Lib.ru : Бетаки Василий Павлович. Итог романтизма "и "После нашей эры"

Бетаки Василий Павлович
Итог романтизма "и "После нашей эры"

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]

Оставить комментарий © Copyright Бетаки Василий Павлович ( vbetaki@gmail.com) Размещен: 07/04/2006, изменен: 17/02/2009. 166k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Скачать FB2
Аннотация: Десятая и одиннадцатая книги стихов .

"ИТОГ РОМАНТИЗМА" (1994 - 1996)

Прости, что жил я в том лесу,

Что все я пережил и выжил,

Что до могилы донесу

Большие сумерки Парижа.

И. Эренбург

Белая страница

ВАРИАЦИИ

Видно, все мы у Господа Бога

Корабли, ушедшие в море,

Где не вычерчена дорога

И голос не тонет в хоре,

Корабли, плывущие вольно

От той весёлой земли,

Где средиземные волны

Гекзаметры изобрели.

Эти ритмы

всё чего-то требуют,

Катят, катят к жилищам богов

Курчавые белые гребни

Долгих ударных слогов.

А волнам и ритмично и вольно

Мимо зелёной земли...

Только зачем вы, волны,

Одиссею изобрели?

И так уж немыслимо много

Дурацких и грустных историй...

Все мы у Господа Бога

Корабли, ушедшие в море.

А может, правда, что где-то

Есть ещё догреческий Крит,

Там, на середине света,

Где море всегда искрит,

Где можно, начав с эпилога

Дойти до истока истории...

Видно, все мы у Господа Бога

Корабли, ушедшие в море...

* * *

Гвозди бы делать из этих людей...

Н.Тихонов.

Это колокола там звонят. И молчит телефон.

И внутри - тишина. Где же он расползается, звон?

Никуда не выводит последняя дверь,

сколько ни открывай,

И слетит с панталыку (и с рельс!),

не успев заблудиться, трамвай.

Глянь с моста -

Корабли тяжелы и бессильны

в пустых лабиринтах портов,

И неспешная ржавь изгрызает железо бортов.

Нет ни дыма, ни паруса на горизонте...

Но в отлив осторожно потрогайте в устьях рек

Эти остовы древних судов деревянных,

И лучше не троньте

Проржавевший насквозь металлический век:

Старых бимсов и килей дерево благородно -

Ничего с ним не сделали море, время, река...

Только наша железность стареет, ржавеет уродливо,

Словно тех, пятистопных изъеденная строка...

Это колокол а не трамвай прорывает твой сон,

И молчаньем презрительным платит тебе телефон.

ДВЕСТИ ЛЕТ СПУСТЯ

В дюнах Вандеи я как-то нашел бутылку

из-под местного вина с датой 1792 год.

Август 1792

Стол на песке у океана.

Закат зализывает раны,

Ночь надевает домино...

Маркиза, разве Вам не странно -

Стол на песке у океана,

И кони фыркают на пьяных,

А за спиной совсем темно?

(Изнанка устрицы бела,

Как перламутровые скалы,

Как недопитые бокалы

На хрусткой белизне стола.)

Тут все пьяны.

Я - не колдун,

Не ведьма - Вы...

Мы ж с Вами... Вот мы!

Светает устричная отмель

За титьками песчаных дюн.

Маркиза, встаньте с барабана:

Супруг Ваш дрыхнет, как бревно.

Маркиза, Вам ведь всё равно...

А после выпьем за шуана

То, распоследнее вино.

Август 1992

Вандеи белое вино.

Песчаный берег океана.

Умолкшим эхом барабана

Тут время отягощено.

Тут - в травы на спину свалиться,

Вглядеться в облачные лица

Сквозь эти чёрные кусты...

На рукавах летящих тучек

Мелькают белые кресты,

И - лилий всех белей и лучше -

Бегущих лошадей хвосты.

Вандеи белое вино.

Прибой. Копыта. Ветер. Скалы.

(бутылка - как веретено

судьбы...)

Даль. Дым. Колокола.

И - недопитые бокалы

На хрусткой белизне стола.

Тут все смешались, всё смешалось:

Вандеи белые кресты

Струят пронзительную жалость.

И пусть мундиры, сёдла, рвань,

Герои, нищие, злодеи,

Знамен и кринолинов ткань,

Трехцветки, лилии,

путь в Бретань,

Любовь и пудреная пьянь

Смешались на песках Вандеи -

Сквозь два столетья не видны

В траве зелёные бутылки,

Но черных водорослей ухмылки

По берегу развезены.

Роса и кровь давным-давно

Ушли в песок... Одно осталось -

Пронзительное, словно жалость

Вандеи белое вино.

ФЛОРЕНЦИЯ

Развалясь, задыхаясь, старея,

День лежит у холмов на плечах.

Возвышается Синьория

Как пожарная каланча.

Тяжелы её флагов полотна,

Высока сетка окон пчелиных,

Зноем дышит ирис болотный

Над чернейшей бронзой Челлини.

У времен - своя картотека,

У истории - свои качели.

Черный привкус ХХ века

У иронии Макиавелли...

В пыльный полдень гляди с Понто Веккио

Как ползут желтоватые воды.

Одиночество человека

Есть последняя степень свободы.

Разморённый скукой и ленью,

Просиди хоть весь день на ступенях

В переулке у дома Данте -

Не дождёшься его возвращенья...

День уйдёт. Будет вечер длинный.

Окружат тебя жаром стены.

Резкий бег облаков старинных,

Перепутав лунные тени,

Превратит дома в гобелены,

Бесконечно сменяя картины...

Почему же ты сел на ступени

В переулке у дома Данте?

. . . . . . . . .

У Челлини - чеканке учиться,

У Макиавелли - как издеваться,

А у этого флорентийца

Научиться не возвращаться...

ПЕРЕД РАССВЕТОМ

Флоренция

Всё сдвинуто, всё не на месте...

Тоску подавляя строкой,

Опять - то ли нет, то ли есть он -

Дрожит ненадежный покой,

Опять не в гостях и не дома

В пустых переулках кружу,

Опять никому не знакомый

На темную площадь вхожу,

Где серые стены под утро

Тяжелый туман холодит,

Где с фрески спустившийся отрок

На камне со мной посидит -

И вся галерея Уффици

На площадь выходит за ним

И лица, знакомые лица

Проходят одно за одним...

А горы, лиловые горы,

Флоренцию спрячут в кольцо,

И глянет с вершины на город

Усталой Мадонны лицо.

***

Не на краю света,

Так на краю века

Как, перейдя Лету,

Войти в с в о ю реку?

Войти в неё дважды,

Порвав судьбы петли?

Да разве так важно,

Теченье есть, нет ли?

Коцит ли то, Стикс ли -

Различий тут нету.

Чуть ли не все стихли,

Не перейдя Лету.

И кто кому снится -

Кого ты тут встретишь

На берегу Стикса?

Одних, других, третьих...

Пенсионер важный,

Харон сосёт водку,

И напрокат даже

Тебе не даст лодку.

А вброд рискнуть - кануть.

Жди, соловей, лета,

Пока Сизиф камнем

Не запрудит Лету,

Внеся свою лепту,

Входя в свою реку -

И на краю света,

И на краю века.

***

Д. Долинскому.

Подглядев у альпийских разломов

Острия этих стрельчатых скал,

Кто-то контур Господнего дома

С их гранитной толпы срисовал -

И тугая дуга аркбутана

Незаметно спускается с гор,

И скалистые иглы Монблана

Переходят в Миланский собор.

***

Там, где вторит ручьёв славословью

Туч глубоких катящийся бас,

Перезвон колокольцев коровьих

Литургичен и многоглас.

Где ковали, где отливали

Монотонное пенье реки?

Под готическими скалами

Острых елей черны клобуки.

И над этим толпящимся лесом,

Где бегут письмена по стенам,

Кто-то служит извечную мессу,

До сих пор недоступную нам.

* * *

На развалинах Вавилона

Бородатые львы остались.

За спиною льва - не колонна -

Указующий в небо палец -

Беспричинно и беспардонно

Он опять начинает гаммы

А на небе - тёмные ямы -

Серых туч лохматые лона...

И под гаммы танцуют устало,

Разыгравшиеся старухи,

На шершавой бумаге журналов

Откормив клыкастые слухи

Для своих лысогорских балов.

В жирных пятнах любая страница

Осыпающихся кварталов,

Но пока позолота им снится,

Завернулись в обрывки журналов

И слова и чёрствая пицца,

И танцующие непристойно

Серых туч лохматые лона...

Бородатые львы спокойны

На развалинах Вавилона.

* * *

В лилово - белом ртутном свете,

Прозрачнее чем мотыльки

Качаются в газонах эти

Немыслимые табаки.

В ночи июльской, терпкой, спелой

Их юбки - острою звездой -

Смешались с легким платьем, с телом,

С порывом ветра, с резедой...

И рядом с женщиной случайной

На эскалаторе ночном

Ноздрями тронешь запах тайны,

Которой не заметишь днём.

1969 -1999

131 * * *

Я. Гордину

Вызывает безумную жалость

То, что жизнью когда-то считалось:

Парапеты, огни, мостовая,

В переулках поспешность объятий,

Эти ржавые скрипы трамвая

И кресты кораблей на закате...

Вызывает нелепую жалость

Этот новенький крест над собором,

Эти сборища, сборнички, сборы,

И заклеенные заборы

У метро - что ещё не распалось.

И ещё - бесполезная жалость

К тёмным сводам стеклянных вокзалов,

К тем прохожим, теряющим тени.

К одичанию их сновидений,

От которых на стенках осталась

Память кухонных в-гости-хождений...

И когда непонятным укором

По плащу шебуршит осторожно

Мелкий дождь ежедневного вздора -

Быть прохожим почти невозможно:

Так храбрится он, ветер осенний,

Так нелепо, отважно, несложно

Как с фасада подкрашенный город...

И прожектор подсветкою ложной

Разукрасит его, обесценит,

Перепутав прологи с финалами,

Бросит вниз на колючие тени

Фонарей, отражённых каналами.

* * *

В городских садах с цветниками,

В беседках больших, восьмигранных

Духовые оркестры играли

И качались алые канны.

А майоры в бордовых петлицах

Дирижировали оркестрами,

И не знали, что будут сниться

Всем, на клумбах оставившим детство.

Изменялись, смещались предметы:

Стали вместо петлиц погоны,

Стали вместо скамеек - вагоны

И зима обгоняла лето;

Так волчатам эвакуации

Раскрывалось всё невпопад,

И журчал кипяток на станциях,

На кривых деревянных станциях -

В полувеке тому назад.

. . . . . . . . . .

С трех сторон Пиренеи глядят

На рожденье безвестной речки.

Этот белый канат - водопад,

Эти черные скалы - вечность.

Брызги лет разлетаются в стороны,

А из нагроможденья камней,

Геликон, барабан, валторны -

С каждым всплеском звучней и звучней.

Как?

Опять?

До чего ж он некстати -

Тощий вальс городских садов!

Ведь на каждого больше чем хватит

Убегающих городов,

Эмиграций, эвакуаций

И газет и картонных лат...

А в конечном счёте приснятся

Только скалы и водопад.

Тут-то и вспомнишь всех отшумевших...

В воздухе пусто. Зябко взвешен

В пыли водяной рассвет.

Чернолаковых скал фон.

Остывшей земли портрет.

Капель по камню - звон, звон.

Цирк Гаварни. Пиренеи

***

В. Станкевичу.

Мы не допили Кубок Большого Орла

И нелепой расплата за это была.

Трехсотлетнее в кубке прокисло вино,

Да и сам проржавел он, и вспучилось дно.

Отвалился орёл - подбираем опять

Поиграть-побренчать, на штаны проливать.

Сам Кабатчик не допил: он бронзовым стал,

И плывун подмывает его пьедестал,

На губах трехсотлетнего уксуса вкус,

Жжется оцет, совсем как змеиный укус.

Спотыкается конь, а змея-то цела...

Мы не допили Кубок Большого Орла.

* * *

Пора кончать петербургскую повесть. -

Небо сдернуто над головой,

Осыпаются звезды при каждом слове,

Обернувшись жухлой листвой.

Пора прекратить бесконечное бегство

От наизнанку надетого детства,

Жевавшего черный подсолнечный жмых,

Считавшего палку за главное средство;

И не ломать больше мельниц чужих.

Пора забыть вавилонскую башню,

И в прежние русла течения рек

Вернуть - и увидеть, что вовсе не страшно

Кончается варфоломеевский век.

Почему ж у Старухи не прялка в руках,

А краплёная - в звёздах - колода

И на всех королях - двухсотлетний страх

Девяносто Третьего года?

Выбрось карты - уж лучше - калейдоскоп

Повертеть, чтоб стекляшки бренчали!

Чуть его шевельнёшь -

никогда не вернёшь

Ни вчерашний узор,

ни старинную ложь,

Ни того, что мелькнуло в начале -

Ну, встряхни раз-другой, но смотри, не спеши:

Дай подробнее разглядеть витражи.

Пестрых пляшущих стеклышек нищенский шик -

Словно брызги на низком причале,

Все в лицо да в лицо.

Не судьба ли твоя,

За безрыбьем житья, за бессоньем питья,

Разбренчалась чужими ключами?

С фотографии старой, перед домом чужим,

Уходя, как в бинокль перевернутый, в дым,

Я сливаюсь, чернея, с пролётом дверным -

И наверное, это - прощанье

С детством, с Городом, с веком

(и с кем там ещё?)

Догони-ка, попробуй, схвати за плечо,

Где,- спроси,- все твои обещанья?

Город тонет,

век - стар,

призрак детства - нелеп:

Те года зачерствели, засохли, как хлеб

Только мыши в подпольях пищали,

Времена разворовывая по кускам...

И шагал командор по подгнившим доскам.

Так о чём, и к чему мы с ним спорили?

Вон лежит он, - никчемная груда камней,

И едва ли живей, и едва ли нужней

Всех иных истуканов истории.

Год на год громоздя кирпичи этажей,

Кто-то переложил в это тесто дрожжей -

И с погашенными свечами,

В лабиринтах плутая под маршевый вой,

В позолоченный полдень биясь головой,

Мы забыли, что Слово - в начале.

Века, детства и города странная смесь, -

Петербургская повесть кончается здесь.

И причалы - пусты и печальны:

Чуть сверкнул между тучами солнечный глаз

Над пучиной утопших утопий, -

Как шпангоуты сгнили,

кораблик погас,

И корявым проломом в Европе -

Дырка вместо окна.

И метёт в неё снег...

И кончается варфоломеевский век...

Что ж, ПРОЩАЙ - Веку, Детству и Городу, и...

А когда-то казалось - мы с ними свои,

И казалось - на что мне кочевье,

Бесконечное, как царскосельский фасад,

Бессердечное, как топоров голоса,

Под которыми бьются деревья.

Если был, если был он когда-нибудь, дом,

Он за тысячи верст, он уже за холмом;

Там, где ветер с простуженной глоткой

Над закатною жижей задонских болот;

Словно жаворонок сумасшедший поёт,

Где акации редки и кротки;

За холмом, где вращается жёлтая пыль,

Где следы от копыт, да баштан, да ковыль,

Да азовские чёрные лодки...

Если был, если был он когда-нибудь, дом

То остался он в Павловске, там, над прудом,

За вздыхающими стволами,

Где доныне живёт ещё эхо копыт

Где за дальним мостом колокольчик звенит:

То ли прадед на тройке в столицу летит,

То ль обратно - бренчит кандалами?

Или это листва, бронзой статуй звеня,

И шурша по кустам, обманула меня?

Или лось там топочет в осоке?

А в высоких аллеях закат и рассвет

Бродят вместе когда посетителей нет,

Опираясь о воздух высокий.

Кто щекой к облетевшей осинке приник?

Или это...

...Промокнув до нитки,

Возле Генуи слушаю тяжесть камней,

Вижу - нити дождя все длинней и длинней...

Надо сшить диссонансы разрозненных дней,

Как сшивает их в музыку Шнитке.

А тогда, может чудом и схлынет вода,

Обнажатся затопленные города,

Ведь бывают Вторые Попытки?

И быть может ещё не последний час,

И, быть может, остался тот самый шанс,

На рождественской, пёстрой открытке?

Ведь дозволено чудо хоть раз-то в год!

Вот пещеры морской открывается свод,

Известняк нависает слоями,

Словно ряд перевернутых ступеней -

Над зеленым качаньем подводных камней

Из глубин подымаются тени огней

С расплывающимися краями.

Сквозь огни проступает знакомый фасад,

Где атланты слепыми зрачками косят,

Мох морской - как еловая хвоя,

Как рождественской ёлки всплывшая тень.

На верхушке - золоторогий олень,

Затрубил мандаринной зимою...

Дождь прошёл. Пляж просох. Ничего больше нет.

Только волн лигурийских бутылочный цвет

И тяжёлая синь винограда...

Но чтоб этой печали исчезла хоть часть,

Надо в Рим и Венецию снова попасть,

А в Помпею уж лучше не надо -

Потому, что в руинах не стать молодым

Потому, что в рябинах есть привкус беды,

Потому что глухие тяжёлые льды

Обрекают моря на молчанье,

Потому что - на месте отечества - дым.

И, наверное, это - прощанье...

***

Глядишь в передней по углам,

На темной вешалке - пальто,

Как будто точно кто-то там,

А приглядишься - нет, никто.

Ну, утешайся хоть бы тем,

Что мирны и беззвучны сны,

Гитарных струн, как будто семь,

А приглядишься - ни струны!

Судьба-то вовсе не слепа:

В ковчег несчётных тварей Ной

Набил, - такая уж толпа,

А не осталось ни одной!

Ну что, без лампы Алладин?

Твой мир - он был для всех открыт, -

Зато теперь торчишь один

Среди растресканных корыт.

В сумятицу собьются сны

В толкучке мыслей расписной -

Как будто было две страны,

А в результате - ни одной.

Стоишь под радугой живой,

Но мыльным пузырём - итог:

Как будто свет над головой,

А приглядишься - нет, не Бог.

***

Вдоль по улице - холодные дожди.

Что противней середины ноября?

Ведь ноябрь и позади и впереди,

И в тебе самом, по правде говоря.

Ну да что там, - вон цветы полить пора,

Или, может почитать...(Уже с утра???)

Да на полках всё бесполые тома,

Как заброшенные полые дома...

Ах, какая невесёлая зима,

Ах, какие весёлые стихи!

Попытаться, что ли, псину расчесать?

Или что-нибудь такое написать?

Очень хочется каких-то ярких строк,

Да, как видно, не пришёл ещё им срок:

Вот откупорить бы звонкие слова,

Но придётся дожидаться Рождества!

Право, стоило так радостно жить,

И листать, листать никчёмные тома,

Чтобы тридцать лет спустя повторить:

"Впереди - бесконечная зима".

Ах, какие весёлые стихи!

***

В бирюзовых осоках Азова,

На песке, среди лодок плоских,

Как умели казачьи вдовы

Утешенье найти в подростках!

Как тяжелым двигали крупом,

Помощнее донской кобылы...

Вспоминать это, может, глупо,

Только все это было, было,

И ведь все - без единого слова,

Без единого скрипа двери!

Из-за них - до сих пор не верю,

Что не стать мне подростком снова...

ПИРЕНЕЙСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

"Сквозь туман кремнистый путь блестит..."

М. Лермонтов

.1.

К фотографии Б. Великсона

И окна в туманах невнятны,

И свет рассеян неровно,

И выцветают пятна

Памяти неподробной,

И выцветают тучи

От серого, талого снега,

И выступают сучья.

На фоне желтого неба,

А кроме желтого света -

Ну что еще есть на свете?

Не оторвать от ветра

Ивы черные плети,

От их свистящего гнева -

Марта вздорную сущность:

На фоне желтого неба

Кривые черные сучья.

Беззаботно сбежишь с порога,

Ключ - в кусты, а тоску - в репейник.

И пускай поначалу дорога

Черная, как кофейник -

И пускай, не успев начаться,

Громоздит она новые беды -

Лишь бы не возвращаться

По своему же следу.

Овечьи склоны лукавы,

Смолою капает ель,

Остатки лавы, шуршащие травы -

Лучшая в мире постель!

Так может, и вправду хватит

Мелькания городов,

И лучше, как Гёте, в халате

Протирать диваны годов?

Но не на диваны мы сели -

На ведьмино помело -

И - пустыня...

И нет спасенья -

И от скорости скулы свело!

"В нынешнее не вживаясь,

Настоящего не оценив,

Тупо к будущему взываем,

Да из прошлого строим миф

...А на козьих копытцах кто-то,

Не сатир и не фавн -

Иной,

Все дергает за веревку,

Подозрительно схожую со струной...

Тут, где в титанов древние боги

Кидались обломками скал,

На кремнистой, блестящей дороге

Я в потемках что-то искал...

В мешке утаили шило -

Вот и колет теперь глаза...

Разворачивается лопнувшей шиной

Накатившаяся гроза.

И польет монотонная влага

С перекошенных Пиреней!

...Когда стану лохматой дворнягой -

Не кидайте в меня камней!

1997

ИТОГ РОМАНТИЗМА

И что в результате?

Пустые года, как метель.

И что-то некстати,

И кто-то уселся на мель,

И где-то и как-то

И всякого смысла лишён:

Ведь с первого акта

Ты в фарсе играть приглашён...

И разные вещи

Без толку тревожат меня:

Вот плещет и хлещет

Ковыль по коленам коня.

Ковыль?

Только снится,

Конь - тоже...

Так значит опять

Ни петь, ни молиться,

Ни плакать, ни думать, ни спать?..

Дожди

на антеннах,

И в окнах, как шторы, дожди...

Скандальный оттенок

Всего, что ещё впереди -

Ну, с бухты-барахты?

Но там, где воняет бензин -

Не белые яхты,

А дизельный, чёрный буксир!

Сравни-ка сегодня

Скрипучий ржавеющий руль

Не с громом Господним,

А с грохотом старых кастрюль!

И новая дата

Опять прибавляется к тем,

И кто-то,

Куда-то -

Помимо сюжетов и тем,

Да, где-то,

Да, как-то...

Пускай даже роль по плечу -

Спектакль без антракта.

И точно - я так не хочу!

ПЛОЩАДЬ СВЯТОГО МАРКА

Мост над болотами перед рассветом.

Цепочка фонарей - и нет ей конца.

Почти что вергилиев путь к тому свету...

Это - Местро. На полчаса -

Воды да столбов...

Но я - не об этом,

А только о том, что прошедшим летом

На площади, сдавленной серым светом,

В длинном пространстве, скрипкой пропетом,

От арки до арки перед рассветом

Снова слышны были их голоса:

И тех кто остался в прошлом веке,

И тех кто уехал год назад...

(Ведь античные, того света реки

Только для виду забвеньем грозят).

И в бесконечность за аркой арка

Уходят от радуг Святого Марка...

Вдоль по площади арки эти,

Эхо друг другу передают:

Оттого мы и встретились тут, на том свете -

Бесчисленны эха - и те и эти -

Под каждой аркой и в каждой Лете

Случайную фразу вернут на рассвете

И чью-нибудь,

и мою...

* * *

Между пеной и небом,

На светлом песке отлива -

Морские кони Камарга,

Прибоя белые гривы.

На всех прокатиться бы разом,

На всех, низкорослых как волны,

На всех этих белых спинах -

Тебе на волнах качаться,

А мне бы в седлах старинных.

До Африки прокатиться

Отсюда, где дождик да чайки,

И может, поймешь случайно,

Кто - конь, кто - морская птица!

До завтрашнего рассвета

Доплыть, доскользить, докатиться

Под белые минареты

Сверкающего Туниса!

Стих ветер. Исчезла пена.

И серые, вал за валом,

Другие приходят волны,

Качаются медленно волны,

Как спины слонов Ганнибала.

Приходят волны, уходят,

Песчинки дней сосчитают

И пересчитают снова -

И вовсе они не похожи

На серых слонов Ганнибала:

Они - из моря другого,

Того, где черные скалы

Толпятся, срезая пену

И брызги вбивая в стену.

А, в общем, все рвутся в когда-то,

Где не были и не будут,

А в общем, все ищут сказку,

Конец которой забудут

Между пеной и небом,

На светлом песке отлива...

* * *

Gare d'Orsay.

Когда туман к воде сползает понно,

И облака сидят на креслах площадей,

Я в городе сыром завидую Гогену -

Нездешности его деревьев и людей.

...Сухой чертополох танцует на бумагах,

В редакциях газет - машинок чёрный лом,

А в серых зеркалах, в пустых универмагах

Красавица ольха смеётся над тряпьём.

И небо чёрное над набережной встало

Всё в белых искорках, как старое кино,

И на экран ползёт видение вокзала

Где паровоз летит в стеклянное окно.

Всё на места свои вернётся непременно.

И утки на воде - как тапочки Дега...

Шуршит буксир МаркИ над розоватой Сеной.

И тихо. И рассвет. И тают берега.

146 * * *

Я всю жизнь, не придя никуда,

Но зато - никогда не один,-

Эти ласковые года

Обнимая за плечи, бродил.

Странный лес - или парк без конца?

Сосны с пальмами смешаны в нём,

Блеск лиловый вокруг лица:

Бугенвилии - фон для лица

Твоего.

И уютно, как днём...

Ааа, я понял: это не лес -

Это сон всех лесов земли!

Как, не знаю, в него я залез,

Сквозь какой терновник залез -

Ладно, только бы не увели!

Я по Темным Аллеям бреду,

И надеюсь, что выхода - нет,

Так и жить бы в зеленом аду,

В этом темном, любимом аду,

Чтоб не выйти отсюда в рассвет.

Ибо там - ничего, никого,

Ибо там - одиночество льда,

Там ни дуба, ни сна моего,

Ни травы, ни любви - ничего

Никому. Ни зачем. Никогда...

147 ***

К фотографии Б. Великсона

Мы дошли до края света

И гранитная часовня

(Эта низкая часовня) -

Над уклоном к морю...

Нету

Ничего кроме часовни

И травы у края света.

Монотонный дождь.

И снова

Капли по плащам шуршат.

В тёмных и средневековых

Мы в плащах до пят.

И гранитный крест за нами.

Дождь косой да серый камень...

Может там, за облаками,

Там за морем, может, - лето?

Мы дошли до края света...

Pointe du Van, Бретань

148 ***

Собаке Нюше

В эту осень небо привыкло

Зажигать каждый вечер закат.

В оркестровой скрипки пиликают -

Как дубовые листья кружат,

А со сцены - воронье соло,

Воробьиный хор (далеко!),

И с готовностью невесёлой

Ветры пробуют геликон.

Ну-ка, вслушайся, если уловишь

Репетирует что-то даль,

Где-то - поезд по шпалам клавиш:

То настраивают рояль.

Мы с тобой пройдём непременно,

По паркетам листвы скользя,

За кулисы, в фойе, на сцену -

Только в зрительный зал нельзя.

Говоришь - пойдём? Но, однако,

Нам никто ещё не сказал...

И куда нам спешить, собака?

Нас не пустят в зрительный зал.

***

Geh Graal zu suchen, ritter

(."Parzifal")

На охоту за словом, на охоту охот,

На охоту за словом: ну а вдруг повезёт?

Толпы черных предзимних кустов оголя,

По стерне опустелой по жалобам трав,

Сколько лет - через чьи-то чужие поля,

Чьи-то строки чужие

по пути раскидав!

-- -- -- -- -- -- -- -- --

Из холодного мира немых фонарей

(Каждый плащ, как дождливый плач) -

К островам, где словами двигал скалы Орфей,

И вода - как весёлый мяч:

Вот - навстречу! Вот наплывают,

Приближаются острова!

Там такие слова сверкают -

Как не стать игроком в слова?

Заигравшись, не знал, я как близко...

Унесла невесомая пена,

От прибоя скал Киммерийских,

До ленивых песков Карфагена...

И когда корабли врезаются в мель

На рассвете у жёлтой косы,

И скрипят кили от ласки земли,

И осокой шуршат носы -

Что в метафорах пены мне послышится тут?

Или вправду сирены в этом море живут?

Но на плоской воде даже волн нет -

Молчаливая ночь не стынет,

То ли радугу каплями полнит,

То ли дышит свистом пустыни.

Разве радуга вечной бывает?

Разве сложатся свисты в слова?

Уплывают - опять уплывают -

Разбегаются острова...

* * *

Туман скользнул незаметно, глухо,

И стало всплывать из ущелья вверх

Холодное озеро горных духов

Туда, до первых небесных сфер.

В палатке темнеет. Сумрак бездонен,

Твердит, что весь твой загар дневной

Доступен - пусть не взгляду, ладоням! -

А скучный дождь шебуршит за стеной...

Не знаю, сколько там лет осталось

(Наверное - и не надо знать!)

Ну что там за тряпкой? Дождь да усталость,

Всё, что с собой и не стоит брать...

А тут, в куполке трехгранном, малом,

В этих касаниях наугад,

Меня обволакивал, вырастал он,

Заполонив всё пространство, загар!

А из палатки? Да нет же, не нужно:

Тканью предутренней темноты

Отрезан тот мир, чужой и простуженный:

И там, за тканью - всё, что не ты.

Crozon (Bretagne), август 1999

***

(Из Роберта Фроста)

Я целый день по листьям бродил, от осени я устал,

Сколько узорной пестрой листвы за день я истоптал!

Может, стараясь вбить в землю страх, топал я слишком гордо,

И так безнаказанно наступал на листья ушедшего года.

Всё прошлое лето были они - где-то там, надо мной,

И мимо меня им пришлось пролететь,

чтобы кончить свой путь земной.

Все лето невнятный шелест угроз я слышал над головой,

Они полегли - и казалось, что в смерть

хотят меня взять с собой.

С чем-то дрожащим в душе моей говоря, будто лист с листом,

Стучались мне в веки, трогали губы, -

и всё о том же, о том...

Но почему вместе с ними уйти? Не хочу я и не могу!

Выше колени - ещё хоть год удержаться бы на снегу.

ОСТАНОВКА ЗИМНИМ ВЕЧЕРОМ У ЛЕСА

(из Роберта Фроста)

Я понял, чьи это леса кругом:

У их хозяина - в деревне Дом,

И не увидит он, что я гляжу,

Как заметает их снежком...

Лошадке странно: зачем среди тьмы

В пути остановились мы

Между замёрзшим озером и лесом

В самый темный вечер зимы.

Она, бубенчиками звеня,

Встряхнулась, словно спросив меня,

Зачем мы тут и что нам надо,

Где только снег - и ни огня.

Лес чуден, тёмен - глянь в глубину,

Но прежде я все долги верну...

И много миль, пока я усну,

Так много миль, пока я усну...

* * *

Да не набат - колокольчики листьев дубовых,

Вслушайся в их предпоследнее, медное, слово.

Ветер, вертясь над боярскою спесью каштана,

Рвет позолоту с его распашного кафтана.

Да и не кровь - каплют ягоды между кустами,

Праздные яблони голыми машут хвостами,

Черноголовых синиц хлопотня у кормушки,

Кот полосатый, на крик их наставивший ушки...

Да и не вечер еще ведь: дождинок блестящие искры,

Вот и сороки под черным стволом, суетливы и быстры,

Прыгают в желто-зеленом над мокрой травою.

И не экран - а веранды стекло раздвижное.

Buges, Loiret 1997

* * *

На тропинках не лыжных

меж дубов неподвижных

на луну набегают,

рвутся облачные клочь...

То ли свечи ослабли?

То ли жёлтые капли

Вверх стремятся упасть

В предрождественскую ночь?

Чуть нагретая хвоя

Нам твердит без перебоя

Что-то очень ночное,

Недоступное уму.

Я совсем не уверен -

Что ли, кто ли у двери?

И с какою он вестью,

От кого и к кому...?

В Рождество веселее

и в дождливой аллее.

Тучки бегают, бегают,

словно мыши и судьба...

Отвори, отвори же,

Говори, говори же -

может зиму пронижет

солнца медная труба?

БУЛЬВАР СЕН-МИШЕЛЬ В ЖЁЛТЫХ ТОНАХ

Как только закат натолкнётся с разгона

На арки мостов, и оближет бульвары,

Подгнившую славу со стен Пантеона

Смывают весёлые жёлтые фары.

По стёклам кафе, в их верандах торчащих,

Играя на меди торшеров старинных

Прекрасной эпохи (почти настоящих)

Крошась и ломаясь в зеркальных витринах,

Они пробегутся, исчезнут и тут же

В глаза на мгновенье сверкнут торопливо,

Связав, словно молнией, белую тучу

С клубящейся пеной пивного разлива.

* * *

Ах, жаркое лето в Париже,

Звериный предел в забытьи....

Ничто мне не может быть ближе,

Чем те парадоксы твои,

Чем легкая ласка ладоней

Скользя по груди у меня,

Чем спор двух невнятных бессоний

В весёлом преддверии дня,

Чем взлёты тех строчек-скитальцев

Из пляски распахнутых глаз.

Чем судорога всех пальцев

В тот миг, что длиннее чем час...

ЗЕРКАЛА, ЗЕРКАЛА...

В кафе - сам не знаю какое -

Опять захожу с утра,

Но тает и тень покоя

На площади, у Grande OpИra.

Сколько сил отнимает одно

Расставанье всего на неделю,

А как будто давным-давно, -

Где, в каком кафе мы сидели?..

Но когда зеркала в зеркалах

Умножают тебя многократно,-

Никуда, ни в каких временах,

Ни за что не хочу обратно.

Зазеркалье? да вот оно, тут -

Протяни только руку!

- Не стану!

В Зазеркалье?

Нет, лучше к туману,

На веселый, цветочный скат,

Где с верхушки косого Монблана

Ледяной бородой - водопад,

Он не тает в бордовом пожаре...

А давай-ка на углях закатных

Шашлыков для Бога нажарим

Из мякоти туч бесплатных!

Что за радость для всякой твари

По лугам цветочные пятна!

Даже Он от их вакханалии

Мог бы разом помолодеть,

И скатиться в долины Италии,

И под мандолину запеть!

Годы зрелости там, в Зазеркалье,

А вот молодость - тут. Разглядеть?..

* * *

Пьем вино тамплиеров

"Корбьер" и "Минервуа"

Тут, на холмах Корбьера,

Где укрыла трава

Обломки грубой колонны...

А внизу - одичалый сад.

И на ветвях опаленных

Маслины еще висят...

В толпе олив обгорелых

Цел ли хоть один ствол?

Воздух серебряно-белой

Мелкой звенит листвой.

Это - шатаясь вслепую

Среди узловатых стволов -

Ветер твердит: "Да минует..."

(Дальше не слышно слов).

Сверху - гнездо тамплиеров.

На кровавом - белейший крест!

Сплелись кощунство и вера

В глуши этих темных мест:

Чащи кругом такие,

Что, наверно, сам дьявол горд

Башней той приории,

Где мессы служил черт

В тыщу триста счастливый

Благословенный год...

За что же эти оливы

сгорели через шестьсот

лет?..

На границе испанской,

На этой мрачной горе

Тут и был он - сад Гефсиманский -

Истинный сад Гефсиманский! -

И только вчера сгорел.

1996

* * *

Дубы уходят. Листья остаются.

Вся осень незаметно исчезает,

Но желтый свет надолго остается.

В закрытых окнах блики остывают -

Исчезнут окна - блики остаются.

А улица - а улица прозрачна,

Дома уйдут - а свет их остается:

Горизонтальность окон на асфальте

Нарезана, как плитки шоколада

Из темноты и памяти фонарной...

Стук каблучков на лестнице осенней

В дожди уходит - тучи остаются.

Уходит платье - запах остается...

Все верное, все вечное уходит,

А зыбкость остается.

Остаются...

БАНАЛЬНЫЕ СТРОКИ

...А всё придумала вода:

Над реками, чтоб отражаться,

Зарифмовала города, -

И с той поры они всегда

В воде двустишьями двоятся,

Со шпилем шпиль, труба с трубой

И окна с окнами, и даже

Садов неверные пейзажи

В реке рифмуются с собой...

Я наклоняюсь над водой -

А лучше бы с такой судьбой

Не зная брода, не соваться:

Не срифмоваться мне с собой,

И с временем не срифмоваться,

Одну я жизнь загубил,

Так вот, не дашь ли мне вторую?

Нет, я б её не раздарил:

Уберегу по мере сил,

И чуть получше зарифмую.

***

Pointe du Raz, FinistХre, Бретань

Над головами сонных маяков

Мадонна не спасенных моряков.

В басовых скалах гул - обрывки слов

Всех бывших и не бывших катастроф.

Из всех, кто принесен был той волной,

Последним

прихожу на край земной.

И шумно обнажает пена дней

Седое одиночество камней,

Где замерли у времени в тисках

Три купола на тонких маяках.

Три серых башни сложатся в одну,

Чуть выше пены небо натянув,

Чтоб занавес его еще висел,

Тут где земля окончится совсем,

И в узких облачных полосках лент

Бетонный колыхнется монумент.

1997

* * *

Тут вливается Сена

в очень мелкое море.

Деревянная церковь

в рыбацком Онфлёре.

Но - не своды, а рёбра

корабля кверху килем.

Рыбаков потонувших

не они ль отмолили?

СТИХИ О ПРОЗЕ

А. Кушнеру

"Ум ищет божества, а сердце не находит"

(Пушкин)

А была ли она - благодать?

Та, простая, которую только

Можно бунинским часом назвать?

Без сомнений, без смысла, без толка

Устоялась уездная мгла.

Как щедра ты, небесная милость -

На перине купчиха томилась,

Не иначе - студента ждала.

То ли "Нивы" измятый листок,

То ли скука апухтинской блажи,

Всё впечатано в память, и даже

Из за леса дымок да свисток...

Эту глушь станционных платформ

Бунин как-то сумел - без описки:

Ямщики, паровоз, гимназистки,

Лошадиный рассыпанный корм...

И закат перед криком совы.

Эти сумерки, сад... и вопросы.

И медовы тяжелые косы

Что обёрнуты вкруг головы.

Эти пухлые, душные руки

Под сосной разливавшие чай...

Грань веков, ты прекрасна - прощай

Только память - зубастее щуки.

И на год взгромождается год...

Не по щучьему, что ли веленью,

Всё давно похоронено под

Лепестками вишнёвых деревьев.

Расплылись, растворились в дали

Монастырские синие главы,

И поля не сберечь от потравы,

Да и книги в усадьбах пожгли?

Видно впору твердить наизусть

Разбегающиеся приметы:

Это ровная жёлтая грусть,

Это гроздья черёмухи, это -

Одичалая, злая сирень,

И в рассветах тяжёлая мята

И забытая где-то, когда-то

Вековая кленовая лень.

Хоть бы набережную в Крыму

Отличить от церковной ограды.

Прав Толстой: ни к чему никому

Колокольни, молитвы, обряды...

Что молиться? Уж лучше письмо

(не забыть только марку наклеить!)

И дойдёт оно к Богу само

Покаяньем о тёмных аллеях.

ПРИМОРСКИЕ СТРОФЫ

...Ну а нас ведь просто слишком уж много,

Пишущих и прочих.

Вот и не нужна чужая тревога -

Отсвет в облачных клочьях...

Так на что мне пурпур колесниц римских,

Золотые шлемы...

Мазанки белёные станиц низких -

Крохи той же темы:

Поезд пробегал жёлтой, пыльной степью,

Вдоль моря - автобус.

Первый раз увиденная синяя терпкая

Живая пропасть.

В окно - вдруг опущенное - выстрел ветра.

Так по детски страшен

Контур нависающих криво сверху

Генуэзских башен.

Берег травянистый в волнах темных.

Рыба. Кукуруза.

Запах литографий в красочных альбомах

С запахом арбуза

Смешаны...

Вот смысл бессмыслицы: пятна

Памяти младенца.

Каждый год прозрачней, и вышивка внятна,

Как на полотенце...

. . . . . . . . . . . . . .

А книги тихо смотрят, и с полок не просятся,

Примиренные навсегда....

И от снежного вечера исходит спокойствие:

Что там - полвека туда-сюда?

* * *

-Ну что тебе ещё, ведь это - вечер.

Но почему он так похож на вечность?

-Ну что тебе ещё... Ведь скоро утро,

-А почему во встречных окнах мутно?

-Ну что тебе ещё, ведь скоро лето...

-И всё равно мне не хватает света!

(Вот так - последними словами Гёте -

всю жизнь себе я объясняю что-то.

. . . . . . . . . .

Так что тебе ещё?..

ЭТЮД

Главный вход во дворец Фонтенбло называется

Прощальное Крыльцо. Здесь Наполеон прощался

со Старой Гвардией, перед отъездом в ссылку

на остров Эльба.

Было небу светло:

Но закат уставал.

Он по небу писал

Чёрным грифелем крыш,

Над Прощальным Крыльцом

Фонтенбло.

Где-то там, сорок вёрст,

Угасает Париж.

Над клешнями двух лестниц

Крыльца Фонтенбло,

Над клещами двух лестниц

(Их кольцо так мало!) -

Орифламма под ветром,

Ну что ты дрожишь

Над Прощальным Крыльцом

Фонтенбло?

Пусто в парке

и пусто

На парадном дворе,

И вороны не чувствуют,

Что в ноябре

Их на голых ветвях,

Их на чёрных ветвях,

Незаметно....

Дубовой листвы намело

На Прощальном Крыльце

Фонтенбло.

"ПОСЛЕ НАШЕЙ ЭРЫ"

...кроме пейзажей да женщин

ничего не бывает в стихах,

ничего в стихах не бывает...

"У низкого моря..."

I. ВИТРАЖИ

* * *

Сен-Шапель

Витражи, витражи, витражи -

Пестрый хаос людей и вещей -

Дай увидеть прозрачную жизнь

Сквозь безумие алых плащей.

Закружи, закружи, закружи

В голубом и зеленом огне,

Отличить бы искусство от лжи

На прозрачной, неверной стене.

Расскажи, расскажи, расскажи -

Как прошел он, тот сумрачный год,

Как сбылось, что остался он жив

И окончил крестовый поход?

Удержи, удержи, удержи

Скакуна своего на краю,

Отчего до сих пор он дрожит,

Как тогда, в той пустыне, в бою?

В хаотическом беге огней,

Пестрых солнечных бликов ножи -

И неверья и веры сильней

Витражи, витражи, витражи...

СОБОР

...Творение безымянное и коллективное...

Лишь готическое искусство в своём

аскетизме по-настоящему пессимистично.

Томас Манн. "Волшебная гора"

...И с неба падает вода

В готические города

На трехэтажные фасады

С крестами балок меж камней,

И шесть веков скрипят с надсады

Под грузом крыш, страстей и дней;

Смывают шорохи дождей

Забытый цокот лошадей,

И улица узка...

Но небо разодрав, над ней

Ввинтились шпили в облака -

Взлетать, взлетать, и не взлететь...

И каждый ярус - поколенье.

И не дожить до завершенья,

Недотесать, недопотеть...

Одним сутулым аркбутанам

Глядеть на плиты площадей

Легко...

За сумраком дверей

У стен с крутящимся туманом

Среди стволов колонных рощ

Струятся трубы над органом -

Блеск вертикален, словно дождь.

И взлётом желтых капель дышат

В тумане свечи, и хорал

Все глуше, всё плавней, все тише,

Как будто музыкант устал.

Сам Бог устал за те века

Чертёж держать над облаками

И терпеливо ждать, пока

Вручную окрыляют камень,

И с неба падает вода

В безвозрастные города.

А Бог устал...

CŒUR DE LION 1

(сирвента)

На узком флаге огненного цвета

С квадратной башни скачут в облака

Оранжевые львы Плантагенета,

Почуяв самое начало лета,

И желтый дрок, и Средние века.

И трубадура крепкая рука

Терзает лютню - хоть, пожалуй, это

Совсем не королевская примета -

А в небе, легком от дневного света,

Видна луна бледнее молока...

И по Востоку смертная тоска

Со струн стекает, как плюмаж с берета,

На бархат королевского колета,

На кружево упавшего платка...

Ох, не пускайте в короли поэта,

Затем, что слишком звонкая строка

Опасней, чем внезапная комета.

Уж лучше - с бубенцами дурака,

Который не поскачет на край света,

Не отличит сирвенту от сонета,

В бой не полезет из-за пустяка...

.....................................................................

Оранжевые львы Плантагенета

Рыча, вздымают тощие бока...

Gisors

ЧАСЫ

(Мюнхен, 1480 г.)

Над часами башни

гномы танец начали,

Вкрадчивы и медленны их шаги...

Вот как стражи времени

время растрачивают,

И вокруг красавицы вьют круги!

Фаты хлыщеватые - похоть, гармония,

Фески да тюрбаны (а шаги - всё длинней),

Праздничный гротеск, пантомима иронии -

Гномы-басурманы прекраснее людей...

Как тут не мешают они

проповеднику?

И ведь вылезают каждый божий час!

Как не превращают

в ярмарку обедню?

Как тут прихожане

не пускаются в пляс?

А в ВезлИ на капителях -

черти с мужиками,

И свиные хари - добрым людям на страх,

В Нотр-Дам химеры - матерящийся камень...

Славное кощунство есть в готических церквах

1 января 1999 г.

К скульптуре Ресипона.

Предпоследний в дурацком столетье уже начинается год.

И на крыше Большого Дворца, как кривую зеленую птицу,

Над скруглённым углом

и над серой рекой,

изготовясь на взлёт,

Взбеленил на дыбы Аполлон эту бронзовую колесницу.

Раззолоченный купол среди фонарей Аполлону не снится:

Над парижскими острыми кровлями он начинает полёт,

И прожектор за ним

белый след в направлении Аустерлица

Прорывает тоннелем сквозь ночь,

как огромный взбесившийся крот.

Аквилон над мостом Александра январские листья несёт,

И вдогонку за ними какие-то узкие, талые лица

Мимо бледных тройных фонарей пробегают, боясь опалиться,

А за ними, как шлейф, над водой лезет запах гниющих болот.

Так, сквозь строй фонарей, этот мост к бонапартову гробу ведёт,

И на тучи отброшена тенью кривая зелёная птица...

Может солнцу удастся хоть утром

сюда сквозь туманы пробиться,

Чтоб четыре коня не казались орлом,

что столетья клюёт...

сент. 2001.

СЕЛЬСКАЯ КОЛОКОЛЬНЯ

Лестницей винтовой

кружи,

Мечутся над тобой

стрижи,

Медленная ползет

спираль,

Медная над закатом

даль...

Леса полосой густой,

холмы...

Мельчает мир с высотой.

А мы?..

2002.

НА МЕСТЕ НОТР-ДАМ...

"Здесь римский полководец Юлиан был провозглашен императором. Позднее его прозвали Отступником, за то, что он отказался от христианства, уже основательно тогда утвердившегося в Риме, и на период своего правления вернул Империи всех античных богов"

"Хроники Парижа".

Солдатская латынь бродяги Юлиана

Звучала тут, где чуть не тыщу лет спустя

Вознесся каменный готический костяк

Во славу Одного небесного тирана.

А Юлиан вернул богов и пренебрёг

Единым Господом - хоть был он император:

Ведь чтоб вернуть Олимп стать надо демократом,

Тоталитарный дух и есть единый Бог!

Как возвратить тот мир, где не сочтешь дриад? -

У каждой признаки и право божества -

Но козлоногий Пан не лезет править морем,

И пьяный Дионис не посещает ад,

Зато - божественны хоть ветер, хоть трава,

Не верящие в бред о монопольном вздоре...

2000.

* * *

...Только латынь колокольного голоса.

День, кончаясь, прячется от всего,

Один на один остаёшься с городом

Лицом к лицу -

Никого.

Так послезакатная, так пустая

Наползает сумрачность, так

Отблески от стёкол отлетают, тают,

Льются в наползающий мрак.

Полночь.

Полно же удивляться, приятель,

Если в уличном, многолюдном,

Затуманился ты, завертелся некстати

В смеси фонарного света с лунным.

Льётся латынь колокольного голоса,

Литой литании холодная бронза:

Голодно голый

Колотится колокол -

Полно:

Поздно.

Крыши и деревья голые, сонные

Им, наверное, всё равно,

То, что в колокольнях накопились звоны,

А звонить то некому давным-давно...

2001.

ЭЛЬСИНОР

Под эспланадой, где призрак разгуливал,

Ловят на удочки камбалу.

Пахнет сосной и тмином на улицах

Датского берега тут на углу

Швеции с Данией.

Лебеди в море

Качаются, молчаливые, скромные,

Клювы пачкают (думают, что моют),

Их гоняют дизели разных паромов,

Дым солярки ложится на скалы тёмные...

Балтика справа, а Северное - в другую сторону:

Вода остается водой, и землей - земля,

И Офелия занята, как всегда, вздором:

Бредёт за травками в перепаханные поля...

КОКТЕБЕЛЬ

Тут незачем мерить пространство

От солнца до желтой глины,

Отсюда в странствие странствий

Уходят сухие долины,

Холмы без следа растений,

Роняя кофейные тени,

Единственный цвет хранят:

Обёрточная бумага -

Измятый склон Карадага.

Здесь - три, ну, четыре шага -

До ближнего спуска в ад.

Всё гуще кофейные тени...

А Данте считал, что в Сиене!

* * *

И остались лишь ямы да дым

Там, где знали меня молодым

Те, которых когда-то я знал

Молодыми...

Но вьется канал...

Вот деревья с тяжелой корой,

Львы в зубах держат мостик сырой,

Клены рыжие застят окно...

Это место...

Да нет, не оно!

Где ж найти от бесследного след?

Дождь осиновых мелких монет...

Что же дам я забытым садам,

Жухлых скрюченных листьев стадам?

Сколько лет после тех двадцати

В ту же воду успел я войти!

И обидно, что мир - как вода -

Ни на миг не оставит следа.

Где ж найти от бесследного след

Среди мостиков, листьев и лет?..

Разве только те самые львы,

Шевельнувшись от криков совы...

Разве только те самые львы

Объяснят, не подняв головы,

Что читающий лев на столбе -

С книгой бронзовой лев на столбе -

Только он, этот лев на столбе,

Снизойдет к моей медной судьбе...

СТАНСЫ, НАПИСАННЫЕ ПО ПУТИ

ИЗ ФЛОРЕНЦИИ В ПИЗУ. */

(Из Байрона)

Дни юности нашей - вот дни нашей славы,

И славой иной не дразните меня вы:

Все лавры истории древней и новой

Не стоят листочка плюща молодого!

Гирлянды из лавров на старческом теле -

Блеск майской росы на сухом иммортеле.

Когда голова серебрится седая -

На что мне венки твои, слава пустая?

Нет, слава, клянусь, что я не был ни разу

Тебе благодарен за громкую фразу!

Лишь в милых очах я прочёл, что с тобою

Их светлой любви я действительно стою!

В лучах этих глаз вижу твой ореол я -

Тебя в них искал я, тебя в них нашёл я,

И как бы твой свет ни сиял величаво,

Я знаю: не в славе - в любви моя слава!

СТАНСЫ, НАПИСАННЫЕ ПО ПУТИ

ИЗ ПИЗЫ ВО ФЛОРЕНЦИЮ

Георгию Бену.

Все лавры истории древней и новой

Не стоят листочка плюща молодого.

Байрон, "Стансы, написанные

в пути между Флоренцией и Пизой"

Вдоль берега катится вечер

Дорожкой в слепых камышах,

Вон Байрон мне едет навстречу,

И стансы в колесах шуршат.

Карета разъедется с фордом,

И слуха коснутся слегка

Две строчки печального лорда,

Но так - вроде взмаха платка...

Он едет к морскому закату,

А я к тем полночным холмам,

Но он-то вернется когда-то

К своим меловым берегам!

Мир, в общем, устроен нестрашно:

Все правильно станет опять.

Вот разве Пизанскую башню

Обратно никак не поднять.

Но башня и Байрон, и море

Остались давно за спиной,

Холмы флорентийские вскоре

Взойдут в темноте предо мной,

Картины созвездий ковровых

Погаснут одна за другой,

И лень флорентийская снова

Нависнет над каждой строкой,

И станет сонет непригоден

Для века верлибра и тьмы,

И строки "Еврейских мелодий"

Вернутся обратно в псалмы,

И реки к истоку от устья

Вернутся (с водицей морской!),

А новые "Стансы к Августе"

Вернутся к Августе другой,

Вернется Вергилий в нестрашный,

Сценический, дантовский ад;

И только Пизанская башня

Все падает, падает, пад...

* * *

Урбино пахнет резедой. Точней -

Урбино пахнет теплой женской ночью,

Точней - Урбино пахнет резедой...

Но это, видимо, одно и то же:

При лунном свете голубеет кожа

У женщины...

Ночь.

Городок пустой.

Столбы его холодного собора,

Нависшие над пряной резедой,

Его порталы - острой темнотой

Не в силах помешать ночному пиру

Голубизны.

Меж камнем и душой

Спор в пользу резеды легко решится:

Тяжелый купол лунности страшится,

Последний свет всегда за резедой,

Прозрачный запах кожи голубой

Не оттеняет - оттесняет прочие...

Урбино пахнет очень женской ночью

И - тёплой синью.

То есть - резедой...

КАНЦОНЕТТА

Ямщик лихой, седое время

Везёт, не слезет с облучка...

А. Пушкин. "Телега жизни"

Огни за стёклами вагона

Как спички чиркают в окно,

Мелькнёт бездонной ночи дно,

Как закопчённая икона.

А мне, пожалуй, всё равно:

В квадрате, где черным-черно,

Мне предъявите хоть дракона -

Георгию определённо

Завидовать не стану, но

Мне жить мешает лишь одно:

Стук рельс в начале перегона.

Потом становится темно,

И вроде - тихо, вроде - сонно...

Огни за стёклами вагона,

Года за стёклами вагона,

Как спички чиркают в окно.

Из них слагается канцона

О том, что у меня вино

Стоит на столике вагона,

И где-то там, нескоро - дно...

Так будет же повторено:

"Года за стёклами вагона

Как спички чиркают в окно"...

-- Поезд Париж - Базель.

АЛЬПИЙСКИЕ ВАРИАЦИИ НА КАВКАЗСКУЮ ТЕМУ

У савойской кривой реки

Мутный голос Куры.

Пахнут каменным дворики

От тифлисской жары.

Базилик спорит с мятою,

С беленою - полынь,

Козьим сыром пропахшая

Над базаром стена,

На вершинах распятые,

Мачты врезаны в синь,

И кругом горы - чашею,

И тропа не видна:

То вершины, то ямы,

Сколько гор, сколько лет...

Так - мозаики в храмах

Цвет сменяют на цвет,

Так - витражи в закате

Изменяют цвета,

И на светлые платья

Тень вина пролита.

А в Тифлисе в подвале

Как звучало по гру...?

Что за скрипки взвывали

Наверху, на ветру?

На Мтацминду вплывали

Ожерелья огней.

Лето.

Ночь.

А была ли?

Я не помню о ней...

Я не помню о Грузии

У савойских озёр:

Судьбы общие сузили,

Как в ущелье - обзор,

И давно не узнать их -

Сколько гор, сколько лет!

А витражи в закате

Все меняют свой цвет...

Вот и смешаны краски

Под нависшей горой.

И совсем не кавказский

Гром. И не над Курой...

Разве душу что сузило,

Судьбы сделало злей,

Что чужой стала Грузия,

А Савойя - своей?

Чьи же в отсвете облака

Проступают черты?

Так менявшая облики,

Лишь теперь это - ты?

Та же самая женщина,

В ту же самую синь...

На Мтацминде обещана,

А сбылась лишь в Анси ,

Где витражи в закате

Чуть меняют цвета -

И на светлые платья

Тень вина пролита...

II. ЭХО

* * *

Крикливы птицы бретонских скал.

Плывёт гнилая доска.

Отливу - песка таскать, не перетаскать,

Отлив, прилив, бесконечность.... Опять

Прилив отлив, тоска!

Водоросли - волосы

спящих каменным сном русалок,

(Смолкает гул, дробящийся о скалу).

Когда-то, в глубине, её бронзовое плечо моего касалось...

(Сползает шорох брызг с рыжих камней,

Торчит зелёное что-то, как плоский лук).

Но через всё - приглушённый топот коней!

Они там, на юге где-то. И это -

Доказательство, что километры - враньё!

Звуки угасли, осталось эхо,

(Только эхо того, что я когда-то слыхал,

Но оно - моё!)

Эхо - оно даже нематериальней тени,

Которую ветер только что колыхал.

Эхо прошлого - это завтрашний голос

Ещё не пробившихся на свет растений,

У серых и рыжих скал

На грани воды...

А я, давних столетий отлетевший осколок,

Когда ещё были кони, я к волнам ускакал

От берёз, от холода, от беды...

Ветер, будь добр,

Через пролив меня, как слепого, переведи!

Извини, у меня давно уже паруса нет ...

Крозон 2003

* * *

На сером краю промокшего мира,

Чуть смолкнут прибои, ветра и грома,

Смыкаются в тучах последние дыры,

Смягчаются острые скалы Пен Хира -

Их грани срезает, скругляет туман...

И всё: даже чаек не слышно в тумане,

А может, и чайки тоже молчат?

Но только прилив заиграет камнями,

И выдохнет шорох песчаных камланий,

Как все голоса наконец-то включат -

И вот нам расскажут - о чём небывалом? -

Те, разом порвавшие с немотой,

Те скалы...

Вот-вот - вал за валом - по скалам...

Но нИ о чем...

Брызги.

Прибой.

2003.

* * *

Ветер и вереск,

Вереск и ветер,

Узкие тропки

Над океаном,

Где-то внизу там

Белые плети

Хлещут по скалам,

Трещинам, ранам...

Ветер и вереск.

Вереск и ветер;

В яркой колючке

Желтым цветущей

Неистребима

Память о лете -

Вереск лиловый

И вездесущий.

Вереск и ветер,

Ветер и вереск,

В вереске ветер

Желто-лиловый,

И не пройти там

И не поверить:

Ланды пустынны.

С неба - ни слова.

Pointe de Dinan, Bretagne

БРЕТОНСКИЙ НАТЮРМОРТ

В желтом хаосе низкого дрока

Между клумбами синих гортензий

Бродит ветер морской, нетрезвый,

И скрипят деревянные кресла.

А какой-то - в рыбацкой шляпе,

За столом, среди синих гортензий,

Пьёт, квадратную девку облапив.

До чего ж она некрасива!

...Парусина. Свитер. Палитра.

Чашки глиняные темно-синие

И шуршанье желтого сидра...

Некрасивы и чашки эти,

И кувшин, и аляповатый

Мнущий кучи гортензий ветер,

Будто синие клочья ваты,

Некрасивы на блюде мидии -

Всё, что смотрится поодиночке...

А вот если вместе увидеть -

Тридцать строк в единственной строчке! -

Этот стих остановит мгновенье

И подарит девке сиянье,

Он погасит и ветер нетрезвый

И сердитого сидра шуршанье.

Озарятся клумбы гортензий,

Заблестит черно-розовым блюдо

От креветок и лаковых мидий,

Расцветёт в цветнике посуды

Вечер цвета заплаканной меди!

Ландевенек 2002

С К А З А Н И Е

О ДРЕВНЕМ БРЕТОНСКОМ ГОРОДЕ ИС,

О НЕЧЕСТИВОМ КОРОЛЕ ГРАЛЛОНЕ И ЕГО МОРСКОМ КОНЕ,

О ПРИНЦЕССЕ ДАХУТЕ

И О РЕСТОРАНЧИКЕ В ПОРТУ ДУАРНОНЭ

Вадиму Каплуновскому

(для голоса и шарманки)

В устье реки, в начале океана

Разнокалиберные мачты торчат.

Яркие машины в слезах тумана

По краям порта запаркованы в ряд.

Если с черных скал, над заливом Дуарнонэ,

В лунную полночь смотреть вниз,

Говорят, померещится в заливе на дне

Затопленный город Ис.

А может, и вовсе он был не тут,

А за мысом - где берег особенно крут...

Но если забраться на самую верхотуру

Холма над портом Дуарнонэ -

Руины городских стен,

Романскую церквушку,

Обломки дворца,

Заплетенную водорослями скульптуру

В тихую погоду видно на дне...

Когда-то тут правил король Граллон,

Дочь Дахута была у него.

Говорили - она, мол, русалочья дочь,

Вот и молода оттого...

Кто её мать, сколько ей лет,

Едва ли знал и король...

Но не вянул шиповника розовый цвет

В волосах её, черных как смоль.

И два любовника было у ней:

Один - сам отец, Граллон,

А другого не видел никто из людей -

Но со страхом шептали: "Он".

Был Ис обнесен высокой стеной,

И дважды в сутки прилив

Окружал неприступную стену волной,

Равнину вокруг затопив.

Но ворота, в которые билась вода,

Были на ключ заперты,

И король клал ключи под подушку всегда

С наступлением темноты.

В объятьях дочери засыпал Граллон,

И заполночь, нетерпенья полна,

Ключи, не нарушив отцовский сон,

Вытаскивала она.

Только однажды Тот, Другой,

Опоздал, а принцесса ждала.

Повела она гостя в свой покой,

Но спешила так, что дрожащей рукой

Калитку не заперла...

Время за радостями пропустив,

Дахута, в глухом в полусне, -

И не заметила, что прилив

Уже подошел к стене.

Не увидев, как сдуло со стула платье,

Спохватилась она, лишь когда

Золотые туфельки из-под кровати

В окно унесла вода.

И волну ощутив с холодной тоской,

Увидала Дахута сквозь сон:

Растаял любовник в пене морской,

А в спальню вбежал Граллон!

На руках её вынёс из башни пустой,

Положил поперек седла -

Вдруг лодка с площади городской

Епископа принесла.

Белый конь морской - в воде по колена,

Граллон уже в крепком седле,

И плевать ему на крик разъяренный

Епископа Гвеноле:

"Брось ведьму, грешник - и город спасешь:

Помолюсь - начнется отлив!"

Но король на скаку ему крикнул: "Лжёшь!" -

В лодку плетью свалив.

Копыта били ночную волну,

Ложились воды пластом,

Ржаньем конь разрывал тишину

Пену сбивал хвостом,

И разлеталась пена кругом:

И дороги он не искал,

И пред морским колдовским конём

Расступались теснины скал.

Налету распустилась одна из кос -

И только ночная тьма

Видела, как из её волос,

Цветок из полночных её волос,

Тот шиповник,

Что был розовее всех роз,

Покатился по склону холма...

Переулки спускаются к портовым причалам.

В переулке три столика -

Кабачок под навесом густого плюща и

клумбы синих гортензий, тяжелых как волны.

Из-за них выплывает хозяйка,

нам на столик ставит она

блюдо морскими тварями полное

и бутылку вина...

Длинна бутылка и зелена -

узорчатой плесени след,

будто бы прямо с морского дна

принесли нам этот обед.

А хозяйка в передничке, на золотых каблучках -

и неясно, сколько ей лет,

а в длинных, черных, как смоль волосах -

шиповника розовый цвет...

* * *

Что там на музейных стенах?

Синий лес на гобеленах.

С гобеленов

Гиббелины -

Черным гвельфам выдать перца...

(Только вот цена на перец

Непомерна...)

И пожалуй, это верно...

А вот в моём в лесу - качаются деревья...

Да, у меня в лесу танцуют белки,

И ястреб,

как скрипач, сутул и горбонос,

И мышка под кустом

Просеменила мелко

Под музыку

Угрожающего жужжанья ос...

* * *

Бегают по лесу листья

С бурундуками

вперегонки,

Прыгают по лесу листья -

Словно и сами -

бурундуки.

Носится по лесу осень:

Листок гоняется

за листком,

Носится по лесу пёсик:

Каждый лист кажется

бурундуком.

2000 г.

* * *

Под лиловым облаком

Желтая кайма.

Всё ли дождик выплакал

На жалкие дома?

На кривое озеро

На нелепые сны -

И если на эту прозу

Глянуть со стороны,

Из неё хоть волоком -

Только б до весны!..

Под коровий колокол

Не сойти бы с ума!

Под лиловым облаком

Желтая кайма...

* * *

"...Есть время искать и время терять,

время собирать и время рассеивать..."

Экклезиаст

...И сам изменяешься лишь от того,

Что видел, что слышал, вдыхал...

Кожей помня

Лес, море, свою и чужую постель,

Уют площадей и размашистость комнат,

Дороги, собак, новогоднюю ель,

Лиловый прибой бугенвиллий,

и белый -

Жасминов...

Так вот - география тела:

(Брось карту - на ней лишь глубины да мель) -

Вот тут на ладони наверно, Брюссель,

А это - Флоренция въелась в колено,

Затылок печёт? - что ж, как видно Палермо,

В хребте холодок - Царскосельский лицей,

Венеция плещет в глазах, не смолкает,

И солнце идет петербургским ночам,

Витражные розы Париж распускает,

А Рим предъявляет начало начал ...

. . . . . . . . . . . . . . .

Теперь, улыбнувшись и дням и годам,

Раздай по молекуле всем городам,

Всем креслам, где сел хоть на миг,

всем садам,

Зверям или женщинам -

Так, чтоб остаться

Во всём,

чего жизнью случалось касаться...

2001

* * *

Какое множество зелёных склонов,

Какие жалкие домишки ниже...

Что горше черепицы и бетона,

На скалах, полу-серых, полу-рыжих?

Над ними вечное как в книгах небо.

Сравнить по вечности - ну, с Римом разве!

И облака так весело и немо

Ползут себе на свой альпийский праздник.

А Рим - он, к сожаленью, за горами.

Тут только Франция. Точней - Пьемонт.

Щебенчатые скалы в синей раме

Из облачка творят ненужный зонт...

А скалы - то готические шпили,

То - наподобье девушек в причёсках...

Лишь перевал, да считанные мили

Отгородили Юг. Италию. Роскошь.

Мы были тут вчера.

В деревне горной

На ярус ярус громоздясь, теснится -

И вся поездка показалась вздорной,

Пустою дневниковою страницей.

Перевал Баталья. Альпы

* * *

Туман на крышах, туман в ушах,

затылку - как на подушке.

И деревья, и дыханье он мнёт не спеша;

очки, ветровые стёкла -

тоже его игрушки...

Капли тумана - слёзы ветвей не иначе...

Но деревья ведь долго живут -

так что ж они плачут?

И почему тогда не плачут собаки?

Заметки к биографии Абрама Терца

"Все биографии - враньё чужих столетий" -

С Гомера повелось такое,

"а затем" -

Хайям, Вийон, Шекспир...

Их не было на свете?

Тогда уж Терца, точ-

но, не было совсем!

А кто же был?

Да Пхенц , и - запер дверь...

...Гуляй в подшитых валенках теперь,

А рядом - Пушкин с тросточкой и в шляпе

(Или в цилиндре? Разницы тут нет!).

"В запасе вечность", как сказал поэт...

(Ну, тот, что паспортину держит в лапе).

Един в трех лицах - Пхенц, Абрам, Андрей,

"Спокойной ночи" буркнув из дверей,

Опять за старенький компьютер сел

Опять наверно, чем-то новым занят...

Но как теперь узнать! Пхенц улетел...

И что ещё он т а м нахулиганит?

1997

* * *

Вольно ж так долго побеждать,

Что белый конь успел подохнуть,

Седок - ослепнуть и оглохнуть,

Кому на ком теперь въезжать?

Да и куда?..

7 ноября 1997

* * *

У низкого моря в Тоскане

прибой шевелит камыши;

ленивые тучки таская,

день долго уйти не спешит,

и в бликах болотных старея,

он ляжет в глубокие травы,

оливковой станет аллеей, -

(не лЮвровой громкой аллеей!), -

уйдёт от холмов и от славы,

мимо Пизанской башни,

мимо песчаной мели,

рыжей, как та, вчерашняя,

на полотне Боттичелли ;

смягчатся краски заката,

в туманный портрет вдали:

(так пишет блаженный Беато

лик усталой земли?) -

и вечер останется вечным,

и свет в ночи не стихает:

ведь кроме пейзажей да женщин

ничего не бывает в стихах,

ничего в стихах не бывает.

III. ROMA - AMOR

"Кто сумел разглядеть Италию, и прежде всего Рим, тот никогда более не почувствует себя несчастливым!" писал Гёте, кажется в "Поэзии и правде".

Мне захотелось собрать вместе стихи разных лет - все, которые связаны в какой-то мере с Римом. Только не надо искать ни порядка, ни хронологии. Между самыми ранними и последними - расстояние лет в двадцать пять... Но что такое четверть века перед Вечным городом?

МЕЛЬКАНИЕ ЗА ОКНОМ

Этрусков облезлая охра,

Покрытая нынешней пылью...

И вылепленные дома

Вломились на склоне холма

В бурьян - но ничто не заглохло.

Вьюнков бело-синяя тьма...

И это - Романья-Эмилья.

А может - Эмилья-Романья?

Торчат тополиные свечки,

Да мелкие, мутные речки

Устало урчат по каменьям.

И как непохоже на это

Глядится Италия Блока,

В которой и Рима-то нету...

Нет: лучше в не слепленных строках,

В не бывшем, наверное, веке,

Увидеть этрусков следы

Там, около Чивитавеккии,

Где пальмы, да в охре пруды...

Шуршит вулканический пляж.

Стен серых облуплена глина,

И роются пёстрые куры,

Как будто написан с натуры

В манере совсем не старинной

Печальный, не южный пейзаж...

В туннели, туннели, туннели

Все время вбегает вагон,

Туннели давно надоели...

А охра темнее, светлее,

Желтее, краснее сквозь сон...

Писать невозможно в вагоне...

И в зелени охра потонет,

И в море поля убегают,

А пинии слазят с горы,

Светлеют в закате и тают

От дымки морской, от жары...

Руины какие-то мимо...

И это - дорога до Рима?

* * *

Аппиева дорога,

ЛЮвровая зима,

Аппиева дорога -

Римская Колыма.

Пореем да жареным салом

Несет на третьей версте.

У крестов конца не хватало -

Распинали на букве "Т".

От устриц и лимонов

Отбросы закат золотит?

Нет, медные легионы

Отдыхают на камне плит.

Рим загорается сзади,

И ясно, что Страшный Суд -

В траттории "Quo vadis?"

Где макароны жрут...

КОЛИЗЕЙ

(Из Эдгара По)

О, символ Рима! Гордое наследство,

Оставленное времени и мне

Столетиями пышных властолюбцев!

О, наконец-то, наконец я здесь!

Усталый странник, жаждавший припасть

К истоку мудрости веков минувших,

Смиренно я колени преклоняю

Среди твоих камней, и жадно пью

Твой мрак, твоё величие и славу.

Громада. Тень веков. Глухая память.

Безмолвие. Опустошенье. Ночь.

Я вижу эту мощь, перед которой

Всё отступает - волшебство халдеев,

Добытое у неподвижных звёзд,

И то, чему учил Царь Иудейский,

Спустившись ночью в Гефсиманский сад.

Где падали герои - там теперь

Подрубленные временем колонны,

Где золотой орел сверкал кичливо -

Кружит в ночном дозоре нетопырь,

Где ветер трогал волосы матрон -

Теперь шумят кусты чертополоха,

Где, развалясь на троне золотом,

Сидел монарх - теперь по серым плитам

В больном и молчаливом лунном свете

Лишь ящерица быстрая скользит,

Как призрак в ложе мраморной скрываясь...

Так эти стены, выветренный цоколь,

Заросшие глухим плющом аркады,

И эти почерневшие колонны,

Искрошенные фризы - эти камни

Седые камни, - это всё, что Время,

Грызя обломки громкой, грозной славы

Оставило судьбе и мне? А больше

И не осталось ничего?

- ОСТАЛОСЬ!

ОСТАЛОСЬ! - эхо близкое гудит.

Несётся вещий голос, гулкий голос

Из глубины руины к посвящённым.

(Так стон Мемнона достигает солнца.)

"Мы властвуем над сердцем и умом

Властителей и гениев Земли!

Мы - не бессильные слепые камни -

Осталась наша власть, осталась слава,

Осталась долгая молва в веках,

Осталось удивленье поколений,

Остались тайны в толще стен безмолвных,

Остались громкие воспоминанья,

Нас облачившие волшебной тогой,

Которая великолепней славы!"

* * *

Ф. Ярошевскому

Замок Ангела стал музеем.

Первый век и двадцатый квиты:

Стали кошками львы Колизея,

Итальянцами стали квириты.

Итальянцы бастуют лихо,

Кошкам носят еду старушки,

По музеям ржавеют тихо

Гладиаторские игрушки.

Все руины пристойно прибраны,

Все на месте - и пицца, и пьяцца...

Но когда засыпают римляне,

Львы по крышам уходят шляться.

ТИВОЛИ

В руинах виллы Адриана,

В глуши некошеной травы,

Хранят извилистые львы

Остатки плоского фонтана.

Волна холодного тумана

Сползает с тихих крыл совы

В руинах виллы Адриана.

Сползает с тихих крыл совы

Кривого месяца огарок

На кирпичи подпружных арок

И тьмой замазывает швы.

Вот - оживут зубцы и рвы!

Туман, невлажен и неярок,

Сползает с тихих крыл совы.

Волна холодного тумана -

Дыханье варварских богов -

С гиперборейских берегов

Катилась медленно и пьяно.

Вот расплясалась обезьяна

На трупах мраморных врагов -

Волна холодного тумана.

Остатки плоского фонтана -

Подобие сковороды.

Тысячелетья нет воды

На бронзе чёрного чекана.

В сухом свечении Урана

Не ждут ни счастья, ни беды

Остатки плоского фонтана.

Хранят извилистые львы

Тугие афоризмы Рима:

Что всё на свете повторимо

И то, что рыба - с головы,

И то, что истина незрима...

Но мусор высохшей листвы

Хранят извилистые львы.

В глуши некошеной травы

Лежат латинских слов обломки,

И спотыкаются потомки,

Но не теряют головы

У них мозги не слишком ёмки,

Они с античностью - "на вы"

В глуши некошеной травы.

В руинах виллы Адриана

Сползает с тихих крыл совы

Волна холодного тумана.

Остатки плоского фонтана

Хранят извилистые львы

В глуши некошеной травы

В руинах виллы Адриана.

ТЕРМЫ КАРАКАЛЛЫ

На белые с чёрным мозаики белые с черным чайки

Усаживаются важно, и на мгновенье влажно

Становится на полу...

Чайки не улетают - чайки на месте тают:

На черном мраморе белые контуры

На века остаются в углу...

А слуги пучками кидают в тяжелые ванны лаванду,

Спорит голый философ с полуголым другим, -

А потом

Оба идут в таверну надраться, никак не подозревая,

Что элегический дистих Горация, рифму приобретая,

Станет русским стихом...

Вот и ушли они, важные!.. Им завесы подняв, мальчишки

Получили монетки влажные, и - прямиком на базар,

А я сюда эту рифму принесу в записной книжке

И прилажу, как только все они

Прекратят мне мозолить глаза,

И укреплю, -

Тут, где на белые с чёрным мозаики белые с черным чайки,

Как обычно, садятся важно, и на мгновенье - влажно

Становится на полу...

ИЮНЬ

...Ну чем излечиться,

Если на асфальте у соборов старых

Извели тебя, утопили

В солнечных многоцветных пожарах?

Сильвия Плат

В белом фонтане вода стеной.

Длинная пьяцца Навона.

Жарко? Так прислонись спиной,

Охладит любая колонна,

Даже если ей

только триста лет,

Опыт с жарой бороться

У нее есть, а у тебя - нет,

И ещё - как вода из колодца -

Воздух из тяжких церковных дверей

Прохладою по ногам...

Не знаю, спускался ли Пётр

с этих вытертых ступеней,

Но Микель-Анджело - там!

Поставь, если хочешь свечку. Возьми.

А лучше -

стань частью от

Улиц, где смешаны боги с людьми,

И с этим светом - тот.

Ищешь ты Бога, или богов -

Этот слоёный пирог

Из семи холмов с начинкой веков

И тебе кусок приберёг:

Вдоль парапета платаны толпятся

Над желтой водой реки.

Мимо таверн, церквей, палаццо -

Весёлые каблучки.

Женский смех на руинах миров

Воистину неистребим,

Вечен Amor - А наоборот

Читается Roma - Рим.

Но это известно, само собой,

Зачитано аж до дыр -

По-русски есть перевертыш другой:

Рим - Мир.

И вот - со всех семи холмов

Катится ночь. И вот -

Неизвестно кто, зачем, у кого

Подсохшие лавры крадёт -

И смешиваются

Стен квадраты

С колоннами,

И спешиваются

Императоры,

А пешие статуи

Становятся конными.

Над ними фонарный белый шар,

И если взглянуть построже -

Неважно, форум или базар -

Почти что одно и то же!

----

Во все глазницы глядит на Рим,

Вокруг себя Колизей:

Вдруг снова сведут с Палатина над ним

Больших полосатых зверей?

И цезарь в ложу изволит войти

В лавровом венке?

Да нет -

Тут полосаты только коты

А лавром пахнет обед...

* * *

На жару и на пальмы

Дождик ухнул водами,

Чуть прошлись его пальцы

По... И перед глазами

Всё, что виделось плоско,

Обрело свою память:

Вновь листва - как из воска,

Как тогда, при Адаме...

Вон - за книжным киоском,

За мясными рядами -

Пять шагов от Горация

И до баранины...

Где с зелёным слит синий -

Море низкое близко.

Над базаром - две пинии,

На базаре - редиска...

Белой молнии слово -

Только что ей сказать?

Ведь редиска лилова,

Как дневная гроза...

Дуновеньем касаясь

Мира в базарном гаме,

Строки эти писались

То колесами, то ногами...

* * *

Ostia Lidо

Под пальмами не было ни души.

Уткнувшись в набережную косо,

Заснули стада понурых машин,

Весь мир заполнили дремой колеса.

Дома притворялись, будто спят:

На окнах белые шторы смыкались,

Пытался не утонуть закат,

А в его душе волноломы копались.

Пенный ветер шуршал

Неизвестно о чем,

И по скалам бренчал

Звонкий луч за лучом...

Ловить эти звуки,

Терять их опять,

В судьбе копаться и не раскопать.

И долго потом перебирать в темноте

Бренчащие слова -

те или не те?

Но не подберешь,

Как ни шарь по земле,

Луч, звеневший, как грош

На гранитной скале...

* * *

Помпея

Шуршанье ящерок по солнечным камням,

И плющ, как плащ,

под сонным ветром чуть упрям.

В осколках солнца мозаичные полы,

В пилястрах розовых зеленовата тень,

И через трещины классических затей

Шалфей пробился и лаванда и полынь.

Сметает ветер листья с мраморных собак,

Раздует каменные складки белых тог,

Какой-то надцатый, а всё же римский бог

Вдруг подойдет и спросит,

что мне здесь не так.

На фресках люди все чужие... Только тут

И с ними можно пообщаться тишиной,

Хотя они, всего вернее, не поймут,

Что не Империя за белою стеной -

Живые травы между мраморных лачуг,

Полусухой чертополох у входа в храм...

И только море не меняется ничуть,

И виноградники лопочут по утрам

Как при Антонии...

ЭХО РИМА.

Ритм Рима - медлительное уподобление ритму

наших шагов, поднимающихся на Авентино,

но видна оттуда - только рельефная карта Рима.

Лохматые пальмы как меридианы вертикальны.

Рыжее - грозит с перегруженных ветвей апельсина.

А на черную широкополую шляпу старого падре

Падают лепестки, лепестки улыбнувшегося олеандра

Ветер приносит, как запахи, ощущение ренессанса.

Город отсюда - писаный задник классического театра.

Внизу этажи, этажи жёлтой и рыжей охры.

Глохнут за ними, за Тибром, в Трастевере на берегу

голоса посуды в тавернах, глохнет трамвайный грохот,

Глохнет шуршанье машин и колокольный гул...

Имя Тибра - в Риме. Эхо его - Тивериада

(Галилейское море? Озеро ГенисарИт? КенИрет?).

Маленький русский монастырь или пустынь. А рядом -

камни, сухие серые травы, да ослик серый.

Слабых медлительных волн незаметны ритмы,

камни, на берегу плеща, бормочут молитвы,

И так нереальны, так далеки от Рима

Нервные ритмы

Мечущихся над кустами у монастыря колибри...

Имя Равенны - к имени Рима парное:

какие бы тут Теодорихи в Тёмных веках ни гостили -

второй это город на всё государство папское.

А вот базилика Apollinare Nuovo - тень Византии.

Мозаики: "овцы", "дары волхвов", "поцелуй Иуды"...

Полная тишь. Абсолютная. Смена стилей.

Почти азиатских колонн многоярусные груды.

Но в крипте - бассейн. Живые в храме плавают рыбы!

Памятью о ловцах человеческих душ, наверно.

Вот оно раскатившееся, бескрайное эхо Рима:

И колибри над Тивериадой и рыбы в Равенне.

Январь 2003

Noventimi Romani

Какой ты маленький, великий Рим -

Строка гекзаметра - и та длиннее,

Когда она сползает, буквы грея,

С Янникула. Постой, поговорим

Про Circo Massimo, и про Энея,

И как весталку увести в аллею,

Про то, что наслоения веков

Нас, любопытных, всё-таки жалея,

Оставили куски черновиков...

И можно, Форум обойдя с боков,

За два часа пешком пройти вдоль Тибра!

Мосты... Трава... Феллиньевские титры

Прикрыли трещины особняков...

Опять подвальчик. Что ж, скамейку вытри,

И выпем-ка за выпитые литры,

За то что вот, пощажены судьбой...

Пей хоть за выкрутас колонны хитрый,

За пинии, за ангела с трубой,

За "Страшный суд" в Сикстинской... Но постой:

Кисть Микель-Анджело не зря жестока:

Ведь может быть и вправду чьё-то око

Следит за Римом, миром и тобой?..

Не веришь тут в существованье тьмы:

Тут лето разливается без срока...

А ведь когда-то в Петербурге мы

Молились, чтобы синее барокко

Преодолело ужасы зимы...

Но я люблю узоры на стекле.

Их витражист-мороз под утро ле...

И всё же далеко не всё он может -

Вот Рим зимы не примет никогда:

Уродлив стал бы Тибр под коркой льда,

Но как его представить без азалий?

Скорей - без цезарей! Да уж не им,

Фонтаны - шумом в зеркале - сказали,

Что Amor это - Roma, то есть Рим...

* * *

Рим - полдень,

Флоренция - вечер,

Венеция - хмурый рассвет,

И Генуя - ночь.

А Сиена -

Вся цвета подсохшего сена,

И времени суток ей нет...

IV. ПОСЛЕ НАШЕЙ ЭРЫ

* * *

Время - лишь одна из форм

виденья мира (как из окна вагона)

Д. Лихачёв

Я сжигал корабли не затем, чтоб никто не вернулся,

Я сжигал корабли потому, что прошедшего нет.

Я сжигал корабли, оттого, что назойливое веленье пульса

Подгоняло пройти через новый (опять!) континент.

Ну а вдаль заглянуть?

Но тени скал, серые и отвесные,

Закрывали тропу,

по которой я к новому морю шёл налегке,

И казалось - изменяются даже рисунки созвездий,

А не только

расположение их на небесной доске.

Не цвета и не линии - всё-таки что-то осыпалось листьями,

Искрами, летевшими не из костра - а в костёр.

Да, осыпалось ближнее, а далёкое стало близким,

Потому что обычные расстояния превращались в простор.

А у этих понятий противоположно значенье,

Почти так же, как между словами "Да" и "Нет",

Так же, как только в крайних точках замирают качели,

И для них начинается обратный отсчёт лет...

2002

ПРОВАНСАЛЬСКАЯ БАЛЛАДА

Для плавных холмов Прованса

Тысяча лет - не время,

В травах остались стансы

Жонглёров и менестрелей.

Твердят берега и море

Неповторимые ритмы,

В неумолчном их разговоре

И рифмы, и строфы скрыты...

Удар волны завершала

Рифма - бесценная новость:

Она незаметно вязала

В узел струну и слово.

То ль из морского гула

Являлся звук её слабый,

То ли с Востока на мулах

Её завезли арабы.

И тут, на холмах Прованса,

Хранят её даже деревья,

Но открывают праздник

Не каждому, да и редко...

Когда закат заслоняли

Олеандры, полкруга заполнив,

Между цветами сверкали

Солнечные осколки,

В розовом и зелёном

Закат под нашей горою

Оказывался неизменно

Ёлочной мишурою...

А снизу тянулись древние

Каменные удавы -

С невыносимой ревностью

Бамбуковые удары...

Бамбук исхлёстывал ветры,

Сгонял их ниже по склонам,

Чтоб без помех до рассвета

Эхом билось в колоннах,

В скрипе кустов гуляло

Стократ отражённое слово.

В бывшем зелёно-алом,

А к вечеру в тёмно-лиловом

Мире - зрительном зале,

Куда нас чудом пустили -

Кулисы что-то скрывали

Безудержностью бугенвилий,

Буйной волной лианы

Лиловой... Одно я знаю:

Вся сцена с лиловым экраном

От глубины до края

Была пуста. Или это

Был театр невидимок,

Но шел спектакль до рассвета,

Неслышный, неуследимый...

В ночи облачка белели.

Мимозы от тьмы устали.

И голоса менестрелей

Снизу не долетали.

А может и долетали

Сюда, только мы с тобою

По глухоте принимали

Их за урчанье прибоя.

В его монотонном ритме

Мы так и не уловили

Какие там рифмы скрыты

Кулисами бугенвилий...

Войти в прибой по колено -

И рифмами менестрелей

Под утро морская пена

Не сможет не поделиться,

И в облачках постепенно

Лютни, пальцы и лица

Явятся...

Полуостров Жиен, 2000

* * *

Остро навис вечер, просит навеса ночи:

Остановись море - хватит качать лодки,

Остановись ветер, остановитесь, ноги,

На берег набегает пена из лунной глотки.

Cтроки в ряды не строятся - бродят стадом на воле,

Кто в лес, а кто... И повсюду лунных трав пестрота,

Так, словно каждое слово звучит не в своей роли,

Ну, как Чаплин без тросточки, или павлин без хвоста!

Плывут себе ихтиозаврами эклоги, сонеты, элегии...

Под плоскостью хищной мышиной скрылась давно кривизна

Живописного берега. Это - нашествие белых леммингов...

Остановись, ветер: им ни к чему волна...

Cavalier 2002

211 * * *

Пёстрые на горизонте

Судьбы?

Да нет, паруса...

Жадные взгляды...

- Не троньте!

Челка. Над чёлкой оса...

Шлёпанье волн под Тулоном.

В соснах и скалах - закат.

Солнечной злостью спалённый,

В прошлом - недавно! - зелёный,

Лес, что по склонам и над.

...Плещет на плечи закат.

В дырку закатную вдетый

Высоковольтный кусок.

Чайки горланят: "Ну, где ты?"

Волны ласкают песок...

Там - горизонт или остров?

(Несоразмерность строки!)

Старого сейнера остов

В русле безводной реки.

Прошлое слито с грядущим.

(Нет ни того, ни сего!)

Катятся круглые тучи

По головам островов.

Словно спина крокодила

На горизонте пустом

Слабость - слоями - и сила,

Слой (или пласт над пластом) -

Эти обрывы над морем

Желтые, серые, на...

Взрезана глупым мотором

Тонет в воде тишина.

Всё это пляшет и плещет,

Всё это - мне или Вам?..

Что там такое обещано?

...Плюхнув волною на плечи нам,

Катер уйдёт к островам.

Жадные взгляды...

- Не троньте!

Сдутая ветром оса...

Пестрые на горизонте

Снуют паруса...

ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ О ПОГОДЕ

Туман в Париже течёт с каштанов и с Пантеона.

Он серый - серую Сену лижет тихо и сонно.

Давай зигзагами через реку идти мостами.

И каждый раз будет новый берег перед глазами.

Он постепенно к нам из тумана кусками зданий...

Он постепенно кусками зданий к нам из тумана...

Окошко...дерево... между ними, наверно, пусто -

Одни фрагменты - и не собрать их в одном экране.

Одни фрагменты. И не включаются в ткань романа.

То выступают, то исчезают: страницы Пруста.

Мир фрагментарен. И не выстраивается томами.

Туман в Париже... И не собрать их...

Париж в тумане.

Мистраль в Марселе.

Порывы воют,

Порой срывая с окошек ставни,

Весь день он ухает без сна совою, - не перестал ли?

Нет: чашкой пальма кверху свернётся,

как старый зонтик, -

Пространство временем обернётся

на горизонте.

А время целится бесконечностью стать...

Оно-то

Крутясь, беснуясь, собой заполнит в тебе пустоты,

В любые трещинки оно вотрётся, в любые раны...

В Париж вернёшься - в тебе мистраль, а кругом туманы,

В Париж вернёшься - мистраль с тобою, и не стихает,

И время пойманное застревает между стихами!

2002.

АНДАЛУЗСКАЯ ПЕСЕНКА

Памяти Булата Окуджавы

Лошадки в Кордове

мотают мордами,

Пролётки чёрные как пух легки,

Ободья медные - по камню, бедные,

Колёса алые, как языки.

Лошадки белыми колышут гривами!

Ты всё так правильно предусмотрел:

Их разглядеть могли одни счастливые,

Те, кто не на цепи

и не у дел!

Среди стукачества, среди напраслины

Среди соседей и -

всё ничего!

С тобой согласен я: мы были счастливы,

И независимы ни от кого.

Засохли бублики. Плати не рублики -

Песеты мокрые, кларет сухой...

Недаром Грузия, и Андалузия

Легко рифмуются между собой...

2001

СЕВИЛЬСКИЕ ЭТЮДЫ.

Вот это - башня, мост, кусты.

А там внизу - Гвадалквивир:

Толпятся цапли у воды

среди некошеной травы.

По набережной не пройти:

толкаются со всех боков!

Тут от шести до десяти

всё тот же чёртов бой быков!

Речная, мутная вода -

и толпы у дверей арен...

вот так же тут толклись, когда

Колумб снимался с якорей,

Рукой кому-то помахал,

ступил на трап - и был таков...

Ну, а севилец продолжал

глазеть себе на бой быков,

На тот же самый бой быков...

Над севильской ярмаркой машут

Пальмы хвостами зелёными,

На севильской ярмарке пляшут,

Андалузские белые кони, и -

В зарослях бугенвилий,

Над свалкой сыров и бутылей,

Под тентами, где подпорки -

Кощунственно шестикрылы

На покатых плечах оборки...

Без Колумба Севилья бывает,

Не бывает её без Лорки:

И порывистый ветер играет

Не в паруса - в оборки!

Каравеллы не отплывают?

А вот женщины - уплывают,

уменьшаясь, в аллею, в аллею,

И не оглянутся даже:

Ни о прошлом не пожалеют,

Ни о будущем не расскажут.

2001

СОЗДАТЕЛЬ

В Андалузии, на юге, в Аликанте,

В переулке, на углу, в подворотне

Разместился старый стекольщик,

Стеклодув виртуозный... А верней -

Никакой не стеклодув и не стекольщик,

А Создатель стеклянных зверей.

Он подхватывает очень странной трубкой

Разноцветный хаос палочек стеклянных

И над жёлто-синим пламенем спиртовки

Сотворяет на глазах у прохожих

Всех зверей, а иногда и человеков.

Я купил и лиловую собаку,

С черно-белыми до полу ушами,

И лису оранжевого цвета,

И Диану с натянутым луком.

А теперь, когда я слышу: Аликанте,

Или пью вино "Аликанте",

Я опять вспоминаю человека

В жёлтом плоском берете вроде нимба,

Восседавшего на облачной подушке,

Бытие сотворявшего так просто,

Сотворявшего чистых и нечистых.

...В жёлтом плоском берете, вроде нимба...

2002

.* * *

Франция в солнечной осени

Вся, от Ламанша до Ниццы.

Осень рифмуется с проседью:

Не повторяются лица...

Юность - она поросячество:

Перелистнешь ли страницу -

Тексты отсутствуют начисто,

Блеск иллюстраций теснится.

Рыжее с зеленью смешано

(Дуб вянет легче каштана),

Солнце над лесом - как взбешено,

Осень - в полосках тумана -

Эта седая любовница

Юности даст сто очков!

Или вороны погонятся

За глубиной облачков?

Или в лесах сокровенная

Спрятана зелень души?

Или нырнешь в Средиземное

Прямо с альпийских вершин?

Тонет в сонетах Лаура,

Тонет в приливе коса.

Только на замках Луары

Башни торчат в небеса.

МОЗАИКА одной недели.

Работаю по возможности аккуратно.

(по правде говоря, не умею аккуратно).

Как всегда

вылавливаю из бледной памяти пятна -

На бумагу их!

Прорисовываю, чтоб всё же понятно...

Вот - уже три слова вытащил из небытия!

Запятые их пригвоздят, но -

Два из них - раз, и обратно!

Ищу ещё:

Необходимо это...

А, кстати, правда, что завтра - конец света?

Первому веку глянуть в лицо:

Юнон не бронзовых прелести,

Усмешки лысых мудрецов,

Цезарей крутые челюсти.

Им, кто республику пропил,

На хвост не насыплешь соль:

Стекляшки в калейдоскопе -

Вот она, вся их роль.

Ну, а матроны, которые...

Впрочем, чёрт с ними, с матронами -

Но зачем унитазы Истории

Стыдливо зовутся тронами?

Дыры:

память моя -

ломтик швейцарского сыра,

Источник

слов, самых точных -

бездонный, как биллиардная луза...

Да что там

флейта-позвоночник?

Сыграй на барабане пуза!

Смейся, Аристофан,

как можно неприличнее,

Утопим с тобой и цитатчиков,

Да и весь постмодерный бряк:

Сдохла симметрия,

жизнь как прежде - ассиметрична:

Барокко, возможно, выживет,

А классицизм - никак.

С чем же рифмуется, тысячелетье?

И для чего оно было на свете?

Не так-то легко понять

По глухому гулу ещё не стихов,

а того, что должно ими стать.

Ведь даже сбитые с последнего ритма,

Даже потерявшие чувство меры,

Но только найдя хоть к чему-нибудь рифму,

Мы и живём после нашей эры!

(Пейзажи Рылова)

Вот - утомление от ветра

Ультрамаринового цвета,

А ветер плотности такой,

Что не проткнешь его рукой.

И в малахитовой траве -

Зелёный шум по синеве,

И шевелятся облака -

Закинутые в небо камни,

И кажется, что жизнь легка мне,

Да я и сам твержу - "легка!"

...А когда отмахнёшься от скуки тумана -

День как день, обычный, но возле

К весёлому желтому миру Сарьяна

Привязан верёвкой серенький ослик ...

Добрая лохматая псина тычется носом в колени,

Чёрная, медлительная на суше, тяжелую лапу кладёт,

Пляж пустой, и, конечно, я занят, но тем не менее,

Свинство - не обратить вниманья, поэтому приходится от-

кладывать книгу, или карандаш и записную книжку,

В данный момент чесать за ушами - важней всего...

И пускай себе остаётся пустая страничка

И на месте стихов, и на месте автора самого.

2003

РЫБНЫЙ РЫНОК В ВЕНЕЦИИ.

На Большом Канале, где выстроились палаццо в стиле нечистого,

кичащегося мавританской примесью, барокко,

над чёрным лаком гондол, которые безнадёжно ждут туристов,

над полосатыми причальными столбиками от пристани сбоку -

Рыбный рынок.

Он опустел: в полдень всё закрывают.

Кончен бал. В ящики со льдом - непроданное добро.

Уборщики змеящимися шлангами смывают

с прилавков чешую - карнавальное серебро.

По мрамору, ещё грязному, базарно крича,

бродят, клюют что-то чайки - все, какие бывают на свете.

Но занятые уборщики чаек не замечают,

Впрочем, это взаимно, надо отметить.

Одна громадная переваливающаяся чайка

в пижонском сером жилете

гоняет, оставляя красный след, большущую голову тунца,

другие - помельче - веселятся не завидуя, или эти

только делают вид, что не завидуют, чтоб не терять лица?

Но где же тельняшки, соломенные шляпы,

квадратные плечи весёлых продавцов?

Фартуки кокетливых торговок, тяжёлые, жёлтые?

Только валяются хвосты скумбрий, головы лососей и тунцов,

да кое-где потроха цвета крови и жёлчи.

Чудовищная чайка - единственная хозяйка

базарного праздника без ненужных людей,

а может даже, на краткий час, и Хозяйка

Канала. А может - и Венеции всей

* * *

Я с борта вапоретто снимал

панораму Большого Канала,

и заполнил всю плёнку Канал

кадр за кадром. Но мне было мало.

А потом с вапоретто того

на причал я спустился в тумане,

и была панорама в кармане,

а в глазах - ничего. Ни-че-го.

ТРИ ВЕНЕЦИАНСКИХ МЕДАЛЬОНА

Самуилу Лурье

...А вдруг правда моих сказочных героев, синьор, точнее, чем правда ваших персонажей, которых мы ежедневно видим на улицах?

(Карло Гоцци - в споре с Карло Гольдони)

...А на самом-то деле, не ты это споришь со мной:

Имитация жизни - со сказкой. (Гольдони и Гоцци!)

Повернётся Венеция той ли другой стороной,

Но важнее всего - что в который уж раз повернётся!

Кукловод - Абсолют: он для куклы четырежды бог,

Он создатель души её, разума, воли и тела,

Карло Гоцци - таков. Для Гольдони же есть потолок:

Режиссеру с артистами - выйдет ли все, как хотел он?

Только сказке да кукле хозяин творец (и Творец!),

А актёру хозяйка - Судьба (то есть попросту случай),

Ты, придумав начало, не властен придумать конец...

И Венеция истинная - разве придуманной лучше?..

Маска с куклою схожи одним: неподвижным лицом.

Но ведь суть-то не в лицах, а в непредсказуемой позе.

Вот живой - он не может без маски - и дело с концом,

Ну а кукла - да что ей скрывать? Стыд присущ только прозе.

Мне ж - бесстыдство стиха, вольность куклы! Идея торчит,

Но зато матерьял... Так мозаик стоцветная смальта

Все равно остаётся стеклянной хоть в мягкой ночи,

Хоть на вспышку рассвета ответив тяжёлым контральто.

Расточительна живопись! С жизнеподобьем цветов

Спорит - всей простотою - фантастика графики жёсткой,

Нереальность ее, невозможность, двухцветность... (и то:

Двух каналов довольно - создать феномен перекрёстка).

Что же орнаментальность ли, аргументальность ли - нам?

Почему не принять сочетание двойственных истин?

Может, чёрной лозы выкрутас по булыжным стенам,

Стоит всех, многоцветных, слегка подгнивающих, листьев?

* * *

Эдип, ну при чём тут трагедия?

Ну и что же, что Иокаста

через двадцать лет оказалась?..

Ведь баба-то какова!!!

Надутая ветром луна взлетит

шариком жёлто-красным,

от яркого света спрячется белеющая трава...

Останься зрячим, Эдип!

Не цветаста, не разномастна

цыганская шаль в ночи: узоры бледны и легки,

исчезла дневная тяжесть,

исчезли тяжелые розы

Ночные цветы - табаки!

Белые, зеленоватые - притягивают прозрачные росы...

Так морскую пену тащит луна, запирая устье реки.

Запах ночных табаков - женский, неистребимый...

Ну, и что же, что белые -

И легчайшая пена бела!

Из пены ночных табаков луна Афродиту делает.

Какие там клумбы, Эдип! Качаются белые мимы,

их, тонких, целое море,

чтоб она по волнЮм шла...

Ну и что же, что Афродита,

что ночью шаль не цветаста,

что луна так легко отбеливает

розы, не нужные ей?

Ну и что же, что кажется дико,

Что тебя родила Иокаста,

Что табаки эти белы, Эдип?

Бывают ещё белей!

* * *

Дождь за окном и нагие каштаны -

Черный орнамент по черному фону...

Что ж, это только эскизы, картоны

К спектаклю ночному, нивесть какому:

Не пьеса - обрывки импровизаций,

Не сюжет, а невнятных конфликтов суммы,

Это орнаментом смутным толпятся

не актёры, не куклы - эскизы костюмов.

И нет тут места ни тексту, ни теме,

Ни заднику, ни занавесу, ни плафону,

И зрители себя ощущают не теми...

Черный орнамент по черному фону.

Июль 2003

Ещё на вечную тему.

Вавилонские башни, выворачивание рек,

Железяки, хвастливо заброшенные в небо,

Как выпячивал он

всё, чем был и чем не был,

Самозванный, стеклянный, не нажравшийся век!

А ещё? Ревущие аэропорты,

Дымный скрежет, пугающий зверей и людей...

В кучи свалены трибуны, скоты, цветы -

Трупный запах никчёмных, но громких идей...

...Только искры усталости из-под сомкнутых век

Освещают фейерверком уползающий в тень

Бывший век паровозов, телеграмм и других

Мимолётных вещей, потрясавших умы,

Порождавших фантастику на коротенький день -

Бывший век вранья, магнитофонов, чумы...

Но ветра - как известно - "на своя же круги":

Сдуты занавесы, и выцвел картон

Декораций.

Стал белым золочёный плафон,

Все оркестры подряд завопили не в тон,

И под них, автострадами, в никуда побрели,

Вялым строем топая, голые короли...

По карманам попряталась грандиозных событий малость,

Их чадящий факел пошипел, пошипел, и погас:

Ни столетней Утопии, ни минутного Райха!

...Что ж осталось?

Что так нагло сверкает из прищуренных глаз?

Вот: реальней, чем всё, что на свете случалось -

Раскинув ляжки, смеётся Райка!

Август 2003 Медон

* * *

Рассвет, набитый под завязку птичьими голосами,

Легко накатывался на сонный бетонный дом,

И каждая желтая кисточка его касаний

Одно за одним распахивала окно за окном.

И никто не верил, что на свете бывает вечер.

А если бы даже узнать по голосу

каждую из птиц,

То всё равно нищим людям ответить нечем

Этому оркестру дроздов, малиновок и синиц!

А тот,

кто облака запустил, как воздушных змеев,

Кто научил каждый листок уважать себя самого,

Наивно думал: "Ну а вдруг хоть кто-то понять сумеет

Что такое утро предназначено вовсе не для него..."

2001. Медон

* * *

Оливковые туманы.

Неровно рассеян свет.

И ненадёжно, и странно.

И пониманья нет

Путей коршуна в небе,

Путей воды по скале,

Путей корабля в море,

И своих - на земле...

Может всё это - чьи-то игрушки,

Но зачем, хотелось бы знать,

Чистить авгиевы конюшни,

Да сизифов камень катать?

А ветер, падая в море,

Свистит у тебя в ушах:

"Тюрьмою и сумою

Помечен обратный шаг!"

Трогает струны лучей

Кифаред у скалы белопенной:

"Не ищи дороги прямей,

Чем та, что вокруг вселенной!"

Мокрой палубы светлые доски

Скрипят у тебя под ногой:

"Из путей на любом перекрёстке

Всегда выбирай другой".

2002

Оцет (старинн) - уксус.

См. у Бродского: "Ночной кораблик негасимый..."

См. мою поэму "Мазурка"

Гёте, "Поэзия и правда", 1827 г.

Местная порода - белые и низкорослые, вроде полупони, но стройные

Эта катастрофа действительно имела место: паровоз повис, вылетев через полукруглое окно второго этажа вокзала.

Иди искать Грааль, рыцарь..(В. фон Эшенбах. "Парсифаль")

Построена в Париже в начале XIII столетия (архитектор Пьер де Монтрёй) по приказу Людовика IX (Святого) после возвращения этого короля из Крестовых походов.

1 Cœur de Lion (фр.) - Ричард Львиное Сердце. Жизор - столица средневековой Нормандии.

Композиция Эразмуса Грассера "Мавританский танец" (деревянные скульптуры) Мюнхен.

ВезлИ (VИzlay) - романский собор и аббатство в Бургундии. Здесь прозвучал призыв Петра-Отшельника к первому крестовому походу (1096 г.)

Большой Дворец (Grand Palais) в Париже построен в 1899 году, как павильон для Всемирной выставки. Вместе с Малым Дворцом и мостом Александра Третьего составляет чуть ли не единственный в мире архитектурный ансамбль в стиле модерн.

Аустерлиц - Аустерлицкий вокзал в Париже.

Ещё греческие авторы помещали один из входов в царстов Гадеса на територии Крыма (напр. Эврипид).

"Лев св. Марка" в Венеции.

®/На этой дороге кроме писания стихов, и верно делать нечего: самое скучное место во всей Италии! - как только скрываются за горизонтом холмы Флоренции, начинается семидесятикилометровый путь к морю по монотонной камышовой болотистой равнине...При скорости тогдашнего дилижанса можно и поэму за это время сочинить небольшую... (В.Б.)

Анси (Anneccy) - город и озеро в Верхней Савойе (Фр).

Один из скалистых мысов Бретани, выходящих в Атлантику.

Дуарнонэ - Douarnenez, городок в Бретани. Буква "о" плохо передает французское звучание, но русское "ё" (Дуарнёнэ?!) было бы еще хуже.

Гибеллины и гвельфы - политические партии во Флоренции времени Данте.

Пхенц - инопланетянин, герой и "alter ego" автора из одноимённого рассказа Абрама Терца.

См. рисунок М.Шемякина на обложке книги А.Синявского "Прогулки с Пушкиным".

Один из последних романов А.Синявского (Терца).

"Венера на раковине" (Рождение Венеры) Сандро Ботичелли.

Блаженный (Беато) - прозвище художника фра Анжелико (Джованни ди ФьИзоле).

Часть этого цикла вошла в книгу "Стихи разных лет" (Москва 2001)

Название это ( "Камо грядеши") - по знаменитому роману Г. Сенкевича о временах имп. Нерона.

Римские девятистишия. (Итал)

( Буквально - паровичок) Речной трамвай в Венеции.

270

Оставить комментарий

Обновлено: 17/02/2009. 166k. Статистика.

Сборник стихов: Поэзия

Связаться с программистом сайта.

Бетаки Василий Павлович Итог романтизма "и "После нашей эры"

Бетаки Василий Павлович
Итог романтизма "и "После нашей эры"