Володимерова Лариса
Тропою Тигра

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Володимерова Лариса (larisavolodimerova@gmail.com)
  • Размещен: 04/01/2022, изменен: 04/01/2022. 294k. Статистика.
  • Роман: Проза
    •  Ваша оценка:

       Лариса ВОЛОДИМЕРОВА
      
       Тропою Тигра
      
       Психологический детективный роман
       Стихи
      
       2020
      
       Материалы автора на сетевых ресурсах:
      
       https://ru.wikipedia.org/wiki/Володимерова,_Лариса_Вадимовна
      
       http://www.russianlife.nl/
      
       http://www.editagelsen.de/larisa.html
      
       На лицевой стороне обложки репродукция картины автора
       Фото ЛВ - Йос Динкелаар
      
       Copyright No 2020 bei L.Volodimerova
       Alle Rechte in dieser Ausgabe vorbehalten
       ISBN 978-3-947564-81-1
       Gesamtherstellung Edita Gelsen e.V.
       logobo@gmx.de
       Printed in Germany
      
       Тропою Тигра
       Психологический детективный роман
      
       О.Буянову
      
       Все персонажи и события вымышлены.
       Любые совпадения с реальностью
       являются случайными.
      
      
       1.
      
       Сна­ча­ла бы­ло пол­но­лу­ние. Так бы я на­чал рас­сказ. Ка­ж­дый раз я ждал его под­соз­на­тель­но, чув­ст­вуя спи­ной хо­ло­док, как со­ба­ка -- убий­цу. Не от­дер­ги­вая про­зрач­ной за­на­вес­ки, не ме­чась бо­си­ком и на цы­поч­ках к ок­нам, как ин­сти­тут­ка или стро­чив­ший под одея­лом стиш­ки под­рос­ток, об­слю­ня­вив­ший ка­ран­даш. Не был я и лу­на­ти­ком. Тре­во­га са­ма на­рас­та­ла, по­сте­пен­но я во­вре­мя чув­ст­во­вал, что вос­хо­дит Оно -- и то­гда мое бес­по­кой­ст­во обо­ра­чи­ва­лось, как ма­шу­щая и уда­ляю­щая­ся во тьму об­ла­ков хо­зяй­ка все­лен­ной, сме­ясь на­до мной, хо­хо­ча с пе­ре­ка­та­ми. И в мой бе­лый от ужа­са взгляд впи­ва­лась сна­ча­ла бо­ком, за­тем по­во­ра­чи­ва­ясь ле­ни­во и не­пре­клон­но, вре­за­ясь тем­ны­ми пят­на­ми и пе­ре­лив­ча­тым се­реб­ром эта круг­лая, де­биль­но рых­лая, жир­ная лу­на. Диск сле­пил мне гла­за -- и по­гло­щал, вби­рал до кон­ца, об­во­ла­ки­вая, как жен­щи­на, не жа­лею­щая сво­его мут­но­го те­ла и мяг­ко­го ра­зу­ма. И то­гда из ме­ня в му­ках ро­ж­да­лась но­вая, ди­кая лич­ность -- дуб­ли­кат на­стоя­щей, и я уже пу­тал­ся, как в длин­ных по­лах паль­то, ка­кая из них бу­дет ис­тин­ной. Поз­же я вы­чи­тал, что этот стро­гий ди­аг­ноз име­ет на­зва­ние, от­стоя­щее от ши­зоф­ре­нии, и что ис­то­ки за­бы­лись -- вряд ли нуж­но их рас­ше­ве­ли­вать. Мне дос­та­точ­но знать, что кор­ня­ми рас­ту я из дет­ст­ва, а будь то стро­гость от­ца-ста­ро­ве­ра или по­кор­ность ма­те­ри, или по­ры­ви­стость бра­та -- се­го­дня не важ­но. За­тем пол­но­лу­ние от­да­ли­лось и ста­ло не нуж­ным: я уже нау­чил­ся в лю­бую ми­ну­ту вы­ни­мать из се­бя ис­ко­мое, как про­фес­сио­на­лы-со­мно­ло­ги вго­ня­ют се­бя в раз­ные фа­зы. Де­ло опы­та и сно­ров­ки.
      
       Мно­го лет я скры­вал двой­ни­ков, -- точ­ней, все они раз­ные. Как по­ли­глот пе­ре­щел­ки­ва­ет ры­чаж­ки и вхо­дит в но­вый язык, так и я ед­ва ка­сал­ся тумб­ле­ра и ока­зы­вал­ся в псев­до-ре­аль­но­сти. Для ме­ня она яр­че жиз­ни, но как час­то бы­ва­ло, что, за­кон­чив даль­нее пла­ва­ние в од­ной обо­лоч­ке и пе­ре­мес­тив­шись в дру­гую, я с тру­дом вспо­ми­нал тот пе­ри­од. Са­мым слож­ным ста­ло дер­жать обе­ща­ния, ко­гда сам не зна­ешь, о чем они.
      
       Моя внеш­няя жизнь про­те­ка­ла без при­клю­че­ний, не­смот­ря на то, что, как пазл, вы­страи­ва­лась из пу­те­ше­ст­вий. В де­вя­но­стых го­дах, как и все со­оте­че­ст­вен­ни­ки, я был нищ и наи­вен, но юн и зол до со­бы­тий. Ску­ка и плав­ность се­мей­ной жиз­ни, ус­то­яв­шей­ся с дет­ско­го са­да, при­ве­ли ме­ня в Ни­дер­лан­ды, где я пом­ню се­бя ни в чем не уве­рен­ным, кро­ме как в об­рат­ном би­ле­те, и час­то не знав­шим, где про­ве­ду эту ночь. Жил я в сон­ной Гаа­ге, но по­нра­вил­ся мне Ам­стер­дам с его раз­бит­ной без­дом­но­стью, тра­вой, ви­ном и ве­сель­ем. Я ре­шил сю­да пе­ре­брать­ся, так что вер­нул­ся в род­ную де­рев­ню, ух­ва­тил­ся за нефть и на­род­ную глу­пость, за­ра­бо­тал на пе­ре­про­да­жах и стре­ми­тель­но бо­га­тел. По­ду­чив­шись в Аме­ри­ке, на­брав­шись внеш­не­го лос­ка и под­пра­вив про­из­но­ше­ние, пе­ре­став в трез­вом ви­де гэ­кать и ме­кать, пе­ре­нял я при­выч­ки та­ких же ве­зу­чих, как я. Ес­ли не с ма­ли­но­вы­ми пид­жа­ка­ми, то уж с ма­роч­ны­ми на­шив­ка­ми вме­сто по­гон. А де­пу­тат­ст­во и бли­зость к пра­ви­тель­ст­ву на­шей ве­со­мой глу­ши под­ла­та­ли все ды­ры: я при жиз­ни стал па­мят­ни­ком.
      
       Не­по­нят­ки об­ру­ши­лись вме­сте с кри­зи­сом сред­не­го воз­рас­та. Веч­но лас­ти­лись неж­ные доч­ки, ко­ло­си­лась и мле­ла же­на, мать еще не ста­ре­ла; в на­шем спаль­ном рай­оне из зам­ков и ле­ст­нич­ных пе­ре­хо­дов тес­ни­лись то гос­ти, то за­бред­шие на ого­нек шаш­лы­ков род­ные род­ных, и все это бы­ло так од­но­кле­точ­но и од­но­тон­но, что ста­ло ва­лить­ся из рук. Биз­нес я от­стег­нул рас­то­роп­ным по­мощ­ни­кам, от­кат по­лу­чал пла­но­мер­но, день­ги дав­но ме­ня не ин­те­ре­со­ва­ли и сно­ва ста­ли фик­тив­ны­ми, а жизнь с убы­ст­ре­ни­ем те­ря­ла смысл и на­де­ж­ду. Ока­за­лось, что был я ни­кем. Во­вре­мя про­вер­нув­ший не­ма­лое дель­це хо­зя­ин, муль­ти-кто-ни­будь там, опу­тан­ный це­пя­ми до­мо­пра­ви­тель и по­тер­пев­ший пол­ный крах в лю­бых на­чи­на­ни­ях, кро­ме биз­не­са, пус­то­цвет. К то­му же за­брон­зо­вев­ший. Поя­ви­лась ди­лем­ма: или про­зя­бать в при­выч­ном ком­фор­те, с ку­рор­та на ост­ро­ва, а с айс­бер­га сно­ва в пус­ты­ню -- или вы­чис­лить что-ни­будь но­вое, ух­ва­тить ко­ме­ту за хвост, об­жи­гая паль­цы и гу­бы. И еще тле­ло твор­че­ст­во. С дет­ст­ва, вы­ре­зая ко­раб­лик из со­сно­вой ко­ры, при­стра­стил­ся я к де­ре­ву. При­ку­пил ин­ст­ру­мен­тов, на­нял учи­те­лей -- и опять ока­зал­ся без­дар­ным.
      
       В этот раз пол­но­лу­ние бы­ло ка­ким-то иным. В су­мер­ках я та­щил­ся по лет­не­му по­лю, ут­кнув­шись но­сом в про­яв­ляв­шие­ся из не­га­ти­ва со­звез­дия и под­ра­ги­вая ноз­д­ря­ми, как конь, го­то­вый со­рвать­ся с уз­деч­ки. По­лынь би­ла горь­ким, стре­ко­та­ли ци­ка­ды, сквозь брю­ки хле­ста­ли ос­тья со­ло­мы, под­жа­ли­ва­ли ко­ма­ры. Ти­хий зуд кру­жил в спер­том воз­ду­хе по­сле жа­ры, по­сте­пен­но тре­во­га уси­ли­лась, и я впер­вые за­ме­тил се­бя -- ша­гав­ше­го, свер­ху и сбо­ку. Так, ко­гда ду­ша от­ле­та­ет, за­ви­сая в опе­ра­ци­он­ной над брен­ным те­лом, лю­бо­пыт­но ей и тоск­ли­во по­зна­ко­мить­ся с со­бой-преж­ним, и оп­ла­ки­ва­ет она в без­молв­ном сто­не па­но­ра­му от ги­бе­ли -- к дет­ст­ву, раз­ма­ты­вая ки­но­лен­ту. Я уви­дел сна­ча­ла свой про­филь -- по-гу­си­но­му вы­тя­нув­ше­го уже по­ста­рев­шую шею с при­плюс­ну­тым ка­ды­ком ка­на­то­ход­ца, ба­лан­си­ро­вав­ше­го ме­ж­ду жиз­нью и смер­тью стран­ной, пре­ры­ви­стой по­ход­кой. Се­ди­на бы­ла не­раз­ли­чи­ма, но чув­ст­во­ва­лась во всем мо­ем об­ли­ке не­ле­по­го бро­дя­ги, как и то, что удач­лив -- и не­уве­рен, не хо­ло­ден -- но и не жгуч, ни ры­ба ни мя­со. Я был худ и вы­сок, спор­ти­вен -- и не мус­ку­лист, не слаб -- но рас­пла­стан. У ме­ня бы­ла внеш­ность морд­ви­на с низ­ки­ми круг­лы­ми ску­ла­ми, и все же я был кра­сив, а для на­жив­ки -- пре­кра­сен. Я еще не стоп­тал се­бе пят­ки, не стер го­ра­ми по­дош­вы, мои лом­кие паль­цы все еще це­п­ля­лись не толь­ко за ска­лы, но и за ога­рок судь­бы. Она дот­ле­ва­ла, но как бы еще во­про­ша­ла: а мо­жет быть, все же?.. И, не по­лу­чая от­ве­та, сво­ра­чи­ва­лась клуб­ком, как за­блуд­шая и на­ко­нец при­гре­тая бам­пе­ром кош­ка, не до­га­ды­ва­ясь о том, что во сне мо­тор за­ве­дут и ум­чат те­бя на тот свет.
      
       Не­ожи­дан­но я уви­дел, что от иду­ще­го-это­го от­де­ли­лась фи­гу­ра -- не доч­ка, а все же пол­ная ко­пия, и нас ста­ло трое. Не­ося­зае­мых -- но со­вер­шен­но ре­аль­ных. Те двое сво­бод­но об­ща­лись, под­тру­ни­вая друг над дру­гом, и я слу­шал их бол­тов­ню, по­ка ме­ня не смо­ри­ло. Диа­лог их был ни о чем, и те­перь я не очень уве­рен, что со­сто­ял он из слов, -- ско­рей, мно­го­то­чий. Важ­но то, что я по­нял: че­ло­век не зна­ет се­бя. Ни как он по­сту­пит в сле­дую­щее мгно­ве­нье, ни кто он, ка­ков и от­ку­да при­шел. Ни да­же ку­да на­прав­ля­ет­ся в пол­но­лу­нье по по­лю, и не лу­на ли он сам, раз­дваи­ваю­щая­ся в зер­ка­лах, -- хо­тя это вряд ли. Я, на­вер­ху, улы­бал­ся, на­сколь­ко при­зрак на это спо­со­бен: при­от­кры­лась но­вая жизнь! Вер­нув­шись до­мой, я ос­тал­ся ни­кем не вос­тре­бо­ван, по­сколь­ку для близ­ких дав­но стал ди­ва­ном, а не икон­кой в уг­лу, и спо­кой­но сел за ком­пь­ю­тер: в по­след­ние не­сколь­ко ме­ся­цев ме­ня за­ин­те­ре­со­ва­ла од­на се­те­вая стра­нич­ка ста­рею­щей ино­стран­ки, от­ды­хав­шей нын­че в Таи­лан­де. Как и ме­ня, ее не прель­ща­ли ни бо­гат­ст­во, ни явь, а все боль­ше влек­ла пси­хо­ло­гия, и я ис­кал в ее опу­сах при­зна­ки той са­мой раз­дво­ен­но­сти, что ис­пы­ты­вал на се­бе. Она да­ва­ла со­ве­ты про­стран­ней, чем мой по-рос­сий­ски ста­ро­мод­ный пси­хо­ана­ли­тик, а глав­ное, креп­ко дер­жа­лась в сед­ле и при мне не вы­ва­ли­ва­лась, так что я ре­шил при­смот­реть­ся и уз­нать о се­бе по­под­роб­ней.
      
       2.
      
       Мы жи­вем на вос­то­ке -- как ска­зал де­душ­ка, его по­ло­жат на пра­вый бок ли­цом в сто­ро­ну Мек­ки, и наш де­душ­ка бу­дет кра­си­вым. Он один не ос­та­нет­ся, ведь он мо­жет за­хо­теть пить, и то­гда кто-то из нас дол­жен по­дать ему ста­кан во­ды. Я бе­ру сво­его не­по­слуш­но­го миш­ку и пу­гаю его, за­став­ляя ла­кать че­рез край. Мед­ве­жо­нок от­тал­ки­ва­ет мои ру­ки, я про­ли­ваю во­ду на пла­тье, но ма­ма не ви­дит. На­кло­ня­ясь над са­мым ог­нем в глу­би­не пе­чи, она ле­пит хлеб. Ес­ли я бу­ду по­слуш­ной, мне ос­та­вят край ду­ши­стой го­ря­чей ле­пеш­ки. А я все­гда слу­ша­юсь стар­ших и во­об­ще не ша­лю: мне не­ко­гда, мне уже во­семь, и я поч­ти что не­вес­та. Я на­ря­жаю мед­ве­жон­ка мо­им же­ни­хом, но у не­го нет кин­жа­ла и мох­на­той шап­ки. Миш­ка мой очень хо­ро­ший, я кла­ду его в сто­ро­ну Мек­ки и ви­жу, как он пре­кра­сен. Он не хо­чет ле­жать на бо­ку и все вре­мя за­ва­ли­ва­ет­ся, и я его шле­паю, при­тво­ря­ясь сер­ди­той, как ма­ма.
      
       Мы вы­хо­дим из до­ма и си­дим под пла­та­ном: он та­кой ог­ром­ный, что да­ет на­стоя­щую тень. Я под­би­раю шиш­ку и ти­хонь­ко пою пе­сен­ку про чи­на­ру, спас­шую де­воч­ку от солн­це­пе­ка. У ме­ня ма­ло иг­ру­шек, но за­то есть цвет­ная лен­точ­ка, по­да­рен­ная се­ст­рой. Я слы­шу сла­бый треск: это пря­мо на вет­ке раз­ла­мы­ва­ет­ся пе­ре­спе­лый гра­нат. Се­го­дня мы с се­ст­ра­ми бу­дем сни­мать с де­ревь­ев хур­му, я уже при­во­лок­ла по дво­ру кор­зи­ноч­ку на длин­ном шес­те, и те­перь по зем­ле и пес­ку тя­нет­ся след. Ес­ли бы по­шел дождь, то он сде­лал бы ру­че­ек и я бы пус­ти­ла бу­маж­ный ко­раб­лик. Но у нас не бы­ва­ет до­ж­дей до се­зо­на мус­со­нов. До зи­мы я долж­на вый­ти за­муж. Мой же­них нас то­ро­пит, но ма­ма про­сит еще по­до­ж­дать, и я сно­ва шле­паю миш­ку.
      
       По дво­ру в пы­ли ро­ют­ся ку­ри­цы, злые гу­си, но боль­ше всех я бо­юсь ин­дю­ка. Вме­сте с ни­ми па­сет­ся со­ба­ка, ино­гда ей ста­но­вит­ся скуч­но, и то­гда она ши­пит на гу­сей и го­ня­ет всех друг за дру­гом. Мы с миш­кой смот­рим их пред­став­ле­ние и да­же хло­па­ем в ла­до­ши, ес­ли ни­кто нас не ви­дит. По­сре­ди дво­ра сто­ит боль­шой, как бас­сейн, ре-зер-ву-ар с во­дой (это очень взрос­лое сло­во, я его спе­ци­аль­но учи­ла) и во­ду нам нуж­но бе­речь. Осе­нью мы бу­дем празд­но­вать це­лых че­ты­ре дня, и хо­тя вы­куп за не­вес­ту у нас не да­ют, мой же­них обе­ща­ет нам мно­го по­дар­ков, по­то­му что я еще ма­лень­кая. Я его не уви­жу до свадь­бы, и в пер­вый день то­же. Празд­ну­ем мы от­дель­но, я со свои­ми. Но я знаю, что ма­ма и се­ст­ры уже шьют оран­же­вые и жел­тые на­ря­ды. Мои ру­ки и но­ги они вы­кра­сят хной. По­том мул­ла по­едет к же­ни­ху (его име­ни я не знаю) и ме­ня пе­ре­да­дут его се­мье. Мы с же­ни­хом уже ста­нем от­дель­ной семь­ей, и мы оба бу­дем в крас­ных на­ря­дах. Я да­же за­жму­ри­лась -- как, долж­но быть, это кра­си­во! На мо­ем пла­тье бу­дут на­стоя­щие дра­го­цен­ные ка­муш­ки, они да­же луч­ше стек­лян­ных. А у не­го на го­ло­ве -- вы­со­чен­ный тюр­бан. Я бу­ду пла­кать, как по­ла­га­ет­ся, а гос­ти осы­пят нас день­га­ми. Ма­ма обе­ща­ет по­том рас­ска­зать мне, как я долж­на слу­шать­ся му­жа. Но я же очень по­слуш­ная, ме­ня да­же поч­ти не ру­га­ют. И я сно­ва шле­паю миш­ку.
       3.
      
       Под­руж­ка в Таи­лан­де маг­ни­ти­ла боль­ше и боль­ше. Все в ней ка­за­лось за­га­доч­ным, а я с дет­ст­ва лю­бил кросс­вор­ды и обыг­ры­вал в шах­ма­ты. Ме­ня на­чи­на­ло бе­сить, ко­гда ви­дят на­сквозь и от­чи­ты­ва­ют свы­со­ка -- так мне пред­став­ля­лось. Я се­бя пе­ре­про­ве­рил -- но нет, го­во­ри­ло ущем­лен­ное са­мо­лю­бие, за­бе­гаю­щее впе­ред. А от­зы­вы но­вой со­вет­чи­цы бы­ли сдер­жан­ны и так­тич­ны, хо­тя смысл шел яв­но по краю. На ме­ня она в прин­ци­пе не об­ра­ща­ла вни­ма­ния, и мне при­хо­ди­лось ка­ж­дый раз ис­кать но­вый пред­лог для об­ще­ния -- как пра­ви­ло, пись­мен­но­го. Я для нее был кли­ен­том. Точ­ней, па­ци­ен­том, ка­ких все­гда мно­же­ст­во, а у кра­си­вой и уве­рен­ной в се­бе... хо­тел бы ска­зать, ба­бы с яй­ца­ми, -- ес­ли б не эта неж­ность, вы­зы­вае­мая у ме­ня ее на­ив­но­стью и не­за­щи­щен­но­стью, не­смот­ря ни на что, -- не знаю, как я втя­нул­ся в пред­ло­жен­ную иг­ру, но ру­ка по­мо­щи ста­ла со­ло­мин­кой поч­ти что в ру­ках уто­паю­ще­го: пер­со­на­жи ро­ки­ро­ва­лись. Не­за­мет­но мои бе­лые ос­та­лись в мень­шин­ст­ве про­тив ее се­рых в яб­ло­ках. Но­чью мне сни­лась дос­ка, ос­ве­щен­ная пол­ной лу­ной. Клет­ки кор­чи­ли ро­жи и пре­вра­ща­лись в же­лез­ные, в од­ной из них си­дел я. Тай­ка звя­ка­ла связ­кой клю­чей и звон­ко смея­лась.
      
       По­сколь­ку я был же­нат и пас­сив­но при­вя­зан к се­мей­ст­ву, на­ше скуд­ное об­ще­ние шло сра­зу зиг­за­го­об­раз­но: я по­зво­лил се­бе ино­гда пи­сать в шут­ку с дру­гих ад­ре­сов, пред­став­ля­ясь то ста­рой зна­ко­мой, то маль­чи­ком из Банг­ла­деш, то ни­щим ин­ду­сом или оза­бо­чен­ным аф­ри­кан­цем, про­ни­зан­ным солн­цем и сек­сом, -- раз от ра­зу на­ша эпи­сто­ляр­ная и ме­ди­цин­ская друж­ба ста­но­ви­лась все эк­зо­тич­ней и тек­ла на дру­гих язы­ках. Вы спро­си­те, как?.. Ав­то­ма­ти­че­ский пе­ре­во­дчик с его за­ки­до­на­ми и твер­дой двой­кой по рус­ско­му та­ким, как мы, все­гда в по­мощь. Дру­гое де­ло, что ко­гда сна­ча­ла пе­ре­во­дишь со сво­его на кан­на­да или фар­си, то чи­та­ешь в двой­ном пе­ре­во­де ис­ка­жае­мый смысл и час­то не зна­ешь, как пра­виль­но. Но та­кой пе­ре­вод с по­лу­ут­ра­чен­ным смыс­лом соз­да­вал оре­ол та­ин­ст­ва, на­ме­кая на все, что за­хо­чет­ся, и мы оба втя­ну­лись. Ее глав­ной ошиб­кой ста­ла про­стая до­вер­чи­вость: ад­во­кат и су­дья не име­ют мо­раль­но­го пра­ва влюб­лять­ся в аре­стан­та и под­за­щит­но­го, а мой тон­кий пси­хо­лог за­бы­ла, сколь­ко ма­ни­пу­ля­то­ров с ди­аг­но­за­ми и без ок­ру­жа­ют та­ких, как она. Сколь­ко пси­хов гу­ля­ет в Се­ти. Я по­чув­ст­во­вал се­бя дрес­си­ров­щи­ком, жонг­ли­руя по­пе­ре­мен­но та­миль­ским, пу­тунхуа и про­чи­ми, ста­ра­ясь пи­сать ми­ни­маль­но -- и со­би­рать ин­фор­ма­цию. Мы опять по­ме­ня­лись ро­ля­ми. Я уже мог со­ста­вить порт­рет: моя тай­ка пе­ре­ме­ща­лась в сво­бод­ном по­ле­те, то но­чуя под кры­ша­ми, про­дав­лен­ны­ми ги­гант­ски­ми ва­ра­на­ми, но­ро­вя­щи­ми упасть к ней в по­стель, то сплав­ля­лась по ре­ке на сло­нах, под­карм­ли­вая их ба­на­на­ми, то на пло­ских пло­тах вме­сте с ра­до­ст­ны­ми и внеш­не хлип­ки­ми тай­ца­ми. Она ела со­мни­тель­ные тем­но-ко­рич­не­вые гри­бы, чей вкус ос­та­ет­ся на го­ды, про­сы­па­лась в пес­ке сре­ди бро­дя­чих пляж­ных со­бак, стра­да­ла от кли­ма­та и меч­та­ла о на­ших сне­гах. Ино­гда мы бол­та­ли по те­ле­фо­ну, ос­тав­ляя ау­дио­со­об­ще­ния, но в мой план уже не вхо­ди­ло ни сбли­же­ние (при­ле­теть к ней я мог все­гда), ни те­п­ло­та, ни да­же про­сто при­ятель­ст­во. Един­ст­вен­ное, что мне ме­ша­ло и по­ка что все боль­ше при­вя­зы­ва­ло -- ее слад­кий и неж­ный го­лос, об­во­ла­ки­ваю­щий и том­ный. Муж­чи­ны пой­мут ме­ня: что же для нас зна­чит го­лос!.. Я ре­шил дер­жать се­бя в рам­ках, про­счи­ты­вать ка­ж­дый шаг, пре­дос­та­вив сво­ей бу­ду­щей жерт­ве за­гло­тить крю­чок до кон­ца, что­бы по­сле под­роб­но от­сле­жи­вать, как она нач­нет за­ды­хать­ся, как про­шеп­чет о по­мо­щи, нач­нет каш­лять и су­до­рож­но хва­тать ме­ня за ру­кав, как гла­за ее бу­дут мо­лить ме­ня о по­ща­де... На этой мыс­ли вни­ма­ние рас­тво­ря­лось, я те­рял нить и ло­ги­ку, и толь­ко два рас­прав­лен­ных кры­ла ред­кой ба­боч­ки тре­пе­та­ли от при­кос­но­ве­ния мое­го ле­дя­но­го пин­це­та, ко­гда я пе­ре­лис­ты­вал их, по­доб­но жен­ским гу­бам -- не да­вал се­бе это до­ду­мать.
      
       Ме­ж­ду тем, я дав­но ос­во­бо­дил­ся от биз­не­са и все­воз­мож­ных за­бот, пе­ре­ме­щал­ся по ми­ру и, как рань­ше ту­ри­сты от­прав­ля­ли от­крыт­ки с ка­ж­дой поч­то­вой стан­ции, так и я раз­вле­кал свою тай­ку, все мень­ше ис­по­ве­ду­ясь в соб­ст­вен­ных от­кло­не­ни­ях -- и все силь­ней зав­ле­кая. Те­перь я ей стал ин­те­ре­сен, она впа­ла в за­ви­си­мость, я на­тя­ги­вал во­жжи и не­ожи­дан­но от­пус­кал их, при­смат­ри­вая свы­со­ка, как моя де­воч­ка вы­ка­раб­ки­ва­ет­ся за оче­ред­ным по­во­ро­том, по­ти­рая ко­лен­ку и скром­но про­ся о зе­лен­ке.
       Я по­чув­ст­во­вал се­бя раз­ду­ваю­щим грудь ин­дю­ком, на­пы­щен­но гроз­ным, мно­го­знач­ным да­ром при­ро­ды: раз­рас­та­ясь и раз­ла­га­ясь на спектр, я ста­но­вил­ся не про­сто дву­ли­ким Яну­сом, изо­бра­жае­мым в ви­де ку­ри­тель­ной труб­ки, и не кон­кур­сом двой­ни­ков, -- нет, из ну­ля на па­лоч­ке я взби­рал­ся под об­ла­ка и поч­ти что рав­нял­ся с лу­ной. Эти но­вые ощу­ще­ния кру­жи­ли мне го­ло­ву и лас­ка­ли гор­ды­ню. Я, ка­за­лось, мо­гу те­перь все. И ведь это так про­сто -- не тя­нуть­ся за кем-то та­лант­ли­вым, а толь­ко сбро­сить с дис­тан­ции, уб­рать кон­ку­рен­та, как в биз­не­се. При­ни­жая дру­го­го, тем бо­лее -- жен­щи­ну, са­мо­му воз­вы­шать­ся.
      
       4.
      
       Ут­ром де­душ­ка со­би­рал­ся на пят­нич­ную мо­лит­ву во всем но­вом и бе­лом. С ним по­шли мои бра­тья, Мо­хам­мед -- впер­вые, по­то­му мои се­ст­ры и ма­ма го­то­ви­ли празд­нич­ный ужин. Мы уже раз­ло­жи­ли кар­тош­ку, на­шин­ко­ва­ли ка­пус­ту и слад­кий лук, дос­та­ли нут с бак­ла­жа­ном, а ма­ма раз­вер­ну­ла в бле­стя­щей бу­ма­ге коз­ля­ти­ну. Мы ре­ши­ли на­ни­зать ке­ба­бы, при­пра­вив бо­ба­ми и ри­сом, а для раз­ных за­ку­сок на­сы­па­ли гор­ка­ми пе­рец чер­ный и крас­ный, кар­да­мон с ко­ри­ан­дром -- го­рош­ком, не­множ­ко празд­нич­но­го и до­ро­го­го шаф­ра­на, ко­то­рый обыч­но, по бед­но­сти, за­ме­ня­ли мы кур­ку­мой. Пря­но пах­ло гвоз­ди­кой и на­тер­тым мус­кат­ным ореш­ком. Я ти­хонь­ко ста­щи­ла мин­даль и не­множ­ко фис­та­шек, ко­гда од­на из сес­тер оп­ро­ки­ну­ла бан­ку с ма­са­лой, и все бы­ли за­ня­ты этим. Мы уже на­тя­ну­ли ска­тер­ти на муж­ские сто­лы и рас­став­ля­ли по­су­ду, ко­гда что-то бух­ну­ло вда­ле­ке, тре­вож­но за­вы­ло, как пти­ца, ме­чу­щая­ся над гнез­дом, а по­том за­зве­не­ло и грох­ну­ло так, что у ме­ня и те­перь за­ло­же­ны уши. Ма­ма крик­ну­ла сра­зу: ее вопль -- по­след­нее, что я за­пом­ни­ла. Я не ви­де­ла, как взле­те­ло шес­ти­этаж­ное зда­ние, скла­ды, при­па­сы, и как в ды­му вы­го­рал наш ма­лень­кий дво­рик, ка­зав­ший­ся мне ог­ром­ным, как буд­то весь мир. Взрыв­ной вол­ной под ко­рень сру­би­ло чи­на­ру, боль­ше не бы­ло те­ни -- все ку­па­лось, как в мо­ло­ке, и ме­четь оце­пи­ли сол­да­ты, а ма­ма и ба­буш­ка вы­ны­ри­ва­ли ино­гда из об­ла­ка пы­ли и ще­пок и смеш­но ска­ка­ли по стек­лам, но я не слы­ша­ла хру­ста из-за кон­ту­зии (это очень взрос­лое сло­во). Нас долж­ны бы­ли э-ва-ку-и-ро-вать, и я ни­как не мог­ла най­ти сво­его мед­ве­жон­ка -- его за­сы­па­ло ри­сом и шиш­ка­ми, так что он хо­тя бы на­ел­ся. Во двор за­бе­жа­ли муж­чи­ны, они не­сли на ка­ких-то но­сил­ках сна­ча­ла на­ше­го де­душ­ку, а бра­та -- на одея­ле, од­на ру­ка его све­си­лась, а по го­лой но­ге тек­ла крас­ка, и я пры­га­ла сза­ди и все вре­мя пы­та­лась при­ла­дить раз­вя­зан­ный кед, но шнур­ки мне ме­ша­ли. Де­душ­ка обе­щал уми­рать кра­си­вым, но у не­го это не по­лу­чи­лось. Толь­ко брат, чер­но­во­ло­сый, гла­за­стый, ка­зал­ся мне спя­щим; от кон-ту-зии я не зна­ла, зо­ву его или нет, но мне ка­за­лось, что он про­сто не слы­шит.
      
       5.
      
       Моя де­воч­ка плы­ла то в Ла­ос, то в Кам­бод­жу, ме­дя­ка­ми раз­да­вая ми­ло­сты­ню на­стыр­ным або­ри­ге­нам и с тос­кой на­блю­дая за их ни­ще­той и убо­же­ст­вом. Ее ода­ри­ва­ли экс­по­на­та­ми для кун­ст­ка­ме­ры -- съе­доб­ны­ми чле­на­ми кро­ко­ди­лов и вся­кой не­чис­ти, бу­ти­ли­ро­ван­ны­ми реп­ти­лия­ми в спир­ту, ту­ри­сти­че­ски­ми фут­бол­ка­ми, рас­пол­зав­ши­ми­ся и ли­няв­ши­ми в пер­вой же стир­ке, -- бес­ко­неч­ный тур про­дол­жал­ся, в то вре­мя как я ски­тал­ся от Пе­ру до Япо­нии, из Аме­ри­ки в Арк­ти­ку, ино­гда при­хва­ты­вая в по­хо­ды же­ну и дру­зей. Жизнь тек­ла па­рал­лель­но -- в не­из­вест­ных ко­гда-то реа­ли­ях, те­перь став­ших нор­мой и бы­том. Ме­ня по-преж­не­му за­во­ра­жи­ва­ло не­зна­ко­мое су­ще­ст­во­ва­ние, осо­бен­но твор­че­ст­во: моя бу­ду­щая ра­бы­ня ак­ком­па­ни­ро­ва­ла сво­им же ро­ман­сам и в ка­че­ст­ве хоб­би да­ва­ла кон­цер­ты, все­гда со­би­рав­шие пуб­ли­ку. Я ску­чал без ее ин­то­на­ций, но на пол­го­да за­пре­тил се­бе зву­ко­вые сви­да­ния, что­бы дер­жать ее в то­ну­се. Мне по­нра­ви­лось по­ве­ле­вать: ока­за­лось, что это так про­сто! С ут­ра глу­пая де­воч­ка по­лу­ча­ла пись­мо от ка­кой-ни­будь мо­ей те­ни, обе­щав­шей смут­ное сча­стье. Че­рез час дру­гой ад­ре­сат раз­би­вал лю­бые на­де­ж­ды, а тре­тий под­кре­п­лял это гру­бой на­смеш­кой. Я дер­жал свою пас­сию в ежо­вых ру­ка­ви­цах и вил ве­рев­ки, как хо­чет­ся, -- а уж как те­перь мне хо­те­лось! На­сла­див­шись бес­смыс­лен­ной ме­стью (се­бе са­мо­му или ей), я час­то не пом­нил, кем имен­но был я се­го­дня: вжи­ва­ясь в ка­ж­дую роль, я пол­но­стью пе­ре­ро­ж­дал­ся. Ес­ли днем я стро­чил ей по­сла­ния от ли­ца мни­мой под­руж­ки, то ве­че­ром лег­ко мог от­ве­тить сво­им род­ным в жен­ском ро­де: "я при­шла, я по­ела". При­хо­ди­лось сле­дить за со­бой, но так как иг­ри­ще бы­ло не­ду­гом, гром­ко на­зы­вав­шим­ся дис­со­циа­тив­ным рас­строй­ством иден­тич­но­сти, то я слиш­ком час­то за­иг­ры­вал­ся и те­рял власть над по­ступ­ка­ми. Мне все­гда им­по­ни­ро­ва­ло, что моя поч­ти что слу­жан­ка пре­неб­ре­га­ет день­га­ми, и я ра­до­ст­но этим вос­поль­зо­вал­ся: при­ни­мая ее по­дар­ки, ни­ко­гда я не по­дал цве­точ­ка. Осо­бый кайф был ее уни­жать, и те­перь это ста­ло по­треб­но­стью -- как чис­тить зу­бы и обувь. Ме­ж­ду тем, мне нра­ви­лось чув­ст­во­вать се­бя оби­жен­ным, я все вре­мя ви­нил ее под­спуд­но и пря­мо, до­би­ва­ясь пол­ней­шей по­кор­но­сти. Мне ка­за­лось, я так пре­взой­ду ее, пе­ре­ни­мая та­лан­ты, и чем ни­же опус­тят­ся ее го­ло­ва и рес­ни­цы, тем бы­ст­рей я вос­пря­ну и вы­рас­ту. Соз­на­вая, что вот моя жерт­ва, я ле­пил свою Га­ла­тею, за­став­ляя стра­дать и ста­реть с ус­ко­ре­ни­ем, и она на­ко­нец ис­пу­га­лась, что ста­нет ме­ня не­дос­той­ной. Ве­ро­ят­но, на все го­то­вая, со всем со­глас­ная, но ни­ко­гда не под­куп­ная, она не мог­ла до­га­дать­ся, по­че­му я го­да­ми от­тя­ги­ваю во­ж­де­лен­ную встре­чу: ведь лю­ди так не жи­вут. Ей хо­те­лось уви­деть­ся, что­бы по­нять, при­ду­ма­ла ли она ге­роя -- или он впрямь су­ще­ст­ву­ет. Вир­ту­аль­но -- не по­лу­ча­лось. Я так лов­ко и мет­ко за­ме­тал сле­ды ре­аль­но­сти, ме­нял ха­рак­те­ры, си­туа­ции, под­сте­ги­вая еже­днев­ные ка­че­ли от ра­до­сти -- в го­ре, что лю­бой бы за­пу­тал­ся. А тут -- сла­бая жен­щи­на, при­тво­ряю­щая­ся не­слом­лен­ной, да еще пы­таю­щая­ся из по­след­них сил об­лег­чить мои же бо­лез­ни. Она час­то не зна­ла, пи­шу это я или нет, так как иг­рал я сра­зу на всех ин­ст­ру­мен­тах, то при­ки­нув­шись уми­раю­щей от ра­ка, то поч­ти раз­ве­ден­кой с дву­мя ма­ло­лет­ка­ми, то па­ца­ном из ко­вид­ной боль­ни­цы, то го­лод­ным нег­ри­тен­ком со ста­рень­кой ма­туш­кой, -- фан­та­зии нет пре­де­ла. Един­ст­вен­ное, на что она ни­ко­гда не ве­лась, так это на пред­ло­жен­ные ей кон­цер­ты, за­му­же­ст­во, бы­то­вые бла­га. Я про­ве­рил ее на вер­ность, кру­тя так и сяк, -- она ка­за­лась фри­гид­ной. Пред­став­ляя ме­ня са­мо­го та­ким мно­го­гран­ным, она мыс­лен­но вы­строи­ла ико­ну, муд­рую, мощ­ную лич­ность и уже не бы­ла спо­соб­ной про­ме­нять это за­ре­во на жал­кие вспо­ло­хи свеч­ки на при­кро­ват­ной тум­боч­ке в ка­ком-ни­будь жал­ком оте­ле. Кто по­знал безд­ну, не пле­нит­ся обы­ден­ным. Вон­зая игол­ки под кра­шен­ные для ме­ня но­гот­ки мо­ей ми­лой, я ис­пы­ты­вал на­стоя­щий ор­газм за обо­их -- точ­ней, за все мои фик­ции, за ка­ж­дую тень по от­дель­но­сти. Ме­ня дав­но не ин­те­ре­со­ва­ли ни секс, ни де­ви­цы, но это ост­рое на­сла­ж­де­ние не пе­ре­пу­тать ни с чем: осоз­нав се­бя тон­ким са­ди­стом, я, как Вер­ги­лий, вел свою неж­ную спут­ни­цу, из­би­вая и дуя на паль­чи­ки. Ма­зо­хи­ст­кой она не бы­ла, и в том осо­бая пре­лесть: по-дет­ски не по­ни­мая, ку­да и за­чем ее кло­нят, она слу­ша­ла толь­ко лю­бовь, на­де­ясь на чу­до. В это вре­мя я знал уже точ­но, что люб­лю ее за му­ки -- и что не ос­тав­лю на све­те.
      
       6.
      
       Де­душ­ку с бра­том по­спеш­но по­хо­ро­ни­ли: му­суль­ма­не не ос­тав­ля­ют сво­их на зем­ле. Там, под зем­лей, нет вой­ны, и я ду­маю, что хо­тя бы не слыш­но взры­вов. На­шу свадь­бу долж­ны бы­ли от­ло­жить из-за трау­ра, но мы ли­ши­лись кор­миль­ца, да и же­них мой те­перь уже очень то­ро­пит­ся. Мы не смо­жем празд­но­вать в ме­че­ти, на­ших гос­тей там взо­рвут. И на мес­те мо­лель­но­го до­ма -- гру­да кам­ней и во­рон­ка. Я хо­те­ла по­слу­шать, вдруг там жи­вет го­лос бра­та, но ме­ня не пус­ти­ли, да и уши за­ло­же­ны ва­той. За­то сре­ди ос­кол­ков и до­сок я на­шла мед­ве­жон­ка. Мне его не­чем кор­мить и во­да у нас кон­чи­лась. Но же­них ска­зал ма­ме, что все у нас бу­дет, как толь­ко я ста­ну же­ной. Мы раз­мес­ти­лись в па­лат­ках, и я из­да­ли ви­жу, как ма­ши­ны и да­же по­езд ос­та­нав­ли­ва­ют­ся, что­бы во­ди­тель и пас­са­жи­ры мог­ли вый­ти на­ру­жу и со­вер­шить на­маз. Так бы­ло и рань­ше, ко­гда у нас бы­ли сте­ны. Ино­гда за­хо­дят со­се­ди, и мы очень пе­ре­жи­ва­ем, что не мо­жем их встре­тить гос­те­при­им­но, ведь у нас поч­ти нет ле­пе­шек. Я ста­ра­юсь слу­шать­ся ма­му и со­блю­даю все пра­ви­ла: нель­зя про­хо­дить пе­ред мо­ля­щим­ся че­ло­ве­ком, на­прав­лять по­дош­вы на дру­гих, а обувь я скла­ды­ваю по­дош­ва­ми друг к дру­гу, как взрос­лые. У ме­ня не все­гда есть и обувь: я де­лю ее с се­ст­ра­ми. Нель­зя слу­чай­но кос­нуть­ся го­ло­вы че­ло­ве­ка, а ле­вую ру­ку я все­гда бе­ре­гу в чис­то­те. Все зна­ют, что чу­жо­му нель­зя до­тро­нуть­ся до ре­бен­ка, а мне все­го во­семь лет и де­вять бу­дет не ско­ро. На днях один ста­рый, как де­душ­ка, че­ло­век за­хо­дил к нам во двор и вдруг по­гла­дил мне во­ло­сы. Я страш­но ис­пу­га­лась, но ма­ма ска­за­ла, так мож­но. Она по­до­шла и то­же по­гла­ди­ла ме­ня и ска­за­ла: Ка­кая кра­си­вая! "Де­душ­ка" ус­мех­нул­ся, и я уви­де­ла, что у не­го чер­ные зу­бы, фио­ле­то­вое ли­цо, и что хо­тя он сме­ет­ся, он злой. Мы с мед­ве­жон­ком ста­ра­лись ско­рей за­быть его ко­лю­чие, как шиш­ки, гла­за, но здесь ма­ло что про­ис­хо­дит: толь­ко се­ст­ры пе­ре­бе­га­ют че­рез до­ро­гу и ле­чат вы­жив­ших ра­не­ных. На­ши муж­чи­ны, идя по ули­це, час­то дер­жат­ся за ру­ки. Ра­бо­та­ют жен­щи­ны. Но я ду­маю о за­му­же­ст­ве: по всем пра­ви­лам, же­ни­хом дол­жен быть даль­ний наш род­ст­вен­ник, но взры­вы все пе­ре­пу­та­ли. Па­ранд­жу мы не но­сим, за­то у нас есть очень кра­си­вые на­кид­ки-плат­ки, и ма­ма ска­за­ла, что са­мый луч­ший по­да­рит мне муж. У ме­ня, как у ма­лень­кой, уже есть пла­ст­мас­со­вый брас­лет, я его до бле­ска тру тря­поч­кой или миш­ки­ной лап­кой, а по­том бу­дет зо­ло­той, как у взрос­лых. Мои уш­ки про­ко­ло­ты с дет­ст­ва, я смот­рюсь в раз­би­тое зер­ка­ло и счи­та­юсь очень хо­ро­шень­кой.
      
       7.
      
       Ей-то бы­ло че­го опа­сать­ся: по­сле пя­ти­де­ся­ти муж­чи­на от­кры­ва­ет вто­рое ды­ха­ние, а у жен­щи­ны всё по­за­ди -- впро­чем, че­го не ска­жешь об ухо­жен­ных за­пад­ных да­моч­ках, все­гда вы­гля­дя­щих на три­дцать. Од­но вре­мя я о ней про­сто за­был: не су­ще­ст­ву­ет -- и лад­но. Смеш­но бы­ло пред­ста­вить, как она ждет ме­ня, ка­ж­дое ут­ро кра­сит­ся, жа­рит сыр­ни­ки -- я об­мол­вил­ся, что их люб­лю; ка­ж­дый ве­чер де­ла­ет эпи­ля­цию, дом при­во­дит в по­ря­док, сте­лит по­стель. Я вы­зы­вал в ней том­ле­ние и ус­ме­хал­ся, ду­мая, как ей тя­нет низ жи­во­та, как не спит­ся ей но­чью. В то пол­но­лу­ние мы с друзь­я­ми стоя­ли на ях­те, и в те­п­лом мер­ца­нии волн пе­ре­пив­шие­ся мо­дель­ки мель­ка­ли с под­но­са­ми, в фар­туч­ках, а при­яте­ли за­бав­ля­лись -- ле­ни­во и скуч­но. Все нам бы­ло дос­туп­но, да и дру­жи­ли-то мы не на­пря­мую, а биз­не­сом. Я все­гда спи­ной чув­ст­во­вал, что по­те­ряй со­стоя­ние -- и ко­му я там ну­жен? Толь­ко ес­ли ко­му по­мо­гал, а та­ких еди­ни­цы. Я все­гда был за­нят со­бой, не ве­рил муж­чи­нам и жен­щи­нам, над лю­бо­вью сме­ял­ся, как над са­мой не­ис­крен­ней шут­кой, а ро­ман­ти­ку пре­зи­рал. Все мои пре­тен­дент­ки жда­ли толь­ко по­да­чек, я ни­ко­го не ода­ри­вал, и ко­гда на­ко­нец у них от­кры­ва­лись гла­за, они бы­ст­ро со­ска­ки­ва­ли. Ку­пить я все­гда мог лю­бую: це­на во­про­са в ну­ле, но и да­ром мне бы­ло не нуж­но. Ис­кал я иное: с кем пре­ло­мить хлеб, кто при­мет та­ко­го, как есть. По­зо­вет и ос­та­вит. Не ду­мая о ко­шель­ке, о гос­ти­нич­ных люк­сах и лод­ках, -- и не по­ни­мал, что на­стоя­щие -- боя­лись мне пред­ло­жить, че­ст­ные -- не на­вя­зы­ва­ют­ся, чис­тые -- в сто­ро­не. По­доз­ре­вал всех во­круг, встре­чал толь­ко за­висть и рев­ность, по ма­лей­ше­му ми­ми­че­ско­му реф­лек­су уз­на­вая сво­их и чу­жих, скры­ваю­щих прав­ду. Это дош­ло до то­го, что мне не­ко­му бы­ло по­ка­зать фо­то­гра­фии пу­те­ше­ст­вий и ви­део: за­ви­до­ва­ли мне смер­тель­но. А сре­ди биз­нес­ме­нов я не мог опус­тить об­ще­при­ня­тую план­ку по­ка­зу­хи и хва­стов­ст­ва: мы иг­ра­ем по пра­ви­лам. Так из мяг­ко­го, до­воль­но про­сто­го и доб­ро­го пар­ня, ка­ким я се­бе пред­став­лял­ся, пре­вра­тил­ся я в ква­зи-Пе­чо­ри­на, заи­грав­ше­го­ся в не­лю­бовь, нар­цис­сизм и ту­пое бах­валь­ст­во. Тор­мо­зи­ла ме­ня и ге­не­ти­ка: от от­ца-ста­ро­ве­ра дос­та­лись по­вад­ки дес­по­та, а точ­ней, хо­зяи­на до­ма, не тер­пя­ще­го воз­ра­же­ний, при­ни­мав­ше­го по­кор­ность се­мей­ст­ва как не­пре­мен­ное-дол­жое, -- чем не вос­точ­ный муж­чи­на. Я по­дыс­ки­вал доч­ке суп­ру­га, и в мо­ем же­ст­ком слу­чае са­мым пра­виль­ным мне ка­за­лось пе­ре­дать ее из рук в ру­ки -- без пе­ре­ход­ных пе­рио­дов. Сам я рав­нял­ся на бра­та -- мус­ку­ли­сто уве­рен­но­го де­пу­та­та-мил­лио­не­ра, ни­ко­гда не дер­жав­ше­го сло­ва и пре­зи­рав­ше­го не толь­ко элек­то­рат, но и, воз­мож­но, ме­ня за внеш­нюю сла­бость и ти­хость. Он лю­бил ме­ня кров­но, но бы­ли мы слиш­ком раз­ны­ми. Сам се­бе я ка­зал­ся от­кры­тым, а за­стег­нут был на все пу­го­ви­цы, -- мне бы очень по­шло пар­ти­за­ном там или шпио­ном, слС­ва не вы­рвешь кле­ща­ми. О та­ких мож­но по­ду­мать, что муд­рые, ес­ли мол­чат, а оч­ки до­пол­ня­ли мой об­раз серь­ез­но­го и на­деж­но­го. Не­сколь­ко раз на про­тя­же­нии туск­ло­ва­той се­мей­ной жиз­ни де­лал я но­ги, так что пят­ки мель­ка­ли, но все­гда воз­вра­щал­ся до­мой по­би­той со­ба­кой: ме­ня там лю­би­ли и жда­ли, а мо­им рас­тро­ен­ным эго ком­форт был -- пер­вое де­ло. Я сло­нял­ся по бес­край­не­му до­му, ища се­бе при­ме­не­ния, по­ка но­ги не при­во­ди­ли за тот же стол и к то­му же эк­ра­ну. Так стал я вы­ис­ки­вать ес­ли не со­бе­сед­ни­ков, то хо­тя бы при­ме­ры, за ко­то­ры­ми мож­но тя­нуть­ся: в Се­ти друг дру­га не зна­ют, там ты царь и бог, се­бя за­ста­вил ува­жать и все та­кое, а глав­ное -- ми­ни­мум слов, ни­ка­кой о те­бе ин­фор­ма­ции -- и ле­пи се­бе об­раз. Вот так я на­ткнул­ся на уве­рен­ную (то­гда еще) пси­хо­ло­ги­ню, да еще и пе­вич­ку, пуб­ли­ко­вав­шую за­пи­си, да в лю­би­мом мо­ем Ам­стер­да­ме, хо­тя очень ско­ро, как те­перь это при­ня­то, осе­ла она во Вьет­на­ме, и от­ту­да -- по аб­ри­су. Мне по­на­до­бил­ся год, что­бы ее за­ар­ка­нить и, за­тя­ги­вая по­во­док-стро­гач на ее сла­бею­щей шей­ке, я те­перь упи­вал­ся до­вер­чи­вой неж­но­стью -- то она вол­но­ва­лась, что я прав­да "он­ко­боль­ная", и стро­чи­ла пись­ма под­держ­ки, то пы­та­лась уст­ро­ить "мне" вы­став­ки, то ре­ши­ла, что я жду в Ма­рок­ко и ед­ва не уле­те­ла ту­да пря­мо в ла­пы ка­ко­му-то су­те­не­ру, при­няв его за ме­ня. На ко­рот­кий пе­ри­од я влил­ся в ря­ды под­ру­жек, и она по­ве­ря­ла "мне" тай­ны -- сколь­ко лет без муж­чи­ны, как и за что са­мо­го ме­ня лю­бит, а я рас­ска­зы­вал о про­бле­мах с ус­тав­шей же­ной (вы­да­вая ее за се­бя) и все­гда по­лу­чал дар­мо­вые ре­ко­мен­да­ции, как вы­страи­вать нам от­но­ше­ния. Это бы­ло очень не скуч­но, осо­бен­но в мо­ей де­ре­вень­ке с ви­дом на по­ле и лес, по ко­то­ро­му бе­га­ли ве­при -- и я на лы­жах, ес­ли зи­мой, так как мод­но быть в то­ну­се. Я от­кро­вен­но сме­ял­ся при ка­ж­дом сле­дую­щем ра­зо­бла­че­нии, но оно на­сту­па­ло не сра­зу, так как в соц­се­тях пол­но не­ви­ди­мок, ра­зо­брать кто есть кто не­воз­мож­но. Я при­смат­ри­вал­ся и по­ни­мал, что она ши­ре, щед­рей, как-то ве­ли­ко­душ­ней ме­ня, да ведь и при­влек из­на­чаль­но к ней -- по­зи­тив. И что ей не при­нять вир­ту­аль­ность, она ждет в ито­ге ре­аль­но­го -- взгля­нуть в гла­за, до­тро­нуть­ся; мо­жет быть, при­сло­нить­ся, так как она толь­ко жен­щи­на, а во мне ви­дит не муж­чи­ну, -- ги­ган­та. Мои аль­тер-эго пе­ре­мно­жа­лись и рос­ли в гео­мет­ри­че­ской про­грес­сии, как на дрож­жах, со­став­ляя сплош­ной мо­ну­мент или да­же со­бор­ный ал­тарь. Она хо­те­ла быть жерт­вой -- по­то­му мне бы­ла не нуж­на: я встре­тил ее пол­ной сил и пред­по­чел та­кой и ос­та­вить.
      
       Про­ско­чил еще год в пу­те­ше­ст­ви­ях и от­вле­че­ни­ях, дур­ной пе­ре­пис­ке и песь­ей улич­ной сцеп­ке, ко­гда не по­нять, кто есть кто -- так мы сбли­зи­лись и от­да­ли­лись. Са­мое стран­ное, что фи­зи­че­ски мы оба не за­ви­се­ли друг от дру­га, -- но мо­раль­ное дер­жит силь­ней. А еще мощ­ней -- эфе­мер­ное. Не­сбы­ваю­щие­ся на­де­ж­ды. На­ко­нец тро­пин­ки сов­па­ли, мы оба ока­за­лись в Гол­лан­дии, и я ме­сяц пи­сал ей за­пис­ки, не да­вая по­нять, что мы ря­дом. Брал ту­ры, ка­тал­ся, бро­дил, по­лу­ча­лось -- бу­к­валь­но под ок­на­ми, да­же па­ру раз со­об­щил ей, что поч­ти люб­лю -- и люб­лю. Хо­ро­шо, ей хва­ти­ло про­хлад­цы раз­ли­чить за этим "поч­ти" со­вер­шен­но иные эмо­ции. С пе­ре­ги­бом, ко­неч­но, -- что вам­пир я и ма­ни­пу­ля­тор, и что ес­ли лю­бовь -- то не та, и что оба пе­ре­го­ре­ли, да­же ес­ли ко­гда-то что бы­ло. Я тас­кал се­бя по сто­ли­це в глу­бо­чай­шей де­прес­сии: не все­гда уда­ва­лось за­щи­тить­ся день­га­ми и ста­ту­сом, так как имен­но в этом го­ро­де все­гда встре­ча­ют­ся те, ко­му на­пле­вать на бо­гат­ст­во. А что ты вы­стро­ил не про­сто се­те­вые воз­душ­ные зам­ки для фи­фы, но и им­пе­рию биз­не­са, в этом ма­ло кто по­ни­ма­ет, а по­то­му не оце­нит. Ме­ня раз­гля­ды­ва­ли, как лу­на­ти­ка, ес­ли я от­ку­пал­ся по­дар­ка­ми: возь­ми­те -- толь­ко дру­жи­те! Ну хоть сде­лай­те вид, что мы вме­сте. Я та­кой же, как вы. Ан нет, ты дру­гой, гра­ба­нул свой на­род и от­ха­пал -- прав­да, ис­поль­зо­вал пра­виль­но, не сдох в де­вя­но­стые, пре­ус­пел в ну­ле­вые, объ­ел­ся и вы­дох­ся в де­ся­тые, а те­перь до­жи­вай, ты со­ро­ка­лет­ним не па­ра. Бы­вай, ста­рик. Скуч­но с то­бой и уны­ло, де­прес­сив­ный ты, ста­ро­мод­ный, вон на­ле­тал­ся по ми­ру -- да тем же сов­ком и ос­тал­ся, в ду­ше у те­бя рус­ская ба­ня с ве­ни­ком, за­ин­де­вев­шая "ма­лень­кая", в луч­шем слу­чае Чай­ков­ский да Вы­соц­кий, а у нас все дру­гое и за­пад. Не­увяз­ка, при­ятель. Так ме­ня гна­ли те, кто не за­гля­ды­вал в рот и не льстил, и я был блуд­ным сы­ном, не­при­кле­ен­ным му­жем, уже не­нуж­ным от­цом и сло­нял­ся в тос­ке и про­стра­ции, не пом­ня се­бя и со­скре­бая с ас­фаль­та, -- все ждал, кто пред­ло­жит от­ду­ши­ну. А сам я про­сить не умел. Тем бо­лее -- ту не­лю­би­мую, что ни­ко­гда б не по­ве­ри­ла, буд­то мог я ша­тать­ся под ок­на­ми и уле­теть, не уви­дев.
      
       8.
      
       По­сле свадь­бы муж при­вел ме­ня в дом. Со мной что-то слу­чи­лось от стра­ха, и я не мог­ла вспом­нить его имя, все вре­мя твер­дя все зна­ко­мые -- Бад­ри, На­зим, Ак­рам, Ни­ло­фар, Умар, Мир­за... Ме­ня то­же как-то зва­ли -- спро­сить бы у ма­мы. На­ди­ра, Яс­мин, За­хра... Я так ис­пу­га­лась, близ­ко уви­дев ли­цо то­го са­мо­го "де­душ­ки", его чер­ные зу­бы и уз­ло­ва­тые ру­ки. Те­перь он мой муж. Во вре­мя це­ре­мо­нии я вся тряс­лась под по­кро­вом ук­ра­шен­ной тка­ни, сши­той семь­ей же­ни­ха спе­ци­аль­но для свадь­бы. На ру­ки мне на­нес­ли хну и все кла­ли день­ги в та­рел­ку, ко­то­рую кто-то дол­го дер­жал над мо­ей го­ло­вой. По­том муж­чи­ны тан­це­ва­ли, как по­ла­га­ет­ся, а млад­ший брат же­ни­ха, го­див­ший­ся мне в от­цы, дер­жал ме­ня по тра­ди­ции за ко­ле­но, до­жи­да­ясь по­дар­ка и де­нег. В ка­кой-то мо­мент я пе­ре­ста­ла по­ни­мать, что во­круг про­ис­хо­дит, и на мое ли­цо брыз­га­ли во­дой, а се­ст­ры за­пла­ка­ли. Мы с же­ни­хом впер­вые уви­де­ли друг дру­га в зер­ка­ле, я за­кри­ча­ла, но по­том де­ли­лась с ним фрук­та­ми, как по­ла­га­ет­ся. На­шу спаль­ню ук­ра­си­ли чу­дес­ны­ми аро­мат­ны­ми цве­та­ми, а ро­зы без ши­пов и ле­пе­ст­ки по­ло­жи­ли на кро­вать. Гир­лян­ды и нит­ки из роз ви­се­ли от по­тол­ка до по­лу как за­на­вес­ки, это бы­ло как в сказ­ке. Ме­ня уве­ли в спаль­ню род­ные, и мы жда­ли там же­ни­ха.
      
       Ву­аль за­кры­ва­ла мне го­ло­ву, и ко­гда же­них во­шел в спаль­ню с дру­ги­ми род­ст­вен­ни­ка­ми, он смах­нул фа­ту в сто­ро­ну, что­бы от­крыть мне ли­цо, но я вски­ну­ла ру­ки. То­гда он при всех по­да­рил мне коль­цо в знак при­вя­зан­но­сти и все вре­мя по­вто­рял, ка­кая я кра­си­вая и долж­на быть по­слуш­ной. Коль­цо с паль­ца все вре­мя спа­да­ло. Я ста­ра­лась не смот­реть на му­жа, по­то­му что очень боя­лась, и мы ос­та­лись вдво­ем. Я все вре­мя ду­ма­ла про ос­ли­ка у во­рот на­ше­го но­во­го до­ма, мне его так хо­те­лось по­гла­дить. Мед­ве­жон­ка у ме­ня ото­бра­ли еще на­ка­ну­не: ма­ма ска­за­ла, я взрос­лая, а они иг­ра­ют в де­тей, а не в ку­кол и ми­шек. Мои шаль­ва­ры бы­ли со­б­ра­ны в та­лии и на ло­дыж­ках, а длин­ная оде­ж­да и шарф сколь­зи­ли по го­ло­му те­лу. Ук­ра­ше­ний на мне ос­та­ва­лось мень­ше, чем при гос­тях, но ко­гда муж ска­зал мне при­лечь, я за­меш­ка­лась, и он сдер­нул с ме­ня оже­ре­лье. Он ста­рал­ся бы­ст­рей снять шаль­ва­ры, ма­те­рия трес­ну­ла, а бу­син­ки, под­пры­ги­вая, по­ка­ти­лись под кро­вать, за­ти­хая в ков­рах. Я ока­за­лась раз­де­той и так ис­пу­га­лась, что все вре­мя пы­та­лась под­нять­ся спи­ной вверх по по­душ­кам, все вы­ше и вы­ше. Я ца­ра­па­ла про­сты­ню, но паль­цы мои слиш­ком ма­лень­кие. Ли­цо му­жа на­вис­ло на­до мной, я ви­де­ла его разъ­я­рен­ный, как у ра­нен­но­го жи­вот­но­го, взгляд, пья­но­ва­тые мут­ные гла­за и спу­тан­ные во­ло­сы из-под упав­ше­го тюр­ба­на.
      
       Он рас­ка­чи­вал­ся на­до мной, он че­го-то хо­тел и про­сил, но я не по­ни­ма­ла, что нуж­но, я еще пло­хо слы­ша­ла по­сле взры­ва ме­че­ти, и он рас­сер­дил­ся и на­от­машь ме­ня уда­рил -- не так, как я шле­па­ла миш­ку. У ме­ня по­шла кровь из но­су, я зна­ла, что это не крас­ка. Но я не пла­ка­ла, про­дол­жая це­п­лять­ся за спин­ку кро­ва­ти ло­пат­ка­ми и под­ни­ма­ясь все вы­ше, и тут муж встрях­нул ме­ня, оп­ро­ки­нул и на­жал на пле­чо лок­тем с та­кой си­лой, что там хру­ст­ну­ло, я за­дох­ну­лась. Я ды­ша­ла, как ры­ба на раз­де­лоч­ном сто­ле, и не зна­ла, чем за­нят мой муж, но тут ме­ж­ду ног в ме­ня вре­за­лось де­ре­во -- тот пла­тан, под ко­то­рым я пе­ла, вво­ра­чи­вал­ся в ме­ня сна­ча­ла ство­лом, по­том вме­сте с кор­ня­ми, и сквозь глу­хо­ту я слы­ша­ла треск сво­ей ко­жи, скла­доч­ки на жи­во­те, а пла­тан под­ни­мал­ся все вы­ше -- до гор­ла и спин­ки кро­ва­ти, и то­гда я рас­сла­би­лась, все мои мус­ку­лы сник­ли, ко­лен­ки мел­ко дро­жа­ли, а ру­ки упа­ли и ти­хонь­ко сполз­ли с воз­вы­ше­ния. Моя го­ло­ва без по­душ­ки от­ки­ну­лась на­взничь, я еще чув­ст­во­ва­ла соль на гу­бах, но кровь уже хлы­ну­ла гор­лом, за­те­кая за ши­во­рот, и я чув­ст­во­ва­ла, что гла­за мои ок­руг­ли­лись, а рес­ни­цы по­гас­ли. Муж смот­рел на ме­ня бе­лым взгля­дом, пы­тал­ся тря­сти и ука­чи­вать, за­ты­кал кровь плат­ка­ми, но она ме­ня со­гре­ва­ла. Я по­ду­ма­ла -- как хо­ро­шо и спо­кой­но, толь­ко ос­тавь­те ме­ня и дай­те вот так по­ле­жать, по­ка кровь не ос­ты­ла. Я вдруг ус­лы­ша­ла, что ча­сы в из­го­ло­вье за­ти­ка­ли: слух ко мне воз­вра­щал­ся. Я улыб­ну­лась, по­ежи­лась и на­ко­нец умер­ла.
      
       9.
      
       Мы все-та­ки встре­ти­лись. До­го­во­ри­лись о мес­те и вре­ме­ни, но столк­ну­лись нос к но­су со­всем не то­гда и не там, а за пол­то­ра ча­са до на­зна­чен­но­го. Сна­ча­ла он сто­ял, при­сло­нив­шись к сте­не ма­га­зин­чи­ка, и лис­тал но­во­сти в те­ле­фо­не -- ин­тер­нет вско­лых­ну­ло оче­ред­ное со­об­ще­ние о вось­ми­лет­ней же­не, по­гиб­шей в брач­ную ночь. То ли в Чеч­не, то ли в Па­ки­ста­не: сей­час под­ряд пуб­ли­ко­ва­ли фо­то­гра­фии этих юных, как прин­цес­сы оде­тых ра­бынь. Оче­ред­ной му­жик не сдер­жал­ся и нуж­но бы­ло как-то за­ко­но­да­тель­но ос­та­но­вить эту сво­лочь, но, как с на­ши­ми кор­рум­пи­ро­ван­ны­ми пра­ви­тель­ст­ва­ми -- все всё зна­ют, но без­раз­лич­ны и не­мы. По­том он от­кле­ил­ся от сте­ны и, ус­та­вясь в ас­фальт, брел так вдоль пе­ше­ход­ной улоч­ки в же­вач­ках-окур­ках. Я как раз бе­жа­ла от се­бя на каб­луч­ках во встреч­ном на­прав­ле­нии, как все­гда, ма­ши­наль­но от­сле­жи­вая лю­бо­пыт­ст­вую­щие по­во­ро­ты муж­ских го­лов, и тут мы по­чув­ст­во­ва­ли друг дру­га од­но­вре­мен­но и под­ня­ли гла­за. Он был пре­кра­сен -- но от ка­ких-то скры­вае­мых мук че­рен бу­к­валь­но. Те же чер­ты, се­дые ко­рот­кие во­ло­сы, оч­ки, тем­нев­шие са­ми на солн­це, как и мои, -- но со­всем не тот све­тя­щий­ся от пол­но­ты жиз­ни и сча­стья муж­чи­на, ко­то­ро­го па­ру лет на­зад я не­дол­го во­ди­ла по цен­тру, он фо­то­гра­фи­ро­вал нас воз­ле церк­ви и все вре­мя шу­тил и сме­ял­ся. По­след­ние его со­об­ще­ния от раз­ных пер­со­на­лий не под­да­ва­лись бу­к­валь­но­му пе­ре­во­ду, но мож­но бы­ло по­нять, что он ме­ня поч­ти лю­бит, про­сто лю­бит, ле­тит впе­ре­ди вре­ме­ни, ре­шил не свя­зы­вать со мной судь­бу, про­вел здесь ме­сяц и этим же ве­че­ром ука­тит в дру­гую стра­ну. Ин­фор­ма­тив­но -- и, ко­неч­но же, без­до­ка­за­тель­но. Мы оба зна­ли, что я дав­но хо­чу с ним уви­деть­ся, что­бы про­ве­рить, воз­ник­ло ли мое объ­ем­ное чув­ст­во на пус­том мес­те (что бы­ло по­хо­же на прав­ду) -- или есть ос­но­ва­ния, и что боль­ше ме­ня вол­но­ва­ло -- по­че­му эта мощ­ная, все­по­гло­щаю­щая лю­бовь не име­ет ни­че­го об­ще­го с влюб­лен­но­стью. Ни­ко­гда ме­ня не тя­ну­ло фи­зи­че­ски к это­му че­ло­ве­ку, я про­сто сра­зу лю­би­ла -- без пре­дыс­то­рий, че­ре­му­хи, а глу­бо­ко и на­ве­ки, как сы­на, от­ца и как дан­ность. Ни­че­го по­доб­но­го у ме­ня еще не бы­ло, так как мой тем­пе­ра­мент улав­ли­вал пре­ж­де со­всем иные флюи­ды.
      
       -- При­вет. Не­ожи­дан­но. Те­бе луч­ше по­гу­лять или по­си­деть?
      
       -- Под­ви­гать­ся. Схо­дим в Йор­дан? Но ес­ли хо­чешь по­есть там, по­пить...
      
       -- По­есть точ­но нет. По­гу­ля­ем.
      
       В его то­не зве­не­ла ус­та­лая ин­то­на­ция: все лю­бят тор­чать в рес­то­ра­не и за­ка­зать на ха­ля­ву; он был за­ра­нее пре­неб­ре­жи­тель­но на­стро­ен на по­про­ша­ек. И он знал, что в по­след­нее вре­мя для не­го я все вре­мя фо­то­гра­фи­рую этот маг­не­ти­че­ский рай­он кар­то­фель­ных бун­тов, по­то­му и вы­брал его. Тут всё ря­дом; мы пе­ре­сек­ли ту­ри­сти­че­ские мар­шру­ты и дви­ну­лись в сто­ро­ну. Как со­бач­ка, я из­ред­ка под­пры­ги­ва­ла, за­гля­ды­вая ему в гла­за, но он упор­но за­крыл­ся в се­бе. У ме­ня не бы­ло в мыс­лях об­су­ж­дать с ним ни пе­ре­пис­ку, ни нас, я бы точ­но ис­клю­чи­ла эти те­мы, то есть для ме­ня это бы­ло оче­вид­но -- мы про­сто бол­та­ем и ра­ду­ем­ся. Но ни на то, ни на дру­гое он те­перь был не спо­со­бен, и это ме­ня вол­но­ва­ло.
      
       -- Ты не здесь. А где?
      
       На се­кун­ду он ожил и, под­би­рая ка­ж­дое ску­пое сло­во, от­ве­тил:
      
       -- В Ве­не. При­ку­пил там не­сколь­ко квар­тир доч­ке, зав­тра нуж­но по­хо­дить по ме­бель­ным лав­кам, по­мочь ей об­ста­вить.
      
       -- Мы жи­вем в дан­ный мо­мент, сей­час. Не вче­ра и не зав­тра. А ты ре­ша­ешь шах­мат­ные пар­тии.
      
       -- У ме­ня в моз­гу все­гда кру­тит­ся мас­са сде­лок, да­ле­ко впе­ред.
      
       -- Ес­ли б я не ви­де­ла те­бя рань­ше, то ре­ши­ла бы, что ты бо­лен.
      
       При по­след­нем сло­ве он встре­пе­нул­ся и да­же слег­ка обер­нул­ся ко мне: ока­за­лось со­звуч­но. Мы про­шли му­зей Муль­та­ту­ли -- то ли пси­ха, то ли пра­во­за­щит­ни­ка, я чи­та­ла его сбив­чи­вую кни­гу на двух язы­ках; в свое вре­мя он по­бе­дил. Му­зей, как все­гда, был за­крыт, -- я по­яв­ля­юсь не­во­вре­мя. Мой спут­ник вдруг об­ро­нил:
      
       -- Я рань­ше тут ни­ко­го не знал, прав­да. А те­перь встре­тил дру­зей. У ме­ня на всех вре­ме­ни нет. Од­ной по­зво­нить не ус­пел, а она оби­жа­ет­ся. Я тут сей­час по­ез­дил с ги­да­ми по го­ро­дам. Им -- лишь бы пла­ти­ли...
      
       -- Стран­ное у те­бя впе­чат­ле­ние. Я мно­го лет ка­та­лась на Цве­точ­ный ры­нок -- толь­ко что­бы ус­лы­шать рус­скую речь. Так ску­чаю по язы­ку и об­ще­нию. Пол­но ги­дов, ко­то­рые во­дят бес­плат­но и ра­ди люб­ви ко все­му это­му, что ты ви­дишь. (Я ру­кой об­ве­ла го­ри­зонт).
      
       Он вро­де не слу­шал.
      
       -- Я тут встре­тил ком­па­нию, по­жил с ни­ми -- мне хоть в хос­те­ле, ку­да они со­би­ра­лись, хоть в шес­ти­звезд­ном оте­ле, все рав­но, я ку­да угод­но го­тов был. А они рас­сер­ди­лись. Я им про­сто так от­дал че­ты­ре­ста бак­сов, по­да­рил. Это же мно­го, ска­жи! Поч­ти не зна­ко­мым. И ос­та­вил но­вые крос­сов­ки -- при­ку­пил тут для ска­ло­ла­за­ния, на один раз, за­чем они мне по­том, и оде­ж­ду ос­та­вил -- а они еще сер­дят­ся. При­шлось съе­хать в гос­ти­ни­цу.
      
       Вид­но бы­ло, что его это очень за­де­ло.
      
       -- Да­вай мы с то­бой бу­дем раз­го­ва­ри­вать хо­тя бы ми­нуя день­ги. Ну по­да­рил -- мо­ло­дец. Они оби­де­лись, так как на­вер­ня­ка не по­дач­ки тво­ей хо­те­ли. С дру­гой сто­ро­ны, это как с жен­щи­ной: па­лец дашь -- она ру­ку от­ку­сит, ей про­сто всё ма­ло и все­гда сра­зу хо­чет­ся боль­ше.
      
       Уди­ви­тель­но, но для не­го день­ги дей­ст­ви­тель­но обо­зна­ча­ли весь мир и яв­ля­лись ме­ри­лом все­го, чем-то пер­во­сте­пен­ным. Мил­лио­не­рам ос­та­ет­ся толь­ко со­чув­ст­во­вать -- но не все же та­кие... В то же вре­мя я по­ни­ма­ла, что ка­пи­та­лом он при­кры­ва­ет­ся, ему это при­выч­но и про­сто боль­ше не­чем се­бе за­сло­нить в дву­смыс­лен­ной си­туа­ции: воз­мож­но, он ду­мал, что я на не­го на­бро­шусь с из­лия­ния­ми о люб­ви, так что луч­ше бол­тать о дру­гом. Но ка­кая лю­бовь -- фак­ти­че­ски при зна­ком­ст­ве?!
      
       Опу­щу ту­ри­сти­че­ские кра­со­ты, в Ам­стер­да­ме ка­ж­дый до­мик не­по­вто­рим, жи­вешь, как в му­зее. На­ко­нец мы вы­бра­ли рас­по­ла­гаю­щую к се­бе ска­мей­ку на од­ной тер­ра­ске-ка­фе в глу­хой йор­дан­ской улоч­ке, с ви­дом на За­пад­ную цер­ковь -- са­мую вы­со­кую в го­ро­де. Там внут­ри, не из­вест­но где имен­но, по­ко­ит­ся Рем­брандт, уми­рав­ший здесь в ни­ще­те, ра­зо­рив­шись на пе­ре­про­да­же тюль­па­нов и вы­ну­ж­ден­ный пе­ре­ехать. Ря­дом был дом с уз­ким, в лез­вие, уг­лом -- ве­ро­ят­но, с его мас­тер­ской под са­мой кры­шей, и ме­ня во­ди­ли ту­да на­ши рус­ские чет­верть ве­ка на­зад, ко­гда са­ми там жи­ли. Ес­ли Рем­брандт там и ра­бо­тал, то в то вре­мя од­на лу­ко­ви­ца уже не рав­ня­лась стои­мо­сти особ­ня­ка на ка­на­ле: опо­здал он смер­тель­но.
      
       Апель­си­но­во­го со­ка не ока­за­лось из-за се­зон­но­го на­ше­ст­вия ос, и я за­ка­за­ла то же, что спут­ник -- бе­ло­го шар­до­не. Гол­ланд­цы спор­тив­ны и со­хра­ня­ют здо­ро­вье, на­ши осы -- яв­но не пья­ни­цы, на ал­ко­голь не поль­сти­лись. В не­сколь­ких мет­рах от нас в ка­на­ле пла­ва­ли ле­бе­ди, точ­ней, с ле­дя­ным лю­бо­пыт­ст­вом по­гля­ды­ва­ли, кто еще за­брел в их вла­де­ния.
      
       -- Я вче­ра весь день гу­лял тут в тос­ке... -- не­уве­рен­но про­из­нес мой при­ятель. -- Все ждал, кто го­тов со мной пре­ло­мить хлеб. Про­сто по­звать по­ужи­нать, по­го­во­рить.
      
       По­во­рот не­ожи­дан­ный: да я бы го­ды жиз­ни от­да­ла, лишь бы те­бя при­гла­сить. Но вслух ска­за­ла:
      
       -- Они стес­ня­ют­ся. По­зва­ли бы точ­но. Ты же сам не идешь на сбли­же­ние. Ес­ли б я слу­чай­но те­бе се­го­дня не по­зво­ни­ла, то мы бы во­об­ще не уви­де­лись. Ты бы так уле­тел. Ты ж тут тор­чишь це­лый ме­сяц!
      
       По­след­нее со­вер­шен­но оше­ло­ми­ло ме­ня и сло­ми­ло, так как ло­ги­ки я не ви­де­ла. Стро­чить за­пис­ки в Се­ти и знать, как те­бя ждут -- хо­тя бы вме­сте прой­тись, и про­иг­но­ри­ро­вать! Лад­но бы ес­ли за­ме­на, но он же сам го­во­рит, что бол­тал­ся один и без­дель­ни­чал. За по­след­ний год он так рас­ша­тал мои нер­вы, под­вер­гал та­ким не­за­слу­жен­ным из­де­ва­тель­ст­вам, пе­ре­во­ра­чи­вал на под­не­бес­ных ка­че­лях, то по­да­вая на­де­ж­ду, то ее об­ры­вая, что я по­ста­ре­ла, ка­за­лось мне, лет на де­сять, а для жен­щи­ны в мо­ем воз­рас­те это ко­нец. По край­ней ме­ре, так то­гда я счи­та­ла. Для ко­го еще быть ве­се­лой, мо­ло­дой и сча­ст­ли­вой?! Для ме­ня он был Фау­стом. И да­же, на­вер­ное, Ге­те.
      
       По­жи­лая гол­ланд­ка при­нес­ла нам ви­но, и вдруг он ска­зал по-анг­лий­ски:
      
       -- Ес­ли вин­цо хо­ро­шее, то я оп­ла­чу ваш бо­кал.
      
       Я по­крас­не­ла, так как он ос­кор­бил эту жен­щи­ну: у нас не при­ня­то вы­пя­чи­вать ко­ше­лек, здесь ка­ж­дый чет­вер­тый -- мил­лио­нер, но до­га­дать­ся об этом мож­но раз­ве что по раз­ду­тым ко­лен­кам на тре­ни­ках, не­ухо­жен­ной при­чес­ке и хо­ро­шей мар­ке ма­ши­ны. Гол­ланд­ка бы­ла и офи­ци­ант­кой, и яв­но хо­зяй­кой ка­фе, и все­го вы­со­ко­го особ­ня­ка, ухо­див­ше­го, как и про­чие, на эта­жи вниз и сто­ив­ше­го па­ру мил­лио­нов, а по­то­му про­гло­ти­ла пас­саж мое­го спут­ни­ка и веж­ли­во улыб­ну­лась. Она при­вык­ла к ту­ри­стам, осо­бен­но -- к рус­ским. Анг­лий­ские про­сто бы по­ста­ра­лись на­пить­ся и за­тея­ли дра­ку друг с дру­гом.
      
       Как мог­ла, я объ­яс­ни­ла ему на­счет шар­до­не. Ви­но бы­ло вкус­ным, хо­лод­ным, с мас­ля­ни­стым ли­мон­ным аро­ма­том, как ему по­ла­га­ет­ся.
      
       -- Я сей­час поч­ти сча­ст­лив.
      
       -- Вот ви­дишь, а ес­ли б мы так по­си­де­ли еще па­ру раз, то был бы без "поч­ти", а про­сто сча­ст­лив. Ты за­пом­ни это свое со­стоя­ние, а то уле­ту­чит­ся.
      
       -- Да. Мне, на­вер­ное, нуж­но бы­ло по­зво­нить те­бе рань­ше...
      
       Я по­том се­бя дол­го ко­ри­ла -- на­до бы­ло его удер­жать, про­сить ос­тать­ся. Но у не­го ж бы­ли пла­ны, он ле­тел по­мочь до­че­ри -- как мог­ла я его за­дер­жи­вать? Не при­шло в на­ив­ную го­ло­ву. Ни один мус­кул на его ли­це так и не дрог­нул, ни ка­п­ли не про­ли­лось из бо­ка­ла на по­ро­ди­стые яр­кие джин­сы и при­выч­ный рюк­зак. Стран­но взгля­нув, он за­нос­чи­во про­из­нес со стран­ным на­жи­мом:
       -- Ты же вы­хо­ди­ла за­муж, рас­счи­ты­вая на под­держ­ку?
      
       Я да­же рас­хо­хо­та­лась:
       -- В де­вя­но­стые и во­круг них -- ка­кая под­держ­ка, ко­гда все на­ши муж­чи­ны се­бя чув­ст­во­ва­ли не­уве­рен­но?! Ты раз­ве не пом­нишь?
      
       -- Я то­гда мо­ло­дым был, -- па­ри­ро­вал он, при­бе­гая и к этой за­щи­те: я его не­множ­ко по­стар­ше. -- Нет, я не толь­ко про день­ги.
      
       -- Ни­ко­гда не взя­ла и гро­ша, всем са­ма по­мо­га­ла, -- ска­за­ла я с гру­стью, без гор­до­сти, по­то­му что тут не­чем ки­чить­ся: про­сто то­гда мы все бы­ли рав­ны, оди­на­ко­во жи­ли, а в мо­ем ок­ру­же­нии о ма­те­ри­аль­ном не ду­ма­ли. -- В на­шей се­мье не­этич­ным счи­та­лось упо­ми­нать о день­гах, ма­ма мне за­пре­ща­ла про­из­но­сить это сло­во.
      
       Мы друж­но вста­ли, проф­ла­ни­ро­ва­ли вбли­зи до­ма Ани Франк, где все­гда сто­ит оче­редь, го­во­ри­ли о третье­сте­пен­ном. Ста­но­ви­лось про­хлад­но, он пред­ло­жил свою курт­ку, но мне это бы­ло не нуж­но. Я спо­ткну­лась, он сде­лал дви­же­ние -- но удер­жал­ся, и по­след­ние пол­то­ра ча­са я уже зна­ла от­лич­но, что он бо­ит­ся при­кос­но­ве­ний. Эта пси­хо­ло­ги­че­ская осо­бен­ность бы­ла хо­ро­шо мне зна­ко­ма по ро­ду ра­бо­ты. Мы бод­ро до­то­па­ли до глав­ной пло­ща­ди го­ро­да, где у не­го бы­ла встре­ча, сле­дую­щая по пла­ну. Он при этом уже не­сколь­ко раз не­за­мет­но смот­рел на ча­сы, хо­тя и ска­зал, что ему нра­вит­ся ре­ме­шок -- глав­ное, я уже зна­ла, что он не про­стой фан­та­зер, и что это бо­лезнь. Как в ай­ки­до, его цель -- дер­жать жизнь про­тив­ни­ка на сво­их ла­до­нях, управ­лять то­бой, про­гно­зи­ро­вать, рас­чер­чи­вать по­ле бит­вы и не ус­ту­пать ни на йо­ту. Ты не толь­ко его мо­но­поль­ка, ты вы­рас­тешь в це­лый мир, ка­ким сам он яв­ля­ет­ся, -- ес­ли он по­же­ла­ет. Раз­ве что в ай­ки­до про­тив­ни­ка лю­бят, а он лю­бит толь­ко се­бя. Я ему про­тя­ну­ла дис­ке­ту с за­пи­ся­ми сво­их ро­ман­сов, це­ли­ком ему по­свя­щен­ных, он ус­мех­нул­ся и по­дал на про­ща­ние ру­ку тем жес­том, как сде­лал бы Бреж­нев. Или по­рез­че -- как Пу­тин. Он очень бо­ял­ся, что я не уй­ду и уви­жу то­го, с кем он дол­жен встре­чать­ся. Или там бро­шусь на шею, уст­рою лиш­нюю сце­ну. Ин­те­рес­но, как он се­бе пред­став­лял ме­ня ис­те­рич­кой... До­лю се­кун­ды по­ду­мал, об­нял и клю­нул в ще­ку та­ким неж­ным, мяг­ким ли­цом, что оно мог­ло при­над­ле­жать и муж­чи­не, и жен­щи­не. Я уш­ла, не ог­ля­ды­ва­ясь. Бла­го­дар­ный, он тут же при­слал смску: вре­мя яв­но бы­ло при­ят­ным.
      
       10.
      
       Мо­жет быть, это опу­холь моз­га. Пол­но­лу­ние ме­ня до­ка­на­ет, я его чув­ст­вую шку­рой, со­про­тив­лять­ся бес­смыс­лен­но. Я обес­си­лен от стра­ха. Уст­ра­няю с пу­ти раз­дра­жаю­щее: не­нуж­ных ста­рых дру­зей, те­ле­фон­ные книж­ки, но у ме­ня слиш­ком креп­кая па­мять -- на дни ро­ж­де­ния, но­ме­ра до­мов и квар­тир. Все за­но­зы вы­дер­ги­ваю, но ес­ли вос­хо­дит лу­на, то я на­чи­наю ме­тать­ся, за­ты­кая ла­до­ня­ми уши. Вклю­чаю му­зы­ку на пол­ную мощ­ность, но го­ло­са ме­ня му­ча­ют, сон про­па­да­ет. Я знаю, что мне ме­ша­ет. Эта ум­ная жен­щи­на, бе­гу­щая мне на­встре­чу в ма­лень­ком чер­ном пла­тье и по­лу­от­кры­тых крас­ных туф­лях, -- ре­шив­шая пе­ре­хит­рить ме­ня, соз­да­те­ля им­пе­рии де­нег и по­стро­ив­ше­го для нее не ка­кой-то там кар­точ­ный до­мик, а воз­душ­ные зам­ки до не­ба. Поч­ти до са­мой лу­ны. Мне ос­та­лось не­мно­го -- за­кон­чить. Рас­счи­тать ши­ри­ну ку­по­ла, вы­со­ту шпи­ля и по­звать ту­да мою ми­лую. Но я знаю, что толь­ко мерт­вая она бу­дет по­кор­ной. Я ее ося­заю, по но­чам ме­ня ду­шат щу­паль­ца ее лас­ко­вых рук, она в ме­ня про­ни­ка­ет, как ту­ман или об­ла­ко, и влия­ет на жизнь. Это она ви­но­ва­та во всех мо­их про­ма­хах. Да­ма пик. До нее я был сча­ст­лив, ус­пе­шен, я грел­ся в лу­чах сво­ей лег­кой и те­п­лой же­ны, сквозь паль­цы смот­ря­щей на все мои по­хо­ж­де­ния, и сре­ди до­че­рей с бе­ло­ку­ры­ми ко­са­ми, но­ро­вив­ши­ми то приль­нуть, то об­нять ме­ня, то по­звать про­сто так -- что­бы я им улыб­нул­ся. Я не мог боль­ше вы­не­сти хао­са и пы­тал­ся его упо­ря­до­чить. Я слы­шал стук каб­луч­ков, до­го­няю­щих и драз­ня­щих. За­крыв ок­на, по­зво­нил бра­ту, по­здра­вил его с днем ро­ж­де­ния. Род­ной го­лос ме­ня ус­по­ко­ил, мы по­тре­па­лись о не­су­ще­ст­вен­ном и до­го­во­ри­лись от­празд­но­вать. На­жав на кноп­ку и мыс­лен­но еще слы­ша по­след­ние сло­ва и туск­лый сме­шок, я за­ме­тил, что за вре­мя раз­го­во­ра кто-то пе­ре­дви­нул в ком­на­те ве­щи. На ди­ва­не ле­жа­ла ро­зо­вая ру­баш­ка -- те­перь ока­за­лась си­няя и с ко­рот­ки­ми ру­ка­ва­ми. На сто­ле я уви­дел пись­мо, но кем-то уже рас­пе­ча­тан­ное. Мне ста­ло еще не­уют­ней и по­ка­за­лось, что кто-то хо­чет све­сти ме­ня с ума, под­смат­ри­вая из уг­ла. В этот миг за мо­ей спи­ной дей­ст­ви­тель­но что-то упа­ло, и я за­ме­тил бо­ко­вым зре­ни­ем ка­тя­щую­ся по по­лу ва­зоч­ку с раз­ле­таю­щи­ми­ся по воз­ду­ху брыз­га­ми, но ва­зоч­ка не раз­би­лась, по­вра­ща­лась ту­да-сю­да не­сколь­ко раз, как вань­ка-встань­ка -- и на­ко­нец за­мер­ла. Я взял мо­биль­ник, ти­хонь­ко по­шел в убор­ную и там за­пер­ся, про­ве­рив за­щел­ку. По­ло­жил те­ле­фон на ка­фель­ный пол, что­бы всех об­ма­нуть, и на­брал но­мер бра­та: здесь нас ни­кто не ус­лы­шит. Я по­здра­вил его с днем ро­ж­де­ния, и мы до­го­во­ри­лись от­празд­но­вать.
       ...................
      
       ...Я оч­ну­лась в убор­ной, мо­биль­ник ва­лял­ся на ка­фе­ле, а я, ле­жа ря­дом, за­мерз­ла. Ни­кто не зво­нил. Муж­ской кос­тюм на мне слег­ка смял­ся, я рас­пра­ви­ла швы, прой­дясь по ним мок­рой ла­до­нью, и за­фик­си­ро­ва­ла ма­ши­наль­но, что ма­ни­кюр не в по­ряд­ке. При­чес­ка то­же не ра­до­ва­ла, ли­цо в зер­ка­ле бы­ло зем­ли­сто­го цве­та, осу­ну­лось, и я вы­гля­де­ла жал­ко­ва­то. Я пред­ста­ви­ла, что, ес­ли б за­ста­ла ме­ня та­кой се­те­вая под­руж­ка, пе­ви­ца из Ам­стер­да­ма, с ко­то­рой на днях мы гу­ля­ли и пи­ли ви­но на тер­ра­ске? Мы с ней бур­но спо­ри­ли о гно­сео­ло­гии и о том, по­че­му по­эзия бе­жит впе­ре­ди фи­ло­со­фии. И о том, как мы все оди­но­ки, а хо­чешь вы­рвать­ся -- под­бавь ши­зоф­ре­нии, дуа­лиз­ма, раз­двое­ния лич­но­сти... И о том, за­чем Фолк­нер и Сэ­линд­жер при­пле­ли в ка­че­ст­ве глав­ных ге­ро­ев су­ма­сшед­ших: под­руж­ка счи­та­ла -- из тру­со­сти. Да и Дос­то­ев­ский... Это как пле­сти ко­су и плет­ку -- сна­ча­ла ты сте­лешь­ся, за­тем под те­бя, по­лу­ча­ет­ся че­рес­по­ло­си­ца. Так что хо­чет­ся раз­бу­дить в се­бе зве­ря: пусть он что-ни­будь рык­нет по-че­ло­ве­че­ски. И, как в ев­рей­ской мо­лит­ве, "Да не сбу­дет­ся то, о чем я мо­лю". Под­руж­ка под­заб­ро­си­ла книж­ки и пе­ре­шла на ви­део­ряд и ау­дио­лек­ции, все это от­ни­ма­ло еще боль­ше вре­ме­ни. Впро­чем, ко­гда не ра­бо­та­ешь, нуж­но же чем-то за­нять­ся. А по­том, по­ка я хо­ди­ла рас­пла­чи­вать­ся с офи­ци­ант­кой, она рас­по­тро­ши­ла мой рюк­за­чок и что-то бы­ст­ро ис­ка­ла. Я все вре­мя ду­маю, что. Ни­че­го не про­па­ло.
      
       11.
      
       Я ему по­зво­ни­ла в Ве­ну, ко­гда он был в опе­ре в доч­кой. Он при­слал фо­то­гра­фии -- я гла­зам не по­ве­ри­ла, вдруг сно­ва уви­дев то­го же сча­ст­ли­во­го, ми­ло­го, доб­ро­го пар­ня, ка­ким его пре­ж­де и зна­ла. Он све­тил­ся и на­сла­ж­дал­ся. Раз­ве с ним я гу­ля­ла по го­ро­ду, пы­та­ясь пой­мать его взгляд, ук­ло­няв­ший­ся, как от уда­ра?! Глу­бо­ко по­гру­жен­ный в се­бя, он не знал ме­ня и не слы­шал. Боль­ше все­го мне хо­те­лось бы при­лас­кать его и со­греть, ус­по­ко­ить, но не бы­ло та­ких слов, -- толь­ко мыс­ли на рас­стоя­нии, до­гад­ки и пе­ре­вод с дру­гих язы­ков, мель­ка­ние про­фи­ля на мо­ни­то­ре, по­зыв­ные стра­нич­ки. Ни од­ной жен­щи­не в ми­ре не от­пу­ще­но столь­ко без­дон­ной люб­ви не к смерт­но­му, а к бо­же­ст­ву, ка­ким он сде­лал се­бя, со­ста­вив из ма­сок, ха­рак­те­ров, су­деб. Его об­лик за­по­ло­нил це­лый кос­мос, его все­ви­дя­щее, все­про­ни­каю­щее око све­ти­ло, как взры­вы на солн­це: он был все­гда и вез­де. Он счи­ты­вал мои мыс­ли. Так, слов­но в дет­ст­ве: я боя­лась по­гре­шить да­же мыс­лен­но, что­бы не рас­страи­вать ма­му и быть очень по­слуш­ной и че­ст­ной. Как че­ло­век, он, мне ка­за­лось, пре­кра­сен и ро­бок, за­крыт и за­стен­чив. Оши­бал­ся он, как ре­бя­те­нок -- и так же ну­ж­дал­ся в за­щи­те. Он мне на­пи­сал: "Те­перь бу­ду дер­жать­ся те­бя. Дер­жать те­бя за ру­ку".
      
       Но как по­ве­ли­тель и вла­сте­лин, он ка­чал на ру­ке всю все­лен­ную, про­еци­руя бу­ду­щее, воз­вра­щая вче­ра, -- он был бес­смер­тен и мной на­все­гда обо­жа­ем. Глав­ная цен­ность люб­ви -- не­до­ся­гае­мая глу­би­на, слад­кий об­мо­рок не­свер­ше­ний. Са­ма то­го не же­лая, я дав­но с ним пе­ре­спа­ла: вир­ту­аль­ность ре­аль­ней, чем явь. Ему не­ку­да бы­ло деть­ся, хо­тя он вы­ры­вал­ся. В пер­вые го­ды он пы­тал­ся быть вер­ным же­не, -- ос­тать­ся че­ло­ве­ком, как он вы­ра­жал­ся. Не ра­ня ее и де­тей. По­том, спа­сая од­ну близ­кую жен­щи­ну, он не­щад­но то­пил дру­гую, не за­ме­чая, что де­ла­ет. Даль­ше во­шел он во вкус и стал по­лу­чать удо­воль­ст­вие, дер­жа ме­ня креп­ко за во­ло­сы и ма­кая то в про­рубь, то в пек­ло. Ес­ли я кри­ча­ла от бо­ли, он за­жи­мал мне рот и уд­ваи­вал си­лу, а ко­гда уми­ра­ла, то воз­вра­щал ме­ня к жиз­ни. Он так и не по­нял, что тот, кто бе­жит впе­ре­ди вре­ме­ни, -- сто­ит на мес­те. Что мы друг без дру­га?! Мы свя­за­ны об­щей це­пью: ко­гда один дер­га­ет, то дру­гой тя­нет его, как слеп­ца, в по­мой­ную яму, на ги­бель. И что он без ме­ня? -- Да как я без не­го -- про­сто ноль. Гу­ляя, мы встре­ти­ли па­роч­ку. Я та­ких не­на­ви­жу. Двое шли, вы­тя­нув шеи, смот­ря в од­ну сто­ро­ну по жиз­ни. А не дай бог уви­деть це­лую­щих­ся... Во мне все вски­па­ет (да что там го­лу­би Бло­ка!) -- про­ве­ден­ная в за­твор­ни­че­ст­ве юность (по­то­му что те­бя то­гда не бы­ло), не­свер­шен­ная зре­лость, опус­тев­шее зав­тра, рас­тра­чен­ное се­го­дня. Нуж­но бы­ло об­нять те­бя и дер­жать очень креп­ко -- так, как спа­са­ют ре­бен­ка, по­до­шед­ше­го близ­ко к ок­ну и за­гля­нув­ше­го вниз с лю­бо­пыт­ст­вом и скры­той стра­стью. Еще не знаю­ще­го, что он сам -- мир в се­бе, но со­пря­жен с дру­ги­ми ми­ра­ми -- де­ре­ва, кам­ня, пти­цы... По­сто­ян­ное чув­ст­во опас­но­сти вос­ста­нав­ли­ва­ет слух и зре­ние, ра­курс и рез­кость. Ро­ж­да­ет нас за­но­во. Он ме­ня об­нов­лял -- по­сто­ян­но. Я го­то­ва бы­ла от­дать жизнь за не­го од­но­го, а он -- не­бреж­но убить ме­ня. Это две обо­рот­ные сто­ро­ны той же мощ­ной люб­ви, не все­гда од­ним соз­на­вае­мой. Зве­ри­ная сущ­ность -- и свя­тость со­сед­ст­ву­ют, по­пе­ре­мен­но и вме­сте. Рас­тле­ние ду­ши па­губ­ней и гре­хов­ней, чем те­ла, а по­то­му при­тя­га­тель­ней. Но что же еще ос­та­лось -- под­ста­вить те­бе для уда­ра? Вот я при­шла, оболь­сти­тель­на, как сни­лась те­бе толь­ко в юно­сти и как яв­люсь пе­ред смер­тью. Или за­крыть на все это гла­за, пред­стать обы­ва­те­лем, на­ко­нец взять­ся не за ро­манс, -- за ро­ман, что­бы сгрызть в оди­но­че­ст­ве ос­та­ток жиз­ни, лу­че­зар­ной -- как свеч­ку? Как ты сам об­на­жен­но жи­вешь, за­стег­нув­шись на пу­гов­ки. За те­бя по­то­му-то и страш­но. Так па­ук-ти­ран при опас­но­сти на­чи­на­ет дро­жать в пау­ти­не. Как ты во вре­мя ор­газ­ма. Каш­ляя кро­вью и звез­да­ми, за­ды­ха­ясь и аго­ни­зи­руя.
      
       Ты встал, по­рыл­ся в сво­ем рюк­зач­ке и вто­рой раз по­шел рас­пла­тить­ся за шар­до­не. По­том мы оба сде­ла­ли вид, что так и на­до. Я мог­ла б для те­бя за­ра­ба­ты­вать на ре­во­лю­цию. Ку­да боль­ше все­го, что ты зна­ешь. Это я те­бя ус­по­каи­ва­ла, ко­гда ты сры­вал­ся с от­ко­са и под­тя­ги­вал­ся об­рат­но, -- ты раз­ве за­был? Это я ка­ж­дый раз те­бя ста­ви­ла на гор­ные лы­жи. Про­тя­ги­ва­ла ру­ку, ко­гда ты то­нул, в том чис­ле в океа­не стра­стей. И в по­след­ний свой миг ты вспом­нишь то­же ме­ня: мы дав­но срос­лись в од­но це­лое. Ни­че­го, что ты на­звал ме­ня чу­жим име­нем. А по­лу­чи­лось -- сво­им.
      
       12.
      
       Я смот­рел в зер­ка­ло и пы­тал­ся сте­реть чу­жую по­ма­ду. Сна­ча­ла про­бо­вал паль­цем, по­том ног­тем и кра­еш­ком по­ло­тен­ца, за­тем смо­чил его и на­лил жид­ко­го мы­ла -- но кро­ва­вый след ос­та­вал­ся. Он сма­зал­ся на под­бо­ро­док, и я вспом­нил порт­рет До­риа­на Грея, шаг­ре­не­вую ко­жу и еще па­ру ска­зок. Под­шу­чи­вая над со­бой, я тер гу­бы от ее по­це­лу­ев и все силь­ней не­на­ви­дел -- спер­ва ее, а по­том нас обо­их. В по­след­ние дни она под­пи­сы­ва­ла мои сче­та, пе­ре­би­ра­ла кор­рес­пон­ден­цию и да­же ре­ша­ла кросс­вор­ды в све­жей га­зе­те, под­бро­шен­ной че­рез дверь, а те­ле­фо­ны про­слу­ши­ва­лись. От­ве­чая, я слы­шал в труб­ке ши­пе­ние и при­чи­та­ния, а в мо­биль­ни­ке, по­го­во­рив как-то с дру­гом, за­ме­тил жен­скую фи­гу­ру на ви­део: сна­ча­ла на эк­ра­не ка­ча­лись кон­чи­ки ту­фель, по­том изо­бра­же­ние пе­ре­мес­ти­лось по­вы­ше, мельк­ну­ло пле­чо и ее кра­си­вые во­ло­сы, и все тут же по­гас­ло. Ме­ня все это дос­та­ло, я взял лист бу­ма­ги и стал вы­чер­чи­вать план. На смски она дав­но уже не реа­ги­ро­ва­ла и жи­ла те­перь в гор­ной Гру­зии, вы­со­ко, где "ни до­ма, ни ули­цы". Ин­тер­нет там ло­вил­ся, но оп­ре­де­ли­тель ее не вы­све­чи­вал. Я знал, она там не за­дер­жит­ся -- но все ж про­ду­мы­вал слеж­ку. Как-то нуж­но ее уре­зо­нить, эту смеш­ли­вую стер­ву. Для на­ча­ла от­сек я мес­та, ку­да она не прие­дет, так как не раз там бы­ва­ла. Тай и поч­ти что всю Азию, по­ло­ви­ну Ев­ро­пы, Ма­рок­ко, Из­ра­иль, Рос­сию (ку­да ее не впус­ка­ли), и пол-кар­ты как ни бы­ва­ло. Ос­та­ва­лось все­го-то пол-ми­ра, и я на­чал по­ис­ки, во­об­ра­зив се­бя ин­тер­по­лом. Мои свя­зи, ко­неч­но, не мень­ше, а рас­то­роп­но­сти -- боль­ше. За­ка­зал на зав­тра би­лет до Тби­ли­си и от­ту­да -- во­ди­те­ля в По­ти.
       ................
      
       Моя хо­зяй­ка с де­ся­тым раз­ме­ром гру­ди (ес­ли не кру­че), на ко­то­рую лег­ко бы­ло ста­вить та­рел­ки и зав­тра­кать, ес­ли б бы­ла на се­бя хоть ми­ну­та, под­ме­та­ла фар­ту­ком бе­тон­ное крыль­цо, на­гнув­шись к же­лез­ной раз­ва­ли­ваю­щей­ся пе­чур­ке и од­ной ру­кой ста­вя на жер­доч­ку мя­со, а дру­гой по­ме­ши­вая ку­ку­руз­ную ка­шу для се­мьи и ско­та. За­пах мя­са был слад­ким: его ели толь­ко по празд­ни­кам, и то муж­чи­ны, ну и ко­гда при­во­зи­ли ту­ри­стов -- обыч­но ин­ди­ви­дуа­лов и ча­ще пья­ных, а то кто же по трез­во­сти со­гла­сит­ся сю­да на по­стой. Но­вень­кая на­вез­ла по­дар­ков и щед­ро пла­ти­ла. Да­же ста­рая, поч­ти сле­пая мать их об­ню­хи­ва­ла и не ве­ри­ла: фран­цуз­ский оде­ко­лон для мое­го му­жа, пол­го­да не мыв­ше­го рук, не го­во­ря уж о те­ле. По­сто­ял­ка ска­за­ла: пусть он хоть раз по­чув­ст­ву­ет се­бя мо­ло­дым, на­стоя­щим муж­чи­ной, да и вы се­бя -- жен­щи­ной. Я да­же по­пя­ти­лась: не хва­та­ло де­тей в на­шем воз­рас­те. Да­ла бы луч­ше день­га­ми.
      
       Я хо­те­ла тут за­дер­жать­ся, но что-то под­сте­ги­ва­ло: по­ра даль­ше, к мо­рю. По­про­си­ла хо­зяи­на со­брать ли­стья чая и тут же со­об­ра­зи­ла, за­чем за ка­лит­кой рас­тет ко­но­п­ля вы­ше рос­та, и что веч­но не­трез­вый му­жик на­вер­ня­ка пе­ре­пу­та­ет -- до­ка­зы­вай по­том та­мо­жен­ни­кам и со­ба­кам, что ты не кош­ка. Но он мне впа­рил па­ке­тик су­хо­го -- не­зна­мо че­го, а у гру­зин не от­ка­жешь­ся. Всу­чи­ли ка­ни­ст­ру ча­чи, но я на­дея­лась, что по до­ро­ге во­ди­тель рас­по­ря­дит­ся ею, как сле­ду­ет. Бы­ло чу­дес­ное ут­ро. Но мне не в ра­дость: толь­ко но­чью мы ви­дим друг дру­га, точ­ней, я гля­жу на те­бя, ду­ше­при­каз­чи­ка-ду­ше­гу­ба, не при­кры­вая гла­за. Ме­ня по­ве­ли по тро­пин­ке, по ка­ким ве­дут на рас­стрел, к ме­ст­ной дос­то­при­ме­ча­тель­но­сти -- не­ох­ват­но­му де­ре­ву не­из­вест­ной по­ро­ды, дей­ст­ви­тель­но впе­чат­ляю­ще­му, и я еще дол­го от­ле­п­ля­ла ко­люч­ки от брюк. Ар­хи­тек­ту­ры хва­та­ло: вче­ра мне по­ка­зы­ва­ли ук­ре­п­лен­ный кир­пи­ча­ми па­мят­ник Ста­ли­ну на лу­жай­ке вбли­зи до­ро­ги, но не­по­хо­же, что­бы там кто-то мо­лил­ся: в этих кра­ях па­ха­на ско­рей не лю­би­ли, не про­стив ему то, что сво­им он ни в чем не по­мог. Ес­ли мой на­род-ма­зо­хист не­нор­ма­лен раб­ской со­бор­но­стью, то гру­зи­ны сво­бо­до­лю­би­вы, но по­сле­во­ен­ное по­ко­ле­ние поч­ти уже вы­мер­ло, и толь­ко ме­ст­ные дол­го­жи­те­ли гла­за­ми мут­ны­ми от ви­на, го­ло­да и не­вос­тре­бо­ван­но­сти взи­ра­ли ми­мо ре­аль­но­сти. Кровь из них дав­но вы­со­са­ли свои и чу­жие. Я по­ду­ма­ла, как ожи­да­ние жиз­ни ме­ша­ет про­грес­су и тор­мо­зит раз­ви­тие ка­ж­до­го, -- сме­юсь над со­бой. Я все ча­ще под­ме­ча­ла то ощу­ще­ние, ко­гда ты мыс­лен­но в по­зе рас­пя­тья -- или го­ришь, как све­ча, по край­ней ме­ре у ме­ня от­ча­я­нье вы­зы­ва­ло имен­но эти два внут­рен­них об­раза. От­пе­ча­ток го­ря и ужа­са. Но гру­зи­ны ску­чать не да­ва­ли -- ме­ня на­ко­нец ок­ли­ка­ли или хло­па­ли по пле­чу, не­при­выч­ное еди­не­ние. Со­мне­ва­юсь, что им бы­ло луч­ше. Му­жи­ки мог­ли толь­ко "бом­бить" или стро­ить, на дру­гие ра­бо­ты не бра­ли. Все ос­то­рож­но рас­спра­ши­ва­ли, а как же там за гра­ни­цей, есть ли на­де­ж­да на за­ра­бот­ки. Что ме­ня по­ра­зи­ло -- так это ча­са­ми ва­ляв­шая­ся на при­пер­том кам­ня­ми ди­ва­не не­свя­тая трои­ца -- хо­зя­ин и ве­ли­ко­воз­ра­ст­ные сы­но­вья, ка­ж­дый с мо­биль­ни­ком, а при этом их древ­няя баб­ка всю жизнь с ма­ло­лет­ст­ва так и хо­ди­ла в дыр­ку в зем­ле во дво­ре, и ей ни­кто не под­ста­вил да­же ло­ма­ной та­бу­рет­ки, не толь­ко что уни­та­за. За­то в ча­ще не­по­да­ле­ку от до­ма со­ору­ди­ли спорт­зал -- сре­ди же­ст­ких кус­тов и цве­тов на круп­ные вет­ви де­ревь­ев на­ве­си­ли штан­ги из ржа­вых труб, а на кон­цы вде­ли кам­ни -- от­ку­ро­чен­ные от скал бу­лы­ги не­оте­сан­ной фор­мы. Чем те­бе не гим­на­сти­ка. Тут же сквозь ка­мен­ные кру­же­ва над­гро­бий про­све­чи­ва­ла си­не­ва, и солн­це лу­пи­ло в ли­цо. Жизнь все­гда со­сед­ст­ву­ет с тле­ни­ем. Ты ос­та­нешь­ся пу­шеч­ным мя­сом: на вой­не по­бе­ди­те­лей нет. Я про­ве­ри­ла, что моя боль не вы­цве­ла и не по­вы­вет­ри­лась, и за­ста­ви­ла се­бя за­зем­лить­ся -- здесь и сей­час. С тру­дом за­це­пив­шись за да­ту, опо­знать се­бя где-то в ию­ле -- да нет, в сен­тяб­ре. Там, где от жен­щин все­гда пах­нет кро­вью, от муж­чин пи­вом (ви­ном), от де­ревь­ев и вы­би­тых мос­то­вых -- до­ж­де­вы­ми чер­вя­ми, и ме­ня тош­нит на весь свет. Так пе­ред ор­газ­мом ду­ма­ешь, что сей­час этим же за­нят весь мир: при­об­ще­ние -- един­ст­вен­ное, что ме­ня со­еди­ня­ет с тол­пой, и то крат­ко­сроч­но. Боль уже ста­ла при­выч­ной: ее мож­но и не за­го­ва­ри­вать, а при­нять с рас­про­стер­ты­ми и про­би­рать­ся с ней вме­сте сквозь деб­ри, в обе­щан­ное на­ко­нец-то, од­на­ж­ды, бес­па­мят­ст­во.
       .................
      
       От По­ти я спал, под­пры­ги­вая на уха­бах в са­ло­не джи­па и то­гда вспря­ды­вая, как конь, но тут же сно­ва про­ва­ли­вал­ся. Во­ди­тель знал точ­но, что мою ми­лую не­де­лю на­зад дос­та­ви­ли в эти го­ры -- здесь все бы­ли род­ст­вен­ни­ки. Я то­ро­пил­ся, но все-та­ки мог ус­петь. Уже и сам со­мне­ва­ясь, что имен­но нас так свя­зы­ва­ет, что мы день и ночь ря­дом на лю­бом рас­стоя­нии, -- это лю­бовь или не­на­висть. Она ста­ла ме­ня из­бе­гать. Для охот­ни­ка это при­ман­ка, как для жерт­вы -- ло­вуш­ка. Уже не­сколь­ко лет на­чи­нал я ут­ро с нее -- ис­кал в соц­се­тях, ло­вил ее глу­пые сним­ки, по­том шел в бас­сейн и спорт­зал, но и под во­дой или гру­зом брен­ча­ла, как "цы­п­ле­нок жа­ре­ный", од­на и та же ме­ло­дия. Звук ее го­ло­са. Так что лип­кую пе­сен­ку я поч­ти за­ме­нил на во­ен­ные строч­ки Си­мо­но­ва: "Так убей же хоть од­но­го! Так убей же его ско­рей! Сколь­ко раз уви­дишь его, Столь­ко раз его и убей!". Я все вре­мя ри­со­вал кар­тин­ки, как бы это по­лу­чше ис­пол­нить. "Ес­ли до­рог те­бе твой дом", -- а что мне важ­ней, чем се­мья?
      
       Сна­ча­ла я вы­зы­вал в се­бе рев­ность. Она пы­та­лась, но ни с кем не мог­ла, по­сколь­ку, ска­за­ла, был я. Ни­че­го се­бе "был", -- вир­ту­аль­но! Я из­де­вал­ся и над ее вы­ну­ж­ден­ной фри­гид­но­стью, и над це­ло­муд­ри­ем: мне она бы­ла не нуж­на. Даль­ше вдруг я за­ме­тил: парк или го­род оду­хо­тво­ре­ны то­бой, без че­ло­ве­ка они ни­что. На­чи­на­ешь за­иг­ры­вать со смер­тью, но, как по­сле ру­ко­паш­но­го боя, дол­го не раз­жи­ма­ешь­ся -- как пру­жи­на на взво­де. Вре­мя кон­ден­си­ру­ет­ся, а при­выч­ное са­мо­лю­бо­ва­ние на­чи­на­ет вы­гля­деть глу­пым, ре­бячь­им, все­доз­во­лен­ность -- фик­ци­ей. Я по­ни­мал, сколь­ко муж­чин за­ви­ду­ет мне, -- без при­чи­ны, так как тут что-то не так: не во мне все де­ло, а в ней. Не факт, что я ее вы­ше, хо­тя это вы­гля­дит так. Да, па­лач влюб­ля­ет­ся в жерт­ву. Но уни­жен­ный ос­во­бо­ж­да­ет­ся пер­вым, и оп­лыв­шим от пы­ток ли­цом по­во­ра­чи­ва­ет­ся на солн­це, на ко­то­рое он не в си­лах смот­реть. Та­ков ее взгляд, ко­то­ро­го бы­ло не вы­не­сти. Я стал все ча­ще те­рять­ся: жизнь би­лась, как на бо­ло­те, где ты не зна­ешь, от­ку­да имен­но звук, и под бе­лым солн­цем ут­ра­чи­ва­ешь ори­ен­тир. На­все­гда ли?
      
       Ма­ши­ну трях­ну­ло, я уда­рил­ся го­ло­вой, но во­ди­тель дал ли­хо по тор­мо­зам, так как на­встре­чу бе­жа­ли маль­чиш­ки, от­кры­вая во­ро­та из двух пе­ре­кла­дин-ство­лов. Мы бы­ли на мес­те, и я мыс­лен­но сде­лал стой­ку, как гон­чая на не очень круп­ную и не опас­ную, но слиш­ком верт­кую дичь.
      
       13.
      
       Ме­ж­ду жен­щи­ной и муж­чи­ной, го­во­рят, где-то 75 гра­да­ций. Про­ме­жу­точ­ных ста­дий. Я жен­щи­на-жен­щи­на, но тер­петь не мо­гу тех, ко­го муж­чи­ны так лю­бят -- ною­щих, ка­приз­ных, же­ман­ных, де­лан­ных и бес­по­мощ­ных (яко­бы) ба­ры­шень. Ве­ро­ят­но, они три­ж­ды жен­щи­ны. И не суть, что это мои юные ба­буш­ки тан­це­ва­ли на ба­лах в кри­но­ли­не и кру­же­вах и ни­ко­гда не от­став­ля­ли ми­зин­чик в лай­ко­вой пер­чат­ке, по­доб­но куп­чи­хам. Моя схе­ма сра­зу же ру­шит­ся, ко­гда где-ни­будь на от­кры­той ам­стер­дам­ской тер­ра­се-ка­фе я ви­жу це­лую­щих­ся бо­ро­да­чей, -- это их лич­ное де­ло, но в ие­рар­хию они не впи­са­лись. Впро­чем, лишь бы ме­ня не тро­га­ли, ос­таль­ное -- как зна­ют. В эмиг­ра­ции ме­ня боль­ше вол­ну­ет во­прос, на ка­ком язы­ке мне ос­та­нет­ся го­во­рить в этом за­тя­нув­шем­ся на чет­верть ве­ка от­шель­ни­че­ст­ве без лю­дей и без птиц. От са­мой се­бя ус­та­ешь, так как зна­ешь от­ве­ты. А у нас же столь­ко во­про­сов! Мир не ви­ден сквозь дол­ла­ро­вую бу­маж­ку, на­прос­вет ку­пю­ра -- в ту­ма­не. Мо­жет быть, толь­ко сти­хи, и то не из мо­их ро­ман­сов, бле­стят на ост­рие соз­на­ния. Хо­ро­шо быть гу­ля­щей со­сед­кой: на­пьет­ся -- и вый­дет в лю­ди, вы­плы­вая и зве­ня ру­ка­ва­ми. И все же, не умея за­ви­до­вать, я втай­не мо­люсь: пусть слу­чит­ся во­вре­мя жен­щи­на -- по­бе­речь твои ра­ны, сдуть боль, по­ко­ить и не­жить. Про­пус­ти ме­ня, гос­по­ди, ту­да по­сле смер­ти, что­бы мы бы­ли ря­дом! Про­сти нам ре­ли­гии. Ну ка­кая у жен­щи­ны ве­ра?! Толь­ко лю­бовь.
      
       Ес­ли в дет­ст­ве пре­да­дут, из­на­си­лу­ют, на­из­де­ва­ют­ся всласть, то ря­до­вая чис­тая де­воч­ка вспом­нит о са­мо­убий­ст­ве, ее кро­хот­ный уз­кий ра­зум так про­ще от­ве­тит ре­аль­но­сти: не ду­мать, не быть. Стань не­мно­го по­стар­ше, она смо­жет срав­нить. Фар­тук ку­кол­ки -- с ня­ни­ным. Вид в ок­не по сто­ро­ну спаль­ни -- и уже не­множ­ко по­одаль. Что-то рас­ска­жут под­руж­ки, по­крас­нев­шие се­ст­ры и от­во­дя­щие гла­за ба­буш­ки в за­си­яв­ших оч­ках -- но вряд ли ма­мы, и вре­мен­но ты про­сто бу­дешь сто­ро­нить­ся от­ца и муж­чин, пред­чув­ст­вуя бу­ду­щее. Но ре­аль­ная об­ре­чен­ность еще то­бой не из­ве­да­на, ты не ви­дишь чу­жой все­доз­во­лен­но­сти, суб­ли­ма­ции сла­бо­го, -- мо­жет быть, ты про­ро­чишь воз­мез­дие, но -- ми­нуя все ста­дии ме­ж­ду. Ты еще не при­вык­ла, что в те­бе все бы­ло и есть -- му­зы­кан­та най­дут его ру­ки, а са­пож­ни­ка пом­нят за­пах ко­жи и стук мо­лот­ка, мо­лит­вен­ник уз­на­ет всле­пую свои пыль­ные книж­ки и па­перть, а зем­ле­коп уже хо­ро­нил и рас­тил, у не­го в кро­ви пле­щут­ся вет­ки си­ре­ни и жа­ж­да ле­тать -- оду­ван­чи­ка. Быв­шая фрей­ли­на ше­вель­нет­ся в ма­лень­кой ба­рыш­не, а во­ин то­мит­ся в маль­чиш­ке, как твои мать и отец, вра­ж­дуя и обо­жая, оп­ле­та­ют твой сла­бень­кий ствол, на­де­лив и вспо­ив его со­ка­ми. Од­но­кле­точ­ных то­же хва­та­ет, они те­кут под но­га­ми, и ты очень не ско­ро пой­мешь, как на них не нуж­но рав­нять­ся. У те­бя же есть еще шанс при­под­нять­ся не то что над со­бой, а над океа­ном и его от­ра­же­ни­ем -- не­бом. До са­мой пол­ной лу­ны.
      
       Раз­мыш­ляя, пе­ре­мес­ти­лась я на чер­ные, вул­ка­ни­че­ские пес­ки Уре­ки у еще те­п­ло­го мо­ря, ме­ж­ду до­ж­дя­ми и гро­за­ми, за­го­рая ря­дом с со­ба­ка­ми, уже ос­тав­лен­ны­ми на про­из­вол судь­бы наи­грав­ши­ми­ся ту­ри­ста­ми. Эти ра­не­ные в бо­ях и жую­щие кам­ни вме­сте с бро­шен­ной бул­кой двор­ня­ги из­ви­ва­лись ря­дом, на­де­ясь на чу­до, на друж­бу, как я -- на твою, но в их без­дон­ных муд­рых очах жи­ла об­ре­чен­ность. Че­рез па­ру дней я не вы­дер­жа­ла не­мо­го на­ше­го не­ра­вен­ст­ва (или брат­ст­ва) и рва­ну­ла в Ба­тум, но и там на буль­ва­ре клу­би­лась все та же бе­да, да что го­во­рить, ес­ли впро­го­лодь жи­ли де­ти. Ос­та­вив не­нуж­ные боль­ше ма­нат­ки и яр­кие пляж­ные штуч­ки, пе­ре­ле­те­ла я в Ки­ев.
       ............
      
       Там сле­ды ее за­те­ря­лись. Не за­став на вер­ши­не го­ры, ра­зо­злив­шись на свою не-сме­кал­ку и не­рас­то­роп­ность, я раз­ду­вал в се­бе не­на­висть. Эта дрянь ми­но­ва­ла кап­кан. Пре­зрев на­вя­зан­ную мне друж­бу, от ко­то­рой я не от­ка­зы­вал­ся. Пря­но пах­ло ее аро­ма­том, пе­ре­би­вая за­пах спе­ций; еще не уб­ра­ны бы­ли ка­кие-то ее об­нос­ки, ос­тав­лен­ные хо­зяй­ке, ва­ля­лись жен­ские ме­ло­чи. И толь­ко ее боль­ше не бы­ло. Все мои вы­чис­ле­ния рух­ну­ли, ис­кать ее нуж­но сно­ва, и я мыс­лен­но рыл уже зем­лю ко­пы­том и рвал­ся на­ру­жу. Со­сре­до­то­чить­ся мне не да­вал раз­доб­рев­ший от ча­чи во­ди­тель, и я ждал, ко­гда он пе­ре­ста­нет брен­чать на бая­не, на­ко­нец мне уда­ст­ся по­ду­мать. О чем -- я не знал. Я счи­тал ее уже пой­ман­ной: нас не бу­дут ис­кать на вер­ши­не, здесь она в мо­ей вла­сти, хоть за­му­руй эту стер­ву. Мне сна­ча­ла хо­те­лось по­му­чить -- на­сла­дить­ся ею по ка­п­ле, и я вы­зы­вал в се­бе об­ра­зы, пред­став­ляя то ее пре­ды­ду­щих муж­чин, то са­му ее в юно­сти, то те­перь -- без­за­щит­ную, те­п­лую, так на­де­яв­шую­ся, что я ста­ну ее опо­рой. Я ее не­на­ви­дел так бе­ше­но, что ни­че­го не про­щал. Ни за­му­же­ст­во, ни адюль­те­ры, ни тех, ко­му от­ка­за­ла, ни то, что я не це­ло­вал ее, хо­тя бы лег­ко до­тя­нул­ся, по­ма­ни ее толь­ко паль­цем -- но тут прав­да ме­ня об­ры­ва­ла и силь­ней еще за­во­ди­ла, хо­хо­ча пря­мо в уши: мол, да от­ку­да ты зна­ешь. Чёрт, что же я не про­ве­рил! Я ощу­щал се­бя ло­хом, и все на­чи­на­лось с на­ча­ла. Ха­ме­ле­о­ны слов, сце­п­лен­ные хво­ста­ми, пе­ре­ли­ва­лись и ра­ни­ли: как же я упус­тил эту суч­ку! Мне хо­те­лось пе­ре­сы­пать ее наф­та­ли­ном, за­ду­шен­ной в шу­бах. За­бить из­вест­кой, срав­нять це­мен­том, за­лить фор­ма­ли­ном, чтоб че­рез ве­ка на­сла­ж­дать­ся ее смерт­ной му­кой. Я сни­мал мас­ку с ее ис­ка­жен­но­го ли­ка, но гипс ка­ж­дый раз раз­би­вал­ся. Нет, из брат­ской люб­ви про­из­ра­ста­ет не то, не та­ко­го на­ка­ла, роз­ли­ва, от­тен­ка, -- здесь бы­ло ще­мя­щее чув­ст­во. Я, ве­ли­кий за­вое­ва­тель, под­ми­наю­щий ар­мии, го­ро­да, под­ни­маю­щий тОл­пы с ко­лен, что­бы бро­сить их всех ли­цом вниз, гру­дью на ам­бра­зу­ру, не дав по­след­не­го сло­ва, -- я, царь зем­ли, оп­ло­шал. Я не смог ра­зо­брать за­пу­тан­ное на­след­ст­во, ос­тав­лен­ное нам Де Са­дом, увяз, не ус­во­ив уро­ка.
      
       По­вер­нув­шись спи­ной к две­ри, чтоб ме­ня не за­ста­ли, я мял ее ста­рые тряп­ки, ком­кал, как ее те­ло, при­жи­мая к ли­цу, за­ды­ха­ясь. Упорх­нув­шая птич­ка смея­лась. За­ла­ял пес, ко­то­ро­го она вче­ра слы­ша­ла. Бле­сте­ло солн­це сквозь вет­ки гра­на­та, ко­то­рым она улы­ба­лась. Все бы­ло на­пое­но ей, са­мо­лю­бо­ва­ние мне из­ме­ни­ло, я на­пол­нил­ся ею. Вот че­рез этот длин­ный, не­те­сан­ный стол я ее пе­ре­гнул, я бро­сил плаш­мя на сто­леш­ню -- нет, ерун­да, я нес ее бе­реж­но, сжи­мая в лег­ких объ­ять­ях, а она ти­хонь­ко сто­на­ла. Нет, но она там по­ра­нит­ся, по­рвет свой шелк и ка­прон, я не бу­ду пу­гать ее, ты не дро­жи, моя де­воч­ка, ты са­ма -- и гор­дость, и уни­же­ние, я те­бя да­же не тро­ну, толь­ко слег­ка по­ка­чаю. За­сы­пай, моя ми­лая, ты ус­та­ла с до­ро­ги. Я из­му­чил те­бя сво­ей те­нью. Что мне сде­лать, чтоб ты про­сти­ла?!
      
       Под­ни­ма­ясь, я все кру­че опус­ка­юсь в ад по пря­мой. Воз­вы­ша­ясь, те­ряю се­бя, но об­ре­таю дру­гих. Мне нель­зя на­зад, сле­пая ве­ра еще ме­ня сдер­жи­ва­ет, но чут­кий ра­зум му­тит­ся. Я бо­юсь там те­бя не за­стать. Я го­тов на сдел­ку с со­ве­стью; честь -- ну ка­кая без­де­ли­ца. Я при­ме­ряю на се­бя все ру­баш­ки, вклю­чая сми­ри­тель­ную, и на­яри­ваю не в такт, но по­па­даю ме­ж­ду зем­лею и не­бом, ме­ж­ду со­бой и то­бой, и с ужа­сом ви­жу те же труп­ные пят­на на солн­це, что у те­бя на гу­бах, у лу­ны -- на ла­до­ни, и я га­даю по ней: лю­бит -- не лю­бит, точ­ней, быть или не быть. Так маль­чиш­ки спо­рят на жен­щи­ну. Да­же луч­ше на день­ги -- как ее вме­сте раз­де­нем, спо­ро ли, как по­дол на­тя­нем за го­ло­ву, чтоб она нам не по­ме­ша­ла. Так луч­шие дру­зья спо­рят на лю­би­мую -- с кем она вый­дет на смерть, по­чи­тая за сча­стье. Она най­дет по­том эти за­пис­ки и на­все­гда ут­ра­тит ве­ру в муж­чин и лю­бовь, но ка­кое нам де­ло? На­сла­ж­де­ние не­до­оце­не­но, это оно, его не­хват­ка и его не мерт­вая хват­ка -- дви­га­тель про­грес­са, яб­ло­ко раз­до­ра, при­чи­на войн. Кто по­знал ин­цест и ре­бен­ка, кто сы­пал соль в ра­ну и ску­лил от бо­ли, ис­пы­ты­вае­мой лю­би­мой, тот сто­ит вы­со­ко над лю­бо­вью. Он от­дал свою ду­шу -- но кто ее под­бе­рет? Ко­му нуж­на эта пор­ча?! Толь­ко те­бе, до­ро­гая.
      
       14.
      
       Уми­рать не хо­те­лось. Я по­ня­ла, что он де­ла­ет. Что он за­те­ял пят­наш­ки -- оче­ред­ную иг­ру. Мне за­вя­жут гла­за -- и ко­нец. А он бу­дет во­дить, по­ка ме­ня не пой­ма­ет. -- Мой до­б­рый и ум­ный шо­фер пе­ре­слал со­об­ще­ние от сво­его род­ст­вен­ни­ка, что ме­ня ис­ка­ли в го­рах, что ты взял след и идешь те­перь, не сби­ва­ясь. У ме­ня бы­ло шан­сов не мно­го: толь­ко скры­вать­ся, пет­ляя, но при тво­их ба­ры­шах, лиш­нем вре­ме­ни, свя­зях это бы­ло поч­ти бес­по­лез­но. В Кие­ве за­дер­жа­лась я на не­де­лю, не рас­ска­зы­вая друзь­ям, с че­го это их по­се­ти­ла. Я из­бе­га­ла тур­троп, мод­ных мо­ле­ку­ляр­ных рес­то­ра­нов, све­жих май­дан­ных мо­гил, а дер­жа­лась, как под­ра­нок, по­бли­же к лю­дям -- но сто­ро­нясь ав­то­страд. Мне ды­ша­ли в за­ты­лок. Ощу­ще­ние, до бо­ли род­ное быв­шим зэ­кам и тво­им со­оте­че­ст­вен­ни­кам -- но не мне, по­за­быв­шей реа­лии и чет­верть ве­ка жи­ву­щей на за­па­де. Нет, хо­те­лось мне -- жить. Не с то­бой, -- при те­бе, по­ка еще тле­ла на­де­ж­да. Те­перь она от­ня­та, так ре­бен­ку су­лят кон­фет­ку, а про­тя­ги­ва­ют свер­ну­тый фан­тик и глу­мят­ся по­том над оби­жен­ным ви­дом. Учись жиз­ни, ма­лыш! При­го­дит­ся. Я ша­га­ла от Бабь­е­го яра -- к вру­бе­лев­ским фре­скам, за­зуб­рен­ным еще в дет­ст­ве, и на тер­ри­то­рии псих­боль­ни­цы не­удоб­но бы­ло от­сле­жи­вать, как по­се­ти­те­ли или са­ми тре­вож­ные жи­те­ли шмы­га­ли в дыр­ку в за­бо­ре: тут все бы­ло ря­дом, пе­ре­те­ка­ло ту­да и об­рат­но -- как в не­сча­ст­ной тво­ей го­ло­ве.
      
       Из Жу­лян, ози­ра­ясь и ино­гда при­кры­ва­ясь плат­ком, уле­те­ла я в Минск, а от­ту­да на по­ез­де -- в Го­мель. Бы­ло яс­но, мой путь не­пре­ры­вен, я уже пре­вра­ти­лась в без­дом­ную и ме­та­лась все суе­вер­ней по сто­пам сво­их пред­ков, часть ко­то­рых жи­ла в Бе­ла­ру­си и спас­лась от по­гро­мов. У при­вок­заль­ной гос­ти­ни­цы воз­ле об­мен­ни­ка уг­рю­мо пас­лись про­сти­тут­ки, их не гна­ли -- долж­но быть, за мзду, и сре­ди них, сес­тер по не­сча­стью, и в па­ла­точ­ном скуд­ном рын­ке я опять мог­ла за­те­рять­ся. Мо­им пра здесь при­над­ле­жа­ли гим­на­зия, фаб­ри­ка, склад, я зна­ла ме­сто их до­ма и на раз­ва­ли­нах па­мя­ти до­ст­раи­ва­ла все зда­ние, вос­кре­шая сво­их же рас­стре­лян­ных по име­ни на обе­ли­ске, а так­же бе­жав­ших в Гер­ма­нию, о чем лю­би­мая ба­буш­ка, про­жив ед­ва ли не век, мне не на­мек­ну­ла ни ра­зу. И я вспом­ни­ла па­мят­ник Ста­ли­ну.
       ....................
      
       Са­мо­лет взмы­ва­ет и смы­ва­ет дру­га ли, не­дру­га, -- сти­ра­ет ре­зин­кой. Но я на­стиг ее в Го­ме­ле. Оп­ре­де­ли­тель не под­ка­чал, ее вы­дал бан­ков­ский счет. Я так и ду­мал, она же дав­но со­би­ра­лась по мес­там бое­вой сла­вы -- оты­ски­вать те­ни пред­ков. С этим ез­ди­ла в Ба­ден-Ба­ден в Лет­ний те­атр, к до­му Га­га­ри­ных, в ка­зи­но и, ко­неч­но, в Кур­зал и на во­ды, где от­пи­ва­лись ее бла­го­род­ные. Впро­чем, та же во­да по­да­ва­лась и в ее но­ме­ра, из двух раз­ных кра­нов над ван­ной. Я, ес­те­ст­вен­но, знал, что ее пла­те­же­спо­соб­ность не­ве­ли­ка, по­езд­ки не бес­ко­неч­ны, и ста­рал­ся за­гнать ее в угол. В ста­рое вре­мя я бы ску­пил ее дол­ги и рас­пис­ки и при­жал бы бы­ст­рей, но жи­вем мы се­го­дня.
      
       Пол­день пах ка­пу­ст­ным обе­дом, я от­каш­лял­ся, по­пле­вал на бо­тин­ки и вы­тер, по­сло­нял­ся на­про­тив во­кза­ла, по­ни­мая, что не раз­ми­нуть­ся. Пу­тей от­сю­да не мно­го -- точ­нее, нет вы­хо­дов. Не­на­дол­го мне бы­ло бы нуж­но вер­нуть­ся на ро­ди­ну -- пе­ре­из­брать и от­ма­зать при­яте­ля-гу­бер­на­то­ра, обя­зан­но­го мне -- с по­сле­зав­тра по­жа­луй что жиз­нью. Я на­де­ял­ся спра­вить­ся рань­ше, в гос­ти­ни­це это удоб­но. Уже вы­чис­лив при­бли­зи­тель­но, где скры­ва­ет­ся птич­ка, я на­то­чил и на­стро­ил ма­нок на вер­ную но­ту. Здесь, в про­вин­ции, я по­ни­мал еще чет­че, и что пло­хо об­ра­зо­ван в Сов­ке, не­смот­ря на до­ба­воч­ное про­грам­ми­ро­ва­ние и майк­ро­софт­ские кур­сы в Аме­ри­ке, где мы пи­ли ком­паш­кой пол­го­да. И что я из глу­ши -- а она впе­ре­ди, "она бы­ла в Па­ри­же", но финт как раз в том, что не бы­ла -- а жи­ва­ла, в то вре­мя как ту­ри­стом ты, счи­тай, смот­ришь те­лик в вы­со­кой ре­зо­лю­ции, но сам ту­да не про­ник­нешь. Я взгля­нул на ча­сы и ощу­тил не­уют: по мо­им рас­че­там, она уже долж­на бы­ла вый­ти. Про­сти­тут­ки жа­лись все бли­же, на­халь­ней, су­жая коль­цо, но поя­ви­лись мен­ты, пе­ре­ки­ну­лись с ни­ми, фа­нер­ка об­мен­ни­ка с шу­мом за­хлоп­ну­лась на пе­ре­рыв (де­нег нет), и я дви­нул­ся к стой­ке пор­тье. Во­круг сно­ва­ла все та же стра­на, где бы­ли за­кры­ты бор­де­ли, Бе­рия ха­пал кра­са­виц, тюрь­мы стоя­ли, за­би­ты под­ро­ст­ка­ми, жен­ские боль­ни­цы ки­ше­ли са­ди­ст­ка­ми и лес­би­ян­ка­ми, ро­ди­те­ли пря­та­ли го­лое те­ло, и до брач­ной но­чи их том­ные доч­ки ни­че­го не зна­ли о сек­се. В дет­са­дах от од­но­го по­ко­ле­ния к дру­го­му рот нам за­клеи­ва­ли пла­сты­рем или гро­зи­ли за­шить: не бол­тай в ти­хий час, го­лу­бок. До сих пор я во сне все вре­мя ка­раб­ка­юсь в го­ру -- бе­гу-не мо­гу. Я се­люсь там в стран­ных до­мах, под по­лом ко­то­рых не­дав­но бы­ло оч­ко, и я про­сы­па­юсь от стра­ха, что этот наст про­ва­лил­ся в клоа­ку и утя­нет ме­ня за со­бой. Я креп­ко знаю по опы­ту, что бог есть лю­бовь и ло­бо­вой удар на встреч­ной по­ло­се, а бег на мес­те -- един­ст­вен­ная воз­мож­ность сбить мас­ло. Кто силь­ней -- за­гре­ба­ет про­тив те­че­ния, я та­ких не встре­чал. Де­ти пьют, сте­лят­ся ма­те­ри, от­цы уби­ва­ют и гра­бят, пер­спек­ти­ва ста­рин­ная, как мо­не­та в му­зее, и мне, ис­то­ри­ку, льстит. Ла­донь за­че­са­лась (не к вы­пив­ке). Я взгля­нул на ча­сы и за­ме­тил, что на ней, на ли­нии жиз­ни, из­ви­ва­ет­ся моя де­воч­ка, про­зрач­на и при­зрач­на, не­пред­ста­ви­мо пре­крас­на, неж­на ко мне и лю­би­ма. Мы с ней шли всю до­ро­гу и це­ло­ва­лись, не при­кос­нув­шись ни ра­зу. Она вдруг ле­гонь­ко спо­ткну­лась, за­це­пив­шись ту­фель­кой и про­тя­нув ко мне ру­ку -- и я упал в про­пасть.
       .................
      
       Мне нель­зя бы­ло меш­кать, ощу­ще­ние не из уют­ных, безо вся­кой яв­ной при­чи­ны. Без ве­щей я спус­ти­лась к пор­тье, та­щя су­моч­ку с до­ку­мен­та­ми за по­во­док, как со­бач­ку, и до­же­вы­вая кру­ас­сан. Ты ле­жал на по­лу, это бы­ло как вы­стрел в упор: на­ко­нец мы уви­де­лись. И тут же мол­ни­ей мысль: бе­ги, еще мо­жешь ус­петь. Он был не­под­ви­жен, но жив. Как все­гда в ми­ну­ту опас­но­сти, все за­пе­чат­ле­лось от­чет­ли­во: кровь струй­кой по­сле уда­ра, ли­цо, от­тен­ком сли­ваю­щее­ся с ка­фе­лем, брас­лет ча­сов ве­се­лой ок­ра­ски -- я в мар­ках не раз­би­ра­лась, рюк­за­чок, столь зна­ко­мый. У вас то­же, ко­неч­но, бы­ва­ло: то ближ­ний слух вос­хо­дит за даль­ним, а то ров­но на­обо­рот, или слух -- а по­том уже зре­ние (во­до­пад шу­мит, ко­ма­ры), и я чет­ко слы­ша­ла ти­ка­нье, а не ды­ха­нье и шум го­ло­сов под­бе­гаю­щих и уже зо­ву­щих на по­мощь. Я рва­ну­лась к две­ри и, не пом­ня се­бя и до­ро­гу, на­пе­ре­рез ав­то­бу­су и связ­ке так­си, раз­гре­бя пе­ше­хо­дов, ог­лох­шая для ок­ру­жаю­ще­го, с кам­нем в гор­ле вме­сто спа­си­тель­но­го ки­сло­ро­да, с не­воз­мож­но­стью вы­мол­вить сло­во я впры­ги­ва­ла в ва­гон не­из­вест­но­го по­ез­да. Уже осоз­нав свое пре­да­тель­ст­во, ду­ма­ла я не об этом, -- ка­кое там ду­ма­ла, это об­рыв­ки ре­ак­ций, как об­ла­кА на вет­ру, би­ли в на­бат: жи­вой, лю­би­мый, жи­вой. Ус­пе­ют, спа­сут.
      
       Свет­скость в нас по­бе­ж­да­ет, и на­ко­нец, про­бе­жав по гре­мя­щим ва­го­нам и спо­ты­ка­ясь на спай­ках, я скольз­ну­ла в по­след­ний там­бур и вы­шла к лю­дям, поч­ти как ни в чем не бы­ва­ло. На таб­ло све­тил­ся ма­ли­но­вым план даль­не­го сле­до­ва­ния, на ка­кой-то стан­ции к не­на­ше­му ско­ро­му по­ез­ду уже тя­нул­ся, как из под­зе­ме­лья, хор паль­цев с ме­шоч­ка­ми то ва­ре­ной кар­тош­ки, то бе­ля­шей в ста­ром жи­ре, то ко­ро­тень­ких огур­цов с рас­со­лом и без, это ба­буш­ки вы­жи­ва­ли, а ба­зар­ные дев­ки го­ло­си­ли и пред­ла­га­лись на­стыр­но и без сты­да. Мы ка­ти­ли се­бе по стра­не ла­ге­рей, чер­но­быль­ских дву­гла­вых рыб, рас­пи­раю­щих ре­ки, по за­губ­лен­ной, но, как ин­ва­лид, куль­тя­ми ма­шу­щей нам при­ро­де, все бы­ло род­ным и при­выч­ным. Впе­ре­ди стоя­ла зи­ма, еще не сме­нив­шая осень, и луч­ше бы­ло не про­сы­пать­ся, не про­сы­хать, не рас­сЫ­пать­ся пла­стин­ча­той шляп­кой гри­ба, из­мель­чен­ной в тру­ху, но я вы­чер­чи­ва­ла тра­ек­то­рию даль­ней­ше­го сво­его вос­хо­да-па­де­ния, как бес­при­зор­ная сля­коть. Я, ко­неч­но, под­тру­ни­ва­ла над гор­ды­ней тво­ей, ма­га­зи­на­ми, бан­ка­ми, вкла­да­ми, я смея­лась над муж­ским пре­иму­ще­ст­вом, так как ты сам на­до мной из­де­вал­ся в раз­ных ко­ми­че­ских мас­ках, при­ме­ряя од­ну за дру­гой, но по­том они при­рас­та­ли. Я по­бе­ди­ла и оп­ро­ки­ну­ла те­бя, все­мо­гу­ще­го, на­земь. Ах как час­то судь­ба хо­хо­чет в от­вет и ри­ко­ше­том все это нам воз­вра­ща­ет! Кто из нас рас­сме­ет­ся по­след­ним? И как жен­щи­не быть ин­те­рес­ной, ко­гда в эмиг­ра­ции ос­та­ет­ся в ито­ге от жиз­ни ка­ких-то пять слов? Да, при­тя­ги­ва­ют­ся до ис­кры две лич­но­сти, вы­хо­дят на ор­би­ту друг дру­га -- не ото­рвать­ся, не при­кос­нуть­ся. А что зна­чит до­жить за сво­его близ­не­ца, до кон­ца? Я гля­де­ла в ок­но, где про­но­си­лось не­мое ки­но, и тут вдруг торк­ну­лась лас­точ­ка. Что ж ты ты­чешь­ся в стек­ло, дав­но уне­сен­ная вет­ром? Со­ста­вы ка­тят­ся, спо­ты­ка­ясь на сты­ках, но я при­вык­ла тас­кать­ся по эмиг­ра­ци­ям: зо­ну от зо­ны не от­ли­чить сквозь скре­щен­ные паль­цы и про­ды­шан­ное окон­це бе­ло­го солн­ца. Мне по­ду­ма­лось о зо­нах дру­гих, эро­ген­ных, и все рас­тво­ри­лось во сне.
       ..................
      
       Я при­кно­пил кар­ту к сте­не и ша­ри­ко­вой руч­кой от­ме­тил пер­вые точ­ки. Пас­та не слу­ша­лась, я по­тряс руч­ку и швыр­нул ее в угол. Жир­ным фло­ма­сте­ром луч­ше. Опо­здав спа­сать гу­бер­на­то­ра, все же сев­ше­го за не­от­кат те­перь лет так на де­сять, я про­фу­кал серь­ез­ный вы­иг­рыш, че­го ни­ко­гда рань­ше не бы­ло. Еще и баб­ки те­рять из-за этой крах­маль­ной -- ку­ла­ки уже са­ми сжи­ма­лись. Не­де­лю на­зад я за­сек ее тра­ек­то­рию, сна­ча­ла не по­ни­мая, от­ку­да та­кие зиг­за­ги: она шны­ря­ла по све­ту из Бар­се­ло­ны в То­кио, от­ту­да в Уз­бе­ки­стан, даль­ше на Кю­ра­сао, в Пе­ру и в Шта­ты -- ка­за­лось, ка­кая тут ло­ги­ка? Тем бо­лее, не при день­гах. И тут как про­би­ло: она, влюб­лен­ная умо­по­ме­шан­ная, по­вто­ря­ет мои же мар­шру­ты! Это же я год на­зад пе­ре­ле­тал от­ту­да сю­да, и вот она, жен­ская ло­ги­ка! Это зна­чит, что сле­дую­щим пунк­том она пла­ни­ру­ет Ин­дию -- и, ве­ро­ят­но, Не­пал. На­цио­наль­ный парк тиг­ров. Ес­ли все же ту­да до­бе­рет­ся. Я вспом­нил под­роб­но­сти с той же сме­сью брезг­ли­во­сти и же­ла­ния, с ка­кой жу­ешь от­вар­ной те­ля­чий язык или пьешь тем­ный суп из бычь­их хво­стов: не сто­ит за­ду­мы­вать­ся. -- Вот уж точ­но что не про Ин­дию. Это там я за­стал все са­мое чис­тое -- и гряз­ное, что бы­ва­ет на све­те, са­мую край­нюю ни­ще­ту -- и ве­ли­чай­шее бо­гат­ст­во, ко­то­рое так им­по­ни­ру­ет. На гра­ни­це с Ин­ди­ей ин­те­ре­со­вал ме­ня На­цио­наль­ный парк, до ко­то­ро­го из Кат­ман­ду до­би­ра­лись мы на ав­то­бу­се ча­сов семь, по­пав в мерт­вую проб­ку, так что я дол­го раз­гля­ды­вал и тет­ку на­про­тив с коль­цом в но­су, и по­про­ша­ек сна­ру­жи, и сто­яв­шие, как на во­до­пое, ма­ши­ны не­ве­до­мых нам по­род, но на­ко­нец мы по­па­ли в Чит­ван. На­ка­ну­не в дру­гой час­ти Не­па­ла моя зна­ко­мая по преж­ним по­езд­кам де­ся­ти­лет­няя де­воч­ка умер­ла от уку­са змеи или, мо­жет быть, скор­пио­на, что там бы­ло впол­не обы­ден­но. Те­перь я сам на­хо­дил­ся в мес­те ку­да бо­лее опас­ном и не­изу­чен­ном -- в де­рев­не не­по­да­ле­ку от Пар­ка, где тиг­ры рань­ше бы­ли свя­щен­ны­ми жи­вот­ны­ми, но те­перь их ос­та­лось мень­ше двух­сот, и хо­тя на от­стрел все­гда тре­бо­ва­лось спе­ци­аль­ное раз­ре­ше­ние пра­ви­тель­ст­ва, не­паль­цы ино­гда при­бе­га­ли к этой по­след­ней ме­ре. Не так дав­но здесь бы­ли не­про­хо­ди­мые джунг­ли, тер­ри­то­рия ди­ких зве­рей, но вме­сто ле­са те­перь по­се­ли­лись лю­диш­ки. Тиг­ры при­вы­ка­ли к ра­бот­ни­кам и пе­ре­ста­ва­ли бо­ять­ся, вы­ну­ж­ден­но де­ля с ни­ми аре­ал оби­та­ния. Кус­ты ост­рой тра­вы рос­ли на от­кры­тых мес­тах рас­ки­ди­стые, как в ва­зо­нах. Ме­ст­ные ска­ши­ва­ли тра­ву и не­сли ее, при­вя­зав пу­ки за спи­ну, сквозь вы­со­кие бе­лые ко­ло­сья и ос­тья. До­ро­га ви­лась средь по­лей, точ­ней, за­рос­лей с двух сто­рон, и ме­ж­ду кам­ня­ми лы­се­ли ко­леи от ко­лес, а в се­ре­ди­не, под ку­зо­вом, зе­ле­не­ла лен­та тра­вы. Хи­жи­ны, нас ок­ру­жав­шие, на стол­бах воз­вы­ша­лись под кры­ша­ми из су­хой и тол­стой со­ло­мы, при­сы­пан­ной свер­ху по­жух­лой ли­ст­вой. На рас­стоя­нии взгля­да пас­лось ста­до буй­во­лов, и ма­ли­но­вый сол­неч­ный диск вос­хо­дил в не­бо пра­виль­ным кру­гом, пре­вра­ща­ясь бы­ст­ро в жел­ток и уже ос­ле­п­ляя. Все бы­ло бы мир­но -- ес­ли б не знать, по­че­му ту­да тя­нут­ся пут­ни­ки. В Чит­ва­не уже ско­ро пол­то­ры сот­ни лю­дей бы­ли рас­тер­за­ны ти­гра­ми-кан­ни­ба­ла­ми. Вот сю­да-то по мо­им твер­дым рас­че­там долж­на бы­ла ско­ро на­пра­вить­ся моя не­на­гляд­ная де­воч­ка, с ко­то­рой уже год я не мог рас­кви­тать­ся. Я по­спо­рил бы сам с со­бой на ящик вис­ки, но тут был су­хой за­кон. Я по­тер в ожи­да­нии ру­ки и, от­пус­тив до ут­ра про­вод­ни­ка и про­ве­рив сол­дат, не­от­луч­но де­жу­рив­ших ря­дом с на­тер­ты­ми ружь­я­ми, на­ко­нец при­лег от­дох­нуть.
      
       15.
      
       Де­нег мне ос­та­ва­лось на би­лет в од­ну сто­ро­ну, но я очень хо­те­ла про­сле­дить весь не­дав­ний путь до­ро­го­го мне че­ло­ве­ка. Тос­ко­ва­ла, как кош­ка. По­то­му ре­ши­лась на при­сут­ст­вие тиг­ров, а там уж я что-то при­ду­маю. Вот где точ­но ме­ня не най­дут, ин­тер­нет здесь не ло­вит. Да и сколь­ко мож­но се­бя ог­лу­шать гро­бо­вой ти­ши­ной лэп­то­па, ус­та­вясь в эк­ран в на­де­ж­де, а вдруг ты ко­му-то нуж­на и ему так же му­тор­но дер­жать се­бя пря­мо, с дос­то­ин­ст­вом на поч­ти от­ле­тев­шей ду­ше. Нет, я тщет­но пы­та­лась за­быть се­бя, вы­тол­кать за дверь, при­ткнуть с той сто­ро­ны ле­до­ру­бом или брев­ном -- и стать кем-то "им", в сред­нем ро­де. Но моя ду­ша не сда­ва­лась. Она бы­ла сла­бой жен­щи­ной, да­же про­сто пла­чу­щей де­воч­кой, улы­баю­щей­ся сквозь сле­зы. Как све­же­му воз­ду­ху, я за­хло­пы­ва­ла ок­но чув­ст­ву. Ку­да там! Оно вры­ва­лось, и толь­ко би­тые стек­ла зве­не­ли, ле­тя на про­хо­жих. Я пы­та­лась за­иг­ры­вать со смер­тью. Но как заи­гра­ешь пла­стин­ку -- квар­тир­ки ли, по­лу­стан­ка, лес­ной зем­ля­нич­ной по­ля­ны, ес­ли еще не из­жил се­бя? Ес­ли все это ше­ве­лит­ся, про­сит вни­ма­ния, тре­бу­ет, как ре­бе­нок, у ко­то­ро­го от­ни­ма­ют лю­би­мо­го миш­ку? Он его дер­жит за ухо, кри­чит и ку­лач­ка­ми де­рет­ся, и вдруг ока­зы­ва­ет­ся, что это -- итог, жизнь окан­чи­ва­ет­ся без дру­зей, род­ных, но сколь­ко во­круг вра­гов, ко­то­рых лю­би­ла, им ве­ри­ла! При­под­ни­ма­ясь над со­бой уже поч­ти что в боль­нич­ной па­ла­те, при­по­ми­ная бу­дущ­ность, еще пы­та­ешь­ся что-то ска­зать, шеп­нуть сла­бым го­ло­сом, так ру­ки Тол­сто­го вы­пи­сы­ва­ли вен­зе­ля на по­душ­ке в по­след­нем уга­ре, ко­гда он, а за ним Дос­то­ев­ский, а пе­ред ни­ми и Го­голь уже яс­но ви­де­ли, что от­ве­тов -- не бу­дет. Ос­та­ют­ся толь­ко во­про­сы. Ба­ра­бан­ную пе­ре­пон­ку бО­га про­ткну­ли ват­ной па­лоч­кой мол­нии -- он и не слы­шит пе­ре­пал­ки и пе­ре­стрел­ки, а мо­жет быть, за­би­ра­ет по­вы­ше го­лов, ино­гда стар­че­ски за­гля­ды­ва­ясь на дев­чо­нок -- ско­рей все­го, на­ри­со­ван­ных или вос­пе­тых дру­ги­ми: от­ра­жен­ный свет ему яр­че. Звез­да -- это дыр­ка в не­бе от хо­ро­ше­го сы­ра, вы­во­дит на­ру­жу звез­да сквозь та­кие от­вер­стия, где про­све­чи­ва­ет тот свет. Я ус­та­ла хо­дить по на­шим мес­там, как по клад­би­щу, и за­ста­ви­ла се­бя вый­ти на лю­ди. Что ж ты так слад­ко из­му­чил ме­ня? На­сла­дил­ся ис­ко­мым? Не­у­же­ли еще нет ос­ко­ми­ны?.. Ты сжи­мал ме­ня в тис­ках сво­их гряз­ных умо­по­строе­ний с та­кой си­лой -- не за­ду­шил бы ко­тен­ка! Ты, ко­неч­но, ла­тент­ный са­дист, и что те­перь с этим де­лать? Ты Нар­цисс, та­ким всё хо­ро­шо, не про­ро­нят лиш­не­го сло­ва, ос­то­рож­ны, зло­па­мят­ны; из­де­ва­ясь над ок­ру­жаю­щи­ми, са­ми все­гда всем до­воль­ны, да­же не за­ме­чая, что они не мсти­те­ли пра­вед­ные, а сла­до­ст­ра­ст­ни­ки, слад­ко­еж­ки и сы­рое­ды -- по­про­буй про­жуй, это вкус­но! Те­бе ин­те­рес­ны под­роб­но­сти, как имен­но те­бя лю­бят? При­гу­бив­ши сна­ча­ла, дол­го тя­нут ви­но, упи­ва­ясь вос­тор­гом, ну а что по­гу­бит -- все это по­том, не сей­час. Толь­ко и мож­но не­за­мет­но ур­вать те­бя при те­ло­хра­ни­те­лях, по­ка они от­вер­нут­ся -- по­дер­жать те­бя за ру­ку, по­це­ло­вать­ся по-дет­ски, а в ито­ге по­дать те­бе ру­ку и уз­кой тро­пой про­вес­ти те­бя, ми­лый мой, в веч­ность. А мне ин­те­ре­сен силь­ней­ший. И что те­перь де­лать, ко­гда он -- са­дист, в мо­ей го­ло­ве не жи­вет-не си­дит, и я-то не ма­зо­хи­ст­ка?
      
       Там, ку­да я на­прав­ля­лась, не толь­ко тиг­ры, но и ди­кие сло­ны унич­то­жа­ли лю­дей. Хряск и хруст сто­ял, как ко­гда мы гры­зем сте­бель сель­де­рея или сы­рую мор­ков­ку, -- это тигр пе­ре­ма­лы­вал че­ло­ве­че­ские кос­ти, и толь­ко в этих ши­ро­тах на гло­бу­се про­цве­та­ло лю­до­ед­ст­во ко­шачь­их. Не так дав­но на ре­ке с лод­ки ло­ви­ли ры­бу двое при­яте­лей, тигр в прыж­ке ста­щил в во­ду и по­во­лок по пес­ку три­дца­ти­лет­не­го ме­ст­но­го на гла­зах у вто­ро­го. Тот близ­ко ви­дел, как тигр тя­нет жерт­ву в тра­ву, пе­ре­хва­тив по­по­лам. Он спла­вил­ся по те­че­нию за под­мо­гой, но, ко­неч­но, уже бы­ло позд­но. Я все ча­ще ду­ма­ла о та­кой стран­ной ре­ак­ции: сви­де­тель вско­ре умер сам от ис­пу­га, -- от стра­ха быть съе­ден­ным. Умер про­сто от ужа­са. От пе­ре­не­сен­ной фан­та­зии. Я пред­став­ля­ла все его ощу­ще­ния -- от пре­сле­до­ва­ния жут­ких кар­ти­нок по но­чам и там, у ре­ки, от круг­ло­су­точ­но­го ожи­да­ния, ис­чез­но­ве­ния сна -- до па­ни­ки ме­ст­ных -- жить ря­дом с се­рий­ным убий­цей. Ка­ж­дый миг те­бя мо­гут убить! Тво­их близ­ких. Ты по­сто­ян­но при­слу­ши­ва­ешь­ся, тигр уве­рен в се­бе. Ты вгля­ды­ва­ешь­ся в тра­ву -- она слиш­ком гус­тая. Те­бя не­ко­му за­щи­тить: он бо­ит­ся толь­ко лю­дей и сво­их же ко­шачь­их со­брать­ев, но лишь до силь­но­го го­ло­да. Ко­рот­кий рва­ный рык -- воз­мож­но, твоя по­след­няя му­зы­ка. Чер­ные по­лос­ки на бе­лом и бе­же­вом, от­ра­зив­шие­ся в тво­их зрач­ках -- твое вер­ное бу­ду­щее. Мок­рый пе­сок и ка­ме­ни­стый бе­рег ре­ки, по ко­то­рой, как вол­на в океа­не, кур­си­вом пле­щет­ся кош­ка -- с то­бою в зу­бах.
      
       Бес­кон­троль­ное "я" вы­ры­ва­ет­ся на сво­бо­ду, ту­да ему и до­ро­га. Вот она, Твоя во­ля. -- Про­сто ру­ки у Не­го не до­хо­дят уб­рать, к ру­кам при­брать ме­ня за не­на­доб­но­стью, я этим поль­зу­юсь и то­ро­п­люсь, не по­па­дая в такт и сби­вая шаг, за­быв да­же свое имя: здесь не­ко­му про­из­но­сить. Кош­ки его не мяу­ка­ют. Здесь нет лиц -- точ­нее, не бу­дет. Па­лач и жерт­ва сли­ва­ют­ся. Ты не зна­ешь чис­лА и не раз­ли­ча­ешь стра­ну, все это боль­ше не­важ­но. Тол­стые, ту­гие бе­лые усы и чер­ный нос ти­гра дро­жат, об­ню­хи­вая об­щий с то­бою эфир. Тигр пре­сле­ду­ет жерт­ву до по­след­не­го мол­ча и вкрад­чи­во, за­тем -- мол­ние­нос­ный пры­жок, и цель по­ги­ба­ет от смер­тель­но­го уку­са в шею. Ес­ли ей так по­ве­зет. Ес­ли это не опь­я­няю­щий по­це­луй, ще­ко­та­ние нер­вов, за­сос, черт зна­ет что. Бе­ло­снеж­ные над­бро­вья ти­гра сдви­га­ют­ся и сме­ют­ся. Ты еще за­ме­ча­ешь вер­хуш­ки де­ревь­ев, об­на­жен­ные без ли­ст­вы, го­лы­ми се­ры­ми ство­ла­ми, как вски­ну­ты­ми ру­ка­ми без паль­цев, тор­ча­щие в мут­ное не­бо. И те­бе хо­ро­шо. Ты поч­ти сча­ст­лив -- как го­во­рил мой хо­зя­ин. По­ка что толь­ко "поч­ти".
      
       Ко­гда тигр го­то­вит­ся рас­кром­сать до­бы­чу, под­крав­шись к ней из за­са­ды, важ­на его бы­ст­ро­та. У ста­ро­го зве­ря обыч­но сто­че­ны ког­ти и рас­ко­ло­ты зу­бы, ус­пех его не сто­про­цен­тен. Он мо­жет быть ра­нен, му­чи­тель­но стра­да­ет от бо­ли и сла­бе­ет от го­ло­да, так что боль­ше не в си­лах при­выч­но охо­тить­ся на пят­ни­стых оле­ней, па­су­щих­ся здесь в изо­би­лии. Ис­че­за­ет при­выч­ная пи­ща, и нос хищ­ни­ка на­чи­на­ет дро­жать в сто­ро­ну мир­ных, ув­ле­чен­ных ра­бо­той кос­цов, об­ре­чен­ных на труд поч­ти круг­ло­су­точ­ный, на ры­ба­ков и де­тей. До сих пор они бы­ли со­се­дя­ми. Тиг­ри­це мя­са хва­та­ло, ее пя­ти-шес­ти­ки­ло­грам­мо­вая днев­ная кор­муш­ка на­пол­ня­лась кро­вью и па­ром. Нын­че иные реа­лии. Раз по­про­бо­вав слад­ко­го мя­са, об­ли­зав его соль и пе­рец, тигр удив­лял­ся и вку­су, и то­му, что его лом­кая, сла­бая шерсть вдруг сно­ва бле­сте­ла, то­пор­щи­лась. Шуб­ка гре­ла и пря­та­ла. Ба­лан­си­руя в жиз­ни, мы то­же ло­вим пе­рио­ды, пред­став­ляя и по­сле вби­рая си­лы при­ро­ды. Лю­бят ус­пеш­ных, сча­ст­ли­вых. Пе­ре­си­лив се­бя, ты за­ли­зы­ва­ешь рва­ную ра­ну, по­прав­ля­ешь сполз­шую стрел­ку чул­ка или сбив­шую­ся от сме­ха сквозь сле­зы мо­дель­ную шляп­ку. Ты ста­ра­ешь­ся не от­ста­вать: че­хов, гугль, тур­ге­нев. Эта оче­редь дви­жет­ся, длин­ной она толь­ко ка­жет­ся. Не­за­мет­но дой­дет до те­бя. Хо­ро­шо, ес­ли горь­кий шо­ко­лад за­ме­ня­ет те­бе по­це­луй -- мо­ло­дец, так дер­жать. Тан­цуй как ба­боч­ка -- но не пля­ши у ог­ня, вы­тво­ряя свои пи­ру­эты и па на за­висть та­ким же, как ты. Мне вспом­нил­ся ме­ст­ный рас­сказ, как маль­чон­ка не бо­ял­ся тиг­ров, но­чью спал у ко­ст­ра и ино­гда про­бу­ж­дал­ся от ре­ва и воя, под­час слиш­ком близ­ких. То­гда он под­бра­сы­вал ве­то­чек, раз­ду­вал огонь и спо­кой­но пе­ре­во­ра­чи­вал­ся на дру­гой бок, чтоб дос­мот­реть свой сон. Маль­чик слы­шал от тех, кто был в джунг­лях, что, ес­ли ти­гра не драз­нить и ни­чем не тре­во­жить, то он че­ло­ве­ка не тро­нет. Днем, встре­тив­шись с хищ­ни­ком, маль­чик про­сто от­сту­пал с его тро­пы или сто­ял не­под­виж­но. Тигр об­те­кал его, как во­да, и уда­лял­ся. Но я не знаю, чем кон­чи­лось. Долж­но же быть про­дол­же­ние.
       ................
      
       Бо­лезнь ме­ня от­пус­ти­ла, лу­на толь­ко еще за­ро­ж­да­лась, и мне бы­ло спо­кой­но и ве­се­ло. Тах­сил­дар и за­гон­щи­ки тиг­ров все­гда бы­ли ря­дом. Я вы­чис­тил зу­бы из­нан­кой ба­на­но­вой шкур­ки и при­слу­шал­ся к на­ча­лу Дня пер­вой лож­ки -- боль­шо­му не­паль­ско­му празд­ни­ку, ко­гда ма­лы­шу впер­вые да­ва­ли по­про­бо­вать бе­лый ва­ре­ный рис. Ма­лы­ша бы­ло жал­ко: ка­ж­дый из род­ст­вен­ни­ков под­хо­дил с под­но­ше­ни­ем и за­став­лял с лож­ки есть, ре­бе­нок вер­тел го­ло­вой, из­ма­зав­шись по уши, но по­че­му-то -- воз­мож­но, от стра­ха -- не пла­кал. Все бы­ли очень на­ряд­ны­ми, жен­щи­ны ку­та­лись в са­ри, и ре­бе­нок не знал, что в даль­ней­шем всю жизнь (ес­ли ему по­ве­зет) рис бу­дет глав­ной едой. Жен­щи­ны от не­го пол­не­ли, бо­ле­ли, а вы­со­хшие от тру­да и солн­ца муж­чи­ны бы­ли ра­ды и кро­хам. В де­рев­не на­ла­ди­ли биз­нес, ко­то­рый мож­но бы­ло б на­звать брач­ным ту­ром или эс­кор­том: ев­ро­пей­цы-ту­ри­сты пе­ре­да­ва­ли по це­поч­ке зна­ко­мым сво­им не­удач­ни­кам и не­до­но­скам, что здесь про­зя­ба­ют не­вес­ты, и что от­сю­да лег­ко мож­но вы­вез­ти дар­мо­вую убор­щи­цу-шлюш­ку. В свою оче­редь, жен­щи­ны сбав­ля­ли се­бе лет с де­ся­ток так, пол­то­ра, да ни­кто и не пом­нил в этих за­рос­лях, от ко­го и ко­гда он ро­дил­ся. За­то зна­ли твер­до: поч­ти не есть мя­са, яй­цо мож­но по по­не­дель­ни­кам, впро­чем, всех де­та­лей точ­но не пом­ню, но глав­ное, что, пе­ре­брав­шись от­сю­да в Ев­ро­пу, не­пал­ки блю­ли все тра­ди­ции, учи­ли де­тей язы­ку, оде­ва­ли со­глас­но при­выч­кам и пот­че­ва­ли тем же ри­сом. На ра­дость там вся­ким гол­ланд­цам... Я ог­ля­нул­ся на груп­пу охот­ни­ков со сня­ты­ми чал­ма­ми, с поя­са­ми и од­но­го да­же в на­бед­рен­ной по­вяз­ке, хо­тя хо­ди­ли обыч­но тут в брю­ках, по­чер­нев­ших от по­та фут­бол­ках и про­мас­лен­ных кеп­ках. Но се­го­дня за­гон­щи­ки со­би­ра­лись на по­ис­ки оче­ред­но­го ти­гра-шай­та­на: кто-то ви­дел сле­ды его ря­дом.
      
       Тра­ва про­би­ва­лась сквозь галь­ку, мы вы­шли к опуш­ке ле­са. Бе­лею­щие тро­пин­ки ис­пещ­ри­ли по­ле, мои шле­пан­цы глу­по по­сту­ки­ва­ли -- нуж­но бы­ло, ко­неч­но, на­деть вы­со­кие бо­тин­ки, но все рав­но пе­ре­сечь вброд мел­кий из­гиб ре­ки мы долж­ны бо­си­ком. Про­вод­ник не­дав­но рас­ска­зы­вал, что лю­ди для тиг­ров -- еда, и за­стиг­ну­тый как-то врас­плох ры­жий хищ­ник не хо­тел от­да­вать свою жерт­ву. Тиг­ре­нок вы­ма­хал с ти­гра, и мать его из­го­ня­ла, а дру­гие сам­ки в прай­ды не при­ни­ма­ли: он дол­жен был сам нау­чить­ся вы­жи­вать и охо­тить­ся, за­вое­вать тер­ри­то­рию и ос­та­вить по­том­ст­во. Сын-тигр ис­кал свое ме­сто, го­ло­дая, ху­дея и ска­лясь. Его все от­тал­ки­ва­ли, эта мысль не да­ва­ла мне вы­стро­ить ло­ги­ку, я все вре­мя це­п­лял­ся за то же: ни­ко­му он был боль­ше не ну­жен. Его свет­ло-зе­ле­ные гла­за осо­бен­но­го от­тен­ка, ка­кие бы­ва­ют толь­ко у рыб и у ко­шек, да еще у ред­ких птиц в Аф­ри­ке, по­сто­ян­но ис­ка­ли до­бы­чу. Не столь­ко го­лод, сколь­ко дет­ская оби­да и удив­ле­ние долж­ны его му­чить, ведь тигр бо­ит­ся лишь тиг­ров. И тут он вспо­ми­нал, как ма­ма вер­ну­лась с охо­ты, в зу­бах не­ся че­ло­ве­ка. Им бы с бра­том втро­ем не хва­ти­ло, но все-та­ки это под­корм­ка, те­перь мож­но бы­ло слад­ко об­лиз­нуть­ся и свер­нуть­ся уют­но клуб­ком. Ма­ма мур­лы­ка­ла ря­дом. Ти­грам не­где бы­ло тут жить, и вы­со­кая осо­ка толь­ко ца­ра­па­ла взгляд, но не за­щи­ща­ла от яви. Эти звон­кие жен­щи­ны в тем­но-крас­ных плат­ках вро­де на­ших на­цио­наль­ных -- точ­ней, не от­сю­да ли ко­ро­бей­ни­ки тас­ка­ли бау­ла­ми все, что поч­ти что бес­плат­но и мод­но. Эти те­п­лые с ви­ду, поч­ти шер­стя­ные и празд­нич­ные, по­сте­пен­но став­шие до­маш­ни­ми тря­поч­ки на кру­тых го­ло­вах ма­ни­ли ую­том и сы­то­стью. И в до­мах на стол­бах ино­гда слы­ша­лась гру­ст­ная пес­ня, ес­ли хо­зяй­ка пе­ре­ти­ра­ла зер­но или дои­ла рас­па­рен­ную буй­во­ли­цу. Сор­ня­ки, как вью­ны, рас­пло­ди­лись и пот­че­ва­ли тра­во­яд­ных, не об­ра­щав­ших вни­ма­ние на му­равь­ев и мош­ку. Так гир­лян­да­ми с ве­ток спу­кал­ся дол­гий... фи­ла­ки­лис или фи­за­лис, на слух не за­пом­нишь. Од­но­ро­гие но­со­ро­ги ку­па­лись в ре­ке ря­дом с ве­ли­ки­ми ази­ат­ски­ми сло­на­ми, ну чем те­бе не эк­зо­ти­ка. На под­виж­ных ка­ноэ по за­бо­ло­чен­ной ре­ке Те­рая сре­ди со­тен кро­ко­ди­лов ка­та­лись ад­ре­на­лин­щи­ки, -- впро­чем, их бы­ло не мно­го. Толь­ко к но­чи парк у под­но­жия хреб­та Ма­хаб­ха­ра­та в Чит­ва­не за­ми­рал по­сте­пен­но, ко­гда зве­ри­ный рык пе­ре­кры­вал суе­ту че­ло­ве­ка и кру­то за­ме­ши­вал­ся на во­плях обезь­ян и под­ра­жа­нии птиц. То­гда на­сту­па­ла по­ра дро­жать сжав­шим­ся буй­во­лам, при­вя­зан­ным на­мерт­во к пал­ке: ес­ли тигр до них до­би­рал­ся, то в прыж­ке уби­вал, но не мог ото­рвать от скру­чен­ной при­вя­зи и на­це­ли­вал­ся на че­ло­ве­ка.
       ................
      
       Он встре­чал ме­ня -- то­щий, вы­со­кий, с длин­ный та­ли­ей и на­ме­тив­шим­ся под фут­бол­кой жи­во­ти­ком, при­сло­нясь не­бреж­но к на­ве­су и при­под­ня­той ступ­ней тря­ся в воз­ду­хе шле­пан­цем. Де­вать­ся мне бы­ло не­ку­да. Я не знаю, как он ме­ня вы­чис­лил, но и на рас­стоя­нии взгля­да я уже бы­ла его плен­ни­цей. Он мне не улы­бал­ся, так как в прин­ци­пе па­ру лет, мне ка­за­лось, на это не был спо­со­бен. Ли­цо без эмо­ций, вир­ту­аль­ная мас­ка. Но от­ку­да же здесь ком­пь­ю­те­ры. Он по­дал мне ру­ку -- как буд­то мог­ла я сбе­жать, -- ну раз­ве что в за­рос­ли к ти­грам, -- и ко­рот­ко тро­нул не­бри­той ще­кой, так как не­че­го там осо­бен­но лез­ви­ем бы­ло ца­ра­пать на мяг­кой жен­ст­вен­ной ко­же. За­то сам он был брит­вой, рас­се­каю­щей воз­дух.
      
       Ка­кое пра­во и ни­зость я име­ла лю­бить дик­та­то­ра, раз­ве так ме­ня вос­пи­та­ли все стоя­щие за спи­ной по­ко­ле­ния вы­со­ко­мо­раль­ных ге­ро­ев, муд­ре­цов, на­стоя­щих лю­дей? Те­перь, вы­тя­нув­шись в це­поч­ку, они не­зри­мо гро­зи­ли мне крюч­ко­ва­ты­ми паль­ца­ми в пер­ст­нях, зем­ле и мо­зо­лях. Но все ока­за­лось бес­силь­но. Те­бе нуж­но бы­ло при­бе­речь стра­те­гию и так­ти­ку не для люб­ви, не для жен­щи­ны, а для ве­ли­ких свер­ше­ний: ты все-та­ки был пол­ко­вод­цем.
      
       -- При­вет. Не­ожи­дан­но. Те­бе луч­ше по­гу­лять или по­си­деть?
      
       -- Под­ви­гать­ся. Но ес­ли хо­чешь по­есть там, по­пить...
      
       -- По­есть точ­но нет. По­гу­ля­ем.
      
       Он на ме­ня не смот­рел, как и пре­ж­де, а про­сто спо­кой­но рас­ска­зы­вал, как буд­то бы без ин­те­ре­са:
      
       -- Дья­вол, как хищ­ник, вы­би­ра­ет са­мо­го сла­бо­го, то есть жен­щи­ну. Тигр уже во­шел в де­рев­ню и жи­вет на­рав­не с людь­ми. (О, я да­же зна­ла, кто он -- тот са­мый Тигр!..). Не­дав­но на­пал на де­вуш­ку, го­ло­ву -- как от­ре­зал. То­гда вла­сти обыч­но раз­ре­ша­ют его при­стре­лить, но пра­ви­ла стро­гие. Та­кие тиг­ры мо­гут пи­тать­ся те­перь уже толь­ко людь­ми.
      
       Ря­дом с на­ми про­шел­ся пав­лин, рас­пу­шив хвост и тря­ся им, как ба­рыш­ня вее­ром. Пят­ни­стые оле­ня­та сер­пан­ти­ном струи­лись по скло­ну. На го­ри­зон­те ме­то­дич­но дви­гал­ся слон, на ко­то­ром воз­вы­ша­лось сра­зу трое пас­са­жи­ров; им ка­за­лось, что они в безо­пас­но­сти на та­кой вер­хо­ту­ре, но в ре­аль­но­сти бы­ло не так. Мой род­ной, про­сто спа­ян­ный со мной че­ло­век, по­ка­зал све­жие ца­ра­пи­ны от ког­тей ти­гра на де­ре­ве. Тот то­чил се­бя о ствол до кро­ви -- или это смо­ла, я не зна­ла.
      
       -- Ты не здесь. А где? -- спро­си­ла я спут­ни­ка. От­ве­том бы­ла ти­ши­на. Как же он так, ждет чис­то­ты -- а сам раз­вра­ща­ет. Все те­лес­ные пыт­ки -- ерун­да по срав­нен­нию с те­ми изо­щрен­ны­ми нрав­ст­вен­ны­ми, что го­то­вят друг дру­гу лю­бя­щие и не са­мые глу­пые лю­ди. Я ощу­ща­ла се­бя живь­ем за­му­ро­ван­ной в баш­не Су­рам. Или свер­ху гля­дя­щей из Де­вичь­ей. Бу­ду­щее -- то же са­мое. Это при­знак люб­ви -- по­сто­ян­но хо­чет­ся го­во­рить о сво­ем че­ло­ве­ке. И не жить, ес­ли по­сле не­го. Ле­бе­ди, как из­вест­но, все­го один раз бра­чу­ют­ся, а ты вы­брал уже не ме­ня. Как же я про­со­чи­лась в те­бя -- ни же­на, ни се­ст­ра? Про­ник­ла из серд­ца в серд­це -- да так, что ты не за­ме­тил? Так спят бой­цы, в сон про­ва­ли­ва­ясь и чут­ко вздра­ги­вая, как ко­ни жу­ют гу­ба­ми, пря­дая и всфыр­ки­вая. И в бре­ду ты спал пло­хо, ты звал се­бя са­мо­го. А я -- от­кли­ка­лась. Эту веч­ность я уже зна­ла. Это в мо­ей оди­ноч­ке ни вы­хо­да нет и ни вхо­да, а толь­ко че­ты­ре сте­ны, -- я по ним на­гу­ля­лась, как му­ха, и дер­жат они ме­ня на­мерт­во, не про­пус­кая из­вне ни слу­ха, ни зре­ния. Не со­мне­ва­юсь, что мы со­став­ля­ем од­но, как встре­ча или не­встре­ча, и что за­раз­на лю­бовь, но, как мать и ди­тя, ею бо­ле­ют не вме­сте: она уби­ва­ет по оче­ре­ди. Так вот для че­го я сда­лась те­бе! Как са­пер, я пол­зу впе­ре­ди, раз­ми­ни­руя Зем­лю, а ес­ли ты ска­жешь, то, ша­хид­кой ле­тая по не­бу, я вер­нусь и те­бе рас­шиф­рую, что за пят­на там на лу­не. Я их тер­ла сна­ча­ла ла­до­нью, по­том кра­еш­ком по­ло­тен­ца, но они ни­как не смы­ва­лись -- как мои по­це­луи на тво­их не­вин­ных гу­бах, или как аре­стан­ты для га­лоч­ки. Но, как ска­зал Редь­ярд Ки­п­линг, "А дья­вол на ног­ти се­бе по­дул..." (то­ча их о ствол). И ты про­из­нес:
      
       -- Од­ним скач­ком тигр сбра­сы­ва­ет по­гон­щи­ка со сло­на. Пер­вы­ми на­па­де­ние чув­ст­ву­ют зве­ри, они уже ждут и вол­ну­ют­ся. Но по­смот­ри, в та­кой гус­той тра­ве ти­гра про­сто не вид­но. Лю­ди за­ня­ли ме­сто и са­ми их от­тес­ни­ли. Тиг­ры есть очень силь­ные, а есть нерв­ные, и ко­гда тиг­ри­ца с де­те­ны­ша­ми, то она аг­рес­сив­на от го­ло­да.
      
       Ми­мо про­ле­те­ли в пы­ли от­кры­тые ма­ши­ны. Ко­гда клу­бы рас­со­са­лись, пе­ред на­ми стоя­ли ги­гант­ские су­хие сто­га с вер­хуш­кой-шес­том, и я по­про­бо­ва­ла улыб­нуть­ся:
      
       -- Вот уж точ­но не для Мо­не.
      
       -- Тигр лег­ко пе­ре­прыг­нет че­рез сло­на од­ним прыж­ком, -- про­дол­жал ты, не слу­шая. -- По­ко­ле­ние лю­до­едов по­шло от ма­те­ри. На­смот­ре­лись дет­ки во мла­ден­че­ст­ве. Пря­мо как у лю­дей... Это онА при­но­си­ла жерт­ву им в ло­го­во.
      
       Бы­ло вид­но, что те­ма близ­ка те­бе: еще бы, ведь все твои взбры­ки, рес­ще­п­ле­ние соз­на­ния, мно­го­мер­ность -- ро­дом из дет­ст­ва. Ты все вре­мя си­лил­ся вспом­нить -- и ту­да воз­вра­щал­ся. Крик оле­ней на­сто­ро­жил нас, лег­ко про­рвав­шись сквозь ба­на­но­вые рас­ки­ди­стые ли­стья.
      
       -- Все же в обыч­ных ус­ло­ви­ях все по­хо­рон­ные обы­чаи тща­тель­но со­блю­да­ют­ся. Но ко­гда в го­рах эпи­де­мия и лю­ди мрут один за дру­гим, то­гда вме­сто слож­ных об­ря­дов ис­поль­зу­ет­ся про­стой: в рот по­кой­ни­ка кла­дут го­ря­щий уго­лек, по­том труп от­но­сят к об­ры­ву и бро­са­ют его вниз в до­ли­ну. На­при­мер, ле­о­пард или тигр, блу­ж­даю­щий не­по­да­ле­ку и дав­но не обе­дав­ший, на­хо­дит этот по­да­рок и, по­едая, при­об­ре­та­ет вкус к че­ло­ве­чи­не. Эпи­де­мия все же за­кан­чи­ва­ет­ся, но хищ­ник с тех пор на­па­да­ет уже на лю­дей.
      
       Мне ка­за­лось, что ты, как ис­то­рик, не про­сто ме­ня по­уча­ешь, но пы­та­ешь­ся за­пу­гать и про­ве­ря­ешь на храб­рость. Пре­не­при­ят­ная те­ма, осо­бен­но ко­гда во­ро­ча­ешь кам­ни до­рог, и но­га час­то сколь­зит с ок­руг­лых бу­лыж­ни­ков, а шум при­вле­ка­ет до­быт­чи­ка. Нам встре­ти­лись ра­бот­ни­ки с плат­ка­ми на ше­ях. Я от­влек­лась и пред­ста­ви­ла мел­кие, яр­ко-ме­до­вые гла­за сло­на под рес­ни­ца­ми, и мне ста­ло те­п­лей. Кло­ни­ло в сон от ус­та­ло­сти и нер­вот­реп­ки: лю­би­мый был ря­дом -- но мы с ним шли тро­пой Ти­гра. И са­мое глав­ное, что этим тиг­ром был он.
      
       Я ста­ра­лась вспом­нить о до­ме, -- да­ле­ко же ме­ня за­не­сло... Там се­рая ца­п­ля-ев­рей­ка сей­час кла­ня­ет­ся, буд­то мо­лит­ся, над ка­на­лом, обо­ра­чи­ва­ясь ка­мы­ши­ной. Брод­ский пре­ду­пре­ж­дал: "Гол­лан­дия -- за­ме­ча­тель­ная стра­на, и я ду­маю, что там мож­но бы­ло бы жить. Ес­ли б 21 год то­му на­зад, ко­гда я по­ки­нул пре­де­лы воз­люб­лен­но­го оте­че­ст­ва, у ме­ня хва­ти­ло бы ума, или во­об­ра­же­ния, или зна­ния, что­бы осесть там, я был бы, на­вер­ное, бо­лее урав­но­ве­шен­ным и, мо­жет быть, бо­лее здо­ро­вым че­ло­ве­ком. Хо­тя ни­ка­кой га­ран­тии нет, все од­ни до­гад­ки". -- Здо­ро­вым бы не был -- но прав. И мы с мо­им спут­ни­ком дав­но вы­бра­ли для ду­ши на­шу Гол­ла­шу, да вот сня­лись вме­сте с пти­ца­ми и по осе­ни уле­те­ли -- и не зна­ем, ку­да воз­вра­щать­ся в ра­зо­рен­ные гнёз­да.
       ...............
      
       Лю­до­еда ви­де­ли толь­ко те, ко­го он убил. И я те­бя ви­де­ла близ­ко. Ста­ло яс­но, ми­лый, что яз­вы от­кры­лись и что на крыль­ях -- руб­цы. Из двух ку­ма­он­ских ле­о­пар­дов-лю­до­едов, на па­ру по­гу­бив­ших 525 че­ло­век, один поя­вил­ся по­сле вспыш­ки хо­ле­ры. Сей­час как раз пан­де­мия. Ес­ли лю­до­еда не тре­во­жат, он по­жи­ра­ет все до­чи­ста, вклю­чая про­пи­тан­ную кро­вью оде­ж­ду и за­пон­ки. Ну ес­ли есть. Здесь уже на­хо­ди­ли оде­ж­ду жен­щи­ны и не­сколь­ко об­лом­ков кос­тей, а ведь при­ня­то хо­ро­нить, хо­тя бы са­му ка­п­лю кро­ви. Ее бу­дет дос­та­точ­но для об­ря­да со­жже­ния. По­ды­мит­ся, пшик­нет -- и всё. Вот это и есть ду­ша, из­ви­ваю­щая­ся, как те­ло в ог­не, и спол­заю­щая ко­жею на кре­сте, ис­по­ло­со­ван­ной бо­лью. Сжи­гае­мый труп вста­ет и ма­шет ру­ка­ми, и ки­ва­ет вам го­ло­вой. Мне ка­жет­ся, вы это ви­де­ли.
      
       Прой­дя ми­мо хра­ни­ли­ща дров и бу­лыг, за­го­тов­лен­ных впрок, ныр­ну­ли мы в хи­жи­ну под по­до­бие за­на­вес­ки. Да­же впол­не обес­пе­чен­ные не­паль­цы час­то спят на по­лу с род­ны­ми, но я за­ра­нее до­го­во­ри­лась о ком­нат­ке за три дол­ла­ра, хо­тя это, ко­неч­но, не спаль­ня. Все же чи­ще, чем в Ин­дии, и ме­ня это очень об­ра­до­ва­ло. Есть мы мог­ли два­ж­ды в день -- в 10 ут­ра по­обе­дать, а в 7 ве­че­ра ужин. Я зна­ла, ко­неч­но, что в ос­нов­ном да­ют дав -- суп из че­че­ви­цы; кар­ри из ово­щей, ино­гда бу­дет ку­ра, не­важ­но. Ну ка­кой ап­пе­тит пе­ред смер­тью? Так­же я, как лев­ша, креп­ко пом­ни­ла, что ле­вая ру­ка для не­паль­цев не­чис­тая, ее поль­зу­ют­ся ми­ни­маль­но, а едят толь­ко пра­вой. За­да­чей бы­ло не уро­нить с не­при­выч­ки та­рел­ку, точ­ней, лист ба­на­на.
      
       Сей­час я не зна­ла, как по­ве­дет се­бя спут­ник. Не по­та­щусь же я в джунг­ли с фо­на­рем на лбу, как у шах­те­ра, чтоб ме­ня вы­чис­лить про­ще... Но он по­же­лал мне спо­кой­ной но­чи и вы­шел.
       ...........
      
       Мне все вре­мя что-то ме­ша­ло. Я яс­но ее не­на­ви­дел, у ме­ня бы­ла чет­кая цель; не для игр про­ле­тел я пол-ми­ра, а чис­то по де­лу. В то же вре­мя мы ста­ли поч­ти близ­не­ца­ми -- да­же внеш­не все боль­ше по­хо­жи. Па­ру лет мои мыс­ли за­ня­ты ею од­ной, так что я не знал оди­но­че­ст­ва. Но те­перь пред­стоя­ло до­жить за нее, и я уже слы­шал, как на­чи­наю орать сам се­бе не обыч­ное аааааааа­аа в при­ли­ве от­чая­ния, но ммммммммм -- эта боль ин­тро­вер­та, в срав­не­нии, ху­же. Нач­нем с на­ча­ла: уби­вай се­бя по ка­п­ле и по­ка ты не про­стишь­ся... -- Я со­мне­вал­ся, "есть ли жизнь на Мар­се" и без нее, или толь­ко су­ще­ст­во­ва­ние. Мне все вре­мя ка­за­лось, что я не ус­пею из-за ее го­лу­бо­го, в тон­чай­ших про­жил­ках пле­ча по­смот­реть на свое же те­ло, об­ни­мая и тая. Сквозь тьму про­би­ва­ясь на свет, как цве­ток сквозь бе­тон, я сма­ко­вал на­ше бу­ду­щее и го­то­вил се­бя к ме­ло­чам -- уби­вать как мож­но под­роб­ней. Ес­ли ле­том ва­лять­ся в тра­ве, то обя­за­тель­но взгля­дом уп­решь­ся в сте­бе­лек или бо­жью ко­ров­ку, мир су­зит­ся до то­го про­шло­го, ко­гда ма­ма ок­лик­нет обе­дать, а ты ста­нешь ма­лень­ким. Вот так де­таль­но, со сма­ком и упор­ным вни­ма­ни­ем я меч­тал от­ра­вить в ней сна­ча­ла улыб­ку, за­тем вы­звать сле­зы по­ща­ды, по­том за­глу­шить ее го­лос. Но нет, пусть бы спе­ла ро­манс: ее по­след­няя во­ля. Раз­ре­шу ее го­ло­су взвить­ся -- и при­хлоп­ну по­душ­кой, вер­ней, это бу­дет кла­цань­ем, нет, по­це­лу­ем смер­тель­ней, чем кровь скор­пио­на. Как-то не бы­ло лю­бо­пыт­ст­ва ни к сек­су, ни к смер­ти. Тес­то­сте­рон мой ис­сяк, и я за со­бой это пом­нил. Жаль, ес­ли я мог и пре­ж­де "на­сла­ж­дать­ся лишь ча­стью жен­щи­ны, а не жен­щи­ной", сбив­шей с ног, по Ты­ня­но­ву, не по-бо­же­ски, и ес­ли я был об­кра­ден ра­ди су­ет­но­го, не­на­стоя­ще­го, при­ни­мая за ка­мер­тон и све­ря­ясь с тол­пой ок­ру­жаю­щих. Вот в этом и на­ша со­бор­ность. Как ре­ка, из ко­то­рой, ты ду­мал, ро­ж­да­лись, а мы там про­сто то­ну­ли, как из­мен­чи­вое от­ра­же­ние об­ла­ка.
      
       Дал­бат был ни­че­го, но без ку­ри­цы, рис с ово­ща­ми, за­то мож­но все­гда взять до­бав­ки, и это глав­ное блю­до. Я знал, что она не спе­ши­ла и по­ка не при­шла -- и рас­тя­ги­вал удо­воль­ст­вие встре­чи. Про­цесс силь­ней ре­зуль­та­та, а по­сле сдел­ки, ос­во­бо­див­шись, уже не зна­ешь, что де­лать, -- я об этом ста­рал­ся не ду­мать. Моя птич­ка за­пу­та­лась в сет­ке, но по­ка что чи­ри­ка­ла.
      
       Как то­гда в гос­ти­нич­ном го­мель­ском хол­ле, я по­чув­ст­во­вал дис­ком­форт, хо­ло­док про­брал­ся за ши­во­рот. Од­на моя ипо­стась при­ка­зы­ва­ла кру­шить, а дру­гая топ­та­лась на мес­те. Воз­ле них би­лась тре­тья, а даль­ше стоя­ла тол­па, и я, по­те­ряв счет ми­ну­там, ни­как не мог вы­брать, кто я. Од­на с бо­ток­сом и си­ли­ко­ном, по име­ни Ле­ся, раз­ма­хи­ва­ла ру­ка­ми и при­чи­та­ла, что ее ма­лень­кие дет­ки со­всем от­би­лись от рук, и я ей со­чув­ст­во­вал. Дру­гой, уже бе­зы­мян­ный, бо­рол­ся с ко­ви­дом на кой­ке, их в боль­ни­це за­пер­ли вме­сте с вра­ча­ми, не ус­пев­ши­ми вы­брать­ся с зад­не­го хо­да из зда­ния. Па­ра ин­ду­сов раз­го­ва­ри­ва­ла не­по­нят­но, ос­тав­ляя лай­ки "мы вме­сте", а па­цан из Аф­ри­ки -- в об­щем, те­перь уж не­важ­но. Все это был я. Бе­да в том, что при этом го­ро­де нель­зя жить -- как нель­зя есть при бло­кад­ном. Осо­бен­но на наи­бо­лее опас­ной сто­ро­не -- во вре­мя об­стре­ла. За от­сут­ст­ви­ем со­ста­ва пре­сту­п­ле­ния ты од­на ме­ня оп­рав­да­ешь, те­бе хо­ро­шо ме­ня лю­бить во вся­ком об­ли­чье. Но как пус­то в тол­пе, оди­но­ко! Я, поч­ти за­ды­ха­ясь, про­шу -- пусть со мной по­об­ща­ют­ся на­ви­га­тор, сви­стя­щий чай­ник, ав­то­от­вет­чик. Хай, гугль! Но ин­тер­не­та тут нет. Мои те­ни жи­вут сво­ей жиз­нью, и я не мо­гу на­прав­лять их: как ге­рои ро­ма­на, они на­чи­на­ют ша­лить и крив­лять­ся, а по­том вы­ры­ва­ют­ся из-под пе­ра и бе­гут на сво­бо­ду! Вот от­вет на твое "по­че­му?!". Это внут­рен­няя ло­ги­ка тя­же­лой, бе­зум­ной люб­ви, где нет вы­иг­рав­ших-про­иг­рав­ших. Нам воз­да­ст­ся за ка­ж­дый по­сту­пок, и са­мое лег­кое -- не воз­мез­дие, но на­ка­за­ние, -- ес­ли ху­дож­ник соз­да­ет твой порт­рет реа­ли­стич­ней, чем сле­ду­ет, а пи­са­тель по­свя­ща­ет те­бе ро­ман или книж­ки. А де­ви­ца в бор­де­ле бе­рет хлыст и к те­бе при­бли­жа­ет­ся, а ты пя­ти­шься на чет­ве­рень­ках и за­был, как ты му­чил дру­гих. Ты же хо­тел стать муж­чи­ной, не рас­счи­тал сво­их сил и за­мах­нул­ся вдруг на брю­нет­ку. И трус­ли­во ре­ти­ро­вал­ся, как толь­ко спро­сил "по­че­му?". Раз­ве муж­чи­ны про­ща­ют жен­щи­не пре­вос­ход­ст­во, не мстят? Я ска­жу те­бе, чтО есть жизнь. За­пис­кой Цве­тае­вой. -- "Мя­со 13 Крев(ет­ки) 2 Волч(ек) 10 По­лов(ник) 3 Шнур­ки 1.50 Мы­ло 1.50...". Ты ус­лы­шал? Раз­ве ты это смо­жешь ку­пить?!
      
       Ко­гда не от­ве­ча­ют ав­то­пе­ре­во­дчик, гос­подь со то­ва­ри­щи, -- то есть еще ан­гел. Он с те­нью или с ду­шой. Сна­ча­ла с ним об­ща­ешь­ся в оди­ноч­ку, мо­но­лог от­вер­жен­но­го Дон Жуа­на со сто­ро­ны и свер­ху за­ба­вен. Про­сто будь лу­чом и вой­ди. А то как те­бе жить в про­стран­ст­ве, где ни у ко­го о те­бе не ос­та­нет­ся па­мя­ти? Да и они все от­ча­ли­ли, ка­ра­ул ус­тал, уже позд­но. -- Жи­ви­те, как по­сле смер­ти. Под ко­рич­не­вы­ми, ка­ри­ми, как зрач­ки по­ги­баю­ще­го оле­ня, не­бе­са­ми и зе­ле­ной лу­ной.
      
       Я вер­нул­ся в свой об­лик и лег­ко до­вер­шил это де­ло.
       ..........
      
       Она шла впе­ре­ди, как на рас­стрел, не­мно­го ссу­ту­лив­шись и опус­тив пле­чи в под­ра­ги­вав­ших бре­тель­ках. Я был мол­ча­ли­вым по­гон­щи­ком. Па­ру раз нам на­встре­чу про­нес­лись мо­то­цик­лы с за­крыв­ши­ми нос и рот се­до­ка­ми -- здесь бы­ли при­ня­ты цвет­ные по­вяз­ки от пы­ли. Тра­ва пле­лась сни­зу бе­же­вая, так что ти­гра в за­рос­лях бы­ло бы про­сто не вид­но, и толь­ко оле­ни и пти­цы мог­ли его вы­дать. Да­ле­ко по до­ро­ге не­сли связ­ки се­на ра­бот­ни­ки, сно­пы они при­то­ро­чи­ли рем­ня­ми к спи­не. Ты за­ме­ти­ла и ска­за­ла:
      
       -- Как твой лю­би­мый рюк­зак.
      
       Ес­ли б ты бы­ла сла­бой и без­за­щит­ной -- как бы мы те­бя все лю­би­ли! Но ты для нас слиш­ком силь­ная. И те­перь про­щай­ся бы­ст­рей -- со всем до­ро­гим, что ты пом­нишь. Та­кой про­гон ки­но­лен­ты, от кон­ца до на­ча­ла. Ес­ли хо­чешь, то спой ти­хо ре­к­ви­ем. По­ка­жи мне, что прав­да мож­но так по­це­ло­вать сквозь про­стран­ст­во, что зай­дет­ся ды­ха­нье, зай­мет­ся по­жар и вспых­нет вся эта со­ло­ма. -- Мас­ка, я те­бя знаю! Да­вай на­пос­ле­док по­го­во­рим впол­го­ло­са. Я бу­ду спра­ши­вать, а ты от­ве­чай мне во­про­сом, толь­ко так по­ни­ма­ют друг дру­га. И я сжал ее пев­чее гор­ло ру­ка­ми. Она да­же не со­про­тив­ля­лась. Ме­ж­ду на­ми все бы­ло ус­лов­ле­но. В тол­пе про­си­те­лей мне мес­та нет, ме­ня об­те­ка­ют вой­ска, я один стою в этом по­ле. Но тут на­пе­ре­рез поя­вил­ся двой­ник и стал мне ме­шать ку­ла­ка­ми и во­пля­ми. По­том вы­ско­чи­ли еще двое, мы за­ку­выр­ка­лись к об­ры­ву. И я ост­ро по­нял, что сна­ча­ла я дол­жен убить их, что­бы ты ста­ла мо­ей.
       .................
      
       Как мне хо­чет­ся те­бя по­нять, муж­чи­ну. Все твои дре­му­чие по­мыс­лы. Про­сто­ту и до­вер­чи­вость. Как на­ив­но ты лжешь и все­гда де­ла­ешь толь­ко что хо­чешь. За­гнан­ная тиг­ри­ца опас­на: не за­бы­вай, ты там ме­ня не най­дешь, так как тигр бо­ит­ся лишь тиг­ров. А ты, Йош­кин кот, сам от­дал свое сча­стье дру­го­му, и те­перь твоя кош­ка об­ли­зы­ва­ет­ся у со­сед­не­го па­мят­ни­ка. Я те­бе пи­шу с то­го све­та, по­то­му и не слыш­но ни сви­ста, ни ап­ло­дис­мен­тов. По пу­ти мне встре­ча­лись всё не те; а эти -- за­чем и встре­ча­лись, не знаю. Как же дол­го я шла до кре­по­ст­ной сте­ны, ок­ру­жен­ная рва­ми, -- до стен­ки. И все зря: в зоо­пар­ке мы че­рез во­ду не ска­чем. Ме­ня гна­ло не­сбы­точ­ное -- меч­та, пред­вку­ше­ние. Так ро­вес­ни­ки хо­дят по де­воч­кам -- на­пос­ле­док и с при­ды­хань­ем, за­хле­бы­ва­ясь от вос­тор­га и вос­хи­ща­ясь со­бою. А я, рас­крас­нев­шись, убе­гаю от си­рых маль­чи­шек и во­ин­ст­вен­ных ста­ри­ков. (И удел мой та­кой: не у дел). Ну ко­неч­но, мой ми­лый, вот сей­час я на­ки­ну пла­ток и ис­пол­ню те­бе та­нец жи­во­та на пир­ше­ст­вен­ном сто­ле, на ко­то­ром обыч­но хо­ро­нят. Ты же хо­чешь вос­точ­ных сла­до­стей? Мой ра­хат-лу­кум не го­дит­ся? Что ж еще под­ста­вить те­бе до уда­ра? В уга­ре стра­стей нет от­ве­та. Не­цен­зур­ная брань по­яв­ля­ет­ся поз­же. Как кто-то точ­но шу­тил в ин­тер­не­те о воз­рас­тном пред­поч­ти­тель­ном чте­нии, "16+. Вы­ку­рив­шая си­га­ре­ту ли­са и зай­чик за­ни­ма­лись сек­сом. На­ут­ро ли­са обоз­ва­ла его ду­ра­ком, из­би­ла и вы­гна­ла из из­буш­ки. На ули­це был бу­ран, зай­чик умер от об­мо­ро­же­ния. Ав­тор ли­су осу­ж­да­ет. 18+. Об­ку­рив­шие­ся ли­са и зай­чик за­ни­ма­лись сек­сом. На­ут­ро ли­са кры­ла его ма­том, по­том уби­ла, труп рас­чле­ни­ла, ос­тан­ки раз­бро­са­ла во­круг до­ма, их при­по­ро­ши­ло сне­гом, был же бу­ран. Ав­то­ру пле­вать".
      
       И ко­гда я те­бя уби­ва­ла, то по­шла за­мо­лить это бу­ду­щее. Но оно ока­за­лось про­шед­шим.
       .................
      
       Я не смот­ре­ла, как он на­но­сил се­бе ко­лос­саль­ной си­лы уда­ры, рас­се­кая реб­ра в тру­ху: он бил­ся с вра­же­ской ар­ми­ей, не при­няв от­сту­п­ле­ния. От не­го ос­та­ва­лась брус­чат­ка, ще­бен­ка, а он все жил и стра­дал. Этот сверх­че­ло­век, слов­но се­чи­ны или пи­ла­ты, что, как ры­бы, го­ри­зон­таль­но всхо­дят со дна, не гля­дел мне в гла­за блек­лым взо­ром увяд­шей люб­ви и не­рас­тра­чен­ной по­хо­ти, так как был ни­же -- и вы­ше. А мы пу­зы­ри­лись во­круг, смеш­ные, цвет­ные и жал­кие. Ка­кая раз­ни­ца, царь ли ты, -- лишь бы не раб. А ле­бе­зить пе­ред вла­стью ос­тавь­те мел­ким та­лан­там. Ты ста­но­вил­ся сво­бо­ден, так как це­лен и мо­но­ли­тен, и по­ко­ле­бать те­бя не смог бы те­перь да­же ве­тер.
      
       Я все ду­ма­ла, как стать для те­бя ин­те­рес­ной. С то­бой боль­но, а без те­бя так мо­роз­но, ко­гда ты от­пус­тишь шел­ко­вый шну­рок и мне не за что ста­нет дер­жать­ся. Луч­шее, что о те­бе бу­дет, -- нек­ро­ло­ги. Я во мно­гих ис­ка­ла бо­га, а на­шла -- в рас­ста­ва­нии. Это я бре­ду с то­бой в сля­коть по трам­вай­ным пу­тям, за­пи­на­ясь бо­тин­ком и во­ло­ча ото­рван­ную по­дош­ву, это я ве­ду те­бя за ру­ку, по­прав­ляя шар­фик и ва­реж­ки, оку­ная в снеж­ное кро­ше­во свои не­по­слуш­ные паль­цы. Я за­пу­ты­ваю сле­ды, за­ме­тая до­ро­гу к те­бе. Сей­час толь­ко все на­чи­на­ет­ся. Бес­те­лес­ным стра­да­ни­ем усея­но звезд­ное не­бо, и твои смерт­ные му­ки пе­ре­се­ли­лись в ме­ня, вне вре­ме­ни это ин­цест, суб­ли­ма­ция и вос­кре­ше­ние. Те­перь уже на­все­гда.
       .............
      
       Нас на­шли у до­ро­ги. Го­во­рят, я си­де­ла, скло­нив­шись ли­цом к мо­ло­до­му муж­чи­не, по­ко­ив­ше­му­ся на мо­их ру­ках и ко­ле­нях. Я под­дер­жи­ва­ла его го­ло­ву, от­ки­нув­шую­ся на­зад, и сти­ра­ла кровь с его ран, но она со­чи­лась по­всю­ду. Ни­че­го не ви­дя­щий и все по­знав­ший взгляд на про­стран­ст­ве вы­тя­ну­той ру­ки сдер­жи­вал твои пол­ки и на­прав­лен­ным зиг­за­го­об­раз­но ог­нем лу­пил по сво­им и чу­жим. Они за­мер­ли пе­ред пья­той, и толь­ко лу­на ос­ве­ща­ла наш при­зрач­ный путь.
       .............
      
       Я ску­чаю по те­бе не­про­сти­тель­но. Го­ло­ва моя по­сле мор­фия и не­вос­тре­бо­ван­но­сти не ста­нет ак­тив­на, как пре­ж­де. Вер­нусь до­мой за обо­их, ну а ес­ли не су­ж­де­но -- то хоть так по­бла­го­да­рю за под­сказ­ку вра­чей Инес­су Жу­ко­ву, Га­ли­ну Че­бо­та­ре­ву; очень вни­ма­тель­ных, ум­ных Еле­ну Лит­ви­но­ву, Та­ма­ру Нем­це­ву, Ли­дию Гри­горь­е­ву, На­та­лию Вял­ко­ву, мое­го пре­крас­но­го дру­га-пи­са­те­ля Оле­га Со­ви­на. И про­то­ти­па ро­ма­на, Йош­ки­на ко­та, дай бог ему дол­гих лет.
      

    Ок­тябрь­ская не­де­ля 2020

       Пси­хо­ло­ги­че­ский ро­ман-де­тек­тив "Тро­пою Ти­гра", на­пи­сан­ный за ок­тябрь­скую не­де­лю, стал ес­те­ст­вен­ным про­дол­же­ни­ем пре­ды­ду­щей кни­ги сти­хов, из­дан­ной "EditaGelsen"ко­вид­ным ле­том 2020 го­да. В кни­гу бы­ли так­же вклю­че­ны ре­про­дук­ции мно­го­крат­но вы­став­ляв­ших­ся кар­тин ЛВ это­го пе­рио­да. Сти­хи, пред­ла­гае­мые ва­ше­му вни­ма­нию по­сле ро­ма­на, по су­ти яв­ля­ют­ся его пря­мым про­дол­же­ни­ем, при­ме­ча­ния­ми к про­зе. Это жен­ская лю­бов­ная и фи­ло­соф­ская ли­ри­ка.
       Не­то­ро­п­ли­во­го чте­ния!
      

    СТИХИ

      
       15 августа 2020:
       +
      
       Каждый век течет из-под век молоком кровавым и медом.
       Каждый мордой об стол и об угол стволом, на живую нитку заметан.
       Он стоит на волне, отражаясь во мне камертоном и циферблатом,
       и стеклянная тень делит ночи на день, перерезав стрелку закатом.
      
       В этой тьме голубой Бог скучает с тобой: ты по нотам фальшивишь и ноешь.
       Он всего лишь, как фору, дал текст набивной, приписал тебе крестик и нолик.
       Он качал на руках, он по яблоне бил, или в колокол выбили зубы
       полицейской дубинкой, и выбелен был на рассвете туман. И на убыль
       удалялся пустой силуэт, и душа неспеша покидала пространство
       и на память узлом завязала, кроша голубям заводным, по губам записным
       то ли хлеб, то ли хрип, то ли разный
       матерок, обвевающий материк, и удавкой на шее обвивший
       все, к чему в этом рабстве приник и привык
       Бог сегодняшний - узник бывший.
       +
      
       Пространство гнется и ломается,
       как пальцы хрустом, извлекая
       со дна души, где нужно каяться,
       и слово мается, икая,
      
       как от свечи фитиль стреляющий --
       всё по своим и по минутам
       нас пересчитывая, зля еще,
       уже прощая и минуя.
      
       Ты узнаёшь меня по тени
       и по тому, как сердце тянет
       и, сдавливая смысл по теме,
       что как растение не вянет.
      
       Оно стоит в проеме полночи,
       оно о помощи не просит --
       не ждет и не боится сволочи,
       что поднесет глоток напиться,
      
       а после глотку заморозит.
      
      
       +
      
       Я сползаю от бедер твоих до шнурков, обнимая,
       мои губы черникой синеют и все понимают,
      
       я не знаю на теле твоем ненасытного места,
       где бы вместо меня примостилась и пела жар-птица,
       я стекаю свечой и танцует свеча как невеста,
       горяча и опасна, и некуда ей возвратиться.
       И мосты сожжены, и флотилии, им не хватило
       ночи выстоять и сокрушила я их ненарочно:
       я закрыла ладонью глаза, до рассвета водила
       и считала, чтоб ты убежал, сколько было возможно.
      
       -- Я считала, что ты далеко, где-то там за морями,
       между нами луга, но я выкосила по ошибке
       их с коровами вместе - неправильно я измеряю
       тем аршином, что свойственен шаткой от счастья невесте.
      
       Я по клеверу вывела нас босиком, теорему,
       золотое сечение от василька до сиянья:
       наконец-то мы вместе заснем, и проснемся теперь мы
       в том пространстве, куда без тебя и нельзя мне.
      
      
       +
       Алеше
      
       Перевернутый парусник маской черпает волну.
       Всем на праздник спешить, а ему -- от чумы на войну.
       Парусами причешет он берег чужой,
       ничего своего у него уже нет за душой.
      
       И от Гента к Канаде идя на грозу,
       мой племянник вздыхает, куда я тебя увезу.
       И на море смотреть неохота его морякам,
       и ударят они по рукам.
      
       Где-то родина пахнет коровой и сеном в хлеву,
       я ее своей милой в слезах дождевых назову.
       Тень от родины бродит, как призрак, покоя ища,
       это парус оборванный падает, трепеща,
      
       И его заливает по грудь, и он помнит такое,
       что бессмертней меня за строкою.
      
       21 августа 2020:
       +
      
       Я прихожу тайком на явку --
       хотя бы тень твою увидеть.
       Там за столом семья наливку
       пьет или режется в лото,
      
       мне как-то нужно встать на якорь,
       закрыться среди прочих мидий,
       чтоб не достать меня, улитку,
       из створок там, где я ничто.
      
       Чтоб я сама не просочилась,
       песок меня по следу слижет,
       волна калачиком, сверкая,
       свернет и выбросит к своим,
      
       но та неведомая сила,
       когда уже не можно ниже,
       когда растаю, никакая,
       опять предъявит перед ним.
      
      
       +
      
       Встав на цыпочки, не дотянуться до подоконника,
       как мотылек на свет, но погашена лампа
       и все замерло как в доме, где про покойника
       не говорят и ждут, что опять облава.
      
       Но мне снаружи не видно, как тени мечутся,
       как задергивают портьеры, чтобы хозяйка
      
       не разглядела, как падаю. Делать нечего,
       снова не взяли, стакана воды нельзя ли,
      
       карточку что ли на память, визитку, выпала
       роза сухая из книжки -- моей, наверное,
       и на странице в пыльце, мотылек мой, выпуклой
       блёкло читается: барышня, это нервы
      
      
       +
      
       В противофазе движется луна.
       Земля навстречу падает, объятья
       разжав, она уже раскалена
       и ей мало подвыцветшее платье,
      
       трещит по шву, как молнии в саду,
       мелькает, вверх тормашками в крапиву,
       и, обжигаясь, плачет на ходу,
       не замечая, что мы как-то живы.
      
       И, пересчитан через одного,
       из нас не каждый выберется к свету,
       чтоб рассказать: там нету никого,
       одни чужие тусклые планеты
      
       всё не найдут опоры и пути,
       как потерявшая очки старуха
       руками шарит, не дает пройти,
       летя звездой погасшею без звука
      
      
       +
      
       Как так любить? Как в первый снег бесшумный,
       как с гор в ручей смотреться, отражая
       лишь небо и очей твоих сиянье
       и в них тонуть, чтобы потом без шуток
       прощаться навсегда в зияньи ночи,
    когда она нас отпускать не хочет
       на время и на расстоянье
       и всё бормочет, скачет впереди
       оставленным щенком: не уходи!
      
      
       +
      
       Ломка разлуки, так лед по кромке хрустит,
       поднимая коньком фейерверк;
       так юбкой задранной травести
       трясет, открывая конверт,
      
       из которого сыпется -- неважно, чем он набит,
       но как набат, от него знобит,
       и ты от него убит.
      
       Прислюнявили криво марку
       и штамп, и проткнули бабочку
       по самую маковку,
       а тебя засунули в баночку
      
       и говорят: отменяются
       рейсы, рельсы, по абрису
       пешком давай, у меня еще
       сто дел по другому адресу
      
      
       +
      
       Может быть, ты мне скажешь, "вот-вот" --
       это срок окончательный встречи?
       Когда, между строк?.. В оборот
       бери меня, голую, легче,
      
       не наезжай, осади
       конька своего крутого,
       что обнова ему? С пути
       он сбивается и со слова.
      
       Он не знает ответ и нет
       на чужую беду ответа.
       -- После смерти когда-то, лет
       через, может быть, будет это.
      
      
       +
      
       Хоть бы скорей он покончил собой, потому что мне нужно бежать.
       Он меня отвлекает от дел -- а еще провожать.
       Мне еще заскочить и туда, и сюда по пути,
       если прямо идти.
      
       Можно срезать, конечно, задами, да вымочишь ноги,
       будешь кашлять от дыма отечества и по дороге
       вдруг собака облает, срываясь костляво с цепи, -
       ты ее подкупи.
      
      
      
       23 августа 2020:
       +
      
       Мой любимый -- ласковый теленок.
       Не со зла кусает, -- с голодухи.
       Раздражают, видимо, с пеленок
       видимо-невидимые мухи.
      
       Молока напьется -- и заплачет.
       Как сказал поэт о нем, вздыхая, --
       сдохну -- "ничего ему не значит",
       упаду звездою со стиха я.
      
       И когда он скачет от восторга
       и меня лягает, полумертвую,
       то в его возвышенном остроге
       не фату, а саван я наметываю
      
       +
      
       как вспоминают родину? дрова
       на том дворе, где вытоптана справа
       трава, но, изумрудная в тени,
       крапива листья простирает слева,
       чтоб ущипнуть: проснись, опять одни
       вы с памятью, спешащею по следу!
      
       я расколю полено, обойдя
       сырой сучок витиеватый
       от прошлогоднего дождя, --
       да что там, заложило ватой
       снегов столетних
       скорбный слух,
       когда огонь во тьме потух.
      
       но там, где не было мужчины,
       зайдется слово от лучины,
       а шишки с елками в дыму
       научат заднему уму.
      
       как вспомнить родину?.. задев
       косой о камень, завизжавший,
       как свин соседский под ножом
       жлоба, -- и стыдно за державу,
       сдающую последних дев
       внаем. и я не заезжала
       туда с тех пор, где мы живем.
      
       как вспомнить?.. оботри травой,
       что на дворе помяла птица,
       когда возили головой
       тебя - у них на то двоится, --
       но, лезвие косы зажав
       подмышкой, слезы не сдержав,
       еще не так ты будешь биться...
      
       луна восходит над закатом.
       а я-то в чем-то виновата,
       что не сменяю, обхожу?
       стараюсь -- нет, не прикасаться,
       не быть -- и даже не казаться,
       на цыпочках, едва дышу.
      
       придет весна -- взрывоопасна,
       и рухнет снег, и ледяная
       река протащит по камням,
       сметая всё, могилы наши,
       где тени, догорая, пляшут
       по незастывшим временам.
      
      
       24 августа 2020:
       +
      
       Мир протяжен, и ты в нем прозрачен.
       Сквозь тебя наклоняются горы,
       засучив рукава, чтоб напиться.
       Ухожу: на тропе я не значу
       ничего, это фальшь, разговоры,
       эха нет, пустозвонная птица.
      
       Солнце булькает камнем и видит
       в отраженьи не свет, а напротив:
       ночью тени белей и прохладней.
       А туннель, что не нами был вырыт,
       вы легко по гуденью найдете,
       это пчелы и звезды навылет.
      
      
       +
      
       Под углом смерти сердцевина жизни не кажется блеклой.
       Перед прицелом -- ей стекла промыли, и окуляры
       засияли на миг, чтобы погаснуть, и боком
       ты бежишь, как собачка, и точно нет тебе пары.
      
       Как рождалась одна, так и сотрешься с пыльцою,
       ластик теплый, он погладит тебя напоследок.
       Бог с тобою, конечно, но ты у Него под пятою,
       будто след от ботинка после дождя, - ты слепок.
      
       И размер маловат, и стерлась подошва до крови,
       и последнюю примешь подачку, уставясь в землю:
       хорошо, что затмение и забвение, и что кроме
       деток нет ничего -- тишина там в раю или зелень.
      
      
       +
       О.Б.
      
       Из мещанства, барышня-крестьянка,
       остаются крыша, корка и таблетка.
       Если есть кирка -- то, значит, клетка.
       Если в крик -- так то от счастья, детка.
      
       Запах яблока из подворотни
       за работой я не замечала.
       Разгоралась тишина в начале
       вместо слова и брала уроки.
      
       А была ночлежка в дилижансе --
       просто к идолам не приближайся.
       Шум земной докатится туда,
      
       где стыда не ведаю, -- мужайся,
       милый мой, мы разминемся. Разве
       есть любовь у вечности? Вода.
      
       +
      
       Перевернутая яхта, как раздутая маска,
       причешет мачтами воду,
       как мечтами мы там, где ряска,
       тряско и нету броду.
      
       И я вполоборота под парусами,
       захлебываясь, плыву,
       потому что если не сами,
       то кто же? И наяву
      
       это лишь отражение, длинная тень
       туда, где восходит день.
      
       Это даже не мы, так как у тьмы
       между собакой и волком
       все кошки серы, и на плетень
       возводят нас втихомолку.
      
      
       +
      
       Дай мне силы проснуться, проститься, простить.
       Он меня не отпустит, но и не приблизит,
       близорукое солнце ему погасить
       будет проще, чем ненавидеть.
      
       Бог страдания нам по плечу раздает,
       как картошку вразвес, и грохочет по желобу
       моя жалоба к небу, и недостает
       только подписи свыше и камня тяжелого.
      
       Но наскучит насилие, и вот тогда
       Не распнут, но пинают, не замечая,
       И поднимешь ты голову от следа
       И увидишь, что жизнь -- это только вода
       На штативе внутри Иван-чая.
      
       +
      
       Дрожат оседланные кони,
       они сюда уже достанут
       и по росе тебя догонят,
       доставят, милая; по звону
       ты их узнаешь, по подковам,
       по их серебряным законам,
       телодвиженьям неустанным,
       по хрипу, храпу, по дыханью, --
       вот это то, что напоследок
       тебе даруют, и стихами
       закроют рот, но из-под веток
       ты воспаришь, слезой стекая
      
      
       +
      
       В этом городе нет меня, не ищи в подворотнях,
       там где кошки в моче разорались с рассвета,
       там где рыщут в помойных баках сегодня
       ветераны войны и завтра, но нету
       там меня, не стояло в очереди за свечкой,
       по церквям не меня извели на сало,
       так как предков своих на санках, калеча,
       не смогла увезти с прокуренного вокзала.
       Не ищи меня под мостом, разведенном белой
       ночью, да и не слушай ты эти байки,
       будто ночи бывают -- а впрочем, их дело,
       как шурупы вставлять и закручивать гайки.
       Я проколота бабочкой на странице
       шпилем этим блестящим, живым, как членом
       то ли кпсс, то ли нет, двоится,
       но я точно сыта их пленом
       и подергиваньем за цепи через европы,
       постаментами их придавлена; вернуться
       мне еще предстоит и благодарить по гроб их,
       но я из-под земли достану и свой шпицрутен.
       А сейчас не ищи, меня нет, это ветер в поле,
       это невской водой тебе обметало губы,
       я люблю тебя, милый, в неволе твоей, доколе
       ты там сможешь еще без меня и со мною, глупый
      
      
       +
       О.Б.
      
       Меня стесняется мужчина.
       Я, может быть, не так одета.
       Не так раздета, может быть.
       На то другая есть причина,
       она, конечно, без ответа, --
       не долго плыть нам, с того света
       я разберусь уж как-нибудь.
      
       Ну а пока мне тут привольно
       следить, как он играет в мячик --
       ребенок, в общем-то, щенок,
       укусит, пробуя - не больно,
       и удивлен, что нету сдачи,
       и снова вертится у ног.
      
       Резвись, мой милый, за подолы
       хватай девиц, что разнополы,
       что смотрят не в глаза, а в хвост,
       какого прикуса и плойки
       они взыскуют -- юмор плоский,
       когда до неба не дорос.
      
       Они духами пахнут, это
       не одного тебя прельщает,
       а также жирных комаров.
       Помада вкусная, отведай,
       проснешься ты, зажат клещами
       объятий, высосан, багров.
      
       Тримминговать тебя мне сладко,
       но я боюсь, что, подрастая,
       ты обернешься псом цепным,
       и за тобой вся эта стая --
       пустая, без нутра, облатка --
       рванет за облаком цветным
      
      
       +
      
       На перекрестке солнца и луны
       мне облака сожженные видны,
       так отражается в твоих глазах
       стеклянный блик на образах.
      
       Так я
       мечусь в твоем зрачке
       неизреченной голограммой,
       как рыбка ходит на крючке,
       как мальчик повторяет гаммы,
       комар взлетает на щелчке
       до мамы.
      
       Так на коленях
       на горохе
       в углу мы постигаем крохи
       всего, что в жизни предстоит:
       дела, конечно, наши плохи
       и нам поставлено на вид,
      
       но догадаться не по силам,
       что между люлькой и могилой
       от ужаса не так знобит.
      
      
       25 августа 2020:
       +
      
       Нет, академиком не сделаю, но думать
       заставлю, даже белая пижама
       пушистая тебя не отвлечет,
       чтоб отличил ты лаковый лубок
       от перламутра ракушки глубинной.
      
       ...А впрочем, ты его не торопи:
       он все равно поступит, как захочет,
       и не домысливай ты за него,
       шестерку отличив от шестеренки
       скрежещущей и в пазухи огня
       никак не попадающей с разбегу.
      
       Все это обещает негу.
       Но это все не для меня.
      
       +
      
       Остаются от женщины незаконченное шитье,
       прерванный поцелуй, на полуслове оборванное дыхание,
       та иголка колет неразборчивыми стихами, ведь ее
       никакое житье не зальет полыханье.
       Хоть бочком, как стежок, пробирайся из памяти нараспашку,
       хоть на счастье бей, но исподтишка тем же голосом спросит тяжко --
       как ты, милый, устал ли? с дороги не сбился, рЩки
       умыл ли? вот амнезия в разлуке, звуки
       приглушу, но куда же слова мы денем,
       мы оба -- тени
      
      
       +
      
       Ну какая депрессия, милый, когда затмеваешь ты солнце
       своими лучами?
       И ночами ты светишь, и песня твоя непрерывна,
       как дождливая прядка из тучи, как молния, к ливню
       так прильнувшая, будто к тебИ я, -- теперь полегчает.
      
       Ну зачем тебе грусть, от нее проступают морщины.
       А ты знаешь, в пинг-понг поиграй, -- для чего еще звезды?
       А ты знаешь еще, для чего держат Землю мужчины?
       Это чтобы в глазах моих сильным был ты и рос ты.
      
       Я, конечно, сижу у тебя на руках и все время мешаю
       и калачиком сжавшись, и просто в кармане нагрудном.
       Я, должно быть, любовь твою временно замещаю,
       раз уж выдался день для тебя одиноким и трудным.
      
      
       +
      
       Разве тени бывают красивыми?
       Они день ото дня уменьшаются.
       То их угол срезает, то крыша,
       то их ветер уносит и полдень.
       Но лишь только попросишь -- "Спаси меня!",
       как найдется душа у меня еще,
       я верхушки деревьев колышу,
       и весь путь до тебя уже пройден
      
      
       1 сентября 2020:
       +
      
       поглажу ежик твой -- сниму поклажу,
       ведь даже солнцу нужно расслабляться,
       на боль твою подую и уйду,
       откуда высвистал, и на ходу
       то слово неприличное на... пальцы,
       как волос, намотаю по труду.
      
       но ежик на макушке расторопный
       указывает мне другие тропы,
       он непокорен, он искоренен
       почти, до синевы седой и жесткий,
       наводит на нелепые вопросы
       и ванькой-встанькой взбрыкивает он --
      
       как солнце поутру из океана,
       уставшее в себя глядеться снизу,
       как пьяница на дно стакана,
       соскальзывая голубем с карниза,
       не успевая осмотреть владенья,
       но слыша ангельское пенье
      
      
       +
      
       круговорот подхватит и в торнадо
       свернешься, как в подзорную трубу,
       улиткой съеденного винограда
       листок на солнце сплющится в труху,
      
       а нам с тобой уже спешить не надо:
       улитка поспевает, и на шаг
       опередив аперитив, из сада,
       как из засады, обвивает шар
      
       земной, где ты со мной, где в этом вихре
       закручивая наши голоса,
       как полоса нейтральная, охрипли
       по именам звать выше небеса
      
      
       +
      
       я вам желаю света и любви,
       они меня огнем своим омыли
       в долине пепла, -- выпей, обели
       то что из пекла вынули, доныне
      
       не тронутое ветром, и душой
       не поступившееся в этом вихре,
       очерченным карандашом
       по контуру, где ноты стихли
      
       и тень хозяина не узнаёт;
       пчела на мед летит, а ей куда же
       из ослепительных тенёт
       объявленной, как я, пропажей
      
      
       2 сентября 2020:
       +
      
       Как и куда я хочу, мой любимый?) Неспешно,
       над облаками исландскими, лучше за горы,
       где разговоры пустые стихают и камни
       падают мимо, сметая ненужную память.
       Так мне не больно и падать, и возвышаться.
       Можно еще, на барханах брюхатых вздымаясь,
       из оцепления выйти, ведь сколько я помню,
       крепко на родине держат стальными клещами
       и выжимают признания и копошатся
       где-то внизу, простирая проклятья. Верблюды
       сверху на это плюют, и гуляют по кругу
       челюсти их, перемалывая колючки, --
       ребра друг другу ломают на родине нежной,
       так не хочу я, и там нам не лучше, любимый.
       Но ты всегда вопреки поступаешь, - попробуй
       свет не гасить мой, меня удержать в напряженье,
       перегорая как лампочка под ногою
       и вынимая осколки от поцелуев
       раненным ртом. А потом я подую, нисколько
       крови не будет, и кроме тебя невозможно
      
      
       4 сентября 2020:
       +
      
       Ну конечно душа. А тело -- оно поспевает,
       ему торопиться привычно.
       Как собачка, оно у столба замирает. И стаю
       догоняет, скуля, или свору оно формирует,
       как скульптор, сырец закадычно
       по плечу и по шее охлопав, и этот кирпич
       криво ляжет, как навзничь уставшая женщина или
       тот, кого уронили в могиле с приспущенных лямок Ильич
       и Петрович,
       не добрав по одной, но по брови
       налакавшись, пока там готовили речь,
       не заикаясь о гробе в осеннюю течь.
      
       Это тело встает, простирая печальные крылья туда,
       в направленьи души,
       где эолова арфа поет, и глушить ее не спеши
       ни лопатой, ни комьями. Ша,
       улетает душа, хорошея,
       а эта траншея --
       что автограф на книжке
       и след самолетный, растает,
       покуда светает и оборванцы мальчишки
       воруют цветы, начитавшись, должно быть, Ремарка.
      
       Немаркая это работа --
       из болота тащить за собой в облака без пилота.
      
       Ну конечно, душа. А тело -- его приложили,
       одолжили на вечность и как-то наспех дожили,
       пусть оно не оставит следов и умчится, как тень,
       в новый день
      
      
       +
      
       Только движенье навстречу друг другу, и смерть
       преодолеть вращением крыльев, качаньем
       над облаками, и чайною ложкой суметь
       зачерпнуть эту пену,
       как мама учила меня в самолете,
       отвлекая и преуспев на излете.
       Ты все равно разминешься: она
       не отраженье, не тень, и тебе не страшна,
       так как едва нам закроют глаза, в этом зале
       появляются те, кого звали, и чьи имена
       не рассыпаны на транзитном вокзале
       этой жизни, а смерть -- это только стена,
       сквозь которую тело проскочит, а души -- едва ли.
      
      
       +
      
       На волне как на волне
       на второй не больно мне,
       на войне в немом кино
       между фильмами -- окно.
      
       Там сквозит, как пыльный луч,
       из-за туч прошкрябывая,
       отражается от луж
       нелюбовь кудрявая.
      
       А прямая бьет навылет,
       выльет слезы и утрет,
       сосчитать до трех не выйдет,
       она парами берет.
      
       Рассчитается в строю,
       я при ней еще стою,
       а потом она на выдох
       позовет и нас на выход
      
      
       +
      
       дорога вокруг шеи обовьется,
       как легкая веревка, оборвется,
       как летная погода, отсквозит.
      
       вези меня, как лунная дорожка,
       за перекаты и продли немножко
       на тихой ряби золотой транзит.
      
       я дотянусь обеими руками
       до друга моего под облаками,
       мы с ним назначим встречу по пути,
      
       мы с ним промочим ноги и в обнимку
       останемся на допотопном снимке
       чтоб дальше вместе налегке идти.
      
       он мне покажет горы, и с изнанки
       такие выстроит обманки,
       такую вечность возведет,
      
       что спозаранку жизнь начнется снова,
       сначала он, а после будет слово,
       где райский сад без нас цветет.
      
      
       5 сентября 2020:
       +
      
       Мягкой посадки. И без посадки там,
       где это норма, где карма дрожит, как ложка
       в чае вагонном, а я и гроша не дам,
       будто знаю сама, что там, за оконным
       переплетом твоим -- облака
       или моя рука.
      
       Или строка простирается, пропетляв --
       буду ждать тебя на перепутье, где
       о жизни судят по минуте, в беде
       остающейся, километраж
       намотавшей, и где гадалка волос
       оборвет, едва заслышав голос,
       за который эту судьбу отдашь,
      
       лишь бы ты длился, не охрип, не сдавался,
       снизу каплей дождя и снега казался,
       сверху был под присмотром, и без зонта
       с чистого бы листа
      
      
       +
      
       Остаток жизни лучезарной
       как свечку съесть или спалить --
       спасибо, бог, что не в казарме,
       спросила, друг, чтоб не в Казани
       меня казнят на может быть.
      
       И я роман успею тиснуть,
       и я роман, да нет, ромашку
       я понарошку, чтоб зависнуть
       компьютер не успел в отмашку.
      
       Но от такого понарошку
       строка бежит наискосок,
       в стакане убегает ложка
       и пулей целится в висок,
      
       и убивает, убывая,
       вся эта кара роковая,
       вся эта карма за кормой,
       как будто было не со мной.
      
       Изо всех сил тебя бежала
       и не оглядывалась, так,
       как будто за руку держала,
       от боли белой сжав кулак --
      
       как будто кровь сдают и плазму,
       чуму выводят на простор,
       любовь и прочую заразу
       над нами купол распростер,
      
       его проткнула на излете
       оледеневшая душа.
       Постойте, вы куда идете?
       Откуда, милый, не спеша?
      
       Меня возьмите на дорожку,
       а эту глупую ромашку
       смахну, как память, хлебной крошкой,
       она из детского кармашка
      
      
       6 сентября 2020:
       +
      
       Чем он мне интересен? Шизофренией.
       Тем, что маньяк он, должно быть, а лицедейство --
       не то, что любит детей и мучает женщин,
       виснущих серпантином, и серпентарий
       осточертел ему, так как подернул иней
       юность его шальную, и от затрещин
       не уклоняется он, так как в мертвой паре.
      
       Там все привычно -- обет на обед и ужин,
       лучше уж я занавешу пустые окна,
       чтобы глаза мои не глядели в пропасть,
       свет погашу, потому что самой не нужен
       во время Оно страх, уходящий в робость.
      
       В радость ударюсь от писем его игривых,
       я по кривой обогну эту смуту, смету,
       что он спланировал, чтобы струна от грифа
       так отскочила, чтобы была и нету
       ладно бы песня -- так нет, и меня в помине
       не было б, если б -- спаси, господь, и помилуй.
      
       Что интересно? А то, что себя не знали.
       Новые грани сияют -- свисти, подкорка.
       И алкоголь слабей и от секса, значит,
       не потускнеет солнце в глазах нисколько.
       Не ослепит сильней, чем в одном мужчине
       мир поместился -- святостью в чертовщине.
      
       Вот он какой -- у него не стучат копыта
       в рясе, как в ряске запутавшись, из болота
       он вынимает из памяти, что забыто,
       он понимает, что остов уже обглодан,
       и лишь по тени, по боли восстановимо,
       мимо чего проходит иной любимый:
      
       самодовольно губы отер от крови,
       от чернозема ногти, от женщины паперть,
       он подстелил ей небо, чтоб в обороне
       бренному телу было сподручней падать,
       там у него раздвоенье не то что мысли,
       сердца там нет и места не хватит чувству,
       там у его осляти такие ясли
       и мудрецы, что свечку держали, к выси
       тянутся, чтобы не спятить, не пятясь, если
       пламя займется и чревоугодны чресла, --
      
       лучше уж я занавешу и церковь эту,
       цирк его вылетит через пробоину купола.
       Но и дурдом, и тюрьма призовут к ответу
       этого мага, которого я покуда,
       не осуждая, люблю и сама отвергну.
      
      
      
       +
       1.
       Пусть
       снег не тает под твоей стопой,
       трава не проминается, цветы
       не гнутся и песок следы стирает,
       когда уходишь ты за горизонт,
       от нас устав, и только бог с тобой
    и только ты, и в облаках узор,
       как на стекле морозном, рассветает.
      
       За что зарок молчанья, милый друг,
       ты дал щебечущим напропалую?
       В немом кино меня кормил из рук
       обиженную, маленькую, злую
       и брошенную камешком в волну --
       вдруг выплыву, авось не утону.
      
       Твое объятье ножевое вкось
       вошло под сердце -- там играет рыбка,
       резвится зайчик солнечный и врозь
       расходятся стенанье и улыбка:
       я от тебя бежала со всех сил,
       но оглянулась, как ты ни просил.
      
       Свое гнездо оберегает лебедь,
       и мне на это нечего ответить.
      
       2.
       Тебе невыгодно, чтоб я сошла с ума
       от боли: кто тебя увековечит?
       Кто проклянет? Гадалка чет и нечет
       разложит, глаз скосив, но из письма
       не следуют семерка, тройка, туз,
       а я пасьянсов до смерти боюсь.
      
       Я не хочу тебя, горячего, как полдень,
       и тихого как невод или тень
       от вкопанного дерева, на помощь
       зовущего листвой и насовсем
       прощающегося -- своих широт
       не узнаёт
       движенье до ворот.
      
       Ты стережешь меня за каждым поворотом,
       ты настигаешь Настю бедную, мы разной
       с тобою масти, пСступи, уже
       до мести близко, и на вираже
       в последний миг скрипит, как сердце, нота
       фальшивая и призывает разум
       в своем потустороннем кураже.
      
       3.
       Меня не бойся, милый, я товарищ
       в палатке, лодке, в бликах от пожарищ,
       кострища развороченного тень,
       укровища ночного, чтобы день
       звенел тебе не хором комариным,
       не стеариновой свечой, -- гори нам,
       любовь неразделенная, владей.
      
      
       9 сентября 2020:
       +
      
       В моем дому смеются потому,
       что он в цветах волшебных заблудился,
       он радугой в объятиях обвился
       и голосу не внемлет моему --
      
       он по своим законам золотым
       вбирает ласку легкую и дым
       после дождя грибного, и ему
       чужое зло давно не по уму.
      
       Его птенцы щебечут на заре,
       жуки не замерзают в янтаре,
       в календаре стоит курсивом вечность;
       трава, дрова не стынут во дворе,
       раз не сгорает человечность.
      
       На млечный путь он задирал трубу,
       он крышей камышовой заслонялся
       от нас самих, а не от звезд, к труду
       приученных, но, истончив труху,
       он в паутине голубой заснялся,
      
       как в патине, сияет скромно дом,
       а в нем живут и домовой, и гном,
       чаи гоняют, песенки поют
       для вас -- не для меня уже уют.
      
      
       11 сентября 2020:
       +
      
       Соловьиному саду склеили горло.
       Бьется клюв сухой, словно пестик в чашке,
       только звука нет, как в эпоху горя,
       только эхо есть и вздыхает тяжко.
       Хочешь, в космос мы заодно слетаем?
       За день мы управимся, вот антенна,
       ты ее настрой на волну и стаю
       и она забулькает постепенно.
      
       Там зигзаги молний и звезды пшикают
       перед тем, как вспышкой последней ранить.
       Ты не хочешь в космос, моя ошибка,
       ты других решил тишиной обрамить.
      
       Я твой ветер в поле, в пыли, на воле,
       я и боль твоя и отражение.
       Но покуда со мной свежо, дотоле
       я не только слово твое, я женщина.
      
      
       +
      
       Завлекая на небо любящего
       спокойную сентиментальную музыку,
       я не проговорюсь о гармонии диссонансов,
       и что я нуждаюсь в нем покуда еще,
       так как мЩку слагают из танцев
      
       и выворачивают, как штаны, наизнанку,
       вытряхивая из карманов крошки
       и спички, которые там незнамо
       как затесались, и понарошку
       они стреляют в своих прицельно,
       загораясь с полоборота.
      
       А всё, что имеет цену --
       это музыка сфер не по нотам.
      
      
       +
      
       Неоднородно, как добро и зло,
       вода и нефть, не смешивая краски, --
       в объятья мы запихиваем ласки,
       но шарф не помещается в рукав.
       Отталкиванье с притяженьем:
       не повезло,
       но кто из нас неправ.
      
      
       +
      
       Инстинкт владения и оберега,
       давай скорей тащи ее в берлогу,
       ломая сучья и еловых лап
      
       не сторонясь, поскольку от ночлега
       зависят м и ж, и слишком много
       осталось непрочтенных глав.
      
       Закладку вынешь -- не найдешь заначку,
       нет выхода, нельзя иначе, --
       а ты попробуй и за облака
      
       забрось гордячку. Ничего, что плачет,
       пока в ее руке твоя рука
      
      
      
       +
       (Отвлеченные стихи).
      
       Не скажу, что обычный качок,
       но от смерти, как все, убегает,
       словно заяц трусит и пространство свое огибает --
       в ту же точку приходит с работы, плотвы и домой.
       и не знает, что мой.
      
       Он глаза мои ночью зажжет, а думает -- свечи.
       К сожалению, он обеспечен, то есть зависим,
       игровой автомат его невыносим и от жизни
       отличается тем же, чем мы от шагреневой книги:
      
       у меня уж душа одна и нет ни кожи ни рожи,
       но похожи мы все на нее, на твою дармоедку,
       как я метко подумала. Но и меня бы макали
       то в Макао, то в тайские ванны с корейским отливом,
       я была бы красивой и в белой пижаме и без
       я была бы давно Клеопатрой.
      
       Только завтра и так не проснуться, ни вместе, ни врозь, ни через
       чье-то тело, что поперек и мешает мне кофе пролить на шелка и страницы.
       Что же снится тебе, что ты вздрагиваешь вразрез
       и со мной, и с блудницей?
      
      
       +
      
       человек без дорожной карты -- как подорожник,
       из которого тянутся нити и корни, не оторвешь от асфальта,
       сквозь который пророс и бросается под ноги всякому,
       кто бы вытереть ноги хотел от фосфата, --
      
       кто из круга бежит мелового, но грифы круги нарезают
       и все ниже спускаются, чуя добычу,
       и хотя ты справляешься с тормозами,
       ты заметил их поздно и закавычил
      
       невпопад, а меня из угла и в тени твоей -- не было вовсе,
       зря я наперерез, там железо скрипит и вонзается,
       и подружки тебя обсуждают, и что тебе осень,
       когда меня нет, а они умирают от зависти
      
      
       +
      
       Меня предавший стер себя с земли.
       Ему отныне корчиться в пыли,
       я не смогу помочь ему ни словом,
       ни крылья распростерши над птенцом,
       когда ему в гортань вливают олово
       и он со мной равняется рубцом.
      
       Толкнувший женщину
       уже с колен
       не поднимается: ей -- сладкий плен,
       ему - вся горечь, прогусарив судьбы,
       вбирая поцелуя боль и тлен,
       в своих потомках доползать до сути.
      
      
       +
      
       Я сегодня убивала время.
       Нет, не так, не то, не там, не с теми,
       я его в солонку засыпала,
       я заталкивала в горлышко бутылки,
       оно тестом лезло, оно с телом
       воевало, колотясь в затылке.
      
       Материло нас, ему хотелось
       не в подушку, а на всю катушку,
       не анфас, в три четверти, анфаллос,
       но ему минуты не осталось
       чтобы встретили они друг дружку.
      
      
       +
      
       Твой проект -- это жизнь. Украденная -- твоя,
       и моя сбита с толку, как тапком кидаются в кошку,
       как та хвост поджимала, как воду пила из ручья,
       не оглядываясь, пока я тебя понарошку
       обнимала. А следующая -- под толщей воды,
       от давления уши заложит, прижав -- интуиция
       путеводной звездой говорит, что она не туды
       не боится, и что если берег, то птица
       небо перечеркнет и укажет просвет и проём,
       только имя свое помяни, чтобы я не забыла,
       как вдыхают его и сквозь воду идут напролом
       что есть силы -- о как глубоко я люблю тебя, милый.
      
      
       +
      
       Это правда, что тебя вообще нет нигде,
       что ты сборной солянкой разбрызган по грязной тарелке,
       что тебе я мелка, ну куда же от узкой и мелкой
       и распятой, написанной вилами по воде.
      
       Ты мой калейдоскоп, собираю по стеклышку тень,
       заворочалось там в глубине, в тишине колыханье,
       по минутам потерянным не воскрешается день,
       но река через гору все выше течет за стихами.
      
       И уже позади метафизика и облака
       отстают, как вершины деревьев, не видящих корня, --
       кроме наших ладоней, сплетенных издалека,
       кто молчаньем из рук их накормит?
      
      
       +
      
       Весь твой хлам опадет, как листва, лишь ты выйдешь из леса.
       Не останется тени: на солнце иные законы.
       Не достанется тело тому, кто в тебе ни бельмеса
       не поймет, как собака, летя на овце вдоль загона
       и сбирая на свист камнепад: горы любят молчанье,
       потому я твой ангел -- стою у тебя за плечами.
      
       14 сентября 2020:
       +
      
       Понимаешь, по этим колдобинам и рытвинам
       пока лбом не отпрыгаешь, не просчитаешь ступени -
       не повзрослеешь, а спотыкаться урывками
       и не до крови, это удел растения,
      
       корнем прикованного и видящего только небо,
       только юбку, а не женщину за нею.
      
       Я тебя приглашала дотронуться
       до цветения, дорогой, до музыки,
       а на расстоянии мужики -- так не нужен ты
       мне, как над омутом белое солнце,
      
       не указующее никуда: и дома-то
       не бывает, как социума
      
      
       +
      
       Пока ты лопату о дерн вытирал и тупил,
       попрыгал на мне да и вылил то, что не допил,
       я снизу смотрела в бутылочное стекло,
       когда оно, музыкой света мерцая, стекло
       до капли, до ноты -- и знаешь, спасибо, мой друг,
       что руку протянешь, выскальзывая из рук,
       что крылья поправишь, как спущенные обшлага,
       живую меняя на мертвую, как на врага.
      
      
       +
      
       Я ему говорю -- это так, но меня кто обнимет?!
       Снимет боль, мое имя забытое скажет?
       Что ты ждешь, и судьба покачнет и обманет?
       Ты меня не узнаешь под слоем снега и сажи.
       Я ему говорю -- танцовщица на канате
       Не изгибается так, не трепещет,
       Как я под взглядом твоим откровенным
       И напряженным еще балансирую
       Резче и в полную силу, как на кровати
       Умирающий, вскрывший вены
      
      
       +
      
       Это, конечно, прощание, а не прощение.
       Следующая судьба -- в океане, под толщей
       жизни, там
       мутное освещение,
       минутная слабость там плавники топорщит
       утопающему в моих объятьях.
       Плотность тела изменчива, опадает,
       как листва, бесшумно, некстати,
       снизу вверх, и за ней не туда я
      
      
       +
      
       редкий влюбленный долетит до середины Днепра.
       Он пьет кофе без сахара, алкоголя и курева,
       он себя бережет, как старшая сестра
       своего козленочка водицей запугивая.
      
       У него бизнес многоэтажен, не как модели миров,
       ему баба-Яга подает не в печке, а в банке
       на лопате, и пьет голубую кровь
       на скатерти-самобранке.
      
       От накачанного, молодого убежать бы, да сам настигает
       и без спросу хватает то тут, то там, антисептиком
       вымыв руки и сетуя, что нагая
       соблазняешь его, а в сети-ка
      
       не даешься, а он тебе, святой дух,
       до двух считает -- и дальше запутается,
       не понимая, что давно потух,
       перегорев, перегоревав, и поллюция,
      
       сплюнув красным на снег, брызнув желтым,
       смеется, довольная: куда шел-то?
      
      
       +
       Олегу Совину
      
       Теперь, когда всем наконец обозначили цену жизни.
       Отмотав полный срок по кругу, перегорают.
       Лопнет пружина, ослабнет, но, хоть зависни,
       а не узнаешь в зеркале образа, абриса, грая,
       что ты любил, убаюкал, не воплотив,
       как потусторонний мотив.
      
       У птенцов эболы китайская прорезь, нету
       длинных слов и снов, на бумаге рисовой влажно,
       где меня в Беджине преследуют, и по следу
       курьей лапой сырой на тарелке размазан каждый.
      
       Помню, шли мы строем, дыханием, чувством локтя,
       по-китайски смеялась я и еще не знала,
       что не будет жизни и диалога, плоти,
       но количество сутью не станет, и качеств мало.
      
       Дух святой пролетал над нами летучей мышью,
       у меня такой в рукомойнике жил на даче,
       только помню, ему все хотелось темней и выше,
       или предков твоих, и потомков моих на сдачу
      
      
       15 сентября 2020:
       +
       Автопортрет.
      
       недосформировавшийся зародыш булькает в тине,
       вылупившись на цаплю и силясь квакнуть,
       пересмотреть ее и провести на мякине
       не получается, как переозвучить кванта,
      
       эту текучесть мира -- и стоячесть
       по стойке смирно свою и дремучесть,
       но я надеюсь, что среди прочих качеств
       нечто всклокочется, раз оно меня мучит
      
      
       +
       О.Б.
      
       Он сказал мне -- как договоримся.
       И природа каркнула ответно.
       Будто гнезда наши, разоримся.
       Был ли мальчик? Не было и нету.
      
       От него остался след песчаный,
       не смываемый волной подкожной,
       перечеркнутые картой страны,
       дотянуться только невозможно.
      
       От него досталась интуиция --
       атавизм пещерный и блокада:
       слышу, если он себя боится и
       называть по имени не надо.
      
       Но оно тускнеет, словно жемчуг,
       если немота его намотана
       на спеленутых любовью женщин
       и плененных шлейкой и намордником.
      
       А разбавленная водка, знаешь ли,
       не пылает и не слишком тлеет,
       и вода мелеет, а из нашего --
       не
       поется веселее
      
      
       +
      
       я в смерче облака любви
       собой не любовалась,
       там нет ни света и ни тьмы,
       ни холода, ни зноя,
       там только мы вдвоем, а мы
       с тобой -- такая малость,
       там только скорость такова,
       что замер ты со мною.
      
       Я до сих пор кристалл верчу,
       его целебный кубик,
       ромашка первой опадет
       и лепестками губ
       она по лунному лучу
       передает: не любит.
       Ни как прошу, ни как хочу, --
       сквозной пчелиный гуд
      
       +
      
       И к чему мне бессмертие?
       Забери себе этот замок
       не воздушный, из спичек --
       рассыпятся и не вспыхнут.
       Содержание жизни моей
       горит, не сгорая,
       и, вспухая томами,
       она улыбается глупо.
       У нее оглавление
       с ног перевернуто на ноги,
       будто девка гулящая
       в задранной юбке, беременна.
       И к чему возвращаться мне,
       если тебя не застану я
       ни в пространстве чужом,
       ни во времени
      
      
       +
      
       Я глупа и мне ума не нужно, --
       не глуха бы к сквозняку над темечком.
       На ухабах синяки и вьюжно
       заплетает вавилоны времечко.
       Мне б, за стремя ухватясь, порожней
       эту бричку выпустить из поля
       зрения, но в нашей подорожной
       значится другое измерение.
       Чувство боли, а не чувство воли.
       А туда -- меня еще не звали.
      
      
       +
      
       Пока движусь, отталкиваясь от звезд,
       хвосты разводя их, как рыбьи,
       в этой ряби пустились в рост
       те, что в хляби ходы прорыли.
      
       Нету сил. Но усилие -- есть.
       Сопротивление плоти,
       не текущей в объезд,
       но зовущей в полете
      
       равных своей душе,
       точнее, созвучных духу,
       вот и кончилась жизнь. Уже?
       Начинай же новую. Думай.
      
      
       +
      
       жизнь движется зигзагами -- острей,
       чем вавилоны выводя по пьяни,
       как бабочка с иглы, и на костре
       взвивает рой в предутреннем тумане.
      
       Пока в палатке тихо и легко,
       из облаков стекает молоко,
      
       хвост рыбий в камышах плеснул во сне,
       ему блесна холодная не снится,
       и по стволу спускается ко мне,
       еще не перечеркнута, страница
      
      
       16 сентября 2020:
       +
      
       Хорошо, что ревнуешь. Правильно делаешь:
       не уважая ни себя, ни барышню,
       башли делишь и ради денег
       сердце загонишь под боярышник.
      
       Как наркоман на булавке взвинченный,
       ты половинчатый, ты агрессивен,
       ты ради золота, как вроде ситчика,
       будешь торчать поперек России
      
       и черным снегом закусишь, миленький,
       что там осталось на донце маленькой.
       Вместо любви этой пряной килькой
       позатолкало в общую спаленку.
      
       ...Что ей в тебе, посторонней женщине?
       Ты приземлен и приучен ползать,
       в позу вставать и давать затрещины,
       так что жалеть тебя, милый, поздно.
      
       Кто уходил побитой собакой
       и возвращался всегда к порогу,
       тот стал цепным, но его однако
       не удержать при себе пороку.
      
       Он и на шелковом поводке
       будет скулить и маяться,
       будто раскачивает на крюке
       не камертон, а маятник.
      
      
       +
      
       Я тебя расшевеливаю,
       как муравейник, и веткой,
       мокрым прутиком
       щекочу тебе нервы,
       чтобы, во-первых, ты еле-еле,
       но подымался от земли и с клеткой
       расставался, а во-вторых,
       надо бы дать поддых.
      
       И чего она тебя тянет,
       миска твоя, подстилка,
       шлейка под хвост, копилка,
       а ты бы ее -- когтями:
       да не сожрать вам столько,
       не унести на кладбище.
      
       -- Вкусно, покушал, стоик?
       -- Дай еще.
      
      
       +
      
       Тю, и ты туда же, влюбился.
       И зачем такой ты мне нужен?
       Весь прозрачный, как рыбий потрох,
       Не горящий, как мокрый порох,
       Весь опущенный, как ищейка,
       Так похожий, кажись, на мужа,
       Что вот-вот и падешь прощенья
       Испросить на коленях в луже.
      
       Я тебя не таким желала,
       Да я с детства гудрон жевала,
       Я с пеленок тростник курила
       Я портвейном дым заливала,
       Чтоб объезженная кобыла
       Под тобой на дыбы не встала.
      
       Я ждала тебя днем и ночью,
       Запалила я с домом свечи,
       Чтобы видел ты и воочью
       Убедился, что я навечно.
       Чтобы понял ты то, что лаской
       Добиваются высшей силы
       и, зубами от страха лязгая,
       побеждают себя, мой милый.
      
       Ты на что мне такой податливый?
       Пластилином к груди приклеился.
       Я не скульптор, и мне подавно
       Ни к чему ни фальшак, ни лесть и
       Да не лезьте ко мне, подружки,
       Мне не нужно его признаний --
       Я сама за двоих наружу
       Выношу то, что между нами
      
      
       17 сентября 2020:
       +
       Лиде и Равилю
      
       За гранью боли не растет трава,
       когда ребенок твой из-под земли
       попросит и встаешь навстречу ночью
       к нему без слов. Там не нужны слова.
       Вдали -- но расстоянья нет короче.
      
       Он так запутывал следы, к себе
       дорогу заметал и был исплакан,
       и ключ к нему, срываясь на резьбе,
       был зацелован и судьбой обласкан.
      
       Как ты сегодня?.. И не спросишь, где, --
       нет стран на том или на этом свете.
       Нет страха потому, что быть беде
       нельзя страшней, когда уходят дети.
      
       Твой герметичный мир перевернув,
       кристалл нацелив на немую вечность,
       ребенок сладко спит у нас в плену,
       его с колен не сдует ветер встречный.
      
      
       +
      
       Берешь и делаешь первый шаг,
       Ногу переставляешь --
       Брешь в бетоне замажь на швах,
       Это всего лишь я лишь
      
       Я, за шиворот приподняв
       Себя, за подол цепляя,
       Как кошку мокрую, в парадняк
       Швыряю себя. Едва ли
      
       Я себя вытащу из ворот
       На люди, ближе к свету,
       Но я пытаюсь и вплавь, и вброд,
       На камертон, на сверку,
      
       Мне лишь бы выползти, до утра
       Не оставаться в доме,
       Окна высокие там, дыра
       Для гвоздя в проеме
      
      
       +
      
       Тише, от лишнего слова уйдет эта тень,
       Растворится улыбка зеркальная,
       А по памяти нитку в иголку вдень --
       Как последний счастливый день,
       Восстановлю едва ли я.
      
       Там был перрон, за вагоном смерть,
       Но до них все мерцало в сиянии --
       Как ветки в окошке, если смотреть
       По ходу движения. В инее
       Да не я оставляла все это, смеясь.
       И что тебе в этом имени,
       Когда, возвратясь, ты не вспомнил меня?
       Так, изваяние в глине я.
      
      
       18 сентября 2020:
       +
      
       Этим шариком в пинг-понг не наиграться,
       Он и так помят и скомкан от вибраций,
       А к нему еще намордник прицепили,
       На прицеле держат, слово процедили,
       Он текучий, он тягуч от боли или
       Так, от старости коленки задрожали?
       И он плачет, и он хочет, чтоб любили --
       Ну хотя бы притворились: уважали
      
      
       +
      
       Еще раз пройдемся: выучился, женился,
       родил, воспитал, кем-то стал.
       Познакомился с отражением --
       неважно, в зеркале или в луже.
       Там себя не застал: никому не нужен
       бесплатно. Скорей, устал,
       не сдюжил.
       В телефонной книжке повычеркнуты имена.
       Вот одна затерялась -- бывшая да не суженая,
       высушенная теперь уж, если жива. Она
       или брошенная, бесбашенная, -- послушай, она,
       может быть, пожалеет, приткнется, возьмет на грудь,
       как сто грамм,
       ты ее погладь как собаку, а больше -- не дам.
       Она, как тень или смерть, всегда сбоку --
       бежит по пятам
      
      
       19 сентября 2020:
       +
      
       Околофилософская сказка для пчелок.
      
       Один ус­пеш­ный принц пу­те­ше­ст­во­вал и встре­тил ба­боч­ку. У нее бы­ло пре­крас­ное опе­ре­нье, доб­рое серд­це и ум­ные ан­тен­ны над го­ло­вой. Они мог­ли быть сча­ст­ли­вы, но он по­ехал за три мо­ря воз­во­дить но­вые зам­ки. Ба­боч­ка пе­ре­да­ва­ла ему ин­фор­ма­цию, принц учил­ся, рос, пре­вра­тил­ся в на­стоя­ще­го ко­ро­ля и за­хва­тил пол-ми­ра. Это сде­ла­ла их лю­бовь. За три мо­ря ба­боч­ка ка­за­лась ему еще вы­ше по всем па­ра­мет­рам, а чу­жие зем­ли со­блаз­ни­тель­ней, и од­на­ж­ды воз­му­жав­ший и по­муд­рев­ший ко­роль ре­шил за­вое­вать и ее тер­ри­то­рию. Он шел на вы -- но тут на­ча­лась пан­де­мия, на вой­ско на­де­ли мас­ки, а на ба­боч­ку и на ее ко­ро­ля - мно­го­ра­зо­вые. До­ро­гие, боль­шие и с кла­па­ном. И да­же зим­ние с уша­ми. Ба­боч­ке бы­ло труд­но ды­шать, она те­ря­ла пыль­цу, жда­ла, ее зва­ли уже Пе­не­ло­пой, но ко­роль все не то­ро­пил­ся -- сна­ря­жал се­бе но­вую ар­мию. Он уже вы­учил все­го Ма­мар­да­шви­ли и пе­ре­шел к Пя­ти­гор­ско­му, а ба­боч­ка вер­ну­лась к Пла­то­ну. На­ко­нец вой­ска штур­мом оси­ли­ли по­лян­ку, со­рва­ли с ба­боч­ки мас­ку, и она со­всем по­блек­ла от слез, ко­ро­на­ви­ру­са и без пыль­цы. А принц жил в зам­ке на дру­гом кон­це по­лян­ки и ни­ку­да не спе­шил: он бо­ял­ся, что пло­хо вы­зуб­рил пе­ри­па­те­ти­ков, и что они с Пе­не­ло­пой не уз­на­ют и раз­оча­ру­ют друг дру­га. Он си­дел на пне, ду­мал ду­му и ре­шил все ос­та­вить, как бы­ло. Тем бо­лее, что вто­рая по­ло­ви­на ми­ра еще бы­ла не до кон­ца за­вое­ван­ной, а его под­дан­ные лю­би­ли звон ме­ло­чи. Уси­ки на те­меч­ке ба­боч­ки по­мо­га­ли не толь­ко ба­лан­си­ро­вать при по­ле­те, ис­кать нек­тар или па­ру; они зна­ли сек­рет веч­ной мо­ло­до­сти и все­лен­ско­го сча­стья. Но они не ус­пе­ли пе­ре­дать ко­ро­лю ин­фор­ма­цию, что силь­ней все­го -- друж­ба, так как лю­бовь без нее ма­ла по раз­ме­ру и вя­нет, а не­на­висть во­об­ще не­на­деж­на. И что все цен­но­сти ут­ром все­гда пре­вра­ща­ют­ся в ты­к­ву, а ос­таль­ное за­ви­сит от твое­го чув­ст­ва сво­бо­ды и от не­чув­ст­ва от­да­чи. А ко­роль жил на по­вод­ке: на шел­ко­вом его вы­гу­ли­ва­ли под­дан­ные, по­ка он еще по­лу­спал, а на цепь он по­са­дил се­бя сам в стра­хе, что не вы­дер­жит и встре­тит­ся с ба­боч­кой. Ему ка­за­лось, что рас­тет он с кос­ми­че­ской ско­ро­стью, - но она же рав­на не­под­виж­но­сти. Тут про­шел силь­ный дождь, он ски­нул все мас­ки и смыл сле­зы и ба­боч­ки­ну пыль­цу, она рас­пра­ви­ла кры­лыш­ки и взле­те­ла к не­бу -- ту­да, где ее жда­ли. Там ум­ные пи­ли ро­су, све­сив с об­ла­ка нож­ки, и не раз­го­ва­ри­ва­ли, так как все глав­ное ос­та­ет­ся за стро­кой, а мысль не­из­ре­чен­ная не есть ложь, про­сто дви­жет­ся с ус­ко­ре­ни­ем и пе­ре­да­ет­ся на том рас­стоя­нии, что сти­ра­ет­ся вме­сте с на­морд­ни­ком. А при­оде­тый ко­роль пе­ре­стал чув­ст­во­вать за­пах и ощу­щать опас­ность, он смот­рел­ся в за­бра­ло, но ви­дел там толь­ко ба­боч­ку. От­ра­же­ние яс­но ему го­во­ри­ло, что весь мир -- все­го лишь шаг­ре­не­вая ко­жа и порт­рет Ду­риа­на Грея, и что алы­ми па­ру­са­ми с 1936 го­да в той стра­не на­зы­ва­ли тем­но-ко­рич­не­вые и из­да­ли за­кон, по ко­то­ро­му дру­гих цве­тов не пу­щать. Так что ба­боч­ка все рав­но бы его не уз­на­ла в вол­нах, где все кош­ки се­рые -- что в мас­ках, что без. В час ме­ж­ду со­ба­кой и вол­ком. И что силь­ны­ми они бы­ли вме­сте, а гра­ж­дан­ские вой­ны рас­ка­лы­ва­ют. Но ба­боч­ка шеп­ну­ла ма­лень­ким пчел­кам что-то та­кое за­вет­ное и да­ла им ох­ран­ную гра­мо­ту для всех, кто се­бя не жа­ле­ет и те­ря­ет обо­ня­ние при ви­де зо­ло­та. Вдруг од­на­ж­ды ко­роль ока­жет­ся сре­ди них и вос­пря­нет ду­хом и те­лом? И то­гда до­га­да­ет­ся по­смот­реть пря­мо на не­бо, от­крыв кла­пан и не пу­га­ясь не­мо­го шу­ма до­ж­дя из нек­та­ра и све­та.
      
      
       +
      
       Я постигла те соки, что бродят в тебе, когда сёла
       ты жег и пытал и кобылам хвосты узлами
       вязал, а сёдла, как бусы, хмельной и веселый,
       швырял мне охапкой, чтоб на себе их везла я.
      
       Это ты, уверен в себе, перешагивал трупы
       легко, с ухмылкой, сапогом поддавая,
       и влекло к тебе девку за то, что ее по крупу
       и не прерывая.
      
       Тот сиреневый вечер, ограничив пространство
       частоколом, нам ускорение задал:
       подключайся к потоку, любимый и разный.
       Дикий зверь ненасытный, венозен и задран.
      
       Просыпаться тебе, от рассола корежась.
       Утро ломит затылок и стылые стекла.
       Да помилуй тебя! Да прости его, боже.
       Я из памяти вечность осколками стерла.
      
       +

    "...с грустью думаю о том, что неизбежно умру в петле". М.Цветаева -- 1920 год.

      
       смерть живет во мне и не глумится,
       ей чума еще не надоела,
       перед нею для слепых страница
       и наощупь изучают тело.
      
       я б хотела, милый, опереться
       на тебя -- на линию, а лучше
       бы на точку, как мечтало детство
       опериться в одиночку, ключик
      
       подобрать, но дверь та -- в преисподнюю,
       а косяк -- на потолочной балке,
       и вчера сбывается сегодня,
       но точней, чем завтра у гадалки.
      
      
       20 сентября 2020:
       +
      
       Рояль струится в зале без тебя,
       а скрипка пальчики по одному
       перебирает -- эти отпечатки
       подобны соли, пролитой в дому,
       рассыпанной по кружеву взрывчатке.
      
       Ах эта музыка, не оглуши,
       а перед смертью чтоб тебя заткнули,
       поскольку для движения души
       не остается пороха и пули.
      
       Поскольку соло солоно хлебать,
       один возник -- и улетать не вместе.
       Нет, не взлетать, а лишь бы подлатать
       успеть себе прощение в разрезе,
      
       между диезом и бемолем для
       столетья для любви и поздней встречи --
       столь опоздавшей, что календаря
       там не бывает, где погасли свечи
      
      
       +
      
       Куда засунуть, в какой карман вместить
       такую любовь искрометную, всеобъемлет
       она и просит, как птица, с ладони пить,
       когда ее возвращают с неба на землю.
      
       Такая тоска по тебе, и по вечерам
       особенно гложет и кашляет кровью -- к снегу,
       должно быть, возводит непостижимый храм,
       чтоб разделить нас на ночь и встретить с нею.
      
       Особенно, если ты рядом (не знаю -- где),
       я тебя чувствую, делая стойку на улицах,
       "море волнуется -- раз", круги на воде
       время сомкнут, где тень без тебя сутулится.
      
       Страшно входить в одиночество мне с тобой,
       близко лежать, как надгробью со мной в обнимку,
       ты не звонишь, а любовь -- это сон, отбой.
       Пепел от фото. На вечную память снимка.
      
      
       25 сентября 2020:
       +
      
       Что ты хочешь услышать? Что я не люблю тебя? Это не так.
       ледяное вино я тяну на террасе на лавке,
       лишь бы все капиталы пустые отдать за пятак
       ради этой счастливой надбавки --
       отвернувшегося, погруженного только в себя.
       От него не трезвый бокал, но и лебеди стынут,
       из канала поглядывая, как эти двое сидят,
       нож вонзая им в спину.
      
      
       +
      
       У меня с тобой что? Стокгольмский синдром, дорогой.
       и в заложниках я на окошке вишу, за веревку
       ухватившись, тебя обнимая свободной рукой,
       так как наши свободы -- в ружье и наизготовку.
      
       Самой сильной пыткой оказывается жизнь,
       самой главной любовью -- виртуальная, сквозь стекло.
       На паркуре зависнув, на миг еще задержись
       там, где время мое истекло.
      
       По стене карабкаться можно не вверх, а вниз,
       это ж не лыжная елочка, это ложный
       маневр для того, чтоб, отрывая карниз,
       заглянуть туда, куда без тебя невозможно
      
       +
      
       Когда споткнешься и услышишь, -- ну что ты, девочка? --
       главное -- вовремя отвернуться и не ослепнуть,
       голубей сосчитать, не оглохнуть от их полета,
       получив по морде крыльями, не заметить
       чего-то важного -- например, это что-то
       не бумажное и не в конверте,
       заводится облаком с полоборота --
       должно быть, бессмертье
      
      
       +
      
       Мы снова отрезаны. По кромке блокадного льда
       не идут сюда города, не летают птицы и мышь
       не проскочит, разбившись о пластик экрана --
       глядишь,
       было поздно, а стало рано.
      
       И мой мальчик прилежен, кунштюк ему маловат,
       вот он колет айсберги, напиться дает пустыне,
       скале прилаживает от венеры сто ватт --
       главное, там, где меня нет в помине.
      
       Он рад, что меня нет. Очередь на прививку
       напоминает заминку у газовой камеры:
       перетопчешься, -- главное, непрерывно
       к бессмертью еще шажок, и пока меня
      
       так и не будет, - чтобы ты успел оторваться,
       напоить стада, индейцев, бушменов.
       Какая разница, милый, с кем целоваться?
       Важно, с кем расставаться. Чья смена.
      
       +
      
       Я ненавижу вид из окна и дом
       напротив и дождь, и особенно лебедей,
       у которых все гладко, когда третий том
       Блока топорщится в памяти у людей
      
       и обещает, а еще эта Джемма,
       сволочь продажная, не подозревает,
       как по ночам у хозяина теорема
       Виардо не вызревает.
      
       Я ненавижу тех двоих, что, вытянув шеи
       в одну сторону, по жизни движутся к станции,
       пока я пробираюсь по дну траншеи
       сюда, где нам предстоит расстаться.
      
       Я не знаю, как жить мне потом до смерти,
       как я чаю вприкуску напьюсь до одури.
       Все публички мира мимо идут, не верьте
       тем, кто в ответе: им еще больше недодали
      
      
       27 сентября 2020:
       +
      
       буря взвинчивает и держит
       и стреножила, намагнитила,
       для кого бы -- побольше денюжек;
       для кого-то -- но эти мнительны,
      
       их край света за поворотом,
       их Вергилий, что нам Сусанин,
       их и за волосы из болота
       не представишь пред небесами.
      
       Они сами себя угрохают,
       плохо им при любом правлении,
       озираются они походя,
       и не знали ни сна, ни тления.
      
       Что нас связывает? Страдания.
       Параллельное пересечение
       где-то в точке пути, куда ни я
       и ни ты донесли свечение.
      
       Что нас держит? Вот эта музыка,
       к саду роз для других скамейки,
       эта мука и эти мусорка,
       и нетленки скупые метки.
      
      
       +
      
       Периферическое зрение
       не выпускает тебя и держит в поле,
       как если ничком в траву, где созрели
       земляничины и колосья, в поры
      
       въелись божья коровка, мурашка
       и ты, мой дурашка, отдергивающий
       руку, будто от свечки.
      
       Ну что ж, ты родился в рубашке,
       и зеленые человечки
       минуют тебя. Чего ж еще?
      
       Но если плясать от печки,
       то танец не безразмерен,
       а ты в себе -- не уверен.
       +
      
       Бесплотный дух любить за двух,
       бесплатный воздух на двоих.
       Пока огонь наш не потух,
       рука в руке -- и надо, и
       такое счастье быть вдвоем!
       Ну что мне надолбы границ,
       когда гранит грызем и пьем
       бессмертье и не знаем лиц?
       Я только чувствую ладонь,
       и не сжимается кулак,
       не жжет огонь: кто не живет,
       тому под снегом и водой
       не умирается никак
      
      
       28 сентября 2020:
       +
      
       Меня ломает. Плетка-пряник.
       Не то что это мой избранник, --
       он небом спущен, и стеклом
       расплавленным к ногам стекаю,
       как дети в праздник под столом
       за скатерть дергают, не зная,
       что им воздастся поделом.
      
       Там гости напились до крика,
       где без Орфея Эвридика
       не долетит, и только тень
       на циферблате переводит
       свой яд на стрелы по погоде,
       из ночи превращаясь в день.
      
       +
      
       Кто спорит, что страшно любить, получать подзатыльники,
       на горохе в углу считывать сетку обоев,
       мама вернется и спросит, не позабыл ли ты
       этих наших словесных побоев.
      
       Мама боится сама до потери дыхания,
       что на нее ты посмотришь в упор и узнаешь
       все, что зияет и немо орет за стихами и
       что ты усвоишь, как будто инцест, и цена лишь --
      
       только любовь, у нее есть свои основания,
       высшая мера, прощение за прегрешения.
       Душу не выплакать и что стоит за словами и
       замком воздушным возводит скупые свершения.
      
      
       +
      
       Не раскладываются по спектру эмоции,
       они летучей и испаряются
       быстрей, чем клавиши Моцарта,
       перебившие пальцы.
      
       Не пригвоздишь, не вытрясешь
       музыки у тишины,
       когда охрипнешь от выкрика,
       что мы, рабы, не равны,
      
       что ты, нахлебавшись воздуха, --
       равнее, а я гляжу
       вслед тебе: господи, поздно как
       русалочкой по ножу
       +
      
       Ловец душ
       оказался прелестным ребенком
       с лаковой кожей щек и лакомым взглядом
       избалованного мужчины, который вдогонку
       сплюнет тебе и одернет за шлейку: -- Рядом.
      
       Нет, он погладит потом, если ты заслужишь,
       за ухом он почешет и хвост накрутит.
       Но не смотрите на псину пристально, ну же,
       она внутри перельется, как сгусток ртути.
      
       Она опасна своим и чужим без разбору,
       если любовь слепа и хозяин пьяный.
       Она душу отдаст, но примет его за вора
       если не поздно, то рано.
      
      
       +
      
       Что я могу? Он все решает.
       Он голоса не повышает.
       Но в общей синенькой джинсе
       он не как все. Но есть душа ведь,
       она купается в росе,
      
       ей далеко до наших прений,
       она сама стихотворенье
       в безбожной суетной красе.
      
       Она за тучу бросит мячик,
       она заплачет и попросит --
       сходи туда и принеси!
       А эскимо купи на сдачу,
       а спать я не желаю вовсе
       не буду, господи спаси
      
      
       29 сентября 2020:
       +
      
       Ни так, ни эдак не полюбит.
       Уж лучше б гомик захудалый.
       Ему я дура и подлюка,
       ему бы женщину с вокзала.
      
       Я б торговала пирожками,
       пропахла маслом и рассолом
       и, как японка, шла шажками,
       в халате, чтоб он был веселым.
      
       Чтоб он -- да что ему Гекуба,
       он вещь в себе и смотрит косо,
       а я никто и ниоткуда,
       где неудобные вопросы.
      
       Ему мы нравимся хмельными,
       чтоб растрепаться и раскрыться,
       чтоб утром нам не помнить, мы ли
       встречали принца,
      
       и в печали
       он уходил, снимая крылья:
       они малы и укачали.
      
      
       +
      
       Уж могла бы, так дернула б водочки,
    да Харон смотрит пристально с лодочки.
       Я и раньше была не развязная,
       но тебя, видно, пьянь привлекает.
       Я другая, я милая, разве я.
       Не подходят мне эти лекала.
       Я тебя провожу до порога,
       у меня еще времени много,
       помахать я успею рукою, --
       ты запомни меня никакою.
      
      
       30 сентября 2020:
       +
      
       Как собака трясу головой, хоть пока что не вой.
       Ничего, все проходит, как с яблонь отечества дымка.
       Невидимка-любовь потонула, смеясь над Невой,
       или скалясь точней: из-под солнца на облаке дырка.
      
       Эмиграция -- это в рассрочку тебе приговор
       на пожизненное, где отложенный замысел тлеет
       и где смертник теперь не оглядывается как вор,
       не петляет, а ищет, где холодно. Жарко. Теплее.
      
      
       + О.
      
       Если на пламя все время мочиться, оно затухает шипя.
       Если меня охлаждать, то с водою ты выплеснешь чудо.
       Пусть позавидуют, как я любила тебя,
       корень квадратный доизвлекав ниоткуда --
      
       прямо из кроны, колышащей на ветвях
       месяц, играющий звездами в поддавки.
       Как я любила тебя убаюкать, ведь я
       нас воскрешаю навеки: а ну-ка дыхни,
      
       и на поверхности зеркала паруса
       встанут, как сердце от счастья у верного пса
       там, где мы думали, что умирали одни.
      
      
       +
      
       Все так же вохра дышит в спину.
       Ее потомки и подонки
       лузгой плюют и у трамплина
       тебя столкнут, чтоб ты в сторонке
      
       отмежевался и продался.
       Такие барыши сулили,
       а ты ушел куда подальше
       Макар телят -- и не судили.
      
       Мой дядя самых честных правил
       мальчишкой 58-ю
       лбом отстучал, имея право
       на всепрощенье, и пойму я
      
       тот кайф прощать, когда поймаю
       кайлом на вечной мерзлоте,
       рукою землю обнимая,
       перестучать, что эти -- те.
      
      
       1 октября 2020:
       +
      
       Отстегнуть его с самолетом вместе,
       как ремень безопасности, об инцесте
       перестать волноваться -- люби как сына,
       не сорваться б вверх -- на пути осина,
       у нее раздвоенный ствол устал
       возносить нас на пьедестал.
      
       Подавись картонною этой жвачкой,
       стюардессой моя пол на карачках.
       -- Ну и как ты изменишь мне этой ночкой
       и насколько будешь держаться прочно
       на ногах, залившись вином от встречи,
       если крыть тебе нечем?
      
       Бесполезно бога просить и слёзно
       вымогать на пару кровать и бездну.
       Все равно любить и рождаться поздно,
       и я, бездарь, опять на рожон полезу.
       Ты стряхни меня, ты такую не пил:
       это пепел.
      
      
       3 октября 2020:
       +
      
       Вампир приходит черный как стекло,
       с поверхностью озер сливаясь взглядом.
       Так множественной личностью свело
       от боли сердце -- не унять услады.
      
       Я из-за засады посмотрю, как ты
       сорвешь посмертные цветы,
       а выше ничего не надо.
      
      
       +
      
       Любить меня, а спать с женой --
       вот участь мальчика. Не мужа.
       А ну же, милый, наживной
       червяк на леске бьется туже,
       затягивая глотку в страсть --
       еще больней тебе упасть
       в мои объятия, поскольку
       нас разделяют дом и сад,
       озёра плещущей форели.
       Ее на вилку наугад
       ловила я и еле-еле
       сопротивлялась та форель
       между карельскими камнями,
       где черная от боли ель
       смолой стекает между нами.
      
      
       +
      
       Бога просить бесполезно, ему все равно,
       на привязи или на завязи мечутся души.
       Там, где корова смотрит ржаное кино,
       скучно ему, он придумает что-нибудь лучше.
      
       Там, где рябина струится как родинка, ржавь
       птицам роняя, в изломанных перьях погода
       стылым дождем затекает тебе за рукав
       век от века и год от года.
       Мы возвращаемся в дом, которого нет,
       трубы печные зияют сквозь поле, лошадка
       там подымается, как твой последний привет,
       в небо по лестнице шаткой.
      
      
       +
      
       Я твой ребенок непослушный,
       бумажный мой кораблик тонет,
       он завалился и промок
       и, никому уже не нужный,
       еще взлетает из-под ног.
      
       Клокочут птицы назывные,
       роняя жирное перо,
       ломаясь на одно крыло.
      
       Когда бы не любили мы и
       не звонко пело и старо --
       меня бы тоже повело.
      
      
       +
      
       Как жаль, что я не продажна, тебе бы хватило
       гостиницу снять и налить мне еще до вот столько,
       здесь каждая юбка слетает с неведомой силой
       и перед тобой замирает на цырлах по стойке,
       и в койке они одинаковы, и голосами
       одними поют в унисон -- отчего же ты морду
       воротишь, когда мы стараемся? Дамы и сами
       от счастья не помнят, что правильно или что гордо.
       Но можно набраться по самое, мне говорили,
       что слишком ты болен, и сам ты себя не узнаешь
       ни трезвым, ни резвым, и свечи пока догорали,
       ты или уснул -- или так притворился пока лишь.
      
      
      
      
      
      
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Володимерова Лариса (larisavolodimerova@gmail.com)
  • Обновлено: 04/01/2022. 294k. Статистика.
  • Роман: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.