Нога не заживала без гипса. А потом приехала Тошина мама из Одессы, чтобы повидаться с ним и со мной познакомиться. Он опять не поехал в Ростов - из-за нас. И я рядом, и мама, он и тянул. Пока не приехал подполковник Кулаковский...

Туркул пояснил:

- Это адъютант Дроздовского. Я писал нашему командиру, что нога не заживает, он и прислал его на автомобиле. Аж из Екатеринодара! Оказывается, его тоже ранило в ногу при взятии Ставрополя. Но рана ему показалась пустяковой - пуля задела ногу лишь слегка, и он даже из строя не выходил. А ведь август, жара! Рана стала гноиться, и в Екатеринодаре он уже не мог ходить, лёг в больницу. Операция за операцией, асептических материалов нет, ну, и стало совсем худо. А тут ему моё письмо вручили. Он и прислал ко мне Николая Фёдоровича с запиской, чтобы я такими вещами, как лечение, не манкировал. А самому Кулаковскому дал приказ: перевезти меня без разговоров в Ростов. В госпиталь, где хирургом работает профессор Напалков. Пришлось распрощаться и с Шурочкой, и с мамой, - они, кстати, тоже были согласны с решением командира - и я отбыл в Ростов на автомобиле с Кулаковским.

Профессор Напалков оказался хорошим знакомым Дроздовского и занялся моей ногой в тот же день. А вот самому командиру не повезло. 8 операций в Екатеринодаре на его ноге ничего не дали, и он прибыл в ростовский госпиталь тоже. Но - было уже поздно: гангрена, и профессор Напалков отрезал ему ногу по самое колено. А неделю назад Деникин присвоил ему звание генерала.

В разговор снова включилась Шурочка:

- Я приехала к Тоше в Ростов, когда он уже стал поправляться. А вот Михаилу Гордеевичу не повезло. Высох весь, жёлтый, несчастный такой, но... надеется, что можно будет воевать и без ноги.

- А почему ему надо воевать без ноги? - вырвалось у Белосветова.

Вместо Шурочки ответил Туркул:

- В нашей армии все рассказывают, как ответил генерал Алексеев на вопрос, который ему задали на военном совете перед "Ледяным" походом на Екатеринодар: "Куда мы пойдём?" Ваш вопрос - почти такой же. Ротмистр Сычёв сказал мне, что вы не хотите идти с нами. - Туркул о чём-то задумался, и Белосветов напомнил:

- Так что же ответил генерал Алексеев?

- Говорят, он сказал так: "Куда мы идём - не знаю. Вернёмся ли - тоже не знаю. Но мы должны зажечь здесь, на юге, огонь сопротивления большевикам. Должна же быть в России хоть одна светлая точка в охватившей её тьме!"

Николай Константинович молчал, потрясённый глубоким смыслом ответа, поразившим его. Туркул вздохнул:

- А вы не хотите, получается, идти не только на тот огонёк, а даже на зарево от разгоревшегося уже пожара, который охватил Россию со всех сторон.

- Вы хотите, чтобы я убивал русских мужиков? Крестьян и рабочих?

- Понимаю вас, - спокойно отреагировал Туркул, не становясь в позу, не говоря высокопарных слов: "Поэтому вы хотите, чтобы мы это делали за вас?" Или что-то в этом роде. Но он заговорил о другом. - Когда мы дошли до Каховки и надо было переправляться через Днепр, нам преградили путь красные. А немцы, которые занимали уже Украину, неожиданно предложили нам свою помощь. Помощь, чтобы убивать русских мужиков, как вы сказали. У нас тогда именно эта возникла мысль. И мы отказались от немецкой помощи. Но когда жидовские комиссары приказали русским мужикам убивать нас, русских офицеров, эти мужики открыли огонь, не задумываясь. Они до сих пор грабят в городах русскую интеллигенцию, сельских помещиков. Убивают наших братьев и сестёр. Студентов, гимназистов. Эти мальчишки идут сейчас к нам толпами. Да и прозревшие мужики, которых обманул Ленин, тоже идут. Так почему же, позвольте вас спросить, не хочет идти вместо неопытных мальчишек кадровый русский офицер?

- Не знаю, смогу ли я убивать своих, таких же русских, как я.

- Значит, комиссары красных могут настраивать русских рабочих против нас, а вы - останетесь в стороне? Пусть безногий лётчик Дроздовский воюет?

- Разве он лётчик?

- Да. Сначала окончил Академию Генерального штаба, а в войну переучился под Севастополем на лётчика. Но опять воюет в пехоте. И будет воевать без ноги, потому что у него - важнее голова. А голова, кстати сказать вам, очень талантливая. Он берёт не числом, а уменьем. А как предусмотрел всё перед нашим походом из Ясс! Да нас перебили бы всех на дорогах Украины местные националисты, если бы мы по распоряжению Дроздовского не прихватили с собой 70 пулемётов, 2 броневика, 2 аэроплана, 4 автомобиля. Из добровольцев свою санчасть набрали. Обозы для раненых и боеприпасов, провианта. Даже радиотелеграфом обзавелись, пушками. Стало 13 вместо 2-х! Ну-ка, сунься к нам, попробуй!.. Везде пополняли запас провианта и боеприпасов. А в Мелитополе даже новенькое обмундирование приобрели. Ростов взяли с хода и почти без потерь!

- А Сычёв говорил, вы ходили офицерскими ротами во весь рост на огонь противника.

- Было и такое, когда надо было, - спокойно заметил Туркул, не раздражаясь. Эта спокойная манера его и выдержка покоряли Николая Константиновича. Но всё же спросил:

- Это правда, что у вас в офицерских батальонах поручики ходят в рядовых?

- К сожалению, правда. Я и сам начинал с должности фельдфебеля в своей роте. Все после боя уже спали, а мне приходилось бегать и утрясать дела с провиантом или баней. Что делать? Не хватает рядовых до сих пор, а война не ждёт.

Белосветов, глядя на невесту Туркула, спросил:

- Не боитесь идти замуж за человека, который каждый день...

Туркул перебил:

- На войне, Николай Константиныч, всё случайно, и всего случайнее жизнь и смерть. Все под Богом ходим. Не надо Шурочку пугать этим.

Шурочка ответила тоже:

- А я и не пугаюсь! Антошу не убьют: у него "линия жизни" на руке - длинная. Только бы не ранили, не покалечили, вот этого - боюсь, - призналась она.

Туркул перевёл разговор на другое:

- Россией управляют сейчас жиды. Я знаю эту публику по своей Бессарабии, - продолжал он спокойно, разглядывая Белосветова. Красивое лицо Туркула с большими восточными глазами светилось умом и добродушием сильного человека. Недаром его так любит Шурочка - было в нём что-то привлекательное и внушающее доверие. - Алчные, жестокие! А теперь, почувствовали, что власть в их руках, вот они и льют кровь православных, сколько душе угодно. Нет такой воинской части, в которой не комиссарили бы жиды. Нет города, в котором не стояли бы они у власти. Они хлынули из Одессы, Житомира, из всех своих местечек на Украине и Белоруссии в Питер, Москву, а оттуда уже, как клопы, по всем городам, в свои чрезвычайки. Надевают на себя кожанки или форму матросов, перепоясываются пулемётными лентами, маузер в руки - и ну, устрашать обывателей! И уже не хаимы они и не пинхусы, а александры и михаилы, и не циперовичи и губельманы, а моревы и ярославские, гусевы. Осталось только ивановыми заделаться и пережениться на русских женщинах.

- А ведь имя Хаим, наверное, происходит от Ноева сына Хама, - заметил Белосветов. - А хам по-русски, это хам, тут пояснений не требуется, библию все знают.

- Вот именно, - согласился Туркул. - И вы тем не менее готовы им всё это простить?

- Ну, почему же, я ведь не сказал ещё своего решения.

- У нас в дивизии есть старик-полковник, который привёл с собой воевать против этой большевистской погани не только двух взрослых сыновей - один из них уже лишился правой руки по самое плечо, так, что погон прямо свисает, но продолжает находиться в строю - но и трёх внуков ещё! Эти мальчишки - тоже воюют. А вы - я уже говорил вам это - боевой офицер, столько орденов... Я просто не понимаю...

Вот эта последняя капля, ударившая по душе, словно пуля, и решила судьбу Николая Константиновича, повернув её в новое русло - не домой, а на войну. А Туркул, видя, что Николай Константинович уже принял решение, радостно предложил:

- Хотите ко мне в Офицерский батальон командиром взвода? - И торопливо добавил: - У нас в полку есть и подполковники на должностях взводных командиров. - Он вздохнул: - Был бы жив начальник штаба дивизии полковник Войналович - погиб при взятии нами Ростова - он бы нашёл для вас должность... - Антон Туркул был младше Николая Константиновича на 2 года и понимая, что тому не хочется идти к нему в "мальчики", продолжал: - Мы, когда сформировались в Яссах, не думали о должностях. Это было 26-го февраля. В Брест-Литовске Троцкий уже продал Россию, отдав приказ распустить русскую армию. Нам не до этого было...

- Не надо меня уговаривать, - остановил Белосветов своего нового товарища по общей судьбе. - Поеду в штаб. Куда направят, туда, значит, и явлюсь. Я человек военный...

- Ну, как хотите, дело ваше, - легко согласился Туркул. Но, видимо, чем-то понравился ему Николай Константинович, и он продолжал объяснять: - У нас в дивизии теперь 2 Офицерских стрелковых полка, 2 Офицерских кавалерийских полка, 3 инженерные роты, гаубичный взвод и лёгкая артиллерийская батарея. На любой вкус есть места.

- Где они сейчас? - спросил Белосветов.

- Держат оборону в Горловке. Михаил Гордеевич просил меня в госпитале поздравить всех с новым годом, привет от него передать. Так что пора...

- Всего вам доброго, Антон Васильич! - поднялся Белосветов, пожимая руку Туркулу. - И вам, Шурочка, тоже.

Туркул, оптимист по натуре и, видимо, никогда не унывающий человек, ответил:

- Вам тоже всего хорошего! Ну, да, видимо, встретимся ещё. Может, в вашей родной Москве, а?..

- Дай-то Бог!..

Не знали, что в ростовском госпитале умирал от гангрены генерал Дроздовский - не помогла ампутация, как не могли знать и того, что больше им уже не суждено будет встретиться никогда. Да и назначение Белосветова в казачий кавалерийский полк тоже будет несколько неожиданным и странным. Действительно, жизнь на войне - сплошные случайности, порою трагические, порою просто нелепые.

Новый, 1919-й, год Николай Константинович встречал уже в другом месте.
2

Пока начавшаяся гражданская война, вспыхнувшая с появлением Колчака по-настоящему и на Южном фронте, и на Восточном, продолжала взрывать судьбы рядовых её участников, судьба наркома "красных" Иосифа Сталина, утопившего пленных "белых" офицеров, словно крыс, лишь укреплялась в правительстве Ленина. Вылечившись от трёх пуль эсеров, он не только не попенял Сталину за проявленный им садизм, запрещённый международным соглашением государств Европы, а напротив, остался доволен решительными действиями своего подчинённого и его отчётами о проделанной работе в Царицыне. Отчёты эти были краткими по форме и ясными по мысли.

От Лёвки Каменева Сталин узнал, что мятеж эсеров Ленин спровоцировал сам.

- Как это?!. - не поверил Сталин своим ушам.

- Понимаешь, Ленину давно хотелось избавиться от претензий партии эсеров войти в состав правительства.

- Каким образом?

- Поставить их партию вне закона, как в своё время кадетов. А тут у немцев пошли плохо дела на Западном фронте с Антантой. Нас они, как ты знаешь, ограбили до нитки своим миром. И Владимир Ильич понял: настало время избавиться от мира с Германией и от выплаты ей грабительской контрибуции.

Сталин сразу всё сообразил:

- И он решил застрелить Мирбаха?

- Именно. Но выяснилось это потом, когда узнал обо всём Свердлов.

- А что, Яков бил развэ против?!

- Выходит, что так. Ленин не посвятил его в свои планы: действовал через Дзержинского. Тот выписал Андрееву и Блюмкину правительственный пропуск в германское посольство, и те...

- Теперь панятна, пачиму Блюмкина не расстреляли. Но странно другое: пачиму эсери пашли на мятеж? Они же на седмом съезде твёрдо стояли за войну с немцами, а не за пахабни мир!

- Да не было сначала никакого мятежа и в помине! Ленин довёл их до этого уже потом, другой провокацией: стал обманывать их, арестовал Спиридонову. Они и возмутились. А как только восстали, он поставил партию левых эсеров, которую уважал Свердлов, вне закона. Ленин не послушал Якова Михалыча, а немцы всё равно не разорвали мир с нами. И эсеры подстрелили после этого и Ленина, как Мирбаха. Теперь мы объявили всем красный террор, и только вчера узнали, что в Москве, во всё это "мятежное время" находился Керенский!

- Зачем? - удивился Коба.

- Ждал, что позовут его в правители снова, если мятеж удастся. Он же эсер!

- А ми считали, что он живёт где-то за границей!

- Так оно и было. Но, видимо, сладкая штука власть! Вернулся. Скрывался в какой-то монастырской больнице на Псковщине, а оттуда сюда, в Москву. А теперь опять сбежал, как невидимка!

- Значит, хароши канспиратор!

12-го сентября Ленин вызвал Сталина в Москву. 15-го вместе со Свердловым как председателем ВЦИКа выслушал доклад "чудесного грузина" о положении дел в Царицыне. Сталина поразил внешний вид обоих: измученные лица, покрасневшие от недосыпаний веки. Как, на чём только держатся? На нервах?.. Столько государственных забот, неотложных дел на фронтах, в стране. Даже представить всего невозможно. А сколько приезжает людей на приём!.. И все не с мелочью, недостойной внимания. Вот и его слушали более часа. Правда, остались довольны. Но Яков, похоже, был чем-то озабочен. Чувствовалось, чего-то боится до такой степени, что даже высох весь. Ленин хоть отоспался во время лечения, но собирается, сказал, в какую-то деревню за Москвой - отдохнуть там. А Свердлов - ну, прямо не жилец!.. Жаль стало его жену, которую знал вроде бы давно, а получается, что и не знал. Помнил лишь, что русская и почти всегда почему-то не то испуганная чем-то, не то ожидающая беды. Преданная жена, не то, что Надя...

Через 2 дня после доклада Ленин объявил Иосифу, что он назначается председателем вновь образованного Военно-революционного совета Южного фронта при новом главкоме этого фронта, 48-летнем Павле Сытине, бывшем генерал-майоре российской армии ("Сам перешёл к нам на службу, по доброй воле!" - закончил Ленин).

Отдохнув несколько дней возле молодой жены, которая всё ещё не могла привыкнуть к нему, дичилась его и своего положения и была грустной, он прихватил её с собою (живёт же при Ворошилове его жена!) и 22 сентября выехал в Царицын, лелея в душе мысль об отмщении Троцкому за его высокомерие - даже не поздравил с повышением. Но это ещё требовалось обсудить с Климом Ворошиловым. Если согласится, тогда уж и действовать сообща... Тем более что узнал от жены, будто Троцкий приказал расстрелять ночью 500 бывших высших офицеров царской армии, героев русско-японской войны, а ныне пенсионеров, прямо на Красной площади возле Лобного места.

- За что? - удивился Иосиф.

- В отместку за покушение на Ленина.

- Какое они к этому имеют отношение? Разве они эсеры?.. - удивился он ещё сильнее.

- Не знаю. Но люди говорят, что Троцкий объявил всем бывшим дворянам красный террор.

- Ладно, не болтай только об этом, где попало!

- Почему? - не поняла жена.

- А вдруг это неправда, а просто слухи. Троцкий - мой начальник теперь.

В поезде, вырвавшемся после Рязани в необъятные глазом степи (когда-то из этих степей на Рязань с гиком врывались татары на лошадях), Сталин размышлял, покуривая в коридоре вагона трубку и поглядывая на степь из окна: "Вот что значит школа жизни, Лейба Давидович, которую прошёл нарком Сталин, в сравнении с книжной школой Троцкого, зазнавшегося от воображаемых успехов. Пройдёт 2 года, и мы сравним наши результаты, а не самомнения. Хорошие результаты зависят не от красивых речей на митингах, а от конкретных и целенаправленных действий, от терпения и умения ждать, запомни это! А также от умения преподносить полученные результаты начальству. Но это - моя сфера, а не твоя. В ней нарком Сталин даст наркому Троцкому 50 очков форы! Потому что нарком Троцкий не умел подбирать себе помощников ни в наркомате иностранных дел, боясь, что они заблестят ярче его, ни в Красной Армии, окружая себя такими командармами, как Дыбенко, Муравьёв, Сорокин, Лашевич, Сытин (этот, говорят, закончил Академию Генштаба и вояка профессиональный, но ты с ним не сработаешься, так как ты боишься опытных русских генералов, тебе нужны такие, как твой зам Эфраим Склянский). Ты ещё обгадишься с ними, как с Дыбенко и Муравьёвым, и не раз. Это говорит тебе Сталин, человек, разбирающийся в людях и опытнее тебя в умении строить взаимоотношения с людьми".

В Москве действительно в отместку за ранение Ленина расстреляли 500 русских офицеров, привезённых из внутренней тюрьмы НКВД на Лубянке в грузовиках на Лобное Место по приказу наркома Троцкого. Этих людей сначала вызвали к Дзержинскому по специальным повесткам, якобы для того, чтобы установить, чем они занимаются. Вызывали только старших офицеров, включая и генералов, награждённых орденами Георгия Победоносца за героизм, проявленный на фронтах Русско-японской войны. Им не объявили, зачем их везут на Красную площадь, когда наступил вечер.

Вечернего расстрела не предполагал и сам Троцкий, намеревавшийся войти в Историю днём и с барабанным боем, чтобы видела вся Москва и устрашилась. Но Дзержинский, в виду отсутствия в Москве Ленина, успел сообщить о намеченной казни Свердлову как главе Советской власти:

- Яков Михайлович! - кричал Феликс в трубку. - Этого никак нельзя допустить! Остановите Троцкого, мне он не подчиняется. И вообще заявил, что Ленин оставил его вместо себя на время отпуска.

- Где он сейчас?.. - испуганно спросил Свердлов.

- Здесь, в моём кабинете. Но я вам звоню из кабинета Ягоды.

- Задержите его любым способом! Выезжаю к вам...

Разговор с Троцким у Свердлова состоялся через полчаса, но затянулся до вечера. Однако не потому, что был длинным, а потому, что Свердлову пришлось пойти на опасное полупризнание, встретив упорство самолюбивого наркома, владеющего всей Красной Армией, а не чиновниками, которыми мог командовать Свердлов.

- Вы что, Лев Давидович, не понимаете, что произойдёт?!. Только честно, мы тут один на один, свидетелей нет.

- А что может произойти?

- Да то, что нас разорвут потом на куски!

- Кто это нас посмеет разорвать? И за что? Все газеты уже напечатали, что мы, Советская власть, объявляем всей контрреволюции красный террор за покушение на вождя мирового пролетариата!

- Да ведь эти офицеры - гордость русского народа! Герои Японской войны, пенсионеры! Мирно сидели здесь, в Москве, а не поехали к Деникину на Дон. Какие же они контрреволюционеры?

- А вы их послушайте! - заорал Троцкий. - Что они нам тут высказывали, когда мы стали их допрашивать!

- А почему вы их стали допрашивать? За какую провинность?

- Яша, ты что-о?! Перестал понимать, женившись на русской, что такое антисемиты?!

- А при чём тут моя жена? Может, ты и меня зачислил уже в антисемиты? Так знай, я запрещаю тебе это делать не как муж русской жены, а как глава Советской власти!

- Но почему, почему ты против? Ты можешь мне объяснить?

- Могу. Но сначала объясните мне: за что вы их и зачем это нужно именно вам? Приедет Ленин, пусть и решает сам. Тем более что ему не привыкать...

- Что ты имеешь в виду?

- Расстрелы! - обозлился Свердлов. - Но зачем это понадобилось вам, спрашиваю?!

- А почему я должен упустить такой исторический шанс? Вспомни, с чего начались евреи по-настоящему.

- Ну и с чего?

- С возмездия в Вавилоне!

- А за что возмездие этим старикам? Чем они провинились?

- Чем? Один полковник сказал мне прямо в глаза: "Здесь вам Россия, а не Иерусалим с Голгофой для распятия Христа! На Лобном месте у нас казнили только преступников, а не георгиевских кавалеров!"

- И что в этом такого?! В чём он не прав?

- Ты не дослушал, Яша. Я ему: "А кто устраивал в 5-м году еврейские погромы?" А он мне: "Хочешь увидеть, сионист вонючий, как умирают русские офицеры?" И плюнул мне в лицо! Так я после этого должен что? Я, нарком!..

- Сколько у вас этих офицеров?.. - Свердлов воззрился, ожидая ответа.

- Около 500. Это что, имеет значение, да?

- Имеет. Представьте себе теперь, что в Париже военный министр расстреливает на центральной площади, без суда, 500 Дрейфусов сразу! Как это воспримут во всём мире евреи?

- Москвичи - не евреи, мировой неумолкающей прессы не сделают.

- Почему так считаете?

- У них нет денег и настойчивости.

- Ну, а хотя бы до вечера вы можете подождать?

- Зачем?

- Я еду за Лениным и привезу его.

- Но вечером не будет эффекта!

- А какой вам нужен эффект?

- Расстрел должны видеть массы, тогда страх поползёт по всем городам.

- А если по всем городам мира поползёт молва, что Советская власть - это власть палачей, не признающих судов и закона?

- Ладно, я запрещу газетам печатать сообщение о расстреле.

- Так лучше запретить расстрел вообще!

- После того, что` они мне наговорили?!. Да их вешать надо, а не расстреливать! И построить памятник Иуде Искариоту перед окнами их домов!

- Это ещё зачем? - удивился Свердлов.

- Как символ первому революционеру, восставшему против их Иисуса Христа. А расстрелы продолжать, чтобы думали, будто уже пришёл Мессия и творит им своё Возмездие!

От Троцкого пахнуло водкой, и Свердлов махнул рукой:

- Да вы хоть знаете о том, что Каплан в Ленина не стреляла? Что Ленин хотя и знаток ошибок Парижской коммуны, а начал тоже с расстрелов и насилия. Вот его и решили убрать свои.

- Кто тебе это сказал?

- Расскажу после, если отмените расстрел. Но... дайте слово, что вы никому не скажете о том, что я вам сообщу.

- Что-то важное?

- Да, это может стоить мне жизни.

- Ну, хорошо, я подумаю насчёт расстрела... - лицемерно пообещал Троцкий, уже окончательно утвердившийся в своём решении. Даже случайно пришедшую в голову мысль о памятнике Иуде решил осуществить и прикидывал уже в уме, кому из скульпторов можно будет сделать заказ. Он не отменил расстрела, лишь перенёс его из осторожности на более позднее время. А Свердлов не рассказал ему правды о покушении на Ленина и потом пожалел, что проговорился о каких-то "своих".

Правилам поведения Сталин учился у двоюродного брата своей матери лесника Георга. У Гюрджиева. У вора в законе Нико Паташвили. У Ленина, умеющего подбирать себе кадры и прощать ошибки, ставить на 1-е место ум, а не характер человека. Правда, Ленин нередко принимает умелые доклады за результаты. Этой слабостью Сталин успешно пользовался. Этому его научил ещё один хороший учитель. Вспоминая под стук колёс о своих учителях, Сталин прикрыл глаза... И опять не знал, не мог даже предположить, что через месяц Троцкий привезёт в свой штаб в Свияжске памятник Иуде и поставит его перед православным монастырём, где был построен лагерь для военнопленных. И что советская пресса навсегда останется с еврейским кляпом во рту и будет молчать, какие бы преступления ни совершали кремлёвские евреи в России.

В юности учителем Иосифа Джугашвили оказался человек, который и по своей специальности был таковым. Этот на всю жизнь пригодился тем, что научил профессии журналиста. И хотя он почти не касался философии и правил жизни, тем не менее врезался в память.

В Тифлисскую духовную семинарию Иосиф приехал 15-летним честолюбцем, знающим лишь азы интриги и выдержки. Пауком интриги он сделался потом, когда развил эти способности ещё больше и стал молчаливым уже по-взрослому. Он не позволял себе ни детских шалостей, ни расслаблений. Да и о чём говорить? Все говорят одно, а делают другое. Побеждает тот, кто лучше умеет скрывать свои намерения и цели, кто умеет льстить. Кто не прощает своих врагов. Этому учил ещё и дед. Но дед особое место отводил недоверию. А в семинарии Иосиф понял огромную силу лести. Соединяя эти 2 приёма, он достиг многого. Не доверяя никому, он не допускал людей к душе собственной. А хваля их, легко проникал в тайны чужих душ.

Но более всего он не доверял своим духовным наставникам.

Запомнил большую картину в актовом зале - на ней иудеи распинали Христа. А с кафедры учили чуть ли не ежедневно: иудеи всегда и всех предавали и предают и по сей день.

Иосиф расширил для себя понятие о предательстве: предают все, люди любых национальностей. Если иудеи буквально созданы для предательства, то все остальные могут предать, если им это будет выгодно. Хороших людей нет.

И вдруг познакомился в городе с парнями, которые утверждали, что все беды идут не только от иудеев, но ещё и от русских, установивших своё владычество в Грузии. Надо изгнать русских с Кавказа, и жизнь переменится.

К этим людям его потянуло сильно и властно. Действительно, его даже в семинарии учат по всем предметам на русском языке. Зачем? Ведь он должен стать пастырем грузинского народа? А народ - не знает русского языка. Почему нужно читать народу молитвы на непонятном для них языке?

Возглавлял движение грузинский князь Илья Чавчавадзе. Его молодые люди были вездесущи. Они появлялись не только в салонах интеллигенции, но и в семинарии, в рабочих мастерских и даже в казармах. Князь собирался наладить выпуск газеты на грузинском языке.

Стоило Иосифу связаться ещё и со студентами, как у него появились и более странные знакомства. Но главным из них оказалось знакомство со старшим братом своего сверстника и земляка, тоже семинариста, Вано Кецховели, с Ладо Кецховели. Тот тоже когда-то учился в Тифлисской семинарии, но был исключён из неё за чтение запрещённых властями книг и уехал доучиваться в Киев. Однако там его арестовали, он отсидел больше года в тюрьме, и вот явился сначала в родное село, а потом и в Тифлис. От него Иосиф такого наслушался, что всё в его жизни резко переменилось.

В сентябре 900-го Кецховели наладил нелегальный выпуск 1-й грузинской газеты "Брдзола" ("Борьба"), в которой печатались и статейки Иосифа. Увидев напечатанной первую из них, Иосиф обрадовался, как ребёнок. Он гордился собой. А самое главное, обнаружил после этого в себе тягу к статьям. Оказалось, что в нём ещё в семинарии дремал прирождённый журналист. Он не умел красиво говорить, как другие, в нужный момент терялся как оратор, не был находчив. Но писать ему нравилось всегда. Теперь же нравилось сидеть над своими строчками и часами править их. И с каждой правкой текст получался всё лучше, а желание переписывать, править только росло. Даже не подозревал в себе такого...

Вскоре он понял, в чём дело. Ещё в семинарии, на уроках риторики, которую у них вёл отец Константин, правда, на русском языке, Иосифу страшно понравились фигуры красноречия древних римлян: "отрицание" и "повтор". "Я не буду говорить здесь благородному Сенату о том, что народный трибун Люций Сергий Катилина убил своего родного брата! Как не буду касаться и того, что он совершил насилие над весталкой. Нет смысла упоминать сейчас и о том, что Катилина имел кровосмесительную связь со своей дочерью, ибо сегодня это к делу не относится. И потому я не буду говорить здесь об этом. Сегодня речь пойдёт об измене Катилины Риму и о его заговоре против Сената. Речь пойдёт сегодня о том, до каких пор Катилина намерен злоупотреблять терпением Сената? Разве он не знает, что все его замыслы и планы известны Сенату и консулам так, как если бы они присутствовали на тайных совещаниях его и его сообщников? Разве он не знает, что слух о готовящемся поджоге города и избиении знаменитых сенаторов ходит по устам, вызывая негодование у всех, в ком живы ещё добрые нравы, заповеданные великими предками?" И так далее, - цитировал декан, останавливаясь возле окна и красиво откидывая назад кудлатую голову. - Как видите, Цицерон заявлял, что не будет говорить, но говорил, и говорил о всех существующих и несуществующих грехах Катилины, чтобы ославить и смешать его с грязью. Чем достигал особенного эффекта!"

Высокий, худой, с чёрной могучей бородой на чёрной сутане, с копной кудрявых волос, отец Константин выпечатывался тёмной графикой в светлом проёме окна. И закончил, торжественно подняв над собой палец:

- Вы - будущие священники и пастыри - тоже должны быть умелыми ораторами. Вас будут слушать сотни ваших прихожан. От вашего красноречия, умения донести до них слово Божие будет зависеть их вера или неверие... - Он отбросил назад седеющую гриву, и таким и врезался в память Иосифа навсегда.

Да, от умения сказать зависит многое в жизни. Но Иосиф уже тогда понимал, что сильно сказать пока не умеет, и огорчался. Вот если посидеть несколько часов над своей письменной речью, не торопить его - у него выходили неплохие заметки. А теперь, как убедился на практике, и статьи.

Представляя себе неграмотных грузинских крестьян и рабочих, которых ему надо пробудить от рабской спячки и поднять на борьбу, Иосиф сидел и старался повторить им свои главные мысли по нескольку раз, чтобы они вошли в их головы накрепко, как раскалённые гвозди. Для этого более всего подходили фигуры повтора. Повтор настолько нравился Иосифу, что он овладевал им с каждым разом всё успешнее и лучше. Разумеется, на грузинском языке. На русском он писал, как слышал. Даже десятки лет спустя, он писал своей дочери: "Секретарюшке Светланки-хозяйки, бедня И.Сталин".

Но сам стиль повтора он чувствовал и на русском языке, только надо было потом выправлять орфографию.

Ну, а в "Брдзоле", на грузинском, от его успехов в стиле пришёл бы в восторг даже его учитель отец Константин, если отбросить в сторону политику. Хотя и политика тоже была чёткой и правильной:

"Разве не ясно, что грузинский народ голодает, а его продажная буржуазия пожинает плоды его труда и пьянствует за его счёт. Разве не ясно, что и русский народ так же страдает и мучается, как и остальные народы, а русская буржуазия наживается, как и наша. Разве не ясно, что дальше так продолжаться не может?"

Или вот это: "Справедливость - это значит выборность и сменяемость всех чиновников.

Справедливость - это значит молоко и мясо для тех, кто их создаёт, кто трудится сам.

Справедливость - это значит образование для всех, а не для кучки богатых. Таковы факты. Такова правда. И недаром слышатся возмущённые голоса: "Долой царскую власть!" Недаром люди пугаются при виде царской полиции..."

Когда видел свои статьи напечатанными, пела и ликовала душа. Правда, 50 лет назад фразы были намного слабее - в русском переиздании пришлось их переработать, придав им такой вид и стиль, чтобы русский читателю смог воочию убедиться в гениальности вождя даже в его молодые годы. В конце концов, автор всё тот же, с любимым приёмом: "Такова правда", "Таковы факты". Но вот мысли о "выборности и сменяемости", о пьянстве за счёт народа - не звучат ли они теперь, как издёвка над самим собой? Да и пугаются теперь при виде "царской полиции" тоже. Но чего не сделаешь ради того, чтобы опять ликовала и пела от стиля душа. На остальное, авось, не обратят и внимания... Поймут, давно дело было.

Да, дело было давнее. Он тогда ещё понял, что нашёл своё призвание, своё счастье - не каждый может так ясно и просто, но вместе с тем и так выразительно, написать. А он, Иосиф, мог. Правда, очень медленно...

К счастью, недавно судьба подсунула Сталину хорошего помощника, чекиста Лукашова, умеющего сохранить стиль наркома-грузина на русском языке. Все важные доклады Ленину редактировал после Сталина он. Правда, в основном орфографию, "политику", но не дух. И Ленин почувствовал по докладам, что имеет дело не только с умным и деловым человеком, но ещё и с превосходным стилистом, пишущим просто и ясно, лучше, чем сам.

Были у Сталина и свои, собственные правила взаимоотношений. Первое из них: не унижай без надобности, ибо униженный человек - это будущий твой враг (этого не придерживался заносчивый и нетерпеливый Троцкий). Второе. Умей хвалить нужного тебе человека так, чтобы ему передавали твои похвалы другие люди, а не ты. Грубый подхалимаж - удел глупцов. Третье. Не торопись в споре: сначала выслушай других. Четвёртое. Неустанно расширяй сеть своих осведомителей, будь с ними ласков и щедр, но не выдавай, что ты используешь их. Этим ты, словно паук, соткёшь чувствительные, но невидимые нити, которые, как живые нервы, донесут до тебя, паука, сообщения, где появились опасности для твоей судьбы, а где выгодные возможности.

23-го августа один из умирающих на палубе баржи офицеров произнёс склонившемуся над ним Сталину оскорбительное слово: "паук"! Но оно не оскорбило его, а изумило: каким образом этот офицер так точно смог определить его жизненное кредо за каких-то 5 минут! Что это было: случайная брань или этот человек гениальный психолог? Хорошо, что убил его...

Паутина, которую Сталин успел сплести для себя в Кремле, хвалебные отзывы о Ленине, проникающие к тому в кабинет: "Какой ум надо иметь и силу воли, чтобы управлять сейчас таким огромным и подорванным войною государством по 17 часов в сутки, я даже не представляю! Это может "винести" только Ленин!" Или: "Ильича надо всем нам беречь: "надарвёца"!" Всё это шло через секретарш Ленина всегда точно рассчитано, в нужное время дня и в нужный политический момент. Особенно удачно использовал Сталин "длинный язык" Фотиевой, которую хорошо знал лично ещё по Петрограду, а теперь постоянно подхваливал её на правах старого знакомого и угощал мандаринами или виноградом, который-де "присылали" ему с Кавказа друзья. Ощутимые результаты приносили и газетные статьи Сталина, замаскировано хвалившие "вождя революции". "Чудесного грузина" уважали в Кремле все. Вернее, почти все, кроме Троцкого, Крупской и Зиновьева. Крупская обострённо чувствовала его фальшь. Наверно, потому, что не мог терпеть "лупоглазую курицу" сам. А ведь был прекрасным актёром! Как она угадывала в нём "паука", одному лишь Всевышнему известно...

Беспокоила душу и другая Надежда: собственная жена. Неужели и она инстинктивно чувствовала в нём паука? Тогда это опасно... Однако верить в это не хотелось, считал, что она ведёт себя с ним так холодно от юной застенчивости. Девочке не исполнилось ещё и 18-ти!

А у самого словно крылья выросли. После убийства военнопленных не проходило ощущение, что переродился, другим человеком стал. А главное, как в игре в "очко": пошла "пруха" во всём - везенье. В Кремле - он теперь заметная фигура чуть ли не наравне с Троцким, которого, кстати, начали постигать неудачи: то нагадил ему его выдвиженец Муравьёв, то начались осложнения из-за чехословаков в Самаре, образовался Восточный фронт под Вяткой и Пермью, где 3-я армия терпела тяжёлые поражения, и уже поднят вопрос о замене командующего этой армией Рейнгольда Иосифовича Берзина, ставленника Троцкого. Но всё равно Сталин завидовал не только удачливому Троцкому, но и всем этим Крыленко, Муравьёву (хоть и убит), Сорокину, Берзину и даже своему хорошему знакомому Климу Ворошилову, заделавшемуся из слесарей крупным военачальником. Когда под тобою ходят люди с винтовками, это власть настоящая, не эфемерная. А под Троцким сейчас вся Красная Армия! Может не послушаться и Ленина. Сталин страстно желал получить в своё подчинение хотя бы одну из армий тоже. Но из-за Троцкого это пока не получалось... Какие-то психопаты, как Муравьёв, Яков Сокольников, Берзин, даже слесарь Клим смогли стать у него командующими, а нарком Сталин, получается, не достоин, может, по его выражению, лишь "дежурить на телефоне".

"Ну, ничего, мы ещё посмотрим, кто чего стоит!.. Цыплят по осени считают".

Пока муж курил в коридоре и думал о чём-то своём, Надя, смотревшая на голую степь в окно, почувствовала себя ничтожной пылинкой, затерявшейся в этой степи, никому не нужной, в том числе и мужу, а главное, несчастной. Один за другим на неё наваливались, казалось бы, простые и естественные вопросы, но ответа на них у неё не было. "Ну, почему так всё получилось? Что я нашла в нём, старом и рябом калеке, да ещё и маленьком? Ведь мама предупреждала: "Не смотри на него, доченька, у него глаза колдуна! Обворожит тебя, а потом поздно будет..." Так и вышло. Отдалась ему на чужой даче, не помня себя от вина и наехавшего неожиданного желания - от Иосифа Виссарионовича исходили какие-то необъяснимые токи, а затем... он это повторял со мною и повторял. Он не нравился ни сестре, ни папе, ни брату, все они отговаривали меня, но я всё же пошла за него. И только в Москве вдруг прозрела. А никого из близких рядом уже не было. Мне стало так одиноко, холодно с ним. И хотя он очень умный и много знает, мне с ним неинтересно, а самое страшное - не о чем говорить. Даже в постели мне с ним холодно и неприятно. Всех в Кремле он осуждает, не любит. Одного лишь Вышинского тепло встретил в апреле, когда тот зашёл к нам в гостиничный номер. Да и тогда вышло наоборот: мне этот Андрей Вышинский не понравился, а муж обещал ему рекомендацию в партию. И в соседнем купе сейчас едет неприятный мне человек, а Иосиф Виссарионович от него в восторге. Правда, Николай Алексеевич Лукашов тоже очень умный, но душа у него какая-то тёмная, закрытая. Душевности в нём нет, несмотря на то, что одинок. Ну, что мне теперь, бедной, делать, как жить дальше? Я же не люблю мужа! Но самое ужасное всё-таки в том, что нет общих интересов. Я не могу уже и слушать его: он стал говорить о себе в третьем лице и по псевдониму, которым упивается: "Сталин видит людей насквозь!" "Сталин гаварил Ленину: нелзя атпускат генерала Краснова: обманет! Но Ленин паверил не Сталину, а "честному генеральскому слову" Краснова, и атпустил генерала. Ну, и что в итоге? Краснов обманул Ленина!" "В настоящее время Ленин уже знает: Сталин не бросает слов на ветер. Пасмотрим, чем кончится дело с Троцким..."

Надю тошнило от хвастовства мужа и его самодовольства, но... терпела всё это молча. Однажды муж взорвался:

- Ти меня слушаешь или нет?!

- Слушаю.

- А пачиму малчишь?!

- А что я должна говорить? - подняла она глаза на него.

- Сваё атнашение, вот что! - выкрикнул он. - Есть оно у тебя или нет?

- Есть.

- Пачиму же тогда малчишь?!

- Не хочу.

- Пачиму не хочишь?..

- Чтобы не обидеть вас.

- Стало бит, ти не сагласна со Сталиным.

- Да не со Сталиным я не согласна! Я - не политик! А с мужем своим не согласна, с его тоном в разговорах с женой.

- Ти ещё не жена, а просто девчонка!

- Зачем женились?.. - Она отвернулась от него в твёрдой уверенности, что он бестактный и пошлый человек и таким останется навсегда.

25-го сентября Сталин привёз Надю в Царицын и познакомил её там с Климом Ворошиловым, которому было 37 лет, и с его женой Екатериной Давыдовной, бывшей одесситкой и любовницей Авеля Янукидзе в Архангельской ссылке. Всё это Сталин объяснил Наде по дороге к зданию Реввоенсовета на улице Московской, где на 1-м этаже была телеграфно-телефонная станция для "прямых" переговоров с Кремлём, на 2-м этаже штаб Южного фронта, а на 3-м столовая, которой заведовала жена Ворошилова.

- Твой крёстный отец, а мой друг юности Авель Енукидзе спал с этой Екатериной почти 2 года. А потом его силка закончилась, и он уехал. Вместо него в ссилку прибыл Клим. Влюбился в эту одесситку и женился на ней.

Надя обиделась:

- Зачем вы мне рассказали об этом?

- Как зачем? Чтоби ти знала, с кем будешь иметь дело.

- Ну, и с кем же, по-вашему?

- По-русски - с блядью. По-еврейски - с "ныкейвой", что азначает праститутка. Па-грузински...

- Хватит! - перебила юная жена, покраснев от стыда за него. - Я не хочу этого знать. Почему вы не допускаете, что она просто невезучая? Если её бросили...

- Ладна, - понял он свой промах, - аставим это. Извини меня, не учёл твой возраст. При тебе рано гаварит о таких вещах.

Однако настроение жены не выровнялось и после знакомства с Ворошиловым и его женою, которые понравились ей, но она чувствовала себя словно виноватой перед ними и весь "дружеский" обед промолчала. Зато много пил и говорил её муж, чем тоже продолжал смущать её:

- Клим, 28-го числа я буду проводить здесь, на 2-м этаже заседание Военно-Революционного Совета о разделении наших войсковых частей на 4 армии.

- А почему вы, а не Сытин? - спросил Ворошилов.

- Кто, по-твоему, главнее: председатель Совета или командующий фронтом? К тому же я ещё и нарком, и член ЦК.

- А, понятно... - кивал Ворошилов.

- Буду предлагать свести наши войска Камышинского направления и Царицынского в одну армию, 10-ю, командовать которой будешь ты. На Воронежском направлении - сведём в 8-ю армию, под командованием Чернавина, на Поворинском и Балашовском направлениях - в 9-ю, под командованием Егорова, а на Северном Кавказе - в 11-ю. Туда Троцкий уже временно назначил Сорокина. Но я с этим назначением не согласен и уведомлю об этом товарища Ленина телеграммой. И хочу спросить тебя: ты как главком 10-й армии подпишешь вместе со мной эту телеграмму?

- А какой будет текст? - насторожился Ворошилов.

- Ну, примерно такой: "Требуем обсудить в цека вопрос о действиях Троцкого, грозящих развалом Южного фронта".

- Но, кто я такой, чтобы требовать этого? - заметил Ворошилов.

- Как это, кто? Ти исполнял обязанности главкома нашего фронта. Так, нет? Знаешь обстановку и здесь, и на Северном Кавказе, где Троцкий назначил командующим психа Сорокина. Так, нет? Кто спровоцировал там казачий мятеж? Троцкий! Своими необдуманными действиями. Так, нет? Кто обещал утвердить тебя постоянным командующим здесь? Разве не Троцкий? А поставил бившего царского генерала Сытина на твоё место. Разве это разумние действия? Сытин не знает здешней обстановки... Разве не так? Возможно, Сытин и талковий командующий, закончил Академию Генерального штаба. Но пачиму нужьно било Троцкому обманиват Клима Ворошилова, доказавшего на деле, как он ваюет?..

- Ладно, подпишу, - сдался Ворошилов. - Но всё-таки нужны конкретные факты, Иосиф Виссарионович.

Сталин заулыбался:

- Есть у меня факти, Клим, есть! Но в телеграмме этого нельзя сообщать. А как только Ленин меня визовет, я там, в Кремле, виложу перед ним все факти, можешь не сомневаться! Такими делами не шютят. Заодно и свою Надю отвезу в Москву. Здесь ей опасно оставаться: кажется, забеременела...

Жена Сталина жарко покраснела: и от беспардонности мужа, и от его лжи о её беременности. Да и понимала, муж втягивает простодушного Клима Ефремовича в опасную интригу: Троцкий ведь нарком Красной Армии, не пешка!..

В Царицыне Сталин провёл в конце сентября хитрое заседание со своими людьми, после чего послал Троцкому в Москву, в Реввоенсовет, телеграмму, в которой требовал, чтобы тот снял Сытина с должности командующего, как не знающего обстановки, и назначил вместо него Ворошилова. И заставил Ворошилова и остальных подписать эту телеграмму. Подписался и сам.

Через сутки Сталин послал Троцкому в Москву ещё одну телеграмму: "Положение Царицына становится всё более серьёзным, требуются точные безоговорочные указания: что делать?"

3 октября Троцкий прислал Сталину ответ: "Приказываю тов. Сталину, Минину немедленно образовать Революционный Совет Южного фронта на основании невмешательства комиссаров в оперативные дела. Штаб поместить в Козлове. Неисполнение в течение 24 часов этого предписания заставит меня предпринять суровые меры".

О Ворошилове в телеграмме не упоминалось вообще.

Но Сталин обрадовался:

- Теперь у нас есть все основания обратиться непосредственно в ЦК!

В 18 часов 30 минут он отправил Ленину депешу: "Председательствующему ЦК Партии коммунистов Ленину. Мы получили телеграфный приказ Троцкого. Мы считаем, что приказ этот, написанный человеком, не имеющим никакого представления о Южном фронте, грозит отдать все дела фронта и революции на Юге в руки генерала Сытина, человека, не только не нужного на фронте, но и не заслуживающего доверия и потому вредного. Губить фронт ради одного ненадёжного генерала мы, конечно, не согласны. Троцкий может прикрываться фразой Революционный Совет Республики, а приказ Троцкого не приказ Реввоенсовета Республики.

Необходимо обсудить в ЦК вопрос о поведении Троцкого, третирующего виднейших членов партии в угоду предателям из военных специалистов и в ущерб интересов фронта и революции. Поставить вопрос о недопустимости издания Троцким единоличных приказов, совершенно не считающихся с условиями места и времени и грозящих фронту развалом. Пересмотреть вопрос о военных специалистах из лагеря беспартийных контрреволюционеров.

Все вопросы мы предлагаем ЦК обсудить на первоочередном заседании, на которое в случае особенной надобности мы вышлем своего представителя.

Член ЦК партии Сталин.
Член партии Ворошилов".

Хорошо, что показал этот текст Лукашову. Тот, прочитав написанное, долго молчал, чем-то мучился, а затем спросил:

- Иосиф Виссарионович, как вы думаете: понравится Ленину, что вы и Ворошилов считаете себя "виднейшими членами партии", а Сытина, который ничем ещё фактически себя не проявил как контрреволюционер, негодным командовать фронтом?

Сталин покраснел и, не ответив, попросил:

- Ладно, по форме - смягчите, а суть постарайтесь всё-таки сохранить.

6-го октября по вызову Ленина Сталин выехал в Москву с женою и старой шифровкой, лежавшей у него в портфеле, которой он собирался доказывать Ленину свои факты против Троцкого. План ему удался. Оставив жену в Москве, он вернулся в Царицын от Ленина 11-го октября уже членом Реввоенсовета Республики РСФСР. С этого момента в его жизни началось дикое везенье, похожее чем-то на бурную карьеру Керенского летом 1917 года. Только у Сталина его взлёты на повышение с поста на пост длились дольше - более двух лет. Он действительно показал за это время на деле, что умеет не только "дежурить возле телефона", а способен удивить даже самого Троцкого доверием, которое начал оказывать Ленин его деловым качествам и уму.

Тем не менее сам Сталин, находясь в Царицыне при штабе Южного фронта, неожиданно для себя почувствовал вместо крыльев удачи за спиной неотвратимое желание кого-то убить и видел перед собою палубу баржи какого-то Батюка, сгинувшего неизвестно куда. Даже подумал: "Может, поехать на фронт и... пострелять там?.." Знал, в Германии, Венгрии и Австрии начинается что-то похожее на революцию, немцы сворачивают собственные войска на юге, торопятся с обменом своих военнопленных на пленных россиян, а Ворошилов успешно разбивает казаков генерала Краснова по плану умного главкома Сытина, и "пострелять по врагам" есть полная возможность. Однако находиться там, где убивают не только врагов, счёл рискованным и не поехал.

А в ноябре Ленин, посоветовавшись со Свердловым, как примирить им двух враждующих между собою наркомов, придумал простой выход и вызвал Сталина в Москву на чрезвычайный съезд Советов, записав его в выступающие на этом съезде о победах на Южном фронте. Сталин с блеском там выступил, зная обстановку до мельчайших подробностей, и съезд избрал его в члены Президиума ВЦИК, председателем которого был Яков Свердлов. А 13-го ноября по совету Ленина Президиум ВЦИКа назначил Сталина членом Совета Рабоче-Крестьянской Обороны и заместителем председателя Совета Обороны, то есть, наркома Красной Армии Троцкого. Будут теперь-де вместе работать и быстро помирятся... Ленин даже посоветовал Сталину:

- А вы, Иосиф Виссарионович, представьтесь завтра Троцкому в связи с назначением к нему в заместители. Я думаю, ему это будет приятно. Поймёт, что пора кончать взаимную неприязнь и работать дружно, а не враждовать. Вы же ровесники. Сделайте шаг навстречу...

Уходя от Ленина, Сталин подумал: "Сделаю... А почему бы и нет? Если за один год я поднялся в Кремле до заместителя Троцкого по обороне, то следующий шаг может привести меня и в наркомы Красной Армии, если Троцкий слетит. Кто должен занимать этот пост в таком случае? Это же ясно - заместитель..."

В коридоре ему встретились Александра Михайловна Коллонтай и Павел Дыбенко. Несмотря на разницу в 17 лет, они смотрелись почти как ровесники - Дыбенко отрастил пышные усы и бороду в германском плену и выглядел старше своих 29-ти лет, хотя по-прежнему был красив и статен. Ну, а Коллонтай в свои 46 казалась при её девичьей талии и подкрашенной красоте 30-летней. Да ещё сияла от счастья, что вырвала своего мужа-красавца из германского плена. Правда, в этом ей сильно помог содействием Ленин, она лишь съездила в Курск, где проходил обмен 100 германских офицеров на одного Дыбенко. Иосиф поздравил их с воссоединением и не думал, что утром встретится с Дыбенко ещё раз. Да где?!. У Троцкого в кабинете. Оказывается, после суда военного трибунала, который его пожалел и спас от тюрьмы, отправив в Крым с громадным понижением, он там снова стал быстро подниматься по служебной лестнице, но всё испортили ему занявшие Севастополь германцы, захватившие его в плен. А теперь, после обмена на их офицеров, он приехал к Троцкому в Кремль, чтобы получить от него должность. Поэтому и оделся в чёрную флотскую форму.

Сталин вошёл к Троцкому в момент, когда Дыбенко своеобразно представлялся хозяину кабинета:

- Товарищ нарком Красной Армии, бывший нарком по морским делам Дыбенко явился к вам после освобождения из германского плена за получением должности! - чётко отрапортовал похудевший красавец-великан маленькому Троцкому, чем-то похожему в своей полувоенной серой форме на Керенского. Однако Троцкий не успел ответить Дыбенке: в кабинет вошёл и поздоровался маленький Сталин с папкой в левой, согнутой, руке. Дыбенко выглядел перед ними Гулливером.

Троцкий сурово переспросил бывшего моряка:

- Прибыли за должностью, говорите? Ну, и на что же вы рассчитываете? После истории на крейсере "Алмаз"... в Ялте.

Дыбенко пожал плечами:

- Вам виднее, товарищ нарком. Война продолжается... Как человек военный я обязан быть в строю!

Троцкий лишь теперь обернулся к Сталину:

- Здравствуйте, Иосиф Виссарионович! - Подал руку. - Вот Дыбенко просится в строй... Исключён был из партии, как вы помните. Затем куролесил в Крыму на крейсере "Алмаз" с пьяными матросами и топил живыми пленных русских офицеров. Дело ведь нехитрое?.. Вы, как мне доложили, тоже затопили в Царицыне целую баржу с пленными. - Отвернувшись от Сталина, Троцкий обобщил: - Вы что же это себе позволяете, товарищи!.. Я уже не говорю о нарушении международной конвенции. Но вы хотя бы подумали о практических последствиях таких массовых убийств военнопленных!

"А сам, соблюдал эту конвенцию, когда приказал расстрелять 500 бывших царских офицеров?" И потому спокойно спросил:

- Не понял вас: о чём я должен бил подумат?

- Вы знаете, как воюют белые офицеры?

- А как ани ваюют?..

- До последнего патрона! - ответил Троцкий. - А после вашей выходки, Иосиф Виссарионович, которая облетела уже весь Кавказ, перестанут сдаваться в плен вообще!

- Ну и щто? Значит, пагибнут!

- А то, что и наших бойцов больше станет погибать из-за этого! Впрочем, сами-то вы... не воюете, - досадливо махнул Троцкий.

- А ви, ваюете?..

- Ну, знаете ли, это уж слишком!..

- Щто слишком?.. Врагам можьна стрелят в таварища Ленина, да? А если ми случайна пробили гранатой баржю с врагами, каторие в трюме подняли бунт, и баржя затонула, то нелзя, да?

Троцкий, зная о новом назначении Сталина к нему в замы по Обороне, не нашёл, что ответить, и на этом "разнос" закончился. Он вновь обратился к Дыбенке:

- Пойдёте командовать пехотным полком! Флотскую форму - придётся снять!

- Слушаюсь, товарищ нарком!

Сталин пошёл к выходу. Троцкий его окликнул:

- Зачем приходили, Иосиф Виссарионович?

- В другой раз, Лев Давидович... - ответил Сталин, не оборачиваясь, и вышел из кабинета. Бормотал по-грузински:

- Плевать я на тебя хотел! Ленин и твой друг Свердлов другого мнения о Сталине. А вот о Троцком - ещё посмотрим, что скажут, когда узнают, как ты командуешь фронтами!
3

Перед новым, 1919-м годом цека партии командировал Сталина и Дзержинского с комиссией из военных специалистов и чекистов на Восточный фронт для расследования причин сдачи противнику Перми и неслыханных потерь, а также для принятия срочных мер, чтобы остановить надвигающуюся там военную катастрофу. Лицо Ленина было настолько озабоченным положением на Восточном фронте, что он даже не пытался скрыть этого. Да и само напутствие было печальным и откровенным:

- На вас, Иосиф Виссарионович, вся надежда теперь. Несмотря на то, что новый командующий фронтом человек с большим военным опытом и Академией Генерального штаба за плечами, положение там архитяжёлое. Об этом свидетельствуют все телеграммы, которыми он завалил нас, и разговоры с ним по прямому проводу. И связь с ним плохая - далековато. Нужно всё выяснить вам на месте. И если всё обстоит именно так, как докладывает командующий фронтом Сергей Сергеевич Каменев, принимайте там необходимые решения сами, не считаясь ни с чем и ни с кем!

- Ни с кем, вы имеете в виду Троцкого? - спросил Сталин в лоб, наслышанный о том, что Троцкий во многом виноват сам с делами на Восточном фронте и не хочет туда ехать, боясь встречи с новым командующим, которого ЦК партии назначил вместо Муравьёва, не посоветовавшись с Троцким. Видимо, Троцкий опасался не столько встречи с Каменевым, сколько того, что не сумеет выправить положения. Поэтому делал вид, что сильно простудился, подхватил воспаление лёгких и безропотно согласился с Лениным послать в Вятку, где находится теперь штаб Восточного фронта, Сталина и Дзержинского, рассчитывая, что те либо спасут положение, либо сломают себе шеи (но не он свою!) в этой командировке.

- Да, Троцкого, - тоже прямо, не юля, ответил Ленин. - Я вам доверяю, Иосиф Виссарионович, сейчас больше, нежели Льву Давидовичу. Нынешним затруднениям на Восточном фронте мы во многом обязаны именно ему, это он подбирал туда военные кадры. Да и умением анализировать и делать правильные выводы он тоже не отличается. Так что на этот раз мы даём вам в руки все карты и необходимые полномочия. Широчайшие полномочия! Вы человек выдержки и спокойствия, вот и действуйте... Если надо - немедленно!

- Слушаюсь, товарищ Ленин! Будем действовать по обстановке, но без горячки.

- Вот это - правильно, - удовлетворённо прокартавил Ленин, - без горячки. Удачи вам!

От Фотиевой Сталин узнал, что Ленин с большим удовольствием прочёл месяц назад в "Правде" его хвалебную статью о "вожде пролетариата" под названием "Октябрьский переворот (24-25 октября 1917 г. в Петрограде)". Иосиф знал, как хвалить человека вроде бы косвенно, приводя факты в нужном порядке и не комментируя их. Это создаёт видимость объективности. Радуясь этому, подумал: "Похоже, звезда Троцкого постепенно закатывается в глазах Ленина, а моя - разгорается..." И тут носом к носу столкнулся в коридоре с Троцким. Оба остановились. Троцкий не здоровался: ждал, что первым поздоровается с "начальником" Сталин, да и по возрасту Троцкий был старше на несколько месяцев. Уставившись Троцкому в его голубые, ненавидящие глаза, Сталин выдавил:

- Добрый день.

- День добрый, - змеино прошипел Троцкий.

Несколько секунд поненавидели один другого и молча разошлись каждый в свою сторону. Почти одинаково и подумали: "Ну, сухоручка вонючая, придёт и мой час!.." "Что, шакал, нечем уколоть было, да?.. А вот я... скоро ужалю тебя так, что подохнешь!" Ещё не ведали, кто победит, а потому и надеялись...

Дома Сталин поделился с женой:

- Ленин посилает меня на Восточный фронт расследоват, пачиму там катастрофа. Хотя уверен: Троцкий виноват. А этот шякал сейчас встретился мне и ненавидит... меня, а не своих людей, которие его подвели. Дурак, а считает себя умнее всех!

- Вы ведь тоже его ненавидите, - заметила жена.

- А кто начал первым?.. Ещё в 6-м году. Даже не знал меня, а уже ненавидел. Так могут только евреи.

- Зачем же обобщать? Моя мама тоже наполовину еврейка, но она очень добрая, это всем известно, - обиделась жена.

- Извини, я не хател тебя обидет. Евреи тут, конечно, не при чём. Просто этот Троцкий высокомерная сволочь!

Жена промолчала. А узнав от мужа, что после нового года он выезжает в Вятку и, возможно, надолго, обрадовалась: "Хоть отдохну от него!.."

Новый, 1919-й год начался для Сталина подготовкой к поездке в штаб Восточного фронта, расположенный в Вятке. Нужно было подобрать хороших военных специалистов для расследования. Взять с собою и Лукашова для редактирования доклада Ленину по материалам расследования. Прихватить тёплую одежду, бельё. Дзержинский сказал, что возьмёт в свой поезд вагон-ресторан, чтобы питаться в дороге и в Вятке по-человечески. А всего в поезде будет 4 вагона. Феликс был недоволен предстоящей поездкой, казался угрюмым, и Сталин спросил его вечером 1-го января, входя в купе их вагона (Феликс нюхал как раз кокаин):

- Феликс, ти пачему такой мрачни? Зачем нюхаешь эту гадост?..

- А чему радоваться? Все люди празднуют, а мы едем куда-то к чёрту на рога! А нюхаю эту гадость, как ты сказал, потому, что привык к этому на допросах. Там ведь кричат, плачут...

- Кто плачет?

- Мужчины. От боли... Не могу этого выносить!

- Это не просто мужчины, враги.

- Какая разница, всё равно люди.

- Как думаешь, Ленин на твоём месте... стал бы нюхать кокаин?

- Не знаю. Мои сотрудники нюхают все.

- А водку пьют?

- Само собой. Без этого с ума можно сойти. Допросы ведутся ночью. Ночи для нас - самое тяжёлое время суток. Думать приходится, а на душе тоже темно...

- Давай тогда випьем, а? Я прихватил... Да и ночь уже наступает...

Пили, чтобы не думать. Но веселее не становилось, напротив, под мерный стук колёс думалось и думалось. А ехать нужно было четверо суток, так что и надумались обо всём, и наговорились, и даже подружились за водкой и разговорами, несмотря на несхожесть характеров. Феликс оказался вовсе не "железным", а скорее, сентиментально-чувствительным. В одну из выпивок он заявил:

- Не верю я больше в светлое будущее даже при коммунизме!

- Пачиму не веришь?

- На допросах я понял: не люди мы, а волки. А поставь допрашиваемых на наше место, волками станут они.

- После вайни допросов не будет, - заметил ему.

- Война между людьми никогда не прекратится. Значит, волками люди останутся навсегда. От природы не спрячешься.

- Тебе прихадилось убиват на допросе?

- Зачем тебе это знать?..

- В прошлом году, летом, слючилось так, щто я заставил пленного юнкера вибрат судбу: либо я в него стреляю, либо он сам пригает с баржи в воду, адетым. Он пригнул и... не винырнул. А я до сих пор не могу понят: какая била ему разница в виборе судби?..

- Не думай об этом больше! - посоветовал Дзержинский, обдумывая что-то.

- Пачиму?..

- Сойдёшь с ума. Или начнёшь нюхать кокаин.

- Пачиму так думаешь?

- Да потому, что насмотрелся я на чужие судьбы. Человек не должен вмешиваться в это...

- А мне хотелось потом, чтоби он винырнул...

- Кто?.. - не понял пьяный Дзержинский. Сталин посмотрел на него и не ответил, задумавшись о собственной судьбе. Ему теперь хотелось видеть себя на поприще военного вместо Троцкого. Прежде Иосиф и мечтать не смел о карьере военного человека, командам которого все беспрекословно подчиняются. Но после того как увидел, что Командующим всех вооруженных сил России побывал адвокат Керенский, который никогда не служил в армии, а затем прапорщик "военного времени" и тоже юрист по образованию Крыленко, и, наконец, никчемный по сути, болтун и наглец Троцкий, никогда не служивший в армии и не разбирающийся ни в военных делах, ни в способностях других невоенных евреев, которых он понатыкал в армию командовать дивизиями и прикомандировал комиссарами к командирам из бывших царских офицеров, то и сам уверовал в то, что сможет командовать военными не хуже Троцкого и его ставленников, так как умнее их и опытнее в умении строить свои отношения с окружающими людьми, в руках которых находятся судьбы народа. Главное в таких отношениях, считал он, как подсказывает жизненный опыт, это не профессия военного ли, адвоката или врача, а умение преподнести себя людям, обладающим властью. Ведь и Ленин не экономист, и не военный, и не инженер, но умный человек, разбирающийся в жизни, и следующий правилу: не Боги горшки обжигают. А добился поста главы государства.

Иосиф понял ещё при встрече с ним в Польше, что этот - пойдёт далеко! И следовал своему правилу: умей играть роль человека, которому можно доверить любое дело, и произвести это впечатление на лидера, стремящегося к власти или уже достигшего её, и ты тоже достигнешь с его помощью власти над людьми, станешь "седоком", а не лошадью или кучером.

В Польше Иосиф обронил при Ленине всего лишь одну, но зато судьбоносную, фразу: "Если южни чилавэк прашёл через халодни сибирськи тюрьми и ссилки, и после этава ни аставил барьби с несправедливастью к сваиму народу, то уже ни свернёт с ривалюционнова пути, клянус хлэбом! А хлэб для грузына - атэц всиму". И стал для Ленина "чудесным грузином", которого он поставил на пост наркома в своём правительстве только потому, что Иосиф приехал после Февральской революции из ссылки не в тёплую Грузию, а в Петроград.

Разумеется, Ленин не знал о том, что в Грузии Иосиф никому не был нужен, даже родной матери, потому что ничего не умел делать, чтобы трудом зарабатывать на хлеб, которым он клялся. Для него по его силам и желанию было 2 выбора: либо жить за счёт грабежей банков или пароходов, либо за счёт прихода к власти революционным путём. Он выбрал менее опасный и более престижный вариант, так как, поумнев, понимал, путь в уголовные "паханы", рано или поздно, окончится либо пожизненным заключением, либо казнью. К тому же это позорный путь для честолюбивого человека. А революция - это путь в Герои.

Но почему всего достиг на этом пути ничтожный крикун-митингёр Троцкий, а не хладнокровный и знающий жизнь Коба Сталин? Это казалось несправедливым, и ему всей душой хотелось занять военный пост Троцкого. Но как, когда уже Ленин сделал свой выбор, поставив над армией Троцкого, а тот, словно чувствуя зависть Иосифа, старался всячески обгадить его перед Лениным.

Этим Троцкий подсказал способ борьбы с ним: доказать Ленину никчемность Троцкого на военном поприще, его непрофессионализм. Но для этого нужно было показать Ленину собственное превосходство и компетентность в военных вопросах. Да так, чтобы Ленин мог убедиться: там, где руководит военными действиями Троцкий, там провалы и падения; там, куда партия посылает на исправление положения Сталина, там - всегда успех и победы. Неважно, что практических успехов и побед не будет, важно, чтобы успехи казались Ленину. А как Ленин их определяет? Ясное дело, по военным сводкам, телеграфным сообщениям. А тут ещё случай помог Иосифу "произвести впечатление" на командующих армиями, к которым его Ленин посылал на помощь. Случай, а точнее, разговор с новым Командующим Южным фронтом, бывшим генералом Сытиным был такой:

- Какова обстановка, спрашиваете? - улыбнулся Сытин. - Вы - первый человек, товарищ Сталин, который начал со мною разговор профессионально: с военной обстановки. То есть, сколько дивизий у нас и сколько у противника, какие части и где дислоцированы. На чьей стороне преимущество в диспозициях, вооружении, в количестве боеприпасов, в запасах продовольствия и так далее. Без этого невозможно намечать план боевых действий, передислокаций, первоочередных транспортных перевозок.

- А другие представители цека, - спросил Иосиф, - с чего начинали?

- С какого года я в Красной Армии? Являюсь ли членом партии большевиков? То есть, не о положении на моём фронте, а с того, можно ли мне доверять и в какой степени.

- А почему они так делали? - поинтересовался Иосиф, зная, что и сам поступал обычно точно так же.

- Откровенно? - опять доверительно улыбнулся Сытин.

- Канешьна! - улыбнулся в ответ Иосиф.

- Да потому, что они в военном деле - ни уха, ни рыла! Вот почему! Болтуны или доносчики-соглядатаи. Заговори с ними о плане наступления или обороны с картой в руках, так у них сразу лица каменными делаются. Ну, разве можно обсуждать военные дела с профанами?.. Хорошо ещё, что это понял Троцкий и старается обновить командный состав бывшими офицерами.

После этого случайного разговора Иосифа взял за правило начинать разговоры с комдивами с выяснения обстановки на фронте, делать вид, что вникает, сравнивает силы с силами противника. Хотя и не представлял, что такое полк, батальон, дивизия, что могут сделать 10 орудий или 20 пулемётов. Но зато сообразил, что такими вопросами может произвести в штабах, куда будет приезжать, впечатление дельного человека. Да и посылать телеграммы Ленину о переменах такие, чтобы тот сразу почувствовал: Сталин уже исправляет положение. Главное - пустить пыль в глаза, литературная образность и краткость телеграмм. И подпись: Сталин. Без указания своей должности. Не надо ничего размазывать и просить "столько-то орудий, столько-то пулемётов, столько-то подкреплений". Это сделают потом штабисты.

Однако ощущал, что сам такой же "цекист-баран" в военных делах, как и все остальные инспекторы, посылаемые на фронты из Кремля.

"Ладно, подучусь, почитаю военную литературу, - утешил он себя, - буду подробнее расспрашивать умных военных, но всё равно займу место Троцкого!"

Однако эти мечты охладил неприятный случай: шёл с Ворошиловым в штаб какого-то кавалерийского полка. И вдруг рядом упали оба адъютанта, сопровождавших их: погибли от шальных пуль, не было слышно даже выстрелов. Только что оба были живы, молодо шутили, и вот уже на лицах печать Смерти. Жизнь оборвалась на полуслове. Это настолько потрясло Иосифа, что всё у него дрожало внутри, и он понял про себя, что он не только не военный, но ещё и настоящий трус. Жить с этим признанием стало неуютно. А Клим, шедший рядом, ничего: лишь матерно выругался, глядя в сторону невидимого противника. А на лицах убитых уже ползали муравьи...

Утром поезд остановился в Вятке на 2-м пути. На 1-м стоял пассажирский поезд, из которого вышел, одетый по-зимнему - был мороз минус 32 градуса - бывший юнкер Кудрявцев. Сталину показалось, что Кудрявцев вынырнул с того света - он узнал его мгновенно. Юнкер тоже узнал Сталина - взгляды их встретились. Рука юнкера рывком сунулась в правый карман зимнего пальто, а Сталин испуганно ринулся к подножке вагона и уже на ступеньках почувствовал такой сосущий страх от ожидания выстрела, что в тамбуре вагона его стошнило.

Выстрела не последовало. И юнкера за дверью, на перроне - уже не было. Сталин похолодел: "Что это, судьба или мистика? Не успел подумать о нём, а он тут, как тут! Может, померещилось?.. Да нет, это Кудрявцев. Значит, вынырнул, сволочь?.. Спасся тогда..."

С этой утренней минуты 5 января 1919 года Сталин сделался суеверным и верил в то, что юнкер появится когда-нибудь снова и тогда уж непременно выстрелит. Иначе, зачем судьба запланировала эту встречу? Просто так ничего не бывает... Это предупреждение. Не надо было затевать там, на палубе баржи, игру с судьбой. А так... Она приняла вызов, и когда пришлёт свой ответ, неизвестно...

37-летний командующий Восточным фронтом Сергей Сергеевич Каменев произвёл на Сталина глубокое впечатление не только своими необыкновенно длинными и пышными усами, коих Сталин никогда ещё не встречал, как и крупных, навыкате, глаз, но и светлым умом и ярким рассказом о том, что произошло на его фронте. Сталин сам начал с этого в его штабном кабинете. И тот рассказал ему и Дзержинскому:

- Прошу лишь одного, товарищи: не перебивать меня, и картина происшедшего здесь станет вам ясной без дополнительных вопросов.

- Харашё, таварищ камандующи, ми вас внимательна слушаим.

- Ладно. Не удивлю, если скажу, что наша главная и общая беда на этой войне - отсутствие кадровой, профессиональной армии как в штабах, так и в добровольческих отрядах красноармейцев.

- А что жи у нас всё-таки ест? - перебил Сталин, несмотря на просьбу Каменева не перебивать.

- Я уже сказал: добровольцы-рабочие, соблазнённые в Красную Армию речами таких авантюристов, как Муравьёв, обещавший в Казани платить за службу золотом, но даже не одевший этих рабочих, не позаботившийся об их обучении военному делу, да и о хлебе насущном. Всё начиналось везде одними красивыми речами о революционной доблести и разгроме контрреволюции и кончалось митингами. Военные комиссары товарища Троцкого тоже занимались только речами, не умея ничего, кроме голой агитации. А затем наступили осенние дожди, раскисли дороги, не в чем стало воевать - дырявые сапоги, холодные шинели, да и тех не хватало на всех. Исчезли подводы для фуража и боеприпасов. Участились перебои со снабжением войск продовольствием, прервалась связь с соседними полками. Мой штаб мог руководить лишь дивизиями, расположенными вдоль железных дорог, где ещё связь была. А если какая часть оказывалась в стороне, то телеграфа до неё уже не было. Я просил у Троцкого хотя бы несколько аэропланов для связи. Не прислал. Просил резервные войска для тыла. Не дал. Комдивы должны иметь свои штабы, откуда бы руководили полками. Но штабной работе у нас никто не обучен, и комдивы шли на передовую. Разве это руководство, если комдив не знает, кто у него сосед слева, сосед справа, кто прикрывает его с тыла? Для того и штаб, чтобы всё это знать и вовремя отдавать приказы войскам о перемещении. Нет, руководство осуществлялось всюду вслепую. В результате наш фронт растянулся вширь на сотни вёрст и превратился в узкую шеренгу. Противник немедленно этим воспользовался и стал нападать на нас с оголившихся тылов, взрывать за нами мосты. А мы не успевали поворачиваться и попадали под вражеские артиллерийские и пулемётные обстрелы. Мокрые, голодные, в рваных сапогах наши части 3-й армии Лашевича стали нести огромные потери! Даже невоенные люди могут представить себе, что такое на мокрой от дождей земле 5 тысяч раненых! Это же не госпиталь, где 3 сотни раненых обслуживают врачи, медсёстры и санитарки. Сейчас-то и в госпиталях недостаточно персонала, бинтов, ваты, йода. Обо всём этом заботился когда-то генерал Алексеев. К настоящему времени эти запасы иссякли, а фармацевтические предприятия не работают. В поле же нет ни санитаров, ни бинтов, а лежат 5 тысяч бойцов с оторванными ногами, руками, простреленными животами и умирают. Куда их везти? На чём? Сколько госпиталей надо? И на всё это смотрят оставшиеся в живых, которые понимают: завтра это может случиться с ними. Как их после этого удержать от дезертирства, сдачи в плен? Чему они больше поверят: речам наших комиссаров или своим глазам на поле боя, где их не кормят по нескольку суток?

Дзержинский заметил:

- Война - это война. Никто не говорит, что на войне легко. Но всё это... общие слова, Сергей Сергеевич!

- Сейчас я перейду к конкретным фактам и цифрам. А на ваше замечание о том, что война - это война, хочу сказать: если так рассуждать, это значит заранее согласиться с тем, что люди для нас, косарей войны, трава, которой у нас много, и незачем о них думать! От 3-й армии Лашевича, которая защищала Пермь, осталась лишь треть в живых: 18 тысяч убитых, 2 тысячи пропавших без вести, а может, сдавшихся в плен. Потеряно 297 паровозов, повреждено - 86, потеряно более 3-х тысяч вагонов, 10 вагонов с ранеными, 37 орудий, более 10-ти миллионов патронов, более 10-ти тысяч снарядов, 255 тысяч пудов нефти, 900 тысяч пудов керосина, 65 вагонов кожи, 150 вагонов продовольствия. И всё это - за 20 дней!

Таким образом, 3-я армия, предоставленная самой себе - несмотря на мои вопли Троцкому о помощи резервами ещё в октябре, чтобы укрепить наш тыл - осталась открытой для обходных операций противника с севера. И не могла устоять при 30-градусном морозе против натиска сытого и опытного врага. Голодная, растянутая по фронту на громадные пространства - от Надеждинского до левого берега Камы, что южнее Осы, это более 400 вёрст! - армия стала погибать, неся тяжёлые потери. 30-го ноября противник занял станцию Выя, отрезал левый фланг армии от центра и почти полностью уничтожил 3-ю бригаду 29-й дивизии. 1-го декабря Лашевич сдал на Лысьвенском направлении станцию Крутой Лог, а 3-го декабря и Кушвинский завод в районе Верхотурья, а затем и весь этот северный район. 7-го декабря сдали Бисер, 9-го Лысьву. 12-15 декабря станции Чусовую, Калино и Селянку. 20-го станцию Валежную, 21-го...

- В день моего рождения, - заметил Сталин.

- ... Гори, но не грузинское, - продолжал горестно перечислять Каменев, - и Мостовую. Там 1-й полк Лашевича перешёл на сторону противника. Одним словом, за 20 дней беспорядочного отступления армия Лашевича проделала более 300 вёрст и докатилась до Перми.

- Так это же было бегство, а не отступление! - возмутился Сталин.

- Я вам уже говорил, что из себя представляют наши армии: разинутые от страха рты, никакой дисциплины и умения воевать. А паника на войне, вы знаете, смерти подобна. Штаб тоже оказался ни на что не способным: одни комиссары-болтуны, не имевшие боевого опыта. Да и в моём штабе: что умеют делать Трифонов, Смилга, кроме болтовни? В итоге от 3-й армии остались, как говорится, рожки да ножки! - Каменев тяжело вздохнул.

Сталин заключил:

- Получается, что Красная Армия, созданная Троцким, не защищает Россию, а подталкивает её к гибели? Если так пойдёт и дальше, некому станет воевать.

- Вот! - воскликнул Каменев. - Вы в самый корень вопроса смотрите. Надо переделывать армию, обучать, а не кидать, как траву под выкос!

Сталин спросил:

- А что ещё вам здесь мешало?

- Плохое снабжение, отсутствие резервов в тылу, как я уже говорил, и предательство городских советских властей в Перми. Вместо эвакуации добра власти просто перебежали на сторону противника. Ну, а слово "комиссар" здесь давно уже превратилось в ругательную кличку.

- У вас есть факти по этому поводу?

- Есть. Член Реввоенсовета Восточного фронта Драбкин-Гусев говорил мне, что в декабре за 5 дней получил от комиссаров Троцкого 3 противоречащие друг другу телеграммы. В одной нас ориентировали, что главным направлением наступления будет Оренбург, в другой - Екатеринбург, а в третьей предлагалось рассчитывать на помощь моей 3-й армии. А ведь каждое из этих направлений требует времени на подготовку.

Кивая, Сталин поинтересовался:

- Товарищ командующий фронтом, как ви считаете, что нужьно сделат сейчас в первую очередь, чтоби стабилизировать положение на вашем фронте?

- Приостановить наступление противника можно только присылкой сюда резервов из числа бывших солдат и офицеров на германском фронте, а не новых добровольцев из рабочих, не умеющих воевать. Желательно хотя бы несколько эскадронов старой кавалерии. И хотя бы несколько полков из бывалых солдат. А также толковых снабженцев.

Сталин не был бы Сталиным, если бы не привёз Ленину в Москву объективный доклад о том, что произошло с 3-й армией Лашевича, с которым повидался тоже. По лицу этого измученного гибелью людей человека было видно, что` перенёс честный, но не умеющий воевать горе-полководец. Однако Сталин, по совету своего редактора Лукашова, не стал катить бочку ни на него, ни на Троцкого, а делал упор лишь на факты, имеющие прямое отношение к Троцкому и его выдвиженцам. Ленин человек умный, всё это понял и остался доволен тем, что посылал на Восточный фронт Сталина. Доклад был верхом ясности и совершенства не только по фактам, но и по форме изложения. Вряд ли кто другой из Кремля смог изложить всё настолько толково и глубоко по мысли. А главное, Ленину понравилась полулживая концовка доклада:

"Меры, принятые для укрепления фронта.

К 15 января послано на фронт 1200 надёжных штыков и сабель; через день - ещё 2 эскадрона кавалерии; 20-го отправлен 62-й полк 3-й бригады (предварительно профильтрован). Эти части дали возможность приостановить наступление противника, переломили настроение 3-й армии и открыли наше наступление на Пермь, пока что успешное. 30 января отправляется на фронт (после месячной чистки) 63-й полк той же бригады. 61-й полк может быть отправлен не ранее 10 февраля (нужна особо тщательная чистка)... Необходимо отправить из России на поддержку 3-й армии ещё 3 надёжных полка для того, чтобы упрочить положение армии и дать ей возможность развить успехи.

В тылу армии происходит серьёзная чистка советских и партийных учреждений... Очищен и преобразован военный контроль..."

Прочитав это, Ленин восхитился: "Ай, да Сталин! Всё успел, во всём разобрался. Ну, просто образец деловитости и быстроты действий! Да и аналитик умный и бескомпромиссный. А главное, умеет сразу переламывать тяжёлые ситуации. Вот кому и впредь следует поручать все "аварийные" дела на фронтах. И ни одной склочной фразы против Троцкого... Вы это учтите, Лев Давидович! Тут вам следует брать пример..."
4

В конце февраля 1919 года Яков Свердлов неожиданно признался Троцкому, поинтересовавшемуся при встрече во дворе Кремля: "Яша, что с тобой? Почему такой угрюмый? Что-нибудь со здоровьем? Ведь ты же говорил, что вылечился от туберкулёза":

- Дело, Лёва, не в туберкулёзе. У меня после того разговора с тобой об ошибках Ленина появилось предчувствие, что скоро помру, но не от болезни. И жена говорит, что ей сны нехорошие снятся.

- Типун тебе на язык! - деланно воскликнул Троцкий. Однако, увидев перед собою несчастные, полные невыразимой скорби, глаза друга, которого предал, спросил: - Ты что, веришь в сны? Но это же несерьёзно! - А сам торопливо думал: "Неужели Ленин уже что-то выяснил о причастности Якова, и теперь судьба Яши будет на моей совести?"

- В моём случае всё обстоит так, что серьёзнее не бывает. Я об этом только и думаю.

- Да о чём, об этом?.. - опять неискренне спросил Троцкий.

- Тебе этого не понять, Лёва...

- Как это не понять! Почему? Говори толком...

- Сейчас, когда мы открыли неслыханный террор, когда всюду идут расстрелы, без разбора, кто прав, кто виноват, не обо всём можно говорить даже в неофициальных беседах.

- Согласен, но мы же с тобой не просто знакомые, а, по-моему, были друзьями! По крайней мере, я так считал, извини за прямоту! - нагло обиделся Троцкий. И Свердлов, почувствовав вину, да и хотелось найти в Троцком надёжного защитника в эти трудные для себя дни, признался:

- Понимаешь, под меня роет яму, как мне кажется, сам Ленин. А это...

- Кто мог тебе такое сказать?! - фарисейски перебил Троцкий. - Ленин тебя ценит и уважает.

- А! - отмахнулся Свердлов. - Ты многого просто не знаешь...

- Чего именно? - подтолкнул Троцкий Свердлова к признанию.

- Всё пошло со слухов о том, будто Юровский и Шая Голощёкин привезли из Екатеринбурга голову царя ко мне в кабинет, чтобы скомпрометировать Ленина.

- Чем скомпрометировать? - "удивился" Троцкий.

- Ну, тем, якобы это он отдал такой садистский приказ. Что, мол, не только начал свою власть с повальных расстрелов, но и дошёл уже до садизма.

- А при чём тут ты?..

- При том. Будто это я распустил такой слух по Кремлю, чтобы вызвать к Ленину всеобщую ненависть и отстранить его от власти. Вот Ленин и подозревает меня.

- Нет, Яша, Ленин - человек умный и не мог подумать на тебя!

- А ты что, забыл про 7-й экстренный съезд?! Мы же все тогда были против Ленина, готового заплатить немцам тонну золота, только бы не воевать с ними и остаться у власти. А теперь он решил, что я хочу занять его место, вот и распускаю слухи...

- Ленин скорее мог подумать на меня, что это я обижен на него и распускаю... Тем более что я-то в курсе о твоём приказе Юровскому уничтожить царскую семью.

- Это был не мой приказ, а Ленина. Но отдал он его через меня, конспиратор картавый! Я лучше тебя знаю, какой он жестокий человек на самом деле! А за власть - он удушит любого: друга, брата, родного отца!

- Это точно, - поддакнул Троцкий, решив продолжить игру в поддавки, чтобы выведать у Яшки побольше, пока он в расстроенных чувствах. - Подсунул мне в заместители Сталина, чтобы тот доносил ему о каждом моём шаге. А ты, кстати, поддержал его в этом... - Троцкий опять сделал вид, что обижен и на Якова. Тот на это клюнул, запротестовал:

- Городишь несусветицу! Я - был как раз против выдвижения Сталина. Но разве "Старика" остановить, если он задумал что-нибудь своё?

- Ну, тогда извини, Яша! Предупреди меня, если узнаешь, чего ещё мне ждать от лысого!.. Разве не видишь, как он заклёвывает меня?

- Вижу, потому и откровенен.

- Не бойся, я, когда надо, молчать умею.

- А вот в этом - извини, Лёва! - я не уверен.

- Почему? Какой я дал тебе повод сомневаться во мне?

- Да не в тебе, а в твоей горячности! Зачем понадобился тебе театр с расстрелом офицеров на Лобном месте? Да и в Брест-Литовске ты не подумав, ляпнул немцам: ни мира, мол, ни войны, и армию распускаем!.. А ведь это получился удар по Ленину.

- Да, было... - театрально вздохнул Троцкий, опуская голову. - Но немцы и друзья - разные вещи! С чего же ты всё-таки взял, что Ленин копает под тебя?

- После того, как Кингиссеп, расследовавший дело об августовском покушении на Ленина, доложил ему, что стреляла в него не Каплан, а чекисты Дзержинского, я почувствовал фальшь в его отношениях ко мне.

- Почему же к тебе, а не к Дзержинскому?

- Дзержинский простоват и бесхитростен. А вот люди, спасшие от расстрела Блюмкина, убившего германского посла, ближе ко мне, а не к Феликсу. Вот он и вынюхивает теперь нити от них ко мне.

- Погоди-погоди! Но ведь председателем Ревтрибунала был Петерс, заместитель Дзержинского. При чём же тут ты?..

- При том, что я - председатель ВЦИК. А ВЦИК всё время держал курс против чрезвычайщины, которую устраивает Ленин, против его нежелания воевать с немцами, разгонять партию эсеров, любую оппозицию. Ну и, наконец, он узнал, что это я не подумал об его охране, когда он поехал к рабочим на митинг на территории завода Михельсона. Тут целая история, которую накручивают ему против меня!

- А кто накручивает? Небось антисемиты? - Троцкий понял, что Свердлов чего-то недоговаривает, и решил сменить тему, чтобы выяснить истину у самого Ленина, а Якова не настораживать пока.

- Не знаю, кто! - раздражённо ответил Свердлов. - Может, и они.

- А ты знаешь, что говорят о нас эти антисемиты?

- После расстрела царских офицеров? Предполагаю...

- Яша, меня в этом не надо упрекать, я выполнял решение партии ответить террором на террор. И мне обидно слышать, когда...

- Мне тоже обидно. Особенно теперь, когда чувствую, что умру, и русские будут думать про меня, что я...

- А что думает о нас твоя жена?

- Она не антисемитка. Русские женщины вообще терпимо относятся ко всем нациям.

- А вот у Сталина жена - еврейка, да и сам он по мужской линии немного еврей, но я не знаю антисемитов подлее, чем он! И вообще мразь, а не человек!

- Я знаю, ты его терпеть не можешь, но Ленин его ценит. И делает всё, чтобы помирить вас.

- Напрасно старается: с антисемитом я никогда не помирюсь! А почему так много антисемитов среди русских?

- Не путай, Лёва, офицеров с русской интеллигенцией, которая тоже вне национализма.

- А простой народ?.. Только и слышно: "жиды, проклятые жиды нам жизнь испоганили!" Откуда это у них? Нация одна, а отношение к нам разное. Причём у большинства - к нам ненависть. Как думаешь: почему?

Свердлов огорчённо вздохнул:

- Как будто ты не знаешь этого! Особенно после расстрела на Красной площади. Теперь она таки "красная"!

Троцкий промолчал, и Свердлов спросил:

- Лёва, а как ты сам относишься к русским?

- Смотря к каким русским. Ты же вот разделил их: на интеллигенцию, мужиков и офицеров.

- Не увиливай, Лёва, говори честно: как наши евреи - и ты в том числе - относятся к не евреям?

- Это не моя вина: относятся, как учит Моисеев закон.

Свердлов с грустью произнёс:

- Я это понимаю. Но задай тогда себе прямой вопрос: чья? Разве не ты заставил покраснеть от стыда за нас даже кирпичи!

- Знаешь что, пошёл ты!..

- Вот! Веря в закон Моисея, мы вызвали к себе всеобщую ненависть. И христиане внушают всем: "Жиды распяли Христа!", их Бога, Спасителя.

- Так ведь не было же на свете никакого Христа! Это всего лишь легенда.

- А Моисей - не легенда?

- Значит, мы квиты?

- Не хитри, Лёва! Сколько на земле нас, евреев, и сколько не евреев? Где больше обиженных?

- Дело не в количестве, - многозначительно заметил Троцкий и замолчал.

- Что ты имеешь в виду?

- Как ты думаешь, почему до 16-го года Ленин был интернационалистом, а с 16-го стал окружать себя только евреями?

- Обиделся на русских, что ли? На кого? По-моему, вокруг него и раньше были одни евреи. И всё-таки он - интернационалист.

- Это не моё мнение, Яша, а Парвуса. Это он сумел объяснить Ленину, почему евреям следует держаться вместе, а не надеяться на "хороших русских".

- Это любопытно. Ну и почему же?

- Известно, что евреи веками спаяны и не подводят... - Троцкий запнулся, - нет, не друг друга, это иногда случается... а свою нацию. Это ведь не легенда, а исторический факт! А Ленин уважает факты. Отсюда и его надежда на евреев в построении нового государства. Евреи его не подведут, и новое государство будет построено. Вот что для него самое главное. А после войны наладят и мирную жизнь.

- А какую же роль отводят Парвус и Ленин народу России?

Троцкий ответил, не задумываясь:

- Евреи тоже российский народ!

- Эх, Лёва, евреев в России какая-то горстка всего. А русских... Евреи для Ленина - только попутчики.

- Хочешь сказать, - перебил Троцкий, - историю делает народ? Это марксистская чепуха. Парвус считает - а это один из умнейших людей в Европе! - историю творят руками народов евреи! Руки в России будут русскими, а голова - еврейская. - Лев Давидович улыбнулся своему остроумию. Но Свердлов утомлённо вздохнул:

- Твой бывший друг Парвус слишком далёк теперь от России и забыл, что в ней существуют ещё русские вооружённые казачества и православные священники. И если они объединятся, то могут с разрешения православия отрубить своими шашками нашу еврейскую голову, то есть, пролить кровь антихристову. Есть сведения, что казаки на Северном Дону вновь готовятся к мятежу, и это беспокоит меня сейчас более всего.

- Почему? - удивился Троцкий.

- Да потому, что если бы не казаки, у нас не было бы гражданской войны, и я не выкладывался бы так на работе. А её у меня столько, что не хватит ни сил, ни здоровья.

- Послушай, Яша! А может, Ленину не нравятся твои прорусские настроения? И он поэтому к тебе охладел.

- Не думаю...

- Знаешь, я тоже ненавижу казаков. И если они снова поднимут мятеж, то я им тоже устрою весёлую жизнь!

- А что ты им сделаешь? - усомнился Свердлов.

- Новый Вавилон из пожаров и пулемётов в их станицах. А с чьей помощью, видно будет. Но ты, Яша, обещай мне, что провернёшь через ЦК резолюцию о необходимости уничтожения Донского казачества.

- Да хоть завтра! Но для этого мне надо, чтобы ты как нарком Красной Армии подал такое предложение. Понял?

- А я - сейчас напишу, чтобы не тянуть с этим.

- Надо вообще запретить в России все казачества с их винтовками, боевыми конями, сёдлами, шашками.

На этом расстались, даже не предполагая, что Свердлова действительно ожидает смерть по тайному приказу Ленина, который будет выполнен врачом-евреем 16 марта.

В конце февраля, когда Троцкий вернулся в Москву, чтобы отметить годовщину созданной им Красной Армии, и уже выяснил кое-что, связанное с покушением на Ленина в августе прошлого года, тот сам вызвал его к себе в кабинет в позднее вечернее время, отпустив домой секретаря, и у них произошёл судьбоносный для Свердлова разговор. Начал Ленин:

- Лев Давидович, я в курсе, что вы заинтересовались прошлогодним покушением на меня - только не надо этого отрицать! - а потому прошу вас ответить мне честно и откровенно: что вы успели узнать, это, во-первых, а во-вторых, для чего вам это понадобилось?

Троцкий хорошо знал Ленина и его проницательный ум, а потому решил не хитрить, так как понял, что Ленин ищет заказчика покушения, и, не дай Бог, даже нечаянно ввергнуть его в малейшее сомнение относительно своих намерений по этому "вынюхиванию" чужих тайн, как может последовать безжалостная расплата личной судьбой. Сгорел же в подобном огне Роман Малиновский... Ленин не терпит разглашения своих тайн, так что лучше держаться от него подальше.

- Ну, понадобилось, собственно говоря, не мне, - выложил Троцкий, как на духу, - а Свердлову, который пожаловался мне, что вы переменили к нему своё отношение и что ему кажется, будто вы подозреваете его в том, что он хотел занять ваше место.

- Какая прозорливость! - прокартавил Ленин, серьёзно восхитившись чутьём Свердлова. - Простите, что перебиваю. Продолжайте...

- А что продолжать-то? Человек напуган, переживает. Я решил сначала, что это от мнительности. Но потом почувствовал, что он мне чего-то недоговаривает и не скажет, так как подозрение, что вы... "роете под него яму", видимо, не лишено оснований и это как-то связано с покушением на вас. Вот я и заинтересовался...

- Чем именно?

- Почему Свердлов связывает свои предположения не с Дзержинским, который на 7-м съезде тоже был против вашей позиции мира с немцами, а с собою. Ведь не Яков Михалыч, а Дзержинский должен был отвечать за вашу охрану от террористов...

- Так, понятно, - протянул Ленин, глядя Троцкому в глаза. - Дзержинский - человек бесхитростный и очень искренний, но... недалёкий. Потому и голосовал против меня. Вернее, против моего предложения о немедленном заключении мира. Кстати, Дзержинский предлагал Свердлову дать мне в сопровождение охрану. Дескать, 6-го июля террористы уже проявили себя, чтобы спровоцировать войну с немцами, а затем снять с занимаемого поста Ленина. Значит, история может повториться, но... не снятием с поста, а выстрелом в спину. На что Свердлов ответил... Хотите знать, как? - прищурил Ленин глаз.

- Как?

- "А почему мы их должны бояться?" То есть, террористов. Ну, каков ответец?

- Подловатый, я бы сказал.

- Именно! - выстрелил Ленин пальцем. - Якову Михайловичу зачем бояться, если Ленина укокошат?

- Выходит, он...

- Ну, договаривайте! Чего же вы замолчали?

- Как-то не верится...

- Вот и я до сих пор не верил. Но ваше признание о том, что Свердлов чего-то боится... кое-что прояснило, так как я знаю уже очень многое, в отличие от вас. Хотя первым человеком, надоумившим меня усумниться в Якове Михайловиче были... вы, Лев Давидович. Помните?..

Троцкий промолчал.

- Ну, а что же вы узнали теперь? - не забыл Ленин о своём вопросе.

- Да только то, что известно уже всем: стреляла не Каплан, но взяла почему-то всю вину на себя. Правда, у коменданта Кремля я выяснил, что он застрелил её 3-го сентября на глазах у Демьяна Бедного в кремлёвском саду, где тот случайно оказался и всё видел.

- А вот этого, Лев Давидович, никто не должен знать! И начальнику-дураку я сделаю теперь такое внушение, что он тоже упадёт в обморок, как Демьян Бедный.

- А что, Демьян Бедный такой впечатлительный?

- Так ведь Мальков сгрёб тело ещё живой этой бабы, бросил в железную бочку с бензином, и поджёг. Поэт и не вынес.

- Да что же этот Мальков, ненормальный, что ли?!.

- А вы бы на его месте? Ведь Каплан со слезами и истерикой кричала поэту: "Гражданин! Эти кремлёвские звери хотят убить меня без суда! Передайте всем, что Советская власть расстреливает даже невинных женщин. А меня только за то, что я - еврейка!" Каково это было видеть и слышать еврею Бедному?

- Так он же Придворов, по-моему.

- Вы - тоже не Троцкий.

- Но я с ним разговаривал. Он не рассказывал о её криках и всём этом кошмаре. Сказал только, что когда очнулся, Мальков уже закапывал под кремлёвской стеной обгоревшие кости Каплан. Получилось, похоронил в почётном месте.

Ленин, распрощавшись с Троцким, пошёл к следователю Кингиссепу, занимавшемуся расследованием "дела о покушении на тов. Ленина". И задал ему первый вопрос:

- Почему эсерка Каплан была расстреляна без допроса и следствия?

- Её допрашивал в тюрьме следователь Агранов. Поговорите с ним...

Агранов начал юлить:

- Понимаете, Владимир Ильич, произошло недоразумение. Яков Михайлович Свердлов не знал о том, что она душевнобольная, а узнал только о её признании в том, что она стреляла в вас, ну, и решил... что следствию больше не нужна, забрал её из нашей внутренней тюрьмы и передал коменданту Кремля для расстрела. Мальков был разгневан видом этой бабы и её наглыми заявлениями и расстрелял её сам.

- Но в меня стрелял мужчина, я его сам видел с браунингом в руке, когда обернулся на его выстрел! При чём же тут эта больная, как вы утверждаете, Каплан?

- Да при том, что она сама сбила всех нас с толка своими заявлениями, - оправдывался Агранов. - То она сказала, что стреляла в вас. То не стреляла вообще. Но экспертиза показала, что ствол браунинга закопчён, а это означало, что из него стреляли. Но баба эта забилась в истерике и кричала, что это не тот пистолет, и что у неё вообще никогда в жизни не было пистолета, что ей его дали на заводе Михельсона перед вашим приездом на митинг. На вопрос, кто дал, ответила, что не помнит.

- Но я-то не видел её там, а видел только мужчину невысокого роста, который в меня стрелял. И мой водитель-механик Гиль тоже не видел никакой женщины. Какая она из себя хоть? Обычно сумасшедшие отличаются от нормальных людей.

Агранов ответил опять как-то странно:

- Да я её и видел-то, когда её утром привели ко мне. На вид молодая, я бы даже сказал, симпатичная.

- А говорите, что она всех сбила с толка, - заметил Ленин. - Кого "вас всех" и когда успела сбить, если вы её почти и не рассмотрели?

Агранов расстроено пожал плечами:

- Глаза у неё - да, ненормальные. А сбила тех, кто её увозил в тюрьму и следователя Кингиссепа, который её допрашивал. Это тот, который недавно вёл дело Локкарта и дело по мятежу эсеров 6-го июля.

- Что-то в её поведении, товарищ Агранов, не так, - не соглашался Ленин. - Не похоже, что она могла в меня стрелять. И Балабанова того же мнения. Мне кажется, вы поторопились с её расстрелом. Не выяснив всего до конца, зачем было...

- Её забрал у нас товарищ Свердлов, спросите его.

- И, - вспомнил Ленин, - куда делся тот человек, который в меня стрелял? Я слыхал, что его поймали.

- Его, Владимир Ильич, расстреляли сразу после поимки, - с готовностью ответил следователь. - Дело было ночью.

- Не допросив? Не выяснив, кто его сообщники? - изумился Ленин. - К чему такая спешка, не понимаю?! - злился Ленин всё больше. Видя это, следователь заторопился с ответом:

- Там, в тюрьме, дело было, вероятно, в ненависти к задержанному. Так мне объяснили утром, когда я пришёл на службу.

Не зная всей правды, лишь чувствуя, что от него что-то скрывают, Ленин решил взять отпуск, чтобы подлечиться по-настоящему, оставить за себя в Кремле Троцкого и уехать в Горки. А разбираться со всеми странностями покушения потом, когда всё прояснится для самих чекистов.

Ленину и в голову не приходило, что почти всю нелицеприятную правду знает только перетрусивший до потрохов Свердлов, да часть правды знала уничтоженная лютой смертью Фейга Каплан, которую её знакомые звали Фаиной, Фанни, и тоже, как и Ленин, недоумевали, за что её так поторопились убить.

История последних 4-х дней её жизни была такова. От Семёнова она в полдень 30 августа получила сообщение о том, что её в 7 часов вечера будет ждать давний знакомый по Киеву Григорий Ганский. В 5-м году она, будучи молоденькой девушкой, была влюблена в него и тогда ещё согласилась помочь ему изготовить бомбу для уничтожения губернатора Киева. Но во время работы с капсюлем он взорвался. Крупный осколок попал ей в лоб над правой бровью, и она очутилась в больнице. А после покушения на губернатора кто-то выдал, чем она занималась, и её привлекли к суду вместе с террористами. Ганский остался на свободе (цена за предательство), а Фанни суд приговорил к смертной казни. Адвокат подал прошение о помиловании своей подзащитной, ссылаясь на её несовершеннолетие, и казнь была заменена ей в 6-м году на пожизненную каторгу. Родители Фанни, видя, что дочери им никогда уже не дождаться, выехали к родственникам в США в 1911 году, когда ей исполнилось уже 24 года. Об отъезде родителей она узнала лишь 3 года спустя в далёкой Акатуйской тюрьме-каторге, куда пришло извещение, гулявшее за нею по ссылкам. Поняв, что всеми брошена, никому не нужна, Фанни ослепла от горя. Жить ей расхотелось, и она попыталась отравиться ядом для крыс, но ей успели промыть желудок и спасли. Если бы тюремные медики знали её судьбу, наверное, не спасали бы...

Освободил её из тюрьмы Указ Керенского об амнистии всем политическим заключённым, и Фейга Хаимовна Ройтблат прибыла из Акатуя весной 1914 года в Москву, где её как известную террористку Каплан ЦК партии эсеров поместил в общежитие для героев, боровшихся с царизмом, выдал денежное пособие, одел и обул, а затем отправил в Крым на отдых в Дом политкаторжан для поправки здоровья. Ей выдали карточки на получение пайка, но начали замечать, что её взгляд становился иногда ненормальным, и она делалась похожей на человека "не в себе". Известная деятельница Коминтерна Балабанова сообщила об этом Дмитрию Ильичу Ульянову, и тот помог устроить Фанни глазную операцию в харьковской клинике офтальмолога Леопольда Гиршмана, после которой зрение и психическое настроение у неё улучшились, и в Москву она вернулась повеселевшей в июле 1918 года, когда власть уже была в руках большевиков. На Курском вокзале её случайно встретил чекист Григорий Ганский, дежуривший по заданию ВЧК и отлавливающий там малолетних беспризорников. Чувствуя свою вину перед 30-летней похорошевшей Фейгой, он стал ухаживать за нею, но она отвергла его, находясь под впечатлениями своей крымской истории, и окунулась в политику.

Вскоре о ней узнал знаменитый уже к этому времени в эсеровских кругах Семёнов-Васильев, и ему пришла идея использовать её в спектакле-покушении на Ленина, чтобы не рисковать чьей-либо жизнью, полагая, что безумную женщину, разобравшись в обстоятельствах покушения, чекисты однозначно отпустят.

Однако судьба неудачницы, доставшаяся Каплан, не хотела, видимо, менять свою печать и вновь подсунула ей Григория Ганского, который на время покушения на Ленина был включён в группу прикрытия стрелка Протопопова.

- Вас встретит возле проходной на завод Михельсона, - инструктировал Семёнов Фейгу, - ваш давний знакомый Григорий Ганский и всё вам объяснит...

Фанни обрадовалась возможности помириться с человеком, который снился ей в годы её пребывания на каторгах, а теперь, зная, что за последние месяцы, которые они не виделись, она опять похорошела, принялась наряжаться и прихорашиваться. Она была не в курсе, что Ганский женат, стал отцом двух детей, и шла к нему, словно невеста на встречу с женихом. Так ей, по крайней мере, казалось. В левой руке она держала над собой зонтик, так как накрапывал дождь, а в правой - потёртый мужской портфель, потому что дамской сумочки у неё не было. Выглядело это нелепо.

Ганский, предупреждённый в ту пятницу Семёновым о том, что Каплан по-прежнему его помнит и надо быть с нею любезнее, разыграл радость встречи.

- Фанни, наконец-то, у нас с тобою есть время, и мы можем поговорить обо всём. Я так рад тебе!

- Я тоже рада вас видеть, Гриша. Но вы за эти годы так изменились, что я не знаю даже, как мне теперь вести себя с вами...

- Ну, во-первых, не надо называть меня на вы: ведь мы же старые друзья не только по несчастью! А ты похорошела, светишься вся... От чего, если не секрет?.. Да, мне нужно передать тебе браунинг и патроны к нему для предстоящего спектакля. Давай отойдём на Серпуховскую площадь, это рядом с заводом. Там ты будешь дежурить. А как только услышишь выстрелы, вытащи из портфеля браунинг, чтобы от тебя шарахнулись в стороны люди, а у чекистов было основание арестовать. На Лубянке ты скажешь, что из браунинга не стреляла, и тебя отпустят.

- А зачем, спросят, пришла на митинг с пистолетом?

- Разве Семёнов не объяснял тебе, что нам надо наделать на митинге побольше шума, чтобы Ленин не ездил больше на такие митинги. На этой вот площади тебе и дали браунинг. А кто, ты не знаешь, не запомнила. Никаких фамилий не называй. Если надо будет, я помогу тебе...

- Гриша, вы меня вспоминали?

- Ну, конечно, же.

Времени было ещё много, они пустились в воспоминания. А потом, когда начало темнеть и приехал на автомобиле с кремлёвским флажком Ленин, всё стало происходить для влюблённой женщины как-то непонятно...

Григорий подвёл её к дереву возле перекрёстка на Серпуховке и, поцеловав в губы, произнёс:

- Вот здесь, на "стрелке" стой и жди. К тебе подойдёт рабочий, который отведёт тебя как "подозрительную личность" в Замоскворецкий военный комиссариат - это недалеко. Твоя задача вертеть головой, будто собираешься бежать и высматриваешь, куда. Ты должна выглядеть подозрительной, и всё. На расспросы ничего не отвечай.

Ганский торопливо ушёл, а она осталась одна, думая только о нём, о его поцелуе. Из головы всё вылетело. Очнулась она, выходя из своего отрешённого состояния, когда где-то раздались (уже в полной темноте) выстрелы и на улицу хлынули какие-то люди. Вспомнив, что надо изображать подозрительную, она зачем-то раскрыла над собой зонтик, хотя дождя уже не было. Забыв вытащить пистолет из портфеля, крутила головой и зыркала по сторонам, ничего не видя, так как не надела очки, желая казаться Ганскому красивее и моложе. А теперь страдала без них. И тут перед нею возник какой-то мужчина в рабочей спецовке и спросил:

- Вы - Каплан?..

- Да.

- Пистолет с вами?

- Да.

- Почему же вы его не достали?! - В голосе рабочего звучало злое раздражение, он закричал: - Граждане! Вот знаменитая террористка Каплан! Видимо, это она стреляла в товарища Ленина...

К ним ринулись из толпы какие-то люди, крича:

- Смерть убийце!.. Ишь, крысавица какая нашлась!

- Это же надо, какая сволочь!

- Надо разорвать эту крикатуру на человека!

И тогда, перекрывая шум и голоса, рабочий закричал:

- Назад! Не подходи! Никакого самосуда, я сам отведу её в военкомат!

Его послушались, убивать её не стали, но шли вместе с рабочим, который держал Фанни за руку, до самого военкомата, сопровождая их злобными выкриками и взглядами. Григория Ганского среди них не было, и Фанни стало страшно.

Пока Ленин отдыхал в Горках, из "дела" о покушении на него исчезли некоторые "мелкие" детали из прежних показаний Казимира Гиля о том, что никакой женщины он не видел. Теперь там, наоборот, возникла какая-то женщина, которую этот шофёр не рассмотрел хорошо в темноте. Из показаний рабочего, который привёл Каплан в военкомат, исчезло описание браунинга и утверждение, что Каплан не стреляла из него, он находился в её портфеле. "Поработал" Яков Михайлович и со следователем Кингиссепом, который на намёк Ленина, приехавшего из Горок, на двойственное положение Кингиссепа, подчинённого и Свердлову и Петерсу, ответил:

- Дело не в том, что я боюсь начальства. А в том, что я... дорожу своим реноме.

- Понимаю. И поверьте мне, сохраню наш разговор в полнейшей тайне! Скажите, на вас кто-либо оказывает давление?

Кингисепп, помолчав, ответил окольно:

- Когда мы судили Андреева и Блюмкина, Яков Михайлович дал мне понять, что Блюмкин действовал как патриот России и потому суровый приговор может вызвать у русской общественности нежелательную реакцию.

Отрываясь памятью от Кингисеппа, Ленин неожиданно вспомнил слова Инессы Арманд, сказанные ему, когда пришло известие о предательстве Муравьёва, захватившего в Казани золотой запас России:

- А, по-моему, не следует изумляться тому, "как он мог на такое решиться!.."

- Это почему же? - спросил её не без удивления.

- Сам он никогда бы не пошёл на такой решительный шаг. Значит, его поддерживает здесь, в Кремле, кто-то очень влиятельный, а может быть, и могущественный.

- Ты имеешь в виду Троцкого, в руках которого вся наша армия и который сделал Муравьёва командующим фронтом?

- Нет, но и Троцкому я бы поостереглась бесконтрольно доверять всю армию.

- Тогда кого же?

- Свердлова. Но это... лишь моё личное предположение. Его жена как-то весной произнесла такую фразу: "Если бы Муравьёв командовал Красной Армией, Яша говорит, можно было бы многое изменить и во внутренней политике".

- То есть? Что она имела в виду?

- Этого я не знаю. А спросить постеснялась: Клава прикусила язык. Но теперь-то мне ясно: Свердлов и Муравьёв были, возможно, единомышленниками.
5

Ленин принялся вспоминать всё по порядку. Ведь с тех пор прошло 8 месяцев. 11-го марта, уже этого, 1919 года, он получил из Петрограда телеграмму от старшей сестры, которая уехала туда неделю назад к мужу, заболевшему там в командировке сыпняком, что муж умер, и просила приехать в клинику инфекционных болезней на улице Нижегородской, дом 37Б, чтобы помочь ей похоронить Марка Тимофеевича на Волковом кладбище, где похоронена Оля и мать.

Ещё недавно Марк Тимофеевич Елизаров был наркомом путей сообщения, но подал в отставку, так как, обладая мягким характером и деликатностью, не смог справляться с произволом местных властей на железных дорогах и грубостью и хамством начальников станций и депо. Ленин назначил вместо него более твёрдого по характеру и решительного Невского, а Марка перевёл в члены коллегии Наркомата торговли и промышленности на должность комиссара по делам страхования и борьбы с огнём, то есть, на "чисто интеллигентскую" работу. И вот этот интеллигент, поехавший в командировку из Москвы в Петроград, заболел в дороге, как ему показалось, инфлюэнцей, а на самом деле, как выяснилось, сыпным тифом, был перевезён из гостиницы в больницу военно-медицинской академии, где его пыталась выходить Анюта, жена, и умер. Надо было ехать...

Сначала Ленин хотел ехать один и попросил по телефону члена коллегии Наркомпути Белякова устроить ему место на вечерний поезд в Петроград, объяснив причину срочности. Но о просьбе узнал нарком Невский и предложил Ленину ехать вместе с ним немедленно в салон-вагоне наркомата. Ленин тут же согласился и позвал с собой жену и Маняшу. Но Крупская отказалась:

- Не на кого оставить приёмного сына Анюты.

Мальчику было уже 9 лет, мог пару дней побыть и один. Но зная, что жена недолюбливала Анюту, как и та её, Ленин согласился и выехал с сестрой, которая Анюту любила за красоту и сильный характер (характером все дети Ульяновых были в мать, а вот красивой была только Анюта. Маняша была некрасивой карлицей. Оля, рано умершая, тоже была некрасивой, но с музыкальным талантом). Маняша поехала с готовностью солдата, в помощи которого остро нуждаются.

В Петроград прибыли намного раньше срока, и Ленин направился сначала в гостиницу "Астория", чтобы оставить там в номере вещи, а Маняша поехала к сестре, ожидавшей их в больнице. Ленин же из гостиницы поехал на улицу Красную, где жил в доме N 29, кв.1, губернатор Петрограда Анцелович, чтобы договориться с ним об организации похорон Елизарова именно на Волковом кладбище, рядом с могилами матери и сестры.

Потом были похороны без лишних людей и речей, но всё равно мёртвое лицо так знакомого Ленину Марка Тимофеевича, с которым любил когда-то играть в шахматы, заплаканные лица сестёр, произвели на него такое удручающее впечатление, как и фотографии с памятников Оли и матери, что невольно задумался о "сентиментальных" вещах: бренности жизни, о том, что хорошие люди почему-то часто умирают прежде срока, а плохие, такие, как Свердлов, продолжают спокойно жить, да ещё и пытаются "укокошить и нас прежде срока". И в душе зародилось яростное озлобление против Свердлова и страшная мысль: "А не пора ли кончать с этой сволочью, сколько ещё можно тянуть?!. 3 или 4 дня уже не выходит на работу, заболел, видите ли, простудился от изнеженности... А мы, зная, что он - преступник, никак не можем придумать объяснения для народа, почему нужно расстрелять главу Советской власти, хотя он и заслуживает того! Боимся, что народ станет говорить, что в Кремле-де никакой Советской власти вовсе нет, а есть банда преступников во главе с Лениным, с которым Свердлов не поделил власть! И всё потому, что молодой Яшка Свердлов хотел убить меня хитрым еврейским способом: "защищая Ленина" от террористов. "Хотели только попугать", как сказал мне Петерс, который поверил главе Советской власти, что так оно и будет, но... "кто-то внедрил в спектакль настоящего врага, и беда произошла по ошибке". А на мой вопрос "Кто мог внедрить врага?" Петерс ответить не смог. Сказал лишь, что присутствовал на совещании. Но что это прояснило? Ровным счетом ничего. Петерс объяснил своё незнание тем, что был смещён с должности ещё до "спектакля", а Дзержинский, занявший своё прежнее место, выехал в Петроград по моему приказу расследовать убийство Володарского и тоже ничего не знал.

А что, если нам поступить против Яшки тоже "по-еврейски"? Прикончить его, как вернусь в Москву, прямо в постели с помощью мнимого врача, и на этом концы в воду! Объявить, что скончался сам, от неправильного диагноза, как Марк. Лечили, мол, его уколами от простуды лёгких, он же бывший чахоточник, а оказалось, что случился сердечный приступ, или что-нибудь ещё... Вот о чём надо немедленно посоветоваться с Дзержинским!"

Мысль эта так прочно овладела Лениным, что всё остальное время пребывания в Питере он тщательно продумывал детали своего плана уничтожения врага. Нужно было предусмотреть всё, до мелких случайностей, чтобы в случае чего, нельзя было ни к чему придраться.

Ленин понимал: чем меньше будет посвящённых в этот план, тем больше гарантии сохранения тайны. Да и главная-то цель - не только уничтожить Яшку, но и выявить его сообщников. Каплан и какой-то Протопопов, которые что-то могли сказать, расстреляны. Но, кто их нанимал, Свердлов знает. Как же его заставить сознаться? Пообещать помилование? Вряд ли он этому поверит.

Пригодился опыт шахматиста: нужно загнать противника в цейтнот. Создать ситуацию, в которой тому некогда будет обдумывать ответы. О, Ленин был хорошим шахматистом: придумал! Даже придумал, как заставить Дзержинского пойти на рискованный приход к Свердлову с "врачом": нужно, чтобы при разговоре с "железным Феликсом" присутствовал Троцкий, в руках которого вся Красная Армия! Феликс ещё не забыл, с какой лёгкостью был снят Лениным с поста главы ВЧК. Вот только сам запамятовал месяц "еврейской мести": то ли 16 марта, то ли 16 сентября? Государственный переворот евреи считали удачным, а он был в октябре.

Всю обратную дорогу из Петрограда в Москву, сидя в отдельном купе поезда вместе с сёстрами, которые, удручённые горем, больше молчали, думая каждая о своём, он то и дело возвращался мыслями к своему плану возмездия Свердлову. Обмозговывал разговор с Дзержинским в присутствии Троцкого, приход к Свердлову с врачом-убийцей, выбор момента для смертельного укола, оказание психологического давления на Якова для выяснения пособников, отвлечение жены Свердлова от истинной цели визита. Но в голову часто лезло и другое...

Вспоминал секретное заседание Политбюро и ВЦИКа 29 января прошлого года, когда решали вопрос о суде над царём, но так ничего и не решили, боясь реакции народа. Ведь суд должен быть открытым, съедутся журналисты со всего света, различные представители иностранных государств. А что царю предъявить? Что 3 двоюродных брата - Николай Второй, германский кайзер Вильгельм и английский король - устроили мировую бойню? Но у царя будут адвокаты, которые могут провалить затею с судом. Стало быть, судить царя открыто нельзя. А как? Вот и пришлось уничтожить втихую всех Романовых.

Ленин вспомнил голову царя в банке со спиртом в кабинете Свердлова, лицо и слова Якова, когда Коллонтай упала без чувств: "Надо же закрывать за собою двери, товарищи! Владимир Ильич, а вы зачем прихватили с собою эту дамочку? Это же не театр в конце концов!.."

Ленин возмущённо спросил:

- А что` это?!.

- Это, - озлился Свердлов, - вещественное доказательство, что царя в живых... больше нет!

- И кому же понадобилось такое "вещественное" доказательство, Яков Михалыч?

"Какая сволочь!" - подумал уже теперь, отрываясь от воспоминания о Свердлове в прошлом году и перебрасываясь мыслями о том, как эту сволочь уничтожить в ближайшие дни, чтобы не оставить при этом никаких "вещественных доказательств". В ушах всё ещё стоял ответ этого негодяя: "Да ведь это вы... засомневались, вот и пришлось..." А через 40 дней после этого ты, сукин сын, решил укокошить меня, да ещё таким хитрым способом!.."

- Ты чего плюёшься, Володя? - спросила Анюта, не знавшая о том, что Свердлов хотел мнимым покушением на брата лишь попугать его, чтобы прекратить расстрелы. Но исполнители "покушения" решили убить Ленина по-настоящему, однако только ранили его. Теперь брат задумал отомстить.

- Да это я подумал о завтрашнем дне, - нашёлся он. - Предстоит много забот и хлопот...

В Москву приехали утром 14 марта, и Ленин, позавтракавший ещё в вагоне, отправился сразу в здание Совнаркома, думая по дороге опять о "негодяе" Свердлове и о том, какими аргументами убедить Дзержинского в необходимости уничтожить подлого предателя и хитреца Яшку. "Но сперва надо позвонить Свердлову и узнать у него, в каком он там состоянии и согласен ли принять, - размышлял Ленин, находясь уже в своём кабинете. И посмотрев на перекидной календарь, лежащий на столе, и вспомнив о предстоящем 18 марта съезде партии, мгновенно решил: - Вот и повод для посещения! Надо, мол, Яков Михайлович, обсудить с вами кое-какие вопросы, на случай, если не выздоровеете до съезда".

Звонить "подлецу" сию же минуту и участливым голосом расспрашивать его о здоровье не хотелось, и Ленин, чертыхаясь в душе, перевёл взгляд на кипу бумаг, положенных ему на стол для подписи. Читая их и подписывая, делая пометы на полях, он просидел над бумагами почти до обеда. Подписав последним удостоверение Литвинову о его назначении членом Наркомата Госконтроля с 14 марта, снял телефонную трубку и приказал дежурному соединить его с квартирой больного Свердлова, зная, что телефонист для его телефона отдельный, соединяющий его с кем-либо без промедления, но... вероятно, и слушающий все разговоры. Надо быть осторожным особенно. Трубку сняла жена Свердлова, и разговор упростился.

- Здравствуйте, Владимир Ильич! Слушаю вас...

- Добрый день, Клавдия Тимофеевна! 18-го числа съезд, как вы знаете, и мне хотелось бы уточнить с Яковом Михайловичем некоторые вопросы, если он не выздоровеет до открытия съезда. А заодно и показать его хорошему врачу, с которым хочу прийти к вам на дом завтра. Не возражаете? Не-ет, завтра, пожалуй, не смогу, - тут же поправил он себя, рассчитав, что Дзержинскому потребуется время на поиск и обработку нужного врача-палача, - послезавтра.

- Конечно же, не возражаю! Приходите, будем только рады вам...

- А как чувствует себя Яков Михалыч? Что говорит лечащий врач?

- Катар верхних дыхательных путей, Владимир Ильич. Вы же знаете, в прошлом Яша - туберкулёзник, ему опасно простужаться. А он простудился где-то на митинге и теперь сильно, надрывно кашляет. Сердечная аритмия в связи со всем этим.

- Курит?

- Нет, что вы! Бросил...

- Ладно, передавайте ему привет. Скажите, что послезавтра приду к вам с доктором: поможет поставить его на ноги какими-нибудь лекарствами или уколами...

- Я могу переключить вас на его комнату, если...

- Не надо беспокоить, не надо! Наговоримся при встрече. А сейчас - у меня скопилась масса всяких дел, пока ездил в Питер. Так что, до свидания! - Ленин повесил трубку.

"Всё, надо ехать к Дзержинскому и не забыть прихватить с собою Троцкого".

Обработав и подготовив Троцкого к предстоящей смерти Свердлова, Ленин приехал с ним на Лубянку к "Железному Феликсу" после заседания СНК, на котором председательствовал. Перенёс некоторые вопросы на следующее заседание, поглядывая на часы, подписал декрет о переводе Времени на 1 час вперёд и, освободившись, наконец, поехал к Дзержинскому, предупредив его о своём приезде по телефону. На дворе уже почти стемнело.

Дзержинский сначала упрямился: "На что это будет похоже?" Но, выслушав главный аргумент Ленина, сдался. Ленин развил следующую мысль: "А что же вы, батенька, предлагаете? Устроить над ним показательный суд, чтобы весь мир тут же завопил, что Советская власть - это сборище мерзавцев и негодяев? А судить его закрытым, тайным судом, будет ещё хуже. Всё равно ведь не утаить, и тогда нас обольют таким дерьмом с головы до ног, что не отмыться нам от него до самой смерти. А так, как предлагаю вам я, всё будет тихо, по-хорошему, с правильными надгробными речами. А потом ещё и назовём его именем какой-нибудь город или улицу в Москве. Да даже университет, который собираемся открыть для рабочих".

Посмотрев на согласно кивающего Троцкого с его мефистофельской бородкой, похожей на жало скорпиона или на острое шильце, Дзержинский вздохнул:

- Хорошо, пусть будет так. Такой врач у меня есть. Латыш, присутствующий на допросах в нашем подвале, и не раз уже выполнял подобные поручения. Знает немецкий язык, можете выдать его за иностранное светило, хотя он и не врач, а только опытный фельдшер.

- Значит, договорились? Пришлёте его ко мне часам к 20-ти, и пусть он прихватит с собою в саквояже шприц, спиртовку для прокаливания игл. И чтобы никто не знал, куда его везут и зачем. "Лекарство" пусть подберёт замедленного действия, чтобы сработало через час после нашего ухода. Остальное я беру на себя! - твёрдо закончил Ленин и вспомнил свой разговор со Свердловым в прошлом году, когда Яков примчался к нему в кабинет с возмущениями о расстрелах:

- Сколько можно расстреливать без судов, Владимир Ильич?

- Сколько потребуется, столько и будем.

- У нас в Москве мы и так уже расстреливаем более ста человек в день! Ведь таких массовых казней никогда и нигде не было! Вы знаете, как отзываются москвичи о Советской власти?..

- Ну и как?.. - равнодушно спросил Ленин.

- Что у нас не государственный режим власти, а бандитский! Царя с дочерьми расстреляли по-воровски - без суда, без объявления народу вины его детей! А потом, мол, ещё и голову ему отрезали и привезли в Кремль, чтобы всем показать: нет больше царя! Думаете, не знают, что голова была перед вами на столе? Что Коллонтай - в обмороке упала, увидев это? Зачем это изуверство? На словах-то, мол, обещали справедливость и братство!..

Ленин, выслушав это с мрачным лицом, сказал:

- Революция, батенька, это лишь в конце - Свобода, Равенство и Братство. А в начале - это насильственное свержение старого строя и... недовольство класса эксплуататоров, бунтующего против якобы потери личной заинтересованности в труде. На самом же деле это выступления контрреволюции. Так что продолжайте расстреливать контрреволюционеров, если не хотите, чтобы они расстреляли нас! Тем более что у нас сейчас с вами тяжёлый период: остановились заводы и фабрики, редко ходят поезда, а кормить рабочих-то - надо? Вот мы и ввели "чрезвычайное положение" в стране и продразвёрстки в сёлах, а они выглядят, как насильственный отбор личного имущества, в частности, зерна. Какой же это бандитизм? Чрезвычайными мерами мы лишь спасаем города от голода.

- Владимир Ильич, а нам отвечают, что во времена Столыпина, которого-де большевики называют реакционером, в России тоже были трудные времена. Но он, мол, засыпал зерном не только Россию, но и заграницу, и укрепил рубль. А сейчас-де наши деньги - это бумажки, которые ничего не стоят. А мы, большевики, не власть, а бандиты, ничего не умеющие делать, как только грабить и расстреливать.

- А что мы, по-вашему, или, вернее, по-ихнему, можем поделать в обстановке всеобщей разрухи и саботажа интеллигенции? Гладить контрреволюционеров по головке за то, что не идут налаживать заводы и укреплять рубль? Я - не Боженька всесильный, да и остальные наркомы. Мы плохие экономисты, согласен. Мы - ещё только учимся.

- Вот инженеры и кричат нам: своей отменой частной собственности вы убили личную заинтересованность в труде! От вас - одно насилие...

- А государство - это и есть учреждение насилия, - напомнил Ленин с раздражением. - Продразвёрстка на зерно - это всего лишь налог, но... в силу чрезвычайности положения и гражданской войны... несколько тяжелее обычных налогов.

- Что, вот так прямо и отвечать?..

- Яков Михалыч, что вы тут строите из себя мальчика? - вспылил Ленин. - Как будто не знаете, что` отвечать.

- Но ведь наша газета называется "Правдой"! А какая же это правда, если мы действительно убили заинтересованность в труде отменой частной собственности?

- Ну, вот что. Вы говорите, да не заговаривайтесь!.. Марксизм, действительно, ставит своей целью, конечной целью, свободу, равенство и братство. Но - не завтра же!

- А сегодня, значит, расстрелы? Бандитизм... То есть, коммунизм, вы хотите сказать?

Ленин, подавив в себе гнев, проговорил:

- Вот когда создадим в сёлах коллективное хозяйство, а в городах кооперативы, тогда, надеюсь, поймёте, что такое Советская власть. А пока - расстреливайте, если не хотите, чтобы мы слетели!

- Уже тюрем не хватает в России после нашего ею правления.

- Ничего, арестованные настроят новых!

На этом расстались.

После отъезда "высоких гостей" Дзержинский решил подстраховать свою судьбу записью в секретный журнал распоряжений, памятуя о недавнем отстранении от должности председателя ВЧК. Указав число, время, кто присутствовал, Дзержинский изложил суть приказания Ленина - выделить ему врача для смертельного укола Свердлову. Поставил подпись и спрятал журнал в сейф, философски подумав: "Что будет, то и будет! Пусть разбирается потом, в случае провала, партия. Разобрались же мы вот в преступлении Свердлова... Но я тут - не при чём, как и в истории с покушением на Ленина. Тоже сволочь хорошая! Да, это есть так..."

Дзержинский переживал напрасно: Ленин был удачливее Свердлова, тайна его убийства переживёт даже Советскую власть, после которой, уже в 21 веке, доберутся новые люди до "совершенно секретных дел" КПСС.
6

Это было так...

16 марта в 15 часов 55 минут Ленин с фельдшером-латышом (интеллигентного вида и немолодого, такие люди обычно, как ни странно, с внешностью, вызывающей доверие), державшим в руке саквояж, прибыли в квартиру Свердлова в Большом Кремлёвском дворце.

Шли пешком, благо рядом, и молчали, каждый думая о своём. Ясное дело, Ленин думал о Свердлове, зная, что тот родился 23 марта 1885 года, а умереть должен сегодня, 16 марта 1919 года, через час с небольшим, как сказал фельдшер. Ленин предупредил его, что ему нужно успеть поговорить со Свердловым хотя бы минут 15-20, чтобы выяснить сообщников, а затем уйти так, чтобы не вызвать подозрений.

- Так не бывает, - заметил фельдшер, - подозрения это такая вещь, которая всегда появляется потом.

- Я это беру на себя: и разговор, и жену отвлеку, уведу её в другую комнату, когда нужно будет делать укол. Про себя подумал: "Надя говорила, что Клавдия Тимофеевна старше Свердлова на 9 лет, но выглядит хорошо, потому что следит за собою. Я, правда, на это внимания как-то не обращал, видел в ней обычную женщину, не красавицу, но и не дурнушку. А вот симпатию она вызывала своей вежливостью и какой-то проницательностью, это помню. Как бы не вляпаться в какую-нибудь неточность, разыгрывая заботу о товарище по партии и правительству. Я-то знаю, что говорить, а поверит ли она хмурому "доктору", когда он начнёт высказывать свои сомнения насчёт сердечной недостаточности, которая-де вызывает большую опасность для здоровья мужа. Впрочем, он ведь будет изображать из себя иностранца, не владеющего русским языком, так что перевод его высказываний после осмотра пациента, который умрёт после нашего визита, ляжет на меня. И я могу в случае чего сослаться на то, что я не медик, и, возможно, неправильно понял смысл сказанного, да ещё по-немецки. Но моей главной задачей будет увести жену Свердлова в другую комнату, когда "медик" будет делать укол. А если она не согласится выйти? На этот случай предусмотрено ввести яд под видом "глюкозы" для поднятия общего тонуса. А вдруг она пожелает посмотреть название лекарства на ампуле? Если фельдшер растеряется, наш план повиснет на волоске. И всё-таки у жены могут возникнуть подозрения в слишком уж скоропостижной смерти мужа. Придётся повалить всё на сердечный приступ. Это после "глюкозы"-то? Нежелательно, чтобы из Кремля поползли слухи, догадки... Может, стоит сказать ей долю правды? Что я сообщил её мужу результаты расследования дела о покушении на меня в прошлом году и что это, возможно, расстроило Якова Михайловича. Ладно, главное, чтобы подох, а остальное утрясётся..."

Вроде бы успокоившись и настроив себя на правильный порядок и последовательность действий, Ленин понимал тем не менее, что идёт убивать человека. "Одно дело отдавать приказы о расстрелах, - рассуждал он, - и совсем другое, когда сам, впервые в жизни, топаешь к месту убийства. Каков глава правительства?! Уголовник! Но выбора нет..."

Стало не по себе, и Ленин озлился: "Ведь придётся ещё и речь над его гробом произнести: от нас ушёл выдающийся революционер" и так далее". Поймав себя на цинизме и чувствуя, что нет у него к Свердлову никакой жалости, а только ненависть, он завёлся в ней и ко всем людям вообще: "А у какого политика нет цинизма? Я не знаю таких. Прикажете сочувствовать, что ли, "бедняжечке Яшеньке", пытавшемуся укокошить меня, но нечаянно промахнувшемуся? Нет, господа хорошие, перед тем, как отправить Яшеньку на тот Свет на суд Божий, я хочу задать несколько вопросов на этом свете: "Ну, что, Яков Михалыч, полагали, что будете произносить над моим гробом: "От нас ушёл вождь мирового пролетариата, память о котором останется нетленной в наших подлых сердцах...", но получается всё наоборот? Сознавайтесь, кто были ваши помощники. Почему вам понадобилось укокошить меня? Вам не нравились расстрелы врагов революции? Так ведь ваш друг Троцкий расстрелял сразу 100 тысяч пленных под Свияжском. Да ещё выставил перед монастырём памятник Иудушке! Вам не понравилось, что я отказал во въезде в Россию другу Троцкого Парвусу? Так вы же не знаете ни о моих отношениях с ним, ни о роли Парвуса на переговорах о мире в Бресте. Но Троцкому его поведение я простил, а вот вам и Парвусу - ни за что! Как и бандиту Кошелькову, которого ловили целый год, но всё же поймали и расстреляли вчера. Феликс говорит, что кричал, мерзавец, на расстреле: "Ваша власть - бандитская сама! Жандармы казнили только за теракты, убийства, а вы расстреливаете даже интеллигентов, за слова! Если бы вас царь убивал за слова, вашей власти сейчас не было бы вообще..." Подумал: "А ведь прав, сукин сын..."

Ядовитые мысли прервались, когда вошли в нужный подъезд Большого Кремлёвского дворца, где находилась на 2-м этаже квартира Свердлова. Явилась мысль спокойная: "Любопытно, о чём он там сейчас думает? Ведь знает же и ждёт... Радуется, что я иду к нему с миром, или боится встречи... со Смертью?"

Дверь им открыла, заслышав звонок, сильно отчего-то постаревшая и поседевшая Клавдия Тимофеевна. Приветливо улыбаясь, произнесла:

- Здравствуйте, Владимир Ильич, проходите, пожалуйста! Яков Михайлович ждёт вас в своей комнате...

- Здравствуйте и вы, Клавдия Тимофеевна! Но я пришёл к вам не один, с доктором из Швеции, который осмотрит нашего больного. Наши доктора, сами знаете, отвыкли от практики. Поэтому пришлось прибегнуть к услугам господина Иогансона... - Ленин обернулся, проговорил по-немецки:

- Проходите, господин доктор! Знакомьтесь, пожалуйста: это хозяйка, Клавдия Тимофеевна, жена больного. - И поворачивая лицо к жене Свердлова, объяснил ей по-русски: - Доктор Иогансон! Он по-нашему ни бум-бум, но хорошо знает немецкий.

- Очень приятно, - протянула хозяйка руку спутнику Ленина. - Клавдия Тимофеевна. Проходите, пожалуйста!

Раздеваясь в передней, Ленин достал из портфеля с бумагами в папке, озаглавленной "К съезду", бутылку вина "Matini". Передавая бутылку хозяйке, произнёс:

- Это - на тот случай, если больному можно, разопьём после решения деловых вопросов.

Увидев бутылку, врач вопросительно уставился на Ленина, спросил по-немецки:

- Вы собираетесь угощать этим больного? - И посуровев, добавил: - Только после моего осмотра больного и заключения!

- Хорошо-хорошо! - согласился Ленин и пояснил хозяйке: - Говорит, только с его разрешения после осмотра больного. Доктор прихватил с собою какие-то заграничные таблетки, глюкозу для укола, если понадобится, а насчёт вина - пока что против.

- Ладно, - согласилась хозяйка, - пусть всё будет, как скажет доктор. Я поняла, что сначала будет осмотр, а потом работа, ну, а это... - она посмотрела на бутылку.

- Абсолютно правильно! - подтвердил Ленин.

- Значит, у меня будет время приготовить ужин! - Она посмотрела на часы, которые показывали без 10 минут 17 часов.

- Да, конечно.

- Тогда идёмте к Якову Михайловичу, - пригласила хозяйка. За нею, подняв с пола портфель и пузатый саквояж, направились Ленин и его "доктор".

Свердлов лежал в постели под одеялом. Повторив церемонию представления доктора Свердлову и обменявшись с ним приветствиями, Ленин объяснил больному хозяину цель "доктора" и, попросив Свердлова снять рубашку, а хозяйку прокипятить шприц и пару иголок к нему ("На всякий случай, Клавдия Тимофеевна, чтобы потом не тратить лишнего времени"), остался за переводчика, так как Свердлов "владел" немецким лишь в размерах схожести немецкого с идишем.

Вставив в уши резиновые трубочки тономерта, "доктор" измерил Свердлову давление. Затем, прикладывая стетоскоп к его спине, стал обследовать больного с серьёзным и внимательным видом, не торопясь, то и дело недовольно выпячивая нижнюю губу. Наконец, произнёс:

- Мне очень не нравится, как работает сердце пациента.

- И что же?..

- Думается, понадобится госпитализация.

Ленин сделал изумлённый вид:

- Да вы что, доктор?!.

- Пациент на грани сердечного удара! - последовал краткий и суровый приговор. - Никакого вина! О работе с больным не может быть и речи!

Свердлов, не понимавший смысла того, о чём говорил "немец", но угадав тревогу в его интонациях, спросил Ленина:

- О чём он говорит? Что-то не так, не совсем хорошо у меня?

"Немец" сурово обратился к Ленину:

- Если больной спрашивает у вас о моём диагнозе, не говорите ему правды ни в коем случае! Расскажете его жене. А сейчас я должен сделать ему укол, понижающий давление!

Ленин, обрадованный тем, что фельдшер прекрасно ведёт свою роль, сделал лицо скорбным и принялся объяснять Свердлову:

- Доктору не нравится не ваша простуда, а работа сердца. Говорит, что хочет сделать укол глюкозы для укрепления общего состояния, а потом - настаивает на госпитализации. Наша работа с вами, естественно, отменяется. Подробности я расскажу потом вашей супруге: каков диагноз и что надо будет делать. А сейчас - укол...

На Свердлова словно дохнуло с севера ледяным холодом, вошедшим к нему не в тело, а в душу. Почувствовав что-то неладное, он испуганно спросил:

- А почему он достаёт из саквояжа не прокипячённый шприц?

Ленин, помертвев тоже, нашёлся:

- Сейчас выясню... - И уже по-немецки, обратился к "доктору": - Пациент спрашивает: почему вы собираетесь делать укол не прокипячённым шприцем?

- А я и не собираюсь, - нашёлся фельдшер, - это у меня запасной. Отнесите прокипятить и его тоже. А тот принесите мне. - Он положил на стол коробочку с надписью "глюкоза".

Свердлов успокоился, и Ленин пошёл к его жене на кухню. Шприцы ещё кипятились в булькающей воде. Ленин стал объяснять:

- Понимаете, Клавдия Тимофеевна, 2 дня назад умер в Петрограде муж моей старшей сестры. Поехал туда в командировку, подхватил в дороге сыпняк, а врачи лечили его от инфлюэнцы. Когда выяснилось, что диагноз был неправильным, оказалось уже поздно. У Якова Михайловича доктор признал приближение сердечного приступа, а вы лечили его от простуды.

- И что же теперь?!. - испугалась женщина.

- Сейчас - укол, необходимый для снижения сердечного давления. А завтра, если улучшения работы сердца не последует, придется госпитализировать вашего мужа. Я сделал правильно, что прихватил с собою опытного врача.

- Ой, спасибо вам за вашу заботу! Но как же быть теперь мне?..

- Да никак. Моя работа с Яковом Михайловичем, ясное дело, отменяется, вино - тоже. А вы - не говорите мужу о диагнозе доктора, чтобы не волновался.

- А вы уходите, что ли?

- Разумеется. Сделаем укол, поговорю немного с Яковом Михайловичем, чтобы не волновался - он кое-что понял, когда доктор говорил, ведь идиш схож с немецким, и пойдём. - Ленин посмотрел на расстроенное лицо Клавдии Тимофеевны и посоветовал: - Вы с вашим огорчённым лицом лучше не заходите к мужу сейчас. Объясните ему всё потом, когда успокоитесь.

- Да, да, конечно, - кивала хозяйка согласно.

Когда Ленин вернулся к Свердлову с готовым шприцем, фельдшер приказал больному опять снять рубашку. Повернув его к себе спиною, взял шприц, уже наполненный ядом (тот, что спрятал Ленин себе в карман, а теперь отдал), и сделал укол в вену левой руки. Убрал в саквояж остальные шприцы, оставив на столе лишь коробочку от глюкозы, и произнёс по-немецки:

- Господин Ленин, вы хотели поговорить с больным о госпитализации. Можете это сделать, пока больной не уснул. А я побуду с хозяйкой. Позовёте меня, если понадоблюсь.

- Гут! - кивнул Ленин. А когда фельдшер вышел, обратился к Свердлову, ничего уже не скрывая от него:

- Вот что, Яков Михалыч. Я узнал от Петерса о вашем предложении в прошлом году попугать меня выстрелами. Но пули оказались настоящими, а пойманных преступников вы сразу же ликвидировали, чтобы они не успели дать показаний о соучастниках. Так что признавайтесь теперь сами: кто были вашими сообщниками?

Лицо Свердлова стало белым, как стена - то ли оттого, что всё понял, то ли от действия яда. Он тихо спросил:

- Зачем это вам? Мне теперь - всё равно: ведь вы - моя Смерть. Я это знал ещё в прошлом году.

- Как хотите! - безжалостно изрёк Ленин. - Если скажете, сделаем вам спасительный укол, останетесь жить. Не скажете - конец наступит часа через 2.

- Кла-ва-а! - выкрикнул Свердлов сдавленным голосом, так как Ленин стальными пальцами сдавил ему горло. Угрожающе пообещал:

- Не глупите! У вас ещё есть Время...

Свердлов прохрипел:

- Вы, как всегда, лжёте! И убиваете людей без суда.

- Кого вы имеете в виду?

- Да хотя бы Романа Малиновского.

- Вы ошибаетесь, по делу Малиновского суд был!

- Я помню этот заочный суд! Малиновский находился в Питере, а вы, юрист, судили его в Москве. Куда вы так торопились с этим приговором?

- Сейчас, батенька, спрашивать буду я, а вы будете отвечать: часы тикают, отсчитывая ваше Время, а не моё! Почему вы, вы так спешили избавиться от Каплан, которая даже не стреляла в меня? И эта женщина умерла, просидев в тюрьмах всю свою жизнь, не узнав, что такое женское счастье!

- Мы спешили избавиться от её показаний, как и вы от показаний Малиновского. Между нами нет разницы: и вы, и я поступили одинаково! С той лишь разницей, что я хотел уничтожить жестокого властителя, а вы - ради спасения своего мундира, хотя в этом уже не было никакой надобности. - Свердлов разрыдался: - Вы действуете, как уголовник. Я требую суда! - Хотел сказать что-то ещё, но начал обмякать и как-то странно всхрапывать, будто засыпал.

Ленин понял, от Свердлова ничего уже не добиться, главного он так и не узнал, поступил, как обыкновенный уголовник, заткнувший навечно рот председателю бессудной Советской власти.

"Надо уходить, скоро подохнет!" - испугался вождь мирового пролетариата, надевая на лицо маску огорчения, и устало вышел из комнаты.

Фельдшер молча сидел в гостиной напротив хозяйки, разливающей вино в рюмки. Ленин обратился к ней:

- Яков Михайлович заснул, даже всхрапывает во сне. - И повернув голову к "доктору", проговорил по-немецки: - Надо уходить...

Фельдшер ответил, взглянув на часы-луковицу, которую достал из внутреннего кармана пиджака:

- Не суетитесь, успеем. Наш уход не должен выглядеть, как бегство. Выпьем с хозяйкой.

О смерти Свердлова они узнали, находясь уже один в своём кабинете, а другой на Лубянке у Дзержинского. Ленину позвонила жена Свердлова плачущим голосом:

- Владимир Ильич, Яков Михайлович скончался во сне через час после вашего ухода. Видимо, от сердечного приступа. Он даже не позвал меня...

- Ну, что же. Говорят, во сне умирают безгрешные души. Примите мои искренние соболезнования! - Положив трубку на рычаг, он пошёл к секретарше, чтобы она объявила об экстренном заседании Совета Народных комиссаров по случаю смерти Свердлова.

18 марта, в день образования Парижской коммуны, в Колонном зале дворца Союзов, то есть Советской власти, наследовавшей судьбу и принципы парижских рабочих, были надгробные речи (выступил с циничной речью и Ленин, растрогавший Крупскую, которая ничего не знала о его тайных отношениях со Свердловым). Затем Свердлова с почётом похоронили у Кремлёвской стены.

А ночью, когда на Спасской башне Кремля били полночь часы, переведённые согласно декрету на час вперёд, Ленину приснился похабнейший, как Брестский мир с немцами, кошмарный сон. На могиле Свердлова под Стеною Почёта возник маленький человечек, превратившийся затем в живой памятник Иуде на высоченном столбе (словно чёрный ангел в Питере на площади в честь победы над французами), и заговорил оттуда громовым голосом:

- Владимир Ильич, посмотрите, какие облака плывут над Россией. Вы видите, они - красные...

По небу действительно ползли красные облака, из которых падали вниз крупные капли крови. А голос Иуды продолжал:

- Взгляните на Красную площадь и вы поймёте, чья это кровь...

Парадным маршем по площади шли кавалеры Георгия Победоносца в чине полковников и генералов, надевших на мундиры все ордена. Это были 500 старших офицеров, расстрелянных в прошлом году по приказу Троцкого. И Ленин выкрикнул Иуде в ответ:

- Но это же не я приказал их!..

- Знаю, - ответил Иуда. - Но они были расстреляны за... покушение на вашу жизнь!

По площади уже шли и шли бесконечными батальонами русские солдаты и младшие офицеры, расстрелянные под Свияжском, их было почти 100 тысяч. Ленин негромко произнёс:

- И этих... не я приказал.

- Знаю, опять Троцкий, - громыхнул голос Иуды. - Но... от имени вашей власти!

- Тогда уж... от нашей с вами, еврейской, - съехидничал Ленин.

- Э, нет! - сурово и громко возразил Иуда. - Я к сионистам не имел никакого отношения! Я всегда был возле Христа, его учеником, а не учеником фарисеев.

- А кто его продал за 30 сребреников? - громко крикнул и Ленин.

- Это - прямая неправда! Меня...

- Но об этом знает и твердит весь мир! - перебил Ленин.

- Твердит потому, что не знает правды настоящей, которую фарисеи скрыли точно так же, как скрываете правду вы, хотя и назвали свою газету "Правдой".

- Это мысли Шляпникова! И почему вы говорите моими словами: "прямая неправда"? И почему я неправ про 30 сребреников? - спросил Ленин, почти проснувшись, но снова впадая в сон.

- Ты забыл свой разговор с Луначарским? Он объяснял тебе, что Иуду из Кариоты заставили предать своего учителя, как ты заставил Романа Малиновского служить охранке! Но я, в отличие от тебя, вернул утром 30 сребреников охранке фарисеев. А вот ты - ради личной власти - предал родину немцам за деньги, и не в 30 сребреников! И не ты вернул их потом немцам в 1000 раз больше, а русский народ!

- Опять это мысли Шляпникова.

- Так у вас же в партии - дискуссия.

- А тебе какое дело до наших идей?

- Идей?! Посмотри лучше на Красную площадь!

На площади пьяные рабочие и матросы валили на брусчатку молоденьких юнкеров, пойманных на улицах Петрограда, сдирая с них штаны, отрезали им опасными бритвами их мальчишечьи пенисы. Юноши, вырываясь, плакали, умоляли не делать этого, но пьяные мужчины-звери, обрызганные кровью, продолжали своё дело с хохотом и матом. А Иуда со столпа кричал:

- Это ваши пролетарии, которых вы, большевики, призывали объединяться! Марксизм в действии! Забыл, что ли, это было в Питере?

- Я не к этому их призывал.

- А к чему? Посмотри на матросов Дыбенки в Севастополе.

И Ленин увидел, как за борт крейсера матросы выбрасывают офицеров со связанными руками и камнями на ногах. Иуда продолжал выкрикивать:

- А что делала женщина-палач Немич в Ялте?! Тебе же известно об этом! А как в Екатеринбурге расправились с царём и его детьми?!.

Из огромной банки со спиртом Свердлов выплеснул на пол своего кабинета голову Николая Второго, которая покатилась. Вошедшая Коллонтай потеряла сознание. Иуда кричал:

- Ты приказал перевести стрелки часов вперёд, чтобы скорее наступило будущее, но забыл о том, что говорил тебе врач о твоей собственной голове: у тебя страшные головные боли не от усталости, а от склероза, который может привести тебя к идиотизму. Но ты утаил это даже от жены. На что ты надеешься? На какое будущее? У тебя его нет, зачем торопишь Время?

Ленин проснулся в холодном поту. От невыносимой боли раскалывалась голова. Он тоскливо пробормотал:

- Неужели я схожу с ума? Какая жестокая боль!.. - Подумал: "И жестокость в душе ко всем..."

Через несколько дней о похоронах Свердлова и о нём самом все забыли - так уж устроена жизнь: живые думают о живых. Место председателя ВЦИК занял по совету Ленина старый большевик Калинин. Помнил о "Яшке" лишь Троцкий, по докладной записке которого тот сумел протащить через ВЦИК постановление против казаков. Дело в том, что командующий Южным фронтом Сытин сообщил по прямому проводу, что у него в тылу, в районе Верхнего Дона возник в ночь на 11 марта мятеж казаков, недовольных вмешательством Советской власти и её военных комиссаров в их казачьи дела. Восставших набралось уже около 30 тысяч из хорошо обученных казаков, унтер-офицеров и офицеров, которые организовали в станице Вёшенской повстанческий штаб, разделились на полки и дивизии в станицах Усть-Медведицкая, Слащёвская, Казанская и в других. Имеют при себе орудия, пулемёты и являют угрозу фронту, так как охвачены стремлением соединиться с Добровольческой армией Деникина, который уже послал им аэроплан и деньги.

Пришлось вместе со Сталиным и другими членами Реввоенсовета Республики идти на доклад о случившемся к Ленину. Выслушав доклад, Ленин заявил:

- В виду серьёзной опасности, которую представляют собою мятежники в таком количестве для Южного фронта, занятого борьбою с Деникиным, хочу выслушать по этому поводу ваши мнения, товарищи. Начнём с вас, Лев Давидович.

- Я полагаю, - уверенно объявил Троцкий, - что командование Южного фронта выделит на подавление мятежа пару дивизий из своего резерва и справится самостоятельно. Нервничать из-за этого нам, в Москве, да ещё в преддверии съезда партии, не следует.

- Почему? - удивился Ленин, настораживаясь.

- Екатеринодар показал в прошлом году, что казаки всегда поднимаются против любого вмешательства в их дела: наших ли новых Советов, деникинцев ли, которые хотят восстановить царские порядки.

- Считаете, что мятежники ослабнут от собственных разногласий? - уточнил Ленин.

- Да, считаю.

- А вы, Иосиф Виссарионович?

- У меня ещё нет твердого мнения из-за недостатка сведений. Но казаки - это казаки, от них всего можьно ждат. Люче бит начеку.

На том и порешили: быть начеку.

8-й съезд партии, открывшийся в День Парижской коммуны, избрал Сталина в члены ЦК. А 25 марта Пленум ЦК утвердил его членом Политбюро и Оргбюро при ЦК. 30 марта ВЦИК утвердил "везунчика" Иосифа народным комиссаром Государственного Контроля. Даже Троцкий задумался после этого: "Выходит, Ленин всё-таки не до конца доверяет мне, если продолжает возвышать возле меня это Серое Пятно? Зачем, зачем он это делает? Хочет меня испугать этим ещё раз? И всё же я раздавлю эту серую вошь, этого интригана, плетущего свою провокаторскую сеть в Кремле и на Южном фронте. Сколотил там целую кампанию из Ворошилова, Будённого, Орджоникидзе, чтобы снять Сытина и добиться назначения на его место этого луганского слесаря..."

17 мая 1919 года Троцкий, желая угодить Ленину, возненавидевшему казаков, напечатал в своей армейской газете статью "Восстание в тылу", в которой писал, что восстание казаков на Северном Дону надо прижечь калёным железом: уничтожить не только мятежников, но и жителей казачьих хуторов и станиц. "Каины должны быть истреблены. Никакой пощады к станицам, которые будут оказывать сопротивление!" - такими словами закончил он статью.

Обещание устроить казакам новый Вавилон, данное Свердлову, Троцкий исполнит лишь в ноябре, когда Сталин усыновит (формально) детей Шаумяна, расстрелянного английскими интервентами среди 26 бакинских комиссаров в прикаспийских песках. Усыновление было хорошо рассчитанным Сталиным политическим ходом на удушение молвы о том, будто Шаумян подозревал, что Иосиф Джугашвили провокатор царской охранки. А Троцкий воспользуется Постановлением Свердлова об уничтожении Донского казачества, когда на Южном фронте уже будет разбит Деникин, а бывшие мятежные казаки разъедутся по родным станицам, сменят гимнастёрки на рубахи мирных пахарей и притихнут. Однако осенью их вновь потревожат продотряды чекистов, забирающие "излишки" зерна, и казачьи небольшие бунты начнут вспыхивать то в одной станице, то в другой. Вот тогда и запылают они в ночи багдадскими пожарами, устроенными кавалеристами Тухачевского. Сам же Тухачевский после этого стяжает себе славу кремлёвского палача, посылаемого Троцким на расправы русских мятежников. Герой гражданской войны не задумывался над тем, кого и за что приказывают ему крошить на лапшу. Войне и конца не было видно: русские рубили русских...

Лучше всех приспособился "воевать" на этой войне главный недруг Троцкого Сталин, круто пошедший в гору по служебным ступенькам после поездки на Восточный фронт. 30 марта 1919 года по совету Ленина ВЦИК во главе с новым председателем М.И.Калининым своим постановлением утвердил Сталина народным комиссаром Государственного Контроля Республики - "наркомнац" на этом закончился, разросшись в фигуру, которая могла контролировать действия не только любой советской организации, но и членов правительства.

Поняв причины такого доверия к своей персоне, Сталин тут же выработал для себя тактику дальнейшего поведения, рассудив: "Почему Ленин так сильно переменил своё отношение ко мне? Ленин уважает результаты и действия, а не слова. Он видит, что там, где Сталин, там сразу появляются результаты, что Сталин - человек дела. Следовательно, Ленина и впредь надо кормить телеграммами делового характера, которые его успокаивают и которые он не станет проверять из-за хронического недостатка времени, а главным образом потому, что доверяет Сталину. Надо мне опираться на людей дела, но успокаивать Ленина телеграммами от своего, а не их имени".

17 мая 1919 года ЦК партии и Совет Обороны направил Сталина на новый, Петроградский фронт в связи с угрозой мощного наступления войск генерала Юденича на Петроград. 19 мая Сталин был уже в Петрограде и выяснил, что обороной Петрограда заняты умные и опытные командующие 7-й армией А.К.Ремезов и Западным фронтом Д.Н.Надёжный, сама фамилия которого внушала доверие. А когда познакомился и почувствовал в собеседнике глубокий ум, да ещё узнал, что Дмитрий Николаевич, как и командующий Восточным фронтом, закончил академию Генерального Штаба, то и вовсе успокоился: человеку 53 года, бывший генерал-лейтенант, патриот. Значит, с обороной Петрограда справятся вполне. Да и Балтийский флот рядом, а это такая мощь, что Юденичу не по зубам, заверили оба командующих. То есть, можно смело положиться на них. И Сталин уже на другой день сообщил Ленину по прямому проводу: "Вчера прибыл в Петроград. Положение тяжёлое, но необходимые меры мною уже приняты. Сталин, точка".

Далее нужно было показать, что новый нарком Государственного Контроля на месте не сидит, а действует. И Ленину понеслись в Москву сообщения: "20 мая прибыл в Старую Руссу, провёл совещание в штабе командующего фронтом с командующим 7-й армией и другими военачальниками. Укрепляем оборону по всему фронту. Сталин. Точка". "21 мая. Прибыл на фронтовой участок боевых действий под Гатчиной, где противник собирается нанести свой главный удар. Необходимые меры приняты. Сталин". "25 мая. Прибыл в Кронштадт, осмотрел участок Карельского фронта. Принял необходимые меры. Сталин. Точка". "28 мая. Прибыл в Петроград, принял меры по борьбе с дезертирством и предателями. Пришлось расстрелять несколько предателей публично. Сталин. Точка". "8 июня. Прибыл на Нарвский участок фронта с проверкой боеготовности. Сталин. Точка". "13 июня. В связи с мятежом в фортах Красная Горка и Серая Лошадь отдал приказ вывести флот на внешний рейд для обстрела кораблей Красной Горки. Пехотная группа береговой обороны из Ораниенбаума перешла в наступление на Горку с суши. В общей победе не сомневаюсь. Сталин. Точка".

Так продолжалось до 4 ноября 1919 года. 3 июля, через месяц после прорыва Петроградского фронта частями Красной Армии, Сталин приезжает в Москву на очередной пленум ЦК РКП(б), 5 июля назначается членом Реввоенсовета Западного фронта, а 9 июля он вновь прибывает в штаб Западного фронта, который находился уже в Смоленске, и возобновляет свою телеграфную деятельность перед Лениным. 43-летний Феодосий Иванович Кривобоков, известный всем как большевик Владимир Иванович Невский, побывавший 8 месяцев (до марта 1919 года) наркомом путей сообщения Российской Республики, а затем назначенный партией на должность заместителя председателя ВЦИК при Свердлове и остававшийся на этой должности до перевода в августе 1921 года на должность ректора Коммунистического университета, читал все телеграммы Сталина, присылаемые Ленину, и хохотал, передавая голосом Сталина их содержание своим друзьям из отдела при ЦК РКП(б): "Прибил 2 дня назад пад Псков. Точка. 26-го августа Псков взят частями Красной Армии. Сталин. Точка". "30-го августа прибил пад Двинск. Точка. 2-го сентября арганизовал контрнаступление частей Красной Армии на Двинск. Сталин. Точка" - И возмущался наглостью Сталина: - Ну, как за 2 дня, только приехав, можно организовать наступление частей? Ведь нужно выяснить, сколько сил у противника, сколько своих частей и где они находятся. Составить план операции. А Ленин всему этому верит и радуется... Даже не спросил ни разу этого резвого грузина: а за что и кого он там, на фронтах, расстрелял? Ведь не первый случай... И всегда, приехав с фронта, позорит то командующих армиями, то Зиновьева в Петрограде, то Шляпникова в Царицыне - все у него ничего не умеют либо бездельники. Один он человек дела и действий.

Не подозревал умный и образованный Невский, что Сталину, приехавшему из Смоленска в Москву на очередной пленум ЦК в конце сентября, кто-то передаст его слова, и злопамятный Сталин внесёт Феодосия Ивановича в "чёрный список" своих злейших врагов, которых он начнёт судить и расстреливать в 1937 году. Невский провалится в безымянную могилу одним из первых, подтвердив библейскую истину - "язык наш - враг наш".

Сталин же в ту осень 1919 года уедет из Москвы в Смоленск забрать лучшие полки и дивизии для Южного фронта с Западного уже в ранге члена Реввоенсовета Южного фронта. 3 октября он прибудет на юг в село Сергиевское, где находился тогда штаб этого фронта. 11 октября штаб в связи с наступлением белой армии генерала Деникина перебазируется в Серпухов, подальше от фронтовой полосы по совету Сталина, боявшегося близости боевых действий. К этому времени новый Главнокомандующий вооружёнными силами Республики С.С. Каменев, ведавший о всех фокусах Сталина со снятием Сытина с должности командующего Южным фронтом, о дружбе Сталина с Ворошиловым и Будённым, об их интригах против командира конного корпуса Бориса Думенко, потому и поставил командующим Южным фронтом Александра Ильича Егорова, зная, что Сталин уже назначен туда членом РВС и начнёт там мутить воду своими интригами тоже. Только Егоров, казалось Каменеву, сможет противостоять такому интригану-пауку, как Сталин. Там, в Серпухове, Сталин проталкивал вопрос о создании Конной Армии под командованием Будённого, а 27 ноября президиум ВЦИК уже наградил Сталина орденом Красного Знамени за заслуги по обороне Петрограда. Знал Каменев и о том, как плевался по этому поводу и матерился Троцкий. Однако гражданская война продолжалась, и жизнь людей складывалась на ней у каждого по-своему, хотя и в зависимости от общей судьбы противоборствующих сторон.
7

Константин Батюк, вернувшийся в прошлом году из Царицына в Саратов, не застал там своего земляка Валявку: оказывается, тот уехал в родной Екатеринослав "под немцев и... украинца Скоропадского", сказав: "Бог не выдаст, чортяка не зъисть. А только нет сил скитаться по чужим городам!"

На душе у Батюка стало тоже тоскливо: не верил уже и в справедливость большевиков после встречи с наркомом Сталиным. Ну, а коли так, то и ему не захотелось больше оставаться в Саратове. Однако начальник "чекушки", в которой служил Константин добровольно, отпустил его на родину лишь в январе 19-го года, когда из Украины выехали немцы, у которых произошла своя революция, да и Скоропадский начал отступать под натиском Красной Армии, оставив всю восточную часть Украины. А доконала Костю новость о том, что в лагере для военнопленных под Свияжском Троцкий приказал уничтожить всех до единого, из-за отсутствия питания на складах. Какой-то монах-очевидец сообщил, что сначала заключённых заставили выкопать яму величиной с пруд, а потом расстреливали всю ночь из пулемёта. Приводили из бараков партиями, и... в расход. Было столько трупов, что монахи покинули свой монастырь и разбежались в ужасе, кто куда. Такого огромного зверства на Руси не было никогда.

Приехав домой, Константин обнаружил, что в Екатеринославе тоже появилась, как и в Саратове, городская "чекушка". И командует ею Валявко, подлечившийся немного, но всё равно недомогающий, почти больной. Вот к нему он по инерции и устроился, как на прежнюю службу - чекистом. Большевик Валявко - жёлтый, с отёчным лицом - производил впечатление подвального упыря, редко появлявшегося на свет. Да и дом инженера Непокойчицкого, выехавшего из Екатеринослава неизвестно куда, реквизированный "чекушкой", был хотя и красивым, в 3 этажа и помещался на тихой улочке недалеко от центра города, приобрёл теперь дурную славу. Шла молва, что в подвалах этого дома пытали арестованных людей, а потом убивали и вывозили по ночам куда-то за город и там закапывали.

Вот из-за этих слухов и началась ненависть родителей Нади к своему зятю. Приходилось оправдываться:

- Разве я похож на палача? И ночью я нахожусь дома, а не в подвале, вы же сами это знаете - я ведь не у своих родителей живу, а с вами! - доказывал он старикам. - И Валявко не такой, как вы тут говорите про него. Просто больной человек и скоро с этой работы вообще уйдёт!

Тестя и тёщу неожиданно поддержала жена:

- Вот и ты уходи! Зачем работать в учреждении, о котором такая дурная слава идёт?

- Я же не распоряжаюсь собой! Как ты этого не понимаешь? - изумлялся Батюк. - Я же не гражданский человек, а военный! И на работу мне отсюда близко - пешком, 2 квартала всего. И паёк в чека выдают: и на меня, и на вас, - добавлял он резонно. - И, наконец, должен же кто-то и бандитов ловить!

В общем, Надя оказалась вспыльчивой, несправедливой. Да и зависела от своих настроений всегда. Хорошее - приласкает ни с того ни с сего, плохое - может обидеться из-за пустяка. Не жизнь пошла, а сплошная маета. Если бы не любил до беспамятства, давно уже расстались бы. Старики это, видимо, чувствовали и выбрали новую тактику - изливали свою ненависть на него за спиной: "Испортил девочке жизнь", "Это же надо было, вышла за хама!", "Господи, какая партия могла быть у Наденьки!.." И всё это вроде бы между собой, в своей комнате - вот только дверь "забывали" прикрыть, и всё было слышно.

Особенно тошно было слушать Батюку это змеиное шипение, когда тесть затевал свои разговоры с женой про новую власть:

- Во начальство у нас в городе, а!.. Нигде в мире такого не сыщешь! Вместо почтенного губернатора - Васька Аверин! 35 уже, а как был 15 лет тому назад хулиганом, таким и остался - весь город его знает. Но - в Москве побывал, у Ленина! И теперь - чин. А как же, участник бунтов 5-го года! Ни совести у человека, ни образования.

Тёща горячо и немедленно поддерживала:

- А конокрад Хавский, цыган! Всем коммунальным хозяйством заведует!..

- Правильно. Такое время пришло, что тут можно ещё сказать? Слесаришко Межлаук - комиссар над всей железной дорогой! Берг - военный комиссар. Ни выправки тебе, ни армейского чина. Но - комиссар! А самый главный над всеми - конечно же, из жидов! Большевик Эпштейн. Этому - вся их здешняя партия подчиняется. А кого, думашь, поставили народным образованием заведовать? Безграмотного капельдинера из Юзовки! Говорят, в кинематографе до этого работал.

- Ты о Карповском, что ли? - удивилась невидимая тёща. - Так ево заменили уже.

- Кем?.. - остро заинтересовывался тесть.

- А студента нашли, Митясова. С 1-го курса взяли, уже грамотный! Его мать - в молодости проституткой работала в заведении мадам Бильман. Потом ушла из заведения и... как-то этого ребёночка завела. Не потеряла, выходит, способности...

- Ну, так это же просто замечательно! - взвывал тесть от восторга. - Осталось ещё поставить начальником полиции какого-нибудь вора, и мы с такими начальниками и комиссарами сделаемся самым хамским городом в мире! Культура - пойдёт от проституции, законность - от уголовников, а нравственность - от нравов Озёрки.

- Вот-вот! Говорят, и церкви хотят закрыть! Откуда же будет духовная пища? Ясно, што с Озёрки. Главный базар!..

- Базар - уже тоже прикрыли большевики, - продолжал тесть. - Ты думаешь, почему не стало нигде продовольствия? Появился большевицкий продовольственный комиссариат! Сначала - выгребли все продукты в Москву. Потом - оцепили город своими отрядами и стали забирать у крестьян их продукты насильно.

- Это ещё зачем? - ахала тёща.

- А чтобы прекратить свободную торговлю, вот зачем. Ну, и еды сразу не стало! С завтрашнего дня вот - карточки вводят. Как в Москве. И так будет по всей стране. Вместо изобилия - которое было везде - посадят на карточки! Бумагой будем питаться!

- То-то, говорят, злобствовать стал в подвалах своей "чекушки" начальник нашего зятюшки Валявко.

- А что такое? - спрашивал тесть, будто ничего не знал.

- Да людей уж каждую ночь убивают. А под утро - за город увозят трупы. Чтобы не распространяли зловредную агитацию!

- Выходит, и нас могут с тобой?.. - нарочито испуганным голосом юродствовал тесть. - Если зятюшка доложит, об чём мы тут говорим. А што за подвалы-то?..

- Ну, те, што в доме инженера Непокойчицкого, который занял Валявко под свою "чекушку". По улице Гоголя. Там ведь зятёк-то наш, чай, служит.

- Выходит, хотят оправдать фамилию владельца дома, так, что ли?

- Я ихних планов не знаю. А то, что покоя не стало никому, это уж точно!

Вот такие устраивали совместные спектакли, когда Нади не было дома. Делал вид, что не слышит. Тогда тёща стала открыто выговаривать уже и при дочери, зная, что рядом в комнате и он:

- Мужик! Табачищем весь дом провонял!

Курить в их доме он перестал совсем, но злоба в стариках не утихала. От них он уже знал, что могли выдать Надю за молодого врача Гладышева, влюблённого в неё с гимназических лет. Интеллигентная, мол, семья там, и с достатком. А тут, дескать, что? По положению вроде и власть, а по существу - окопный солдат, отмывшийся от вшей в чистом доме. Проку от него, как от козла, власть есть, а молока в доме - нету. Другой бы на его месте особняк себе отхватил, а этот не то что паршивого ковра в дом не принёс или хорошей мебели - вон сколько пропадает всего от реквизиций да арестов везде! - а даже курицы. Чужое ест.

Последнего не выдержала и Надя:

- Мама, прекрати! Ни он, ни я вашего не едим! Костя паёк получает. И на семью, и на себя. И вообще постыдились бы! Чужих ковров вам захотелось!

После этого тёща открыто не выступала, но намёки, всякие недосказанности, понятные и бревну, продолжались. Хотелось бросить всё и уехать, куда глаза глядят. Даже к Валявке приставал с этим: "Пошлите куда-нибудь на задание!.." Заданий за городом не было, хватало дел и в Екатеринославе, но тёща вдруг выдала дочери такое, что и при его терпении нельзя было снести.

- Ну, что ты в нём нашла? Погубишь только свою жизнь, и всё. Не принесёт он тебе счастья! Да и руки у него, поди, в кровищи.

В тот же вечер он предложил Наде:

- Сглазит она нашу судьбу! Давай снимем где-нибудь квартиру: ни у моей матери не будем жить, ни у твоей!

- А как я одна буду с маленьким ребёнком? Об этом ты подумал? Без тебя знаю: у мамы гадкий характер. Но ведь она мне помогает, этого ты не станешь отрицать?

В штабе Южного фронта не хватало опытных разведчиков для засылки к деникинцам в тыл - нужно было посылать в Крым и надолго. И Батюк стал напрашиваться туда, узнав, что люди могут понадобиться более чем на полгода. Рассуждал просто: Надя сама поймёт без него, что жить ему с её родителями невозможно. Однако новых разведчиков в штаб фронта больше не просили, а там и Валявко ушёл на другую работу - вернее, куда-то уехал из Екатеринослава совсем. Вместо него стал другой председатель ЧК, Трепалов. Этого Батюк близко не знал, как не знал и того, что ему делать с родителями жены.

Несколько раз он уходил с работы ночевать к своей матери. Она, видя его опечаленное лицо, говорила:

- Нэ мучайся, сынку. Нэ будэ тоби щастя у тиих панив!

- Та яки ж воны паны, мамо?..

- А таки. Хоч и голодранци, а всэ одно паны!

- А як же мий сын, а ваш онук бэз мэнэ? - вопрошал он сокрушённо.

- Ото ж и горэ! - вздыхала старушка вместе с ним. - Якбы нэ дытына, то й балакаты не було б чого!

Глава пятая

1

Не пожелав остаться в контрразведке у Сычёва, Белосветов вновь оказался в гуще боевых событий, и сам теперь видел, что происходило на гражданской войне. На террор "красных", учинённый большевиками, дворянская Россия ответила белым террором, и тоже везде вешала, расстреливала, жгла, видя, как тает вера, что былое благополучие вернётся. Пылающие станицы освещали по ночам лишь темноту - будущего никто не видел в огне. Только угли, да зарево.

Немцы, испуганные официальным заявлением Ленина об аннулировании условий Брестского договора и начале борьбы за освобождение захваченных германскими войсками территорий, никому уже не помогали, ни Краснову, ни армии Деникина через Краснова - спешили выехать из России сами и захватить с собою побольше пшеницы, скота, ценного имущества, пока поезда находились ещё в их распоряжении. В Ростове в конце 18-го года не прекращались мычание коров в ржавых вагонах, грохот погрузок на путях, лающая немецкая речь, подстёгивающая солдат, перепачканных белой мукой, как снегом. Не могли немцы лишь одного, увести из Чёрного моря огромный и не согласный на увод русский флот. Вынуждены были сматывать удочки сами на линкорах "Бреслау" и "Гебен", пока ещё те контролировали входы в Босфорский пролив. Правда, в Севастопольском порту были огромные склады в Троицкой балке, которые ещё можно было ополовинить. Их было много - шкиперский, кораблестроительный, такелажный, негодного имущества, смазочных и обтирочных материалов, лесной, электротехнический. Плюс кладовые: медно-котельная, слесарно-сборочная, железно-котельная, шлюпочно-блоковая, парусная, водолазная, кладовая мин Уайтхеда. Мастерские: механическая, литейная, кузнечная, столярная. Машинное отделение, станки, приспособления. Да ещё в Сухарной балке отдельно хранилось минное имущество, которое немцы при разграблении так перепутали, что создали непосредственную опасность взрыва не только крепости, но и порта. Одним словом, добра и запасов было на миллиарды рублей, вот ещё что означает каждая военно-морская крепость! Увезли на нескольких транспортах, сколько могли, остальное пришлось оставить - неподъёмное всё. Как и Северный док для ремонта поврежденных кораблей. А чего стоил один "мундирный магазин"! Но тряпок старались не брать - занимают лишь место. Брали самое ценное. Даже из "пожарной" и "водопроводной" частей сообразили, что взять - насосы, моторы. Миллиардов на 8 успели награбить при немецкой аккуратности и деловитости. А теперь торопились хапнуть, что могли, и в Ростове - в мастерских Владикавказской железной дороги, на заводе Донского акционерного общества, на заводе "Мыловар", на табачной фабрике Асмолова, на заводе "Аксай", заводах Шаевича и Бару, Лели и Южно-русского электрического общества. А ведь ещё были в городе и другие заводы - "Подкова", "Металл". Да сколько входило в Ростовскую губернию других городов! Новочеркасск, Персиановская, Миллерово, Чертково, Вергунка, Глубокая, Таганрог, Матвеево-Курган, Харцызск, Батайск, Азов. Рук у немцев не хватит на всё, не вывезут, сволочи, и трети награбленного, всё равно придётся бросить в пути. Но жадности унять не могли - слишком глаза завидущие на чужое: грабили и грабили.

Не ведал Белосветов, какая бойня предстоит русским людям не с немцами, со своими, где уже не разобрать, кто прав, кто виноват, кто забирает чужое, кто отстаивает своё. Правда, что творилось на своей стороне, Белосветов знал из рассказов Сычёва, Туркула. А о том, как виделись события глазами красных врагов, пришлось узнать совершенно неожиданно - из статьи какого-то грузина Орджоникидзе, ставшего командующим 11-й армией вместо застреленного Батуриным Сорокина. Статья эта, недавно опубликованная в газете большевиков и попавшая каким-то образом в здешний штаб, была озаглавлена так: "О причинах нашего поражения на Северном Кавказе". Из неё Николай Константинович выяснил следующее:

"Известно, что генерал Алексеев, продвигаясь в прошлом году по черноморскому побережью и, заняв Туапсе и Сочи, предъявил требование грузинскому правительству очистить Сухумский округ. Делегатов Грузинской республики Гегечкори и генерала Мазниева он не принял. Русские офицеры, составлявшие основной отряд Мазниева, перешли на сторону Алексеева. Положение грузинского правительства стало тогда критическим в связи с поражением немецких войск на Западном фронте во Франции. Пределы Закавказья поспешно покидали турки и немцы, предоставляя, таким образом, Грузию невесёлой судьбе. Вместе с тем немцы требовали ухода из правительства Жордания и некоторых меньшевиков, которых они намерены были заместить национал-демократами. Население находилось в исключительной оторванности от правительства и, ограбленное, обобранное, подавленное штыками немцев и грузинской жандармерией, ожидало помощи от Советской России. Тифлисские и кубанские тюрьмы переполнены арестованными большевиками.

Положение Армении оказалось также трагическим: на небольшом клочке двух уездов Эриванской губернии скопилось 600 тысяч беженцев, которые гибли от голода и холода. В завоёванных уездах, особенно в Карабахе, турки вырезали половину населения. Шушинский и Зангезурский уезды оказывают теперь упорное сопротивление. Генерал армянского правительства дашнаков Андраник предательски убит, и Армения тоже ждёт помощи от Советской России.

Турецкий режим в Азербайджане, под покровом которого Хан-Хойский сколотил правительство из одних помещиков, вернул им все земли, восстановил в Республике все худшие порядки султана и спровоцировал этим восстание против правительства и турок. Бедняки взорвали полотно железной дороги у Шамхора и Елисаветполя. В ответ на это в Нухинском и Арешском уездах было вырезано всё армянское население. В Баку также было вырезано до 30 тысяч армян и рабочих. Националист Бичерахов по приказу англичан организовал несколько банд из бывших офицеров и удерживает побережье Каспийского моря, включая Дербент и Петровск, от вторжения Красной Армии. Чеченцы твёрдо решили не пропускать ни Бичерахова, ни турок, всю свою живую силу отдав Советской власти.

Во Владикавказе арестована английская миссия, уличённая в сношениях и связи с Добровольческой армией белых и с контрреволюционным Моздокским Советом. Задержано письмо Локкарта председателю английской миссии полковнику Пайку, а также письмо Шульгина с просьбой установить связь Алексеева с союзниками. Задержанный с письмами шпион штабс-капитан Угнивенко расстрелян.

Борьба за Кубань и Северный Кавказ продолжалась ровно год. Теперь фронт растянулся от Ростова до Ставрополя, где орудовали Покровский, Марков, Деникин под общим руководством Алексеева. К этому прибавилось ещё 2 новых фронта - немецкий десант на Тамани и грузинский на черноморском побережье. Таким образом, северокавказским войскам приходилось защищаться на 4-х фронтах, при наличии ряда внутренних фронтов восставших казаков. Отрезанные от России они терпели нужду во всём - и в вооружении, и в снаряжении, и в обмундировании, и в медикаментах, и в деньгах. Противники же имели всё.

В июле началось восстание казаков Терской области под руководством Шкуро, Бичерахова и других, которые, заняв Прохладную, прервали связь между 11-й армией и частями Терской области. Почти одновременный удар по направлению Ставрополя и Екатеринодара и восстания казачьих станиц срывали наш батайско-германский фронт. Противник овладевал Екатеринодаром и Ставрополем. Северокавказцы не сразу решились бросить немецкий фронт, благодаря чему не удалось сосредоточить лучшие войска под Екатеринодаром. Таманские части остались отрезанными, без патронов, без снарядов, без денег. Впоследствии они продолжали свой знаменитый поход по черноморскому побережью, разгромив наголову грузинские войска в Туапсе, отняв у них 9 пушек, массу патронов и снарядов, чем и прокладывали себе дальнейший путь.

В ещё более трудных условиях проходила борьба по ту сторону Прохладной. Здесь Бичерахов поднял казачество против Советской власти. Под руководством полковников Соколова и Беликова казачье-осетинские банды 6 августа напали на г.Владикавказ. Но части 11-й армии опрокидывают противника под Прохладной и, стремительно двигаясь вперёд, овладевают Моздоком, после чего вся Терская область очищается от бичераховцев. В наши руки попало более 80 пушек, несколько бронированных автомобилей и поездов.

Таково было положение в октябре. Сам Деникин в своей речи на заседании Кубанской рады 1 ноября отмечал, что в борьбе с большевиками на Кубани он потерял убитыми 30 тысяч и что от его знаменитых офицерских полков, насчитывающих по 5 тысяч офицеров в полку, осталось не больше 400-500 человек. Однако и наша 11-я армия раздета и разута, у нас нет патронов и снарядов. Это заставляло нас посылать гонцов за гонцами в Москву. Но там не оказалось возможным вовремя получить вооружение и обмундирование. И вот с началом зимы нашу армию начинает косить тиф. Вокзалы, платформы заполнены тифозными. Нет медикаментов, нет достаточного количества медицинского персонала. Посылаем требования в Астрахань, но напрасно. Заболевание тифом растёт. К концу декабря зарегистрировано 50 тысяч больных. Деникин, конечно, знает об этом и наступает. Наша раздетая, разутая и наполовину больная тифом армия погибает без патронов и снарядов. Но, в конце концов, лишённые артиллерийского, вещевого и санитарного снабжения северокавказские войска пали, сослужив Советской России колоссальную службу.

Обо всём этом свидетельствую как человек, пробывший в рядах северокавказской армии с мая 1918 по апрель 1919 года.

С. Орджоникидзе (Серго)".

К тому времени, когда Белосветов был определен в конную бригаду белой армии, которая должна была продвигаться с боями на север Ростовской губернии, красные уже организовали на этом участке так называемый Южный фронт. Командовал им бывший офицер царской армии 35-летний Александр Егоров. Он разработал план наступления на войска Деникина частями 8-й и 9-й армий ещё 3-го ноября. Однако этот план выдал штабу Деникина бывший генерал Ковалевский. Будучи у Егорова начальником оперативно-разведывательного отдела, Ковалевский успел передать копию документа заместителю Егорова офицеру Носовичу, который перебежал к деникинцам за 2 дня до начала наступления. И хотя генерал Ковалевский тут же был разоблачён и расстрелян, положение красных на Южном фронте резко изменилось к худшему. За сутки до их наступления казаки Донского атамана генерала Краснова, используя своё преимущество в коннице, нанесли сильный удар по войскам 9-й армии на балашовском направлении, и наступление красных было сорвано. Генерала Бонч-Бруевича, посоветовавшего Егорову взять в свой штаб бывшего генерала Ковалевского, изгнали из Красной Армии за близорукость: пригрел предателя.

Французский главнокомандующий 67-летний маршал Фердинанд Фош обратился 20 ноября 1918 года к председателю Совета министров и военному министру Франции с письмом, в котором писал:

"Телеграмма генерала Франше д`Эспере N5955/3 от 18 ноября снова обращает внимание на ситуацию, создавшуюся на Украине, и на возможности, открывшиеся для нашей интервенции в этом районе путём мобилизации румынских войск.

Эта интервенция может преследовать следующие военные цели:

1. Прикрыть Украину от действий большевистских сил из Центра России путём захвата районов Киева и Харькова.

2. С помощью такого прикрытия сохранить порядок на Украине и взять в свои руки дело организации местных вооружённых сил.

3. Установить связь и добиваться сотрудничества:

- на Востоке с группировками Краснова и Деникина;

- на Северо-Западе с польскими силами и с русскими антибольшевистскими группировками Севера.

Такая операция должна подготовляться без какой-либо задержки и таким образом, чтобы её можно было осуществить, как только правительства сочтут её целесообразной.

Начальная подготовка должна состоять в следующем:

- постепенно пододвигать к бессарабско-украинской границе франко-румынские войска, использование которых будет признано необходимым;

- вступить в сношения с правительством Украины;

- определить по договорённости с ним условия использования интервенции.

По своей ориентации эти действия на Украине выходят за рамки операций, которые поручались до настоящего времени генералу д`Эспере.

Поэтому осуществлять руководство ими следует генералу Бертело, имея при этом в виду, что дополнительный личный состав и необходимая материальная часть должны, в случае необходимости, передаваться в его распоряжение главнокомандующим союзными армиями на востоке (чтобы облегчить переброску этих средств, генералу Бертело будет дано право, как только представится для этого возможность, пользоваться его тылами на Чёрном море).

Таким образом:

Действия генерала Бертело должны быть организованы к северу от Дуная и должны ориентироваться прежде всего на Украину.

Действия генерала д`Эспере, концентрирующиеся к югу от Дуная и в балканских странах, должны быть продолжены в направлении Будапешта и Вены.

Имею честь предложить в срочном порядке направить инструкции генералам Франше д`Эспере и Бертело с тем, чтобы провести организационное мероприятие в этих двух отдельных командованиях, определить на указанных выше основаниях задачи, выпадающие на каждое из этих командований, и, следовательно, установить зоны их действий соответственно к северу и к югу от Дуная.

Генералу Бертело следовало бы, кроме того, дать указание направлять отныне свои телеграммы и отчёты непосредственно председателю совета министров и военному министру.

Фош".

Не оставалась безразличной к судьбе белой России и Англия. 21 ноября 1918 года начальник генерального штаба Великобритании генерал Вильсон направил в своё военное министерство телеграмму:

"Запросите мнение маршала Фоша о том, каким образом определить условия эвакуации немцев с оккупированной территории бывшей Российской империи согласно ст. 12 перемирия...

Ст. 12 направлена к тому, чтобы заручиться гарантией, что эвакуация немцев не будет происходить до тех пор, пока не будут организованы местные силы для оказания сопротивления продвижению войск большевиков. Я полагаю, что немцам должен быть дан приказ под угрозой репрессий продолжать временно оккупацию всей территории к западу от линии Брест-Литовск, за исключением Польши, из которой немцы должны быть эвакуированы немедленно.

Что касается Украины, то, возможно, будет найден способ определить район эвакуации, когда мы установим связь с властями Украины через Одессу. Что касается Белоруссии и балтийских провинций, то, если немцы боятся эвакуироваться с этих территорий, то должны передать достаточное количество оружия антибольшевистским организациям, и тогда можно было бы рассмотреть вопрос об их отходе. С другой стороны, я полагаю, что следовало бы заставить немцев выполнять положения ст.13 в отношении немедленного вывода всех германских инструкторов, бывших военнопленных, гражданских и военных агентов, находящихся к востоку от линии Брест-Литовск, которые сотрудничают в настоящее время с большевиками.

Изложенные выше соображения предназначены для сообщения маршалу Фошу, однако я не хочу их высказывать до тех пор, пока не узнаю его мнения, которое вы должны запросить как можно скорее".

Маршал Фош ответил генералу Вильсону 24 ноября подробным анализом невозможности контролировать действия немцев на большинстве территорий, оккупированных ими, кроме Украины, где силы для этого, как он считал, имелись: "... Генералу Бертело уже дано указание подготовить интервенцию на Украине с помощью трёх французских дивизий. Благодаря сотрудничеству части румынских сил и благодаря подкреплениям, которые должны будут ему послать союзные армии на Востоке, генерал Бертело будет располагать средствами для того, чтобы постепенно заменять германские дивизии в этом районе.

Мы, следовательно, можем требовать сохранения этих дивизий на местах до их замены.

Впрочем, мы должны заставить их выполнить это обязательство, поскольку, ввиду отсутствия каких-либо организованных украинских сил, это - единственное средство, которым мы располагаем, чтобы избавить от большевизма самую плодородную часть России..."

И, наконец, 25 ноября американский генерал Шарп, находившийся в Париже и знавший уже о планах интервенции стран Антанты на Украине, послал телеграмму в Вашингтон на имя государственного секретаря Роберта Лансинга, бывшего к тому же и личным советником и экспертом при президенте Вудро Вильсоне. В этой телеграмме он, в частности, привёл и текст телеграммы, полученной им 21 ноября от союзных представителей в Яссах: "... 3) Большевистские войска особенно угрожают северной границе Украины, что впоследствии может привести к уничтожению связи между Украиной и Доном. 4) В случае, если эта угроза осуществится, угольные залежи Дона со всеми его богатствами, которые необходимо было вывезти, а также металлургические заводы и довольно значительные военные склады попадут в руки большевиков, что может привести к установлению полного контроля большевиков над всей Украиной.

Мы считаем, что необходимо спешно принять следующие меры:

1. Немедленно послать в Одессу союзные войска, хотя бы в небольшом количестве. Сейчас же приступить к оккупации Киева и Харькова.

2. Выступить со специальной и ясной декларацией, излагающей твёрдое решение союзников поддержать элементы порядка в России.

3. Предупредить германское правительство, что союзники будут считать германские войска ответственными за любые беспорядки, в которых они могут принять участие, за продажу или передачу оружия повстанцам или за недопущение захвата группами русских офицеров, стремящихся установить порядок, складов оружия в Киеве.

Если не удастся быстро и энергично осуществить интервенцию крупными силами в целях скорейшего подавления восстания, тогда, возможно, позднее придётся использовать более крупные силы и вести настоящую кампанию в течение нескольких месяцев.

Шарп".

Вот та обстановка начавшейся гражданской войны в России, которую знали иностранцы и которой не знал толком Белосветов, продвигавшийся со своим кавполком от Ростова на север. Видел только, что ничего утешительного в этом продвижении пока не было. Население, напуганное пропагандой большевиков о том, что деникинцы идут мстить, встречало белую армию враждебно. В ответ на это офицеры вели себя в "освобождённых" посёлках и деревнях хуже чем в Галиции, когда воевали против чужих. А здесь были свои, русские, но пощады не было и к ним.

И не было ответных писем из Москвы, хотя сам посылал несколько раз и телеграммы, и письма со станций, прося мать отвечать ему до востребования на Миллерово, куда должен был вскоре войти. Не отвечала и Каринэ из Керчи. Видимо, плохо работала почта. А может, и вообще уже не работала, откуда знать. Но нет, в Миллерове, в котором он уже побывал, и отошёл снова назад, на почте ответили: "Война, но работаем, письма получаем. А для вас пока нет ничего". Теперь вот снова наступали на Миллерово. Может, пришло и письмо?

В одном из прилегающих к железной дороге посёлков, отбитых у дивизии красных, которой командовал какой-то начдив Ратайский, Белосветов с горечью убедился в правоте высказываний ротмистра Сычёва. 4 молодых офицера схватили вечером на улице красивую крестьянку и, зажав ей рот, приволокли под дулом пистолета в сарай. Раздели на холоде почти донага и, угрожая пистолетами, стали насиловать. Сказала Белосветову об этом выскочившая на улицу соседка, которая всё видела в окно.

Подбежав ко двору, на который показывала женщина, Белосветов услыхал сначала захлебывающийся лай собаки, потом выстрел, и всё смолкло. Возле сарая стояли 3 офицера.

- Что здесь происходит, господа?! - ворвался Белосветов во двор.

Ему ответил, затаптывая окурок, коренастый подпоручик:

- Решили немного проучить одну красную стерву, господин штабс-капитан. Хотела отравить нас и что-то подсыпала в молоко...

Увидев за стёклами окна, освещённого керосиновой лампой, испуганное лицо старухи и две детских головки, Белосветов рванулся в сарай. На полу, присыпанном сенной трухой, лежала всхлипывающая растерзанная женщина. Рядом с нею, стоя на коленях, торопливо застёгивал на себе брюки офицер. Френч на нём был расстёгнут, чина на полевых погонах в полутьме не рассмотрел.

- Встать! - скомандовал Белосветов.

Схватив с земли шинель, офицер вскочил.

- Следуйте за мною в штаб! - приказал Николай Константинович, чувствуя, как что-то дёргается у него под левым глазом. Срывающимся голосом добавил: - Предстанете перед военно-полевым судом! Фамилия?!.

- Прапорщик Остужев, - тихо произнёс насильник.

Внимание отвлекла вскочившая с пола женщина, стыдливо прикрывающая себя схваченным с земли тряпьём, сорванным с неё насильниками. Не зная, одеваться ли ей при них или бежать в дом, она в страхе смотрела на Белосветова.

- Идите! - приказал он прапорщику, пропуская его в дверь. Обернулся к женщине: - Одевайтесь, эти мерзавцы будут строго наказаны!

Шагнув из сарая, он увидел, что прапорщик убегает через огород. Трёх его соучастников давно уже и след простыл.

"Ах, мерзавцы!.."

Пока вытаскивал пистолет, кричал: "Стой! Стрелять буду!", успел передумать: "Самосуд всё-таки. Да и фамилию знаю". И не выстрелил. "Чёрт с ним, далеко не уйдёт". Спрятал пистолет в кобуру.

Уходя со двора, увидел, как женщина метнулась в дом.

В штабе выяснил, никакого Остужева в полку нет. Соврал, подлец. Это же надо, так быстро сообразить!..

Соображал и сам: "Искать прапорщика в ротах? Бесполезно. Или уже удрал, или откажется. Чем докажешь? Крестьянка тоже может не опознать. И темно было, и перепугана". Так это дело и оставил без последствий. Провёл только крутую беседу с офицерами, которые непрерывно менялись во фронтовой обстановке - многих Белосветов даже не знал. "Однополчане, называется!.." А главное, на фронте не выветривался запах водки. Иногда казалось, что воюет не армия, как это было на германском фронте, а пьяная банда. На душе от всего увиденного делалось так скверно, будто напивался сивухи сам.

Не мог забыть и глаз крестьянки, смотревшей на него в сарае. Испуг, мольба о пощаде. Для неё они все одинаковы: насильники. Как ордынцы в татаро-монгольское иго. На что же надеяться после этого? "Нет, народ не станет на сторону "благородий" - чужие. И выставит против нас мужиков в 10 раз больше".

Потом был другой случай. Правда, иного рода, но и его не мог забыть. Остановился тогда в Алексеевке на ночь в доме солдатской вдовы, потерявшей мужа ещё на германской. Эта сама пришла к нему ночью в горницу, в одной нижней сорочке и легла рядом. От желания начал бить озноб, хотел прогнать солдатку, но не сделал этого. А утром не мог смотреть ей в глаза и мучился рассуждением: "Не будь нас тут с пулемётами и орудиями, Настя эта нашла бы себе мужика, была бы у неё нормальная мирная жизнь. А так - мужики тоже воюют, только на стороне красных. И вынуждена она была отдаться мне, врагу. Да ещё родит, не дай Бог. Выходит, опять "татары", роняющие своё семя где попало и не заботящиеся о будущем. Детей от нас станут дразнить в селах "выблядками", и расти они будут в ненависти ко всем. Вот какие посевы взойдут от нас!.."

От увиденного и услышанного голова шла кругом. Молодые здоровые офицеры, изголодавшиеся по женщинам на войне, продолжали насиловать, а встречая сопротивление и ненависть - жгли, вешали. И себя ненавидели, и народ, который хотели запугать, чтобы утих и покорился. А он не покорялся и был несметным. И потому продолжались карательные рейды, расправы над населением и повышения за это по службе.

Получил повышение в чине и должности и сам - присвоили ему звание ротмистра и дали в подчинение 3 эскадрона. Вместо 4-х звёздочек у него остался на каждом погоне только просвет без звёзд, как у всех армейских капитанов. Но не было уже никакого просвета в жизни - измазался в крови тоже.

В январе донские казаки вынуждены были оставить занятые ими уезды Воронежской и Саратовской губерний. А в конце января вместе с казаками ушли со станции Миллерово и части Добровольческой армии, теснимые превосходящими силами большевиков. Белосветов чуть не погиб в бою за эту станцию и задумался: "А против кого и за что я воюю здесь? Может, переодеться в штатское, да и рвануть отсюда? В Москву. Нет, узнает Туркул, будет презирать до гробовой доски".

Вскоре пришло известие, что казаки оставили Бахмут. В Новочеркасске после этого был собран Большой войсковой круг, который выразил недоверие атаману Краснову. 14-го февраля тот подал в отставку, а 19-го вместо него был уже избран бывший заместитель Каледина генерал Богаевский. По всему фронту, занятому донскими казаками, и на участках, занятых возле казаков кавалерийскими частями Добрармии, опять начались кровопролитные бои.

Узнав, что большевики повели наступление не только здесь, но и со стороны Екатеринослава и Харькова на Крым, Белосветов понял, гражданской войне не видно конца. Может, и впрямь поменять шинель на штатское и уйти домой? И вдруг подъезжает к нему казак и, не слезая с коня, говорит: "Господин ротмистр, вас кличуть у штаб".

Таял снег. Пригревало солнышко. Всё в тот день было тёплым, хорошим. Нет, даже прекрасным всё было, несмотря на недоумения, высказанные ему в штабе: "Вы что, знакомы с генералом Пархомовым? Зачем он требует вашего откомандирования в Керчь?"

Он не мог этого объяснить и себе. В штабе лежала телеграмма: "Откомандировать в город Керчь в распоряжение генерала Ходаковского штабс-капитана Белосветова". И подпись: "Начштаба Крымско-Азовской д.а. генерал Пархомов".

Рассчитывался с полком, словно потрясённый известием об окончании войны. Казалось, что всё дурное, кровавое для него уже кончилось. Осталось только добраться до Ростова, затем от Ростова до Азова, а там на первое попавшееся судно Азовской флотилии, идущее в Керчь, и счастье с Каринэ обеспечено. Начнётся новая, красивая, человеческая жизнь.

Откуда было знать, что творилось вокруг него и его райской Керчи в эти последние апрельские дни...

Знал обо всём, что творилось, только немногословный, двужильный по работоспособности и умный генерал Антон Иванович Деникин, похожий в своих пшеничных усах и бороде на русского купца, надевшего генеральский мундир и начавшего тучнеть. Вот если бы Белосветов спросил генерала о том, что произошло в Крыму и что происходит повсюду, где находятся дивизии и полки Добровольческой армии, может, он и рассказал бы кое о чём таком, что не предвещало счастливой жизни, а скорее, наоборот. Правда, были и перемены к лучшему, и надежды, связанные с этим, но... до вздоха облегчения было ещё далеко, как от палубы, на которой стоял молодой ротмистр Белосветов, до белого домика в Керчи, в котором осталась его Каринэ.

С отхода немцев из Севастополя в ноябре прошлого года в исторической печке России заполыхало по-настоящему. По требованию общественных организаций Крыма было немедленно смещено правительство генерала Сулькевича. Как выяснилось, Сулькевич посылал в Берлин свою правительственную делегацию во главе с графом Татищевым. Цель делегации - добиться признания Германией независимости Крыма от Украины, получить за спиной Скоропадского заём от правительства кайзера и установить с немцами торговые отношения. К тому же Сулькевич, литовский татарин по происхождению, послал вместе с Татищевым и главу крымских татар Сейдамета, вернувшегося из Турции. Сейдамет тайно от Татищева подал германскому правительству негласную докладную записку "Крымско-татарской национальной директории". В этой записке были и наглые перлы русофобии, и политического невежества типа: "Крымско-татарский народ, который 135 лет назад подпал под русское иго"; "никакие притеснения не могли заставить татар забыть то уважение, которым пользовалось господство их предков, перед коим некогда склонялась и Москва"; "крымские татары желают восстановить в Крыму татарское владычество... преобразовав Крым в независимое нейтральное ханство, опираясь на германскую и турецкую политику"; а также лобовые восхваления себе и немцам. Но немцы, тем не менее, не пожелали тайного сговора за спиной Украины ни в пользу русских, ни в пользу татар, проживающих в Крыму. Германии невыгодно было создавать Крымское ханство из-за усиления Турции на Чёрном море, хотя Турция и считалась её союзницей. А признавать независимость Крыма от Украины невыгодно потому, что более богатая, нежели Крым, Украина перестанет искренне сотрудничать с Германией и поставлять ей в таких огромных количествах хлеб и скот, какие она поставляла. Поэтому внешне немцы заигрывали больше с Украиной и выдали тайну Сулькевича и Сейдамета Татищеву. Тот, вернувшись в Крым, рассказал обо всём членам правительства. Взрыв негодования перекинулся в Симферополе из парламента Краевого правительства в широкие слои общественности Крыма. Страсти не утихли и после заявления Сулькевича о том, что подача немцам в Берлине докладной записки татар была лишь дипломатическим жестом с его стороны, чтобы успокоить татар. Он-де знал, что затея с "запиской" обречена на провал. Враньё не помогло, возмущённая общественность не оправдала генерала. Новый съезд земских и городских гласных городов Крыма избрал вместо Сулькевича известного финансового деятеля из Феодосии Соломона Крыма, караима по национальности. Тот немедленно сформировал новое Краевое правительство, в состав которого вошли в качестве инистров: финансов - А.П.Барт, внешних сношений - М.М.Винавер, юстиции - В.Д.Набоков, просвещения - С.А.Никонов, торговли - А.А.Стевен, труда - П.С.Бобровский и другие. Почти все они были из Петрограда и составили костяк нового Совета Министров при его председателе С.С.Крыме.

В Чёрное море, установив с суши контроль над Дарданеллами и Босфором, вошли военно-морские эскадры Франции и Англии - 10 линкоров, 13 крейсеров и 13 эсминцев, которые немедленно заняли порты Одессы, Николаева, Херсона, Севастополя, Феодосии, Керчи и Новороссийска. Командующим союзными войсками, высадившимися с военных кораблей, был назначен французский полковник Труссон, над фамилией которого, как и над фамилией главы Крымского краевого правительства, сразу же начали подтрунивать русские офицеры. Однако новое начальство Крыма во главе с Соломоном Крымом уже разместилось в Симферополе, а союзническое и храбрый француз Труссон, в Морских казармах Севастополя.

Тотчас же выбралась из своего тайного укрытия в Айтодоре уцелевшая мать императора Николая Второго, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. Перейдя на палубу английского крейсера "Мальборо", она, не дожидаясь появления с Кавказа родной дочери Ольги, немедленно отбыла на родину своего отца, короля Дании Христиана 9-го, в Копенгаген. Великая княгиня Ольга и её муж ротмистр Куликовский появились через несколько дней тоже, оборванные, без средств к существованию, и были взяты на борт капитаном английского парохода из милости, так как молодые супруги были знакомы ему лично.

Генерал Деникин, получивший, наконец, из Новороссийска помощь от союзников оружием и снаряжением, сформировал сразу 3 новых армейских корпуса. 1-й корпус возглавил генерал Казанович, 2-й - генерал Боровский, 3-й - генерал Ляхов. 1-й конный корпус возглавил генерал Врангель. Воинские части 2-го армейского корпуса генерала Боровского были брошены на Крым через Керченский полуостров в декабре. Но рабочие Севастополя совершили дерзкое нападение на первый же воинский эшелон, испортив на его платформах все орудия и успев снять замки с 30-ти пулемётов. Тем не менее, как доложил генерал Деникин в январе "Особому Совещанию", вооружённые силы Юга России им уже созданы. И тут же он начал перестановки в военных кадрах. Вместо генерала Казановича поставил командовать 1-м армейским корпусом генерала Кутепова, а вместо плохо известного ему генерала Ляхова, возглавлявшего 3-й корпус, назначил близкого ему генерала Николая Николаевича Шиллинга. Корпус генерала Боровского, занявшего Крым, был им переименован в конце января в "Крымско-Азовскую добровольческую армию", а вся прежняя Добровольческая армия, возглавляемая им самим, в "Кавказскую добровольческую армию", чтобы отличать её от Крымско-Азовской.

При содействии представителей от союзников Деникин убедил генерала Краснова отказаться от провозглашённого им летом 1918 года "Доно-Кавказского союза". А в феврале уже начались успехи новых формирований Добровольческой армии. 1-й и 3-й армейские корпуса, конный корпус генерала Врангеля и Черкесская конная дивизия нанесли сокрушительный удар 11-й армии большевиков и захватили весь Северный Кавказ. Группа войск генерала Май-Маевского, состоявшая из лучших полков - "Корниловского", "Марковского" и других бывших "офицерских", была успешно переброшена на помощь донским казакам в Донбасс и стала теснить там Красную Армию большевиков, занятую освобождением центральной Украины от немцев. Причерноморские полки Деникина продолжали теснить войска Грузии, и к 10-му февраля оттеснили их за реку Бзыбь за Гаграми, то есть, до старой границы Кутаисской губернии. Однако тут же согласился прекратить дальнейшее наступление на грузинскую армию в связи с высадкой английских войск в Новороссийске. Дело заключалось в том, что Деникину важно было удовлетворить просьбу английской миссии, заинтересованной в своём влиянии на Грузию, которая соглашалась на присутствие британских войск в Тифлисе.

К сожалению, чем больше армия Деникина развивала успехи, тем сложнее становились её отношения с кубанскими политическими деятелями, стремившимися к обособленности Кубани. А когда Деникин решил перевести личный штаб в Севастополь, то был поражён и отношением к себе французского командования. Какой-то ничтожный французский полковник Труссон стал протестовать по поводу переезда русской ставки в Крым, на родную отечественную землю. Но и это не всё. Французы не желали пропускать и в Одессу более двух русских дивизий, хотя это было в их же интересах. Добрармия планировала создать в районе Одессы укреплённый район, который не позволил бы войскам большевиков выйти к морю и порту.

Только 15-го февраля Деникин смог сломить сопротивление французов и перебазировать свою Ставку в Севастополь. Но тут же с ним начал борьбу за власть его заместитель и давний соперник генерал Лукомский. Собирая в доме отца, живущего в Севастополе, противников Деникина, поддерживаемый Труссоном, он начал плести интриги. И "Антон", выведенный этими фокусами из терпения, отрешил Лукомского от должности, считая его не только интриганом, но и карьеристом. Лукомский женился на дочери знаменитого генерала Михаила Ивановича Драгомирова, который командовал в те годы войсками Киевского военного округа, и с тех пор быстро пошёл в гору. Сначала попал в академию Генерального штаба, а затем продвинулся и по службе, хотя тесть уже и умер в 1905 году. Короче, отрешив Лукомского от должности, Деникин приступил к подготовке военной диктатуры в Крыму, разогнав своим указом городскую думу Севастополя. Но стоило ему издать закон о мобилизации в добровольческую армию рабочих и крестьян Крыма, как в борьбу против него включились и подпольные силы большевиков, которые стали распространять антимобилизационные листовки. А 15-го марта в Крыму разразилась всеобщая политическая забастовка.

Однако мобилизация в солдаты везде шла, и в марте-апреле Деникин сформировал ещё 2 конных корпуса из кубанских казаков, которые были направлены им в Донбасс и на Маныч. Был сформирован и новый армейский корпус генерала Промтова. Затем ещё 2 конных корпуса - генерала Юзефовского и генерала Шкуро. Силы, казалось бы, прибывали и прибывали.

Но прибывали они и у противника, причём в разных местах.

Ещё в феврале командующий Крымско-Азовской армией генерал Боровский доносил "Антону" в Екатеринодар: "... все имеющиеся данные определенно показывают крайне энергичную работу местных и пришлых большевиков по организации восстания внутри Крыма, одновременно с натиском с севера. Несомненно, главным очагом явится Севастополь, где по приблизительным подсчётам в руках враждебных нам элементов, главным образом матросов, имеется не менее 15 тысяч винтовок с большим запасом патронов".

Через 2 дня "Антон" был уже в Севастополе сам, но так увлёкся борьбой с Лукомским, а не "враждебными элементами", что прохлопал многое из того, что творилось у него под носом, а у союзников - на северном побережье Чёрного и Азовского морей. А ведь "сигналы" о неблагополучии начались ещё в декабре прошлого года, когда в севастопольском порту вспыхнуло восстание на учебном болгарском крейсере "Надежда". Матросы убили своего командира, разоружили офицеров и хотели увести крейсер к себе на родину. Операция не удалась только потому, что неисправной оказалась ходовая часть корабля. Восстание было подавлено, и все успокоились. А надо было уже тогда задуматься над тем, почему портупей-юнкер Спас Спасов сумел поднять восстание на корабле, кто ему помогал в порту? И можно было бы установить его связи с подпольем большевиков в Севастополе. Но матросы были увезены в Болгарию и там расстреляны, а про большевиков даже не вспомнил никто. Вот они и продолжали действовать...

В Одессе по требованию матросов командование французской эскадры вынуждено было увести из порта суда "Брюи", "Манжен" и "Фокино". В Херсоне французский полк не пожелал выступить на фронт. Этих солдат поддержали матросы с линкора "Жюстис". На Херсон напали части Красной Армии, а матросы вместо того, чтобы вступить с ними в бой, освободили из местной тюрьмы русских политзаключенных. 11-го марта большевики настолько уже обнаглели, что атаковали французские войска под Херсоном. И французы вместе с небольшим греческим отрядом очистили от своего присутствия сразу и Херсон и Николаев, отплыв на морских транспортах аж в Одессу, покинув под Херсоном 4 сотни своих солдат и 14 офицеров. На французское командование это произвело тяжёлое впечатление. Вот когда их штаб бросился воплощать в жизнь идею Деникина создать вокруг Одессы укрепрайон. К тому времени в нём находились добровольческая бригада генерала Тимановского, 2 французских дивизии, 2 греческих и часть румынской - около 35 тысяч штыков и шашек. И до 2 апреля у командования союзников не было, как им казалось, даже повода для беспокойства. Однако пропагаторы большевиков привлекли для осуществления своих целей француженку из Одессы Жанну Лябурб и её друзей с французских военных кораблей. В апреле Чёрное море вдруг самовольно покинули линкор "Франс" и канонерка "Эско". Это разлагающе подействовало и на сухопутные войска.

Командующий союзными войсками в южной России генерал д`Ансельм и его начальник штаба полковник Фрейденберг начали посылать донесения в Париж о катастрофическом... "продовольственном" положении войск в Одесском районе и "прекрасном" состоянии войск большевиков. Это возымело действие, и Совет "Десяти" в Париже постановил, вопреки мнению англичан, начать срочную эвакуацию войск союзников из Одессы. "Антон" плевался, узнав об этом. Зато генерал д`Ансельм, получив решение Совета "Десяти", приказал в срочном порядке за двое суток эвакуировать союзные войска. Эвакуация началась 3 апреля и носила сумбурный, панический характер. 5 апреля в Одессе уже хозяйничали большевики. Последние французские суда покинули рейд Одессы только 8 апреля. Русская бригада генерала Тимановского, брошенная на произвол судьбы, вынуждена была отступить на Болгарию, где попала в плен и перенесла немыслимые надругательства и унижения.

Паника из Одессы перекинулась в Крым, где наложил в штаны "военный губернатор" Крыма полковник Труссон. Узнав о разложении в стане противника, большевики двинули свои части к Перекопскому перешейку. Пока "Антон" ругался в Севастополе с дристунами-французами, части Крымско-Азовской армии генерала Боровского, оставленные французами без поддержки, начали отходить в сторону Феодосии. Противник этим воспользовался и высадил со стороны Геническа десант, чтобы отрезать там 2 малочисленных отставших полка. Угроза нависла над всем полуостровом.

Непрочность своего положения в Крыму полковник Труссон полностью осознал только в апреле. Его севастопольский гарнизон состоял всего из двух батальонов 175-го пехотного французского полка, одного батальона греков, двух батарей и небольшого числа вспомогательных войск. На рейде стояли французские, британские (во главе с адмиралом Сеймуром) и греческие суда. Со дня на день ожидалось прибытие французских колониальных войск, и французское командование (Труссон и адмирал Аметт), слегка ободрённое обещаниями главнокомандующего всеми силами союзников на Востоке (генерала Франша д`Эспере, прибывшего в Севастополь в конце марта), заявило, что не оставит Севастополя, хотя уже понимало, исходя из обстановки, что лжёт. Ложью генералы хотели укрепить дух не своих соотечественников, а души русских, которых они предавали всё время.

Не забыл Труссон и о том, что ушедшие из Крыма немцы прихватили с собой добра только из арсеналов севастопольской морской крепости почти на 10 миллиардов рублей золотом. А что, если и французам придётся распрощаться с Крымом? Неужели на русской овце не осталось и клока полезной шерсти? Может, попробовать и нам?..

И 8-го апреля вызвал к себе в Севастополь Крымское краевое правительство на совещание. Но когда министры явились к нему вечером в резиденцию, вместо совещания объявил:

- Так как господин Деникин отбыл по неотложным военным делам в район боевых действий к генералу Врангелю, я считаю своим долгом заявить правительству Крыма... - полковник сделал лёгкий поклон в сторону председателя Совета Министров и, подождав, пока переводчик бесстрастно перевёл его слова, продолжил, поправив согнутым пальцем седеющие усы: - Что, в виду сдачи русскими войсками второй линии позиций у озёр перед Перекопом, французское командование... решило отозвать войска союзников из района боёв за перешеек.

Начинающий тучнеть на председательских хлебах Соломон Крым немедленно поднялся:

- Позвольте внести некоторую ясность, господин полковник! Нами получено известие, что войска союзников... уже оставили свои позиции в районе Юшуньских озёр! Причём раньше, чем началось сражение. В настоящее же время... к Чонгару подошёл на помощь кавалерийский отряд полковника Слащёва. Полковник Слащёв - гордость русской армии! Этот прославленный офицер не знал ни одного поражения. Ещё до войны он окончил академию Генерального Штаба. Прекрасный тактик и большой храбрости человек. В ответственные моменты... он сам водил в бой полки своих солдат. Имеет 4 ранения.

- Всё это, возможно, так, - перебил Труссон, - но факт остаётся фактом...

- Факта ещё нет! - не стал дожидаться перевода Крым, свободно владеющий французским. - И мы надеемся... - он посмотрел на Владимира Набокова, также владеющего французским и склонившего голову в знак согласия, на Винавера, сделавшего тот же утвердительный жест седой головой, и продолжил: - Что отступившие русские 2 полка... поддержанные отрядом Слащёва... предпримут решительное контрнаступление, и положение на этом участке фронта... выправится!

- Хорошо, - уступил Труссон, - подождём несколько дней. - И прекратил "совещание".

Однако через 3 дня он вызвал к себе Краевое правительство вновь и, когда господа министры расселись, заявил без всякой дипломатии о том, что после затрат на эвакуацию войск из Одессы у него в союзнической кассе не осталось никаких средств. Что он не сможет защитить Севастополь, если Крымское правительство... немедленно... не вернёт ему деньги, розданные им чиновникам. А закончил вообще до неприличия угрожающе:

- Если... моё требование... не будет исполнено, я... не выпущу с севастопольского рейда... ни одного корабля в Новороссийск!

На это ему возразил министр финансов Барт, понявший намёк на то, что не будет выпущен и крейсер "Надежда", на котором живёт и ночует теперь Краевое правительство:

- Но, господин полковник! Часть денег из нашего бюджета ушла по закону на уплату жалованья населению. Другая часть нами была выдана по требованию франко-русской эвакуационной комиссии. Прибавьте к этому и то, что генерал Субботин как командир крепости... ещё и самовольно взял из банка полмиллиона! И тоже пригрозил нам запрещением выезда, если мы будем оказывать сопротивление.

Труссон вспыхнул негодованием:

- Ваш закон о выплате жалованья чиновникам я считаю недействительным! Что же касается коменданта Севастопольской крепости генерала Субботина и командующего флотом адмирала Саблина, допустившего такой же произвол, то я посажу их обоих в тюрьму! А вам, господа, я устанавливаю срок: до 11-ти часов утра следующего дня. Если деньги не будут внесены в кассу...

Налившийся горячей кровью Соломон Крым возмущённо воскликнул:

- Но это же недопустимо, господин полковник! Ваша угроза применения репрессивных мер... представляется мне неуместной в данной обстановке. Да ещё в таком тоне!..

- У меня есть сведения, - парировал Труссон, - что ещё 5 дней назад у вашего правительства было 11 миллионов рублей!

- Откуда у вас такие сведения?

- Мне их сообщил финансовый комиссар французской эскадры господин Шардон!

- Господин Шардон дал вам неверные сведения! - снова возмутился Крым. - Мы будем жаловаться адмиралу Аметту!

- Не возражаю, - заявил Труссон ледяным тоном и поклонился, давая понять, что препирательства и дальнейшая аудиенция окончены.

На другой день, 12-го апреля, в Севастополь прибыли 2 тысячи алжирцев. Адмирал Аметт делегацию Крымского краевого правительства не принял, заявив, что не может покинуть свой флагманский линкор "Жан Барт" в связи с неотложными делами. Тогда совет Министров правительства провёл заседание на своём корабле "Надежда" и составил следующий исторический документ: "А к т

1919-го года Апреля 12-го дня составлен настоящий акт в том, что Крымское Краевое Правительство передаёт французским властям в Севастополе ценности, вывезенные из Краевого Банка на крейсер "Кагул", а равно ценности, находящиеся в здании Казначейства в Севастополе, с тем, что мы предоставляем французским властям эти ценности на нужды края по их усмотрению, а остаток, который окажется, передать одному из российских посольств в Европе".

Ниже шли подписи: С.Крым, А.Барт, М.Винавер, Влад.Набоков.

"Помощь" союзников России и их "бескорыстие" не оставляли после этого никакого сомнения. Документ был вручён Труссону в тот же день. Однако на другой день всё ещё никаких распоряжений об отъезде Крымского краевого правительства со стороны французских властей не последовало. Дело было в том, что на линкорах "Жан Барт" и "Франс" французские матросы подняли красные флаги. И хотя 14-го апреля в порту выгрузились ещё 2 тысячи солдат-сенегальцев, восстание моряков перекинулось на броненосцы "Дю шайла", на "Вернье" и другие, среднего тоннажа, корабли. Адмирал Аметт предложил коменданту крепости генералу Субботину и командующему Черноморским флотом адмиралу Саблину отдать распоряжение, чтобы все военнослужащие Добровольческой русской армии, находящиеся в Севастополе, и все учреждения этой армии немедленно покинули город и порт.

Крымское краевое правительство, привязанное в своих действиях к полковнику Труссону и находившееся на рейде в каютах "Надежды", так и не получило от него никаких распоряжений. И только когда под вечер 15-го апреля на прилегающих к Севастополю высотках раздалась пушечная и пулемётная стрельба большевиков, Соломон Крым как глава правительства отдал личный приказ сниматься с якоря и брать курс на... Константинополь. Прибывшие на помощь России туземные войска спешно грузились на свои транспорты вновь, так и не вкусив сладости русских портовых проституток. О помощи русским не шло уже и речи. Пусть разбираются сами в своей кровавой каше...

Русским к предательству иноземцев было не привыкать, быстро поняли, что брошены. Полковник Слащёв послал на лошадях гонцов от Чонгарского моста на Феодосию, с тем, чтобы морское начальство связалось по радио с азовскими и черноморскими военными судами Добрармии, которые не давали бы артиллерийской стрельбой с моря подойти частям большевиков к Акмонайскому перешейку, а пехотные части - чтобы заняли фронт обороны на этом перешейке и не пропускали противника в Керчь. Ибо овладение большевиками Керчью будет означать потом неприступность Крыма для Добровольческой армии, которой придётся штурмовать эту крепость ценой огромных потерь. Дальновидным был этот бесстрашный полковник, не проигравший ни одного сражения...

К удивлению самого "Антона" полковник Слащёв не проиграл ни одного сражения и в этот раз, отступая на Керчь от Сивашского залива по северному берегу Азовского моря. К горстке его кавалеристов невозможно было подойти: днём с моря обрушивался пулемётный и орудийный огонь, а ночью полковник переходил в жуткие контратаки сам, рубя шашками сонных красных солдат. Да и не успевали за ним красные на пехотных ногах. Так и ушёл за Акмонай в Керчь. А там на пароход, и предстал перед главкомом лично. Доложил:

- Господин генерал, этот Акмонайский узенький фронт для нашего дела сейчас - всё!

Умный "Антон" понял умного полковника сразу и высоко оценил, сделав его генералом. Из полевого штаба главкома генерал Слащёв отбыл за новым кавалерийским корпусом, переходившим с этого дня под его начало. Новые подвиги нового генерала были ещё впереди...

Проявил себя в те дни и "Антон". Прибыв из Севастополя в Екатеринодар, он понял, если не остановить красных на Маныче, где они доламывали сопротивление донских казаков, его белая армия будет рассечена на 2 части - азово-крымскую и кавказскую. Каждую в отдельности огромные Советы разобьют за 3 месяца. А вот если не дать им рассечь себя надвое, хрен они смогут взять калёный камень голыми руками! Значит, надо мощно напасть... самим.

Сказано, сделано. И к Манычу ринулась кавалерия генерала Врангеля. А чтобы операция не сорвалась, "Антон" сам выехал туда для общего руководства, прихватив и Слащёва с его конным корпусом, состоящим из горцев Северного Кавказа. Оставалось только сломать фронт красных на Маныче и ворваться в тылы к ним, как на Волге, так и на Украине. Всё изменится, всё перевернётся тогда. А не перевернётся - изменится уже по- другому. Это смерть белому делу...

Вот, какая была обстановка, когда плыл Белосветов в свою любимую Керчь. Фронт генерала Боровского хотя и стабилизировался на Акмонайском перешейке, но основная часть Крыма была уже в руках красных, и они образовали в нём Крымскую советскую социалистическую Республику. Главой правительства этой Республики они поставили брата Ульянова-Ленина, неудавшегося врача и тихого алкоголика. Но пробыл он на этом посту меньше месяца.

А на остальной земле бывшей российской империи этой весной некому было пахать. Миллионы молодых и здоровых мужчин схватывались в штыковых и сабельных атаках, умирали, курили злую махорку, хрипели от ненависти, насиловали по ночам женщин, которых не видели по многу месяцев и не могли не насиловать, пили самогон и смеялись, плакали в госпиталях, когда лишались ног или рук. Везде шёл хруст костей, лилась кровь всех наций и национальностей, почти не рождались дети и дружно умирали старики. Царствовала лютая месть победителей над временно побеждёнными, и некому было сочувствовать - все озверели, все ненавидели, и уж редко кто любил. Любовь стала везде "собачьей", как у сучек и кобелей - слез, и дальше. Наступило царствие Антихриста, говорили богомольные старухи, вытирая глаза. Откуда им было знать, что всё это сотворил маленький лысый Ленин, рыжий и умный, согласившийся ради власти на предложение масона Гельфанда-Парвуса и увязнувший, как и все подобные честолюбцы, в исторической подлости. (окончание следует)

---

Оставить комментарий © Copyright Сотников Борис Иванович (sotnikov.prozaik@gmail.com) Обновлено: 08/10/2010. 264k. Статистика. Роман: Проза

Ваша оценка: шедевр великолепно отличная книга хорошая книга нормально не читал терпимо посредственно плохо очень плохо не читать

---

Связаться с программистом сайта.