Сотников Борис Иванович
1. Тиран Сталин 2/5

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Сотников Борис Иванович (sotnikov.prozaik@gmail.com)
  • Размещен: 16/03/2011, изменен: 22/01/2013. 214k. Статистика.
  • Роман: Проза
  • 7. Романы: 1.Тиран Сталин, 2.Покушение на лже-аксиомы, 3.Взлётная полоса
  • Иллюстрации/приложения: 1 шт.
    •  Ваша оценка:
    []
    "ТИРАН СТАЛИН"

    (исторический роман, продолжение 1)

    7

    Опять навалилась на Курейку полярная ночь с метелями и морозами, началась зима. Степанида снова тоскливо смотрела на читающего возле окна зятя - ничего человек не хочет знать и понимать! Но от собственного знания и понимания положения своей невенчанной дочери делалась Степанида изо дня в день всё сумрачнее и молчаливее. Бегала опять к бабке Уренчихе с Лидой, куда-то ещё - зять не спросил, не интересовался этим.
    Однажды Степанида вернулась домой с новостью: Кыбиров, пьяная морда, привёз из Монастырского какой-то нехороший указ для политических ссыльных. Будто, кому не исполнилось 45 лет, обязаны немедленно выехать в Красноярск на призывной пункт. Там их забреют в солдаты, малость подучат шагать и стрелять и пошлют на германский фронт защищать от врагов Родину.
    - Иди! - зло сказала она Иосифу. - Тебя ревёт!
    Возле Кыбирова, спешившегося со своего коня, стали собираться курейские мужики. Один из них, муж 50-летней тунгуски и пьяница Митяй Кобельков, удивлялся, покачиваясь перед приставом:
    - Они же сами... ета... враги.
    Русский, из разорившихся купцов, он спился здесь, но был грамотен, а потому и недоумевал, разглядывая узкоглазое и скуластое лицо толстяка жандарма. Кыбиров казался ему, как и собственная жена, тунгусом или хантом по крови, но, видимо, кто-то в его роду тоже потом выкрестился, перемешался с русскими и теперь эта раскосая харя выкобенивается здесь потому, что ещё и в офицеры вылупилась. Впрочем, Кобельков знал, тут, в этих краях, многие перемешались по крови - не разберёшь, где кто. Речь у всех русская, а рожи... Про таких говорят - "мешаные". Вот и этот...
    "Этот", уже угостившийся где-то в пути, беззлобно ответил:
    - Не твово ума дело. Реви-ка лучше своего кавказца.
    - А чё его звать-то, сам идёть - вона...
    От дома Степаниды Перепрыгиной, осевшего в снег по самые окна, шёл к небольшой горстке мужиков ссыльный Иосиф Джугашвили. Кыбиров его обрадовано известил:
    - Кончилась твоя тихая жизнь здесь, собирайся!
    - Пачиму кончилась? Куда, собирайся?
    - А ты бы сначала поздоровался, гражданин ссыльный! А то научилися хари, да жопы в тылу отращивать, а вежливости - нет. Поедете, б..ди, на фронт теперича. Указ на вас вышел, вот - читай!
    - У мина - левый рука сухой, указ этот - не для мина! - воспротивился Иосиф, плохо выговаривая от волнения русские слова. Бумагу не принял.
    - Я те не врач, - не уступал и Кыбиров, - в Красноярске будут всех освидетельствовать. Аль не хош в большой город? Солнышко каждый день, магазины, люди! А здесь - што?..
    - Гаварю - не годен, значит, не годен! Что ещё нада, какой такой фронт?!
    Пристав не унимался:
    - Не годен, говоришь? А детей делать малолетним - так годен?! От кого растёт опять пузо у Лиды? Мне Степанида всё...

    8

    Вспомнив об этом уже в Тифлисе, Иосиф подумал и о Лиде, от которой получил первое её письмо летом 18-го года. Сообщила, что у неё родился от него сын, назвала Александром. У самого начался как раз тогда медовый месяц с другой молодой дурочкой, на которой надо было жениться: напоил дочь Аллилуевых у них на даче, а потом и овладел ею. А тут - это письмо... Сразу вспомнил былые утехи с Лидой, её горячее тело, выпил с расстройства водки и накатал ей под нахлынувшее настроение необдуманное письмо: звал к себе. Хорошо, не согласилась и не приехала - скандала бы не избежать. Ответ от неё пришёл только через год, когда уже был женат и пристроил жену в секретариат к Ленину в числе других женщин, работавших в Кремле.
    На этот раз Лида сообщала, что выходит замуж, и просила не писать ей больше. Известие это почему-то не обрадовало, а даже кольнуло по самолюбию. Но, заверченный в тот год событиями гражданской войны, он быстро забыл о ней, думая, что всё хорошее в его жизни ещё впереди. А ничего хорошего так и не было больше. Надю вот оставил в Москве, а сам уехал - жизнь с нею не получилась, хотя родила от него уже двух детей, Ваську и Светланку. А Лидия Перепрыгина была с новым мужем Яковом Давыдовым счастлива. Знал об этом через свои секретные каналы, и завидовал. Уехала из Курейки к родителям мужа в Ангутиху, в большую семью и там тоже рожала Якову детей. И даже первенца, от Иосифа, сделала Давыдовым.
    В Курейке мало осталось людей из старых знакомых. Кто был постарше, умерли, другие разъехались, кто куда. Но для Перепрыгиных - тоже старики теперь - построили новый дом, а над старым домом воздвигли высокое квадратное сооружение, превратившееся в музей товарища Сталина. Перед входом в музей - монумент вождя из белого мрамора. Заведуют музеем бывшие соседи Перепрыгиных - Александр Михайлович и Ксения Тарасеевы. Пароходы, проходящие мимо Курейки, должны останавливаться возле пристани и давать приветственный длинный гудок.

    9

    Кыбиров пошёл к Степаниде пить чай, а оставшийся стоять на месте грузин вдруг удивил подходивших к нему мужиков - заговорил с ними прямо на улице, чего не было никогда.
    - Люди, кто атвизот мина ввэрх, до Манастырка? Я - заплатим за дарога! - Видно было: опять волновался, опять говорил неправильно и с сильным акцентом.
    Было это утром, если считать по часам. А так - темень ещё непроглядная и позёмка мела. Полярный день в декабре в этих краях длится 2 с половиною часа, не больше. Да и то - покажется тусклое солнышко на горизонте среди мглы облаков, пройдёт робко по дальним сугробам, покрасит их своими ползущими лучами в розовый цвет, и снова уйдёт вниз, под стынущие снега. Какой это день? Так... развиднеется лишь немного, и только. Кому охота тащиться в темноте до самого Монастырского? Потому и молчали, глядя на заросшего грузина.
    Наконец, кто-то из подошедших мужиков спросил:
    - Дак зачем те в тако время ехать-ту? Ить не близко!..
    - Жандарм приехал за мной, что я могу! Говорит, всех здарових и маладих политических приказано гнат на войну. Торопит...
    - Ды ну-у?.. - загудели собравшиеся.
    - Вот те раз!..
    - Царёвы же супротивники...
    Мужики удивлялись, хотя всё уже знали. Обрадованный их поддержкой, грузин горячо продолжал:
    - Гаварит, если не найду себе нарты, пешком пагонит до Монастырки. Сам паедит на лошади, а я - за ним пешком...
    - А потом куда же вас?
    - Дальше, на Красноярск. Там, гаварит, сбор. Камиссия всем будит. Па всей Васточной Сибири, гаварит, сбор.
    Мужики стали совещаться:
    - Ну, што будем с ым делать? Чай не на праздник человеку, на войну. От Монастырки их, над-быть, повязут по Енисею на санях - путь длиннай. Ежли по одному - ето погибель. Над-быть, повязут гуртом, всю ссылку. А издеся - он щас один у нас осталси. Надоть подмогнуть. Щитай, што 200 верстов топать, не сладко одному.
    Спросили:
    - Кыбиров-ту, где щас?
    - У маего хазяина сидит. Греется.
    Впервые за все эти годы мужики увидели на лице кавказца заискивающую улыбку и вдруг поняли, что ссыльный этот - вовсе не старый ещё, и есть в нём душа тоже, как и у остальных нормальных людей. Только вот устал, наверно, от тюрем да ссылок, ну, и невесел. Его постричь если, поскоблить заросший подбородок, да в баньке попарить - аккурат молодцом будет. И непонятная душа, глядишь, оживёт и окажет себя для других. Может, и дочку Степаниды не забудет, коли жив останется после войны. Опять назревает дитё у неё.
    - Што жа он, жандарм твой, не торопится, што ль?
    - Пока - нет. Чай пьёт.
    - Ишь, собака. Нет, штобы на санях прикатить, да и сослатого с собой прихватить, приехал верхом! - заметил кто-то из мужиков.
    - Брось, Митрич, жандар тоже человек подневольный. Што ему дали, на том и ездит. А то, может, и волков сжабел! В санях-ту аккурат и загрызут, рази удёшь от ых в санях-ту?
    - А ружжо у нево на што?
    Наконец, охотник отвезти ссыльного по замёрзшему Енисею вверх, к Монастырскому или Туруханску по-новому, нашёлся: Семён Чертоганов, тунгус, гонявший каюром зимой на собаках по тундре. Жил он после смерти матки одиноко в своём дворе, пропился начисто, и деньги ему были нужны на новый запас водки. К тому же достать водку можно было только в Монастырском, где был магазин и всё остальное: патроны для охоты, соль, дробь, керосин, порох.
    Собрался Семён в дорогу быстро, легко. Надел на себя старый, протертый сокуй, кинул мороженой рыбы мешок для собак, себе сумку шанежек, копчёной оленины, на том и все сборы. Да и то сказать, люди тут мерили всё по-своему, по-сибирски: 100 вёрст - не дорога, 5 лет - не срок, гони, нютч 1, денежки! Хлопнули по рукам, и сделка состоялась.


    Жандарм, отдохнувший ночью в доме Степаниды, обрадовался:
    - Вот и хорошо, я знал, што довезут тебя! А мне ишшо в Яланское надо: там один ваш жид красномордый живёт, Розенфельд. Фронт давно по ём плачет, а он тут сидит. Да ишшо в других станках здоровые ссыльныя поразбросаны: надо их всех собрать. В Покровке, в Селиванихе. Развелось вас, макратов, на мою голову! Езди за каждым, собирай...
    - А если я сбегу из Монастырки? - спросил кавказец насмешливо.
    Усмехнулся и жандарм, поднимаясь в дорогу:
    - Чё ж раньша не убёг? Бяги... Ишь, нашёл чем пужать, дура! Ну ладно, однако, мне тожа пора: светать будет скоро. Ждите все меня там. Приеду - доку`менты на всех выпишу.
    Провожать Кыбирова никто не стал. А вот на отъезд кавказца вышла посмотреть вся деревня, когда рассвело - даже собаки сидели на снегу и выпускали пар из розовых ртов. Кыбиров, покормив и напоив коня, отъехал уже порядочно, маяча своей винтовкой за спиной, когда показался, наконец, из дома Перепрыгиных грузин и подошёл к нартам Чертоганова. За ним шла в камусах 2 Степанида с горьким закопчённым лицом - остановилась в кругу провожавших.
    Только что в её избе состоялся тяжёлый разговор с сосланным постояльцем:
    - Стал-быть, уезжаш? - спросила Степанида. - А как жа с Лидкой таперь?
    - А что с Лидкой? - переспросил он.
    - Ты дураком-ту не прикидывайся, - вступил в разговор Платон Перепрыгин, отец Лиды. - Как тя нам щытать: зятем, аль просто - постояльцем, который осрамил нас и дочь?
    Постоялец ответил спокойно:
    - Зачем сэрдишься? Я - что, еду сам, да? Жандарм приказивает. Что я могу?
    - Я тя не о том. Кем уезжаш-ту?
    - Зятем считайте! Кем ещё?
    - Перекрестись! - потребовала Степанида.
    Иосиф подошёл к иконе в углу, крестясь, сказал:
    - Клянусь перед Богом, останусь живой, нэ брошу своего ребёнка! Пуст Лида рожает спокойно...
    Вот с этим и отпустили они его. Венчать на Лиде было уже некогда, да и не согласился бы поп - не исполнилось девке 16-ти. А силком не заставишь, да и нехорошо это. Так что попрощалась Лидка со своим кобелём в избе. Правда, сказала, что будет ждать его с войны, как мужа, хоть без руки, хоть без ноги, только бы вернулся. Но провожать его на виду у всех не пошла: зачем лишний раз срамиться? Не пошёл и отец - тоже остался в избе.
    Стоит вот одна Степанида теперь в толпе провожающих. Не побоялась, что на виду у всех - зять уезжает. Но зять при людях не подошёл к ней, не сказал соответствующих случаю слов. Не стал торжественно прощаться и с остальными - будто на охоту уезжал, ненадолго. И хотя чувствовал на себе тёмные раскосые глаза Степаниды, своих не повернул, взглядом прощальным не встретился.
    Иосиф знал про себя твёрдо: уезжает отсюда навсегда и возвращаться в Курейку не собирается. Люди из этого станка были для него на одно лицо, никого не хотелось выделить или запомнить - зачем? Делал вид, что у каждой нации свои-де обычаи расставаться, не взыщите. Да и разве была у него здесь жизнь, которую хотелось бы вспомнить? Напротив, он стыдился этой жизни и торопился уехать от неё скорее и подальше, чтобы как можно быстрее забыть и не видеть, вычеркнуть её из своей памяти. Ничего, что это была личная жизнь - целый кусок в полторы тысячи дней и ночей. Всё равно их лучше забыть. А ведь сколько местных словечек запомнил и выучил! Все эти "долдо", "пущальни", "маут", "улахан-кумах", "бырранга", "тус-тах", "оганёр", "кырса", "шаман" 3. И вот надо забыть, чтобы слова эти никогда не воскрешали прожитую здесь жизнь. Может, и второй ребёнок, бог даст, родится мёртвым? Ведь бегали... вытравливали... Значит, о Лиде и вообще нечего будет помнить...
    Иосиф Джугашвили или "товарищ Коба", как называли его друзья по партии, легко сел в нарты, толкнул Семёна в бок, и тот, взмахнув своим торилом, крикнул на поднявшихся на лапы мохнатых крупных собак:
    - Па-ш-ш-ла-а, эй-й-й! Бассарган-пассаргам...
    Собаки дружно рванули, налегая грудью на постромки, и тут грузин сорвал с головы шапку и, кланяясь всем, помахал. Через 5 минут упряжка темнела уже на розовых снегах отлогого косогора, сахаристо заблестевшего под лучами выкатившегося из-за горизонта солнышка. Семён, погонявший собак яростным русским матом, торопился: надо успеть завтра в Монастырское до закрытия магазина, чтобы разживиться там водкой. Надоела вонючая самогонка. Небось и другим привезёт с собой. Загуляет тогда весь станок...
    - Не по-людски уехал твой зять, - сказала Полина Седых, глядя на обиженное лицо Степаниды, по которому медленно стекала единственная слеза.
    - Такой уж человек, - ответила та с осуждением. И добавила: - Не будет, однако, щастья от него: ни мужикам, ни бабам...
    - Пошто так думаш?
    - Хотел Богу служить, потом - людям. А думат токо о себе. Любая баба от жисти с ым удавицца. Либо головой в прорубь.
    Говорить стало не о чем, начали расходиться. Вон уж и тёмная точка исчезла за розовым косогором, приподнятым к белёсому небу. Всё, в Россию ушла. На радость ли кому, на беду? Кто ж это знает. Хотя глаз у Степаниды на людей верный: не скажет напраслины. А и зятёк-то её ссыльный - от земли два вершка, поди ж ты!..
    Не знали бабы, "зятёк" тоже сидел с чёрным лицом позади Чертоганова на нартах. Тяжело на душе от невесёлых мыслей было и ему. Всю жизнь только тюрьмы, да ссылки, а теперь вот ещё и в окопы, не дай бог. Стрелком хоть и не возьмут, в санитары там или ездовым при кухне, а всё равно можно погибнуть от какого-нибудь шального снаряда или пули. И за кого, получится, за царя?
    Нахмурился, достал из-за пазухи трубку, кое-как заправил её табаком и закурил, думая уже о товарищах, к которым поехал пристав Кыбиров. Иосиф представил себе деревни и станки, в которых разбросаны были ссыльные, отбывающие здесь свой срок. Свердлову - хорошо: и в Туруханске сидит, и в солдаты его не забреют из-за чахотки. Кто там у них ещё? Франц Линде с женой, Валентин Яковлев. Там же, в Туруханске, кажется, и Голощёкин теперь, Долбёжкин и Сергушев. А вот куда Кыбиров поехал, ниже по Енисею, аж в Елани, живут бывшие депутаты Государственной думы: Матвей Муранов, Фёдор Самойлов, Николай Шагов, Алексей Бадаев и с ними там Лёвка Каменев, на которого так обрушил свой гнев жандарм, словно знал, что Лёвку не любили уже и свои.
    Сам Иосиф относился к Розенфельду-Каменеву сложно. С одной стороны - давний знакомый, ещё по Тифлису. А с другой - иудей, которых не любил ещё с семинарии. Да и женился Каменев потом не на большевичке, а на бундовке, родной сестре Льва Троцкого. Впрочем, какой он Троцкий, какой он Лев - как и она - Ольга? А с каким самомнением все! Ну как же!.. Много лет работали рядом с Лениным, за границей. А все "заграничники" - какие это революционеры? Учились там на врачей, как эта Ольга. Пописывали статейки, сидя в кафе или на курортах, пока настоящие революционеры сидели за них и за себя в тюрьмах или кормили вшей в замызганной Сибири. Что? Сотрудничество с охранкой? Да, было. Но почему? Вынужденно. Чтобы выиграть время. Кстати, из-за Сталина никто особенно не пострадал. А потом - сам опять сел в тюрьму: не работал на этих жандармов! А что делали в это время "заграничники"? Они писали "теорию". И возомнили после этого, что больше других знают и понимают. Им обхождение подавай. Товарищей предал, как Розенфельд на суде - ничего, можно простить. Хотя вот это и есть настоящее предательство! Чем не провокатор?
    Нарты у Семёна были лёгкие, собак он гнал хорошо, разговорами - не мешал. Поговорили немного лишь в самом начале пути.
    - Семён, ты в Дудинке бывал? Как там?..
    - Ай, князь, 10 дворов всего, как у нас.
    - Кто же там?
    - Торговая люди. Нютчи. Мука продаёт, порох продаёт, свинец. Табак, чай. Сухари продаёт, однако. Главный у них - улухан-оганёр 4. Его слово - закон.
    - Кому же продаёт, если дворов мало?
    - Тунгусу продаёт, ханту продаёт, однако. В Хатанга гоняют на оленях.
    - А кроме Хатанги, какие тут ещё села есть? Сам - гонял?
    - Нет, я охотник. Лёгким чумом ходи - без семьи, однако. Хатанга - далеко, много дней надо ехать. А здесь, однако, знаю все станки и деревни. Щас вот - Ангутиха будет. Потом - Мироедиха, Селиваниха. За Туруханском, если дальше вверх по Енисею ехать, будет Костино, однако. Потом Сургутиха, Верхнеимбатск, Комса.
    На том их общение кончилось, и Иосиф принялся вспоминать недалёкое минувшее, здешнее. Но вдруг нарты резко подбросило на кочке, и он очнулся. Посмотрел на спину молчавшего Семёна, изредка взмахивавшего своим торилом и подбадривавшего гортанными выкриками собак, и снова отвернулся. Нарты оставляли за собою розовый от косого солнца след, уходивший назад в даль снегов, в оставленную там жизнь. Собаки несли споро. Да и время, выходило, тоже быстро летело - как нарты. Давно ли, кажется, был 15-й год, встреча со Спандаряном...


    Вспомнив отёкшего, заросшего мощной бородой и усами Спандаряна, Иосиф, посмотрев на яркую луну, равнодушно подумал: "Чего Сурен, дурак, хотел тогда от этого Каменева? Лучше бы о своём здоровье подумал да позаботился..."
    Действительно, в 16-м году Каменеву уже все и всё простили, забыли и доверяли, как и прежде. С ним переписывался, как ни в чём ни бывало, живший в Швейцарии Ленин. А Спандарян лежал уже в холодной и чужой земле, всеми забытый. Спрашивается, зачем жил человек, чего ссорился?


    Иосифу, закурившему на нартах, не было жаль умершего Спандаряна - даже рад был: некому будет болтать о его отношениях со Степанидой. Спандаряна не любил за то, что тот был армянином и лез вперёд, был выше ростом и красивее, за то, что его любили женщины. А Каменева и Свердлова - потому, что были иудеями и тоже вырывались и шли всегда впереди него. Да и вообще он не умел любить и жалеть людей. Армян - не любил ещё с Тифлиса, из-за вечного соперничества с ними грузин. А к евреям ему привили ненависть в духовной семинарии попы - "Иудеи! Крапивное семя! Христа распяли!" И хотя стал потом атеистом, всё равно так и не смог преодолеть в себе эти, воспитанные в нем с младых лет, националистические чувства. Научился лишь только скрывать их, потому что уже расширял работу по национальному вопросу, которая когда-то понравилась Ленину. Вот кто гигант, вот кому завидовал по-настоящему!
    Но с Лениным он и не думал тогда равнять себя. Да и не богатства ему теперь нужны, а вот быть везде первым - просто болезнь какая-то. Понял это ещё по работе в газете, когда начал писать статьи. Его статьи - должны быть самыми ясными, самыми запоминающимися. Кто писал лучше, тот причинял боль. Кто выступал против или с критикой, того ненавидел и готов был при случае подмять, отомстить. Ну что делать, если характер такой.
    Знал о себе и другое: не хватает широты знаний, образования - вон, сколько другие прочитали и знают! Читал поэтому много. Гордился тем, что у него железная логика и железный, нет, стальной характер, который он воспитал себе сам, как и волю, по книгам знаменитых психиатров. В личную борьбу с ним лучше не вступать - ни в чём не уступит, даже если не прав. Может быть, это кому-нибудь и неприятно, но изменить этого уже нельзя - такой характер.
    И ещё одну вещь про себя знал, хотя и не хотел себе в этом признаваться: не мог жить без интриги. Наверное, был интриганом по натуре - тяжёлым, готовым на всё, обдумывающим каждый свой ход заранее. Но ведь, с другой стороны, это тоже ум. И не простой, не какой-нибудь...
    На снегу появились следы волка, прошедшего сбоку. Собаки учуяли и ощетинились. Иосиф вдруг отчётливо понял: через фронт ему не пройти. А пробраться к финской границе со Швецией - вряд ли удастся: схватят. Бежать из Красноярска - поймают, прикончат прежде, чем попадёшь в Китай. Так и не решил, что делать... Непонятная штука жизнь.


    Вот какое прошлое осталось за плечами Иосифа Джугашвили - уголовника, революционера, по терминологии Гюрджиева "ездока", сделавшегося вождём огромного государства Сталиным, уехавшим от жены без предупреждения в родную Грузию. В вагоне было душно, хоть лето 1926 года только ещё начиналось.

    Глава третья
    1

    По дороге в Тифлис Сталин переключился после сна на воспоминания недавних событий апреля и мая, когда у него завязалась борьба сначала с Каменевым и Зиновьевым, а затем и с вернувшимся из Германии Троцким. Эта подлая троица успела объединиться у него за спиною, забыв о своих прежних неприязнях. Немудрено, что стал почти импотентом. "Опять эти шакалы развернули против меня фракционную войну, и не только внутри партии, но и в Коминтерне, куда приезжали коммунистические делегации из Франции и Германии. Пришлось даже уговаривать Мануильского написать статью: "О меньшевизме наизнанку и социал-фашизме". Напечатал её в апреле журнал "Коммунистический интернационал".
    Мысли опять вернули его к троице Зиновьев-Каменев-Троцкий: "Объединились против меня, а не врагов партии чисто по-еврейски, когда национальная общность становится важнее партийной и всех остальных взаимоотношений, когда Человечество делится на "своих", то есть, евреев, и на остальной мир, состоящий из "акумов" и "гоев"". Об этой еврейской особенности, а точнее, обособленности, он знал ещё в семинарии, а потом не раз убеждался на практике, сталкиваясь с ними на политической почве. Верх брали у евреев националистические чувства, а не политические убеждения. Даже самый умный из них, Ленин, вынужден был покориться в конце концов чувству единства с евреями, хотя и понимал, что "еврейство" это не национальный признак, а политическая цель мирового господства над остальными народами.
    "Кагановича как наиболее "неграмотного в иудейском вопросе" и, близкого мне, и как истинного пролетария по происхождению я перевёл в секретари ЦК партии Украины, откуда он родом. И не жалею об этом, так как здесь, в Кремле, евреи Каменев и Троцкий прибрали бы его к своим рукам. Зиновьев, находясь в Ленинграде, был тоже оторван от "своих". Теперь он сидит на стуле председателя Коминтерна в Москве и успевает вместе с Троцким пакостить мне чаще и больше. А что, если переместить Троцкого куда-нибудь подальше от Москвы? Это разъединение сразу ослабило бы их троицу. Но как, как это сделать, если Политбюро всё ещё, чуть ли не на половину, заполнено евреями? Сначала надо, хотя бы частично, удалить некоторых из них из Политбюро..."
    Впрочем, эту идею он уже начал осуществлять. 30 апреля написал толковое письмо членам ЦК ВКП(б), в котором разоблачал фракционную деятельность Зиновьева. 7 мая выступил тоже неплохо по поводу статьи Мануильского "О меньшевизме наизнанку и социал-фашизме" на заседании Бюро делегации ВКП(б) в Интернационале. А на другой день, там же, вручил этому Бюро письмо, в котором разоблачил фракционную деятельность Зиновьева и на стуле председателя Интернационала. 15 мая вручил этому Бюро второе, более резкое, письмо по этому же поводу. На следующий день, вместе с Молотовым, провёл беседу с работниками печати о деятельности Зиновьева в ЦК ВКП(б).
    "А когда вернусь с Кавказа, займусь Каменевым, затем Троцким. Надо будет написать Молотову об этом из Тифлиса, чтобы тоже готовился к борьбе с этой надоевшей раскольнической тройкой шакалов. О том, что она уже мешает нам и в области международной политики".


    Вернулся Сталин в Москву, через Баку, только 4 июля, рассорившись и там с "выживающей из ума" матерью. Всю дорогу назад только и думал о ней, пытаясь понять эту странную старуху с её религиозными высказываниями, вступающими в противоречие чуть ли не на каждом шагу с её поступками и поведением, продиктованным угрюмым характером. Грузинка по матери, но с примесью иудейской крови, сохранившейся в роду её отца от его предков, она была вспыльчивой, как грузины, и осторожной в принятии важных решений, как иудеи. Вспыльчивость, подавляемая осторожностью, приводили её в раздражение, опять же подавляемое, что, в свою очередь, проявлялось в постоянном, озлобленном бурчании. Она всегда выглядела недовольной. Её дед по отцу женился здесь на грузинке Геладзе и принял её фамилию и христианскую веру. Она, его внучка, даже внешностью отличалась рыжеватостью и веснушками от исконных грузинок, как и характером. Истинные грузинки - это покорность во всём и молчаливость. Като же была непокорной, строптивой и ворчливой. Когда она не могла высказать вслух своё несогласие, которое клокотало в ней, оно выплёскивалось через края души ворчанием, всё равно что пена от кипятка, прорывавшаяся из под крышки кастрюли. Крышка - это граница дозволенности в инакомыслии, а пена - лопающиеся пузырьки раздавленного несогласия. Но так как несогласие стало главной чертой характера, а тяжёлой крышкой была суровая жизнь, то мать превратилась в постоянно озлобленное, упрямо-ворчливое существо, не уживающееся ни с кем. Прямо не высказывала своего недовольства, а без конца бубнила "бу-бу-бу", "вай ме!". А с чем не согласна, надо ещё выпытывать...
    Сталин помнил, это мать настаивала на том, чтобы он поступил в духовное училище выучиться на священника. Но не потому, что слишком верила в Бога, а для того, чтобы сыну легче жилось. Она видела, что такое крестьянский труд, глядя на соседей. Сама же крестьянкой не стала, находила себе работу полегче. Девушкой работала горничной в доме-дворце наместника Грузии, русского князя Голицына, где прошла через постели офицеров и школу "как не беременеть". А когда её выгнали за строптивый характер, устроилась в горничные к овдовевшему купцу Якову Эгнатошвили. Тот поспешил выдать её за сапожника алкоголика Виссариона Джугашвили, который повредил ему однажды во время порки левую руку. Рука усохла, сделав Иосифа калекой, а ненависть к отцу, к тому же не совсем и грузину, разгорелась с ещё большей силой. Правда, этот отец ушёл из семьи, когда Иосиф был подростком. А когда Сосо вырос, ему очень хотелось верить, что с израэлитами у него нет ничего общего: узнал от матери, что его настоящий отец, возможно, не Виссарион, а Яков Эгнатошвили, у которого мать работала горничной, а после замужества подрабатывала стиркой, и спала с ним. Хотя полной уверенности в том, кто настоящий отец Иосифа, не было и у самой матери: она одновременно спала и с купцом, и с мужем. Это обидное обстоятельство, и то, что мать всегда была безразлична и черства к сыну, окончательно отшатнули его от "матери-бляди", и он утратил к ней родственные чувства тоже. Их редкие встречи, как правило, заканчивались ссорами, так как характеры у обоих оказались сходными не только в природном упрямстве, но и в озлобленности, которая шла от жестокой действительности. Но он, благодаря счастливому знакомству с Учителем чёрной магии и гипнотизёром (великим теперь магом Гюрджиевым), научился от него не только сдерживать свои чувства, но и гипнотически воздействовать на людей, научился контролировать желания и закалил волю. А мать, напротив, утратив над собою власть мужа, а затем и любовников, перестала сдерживать себя, превратившись в старую злую ведьму, бурчащую на всех.
    А теперь, когда мать поняла, очутившись в Тифлисе в прекрасной квартире на полном государственном обеспечении, что её сын стал даже выше, чем бывший наместник Кавказа, она встретила его с таким радушием и гостеприимством, что он сделал для себя поразительное открытие: "Да она же настоящая актриса!" А вспомнив, как в прежние годы она легко воплощалась в радушие и улыбчивость, когда ей было нужно кому-то понравиться, понял, что и сам таков. И тогда, ни с того, ни с сего, наговорил ей, что она и притворщица, и жестокая, и распутная. Рассорился и уехал. В дороге сделал вывод, что среди актёров (а в театрах теперь он бывал частенько) более талантливы не мужчины, как это принято думать, а женщины. И связано это с тем, что женщины вынуждены постоянно приспосабливаться к тому, чтобы понравиться то мужу, то начальнику, то любовнику, мужчинам вообще, так как они правят миром. Поэтому на сцену они приходят более подготовленными, нежели актёры-мужчины. Разумеется, нет правил без исключений. Но хорошие актёры, в основном, слабы как мужчины, и компенсируют этот недостаток желанием понравиться женщинам другими качествами: умом, вежливостью, лестью, обаянием. То есть, приспосабливаются к этим ролям. И роли сценические им удаются тоже как бы естественно.
    "А вот из Нади - плохая актриса, - неожиданно вспомнил он о жене. - А я хорошим актёром - могу быть, а сильным мужиком... никогда и не был. Видимо, отец мой - всё-таки Джугашвили, а не Эгнатошвили. Его сыновья - не такие маленькие ростом, как я. К тому же меня тянет к выпивкам, и я стал бы алкоголиком, как спившийся Виссарион, если бы Гюрджиев не научил меня закалять волю и сдерживать себя. И на евреек меня почему-то тянет больше... И жестокость у меня не от грузинских корней: грузины - люди мягкие, незлобивые. Но, тем не менее, несмотря на близкое родство с евреями, я ненавижу их. Впрочем, евреев ненавидит весь мир. За их партийные цели руководить народами. А если посмотреть с другой стороны, то ведь народ крошечной Иудеи вынужден был противостоять народам Палестины, на чьей территории иудеи угнездились, чтобы продержаться там целых 2000 лет! Без жестокости, твёрдости и единства им этого не удалось бы. Лучше всех понимал это умный Ленин, которого... я тоже в душе всегда ненавидел и... боялся.
    Пойдём дальше. Главным врагом моим был - еврей Ленин, который... привёл к власти в России... евреев. И если он не получил второго инсульта благодаря моему гипнозу, остался бы в живых, то выгнал бы меня из партии и уничтожил, как Романа Малиновского. Следовательно, теперь, когда его нет, моими главными врагами стали друзья Ленина... евреи Троцкий, Зиновьев и Каменев. Когда-то Ленин обозвал Троцкого "Иудушкой" в неотправленном письме из-за границы в ЦК партии. А после смерти Ленина оно попало вместе с другими его архивными бумагами в Институт Ленина, и мы... его прочли. И выгнали Троцкого, который и сам написал пакостное письмо против Ленина, когда они были врагами. Оно тоже случайно сохранилось в этом архиве, и я его использовал. Получилось, что еврей Ленин... помог мне выгнать из партии... еврея Троцкого. Остаётся лишь избавиться от Троцкого окончательно. А после этого выгнать из партии Зиновьева и Каменева. Опять же с помощью... ссылок на Ленина. То есть, Ленин - это мой меч и мой щит. Выходит, удобно быть продолжателем дела Ленина, и тогда евреи... не смогут ко мне придраться. А я... буду бороться с ними под флагом чистоты ленинизма, и свою ненависть к ним маскировать непримиримостью... к врагам партии, созданной Лениным. Только так я смогу разрушить их спаянность. Натравливая их друг на друга, разъединяя их этим, можно избавиться от них, так как они не хотят видеть во мне... "своего". Ну, что же - у меня нет иного выбора. Да и Бухарин мне - чужой. Вот с чего мне надо продолжать борьбу по возвращении в Москву...


    Придя в Кремль, Сталин узнал от своего секретаря Бажанова, что Бухарин, в его отсутствие, хлопотал в Академии наук о "присвоении звания "Почётного академика" революционеру Сталину, талантливому защитнику чистоты идей ленинизма во Всероссийских партийных дискуссиях". Сталин повеселел. Он понял, что Бухарин делает ставку на то, что Коба учтёт это в своих личных отношениях с ним.
    Вопрос состоял теперь вот в чём... Бухарин стал популярным теоретиком коммунизма среди академиков после выхода в свет его крупной работы "Азбука коммунизма", написанной им совместно с секретарём (в то время) ЦК РКП(б) и членом ВЦИКа Евгением Преображенским. А потом этот Преображенский переметнулся к оппозиционерам, и Коба еле вытеснил его из Кремля, настолько умным, как и Бухарин, оказался этот теоретик, на практике перешедший в помощники к Троцкому. Бухарин же, зная отношение Кобы к своим врагам, видимо, испугался и хочет показать, что сам-то он - на стороне Кобы, а не Троцкого и Преображенского. Но... следует ли верить ему?..
    "Вот если добьётся присвоения мне этого "Почётного академика", тогда... я не забуду ему этого. А пока... поживём, как говорится, увидим..."
    К сожалению, в тот же день настроение испортилось от другой новости: жена, оказывается, уехала от него в Ленинград. От неожиданности даже растерялся и не знал, что делать, что предпринять: то ли мириться, то ли разводиться. Но развод, понимал, лишь подмочит ему репутацию. А без Нади и детей, ощущал, не сможет жить. Пришло более глубокое понимание разницы в возрасте, хрупкости чувств в молодой женщине, которые он не берёг. Захотелось всё это как-то исправить, наладить. Но возникло и другое, более сильное чувство - отомстить доктору Бехтереву, который разоблачил его перед Надей как параноика и пьяницу. Хорошо, что в Тифлисе переговорил об этом с Лаврентием Какуберия, который обещал приехать в Москву с ядом, как только он позовёт его условленной телеграммой.
    "Помирюсь с Надей, а тогда решу, что делать с Бехтеревым. Да и с Яшкой, который до сих пор так и не работает нигде и живёт на иждивении у евреев, - подвёл Сталин невесёлый итог своим размышлениям. - А пока надо заменить Зиновьева, переехавшего из Ленинграда в Москву, Кировым, с которым договорился, когда был в Баку". Решив так, сел за письмо к жене, начав его с извинений. Но что-то мешало подобрать нужные, простые слова, которые могли бы тронуть добрую душу Нади: отвлёкся на Дзержинского. "Нужно дать тайный приказ Ягоде уничтожить Феликса без шума, тихо и незаметно, чтобы не совал свой нос в чужие дела!"
    Этот замысел успокоил Сталина, и он снова вернулся к письму жене в Ленинград. Почему-то вспомнил молодою её непутёвую мать. "Какое счастье, что Надя пошла характером не в неё, а в серьёзного и спокойного отца!"
    Отправив в середине июля письмо жене, в котором, как ему казалось, были даже унижающие его достоинство строки: "Пайми, Сталин нитолка твой мужь, но и глава партий. Нихарашё аставлят ево ф трудни час кагда иму плёха. Что скажют пра нас люди. Падумай аб етом и вазвращайся дамой. За абиду прашю пращени. Любищи тибя Сталин", он и представить себе не мог, что это письмо придёт на квартиру Аллилуевых вместе с газетой "Правда" от 22 июля, в которой будет напечатано его выступление по поводу смерти Дзержинского.

    2

    "После Фрунзе - Дзержинский. (Прочитав эту фразу, Надя мгновенно вспомнила анонимный телефонный звонок, и у неё прошёл по коже мертвящий душу мороз).
    Старая ленинская гвардия потеряла ещё одного из лучших руководителей и бойцов. Партия понесла ещё одну незаменимую потерю.
    Когда теперь, у раскрытого гроба, вспоминаешь весь пройденный путь тов. Дзержинского - тюрьмы, каторгу, ссылку, Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией, восстановление разрушенного транспорта, строительство молодой социалистической промышленности, - хочется одним словом охарактеризовать эту кипучую жизнь: ГОРЕНИЕ.
    Октябрьская революция поставила его на тяжёлый пост - на пост руководителя Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией. Буржуазия не знала более ненавистного имени, чем имя Дзержинского, отражающего стальной рукой удары врагов пролетарской революции. "Гроза буржуазии" - так звали тогда тов. Феликса Дзержинского.
    После наступления "мирного периода" тов. Дзержинский горит, налаживая расстроенный транспорт, а затем в качестве председателя Высшего совета народного хозяйства горит на работе строительства нашей промышленности. Не зная отдыха, не чураясь никакой чёрной работы, отважно борясь с трудностями и преодолевая их, отдавал все свои силы, всю свою энергию делу, которое ему доверила партия, - он сгорел на работе во имя интересов пролетариата, во имя победы коммунизма.
    Прощай, герой Октября! Прощай, верный сын партии!
    Прощай, строитель единства и мощи нашей партии!
    И. Сталин".
    22 июля 1926 г.

    Кончив читать, Надя подумала: "А ведь Дзержинский на 11 лет младше папы. Выходит, что умер в 49 лет, судя по напечатанной биографической справке. Но почему умер "скоропалительно", то есть, ни с того, ни с сего?"
    В комнату вошёл отец. Увидев газету в её руках, произнёс: - Читаешь, как твой муженёк нахваливает этого подохшего палача?
    - Па-па!.. Ну, нехорошо же так говорить о покойнике!
    - А ты знаешь, сколько он наделал покойников только здесь, в Питере?! Про Москву я уж и говорить не хочу. Всю Красную площадь можно было бы покрасить кровью русских людей, которых он там уничтожал не по суду, а на допросах!
    Надя промолчала. Отец же продолжал кипеть:
    - И твой - по натуре... такой же! Токо што... не своими руками. А этот, говорят, собственноручно пытал!
    Надя тихо, сдерживая рыдания, расплакалась, и отец стал извиняться:
    - Ну ладно-ладно, это я так... сгоряча. Прости, доченька! Знаю, тебе и без того...
    - Пап, а что же мне делать-то? На вот, прочти его письмо... Зовёт назад...
    Отец прочёл письмо, долго молчал, потом тяжко вздохнул:
    - Это ты должна решить сама, Наденька. Двое детей у тебя от него... Да и отомстить может... Человек он скверный. Все это говорят. Если уже не в силах видеть его, то оставайся у нас, мы тебя не хотим неволить и принуждать.
    Слова отца "отомстить может..." засели в сознании. Она знала, Сталин способен на всё, даже на убийство. Ей стало страшно: а что же будет тогда с детьми?.. Поразмыслив о будущем детей, учтя его предупреждение "Падумай, Надя: какие слюхи пайдут здэс а Сталине, если ти ни вирношса", она решила вернуться к нему в Кремль. Не знала, что сотворил там Сталин с родным сыном, что сотворит потом с нею, какие планы вынашивает, чтобы расправиться с Троцким, Каменевым и Зиновьевым, каким образом хочет пресечь её попытки укрываться от него у родителей. Ничего не знала... Ах, если б люди могли хотя бы примерно предвидеть свою участь, Надя никогда, ни за какие коврижки, не вернулась бы к Сталину. Не вернулась бы уж точно, догадайся его сын прислать ей письмо и сообщить по секрету о том, как похабно отнёсся к нему отец ещё раз, совсем недавно...
    Да и сам Сталин, всё ещё муж, не поделился с нею в своём письме мыслями, которые созрели в его голове в отношении переселения в Москву её родителей, дабы она никогда уже больше не смогла сбежать от него в Ленинград, и этим дать повод сплетням, позорящим его имя. "В Москве у неё нет никого, кто мог бы приютить или оказать какую-то помощь или заступничество. Здесь она быстро притихнет, когда почувствует, что деваться некуда".
    Намерение блокировать жену возникло у него сразу после новой ссоры с сыном, которого он мог, разумеется, "утихомирить" силою, заставив вернуться в отчий дом и развестись с женою немедленно. Однако не хотелось новой огласки и ненужных пересудов в Кремле с ещё большим размахом. И он припугнул Яшку, пригласив его к себе домой по телефону, чтобы поговорить без свидетелей, предложив ему простой и "тихий" вариант "добровольного" развода по... "инициативе" его жены. Мало ли молодых людей не уживаются после женитьбы!.. И "товарищ Сталин" будет тут не при чём. Какие могут быть пересуды? Бытовой уровень...
    Но всё получилось не так, как надеялся...


    Отношения с сыном не заладились у Сталина, когда он привёз его в Москву ещё мальчиком, не знающим ни русского языка, ни родительской ласки. В русской школе Яшку приняли на 2 класса ниже по сравнению с грузинской, чтобы он освоил сначала русский язык. Ведь без знания языка ему невозможно объяснить законы физики, химии, геометрии, математики и прочих наук. И он превратился рядом с малышнёй в переростка. А это для гордого мальчишки, обыгрывавшего в шахматы взрослых грузин, было настоящим ударом судьбы.
    Вторым ударом, ещё более страшным, оказался праздник, устроенный Сталиным в честь переезда сына на загородной даче в Болшеве, куда он пригласил Ворошилова и Молотова с жёнами. Желая удивить их "шашлычком по-кавказски", он купил в соседней деревне за большие деньги овцу (тогда был везде голод), сам зарезал её на глазах гостей и Яши, сам нарезал из неё кусков мяса и приготовил на воздухе шашлыки. Все им восхищались, хвалили, а Яшка не мог с тех пор смотреть на отца - боялся его всю оставшуюся жизнь. Не зная, в чём дело, и занятый политикой, он тоже отдалился от сына, не желая, как и Яшка, общаться. О том, что произошло с душою сына, он узнал (да и то случайно), когда сын подрос и рассказал мачехе, как "папа резал овцу, как дёргала она связанными ногами, и какими страшными были у папы глаза".
    Третьим ударом, который отдалил Якова от отца уже навсегда и сделал чужим, стала незаслуженная физическая расправа отца с 20-летним парнем, лишь за то, что посмел жениться без разрешения.
    И, наконец, последний "домашний" разговор "по-грузински", чтобы даже стены ничего не поняли, не только обслуга, проходящая мимо кабинета по коридору, заставил Якова восстать не только против тирании отца, но получалось, что уже и против его государственной власти.
    Предчувствуя, видимо, новую физическую расправу, Яшка стоял перед отцом весь напрягшийся, взъерошенный и смотрел в пол.
    - Я тебя о чём предупреждал?! - грозно вопросил Сталин. - Не понимаешь, да? Так я напомню! Я велел, чтобы ты сделал всё для того, чтобы твоя жена захотела развестись с тобой. Так, нет? А вместо этого ты... продолжаешь спать с ней и... уже заделал ребёнка! Так, нет?
    - Откуда ты знаешь об этом? - угрюмо ответил сын вопросом на вопрос.
    - Не твоё дело. Ты хоть понимаешь, к чему это может привести?
    - К чему?
    - К тому, что твоя жена... сделает Сталина... дедушкой еврея! Вот к чему!
    - Я тебе уже напоминал о том, что твоя тёща, как и моя, тоже наполовину еврейка. Но ты же из-за этого свою жену не бросил? Потому... что любишь. А почему запрещаешь любить мне... мою жену?
    Сталин затопал ногами:
    - Кто... тебе сказал... что моя тёща - еврейка?!
    - Какая разница, кто? Отец у неё - полугрузин, полуукраинец, а мать - из немецких евреев.
    - Ну и что из этого?
    - Значит, её дети - по закону евреев - евреи.
    - Мой дед по матери, Геладзе, который работал старьёвщиком и ездил со своей тележкой по всей Южной Осетии, говорил: "На Кавказе - все нации перепутаны". Там на это не обращают внимания. А здесь - Россия, столица! Здесь к евреям - другое отношение!
    - Зачем тогда ты привёз меня в Москву?
    - Не для того, чтобы ты... со своей девкой... выставил меня посмешищем на весь мир!
    - Надежда Сергеевна родила тебе двух детей, которые тоже считаются евреями. Но никто пока не смеётся над тобою даже в Кремле, где у тебя много врагов, и все они - евреи. Почему же должны смеяться над Сталиным дедушкой?
    Онемев от возмущения, Сталин резко ударил сына правой рукой наотмашь по одной щеке, затем по другой, и, опять топая ногами, заорал:
    - Во-он из моего дома! И - никогда не приходи сюда, если женишься на своей иудейке!
    - Но почему, отец, объясни?! Ведь и мой брат Вася, и сестра Светочка, и твой племянник Джоник Сванидзе - все с кровью евреев. А топаешь ногами ты только на меня. Где справедливость, скажи?
    Не зная, что ответить, Сталин рывком открыл нижний ящик письменного стола, схватил там свой "правительственный" пистолет и, наведя его на сына, выкрикнул:
    - Я умею не только топать ногами, но... и смогу застрелить тебя... вот из этого пистолета, если ты не оставишь свою... как там её... не хочу даже знать... девку! И вообще, какой из тебя муж, если ты ещё не зарабатываешь себе даже на хлеб! Хочешь всю жизнь сидеть на моей шее?!.
    - Отец, если проблема в хлебе, я пойду работать. Но если дело в евреях, то почему я, не Сталин, а просто Яков Джугашвили, не могу жить, с кем я хочу? У нас с тобой ведь иудейские имена, а фамилия означает "сын жида". И такой оскорбительной фамилией - наградил меня ты! Поэтому и ненавидишь евреев, да? Не хочешь носить эту фамилию, хочешь быть Сталиным? У меня нет необходимости прикрывать свои убеждения неискренними поступками.
    - Замолчи, дурак! - пришёл Сталин в ярость. - И знай: тебя могут пристрелить и без меня! Был тут, в Москве, какой-то, никому неизвестный, жид Яшка, и нет больше его - исчез! Понял, нет? Если вздумаешь переводить нашу с тобой фамилию на русский язык! Русские не знают, что означает грузинское слово "джуга"!
    Яшка задумался: "А почему он может меня убить? Почему не боится? Кто он такой?.. Такой же, как все, к тому же маленький, и калека... А ведёт себя, словно Бог. Выходит, всё дело во Власти? В чьих руках власть над другими, тот может плевать и на законы, и на людей, и даже может убить родного сына, и ему за это ничего не будет?.. Значит, справедливость существует только на словах, а в действительности её нет... Получается, Власть - не признаёт справедливости, она лишь портит человека? А отец, чуть что: "Ленин, Ленин! Советская власть..." А все говорят, что Ленин - тоже еврей..." - Эта мысль, пришедшая Яшке в голову, подтолкнула его на восстание против отца, и он возмущённо спросил:
    - А твоя женитьба на Надежде Сергеевне - тоже ради прикрытия?
    Сталин озверел:
    - Ах ты, щенок! Да как ты смеешь разговаривать так со мной? Во-о-он!..
    Яков, вероятно, увидел в глазах отца такую ненависть к себе, что в страхе бросился прочь к спасительной двери.
    Поняв, что перегнул палку, Сталин крикнул ему вдогонку:
    - Не болтай там, что я выгнал тебя навсегда! Можешь возвращаться, когда исправишь свою ошибку и захочешь попросить прощения...

    3

    В ожидании возвращения жены, с которой хотел помириться, и в ожидании прихода сына с повинной, Сталин, вместо немедленной расправы с оппозицией Троцкого, решил повременить с этими евреями - вдруг Яшка по глупости сболтнёт где-нибудь что-то лишнее, и тогда всё может непредвиденно осложниться. Выжидательная тактика в таких случаях (уж это проверено!) - самая правильная. Жизнь покажет, что надо делать, и в какой последовательности. Сначала, видимо, нужно всё-таки устранить нелады в собственной семье...
    В отношении перспективы на следующий, 1927-й год, в голову пришёл простой "терпеливый" план: "Надо встретить жену как-то поласковее. Выяснить, не болтает ли Яшка чего лишнего и что собирается делать. А затем заняться Троцким: вывести его и Зиновьева из членов Политбюро. Потом - всю троицу и остальных прихлебателей из партии вообще: за "антипартийную деятельность", на которую их можно теперь спровоцировать своей осторожностью, которую они примут за трусость или за терпеливую бездеятельность. А тогда "хлоп"! - и вы нам уже не "товарищи", а беспартийные "никто".
    Я выселю вас тут же (по закону!) из кремлёвских квартир - на временное проживание в Москве у ваших друзей или родственников (если и те, и другие, от вас не откажутся); а затем, на зиму глядя, вышлю всех из Москвы - в разные ссылки. Разбросаю всю вашу оппозицию - подальше друг от друга; чтобы даже переписка была для вас затруднительна, и - под моим контролем. Жить будете в своих ссылках - тоже под контролем, который поручу Ягоде. Он организует для вас там... и всякие обыски и проверки, чтобы тряслись от страха. А что с вами делать дальше - опять покажет жизнь. Всё будет зависеть и от политической ситуации, и от вашего поведения. Кто напустит в штаны - поделом, а кто станет ершиться - сядет в тюрьму. Память у Сталина отличная, почувствуете!..
    Ну, а для жены, чтобы ей некуда было впредь от меня бегать, сделаю так... Предложу Аллилуеву с его Ольгой вот эту мою квартиру, в которой живу, пока не выселю из Кремля Зиновьева и не займу там его квартиру на втором этаже, с окнами, выходящими на Александровский лесной сквер за кремлёвской стеной. Площадь квартиры - больше, чем здесь, и тоже все удобства: кухня, ванные комнаты, сортиры. Надя будет довольна.
    Ольге Евгеньевне (приглашу весной в Москву) покажу свою дачу с огородом в Болшеве - она любит природу, свежие овощи. Скажу, что себе заказал уже строительство новой дачи с большим домом и садом под Кунцевом, а эту дачу - дарю ей. Она соблазнится и согласится на переезд. От неё требуется - уговорить на переезд из Ленинграда в Москву своего Сергея Яковлевича. Он тоже должен согласиться: будет возможность обеспечить жильём старшего сына - оставит ему свою квартиру. Так что всем будет выгодно. А тогда и Надежда подожмёт хвост: некуда станет бегать от меня!
    Ну, это всё ещё впереди. А пока... надо, чтобы осмелели мои враги, и дали мне повод раздавить их!"

    4

    Борис Бажанов, работавший у Сталина и узнававший его всё ближе, чувствовал к нему нарастающее отвращение, хотя ничего особенного вроде бы и не происходило. Просто он по-новому осмысливал недавние факты и эпизоды, отошедшие уже, казалось бы, в прошлое.
    Сев за свой секретарский стол, он перевернул в перекидном календаре листок "13 сентября" и вспомнил вчерашний разговор с шефом: "Пятнадцатава числя приизжаит из Ленинграда в 10 часов мая жина, но я - ни смагу в ета время иё встретит. Прашю вас сделат это вместо мина и атвизти дамой. А кагда я асвабажюсь, саабщите, пажалиста, мне, в каком настроени ана приехаля. Харашё?" Он кивнул, но в душе возмутился: "С какой стати я должен спрашивать про её настроение? Я ей что, родственник? Ты - ей муж, сам и спрашивай!"
    Теперь же, подумав о секретном телефоне шефа, через который генсек ежедневно подслушивал то Зиновьева, то Каменева, то Троцкого, Борис завёлся в ненависти к "подлецу" ещё сильнее: "Это же надо! Такое ничтожество на вид, карлик, а злобы и яда - больше, чем у Змея Горыныча! Все боятся его: вдруг ужалит... ведь это же смерть..." И вспомнил историю с гибелью Склянского. Из США пришло сообщение, что Склянский, назначенный председателем внешней торговли с Америкой, решил прогуляться по озеру на моторной лодке со своим другом, и не вернулся с этой прогулки. Розыском было установлено, что лодка перевернулась, и оба пассажира утонули. Причём никто не видел, как это случилось. Так гласила телеграмма, присланная советским посольством.
    Бывший личный секретарь Сталина, интеллигент Товстуха, работал в то время уже помощником Каменева в Институте Ленина, выискивал Сталину листки с отрицательными письменными заметками Ленина на Сталина и на других кремлёвских сотрудников. Занятый изъятием этих заметок и сортировкой по фамилиям, Товстуха утратил представление о том, что происходило в Кремле. А вот 37-летний Лев Захарович Мехлис, занявший его место секретаря при Сталине, был в курсе многих дел. Интересуясь секретными делами Политбюро, он сдружился с Борисом, который имел к ним теперь доступ как стенографист, и однажды спросил:
    - Боря, ты Каннера хорошо знаешь?
    - Да вроде бы дружим. Хотя он, как и вы, постарше меня. Но тоже секретарствовал при Сталине.
    - Вот и отлично! Давай сходим сейчас вместе к Григорию. Мне хотелось бы выяснить у него обстоятельства гибели Склянского в Америке.
    - А в чём, собственно, дело?
    - Перед тем, как Склянский утонул, наш общий друг Гриша Каннер, с одним из сотрудников Ягоды, зачем-то ездил к нему в США. И после этого... Склянский утонул! Не улавливаешь связи? Мы зайдём к нему, сделаем вид, что совсем недавно узнали об исчезновении Склянского в озере, а ты - вроде бы в шутку - задашь "дурацкий" вопрос: "Гриша, не ты ли, случайно, утопил Склянского? Мы только что узнали о том, что ты зачем-то ездил к нему". Посмотрим на его реакцию и... послушаем, что нам Гриша на это скажет.
    - Но, зачем нам всё это? Мы же, действительно, будем выглядеть дураками!
    - Я так... не думаю. Гриша поймёт, что мы... знаем гораздо больше, чем он полагает, работая при Сталине.
    - А что мы, собственно, знаем? - удивился Борис.
    - Мне кажется, что Склянского утопили в Америке по заданию нашего с тобой шефа. Поэтому очень важно послушать Гришины объяснения. Он же понимает, что мы - не выдадим его, так как, выведывая о таких секретах, можем пострадать и сами. - Понял вас... - не проявил энтузиазма Борис. - Но стоит ли нам совать нос в такое рискованное дело?
    - Стоит, - уверенно произнёс Мехлис.
    - Почему?
    - А ты что, до сих пор не понял, что пока наш шеф нам доверяет - мы в безопасности? Однако в любой момент он может пожертвовать нами, как и Склянским.
    - И что нам даст посвящение в тайны исчезновения Эфраима?
    - Вот! - выстрелил указательным пальцем Мехлис в грудь Бориса. - Наша осведомлённость - наша броня! Нас - нельзя будет трогать, иначе тайна... выползет наружу!
    - Или наоборот, - возразил Борис. - Чтобы не выползла, нас придётся устранить! Поэтому давай не будем вообще вмешиваться.
    - Я думаю, - предположил Мехлис, - ты у шефа и так первый в очереди, чтобы убрать тебя. Потому что ты - в курсе слишком многих тайн Политбюро. А вот, если он будет знать, что нам обоим известно ещё и про Склянского, то не тронет ни тебя, ни меня.
    Борис молчал, обдумывая резоны Мехлиса. Но тот подначил: - Неужели тебе не интересно расколоть Гришку? Тогда нас - станет трое! И нас... трогать - не резон.
    Борис сдался:
    - Ладно, пошли!..
    Начал разговор с Каннером, как и договаривались, Борис:
    - Гриша, мы тут слыхали, что ты ездил в Америку к Склянскому... Так это ты, что ли, утопил его там? - И хотя они оба улыбались, делая вид, что шутят, Каннер, быстро взглянув на Мехлиса, на Бажанова, растерянно, но тоже вроде бы в шутку, произнёс:
    - Ну, конечно же, я! Где бы что ни случилось, всегда замешан Каннер! Разве не так?
    Мехлис перестал улыбаться:
    - Да брось ты, Гриша, увиливать. Мы же тебе не чужие! И кое-что понимаем и догадываемся...
    - О чём вы?!.
    Мехлис с умным видом пояснил:
    - О том, что дело - вовсе не в тебе. Кому мешал Эфраим?..
    Каннер огрызнулся:
    - А с чего это я должен объяснять вам, кому и почему? Если догадываетесь, то его и спрашивайте!
    Борис, видя, что Каннер колеблется, серьёзно заявил:
    - Гриша, мне как секретарю Политбюро полагается знать всё.
    - Так пусть тебя во всё посвящает твоё начальство. А кроме того, ты должен понимать, что есть вещи, о которых... лучше не знать и секретарю Политбюро!
    Они поняли, что "несчастный случай" со Склянским был организован по секретному распоряжению Сталина Ягодой и Каннером, хотя Каннер в этом так и не признался. А когда в больнице не вышел из наркоза новый нарком военных дел Михаил Фрунзе, и Борис узнал, что врачу анестезиологу "помогал" нештатный ассистент Каннер в присутствии Ягоды, то понял всё окончательно и про Склянского. А главное, осознал, что Сталин, Ягода и Каннер - убийцы и палачи. Однако пришлось делать вид, что продолжает дружить с Каннером. Но после внезапной смерти 20 июля Дзержинского на затянувшемся объединённом пленуме ЦК и ЦКК Борис (правда, не сразу) заподозрил Ягоду в отравлении Феликса. На пленуме, начавшемся 15 числа, Сталин, как никогда до этого, обрушился на Троцкого и Зиновьева, назвав их чуть ли не предателями партии. Он выкрикнул: "Спрашивается, чего ещё хотят от нас Зиновьев и Троцкий?! Они требуют демонстративного разрыва советских профсоюзов с Англо-Русским комитетом! Разве трудно понять, что при таком разрыве мы потеряем связь с английским профсоюзом и отбросим английские профсоюзы в объятия наших врагов Зассенбахов, Черчиллей и Томасов!" Этими выкриками Сталин спровоцировал Дзержинского к жаркой нападке на Троцкого тоже. Ненавидя Троцкого за высокомерие и помня его высказывания о "тупости этого "железного дурака", Феликс захлебнулся в ярости. Ягода, сидевший возле президиума, услужливо подбежал к графину с водой, быстро налил в стакан и поднёс его Дзержинскому с видом подхалима своего начальника. Тот выпил воду, выкрикнул Троцкому ещё пару гневных слов и упал, потеряв сознание. Изо рта у него хлынула кровь, и он, не приходя в сознание, скончался. Борис тут же вспомнил, что на обеденном перерыве перед этим он видел, как Ягода, сидя за одним столиком с Дзержинским, угощал своего начальника коньяком. Феликс Эдмундович, видимо, уже изрядно выпил и раскраснелся. Ягода насыпал в свою рюмку какого-то порошка, но не пил. Борис ещё подумал: "Наверное, голова разболелась". А теперь его осенила жуткая догадка: "Ягода подменил рюмку Дзержинскому!.."
    Прочитав слова Сталина в "Правде" "После Фрунзе - Дзержинский", Борис укрепился в своём подозрении ещё больше. Придя к мысли, что Кремлём руководит уголовный пахан шайки убийц, он испугался: "Как же так? Где же рассудок у таких видных людей, как Троцкий, Каменев и Зиновьев? Возможно, они ничего об убийстве не знают. Но, почему не могут понять простой вещи: Сталин одним и тем же приёмом "верного ленинца" всё время вынуждает их оправдываться. Должны же они хоть раз вспомнить главный постулат диалектики: всё течёт и изменяется, порою даже до своей противоположности. Проще говоря, Сталин, сотворив из Ленина непререкаемый авторитет марксизма, забальзамированный и помещённый в Мавзолей почёта, эксплуатирует этот авторитет, легко подавляет им своих соперников, обвиняя их в противоречии с "идеями великого Ленина". Сталин добросовестно изучал все статьи Ленина, напечатанные в "Правде" и в журнале партии, подчёркивал нужные ему места, а затем, так же добросовестно, сравнивал их с печатными высказываниями нынешних своих врагов. Всякое несовпадение, а ещё важнее, "противоречие", он тут же выписывал, сдавал на перепечатку машинистке и использовал потом в своих партийных докладах или в выступлениях перед рабочими, чтобы показать, что Троцкий, либо Зиновьев или Каменев, противоречат Ленину. В шкафу, в приёмной Сталина, скопилось множество папок из ежедневных "трудов товарища Сталина", протиравшего штаны в своём кабинете за выписыванием "высказываний великого Ленина" и высказываний оппозиционеров партии по этим же вопросам. Эти "труды" Сталин, плохо пишущий по-русски, куда-то отвозил, а после привозил в папках уже в виде готовых докладов или выступлений, блестяще отредактированных каким-то тайным русским редактором, и громил ими Троцкого, Зиновьева, Каменева по отдельности и вместе. В партии создалось мнение, что лучший знаток Ленина - это Сталин, лучший из его учеников и продолжатель его дела. И никому в голову не приходило, что Ленин умер, жизнь продолжается, в ней непрерывно что-то меняется, и надо эти перемены учитывать, делать поправки к мыслям Ленина, и это - не "грех" и не идеологическая диверсия, а просто новое личное мнение или необходимая критика, направленная не против партии, а против Сталина, превращающего ЦК партии в бюрократов или партократов.
    Вторым оружием Сталина против соперников был "большевизм" при голосовании. Умно спекулируя на неподготовленности рабочего большинства в теоретических вопросах, вставляя высказывания Ленина, Сталин всегда получал при голосованиях большинство и мог бы задавить этим большинством и нового Маркса, родись он в партии. А дальше срабатывала партийная дисциплина: принятое большинством голосов решение обязаны были выполнять все члены партии, будь они даже выдающимися философами. Словами "это сказал великий Ленин" можно было усмирить даже непогрешимого Бога, если бы он вступил в партию большевиков.
    Перелистывая папки с "трудами" своего шефа, секретарь Политбюро Борис Бажанов, умный и хорошо образованный, увидел, что за лето этого года Сталин буквально задолбал своих противников, и скоро, видимо, превратит себя в "нового Ленина". Об этом свидетельствовала и последняя папка, подготовленная к предстоящему заседанию Политбюро на 11 октября, озаглавленная генсеком "О мерах смягчения внутрипартийной борьбы". Это была, отлично заготовленная кем-то, "речь", которую Сталин должен произнести на заседании Политбюро. Борис сначала бегло просмотрел её, а затем более углублённо, останавливаясь на отдельных "ударных" местах.
    Речь выглядела так: "Если откинуть мелочи, то можно было бы перейти прямо к делу.
    О чём идёт спор? Об итоге той внутрипартийной борьбы, в которой оппозиция потерпела поражение. Борьбу начали не мы, не ЦК, а оппозиция. ЦК несколько раз отговаривал оппозицию от дискуссии, потому что такая дискуссия означает обострение борьбы, опасность раскола партии и ослабление работы правительственных органов.
    Словом, дело идёт о том, чтобы подвести итог начатой оппозицией борьбы и сделать соответствующие выводы. Вопрос теперь состоит в том, можем ли мы сохранить лидеров оппозиции как членов ЦК или нет?"
    Борис отметил: "Ну вот, наконец-то, обозначена и главная цель "Пахана": изгнать из цека Троцкого, Зиновьева и Каменева, как когда-то Шляпникова и Медведева. А потом и из партии, чтобы посадить в тюрьму. И вся власть перейдёт в его руки. Он станет полновластным Хозяином государства и будет делать всё, что заблагорассудится". Борис заинтересовался, что же там дальше навалял шеф.
    "Хотим ли мы сохранить лидеров оппозиции в составе ЦК? Я думаю, что хотим".
    "А вот это уже враньё!" - возмутился Борис. Но для этого у Сталина, оказывается, были условия:
    "Но чтобы их сохранить, они должны распустить свою фракцию, признать свои ошибки и отмежеваться от обнаглевших оппортунистов внутри и вне нашей партии.
    Каковы наши условия?
    Первый пункт - открыто заявить о безусловном подчинении решениям партийных органов.
    Второй пункт - открыто признать, что фракционная работа оппозиции была ошибочна и вредна для партии.
    Третий пункт - насчёт того, чтобы отгородиться от Оссовских, Медведевых и т.п. Это требование абсолютно необходимо, по-моему. Я лично не представляю теперь членов ЦК, ведущих блок с Оссовским, против исключения которого оппозиция голосовала, или Медведевым, или Шляпниковым.
    Четвёртый пункт - отгородиться от Корша, Маслова, Рутфишер, Урбанса, Вебера и других. Почему? Потому, что, во-первых, эти люди ведут хулиганскую агитацию против Коминтерна и ВКП(б), против нашего Советского государства. Во-вторых, потому, что лидеры этой так называемой "ультралевой" фракции, Маслов и Рутфишер, исключены из партии и Коминтерна.
    Последний пункт - не поддерживать фракционную борьбу против линии Коминтерна, ведомую со стороны различных оппортунистических групп внутри секций Коминтерна.
    Таковы условия ЦК ВКП(б).
    Теперь об условиях, выдвигаемых оппозиций, требующей от ЦК выполнения 4-х пунктов.
    Первый пункт. "Пропаганда постановлений ХIV съезда и последующих решений партии должна вестись без обвинения инакомыслящих..."
    Второй пункт - "О праве отстаивать свои взгляды в своей партийной ячейке". Это требование отпадает, так как это право было и остаётся за членами партии всегда. Взгляды свои можно и нужно отстаивать в ячейках, но так надо отстаивать, чтобы не превращать деловую критику во всесоюзную дискуссию.
    Борис снова возмутился: "Удобная "логика"! Всё, что говорит Сталин и его сторонники в своей кремлёвской ячейке Политбюро, это - деловые выступления, а всё, что предлагают инакомыслящие - это "вредная для партии дискуссия", а сами они - "враги партии", которых надо отдавать в комиссию Сольца и Губельмана для исключения из партии".
    Мысленно сплюнув, Борис углубился дальше в будущую речь Сталина:
    Третий пункт - "О том, чтобы были пересмотрены дела исключённых из партии". У ЦК нет желания исключать людей из партии. Исключают потому, что другого выхода нет. Возьмите Смирнова, его исключили, его несколько раз предупреждали, потом исключили. Если бы он сказал, что признаёт свои ошибки, если бы он лояльно вёл себя, можно было бы смягчить решения ЦК. Но он не только не лоялен, не только не признаёт своих ошибок, но, наоборот, в своём заявлении обливает грязью партию. Ясно, что при таком поведении Смирнова нельзя пересматривать его дело.
    Вообще пересматривать решения в отношении людей, которые исключены, но которые не признают своих ошибок, - партия не может.
    И опять Борис сплюнул в сердцах: "Ну, конечно, партия непогрешима, как Бог. А руководит ею непогрешимый будущий "академик", заслуженный интриган Сталин. И следовательно, любое инакомыслие всегда ошибочно и обязано признавать свою вину перед никогда не ошибающейся партией, которую нельзя критиковать. А там, где нет критики, там нет и ошибок. Никогда!"
    Отплевавшись, Борис дочитал речь до конца: Четвёртый пункт - "О том, что перед съездом оппозиция должна получить возможность изложить перед партией свои взгляды". Это право оппозиции подразумевается само собой. Оппозиция не может не знать, что по уставу перед съездом партии ЦК должен дать дискуссионный листок. Поэтому требование оппозиции в этой части нельзя назвать требованием, так как ЦК не отрицает необходимости издания дискуссионного листа перед съездом партии.
    Борис, кончив чтение, грохнул по отпечатанной речи Сталина кулаком: "Вот гад! Видите ли, незачем требовать защиты от убийств, потому что ЦК заявляет, что без суда убивать людей нельзя. А сам плевал на эти заявления - убивает, и хоть бы хны..."

    5

    15 сентября в 10 часов утра Бажанов встречал Надежду Сергеевну Аллилуеву на Ленинградском вокзале, после чего уже не заблуждался насчёт Сталина политика, человека и мужа. Во всех этих ипостасях он видел только интригана, преступника и предателя, но не знал, что сделать, чтобы разоблачить эту многоликую сволочь, и как обезопасить себя, если разоблачение не удастся. Он догадывался, что за ним, возможно, пристально следят сотрудники ОГПУ. А если это так, то ему надо быть предельно осторожным. Вот почему на вопросы приехавшей из Ленинграда Нади он отвечал в общих чертах, не вдаваясь в подробности. Он опасался, что агентами Ягоды могут быть и носильщики на вокзале, и шофёр, который повёз их с вокзала домой, и даже прислуга в доме.
    В своей квартире, распаковывая чемоданы, Надя спросила:
    - Боря, от чего так неожиданно умер Дзержинский, не знаете?
    - Врачи говорят, у него случился сердечный приступ во время выступления против оппозиции Троцкого на объединённом пленуме цека партии и цекака 19 июля. Человек он был страстный, горячий. Упал на полуслове, хлынула горлом кровь, и... конец. Пленум был прерван...
    - Печально. А что нового вообще?..
    - Николай Иванович Бухарин хлопочет в Академии о присвоении Иосифу Виссарионовичу звания "Почётного академика".
    - Вот как?!. Спасибо. А за какие труды?
    - Спросите об этом у вашего соседа... - уклонился Бажанов от ответа. - У Николая Ивановича Бухарина.
    Она промолчала. В это время заплакала в детской коляске её дочь, и Надя перевела разговор на неё:
    - А вот и моё произведение. Назвали Светочкой: родилась светленькой. Муж говорит, похожа на его мать и лицом, и цветом волос.
    - Хорошая девочка, - дежурно похвалил Бажанов. Ребёнок плакал, лицом ещё не оформился для похвалы, и Бажанову не понравился. "Рыжая какая-то!" - подумал он, и стал прощаться: - Ну, мне пора, Надежда Сергеевна: надо идти на доклад к Иосифу Виссарионовичу, что всё в порядке, что вы уже дома. Желаю вам всего доброго, кормите дочку, располагайтесь поудобнее... Скоро привезут вам из школы Артёмку, Яшу. Они, небось, соскучились, будут рады вам!
    - Всего хорошего и вам, Боря. Спасибо за встречу, хлопоты!
    - Да ну, какие там хлопоты... - улыбнулся Бажанов, польщённый дружеским обращением Нади к нему. Пожав её протянутую руку, пошёл к выходу.


    Сталин размышлял в своём кабинете, раскуривая трубку: "Сейчас приду, Надежда спросит: "Ну, как вы тут жили без меня?" Что ей сказать и как? Ласково или строго? Как себя держать с ней? Делать вид, что ничего не произошло?.." И тут же подумал о своей глупости, которую совершил после возвращения с Кавказа в один из тоскливых вечеров. Случайно из разговора с Ворошиловым узнал, что постаревшая блядь Людмила Сталь, с которой ему удалось переспать в конце 16-го года в Красноярске, сделала полгода назад аборт от Троцкого. Коба, чувствовавший себя отдохнувшим за месяц, проведённый на горном воздухе без рабочих нагрузок, неожиданно захотел эту Сталь, вспомнив её нагое тело, и позвонил ей.
    - Слушаю, - сняла она трубку.
    - Добри вэчир, Людмила Никалаивна, узнаёшь, нэт?..
    - Здравствуй, Коба! Конечно же, узнаю: с таким акцентом других у нас нет.
    Как ета нэт? А Сэрго, Авэль!
    Ну, они - всегда с акцентом. А ты, когда надо, умеешь лучше говорить по-русски. Что, поссорился с женой, что ли?
    - Уже знаешь, да?
    - Это же - Кремль! Здесь всё и про всех знают. Говорят, от тебя сбежала жена. К родителям, что ли?..
    - Не сбежяла, а уехала пагастит. Хочиш, приеду к тибе?
    - А, так вот почему ты обо мне вспомнил! Нет, дорогой, не хочу.
    Он обиделся:
    - Ждёшь Троцкава?
    Показалось, что Сталь иронически усмехнулась:
    - Вот, видишь, и ты... всё знаешь! Правда, с большим запозданием. Но... всё-таки.
    И опять он обиделся. Поэтому с раздражением произнёс:
    - Я думал, ти... после аборта от ниво... пассорилась с ним.
    Она ответила тоже резко:
    - А, по-твоему, мне нужно было в 44 года рожать, что ли? Да и ты хорош: через сколько лет меня вспомнил?.. Мне уже скоро не нужны будут мужики вообще. А ты - в особенности.
    От гнева, желая уязвить её, опять сморозил глупость:
    - Пачиму? Я - всё-таки младше тебя на 7 лет. Как и Троцкий, кстати. - И тут же пожалел о сказанном, так как эта стерва отпаяла ему с нескрываемым презрением:
    - А что проку-то с твоей "молодости"?! Ты и в 16-м мужиком лишь назывался. А теперь от тебя даже твоя покорная овца сбежала! Нет уж, уволь! Наслышана о твоих "способностях"...
    Он резко повесил трубку и злобно подумал: "Старая сука! Революционная и фронтовая подстилка! Ты меня ещё вспомнишь!.." И мысленно занёс её в список смертельных врагов. Захотелось напиться, хоть перед кем-то отвести душу, и он набрал номер домашнего телефона Авеля Енукидзе.
    - Слушаю, - раздался голос Авеля в трубке.
    - Гамарджёба, Авэль! Сталин. Можешь приехать ко мне сейчас? - обрадовано заговорил он на родном языке.
    - Зачем, Коба?
    - Понимаешь, я тут один пока... Жена уехала в Ленинград, погостить у родителей. Посидим, выпьем...
    - Не могу, дорогой. У меня сейчас женщина, неудобно прогонять.
    - Русская?
    - Да, русская.
    Он (с облегчением, помнится) рассмеялся:
    - Когда ты, наконец, женишься, застарелый холостяк?
    Авель ответил тоже со смехом:
    - А зачем? В Москве столько красивых и сладких женщин, что мне на всю жизнь хватит! И никаких ссор...
    - А жену Клима ты не берёшь больше к себе в постель? - вырвался, ни с того, ни с сего, дурацкий вопрос.
    Авель, вероятно, обиделся, и потому ответил с суровой серьёзностью:
    - Зачем она мне? Я её оставил ещё в архангельской ссылке и уехал, когда моя ссылка окончилась.
    Следующий дурацкий вопрос он задал уже из-за простого любопытства:
    - Ворошилов её подобрал после тебя там, да?
    - Да, там, - сухо обрезал Авель.
    - Ты её целкой брал, нет? - всё ещё не мог сдержать своего любопытства Коба. Но Авель добродушно рассмеялся:
    - Коба, где ты встречал девочек... среди революционерок?
    Действительно, где? Память сразу подбросила на ум двух ненасытных половых разбойниц: Александру Коллонтай и Елену Стасову. Вспоминать целый список других не было смысла, и Коба тоже рассмеялся:
    - Хорошо тебе живётся, Авель! Из-за того, что марксизм просочился в Россию. Иначе у нас на Кавказе твой талант в штанах - засох бы.
    - Молодец, Коба! Хорошо сказал, правильно. Мы, кавказские революционеры, должны благодарить Маркса, который эмансипировал русских женщин! А вот Ленин, похоже, так и остался больше теоретиком, если пригласил к себе в шалаш не Инессу Арманд, а теоретика Зиновьева, струсившего делать революцию на практике.
    Теперь обиделся Коба:
    - Не трогай, Авель, Ленина! Занимайся своим делом, которое лежит у тебя сейчас в постели.
    - А я и занимался, пока ты не помешал мне своим звонком. Чем звонить, если делать больше нечего, громи лучше оппозицию революционных педерастов! Или пиши статьи, если не можешь быть практиком...
    Коба резко повесил трубку, мысленно записав и Авеля в личные враги, как Людмилу Сталь, которая была по классификации Авеля (да и по своей тоже) настоящей революционеркой на практике.
    Сталин оторвался от воспоминаний, представив разговор с женой, который может так же окончиться занесением её во враги. Как избежать этого? Видимо, правильнее всего сделать вид, что ничего серьёзного не произошло. Ну, повздорили, ну, уехала. Но ведь вернулась же...


    - С приездом тебя, жёнушька! - вошёл Сталин в комнату жены. И как ни в чём не бывало, обнял её, прижимая к своей, начинающей тучнеть, груди. - Как чувствуют себя дэти? Мама, папа?..
    - Передают тебе привет! Вспоминали свою жизнь на Кавказе. Дети уснули после дороги - не буди, с ними всё в порядке. А как жилось тебе здесь? Какие новости у тебя?
    - Хороших новостей мало, кроме того, что приехала ти и дэти. В астальном всё па-прежни: прадалжает вражьду аппазиция Троцкова и Зиновьева. Но есть уже надежьда, что я их раздавлю в етом гаду.
    Привёз для тебя хароши вина из Тифлиса. Налит? В чест прыезда и встречи?
    - А мне разве можно?.. - тихо спросила Надежда, не глядя в глаза Сталина, которых всегда почему-то боялась. - Ведь я же - кормящая мать...
    - Глаточик-два, я думаю, можьна, ничиво не слючится.
    - Ну, тогда налей...
    Так произошло их примирение. А война с Зиновьевым и Троцким у Сталина вспыхнула с новой, неослабевающей силой.


    21 декабря, в день рождения отца, Яшка заявился с утра, предварительно созвонившись, к Надежде Сергеевне в редакцию "Работницы", куда её пристроил Бухарин. Приехал посоветоваться: приходить ему к отцу с поздравлениями или воздержаться? Вдруг там, на квартире отца, напряжённая обстановка. Не станет же Надя рассказывать об этом по телефону. Ну, и хотелось расспросить, почему пошла работать, какие у неё новости.
    При встрече мачеха ответила на его вопросы бесхитростно:
    - Ты же знаешь отца. Обстановка - напряжённо-молчаливая. Поэтому я и пошла на работу. Ну, а если ты придёшь к отцу с поздравлением и за прощением, я думаю, он только обрадуется.
    - Нет, - вздохнул похудевший Яков, вид у него был душевно измученного, - просить прощения я не буду.
    - А почему, Яша?
    - У меня для него плохая новость: жена моя забеременела. А это для него... - Он рассказал о том, что произошло у него с отцом во время её отсутствия. И, вздохнув ещё раз, добавил: - Так что вряд ли он захочит меня пращат.
    - Ну, тогда лучше не приходи, - согласилась мачеха. - А где будешь встречать новый год?
    - У сваих, где же ищё? А как живёца вам?..
    - Дома сидеть - стало невыносимо. Вот Николай Иванович и пристроил меня сюда. За Светочкой ухаживает няня. Вася - подрос, в следующем году уже в школу пойдёт. Артёмка учится, продолжает играть в шахматы и часто вспоминает тебя. А мне здесь, в редакции, интересно. И люди интеллигентные, и тесная связь с миром. Не знаю, как бы я выдержала прежнюю жизнь: иногда мне дома просто не хотелось жить! А ты - не надумал поступать в институт?
    - В какой? Да и нада работат. А хароши спициалнасти у меня нэт. Зоя - в марте ражат сабираетса. Хачу пайти на завод - в ученики электрика. Далши - видна будит, што делат...
    Глядя на него, вздыхала и Надежда Сергеевна, не придумав, что дарить вечером мужу, как вести себя с ним - именинник же! Приглашала своего крестного отца, надеясь на его весёлый нрав и умение вести застолье, но тот отказался, сославшись, что поздравит Кобу на работе. А вечером-де занят, не сможет... Она поняла: не хочет. Тяжёлый у мужа характер...
    Глава четвёртая
    1

    В марте 1927 года, когда юная жена Якова Джугашвили родила дочь, уже выписалась из родильного дома, и молодую семью ожидало, казалось бы, счастье, отец Зои пригласил Якова к себе в комнату и, страдальчески морщась и чуть не плача, заявил:
    - Яша, меня сегодня предупредили на работе, что если я не уговорю вас оставить Зою и удалиться из нашей семьи, то меня ожидают такие неприятности, что я пожалею о том, что родился на Божий свет! Вы поняли меня?
    - Кто вам об этом сказал? - побледнел Яков.
    - Мой начальник. Но он дал мне понять, что за этим стоят органы...
    - Какие органы? - пролепетал Яков.
    - Я думаю, вам лучше знать, кто за этим стоит. Видимо, тот, кто не хотел вашей женитьбы на моей дочери. А я - человек маленький, и не смогу противиться всему этому. Лично я ничего против вас не имею, поверьте мне. И считаю, что лучше всего вам обратиться к своему отцу и решить с ним, как вам быть дальше. Хорошо? А Зою пока не надо пугать, ладно? До выяснения...
    Яков всё понял - и кто за его бедою стоит, и чем это грозит. Поэтому только покивал, и поехал в Кремль, чтобы позвонить там отцу и договориться о встрече. Когда его соединили с отцом, он объяснил ему по-грузински, что просит, чтобы тот принял его у себя дома по... "очень важному вопросу".
    - Ты где сейчас? - спросил отец.
    - Здесь, в приёмной дежурного по пропускам.
    - Хорошо, приходи через 40 минут в мой домашний кабинет.
    Когда Яков прибыл, в доме уже не было прислуги, и на звонок отец открыл ему дверь сам.
    - Проходи, - сказал он по-грузински. - Надя на работе, а обслугу я отпустил.
    В кабинете, куда провёл он Якова, жёстко спросил:
    - Ну, с чем пожаловал на этот раз? Только хочу сразу сказать: я уже всё знаю! Что у тебя родилась дочь. Что ты - нигде так и не учишься, живёшь на иждивении своего тестя. Что ты - так и не стал мужчиной, который может себя уважать. Так чего же ты хочешь от меня? Я тебя предупреждал: прощение возможно лишь при условии, что ты... разведёшься.
    Яков понял, что ни до чего хорошего он с отцом не договорится, жить ему будет негде, да и незачем: все будут лишь смеяться над ним и презирать. Так что самое лучшее в его положении - это застрелиться, чтобы избавить себя от дальнейших унижений и прозябания. Но... для "мужской" смерти у него нет пистолета - где он его достанет? Нигде. А травиться или повеситься - это по-женски. Да и могут случайно спасти, и тогда уже позор навсегда. У отца же есть пистолет. Надо попросить, и застрелиться у него на глазах, безжалостных и жестоких.
    - Отец, достань свой револьвер.
    - Зачем?
    - Чтобы застрелить меня. Ведь ты обещал мне это в прошлом году, если я не брошу свою жену. Я хочу извиниться за причинённые тебе неприятности. Но разводиться с женой я не хочу. Стреляй! Я приехал для этого.
    - Ох, какой ты у меня умный да хитрый! Забыл ты лишь одно: я - больше высрал, чем ты - знаешь о жизни! Понял?
    - Не понял! - В душе Якова взметнулась прибойной волной ярость, закипающая пеной.
    - Хочешь спровоцировать меня на убийство? Чтобы все кричали: Сталин - застрелил родного сына! Сталин - убийца, да?
    - Нет, товарищ Сталин. Я могу убить себя и сам. Но у меня - нет револьвера. А чтобы никто не обвинял Сталина в убийстве, могу оставить записку: "В моей смерти прошу никого не винить, я делаю это сам".
    Сталин зло заметил:
    - Ах, какой смелый и благородный! И место нашёл приличное - квартиру Сталина. И пистолет получил для этого у отца!
    - Я напишу в записке, что пистолет украл у тебя из стола! - по-мальчишески выкрикнул Яшка. - Я не чувствую за собой никакой вины и не буду разводиться! Но и жить не хочу в унижении! Ты и сейчас пытаешься оскорбить меня, унизить!..
    Сталин откровенно усмехнулся:
    - Ты унизил себя сам. Это - во-первых. А, во-вторых, считаешь меня глупее себя! И я докажу сейчас это тебе: на пистолет, стреляйся! Даже записки твоей мне вовсе не надо! На... - Сталин протянул сыну пистолет.
    Схватив пистолет, Яков неожиданно спокойно заявил:
    - Записку я всё-таки напишу, только не здесь, а на кухне. Где никого сейчас нет. И после этого... там... застрелюсь. Прощай!
    - Подожди! - остановил сына Сталин. - Возьми вот патрон...
    пистолет - не заряжен, - уточнил он, с издёвкой.
    Вернувшись и взяв патрон, Яков впервые, в упор, уставился отцу в глаза:
    - Эх ты! Как мог ты подумать, что я... тебя... отца своего... застрелю!
    Яков бегом пролетел по коридору в пустую кухню, включил там свет, вырвал лист из записной книжки, написал авторучкой записку и, вставив патрон в ствол револьвера, приставил его к своей груди в то место, где испуганными толчками билось его сердце.
    Сталин в это время, почуяв опасность и тревогу, бормотал:
    - А что, если Яшка - не трус, как я?.. Зря дал ему пистолет! Тогда, действительно, придётся говорить, что он его у меня украл...
    Дальше говорить и думать уже не смог: где-то вдали квартиры раздался, словно удар хлыстом, но не сильный звук.


    В просторную одиночную палату кремлёвской больницы вошла в белом халате Надежда Сергеевна, сопровождаемая дежурной медсестрой. Увидев на больничной койке спящего пасынка, она что-то прошептала сестре, и та, понимающе кивнув, ушла. А Надежда Сергеевна склонилась над лицом Якова и негромко спросила:
    - Яшенька, ты спишь или только глаза закрыл?
    Он спал, но услыхал её голос, который сразу узнал, и, открыв глаза и убедившись, что это она, произнёс:
    - Здравствуйте, Надежда Сергеивня!
    - Добрый день, Яшенька! Как ты себя чувствуешь?
    - Плохо чувствую, - ответил он.
    - А врач мне сказал, что у тебя уже почти всё в порядке, и ты скоро поправишься окончательно, - удивилась она.
    Он пояснил:
    - В смисле виздоровленья он правилна вам сказал. Мне плоха в другом смисле: я - ни хачу жит.
    - Ой, ну почему же так, Яшенька? Ведь пуля не задела сердце, и никакой инвалидности не предвидится. У тебя вся жизнь впереди, а ты!..
    Яков, с надрывом в голосе, возразил:
    - Атэц сказал, что я - трус; специална прамахнулса, чтоби толька напугат всех; и что я - не мущина ваабще; и патаму - жина са мной... развидётса. Мущина - абязан садиржат симью, зарабативат. А я - иждивэниц... нахлебник...
    - Неужели прямо вот так... тебе, больному, и высказал всё?! - поразилась мачеха. - Может, он так... с обиды на тебя?
    - За то, что ни папал в серце?
    - Ой, ну что ты!.. За то, что женился без его разрешения. Он же - грузин! У вас там другие правила...
    Пасынок возразил снова:
    - Я - тоже грузин. Но... ни такой, как он. Ему дасадна, что я не умер. А мне - абидна, что умерла мая дочка...
    - Как умерла?! Когда?..
    - Атэц сказаль, у маей жини прапаля маляко; дочка забалеля крававим паносом; и жина - ни хочит меня больше видет!
    - Боже мой, я ничего об этом не знала! Ну и чудовище же он!..
    - А я же вам рассказиваль! Как он резал овцу... какие у него глаза!.. В Грузии - барашков режют специалисти. Ани это умеют бистро, без мучений для животни. А он - сам... Да ещё сматрель, как умирает, дёргаит ногами... Звер!
    Надежды Сергеевны всхлипнула. Попросила:
    - Хватит об этом, Яшенька, не надо!.. Ведь ты - его сын! Даже русские слова начинаешь коверкать, как он, когда волнуешься или напрягаешься.
    Яков, не обращая внимания на её замечание, тихо добавил:
    - Я баюсь ево, и... не люблю! Думаю, что и ви - тожи.
    - Бедный мой мальчик! Куда же ты после всего, что случилось? В Грузию?
    - Нет, что ви! Грузини начнут пристават ка мне: что праизашлё, как атнасилься к тибе атэц? Там у отца много врагов, сам гавариль. Я ни хачу памагат им.
    - Ну, и что же теперь делать? - выдохнула Надежда Сергеевна, вытирая глаза платочком.
    - Если Зоя уйдёт ат миня, уеду в другой город, где никто миня ни знаит. Буду работат. Учица на электрика. Русские люди - хароши народ, ни прападу.
    Надежда Сергеевна обрадовано предложила:
    - А знаешь, Яшенька, лучше всего для тебя - уехать в Ленинград! Мой отец поможет тебе и на работу устроиться, где тебя подучат на электрика, и в общежитие заводское пристроит. Найдёшь себе потом и другую жену...
    Яков раздумчиво сказал:
    - Я думаю, на Зою надавили её родители. А на них - мой атэц.
    - Ну, так как? Насчёт Ленинграда, - напомнила она.
    Яков благодарно загорелся её идеей:
    - Эта падходит мне больше всего! Так я, наверна, и сделаю, если паможите.
    - Ну, конечно же, Яшенька, я помогу тебе, не сомневайся! Выздоравливай только поскорее, 2 месяца почти ты уже тут. Бока, наверно, все отлежал. Может, поэтому и не становишься на ноги по-настоящему.
    Яков возразил:
    - Доктор считаит, я не виздаравливаю из-за угнетённива састаяни, мала хажю. Но теперь, после такова харёшива разгавора, я бистра паправлюсь и уеду. А как живётся сейчас вам? - спросил он, глядя на неё с сочувствием.
    - Сейчас - хорошо. Сначала мне помог устроиться в редакцию одного журнала Бухарин. А потом я перешла на работу к Орджоникидзе, 3-м секретарём. Он стал председателем ЦКК. Встретили меня там дружелюбно; и вообще у него там доброжелательная атмосфера. Он добрый и умный человек! Мне там хорошо, как никогда!
    - Я рад за вас.


    Следующая встреча с Яковом у Надежды Сергеевны происходила уже на Ленинградском вокзале. Она купила ему билет до Ленинграда в купейном вагоне, в каких обычно ездит "чистая публика" и она сама ездила и знала, что попутчиками в них бывают интеллигентные люди, приезжающие в Москву за товарами и продуктами, которых нет в Ленинграде.
    Яков приехал на перрон вокзала с огромным чемоданом, в унылом настроении, и направился к мальчишке с газетной сумкой, который громко выкрикивал:
    - Граждане пассажиры! Покупайте газеты, покупайте свежие газеты, свежие газеты!..
    Подросток, протягивая Якову газету, выкрикнул ещё раз:
    - Покупайте газеты, свежие новости! - И побежал к следующему вагону.
    Надежда Сергеевна, глядя на расстроенное лицо Якова, пыталась его утешать:
    - Яшенька, в Ленинграде тебя встретят мои родители. Я договорилась с ними обо всём и в письме, и по телефону. А ты, как только устроишься там, напиши мне на главпочтамт, до востребования. Договорились?
    - Да. Надежда Сергеевна, знайте, я люблю вас, очень.
    - Спасибо, Яшенька. Я тоже очень хорошо к тебе отношусь и люблю. Будь счастлив! - поцеловала она пасынка в щёку. - Заходи в вагон, сейчас будет отправление!
    Поцеловав мачеху, Яков подхватил чемодан и поднялся по ступенькам в вагон. Надежда Сергеевна прощально помахала ему платочком...


    Яков нашёл своё купе, в котором уже расположились на нижних полках 2 пассажира - оба уткнулись в газеты. Одному было лет 50, другой выглядел помоложе, но чувствовалось, что они знакомы и едут вместе: на столике меж ними стояла пустая четвертинка водки, 2 стакана и остатки рыбных консервов в баночке. Яков поздоровался, ища глазами, куда пристроить чемодан, замешкался, не находя места. Пожилой пассажир с усами и бородкой, судя по военной выправке, бывший офицер, ответив ему на приветствие, посоветовал:
    - Поставьте ваш чемодан наверх, в багажный отсек.
    А более молодой спутник спросил:
    - Вы случайно не еврейчик, молодой человек?
    - Гамарджёба, генацвали! Нет, я грузин. А что?..
    - Да нет, ничего. Спросил на всякий случай, чтобы не попасть впросак, то есть, в тюрьму.
    Яков удивился:
    - Пачиму в тюрму? За что? - Он задвинул, наконец, свой чемодан в нишу и сел рядом с пожилым спутником, глядя на пассажира, который задал ему странный вопрос. Тот разъяснил:
    - Это, вообще-то, долгий разговор... Вы, может, знаете из истории, что раньше в России везде было засилье немцев: и при царском Дворе, и в государственных учреждениях - в банках, судах, городских управах. А при Ленине - всюду стали верховодить евреи. Мальчишку-гимназиста, например, нацарапавшего гвоздём слово из трёх букв на личном моторе Ленина в Питере - расстреляли. Причём, без суда.
    Яков отреагировал на это с недоверием:
    - Я этава не зналь. В Маскве это слово можьна увидит на многих заборах, мелём. И ничиво...
    - Вы меня не поняли, - улыбнулся пассажир, - я имел в виду другое слово из трёх букв - "жид"!
    Яков рассмеялся:
    - А я, па-вашиму, похож на еврея, да? Но... пачиму расстрэль?!
    В разговор вмешался пассажир с выправкой военного:
    - Вы что, с Луны, молодой человек? Не знаете, что еврей Троцкий приказал расстрелять в Москве на Красной площади, на позорном для русского человека Лобном месте, сразу 500 высших военных чинов? Все они, полковники и генералы, были кавалерами орденов святого Георгия Победоносца, героями Японской войны и находились на пенсии!
    - Кагда праизашля ета расправа?
    - В 18-м году, - ответил собеседник. Добавил: - Если бы такое сотворил кто-нибудь в Париже, расстреляв сразу 500 Дрейфусов...
    - Я в 18-м году жил в Тифлисе, - перебил Яков. - И ничиво етава не зналь. А что абазначаит слово "дрейфусов"?
    Пассажир помоложе принялся объяснять:
    - Дрейфус - это французский офицер-еврей, которого власти в 1894 году пытались осудить как германского шпиона к расстрелу - он служил в Генеральном штабе французской армии и передавал секретные сведения немцам. Но за него вступилась вся мировая еврейская общественность, и он был помилован и освобождён из тюрьмы в 1899 году. А в 1906 году даже реабилитирован как невинно осуждённый, да ещё и с выдачей ему денежной компенсации.
    Яков поинтересовался:
    - А за что Троцки расстреляль столько русских афицери, героев, как ви сказали?
    - А ни за что! - вставил своё слово бывший офицер. - Вообразил себя, очевидно, Мессией, и дал пулемётчику команду "огонь"!
    - Он щто, нинармальни, да? А где он их, столька, нашёль? В тюрьме, нет?
    Второй пассажир пояснил:
    - Они же пенсионерами были! Вызвал на Лубянку повестками, якобы для проверки документов. А когда явились, построил всех в колонну и повёл на Красную площадь, где без каких-либо вопросов, предъявления обвинения и без суда пустили этих стариков в расход! Власть-то, при жиде Ленине, была... чья?.. Жидовская. Они даже детей царя... девочек... расстреляли без суда. А мировая еврейская общественность на это - ни единого слова протеста, возмущения или осуждения! И раввины в синагогах молчали о том, что их соплеменники вытворяли в России.
    Бывший офицер, немного протрезвевший, посоветовал:
    - Михаил Васильич, может, хватит, а?..
    Но тот не внял:
    - А почему хватит, Евгений Борисыч? Ведь молодой человек - грузин. Стало быть, как и мы, православный. Пусть знает, что такое еврейская власть! Вернётся в свой Тифлис, расскажет...
    Яков не понял:
    - О чём я дольжин рассказат?
    - О беззаконии, расстрелах! - уточнил Михаил Васильевич. - О том, что Ленин... пришедший к власти насильственным путём... да ещё за германские деньги - тот же Дрейфус! А всё его окружение в Кремле - сплошные евреи. Разорив Россию дотла, как не разоряли её даже татаро-монголы, Ленин, похожий на монгола, издал декрет о привилегиях евреям при поступлении в институты: без экзаменов! И теперь... все евреи, то есть, расисты, так как это - не национальность, а партия расистов, ибо еврейской нации нет, как таковой, а есть иудеи, будут учиться и править нашей страной, как раньше правили немцы. Получается, Ленин дал привилегии расистам, определил им этакий "ев-рейтинг". А русские - будут на них работать: в шахтах, на фабриках, в колхозах. Ну, а кто захочет остаться иудеями... Впрочем, вряд ли... Получать высшее образование вне очереди, и мнить себя потом самыми умными - "от Бога", а не от образования - заманчивее и приятнее.
    Яков промолчал, с удивлением думая: "Неужели отец прав, и потому так злится на меня из-за евреев? И почему тогда сам так хвалит всегда Ленина? Тоже, выходит, прикрывается им?.." Спросил:
    - А пачиму русски народ... сагласилься с таким палажений?
    Ответил ему Евгений Борисович:
    - А куда денешься, если Ленин, одурачивший рабочих и крестьян, сначала их руками победил малочисленную русскую армию Деникина - Врангеля, а затем... выгнал из России всю нашу мыслящую интеллигенцию, закрыл все наши храмы и казнил наших священников с особой жестокостью, чтобы... не просвещали народ проповедями о том, кто является для них настоящим врагом. И... наконец, распустил декретом все наши вооружённые... казачества! Так что же прикажете делать... безоружному народу? Как поднять его на борьбу с евреями без... собственной прессы и... без проповедей в церквях?!
    Яков загорелся:
    - Нада абратицца к Сталину! Я слихаль, он тожи... не любит ивреев.
    Михаил Васильевич горько усмехнулся:
    - Эх, молодой человек!.. Сталин - хотя и православной веры, но, говорят, женат - на еврейке. И... лишь делает вид, что не в ладах с евреями. Ни одной синагоги - не закрыл. Хотя религия по-Ленину - "опиум для народа". Ни одного еврея - не расстреляли при нём, как и при Ленине. А русских - пожалуйста, каждый день! Да вы почитайте речи Сталина! Он же превозносит этого Ленина, словно Бога, и считает себя его учеником и... продолжателем "дела Ленина"! А это означает - "еврейского дела". Выселения русской интеллигенции из России и... из квартир, как у нас в Питере. И вселения в эти квартиры - евреев!
    - А кто виселяит? Кто приказиваит? - вопросил Яков каким-то многозначительным тоном. Не поняв этого тона, ему ответил Евгений Борисович:
    - Сегодня, что ли? Ну, Киров, которого Сталин назначил руководить горкомом Ленинграда вместо Зиновьева. Приедем, увидите всё сами: кто выселяет... с наганами по ночам, и за что!
    - Вот видите, русски чилявек! - расшифровал Яков свою многозначительность.
    - Русский, говорите? А что же он, как только приехал к нам, развёлся с русской женой и тут же, гнида такая, женился на еврейке! И крушит теперь наших, истинно русских, наклеивая на них ярлыки "контрреволюционеров". Избави нас Бог от таких "русских", готовых предать свой народ ради личной выгоды!
    Яков, скрывая злорадство, спросил:
    - А вам ни кажица, что ви атветили на вапрос: пачиму русски народ... саглясилься с таким паляжени? Панимая, шьто среди вас... многа Кирових...
    Михаил Васильевич, мгновенно трезвея, встревожился:
    - Знаете, что, молодой человек... Если вы намереваетесь позвать сюда гэпэушника, то мы... откажемся от всего, что вы тут, якобы... слыхали! И тогда... вас, а не нас... заметут как "контрреволюционера". Так что... по молодой горячности... можете испортить себе... всю оставшуюся жизнь! Понятно?
    - Да, панятна. Толька я - не кировец, каких среди вас, как я вижю, немала. - С вызовом и обидой заметил Яков, и замолк.
    Молчали и его спутники, недовольные и ненужным им разговором, который сами затеяли, и собою: опозорили себя и свою нацию, не умея мыслить, предвидеть события и извлекать из них уроки. Что поделаешь, национальная черта: "Вместо нас пусть думают вожди!" Но Михаил Васильевич всё-таки пробурчал:
    - Ишь, умник какой нашёлся! Да если бы эта поганая власть... перестреляла столько у вас в Грузии, сколько русских в одном только Питере, посмотрел бы я, во что превратилась бы ваша Грузия!
    Под грохот колёс и стук собственных сердец все глубоко задумались. За окном мелькали столбы, деревья, облака. Давила на души невыносимость российской жизни.

    2

    После отъезда сына в Ленинград Сталин, ещё не знавший об этом, и не привыкший советоваться с женою, принялся за осуществление плана переселения Аллилуевых из Ленинграда в Москву. Написав им письмо с приглашением на смотрины столицы и дачи в Болшеве, которую-де хочет им подарить, он, как и рассчитывал, получил положительный ответ, а в июле уже встречал их на вокзале.
    Осмотрев будущую квартиру, которую пока занимал их зять с Надей, Аллилуевы решили летом пожить в Болшеве на даче, а там уж и принять окончательное решение, если им всё понравится. Бухарину же, от которого ушла жена с дочерью на своё прежнее жильё к родителям, Сталин пообещал:
    - Николай Иванович, это не дело, когда обе жены живут в одной квартире, хотя и на разных половинах. Обещаю вам новую квартиру на территории Кремля, лучше прежней, со всеми удобствами. Может, тогда Эсфирь Исаевна вернётся к вам!
    Понимая, что "подарок" Сталина - это плата за обещанные хлопоты по присвоению ему звания "Почётного академика", которое может организовать Николай Иванович благодаря своим тесным связям с учёными, он расплылся в улыбке:
    - Спасибо, Иосиф Виссарионович за такой подарок! Но вряд ли его оценит Эсфирь: она женщина упрямая и с характером!
    - Да, женщины астаются женщинами. Но хароши квартира - эта для них всё! Так что приезжайте на васкресенье на сваю дачу в Болшеве - саседи ведь! Пазнакомлю вас там с радителями Нади, випьем хароши вина, пагаварим па душям...
    - Спасибо, приеду! - пообещал мягкий и воспитанный Бухарин.
    Только вот "разговор по душам" произошёл у них на другой почве, хотя и "от всей души".


    Окончив обход своего огородика, Николай Иванович вздохнул и направился к забору дачи Сталина вдали, за которым увидел Надежду Сергеевну.
    - Добрый день, Надежда Сергеевна! - поздоровался он. И предложил: - Хотите прогульнуться со мною по лесу? Я там, - показал он рукой направление, - нашёл в одном месте лисью нору с лисятами. Могу показать... Заодно и поговорим: у меня сейчас такая обстановка, что и поговорить по душам не с кем.
    - Хорошо, Николай Иванович, - легко согласилась соседка, приставив к забору грабли, которыми что-то делала на огороде. - Предупрежу только маму, что вернусь... - она вопросительно взглянула на него, - через полчасика, да? Должен приехать муж, а меня - нет...
    Спустя пару минут она вернулась, и они направились к лесу. Не глядя ему в глаза, Надежда Сергеевна сказала:
    - А можно вас спросить... чисто по-дружески... я - никому об этом!.. Почему от вас ушла Эсфирь Исаевна?
    - Объяснила тем, что ей надоело присутствие в её жизни Надежды Михайловны, - ответил он искренне. - Я хотя и развёлся с Надей, но не захотел отправлять её в Дом инвалидов. Да она никогда и не появлялась на нашей половине квартиры. И сиделка, которую я нанял ухаживать за ней, тоже не мешала Эсфири на кухне. Туалеты и ванные комнаты - вы же это знаете! - раздельные. Думаю, что истинная причина - не в этом... - вздохнул он и замолчал.
    - Неужели Эсфирь Исаевна - такая интеллигентная на вид женщина - не понимала, что её... ну, недовольство, что ли... или претензии... это жестокость с её стороны! В то время как все в Кремле считают, что вы поступили гуманно.
    - Эх, Надежда Сергеевна, ну, что вы сами-то... разве не догадываетесь, что Эсфири нужен был только повод, предлог! А на самом деле - жестока наша жизнь. Люди не виновны в том, что проходит любовь, а без неё отношения портятся.
    - Но ведь у вас с Эсфирью родилась дочь! А это накладывает на вас обоих... ответственность за её судьбу, обязанности...
    - Так я... об этом и говорю! Наша жизнь здесь, в Кремле - у всех на виду, с её пересудами, борьбой за власть. А это не способствует добрым отношениям в семьях. Нормальному человеку, не завистнику - противопоказано такое существование. Даже долг перед детьми не удерживает...
    У собеседницы невольно, чуть ли не с криком, вырвалось из души:
    - А что же мне тогда делать?! У меня - 2 своих ребёнка, да ещё приёмыш Артёмка, который мал пока, чтобы лишать его материнской ласки.
    Николай Иванович удивился:
    - Но разве у вас с Иосифом Виссарионовичем?.. Простите за неделикатный вопрос...
    Она не обиделась:
    - Ой, да об этом давно уже догадались все женщины! Так что на ваш вопрос мне ответить не трудно, при условии... неразглашения, разумеется.
    Поворот в беседе подтолкнул Бухарина к взаимной искренности:
    - Тогда, коль уж пошёл у нас такой доверительный разговор, признаюсь вам с откровенностью тоже: я сейчас даже рад тому, что Эсфирь оставила меня. Хотя дочку мне, конечно, жаль потерять.
    - Почему... рады? - не поняла Надежда Сергеевна. Брови её в удивлении поднялись.
    Над их головами и лесом медленно куда-то уплывали белые облака, пахло грибами, душу охватывало чувством уходящей вслед за облаками жизни, растаявшей незаметно молодости, отравленной подковёрной кремлёвской политикой, и у Бухарина вырвалось:
    - Я, кажется, влюбился, Надежда Сергеевна, в дочку Лурье-Ларина. Недавно отдыхал в Крыму вместе, в одном санатории с ними, ну и... К сожалению, влюбился глубоко и серьёзно, хотя и понимаю, что гожусь ей в отцы.
    - Да что вы, Николай Иванович! Любви - все возрасты покорны, - утешила она.
    Они замолчали, ощущая доверие друг к другу и непонятную печаль, когда не нужно никаких слов, потому что рядом такая же душа, заждавшаяся сочувствия. А затем повернули назад, к даче. Надя поблагодарила Бухарина:
    - Спасибо вам, Николай Иванович, за прогулку, за искренность. Вы - действительно, золотой человек, умеете сочувствовать людям.
    И в этот момент они вздрогнули от неожиданности. Из-за кустов с криками выскочил Сталин. Оказывается, когда он приехал, то узнал от тёщи, куда и с кем пошла жена, и неслышно ступая, нагнал их.
    - Ти шьто, шакал, - выкрикивал он, обращаясь к Бухарину, - развёлся с адной жиной, типер - с дрюгой, чтоби савращат маю, да?! Запомни: Сталин раздавит тыбя, как леснова червяка, если ти... ищё хот раз... паявищься... возли маей жини! - Отвернувшись от растерявшегося Бухарина к жене, Сталин злобно прошипел ей: - А ти, а ти... запомни тожи: убью, как сабаку... если... узнаю, что изминяишь... Сталину! Всё!..

    3

    Разъярённый очередной ссорой с женой и Бухариным и новостью, которую узнал случайно в разговоре с Аллилуевым о том, что Яшка находится в Ленинграде и учится там на одном из заводов на электрика, Сталин отправил Яшке письмо на грузинском языке, в котором, как мог, смягчил грубый тон на приветливо-прощающий (сын всё-таки искупил свою вину кровью) и "предложил": "немедленно возвращайся домой, будешь сдавать вступительные экзамены в институт (с репетитором я уже договорился), хватит заниматься ерундой, тебе нужна уважаемая профессия! Твой отец".
    Аллилуевы, поселившиеся временно в комнате Якова, всё ещё не решались из-за ссоры Сталина с их дочерью на переезд в Москву. И он, переселив стариков из тесного "Яшкиного" ящика в двухкомнатный номер кремлёвской гостиницы рядом с Красной площадью, продолжал свои уговоры, надеясь на здравый смысл стариков и на время, которое разрушает, как известно, даже камни.
    В один из вечеров, когда сын уже был дома и готовился к экзаменам, а сам он успокоился, так как дело с разгромом оппозиции Троцкого успешно продвигалось вперёд, а в Кунцеве уже начали строить для него, недалеко от Поклонной горы, новую дачу с большим домом и "службами", как у Ленина в Горках - банькой, библиотекой, домиком для дежурных охранников, то есть, когда всё налаживалось, он решил, наконец, наладить и свои отношения с женою.
    Раздевшись до трусов, набросив по-домашнему на себя лишь халат, возбуждённый желанием к молодому телу жены, он без стука вошёл к ней и увидел, что она лежит на кровати и что-то читает при свете торшера.
    - Добри вечер, Надя! - произнёс он. И как ни в чём не бывало, пояснил: - Вот, пришоль к тебе извиница за ссору на даче. Я биль неправ...
    - Ладно, забудем об этом, - покорно простила Надежда Сергеевна. И Сталин, сбросив с себя халат и трусы, ныряя к ней под одеяло, проговорил:
    - Ни магу панят: как ти... малядая женщина... можиш абхадица столька врэмя... без мужчини?! Я имею в виду, без мужя.
    - Ты же... обходишься без меня. Или... нет?
    - Зачем ти так? Ти же знаишь, я - никагда тибе не изменяль, даже в мислях!
    - А почему не извинялся так долго?
    - Такой у миня характэр, Надя. Щьто паделат: ат матэри дастался, у неё - такой жи. И етава - не изменит!
    - Значит, ты и перед Бухариным не извинился до сих пор?
    - И никагда ни зделаю етава!
    - Это почему же?
    - Патаму! Он - падружился с Лариным, другом Троцкава. А до этого дружил с Крупской, Зиновьевим - маими врагами. И тибя сманиль в редакцию жюрнала, катори нада закрит!
    - Но ведь Зиновьева и Каменева ты уже... вот-вот... А мстить из-за них ещё и Бухарину - зачем? Какой в этом смысл? Да и пообещал ему новую квартиру...
    - Смисл - прастой! Чтоби никто ни забиваль а том, что Сталин - эта не какое-то там Сери Пятно, как ани щитали, а - глава гасударства! Катори сваи абищаний помнит и випалняит.
    - А при чём же здесь я? Я же - не враг тебе!
    - Но всё врэмя... - Сталин деланно усмехнулся, - пачиму-та... находишься в аппазиции ка мне.
    Жена возмутилась:
    - Ты пришёл зачем: извиняться или ссориться?
    - Я - уже извинилься. А пришоль - периначиват с табой. Не вазражаишь?
    Голос жены прозвучал испуганно:
    - Я... как-то отвыкла от этого. Может, не надо?..
    Теперь возмутился он:
    - Что значит, "нинада"? Развэ ти - ни жина мне?.. Виключи свет!
    Она выключила торшер. И через мгновенье обиженно воскликнула:
    - Ой, ну не надо же так!.. Грубо, без ласки...
    Он грязно возмутился:
    - А, шени мкрало турав! Ти - всо мне испортиля... - Сбросив одеяло, поднялся и, нащупывая в темноте на стуле свою одежду, стал одеваться.
    Голос жены, тихий, но с нотками возмущения, показался ему оскорбительным:
    - Ну вот, лезешь, словно к корове, а потом... ещё и обижаешься! - Она включила торшер и, увидев на его голой груди татуировку черепа с чёрными провалами глазниц, брезгливо добавила: - И эта твоя татуировка...
    - Глюпости молодости. Я - ухажю, на твой тон - нилзя ни обижаца! Извини...
    Её так и подбросило на кровати, словно пружиной. Сидя уже, она возмутилась открыто:
    - Ух, ты, какой! Я же ещё и виновата?..
    Он тоже не остался в долгу:
    - А кто, па-твоему? Я, да?! Ти далжна памагат мужю ласками тожи! Настроит ево, прабудит в нём жиланий.
    Жену, словно подменил кто, никогда не вела себя так нагло:
    - Если не можешь, не приходи! А не сваливай вину на меня.
    Он опомнился, стал оправдываться и, неожиданно для самого себя, нести несусветицу:
    - Я - магу... Но... меня часта астанавливает мисль: а вдруг ти - мая дочь!
    - Что-о?! - Жена вскочила с постели: - Как это... дочь? Какая я тебе дочь?!. Ты отдаёшь отчёт своим словам? Или до того уже допился... ведь каждый вечер пьёшь! - что не только не можешь, но и не соображаешь, что` говоришь!
    - Я, я саабражаю, что гаварю. Это ти ничего не саабражяишь. Патаму, что многава ни знаишь...
    Ссора вспыхнула, словно плеснули в огонь керосина:
    - Чего я не знаю? Говори...
    - Хочиш знат правду, да?!.
    - Да, хочу! - выкрикнула жена.
    В нём что-то лопнуло внутри, выпалил:
    - Ну, тагда слюшай! Кагда я женился на тибе, я ещё и сам не зналь етава. Но патом... твоя мат... сазналась мне: что я... вазможьна... твой атэц!
    - Что значит "возможно"? - в ужасе отшатнулась она. - Ты соображаешь, что городишь?! - И закричала: - Я требую объяснения!..
    Он тоже зло выкрикнул:
    - А чиво тут обиснят? Разве ти... не дагадивалась: твая мат - била шлюхой! Вай ме: кто с ней толка ни спаль!.. И Виктор Курнатовски, и я, и другие...
    - Ты врёшь!!!
    - Не вру, - устало ответил он. - Можиш спрасит у ниё сама. Я - переспаль с ней... перед самим атъездом иё из Тифлиса в Баку. Эта билё в дикабре 900 года. А в 901-м, ровна через 9 месяцев - уже в Баку - радилас ти.
    Тяжело дыша, почти задыхаясь, она произнесла:
    - Да как же ты мог после этого... жениться на мне?! Как мог ухаживать за мной?! Ты что - ненормальный? У меня же - дети от тебя!.. Кто они мне?!. Брат и сестра?.. А тебе?..
    Она повалилась на постель лицом вниз и, охватив голову руками, разрыдалась:
    - О, Боже!.. Ой, ой!.. Господи, ну за что ты меня так, за что?!. Ну что я плохого в своей жизни сделала? Убей меня, лучше убей! Я не хочу больше жить, не хочу!.. Какие-то звери вокруг, а не люди. Я всегда, всегда чувствовала, что мать - не любит меня. Что она - какая-то гадкая, лживая, грязная!..
    Он осторожно подошёл к кровати, растерянно проговорил:
    - Извини, пажялуста... - И неуверенно погладив её по голове, добавил: - Я сказал тибе неправду...
    - Не прикасайся ко мне, животное! - выкрикнула она и мгновенно перевернулась лицом вверх, словно её ударило током или обожглась. Села. - Отойди подальше!..
    Он, всё ещё пытаясь оправдаться, продолжал извиняться:
    - Ну, прасти, гаварю... Я - действителна, спаль с ней. Но... ти родилась, я думаю, ат сваиво отца. Твая мат - не хателя, чтоби я... женилься на тебе. Патаму, наверное, и сказаля, что ти - мая дочь. А патом паняля, что такую страшни неправду нелзя гаварит, и бистра даказаля мне, что ета не так - па родинкам у тебя на спине... они такие же, как и у Аллилуева.
    Уже не только плача, но и икая от слёз, Надежда Сергеевна смотрела на мужа с изумлением и страхом:
    - А зачем же ты` сказал мне, что я - твоя дочь, если это не так?!
    Ответ поразил её:
    - Не знаю. Так вишло.
    - Как это - "так вышло"?! То ты - "глава правительства", а тут...
    Он опять принялся оправдываться:
    Ну, я, действителна, устаю от сваей работи. И уже часта савсем... ни магу. Но... признаваца в таком - ни хателась. Вот и... сарвалос с язика...
    Она вдруг перешла с "ты" на "вы":
    - А что спали с моей матерью - правда?
    - Клянусь тибе хлебом, правда! Но гаварит аб етом - не нада било. Тут я - виноват. Прасти, если можиш...
    Ответила она ему прыгающими от обиды губами:
    - Нет уж, Иосиф Виссарионович, простить вам этого... я не могу: это не то, что "вина" Бухарина перед вами, которой и не было вовсе, но вы на это - "такой" у вас характер... Он у вас, действительно, плохой. Столько лет мучаете меня! Как это можно простить? А уж то, что вы сотворили со мною сегодня - вообще не прощается: это изуверство!
    Его глаза зажглись ненавистью:
    - А ти - хароши чилавек, да?! Не жизнь у меня с табой, а мучени. Да ещё и унижени... Перед кем?.. И - кому, Сталину! Да мне - 100 красавиц найдут, если скажю!..
    - Какая есть, вы сами выбирали, не я вас! И в мою комнату вы, пожалуйста, больше не приходите! Вообще.
    - Эта ищё пачиму?
    - Потому, что я - ненавижу вас! - Она повторила по слогам: - Не-на-ви-жу!
    - Харашё! Но - придуприждаю: не вздумай сказат аб етом... где-нибуд ищё! Прападёш сразу, клянус!
    Она согласно кивнула:
    - Можете не сомневаться, я - понимаю ваше положение. Но и вы - тоже должны понять моё: я... не хочу... чтобы вы... даже прикасались ко мне!
    - Харашё, не буду. Паживём пака так. Дальши - видна будит, шьто делат. - Разгневанно дыша, он вышел из её комнаты, хлопнув дверью.
    Надежда Сергеевна, посмотрев на стенные часы, которые показывали 15 минут 9-го, сняла телефонную трубку и набрала номер.
    - Это дежурный? Добрый вечер. Пришлите, пожалуйста, к подъезду квартиры товарища Сталина автомобиль. Мне нужно срочно съездить к родителям! Спасибо...


    - Что с тобой, Надя?! - встретила Ольга Евгеньевна дочь, увидев её лицо. - Ты на себя не похожа! И почему так поздно, и не предупредила по телефону? Я бы хоть оделась... А так вот, сама видишь: в одном халате, не причёсана. Поднялась на твой звонок с постели.
    - Мама, вы любите меня? Только, пожалуйста, честно!.. - огорошила Надежда Сергеевна мать вопросом на вопрос.
    - Доченька, да что случилось-то? И почему ты вдруг со мной на "вы"? Проходи, снимай плащ. На улице дождь, что ли?..
    Они прошли внутрь номера, Надежда сняла плащ и повесила на вешалку. Остановившись возле двери во вторую комнату, где, видимо, спал отец, проговорила:
    - Сталин сказал мне, что я - его дочь. Это правда?
    Мать изменилась в лице:
    - Вай ме, чириме! Он что, с ума сошёл?
    - Ольга Евгеньевна, не уклоняйтесь! Это правда - или нет? Мне нужно знать правду! Сталин - назвал вас проституткой.
    Мать, побелев, запричитала:
    - Боже мой, какая же ты у меня ещё глупая! Ну, при чём здесь оскорбительные слова? Я всю жизнь прожила... с хмурым мужчиной, которого разлюбила в первый же год! Мне шёл всего 14-й, когда я замуж вышла. А он - серьёзный всегда, скучный! Что мне с того, что порядочный, честный? Всё равно я с ним несчастной была. Он выкрал меня, дурочку, и начал делать мне детей. А мне хотелось любви, поцелуев. Вот меня и потянуло к другим мужчинам - к весёлым. Если бы я не гуляла от него, мне пришлось бы повеситься от жизни с этим молчуном. К тому же, я в красавицу превратилась, на меня все оглядывались! Хотели... Разве можно было устоять?.. А, - махнула она рукой, - тебе этого не понять, ты - характером в отца...
    - Ошибаетесь, - возмутилась Надежда, - это как раз я могу понять. Но ведь и папа - красивый мужчина! А вот Сталин, перед которым вы... не устояли, да? - не мужчина, а сплошная отрава! Рябое ничтожество, карлик! А этот страшный череп на его груди!..
    - Какой череп, дочка?
    - С чёрными провалами вместо глаз, татуировка!
    - Не было у него никакой татуировки. Правда, не вышел ростом, но зато молоденьким был, влюблённым в меня, целовал мне коленки... Я пожалела его, вот и всё.
    - Нашли, что жалеть! Вместо левой руки - усохшая лапка, как у лягушки. Скошенные внутрь зубы - как у хищных рыб, да ещё прокуренные! Раздвоенный кончик носа, как у жестоких людей. А взгляд?!. Коршун, следящий за мышью!
    - Да что же это на тебя нашло, доченька?..
    Надежда, не в силах остановиться, продолжала со злобой и отвращением:
    - А эта его волосяная нашлёпка на затылке?! Которую ему подвязывает Па`укер, когда предстоит съёмка для кинохроники. А ватные плечи, вшитые внутрь френча! А высокие внутренние каблуки на сапогах и ботинках! Меня тошнит от одного его вида! А когда ещё и накурится и лезет ко мне, дыша в лицо, этого же не вынесет и проститутка!
    Мать, словно дурочка, обрадовалась:
    - Ну вот, сама понимаешь, каково жить с человеком, которого не любишь.
    Надежда взорвалась:
    - Хватит! Кто мой отец?! Сталин, да?
    - Нет! - твёрдо заявила мать. - Твой отец - мой муж, Сергей Аллилуев. Но я, действительно, изменяла ему. Я уже говорила тебе, что не люблю угрюмых людей. Не любила и твоего Сталина. А потому - просто не могла забеременеть от него!
    - Почему это - "потому"? От папы же - беременела! Да и я вот от Сталина...
    - А ты что, сама не знаешь? Разве это мужчина? - презрительно скривила мать губы. - Воробей! Да я и не хотела его, просто пожалела, так он меня просил. А потом, когда узнала, что он надумал жениться на тебе, умоляла его, чтобы не делал этого. А он, самодовольный дурак, принимал это за ревность. - Она неожиданно искренне расплакалась: - Я тоже несчастный человек, дочка, как ты этого не понимаешь?..
    - Но ведь вы... не любите меня, признайтесь!.. - вырвалось у Надежды и с обидой, и от удивления на тёплые нотки в голосе матери.
    - Ну, что ты заладила: "не любите", "вы", по имени-отчеству! Как это мать - может не любить свою дочь? - обиделась Ольга Евгеньевна.
    - Не надо мне лгать!
    - Я не вру тебе, - вдруг спокойно произнесла Ольга Евгеньевна. - Посмотри на себя в зеркало: внешне - ты вся в меня. В молодости я была точно такой же: красивой, смуглой. Но характер у тебя - аллилуевский! Как и родинки на спине. А портрет "красавца" Сталина - ты сама, только что, нарисовала. У тебя вообще нет ничего... схожего с ним! И улыбка у тебя, как у отца: он ведь бесхитростный. А вот темперамент, кажется, мой. Русские про таких, как мы с тобой, говорят: "слаба на передок". Наверное, поэтому ты и отдалась ему раньше срока. Как я твоему отцу.
    - А как же ты-то Сталину?.. Если он тебе не нравился.
    Ольга Евгеньевна стала раздражаться:
    - Я уже говорила тебе: коленки мне целовал, даже в стыдное место... Меня и затрясло. А тебе Сталин что, разве нравился? Чем он тебя-то взял?..
    - Ма-ма! Я вам сейчас не об этом... ваши доводы я уже поняла. Но вы мне... так и не ответили по-честному на мой другой вопрос...
    Мать резко перебила:
    - Ну, что ты мне всё "выкаешь", Надя? Что с тобой?!.
    - Это не со мною, мама, а с вами! Я всегда чувствовала... ваше холодное отношение ко мне. Вот Аню - вы любите. А меня вы никогда не любили! И не будем больше об этом. Я - тоже не люблю своих детей. Не знаю, почему. Но не потому, что из-за них... связаны мои руки, и я не могла уйти от Сталина. Просто не люблю, и всё. Ни Васю, ни Свету, хотя она ещё и кроха.
    Дверь, возле которой они стояли, резко распахнулась, и перед ними появился, с красными пятнами на лице, взъерошенный Сергей Яковлевич Аллилуев. Возмущённо воскликнул:
    - Доченька, ну что ты такое говоришь?! Как можно!.. И вообще, что у вас тут происходит? И глаза у тебя, Надя, какие-то ужасные... И разговор какой-то, хотя я и не всё понял и слышал, ненормальный. Неужели и ты, как твой брат и сестра, умом начинаешь трогаться?.. Если так, то этим - ты тоже в неё! - он ткнул пальцем в сторону жены, с которой давно уже не спал.
    Дочь обрадовалась:
    - Пап, так ты... не всё слыхал? Что мы тут...
    - Ну, как тебе сказать?.. - Он с ненавистью посмотрел на жену. - Кое-что всё-таки слышал, от чего и проснулся. Но твои последние слова, дочка, меня просто обескуражили...
    - Папочка, я тебе объясню, чтобы ты не пугался. Про своих детей... Я не "тронулась", как ты подумал. Понимаешь, у моих детей... ничего нет от нас, Аллилуевых. Ну, ни-че-гошеньки! Всё у них, как у отца. Чужие, бездушные. А может, и жестокие. Особенно Вася. Не лежит у меня к ним душа.
    - Это плохо, доченька, - поник отец.
    - Знаю. А вот старший сын Сталина, который подрос у нас, побывал и у вас в Ленинграде, добрый. Видно, пошёл характером в свою мать, а не в Сталина. Хотя внешне - есть черты и от Сталина, только молодой и не рябой, и зубы не хищные... Его отца - я уже видеть не могу!
    - Яша-то? Да, скромный молодой человек, и отзывчивый на всё человеческое, - согласился отец.
    - Ну, вот о нём мы тут, а потом о Сталине и говорили с мамой.
    Отец согласился опять:
    - Да, я тоже не люблю твово мужа. И всегда не любил. Поганый человечишко, бездушный, это ты верно.
    - В таком случае, папа, об остальном тебе лучше поговорить с Ольгой Евгеньевной. Я с нею - уже всё выяснила. Теперь её очередь: набраться мужества, и рассказать обо всём тебе. А то живём все во лжи, и молчим. Правда, ко мне - Сталин после сегодняшнего - больше не прикоснётся! Так что, надеюсь, моя жизнь станет для меня легче и проще, без вранья. А вам советую объясниться тоже: чтобы не ссориться из-за этого уже никогда. Всего доброго! Я очень устала, и шофёр внизу ждёт... - Надежда Сергеевна круто развернулась, сняла с вешалки плащ и ушла.


    - Вижу по твоим глазам, - произнесла Ольга Евгеньевна, - что ты... слышал весь наш разговор! Так, нет?
    - Может, и не весь. Но суть я, кажется, понял. Да это для меня и не новость, что ты - распутная. С кем только не валялась!.. А теперь выяснилось, что ещё и с этим рябым сухоручкой! Мне же соседи... о всех твоих кобелях, пока я сидел в тюрьме...
    - Послушай, Сергей, давай не будем ворошить прошлое. Что это даст? - равнодушно проговорила Ольга Евгеньевна, зевнув.
    Сергей Яковлевич горько усмехнулся:
    - Ну, уж сегодня-то - выслушай и моё мнение! Ты хотя бы раз посмотрела на своих кобелей при дневном свете? Особенно - на этого... Со-со. Он и на мужчину-то не похож.
    Она опять зевнула:
    - Хватит мне его описывать: дочь уже нарисовала портрет!
    - А ты вспомни тогда рожи бакинских базарных полицейских, с которыми ты... А в Питере? И приказчики, и купцы, и парикмахер...
    - Кончай, Сергей, перечислять сплетни! Зачем?..
    - Затем, что я видеть тебя не хочу больше! Ты даже родную дочь не пожалела: выдала... за собственного кобелька! А когда 2 года назад она уехала от него к нам, ты ей что?.. Возвращайся к мужу, дочка! Он у тебя - глава государства...
    - А разве нет?
    - Такое же дерьмо, как и Ленин. Тот - тоже мыться не любил, провоняли нам всю квартиру, когда прятались от Керенского. Да и к чему Наде его титулы? Ни одной физзарядки не сделал за всю жизнь! Плавать даже не научился! Стыдно ему раздеваться при людях!..
    - От судьбы, Сергей, не уйдёшь!..
    - Вот и мучаемся: я - с тобой, а Надя - с этим алкоголиком! Токо пить умеет, карлик. Да интриги плести, словно паук. Всю комнату прокурил: даже от стен до сих пор табаком тянет! Лучше бы от жены дым шёл, как от огня, так и этого не может...
    - Да, для Нади такого мужика - мало, если она в меня, - согласилась Ольга Евгеньевна, не подумав.
    - Не смей так про дочь! Она - в меня, терпеливая. И это, наверное, плохо.
    - Убегать от мужа, не спать с ним месяцами, это, по-твоему, нормально, да?
    - А по-твоему, лучше путаться с кобелями? Она для этого не годится: чистая!
    - Но с кем-то же она спит?! Твоя "чистая". По-другому не бывает! Вай ме, какой наивный у Нади папочка!
    - Всё! Не хочу больше с тобой, этакой тундрой, говорить! Тьфу на тебя, распутницу! "Вай-ме, вай-ме!" - передразнил он и ушёл в свою комнату, закрывшись на задвижку.
    Утирая накопившиеся вдруг горькие слёзы обиды, Ольга Евгеньевна произнесла вслух:
    - Какая жестокая жизнь! Какие все злые! Разве я виновата в том, что это ты, ты! - плюнула она в дверь, - сманил меня в 14 лет! А я - любить, любить хотела! При чём тут тундра?..


    Надежда Сергеевна, вернувшаяся домой с заплаканным лицом, неожиданно столкнулась в коридоре с Яковом, вышедшим из туалетной комнаты в одних трусах и шлёпанцах. Увидев её, он изумлённо спросил:
    - Надежьда Сиргеевня, что с вами? И пачиму ви адеты? Я думаль, ви давно спите...
    - Нет, Яшенька, я ездила к родителям.
    - А что слючилась? Что-то плахое, да?
    - Да, поссорились. Жить не хочется...
    - Нада вина випит, прайдёт. Принести?
    - А у тебя есть вино?
    - Ест. Бутилка мадери. Ви идите, я занису...
    - Спасибо тебе, Яшенька. Захвати и свой стакан, у меня только один. А в одиночку - я не смогу, наверное.
    - Харашё, я сичас... Ви расскажете мне, пачиму пассорились, нет?
    - Расскажу. Только переоденусь сначала.
    Надежда Сергеевна разделась у себя в спальне, надела ночную рубашку, набросила домашний китайский халат и, не узнавая себя в настенном зеркале, настолько скорбным стало лицо, увидела у себя за спиною Якова, без стука появившегося с бутылкой вина. Он произнёс:
    - Вот и стакан захватиль, плитку шикалади, да? Налит, нет?
    - Наливай, может, и вправду, полегчает. Какой позор, какая низость! И это - моя мать!..
    Яков налил в стаканы мадеры и, протягивая её стакан, сказал:
    - Этим маленки бакалём, но с балшим чувством, да, я хачу випит за ваше счастье, Надежьда Сиргеевня! - Он чокнулся верхней частью своего стакана под дно её, и выпил. Она тоже отпила 3 глотка и, поставив недопитую часть на ночной столик, неожиданно расплакалась.
    Яков испуганно бросился к ней, стал гладить её по голове, плечам, уговаривая:
    - Не нада плакат, Надя Сиргеевня, ну, успокойтэсь, ну, пажялста! Всё будит каргия, то ист, харашё, вот увидитэ...
    Она обняла его за шею, прижимаясь к его груди, тонкая, как девчонка, пожаловалась:
    - Меня сегодня вечером чудовищно оскорбил, унизил твой отец. Я поехала к своим, а там - тоже семейный разлад... - Её тело содрогалось от сдерживаемых рыданий. А Яков вдруг возбудился, ощущая её грудь, прижимающуюся к нему, и принялся целовать её в щёки, губы, приговаривая:
    - Я иво нинавижю. Но жит - нада. Нада! Зачем так: "ни хочитса!"? Я люблю вас, ни плачте.
    Не замечая, что отвечает на его поцелуи и невольно возбуждается тоже, прижимаясь своим мыском внизу к его охмелевшей плоти, она шептала сквозь всхлипы:
    - Спасибо тебе, Яшенька. И я тебя люблю. Но мне так одиноко. Уже много лет... Я не знаю, что делать... как быть...
    Одиноким был уже полгода и Яков, истосковавшийся по женщине. Не помня себя, он полез рукой к ней под халат, ночнушку и стал гладить там, обдавая несчастную женщину горячими волнами страсти. Её женская, истосковавшаяся по мужской ласке плоть, откликнулась на его нежность такой неудержимой дрожью и призывными толчками ему навстречу, что всё остальное произошло само собою в торопливой горячке. Они срывали с себя всё, что мешало, а затем, совершенно нагие, слились на её кровати в желанной и сладкой близости.
    Надежде Сергеевне повезло в ту ночь - она не забеременела: начались "месячные". Но Якова, приходившего к ней глубокими ночами ещё трижды, на четвёртый раз она прогнала, объяснив, что он внешне похож на своего отца, что она не может более продолжать с ним близкие отношения, несмотря на его нежность и молодую, нерастраченную силу. Яков после этого больше не делал попыток приходить к ней.

    4

    Напряжённая обстановка в доме продолжалась до самого дня рождения мужа, и Надежда Сергеевна мучилась вопросом: "Ведь этот день будут отмечать у него на работе. А затем могут заявиться с ним и какие-то гости к нам на квартиру... Как мне вести себя с ними, да и ним самим? Не обнять его и не поцеловать - нельзя: сразу поймут, что у нас с ним... Но и обнимать его я не могу даже через силу. Где же выход? Может, не приходить с работы домой вообще? Позвонить крёстному и попросить совета?.. Но телефон наверняка - особенно сегодня! - будут прослушивать! А может, Иосиф сам догадается, как поступить? Ведь он может устроить банкет на работе и сидеть там до полночи! Но если его спросят: "А где же ваша Надя?"
    Так ничего и не придумав, она купила букет цветов и заявилась к Сталину на работу с утра, до общих поздравлений, и, объяснив ему своё положение, попросила делать банкет на работе, а гостям сказать, что она плохо себя чувствует и пошла в поликлинику. "Женщинам в нашем секретариате я уже пожаловалась на самочувствие и сообщила, что, возможно, меня положат в больницу. Все меня поняли и поддержали..."
    - Харашё, ти - правилна придумаля! - одобрил он её план. - Но... падумай и а том, что так дальше продолжаться не можит. Нада как-то ришат нашю симейную жизн! Если не умеиш играт роль доброй супруги.
    - Я подумаю... - согласилась она. - Постараюсь играть... Но - только не сегодня!
    - Сагласен. Аднака с детми ти далжна меня вечером встретит и паздравит. А патом я уйду с Никалаем Алексеевичем в мой кабинет: нада паработат... Ни успиваим! Ти пригатовь нам ужин там на двоих. Харашё?
    - Ладно, приготовлю! - обрадовано кивнула она.


    Вечером Сталин пришёл с гостем, умным и деликатным Николаем Алексеевичем Лукашовым, который, видимо, был в курсе её отношений с мужем, и похоже, осуждал её, но вида не подал. А дети вообще ничего не поняли. Посидели с отцом, вручили ему свои подарки, поужинали и разошлись. Яша куда-то сразу уехал, младшие улеглись спать. И муж спокойно, без грязных намёков и оскорблений, ушёл с гостем в свой кабинет. Вид у него был усталый, но... вместе с тем и чем-то довольный. Надя подумала: "Наверное, на работе наговорили ему горы комплиментов! Какой маленький, ничтожный, а как любит Большую Лесть! Ох, любит, мёдом не корми, но... польсти..."
    В кабинете для него и гостя был заготовлен сюрприз: на письменном столе стоял армянский коньяк, 2 рюмки и копчёная осетрина, нарезанная розовыми ломтиками. Продолжая находиться в хорошем расположении духа, улыбаясь, Сталин произнёс:
    - Ну что, уважяемий Николай Алексеевич, наконец-то, ми адни, падведём кое-какие итоги! На этот раз ани у нас - только приятние, и ми искренне скажим друг другу хароши слова! Так, нет?
    - Вы - просто вещун! - восхитился Лукашов. - Словно предвидели, что окажемся в вашем кабинете.
    Сталин улыбнулся:
    - Канешня прэдвидел. Нада падвести итоги нашей барьби с Троцким, Каменевим и Зиновьевим. А в етом ест и вашя грамадная заслуга. Так как без такова редактора, как ви... Я тут дажи закладки сделяль в маих папках, с атредактированими вами, маими виступлениями. Ну, а затем, нада абсудит и дальнейши план работи. Сагласни, нет?
    - Конечно, согласен! С удовольствием!.. - искренне обрадовался гость.
    - Тагда - приступим! - Сталин поднял рюмку. - За дальнейши пабеди и нашю дрюжьбу!
    Они чокнулись, закусили, и Сталин, придвинув к Лукашову, сложенную из машинописных листов пачку с закладками, попросил:
    - Ви, читайте харошим русским язиком вслух, а я - буду каментироват, падвадит итоги, так сказат. Харашё?
    - Согласен.
    - Я - весь внимание: читайте!
    Лукашов принялся читать вслух:
    - "Заголовок: "Есть "ошибки" и ошибки".
    Бывают ошибки, на которых, авторы ошибок, не настаивают, и из которых не вырастают платформы, течения, фракции. Такие ошибки забываются быстро. Бывают и другого рода ошибки, на которых, авторы ошибок, настаивают, и на которых вырастают фракции, платформы и борьба в партии. Такие ошибки не могут забываться быстро".
    Сталин прокомментировал:
    - Это из моего заключительного слова на 7-м расширенном пленуме ЦККИ 13 декабря 26 года, то есть, 2 года назад, когда мы принялись, наканец, за оппозицию антипартийной троицы Зиновьева, Каменева, Троцкого по-настоящему! Когда лопнуло моё терпение.
    - Помню, Иосиф Виссарионович, хорошо всё помню! - покивал Лукашов.
    - Прадалжяйте...
    - "... Лидеры оппозиции, они же члены ЦК, должны были знать, - продолжил чтение Лукашов, - что их выступления не могут не вылиться в апелляцию против решений своей партии, в вылазку против партии, в нападение на партию! - повысил он голос на, любимом Сталиным, "приёме повтора" в тексте, который написал и отредактировал ему сам, а Сталин лишь добавлял в него потом свои повторы и другие, понравившиеся стилевые красивости. Наблюдая теперь за тем, как расползается от удовольствия, лоснящееся от пота, рябое лицо хозяина дома и "автора" "Заключительного слова", Лукашов сделал нажим голосом вновь: - Таким образом, выступления оппозиции, особенно же выступление Каменева, которое... не есть его личное выступление... а есть выступление ВСЕГО ОППОЗИЦИОННОГО БЛОКА!.. ибо его речь, которую он читал в письменном виде, была подписана... Троцким, Каменевым и Зиновьевым! - это выступление Каменева... ЕСТЬ ПОВОРОТНЫЙ ПУНКТ в развитии оппозиционного блока от "Заявления" 16 октября 1926 года, где оппозиция ОТКАЗЫВАЛАСЬ от... фракционных методов борьбы, к новой полосе существования оппозиции, где... ОНА ВНОВЬ ВОЗВРАЩАЕТСЯ к... фракционным методам борьбы против... партии.
    Отсюда вывод: оппозиция нарушила своё же собственное заявление от 16 октября 1926 года... вернувшись... к фракционным методам борьбы".
    "... Каменев заявил в своей речи, что XIY съезд нашей партии допустил ошибку, "открыв огонь налево", т.е. открыв огонь против оппозиции. Выходит, что партия боролась и продолжает бороться против... революционного ядра партии? Выходит, что наша оппозиция... является левой, а не правой?..
    Всё это пустяки, товарищи. На самом деле Каменев открыл огонь против правых, против... наших оппозиционеров, которые... являются правой оппозицией, хотя и драпируются... в "левую" тогу. Конечно, оппозиция склонна считать себя "революционной левой". Но XIY съезд нашей партии определил, что оппозиция лишь маскируется "левой" фразой, а на самом деле она является оппортунистической оппозицией, наследницей "рабочей оппозиции" и троцкизма.
    Каменев привёл цитату из сочинений Ленина, что мы не доделали ещё социалистического фундамента нашей экономики.
    Это пустяки, товарищи. Никогда ещё партия не заявляла, что она уже доделала этот фундамент. Да и спор у нас идёт с оппозицией вовсе не об этом. Спор идёт лишь о том, МОЖЕМ ЛИ МЫ доделать собственными силами социалистический фундамент нашей экономики или не можем. Партия утверждает, что у нас есть возможность доделать социалистический фундамент нашей экономики. Оппозиция это отрицает, скатываясь тем самым на путь пораженчества и капитулянтства. Вот о чём идёт теперь спор. Каменев, чувствуя неустойчивость своей позиции, старается увильнуть от этого вопроса. Но это ему не удается.
    Каменев допустил ещё одну "маленькую" передержку.
    Троцкий заявил в своей речи, что он "предвосхитил политику Ленина в марте-апреле 1917 года". Выходит, таким образом, что Троцкий "предвосхитил" Апрельские тезисы тов. Ленина.
    Позвольте, товарищи, заявить, что это - глупое и неприличное хвастовство. Троцкий, "предвосхищающий" Ленина, - это такая картина, над которой сто`ит посмеяться. Крестьяне совершенно правы, когда в таких случаях говорят обычно: "Сравнил муху с каланчой". Пусть Троцкий попробует высунуться и доказать это в печати. Почему он этого не попробовал хотя бы разок? Троцкий "предвосхитил" Ленина... Но чем объяснить тогда тот факт, что тов. Ленин с самого своего появления на арене в России, в апреле 1917 года, счёл необходимым отмежеваться от позиции Троцкого? Чем объяснить тот факт, что "предвосхищаемый" находит нужным отгородиться от "предвосхищающего"? Разве это не факт, что Ленин в апреле 1917 года несколько раз заявлял, что он не имеет ничего общего с основной формулой Троцкого: "без царя, а правительство рабочее"? Разве это не факт, что Ленин тогда же заявлял несколько раз, что он не имеет ничего общего с Троцким, пытающимся перепрыгнуть через крестьянское движение, через аграрную революцию?
    Где же "предвосхищение"?
    Вывод: нам нужны факты, а не измышления и сплетни, между тем как оппозиция предпочитает оперировать измышлениями и сплетнями".
    Лукашов передохнул, принялся читать очередную страницу:
    - "Ладно, мы забыли эту "ошибку" Каменева. Но бывают такие ошибки, на которых: как я уже говорил, авторы настаивают, а потом из этих ошибок вырастают фракционные, враждебные нашей партии платформы.
    Взять, например, ошибку Троцкого во время Брестского мира, которая превратилась потом в целую платформу против партии. Надо ли бороться против таких ошибок открыто и решительно? Да, надо.
    Или другую ошибку Троцкого во время профсоюзной дискуссии, когда эта ошибка вызвала всероссийскую дискуссию в нашей партии.
    Или, например, предоктябрьскую ошибку Зиновьева и Каменева, которая создала в партии кризис перед восстанием в октябре 1917 года.
    Или, например, нынешние ошибки оппозиционного блока, которые вылились в фракционную платформу и в борьбу против партии.
    И так далее и тому подобные ошибки, за которые Троцкий, Зиновьев и Каменев раскаивались, а затем продолжали... что? Снова, но уже выдвигая другие несогласия с ЦК партии, бороться против партии. Сначала грешат, потом - каются, и снова грешат. Можно ли замалчивать такие "ошибки" в кавычках, когда речь идёт о разногласиях в партии? Ясно, что нельзя!"
    Сталин, улыбаясь, спросил:
    - Николай Алексеевич, помните, какие физиономии были у этой троицы?
    Лукашов рассмеялся:
    - Особенно у Зиновьева, когда вы начали разоблачать его дешёвые приёмы вести дискуссию, вспомнив название его схоластической брошюры "Философия эпохи".
    Сталин вновь налил в рюмки, чокаясь, предложил:
    - Так выпьем же за изгнание, наканец, этой троицы из нашей партии! Вот уж кагда витянулись у них лица па-настаящему, да!
    - Ещё бы! - Лукашов снова рассмеялся. - А как просили простить их и не исключать, как искренно раскаивались! Уверяли вас, что порывают с Троцким уже навсегда. Но вы их не простили. И хорошо сделали. Теперь вся их оппозиция наделала в штаны, когда увидела, что больше чикаться с ними не намерены. Ведь исключение из партии превратило их в ничто! А когда узнали, что предстоит и выселение из кремлёвских квартир, то вообще взвыли. Зиновьев, говорят, даже расплакался.
    Сталин улыбнулся:
    - А ведь всего этого в етом гаду маглё и не бит, если би не дурацкие викрики "умнава" Троцкава о том, что ани... нас всех... перестриляют.
    - Да, - обрадовано согласился Лукашов, - этим он им всем крепко насрал! Дал вам такой повод, что вы одним ударом раздавили их. Умело воспользовались его глупостью, ох, умело!.. У меня до сих пор стоят в ушах ваши слова: " И это говорит человек, который считал себя коммунистом? Которого мы прощали столько раз?! Который готов перестрелять ЦК партии и правительство? Да за одни такие мысли их всех надо исключать немедленно и ссылать подальше от Москвы! А может, применить даже и высшую меру!" Мне показалось, что кто-то даже уписался - запахло мочой... Вот за это стоит выпить!
    Сталин рассмеялся, они выпили, и напомнил:
    - А помните, как намял я бока Зиновьеву за его "Философию" в кавичках. Пачитайте об етом!
    Закусывая, Лукашов кивнул:
    - Сейчас почитаю... Только хлестали-то вы его не по бокам, а по голой заднице, которую он сам вам подставил! Вот, послушайте...
    - "Диктатура пролетариата по Зиновьеву", - прочёл Лукашов заголовок и принялся за чтение: - "Зиновьев уверял, что Сталин неправильно разъясняет понятие диктатуры пролетариата в своей статье "К вопросам ленинизма". Но Зиновьев валит тут всё с больной головы на здоровую. На самом деле речь может идти о том, что Зиновьев извращает ленинское понимание диктатуры пролетариата.
    Исходя из правильного положения о том, что партия является основной руководящей силой в системе диктатуры пролетариата, Зиновьев приходит к совершенно неправильному выводу о том, что диктатура пролетариата есть диктатура партии. Тем самым Зиновьев отождествляет... - вдруг споткнулся Лукашов на чтении цитаты из речи Сталина, подумав: "А разве это не так?.." И удивляясь тому, что при редактировании не обратил на это внимания, дочитал цитату до конца: - "диктатуру партии с диктатурой пролетариата".
    А перед глазами уже стояли воспоминания из увиденного недавно в Сибири. Озлобленные лица колхозников, собранных в сельский клуб для встречи с "товарищем Сталиным, приехавшим из Москвы", и выкрик бородатого вожака-кулака: "Вот вы пишетя в газете "Правда", што у нас тут дихтатура пролетарьята в союзе с крестьянством, тоисть, значицца, с нами. А фактически управляють нашим колхозом партейцы: Васька Курдюков, Мишка Сидорин и Санька Проскуряков. Вся ета троица - из бывших лодырев-голодранцев - ничё не смыслить в крестьянском деле, а токо всяку дурь приказыват нам! Спрашивацца: а иде ж наша дихтатура? Хто настоящий хозаин: мы, али эта партячейка?"
    Сталин спросил:
    - Ана здэс, нет?
    Крестьяне хором ответили:
    - Издеся, где ж им ишшо быть! Хто нас сюда призвал...
    Сталин взглянул в сторону троицы, похожей больше на алкоголиков, чем на коммунистов, и посоветовал:
    - А ви их переизберите! Видвинте на их место талкових камунистов в сваё правление.
    Бородач-вожак усмехнулся:
    - Ты, товарищ Сталин, говорят с Кавказу, да?
    - С Кавказа, а что?
    - Могёш сплясать нам лязгинку?
    - Я не для этава приехал к вам в Сибирь! - обиделся Сталин.
    - Не хош, значицца? - подначивал кулак.
    И Сталин, понимая это, ответил резко и непримиримо:
    - Ни хачу! Я тибе не клоун, а глава правителства!
    - Это я вижу, - усмехнулся бородач, не тая насмешку: - А можем мы тя как пролетарьят - переизбрать?
    - Такие, как ти, не можите!
    - А хто жа может?
    - Цека партии, катори меня избираль!
    - Ну вот, а советуешь переизбрать нам твою ячейку! Так што наша дихтатура - у тя токо на словах!
    Сталин на мгновение растерялся, затем взял себя в руки и угрожающе спросил:
    - Сколька у вас в калхозе такова кулацкого пролетариата?
    - Всю Россию прокормим, если не будешь заставлять плясать под свою дудку.
    - Таких, как ти, буду! - ответил Сталин и приказал Лукашову арестовать бородача на глазах у всех. И только теперь, вспоминая об этом, Николай Алексеевич понял, быстрая "находчивость" Сталина в той сибирской деревне испугала онемевших крестьян, но была всё же серьёзной ошибкой, а не выходом из положения о диктатуре пролетариата. И он, коммунист Лукашов, как личный советчик Сталина и редактор его статей и докладов обязан был подсказать вождю партии и главе государства на не соответствие в его статье "диктатуры пролетариата" логике здравого рассуждения. Поэтому трактовку Сталина не принял в своё время и Зиновьев, а в Сибири недавно - крестьяне. Споткнулся сейчас на этом и сам как редактор.
    - Пачиму ви замолчали? - поинтересовался Сталин. - Читайте дальши, Никалай Алексеевич!
    И Лукашов, продолжая сомневаться в путаном доказательстве Сталиным "ошибки" Зиновьева, прочитал вслух блудливый текст Сталина:
    - "Но что значит отождествлять диктатуру партии с диктатурой пролетариата?"
    Вздохнув, Лукашов виновато произнёс:
    - Иосиф Виссарионович, вслушайтесь дальше повнимательнее в то, что у нас с вами получилось, и вспомните случай в Сибири с крестьянином-кулаком, которого вы... приказали арестовать. Мне сейчас кажется, что наши доказательства Зиновьеву... опроверг тот кулак.
    - Как это?.. - удивился Сталин.
    - Вот слушайте, и вспоминайте вопрос того крестьянина о том, может ли пролетариат в союзе с крестьянством продиктатурить что-либо нашей партии.
    - Читайте, Николай Алексеевич, буду слушать внимательна, - встревожился Сталин.
    Лукашов продолжил чтение:
    - "Отождествлять диктатуру партии с диктатурой пролетариата... это значит, во-первых, - ставить знак равенства между классом и партией, между целым и частью этого целого, что абсурдно и ни с чем несообразно. Ленин никогда не отождествлял и не мог отождествлять партию с классом!"
    - Иосиф Виссарионович! - оторвался Лукашов от текста. - При чём здесь Ленин?!. Одно дело, что теоретически... наша партия - это не есть весь класс рабочих, а только его часть, и все это понимают. Но совсем другое дело, когда на практике партия проводит политику своего ЦК, заявляя, что посоветовалась с партийными ячейками рабочего класса на местах... и потому действует, стало быть, от имени всего рабочего класса... то есть, осуществляет... диктатуру пролетариата. Но ведь мы-то с вами... а также Зиновьев, Троцкий, Каменев и та малая часть оппозиции, которая есть в цека... прекрасно знаем, что плевать нам на мнение беспартийных рабочих, а также и на партийные ячейки, далёкие от нас, как тот бородатый мужик, и что на самом деле мы проводим всегда политику, намеченную Лениным, а затем утверждённую членами Политбюро. А теперь... когда несогласных с вашей политикой, Иосиф Виссарионович, членов Политбюро... мы выводим из этого Политбюро, а скоро и вовсе исключим из партии, то... все остальные и пикнуть не посмеют и будут лишь соглашаться с нами. Разве не так? И, стало быть, Зиновьев неправ лишь теоретически, когда мы ему говорим, что он... смешивает класс рабочих с партией. А практически у нас... что? Диктатура партии от имени... класса пролетариата. То есть, между ними знак равенства.
    Сталин, переставший улыбаться, сурово нахохлился:
    - Ну и что ви предлагаете в таком слючии? Признаться Зиновьеву во всём етом?
    Лукашов испугался:
    - Да нет, что вы! Просто я опасаюсь, что наши "доказательства" абсурдности утверждений Зиновьева он поймёт и... объявит их нашим блудом.
    Сталин вздохнул, раскуривая погасшую трубку, но заметил спокойно:
    - Наши доказательства били напэчатани в "Правде" 2 года назад. Но Зиновьев молчит до сих пор. А теперь, когда ми исключили их из партии и вигоним из Москвы в ссилку - замалчат ваабще.
    "И получится потом... - огорчённо подумал Лукашов, - для истории, что это мы были мерзавцами... а не Зиновьев. Ведь когда-то умные люди разберутся в нашей блудливой трактовке... смешивания практической подлости нашей... с наклеиванием на Зиновьева абсурдности теоретического отождествления "целого с его частью", "класса - с партией". А мне впредь наука: редактировать тексты этого хитрого грузина внимательнее. Ну и... не ссориться с ним, как вот сейчас. Нельзя плевать в руку, дающую тебе возможность жить, катаясь как сыр в сметане!"
    Опомнившись, Лукашов решил подлить маслица в душу своего благодетеля:
    - Иосиф Виссарионович, разрешите, я прочту... - он вынул из стопки бумаг нужную ему страницу, - одно место, которое увидел тут, пока вы раскуривали трубку... Тоже о Зиновьеве, но... здорово было сказано! Все хохотали тогда, в зале заседания, когда вы это произносили...
    - А-а, - повеселел Сталин, - давай!..
    Лукашов с удовольствием принялся читать:
    - "... Зиновьев хвастал одно время, что он умеет прикладывать ухо к земле, и когда он прикладывает его к земле, то слышит... шаги истории. Очень может быть, что это так и есть на самом деле. Но одно всё-таки надо признать, что Зиновьев, умеющий прикладывать ухо к земле и слышать шаги истории, не слышит иногда некоторых "мелочей". Может быть, оппозиция и умеет, действительно, прикладывать уши к земле и слышать такие великолепные вещи, как шаги истории..."
    Сталин на этой фразе, составленной, кстати, как и весь текст, Лукашовым, рассмеялся, добавив, наконец-то, и свою:
    - Иначе, откуда же могла родиться "Философия эпохи"!? Так, нет? Прадалжяйте!
    И Лукашов продолжил:
    - "... Но нельзя не признать, что умея слышать великолепные вещи, она не сумела услышать ту "мелочь", что партия... давно уже повернулась спиной... - делал Лукашов ударные паузы, - к оппозиции, а оппозиция... осталась на мели. Этого они не услышали".
    - Иосиф Виссарионович! Вот ещё одно меткое ваше замечание о Зиновьеве... - увидел Лукашов запись в новой пачке цитат. И прочитал вслух:
    - "... В чём состоит зиновьевская манера цитирования Маркса? Она состоит в подмене ТОЧКИ ЗРЕНИЯ Маркса БУКВОЙ, цитатами из Маркса, ОТОРВАННЫМИ от живой связи с условиями развития 50-х годов прошлого столетия и... превращёнными в догму".
    - Николай Алексеевич, найдите... Нет, я найду сам, а ви - прочтёте... Перейдём к конкретике! Вот, нашёль... Читайте вслюх!
    Лукашов стал читать:
    - "... А вот что сказано о троцкизме в резолюции ЦК и ЦКК в январе 1925 года: "По существу дела современный троцкизм есть фальсификация коммунизма в духе приближения к "европейским" образцам псевдо-марксизма, т.е., в конце концов, в духе "европейской" социал-демократии".
    - Читайте дальше, дальше! Это из моего виступления...
    - "Должен сказать, - прочёл Лукашов, - что эта резолюция написана рукой Зиновьева. Однако не только партия в целом, но даже Зиновьев - в частности, не делали из этого вывода, что лидеры троцкистской оппозиции... должны быть исключены из партии!
    Не лишне будет отметить отзыв Каменева о троцкизме. Он приравнивал троцкизм к... Вот послушайте, что сказал Каменев в январе 1925 года. "Троцкизм был всегда наиболее благовидной, наиболее прикрытой, наиболее приспособленной к обману именно революционно настроенной части рабочих формой меньшевизма". Потом Каменев напечатал это в сборнике статей "За ленинизм" в своей статье "Партия и троцкизм".
    Всё это известно и Троцкому. Однако никто ещё не ставил вопроса... об исключении Троцкого и его единомышленников из партии!"
    Передохнув, Лукашов вынул из стопки лист, который давно уже приметил:
    - Иосиф Виссарионович, разрешите прочитать вам ещё вот это... Что писал о троцкизме Зиновьев в 25-м году?
    - Давайте, Николай Алексеевич! - улыбнулся Сталин поощрительно и наполнил рюмки.
    - Зиновьев написал в том же сборнике, что и Каменев, следующее: "Последнее выступление товарища Троцкого ("Уроки Октября") есть не что иное, как уже довольно открытая попытка ревизии или даже... - сделал паузу Лукашов, - прямой ликвидации основ ленинизма. Пройдёт самое короткое время, и это будет ясно всей нашей партии и... всему Интернационалу".
    Сталин усмехнулся:
    - Там дальше, помнится, у нас с вами было написано: "Хватит ли у Зиновьева смелости повторить эти слова теперь?"
    - У вас прекрасная память, Иосиф Виссарионович! Я просто не дочитал этот лист до конца. Но вот это место всё же хочется озвучить! Вы в нём говорили: "Сравните эту статью Зиновьева с заявлением Каменева в одной из его речей: "Мы с Троцким потому, что он... не ревизует основных идей Ленина", - и вы поймёте всю глубину падения Каменева и Зиновьева".
    - Давайте, Николай Алексеевич, паднимем рюмки и випьем типер за... нимедленную висылку Троцкава, Каменева и Зиновьева из Москвы. Помните, Каменев... уже через год... стал прачищат Троцкому дарогу к власти. Зиновьев - тоже "забыль" все грехи Троцкого и памагаль ему. Партия, как писаль я, "не может больше терпет - и ни будит терпет - чтоби эти люди... вихадили к рабочим на улицу и объявляли им, что в нашей партии апят кризис, и трепали партию. Партия больше ни будит терпет, чтоби ани шельмавали партийный руководящи аппарат! Партия больше ни будит слюшат их требования и читат их бумажки..."
    Они выпили, и Сталин добавил:
    - Сразу, после исключения их из партии, я дабьюсь их ссилки. А патом - пасажу их в лагерь... такова асобова режима, каторий... сам разработаю для них! Каторий им не снилься... дажи в кашьмарном сне! Клянусь хлебом! Максим Горьки сказаль: "Если враг не сдаётца, его уничтожают!" Эти люди - живучие, как тараканы! Их нада или уничтожат, или удалят от Маскви падалше!

    5

    Бажанов, присутствовавший на заседании пленума ЦК партии по вопросу об исключении Троцкого и лидеров его оппозиции из партии, был изумлён смелостью бывшего наркомвоена, который заявил, глядя в лицо Сталину: "... Триумф Сталина долго не продлится, и крушение его режима придёт неожиданно. Победители на час чрезмерно полагаются на насилие. Вы исключите нас, но вы не предотвратите нашей победы. Вы - группа бездарных бюрократов! Если станет вопрос о судьбе советской власти, если произойдёт война, вы будете совершенно бессильны организовать оборону страны и добиться победы. Тогда, когда враг будет в ста километрах от Москвы, мы сделаем то, что сделал в своё время во Франции Клемансо, - мы сами свергнем ваше бездарное правительство; но с той разницей, что Клемансо удовлетворился взятием власти, а мы, кроме того, расстреляем вашу тупую банду ничтожных бюрократов, предавших революцию! Да, мы это сделаем!! Вы - тоже хотели бы расстрелять нас, но... вы не посмеете! А мы - посмеем, так как это будет совершенно необходимым условием победы!"
    Наивные выкрики Троцкого могли бы показаться Сталину и его подхалимам несерьёзными, если бы не всеобщее недовольство жизнью, высказываемое рабочими Москвы и Ленинграда, поголовное недовольство крестьян в деревнях, встретивших насмешками Сталина в Сибири, куда он выезжал летом. И у трусливого и осторожного Сталина, на что и рассчитывал Троцкий, не повернулся язык распорядиться об аресте и расстреле Троцкого. Он лишь легко добился согласия Пленума ЦК на исключение всех лидеров оппозиции из партии, заявив, что если такие "коммунисты" способны расстреливать свой ЦК, то им не место не только в партии, но и в столице вообще. Это произвело настолько сильное впечатление на вызванных оппозиционеров, что Пятаков, Крестинский, Антонов-Овсеенко, Радек и Преображенский тут же начали признавать свои ошибки и каяться, отрекаясь от Троцкого (секретарь Бажанов едва успевал стенографировать эти "бабьи" признания вины и предательства Троцкого с его "троцкизмом"), и были прощены по совету генсека Сталина, то есть, оставлены в партии. Увидев это, стали отрекаться от Троцкого и Зиновьев с Каменевым. Но Сталин сказал: "Нет, этим людям я не советую больши верит! Сиводня ани будут с нами, а завтра, как всегда, предадут!"
    - Правильно! - выкрикнул Троцкий.
    Возбуждённый, словно перед Октябрьским переворотом, не дожидаясь конца заседания, он выбежал из зала, хлопнув на прощанье дверью так, будто выстрелил во врагов.
    Борис Бажанов, стенографировавший выступления, пришёл в восхищение от его мужества. Однако для себя сделал неожиданный вывод о необходимости уволиться с работы, когда увидел, как повеселел Сталин 24 ноября, спустя 10 дней после исключения Троцкого из партии и выселения его из кремлёвской квартиры. В этот день у себя дома застрелился самый надёжный друг Троцкого и бывший его заместитель Адольф Абрамович Иоффе, которого Троцкий принял к себе в своё ведомство после увольнения с должности посла в Японии. Но потом Иоффе тяжело заболел, и теперь, поняв, что Троцкий уже не поднимется, поставил и в своей жизни последнюю точку: пулей в висок. Для Сталина эта "точка" послужила светофором: если уж дальновидный и умный Иоффе понял, что война со Сталиным проиграна окончательно, то путь к расправе с остальными оппозиционерами открыт, можно действовать смело и без оглядки. Он тут же, узнав, что Иоффе оставил на имя Троцкого предсмертное письмо, послал на его квартиру бывшего чекиста Бокия, и тот забрал это письмо и принёс Сталину. Сталин прочёл его и, чем-то довольный, приказал Борису немедленно сообщить Бухарину, чтобы тот взял под свой контроль выдворение Троцкого с семьёй в ссылку: не позднее 7 января 1928 года в Алма-Ату, в Казахстане, и... обеспечил при этом на Казанском вокзале... полное спокойствие.
    - Никаких палитических митингов, никаких про`водов и пращаний с рабочими и бившими апазицианерами! Никаких фокусов, катории захочит арганизават Троцки - я ево знаю! - не пазвалят! Газетних сатрудников - не пропускат к поезду! Поизд атправит - тиха, и без зедерьжек!
    - А почему, Иосиф Виссарионович, вы его в Алма-Ату, а не в Сибирь? - спросил Борис.
    Сталин улыбнулся:
    - Чтоби научился разгавариват там па-казахски и меньши балталь. Меньши кантактов с русскими сибиряками, меньши - неприятнастей! Ну, и меньши вазможнастэй снимат дэнежки, каторие он палажиль в германские банки, кагда ездиль лечиться. Да! - вспомнил генсек. - Личной встречи са мной - Бухаринь пака... пуст не ищит: я буду занят. Пазаву ево сам, кагда панадабица. Передай ему: ордир на новую квартиру в Кримле - палучит после новова года. Званит - тожи пака ни нада: не люблю телефони апсуждени сэрьёзних праблем. А сваиво атца... пуст парадует... абещаной мною квартирой.
    Выйдя из кабинета Сталина и зная, что тот никуда не собирается, а будет пробавляться на радостях коньячком со своим другом из ОГПУ, Борис и принял окончательное решение: "Всё, с меня хватит! Пора сматывать удочки из его государства "справедливости", пока он не разобрался в моём отношении к нему. Так что после нового года... подам заявление на "новую квартиру по собственному желанию" и я. Куда-нибудь подальше..."


    Перед новым годом, когда все партийные страсти вроде бы улеглись, Сталин, не желавший никого видеть, переселился в освобождённую Зиновьевым квартиру, отремонтированную, свежепокрашенную и помытую, с окнами, выходящими на Александровский лес-сквер. И тут же решил наладить, испорченные вконец, отношения с женой. Хотя бы до внешне нормальных, чтобы не было сплетен.
    Разговор получился, однако, тяжёлым:
    - Но я же не люблю тебя, ты это знаешь!..
    - Зачем тагда приехаля?!
    - Ты меня просил об этом в письме. Разве не так?
    - Я. Но я жи тибя прасил как жину...
    - Э, нет! Как жене ты обещал... лечиться у доктора Бехтерева, но... не лечился.
    - Аткуда тибе это извесна?
    - Известно. А в письме ты просил меня вернуться не как муж, а как глава правительства. Чтобы прекратить сплетни вокруг нашей семьи.
    - И до каких пор так будит? Я же хачу и мира! Хотя би внешнева...
    - Решай сам. Яша до сих пор не может забыть, как ты резал в Зубалове овцу на шашлык. А ещё видел, как ты в зубаловском лесу обливал керосином из бутылки и поджигал муравьиные кучи.
    - Ну и что?!.
    - Как это что! Это же полезные существа. А ты - сжигал их живьём вместе с их домами! И глаза у тебя при этом были... жестокие-прежестокие! Яша потрясён этим! Поэтому уладь сначала свои отношения с ним, если хочешь мира в семье.
    - Ладно. Он уже учится в институте, и ми прастили друг друга; можиш спрасит у ниво сама. Но он - хочит астаца на старой квартире, и жит там с тваими радителями, как Толька приедут. В сваей комнате. Ни знаю, пачиму он так решиль.
    - Ну хорошо, - сдалась жена, - давайте попробуем... Если согласится мой папа на переезд в Москву.
    - А пачиму он может не сагласица?..
    Она растерялась, забыв, что он ничего не знает о ссоре родителей, о том, что отец теперь знает, что мать спала с Иосифом, и тоже ненавидит и жену, и его. Однако нашлась:
    - Папа отказывается жить с моей мамой в одной квартире вообще.
    - Пачиму?
    - Они часто ссорятся...
    - Вах, какой неразрешими вапрос! Да я ему дам отдельную квартиру в Маскве, с абслугой. Захочит, будит жит атдельна. Памирится - вместе с твоей мамой. Ну?..
    - Ладно, считайте, что мы - договорились. Если папа согласится.
    - Куда он деница...

    6

    Телефонный звонок Бажанова Бухарину, с просьбой зайти к нему для важного разговора "по поручению товарища Сталина", встревожил Николая Ивановича не на шутку. Он и без того переживал разрыв отношений с генсеком партии, расправившимся недавно в его присутствии со всеми оппозиционерами по принципу: "одним махом семерых побивахом", настолько сильно, что шёл к его секретарю с опасно замирающим сердцем: "Ну всё, теперь, видимо, примется и за меня, если не хочет даже разговаривать со мною, а передаёт что-то через секретаря!.."
    Опасения Николая Ивановича основывались на подозрении, что Сталин хочет отомстить ему из-за дурацкой ревности, вспыхнувшей в нём в лесу. "К тому же он не переносит тех, кто дальновиднее его или просто грамотнее. Сначала, как правило, приголубит, использует чужую идею, а потом - пинком в зад, и вчерашний помощник уже вытащен им на заседание Пленума ЦК или даже Политбюро как... раскольник или враг партии. Это его любимый приём: выдать чужую идею за свою, а потом избавиться от её автора. Главное оружие - интрига за твоей спиной. И "идёт спать" счастливым, что убил или устранил кого-то с дороги. Ведь именно так он "обогатил" своё мировоззрение некоторыми идеями Троцкого и моими.
    Но почему, почему он решил, что я, которому вообще не нужна личная власть, могу занять его место?! Знает же, скотина, что для меня главное - теория, наука! Да и я, получается, простофиля. Полагал, что он искренне превозносит в печати Ленина, и подыграл ему в этом, чтобы не трогал меня и Крупскую с сестрой Ленина, Маняшей: напечатал в "Правде" статью, посвящённую Ленину, в годовщину его рождения. Хотел объяснить причины сегодняшних неудач не впрямую дурацкой политикой, проводимой Сталиным, а косвенно - дескать МЫ, мы сами все в этом виноваты. И написал те, недальновидные, с точки зрения собственной безопасности, строки: "... Потому что у нас нет Ленина, нет и единого авторитета. У нас сейчас может быть только коллективный авторитет. У нас нет человека, который бы сказал: я безгрешен и могу абсолютно на все 100% истолковать ленинское учение. Каждый пытается, но тот, кто выскажет претензию на все 100%, тот слишком большую роль придаёт своей собственной персоне".
    Видимо, Сталин понял намёк. Да я и хотел, чтобы все это поняли. И он затаил злобу, так как я попал в самую больную его точку. А ведь Маняша предупреждала, прочитав мою статью: "Ну, Николай Иванович, берегитесь теперь: Сталин не простит вам этого намёка! Он же задолбал всех своими толкованиями мыслей моего брата. Хотя сам Володя нередко признавался в своих ошибках".
    - Вы думаете, он начнёт вставлять мне палки в колёса?
    - Пока, возможно, не будет.
    - Почему?
    - Потому, что понимает: без вас он, в борьбе против Троцкого, ничего собою не представляет как теоретик, со своими куцыми знаниями. Нуль! А с вами - он будет на высоте. Да это уже и другие заметили: авторитет Бухарина и Сталина заметно поднялся в партии. И вся страна это увидела - из "Правды". Сейчас вы с ним - дополняете друг друга. Он понимает, что без вас начнёт терять свой авторитет. А вот с этого момента, когда вы намекнули ему на это, он выждет какое-то время - он никогда не торопится и умеет ждать! - а потом... боюсь, нанесёт вам удар".
    Николаю Ивановичу припомнился разговор со Сталиным 2 года назад:
    - Никаляй, зачем ти защищаишь етат НЭП, а? Ведь прадалжителная ставка на НЭП - задушит сациалистичэские элементи и... вазрадит капитализм!
    - Вы, Иосиф Виссарионович, как и Троцкий, плохо вникли в суть НЭПа. Чем дольше мы поддержим эту политику соревнования с капитализмом, тем увереннее поднимется на ноги разрушенная экономика: государство научится больше производить, дешевле и качественнее, и вытеснит в итоге нэпманов. Вот тогда можно будет отменить и официальный курс на частную собственность. Но! Личную заинтересованность в труде - нужно сохранять. Обезличка, которую вы невольно создадите из-за быстрой отмены НЭПа, а не продолжительность НЭПа, задушит социализм.
    "Сталин не понял меня тогда. Пришлось писать большую статью "О новой экономической политике и наших задачах". Но Сталин, прочтя её в "Большевичке", опять ни хрена не понял, потому что не имел экономического образования, и назвал мою статью "экономическим капитулянтством". Видимо, кто-то из его советчиков, тоже малограмотный в экономике, но вызывающий у него больше доверия, натравил его на меня, и с тех пор он держится со мною настороже. Интересно, чем встретит меня сейчас его секретарь? Чует моё сердце, каким-то подвохом, либо прямым ударом. Не повезло мне с большевизмом, как и с меньшевиками: нет настоящих единомышленников ни там, ни тут..."


    Бажанов встретил Николая Ивановича, вопреки его предчувствиям, радостной вестью:
    - Здравствуйте-здравствуйте! Иосиф Виссарионович поручил мне поздравить вас с вручением ордера на новую квартиру! Вот... - протянул он ордер. - Можете поздравить своих с совместным проживанием с вами: квартира - большая, с двойными удобствами, так что мешать друг другу не будете. Это - в кремлёвском доме, на первом этаже. На втором, над вами, уже поселился Иосиф Виссарионович со своей семьёй. А вашим соседом, как и в старой квартире, будет товарищ Орджоникидзе с семьёй. По 3 комнаты на каждую семью, с раздельными санузлами и ванными комнатами, общая - только кухня...
    - Благодарю вас за такую приятную весть! Я могу пройти к Иосифу Виссарионовичу?
    - Нет, он сейчас дома, и просил передать вам ещё важное поручение, о подробностях которого вам расскажет на Лубянке товарищ Менжинский - это связано с выдворением в алма-атинскую ссылку Троцкого. Не позднее 7-го января. Все эти дни - сам Иосиф Виссарионович - будет занят какими-то делами, и предупредил меня, чтобы ему никто не звонил: ни сюда, ни домой.
    - Странно... - пробормотал Бухарин, - даже поблагодарить нельзя?
    - Вероятно, его не будет в Москве, - смущённо произнёс Бажанов, - я постеснялся его спросить об этом. Но всё, что он мне велел вам передать, я вам сказал.
    - Ну, что же, благодарю вас ещё раз, - наклонил рыжую голову Бухарин, и спросил: - А на Лубянку мне - надо сейчас? - Чувствовалось, он облегчённо вздохнул и немного повеселел.
    Бажанов заулыбался ему в ответ, и задал вопрос тоже:
    - Николай Иванович, вы помните высокого полурусского немца, Рихарда Зорге? У него мать русская, бакинка, а отец - германский предприниматель. Теперь живут в Германии. Он приезжал к нам в Интернационал, где вы с ним познакомились как с коммунистом. Так вот, в этом году он здесь женился. На сотруднице нашего Интернационала.
    - Помню, - кивнул Бухарин, - мужественный такой, мечтал о мировой революции. А что?
    - Человек только женился, а наши... из разведслужбы - хотят послать его зачем-то в Китай. Но... без жены.
    - И он что, согласился?
    - Не знаю. Он тоже поехал на Лубянку. Недавно...
    - Жаль, что я опоздал, - искренне посетовал Бухарин. - Могли бы поехать вместе, он мне понравился тогда.
    - Да, он интересный человек, - согласился Бажанов. - Дальновидный, умный.
    - Какие у вас тут ещё новости? - поинтересовался Бухарин, чувствуя, что Бажанов настроен поговорить и почему-то не хочет с ним расставаться. - Добавил: - Ну, как вам выходка Троцкого насчёт расстрелов?..
    - Глупо. Да и подвёл всех так, что сразу отреклись от него. Но, с другой стороны, поступок смелый! И как хлопнул дверью!..
    - А может, истеричный? - не согласился Бухарин.
    - Балабанова - тоже так считает. И сказала, что точно такой же характер у фашиста Бенито Муссолини, который развил бурную деятельность сейчас в Италии.
    - Откуда она его знает? - удивился Николай Иванович.
    - Познакомилась с ним, вероятно, когда была в эмиграции. Расспрашивать неудобно, я для неё - "мальчишка". Да и не мне она об этом... я случайно оказался рядом, и слышал.
    - Ну ладно, всего вам доброго, "мальчик Боря"!
    - Вам тоже, "дядя Коля"! - отшутился умный секретарь. И вдруг сообщил: - А знаете, что предположил Иосиф Виссарионович о Троцком? Что он - может устроить из своего отъезда в ссылку... политическую истерику перед рабочими. Которых обязательно ему приведут на проводы... на привокзальную площадь. И что Троцкий ездил в прошлом году в Германию... не столько ради операции, которую ему с успехом могли бы сделать и в Москве, сколько для того... чтобы положить свои деньги и драгоценности в иностранный банк.
    - Почему вы так решили?
    - Это решил не я, а предположил товарищ Сталин. А я - лишь развиваю его мысль: зная из рассказов очевидцев о том, сколько золота и бриллиантов оказалось в кремлёвском сейфе Якова Михайловича Свердлова... неожиданно скончавшегося весной 19-го года. А ведь он был... официальным главою власти Советов! Хотя на самом деле, власть была... не у них.
    - Борис, не советую вам об этом... кому-нибудь ещё!..
    - Спасибо, "дядя Коля"! Но я уже подал заявление об увольнении... - Почувствовав за собой слежку сотрудника ОГПУ Максимова, Бажанов понял, это смерть за ним. Потому и принял решение уволиться и бежать из Кремля подальше, так, чтобы не достали уже никогда.
    Они обменялись долгим внимательным взглядом, словно познавая друг друга по-новому. После чего Бухарин подал Бажанову руку, многозначительно пожал её и молча пошёл к выходу.
    Глава пятая
    1

    Лев Троцкий превратился в ничто. Исключённый, как и другие лидеры оппозиции, сначала из ЦК ВКП(б) и Политбюро ЦК ВКП(б), а затем и из членов ВКП(б) вообще, он был переселён вместе с остальными из кремлёвской квартиры в рядовую московскую, и сдал "государственную" дачу (тоже, как и все его соратники по борьбе со Сталиным и его партаппаратом). Но и это было не всё. Недавно он получил секретную информацию о том, что на днях будет сослан в какую-то дальнюю ссылку ("Неужели опять в Якутск, как в молодости?"), как и другие "товарищи", причём все в разные места, чтобы не могли общаться. В одну из бессонных ночей он достал прошлогоднее предсмертное письмо, написанное ему бывшим другом Адольфом Абрамовичем Иоффе, застрелившимся из-за мучительной, неизлечимой болезни. Перечитывая его вновь и вновь, Троцкий мысленно стал исповедоваться перед Иоффе, понимая, что более уже не перед кем.
    За полчаса до самоубийства, Иоффе сделал приписку, что разрешает другу, перед опубликованием этого письма, вычеркнуть всё, что ("на Ваш взгляд") может повредить борьбе оппозиции за её справедливые цели. Письмо было написано в патетическом тоне:
    "... Нас с Вами, дорогой Лев Давыдович, связывают десятилетия совместной работы и личной дружбы тоже, смею надеяться. Это даёт мне право сказать вам на прощанье то, что мне кажется в вас ошибочным. Я никогда не сомневался в правильности намечавшегося вами пути, и вы знаете, что более 20 лет иду вместе с вами, со времён "перманентной революции". Но я всегда считал, что вам недостаёт ленинской непреклонности, неуступчивости, его готовности остаться хоть одному, на признаваемом им, правильном пути. Вы политически всегда были правы, начиная с 1905 года, и я неоднократно вам заявлял, что собственными ушами слышал, как Ленин признавал, что и в 1905 году, не он, а вы были правы. Перед смертью не лгут, и я ещё раз повторяю вам это теперь... Но вы часто отказывались от собственной правоты в угоду, переоцениваемому вами, соглашению, компромиссу. Это - ошибка. Повторяю, политически вы всегда были правы, а теперь более правы, чем когда-либо. Когда-нибудь партия это поймёт, а история обязательно оценит. Так не пугайтесь же теперь, если кто-нибудь от вас даже отойдёт или, тем паче, если не многие так скоро, как этого бы всем нам хотелось, к вам придут. Вы - правы, но залог победы вашей правоты - именно в максимальной неуступчивости, в строжайшей прямолинейности, в полном отсутствии всяких компромиссов, точно так же, как всегда в этом именно был секрет побед Ильича. Это я много раз хотел сказать вам, но решился только теперь, на прощанье".
    Закончив читать, Троцкий мысленно обратился к Иоффе, похороненному через год после Дзержинского, перед 10-й годовщиной Октябрьского переворота, когда сам Троцкий, изгнанный из Кремля, временно поселился на квартире эсера Белобородова, уехавшего на родной ему Урал, чтобы поднять там рабочих против режима, устроенного Сталиным. В день самоубийства, жена Иоффе позвонила Троцкому на эту квартиру и, сообщив о трагедии, добавила: "Он положил на стол пакет с какими-то документами для вас и письмо. Но у нас тут хозяйничают сейчас чекисты из ОГПУ..."
    "Эх, Адольф Абрамович! Вы всегда были наивным человеком. Разве можно было оставлять на столе такие документы?! Когда мы примчались с несколькими военными оппозиционерами к вам на квартиру, там уже распоряжался Бокий, который заявил нам, что никакого пакета с письмом для меня он не видел, и что прибыл на вашу квартиру, якобы по звонку соседей в милицию о выстреле. Я понял, что за вами давно уже была установлена слежка по заданию Сталина, и что никаких бумаг я уже не получу. И вышло, что даже ваше желание использовать свою смерть на пользу нашему общему делу борьбы со Сталиным, цель которого - любыми средствами отстранить от власти старую ленинскую гвардию - было, с вашей стороны, так же наивно, как и ваше отношение к личности Ленина. Просто вы не знали о нём всего того, что знал я. Но... я не мог вам сказать об этом, потому что вы, по святой наивности, не поверили бы этому.
    К сожалению, я не мог заявить, что был прав в своём отношении к Ленину, высказанному в письме к Чхеидзе ещё в 1913 году, и на заседании Политбюро, когда Сталин раздобыл это моё письмо к Чхеидзе, не дошедшее до него, и использовал его против меня. Как и вы, все члены Политбюро, убеждённые в чистоте Ленина и его помыслов, были шокированы моим высказыванием. И спорить с ними было бесполезно, хотя и у меня самого отношение к Ленину изменилось, так как и он изменился за прошедшие с той поры годы в лучшую сторону. Диалектика! Но и в это они мне не поверили бы. А Сталин использовал ситуацию на все 100%, изгнав меня из членов Политбюро.
    Вы в своём предсмертном письме просили меня вычеркнуть из него какие-то строки, которые я сочту неуместными для опубликования. Однако я получил ваше письмо уже с изъятиями, сделанными, очевидно, Сталиным, и не в подлиннике, а в фотографической копии. Видимо, эти изъятые строки были опасными для него, но... я их не читал.
    Приближался съезд, ваше письмо уже не могло повредить Сталину, и я не опубликовал его. Тем более что Сталин принял хитрые меры: организовал насквозь фальшивую "дискуссию" в партии, выдавая себя за демократа, а нашу оппозицию - за "раскольников партии". Вы не могли бы даже представить себе что-либо более постыдное для коммунистов, чем подготовка 15-го съезда партии. И это было сделано в 10-ю годовщину Октября! Мы, оппозиция, вывели рабочие массы на улицы Москвы и Ленинграда с протестами против политики обюрокрачивания мозга партии ЦК, но Сталин расправился с демонстрантами физически, избивая рабочих и арестовывая их пачками. И, засранец и постоянный трус, Зиновьев, боясь, что съезд по указке Сталина увенчает физический разгром оппозиции разгромом политическим, капитулировал, заявив, что порывает с моей частью оппозиции. Зиновьев хотел купить у Сталина прощение своей демонстративной изменой "троцкизму", но... просчитался. Вместо прощения он был ликвидирован политически. А Сталин, вспомнив мои угрозы перестрелять всю его клику за предательство идей революции, понял, что в связи с расколом, устроенным Зиновьевым в рядах оппозиции, мы не сможем свергнуть его шайку, и смело пошёл на расправу с нами, единым махом исключив всех нас из партии. И в настоящее время собирается ещё и разбросать нас в разные ссылки.
    Что я могу сделать в моём положении, уважаемый Адольф Абрамыч?!.
    Нет, я не в растерянности, конечно, и не собираюсь прекращать борьбу со Сталиным и его бандой партбюрократии. Но теперь борьба с ним затянется, полагаю, на многие годы. Главными виновниками столь нелепого, разгромного положения считаю Зиновьева и Каменева, не внявшим, когда это было ещё своевременно и легко, моим призывам отстранить от власти Сталина, это "Серое Пятно", не умеющее даже убедительно разговаривать с народными массами. Но личные амбиции двух трусливых и недальновидных политических проституток, пошедших на союз со Сталиным, чтобы убрать с политической сцены меня, разрушили не только мои планы, но и главное: идею мировой революции вообще. Возник российский "термидор" - внутренняя борьба за власть, когда бывшие революционеры принялись пожирать друг друга по примеру "Парижской коммуны" во Франции. Ленин, кстати, это предвидел, и более всего опасался раскола внутри партии, и даже предсказывал, что борьбу эту начнёт Сталин, выступая против Троцкого.
    Так оно и вышло. Но, дорогой мой Адольф Абрамыч, давайте всё-таки разберёмся в нашем "термидоре" по совести... В последнее время вы были послом в Японии, потом заболели, лечились за границей, а когда ваше здоровье улучшилось, я взял вас на работу своим заместителем, и вы добросовестно тянули всю документальную работу и вновь подорвали своё здоровье. Вы многого не видели в нашей оппозиционной борьбе со Сталиным, разрушавшим старые партийные кадры революционеров и превращавшим мозг партии ЦК и Политбюро ЦК в буржуазных перерожденцев и бюрократию, служащую интересам Сталина, а не народа. А когда вас, больного, я стал посвящать в закулисные дела Сталина, вы уже доживали последние дни в мучениях, которые прервали выстрелом в голову из пистолета... Я прибыл к вам после вашего личного звонка с опозданием всего лишь в 2 часа, и увидел ваше лицо на окровавленной подушке. Признаю, не каждый человек способен на такой выстрел: я бы не смог... хотя и не трус.
    Но дело теперь не в этом, а в моей исповеди перед вами, которой я хочу и утешить себя, а заодно и разобраться во всём по справедливости.
    Ведь Сталин задолбал нас всех своими - чуть что - ссылками на Ленина. И получалось всегда, что один он "верный ленинец", верный его делу, а мы - отступники от Ленина и "ленинизма" с "марксизмом". Все его официальные речи так ловко кем-то написаны, отредактированы и кажутся на первый взгляд логичными, что я никогда не поверю в то, что их написал человек, не умеющий ни хорошо говорить по-русски, ни общаться с массами. Сталин не любит выступать с живой речью перед рабочими. Ему это не нужно. Для него важно выступить с речью по бумажке на съездах или в печати с дискуссионной статьёй. Но кто их ему пишет, остаётся загадкой. Мы долго не могли понять и того, почему это у него Ленин всегда и во всём прав даже после смерти, хотя жизнь идёт вперёд и диалектически изменяется. Казалось бы, малый, незаметный изъян с этими его постоянными ссылками на "товарища Ленина" или "великого Ленина" в его речах (вот и вы, Адольф Абрамович прожили 42 года под наркозом "ленинизма"), а получалось на деле, что он этим и побеждал нас всех. Поэтому пора нам разобраться и в ошибках Ленина...
    Разве Сталин указал Ленину на его главную ошибку, которая привела экономику России к коллапсу, а страну к разорению и полной нищете? На эту ошибку - отказ от личной заинтересованности человека в труде и переход на социалистическую экономику в отрыве от международной рыночной экономики с её конкурентностью - указал Ленину я. И он послушал меня и вернулся - правда, заявив при этом, что лишь на время, пока научимся-де торговать, - к прежней, "капиталистической" экономике, которую назвал "нэпом", что звучало как "новая экономическая политика", чтобы революционные ортодоксы не кричали нам, что этот возврат к прошлому является предательством идей революции. И, как вы знаете, Адольф Абрамович, мы спасли страну этим "нэпом" от самоубийства. А теперь, по Сталину, виноват во всём, что у нас сейчас происходит, "предатель ленинизма" Троцкий. Словно при Сталине, захватившим власть и поспешившим отменить "НЭП", жить трудовому народу стало лучше. Вы, Адольф Абрамович, прекрасно знали, кому стало лучше жить: сталинской партократии, но не народу. Крестьян - он силой загоняет в колхозы, где "все равны", но не заинтересованы в личном труде при сталинской "уравниловке". То же самое произошло и на заводах и фабриках. Потому, что Сталин не разбирается ни в экономике, ни в политике, а проявляет себя лишь в интриганстве и подкупе (скрытыми от народа) партчиновников привилегиями в виде государственных квартир, спецпайков и приплат в "голубых конвертах". А Троцкого и других лидеров оппозиции, разоблачающих его политику, он исключил из партии за "раскол" в её руководящих органах - в ЦК и Политбюро партии, устроив "термидор" по французскому образцу, то есть, пожирание лидеров революции. Вот что такое Сталин! Он умалчивает, что Ленин, "великий Ленин", предупреждал, что именно Сталин, "получив необъятную власть", может не ужиться с Троцким и приведёт партию к расколу. И те коммунисты, которые сейчас всё это понимают, как Бухарин, Рыков и Томский, молчат. Потому что Сталин, догадывающийся об этом, приблизил их к себе и опирается на них, подкупая новыми квартирами и привилегированным положением.
    Теперь немного о том, как и почему перерождаются в ЦК и в Политбюро ЦК люди, окружающие Сталина. Они перерождаются из коммунистов в буржуа не только из-за привилегий, но и из страха превратиться в Зиновьевых и Каменевых, которые потерпели поражение потому, что не имели мужества настоящих коммунистов. А Сталин отлично знал, как подавлять волю, несогласных с ним, созданием атмосферы всеобщего страха в Кремле перед его злопамятностью. А злопамятство - его вторая основная черта характера, если первой считать завистничество тем, у кого в руках политическая или военная власть, к которой он стремился всю свою жизнь.
    Чтобы вы поняли, какой Сталин человек, расскажу вам одно из воспоминаний о нём Каменева, которым он поделился со мною однажды. Случай этот произошёл вскоре после смерти Ленина. "Пригласил он нас, - вспомнил Каменев, - меня, Дзержинского и какого-то близкого ему чекиста, по имени-отчеству Николай Алексеевич - его ровесника с выправкой офицера и, видимо, из его личной охраны, к себе в гости на дачу. Дело было осенью, "на свэжи грыбочки". После нескольких бутылок хорошего вина разговорились на тему, кто и что любит из острых удовольствий. Дзержинский сказал, что любит смотреть на допросах в глаза врагам, пытающимся скрыть правду. Я - переспать с новой женщиной. Чекист - промолчал. А Сталин - аж глаза сверкнули - вот что... "Люблю, - говорит, - наметить жертву из своих врагов, всё подготовить для мести, а потом беспощадно отомстить, и - пойти спать!"
    Другой пример. После разрыва отношений Зиновьева и Каменева со Сталиным в 1925 году, они признались мне, что живут теперь в страхе перед его местью физической расправы с ними руками его наёмников. Оставили даже письма надёжным товарищам, в которых написали такой текст: "Если мы внезапно погибнем, сообщите всем официально наши слова: "Это дело рук Сталина!" И предложили и мне сделать то же. А Каменев добавил: "Вы думаете, Сталин озабочен сейчас, как ему ответить на ваши доводы? Ничего подобного! Он обдумывает, как вас ликвидировать безнаказанно". А Зиновьев вставил: "Уж вас-то он ненавидит более всех. Он бы покончил с вами ещё в прошлом году, но побоялся, что партийная молодёжь может обвинить его в своих открытых выступлениях. Но теперь он может организовать террористический акт против вас. Нас же он опасается потому, что слишком много знаем о нём. Особенно Лев Борисович, которому известны его грехи ещё по Тифлису".
    Я же раскусил в нём закулисного и опытного интригана. Он умеет распределять наиболее выгодные посты и квартиры тем, кто его будет поддерживать, подбирать состав контрольных комиссий. Запугивает слабонервных честных людей. Учит их смотреть сквозь пальцы на шикарный образ жизни верных ему клевретов. И развращает всем этим верхушку партии, перерождающуюся в буржуа и бюрократическое чиновничество. Тянет в Москву своих людей с Кавказа. Короче, я понял, что Сталин - это дрожжи нового термидора, российский пожиратель ленинских революционеров, сконцентрировавший в себе цинизм французского Робеспьера и все мерзости личного Я, то есть, эгоцентризм. И если мы характеризуем эпоху французского термидора как эпоху разнузданных нравов, то я могу сказать то же самое и о нравах, насаждаемых Сталиным в кремлёвском партаппарате, в прошлом коммунистическом. Если бывшие якобинцы Франции быстро порвали со своими прежними идеалами и сблизились с богатой буржуазией, то при Сталине бывшие коммунисты ещё быстрее отрываются от народа и перерождаются в российскую буржуазию.
    Мне кажется, было бы неправильным относить начало термидора в Москве к введению НЭПа, оживившего мелкую буржуазию города и деревни, повысив её аппетиты к роскоши. Дело, скорее всего, заключается в том, что в революционеры шла в основном интеллигенция, просвещавшая рабочий класс и внушавшая рабочим, что их главная сила в единении с пролетариатом других стран. А так как еврейская интеллигенция воспитана во всех странах на единении, еврейской сплочённости, то в рядах революции всегда было более всех именно евреев. Но что такое интеллигенция вообще? Это образованные люди, тесно связанные своими родственными, как правило, корнями с буржуазией. Поэтому интеллигенты более склонны к обуржуазиванию, как только появляется возможность возврата к роскоши. Интеллигенты, вышедшие "в люди" из рабочей среды, наиболее устойчивы перед соблазнами получения привилегий. Самые же неустойчивые интеллигенты - сельские, всегда завидовавшие дворянам в России, шляхте в Польше. А так как сёл в России огромное количество, то и процент сельской интеллигенции, уходящей в революционеры, тоже высокий. Ещё выше этот процент среди евреев, всегда живших в зависти от польской шляхты, русского барства и купечества. И получилось, что вокруг Ленина более всего оказалось революционеров, вышедших из так называемых "местечковых" евреев. Они и составили большинство в правительстве Ленина. После его смерти Сталин принялся развращать их подачками, чтобы перетянуть на свою сторону. Это привело к обуржуазиванию большинства в составе ЦК партии, которое на моих глазах превращалось в сталинских чиновников-партократов.
    Вы, Адольф Абрамович, можете как идейный еврей возмутиться и задать мне вопрос: "Так что, Ленин был неправ, создав правительство в основном из евреев и отвергая требования "Рабочей оппозиции" Шляпникова?"
    Отвечу вам следующим образом. Ленин поверил фразе Плеханова: "В России ещё не смололи той муки, из которой можно испечь нового человека". То есть, сознательного человека, способного управлять государством. И он в этом прав. Чтобы управлять государством рабочему или прачке, им нужно учиться и учиться, и ещё раз учиться многие годы. Евреи же для этого были наиболее подготовлены, а главное, сплочены в единое целое за 2 с лишним тысячи лет воспитания по законам своей религии. А чтобы они смогли удержать власть, добытую революцией, им необходимо научить ещё и светским наукам своих детей. Вот почему он издал декрет о приёме детей евреев в российские вузы без экзаменов. Для длительного управления государством нужно много образованных кадров. Русские же кадры в силу своей юдофобии, сложившейся от убеждения, воспитываемого столетиями у них с детства, что евреи распяли их Спасителя, пока ещё не пригодны для управления таким многонациональным государством, как Россия.
    Вы можете возразить мне, Адольф Абрамович, что русских не допускали к управлению своим государством и татаро-монголы, затем немцы, что это может вернуть их к черносотенному лозунгу "Бей жидов, спасай Россию!". Согласен, такое возможно. Наверное, поэтому Ленин и считал, что мировую революцию лучше было бы начинать не с России, а с Германии. Но революционер Парвус-Гельфанд, счастливо встретившийся ему на его революционном пути, сумел его переубедить в этом. Как, впрочем, и меня. Так как это самый умный человек в Европе, смею заверить вас! Он привёл нам довод: "В жизни побеждает и всего добивается тот, у кого есть не только правильная цель и план для достижения этой цели, но... и деньги! А деньги, необходимые для свершения мировой революции перманентным путём, есть в настоящее время только в руках евреев, сумевших объединить денежную массу в банках Мирового Еврейского Центра.
    Что? Вы согласны, но вас пугает брошюра Сергея Нилуса "Протоколы собраний сионских мудрецов", выпущенная им в свет после Всемирного Еврейского Конгресса в 1897 году, на котором Гинцберг провалился со своей идеей, и "Протоколы" попали в руки этого россиянина Нилуса? Но его уже нет в живых. Мы с Лениным это проверили в Москве, а "Протоколы" объявили фальшивкой. Так что ваши опасения напрасны. Да и деньги на революцию в России добыл для Ленина Парвус, человек дела, а не болтун. К сожалению, Ленин обманул его потом, отказавшись от дальнейшего сотрудничества с ним, и это привело нас к войне с Германией и разорению. Если бы не ссора Ленина с Парвусом, сейчас в Европе победила бы революция, и было бы создано общеевропейское правительство, состоящее из евреев. Но главою этого правительства был бы не Ленин, а Парвус!
    Ну и что с того, что Парвус умер от обжорства... Зато Ленин остался бы живым, а не отравленным Сталиным. Сталина даже близко не было бы возле нас!
    Троцкий вновь тяжело вздохнул, вернувшись мыслями к проклятому "чудесному грузину", пригретому Лениным на своей груди. "Вот он и жалит всех ленинцев с тех пор, выдавая себя за лучшего ученика "великого Ленина". А ведь на самом деле - интеллектуальное ничтожество. Да и с физической точки зрения тоже - карлик, обсыпанный рябью оспы. И пишет статьи чьими-то мозгами, и убивает чужими руками. Но мнит себя стилистом и логиком в журналистике. И, как все ничтожества, обожает лесть в свой адрес. И это меня изумляет: знает же, что не сам написал, а счастлив от похвалы. Но тот, кто за него пишет - действительно, и логик, и ядовит, и способен на мягкий юмор, как в случае с вышучиванием Зиновьева, "прикладывающего своё ухо к земле". А в то же время понимал (стало быть, и умён!), что нельзя от имени генсека Сталина вступать в серьёзную дискуссию по поводу "Философии эпохи", суть которой заключалась вовсе не в требовании равенства зарплаты для граждан при социализме в его первой фазе, далёкой ещё от коммунизма, а в том, что у правящей партией верхушки не должно быть привилегий! Вот почему генсек Сталин обошёл суть статьи шуткой. А его клевреты набросились потом на Зиновьева с обвинениями в противоречии автора статьи с учением Маркса и Ленина, которые-де считали (и это, мол, правильно!), что при социализме труд шахтёра и труд уборщицы не должен быть одинаково оплачиваемым, так как социализм ещё не может обеспечить удовлетворение всех потребностей граждан. Только такие оппозиционеры, мол, как Зиновьев, могут требовать равенства, потому что им хочется натравить народ на партию и правительство. Одним словом, объявили, что Зиновьев и оппозиция покушаются на... марксизм".
    Душа Троцкого загорелась от обиды, и его мысли запылали гневом: "Начались отвратительные заседания цека, на которых уже не обсуждались никакие важные вопросы по их существу. Все дела решались на закулисных заседаниях Сталина в кругу "своих" путём согласования (а фактически соглашения) с Рыковым, Бухариным, Томским, его верными слугами, прикормленными государственными подачками.
    Разве могу я забыть, Адольф Абрамович, как он заранее распределял роли между своими клевретами для травли нашей оппозиции на двух расширенных заседаниях цека, на одном из которых подох от злобы кокаинист Дзержинский! Сталин, словно режиссёр хамского спектакля, расхаживал за спинами членов президиума, покуривая трубку и поглядывая на тех в зале, кому дал задание бросаться по его сигналу, словно охотничья собака, на зайца Зиновьева или на меня. И эти переродившиеся в бюрократов и буржуа бывшие коммунисты бросались, чтобы заслужить госпайки и курортные привилегии. Он даже не скрывал, хам, своей радости, когда его верные псы набрасывались на нас с бесстыдной, чуть ли не площадной бранью, доходящей порою до мата. Они сильны были не умом, а большинством при голосовании. "Большевизм" уже стал символом подлости, а не идеологией.
    Что я мог поделать, когда эта рябая сволочь зачитала вслух перед своими скотами моё письмо к Чхеидзе многолетней давности: "Каким-то бессмысленным наваждением кажется дрянная склока, которую систематически разжигает сих дел мастер Ленин, этот профессиональный эксплуататор всякой отсталости в русском рабочем движении"?
    Кончив цитату из моего письма, этот лицемер произнёс с "изумлением": "Таварищи, вот вам истини атнашени Троцкава к вэликому Лениню!" Как будто не знал, сволочь, и не мог даже предположить, что Ленин был таким же интриганом, как и сам, как Зиновьев или Плеханов, и другие, сволочные по характеру, политики. Мне ничего не оставалось, как промолчать, иначе было бы "дальше в лес, больше дров". Он уже сделал из Ленина партийную икону, на которую можно только молиться, но не допускать даже мысли о том, что и он ходит мочиться в туалет и там пукает, как все люди. Сталин к тому же, как я уже говорил вам, мстительный садист, и его многие просто боятся.
    Через месяц после вашего выстрела себе в голову Сталин (я это знаю из надёжного источника) принёс в Политбюро и требовал рассмотреть на внеочередном заседании "документ" без названия, так как эта бумага не была ни заявлением, ни статьёй, а помечена словом "Докатились..."
    В моих руках копия, снятая с этого документа, которую я перечитываю специально для Вас, Адольф Абрамович, чтобы оправдать ею не наше бездействие, а нашу деятельность, которая так напугала Сталина, что он решился на самые крайние меры против нашей оппозиции, а заодно и прикрыл своё враньё письменно, потребовав срочного заседания членов Политбюро. Но... не всех, а только "своих", перед которыми он, а точнее, его тайный редактор, квалифицировал нас как "подпольную организацию", то есть, незаконную, подлежащую уголовному преследованию и наказаниям. Вот послушайте...
    "Необходимость со всей ясностью поставить вопрос о троцкистской подпольной организации диктуется всей её деятельностью последнего времени, которая заставляет партию и Советскую власть относиться к троцкистам принципиально иначе, чем относилась к ним партия до съезда.
    7 ноября 1927 года открытое выступление троцкистов на улице было там переломным моментом, когда троцкистская организация показала, что она порывает не только с партийностью, но и с советским режимом.
    Этому выступлению предшествовал целый ряд антипартийных и антисоветских действий: насильственный захват государственного помещения для собрания (МВТУ), организация подпольных типографий и т.п. Однако до съезда партия в отношении троцкистской организации всё ещё принимала меры, которые свидетельствовали о желании руководства партии добиться исправления троцкистов, добиться признания ими своих ошибок, добиться возвращения на путь партийности. В течение нескольких лет, начиная с дискуссии 1923 года, партия терпеливо проводила эту линию, - линию, главным образом, идеологической борьбы.
    Год, прошедший со времени съезда, показал правильность его решения, исключившего активных деятелей троцкистов из партии. В течение года троцкисты завершили своё превращение из подпольной антипартийной группы в подпольную антисоветскую организацию. В этом то новое, что заставило органы Советской власти принимать репрессивные мероприятия по отношению к деятелям этой подпольной антисоветской организации. Она хотя и ничтожна по числу своих членов, но имеет всё же свои типографии, свои комитеты. Пытается организовать антисоветские стачки, скатывается к подготовке своих сторонников к гражданской войне против органов пролетарской диктатуры.
    Борьба троцкистов против ВКП(б) имела свою логику, и эта логика привела троцкистов в антисоветский лагерь. Троцкий начал с того, что советовал своим единомышленникам бить по руководству ВКП(б), не противопоставляя себя СССР.
    Троцкисты пытались дискредитировать всеми путями в глазах рабочего класса руководящую в стране партию и органы Советской власти. Троцкий в своём директивном письме, посланном заграницу и опубликованном не только в органе печати ренегата Маслова, но и в белогвардейских органах ("Руль" и др.), выступил с клеветническими антисоветскими заявлениями о том, что существующий в СССР строй является "керенщиной наизнанку"; призывал организовывать стачки, срывать кампанию коллективных договоров и подготовлял по сути дела свои кадры к возможности новой гражданской войны.
    Другие троцкисты прямо говорят о том, что не надо "останавливаться ни перед чем, ни перед какими писаными и неписаными уставами" в деле подготовки к гражданской войне.
    Клевета на Красную Армию и на её руководителей, которая распространяется троцкистами в подпольной и иностранной ренегатской печати, а через неё в зарубежной белогвардейской печати, свидетельствует о том, что троцкисты не останавливаются перед прямым натравливанием международной буржуазии на Советское государство. Красная Армия и её руководители в этих документах изображаются как армия будущего бонапартистского переворота. При этом троцкистская организация пытается, с одной стороны, расколоть секции Коминтерна, внести разложение в ряды Коминтерна, создавая всюду свои фракции, с другой стороны - натравливают на СССР и без того враждебные Советскому государству элементы.
    Подпольная организация троцкистов доказала, что она является такого рода замаскированной организаций, которая концентрирует в настоящее время вокруг себя все элементы, враждебные пролетарской диктатуре.
    Подрывная работа троцкистской организации требует со стороны органов Советской власти беспощадной борьбы против неё. Этим объясняются те мероприятия ОГПУ, которые оно приняло в последнее время для ликвидации этой антисоветской организации (аресты и высылки).
    Поэтому совершенно недопустимо то "либеральное" отношение к деятелям подпольной троцкистской организации, которое проявляется иногда отдельными членами партии. Это необходимо объяснить всей стране, широким слоям рабочих и крестьян, что троцкистская нелегальная организация есть организация антисоветская, организация враждебная пролетарской диктатуре".
    И от нас, боясь репрессий, стали шарахаться массы, Адольф Абрамович, а те, кто уже шёл за нами, остановились на полдороге. Вот, какая хитрая сволочь, этот наглец и клеветник Сталин!
    К сожалению, по-настоящему мужественным человеком оказались только вы, Адольф Абрамович. Но... из-за болезни вы предпочли борьбе смерть. А я, по горячности, допустил промах, приведший нас, лидеров оппозиции, к высылке из Москвы. Не надо было мне выкрикивать этому Чингисхану в его рожу, что мы перестреляем его банду, как только всем станет ясно, что они предали Октябрьскую революцию и наши идеи. Он поверил в эти угрозы, и, естественно, пришёл к выводу, что нас всех надо удалить из Москвы, разбросав в разные места, до сих пор неизвестно, кого, куда. Россия большая, что мы сможем, оторванные друг от друга? А потом... он сам передушит нас по одиночке, а не мы их. Получается, что, своими угрозами, я подсказал ему, что надо делать с нами... А на это он мастер! Глупо всё получилось...
    Во-первых, истинное отношение к Ленину я изложил в своей, известной всем, брошюре "Уроки Октября", принятой, с подачи генсека партии Сталина, членами ЦК в штыки, на основании того, будто я присвоил себе главную роль в революции, отняв все заслуги у Ленина. Но кто этому судья? Сталин, участвовавший в той революции в качестве дежурного телефониста при Ленине? Или Бухарин с Рыковым, находившиеся тогда в Москве? Это же несерьёзно! А те, кто видел, что я проделал в Питере для подготовки вооружённого восстания рабочего класса против правительства Керенского, промолчали о своём отношении к "Урокам Октября", боясь мести Сталина. Но вы-то, Адольф Абрамович, почему так и не высказали мне своего мнения? Ведь мы же друзья...
    Впрочем, я догадываюсь, почему. Вы ни разу не спросили меня и о том, что высказал мне Ленин о расстреле на Красной площади. А затем и в лагере для военнопленных в Свияжске. Видимо, из деликатности, так как те мои распоряжения во время гражданской войны, когда наша судьба держалась на волоске, и Свердлов пошёл на террористический акт против Ленина, уцелевшего тогда случайно, вами расцениваются, как моё личное возмездие русским. Тем не менее, Ленин понял мои мотивы. А если точнее, то мотивы Александра Львовича Парвуса, который рассказал мне, почему он натравил в 15-м году турок на армян, и те за одни сутки вырезали более миллиона армян, часть которых проживала в юго-восточной Турции, а другая часть - в юго-западной Армении, входящей в состав Российской империи.
    Вы спросите меня, зачем он это сделал? Отвечу не дословными его высказываниями, так как это очень длинно, а сутью отношения Парвуса к армянам. Он видел в них конкурентов своей торговли с турками. После той резни он, собственно, и стал миллионером. Ну, а мы вынуждены были ограбить всю Россию, чтобы победить белых. Армию Деникина нужно было остановить в 18-м году любой ценой, иначе нам был бы конец. И я выбрал, как и Парвус, жестокость. Расстрел почти ста тысяч человек, сдавшихся в плен, мог породить такой страх у солдат Деникина, который вызвал бы бегство из его армии. А когда я сказал на заседании Политбюро, что мы не сидели бы здесь, в Москве, на этом заседании, если бы я не принял под Свияжском драконовских мер, то Ленин, со своего председательского места за столом, выкрикнул: "Абсолютно верно!" И в ту же минуту выписал мне мандат и на будущие мои распоряжения: "Товарищи! Зная строгий характер распоряжений товарища Троцкого, я убеждён в их правильности и необходимости для пользы дела, что заранее поддерживаю их и в будущем!" Подписался и поставил свою печать. Потому, что помнил также как расстрел 500 высших офицеров на Красной площади, в центре Москвы, парализовал страхом интеллигенцию всей России, которая кричала на нас "жиды!", и могла заразить своим патриотизмом народ и поднять его против нас, как когда-то на войска Наполеона.
    Ленин понял это, и добавил страха в народные массы распоряжением закрыть все православные храмы, а священников уничтожать с особой жестокостью. Только это и спасло нас в тот год, после которого наступил резкий перелом в ходе гражданской войны. Русские стали бояться даже произносить слово "жид". Но я понимаю, что навсегда уже останусь в их сознании, вместе с Лениным, разумеется, самым жестоким и ненавидимым врагом России. А теперь этому будет способствовать ещё и Сталин. Однако я надеюсь, что кремлёвские евреи сумеют всё же разобраться в нём - а их число будет незаметно увеличиваться - и мы его всё-таки заломаем. Борьба - не окончена..."


    Ответ Троцкому на его "навсегда", и в назидание новым "красным", "коричневым", "оранжевым" и другим "революционерам", рвущимся к Власти насильственным путём, можно сформулировать с позиций теперешнего времени так:
    "Всё познаётся и оценивается в сравнении".
    2 года спустя, то есть, "задним числом", выходец из Украины Троцкий, изложит в книге "Моя жизнь" о себе, а через много лет и в книге "Сталин", об Историческом Зле большевизма, мысли, которыми он пытался обелить себя, показывая, что занимался благородным делом - революцией, боролся за установление справедливости для трудящихся, как мешал ему в этом "организатор термидора" Сталин, и что такое перерожденчество.
    Изумляет самодовольный тон этих книг и упорное нежелание вспоминать, словно ничего подобного не было и не существует об этом документов, собственные преступления (а не ошибки!) против человечности, да ещё в ужасных масштабах. Цена его книги и личности становится очевидной, как и желание оставить о себе впечатление крупной исторической жертвы, а не палача. Только чрезмерно самовлюблённые люди (ну как же, накрапал 80 томов "великих" размышлений!) полагают читателей глупее себя.
    Да, Сталин тоже палач и циничный перерожденец, удержавшийся у власти над государством благодаря подкупу правящей верхушки своей партии номенклатурными привилегиями, против которых Ленин "боролся" наивным "партмаксимумом", якобы ограничивающим жёсткими рамками зарплаты членам правительства возможность личного обогащения. Но этими "ограничениями" он лишь увеличивал жадность правительственных чинов. Для них важно было заполучить подхалимажем должность повыше, а "зарплату" они получат крупными взятками. Ну, а в смысле палачества, "борец" за справедливость Троцкий, как свидетельствуют бессудные расстрелы сограждан ради насаждения в России тотального страха, ничем не отличается от Сталина, установившего в государстве "особый режим". И Ленин с Троцким, и Сталин с Ягодой, Ежовым и Берией превратили власть в террористическую, и уничтожили этими "коммунистическими" режимами более 20 миллионов, ни в чём неповинных, граждан. И кроме того, подали "перманентный" пример на долгие годы китайским и европейским "коммунистам"-диктаторам. Так что Троцкий, писавший свои горделивые опусы, спустя 10 лет (не дожил лишь до правления Камбоджей "красным кхмером" Полпотом, закопавшим живьём в землю 3 миллиона сограждан), мог, казалось бы, уже здраво оценить "достижения" наследников своих революционных идей, о подлинных целях которых, чётко изложенных в "Протоколах собраний сионских мудрецов", был осведомлён ещё в 1905 году. Вот эти цели: "Политическая свобода есть идея, а не факт. Эту идею надо уметь применять как идейную приманку ("Да здравствует Свобода, Равенство и Братство!" Б.С.), чтобы привлечь народные силы на свою сторону для свержения власти"; "Политика не имеет ничего общего с моралью. Кто хочет править, должен прибегать и к хитрости, и к лицемерию" ("Да здравствуют Ленины, Сталины, Троцкие, Мао Цзэ-дуны, Гитлеры, лицемерие и аморальность!" Б.С.); "В природе нет Равенства, не может быть Свободы, так как сама Природа установила неравенство умов, характеров и способностей и подвластность Её Законам, поэтому слова - Свобода, Равенство, Братство - становили в Наши ряды через Наших агентов легионы слепцов, которые с восторгом несли Наши знамёна".
    Да что там какие-то запоздалые "Протоколы", если Троцкий с детства воспитывался в семье отца на Талмуде и Пятикнижии Моисеевом, пропитанных основополагающей мыслью о неравенстве с евреями всех остальных народов: "Там, где ступит нога ваша, всё будет вашим!", "Да будут прокляты все акумы и гои, и да благословенны будут евреи!"
    О каких военнопленных (и даже их младенцах) мог тревожить свою совесть Троцкий, если сам Всевышний, создавший людей по образу своему и подобию, признал право владеть всеми благами на Земле только за иудеями, давшими ему обет исполнять его заветы и считать себя "евреями", то есть, "другими", самыми лучшими.
    Стоп! Но Троцкий же был образованным человеком и не мог не почувствовать отсутствия здравой логики в Пятикнижии, сочинённом невежественными людьми, а не каким-то Божиим пророком Моисеем. Сочинители не понимали, что всемилостивый Бог евреев Яхве выглядит в его заветах не добрым и всепрощающим, а злопамятным и циничным хищником, вкушающим мясо, а потому и создавшим по своему образу и подобию мир тварей, безжалостно пожирающих друг друга. А "Протоколы" лишь повторили идеи Бога Яхве. Свободы не может быть, Равенства и Братства - тоже. Мир создан для благоденствия евреев, а остальные народы - это "скоты с человеческими лицами", которых нужно либо эксплуатировать, как рабов, либо уничтожать, если будут требовать равенства и справедливости.
    Разве это не оголтелый цинизм и расизм? И разве не это оттолкнуло человечество от сионистов с их притязаниями на мировое господство? Ведь Троцкий всё понимал, когда приказал расстрелять почти 100 тысяч военнопленных в концлагере под Свияжском. А Ленин не отдал его под суд, не снял с поста наркомвоена, не топал ногами от возмущения. Но "гуманист" Троцкий, боровшийся за справедливость, знал, что русский народ, для которого категория "совесть" превыше всего, осудит его за бесчеловечность Историческим Судом вместе с Лениным и Сталиным, и ему это, видите ли, обидно. А то, что он действовал по приказу сионизма, оправдывая средства целью - нормально. Но цель-то была - насадить в России страх перед политическими расправами. И стало быть, поскольку "Политика не имеет ничего общего с моралью", ему как сионисту стыдиться нечего. Потому и не каялся в своих преступлениях, масштабы которых были жуткими. Для сравнения можно привести такую официальную статистику: европейская инквизиция за 100 лет казнила 300 тысяч еретиков. А Троцкий - 96 тысяч человек за несколько дней! И марал бумагу, лукавя даже перед самим собою, продолжая уважать себя и любить, выпячивая свои "чистые" революционные руки и "заслуги".
    Дальнейшая история Украины, откуда явился миру Троцкий, показала однако, что его революционные идеи, воплощаемые в жизнь на его родине, получившей независимость после развала Союза Советских Социалистических Республик, ввергли экономику Украины в ужасающую нищету, а её властителей в националистический соблазн, что привело к расколу на "своих" и "чужих" и к полной безнравственности государственной власти. Это произошло потому, что главное стремление насильников - не улучшить жизнь граждан своей страны, а удержаться у Власти над ними. И для этого самое верное средство - разделяй народ на "своих" и "чужих" либо по национальному признаку, либо по классовому. Ленин, например, объединил "своих" по трём признакам: партийному, классовому и национальному, "узаконив" привилегии евреям при поступлении в высшие учебные заведения без экзаменов и отменив все демократические ценности для остальных народов России запретами на свободу печати (введением цензуры, против которой всегда выступал в царское время, будучи "борцом" за Свободу, Равенство и Братство всех национальностей), на судебную защиту конституционных прав граждан и на всё прочее, относящееся к основам справедливости, оговариваясь при этом, что меры эти - временные, потому что связаны с чрезвычайным положением в стране из-за выступлений контрреволюционно настроенного класса буржуазии, свергнутого революцией. Издан был единый "закон" о "Чрезвычайном Положении", разрешающий: аресты даже по одному подозрению в принадлежности к контрреволюции; расстрелы без суда; выселение из квартир и пределов государства. Таким "революционером" был "великий" Ленин, юрист по образованию и "борец" за справедливость, устроивший впервые в Истории террористическое управление государством и его гражданами и оставивший "по сем предмете полезное руководство" - "Государство и революция", чтобы не забывали его "заслуг" и помнили: "Ленин умер, но дело его - живёт!"
    Сталин расширил это "дело" установления "справедливости" - построил "социалистический лагерь" с его очередями за хлебом, селёдкой, ситцем, хождением в серых телогрейках, платках, резиновых сапогах и с ломами в руках, оправдывая "временность чрезвычайных мер": "Как я могу отменять то, что установил великий Ленин!"
    О Троцком как о продолжателе "дела" говорить не приходится: он оставил только 80 томов хвастливых книг о себе, а в "деле" не участвовал, так как нанятый Сталиным испанец Меркадер всадил ледоруб в мозги Троцкого, прервав перманентность его идей о мировой революции и справедливости.
    Но "дело" Ленина-Сталина не заглохло: до сих пор живы люди, вздыхающие по "былому и думам": "А при советской власти нам жилось лучше..." Ну, как тут не вспомнить о горе от ума? Воистину, "и злая тварь мила пред тварью вдвое злейшей!" И если сравнение, например, сегодняшней власти в Украине с властью тиранов прошлого оказывается не в пользу настоящего, то... правы и сионские мудрецы, говоря, что все революции, какого бы цвета они не были, их обещания Свободы, Равенства и Братства - это для Иванов, не помнящих своего прошлого.
    Разберёмся... Разве "оранжевые" пришли к власти не как Ленин с помощью денег из-за границы, организованных евреем Парвусом-Гельфандом? Разве Борис Березовский не сыграл роль Парвуса? Разве ради победы за единоличную власть над государством В.Ющенко не разделил граждан Украины на "своих" и "русскоязычных"? Разве при его власти не обанкротилась экономика Украины, как экономика России при Ленине? Разве ради личного спасения и удержания власти не продал он иностранцам на многие годы жемчужину металлургии "Криворожсталь"? Разве эта распродажа - поступок патриота? Разве, получив деньги от продажи, он увеличил пенсии тем, кто строил и развивал этот завод, а теперь уровень их жизни не соответствует нормам человеческой жизни? Нет, он увеличил зарплату членам правительства и депутатам Верховного Совета, 3 сотни которых (из 450) являются официальными миллионерами, и "положил" им государственные пенсии, размер которых превышает пенсии остальных граждан в 15 раз. Разве это не подкуп, не узаконенная коррупция? Разве не откровенное свинство давать право миллионерам, считающимся народными избранниками, нагло протаскивать такой "закон" о неравенстве граждан? Кто издал распоряжение "на время новых выборов в Верховный Совет Украины" (временная мера) запретить в средствах массовой информации критические статьи в адрес "господ жизни"? Чем эта политика отличается от цинизма Ленина, лежащего в почётном гробу? Разве не продолжается его "дело"? Разве затыкание рта профсоюзам трудящихся, юристам, журналистам, лишая народ Общественного Мнения - не есть "дело Ленина-фашиста"? Осталось только снова отрезать, нет, не языки священникам, как при Ленине, а головы журналистам, как это уже случилось при "коммунисте" Кучме, бывшем президенте, носившем партбилет с портретом вождя коммунизма Ленина. Похоже, что всё к тому и идёт, потому что оранжисты всеми силами пытаются похоронить "дело журналиста Гонгадзе". Кто ради этих похорон отстранил от должности генерального прокурора Украины Святослава Пискуна, несмотря на незаконность этого отстранения? Новый президент Ющенко, продолжающий кадровую чехарду в своём окружении и разделение граждан на "своих" и "чужих" под флагом "национального примирения и согласия". В средствах массовой информации утвердилось любимое националистами слово "национальный". Не стало ничего "украинского", всё только "национальное": академия, театр, радио, футбол (в котором полно негров) и т.д. Русскоязычные граждане, выплачивающие одинаковые налоги с украинцами, не слышат уже по государственному радио песен на русском языке ("ворожа мова"!), а вот на английском - пожалуйста (будущая родня, хозяева НАТО). А какое бесправие творится для русскоязычников в "национальных" судах, где их иски рассматриваются только на украинском языке. А ведь таких граждан в Украине треть населения, то есть, миллионы. Миллионы униженных ни за что, ни про что людей! Закрыто 80% русскоязычных школ для детей. Кому выгодна такая "демократия"? И вообще, нужны ли народам вожди с огромными властными полномочиями над миллионами умных и образованных граждан? Ведь давно известно, что Власть - развращает человека, а Власть абсолютная - развращает абсолютно. Да и народная пословица предупреждает: "Каков характер человека, такова и его судьба". А какую судьбу устроит подданным правитель со скверным характером? Как у царя Ивана Грозного - психопат от рождения. У Петра Великого - гермафродит с садистскими замашками: присутствовал при пытке родного сына, которому приказал отрезать голову, а потом пришить, чтобы скрыть причину смерти). У Екатерины Великой - эротоманка. У Петра 3-го - идиот от рождения. У Павла 1-го - шизофреник. У Ленина - сифилис мозга. У Сталина - параноик. У Троцкого - расист-сионист. У Гитлера - шизофреник-извращенец. У гетмана Мазепы - националист. И т.д. и т.п. - деспоты азиатские, китайские, список можно продолжать и продолжать. Никто из них не принёс своим народам ничего, кроме страданий и горя. Любви и народного уважения был удостоен только король Дании Христиан 9-й, правивший государством 42 года и закрывший даже единственную в стране тюрьму за... ненадобностью. Известно также, что многие из, перечисленных выше, мерзавцев плохо окончили свой жизненный путь. Иван Грозный покрылся сплошным волдырём и подох в бане, спасаясь от болезни. Пётр Великий подох от сифилиса, а не от простуды. Екатерина Великая подохла на золотом унитазе после случки с конём. Некоторые были отравлены и корчились в муках. Из Ленина устроили чучело, выставленное на всеобщее обозрение. Кое-какие идиоты до сих пор ходят к нему в гробницу, чтобы... "поделиться своими сомнениями". Это же надо, какое лицемерие!
    Хорошо подметил Лев Толстой: "глаза - зеркало души". Взгляните в глаза многих правителей, вам станет видно, чем отравлены их души. К сожалению, у нас не принято обнародовать результаты медицинского освидетельствования кандидатов в правители. Да и от характера президента зависит судьба миллионов сограждан, которыми он будет править! Ведь всякая торопливость, недальновидность в поступках, опережающих ум (а это свойственно характеру) отразится на судьбах людей. Чем чревато, например, увольнение Суворова с поста фельдмаршала или аресты конструкторов Туполева и Королёва? Напряжённостью во внешней политике государства, отставанием в развитии техники на много важных лет. А уж сколько миллионов жизней уложил в гроб Сталин, так этому не может быть ни прощения, ни скидок на недосмотр врачей. Какое-то ничтожество напялило на себя (не имея даже военного образования) мундир маршала и получило "Право" командовать огромной страной. Это абсурд, возможный только в стране забитых, замордованных негодяями, рабов. Вот почему я как автор повествования о нашем прошлом вынужден прервать его, чтобы хоть на миг показать последствия любых революций, и что нет никакой разницы между их лидерами, любившими лишь властвовать над людьми, чтобы превращать их в своих слуг. А как только слуги начинают прозревать и восставать против рабства, их предают от имени отечества как "врагов народа".
    Граждане, а не рабы, должны помнить: там, где перекрыта дорога Общественному Мнению, где можно вертеть должностями генпрокуроров, министров, присваивать себе, любимому, звание гетмана казачества, ради того лишь, чтобы прослыть патриотом, восстанавливающим старые и добрые традиции "вольного казацкого братства" (в 21-м веке выглядящего нелепой бутафорской игрой в "булаву" и демократию с печатанием на деньгах портрета Мазепы, о котором учёный историк Костомаров писал как о националисте, а не патриоте), там на самом деле возникает махровый национализм, с которого начинаются разноцветные фашизмы. О волне национализма в Украине после распада Советского Союза я расскажу в романе "Жернова истории" из цикла этого же цикла "Особый режим".


    Троцкий - почувствовал в Сталине будущего тирана. Но... боролся с ним не за улучшение народной жизни, а лишь за его кресло, чтобы поменять сталинизм на троцкизм, фундамент которого он хотел основать на сваях коммунизма, а верхние этажи здания заселить сионистами. И так постепенно, превентивно... во всём мире.
    Вернёмся же к ним: и к Троцкому, и к Сталину с их делами и судьбами. Посмотрим, как это происходило...

    (продолжение 2 следует)

    ----------------------
    Ссылки:
    1. нютч - так местные аборигены называли на севере русских Назад
    2. камусы - обувь из шкурок передних ног оленей Назад
    3. самострел на оленя, сети, аркан, большие пески, высокие горы, соляная сопка, старик, песец, колдун Назад
    4. улухан-оганёр - большой старик Назад
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Сотников Борис Иванович (sotnikov.prozaik@gmail.com)
  • Обновлено: 22/01/2013. 214k. Статистика.
  • Роман: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.