All rights reserved. No part of this publication may be reproduced or transmitted in any form or by any means electronic or mechanical, including photocopy, recording, or any information storage and retrieval system, without permission in writing from both the copyright owner and the publisher.
Requests for permission to make copies of any part of this work should be e-mailed to: altaspera@gmail.com
В тексте сохранены авторские орфография и пунктуация.
Published in Canada by Altaspera Publishing & Literary Agency Inc.
О книге.
СБОРНИК РАССКАЗОВ
С.А.
Зелинский
Тихие радости
СБ.РАССКАЗОВ
Altaspera
CANADA
2014
C. А. Зелинский
Тихие радости
С. А. Зелинский.
Тихие радости. Сборник рассказов.-- CANADA.: Altaspera Publishing & Literary Agency Inc, 2014. -- 175 с.
ISBN 9781312348202
No ALTASPERA PUBLISHING & LITERARY AGENCY
No Зелинский С. А., 2014
Текст печатается в авторской редакции.
Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.
Тихие радости. Сборник рассказов.
Оглавление.
1.Дрессировщик.
2.Порог приличия.
3.Предрешенность.
4.Маршальский жезл.
5.Ребенок.
6.Алкоголик.
7.Колодец.
8.Недолгое счастье.
9.Перестраховщик.
10.Почти обычная жизнь.
11.Врачебная ошибка.
12.Курортное происшествие.
13.Неприемлемость.
14.Полет.
15.Разминка.
16.Связь.
17.Вероломность.
18.Гарем, или многоженство.
19.Мрачные силы.
20.Неприкасаемая.
21.Раскаяние.
22.Почти фантазия.
23.Внимательность.
24.Сестра.
25.Вор.
26.Пертурбация.
27.Так бывает.
28.Сволочь.
29.Дурак.
30.Ираклий Веселовский.
31.Музыка.
32.Принцип реальности.
33.Неизвестность.
34.Сомнения.
35.Сомнительное счастье.
36.Праздник.
37.Пилот.
рассказ
Дрессировщик
1
"Я не думаю, что это настолько плохо".
Поршневич повторил фразу несколько раз, отметил про себя, что она, в принципе, ему нравится, и решил что надо, собственно, приступать к работе.
То ли работать он не хотел, то ли еще по какой причине, но Поршневич внезапно осознал весь ужас недавно произнесенного предложения.
Теперь оно ему не только не нравилось, но и явно Марий Каспарович начал испытывать к ней антагонизм. Еще немного и он ее возненавидит.
Марий Каспарович был среднего возраста мужчина, с ярко выраженным полысением головы, и отсутствием каких-либо признаков ума.
Нет, конечно же, полным идиотом он не был. В каких-то жизненных ситуациях он даже мог выглядеть вполне сносным рассказчиком; если, конечно, особо не вслушиваться в то, о чем он рассказывал.
А еще у Поршневича была одна замечательная черта. Он мог видеть ваше изображение таким, какое оно могло бы быть, если вы поместите его в различные геометрические предметы. Кубы, квадраты, параллелепипеды, круги.
Зачем это было нужно Поршневичу, объяснить он не мог. В какой-то день он просто осознал в себе наличие подобного умения. Ну а так как пока не придумал как извлечь из этого какую-то выгоду - тренировался. Заключая образы встречавшихся ему людей в геометрические фигуры; отчего те растягивались, суживались, ну, в общем, изменялись. А Поршневич, представив это, хохотал. Отчего окружающие думали, что он с приветом. А сам Поршневич так не думал. И на самом деле, если только узнать о чем он думал, так можно и самим сойти с ума. Потому что мысли в голову этого человека лезли отвратительные. А иногда даже и гнусные.
А потому и выражение лица у Поршнева было дурацкое. И поступки он совершал неадекватные. Да и сам, по всему, был дурак дураком. Но что уж тут поделать. Какой есть.
2
В какой-то из дней нашего времени (к несчастью, Марий Каспарович Поршневич был не только наш современник, но и я этого человека знал лично) Поршневич решил, что должен сменить работу. До этого он работал художником-оформителем в небольшом цирке. А теперь вдруг решил стать... дрессировщиком.
--Милый мой,--увещевал, готовый разволноваться всерьез главный кадровик.--Ну ведь у тебя нет никаких навыков обращения с животными. Звери тебя съедят, наконец.
Кадровик, слегка полноватый пожилой мужчина с выделяющимся брюшком, устало посмотрел на Поршневича, отметив про себя, что у того какой-то уж слишком непонятный взгляд. Взгляд полного идиота, и одновременно с этим просветленный взгляд гения. Притом что...
--Я хочу работать дрессировщиком,--перебил мысль кадровика визг Поршневича.
--Вы серьезно?--кадровик заинтересованно посмотрел на Поршневича. Было заметно, что в его мозг закралась какая-то идея.
--Серьезно,--кивнул Поршневич.
--Хорошо,--кивнул кадровик.--Я сейчас же отведу вас в клетку.
--Зачем в клетку?--не понял Поршневич.--В клетку к кому?
--Ну, к зверям, разумеется,--уверенно, как о чем-то уже давно решенном, произнес кадровик.--Идемте...
--Зачем...Зачем к зверям?--произнес, не двигаясь с места Поршневич. Его дыхание стало прерывистым. На лбу выступили крупные капли пота.
--Как зачем?--непонимающе взглянул на оформителя кадровик.--Знакомиться.
Поршнев постоял еще несколько секунд, потом неожиданно сорвался с места и убежал.
Кадровик покрутил у виска, потом улыбнулся, вздохнул, и вспомнив, что на сегодня еще должен проследить за оформлением на работу одной из гимнасток, пошел к себе в кабинет.
А Поршневич в это время уже почти добежал до выхода, как внезапно остановился. Секунду-другую подумал, и побежал обратно.
--...Итак, вы прибыли к нем из другого города,--проговорил кадровик, обращаясь к стоявшей перед ним гимнастке, и только он опустил вниз глаза, чтобы прочитать лежащие у него на столе документы, как дверь распахнулась, и на пороге возник запыхавшийся Поршневич.
--Оформляйте!--радостно произнес он, словно бы ему дали время подумать, и он наконец-то решился.
--Кого?.. Кого оформлять,--испуганно переспросил кадровик.
--Оформляйте меня на должность дрессировщика! Я пойду к тиграм!
Гимнастка с восхищением посмотрела на Поршневича. Она была новенькая, и не знала... Она ничего не знала. И могла с полным правом признаться, что ничего не понимает. Потому что начальник отдела кадров, до того сидевший перед ней за своим столом, вдруг схватил пепельницу и метнул ее в голову дрессировщика.
Полет пепельницы сопровождал крик: "в-о-о-о-н"!!!
Поршневич резко крутанулся на месте, и убежал.
--Действительно идиот,--тут же успокоившись, подумал кадровик, и повернулся к гимнастке: "Так на чем же мы, милочка, остановились"?
Поршневич бегал по цирку в течении двадцати минут. Потом он прокрался к гримерную дрессировщика, нашел там колпак, фрак, и какой-то камзол; одел это все на себя, снял с гвоздя висевший там хлыст, и с криком: "Банзай"! -- выбежал на арену.
В это время там шло представление и был номер акробатов, стоявших друг у друга на плечах и жонглирующих предметами различной формы.
Выскочивший Поршневич сбил их с ног, и акробаты, на миг повиснув в воздухе на страховке, спустились вниз. А Поршневич в это время стал щелкать хлыстом, и по всему, явно перепутал акробатов в одинаковых сизых камзолах, со зверями.
--Апорт! Взять! Фас!-- раздавались команды из уст спятившего Поршнева.
В зале раздался дружный хохот.
--Прекратить!--истошный вопль выбежавшего из-за кулис кадровика слился с потоком аплодисментов благодарных зрителей, уверенных, что это все продуманно изначально.
Когда на арене цирка началась рукопашная схватка, часть зрителей дружно стало листать программку, тщетно пытаясь понять, что же это за номер.
Наконец, дружными усилиями акробатов и главного кадровика удалось скрутить брыкавшегося Поршнева, которого тут же унесли за кулисы.
Из цирка Мария Карповича выгнали. Хотели, было, еще сдать его в милицию за хулиганство, но решили ограничиться только этим.
А Поршнев... А Поршнев неожиданно выпал у меня из виду. Вокруг меня иной раз и так слишком много собирается придурков. Поэтому я был доволен, что на одного стало меньше.
Сергей Зелинский
30.01.07 год.
рассказ
Порог приличия
1
Порой он смеялся так громко, что заражал своим смехом окружающих.
Нет, конечно, я при этом старался хранить молчание. И даже не улыбался.
Что, впрочем, было невероятно трудно. Ну, хотя бы потому, что я видел значительно глубже, чем другие. И наблюдая за Иннокентием как бы со стороны - ловил себя на мысли, что передо мной: откровенно сумасшедший субъект. И место ему - как минимум - в психиатрической клинике.
Но разве мог я об этом ему сказать? Ведь Иннокентий был моим другом. Ну, или -- считался таковым. И сказать ему нечто подобное - означало как минимум обидеть его. А как максимум - нажить себе самого настоящего врага. Способного и убить (уничтожить вас), если ему вдруг покажется, что что-то происходит не так. Не так -- как должно быть. По его мнению, разумеется.
Кеше скоро должно было исполниться тридцать пять. Внешне он казался значительно старше.
И было так, наверное, оттого, что была у Иннокентия необычайно трудная жизнь. Жизнь - словно бы и отторгаемая от него. И как бы уже изначально не принимаемая окружающими.
Потому что эти самые окружающие - считали Кешу откровенным придурком. И, должно быть, если бы не его исполинский рост - не раз бы ему об этом сказали. А так, получается, боялись.
Кеша работал начальником службы безопасности в какой-то фирме.
Фирма, по-моему, занималась грузоперевозками. Но уже было удивительно не это. Для меня (да, наверное, не только меня) было всегда загадкой - как Кеша справляется со своими обязанностями? Ведь он и на самом деле производил впечатление психически больного человека. Нервного, истеричного, и неуравновешенного. Чуть что не так - срывающегося на крик. И, наверное, даже готового избить "непонимающего" его собеседника.
Но ведь Иннокентия и на самом деле было невероятно трудно слушать. А еще сложней - понять, о чем он говорит. Ибо, начиная, бывало, говорить об одном - он каким-то удивительным образом вскоре терял нить разговора. И обычно заканчивал уже совсем не тем, с чего начинал. То есть, если слушать Кешу в течении нескольких дней - то вы сами должны были собирать, словно мозаику, разрозненные данные доносимой до вас информации. Помня о том, что говорил он вчера. Соотнося с тем, что говорил сегодня. И обязательно прибавляя к тому, о чем он будет вам рассказывать завтра. И при этом, конечно же, совсем нельзя было запутаться в этом каскаде обрушившихся на вас разрозненных предложений. Ибо если собеседники его не понимали (что было чаще всего) - Кеша невероятно расстраивался. И вам, как минимум, нужно было "понимающе" кивать любым словам, который вы слышали от него. А иначе вы действительно могли нажить себе врага. Кровожадного, желчного, и до невероятности язвительного врага. Чего бы я вам не советовал.
Хотя бы потому, что Иннокентий на самом деле умел дружить. И в дружбе он был предан вам как ребенок.
Особенно, если вы смогли подчинить его. В этом случае, вы обретали настоящего и преданного друга.
Искреннего. Самое главное - очень искреннего.
2
Иннокентий ненавидел женщин.
Больше всего он ненавидел женщин. Считая их невероятно лживыми созданиями. Которые, впрочем (так он считал) норовили обязательно вступить с ним в интимную связь. По крайней мере, имели такое желание.
И тогда уже все, что требовалось от него - это не идти у них на поводу. Быть может сразу - нагрубить им. Сделать все - чтобы они даже не приближались к нему.
И если происходило так, он был по настоящему спокоен.
Относительно спокоен, конечно. Ибо по-настоящему спокоен он не был никогда. И все время внутри него бурлил какой-то водоворот нереализованных сексуальных желаний. От чего ему, должно быть, жилось до невероятности тяжело. И неспокойно. Конечно же, неспокойно.
А я как мог - старался его успокоить. И иногда (могу похвастать) у меня получалось. Получалось подыгрывать ему. Изображая из себя человека с теми же самыми проблемами, как и у него.
И тогда я замечал, что Иннокентий успокаивался. Пусть на совсем незначительное время, но успокаивался. Ибо теперь получал возможность наблюдать за собой как бы со стороны. И по его заблестевшим глазкам я понимал, что попадаю со своей игрой в цель. И Иннокентий расслаблялся. Доверяя мне.
Или своей судьбе. Ибо иногда я видимо переигрывал, и Кеше казалось, что я - это он. И у него даже появлялись те же самые мысли, которые наверняка рождались в ту же секунду у меня. Хотя и это, большей частью, предположение. Ибо я отчетливо был уверен, что если у Кеши и появлялись какие-то мысли (а мыслей у него на самом деле было невероятно много), то они были настолько извращенными, что о них даже неприлично говорить. И уж тем более произносить вслух. Хотя вслух-то, иной раз, говорить и не приходилось. Ибо на Кешу нападал какой-то ужасающий ступор. И он замирал неожиданно в своей шизофренической обстановке.
И в этот момент самым разумным было просто уйти. Потому что продолжать о чем-то ему говорить или слушать его (в зависимости от того, что вы до этого делали) было совершенно бесполезно.
И Иннокентий молчал.
И молчали вы.
И так могло продолжаться невероятно долго. Притом, что начать говорить Кеша мог с любого места своего предыдущего разговора. Даже если этот разговор состоялся месяц назад.
Но ему ведь казалось что только что. А значит, вы уже вынуждены были ему подыгрывать. Кивать головой. Улыбаться даже.
Хотя и улыбаться вам приходилось всегда. Потому что с иным выражением лица Иннокентия слушать было невозможно.
И даже можно было не улыбаться. Зачем? Ведь Кеша совершенно не обижался. Потому что он был сумасшедший. Настоящий городской сумасшедший. Которого не закрывали в больницу соответствующего профиля только лишь оттого, что его брат был психиатр. И как мог - его подлечивал.
Хотя мне всегда казалось, что его брат и сам сумасшедший. И в этом я, наверное, был недалек от истины. Хотя и рассказ наш не о брате Иннокентия, а о Кеше. И написанный даже с согласия его. Потому что Кеша не только этому не противился, но и, казалось, даже ожидает какой-то славы. Хотя... он ведь и вправду был сумасшедшим. А с сумасшедших какой спрос?..
Сергей Зелинский
14 апреля 2006 год.
рассказ
Предрешенность
1
С каждым днем Роман все больше оказывался в ситуациях, о которых раньше не могло предположить даже его воображение поэта. Вернее, он, конечно же, способен был предположить все что угодно. Ну уж так выходило, что словно сознательно (подсознательно на самом деле) избегал всего, что способно было хоть как-то наталкивать его на мысль - о возможности этого. Потому что он, конечно же, ни за чтобы не в силах был с этим смириться. И должно быть уже поэтому, и мысли к нему приходили такие мрачные, и печаль приходила.
А потом уходила. Ибо не решалась она задерживаться в той светлой душе, которая была у Романа. И уже тогда можно было предположить, что именно его душа позволяла на многую несправедливость, что периодически возникала вокруг, закрывать глаза. Должно быть все же потому, что это непосредственно не касалось его. Но ему и некогда было задумываться об этом. Потому что... Потому что Роман Ветров старался жить. Жить полноценной жизнью. Совсем не замечая, что рядом с ним есть и другая жизнь. Жизнь, которая существует совсем независимо от того, обращаете или нет вы на нее внимание. И это было, наверное, действительно так. Но... Но у Романа, должно быть, и действительно не было времени задумываться об этом.
И уже наверное потому, то, что обрушилось на него, показалось ему чем-то таким, из чего совсем не было выхода. Вернее выход был один - смерть.
2
Это состояние свалилось на Романа столь внезапно и неожиданно, что на несколько минут он оказался погружен в настоящий ступор. Несколько минут... Это на самом деле было несколько минут. Роману же показалось, что прошло не меньше получаса, а то и часа. Притом что даже когда он будто бы и вышел из этого состояния, он все равно продолжал находиться в некой прострации. Словно бы кто-то подсыпал ему какого-то затормаживающего его нервную систему порошка. И так на самом деле и было. Хотя, конечно же, обошлось без порошка. Да и к чему? Если все равно тормоз...
3
В один момент Роман Ветров потерял все. Жену, ребенка, родителей, сестру... а также работу и дом. И, наверное, всех знакомых, отказавшихся вдруг разом от него.
А из преуспевающего бизнесмена (поэтом он был по призванию, но деньги предпочитал зарабатывать бизнесом), Роман стал обвиняемым в убийстве. Убийстве более тридцати человек. Примерно столько находилось в тот час в автобусе, который взорвался, успев только-только отъехать от остановки, где забрал одного из пассажиров. Кроме севшего в автобус пассажира на остановке никого не было. Иначе погибли бы и они. Притом что только по усредненным данным в автобусе было тридцать пассажиров. На самом деле их могло быть и вдвое больше. Просто трагедия случилась только вчера. А сегодня Роман уже был взят под стражу. Потому что автобус был коммерческим. И принадлежал Роману Валентиновичу Ветрову, предпринимателю. Так же как и несколько других автобусов. У водителей которых - у всех до одного - не было допуска к управлению транспортным средством категории "Д". Да и вообще не было прав. А те, которые оказались у них, были поддельными. Купленными в одном месте. Причем продавец был тоже задержан.
А еще нанятые Романом водители оказались выходцами с Кавказа. Гастарбайтерами, получается. Гастарбайтерами с ваххабитскими корнями,--то ли пошутил, то ли поделился своими предположениями с Романом следователь. И Роману стало еще хуже.
Но что уж точно, его водители не имели даже регистрации в Москве. Да это им и не требовалось. Потому что жили они в одном месте. На даче Ветрова. И фактически являлись его рабами. Заложниками. Потому что он им давал еду, жилье, какие-то (незначительные, как выяснило следствие) деньги; а в залог - взял свободу. И они никуда не могли ни уйти, ни уехать. Разве что только на маршрут.
Ну а как вышло, что автобус взорвался?.. Ветров пока этого не знал. Хотя уже и догадывались следователи. Ибо помимо не компетенции водителей, автобусы Ветров тоже закупил списанные. И можно было удивляться, как они вообще еще ездили. Хотя взорваться по идее не должны были...
--Не могли они взорваться, точно не могли,--развел руками Ветров.--Не понимаю, как такое могло случиться.
--Как такое могло случиться, рассказать нам должны именно вы,--следователь в который уж раз вглядывался в лицо сидящего напротив человека, пытаясь в нем разобраться.
Ему, например, было непонятно, как можно было стараться извлечь максимальную прибыль, жертвуя здоровьем людей. Ведь если несчастье не случилось бы сейчас, оно бы все равно произошло в будущем. А значит, Роман Валентинович Ветров все равно бы предстал перед судом. И это все так. Но ведь должны у этого сорокалетнего человека быть какие-то действительные основания совершать подобное. И неужели не задумывался он над тем, что в итоге получится?..
Как ни силился, следователь Мотыгин понять ничего не мог. Не был способен. И прежде всего, оказывался в бессилии его мозг. Который просто не мог себе представить, что подобное возможно. И дело даже не в том, что для сорокачетырехлетнего подполковника это был первый случай со столь большим числом жертв у одного подозреваемого. Совсем нет. Приходилось вести дела не менее печальные. Да вот убийцы там оказывались более... прожженными, что ли. А тут...
Он еще раз взглянул на сидевшего напротив человека. Ветров не производил впечатление ни циника, ни какого-то безжалостного убийцы. Но почему-то факты говорили за то, что это именно он подложил бомбу в автобус. Причем, зачем это сделал?
Ну не было у него мотива! Не было. Не мог человек просто так взять и лишить жизни еще 37 (все останки еще не были собраны, но эксперты склонялись к мысли, что жертв было 35-37, может быть 39 человек). Разве что...
Следователю пришла мысль послать Ветрова на суд.мед.эскпертизу. Следовало установить его вменяемость в момент преступления. Хотя сам подполковник Мотыгин видел, что Ветров абсолютно здоров. И какого-то психического отклонения даже не намечалось. Несмотря на то, что в один день с трагедией, у Ветрова погибли все его близкие родственники. Автомобиль в котором они ехали врезался в бензовоз, который не взорвался только потому, что оказался пустым. Но в Жигулях пятой модели погибли все. Умер и водитель бензовоза. Тут же. Инсульт. 58-летний водитель просто не смог пережить, что явился причиной смерти сразу шести человек (ребенок был на руках).
А вот Ветров был жив. И этот факт пока даже не удручал его. Или удручал?
Следователь пододвинул к Роману Валентиновичу пачку сигарет. Тот кивнул, вытащил одну, повертел какое-то время в руках, словно раздумывая, и, наконец, закурил.
Следователю стало немного поспокойнее. Если бы Ветров сказал, что решил бросить курить...
А Ветрову было совершенно безразлично, что скажет о нем следователь. Так же как безразлично, что решит суд. Будет ли вообще ему сохранена жизнь. Потому что на самом деле жить он не хотел. Но и знал, что убить сам себя - не способен.
И тогда уже, было бы намного справедливее, если бы это сделали другие. Хотя их ведь еще необходимо было убедить в этом. Тогда как намного желательнее было бы, чтобы все состоялось сразу. Быть может правильнее было бы, чтобы и сам он умер. Внезапно. Например, от остановки сердца (такое он знал, бывает). Или от инсульта. Инсульта...
У Ветрова действительно перехватило дыхание. В области сердца что-то сдавило. Так же как и сдавило виски. Вены, которые, казалось, должны были вот-вот лопнуть. И кровь брызнуть на...
--Вам плохо?--обеспокоено спросил следователь.
--Это я их убил,--с трудом выдавил из себя Ветров.
--Что?.. Повторите, что вы сказали?--тряс следователь тело Ветрова, который потерял сознание. Решив, что умирает.
А следователь... Следователь почему-то подумал о том же. И еще о том, что ему должно быть не стоило выбирать столь нервную профессию. Да и ведь на самом деле в юности подполковник Мотыгин больше тянулся к какому-то творчеству, творческому самовыражению. И даже стихи писал, как и Ветров. И по стечению обстоятельств когда-то печатался в одной с ним малолитражке. Чуть ли не единственной газете их родного города Химки Московской области. И также как и Ветров,-- Мотыгин выбрал другую профессию. И точно также переехал в Москву. Вот только убийцей он никогда не был. Разве что...
Подполковник Мотыгин вспомнил как еще будучи курсантом у них в училище случилось ЧП. Один из курсантов выпрыгнул в окно. Списали на самоубийство. И только Мотыгин чувствовал свою вину. Потому что именно он тогда посоветовал Вите Сафонову, когда того бросила девушка, выпрыгнуть из окна. Тот и выпрыгнул. Никто из слышавших это (в казарме находилось человек 15) не сказал об этом тогдашним следователям военной прокуратуры. А Мотыгин после того случая ушел из военного училища, отслужил в армии, и поступил в Питерский (тогда Ленинградский) институт МВД, который закончил, и вернулся обратно в Москву.
И не понимал Мотыгин, отчего же сейчас вспомнил он ту историю. Но он почему-то почувствовал какую-то неожиданную жалость к Ветрову. Который уже приходил в себя, но все еще не открывал глаза.
"Видимо не хотел,--по-своему истолковал Мотыгин.--Не хотел возвращаться в эту реальность, которая ничего уже не принесет, кроме новых страданий. Ничего..."
Подполковник Мотыгин достал табельный "Макаров", и щелкнув затвором, выстрелил несколько раз в голову Ветрова. Потом, секунду подумав, вставил дуло пистолета себе в рот - и застрелился.
Сергей Зелинский
12 апреля 2006 год.
рассказ
Маршальский жезл
Полковник Онегин мечтал стать маршалом.
Даже не генералом - а именно маршалом.
Притом что пока он был капитан. А Полковник -- это было его прозвище. Полученное еще с курсантских времен.
Онегину было тридцать лет. Служил он в войсках связи. Преподавателем в академии.
Преподавал Онегин физическую подготовку. А до этого закончил военный институт физической культуры. И это все, что у него было культурного. Потому что капитан Онегин был пьяница и бабник. И мечтал стать маршалом - чтобы иметь баб еще больше. И водки пить, получается, тоже больше.
Еще будучи курсантом, Онегин выработал своеобразный план, который в случае удачи должен был привести к цели.
Но пока удачи не было. Некоторые его однокурсники стали уже майорами. Кто-то и подполковником. А кто-то и учился уже в академии генштаба. И все шло к тому, что они могли опередить его в возможности стать генералами.
Но вот в том-то и дело, что Онегин хотел стать только маршалом. И пока рассматривал успехи своих товарищей (которые были ему вовсе не товарищи) как нечто случайное, что в жизни вполне может произойти. Но все это как бы еще ничего не значило.
Да и наплевать, по сути, было Онегину на товарищей. Так же как и не на товарищей тоже. И даже вообще - Онегин шел к цели своим путем. И что это был за путь - знал лишь он один. И в свои секреты никого не посвящал.
А все дело в том, что Онегин давно уже был генералом. Генералом армии. И до заветной цели ему оставался лишь один шаг. И зависел этот шаг только от желания Игоря Семеновича Онегина. Человека железной воли и поразительной твердости. А еще решимости и силы духа. Ну и тогда уже получалось - человека вообще любых положительных качеств. Которые были свойственны ему. Его личности. Его...
Сумасшедшим был Онегин. Давно уже сумасшедшим. И лежал в соответствующей палате соответствующей клинике. И упорно не хотел лечиться. А словно бы наоборот - принимал только те таблетки, которые вызывали в нем полет фантазии. Галлюцинации, в общем.
И лишь раз испытав подобное - Онегин уже не мог остановиться. И первый раз это случилось еще, когда он был курсантом 2-го курса строительного факультета военно-инженерного университета, откуда его отчислил после третьего семестра. Но в армию не забрали. Отправив вместо этого на лечение. С последующим автоматическим освобождением от любой формы воинской повинности и каких-либо обязанностей перед армией и флотом.
Впрочем, так же как и каких-то прав.
Но Онегин был за это не в обиде. Он вообще никогда не обижался. У него была цель, и он этой цели должен был достигнуть.
Но самое печальное (для Онегина) было то, что кто-то из душевнобольных настучал на Онегина. И его взяли на спецконтроль. А значит, он уже не мог принимать те таблетки (и в тех количествах), которые хотел. А должен был принимать только те, которые ему прописывал врач.
Ну а еще Онегину (словно бы для надежности) прописали уколы. И особый уход. Видимо он сильно надоел лечащему врачу. И тот захотел, чтобы Онегин наконец-то вылечился.