Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.
О книге.
"Весь мир - театр. В нем женщины, мужчины - все актеры".
Шекспир
С.А.
Зелинский
Паутина
СБ.ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ
2014
Паутина. Сборник повестей и рассказов.
Оглавление.
Повести.
1. Семейная идиллия.
2. Паутина.
Рассказы.
1. Маршальский жезл.
2. Игорь.
3. Коммунальная квартира.
4. Ошибка судьбы.
5. Тайная связь.
6. Эта страшная сила любовь.
7. Связь.
8. Правда.
9. Случайность.
10. Рецепт счастья.
11. Найти себя.
12. История.
13. Вечный бег вперед.
14. Стремление к истине.
15. Мечты Семена Шпильмана.
16. Апрелев.
17. Девушка мечты.
18. Неизвестность.
19. Почти подарок судьбы.
20. Сомнения Марата Зязикова.
21. Фантасмагория.
22. Трах.
23. Решимость жить.
24. Приближение счастья.
25. Секс-маньяк.
26. Настройка.
27. Кукла.
28. Перестраховщик.
29. Ни о чем не жалею.
повесть
Братья Григорьевы, или семейная идиллия
"Весь мир - театр. В нем женщины, мужчины - все актеры".
Шекспир
Глава 1
Григорьев понимал, что он себя, в общем-то, запутал сам.
И сам виноват, что не может найти выхода.
Причем, зачастую, выхода в ситуациях, в которые раньше попросту не попадал. Как ни удивительно, это было так. Больше того. Эти ситуации раньше даже не могли и возникнуть. Это исключалось. Самим фактом существования и Григорьева, и, наверное, даже специфики ситуаций. Ведь часто получается так, что существует определенная категория людей, которая попросту не попадает в какие-то ситуации. И те (ситуации) словно проходят стороной. Обрекая на страдания других. И оставляя без своего ужасающего внимания "избранных".
Евгений Григорьев не мог поручиться, что он принадлежал к этим избранным. Просто все складывалось так, что жизнь ему доставалась легко. Он не задумывался о том, что будет с ним завтра-послезавтра. Так же как не помнил, что было вчера. Да и зачем ему было об этом думать? Причем, совсем даже не потому, что за него думали другие. Нет. Женя Григорьев всегда любил думать сам. Даже, может быть, размышлять.
Размышлял Женя обо всем. В его размышлениях не прослеживалась какая-то конкретная линия. Как-то выходило, что в один из дней он вдруг начинал чувствовать, что находится на пороге каких-то удивительных мыслей. Быть может даже открытий.
Что это было, и о чем, собственно, будут эти гениальные мысли-открытия, Женя не знал. Конечно же, не знал. Да и откуда он мог знать? Ведь все равно все, большей частью, случалось внезапно. Григорьев занимался какими-нибудь повседневными делами. И вдруг - озарение. И в его мыслях случалось какое-нибудь открытие. Ему становилось тут же интересно. Еще бы. Почему? Как? Что будет после?.. Задавал себе вопросы Григорьев. Ему непременно хотелось что-то выяснить, докопаться, быть может, до глубин...
Но чтобы столь глубоко копать, Григорьеву нужно было залазить в свое подсознание. Чего делать ему не хотелось. Он боялся. Боялся невольно выпустить нечто страшное. Что до времени скрывалось там. И без наличия чего, в своей сознательной жизни, ему очень даже хорошо жилось. Но вот если оно внезапно выпрыгнет ("а оно непременно выпрыгнет,-- рассуждал Григорьев,-- если он только откроет засовы души"), то уже все в его жизни может пойти по-другому. Наперекосяк. И этого Евгений очень боялся.
Он боялся также темноты, огня, и вообще стихийных бедствий. Любых. Причем он совсем не боялся умереть. Уже два раза Женя пытался покончить жизнь самоубийством. Причем весьма сознательно. У него было такое желание. Хотя и до реального его воплощения дело, конечно, не дошло. В последний момент Григорьев подумал, что умирать сейчас было бы слишком глупо. Рано. Слишком рано. Тем более, что он как-то до сих пор и не разобрался в собственных мыслях-желаниях. Мыслях -- и тайных желаниях. Тайных мыслей -- и скрытых в подсознании желаний.
Желания у Евгения все больше носили сексуальную подоплеку.
Иногда в своих мыслях Григорьев соглашался с собой, что он законченный негодяй и сексуальный развратник. Ему хотелось насилия. Над женщинами. Причем, даже совсем необязательно насиловать ему. Пусть выебут его они. Набросят удавку на голову, свяжут руки-ноги, привяжут к кровати, и, приведя в возбужденное состояние его член - станут Григорьева насиловать. Много и без стыда.
От подобных мыслей у Жени Григорьева всегда вставал член. Он рисовал в своем воображении все то, что эти многочисленные женщины будут делать с ним. И что он, Евгений Григорьев, будет вытворять с ним после. Когда долгожданное лидерство перейдет к нему. И уже будет ебать их он, а не они - его.
От подобных мыслей Григорьеву иной раз становилось страшно. Притом что он совсем даже был не пугливым человеком.
Удивительно, но когда дело касалось наличия какой-то опасности (даже только теоретического возникновения ее), Григорьев не боялся. Он сразу внутренне как-то мобилизовался. Ему становилось даже на удивление приятно. А еще - легко и свободно. Он словно начинал существовать в новой, совсем иной плоскости восприятия этой жизни. Ничто его не отвлекало от осознавания существования какой-то истины. Истины, которую он даже и не искал,-- зная что она есть. Существует. А ему становилось как-то уж очень свободно, что это было так.
И совсем не нужно было Григорьеву предпринимать над своими мыслями какое-то усилие. Все выходило словно само собой. Жизнь принимала четко очерченные горизонты. Ну, или быть может наоборот - выходила из горизонтов собственного восприятия действительности. И перед ним открывались какие-то уж и вовсе бескрайние просторы. Все становилось понятно. Не нужно было ни от чего скрываться. Все что могло произойти - происходило. Все что когда-то только теоретически предполагалось - свершалось. Все свершалось. И даже если на самом деле этого все же не происходило, Григорьеву казалось, что наоборот - оно уже произошло. Непременно произошло. Просто по каким-то причинам он этого, быть может, не заметил.
А может и не обратил внимания. Думая...
Он сам порой терялся, о чем он при этом думает. О чем? Женя не знал. Он иногда вдруг убеждался, что что-то совсем даже не понимает.
И самое интересное, что ему, по сути, нравилось пребывать в таких вот состояниях. По крайней мере, он совсем не искал возможности избавления от них. Быть может даже -- наслаждался наличием их. И совсем не хотел, чтобы они куда-нибудь исчезли.
"Они не должны исчезнуть",--не раз повторял про себя Григорьев.
Подобное он мог проговаривать и в слух. Ему казалось, что все что происходит, непременно должно случиться. Непременно. Да и вообще можно предположить (и подобное иной раз "предполагалось" в его воображении), что Григорьева выбрали в качестве некоего передаточного звена. И о настоящем своем предназначении он даже не знает. Совсем не знает.
Порой Григорьеву казалось, что он сходит с ума. Это на самом деле было не так. Евгений закончил медицинскую академию по специальности клиническая психология. Отличить сумасшедшего от более-менее нормального индивида он мог. К тому же его родной брат, Вячеслав, был психиатр. Работал в психо-неврологическом диспансере. Если бы он что-то почувствовал - сказал. Его брат был циник и хам. Ему были безразличны все люди, кроме него.
Большой радостью было для Вячеслава находить в людях какое-нибудь психическое отклонение. Стоило ему только обнаружить подобное, он сразу преображался. Из внешне меланхоличного человека Вячеслав превращался в параноика. Или вообще - психопата. Евгений подозревал, что его брат психопат. Но, будучи знаком с проявлением симптоматики психических заболеваний - просто умело подстраивался под адекватно воспринимающего реальность человека.
На самом деле это был только поверхностный пласт, заметным окружающим. В своей же душе Вячеслав, стоило ему только определить в собеседнике какое-то психико-неврологическое (или хотя бы только пограничное) состояние, становился таким же больным. И ничего не мог с собой поделать. Умело мимикрируя только на людях. А когда оставался один - мучился кошмарами.
И с возрастом все чаще случалось, что какое-то время он вполне спокойно выслушивал пациента (обычно со скептической улыбочкой, все понимающим взглядом, и скрещенными на груди руками), а потом, когда тот уходил, уже не мог себя сдерживать. И в своем поведении Вячеслав с точностью повторял только что поставленный другому диагноз.
Причем мог находиться он в таком состоянии достаточно долго. Порой сутки. А потом все исчезало. Внезапно. Так же неожиданно, как и начиналось - позже -- вновь.
Хотя иногда бывало, что ничего не начиналось. Пациент уходил, а Вячеслав оставался таким же. Потом начинал недоумевать. Потом начинал ругаться (обычно он ругался матом), что в его жизни происходит что-то непонятное. Он не изменяется. Остается нормальным. И даже не то, что он хотел стать, пусть и на время, ненормальным. Нет. Просто выходило так, что Слава привык к своим новым состояниям. Привык к возникновению их. Приучил себя, что они должны непременно периодически происходить.
Впрочем, когда они не происходили они - Слава сам вызывал их. Поначалу искусственно. А потом уже все случалось как бы и само собой.
И уже совсем невозможно было от этого избавиться. И следовало просто принимать сей факт как свершившийся. Как нечто обязательное и непреложное к существованию самой жизни. И к наличию в этой жизни его, Вячеслава Григорьева. Родного брата Жени Григорьева. Тоже, по сути, сумасшедшего. Городского сумасшедшего.
Не знаю как сейчас, а раньше существовала подобная категория людей. Городские сумасшедшие. В какой-то мере образ городского сумасшедшего выведен в Чеховской палате N 6. Там один из таких сумасшедших разгуливал по городу, вокруг него бегали дворовые мальчишки.
Когда шел по улице Вячеслав, мальчишки вокруг него не бегали, не дразнили, и не насмехались - только лишь оттого, что внешне Вячеслав совсем не был похож на придурка. Одевался он пусть не модно, но всегда опрятно. Обычно на нем был видавший виды костюм. Пиджак застегнут на все пуговицы. Какой-нибудь неприметный галстук. На ногах, в зависимости от погоды, туфли или ботинки. Проживал Вячеслав вместе с братом в Санкт-Петербурге. Вячеслав жил в самом центре, на канале Грибоедова. А Евгений тоже в центре, на улице Моховой.
У Вячеслава была отдельная квартира. Евгений жил в коммуналке.
Они были почти одного роста. Высокие, крупные, с пышными усами и шевелюрой, когда находились вместе братья походили на этаких клоунов-шоуменов. Потому что у них у обоих было на удивление простое, и даже немного глуповатое, выражение лица. Странно, но это было так. Притом что всем было вполне понятно, что подобное выражение лица обоих братьев совсем не отражало истины. Дураками братья не были. А сами себя даже считали умными. Более того. Каждый из них считал себя умнее другого. Ну, так уж выходило...
Между братьями было четыре года разницы в пользу Вячеслава, он был старшим.
При этом тридцатисемилетний Евгений казался старше Вячеслава. По виду Жене можно было дать сорок три - сорок пять , а Славе - начало тридцати. И не потому, что был он инфантилен. Просто так выглядел.
Вообще-то мне всегда казалось, что братья выглядели как придурки. Ну, быть может, походили на них. Хотя, конечно же, таковыми, наверное, не были. А уж то что казалось мне... Да и причем здесь я. Речь-то не обо мне...
Евгений любил своего брата. И не только его. Ему вообще нравились люди. Разные люди. К одним он испытывал большую симпатию, к другим меньшую, но то, что люди ему больше нравились, чем не нравились, было непременным фактом действительности. Женя вообще был добрым и общительным человеком.
Иногда он становился очень добрым.
Подобное обычно происходило, когда у него что-то получалось. Ну а так как в большинстве случаев получалось всегда, то и весел он бывал чаще обычного. Тем более что был у него и свой секрет веселья. Три раза в день, утром, днем, и вечером Женя принимал по 50 граммов коньяка. Для повышения жизненного тонуса.
Иной раз он слегка переусердствовал. И тогда веселость его зашкаливала. А он ходил пьяный и шальной. Постоянно шутил и смеялся. Да и вообще -- радовался жизни. Ну, не унывал, по крайней мере. Не любил он унывать. Так же как приветствовал веселость и в других. Даже, быть может, наслаждался этой веселостью. Да это, в общем-то, так и было. Евгений радовался жизни. Все вокруг радовались за него. Был счастлив он. Был счастлив его брат.
Хотя, по большому счету, Вячеслав не разделял такого уж оптимизма брата. И иногда ему казалось, что его дела и вовсе идут из рук вон плохо. В таких состояниях он очень переживал и хотел повеситься. Жить ему не хотелось.
Потом все происходило. Причем, зачастую столь неожиданно, что переход между тревогой и радостью он не замечал. Казалось, только что сидел, беспокоился, почти что плакал,-- а потом вдруг происходила вспышка радости. И он начинал смеяться. Иной раз дико смеялся. И в таких состояниях, конечно же, походил на сумасшедшего.
Мне почему-то кажется, что себе он тоже казался сумасшедшим. По его глазам я замечал, что Евгений все понимал. Иной раз даже более чем.
Но вот что было точно, он в этом никогда бы себе не признался. И здесь, наверное, высвечивается еще одна занимательная особенность характера Жени. Он был очень скромным человеком. Иногда становился скромным невероятно. И стеснялся и боялся при этом даже сам себя. Шарахался от тени. Извинялся перед упавшим с дерева яблоком (явно чувствуя в этом свою какаю-то вину). В общем, представлял из себя саму любезность.
И, конечно же, переживал от всего этого. Да и не мог не переживать. Он был не такой как все. Наверное, знал об этом. Но себе не верил.
Вячеслав старался всячески поддерживать брата. Часто поддержка сводилась к совместному распитию спиртных напитков. Они напивались и ругались. Вернее, Вячеслав делал так, что бы ругался на него Евгений. Тем самым он повышал его значимость. Словно бы давал понять, что главнее все-таки Евгений. А он, Вячеслав, хоть и является страшим, но готов во всем подчиняться.
На удивление, подобный расклад иногда не устраивал самого Евгения. В нем словно бы боролись два начала. По одному из них он хотел быть счастливым и удачливым. По второму ему нравилось страдать. И он был не в состоянии избавиться от ощущения несчастья, в котором находился, искусственно себя в него погружая.
Подобное состояние было достаточно странным. Ему хотелось... в таком состоянии ему мало что хотелось. Но... он наслаждался этим состоянием. И не собирался из него высвобождаться.
Все происходило так, словно бы это и должно так быть. И продуманно заранее до мелочей.
Это была своеобразная игра. Игра, правил в которой не существовало.
Так же как, быть может, и не существовало самой игры. Уж слишком все было непонятно. Уж слишком непродуманными иной раз оказывались последствия. Уж слишком все казалось нелепым и непредсказуемым. Странно... Слишком странно...
Евгений не искал спасения из своих депрессивных состояний. Если они случались, он пребывал в них, считая, что попросту так должно быть. И если суждено этому состоянию исчезнуть, значит, оно исчезнет. Если же пока оно было, значит... Значит само подобное состояние служит неким знаком того, что на Евгения возложена какая-то миссия.
Какая? Этого он не знал. Но верил, что в ближайшее время тайна откроется сама. Ну, или он увидит нечто, что сподвигнет его на разрешение загадки. Разгадки тайны. Ведь это, по большому счету, была тайна. Настоящая тайна. Пусть и значение и смысловая составляющая ее были несколько иными, чем (можно предположить) было на самом деле. Для Евгения это было, в общем-то, безразлично. Его, если хотите, интересовал сам процесс. Сложный и удивительный. А значит, он верил, что все будет более чем хорошо. А то и действительно великолепно.
Ну а пока он будет страдать,-- тем временем пройдет какое-то испытание. После чего встретит радость уже переродившимся человеком. Так это было. И он в это верил.
Вячеслав, когда находил брата в таких состояниях, считал, что с ним происходит настоящая беда. И бессознательно стремился его спасти. Пока не подтвердились его предположения: Евгений сам хотел оставаться в таких состояниях. Они ему нравились. Он находил, что они даже ему необходимы.
Что могло показаться странным, потому что Слава видел, что Женя при этом страдал. Действительно страдал.
А Вячеслав переживал от того, что ничем не может ему помочь. Так выходило, что и действительно ничем. Хотя, конечно же, знал, что помочь в состоянии. Надо только чтобы его брат этого захотел. И он ему поможет. Поможет словом. Поможет с помощью лекарств. Сила современной фармакологии как врачу была ему известна.
Но в том-то и дело, что Евгений не хотел. Он только грустно улыбался в усы. И глаза его оставались такими же грустными. Но от помощи отказывался. Даже пытался шутить.
--Ты идиот,--как то сказал Слава брату. Я всеми силами стремлюсь тебе помочь, а ты удивительнейшим образом избегаешь моей помощи. Почему?
--Видишь ли...
Обычно дальше Женя не продолжал. Ему было очевидно как происходящее с ним, так и его собственная реакция на это происходящее. Было лишь удивительно, что этого не видел его брат.
--Я не только не хочу этого видеть, но и мне ты порой кажешься наглым ухмыляющимся идиотом,--бывало, взрывался негодованием Вячеслав.--Ведь более чем явно...
--Более чем явно, что ты лезешь не в свое дело,--перебивал его брат.--Лечи своих больных. А я здоров.
--Ну, конечно же... здоров...--ухмылялся Вячеслав.
На этом диалог с братом обычно заканчивался. Верить, что его брат и на самом деле умышленно стремится только к плохому, Вячеслав не хотел. Но как-то складывалось все именно так. И Славе Григорьеву было трудно избавиться от предчувствия, что если еще немного он пообщается с братом, то станет точно таким же. Пусть и на время, но у него начнется схожая симптоматика. Чего, естественно, Вячеслав не хотел. И к нему уже подкрадывалась грусть, что это так может случиться. И даже казалось, что непременно так и случиться. И ничего нельзя будет изменить. А то и никак не удастся из подобного состояния высвободиться. А значит, кроме ощущения надвигающейся опасности, ему больше ничего будет и не почувствовать. И уже предстоит бороться за свое существование. За свободу своего существования. Ибо, что это еще было, как не свобода. Вернее, свободой называлось то, что с ним происходило сейчас; и то, что будет после излечения. А уж если он заболеет (психически заболеет), то...
Вячеслав не хотел думать, что будет в этом случае. Но он допускал, что будет что-то не очень хорошее. А значит просто следовало делать все, чтобы подобные состояния наступили.
Что почти означало, что ему необходимо было меньше общаться с братом. Когда у Евгения подобные депрессивно-меланхолические состояния пройдут, с ним общаться было можно, и даже, быть может, нужно. Но пока с его уст срывается явный негатив, делать этого не следовало.
Евгений и сам радовался, когда из его сознания исчезал патологический цинизм. В таком случае уже все становилось по-другому. А он радовался жизни. Верил во что-то доброе. И даже не только верил, но словно и сам становился по-доброму светел. Радовался жизни. И... ждал новой депрессии. А когда наступление ее затягивалось - вызывал ее. Начинал думать, что все плохо и будущего нет. И тот час же из его бессознательного выползало все это безобразие. А ему и на самом деле становилось грустно.
Бесперспективность - вот то, что начинало подспудно диктовать свои условия.
И он начинал верить (неосознанно), что плохое действительно к нему придет. И даже уже пришло. А значит еще немного, и оно начнется.
Глава 2
Валентина Мишина была любовницей обоих Григорьевых. Но они не знали что обоих. И по наивности каждый из них считал эту девушку своей невестой.
Вале было двадцать три. Длинные рыжие волосы. Длинная, худая и нескладная фигура. И при этом какая-то по особенному приятная блядинка в глазах. И большой рот. И некрасивое мужское лицо. И динамит между ног.
Ни Евгений, ни Вячеслав не понимали, что каждому из них нравилась в Вале больше. Тайно каждый из них хотел на девушке жениться. Никто из них ей об этом не говорил. Только намекали. Но и Славу, и Женю смущала большая разница в возрасте. И, по сути, им с Валей было неинтересно. Все что им в ней было интересно, это ее рот, попа, и то, что скрывалось у Вали между ног. В каждую из этих частей они любили входить своим членом. Конечно же, когда кто-то из них оставался наедине с девушкой. Хотя, случалось, Валя приходила к братьям, когда они были вместе (пили, например, или играли в шахматы). И под надуманным предлогом вызывала одного из них в другую комнату. Там делала ему минет. Потом вызывала другого. И делала тоже самое.
Никто из братьев, из ложной скромности, не признавался другому, что только что произошло с ним. Хотя по их виду и так все было заметно. Уходили они с Валей напряженные, и немного даже встревоженные. А возвращались с какими-то поистине умиротворенными лицами. А вот взять бы им, например, да и оттрахать Валентину на пару. Да и девушка этого хотела. Но как-то стеснялась предложить.
Валя Мишина была фотохудожница. По сути, фотохудожница была никакая. Но в журнале, где она работала, ей платили достаточно высокую заработную плату. Чему Валя искренне радовалась, считая это заслугой ее таланта. На самом деле если и был у Вали какой-то талант, то скрывался он между ее длинных ног. А главный редактор выписал ей повышенную зарплату потому, что был пожилым честным человеком. И считал, если его сотрудница изредка сосет у него член, то он должен за это ее как-то отблагодарить.
Он не покупал ей подарков и не давал денег просто так (хотя ей, иной раз, этого очень хотелось). Он периодически повышал ей оклад. Считая, что девушка будет вполне в состоянии сама купить себе что пожелает.
При этом редактор ее немножечко ревновал. И зная об этом, Валя на всякий случай сказала ему, что любит только его. Понимая, что это только еще больше повысит ликвидность ее акций, и совсем не приведет ни к каким последствиям. У редактора была пожилая некрасивая жена и взрослые дети. Еще у него был внук. Внук был ровесник Вали. Вале было на это наплевать. Сосать у редактора она считала своим долгом. Хотя, конечно, ей необходимы были и эти повышения зарплаты. Валя хотела быть самостоятельной девушкой. Ни от кого не зависеть. Она и так зависела от многого. От мужского члена, например. И как только видела любого обладателя мужского достоинства, Вале тут же хотелось взять у него в рот. Пососать. Хотя бы немножечко.
Когда это случалось, она успокаивалась. У нее снималась, так иной раз раздражающая ее внутренняя тревожность. И девушка чувствовала уверенность. Уверенность давала ей власть над мужчинами. Только откровенные придурки, после того как у них пососали хуй, продолжают оставаться придурками. Большинство мужчин оказывались ей благодарными. Старались сделать какие-нибудь подарки, или незаметно положить в сумочку деньги.
Суммы разнились. Кто-то мог положить пятьсот рублей, а кто-то и сто долларов. При том что кое-кто из них мог щедро отстегнуть несколько стодолларовых бумажек.
И ведь при этом Валя не стояла на панели. Все ее любовники искренне считали, что Валя любовница только их. Она наврала им, что от журнала часто ездит в командировки. За границу. Потому жила вполне свободной жизнью, отдыхая от недавних любовников, и заводя себе новых. Разве что была опасность где-нибудь с ними случайно встретиться. Поэтому, из предосторожности, Валя дважды не заходила в один и тот же ресторан или ночной клуб, где уже бывала раньше с кем-то из мужчин. А если находилась в питейно-развлекательном заведении, старалась уговорить своего очередного любовника снять кабинет. Намекая ему, что оттрахать он ее сможет прямо там. И делала характерные движения губами. Не оставляя такому мужчине повода для сомнений.
Мужчины Вале попадались все больше понимающие. Поэтому ни разу за время своего блядства Валя не попалась. А гулять она стала с шестнадцати лет. Причем первый раз переспала с мужчиной уже в четырнадцать. С двенадцати до четырнадцати у нее в постели были только мальчики. Секс с которыми был поспешен и неинтересен. Но до невероятности развратил Валю. И в свои двадцать три года она представляла из себя настоящую маленькую потаскушку. Но ничуть не обижалась на подобное мнение, складывающееся о ней. Потому что прекрасно знала, что нужно мужчинам. И в любой момент согласна была сделать им приятно. Для нее это было как выпить стакан воды. Или покушать сметану.
Сметану девушка не очень любила. Из всех форм сексуальных удовольствий она предпочитала минет. И стоило только на ее горизонте появится мужчине, как губы ее уже непроизвольно вытягивались, глазки мечтательно закатывались, а руки тянулись к хую. И посредством нехитрых манипуляций словами и жестами она и действительно вскоре получала этот хуй. И испытывала от этого только радость. Ничего кроме радости.
При всем своем странном поведении Валя могла сама себе показаться интересным человеком. Да даже и не только себе. Иногда ее находили такой и мужчины. Пусть в число таких мужчин не входили братья Григорьевы. Но могу уверить, что и без них хватало особей мужского пола, которые спали с Валей. Причем некоторым из них это нравилось настолько, что они вполне готовы были на Валентине жениться. И если бы она позвала их, они бы согласились.
Но Валя не звала. Она не хотела связывать себя отношениями с каким-то одним мужчиной. Ей нравились разные мужчины. И, наверное, она бы никогда не смогла остановиться на ком-нибудь одном. С одним мужчиной ей было скучно. Так она могла варьировать между различными членами и темпераментами мужчин. Каждый раз перед ней открывались новые лица, строились новые отношения, она рождала в мужских головах новые эмоции; и вообще для нее все было по-новому. Чуть ли не каждый день.
И ее устраивало подобное разнообразие. И даже не то чтобы устраивало, но она и вовсе без этого не могла. Была не в состоянии жить. Без нового члена и мужского темперамента. Вообще без чего-то нового. Новизна ее возбуждала. Давала ощущение жизни. И какой-либо критический аспект ее не устраивал. Он был не нужен. Девушка вполне обходилась и без какой-то критики. Да и любая критика на самом деле была для нее неприемлемой. Только она знала себя. Никто не способен был поручиться в том, что знает ее лучше. А раз так, то какого, собственно, черта ее должны критиковать, рассуждала иной раз девушка.
Подобные рассуждения случались не часто. В большинстве случаев девушка радовалась жизни. И даже не считала, что в этой жизни должна что-то изменять. Ведь можно было предположить,--рассуждала иной раз она,-- все было предопределенно.
Девушке было неудобно признаваться, что порой она верила во всякую ерунду. В глубине души, быть может даже, это ерундой не считая. Да и по сути, она всегда считала, что смогла отличить ерунду от не ерунды. И даже часто в такие минуты рифмовала слово "ерунда" с другим словом. Из ненормативной лексики. Словом, оканчивающимся на "я", и являющимся производным от матерного обозначения мужского достоинства. Девушка любила иной раз загадывать себе подобные шарады, играя со словами, и чувствуя от этого... Черт ее знает, что она на самом деле чувствовала. Наверное какое-то (только ей известное) удовлетворение собой. Потому как, когда у нее ничего не получалось (ну, в смысле, не рифмовалось) девушка начинала ругаться матом. И была страшна в своем гневе. Пока, впрочем, на ее горизонте не появлялся какой-то мужчина. С которым она тут же начинала предаваться самым... ну, в, общем, извращениям всяким.
После чего наступала гармония. Да и вообще - все и всех устраивало.
Удивительно, но если на первый взгляд кому-то казалось, что Валя ничего из себя не представляет, то уже потом все менялось. И казалось она даже очень интересной девушкой. Причем, как ни странно, подкупала именно ее наивность. За эту наивность ее хотелось ебать. Тем более зная, что она и сама более чем жаждет этого же самого. Траха. Откровенного траха. Без условностей и без ограничений. Табу в ее сексуальных отношениях с мужчинами не существовало. Секс не только ставился во главу угла, но и возносился до невероятных высот, меняя девушку до неузнаваемости.
В отношениях с мужчинами ей и действительно был нужен только секс. И она трахалась, не считая предубеждением самой говорить мужчине, что этого хочет.
Некоторые мужчины от подобного напора терялись. Но почти всегда соглашались. Считая, что им вроде как и незачем отказываться. Тем более о том, что они переспят с этой девушкой, никто не узнает. Да ведь и не уродина она была какая-то. Когда ее выводили на публику, сопровождавшие девушку мужчины ловили похотливые взгляды других самцов. И понимали, что если не они, с Валей охотно переспят и другие. Поэтому, рассуждали, уж лучше пусть будут они.
Валю ебали, а ей нравилось. Ебали часто. Так часто, что со временем ее половая щель могла расшириться до размера футбольного мяча. Но девушка на удивление искусно варьировала, предоставляя все новые места для проникновения в ее тело мужчин. Да и, признаться, вагина ее имела некую удивительную особенность. Несмотря на достаточно частое проникновение в нее мужчин, она оставалась узкой как у девушки, только вступившей в половую жизнь. Что, бесспорно нравилось мужчинам. Тем более Валя иногда сводила ноги, дождавшись пока между ними заберется тот или иной мужчина. И начинала стонать так, что кончить способен был даже пожилой мужчина, или мужчина со слабой потенцией и вялым членом. Член мужчины вообще преобразовывался, стоило ему попасть в укромное местечко, именуемое пиздой. Он, член, наливался какой-то неестественной упругостью. И без того чтобы не кончить, мужчины от Вали не уходили. Они извергали в нее свое семя, кричали от радости и наслаждения, испытывая очень сильный оргазм. Девушка от этого всегда оставалась довольна. Уже давно для нее было главным угодить мужчине. Сама она кончала всегда и не раз. Она кончала даже когда сосала ваш член. А уж когда вы начинали дрючить ее по настоящему, количество Валиных оргазмов превышало все мылимые пределы. Она кончала и пела от радости. И от наслаждения. Невероятного наслаждения.
Валя считала, что жизнь создана для наслаждений. Лучше когда эти наслаждения носили сексуальную окраску. И девушка искренне стремилась во что бы то ни стало эти наслаждения получить, и дать другим.
Глава 3
Женя Григорьев, на самом деле, никого не любил. Просто так получалось, что он как-то давно решил начать играть в некую игру. Игра называлась жизнь. Ну или еще верней -- игра носила некое сложное название. Сокращенно - адаптация к действительности. То есть адаптация к реальной жизни. Если позволите, способ выживания в этой жизни. Ибо так получалось, что он понял, что жизнь, собственно, проходит мимо. А он если и живет, то жизнью совсем не наслаждается. Чувствует себя чужим.
От подобных мыслей Жене стало дико. Он почувствовал, что если так будет продолжаться и дальше, то он возненавидит себя. И решил в корне изменить собственное восприятие действительности. Что предполагало и изменение жизни. Посредством рождения каких-то иных ощущений жизни. Иного восприятия ее.
И как только он это понял, то начал действовать.
В первую очередь Женя изменил свою внешность. Он долго думал, что и как ему нужно сделать, создавая новый имидж. И вдруг понял, что изобретать велосипед ему, собственно, и не нужно. Его брат, Вячеслав, был вполне успешным человеком. Можно даже сказать, полная Женина противоположность. Если девушки и женщины Женю обходили стороной, то на Славу чуть ли не набрасывались. Если со Славой большинство людей предпочитали дружить, то Женю попросту игнорировали.
Подобный расклад мало кому понравится. И Женя решил хотя бы на первое время просто скопировать образ брата. Тем более что для этого, вроде как, и нужно-то было немного. А если разобраться, и того меньше. Внешне они походили друг на друга. Единственно, Женя казался более серьезен.
Серьезность из своего выражения лица он изгнал. Стал приветливым и улыбчивым. А еще отпустил усы как у брата. Сбрил бороду, оставил усы, и придал им форму, схожую с усами брата. Прическу тоже изменил под него. Братья стали друг на друга похожи. Некоторые из многочисленных любовниц брата даже переспали с Женей, бессознательно сравнивая их. А одна из Славиных любовниц вообще стала постоянной любовницей Жени. Валентина Мишина. И они теперь занимались любовью с ней не пару. Правда, пока в разное время.
Если говорить о Валентине, то следовало заметить, что это она выбрала Женю. Первый раз подошедши к нему, и собираясь уже как обычно (в форме приветствия) пощупать его пенис, девушка в последний момент одернула руку, осознав, что обозналась. Это был не Слава Григорьев. А человек, очень на него похожий.
Но кто?
Долго мучиться вопросом девушке не пришлось. Женя Григорьев представился. Валя слегка опешила. Перед ней стоял брат ее любовника. Она решила, во что бы то ни стало, затащить его в постель. Ей это удалось в первый же вечер. Женя быстро смекнул, что хочет женщина. И охотно предоставил ей себя во временное пользование. Во временное, пошутив, что готов и в постоянное. Девушка ушла от ответа. В постели она все время сравнивала обеих братьев. Как ни странно, особого сходства она не находила. Но тут же поняла, что ошибается. Сходство было только во внешности в длине члена. Но уже даже толщина полового органа была различна (Вале показалось, что у Жени член более тоньше). А уж то, как вели себя братья в постели, и вовсе различалось. Слава, привыкший получать свое, был грубым и любил анальный секс. Женя был мягким и добрым. Он по долгу делал куннилингус, и таял, закатив глаза, когда она ласкала своими языком и губами его член.
Входить в нее он предпочитал, когда Валя ложилась на спину, и разводила ноги. Хотя и не мог отказать себе в удовольствие поставить ее на четвереньки, и войти сзади.
А еще он любил, вставлять член между ее грудей. Так, что бы она сжимала ими его половой орган, периодически лаская напряженный от возбуждения пенис кончиком языка.
Кончали они тоже по-разному. Слава быстро и помногу. Спермы Жени она, вроде как, и не ощущала в себе; но перед тем как выпустить ее в нее - Женя предпочитал хорошенько Валю проебать.
Ебал он долго и основательно. Причем на какое-то уходящее время ему было наплевать. Женя считал, что лежащая девушка под ним девушка должна получить максимум удовольствия. Да и спешить ему, в общем-то, было некуда.
А во всем остальном братья были схожи. Даже характер одного, по большому счету, особо и не отличался от другого. Хотя и Валя всегда считала, что то, что касалось характера... Впрочем, какая разница что считала она. Ведь Евгений попросту стал во всем копировать брата. Поэтому через какое-то время уже и можно было предположить, что Женя и Слава походили друг на друга.