подъездом для машин по обе его стороны. Вся центральная часть склада завалена чер-
ными пластиковыми мешками, набитыми тряпьем. Гора мешков - почти до потолка. Пару
раз нас здорово заливало, поток воды обрушивался из лопнувшей трубы, к счастью в сто-
роне от этой горы, но все равно мы были похожи на тонущий корабль. Что-то вроде кад-
ров из кинофильма "Гибель Титаника". Наверное от того, что эта гора мешков с каждым
днем становится все больше и больше и мы никак не можем ее разобрать, мне иногда ка-
жется, что мы и в самом деле идем ко дну. Недавно еще несколько человек наняли на ра-
боту, люди работают сверхурочно, но гора не убывает.
вовать свои старые, ненужные вещи: кастрюли, плюшевого мишку, ВСЮ ДОБРОТУ ВАШЕ-
ГО СЕРДЦА - выделено жирным шрифтом - брюки, юбки, платья, ВАШЕ СОСТРАДА-
НИЕ, швейную машинку вашей бабушки, надоевшую вам мебель, ВАШИ ЛУЧШИЕ ПОЖЕ-
ЛАНИЯ, утюги, сковородки, пальто, перчатки, головные уборы, МЕЧТЫ О БУДУЩЕМ.... -
привозит нам новую порцию пожертвований. Пожалуй, мы так никогда ничего и не узнаем
о доброте сердца и лучших пожеланиях, похороненных на самом дне горы, под грудой
других мешков. В течении рабочего дня шесть человек открывают мешок за мешком, от-
брасывая в сторону все грязное, рваное, слишком старое, не подлежащее продаже. Все,
что, на первый взгляд, можно продать, переходит в руки других работников - в отдел
женской одежды, в отдел мужской одежды, один человек управляется с обувью и два со
всем прочим: шарфами, шляпами, галстуками - с аксессуарами. Никаких утюгов, ничего
кроме тряпок к нам на склад не поступает - все остальное отбирается еще в магазинах.
Их у нас три и все в лучших районах Манхэттена. Люди приносят пожертвования в мага-
зины, им взамен "всей доброты их сердец" выдают некоторое послабление при уплате на-
логов. Посуда, книги, бижутерия, стекло - это все сразу остается в магазинах, осталь-
ное скидывают в мешки и отправляют на склад.
ждую шмотку, двое вешают и ставят ценники, я и Галя оцениваем вещи и отправляем их по
магазинам. Мы с ней единственные русские в нашей организации. Мой третий по счету босс
толковую помощницу. И я привела Галю. Она быстро научилась всему, чему можно было
научиться, и теперь прекрасно справляется с рутинной повседневной работой. Вообще це-
ны, которые мы ставим на эти, чаще всего уже ношеные вещи, когда-то давно придумала я.
И вовсе не маленькие для магазинов ношеной одежды. Но очень правильные, очень точные,
потому, что бизнес наш процветает, мы собираемся открыть четвертый магазин и тоже в
Манхэттене. Я говорю "мы", потому, что я работаю не на хозяина, а в организации, и все мы
нам никогда не прибавляют зарплаты, почему, как бы велика ни была твоя заслуга в деле
процветания бизнеса, тебя одарят, конечно, уважением, устной благодарностью, но ничем
больше. Потому что мы тоже должны жертвовать "всю доброту наших сердец" и "наши
лучшие помыслы" носителям вируса иммуннодефицита. Изначально ради них была создана
эта организация.
другой владелец антикварной лавки в Челси - задумали создать такую организацию, кото-
рая могла бы материально поддерживать больных геев. Причем не только достойных внима-
ния людей, но и опустившихся, бездомных, особо опасных распространителей вируса. Поку-
пать им медицинские страховки, возвращать человеческий облик, обучать чему-нибудь, по-
могать обрести крышу над головой. Владелец лавки запер за собой ее дверь, дизайнер по-
кинул фирму, в которой прежде работал, но оба они нуждались в помощи фигуры, способной
представлять их на политической арене, в помощи человека, способного отстаивать интере-
сы организации перед городской и штатной властью. Они нашли такого - горлопана и бу-
зотера, личность темную, но достаточно известную в городе своими театрализованными
буйствами во главе бездомных, несостоявшегося не то актера, не то священника - и вот ре-
зультат: уже давно след простыл того дизайнера и того владельца лавки - они вернулись
ным хвостом на затылке, ловкий игрец на самых темных струнах человеческой души.
щенный из тюрьмы по паролю преступник... Но самый лучший клиент для нашего босса -
это всё-таки черный гей, больной иммунодефицитом, бездомный, отсидевший в тюрьме за
торговлю наркотиками. Этот человек - лицо нашей организации. Однажды к нам на склад
прислали особу, обладающую всеми этими доблестными качествами. Якобы работать. Ей
организовали рабочее место прямо при входе на склад. Ни шатко-ни валко она перебирала
шарфики и окончательно подружившись со мной, доверительно сообщила: "Знаешь, почему
я там сижу? Потому, что я лицо организации!" Я, конечно, абсолютно с ней согласилась, к
тому же ее собственное лицо - не организации - было очень милым. Я держала глаза
крепко закрытыми на все ее проделки, но тут появилось новое складское начальство - по
неосмотрительности нашего главного босса им оказался замечательно простодушный чер-
ный мужик. Он немедленно уличил "лицо нашей организации" в воровстве и вышиб. И еще
несколько не менее ценных лиц. Прекратил воровство на складе, нанял пару нормальных
работников и объявил, что всем нам очень мало платят. Вот тут уж его самого перестали
терпеть и привычными методами выжили.
мейном союзе с белым другом, любил порядок и дисциплину, поскольку пришел к нам по-
сле армии. Но не было у него всё-таки полного набора доблестей, и боссу ничего не стои-
ло выжить его. Ну, а что же говорить о нас с Галей? Мы для нашей организации никто и
ничто - только надежная рабочая сила. Должен же кто-нибудь вкалывать на полную ка-
тушку - вот мы с ней и вкалываем. Других достоинств у нас нет. Я пришла работать волон-
тером, безъязыкая чужестранка. Я и теперь говорю, как чукча из анекдота: "твоя-моя", од-
нако пережила четырех начальников, мирно работаю с пятым, работаю не просто хорошо,
а вдохновенно, с азартом - у меня оказалось настоящее призвание к этой работе. Я не-
давно сказала Гале: "Вот посмотри, какую ненормальную, уродскую жизнь я прожила: ведь
если бы я родилась в Америке, или приехала бы сюда ребенком и пришла бы на эту работу
в двадцать с чем-нибудь лет, в двадцать пять я бы уже заведовала этим складом, в три-
дцать с чем-нибудь стала бы главным менеджером, а в сорок открыла бы свой бизнес, и
скорее всего у меня никогда не возникло бы даже подозрения о том, что я должна писать
рассказы, быть литератором, тем паче непечатаемым, каким я была в России, терзаемым
неосуществившимися литературными амбициями..."
мать, но я сама не знаю, откуда оно взялось во мне - это абсолютное ощущение вещи,
безошибочное знание, за какие бабки удастся ее загнать...
венных глазах. Потому, что литература - это что ж? Помните, у Мандельштама в "Четвер-
той прозе" - "ворованный воздух, дырка от бублика"... А нынче, в век Интернета? Множе-
ство фокусников развелось, эквилибристов, канатоходцев, клоунов от литературы. Авангар-
дисты, взрыватели традиций - история опять никого и ничему не научила. А ведь все уже
было и явило миру все те же стереотипы, массу дешевых подражателей, ибо все формали-
стическое поддается подражанию гораздо проще, чем упругий реализм. Причем бездар-
ному подражанию. Единственно неподражаема, непредсказуема - сама жизнь. Я уже
давно не могу читать беллетристику. Если и читаю, то только что-то несущее информацию,
какие-то сведения, воспоминания, мемуары, биографии.
языке есть созвучное слово "фикция" - почему-то никто не додумался именно им называть
особенно современную прозу. Она того стоит. Я с горечью вспоминаю, каких никчемных
усилий стоил мне мой первый рассказ, как мучительны были поиски словесного узора, вы-
крутасы ума...
ми пассажирами, мешками, корзинами с провизией. По извечному закону российской нищеты
в магазинах города Белинска - хоть шаром покати, а вот на железнодорожной станции, что
в полутора часах езды - может, и ближе, но дорога уж больно разбитая и автобус еле ды-
шит - на станции Белинская, потолкавшись по очередям в привокзальные ларьки, можно
отовариться. Вот люди и мотаются туда-сюда. Серые уставшие лица, ватники серые, мешки
серые, дорога впереди серая, поля вдоль дороги серые... И протяжный женский голос:
слепого...
В одной руке у слепого палка, он нащупывает ступеньку, другой, наугад ухватившись за
поручень, лезет, но с трудом - из-за широкого аккордеона за плечами.
ся на ходу, и мы снова едем.
дись! Не хочешь, бережешь музыку, ну сюда садись...- она теснит соседку и тянет слепо-
го за рукав.
проходе у его ног.
а я смотрю, ты стоишь, ну, я и говорю: шофер, останови автобус, Сережу-слепого возьмем.
Он и остановил...
зад болезненное лицо с прилипшими ко лбу и растопыренными по бокам куделями.
сама, наклонившись, роется в сумке. - Я на станцию ездила, у дочке моей день рождения,
ну, я гостинцев купила, угощайтесь, - и она протягивает пригоршню конфет женщине, на
коленях у которой сидит мальчик лет четырех.
ку, и Настя сыплет в нее конфеты. - Ребенок же, конфетку хочет, а ты не даешь, какая, а
ты пей, Сережа, ты пей, и я выпью.
жу, наконец-то расселись и приумолкли. И тут раздайся громкий жалостный стон. Вокруг
сердито засудачили, дескать, нажралась, теперь будет тут, а Настя выставила напоказ бо-
лезненно-изумленное лицо, и перекрывая обсуждавшие ее голоса, сказала:
ненького, а они все равно опухли... Больная я... Мне. люди говорят: иди, тебе пенсию дадут,
а я не иду, стыдно мне, я ж молодая ещё, ну как это пенсию?... А ноги пухнут. Я ж только
красненького выпила...
нье. На коленях у нее такой короб стрит, что саму ев из-за йего не видно.
Не чувствуя больше осуждения, Настя наклонилась к сумке и вытащила непочатую бу-
тылку. Проткнув пробку вовнутрь, она не стала пить сама, а протянула бутылку сидящему
нет, сначала жене дай - спохватилась, заметя, что сидящая рядом с мужчиной женщина
тычет его в бок: мол, не пей, черт!
для солидности обтерев горлышко, подмигнул Насте и приложился, степенно и нежадно.
сидящего в проходе на набитых мешках.
новую пригоршню конфет. Но тут женщина с ребенком на коленях сердито пнула ее в плечо:
везет!
ка раскачиваясь. И вдруг, откинувшись, протяжно кричит:
ящике. Достав аккордеон, он натягивает на плечо его парусиновую лямку. Сняв с головы
кепку, кладет ее на ящик. Он еще не начал петь, а мелочь уже посыпалась в неё, кое-кто
передавал через соседей мятые рублики... Голос у слепого глухой, будто смешанный с до-
рожной пылью, музыка заглушила дребезжание автобуса, за душевной песней скоротали
дорогу, не заметили, как приехали:
ня. Автобус остановился. Зашевелились люди, выгружая поклажу, толкались больше к зад-
ней двери, не желая поторапливать Сережу. И только баба с коробом, пропихиваясь, затре-
вожила Настю:
Сережа обернул на голос лицо и успокоил её:
Одной рукой держась за поручень, другую, с палкой, он протянул Насте, она оперлась на
нее и пошла.
роги и посмотрел им вслед... Хотя, при чем тут "кое-кто"? Это я, а не "кое-кто", ехала в
том автобусе от станции Белинская до города Белинска, вышла на остановке и пошла бы-
ло по указанному мне адресу к гостинице, но, пройдя несколько шагов, обернулась. Слепой
шел прямо, щупая палкой перед собой дорогу, а Настя, уцепив его под руку, скособочив-
шись под тяжестью сумок, неверно перебирала ногами.
не так уж часто бывает в Америке - чтобы простой служащий имел четыре недели оп-
лачиваемого отпуска. Но не принято брать все четыре подряд, даже две разом -исключение
из правил. Чаще всего именно мы, выходцы из России, претендуем на такие долгие отпуска:
тись на работе в течение двух недель, то, скорее всего, ты не нужен вовсе. И хотя перед тем,
как покинуть склад на такой долгий срок, я лезла вон из кожи, чтобы оставить после себя "за-
дел" как минимум на неделю, - это совсем не лучшее решение вопроса и ни от чего не гаран-
тирует - ибо просто означает, что я могу и всегда-то делать в полтора раза больший объем
работы. Какой-то гарантией может служить только то, что я исполняю ту часть работы, кото-
рую пока что лучше меня никто сделать не может. Но в нашей организации царит хорошо нам,
выходцам из "союза нерушимого*, известный принцип: незаменимых людей нет.
дней в своей деревне. Имя ей "Эквананк"- "Быстрая вода" по-индейски. Высоко в горах, на
Делавэре. Абсолютная Берендеевка, волшебная деревушка, дома - один краше другого,
церковка, сельская лавка, даже музей есть, райская тишь, райские яблоневые дикие сады,
горные озера - горы окружают деревню со всех сторон, будто на дне большого блюдца кто-
то разложил неземные сласти. Сущее чудо, что нам удалось купить здесь дом, за "медные
деньги", можно сказать. Такого здесь больше не встречается. Однако же повезло. Может
быть, за то, как я продала наш дом в Дивенской под Ленинградом: ровно за те деньги, что
ушли на его постройку. И своих трудов- мучительных, подчас даже опасных, не посчитала.
Начали строить на болоте. Я однажды тонула в нем. Приехала как-то в будний день посмот-
реть, как выкорчевали наш участок, можно ли деньги за работу отдавать, и на обратном пути
к машине, прямо посередине того, что через пару лет стало дорогой, ушла по грудь в тряси-
ну. И кричать о помощи некому, и уцепиться не за что - только склизкая глина кругом. И тя-
нет вниз, засасывает. Но выбралась, как видите. Семь лет строились, два прожили. Послед-
ним летом я все семейство запрягла в работу - заставила огромную поленницу дров с сере-
дины участка перенести под навес сарая. Освободившуюся землю распахала, всю клубнику
пересадила, а бывшие клубничные грядки решила следующей весной пустить под картошку.
И никак не думала, что, вернувшись в город, через три месяца начну распродавать все иму-
щество. И эту дачу продам... А все мои литературные амбиции...
коле: сомнения в том, что русский писатель должен жить в России, у меня не было никогда
- ни тогда, ни теперь.
наяву?
глазами картины: южное небо, усыпанное цветным горошком звезд, висит низко над голо-
вой, море плещется о кромку берега, забитую перегнившими водорослями, ветер разносит
острый йодистый запах, и в вечернюю тишину вдруг врывается резкий, уверенный в своем
праве голос:
люди из^приличного дома отдыха могут устроить бордель? Или что?
рвался в тишину дома раскатисто-картавый крик Бориной мамы...
нас досталось одно особое испытание: на пути в Америку впервые столкнуться со своим на-
родом. Мы жили и думали, что мы евреи. Российские евреи. И вдруг оказалось, что мы -
те, что могут сказать: "Вы с Ленинграда? Мы сразу так и решили, потому что у вас такой ак-
цент!". Но пару раз жизнь здорово проучила меня, и вот один из этих уроков возник в мо-
ей памяти вместе со взорвавшим тишину криком:
да отдыхать! А этих надо гнать отсюда грязной метлой! Ты понял меня, идиот, где ты шля-
ешься по ночам, идиот, я тебя спрашиваю?!
ря, его мама и папа показали себя во всей красе. Автобус остановился, не доехав до Дома
творчества, и шофер объяснил, что ближе подъехать невозможно, потому что дорога раз-
рыта. Все стали выходить, но сразу образовалась пробка - толстая рыжая женщина за-
стряла в проходе, крича водителю: "Что вы валяете дурака? Как это нельзя подъехать?! А
если мне тяжело ходить? Вы обязаны..."
кой же коротенький и круглый, как она, и тут же вмешался их сынок, тоже весь какой-то ком-
коватый нескладный молодой человек:
всех зароют... - и пропихнул маму в дверь.
ре, только бы поскорее убраться из администраторской, пока там не появилось это семей-
ство.
шенно не может из-за них спать: они ругаются каждый вечер! А ведь с этой стороны их со-
седи мы, а с другой - совершенно другие. Вы меня понимаете? Это настоящий позор!
отвратительный балаган. Нам казалось, что люди глазеют на них, как глазели бы на ярма-
рочную бородатую женщину, на волосатого человека Евтихиева из школьного учебника.
пузырь?! Выйди из воды немедленно!
проголодался! Вернись и съешь бутерброд!
него получится неплохой германист. Во всяком случае, по-немецки он говорит, скорее все-
го, лучше, чем по-русски. Каждый вечер он ходит на танцы в международный лагерь "Спут-
ник". Мы тоже туда ходим, но нам нужно брать специальные пропуска, а Боре не нужно: его
всегда поджидает какая-нибудь крутозадая немочка. Весь вечер он запросто болтает с
ней, никогда не танцует, просто стоит и болтает, иногда указательным пальцем выковыри-
вая из зубов остатки ужина. И ей, представьте, не противно. После танцев иностранцы
идут в бар, а нас туда не пускают. Боря мог бы туда пойти со своей немочкой, но вряд ли
мама дает ему карманные деньги. Нам обидно, что нас не пускают в бар, а Боре наплевать,
он просто подошел к нам и слушал, как мы митинговали, стоял и слушал, скрестив короткие
руки на уже выступающем животе, отвесив тяжелую, как амбарный замок, челюсть.
клочьями спущенной кожи болтались чулки, из-под халата косо свисала ночная рубаха, по-
луседые, полурыжие волосы вздыбились и торчали в разные стороны, и она кричала визг-
ливым базарным голосом:
должна знать покоя, ни днем ни ночью, идиот?!
му что, мы видели, она замахнулась и хотела дать ему затрещину...
тельно художники. Вот Борин папа как раз художник-баталист. После войны художников-
баталистов развелось несметное количество, и, как правило, их творческий потенциал оце-
нивался количеством наград и полученных на войне ранений. Судя по колодке на лацкане
пиджака Борин папа был вполне заслуженный баталист. Многие вообще не имели к искус-
ству никакого отношения: купил, вернее, достал путевку - и отдыхай на здоровье. Но ху-
дожникам их работа всегда в радость. Немного освоившись и оглядевшись, кто-то взялся
за кисть, кто-то за карандаш. В конце смены в библиотеке устроили выставку. Гример из
Одесского оперного театра особенно расстарался - он перерисовал все горы и дали, всех
мужчин и женщин, азартно, ремесленно, наивно, по-настоящему ему удался только портрет
Бори. Наверное потому, что сама природа уже исполнила свой хитрый замысел, отразив в
мясистости носа, в мутности, вечной сонливости глаз и вместе с тем в какой-то особой упор-
ности существования. Получился действительно интересный выразительный портрет. Ми-
ша похвалил его, и одессит довольный и веселый порхал по зальчику.
рят, коралловая нашлепка губ дрожит, собранные на макушке волосы распадаются и летят
впереди ее, выпяченная грудь раздвигает воздух - огненный ком гнева проносится мимо
собравшихся открывать выставку, прямо к стене, на которой висит портрет Бори. Неожи-
данно ловко подпрыгнув, она срывает портрет, бросает его на пол и топчет ногами, и тут
только одессит несвоим голосом кричит:
нья! - и так бьет ногами холст, втаптывает его, будто решила вместе с ним уйти под зем-
лю. - Ну, где тут Боря?! Нет, где тут мой Боря?!
то рычит одессит, и кто-то как эхо повторяет:
лопнул, она каблуком разодрала дыру и ринулась к выходу
одна работа бедного одессита.
вышел следом за женой Борин папа.
Миша подошел к стене, где висели его шаржи, порывшись в папке, достал и пристроил
И вот мы сидим в столовой, и люди вокруг нас продолжают судачить о происшествии в
В эту минуту в столовую входит Борин папа. Вид у него совершенно особенный - буд-
то он собрался не в столовую дома отдыха, а на торжественное заседание: свежевыбри-
тый, с прилизанными волосами, в пиджаке цвета морской волны, с полным набором колодок
и при галстуке.
повисла вдруг разразившаяся тишина.
корявым зубом сидел его сын, послышался звук отодвигаемого стула - и снова тягостная
тишина. И, подобно хорошему актеру, дав положенное время этой тишине устояться, Борин
папа произнес:
как она изменилась!
скрывали их выражение - ничто не нарушило его полусонного безразличия. Но с соседне-
го стола кто-то приподнялся, вытянул шею, и вдруг, словно повинуясь режиссерскому за-
мыслу, люди повставали из-за своих столов, сгрудились вокруг Бори и его папы, из рук в ру-
ки передавая старое, военное, девять на двенадцать коричневое фото.
обычайной красоты женщина глядела на нас со снимка. Огромными, прозрачными очами
глядела она задумчиво и вместе с тем дерзко. Упругие скулы, нос чуть широковат, но слав-
но вылеплен, и смачно припухшие губы и непонятно каким образом держится на буйной
копне светлых волос чуть сдвинутая на бок конфедератка. Два польских креста не висят,
а лежат на груди.
далека слова Бориного папы; его перебил легко забывший обиду одессит
вперед руку, вторую чуть отведя назад, он стал показывать.
бе могилу и вдруг!.. Нет, это надо было видеть... - повторил Борин папа вслед за развол-
новавшимся до слез одесситом и сразу как-то сник, будто выпустил весь распиравший его
воздух, внезапно поняв, что видеть все то, о чем помнил он да вот этот седой ребенок-одес-
сит, никому больше из присутствующих не- интересно, да и не нужно, и не приведи Бог...
следние дни, пора уже заняться делом...
щадке. Она обращается к нам по-немецки, и я не понимаю, а Миша догадывается, что она
ищет Борю. И кричит:
И в окне появляется его мама:
ваших шаржей, изверг! - и захлопнула окно.
успели подружиться на пересохшем, как воспаленная гортань, берегу Черного моря, скры-
вая от себя навсегда въевшуюся тоскливую память о тех, с кем подружиться не успели...
все что-нибудь пишут на этих компьютерах, сочиняют. Еще раньше компьютеров появились
калькуляторы, и люди разучились считать. То есть нажимают на кнопочки калькулятора, и
им кажется, что они считают. Но в уме две однозначные цифры сложить не могут. Во вся-
ком случае, уж у меня на складе точно ни один человек шесть и семь без калькулятора не
сложит. Кроме меня и Гали. Потому что мы росли без этих штучек. Длинные столбцы цифр
мы с ней быстро складываем на бумаге, и все удивляются, как это у нас получается. А я не
устаю удивляться тому, что до меня у нас вообще никто ничего не считал. Собственно, и
сейчас никакого учета нет - воровать можно абсолютно безнаказанно. Но не всем. Не на
складе. Именно потому, что я умею считать, я знаю, где и что воруют. Уже три уволивших-
ся от нас завмага пооткрывали свои магазины, причем третий - аж два разом. И вот тут-
то мне и пришла в голову мысль считать не только количество отправляемых вещей, но и
подсчитывать их стоимость. Конечно, речь идет не о каждодневно отправляемых вещах -
это ерунда, дешевое, никому не нужное барахло, а именно о тех коллекциях дизайнерской
одежды, которой занимаюсь я.
летом делаю то же самое с зимней. Одежда от Армани, Валентине, от Версаче, Гуччи, Пра-
да, Дольче-и-Гоббано, от стремительно ворвавшегося в мир высокой моды очень агрессив-
ного английского дизайнера Джона Галиано, от молодого американца Марса Якоба, рабо-
тающего теперь на парижскую фирму Витон, - это только малая часть тех драгоценных
имен, с которыми мне приходится иметь дело. Все они не дружат между собой, да и я с ка-
ждым из них имею свои сложные отношения. Одних люблю - например, "Машино" - эта
одежда всегда занятна, всегда резко выделяется оригинальным замыслом, броской, кра-
сивой отделкой. Мне нравится "Зелда", всегда хороша одежда Клода Монтана,Тутье, поль-
ки Лолиты Лемпински, работающей в Париже, - но это не самые дорогие дизайнеры. Ар-
мани, к примеру, гораздо дороже, однако не каждая богатая женщина согласится одевать-
ся от Армани - надо самой быть безупречно красивой, яркой, иначе есть опасность пре-
вратиться в его одежде просто в серую черепаху. И все-таки в одежде от Армани вы нико-
гда не потеряете себя, она не затмит вас, она удобна и практически не может выйти из мо-
ды. Версаче я раньше сильно недолюбливала за его пристрастье к ядовито-зелено-желтой
гамме, но после выставки в Метрополитен-музее невозможно не понять, какого масштаба
художник погиб от пули несчастного больного безумца.
стами. Не просто мастерами кисти, а именно мастерами портрета, не выдержавшими конку-
ренции с фотокамерой. Были времена, когда актеры представляли во дворе замка, а потом
их кормили на кухне со слугами. Художник же сидел на равных за вельможным столом. Ны-
не к этому столу приглашаются великие портные.
страшно мучился. Потом все-таки оделся, уложил свои кудри до плеч, нацепил на себя все
колечки - ив уши, и в брови и в ноздри, кружевное жабо, манжеты - все было готово, и
вдруг он исчез.
залось, спрятался в гардеробе и вылез оттуда только, когда стало очевидно поздно от-
правляться на прием. "Я не мог себе представить, о чем бы мне, только простому портняж-
ке, следовало беседовать с королевой, - объяснял он потом. - Мне стало страшно."
которыми я имею дело, совсем не то, что демонстрируется на знаменитых парижских де-
филе - парадах высокой моды.
часто ничем не отличается от той, что покупаем мы с вами, - только ценой. Два крошечных
лоскутка шерстяной ткани, сшитые по бокам, две вытачки впереди и две сзади, но с лейб-
лом Гуччи, стоят тысячу семьсот долларов, и кто-то не только купил эту юбчонку, но, ни ра-
зу не надев, пожертвовал в пользу бедных - так вот прямо с ярлыком, ценником - солид-
ной бумаженцией прикрепленной к изделию посредством изящной пломбочки. При том, что
самого Гуччи уже и след простыл, и имя его, обагренное кровью наследника, заказанного
наемному убийце ревнивой женой, внуки продали.
мами для рук, с пришитым к одному плечу одноцветным шифоновым шарфом от Валентине
стоит одиннадцать тысяч. Об одежде парижского дома "Шанель" даже говорить страшно
- сегодня это единственная фирма, не имеющая дешевых линий: "Шанель" не шьют ни в
Гонконге, ни в Китае, ни в Сингапуре - только в Париже.
Шесть раз в году наши магазины по доллару-по два распродают все будничное барахло и
освобождаются полностью для того, чтобы принять отсылаемые мной коллекции дизайнер-
ской одежды: брюки, юбки, блузки, платья, костюмы, жакеты, пальто - словом все, вплоть
до нижнего белья. То же самое происходит и с мужской одеждой, но в меньшем количест-
ве, и к ней я не имею отношения, так же, как к обуви и к аксессуарам: сумкам, шарфикам,
перчаткам...
только в четыре часа. Вход платный: десять долларов с человека. И, представьте себе, вы-
страиваются длиннющие очереди. Я пока нигде и никогда не видела в Америке таких
очередей: люди приходят с утра, иногда целыми семействами, со складными стульчиками,
с термосами кофе, успевают позавтракать и пообедать перед дверями наших магазинов.
четыре часа работы было продано большинство вещей, а за следующие несколько дней, ко-
гда магазины будут работать в нормальном режиме и вход, как обычно, будет бесплатным,
должно быть продано всё, и еще все то, что мы дошлем. Оценивая вещь, я оцениваю имя
дизайнера, ее состояние - на событие (по-английски event) я посылаю вещи только в от-
личной форме, без малейшего изъяна - оцениваю качество материала и предназначение:
степень модности, но самое главное - это предположить возможный спрос на вещь. Кро-
ме того, я должна помнить, что люди потому и платят за вход в магазин и стоят в очереди,
что рассчитывают купить в этот вечер что-то замечательное за небольшие деньги.
передаваемое - это ощущение, чувство, даже эмоция. Дело не в том, хотела бы я сама
иметь это платье или нет - "нравится-не-нравится - спи моя красавица". Самое неверное,
что можно сделать, - это руководствоваться собственным вкусом. А вот чем? Этого я не
могу объяснить. Может быть, воображением, может быть, то столпотворение, что тесни-
лось в моей голове еще в те времена, когда я не знала другого занятия, кроме писания рас-
сказов, так и продолжает свою разнообразную жизнь во мне, только теперь уже в качест-
ве переминающейся с ноги на ногу очереди.
без ценника, может стоить не больше пятидесяти долларов и улетит мгновенно.
бе сделал себе имя,, отважно сочетая детали новомодного туалета с вещами давно прошед-
шей моды. Неожиданно, контрастно, очень пикантно. Здорово для совсем молодых. Но и
голливудская звезда не откажется заглянуть в наш магазинчик в надежде найти подходя-
щую тряпочку от Мадам Гри 1946 года, устроит ее и костюм Ива Сен-Лорана начала вось-
мидесятых. Я, однако, оценивая эти вещи, ориентируюсь не на звезду, а на перекупщика,
дилера - купив у нас и перепродав в антикварный бутик, он должен хорошо заработать,
Ну, а звезде придется оставить в этом бутике кучу денег. И вот при всем при том, когда я
стала подсчитывать примерную стоимость отсылаемых коллекций, выяснилось, что она не
меньше сорока-сорока пяти тысяч долларов для каждого магазина. Почему же тогда, про-
дав шмоток на двадцать с чем-нибудь тысяч, они рапортуют об этом начальству как о ве-
ликом достижении и немедленно, уже на следующий день, требуют досыла? А вот именно
потому, что воруют. И не что-нибудь и не как-нибудь, а ровно половину и самого лучшего,
воруют то, над чем я трясусь, что тщательно отбираю, к чему пришиваю пуговицы, что ино-
гда виртуозно, так что комар носа не подточит, зашиваю - и что? Все для того, чтобы
очередной вертлявый парнишка, которого как-то однажды повстречал наш главный босс и
наутро сделал своим заместителем, наконец-то смог расплеваться и с нашим боссом, и с
нашим магазином, и открыть свой? Подсчеты мои никуда дальше моего журнала не идут,
на них, представьте, нет спроса, а я сама не набиваюсь - это опасно, мне еще нужно го-
да полтора проработать, но зато, я уже говорила вам, теперь я знаю, где и что воруют.
все этот журнальчик "Иностранная литература" - как начнешь читать переведенный в нем
роман, все необыкновенно интересным кажется, не оторвешься, до чего же это интересная
иностранная жизнь, и драмы в ней все какие-то происходят значительные, завлекатель-
ные. Точно так сегодня отсюда, из Америки, новая российская жизнь кажется масштабнее
и круче той, что была до нашего отъезда. Знакомят нас с ней преимущественно криминаль-
ная хроника, детективные романы и самодельно изготовленные боевики. Братва, быки, во-
ры в законе, швейцарские банки, олигархи - ну, что еще? - да, вот: Чечня, ОМОН, терак-
ты... Пара-другая кликух, побольше фени, да приплети сюда Майами или Лазурный берег,
роковую любовь и похабно описанный секс- вот тебе и роман. Как можно больше жесто-
кости и пыток, стрельбы и драк. Но, как ни крути, как ни тусуй все перечисленное, а все эти
романы и сотворенные по ним сценарии в пять строк укладываются.
горск обыкновенный гений Жора? Нет, он никогда ничего не изобрел, ничего не умел -
только крутить баранку - и все-таки он был гений. Просто гений жизни... Он мог постареть,
мог даже умереть, но не мог же он навсегда исчезнуть с лица земли?...
здала на автобус. От Ставрополя до Пятигорска часа три езды на такси, рублей двадцать
по счетчику, но попутчиков не было, да и желающих меня везти не нашлось. И вдруг поя-
вился Жора. Ни о чем меня не спросил, просто подхватил мой чемодан и понес к машине.
Открыл багажник старенькой "Победы* и, выставив перед моим носом указательный палец
как знак моей удачи, сказал:
На всякий случай я подошла к толпившимся у своих тачек таксистам и спросила:
век?
тишься, и, если сама захочешь -пожалуйста! А так - зачем? Дорога длинная, друг друга
хорошо узнаем... Человека всегда видно... Уговорить, что стоит? Ничего.-.Как думаешь, нет?
отсутствие не мешает ему говорить. И жить не мешает.
Живот толстый висит, дышать мешает. А я еще вид имею! Мне никто моих лет не дает!..
Я вперлась взглядом в дорогу. Молчу на всякий случай. Но Жору это не огорчает:
тил, только чтоб ему иностранное имя дать! Они говорят: "Артур - иностранное имя, нель-
зя писать!" А я очень хотел Артуриком назвать. Пришлось деньги платить... Смотри, обо-
гнал, дурак! Думает, если у него девятка, а у меня "Победа", может быстрее меня ехать!
ра неожиданно бросил руль, взмахнул руками, хлопнул себя по коленям, - вот просто ин-
тересно, сколько она еще меня возить будет? - не спеша снова взялся за руль:
потерял. За тьфу! - поднес ко рту сложенные щепоткой пальцы и плюнул. - Нашелся
один, предложил в дело войти. Станция обслуживания. Я денег не стал вносить, просто ма-
шину поставил. В один день прихожу - все опечатано. Больше я своей машины не видел.
Подумаешь, старший сын кончит учиться - ему куплю, средний сын кончит учиться...
запно всем корпусом развернувшись ко мне, крылато взмахнул руками и спросил прямо, без
обиняков:
бишь?
Я здорово обалдела от неожиданности:
Тут я дух перевела:
плачу - когда бы ни приехал, могу пойти... Когда с женой, когда с женщиной...
ся в том, стоит ли расточать меня ради свои роскошные представления о жизни , но решил,
что, может быть, еще не все для меня потеряно:
вешь, понимать должен: одно дело с женщиной в театр пойти, в ресторан, то-се, лишние си-
лы отдать, другое дело - жена! С женой не все себе позволить можно. Но уважать надо...
с ним на "вы".
понимает! Один раз случай был. Она тогда в Тбилиси жила, а я здесь. А соседка туда-сю-
да ездила. И говорит моей жене: "Я твоего Жору с женьщиной видела." А жена ей так от-
ветила: "Очень хорошо! Что тут плохого?! Или мой Жора не мужчина, не может с женщиной
быть?!" Видишь?
да? - И взглянул на меня со значением.
стой шофер, потому что свободу люблю! Люблю вольной птицей быть. Что хочу - делаю!
А раньше я очень большого начальника возил. Знаешь: начальник и его шофер - это как
один человек. Я всю его жизнь знал. Куда ни приедем - мне то же уважение, что и ему.
Но у него дочка была. И она меня полюбила. До того дошло - стала мне в одной рубашке
дверь открывать. Я не смотрел, правда. Зачем смотреть? Она девушка... Но мать за ней за-
метила. И ему сказала. Он говорит: "Глупость! Жора себе не позволит!". Но мать за ней
больше замечать стала. И ему пришлось сказать:" Жора! Я тебя, знаешь как уважаю! Но
ты понимать должен: я - отец!.." Ай, какой разговор может быть?! Я заявление написал...
Время прошло, меня опять зовут: "Жора, - говорят - тут одного большого начальника во-
зить надо!". Я спрашиваю: "Дочка есть?" "Есть". "Э-э, - говорю - с меня хватит! Я воль-
ная птица!" Смотри, уже Эльбрус виден...
ли его тело сразу после гибели, так и осталось "могилой Лермонтова". А я и в Тарханах не
была. Поэтому просто сказала:
были первыми любимыми стихами, проза навсегда осталась самой чистой русской прозой,
безупречным явлением языка. Любовь к Лермонтову была жгучей, и даже школьная хресто-
матийность не смогла охладить ее. Но смотреть на место, где так по-дурацки оборвалась
его жизнь, почему-то не хотелось. А тут как раз Жора сказал:
всегда стыдно было. Однажды приезжаю, они собрались и стали мне говорить: "Нехорошо,
Жора, мы знаем, у тебя любовница есть. Ты человек семейный, у тебя сыновья, то-сё..." Я
чуть с ума не сошел; "Замолчите, говорю, никогда не упрекайте так, иначе я ноги своей в
ваш дом не поставлю!". И задумал одну вещь. Средний брат начальник депо был. Совсем
бедно жил. Ничего в доме не имел. Я ему говорю: "Ты вот что: оставь это, уходи с началь-
ников, иди простым проводником". Он: "Как? Что? Стыдно! Нельзя простым проводником!".
Но я его научил: "Ты- говорю - из рейса возвращаешься, всегда дай пятерку кассирше,
она в твой вагон продавать не будет. А людям ехать надо - они к тебе придут..."
мецкий гарнитур купили. Обставился, всегда деньги стал иметь. Тогда я познакомил его с
женщиной. Женщина, знаешь, - Жора отпустил руль и вмиг нарисовал женщину.
ки сделали, домой пришли, стали вино-коньяк пить - ему уже идти надо. Тут я говорю:
думал:
Пошли в его купе. Я коньяк достал, разливаю. Стук в дверь. Та женщина входит:
лета не было, а нужьно ехать."
руку взял, в купе ввел. - Только сначала надо с нами выпить.
неживой. Тогда я говорю:" А, ладно, раздумал, не поеду..." Поезд сейчас тронется. Брат
белый, пот с него течет.
был. В три часа ночи я не спал. Через вагоны прошел, стучусь к брату.
Он дверь приоткрыл, в глаза не смотрит. Но я вижу: она там, у него. Вот тут я ему ска-
зал:
Больше мне никогда никто упрека не сделал... Вот там могила Лермонтова. Я свернул
всё-таки. Пойдешь смотреть? Я же сказал, в машине останусь! Слушай, что ты за человек?!
Оперу не любишь, балет не любишь, музыку не понимаешь, людей боишься, на могилу Лер-
монтова посмотреть не хочешь! Там совсем рядом ресторан есть, мы его в шутку, конечно,
"Подальше от жены" называем...
на острие ножа. Дерзкий гений, жизнь не давалась ему, только литература... Вон там в ма-
шине сидит гений жизни. Обыкновенный гений Жора..."
какой гармонии с самим собой живет человек! Какое удовольствие сам от себя получает!
проживают мучительную для себя, тягостную для ближних. Что-то все гложет писателя,
копается он в закромах своей души, раскапывает отходы выспреннего духа. А может, за-
висть его гложет? Славы вечно не хватает? Ему, конечно, необходимо умение плести ин-
тригу, а он заиграется и в жизни остановиться не может. Образуются ссоры, друзья
чураться начинают. Одиночество обступает...
все что-то раскапывать, взгляд на все иметь подозрительный. Ну какое мне дело до то-
го, кто и что ворует? Почему меня так раздражает эта однообразная манера нашего
главного босса заигрывать с народом: не может он мимо работяги пройти без того, что-
бы не сдернуть с его головы бейсболку да не закинуть куда-нибудь повыше. Или друго-
му кому перекинуть. Вот радости вокруг: ну до чего простой, ну совсем дурачок, как и
мы с вами. Сорвал один раз красную шапочку с головы источенного вирусом доходяги-
гея, перекинул кому-то и, кривляясь, лицом показывает: дескать, кидай назад, а у гея
тонкие ножки обуты в женские туфли на высоком каблуке. Бедняга качается на каблу-
ках, мечется от одного к другому - гиньоль да и только. А вокруг какой-то средневеко-
вый восторг... Ну да Бог с ним, с нашим боссом, дело-то все-таки не в нем. Дело само по
себе - оно уже налажено, и надо протереть глаза от засыпавшей их пыли "ползучего
реализма" и вспомнить: пару Лет назад нашей организацией был куплен дом, и большие
сотни бывших бездомных живут в нем; наркоман, алкоголик, расписавшийся в твердом
решении лечиться, получит лечение, оплаченное нами. Захочет учиться - пошлют в кол-
ледж или на компьютерные курсы. Многие у нас же и работают. Есть у нас дневной ме-
дицинский центр - больные получают необходимое лечение, с ними работают психоте-
рапевты, работники социальных служб учат наших клиентов первым навыкам личной ги-
гиены, развивают в них чувство ответственности не только перед самим собой, но и пе-
ред окружающими.
ла ремесла. Из старых галстуков и Непригодных для продажи рубашек люди, прежде никогда не работавшие, только что научившиеся умываться и пользоваться туалетом, ткут ковры и шьют красивые наволочки. В типографии заказали ярлыки в стиле "ретро", и продаются эти изделия с указанием имени исполнителя. Я еще в штате не была, работала в магазине, и мне однажды вменили в обязанность обучать нового клиен-
та. Он неотступно бродил за мной, молчаливый, с остолбенелым взглядом - черное, ни к чему не способное бревно. Многие люди обалдевают, узнав, что больны неизлечимым, смертельным недугом. Особенно если подхватили вирус не через задницу, а через иглу. Вот как этот мой подопечный. Все валилось у него из рук, даже просто развешивать вещи не получалось, хотя мы с ним очень старались. А тут как раз оборудовали под-
вал станками и машинками, и Магда забрала его учиться ремеслу.
прочего...
|
|
Связаться с программистом сайта.