Словно на магнитной привязи,
Шли они так за хозяином.
Да-да, безо всяких верёвок,
А идут и идут.
Мне и поныне больно от дрожи,
Которой козлят пронимало.
Неправда, стыжусь — красивость.
Нет, от предчувствия смерти
Их бил колотун.
Ступали они грациозно.
Природа и зачарованность
Отточились в их шаге,
В легкости черных копытец,
В курчавости лобных мысков.
Хозяин, глянцеволосый бенгалец.
Остановился над глинисто-мутным ключом,
Бугрившимся из асфальта,
И этой водой обмыл он
Своих безобидных козлят.
И сразу они успокоились,
Будто совсем не страшились.
А перед нами крутилась
Дочка того индийца
С культовым белым узором
На гладеньком лбу.
Вертелась она, выхваляясь,
Дескать, мы щедрые:
В жертву козлят принесём,
И чёрная Кали-богиня
Милость проявит к нам.
Девочка вмиг улетучилась,
Едва поглядели козлята
На их поджидавшего весело
С острым мечом жреца.
Жрец любовался лезвием,
Вогнутым полумесяцем,
И деловито-манливо
Двигал свободной рукой.
Ловко он поднял козленка
И перевернутой шеей
Заклинил его в рогатуле,
В каменной рогатуле,
И голову отрубил.
И мы, иностранцы-зеваки,
Чуждые храму Кали,
Шарахнулись в сторону улицы.
А кровью, скользившей по камню,
Статная, лоб и руки,
Быстренько лоб и руки
Смазала госпожа.
Не сдвинулся с места козленок.
Меньший, второй козленок.
И кровью опять обрызгало
Тесаный дылдистый камень.
Памятно потрясение
Жарким калькуттским утром,
А ведь при мне умирали
Варшава, Смоленск, Хиросима,
Испепелялся Вьетнам,
Свирепо был изгнан Пномпень
И сокрушался в бомбежках
Великодушный Бейрут...
Всё скорби, кровь и погибель,
И почему-то кажется,
Что на трагической привязи
Люди идут и идут?
На лесах
Старик сидел на шаткой перекладине,
На шаткой, но не гибкой: из бамбука.
Отсюда, с неба, заприметил внука:
Бежал он возле хижин, голый, ладненький.
Манит мальчонку глинистый пустырь.
Там цапли шастают и бродят буйволицы.
Пастух ушастый, с виду нетопырь,
Игрец на дудке, шутит, веселится.
Как хорошо! Живут все, как живут.
Брамины служат Шиве, Кришне, Раме.
Родился нищим — нищенство твой труд,
Погонщик — управляйся со слонами.
А он берет упругий бурый жгут,
Свивает и скрепляет им леса.
Его друзья и он крепки, как джут,
И небоскребы подымают в небеса.
Вон тот они в три года возвели.
Он стал сухим, как ствол бамбуковый.
Пригоже оторваться от земли!
Просторно. Кажется, что ты велик.
А среди хижин ты, как среди буковок,
Натоптанных на книжный лист.
Отрадно жить! Да, правда, вот муссоны
Уж скоро ливнями свинцовыми накатят.
Опасно станет, страшно и бессонно,
Как в океане на дырявом катере.
Пересидим, перескулим, прокорчимся,
Хоть стащит в бухту наши балаганы.
Зато строительством мы держимся и кормимся,
Ох, только бы наладилось с ногами!
Ступни немеют, оскользнешься, виснешь,
Ну, словно на лиане обезьяна.
О, сколько перебегал он по высям!
И был не как другие — без изъяна.
Красив Бомбей! Винтами к солнцу зданья.
Шатрами, клином, куполом дворцы.
Как фаллос минарет, и тень обсидианья
Ложится от него по отмельной косы.
Все так же сидя: в бездну свесив лапы,
Держась лишь равновесьем, без страховки,
Он на бамбуке стягивал веревки.
Собаки у лачуг зубами клацали,
Цыганки бубнами по бедрам бацали,
Младенцы плакали. Старухи стряпали.
Калёный день запахивало сумраком.
В заливе дыбился тягучий вал.
Устал старик, дрожал, сознаньем сумным
Он сам себя почти не сознавал.
Домой, в шанхай, сползал он по лесам.
Ладони почему-то расплавлялись,
Ну, точно воск, а были, что металл.
Как ни сводил — стекали, разжимались.
Ему бы надо в амбразуру пронырнуть,
А там — и клеть, уютно бы спускался.
Да что же с ним? Иль вздумал он вздремнуть?
Иль стал пушинкою? Неужто оборвался?
Какое счастье свидеться с отцом!
Вот мама! Сыплет сорго из бочонка,
Гляди-кось, дедушка! Лобастый, словно сом.
Но что-то нет последнего внучонка.
Встреча с океаном
Ну, вот и я у океана!
Кипуч, широк валов накат.
Пылает солнце окаянно.
И цапли белые стоят.
Клубится даль воды и света!
Велик простор береговой.
И нет ни корабля, ни ветра.
И штат Орисса за спиной.
Индийцы сизые подходят,
Как птицы хищные прекрасны.
Они за плату доброхотят:
Места прибрежные опасны.
— Купаться? — Ну, конечно, как же!
— Известно... Что уж тут: раша!
Строжают, а улыбки кажут.
— Раша — горячая душа.
Припоминают случай сразу:
Ученый, плыть и понесло.
Из ваших тоже. Ум за разум...
Суденышко его спасло.
— Спасибо, люди, но не надо...
Не скажешь: — Братцы, нету рупий.
— Не надо — и на том отрада.
Поосторожней все же, русский.
Ныряю в волны навесные,
Смеясь, немножечко робея:
«Утопну, вот и не весны мне,
Ни храма Солнца, ни Бомбея».
Ого! И, вправду, потащило.
Обратно плыть. А прёт-то, прёт!
Здесь и акулу б подхватило,
Подлодку и электроход.
О, как я плавал в горных речках,
Где стрежень порет лишь форель!
Но та беспечность не беспечность:
Рывок — и выбросит на мель.
Был близок, близок, близок берег.
В теченье я попал, в изгиб.
Грестись саженками. И верить.
А то ни зги, ни зги, ни зги.
Спасатели куда-то делись.
От страха цапли, как мишени.
Да я ли не пробьюсь, прицельный,
Лихой, азартный, как мошенник.
Песок как будто рядом, рядом.
Ага, придвинулись и дюны!
И тело радо, радо, радо!
А что? Не заробел — и умно.
Касаюсь дна. Бредут торговцы.
Приветно кажут свой товар:
Меч рыбы, бусы, шкуру кобры...
Ну, персональный мне — базар.
Я в Индии всего неделю,
А нищими вполне замечен,
Покупок никаких не делал.
Все подавал бродягам, детям.
Барачной скудостью взращенный —
Осталась за годами, за морями,
Стою я, жизнью возвращенный,
Торговцев угощаю сухарями.
Как хорошо рядиться для блезира:
В лукавстве нашем — смысл братания,
А океан стелился на полмира,
И глубина его скользила тайная.
Обратно
Послезимняя родина, я возвращаюсь домой.
Под крылом самолёта я вижу горбатый Иран.
Жду я встречи с тобой, и с детьми, и с женой,
Твой бессонный, примолкший, грустящий Иван.
Расставаться печально, а разлука прекрасна.
Через боли чужие ты отчее счастье поймёшь.
Через горе не наше заскорбишь, так опасны
Нетерпимость, жестокость, безверье и ложь.
Был я в Индии, тайной издревле богатой.
Напряжённой. Блуждающей. Безмятежной.
Я спускался по бхатам — ступеням прибрежным,
От жары беловатым, ширины неохватной.
Здесь сжигают усопших,
Бормочут брахманы веды
И учат страдать, и ведать
Сытых и бедных.
И лавины усохших
Паломников окунаются в Ганг.
Огоньки тут в ладонях сияют
И гирлянды камелий в зелёные воды бросают,
И по дням, и ночам молитвы читают
Справедливым, кровавым, похотливым богам.
Был я в Индии храмов, кокоса и кобры,
Которая руку хозяина жалит,
И собаки, прыгающей сквозь обруч,
Пронзённый безжалостными ножами.
Повсеместно в портах, на базарах и в сёлах,
Возле хижин рабочих, в дворцах магараджей
Замечал мудрецов, трудолюбцев весёлых,
Тех, кто празднует, клянчит и страждет.
О, как добр её тонкотелый народ!
Просияешь, заплачешь от чуткого танца.
И её чистоту моё сердце несёт.
Просто странника — не иностранца.
Восхищался я тем, как тут женщину чтут:
И премьера, и няньку босую.
А мальчишки такие узоры здесь ткут:
Так у нас лишь морозы рисуют.
И похожи мы странно между собой.
Лаже страшно-нежданно похожи
Многосложностью, думами, красотой,
Простодушьем, оттенками кожи.
Были горы, железисты, сизы и голы.
Гнулись русла безводные, тёмные пади.
Приближаются нежные в озими долы.
Это — ты! С высоты твой простор неогляден.
Ты, весенняя родина, не обессудь,
Что сквозь Индию мысли мои о тебе.
Никому не откроется мир, да и неба суть,
Если будет твердить о своём, о себе.
Поперёха
(сказка)
1
Жил да был один мальчишка
Из народа медведей
И во всём подготовишка
Вроде маленьких людей.
Как назвали его? Мишка.
Мама Маша назвала.
Он артачился: «Я — Тишка.
Тишка. Брысь все со ствола!»
Дерзкому его присловью
Папа Ваня не прощал.
Поколотит. Тишка бровью,
Колыхнёт.
И, смеясь во весь оскал,
Сказанёт:
— Ты лупил, я не пищал.
Значит, мёд
Заработал я лупцовкой.
А не то в огород
Побегу хрустеть морковкой».
Папа Ваня для острастки
Гнев подбавит в свой басок.
— У, разбойник... — Слаще сказки
Мёду поднесёт кусок.
Мёд сверкуч, благоухает.
Соты — его имя.
Тишка мёд сосёт, сжимает.
Как теленок вымя.
Поперёха, поперёха —
Хорошо иль плохо?
2
Пригонял косяк пастись
Старичок с кривой винтовкой.
Летом ты по мхам катись
В ту долину со сноровкой.
Среди леса повиляй-ка,
Между скал и валунов.
Оплошаешь — шубок зайка
Для своих нашьёт сынов.
Старичок тот не был плох:
Занимался джигитовкой.
Так стрекозки ловят блох,
Как вертелся он с винтовкой
По бокам от скакуна,
То над крупом, то под брюхом.
Видно, не пил он вина:
Очутился б нос за ухом.
В ягоду рябины мастью
Подле речки брёл табун.
К стариковскому несчастью,
В масть иную был скакун.
Сам сиренев до копыт,
А копыта — черный лак.
Глаз лиловый ночью спит,
Карий сторожит косяк.
Грива — голубой буран,
Хвост — январский ураган.
В том не Тишкина вина,
Что приметил скакуна.
Как пацанчик-казачишка,
Джигитнуть он вздумал.
Будет горб, пусть лучше шишка,
Даже скок под дулом,
Но не может утерпеть,
Хоть и родом он медведь.
3
Страдал, подбирался, таился
А ночью подлунной решился
Запрыгнул и прямо в седло,
Но охнул — так было светло.
Едва ухватился за повод,
От ветра взгудела спина,
А нос обдавало, как в холод,
И лап не продеть в стремена.
Не ноги, а две коротышки,
Но страшно не стало мальчишке.
Уж если старик джигитует,
Винтовку забросив за спину, —
На крупе он лихо станцует,
Не выдернув и волосину.
Лишь только подумал, скакун
Махнул через горный ручей.
В ручье толчея ломких лун
Желтее совиных очей.
Слегка подвихнулся в седле,
И чтоб не разбиться о камни,
Когтями, свисая к земле,
Царапины вёл над боками.
От боли скакун подлетал
Над гнутыми мягко горами,
И Тишка, гордясь, углядел:
Созвездья вращались кострами.
Когда очутился на пойме,
Скакун куролесить принялся,
Как будто арканом был пойман:
С разбегу вставал и взвивался.
Тут было не до приёмов
Казачьей езды бесшабашной.
Трясло от нырков и подъёмов,
Как одноколку на пашне.
И вдруг набежал старикан,
И пыхнул из дула огонь.
Как лязгает волчий капкан
Так лязгнул зубами конь.
А пуля ушла по дуге
И плюхнула где-то в луну.
Кружась, как юла, на ноге,
Старик поминал сатану.
Но в голосе слышно, что рад
Азартной полночной забаве.
«Топтыгин, рисковый ты брат!»
Кричит и бежит по отаве.
А Тишка, довольный собой,
Урча и ногами суча,
Свалился в ручей голубой
И в гору задал стрекача.
4
Журили его на семейном совете,
Признали, что он оголтелый строптивец.
Удачливей олуха нету на свете:
Погиб бы, но спасся, поскольку счастливец.
Однако ни в чём не покаялся Тишка.
На то он, наверно, строптивый мальчишка?
Назвал себя храбрым и ловким джигитом,
За это отцовской был лапою битым.
А мать пожалела, малины дала.
А сыну, как сёмга, нужна похвала.
И чтобы обида до слёз не взяла,
Настырно шумнул: «Ну-ка, брысь со ствола!»
Поперёха, поперёха —
Хорошо иль плохо?
Нехочухин
(сказка)
1
Папа не был именитым,
Мама — мера скромности,
А младенец знаменитым
Стал во всей огромности.
Семипалый? Что вы, что вы?!
Шестирук, три сердца сразу,
Адрес свой назвал почтовый.
Не поддался злому сглазу?
Нет, ребёнок как ребёнок:
Средний рост, обычный вес.
Правда, редкий цвет глазёнок
Вешний цвет земных небес.
2
Маг детишек врачевал.
Кудри из кольца в кольцо.
Неустанно напевал.
Под жилеткою — пузцо.
Никуда не ездил он,
А гулял не дальше сада.
Был при нём индийский слон,
Малышни больной отрада.
...И доставили Антона
К всенародному врачу.
Врач принёс бычка с балкона,
Протянул... Вдруг: — Не хочу.
Маг не мог сообразить,
Кто промолвил «не хочу».
— Тех, кто вздумает бузить,
Я рогами щекочу.
Врач нагнул башку бычка.
На мальчишку Лёшу глядя.
Рог нацелил свысока.
Лёша был Антонов дядя.
Кабы впрямь не понарошку
Пушку навели на Лёшку,
Он не испугался б пушки,
Но боялся щекотушки.
Вот он и воскликнул тотчас:
— «Не хочу», — оказал наш Тоша.
Вдумчиво сосредоточась,
Маг спросил: — Не врёшь ли, Лёша?
Тоша мал, как незабудки.
Спит за сутки ровно сутки.
— Да, — настырный голосишко.
Верно: говорит младенец.
Ай, малютка, ну, мальчишка!
А вместился в полотенец.
3
Доктор светозарным взором
Мать Антона изучает
И с печалью горьким вздором
Опыт жизни называет.
Ей покамест невдомёк,
Что постигнул чудодей.
— Чем, голубушка, допёк
Вас честнейший из людей?
— В том и дело, что забот
Лишь крупинка с малышом:
То не дай, то не берёт,
Любит спать-ки голышом.
Почему-то не поплачет,
Не покашлит, не чихает.
Да одно вот что бы значит:
Он по-взрослому вздыхает?
И вздыхает-то тягуче,
Как сосняк зимой на круче.
4
Маму Тоши звали Таша.
Таше не ответил маг.
Он загулькал: — Детка, ваша
Ведь игрушка бык-пестрак?
И суёт бычка мальчонке,
И лучится, и смеётся.
Ждёт — Антоновой ручонки
Кулачишко разожмётся.
У меня большое стадо
Пестраков для пацанвы.
А Антон врачу: — Не надо.
Пусть бежит поест травы.
Дальше некуда — растерян
Врач. Не он ли назван магом?
Да какой же он тетеря!
И ушёл весёлым шагом.
5
Ташу с Тошей, с дядей Лёшей
Санитар выводит в сад.
Двор больничный огорошен.
Дети стонут и кричат
От неведомых досад.
Врач за хобот взял слона.
Торжество горит в очах.
— У того судьба полна,
Кто ребёнком не зачах.
Вот, Антон, дарю тебе,
Чтоб в заботах знал натугу.
Он на хоботе-трубе
Марш играет только другу.
Но пока ты сосунише,
Недомерок, травка к стогу,
Твой защитник, твой слонише
Сам прокормится, ей-Богу.
Слон — забава, брат добру.
Крикнул Тоша: — Не беру.
— Мальчик, мальчик, ай-я-яй!
Здесь вот детки хвать да «дай»
Что уцепят, то не выдрать,
Хоть кусай за пальцы выдрой.
Не терплю скупца и жлоба,
Но слона не взять — стыдоба.
6
Город взвинчен и обижен,
Город рядит, город судит.
Исцелитель-то унижен,
Оскорблён в прекрасной сути.
Это ж надо?! Пескарёнок,
Лишь полгода, тощ и вял.
То пускай — бычок, телёнок.
Но слона чего не взял?
Из молвы, как из реки.
Нет да нет, взовьётся щука,
Нехочухин — нарекли
Злые-злые старики
Тошу, а мальчишки — Нехочука.
Был оттенок разгильдяйства
В этом прозвище постылом,
Муки, зависти, слюнтяйства,
Будто рты забило мылом.
Слухи докатились к магу,
Напечатал он бумагу, —
Там с неё Антон глядел, —
«Благородный Нехочухин,
Нос торчком, воронкой чубчик.
Бескорыстный наш пострел!»
7
Врач кудесник мир оставил.
Добродеев ищет смерть.
Кто Антона смел ославить, —
Стали чаще сметь и злеть.
Тоша — богатырский парень!
Подросла ему жена.
Он идёт, а следом шпарят:
— Этот, кто не взял слона.
Всё к себе он безразличный.
За детишек — надоеда.
Милосердье — крем клубничный
Для него, для оглоеда.
Даже на развод от скуки
Не нужны нам нехочуки.
Слух у Тоши росомаший,
А терпенье — верблюда.
Говорит мамаше Таше:
«Серость — это лабуда».
И живёт, того хотя,
Чем гордится род людской.
Чистый, верный, как дитя,
Добрым солнышком светя,
Незакатным, день-деньской.
Кочебык
(сказка)
Кто такой Кочебык?
Сразу кочет и бык,
Да и человек.
Во всё горло кадык,
А глаза без век.
Язык у него, как бомба:
Хлоп, и в степи катакомба,
Хвать, и собора нету,
Трах, из жирафы — котлету.
Что ни болтает — почет,
А хлебушек дядя печёт.
Без век почему глаза?
Чтоб не проспать вокзал,
Откуда везут на базар,
Где раздают
Зуд
На уют,
На хитрые голоса,
На чужие небеса
И где взлетная полоса
Для отправки в рай.
Там, что надо — выбирай.
Без стыда и труда
Здесь дают карманы,
Как тралы,
Засовывай туда
Города
И целые страны.
А возле рая — луг,
Твердый, как плуг.
Тут черными и алыми
Кристаллами
Цветет магнетит.
Сюда и правда не долетит,
И здесь не ночует совесть,
А кочебыки, ссорясь.
Руду грызут,
Как кунжут.
Все, что железно,
Бают, им полезно.
А после вино сосут
И кривду пасут.
Кривда игрива.
Золотая грива.
Гриву они режут,
Только слышен скрежет.
Кочебык, хоть кочет,
В деревню не хочет.
Пой кукареку
Мужику —
Дураку.
Землю паши.
Вприсядку пляши.
При его развитии
В селе ошиваться?
На то Вани-Митрии.
Как-никак он — цаца.
Грозный слышен взмык:
То идет Кочебык.
Рогом не пропорет —
Клювом лоб расколет.
Заскочит в гастроном —
Прилавки вверх дном.
Проникнет в министерства —
Кругом разрывы сердца.
Нырнет в морские воды —
На берег теплоходы.
Прорвется на поля —
Торчит одна стерня.
Бывают ненасытные утробы:
Всё съел — ему хотя бы что бы.
Вот беды, вот потрава!
Да где ж на него управа?
Приветливая бабушка Людмила
Про это мне с насмешкой говорила.
Я был мальчишкой, без надзора рос,
Любя придумки, волю и мороз.
На спрос её, как справлюсь с Кочебыком я,
Шептал всерьез: «Застрелю из ружья».
Она сердилась: «Его шкура, как броня.
Не то что пули не боится, и — огня».
Ну а я хвалиться: «В шахту под горою
В миг его столкну и заживо урою».
А она в расстройство: «Землю продырявит,
А сюда вернется — нас с тобой раздавит.
Ты ведь торопыга, вумный, будто вутка.
Да про Кочебыка похитрей погудка.
Да ежели, да кабы ты взял в лесу колоду,
Полную душистого золотого меду.
Чтоб пчела не жалилась, прихвати дымарь.
Унеси колоду на степную гарь.
Нюх у Кочебыка медвежье-собачий.
Мигом мёд учует и туда прискачет.
Запах Кочебыка вкуснее наливки.
Рой его учует и всего облипнет.
Но не взять нектара из упругой шкуры.
Пчелиные жала, как зубные буры
До крови пронзятся.
И нажнет бедняга по гари кататься.
Человек бы помер от укуса роя.
Отопьется росами Кочебык от яда.
Самый оно раз бы тут к нему героя.
Не всегда приходит, когда его надо.
Давай-ка ты про это друга извести.
Вам бы Кочебыка вместе извести.
Грозный слышен взмык:
То идет Кочебык.