Аннотация: стихи Редиарда КИПЛИНГА составление Василия Бетаки.
РЕДИАРД КИПЛИНГ
две книги стихов
1.«КАЗАРМЕННЫЕ БАЛЛАДЫ И ДРУГИЕ СТИХИ»
***
2.«СЕМЬ МОРЕЙ»
обе книги полностью тут впервые на русском языке
СОСТАВЛЕНИЕ, СТАТЬЯ О ПОЭТЕ, КОМММЕНТАРИИ
ВАСИЛИЯ БЕТАКИ
Памяти Георгия Евсеевича Бена,
работавшего над переводами стихов Р. Киплинга
начиная с 1958 года.
В эту книгу включены все его переводы из Киплинга, причём несколько из них оказались последними переводческими работами в жизни Г.Е.Бена, умершего в 2008 году.
Составитель.
РЕДЬЯРД КИПЛИНГ И РУССКАЯ ПОЭЗИЯ ХХ ВЕКА.
1.
Если вспомнить наивное замечание М. Горького, что те из писателей, кто видел в жизни много – становятся как правило реалистами, а те кто видел мало, делаются романтиками, то именно биография Редьярда Киплинга опровергает это детское рассуждение. Писатель, столько повидавший и оставшийся романтиком по самой своей глубинной сути, в детскую фомулировку «буревестника» никак не вмещается! Что касается биографии «внешней» – она у Киплинга проста и ясна... Почти, кажется, бессобытийна... Если вообще такое возможно сказать о журналисте, как штатском, так и особенно, военном! Эта профессия была, всё же не только перым по временни, но в некоторой степени и главным занятием великого британского поэта и прозаика.
Учтём, что основой всего, написанного этим романтиком, была ничуть не романтическая записная книжка журналиста, и всё, что написано им и в прозе и в стихах, всё многотомное собрание его сочинений, выросшее из этих записных книжек, не содержит в себе ни строчки выдуманной за столом... В этом смысле Киплинг – абсолютный реалист.
В сатирической балладе «Головоломка мастерства» Киплинг изображает кабинетных «творцов» викторианской эпохи, с которой у него были, кстати, такие же противоречия, какие полувеком позднее Андрей Синявский охарактеризовал как «стилистические расхождения» его, писателя, с советской властью, – имея в виду самые глубокие, первоосновные противорчия.
...Вот зелёный с золотом письменный стол
Первый солнечный луч озарил,
И сыны Адама водят пером,
По глине своих же могил.
Чернил не жалея, сидят они
С рассвета и до рассвета,
А дьявол шепчет, в листках шелестя"
Мило, только искусство ли это?
В этой балладе дьявол – одна из масок автора. А в другой, тоже сатирической, балладе «В эпоху неолита» поэт (уже в маске «идола-предка») говорит:
Вот вам истина веков, знавших лишь лосиный рёв,
Там, где в наши дни – Парижа рёв и смех:
Да, путей в искусстве есть семь
и десять раз по шесть,
И любой из них для песни – лучше всех!
Но тут речь идёт не только о противостоянии канонам, установленным в искусстве «приличным» викторианским обществом, принимавшим равно с одобрительной улыбкой всякую «пристойную литературу», хоть лорда Теннисона, хоть Томаса Харди, но только не Киплинга. Тут говорится о противостоянии автора всей тогдашней литературной общественности, скандально вставшей на дыбы, при неожиданном, взрывном появлении в английской словесности этого, по газетным отзывам, «литературного хулигана из Индии»...
К тому же пришпилить его, на коллекционерский манер, к листу того или иного направления или «течения» оказалось невозможно: ну не умещался он в тогдашнее общепринятое литературное пространство.... 1 Впрочем, ни одно крупное явление в литературе любых времён никогда не укладывалось в те рамки направлений, течений, школ, которые были по сути дела высосаны из пальца как литературоведами, стремившимися систематизировать всё. что систематизации не поддаётся, так и самими писателями и поэтами, стремившимися нередко сочинить манифест пошумнее и поярче. Вот примеры этого явления хотя бы из русской поэзии. Полностью в рамки «символизма» укладываются Бальмонт, Белый, Брюсов... Но не Блок. Футуристами оказываются хоть В. Хлебников, хоть Б. Лившиц, но не Маяковский… Насчёт акмеистов – вспомним утверждение А. Блока: «Никакого акмеизма нет. Есть поэт Мандельштам» И хотя в данном случае мы можем указать на то, что Блок не заметил поэта Ахматову, возможно, из-за её молодости, а Гумилёва намеренно по личной неприязни между двумя поэтами, но в отношении того, что акмеизма как единого стиля нет, видимо, приходится с Блоком согласиться: ну и верно, что может быть общего между тремя большими поэтами, причислявшими себя к акмеизму? В чём сходство их между собой? Сходства и следа нет! (Тогда как в рамки гумилёвского манифеста или мандельштамовской статьи о том, что это за «направление», вполне спокойно уложатся к примеру М. Зенкевич и Вс. Рождественский.)
Вот так же обстоит и с причислением Редьярда Киплинга к любому из литературных течений его времени... Не влазит он даже в упомянутые два, самых просторных из прокрустовых лож классификации! И не влазит просто потому, что он - великий поэт и один из самых значительных прозаиков в английской литературе рубежа веков. С тех времён, как Дж. Байрон заставил говорить о себе всю Англию, ни один поэт не приобрёл за такой короткий срок такой широкой и скандальной славы...
Но дело было далеко не только в скандальности молодого поэта:
«С приходом Киплинга в английской литературе впервые мощно зазвучал голос человека, живущего в Индии и ощущающего всеми пятью чувствами её особенные краски и звуки ...... человека, изображающего жизнь современной Индии со всеми её противоречиями со сложным переплетением интересов различных наций и социальных слоёв, страны, где Восток и Запад (в лице колониального англитйского общества) столкнулись лицом к лицу» 2
"В 13 лет я боготворил Киплинга, в 17 - ненавидел, в 20 - восхищался им, в 25 - презирал, а теперь снова нахожусь под его влиянием и не в силах освободиться от его чар". Так писал Джордж Орвелл в некрологе на смерть Редьярда Киплинга.
Отчасти такие крутые повороты в отношени к поэту объясняются его выходящей за всякие нормы» многогранностью. Не случайно именно это свойство Киплинга отметил в своей речи «Неувядающий гений Редьярда Киплинга» в 1958 году Т. С. Элиот: «…чтоб написать истинный портрет этого человека, описать его творчество, нужно рассмотреть э очень разные грани его творчества и только за их пределами осознать единство»
2.
«Без Киплинга вся русская поэзия ХХ в. (разве что кроме самого его начала) была бы совсем другой»
Александр Галич.
Герберт Уэллс, вспоминая свои студенческие годы, писал о Киплинге: «этот колдун, открыл нам мир всяческих механизмов и самых разных, совсем не поэтичных вещей, мир инженеров и сержантов... Он превратил профессиональные жаргоны в поэтическую речь /....../ Киплинг с мальчишеским энтузиазмом что-то темпераментно кричал, он радовался людской силе, упивался красками и запахами огромной Империи. Он завоевал нас, вколотил в головы звонкие и нестираемые строки, особенным образом расцветил наш простой бытовой язык, и заставил многих подражать себе ."
Так обстояло дело со взбаламученны морем английской поэзии на рубеже веков. А уж что касается поэзии русской, то влияние Киплинга на неё оказалось несравненно более грандиозным, чем даже на его родную, английскую.
Не надо и пристально вглядываться, чтобы увидеть, что с времён Байрона ни один иностранный поэт так сильно не повлиял на русскую поэзию, как Киплинг 3. Для того, чтобы доказать правдивость этого широковещательного заявления, я вкратце напомню тут о тех русских поэтах, которые без Киплинга были бы совсем иными или вообще бы могли не состояться. Итак, долго не думая, просто хронологически:
Гумилёв. Ну, первый же пример, хотя бы «Капитаны», с их наивным, но, в общем то, прямо идущим от Киплинга сгущённым романтизмом, – и прежде всего преклонение перед сильными характерами:
...Те, кому не страшны ураганы.
Кто изведал мальстремы и мель,
Чья не пылью изодранных хартий.
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на изодранной карте
Отмечает свой дерзостный путь...
И взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт...
И виноваты не поэты, а бег времени, что стихи такого рода все дальше и бесповортнее, хотя вполне законно, переходят в разряд поэзии для детей; вохзможно это происходит по причине их картонности, видной взрослым очень явствнно на фоне живого стиха самого Киплинга.
Николай Тихонов. Самое известное из его стихотворений «Баллада о гвоздях» с её несколько абстрактными моряками отличается от киплинговских баллад именно этой самой абстрактностью, произошедшей оттого, что Киплинг своих героев брал из наблюдений над жизнью, а Тихонов – из книг Киплинга и Стивенсона, но интонация иных строк и даже отрывистый его синтаксис, от киплинговских мало отличимы:
Спокойно трубку докурил до конца.
Спокойно улыбку стёр с лица:
«Команда во фрунт, офицеры вперёд!»
Сухими шагами командир идёт.
И снова равняются в полный рост:
«Якорь наверх! Курс – Ост. (и т.д.)
Далее: «Баллада об отпускном солдате» или «Баллада о синем пакете» (в обеих балладах стержень – свершение невозможного, и во втором случае – даже более того: свершение, ставшее и вовсе бесполезным!).
Вообще-то Киплинг, если всмотреться, виден даже в первой, незрелой тихоновской книге «Жизнь под звёзами :
Последний, красный луч заката
Я помню до сих пор:
Мы бились, как во времена Мюрата
Рубя в упор...(1916 г.)
Затем две книги «Орда» и «Брага». Обе полностью написаны под влиянием Киплинга. Зачин первого же, «программного», стихотворения в «Орде» уже говорит недвусмысленно о происхождении всей книги:
Праздничный, весёлый, бесноватый,
С марсианской жаждою творить,
Вижу я, что небо не богато,
Но про землю стоит говорить!
Обратим внимание на тихоновскую поэтику, хотя бы только на строение фразы в строфе, или на роль ритмических пауз, создающих в звучании стиха напряжение суровой и жёсткой интонации:
Пулемёт задыхался, хрипел, бил.
С флангов летел трезвон.
Одиннадцать раз в атаку ходил
Отчаянный батальон.
(«Баллада об отпускном солдате»)
Кажется, если поместить это стихотворение среди «Казарменных баллад» то немало читателей не заметит, что тут затесались вовсе не киплинговские стихи. Причём, не только в балладах, но и в лирике Тихонова нередки строки напоминающие Киплинга:
Люди легли, как к саням собаки,
В плотно захлёстнутые гужи.
Если ты любишь землю во мраке
Больше чем звёзды – встань и скажи.
(«Ещё в небе предутреннем и горбатом...»)
Или из более поздних стихов:
.. Мы жизнь покупаем не на фунты,
И не в пилюлях аптечных:
Кто, не борясь и не состязаясь,
Одну лишь робость усвоил,
Тот не игрок, а досадный заяц:
Загнать его дело пустое!
Когда же за нами в лесу густом
Спускают собак в погоню,
Мы тоже кусаться умеем, притом
Кусаться с оттенком иронии...
(«Листопад».)4
Далее; Ирина Одоевцева, которая балладную интонацию да впрочем и сам жанр баллады от Киплинга получила. А к тому же ещё, (чем она и отличается резко от Гумилёва), есть у неё совершенно киплинговское стремление говорить о повседневности, хотя и придавая ей иногда романтический колорит, (как в «Молли Грей», стилизованной под английские фантастические баллады), но чаще – это всё же интонации бытовые, происшедние прямо из «Казарманных баллад»: как, например, в «Балладе об извозчике»:
Небесной дорогой голубой
Идёт извозчик. И лошадь ведёт за собой.
Подходят они к райским дверям:
«Апостол Пётр, отворите нам!»
Раздался голос святого Петра:
«А много вы сделали в жизни добра?»
«Мы возили комиссара в комиссариат,
Каждый день туда и назад…»
Невольно вспоминается аналогичная сцена у тех же Райских Врат из «Томлинсона» Киплинга:
Вот и Пётр Святой стоит у ворот со связкою ключей.
«А ну-ка на ноги встань, Томлинсон,
будь откровенен со мной:
Что доброе сделал ты для людей
в юдоли твоей земной?»
Тихонов и Одоевцева – именно с этих двух поэтов вообще началось бытование «киплинговской» баллады в России, но вот Одоевцева, в отличие от Тихонова, английский язык знала хорошо, и по её собственным словам «Киплинга читала с раннего детства». Более того, (как рассказывала она автору этих строк) именно она, Ирина Одоевцева и натолкнула свою подругу, Аду Оношкович-Яцыну, на идею переводить стихи Киплинга. с чего всё и «пошло есть»...
А вот ещё Эдуард Багрицкий (тоже знавший английский и немало переводивший стихов с него):
Так бейся по жилам. кидайся в края
Бездомная молодость, ярость моя,
Чтоб звёздами брызнула кровь человечья.
Чтоб выстрелом рваться вселенной навтсречу....
(«Контрабандисты»):
Или:
« На плацу открытом
С четырёх строн
Бубном и копытом
Дрогнул эскадрон...
..............................
Степь заместо простыни
Натянули – раз!
Саблями острыми
Побреют нас...
( Разговор с комсомольцем Дементьевым)
Вл. Луговской:
Итак, начинается песня о ветре.
О ветре. обутом в солдатские гетры,
О гетрах, идущих дорогой войны,
О войнах, которым стихи не нужны,
Идёт эта песня, ногам помогая….
(«Песня о ветре».)
М. Голодный. Баллада-монолог «Верка Вольная»:
.
«…Куртка жёлтая бараньей кожи,
Парабеллум за кушаком,
В подворотню бросался прохожий.
Увидав меня за углом…
………………………………
Гоцай , мама, орёл или решка,
Умирать, побеждать – всё к чертям!
Вся страна, как в стогу головешка,
Жизнь пошла по железным путям…
Павел Антокольский:
Не тьма надо тьмой подымалась,
не время над временем стлалось,
Из мрака рождённое тельце несли пеленать в паруса...
(«На рожденье младенца»)
или его же «Баллада о парне из дивизии «Великая Германия»:
Парня выбрали по росту среди самых низколобых,
На ночь заперли в казарму, сны проверили в мозгу»...
или такие строки:
Макбет по вереску мчится. Конь взлетает на воздух,
Мокрые пряди волос лезут в больные глаза,
Ведьмы гадают о царствах. Ямб диалогов громоздок.
Шест с головой короля торчит. разодрав небеса...
(«Эдмунд Кин»)
Константин Симонов, (тоже, как и Киплинг, военный журналист) и вовсе не знавший ни одного иностранного языка, но - буквальный подражатель Киплинга начиная с самых ранних собственных стихов:
«Никак не можем мы смириться с тем.
что люди умирают не в постели,
что гибнут вдруг, не дописав поэм,
Не долечив. Не долетев до цели,
Как будто можно, кончив все дела…»
«Всю жизнь любил он рисовать войну»,
Сразу видно и откуда пошли такие баллады, как его же «Рассказ о спрятанном оружии». Тут сюжет взят у Р. Л. Стивенсона из его знаменитого «Верескового мёда» в переводе С. Маршака), а построение стиха и вся интонация киплинговская. Ну, и почти все стихи из книги «С тобой и без тебя», где так наз «лирический герой» вышел из Киплинга, едва успев кое-как переодеться в форму советского офицера. Или, наконец, баллада «Сын артиллериста» с её рефреном:
«Держись мой мальчик: на свете
Два раза не умирать,
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!»
Такая уж поговорка у майора была...
Ну, а если обратиться к стихам более второстепенных поэтов? Вот, к примеру, Ярослав Смеляков. Довольно вспомнить хотя бы одно его, вероятно, самое популярное в шестидесятых годах ХХ века, стихотворение:
Если я заболею, к врачам обращаться не стану
Обращаюсь к друзьям (не сочтите. что это в бреду):
Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом.
В изголовье поставьте ночную звезду.
Я ходил напролом, я не слыл недотрогой... И.т.д
А вот – другое поколение: приведу тут полностью стихотворение из первой книжки стихов фронтового врача, двадцатипятилетного Семёна Ботвинника, изданной в 1947 году:, и, понятно, разруганной в дым советской критикой:
Чугунные цепи скрипят на мосту.
Последний гудок замирает в порту.
Уходит река в темноту…
Но ты побывай на свету и во мгле.
Шинель поноси, походи по земле.
В огне обгори. И тогда
Услышишь, к а к цепи скрипят на мосту,
Как долго гудок замирает в порту.
Как плещет о камни вода...
Или такой отрывок из открывающего эту книжку стихотворения:
«.. И у нас не дрожала в бою рука,
А о смерти думать не надо.
Биография наша как штык коротка
И проста она, как баллада.
Не хочу, чтоб земля была мне легка.
Пусть качает меня, как качала,
Биография наша как штык коротка,
Но ведь это только начало!
Даже крикливый и банальный Михаил Светлов, с его «Каховкой» или «Гренадой», романтически воспевающий советскую агрессию, искренне оправдывающий её якобы благими целями... Да, Светлов тоже отдалённо исходит из Киплинга, ну хоть из стихотворения «Несите бремя белых, что бремя королей». Только вместо « бремени белых» (т.е. заботы о народах колоний, понимаемой Киплингом как долг колонизатора) у Светлова «советские люди», столь же альтруистично заботятся об «освобождении» разных чужих стран от «ужасов капитализма» (а при случае и от феодализма):
Ну тут уже получается просто злая пародия на самые что ни есть империалистические киплинговские мотивы....
Особое внимание надо, видимо, обратить на поэтов-ифлийцев. Начавшие юными писать стихи перед самой войной, они почти все были под влиянием того же Киплинга, которого никто из них в подлиннике не читал, ( Как большинство советских студентов тех времён, языков они не знали) Однако, до немногих тогда переводов и многих подражаний они добрались опять же по тропинке, протоптанной Н. Гумилёвым и Н. Тихоновым. А так же - через стихи студийцев Лозинского (как те же Ирина Одоевцева и Ада Оношкович-Яцына, или забытая вовсе незаслуженно в наше время, Аделина Адалис.)
В этом институте возникла целая большая группа поклонников Киплинга: стоит перечислить только фамилии «ифлийских» поэтов 5 и всё станет ясно: Прежде всего, это юные тогда Давид Самойлов, Борис Слуцкий, а особенно Сергей Наровчатов и Павел Коган. Откровенное мальчишески восторженное подражание Киплиингу видно за версту в некогда знаменитой «Бригантине» Павла Когана, стихотворении безусловно беспомощном, но явно слепленном из стихов Киплинга и прозы Р. Л.Стивенсона. Волею неведомой судьбы это, по сути, детское сочинение, до войны так и не вышедшее за стены ИФЛИ, стало в 60-е годы настолько популярной песенкой (на безрыбье романтичского материала), что вскоре просто стало невозможно его слышать, не морщась от наивной пошлости которую, по-моему, именно шестидесятые годы в эти стихи и втиснули, сделав их песенкой. Кстати, не будет преувеличением сказать, что очень большая часть «бардов», появившихся в те же шестидесятые, так или иначе обязана своим происхождением именно этому стишку, кем-то положенному в конце пятидесятых на примитивную мелодию.
Ну а если глубже – так и вообще большая часть бардов оказывается в некотором смысле «литературными внуками» того же Киплинга. Не избежали явного влияния Киплинга даже три наиболее крупных «поэта с гитарами», бысро выделившиеся из этой «бардовской» среды. (А точнее сами создавшие её) Прежде всего из них под влиянием Киплинга был более, чем многие поэты своего поколения, безусловно Александр Галич. (Ну, хотя бы – первое же что попадается на память – такие стихи, как «Поколение обречённых» с его солдатской темой).
Но задул сорок первого ветер –
Вот и стали мы взрослыми вдруг,
И вколачивал шкура-ефрейтор
В нас премудрость науки наук…
…………………………………..
Что же вы присмирели,задиры?!
Не такой нам мечтался удел:
Как пошли нас судить дезертиры,
Только пух, так сказать, полетел.
«Отвечай, солдат, как есть, на духу…
Опять же кажется, что среди «Казарменных баллад» эта вещь не чувствовала бы себя одинокой и посторонней. Перекликается с Киплингом и баллада «Ночной дозор» (о марше памятников Сталину по спящей Москве), и и, конечно же «Мы похоронены где-то под Нарвой» или «Ещё раз о чёрте», но ещё в большей степени близок к Киплингу «Марш мародёров! (тут даже название намеренно взято Галичем прямо киплинговское!)
Упали в сон победители, и выставили дозоры,
Но спать и дозорным хочется. А прочее - трын- трава!
И тогда в покорёный город вступаем мы, мародёры,
И мы диктуем условия и предъявляем права!
(Слушайте марш мародёров - скрип сапогов по гравию)
Славьте нас, мародёров, и весёлую нашу армию…
а о балладе «Королева материка»» Галич и сам говорил, что без влияния Киплинга не написал бы он эту балладу... Вот её начало:
Когда затихает к утру пурга.
И тайга сопит как сурок,
И ещё до подъёма часа полтора.
А это немалый срок,
И спят зека как в последний раз –
Натянул бушлат – и пока,
И вохровцы спят как в последний раз –
Научились спать у зека…
Или такие строки:
А это сумеет любой дурак:
Палить в безоружных всласть,
Но мы-то знаем, какая власть
Была и взаправду власть,
И пускай нам другие дают срока,
Ты нам вечный покой даёшь,
Ты. Повелительница зека,
Ваше Величество Белая Вошь,
Королева Материка!
Ну, тут, правда, надо не забывать, что Галич всё же хорошо знал английский. И Киплинга любил очень и часто перечитывал.
Всё же особенно трудно представить себе, как русские поэты, не знавшие по-английски ни слова подпадали под влияние Киплинга (да простится мне невольный и корявый каламбур!) через посредство посредственных переводов!
Однако, вот не знавший ни звука английского Булат Окуджава:
«Не бродяги. не пропойцы
За столом семи морей…
Эти две строчки состоят только из тех речевых оборотов, что знакомы нам по стихам Киплинга. Но - далее:
« Вы слышите, грохочут сапоги
И птицы ошалелые летят…»
– по собственным словам поэта «вот стихотворение, слептвшееся как-то странно из киплинговской «Пыли». Но вспомним ещё хотя бы «Простите пехоте»:
Нас время учило
живи по привальному дверь отворя,
Товарищ мужчина,
а всё же заманчива должность твоя,
Всегда ты в походе... и.т.д.
Да и другие его стихи о войне: ну, хоть например:
«А что я сказал медсестре Марии,
Когда обнимал её:
А знаешь, ведь офицерские дочки
На нас, на солдат, не глядят...»
Кстати, Томми Аткинс, видимо, точно так при случае и сказал своей девчонке…...
И даже в какой-то мере наиболее далёкий от Киплинга, уж по теме-то безусловно далёкий! - «Последний троллейбус» несёт всё же на себе малозаметную печать великого британского поэта. Ну, хоть сравнение троллейбуса с кораблём, а пассажиров его с матросами…
А Высоцкий? Ну, тут и цитировать не надо. Половина всех песен его, наверное, тем или иным концом упираются в киплинговские стихи.
Да и помимо трех классиков из певцов-поэтов, есть, как я уже говорил, ещё очень многие из того несчётного множества второстепенных «бардов», которые, строго говоря, учатся уже не у Киплинга, а у тех самых трёх поэтов...
Так что русская поэзия нашего времени, и уж, по крайней мере, весьма пёстрая поэзия всего советского периода, бесспорно должна быть благодарна Редьярду Киплингу.
3.
После смерти Р Киплинга в том же 1936 году вышла его автобиографическая книга «Кое-что о себе». Ранние годы своей жизни он описывает подробно, далее – более сжато, и, наконец, поледние десятилетия укладываются у писателя буквально в несколько страниц. Эта смена темпа и уменьшение подробности кажутся психологически параллельными бегу времени, всё ускоряющемуся с возрастом…
Джозеф Редьярд Киплинг родился в Бомбее. Отец его – Джон Локвуд Киплинг, художник, скульптор, преподаватель прикладного искуссва, ректор и профессор Бомбейской школы искусств. Мать – Алиса Киплинг, в девичестве Макдональд, писала очерки и эссе, печатавшиеся в местных газетах.
Как известно, нередко англичанину дают двойное имя. Первое (Джозеф) вполне традиционно, а вот второе (ставшее для Киплинга-писателя первым), Редьярд – более необычно. Это имя дано ему было по названию озера, на берегах которого впервые встретились и познакомились родители поэта.
Будучи «туземцем», как называет поэт таких как он сам «уроженцев колоний», Редьярд Киплинг одинаково свой и в английской и в индийской жизни. «Киплинг был «англо-индийцем» во втором поколении /.../ первые шесть лет своей жизни он провёл в Бомбее, где, общаясь с индийскими слугами более чем с родителями, он усвоил хиндустани как свой первый язык... «айя» (индийская няня) нередко напоминала мальчику, что в гостиной надо говорить по-английски» 6. Как и у многих «native», «туземцев», как называют себя англичане, родившиеся в Индии, первым языком Редьярда был хинди:
За наших чёрных кормилиц,
Чей напев колыбельный дик,
И – пока мы английский не знали –
За наш первый родной язык!
/ «За уроженцев колоний!/
В возрасте 6 лет, как это было в обычае англо-индийских семей, Редьярд и его сестра были отправлены учиться в частный пансион в Англии. В рассказе «Черная овечка» ("Baa Baa, Black Sheep", 1888), а также, позднее, в романе «Свет погас» ("The Light That Failed", 1890) поэт сатирически описал это жуткое, пародийно-викторианское учебное заведение, возможно, позаимствовав многие краски, у Чарлза Диккенса...
В 1878 г. Киплинга записали в Девонское училище, где готовили офицерских сыновей к поступлению в военные академии. Поначалу Редьярд резко конфликтовал со своими одноклассниками, но в принципе училище ему было по вкусу (см. книжку его рассказов «Сталки и К®» ("Stalky and Co", 1899)
Но с выпуском из этого среднего учебного заведения официальное образование писателя и закончилось, потому что военное училище не давало диплома, годного для продолжения образования в университете, а стать офицером поэту мешала сильная близорукость, он и минуты не мог обойтись без сильных очков. Поэтому отец, воспользовавшись своими обширными связями и будучи уверенным в незаурядном литературном таланте Редьярда, устроил юношу на работу в Лахоре в редакцию «Гражданской и военной газеты» ("Civil and Military Gazette") и Киплинг после одиннадцатилетнего отсутствия возвращается в Индию в октябре 1882 г.
Он становится помощником редактора и уже как репортёр познаёт во всём разнообразии как жизнь индийского населения, так и жизнь британской администраци. К тому же, каждое лето семья поэта проводила в гималайском городе Симле, где Киплинг наблюдал жизнь самой что ни есть индийской «глубинки», ставшей некой летней псевдостолицей по капризу администрации, любившей отдыхать в прохладных горах. И весь этот своеобразный и противоречивй образ жизни отражался как в его репортажах, так и в рассказах, а, в конечном счёте, его тогдашние наблюдения послужили материалом и для стихов. Вот как поэт сам рассказывает об этих каникулах:
«Симла была для меня ещё одним новым миром. Тут проживали «иерархи» и было понятно, как работает административная машина. Корреспондент газеты «Пайониир» играл в вист с сильными мира сего и от них узнавал немало интересного (эта газета была «старшей сестрой» нашей газеты)».
В 1886 году он выпускает свою первую книгу «Штабные песенки и прочие стихи» («Departmental Ditties and other poems») известную по-русски как «Департаментские песни», в которой преобладают стихи, как правило, сюжетные с резким юмористическим, а в некоторых случаях с гротескно-сатирическим звучанием. («Соперница», «Муниципальная хроника», «Моральный кодекс») В основе многих из этих весьма колючих вещей лежали записные книжки молодого журналиста. Разрозненные записи, сделанные в Симле ему более чем пригодились, они во многом определили всю тональность этой, первой его книжки стихов.
А вскоре вышла и первая книга рассказов «Простые повествования с гор» («Plain Tales from the Hills», 1888) – рассказы о повседневной жизни в британской Индии. Тут впервые Киплинг делает то, что потом делал всю жизнь: почти к каждому рассказу он ставит специально для этого рассказа сочинённый стихотворный эпиграф. (Потом такие эпиграфы иногда разрастались до размеров полноценного стихотворения, как это произошло с «Блудным сыном», первоначально недлинным эпиграфом к одной из глав знаменитого романа «Ким»). Вскоре рассказы Киплинга стали в Индии широко издаваться. Вышли сборнички «Три солдата» (В первом русском переводе Клягиной-Кондратьевой «Три мушкетёра»), «Ви-Вилли-Винки» и ещё некоторые – это всё были тонкие и дешёвые книжки для массового читателя.7 Автору же они послужили как бы вторичными записными книжками, став основой для будущих баллад. Во многих случаях видно, что не только сюжеты, но и множество деталей поэт Киплинг заимствует у наблюдательного Киплинга-прозаика, а тот ещё в большей степени у Киплинга-журналиста. В это время (1887г) писатель уже работает в крупной газете «Пайониир» в Аллахабаде.
Однажды он, редактируя литературное приложение к газете, спросил себя и главного редактора: «Зачем собственно нам, покупать Брет Гарта, если можно живьём выпустиь собственную продукцию?» – это я в результате и стал делать» Поначалу, слегка подражая своему любимому американскому писателю, Киплинг начал писать рассказы чуть ли не ежедневно: «моё перо само летало по бумаге и я радостно смотрел, как оно трудится за меня. Даже после полуночи». Так иронизировал над собой Киплинг, впавший, как сам он говорил, «в лихорадку сочинительства».
В центре внимания этой ранней прозы Киплинга почти всё время находятся отношения англичан с индийцами . Эта тема, естествнно, не случайна. Именно в Индии, в стране древней и разнообразной культуры, в отличие от всех других колоний, произошло органическое слияние европейской культуры с индийской, давшее необычные гибриды в литературах этих обеих столь разных стран.8 Видимо, прав был знаменитый индийский журналист и эссеист Шарикан Варма, когда утверждал, что колониальная система в Индии резко отличается от всех других в мире прежде всего тем, что «англичане боролись с нами непобедимым оружием – английским языком и Шекспиром» (Варма тут имеет в виду в частности широкое распространние в индтйских литературах двух последних столетий драматического жанра, ранее индийцам малознакомого, и возникшего именно под шекспировским влиянием).9
С 1887 по 1889 г. Киплинг написал шесть сборников коротких рассказов для серии «Библиотека Индийской железной дороги», предназначенных для пассажиров, и продававшихся порой (по идее автора) прямо в билетных кассах, что принесло ему широкую известность не только в Индии, но и по всей Британской империи. Это были книжки самим автором без всяких претензий предназначенные для вагонного чтения.10
Весь 1889 год Киплинг путешествовал по разным странам мира, писал дорожные заметки и прозу. В октябре он появился в Лондоне и удивлённо заметил, что «почти сразу оказался знаменитостью»:
«Читателей поражало удивительное сочетание в его таланте точности репортера, фантазии романтика и мудрости философа — при всём кажущемся бытовизме Киплинг пишет о вечных проблемах, о самой сути человеческого опыта» (Е. Гениева)
Следующий 1890 год стал годом уже настоящей известности Киплинга. Непривычным, ни на что не похожим поэтическим произведением оказалась удивившая читателей ещё в периодике «Баллада о Востоке и Западе» («The Ballad of East and West»), с которой тогда начиналось и первое неполное издание книги «Казарменные баллады» («Barrack-Room Ballads». 1892 г.) и слава Киплинга.
Поэт уверенно создаёт новый поэтический стиль. Он намеренно не оставлет камня на камне от «приличной» гладкописи, от скучного тяжеловесного и пристойно-рамеренного давно уже и многим осточертевшего викторианства, от чуть ли не обязательного четырехстопного ямба, иногда перемежавшегося у поэтов-викторианцев с трехстопным. Поэт-бунтарь с неожиданной стремительностью основывает свои сюжеты и приёмы на малоизвестных фольклорных произведениях. Он утверждает новые принципы английского стихосложения, в частности – значительно усиливает роль паузного стиха и разных видов дольников, в основе которых чаще всего лежит трехсложная стопа, и ещё он предпочитает длинные строки. Напрашивается сравнение с Маяковским, разрабатывавшим слегка поздней, но пожалуй, ещё более решительно (почти в том же направлении!) новую ритмику русского стиха.
Резко относясь к возникающему и входящему в моду тогда верлибру, Киплинг считает что «свободным стихом писать,– всё равно, что ловить рыбу на тупой крючёк». (Отчасти это был камень в огород одного из его «учителей», позднего поэта-викторианца Уильяма Хенли.) Киплинг разрабатывает и прерывистый, с множеством недоговорок, балладный сюжет, основываясь на опыте своего любимого писателя Вальтера Скотта, как поэта, и особенно как учёного-фольклориста. Бесхитростные интонации английских народных баллад, в своё время возрождённые в английской поэзии «чародеем Севера», В. Скоттом и почти век спустя обновлённые Киплингом, снова звучат для английских читателей, так, будто пришли они не из глубины столетий, а из вчерашнего дня. Но стариннейший жанр сплавляется у Киплинга с обнажённым текстом газетного репортажа.
Тут становится очевидным, насколько поэтика Киплинга в те годы выливалась из поэтики не только В. Скотта, но ещё в большей степени из поэтики тоже любимого Киплингом Френсиса Брет-Гарта, его старшего американского современника, находившегося тогда в вершине своей славы. Об этом можно вполне судить хоть по такому отрывку из стихотворения Брет Гарта «Старый лагерный костёр»:
Всю ночь, пока наш крепкий сон хранили звёзды те,
Мы и не слушали, что там творится в темноте:
Зубами лязгает койот, вздыхает гризли там,
Или медведь, как человек шагает по кустам,
Звучит нестройно волчий хор и дальний свист бобра, –
А мы – в магическом кругу у нашего костра. 11
Естественно, что поэтика тут во многом базируется на уже рассмотренных свойствах английской народной баллады. ( Из которой впоследствии родился американский жанр «кантри», начало которого мы находим у того же Брет Гарта. С этими обоими жанрами неразрывно связаны: острота сюжета, откуда и некая «пунктирность» изложения, и неожиданость фабульных поворотов, и мелодичность, чудесно как-то сплетённая с противоположным ей разговорным строем стиха, требующим почти не ограниченного употребления просторечий. С той же жанровой природой стиха связаны и строфичность и нередкие рефрены, (тоже вытекающие из музыкального принципа баллады)
Вот опять для сравнения отрывок из стих. Ф.Брет-Гарта «Гнездо ястреба ( Сьерра)»
…И молча смотрели мы в эту бездну
С узкой дороги, пока
Не прервал молчанья, обычный и трезвый,
Голос проводника:
«Эт’ вот тут Вокер Петерса продырявил,
(Вруном его тот обозвал!)
Выпалил, да и коня направил
Прям’, аж на перевал!
………………………………………
Брат Петерса первым скакал за дичью,
За ним я, и Кларк, и Джо,
Но он не хотел быть нашей добычей,
И во’ шо произошло:
Он выстрелил на скаку, не целясь,
Не помню уж, как началось,
Хто говорил - от пыжа загорелось,
А хто - што само зажглось...
Тут, в этой балладе, предшественнице позднейших «кантри», особенно хорошо видно то, что стало вскоре характерной чертой киплинговского стиха: и обрывочность сюжета, и стремительность, как сюжетная так и музыкальная, и густое употребление просторечий, диалектных и жаргонных словечек, и… многое, в общем, показывает, что эти два предшественника – Вальтер Скотт в начале и Френсис Брет-Гарт ближе к концу 19 столетия – оказали на Киплинга решающее влияние 12
Но кроме обычных баллад, о которых тут уже не раз говорилось, у Киплинга есть и тот совершенно новый жанр, что можно было бы назвать «Баллада – роман» : это прежде всего -«Мэри Глостер».
На пространстве примерно в 200 строк рассказывается сюжет вполне характерный для так наз. «семейных» или «буржуазных» романов («Домби и сын» Ч. Диккенса, «Господа Голавлёвы» М. Салтыкова-Щедрина, «Семья Тибо» Р. Мартен дю Гара, «Дело Артамоновых» М. Горького, и наконец «Сага о Форсайтах» Дж. Голсуорси или «Будденброки» Т. Мана).
Всюду мы видим в начале сильного и энергичного основателя рода и «дела», а затем – его потомков, слабых, сводящих так или иначе к нулю все начинания своего предшественника… Достаточно сравнить старого Джолиона у Голсуорси с некоторыми людьми из младших поколений. А в «Будденброках» Томаса Манна есть особенно яркий символический эпизод: младший, да и по сути дела никчёмный, последний нежизнеспособный потомок этой сильной и активной семьи, маленький Жанно, случайно открыв родословную книгу, подводит черту красным карандашём под своим именем…
По сути дела ведь такая же история рассказана и у Киплинга в «Мери Глостер», этом монологе-романе в форме баллады. Вот умирающий баронет, сэр Антони Глостер, истинный «self made man», выросший буквально из ничего:
Не видывал смерти. Дикки? Учись, как кончаем мы:
И ты в свою очередь встанешь
на пороге смертной тьмы.
Кроме судов и завода и зданий и десятин
Я создал себе мильоны. Но я проклят, раз ты мой сын!
Хозяин в двадцать два года,
женатый в двадцать шесть,
Десять тысяч людей к услугам.
А судов на морях не счесть...
……………………………………………………………………..
Это он о себе. А вот о сыне:
«Харроу и Тринити колледж! А надо бы – в Океан!
Я хотел тебе дать воспитанье.
Но горек был мой обман!
Лгун и лентяй и хилый, как будто себе на обед
Собирал ты корки хлеба ...
Мне мой сын не помощник, нет!
Пер. А.Оношкович-Яцыны
И вот ещё особенность киплинговского стиха, в этой балладе особенно видная:
…Они возились с железом. Я знал: только сталь годна.
Первое растяженье. И стоило это труда,
Когда появились наши девятиузловые суда…
Тут становится видна главная заслуга Киплинга перед английским языком – необычайное расширение словаря, о котором я частично уже говорил, в связи с влиянием на поэта стихов Френсиса Брет-Гарта.
В стихах Киплинга на равных правах звучат и литературная речь, и песенные интонации, и высокий, библейский, стиль, и лондонский «кокни», а там, где это надо – профессиональные жаргоны моряков или мастеровых, и мастерски воспроизводимый солдатский сленг, особенно густой в некоторых из «Казарменных баллад»:
Капитан наш куртку справил, первоклассное сукно!
(Пушкари, послушайте рассказ!)
Нам обмыть обновку надо - будет самое оно,
Мы ж не любим ждать – давай сейчас!
(«Куртка» пер. Э.Ермакова.)
или в другой балладе «Закрой глаза, часовой»:
Грит младший сержант, дневальный,
Часовому, что вышел в ночь:
- Начальни-краула совсем « хоки-мут», 13
Надо ему помочь.
Много было вина, ведь ночь холодна,
Да и нам ни к чему скандал,
Как увидишь – шо пшел к караулке он –
Подай хочь какой сигнал'.
(пер. Э.Ермакова)
Именно вот за такие, постоянно и умело употребляемые просторечия поэт, и получил в основном, прозвище литературного хулигана. За кокни, за сленг, за сухой, иногда весьма непривычный для читателей поэзии профессиональный жаргон слесарей, машинистов, моряков, солдат и т. п., за это немыслимое в то время расширение поэтического словаря, когда границы поэззии и разговорного «низкого штиля» размываются, а синтаксис максимально рассвобождён .
В 1892 году Киплинг выпустил свою вторую книгу стихов: поэтический сборник «Казарменные баллады» «Barrack-Room Ballads and other Ballads» 14 Многие из включённых в неё стихов ещё раньше одобрил стареющий У. Хенли. Кроме уже известной «Баллады о Востоке и Западе», открывавшей в первом издании эту книгу, в ней были ещё два стихотворения тоже хорошо известные читателям по периодике. Это – «Ганга Дин» ("Gunga Din") и «Мандалей» ("Mandalay"). Имено эти три стихотворения более всего и способствовали мгновенному росту известности поэта.
«Мандалей», – по сути дела целая повесть о жизни солдата, «отравленого навсегда» Зовом Востока, яркой природой и мимолётной любовью, столь же экзотической, как природа. Всё это становится привычной, повседневной жизнью солдата, монологом которого и является стихотворение. Для этого человека, вернувшегося в туманный Лондон после службы в экзотической Бирме, для человека, оторванного от яркого мира, с которым он так сжился, вся английская жизнь предстаёт пресной и серой:
Моросит английский дождик, пробирает до костей,
Я устал сбивать подошвы по булыжникам аллей!
Шляйся с горничными в Челси от моста и до моста -
О любви болтают бойко, да не смыслят ни черта!
Рожа красная толста,
Не понять им ни черта!
Нет уж, девушки с Востока нашим дурам не чета!
А дорога в Мандалей?..
Мелодическое звучание стиха захватывает читателя, особенно читающего вслух, и ведёт за собой, музыка сливающаяся с яркой живописью тут порой становится даже важнее, чем желание следовать за мыслью поэта. По сути дела, несмотря на чёткий сюжет, тут первичны именно звучание и краски. Поэтому и в переводе этому стихотворению особенно противопоказаны стыки согласных, зиянья и прочие звуковые корявости, а более всего нетерпима тут неестественность, натужность речи. (впрочем, она вообще один из главных признаков неудачного перевода стихов, и далеко не только Киплинговских...).
Вот как музыкально и просто у Киплинга звучит начало стихотворения:
By the old Moulmein Pagoda lookin’ lazy at the sea,
There’s a Byrma girl a settin’, and I know she thinks o’ me
For the wind is in the palm-trees,
and the temple-bells they say
Come you back, you British soldier,
come you back to Mandalay!
Смотрит пагода Мульмейна на залив над ленью дня.
Та девчонка в дальней Бирме, верно, помнит про меня.
Колокольчики лопочут в блеске пальмовых ветвей:
Эй, солдат, солдат британский,
возвращайся в Мандалей! (1)
Естественность речи у Киплинга самое первое и самое необходимое условие. Второе же – музыкальность, то есть как минимум отсутствие звуковых спотыканий. Доминантность звуков «Н» и «Л» исходящих из слова «Мандалей» и в подлиннике создаёт необходимую здесь эвфонику, а точне служит ключём к ней.).
Вот эта же строфа из перевода нач. 30-х годов ХХ в.:
На Восток лениво смотрит обветшалый старый храм,
Знаю, девушка-бирманка обо мне скучает там.
Ветер в пальмах кличет тихо, колокольный звон смелей:
К нам вернись, солдат британский, возвращайся в Мандалей (2)
Или такие строки из перевода середины 30 гг. :
Где, у пагоды Мульмейнской, блещет море в полусне, -
Знаю - девушка из Бирмы вспоминает обо мне.
В звоне бронзы колокольной слышу, словно невзначай:
'Воротись, солдат британский!
Воротись ты в Мандалай!' (3)
Подчёркиванием тут и выше выделены слова, а вернее целые части текста, по моему мнению лишние, отсутсвующие в подлиннике, вовсе не нужные, или просто нелепые, как, впрочем, и в следующей цитате. ( 90 годы ХХ в.)
Возле пагоды старинной, в Бирме, дальней стороне,
Смотрит на море девчонка и скучает обо мне.
Голос бронзы колокольной кличет в пальмах то и знай:
«Ждем британского солдата, ждем солдата в Мандалай! (4)
Кто это, непонятно, ждёт вот так во мн. числе? Да и во всех этих трёх переводах вовсе не видны мелкие серебряные колокольчики, висящие на каждом этаже пагоды. Тут громко бухают вполне европейские, вроде как церковные, бронзовые колокола, а вовсе не серебряные колокольчики...15
Это далеко не Киплинг, хотя бы в силу не только корявого звучания, но и вовсе выдуманных переводчиками вялых и банальных эпитетов, разжижающих стихотворение. И ещё почему-то тут упорно определение ставится после определяемого слова (трижды на одно четверостишие!) что очень противоестественно утяжеляет русскую интонацию. И почему в переводах такое неуместное и дружное «кличет»?
(Тут к месту вспомнить замечание Маяковского: «начнёшь это слово в строчку всовывать, а оно не лезет – нажал и сломал»…)
В Лондоне в том же 1892 г году Киплинг познакомился с молодым американцем, издателем Уолкоттом Байлестером. Вместе они начали писать повесть «Наулахка» ("The Naulahka", 1892) которая, по собственной оценке Киплинга не получилась. В том же году Байлестер умер от тифа. Одному заканчивать и переделывать повесть, начатую вдвоём, Киплингу уже не хотелось. Но и этот труд не пропал зря: от несостоявшейся повести осталось всё же несколько написанных Киплингом вставных стихотворений.
В конце всё того же года, Киплинг женился на сестре Байлестера Каролине, и они поселились на севере США в штате Вермонт. Там у них родились две дочери. В глухом и сосновом Вермонте, в северных лесах, не находя себе места, тоскуя по Индии не менее остро, чем солдат из стихотворения «Мандалей», Киплинг пишет одну из самых лучших своих книг – сборнник рассказов со вставными стихами – «Книга джунглей», «The Jungle Book» (1894 г.) Затем - «Вторую книгу джунглей» - «The Second Jungle Book» (1895 г.) И ещё выпускает свой третий стихотворный сборник «Семь морей» («The Seven Seas» 1896 г.) в котором после основного корпуса стихов была впервые опубликована вторая половина «Казарменных баллад».
Вскоре после выхода этой книги Киплинг с женой переезжает в Англию. Но по совету врачей зиму они проводят в Южной Африке.
Знаменитый завоеватель, выдающийся админстратор и в каком-то смысле теоретик британского колониализма, (человек, который, кстати, многими чертами своей личности напоминает киплинговских героев), премьер-министр Капской колонии Сесиль Родс 16, с которым Киплинг подружился в первую же зиму своего пребывания в Южной Африке, подарил ему дом на територии своего колоссального поместья. В этом доме семья писателя с тех пор проводила почти ежегодно три-четыре зимних месяца. « В этот дом - вспоминает Киплинг, - осенью каждого года с 1900 по 1907 мы приезжали всем семейством. Особенно радостно там себя чувствовали наши дети: они играли со всеми зверями в огромном имении Родса. В загончике, выше нашего дома, жила лама, которая ужасно любила плеваться. Ясно,что эту её привычку дети молниеносно переняли».
Когда С. Родс умер (в 1902 г.) Киплинг написал на его смерть стихотворение «Заупокойная» в которм есть такие строки:
Он вдаль смотрел поверх голов,
Сквозь время, сквозь года.
Там в муках из его же слов
Рождались города.
Пер. Е.Витковского
Во время англо-бурской войны 1899 – 1902 г. Киплинг, к тому времени уже хорошо знавший местную обстановку, стал постоянным военным корреспондентом сразу нескольких лондонских газет. «Вы должны помочь нам издавать газету для армии здесь, на месте!» – сказал Киплингу известный журналист из «Таймса» П. Ландон. И Киплинг, естественно, согласился.
«Пожизненный журналист» по собственному определению, Р. Киплинг рисует труд журналистов не романтическими - и даже не красками – а скорее жёсткими чёрно-белыми штрихами в одном из самых своих мощных стихотворений, так и названном «Пресса» :
Именно во время «странной войны» с бурами, в которой бесконечные походы и отсутствие сражений изумляли и вместе с тем невероятно изматывали постоянно подстреливаемых бурами солдат, Киплинг написал несколько впоследствии знаменитых стихотворений. Это прежде всего – одна из вершин поэзии Киплинга – «Пыль» ( «Boots»)
День – ночь, день ночь мы идём по Африке,
Ночь– день, ночь – день всё по той же Африке
Только пыль, пыль, пыль от шагающих сапог,
И отпуска нет на войне…
………………………………………………………………….
Я шёл сквозь ад шесть недел,ь и я клянусь:
там нет ни мглы, ни жаровен, ни чертей,
А только пыль, пыль, пыль от шагающих сапог...
(Пер. А. Оношкович-Яцыны)
Привычная для русских читателей строка «и отпуска нет на войне» в этой книге сохранена мной вопреки тому, что текст перевода в издании 1922 г т. е изначальный русский текст А. Оношкович-Яцыны после редактирования книги, вроде бы Н. Гумилёвым, а потом и – точно – М. Лозинским) был таков: «и нет сражений на войне». А уже после смерти переводчицы, её муж, Геннадий Фиш, третьеразрядный поэт, подготавливая её переводы к печати для книжки стихов Киплинга, изданной в 1936 году, «отредактировал» все её переводы, причём под некоторыми (как под знаменитой «Мери Глостер») подписал даже своё имя, как соавтора перевода. 17 Вот именно Фиш и заменил, (как я слышал от Н. Тихонова, что именно по его, Тихонова, совету), слово «сражения» на слово «отпуск». Возможно потому, что строка «нет сражений на войне, (то есть «на этой войне» – поскольку тут в подлиннике the war) требует не очень краткого комментария.18, да и ритмически она выбивается из чёткого стука шагов, на котором построен весь этот поэтический шедевр.
В 1901 году выходит лучший роман Киплинга «Ким» ("Kim"), в котором описываются приключения английского шпиона «туземно-рожденного мальчика» и странствующего по Индии буддийского монаха.
В 1902 г после окончания войны Киплинг купил в Англии, в графстве Сассекс, поместье, где и прожил всю свою оставшуюся жизнь, до 1936 года, наезжая, однако и в дом, подаренный С. Родсом.
Вскоре он, всегда увлекавшийся всеми техгическими новинками, провёл в свой сассекский дом электричество, сделав собственную миниатюрную электростанцию. Он отсоединил водяное колесо от старой мельницы, по совету строителя Асуанской плотины в Египте, знаменитого английского инженера. У. Уилкокса, расчитавшего, что эта домашняя электростанция сможет давать 4,5 лошадиных силы.Этого для освещенья поместья оказалось вполне достаточно.
В том же году Киплинг купил один из первых автомобилей, появившихся в Англии. Вот как он описывает какую-то из поездок в окрестностях своего нового поместья:
«Мы и кучка других отчаянных «прогрессистов» приняли на себя всю тяжесть общественного мнения. Аристократы привставали в своих шикарных ландо и посылали нам вслед все проклятия, какие только можно было изобрести. Цыгане, пивовары в своих фурах, и пассажиры двуколок угрожали всеми казнями, какие только были способны придумать, ну, короче, нашими врагами стали все на свете, кроме бедных лошадок, которые вели бы себя спокойно, если бы на них не кричал кто ни попадя».
Первая написанная Киплингом в Англии книга, была «Сказки» ("Just So Stories"), с великолепными вставными стихами, которые многие из нас помнят с детства в переводах С. Маршака: «Горб верблюжий». «Кошка чудесно поёт у огня» и др. Вскоре после этой книжки писатель выпускает книгу квазиисторических рассказов «Пак с холма Простакова» ("Puck of Pook's Hill"). А в 1906 г сборник рассказов и стихов для детей, опять же на темы ранней и средневековой английской истории. В этой книге есть множество вставных стихов, иллюстрирующих разные исторические повествования, но нередко тематически «опрокинутых» в современность.
В эти годы Киплинг ведет также активную политическую деятельность, много пишет о грозящей войне с Германией, выступает в печати против воинствующего феминизма - суффражизма, и поддерживает консервативную партию.
В 1907 г. Киплингу была присуждена Нобелевская премия по литературе «за наблюдательность, яркую фантазию, зрелость идей и выдающийся талант повествователя». «Это была для меня огромная и неожиданная почесть» - писал позднее Киплинг.
А вот Киплинга-поэта, как и многих лучших поэтов разных времён и народов, шведская академия так и не заметила...
В середине жизни писателя стиль его прозы заметно меняется. Лаконичность и даже стремительная отрывистость повествования сменяется более медленной и изысканной манерой письма, он становится всё более тщательным стилистом, всё дальше уходя от журналистских приёмов. Об этом говорят его рассказы, в книгах «Пути и открытия» («Traffics and Discoveries», 1904), «Действия и противодействия» («Actions and Reactions», 1909), «Разнообразие живых существ» («A Diversity of Creatures», 1917), «Ограничение и обновление» («Limits and Renewals», 1932). В каждой из этих книг есть по нескольку вставных стихотворений. Часть из них относится к лучшим поэтическим произведениям Киплинга. Поэтому некоторые из этих стихов читатель может увидеть в «Дополнении» к этому изданию.
В том же 1907 г. писатель был удостоен почетных степеней Кембриджского, Оксфордского, Даремского и Эдинбургского университетов; а вскоре он получил награды ещё и от Сорбонны, а также университетов Страсбурга, Афин и Торонто.
Во время первой мировой войны, после того, как его единственный сын пропал без вести, Киплинг вместе с женой стал активно работать в Красном Кресте.
В качестве члена Комиссии по военным захоронениям, поэт много путешествует и во время одной из таких поездок он знакомится во Франции в 1922 г. с английским королем Георгом V, с которым писателя связала до конца жизни глубокая дружба.
«Никто не забыт и ничто не забыто – я могу сказать это не только от имени Комисии, но и лично от себя» – сказал поэт королю19, прочитав ему стихотворение, «Королевское паломничество», посвящённое поездке короля по военным кладбищам на французской земле в 1922 году.
Георг V проводил значительную часть года в Париже,20 отчасти поэтому и Киплинг бывал тут нередко. В 1923 г. писатель выпустил в Париже книгу «Ирландские гвардейцы во время Великой войны» ("The Irish Guards in the Great War"), посвященную полку, где служил его сын.
С 1915 г. писатель долгие годы болел гастритом в тяжёлой форме.
Скончался Киплинг в Лондоне в 1936 г. а двумя днями позднее него умер и Георг V.
Киплинг был похоронен в Уголке поэтов в Вестминстерском аббатстве. Но никто из престижных писателей не пришёл на его похороны. С «левой стороны» его не любили за консерватизм и за насмешливое отношение к лагерю «социалистов-фабианцев», а с «правой стороны» ему до конца жизни не могли простить ни его независимую позицию, ни насмешливое отношение к мирку викторианских литераторов, ни его демократизма. И вот имена большей части этих литераторов в основном забыты, а Киплинга, вечного парию среди благопристойных английских писателей, поныне хорошо знают в Англии и всё больше любят.
«Когда хоронят Гулливера. лиллипутам негоже идти за его гробом -- вспоминает слова И. Хейзинги (сказанные по иному поводу) автор предисловия к русскому однотомнику конца прошлого века прозы и стихов Киплинга Е. Витковский, и от себя уже продолжает: -- ..Англия хоронила своего величайшего поэта – быть может самого большого с тех пор, как в 1764 году навсегда закрыл свои слепые глаза Джон Мильтон»
Я никак не считаю это высказывание преувеличением.
4
Редьярд Киплинг - первый в истории англичанин, ставший обладателем Нобелевской премии по литературе и поныне самый молодой в истории из её лауреатов ( в 1907 году ему было 42 года). Но только в наше время, столетие спустя после этого события, в Англии начала происходить всерьёз медленная переоценка его богатого литературного наследия...
Жизненная философия и философия творчества Киплинга поразительно сходны с идеями его современника, замечательного голландского культуролога Йохана Хейзинги (1872 - 1945) высказанными в самой знаменитой его книге «Хомо люденс» («Человек играющий»):
«Все, что есть поэзия, вырастает в игре: священной игре поклонения богам, в праздничной игре ухаживания, в воинственной игре поединка, уснащённого похвальбой, бранью и насмешкой, в игре остроумия и находчивости. В какой же степени оно сохраняется, это игровое качество поэзии в процессе усложнения и развития культуры?»
Более всего, видимо, игровая сторона поэзии проявляется в произведениях сюжетных – поэме, басне и, наконец, балладе. Сказка Киплинга «Краб, который играл с морем» великолепно иллюстрирует это положение голландского культуролога.
Понятие «Киплинг» и понятие жанра «баллада» для нас слиты.
В России жанр баллады был впервые опробован В. Жуковсим в переводах прежде всего из того же Вальтера Скотта, и отчасти из Ф. Шиллера, а в какой-то степени и А. Пушкиным («Песнь о вещем Олеге» «Жених») Но основным жанром баллада стала слегка позднее в творчестве А. К. Толстого, лучшего из мастеров баллады в непереводной русской поэзии.
Восприятие нами баллад Киплинга как своих, как почти привычных произведений, обусловлено во многом именно В.А.Жуковским и А.К.Толстьым, основателями столь обычной теперь для нас русской балладной традиции.
Целая толпа поэтов в ХХ веке тяготевших к жанру баллады вообще и к Киплингу в частности, как мы уже видели, появилась в литературе именно после опубликования в 1922 году переводов Ады Оношкович-Яцыны... В значительной степени эти переводы на русских пореволюционных поэтов( в большинстве своём иностранных языков не знавших) и повлияли, открыв им новую поэтику, так непохожую ни на вялую символистскую ни на претенциозную футуристическую. Открыли им, как интонацонный ключ для романтики, совсем не мрачность байроновскую или лермонтовскую, а сюжеты и интонации полные силы и жизнелюбия, «праздничные, весёлые, бесноватые», если повторить строчку Н. Тихонова.
Понятно, что многие переводы А. Оношкович-Яцыны (кроме «Пыли» и ещё нескольких лучших её работ, которые читатель найдёт в этой книге), в основном устарели и не могут удовлетворить нынешнего читателя, хотя бы потому, что Киплинга мы воспринимаем давно не так однолинейно и приблизительно, как первая его переводчица. И всё же не забудем, что она была первой, и поэтому в новую для неё поэтику шла почти вслепую... Хотя её редакторами и были два таких крупных литератора как Лозинский (и, видимо до него, Н. Гумилёв) но вполне понятно, что с высоты целого столетия – а «большое видится на расстоянье» – мы читаем Киплинга во многом иначе, чем дано это было в начале ХХ века...
Тут придётся вспомнить не только о настоящей русской поэзии прошедшего столетия, но и о её «низких видах», или жанрах ХХ века. Речь тут будет о тех кентаврах средней советской «поэзии», которые были склеены из перепевов маяковского «главарства-горланства» и пушкинских ямбов, и которые, (не ямбы, а кентавры) на поверку довольно быстро оказались чучелами ...
Я имею в виду, прежде всего, так называемые советские массовые, – в основном маршевые, – песни, (позднее и радио-шлягеры), непременно хвастливые в силу самой специфики жанра. Ведь даже они, при всей их плоскостности и примитиве, тоже не обошлись без подражания подражателям Киплинга, ну хотя бы без того вида декларативности, которой они и научились, если не у него, то у тех из советских стихтотворцев, кто был покультурнее... «Нам нет преград \ Ни в море ни на суше.\ Нам не страшны ни льды ни облака. и т. д.».) Естественно, что Киплинг в аналогичных «казённых» случаях куда ярче и конкретнее –см. цикл «официальных» стихов «Песнь англичан») или хотя бы вполне государственническое стихотворения «Английский флаг». Вот тольако его концовка:
Вот он в тумане тонет, роса смерзается в лёд.
Свидетели – только звёзды, бредущие в небосвод,
Что такое Английский флаг? Решайся. Не подведи!
Не страшна океанская ширь, если Юнион Джек впереди!
(Пер. Е. Витковского)
Тут настоящие стихи, несмотря на их декларативность и ангажированность. Хотя и неправомерно сравнивать великого поэта с какими нибудь лебедевыми-кумачами, но вот, для разнообразия, нечто балладное из советских песен, идущих в конечном счёте оттуда же (да ещё из лучших в своё время по тексту!). Сравним хотя бы ткань двух баллад.
…Он шёл на Одессу. он вышел Херсоном
В засаду попался отряд:
Нвалево застава, махновцы направо,
и десять осталость гранат...
«Ребята, – сказал, обращаясь к отряду
Матрос-партизан Железняк, –
Херсон перед нами, пробьёмся штыками
И десять гранат не пустяк»...
(М. Голодный)
А вот строки из киплинговской « Баллады о Востоке и Западе» (тоже с прямой речью)
...Камал его за руку поднял с земли,
поставил и так сказал:
«Два волка встретились - и ни пpи чём
ни собака тут, ни шакал!
Чтоб я землю ел, если мне взбредет
хоть словом тебя задеть:
Но что за дьявол тебя научил
смерти в глаза глядеть?»
Короче, как только любой советский поэт, неважно, будь то безусловно талантливый смолоду Н. Тихонов, или какой-нибудь очень бойкий «текстовик» при каком-либо композиторе, пишет «как бы балладу» (а баллада по условию жанра почти всегда о подвиге) он естественно не может, даже если очень хотел бы, отделаться от киплинговских интонаций (воспринятых, разумеется, не прямо из неизвестного ему первоисточника, а взятых у более талантливых и более грамотных русских подражателей Киплинга). Но на самом деле искренность, напряжённость каждой строки и музыкальность английского поэта оказывается доступной мало кому из эих подражателей, подражающих подражателям...
И вот Редьярд Киплинг, как бы ретроспективно неотделимый уже от русской поэзии, и более того – в силу хронологии неотделимый от поэзии именно советского периода, почти в самом начале этого периода был в СССР строжайше запрещён идеологическими шаманами, как впрочем и ещё очень многие западные писатели.И – чем дальше в лес (советский), тем больше дров (наломано): В 1947 – 1953 годах под запретом уже оказалась почти полностью вся современная западная литература, кроме небольшой части писателей-коммунистов 21
Легко ли подумать – запрет на великого поэта, продлившийся около полувека! То есть почти весь советский период! Притом, что влияние малой, но широко известной части творчества Киплинга на русскую поэзию всего этогого времени росло и росло, вопреки, а отчасти даже и благодаря, этому запрету.
Но в принципе, запрет на Киплинга, стал в послевоенные годы только частицей запрета вообще на всё «западное», он был результатом того идеологического похода, который в СССР после войны официально именовался «борьбой против буржуазного космополитизма». Запрет выражался не только в нападках всей спущенной с цепи ортодоксальной советской критики на «зарубежную» литературу. Запрет этот проявлялся даже и в таких бытовых мелочах, как перемена по приказам поступавшим с самых верхов власти названия папирос «Норд» на «Север», или «французской булки» на «городскую», или в превращении футбольного форварда в «нападающего». Но вернее, вопрос в более общем виде, должен быть сформулирован так: если естественное течение эстетического процесса было нарушено политическим вмешательством, то почему это вмешательство было встречено массами с известным ликованием? Ведь в подобном случае кроме простого страха, тут, видимо, работает и ещё нечто, более глубинное, более значительное?
Иррациональность любого идеологического подхода к культуре отчасти объясняется словами упоминавшегося выше Й. Хейзинги. По его мнению, сама возможность чудовищного разгула цензуры «становится реальностью не столько в силу своеволия той или иной власти, сколько в результате того, как властям этим удалось в действительности, а не для видимости, овладеть сознанием культурного слоя своей страны» - и далее: «Доктрина абсолютной власти Государства заранее оправдывает любого державного узурпатора,– замечает Й. Хейзинга объясняя многие чудовищные изменения в народном сознании – оправдывает, прежде всего, активным вступлением полуграмотной массы в духовные области, (подчёркнуто мной – В.Б.), девальвацией моральных ценностей и слишком большой "проводимостью", которую техника и организация придют всему обществу».22
Имено из сходных с Хейзингой соображений исходит и Р. Киплинг, в одном из самых, казалось бы, декларативных, но и самых программных, стихотворений «If» 23, (в разных переводах «Заповедь» или «Когда» или «Если») В русском переводе,этого стихотворения, что необходимо тут уточнить, устоялись две концепции. Одна – проявлена чётко в нескольких переводах, в которых подчёркнута разговорная, и даже почти бытовая интонация:
Когда ты тверд, а весь народ растерян
И валит на тебя за это грех,
Когда никто кругом в тебя не верит,
Верь сам в себя, не презирая всех.
Умей не уставать от ожиданья,
И не участвуй во всеобщей лжи,
Не обращай на ненависть вниманья,
Но славой добряка не дорожи!
Другая концепция – это же стихотворение, под названием «Заповедь», представляет собой торжественое, высоким библейским стилем написанное назидание, которое в переводе Михаила Лозинского начинается так:
Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянущей за смятенье всех,
Верь сам в себя наперекор вселенной,
А маловерным отпусти их грех...
Пусть час не пробил, жди не уставая.
Пусть лгут лжецы – не снисходи до них,
Умей прощать, но не кажись. прощая,
Великодушней и мудрей других..
Так вот об этих «маловерных», и пишет И. Хейзинга. Из них в массе, по его мысли и состоит, к сожалению, большая часть любого общества:
"Во всех проявлениях духа, добровольно жертвующего зрелостью, (подч. мной – В.Б.) - мы в состоянии видеть только приметы угрожающего разложения. Для того чтобы вернуть себе освященность, достоинство и стиль, культура должна идти другими путями". («Человек играющий»)
Литературовед А. Зверев в исследовании стихотворения «If» замечает:
«То, что позднее назовут пограничной ситуацией, знакомой людям, которые в минуты жестоких социальных встрясок были обречены существовать на шатком рубеже между жизнью и смертью, для Киплинга было не отвлеченностью, а привычным бытием. Вот откуда необманывающее впечатление и новизны, и этической значительности лучшего, что им создано.»
Действительно, ведь ты можешь стоять выше событий, если ты –
Молчишь, когда твои слова корежа,
Плут мастерит капкан для дураков...
Стихотворение было написано когда-то как назидание сыну, но кроме личных пожеланий поэта своему сыну Джону, оно отражает и в какой-то мере этическую программу масонов, тесно переплетённую с заимствованной в основном из кальвинизма суровой англиканской моралью.
Культура, если следовать взглядам Хейзинги на неё, предполагает сдержанность, возможность и способность не усматривать в своих намерениях что либо «главное», «достигшее предела», то есть близкое к абсолютности, или – что ещё страшнее – к идеалу, а увидеть себя внутри добровольно принятых жёстких ограничений. Вот как говорит об этом Киплинг в стихотворении «Дворец» – монологе Короля-Строителя., переделывающего работу безвестного предшественника:
Не браня и не славя работу его,
но вникая в облик дворца,
Я читал на обломках снесённых стен
сокровенные мысли творца:
Где поставить контрфорс, возвести ризалит,
я был в гуще его идей,
Прихотливый рисунок его мечты
я читал на лицах камней.
И опять Хенйзинга:
«Истинная культура требует честной Игры по принятым правилам. Нарушитель этих правил разрушает и самое культуру. Для того чтобы игровое содержание культуры могло быть созидающим или двигающим культуру, оно должно быть прежде всего чистым. И никак не должно состоять в ослеплении или отступничестве от норм, предписанных разумом, человечностью или верой» ( там же ).
В самые агрессивные моменты бытия советской идеологии Киплинг удостоился в СССР даже клички «антисоветский». Ну, это уже был крайний «пример так называемого вранья» (да ещё и глупости!) Про СССР поэт не то чтобы не слышал, но тема эта его просто никогда не интересовала. Ни в стихах, ни в прозе он её вообще не касался.
Едва ли грамотеи из партийных верхов или «литераторы» «от станка и сохи» - (абсолютное большинство в руководстве ССП) - читали когда либо, даже случайно, такое произведение Кплинга, как «Россия – пацифистам». Хотя бы потому, что иностранных языков на советских «верхах» никто не знал, (даже наркомы а потом министры – даже министры иностранных дел!) а переводов этого стихотворения на русский язык не было до 1986 года! 24 Кстати это, пожалуй, единственное стихотворение Киплинга, которое можно назвать было бы «антисоветским», но с невероятной натяжкой, поскольку написано оно в 1918 году, когда никто не мог знать, что получится из февральской революции, из октябрьского переворота, или даже из ещё не состоявшегося в те дни и разогнанного позднее большевиками Учредительного Собрания... Короче, страна попросту «советской» ещё и не была года два -три..! И термина этого, естественно по отношению к государству тоже быть не могло.
Поэт обращается к британским, «джентльменам-пацифистам» как бы от имени революционной России:
Бог с вами, мирные джентльмены!
Нам только дорогу открой –
Пойдём копать народам могилы
с Англию величиной!
История, слава, гордость и честь,
волны семи морей -
Всё, что сверкало триста лет,
сгинет за триста дней!
Триста лет – это срок царствования в России династии Романовых (1613 – 1917.) Триста дней – похоже на «просвет» между Февральской революцией 1917 г и «якобинским переворотом в Петрограде» 25 октября... Так есть ли, по мысли поэта, гарантия, того, что с Британской империей не произойдёт что либо похожее на то, что случилось с Российской?
Итак, в свете всего сказанного, самое удивительное – это выпуск «ГИХЛ-ом» в 1936 году уже упоминавшегося сборника стихотворений Киплинга (Случайно, видимо, как раз в год его смерти). В небольшом этом томике, первом, относительно объёмном русском издании стихов Киплинга, есть статья Р. Миллер-Будницкой, занявшая чуть ли не полкниги, но представляющая собой всего лишь раздутую во много раз статейку Т. Левита из тогдашней «Литературной энциклопедии» (частично подготовленной под редакцией Л. Троцкого), статейку, пронизанную одним пафосом: «Надо знать своего врага».25
Нормальный человеческий рассудок не в силах дать удовлетворительное объяснение этой особенной вражды советских идеологов к британскому поэту. Но чтобы хоть приблизительно понять это, попробуем рационально подойти к главным советским «обвинениям» против поэта. А предварительно учтём, что нередко собаки, которых вешали на Киплинга и благовоспитанные члены викторианского общества и не столь благовоспитанные члены Союза Советских Писателей, оказывались чаще всего одной и той же породы!
Поначалу это удивляет неожиданностью. Но если подробнее разобраться, то причины для удивления исчезнут. Как эти две позиции, викторианская и советская сталинского, да и во многом послесталинского периода, могли совпасть, на сугубо теоретическом уровне всё же понятно.
Историк архитектуры Владимир Паперный в своей книге «Культура два» (написанной ещё в 60-х годах, в основном на материале архитектуры советского периода, но изданной, естественно, уже в постсоветской России) выстраивает довольно чёткую культурологическую концепцию, далеко выходящую за пределы собственно архитектуры, вполне справделивую и в применении к литературе. Суть этой теории в том, что во всех историях разных времён и стран сменяются циклы: бунтарская, или революционная тенденция искусства, с её активностью, простотой и функциональностью, уступает место рано или поздно помпезной, застывшей, и украшательской, «культуре два»; и на протяжении веков, а иногда и на протяжении считанных лет, они чередуются.
Как Маяковский (полностью) так и Киплинг (большей частью) принадлежали идейно к условному понятию бунтарской «культуры один», так викторианство в Англии, и стиль жизни и мышления в СССР сталинского периода – это – «культура два». Только в Англии она устойчиво держалась намного дольше чем всё 19 столетие, вплоть до появления в литературе 50-х годов 20 века, «рассерженных молодых людей», явных представителей «культуры один», а вот в СССР «культура два» длилась – по теории Паперного – с 1929 по 1956 год, когда и тут снова заявили о себе первые проявления очередной «культуры один» (настало время«оттепели», способной хотя и к ограниченному, но бунтарству)
Викторианский «Сommon sense», не совсем удачно передаваемый русским выражением «здравый смысл», был всегда на стороне консервативной неизменности и привычной застылости хорошо известных ценностей. Точно так же иманентная политической системе советская приверженность идее о том что «партия и лично тов. (нужное имя вставить) о нас неустанно заботятся», сводится к одному, вбивавшемуся в головы «простых советских людей» вполне викторианскому тезису: – к абсолютной уверенности в стабильности и благости (а порой и несменяемости) властей, и вследствие этого – к стабильности, к «гарантированной» неизменности и «застое» духовного бытия в стране..26
Кстати, рассмативая всю человеческую истоию как постоянную смену форм жизни, причём путём именно революционным, официальные советские историки разом замолкали на тему о том. а что же будет после достижения «великой цели»! «По умолчанию» предполагалось ими всякое прекращение любых изменений. То есть вечный и счастливый застой. ( Аналогичный «тысячелетнему Райху» ?)
Эта (кстати скорее советская, чем английская «философия» , эта главная обывательская черта эта тяга к неизменности («только пожалуйста без неожиданностей!») и заставляла «общественное мнение» викторианской Англии объявить бунтарское творчество молодого Киплинга «литературным хулиганством». Особенно возмущала многих та непочтительность, с которой поэт описывал сильных мира сего (например сделать персонажем сатирических стихов саму Королеву Викторию!) И более того: крайняя непочтительность поэта в отношении Господа Бога, с коим Киплинг не только предельно фамильярен, но который фигурирует у поэта почти только в иронических, а то и сатирических стихах и балладах в образе, мягко говоря, приниженном…
И как это ни парадоксально а «общественное мнение» советского истэблишмента, скажем без преувеличения исповедовавшего мораль весьма недалёкую от викторианской, естественно требовало считать Киплинга литературным врагом №1.
В связи с этим могут вполне прийти на память мерзкие цензурно-идеологические кампании против В. Маяковского, вспыхивавшие как даже в царской России ещё, так и потом, куда шумнее, в ранней советской. С той разницей, что Киплингу, в отличие от Маяковского, это повредить ничем не могло...
А ведь Маяковский столь же верно служил своей общественной системе, как Киплинг своей. Только оба они по некоему довольно наивному идеализму, далеко не всё принимали. Но ведь оба хотели соответственно свою систему улучшить до уровня идеальной! А такое «ремонтничество» искренних и честных сторонников любой системы ею всегда воспринимается в штыки да и куда агрессивнее, чем открытая вражда политических противников! (Вспомним наши 60-е годы!)
В обоих случаях «общественная» реакция на обоих поэтов сходна. Бунтарство и активный романтизм, естественно совместимый с этим свойством натуры, как правило, вызывают шипящую ненависть мещанства 27 заботящегося прежде всего о привычном порядке и детальной предсказуемости завтрашнего дня. Ну а позиция «не всё принимающих» поэтов есть куда более крупное преступление, по мнению любых идеологических верхов, чем полное отрицание! ( « Ну, что ему больше всех надо?!» ) Ведь ещё в средние века еретик считался куда хуже иноверца!
Английского читателя в конце 19 века возмущал эпатаж. Во многом Киплинга без всякой натяжки можно было бы рассматривать как «Маяковского по ту сторону», ну разве что способы эпатажа у обоих поэтов были довольно разные.
Но для обоих одной из первых языковых ценностей была вещь важнейшая в любой литературе: и тот и другой поэт открыли широко ворота разговорному языку улицы и многим другим языковым пластам, которым до них был в литературу «вход воспрещён»... 28 Как ни странно, такие вот отношения с родным языком тоже нередко дразнят гусей куда сильней, чем иные разрушительные идеи.
5.
Империализм Киплинга, безусловно имевший место, тоже был показан в советском восприятии искажённо.
Первоначальное завоевание колоний само по себе редко попадает в поле зрения Киплинга (как напр. «Песня Диэго Вальдеса») Его привлекает или первооткрывательство, или уже более поздние, современные ему колониальные войны с целью сохранения империи, доставшейся британцу от отцов и дедов.
Сначала о первооткрывателях.
У Киплинга на эту тему есть немало стихов. Он рассказывает о подвигах искателей приключений, бродяг, скитальцев, неутолимо жаждущих свободы и новизны:
Кто эти люди? Первооткрыватели? Или авантюристы? Сказать так будет недостаточно. Но они неутомимы и неутолимы. Их полно. Они всюду, они «легион, не известный в штабах», потому что большей частью все открытия они свершают за собственный страх и риск, не ожидая благословения свыше:
Так вот – за Джентльменов Удачи
(Тост наш шёпотом произнесён)
За яростных, за непокорных,
Безымянных бродяг легион!
Выпьем, прежде чем разбредёмся ,
Корабль паровоза не ждёт –
Легион, не известный в штабах –
Опять куда-то идёт
Это не только те, кто
«ныряли в заливы за жемчугом,
Голодали на нищем пайке
Но с найденного самородка
Платили за всех в кабаке.
(Пей, ребята!)»
Это и те, кто «дарил» Империи новооткрытые земли, создавая её по частям. Так страсть к приключениям незаметно переходит у поэта в призыв к потомкам продолжать отцовское дело, неутомимо строя по кускам «Империю, над которой никогда не заходит солнце».
К стихам такого рода кроме «Потерянного легиона» относятся и «Песня мертвых», и «За уроженцев колоний»», и один из главных киплинговских шедевров – «Песня Банджо». Во всех таких стихах звучат (на заднем плане, но вполне внятно) эпические библейские интонации. К тому же роду стихов может быть отнесена и «Женщина Моря», где тема первооткрывательства слита с мифотворческой тенденцией, весьма заметной в поэзии (а особенно в прозе) Киплинга. Но к разговору о мифотворчестве писателя мы ещё вернёмся.
Вслед за первооткрывательством идёт мотив защиты и сбережения империи, в чём должна проявляться не только верность заветам отцов, а более того, долг человека и гражданина. Уж раз так случилось, что эти страны - части Империи, то о них не только надо заботиться, и не презирать их жителей, но вкладывать свой труд в прогресс этих народов.29 (См стих «Бремя белого человека»)
Поэтому лондонские снобы оказываются куда более враждебны Киплингу, чем настоящий военный противник, дикий суданец Фуззи-Вуззи, которого Киплинг как достойного врага уважает с долей неприкрытого восхищения:
За твое здоровье, Фуззи, за Судан, страну твою,
Первоклассным, нехристь голый,
был ты воином в бою!
За здоровье Фуззи-Вуззи, чья башка копна копной:
Чертов черный голодранец,
ты прорвал британский строй!
Пер. Сергея Тхоржевского
Со всей обычной для себя яростью поэт выступает против снобизма «верхов», напоминая о долге каждого британца перед Империей. Ещё в самых ранних произведениях он сатирически описывает столичных чистоплюев и хвастунов, таких как «Педжет член парламента», ничего не смыслящих в жизни колоний, но сующихся всюду со своим мнением:
Член Парламента Пэджет был говорлив и брехлив,
Твердил. что жара индийская –
азиатский солнечный миф»…
……………………………………………………………………
В июне – дизинтерия, вещь простая для наших мест
Согнулся осанистый Педжэет,
стал говорить про отъезд…
Пер. Е.Витковского
Поэт с открытым пафосом сатирика требует уважения к тем, кто строит, и охраняет Империю:
Конечно, презирать мундир, который хранит ваш сон,
Стоит не больше, чем сам мундир
(ни хрена ведь не стоит он!)
Смеяться над манерами подвыпивших солдат –
Не то, что в полной выкладке тащиться на парад!
«Томми»
Собственно говоря, именно в этом и заключен основное «послание» всех «Казарменных баллад» ко всем строителям империи, к инженерам, офицерам, солдатам. Ко всем, кто делает своё дело на своём месте обращается поэт в стих. «Прелюдия», которым по традиции открываются различные сборники его стихов в самых разных английских изданиях:
Я делил с вами хлеб и соль…
Вашу воду и водку пил,
Я с каждым из вас умирал в его час
Я вашей жизнью жил...
И не вызывает сомнений, что эту, одну из важнейших сторон творчества Киплинга, у нас игнорировали скорее намеренно, чем по незнанию. Ведь она напрямую связана с его не показным, а естественным демократизмом, если под ним понимать именно уважение к человеку, независимо от его происхождения, к человеку «делающему своё дело». Тут уместно вспомнить два из самых его знаменитых произведений «Томми» и «Ганга Дин». А впрочем, об этом ведь чуть ни половина всех баллад Киплинга! Именно эта тема, довольно неожиданная в своё время и создала такую популярность «Казарменным балладам». Вот начало «Посвящения Т.А.» то есть Томасу Аткинсу,30 которое открывает книгу «Казарменные баллады»
Для тебя все песни эти.
Ты про них один на свете
Можешь мне сказать, где правда где враньё,
Я читателям поведал
Твои радости и беды,
Том, прими же уважение моё!
Поэт чётко определяет своё отношение к людям, с коими он бок о бок живёт и трудится.
Он требует уважения и к британскому солдату Томасу Аткинсу, и к индийскому водоносу Ганга Дину, внесшему свой вклад (всего только жизнь!) – в существование всё той же Империи. И к бортовому инженеру-механику Мак Эндрю… И ещё – особая тема поэта, – требовать от столичной публики уважения ко всем английским «уроженцам колоний», (гребцам имперской галеры) как сам поэт и его друзья.
Всё более и более требовательно звучавшее на пороге веков в европейском обществе требование большей открытости и даже относительной демократизации жизни, у Киплинга проявляется в балладах и стихах, где простонародная речь персонажей, рывком обогащая язык, революционизирует и самый стиль произведений. Вот почему, как это ни парадоксально, империализм Киплинга во-перых демократичен, а во-вторых, напоминает не только о правах, но куда более об обязанностях колонизаторов
Мы выпили за Королеву,
Теперь за отчизну пьём,
За наших английских братьев.
Может, всё же, мы их поймём.
Поймут и они нас тоже...
Но вот, Южный Крест и зашел...
За всех, уроженцев колоний
Выпьем. И – ноги на стол!
За всенх уроженцев колоний (встать!)31
Итак «Выпили за Королеву» уважительно, не правда ли? Но с другой стороны, не обращая внимания на традиционное, на такое очень английское уважение к коронованным особам, Киплинг часто пишет стихи, по остроте сатиры напоминающие разве что Свифта, (проклинавшегося, кстати, викторианством не менее старательно, чем Киплинг):
Просторно Вдове из Виндзора:
Полмира числят за ней.
И весь мир целиком добывая штыком,
Мы мостим ей ковер из костей
(Сброд мой милый! Из наших костей!).
Не зарься на Вдовьи лабазы,
И перечить Вдове не берись.
По углам, по щелям впору лезть королям,
Если только Вдова скажет: "Брысь!"
(Сброд мой милый! Нас шлют с этим "брысь!").
Пер. А.Щербакова
И вот эти стихи «Вдова из Виндзора», или стихи о героическом «солдаматросе» с бесспорной их сатиричностью, опять таки содержат жёсткое требование того, чтобы власть имущие не забывали, чьими руками и заботами, чьей отвагой и трудами строилась и держится самая великая из империй, какую знало когда-либо человечество.
А в наиболее острой из баллад на эту тему, «Праздник у Вдовы», изображая по фольклорной общеевропейской традиции сражения как пиры 32, Киплинг заостряет свою сатиру до крайности романтического гротеска (вспомним для сравнения маяковский образ – «желудок в панаме»!):
"А чем там поили-кормили в гостях,
Джонни, Джонни?"
"Тиной, настоянной на костях".
"Джонни, ну, ты и даешь!"
"Баранинкой жестче кнута с ремешком,
Говядинкой с добрым трехлетним душком
Да, коли стащишь сам, – петушком
На празднике нашей Вдовы".
Пер. А.Щербакова
Не случайна здесь в интонаци явная пародийная «отсылка» читателя к одной широко известной старинной английской балладе:
Отчего, скажи мне, так красен твой меч,
Эдвард, Эдвард...
Пер. А. К. Толстого
Можно представить себе изумление весьма «викторианской» её величества королевы Виктории, прочитавшей о том, что она кормит своих солдат "Баранинкой жестче кнута с ремешком,/ Говядинкой с добрым трехлетним душком…» По словам современников старая королева была этими стихами весьма шокирована…
Примеры можно множить без конца. От ортодоксального патриотизма, такого, каким представляют его себе «мещане во лордстве», тут остаются весьма маловнушительные рожки да ножки....
С другой стороны Киплинг конечно патриот, и не случайны для него такие стихи как уже цитировавшийся тут «Английский флаг», вполне параллельный самой рассоветской декларативной поэзии, (только и отдалённо не имевшей киплинговской художественной мощи).
Но годов до шестидесятых, и далеко не только одни верха СССР, в Киплинге видели прежде всего поэта, воспевающего в основном «имперские ценности», и должно было пройти почти столетие после вручения Киплингу нобелевской премии, чтобы и в Англии его начали считать гораздо более сложным и многосторонним писателем.
Естественно, что несмотря на свой, несколько экстравагантный патриотизм, Киплинг нередко предстаёт и комополитом... (как, впрочем и другие масоны, но об этом – дальше) Вот последняя, итоговая строфа одного из главных, программных, стихотворений поэта, «Песня Банджо»:
Лира древних прародительница мне!
(О, рыбачий берег, солнечный залив!)
Сам Гермес, украв, держал её в огне,
Мой железный гриф и струны закалив,
И во мне запела мудрость всех веков.
Я – пеан бездумной жизни, древний грек,
Песня истины, свободной от оков,
Песня чуда, песня юности навек!
Я звеню, звеню, звеню, звеню...
(Тот ли тон, о господин мой, тот ли тон?
Цепью Делос-Лимерик, звено к звену,
Цепью песен будет мир объединён!
В эту «цепь песен», в непрерывность пути всемирного искусства от античности до наших дней, Киплинг верит глубже, чем в силу оружия... Так вот, тут заодно и о воинственности поэта. Да, в период начала Первой Мировой на него, как и на многих других, за десяток лет до войны её предсказавшего, нередко стали появляться карикатуры, зачастую заслуженные, как на непримиримого противника всего немецкого. Ну а в СССР? Тут позднее именно те державники, кто были инициаторами гонки вооружений «чтобы все нас боялись», они-то ещё лет сорок спустя, всё обзывали и обзывали поэта «поджигателем войны». Но как же, спросим, укладываются в этот ярлык такие его стихи, как «Благодетели»? Вот отрывок из этого стихотворения, написанного ещё в дни Первой мировой:
...Всех, кто в доспехах или без,
Дым пушек уравнял.
Когда ж за психов-королей,
Людей погибли тьмы,
Тогда устали от вещей.
И устрашились мы.
Диктату времени пора
Зов древний подчинить:
Лук-панцирь как нибудь с утра
И пушку отменить!
Нето любой тиран готов,
(Толпа любая – тож!)
Враз все плоды людских трудов
Угробить ни за грош!
И вот опять некая параллель обнаруживается на эту тему между Киплингом и Хейзингой, который начинает один свой трактат с апокалиптического предчувствия: "Ни для кого не было бы неожиданностью, если бы однажды безумие вдруг прорвалось в слепое неистовство, которое оставило бы после себя эту бедную европейскую цивилизацию отупелой и умоисступленной, ибо моторы продолжали бы вращаться, а знамена - реять, но человеческий дух исчез бы навсегда» (1935 г)
Ещё во время Первой Мировой войны ужас перед первыми газовыми атаками дал Киплингу толчок для стихотворения «Гефсиманский сад» (его нет в этой книге) отразившего реакцию военных, не понимавших ещё, что применение средств массового уничтожения, начавшееся в годы Первой мировой войны с хлорных а потом ипритных атак, знаменуют новую сверхварварскую войну ХХ века. Поэт мужества, да ещё и военный журналист естественно пишет о войне, но как мы видим, далеко не всегда её героизирует. Хотя что касается героизации войн, то дань этому отдали все мировые литературы с античных времён и как минимум до 60-х годов ХХ века. Ну есть ли на свете хоть один эпос, в котором не было бы героизации этой темы? И что делает хотя бы русская литература начиная со «Слова о полку Игореве» ?
Только вот отчего-то один из вернейших русских последователей (скажу даже точней и резче – подражателей) Киплинга, Константин Симонов никогда не подвергался в СССР обвинениям в воспевании агрессии?? 33
Далее – все разговоры о расизме Киплинга «базируются» на одном его стихотворении «Бремя белого человека», весьма поверхностно прочитанного, а ещё точнее – на одном его названии…
Неси это гордое бремя,
Родных сыновей пошли
На службу тебе подвластным
Народам на край земли.
……………………………….
« Неси это гордое бремя,
Не как надменный король:
К тяжёлой чёрной работе
Как раб себя приневоль.
При жизни тебе не видеть
Порты, шоссе, мосты,
Так строй их оставляя
Могилы таких как ты…
Пер. А.Сергеева
Так можно ли это назвать расизмом?Не более, чем титанический организаторский труд Сесиля Родса, не только завоевашего, но и во многом цивилизовавшего Родезию. а в значительной степени ещё начавшего цивилизовать как зулусское, так и бушмено-готтентотское население Южной Африки и прекратившего в основном кровопролития между этими народами.
Дело в том, что основное противопоставление у Киплинга идёт вовсе не по линии белый - цветной. А по линии человек долга или пустозвон. А речь об обязанности и долге – это идея поставленная во главу угла более четырёхсот лет тому назад кальвинистским течением протестантства, хотя и тогда уже она была не так нова…
«Я так и не смог понять, – писал в начале 20 века в своей автобиографии Леонард Вулф, служивший на Цейлоне в колониальной администрации, – то ли Киплинг лепил характеры своих героев по точному образу и подобию англо-индийцев, то ли мы сами лепили свои характры по образцу киплинговских героев» 34
Но вернёмся ещё раз к стихотворению «За уроженцев колоний» :
Тут качали нас в колыбели,
В эту землю вложен наш труд,
Наша честь, и судьба, и надежда
По праву рожденья – тут!
............................................
За наших чёрных кормилиц,
Чей напев колыбельный дик,
И – пока мы английский не знали –
За наш первый родной язык!
И автора таких строк кто-то осмеливался обозвать расистом?
Но однако, обратившись к этой теме, мы никак не минуем знаменитейшего начала «Баллады о Востоке и Западе», которое (в пер. Е. Полонской) советские критики в хвост и в гриву цитировали, когда хотели обвинить поэта в расизме, и в подчёркнутом восхвалении белого человека.
В «литературе соцреализма» выдумали, как известно, (не называя, разумеется) новый метод перевода – перевод идеологический.
И вот у Е. Полонской это стихотворение начинается так:
Да. Запад есть Запад, Восток есть Восток,
и с места они не сойдут (?) .
Пока не предстанут небо с землёй на страшный Господень Суд
Но нет Востока и Запада нет – что племя, родина, род, ( подч. мной- В.Б.)
Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встаёт.
И те, из советских деятелей, кто приводил это русское четверостишие целиком, вешали на поэта кличку «космополит», а те, кто помнил только первые две строчки – кличку «расист и ницшеанец». И видимо вовсе не случайно появляются в этом переводе подчёркнутые мной, но отсутствующие в подлиннике слова: «что – племя, родина, род». Тут видно, может быть и неосознанное, желание советской переводчицы приписать поэту то, чего он вовсе не говорил, приписать разом и расизм и презрение к любому патриотизму заодно. Но в подлиннике мы читаем:
But there is neither East nor West, nor Border, nor Breed, nor Birth .
Итак слово родина в переводе Полонской появляется с той же целью, с какой убрано отсюда слово граница , а конкретные «племя» и «род» поставлены вместе чтобы вызвать у читателя некое пренебрежительное чувство (по ассоциации с русским фразеологическим оборотом «ни роду, ни племени»). Не говоря уж о том, что слово Birth несёт куда более широкий, более обобщённый смысл.
А теперь приведём эти строки в более точном ( и главное неангажированном) переводе –
Запад есть Запад, Восток есть Восток – им не сойтись никогда
До самых последних дней Земли, до Страшного Суда!
Но ни Запада нет, ни Востока, ни стран, ни границ, ни рас,
Если двое сильных лицом к лицу встретятся в некий час! -
Но вернёмся опять к стихотворению « За уроженцев колоний»
Оно заканчивается строками, звучащими в пер.А. Оношкович-Яцыны названном «Туземец» вот так:
(Протянем же кабель, ( встать!)
От Оркнея до Горна,
С петлёю, чтоб мир захлеснуть!
От Оркнея до Горна
С петлёю, чтоб мир затянуть!
Ну, скажем, замахнулся на мировой господство поэт! Какой агрессор!!!
А вот о каком кабеле идёт у него речь, - да и как это захлеснуть мир кабелем? Не заметил тут редактор книжки переводов Ады Оношкович-Яцыны, (1922 г) М. Л. Лозинский, а за ним и В. Стенич в 1936 г. простого непонимания переводчицей текста, вызванного, безусловно, не столько незнанием того, что в мире делается, сколько априорной идеологической причиной!
By the might of our Cabl-tow (take hands)
From the Orkneys to the Horn
All round the world…
Вот как эти и дальнейшие строки выглядят в нормальном, не идеологическом переводе:
За Телеграфный Кабель! ( возьмёмся за руки!)
Проложенный в глубине морской,
Который свяжет Оркней и Горн,
Одной неразрывной петлёй
Вокруг земли!
Оказывается что кабель-то у Киплинга телеграфный, проложенный между Европой и Америкой! Никакое не орудие удушения всй земли, а новое средство связи! Итак, речь шла о трансатлантическом телеграфном кабеле, который свяжет разные континенты, ну, потому и радостный прогрессизм возведён поэтом на романтичский уровень, что вполне сходно с настроениями незадолго до того столь же радостно приветствовавшего всякий технический прогресс Жюля Верна! Кстати, о трансатлантическом телеграфном кабеле Киплинг высказывается восторженно не в порядке ответвления темы расширения Империи, а потому, что сам по себе технический прогресс для него был одним из бесспорных кумиров. Такое настроение свойственно было не только началу ХХ века, а и всему этому веку, отразившему и даже скорее воспевшему прогресс всех видов прежде всего расцветом жанра научной фантастики, последовавшим за Ж. Верном и Г. Уэллсом.35
Для сравнения и для объяснения этой важной стороны в творчестве поэта, возьмём стихотворение «Королева» - начнающееся строкой «Романтика, прощай навек» (а романтика и не сидела в каменном веке или средневековье, ибо она была не в прошлом, а «здесь и сейчас» Она просто «водила поезд девять семь»…
Послушен под рукой рычаг,
И смазаны золотники.
И будят насыпь и овраг
Её тревожные свистки…
Пер. А.Оношкович-Яцыны
Кстати машинист, как один из владык над техникой, есть персонаж крайне важный как в стихах так и в прозе Киплинга. Тоже сходство с Маяковским, вспомним слабую его поэму «Летающий пролетарий», или другое выражение того же прогрессизма: «… я привёз из Парижа «рено», а не духи и не галстук!» Пусть выражено крайне непохоже, (да и неуклюже) но сама идея преувеличенного преклонения перед техникой, как особым романтическим явлением и чуть ли не главным содержанием нынешнего дня, опять-таки сближает двух поэтов.
Идея «романтизации сегодняшнего дня», романтизации повседневной жизни, (одно из важнейщих требований соцреализма) столь значительно и столь спекулятивно использована во всей советской литературе (отнюдь не только в фантастике) что подробнее говорить об этом просто было бы лишне. Но от такого опасного сравнения своих «пристрастий» с темой многих стихов Киплинга советское казённое литературоведение, естественно, всегда бежало, как чёрт от ладана, а точнее – как вор от того, кого обокрал...
Многие советские литературоведы из идеологического желания непременно очернить Киплинга, намеренно спутали его взгляды с так наз «философией ницшеанства», игнорируя среди прочих тот факт, что Ницше, по сути дела, не столько философ, сколько, прежде всего своеобразный поэт. И спорить с ним с позиции политика нелепо. С ним следует разговаривать как с поэтом. В ещё болььшей степени относится это и к Киплингу.
Что касается того «ницшеанства», которое в СССР вульгарно приписывали поэту, так только одно стихотворение «Холодное железо», опровергает полностью и эту напраслину: Это стихотворение – по сути дела притча, жанр любимый поэтом. Рефрен - «Холодному железу подвластен род людской», - поэт шаг за шагом здесь опровергает, и всякий раз по-разному. То в строках его делается упор на отрицании железа, как орудия насилия, то важнее автору упор на слове холодное, когда он утверждает необходимость человеческого тепла в отношениях между людьми, а то – и вот так:
...Корона – тому, кто её схватил,
держава – тому, кто смел,
Трон – для того, кто сел на него и удержаться сумел?
«О, нет, – барон промолвил, – склонясь в часовне пустой
Воистину железу подвластен род людской:
Железу с Голгофы подвластен род людской!»
Впрочем, и Хемингуэя тоже в каком-то ницшеанстве обвиняли? И только потому, что его романтический герой, в противоположность таковому же «байронической породы», не плачет, не утопает в мрачности, оправдывая тем своё ничегонеделанье, а «делает своё дело» вопреки обстоятельствам и перебарывая их ( Ну хотя бы Джордан - герой романа «По ком звонит колокол»)
За ницшеанский «культ силы» намеренно выдано киплинговское уважение к идее, уже не раз упомянутой: «Делай что надо, исполняй свой долг, а там будь что будет» Это положение очень важно для кальвинистов. Оно же (но с несравненно меньшей долей фаталистичности!) является и одной из масонских ценностей. Возьмём только два примера этого жизненного правила, играющего немалую роль и в русской литературе: А. Пушкин, как известно, вступивший в Кишенёве в масонскую ложу «Овидий», не однажды в разных произведениях ставил это правило во главу угла своей этики. Ну, вот один пример лежащий на поверхности – «Капитанская дочка». А спустя более столетия И. Бродский, к масонству вовсе никакого отношения не имевший, но уважавший кальвинизм, эту формулу считал для себя одним из важнейших этических правил.
Сама по себе поэтическая притча как жанр у Киплинга обязана, кстати, своим происхождением отчасти масонству поэта. Такова баллада (кстати, здесь впервые переведённая на русский язык) «Последняя песнь»:
Наклонился Бог и тотчас
все моря к себе призвал он,
И установил границы суши до скончанья дней:
Лучшее богослуженье –
(У него такое мненье)
Вновь залезть на галлеоны и служить среди морей!
Если эту балладу рассматирвать как притчу или даже басню, (для чего есть немалое основание!), то «моралью» её и будет последняя строка тут процитированная: она как бы иллюстрирует не только упомянутую выше максиму но и другую, кстати, любимую иезуитами: «Вера без дел – мертва».
Как верно заметила в своей статье о Киплинге Е. Гениева, «Свои эстетические и этические соображения Киплинг изложил в некоторых стихах, которые звучат как манифест («Век неолита», «Томлисон»)». Однако эти оба стихотворения вовсе не являются притчами: они куда шире. Ведь притча, как и басня, не выходит за рамки аллегории, в которой нечто одно обозначается чем-то иным, но тоже одним. Тогда как Томлинсон – персонаж не притчевый хотя бы по многогранности его характера, это тип, занимавший в социальной структуре английского викторианского общества не последнее место, как по частоте встречаемости, так и по видной роли в этом застойном, предельно консервативном обществе.
Что же касается стихотворения «В эпоху неолита», то оно направлено против тех или иных попыток канонизировать какие бы то ни было правила для искусства, а поелику такие попытки. хоть властей, хоть обывателей во все времена и во всех культурах были главным врагом творчества, то это стихотворение о свободе творчества (как и стих. «Когда на последней картине земной..») по значителности и актуальности его для любой эпохи тоже далеко вышло за аллегоричность притчи.
Возможно, что именно притча как жанр развивается у Киплинга именно после того, как он, основательно ознакомился с масонством, как идеологией. Вступил он в масонскую ложу ещё в Индии. «В 1885 году меня приняли в масонскую ложу, называвшуюся «Надежда и упорство» Я тогда не достиг ещё положенного возраста. Но члены ложи ожидали, что я стану хорошим секретарём……. секретарём я не стал, но узнал ещё один мир. И это было мне очень кстати» - так писал Киплинг в своей автобиографической книжке «Кое-что о себе». Тут необходимо немного сказать и о масонстве вообще 36
В стихотворении «Отёсан камень» Киплинг как бы от имени Мастера говорит:
Но чтобы труженик вовек
Мечту о рае не отбросил,
Он в Царстве Божьем – человек,
Он царь и бог в раю ремёсел.
………………………………….
Ибо мастера всегда находятся на некоей мистической Высоте Умения, они - где-то между людьми и Высшим разумом:
Владей рукой моей, владей!
И мы, работники, не будем
Нуждаться в помощи людей,
Посильно помогая людям.
пер. Р.Дубровкина
Более всего об интересе Киплинга к масонству говорит стихотворение «Дворец», где сжато изложена одна из основ масонской идеологии.
Строящий пользуется и планом и материалом предшественника, безымянный труд коего он считает ещё несовершенным, чтобы создать свою постройку, более совершенную, но и она тоже далеко не окончательна:
И было то Слово: « ты выполнил долг,
дальше – запрещено.
Твой дворец предназначен другому царю,
не тебе продолжить дано»
Не столько безымянность труда, как ведущий принцип тут важна, сколько постоянная неудовлетворённость результатом, и надежда на то, что лучше тебя завершит тот, кто придёт за тобой:
«Кладка была небрежной и грубой,
но каждый камень шептал:
«Придёт за мной строитель иной –
Скажите, я всё это знал».
Сходные идеи выражены в «Волшебной горе» Томаса. Манна, в диалоге Нафты и Сеттембрини, в частности в их разговоре о готических соборах, созданных многими поколениями строителей, чаще всего безымянных, причём излагает их вовсе уж не масон, а Нафта–иезуит, то есть по определению «самый католический католик». Но широта его воззрений склоняет нас воспринимать его как в некотором смысле «всечеловека». Эту же сторону характера увидел и в Киплинге наблюдательный Дж. Орвелл:
"Киплинг обладал качеством, редко или даже никогда не встречающимся у большинства "просвещенных" деятелей, - чувством ответственности и, по правде говоря, если его не любят "прогрессивные", то столько же за это качество, сколько за «вульгарность». Потому что все левые партии индустриализованных стран в глубине души должны бы знать, что они борются с тем, что на самом деле сами разрушить и не хотят. Они провозглашают интернационализм, а в то же время борются за повышение уровня жизни, который несовместим с этой целью. Мы все живем, грабя азиатских кули, и те из нас, кто "просвещен", говорят, что кули должны быть освобождены. Но наш уровень и само наше просвещение требуют грабежа малых стран. Гуманитарий - всегда лицемер, и Киплинг знал это" (Дж. Орвелл)
Слова Орвелла объясняют в немалой мере и отношение к поэту, как со стороны советских идеологов, так и со стороны английский снобов, долго ещё после конца эпхи вздыхавших по викторианству. Короче, не будем тут говорить ни о степени искренннего непонимания, ни о степени намеренности идеологического происхождения...
Кто и верно поэта не понял, а кто (т.е. большая часть русских читателей) о нём мало что знал, а кто и намеренно, как вор, кричал громче всех «держи вора»... Так в начале пятидесятых годов, как я помню, в очередном всплеске начавшейся тогда кампании «борьбы за мир» с чего-то разразился в газетах инвективами по адресу Киплинга почти забытый уже тогда, а перед тем недолго модный поэт Михаил Луконин. Чтобы показать, кстати, степень влияния Киплинга (Луконину не имевшему никакого образования известного только по переводам) даже на этого советского поэта, как и на множество таких же третьестепенных полуграмотных его ровесников-поэтов из фронтового поколения, достаточно процитировать строки весьма неплохой, даже , возможно, лучшей вещи Луконина, в некотором смысле баллады «Сталинградский театр»:
...В фойе театра шёл бой,
Упал левый лев,
А правый заслонил собой
Дверей широкий зев.
..........................................
К суфлёрской будке старшина
Припал и бил во тьму,
И история сама
суфлировала ему...
Интересно, что главными ненавистниками Киплинга. по крайней мере среди советских поэтов, были именно те, кто наподобие Луконина очень зависел от него, подражал его подражателям (пусть и понаслышке) но не хотел в этом признаться.
6.
Теперь посмотрим, когда и как доходил поэт Киплинг до русского читателя. После первого издания сборника стихов Киплинга в СССР (весьма случайного состава и в разных, глубоко неравноценных переводах) в 1936 году 37 был перерыв около 50 лет фактичского запрета.
Впервые после этого полувекового запрета стихи Киплинга по-русски, в разных переводах стали изредка появляться в печати в 80-х годах, как напр. в томе БВЛ (именовавшейся среди читателей тех времён «Ликбезовской библиотекой») а в послесоветское время, в основном уже в 90-х годах, стали выходить и разные сборники стихов поэта, каких я насчитал шесть. (во всех в них я участвовал в качестве переводчика тех или иных стихотворений). Состав этих сборников (при совершенно произвольном расположении стихов) не систематичен, а продиктован или наличием уже готовых переводов тех или иных стихов, или естественным желанием того или иного переводчика опубликовать то, что иногда более полувека пролежало у него в столе. Отсюда нередко и возникала случайность состава этих книг.
Знаю это на примере изданного мною первого по времени из таких сборников с переводами Георгия Бена и моими. Это была маленькая двуязычная книжка довольно случайного, как я говорил, состава (26 стихотв.) безо всякой, понятно, надежды на любое открытое распространение в СССР, изданная в Париже тиражом 1500 экз. в те самые «запретные годы» (изд-во «Ритм» 1986) и контрабандно засылавшаяся в СССР.
Затем, уже во время так наз «перестройки» появилось ленинградское двуязычное издание (составители А. Глебовская и С. Степанов) Но несмотря на двуязычность, это издание получилось далеко не представительным и даже более случайным по составу стихов чем другие последующие.
Наиболее представительное до сих пор издание стихов Киплинга – это издание «Риппол-классик» 1998 г. – стихи вместе с многочисленными рассказами и романом «Свет погас», который и занимает две трети этого объёмистого тома. (Составитель Е. Витковский) Издание в его поэтической части представляет собой сокращённую выборку стихов, примерно около четверти из уже упоминавшегося здесь «Definitive edition». Порядок расположения стихов частично сохранён.
Затем надо упомянуть два издания изд-ва «Эксмо. Это книжка «Мохнатый шмель» и она же, слегка сокращённая, но напечатанная стереотипно с первой, «Заветные острова». В них обеих, к сожалению, не раз перепутаны имена переводчиков: несколько стихотворений приписаны не тем, кто их переводил, а стихи разных времён совершенно произвольно соединены составителем в «циклы» Причём как сами циклы и их названия, так и расположение стихов в них, полностью произвольно придуманы. (Во второй из этих книжек, кстати, нет даже и имени составителя)
Ну и наконец сборник «Песня банджо» (составлен Г. Усовой) в котором помещены только те стихи Киплинга, которые были переведены бывшими участниками семинара Т. Г. Гнедич, что и было идеей этого издания. Но этот принцип составителем самим же и нарушен, ибо многие стихи, тоже переведённые участниками упомянутого семинара, но сущестующие боле чем в одном переводе, в книжку не вошли. Ну и качество многих переводов оставляет желать лучшего.
7.
Все мы знаем с детства чуть ли ни наизусть сказки Киплинга в переводе К. Чуковского со вставными стихами к ним в переводе С. Маршака. Многие вполне обоснованно считают эти сказки одной из вершин киплинговской прозы и стихов.
Сказки... отчего они у Киплинга? Вроде бы с первого взгляда он вовсе не сказочник. Но дело в том, что сказки его не столько притчи или волшебные сказки, сколько разные подходы к мифу как первооснове всякого творчества. А рассказы о Маугли вообще не столько создание авторской сказки, сколько мифотворчество, что стало очевидным для широкого читателя уже совсем недавно, только после появления других, более поздних мифотворцев. (Льюис, Толкиен, и в какой-то степени К. Роулинг)
Й.Хейзинга, говорит:
«Имеем ли мы дело с мифологической образной системой или же с эпической, драматической, лирической, с древними сагами или современным романом, - всюду, в качестве сознательной или неосознанной цели, выступает одно: вызвать напряжение словом, которое приковывает слушателя (или читателя). И всегда субстратом поэзии является ситуация из человеческой жизни или акт человеческого переживания, котрые способны это напряжение передать другим людям. Вместе взятые, эти ситуации и эти акты немногочисленны. В самом широком смысле они могут быть сведены по преимуществу к ситуациям борьбы и любви или к смешанным...»
«Человек играющий» (homo ludens)
Именно рассказы о Маугли и сказки держали детей-читателей в том напряжении, которое позволило им, уже к тому времени повзрослевшим, принять и остальные произведения Киплинга, когда он стал все более и более всплывать и занимать, точнее, отвоёвывать шаг за шагом, своё место в русской литературе. Но и тут не обошлось без преград: знаменитые рассказы о «Маугли» выходили всегда без стихов (кроме двух роскошных подарочных изданий 1937 и 1938 годов).
Из-за путаницы с запретами на имена репрессированных и большей частью погибших, поэтов-переводчиков, зачастую невозможно даже определить, чей на самом деле был опубликован тогда перевод в тех всего двух детиздатовских книгах, которые вообще выходили со стихами, но... и в этих двух изданиях книга о «Маугли» выходила со странным обозначением: «Переводы стихов под редакцией С. Маршака» и вовсе без имён переводчиков. А затем уже более чем полвека, книга выходила по-русски в многочисленных изданиях вообще безо всяких стихов, так, будто их никогда Киплинг и не писал. (Новые переводы этих стихов к «Маугли», также как и классические переводы С. Маршака из стихов к «Сказкам», читатель найдёт здесь в «Дополнении») .
И вот, несмотря на то, что стихи Киплинга к Маугли не печатались полвека по причинам и поныне почти непонятным, а из детских стихов его (тоже не во всех изданиях) печатались только стихи к «Сказкам» (числом ровно шесть), Киплинга в СССР вполне успешно превратили в детского поэта!
Однако невозможным оказалось оставить на виду часть поэта, даже малую, а большую часть запрятать. И он вслед за детскими вещами просачивался негласно к «советскому юному читателю», знавшему только имя Киплинга, просачивался всё более и более широко, не давая забыть о поэте. Дети подрастали, а потом иные из них начинали и сами переводить стихи. И привычный и такой близкий Киплинг тут оказался на одном из первых мест. Так что переводили Киплинга по сути дела всегда. Но большей частью в стол.
К счастью рукописи, как известно, не горят.
Василий Бетаки. Париж 2007 г.
Rudyard Kipling
Barrack-Room Ballads and other Ballads»
* * *
«The Seven Seas»
РЕДЬЯРД КИПЛИНГ
«КАЗАРМЕННЫЕ БАЛЛАДЫ И ДРУГИЕ
СТИХИ»
*
«СЕМЬ МОРЕЙ»
СОСТАВИТЕЛЬ ВАСИЛИЙ БЕТАКИ
ОБЕ КНИГИ - ПОЛНОСТЬЮ ВПЕРВЫЕ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ
ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
В этом скетевом издании впервые печатается полностью книга «Казарменные баллады и другие стихи», так же как и книга «Семь морей», в которую автор включил вторую часть «Казарменных баллад», что обязывает рассматривать эти две главные поэтические книги Р. Киплинга, как единый корпус.
Около половины стихотворений, входящих в эту книгу публикуются в новых переводах, а многие из стихотворений
Р. Киплинга вообще представлены тут впервые, поскольку никогда ранее на русский язык не переводились.
В «Дополнение» включены стихи к сказкам и рассказам о Маугли из 1-ой и 2-ой «Книг Джунглей» (кроме эпиграфов), а также некоторые из самых знаменитых киплинговских стихотворений, которые не включались автором ни в одну из его книг стихов – они рассеяны по его прозе в виде вставных стихотворений. Например, такие прославленные стихи как «Boots», известное по-русски как «Пыль», «The Press» «Пресса», «If» – «Заповедь» (или «Когда») фигурируют у автора только как вставные стихотворения внутри соответствующих новелл.
В «Дополнение» также включено по нескольку (5 – 6) лучших стихотворений, как из первой юношеской книги поэта «Штабные песенки и другие стихотворения» (В более ранних русских изданиях она называлась «Департаментские песни»), так и из обеих его более поздних книг «Пять наций» 1903 г. и «Межвременье»1919 г..
Некоторое количество переводов, входящих в эту книгу, публиковалось уже не раз, и взято как из парижской книжки 1986 г. (в переводах Г. Бена и В. Бетаки) давно ставшей библиографической редкостью, так и из нескольких сборников, вышедших в России после 90-х годов, Кое-что лучшее перепечатано и из самого первого русского издания стихов Р. Киплинга(М.1936), тоже ставшего библиографической редкостью
В основу данного издания положено авторское издание 1909 года,
выверенное по стереотипному изданию «Definitivе Edition»,
выпускаемому в Англии раз в 5-6 лет начиная с1937 года .
--------
Переводы, помеченные * – публикуются впервые.
Стихи, помеченные ** –
переведены впервые специально для этого издания..
В.Б
1)ПРЕЛЮДИЯ
Я делил с вами хлеб и соль…
Вашу воду и водку пил,
Я с каждым из вас умирал в его час
Я вашей жизнью жил.
Что осталось из вашей судьбы
В стороне от жизни моей?
Ни в тяжком труде, ни в горькой беде,
За волнàми семи морей?
Я так нашу жизнь описал,
Что людей забавлял мой рассказ…
Только мы с вами знаем, что шутка дурная:
Весёлого мало для нас!
Перевёл Василий Бетаки
Казарменные баллады . ч. 1. (1892 год)
2. ПОСВЯЩЕНИЕ К «КАЗАРМЕННЫМ БАЛЛАДАМ»
Во внешней, запретной для солнца тьме, в беззвездье пустого эфира,
Куда и комета не забредет, во мраке мерцая сиро,
Живут мореходы, титаны, борцы — создатели нашего мира.
Навек от людской гордыни мирской они отреклись, умирая:
Пируют в Раю они с Девятью Богинями щедрого края,
Свободны любить и славу трубить святому Властителю Рая.
Им право дано спускаться на дно, кипящее дно преисподней
Где царь — Азраил, где злость затаил шайтан против рати Господней,
На рыжей звезде вольно им везде летать серафимов свободней.
Веселье земли они обрели, презрев ее норов исконный,
Им радостен труд, оконченный труд и Божьи простые законы:
Соблазн сатанинский освищет, смеясь, в том воинстве пеший и конный.
Всевышний нередко спускается к ним, Наставник счастливых ремесел,
Поведать, где новый Он создал Эдем, где на небо звезды забросил:
Стоят перед Господом и ни один от страха не обезголосел.
Ни Страсть, ни Страданье, ни Алчность, ни Стыд их не запятнают вовеки,
В сердцах человечьих читают они, пред славой богов — человеки!
К ним брат мой вчера поднялся с одра, едва я закрыл ему веки.
Бороться с гордыней ему не пришлось: людей не встречалось мне кротче.
Он дольнюю грязь стряхнул, покорясь Твоим велениям, Отче!
Прошел во весь рост, уверен и прост, каким его вылепил Зодчий.
Из рук исполинских он чашу приял, заглавного места достоин, —
За длинным столом блистает челом еще один Праведник-Воин.
Свой труд завершив, он и Смерти в глаза смотрел, беспредельно спокоен.
Во внешней, запретной для звезд вышине,в пустыне немого эфира,
Куда и комета не долетит, в пространствах блуждая сиро,
Мой брат восседает средь равных ему и славит Владыку Мира.
Преевёл Роман Дубровкин
3. ПОСВЯЩЕНИЕ ТОМАСУ АТКИНСУ *
Для тебя все песни эти
Ты про них один на свете
Можешь мне сказать где правда где враньё,
Я читателям поведал
Твои радости и беды
Том, прими же уважение моё !
Да настанут времена
И расплатятся сполна
За твое не слишком лёгкое житьё,
Будь же небом ты храним,
Жив здоров и невредим.
Том, прими же уважение моё!
Перевёл Василий Бетаки
4.ДЭННИ ДИВЕР *
«Ещё заря не занялась, с чего ж рожок ревёт?
«С того, – откликнулся сержант,– что строиться зовёт!»
«А ты чего, а ты чего, белее мела стал?»
«Боюсь, что знаю отчего!» – сержант пробормотал.
Вот поротно и повзводно (слышишь трубы марш ревут?)
Строят полк лицом к баракам, барабаны громко бьют.
А кобыла, как девочка ниткой бус, поигрывает уздой.
Из-за каждой скалы, из любого куста целится кто-то в него,
Трижды слыхал он, как щёлкнул затвор, и не видал никого.
Сбили луну они с низких небес, копытами топчут рассвет,
Мчится гнедой как вихрь грозовой,
а кобыла - как молнии свет!
И вот гнедой у ручья над водой рухнул и жадно пил,
Тут Камал повернул кобылу назад, ногу всадника освободил,
Выбил из правой руки пистолет, пули выкинул все до одной:
«Только по доброй воле моей ты так долго скакал за мной!
Тут на десятки миль окрест – ни куста, ни кучки камней,
Где 6 не сидел с винтовкой в руках один из моих людей!
И если 6 я только взмахнул рукой (а я и не поднял её!),
Сбежались бы сотни шакалов сюда, отведать мясо твоё!
Стоило мне головой кивнуть – один небрежный кивок –
И коршун вон тот нажрался бы так,
что и взлететь бы не смог!»
А сын полковника отвечал: «Угощай своих птиц и зверей,
Но сначала прикинь, чем будешь платить
за еду на пирушке твоей!
Если тысяча сабель сюда придёт, кости мои унести –
По карману ли вору шакалий пир? Сможешь - так заплати!
Кони съедят урожай на корню, а люди - твоих коров,
Да чтоб зажарить стадо твоё, сгодятся крыши домов,
Если считаешь, что эта цена справедлива -так в чём вопрос,
Шакалов, родственников своих, сзывай на пирушку, пёс!
Но если сочтёшь ты, что заплатить не можешь цены такой,
Отдай сейчас же кобылу отца, и я поеду домой».
Камал его за руку поднял с земли, поставил и так сказал:
«Два волка встретились –
и ни пpи чём ни собака тут, ни шакал!
Чтоб я землю ел, если мне взбредет хоть словом тебя задеть:
Но что за дьявол тебя научил смерти в глаза глядеть?»
А сын полковника отвечал: «Я - сын отца своего.
Клянусь, он достоин тебя – так прими
эту лошадь в дар от него!»
Тут кобыла уткнулась ему в плечо, побрякивая уздой.
Нас тут двое с тобой– сказал Камал, – но ближе ей молодой!
Так пусть она носит бандитский дар – седло и узду с бирюзой,
Мои серебряные стремена и чепрак с золотой тесьмой.
А сын полковника подал ему пистолет с рукояткой резной:
«Ты отобрал один у врага - возьмёшь ли у друга второй?»
«Дар за дар, - отвечал Камал, - и жизнь за жизнь я приму:
Отец твой сына ко мне послал - своего отправлю к нему.
Свистнул Камал, и тут же предстал его единственный сын.
«Вот командир горных стрелков - теперь он твой господин
Ты всегда будешь слева с ним рядом скакать,
охранять его в грозный час,
До тех пор, пока или я, или смерть не отменят этот приказ.
Будешь служить ему ночью и днём, теперь своей головой
За него и в лагере, и в бою отвечаешь ты предо мной!
Хлеб его королевы ты будешь есть, его королеве служить,
Ты будешь против отца воевать, и Хайбер от меня хранить,
Да так, чтоб тебя повышали в чинах,
чтоб знал я: мой сын - рессалдар,
Кода поглазеть на казнь мою сойдётся весь Пешавар!»
И взглянули парни друг другу в глаза,
и не был взгляд чужим:
И клятву кровными братьями быть хлеб-соль закрепили им.
Клятву кровными братьями быть закрепили дёрн и огонь,
И хайберский нож, на котором прочтешь
тайну всех Господних имён.
Сын полковника сел на кобылу отца,
сын Камала скакал на гнедом,
И к форту, откуда уехал один, примчались они вдвоём.
А им навстречу конный разъезд –
двадцать сабель враз из ножён:
Крови горца жаждал каждый солдат, всем был известен он.
«Стойте, - крикнул полковничий сын, -
сабли в ножны! Мы с миром идём
Тот, кто вчера бандитом был,
стал сегодня горным стрелком».
Запад есть Запад, Восток есть Восток,
им не сойтись никогда
До самых последних дней Земли, до Страшного Суда!
Но ни Запада нет, ни Востока,
ни стран, ни границ ни рас
Если двое сильных лицом к лицу
встретятся в некий час!
Пер. В. Бетаки
25.ЦАРИЦА БУНДИ
Он умирал, Удаи Чанд,
Во дворце на кругом холме.
Всю ночь был слышен гонга звон.
Всю ночь из дома царских жен
Долетал приглушенный, протяжный стон,
Пропадая в окрестной тьме.
Сменяясь, вассалы несли караул
Под сводами царских палат,
И бледной светильни огонь озарял
Улъварскую саблю, тонкский кинжал,
И пламенем вспыхивал светлый металл
Марварских нагрудных лат.
Всю ночь под навесом на крыше дворца
Лежал он, удушьем томим.
Не видел он женских заплаканных лиц,
Не видел опущенных черных ресниц
Прекраснейшей Б'унди, царицы цариц,
Готовой в могилу за ним.
Он умер, и факелов траурный свет,
Как ранняя в небе заря,
С башен дворца по земле пробежал —
От речных берегов до нависших скал.
И женщинам плакать никто не мешал
О том, что не стало царя.
Склонившийся жрец завязал ему рот.
И вдруг в тишине ночной
Послышался голос царицы: — Умрем,
Как матери наши, одеты огнем,
На свадебном ложе, бок о бок с царем.
В огонь, мои сестры, за мной!
Уж тронули нежные руки засов
Дворцовых дверей резных.
Уж вышли царицы из первых ворот.
Но там, где на улицу был поворот,
Вторые ворота закрылись, — и вот
Мятеж в голубятне затих.
И вдруг мы услышали смех со стены
При свете встающего дня: —
Э-гей Что-то стало невесело тут!
Пора мне покинуть унылый приют,
Коль дом погибает, все крысы бегут.
На волю пустите меня!
Меня не узнали вы? Я — Азизун.
Я царской плясуньей была.
Покойник любил меня больше жены,
Но вдовы его не простят мне вины!.. —
Тут девушка прыгнула вниз со стены.
Ей стража дорогу дала.
Все знали, что царь больше жизни любил
Плясунью веселую с гор,
Молился ее плосконосым божкам,
Дивился ее прихотливым прыжкам
И всех подчинил ее тонким рукам —
И царскую стражу, и двор.
Царя отнесли в усыпальню царей,
Где таятся под кровлей гробниц
Драгоценный ковер и резной истукан.
Вот павлин золотой, хоровод обезьян,
Вот лежит перед входом клыкастый кабан.
Охраняя останки цариц.
Глашатай усопшего титул прочел,
А мы огонь развели.
«Гряди на прощальный огненный пир
, О царь, даровавший народу мир,
Властитель Люни и Джейсульмир,
Царь джунглей и всей земли!»
Всю ночь полыхал погребальный костер.
И было светло как днем.
Деревья ветвями шуршали, горя.
И вдруг из часовни одной, с пустыря,
Женщина бросилась к ложу царя,
Объятому бурным огнем.
В то время придворный на страже стоял
На улице тихих гробниц.
Царя не однажды прикрыл он собой.
Ходил он с царем на охоту и в бой,
И был это воин почтенный, седой
И родич царицы цариц.
Он женщину видел при свете костра,
Но мало он думал в ту ночь,
Чего она ищет, скитаясь во мгле
По этой кладбищенской скорбной земле,
Подходит к огню по горячей золе
И снова отходит прочь.
Но вот он сказал ей: — Плясунья, сними
С лица этот скромный покров.
Царю ты любовницей дерзкой была,
Он шел за тобою, куда ты звала,
Но горестный пепел его и зола
На твой не откликнутся зов!
— Я знаю, — плясунья сказала в ответ, —
От вас я прощенья не жду.
Творила я очень дурные дела,
Но пусть меня пламя очистит от зла,
Чтоб в небе я царской невестой была.
Другие пусть воют в аду!
Но страшно, так страшно дыханье огня,
И я не решусь никогда!
О воин, прости мою дерзкую речь:
Коль ты запятнать не боишься свой меч,
Ты голову мне согласишься отсечь?
И воин ответил: — Да.
По тонкому, длинному жалу меча
Струилась полоскою кровь,
А воин подумал: «Царица-сестра
С почившим супругом не делит костра,
А та, что блудницей считалась вчера,
С ним делит и смерть и любовь!»
Ворочались бревна в палящем огне,
Кипела от жара смола.
Свистел и порхал по ветвям огонек
Голубой, как стального кинжала клинок.
Но не знал он, чье тело, чье сердце он жег
Это Бунди-царица была.
Пер. С. Маршак
26.БАЛЛАДА О ЦАРСКОЙ МИЛОСТИ
Абдур Рахман, вождь Дурани, о нем повествуем мы,
От милости его дрожат Хайберские холмы,
Он с Юга и с Севера дань собрал —
слава его, как пожар,
И знают о том, как он милосерд,
и Балх, и Кандагар.
У старых Пешаварских врат, где все пути идут,
С утра на улице вершил Хаким Кабула суд.
И суд был верен, как петля, и скор, как острый нож;
И чем длиннее твой кошель, тем дольше ты живешь.
Там был неверный — руку он на Юзуфзи занес
И повели его на смерть, чтоб был наказан пес.
Случилось — ехал мимо Царь, когда взвился кинжал,
И Каффир, бросившись к коню, о жизни вопиял.
И молвил Царь: «В позоре смерть страшна!
Надейся,сын!
Ждет честь тебя!» И он позвал Начальника Дружин,
Яр-хана, отпрыска Царей, так говорил народ,
И Царь его глубоко чтил, — а это в Смерти мед.
И Дауд-шах, его отец, не наклонял чела,
И кровь вельможных Дурани в его груди текла.
Ему, чью гордость не смирят ни Ад, ни Небеса,
Царь повелел стать палачом презреннейшего пса.
«Бей! — молвил Царь. — Ты кровь Царей!
И смертью он почтен»,
И громче, чтоб слыхал народ: «Не бойся! Связан он».
Яр-хан взметнул хайберский нож, ударил тем ножом:
«О человек, ты так хотел! Зарезан пес Царем».
Абдур Рахман, вождь Дурани,
повсюду себя продает,
Перед стягом Хильджи, опустив ножи,
народы откроют рот,
Это пушек спор средь Хайберских гор,
и Гератцы бегут в грязи,
Вы слышали песнь: Доколь? Доколь?
О, волки Абази!
Еще не занял караул в ту ночь свои посты,
Когда Хаким промолвил так: «Царь, не боишься ты?
Ты знал... ты слышал?..»
Смолкла речь перед Лицом Царя.
Афганский Царь сказал в сердцах: «Народом правлю я!
Мой путь — он мой, ты ведай твой, —
а в тишине Ночей
Подумай, кто меня просил о голове твоей».
Когда замкнулись ворота и смолкнул муэдзин,
В беседке посреди садов Царь возлежал один.
И в сердце тьмы, когда луна кончает свой дозор,
Яр-хан, таясь, прошел к Царю, чтоб смыть с себя позор.
За ним бежали дети вслед, когда он несся вскачь,
Дурные женщины ему кричали вслед: «Палач!»
Но кто-то возле стен схватил его из темноты,
Царь молвил за его плечом: «Мертвец! Что вздумал ты?
Не дело днем шутить с Царем, а ночью ждать добра,
И то, что ты несешь в руке, куда острей пера.
Но, если Бог даст сил тебе, то вот пройдет три дня,
Ты будешь милости просить и в муке звать меня.
Я милосерд, и это ты скорее всех поймешь.
Повремени же, мой мясник, — не для меня твой нож!»
Абдур Рахман, вождь Дурани, спокоен как всегда,
Но Хильджи не ждет, и растает лед,
и плотины сорвет вода.
Нет врагам числа, ни одна стрела
не попадает в цель,
Вы слышали песнь: Доколь ? Доколь ?
О, волки Зука Хель!
Он был каменьями побит на свалке в час зари,
Согласно писаным словам: «Чтоб был он жив,смотри».
И камни выросли над ним курганом средь полей,
И, если шевелился он, шел новый град камней.
Один стерег тот страшный холм, где умирала тварь,
Его Глашатаем Царя прозвал в насмешку Царь.
То было на вторую ночь, был праздник Рамазан,
И страж, припав к земле, слыхал, что говорит Яр-хан.
Из исковерканной груди, хрипя, срывался звук:
«Созданье Божье, помоги, избавь меня от мук!»
И, смерти не боясь, они нашли Царя средь жен:
«Ты, покровитель бедняков, вели, чтоб умер он».
Неспешно прозвучал ответ: «Пусть он дождется дня,
Ночь коротка, и должен он благословлять меня».
Он трижды ночью звал и раз, когда взошла заря:
«Созданье Божье, помоги и тем прославь Царя!»
И вот в час утренних молитв пролилась Яр Хана кровь,
И, слыша щелканье курков. Царя он славил вновь.
Сложили песнь о том певцы, чтоб слышали Моря,
Чтоб пел и день и ночь весь мир о милости Царя.
Абдур Рахман, вождь Дурани, мы повествуем о нем
Растворил он пасть,
и набили всласть ее золотым зерном,
Вы знаете плод от его щедрот,
как сладок каждый дар,
Вы слышали песнь: Доколь? Доколь?
О, Балх и Кандагар!
Пер. Ада Оношкович- Яцына
27. БАЛЛАДА О ЦАРСКОЙ ШУТКЕ
Когда в пустыне весна цветет,
Караваны идут сквозь Хайберский проход
Верблюды худы, но корзины тучны,
Вьюки переполнены, пусты мошны,
Засыпаны снегом, долгие дни
Спускаются с Севера в город они.
Была бирюзовой и хрупкой тьма,
Караван отдыхал у подножья холма.
Над кухней стоял синеватый дымок,
И о гвозди палатки стучал молоток,
И косматые кони кое-где
Тянули веревки свои к еде,
И верблюды, глухой издавая звук,
Растянулись на четверть мили на Юг,
И персидские кошки сквозь сизый мрак
Фыркали злобно с тюков на собак,
Торопили обед то там, то тут,
И мерцали огни у форта Джемруд
.И несся на крыльях ночных ветров
Запах верблюдов, курений, ковров,
Дым, голоса и звук копыт.
Говоря, что Хайберский торг не спит
Громко кипел мясной котел.
Отточили ножи, — и я пришел
К погонщику мулов Магбуб-Али,
Который уздечки чинил вдали
И полон был сплетен со всей земли
Добрый Магбуб-Али говорит:
"Лучше беседа, когда ты сыт».
Опустили мы руки, как мудрецы,
В коричневый соус из жирной овцы
И тот, кто не ел из того котла,
Не умеет добра отличить от зла
Мы сняли с бород бараний жир,
Легли на ковры, и наполнил нас мир
На Север скользил разговор и на Юг,
И дым ему вслед посылал чубук.
Великие вещи, все, как одна:
Женщины, Лошади, Власть и Война.
О войне мы сказали немало слов,
Я слышал вести с русских постов:
Наточенный меч, а речи, что мед,
Часовой в шинели средь тихих болот.
И Магбуб-Али не поднял глаз.
Как тот, кто хочет начать рассказ.
И молвил: «О русских что скажешь,друг?
Когда ночь идет, все серо вокруг.
Но мы ждем, чтобы сумрак ночи исчез
В учтреннем зареве алых небес.
Прилично ли, мудро ли, так повторю,
О врагах Царя говорить Царю?
Мы знаем, что скрыли Небо и Ад,
Но в душу Царя не проникнет взгляд.
Незваного друга проклял Бог,
Вали Дад подтвердить бы это мог».
Был отец его щедр на слова и дела
Кудахчущей курицей мать была,
И младенец рос среди стариков
И наследовал горе несчетных слов
И с ним безумье, — и вот дерзнул
Ждать, что его почтит Кабул.
Побывал далеко честолюбец тот,
На границе, где серых шинелей взвод.
Я тоже там был, но я счастлив
Ничего не видал, молчал — и жив.
Как дыханье, ловил он молвы полет,
Что «этот знает», что «молвил тот»,
Басни, что мчались из уст к устам,
О серых шинелях, идущих к нам.
Я слышал тоже, но эта молва
Исчезает весной, как сухая трава.
Богом забыт, нетерпеньем объят.
Обратно в столицу скакал Вали Дад
В полный Дурбар, где был весь двор,
И с Вождем Войны Царь вел разговор.
Густую толпу растолкал он плечом
И, о чем слыхал, рассказал о том.
Красный Вождь улыбнулся — ни дать ни взять.
Так на лепет сына смеется мать,
Но тот, кто б смеялся, смеялся зря
Перед темным, как смерть, лицом Царя.
Нехорошо, придя в Дурбар,
Голосить о войне, как будто пожар.
К цветущей айве на старый вал
Его он отвел и там сказал:
«Будут хвалить тебя вновь и вновь,
Доколе за сталью следует кровь.
Русский идет с войной впереди?
Ты осторожен. Так ты и жди!
Смотри, чтоб на дереве ты не заснул,
Будет недолгим твой караул.
Русский идет, говоришь ты, на нас.
Будет, наверно, он здесь через час.
Жди, карауль! А завидишь гостей,
Громче зови моих людей».
Прилично ли, мудро ли, так повторю
О врагах Царя говорить Царю?
Стража, чтоб он не сбежал, стерегла,
Двадцать штыков — вокруг ствола.
И сыпался цвет, как снежинки,бел,
Когда, содрогаясь, он вниз глядел.
И волею Бога — велик Он один! —
Семь дней над судьбою он был господин.
Потом обезумел; со слов людей,
Он прыгал медведем среди ветвей,
И ленивцем потом, и сорвался вниз,
И, стеная, летучей мышью повис.
Развязалась веревка вокруг руки,
Он упал, и поймали его на штыки.
Прилично ли, мудро ли, так повторю,
О врагах Царя говорить Царю?
Мы знаем, что скрыли Небо и Ад,
Но в душу Царя не проникнет взгляд.
Кто слышал о серых шинелях, друг?
Когда ночь идет, все серо вокруг.
Великие вещи, две, как одна:
Во-первых — Любовь, во-вторых — Война,
Но конец Войны затерялся в крови —
Мое сердце, давай говорить о Любви!
Пер А.Оношкович- Яцына
27.СО СЦИНДИЕЙ В ДЕЛИ
Случилось это более ста лет назад. Потерпев поражение в великой битве недалеко от Дели, индийский князь проскакал пятьдесят миль, везя на луке седла простую девушку, которая любила его и делила с ним все тяготы походной жизни. Он потерял девушку, когда спасение было уже близко.
Кавалерист из Маратты рассказал такую историю:
Кто пировал, венок того в ту ночь увял, поблек,
И цвет шафрана в знак беды покрыл шарфы и руки.
Когда мы мчались в Панипут, где ждал нас наглый Млек,
Когда мы, царство потеряв, ушли оттуда в муке.
И трижды тридцать тысяч нас прошли джамнийский брод —
На дамаджийских скакунах богатыри из Бхао —
Декан враждебный не пресек наш мужественный род
И не извел предатель нас, проклятый Мультар Рао!
И трижды тридцать тысяч нас вошли в густой туман.
И визг, и вопли раковин взнеслись над полем брани.
За бороду схватили мы Бховани вражий стан,
И смыл наш яростный поток с лица земли Бховани!
И дети Бхоста полегли от наших длинных пик,
Рохиллы черные неслись, как скот, от нас гурьбою.
От нашей тысячи одной презренный враг поник,
А Мультар Рао с десятью оставил поле боя!
И вынуть саблю — нету сил, ударить — нету сил:
Плечо в плечо и грудь на грудь сошлись мы тесной кучей.
Наш пеший горец и коней, и всадников разил,
И павших на сырой земле давил наш вал могучий.
Налево грохотал мушкет, как близкий водопад,
Направо лес кровавых пик восхода был кровавей.
И снизу кровь, и сверху вниз — Упсаров скорбный взгляд,
Что подбирали тех, кто пал в позоре или славе.
И видел я огонь и дым, и видел Бхао стяг,
И слышал тщетный крик, — увы, то звал один из Бхао:
«О, Ананд Рао Нимбалкхур, скачи, теснит нас враг!
Верни всех тех, кого увел проклятый Мулътар Рао!»
Когда осенние дожди в истоках Джамны льют,
Тогда песчаный перекат с пути сметают волны.
Враги прорвались через нас, как через цепь запруд,
Но броды Джамны в этот день их кровью были полны.
Я рядом с Сциндией скакал, — куда мой господин,
Туда и я; за нами вслед — вся конница Халькара.
И были все у нас вожди убиты, как один,
Кинжалы Северных Племен нас истребляли яро.
Я рядом с Сциндией скакал — стекала кровь с копья
Вдруг вижу: девушка бежит, бежит наперерез нам
И к Сциндии припала, и — кричит: «Любовь моя!»
Я еле-еле их прикрыть успел щитом железным.
(Ее в лесу зачаровал он много лет назад,
Приворожив ее к воде, что принял от нее же.
Простой охотницей она была, как говорят.
Зачем, имея двадцать жен, он взял Лалун, о Боже
И дух смутился в нем. Ее он сзади привязал,
И вновь мы в Дели понеслись, дерясь неутомимо.
Отряд от гибели, как тень, счастливо ускользал.
Из Панипута мчались мы — и были не одни мы.
Но Лутуф-Уллах Попульзай нам не давал уйти.
Отродье Севера, к Лалун пылал он дикой страстью.
Я был готов затеять бой, закрыть ему пути.
«Нет!» — крикнул Сциндия, и я послушался – к несчастью.
За лигой лига — наглый вор маячил за спиной —
За лигой лига — белый путь под белой кобылицей —
За лигой лига — быстр, как Смерть, — за ними и за мной —
Летел, как Время, что века продлилось и продлится.
И жаркий полдень око впил в постыдный наш побег.
Шакалий хохот, волчий вой вторгались в наши уши.
И враг, как коршун, был готов кружить хоть целый век,
И пали сумерки, и страх мою наполнил душу.
Я молвил: «Ждет тебя народ. Забудь ее любовь.
Поверь, при первом свете дня любовь ее убудет
. Подрежь веревки и вдвоем с тобой поскачем вновь».
А Князь в ответ: «Моих Цариц она Царицей будет!
Из всех, кто ест мой хлеб, она одна пошла за мной.
Корона — ей, за то, что в бой за мной пошла по следу.
Один позор я пережил, зачем позор двойной?
Достигнем Дели — рухни всё — я одержал победу!»
Кобыла белая под ним шаталась все сильней.
Взошел вечерний дым печной и опустился ниже.
А Попульзай не отставал — мы шпорили коней —
И близко Дели был от нас, но враг был трижды ближе!
Был Дели близко, и Лалун шепнула: «Господин,
Убей меня — скачи один — хромает кобылица!»
Он крикнул: «Нет!» Она опять: «Скачи, скачи один!»
И отвязалась от седла, и выпорхнула птицей!
Кобылу Князь остановил, кобыла в мыле вся,
И в пене рот, и хрип, и стон, и силы на пределе.
И Господин мой, ей удар смертельный нанеся,
Решил хоть пешим бой принять, почти достигнув Дели.
Но боги милостивы. Князь лежал под скакуном,
Когда услышал крик Лалун, и еле внял он крику.
Любовь и битва перед ним мелькнули кратким сном,
И тьма ему закрыла взор — и я увез Владыку.
Пер. Е.Фельдман
29ЖАЛОБА ПОГРАНИЧНОГО СКОТОКРАДА
Горе мне за сладкую жизнь ——
Что вел я из года в год,
И горе тройное— милой жене,
Что в Шалимаре ждет.
Жизай1 мой отняли они,
Меч, что был остр и нов,
В тюрьме я коротаю дни
За то, что крал коров.
Пусть бык в хлеву ревет чуть свет,
Иат: сеет урожай,
Не ждите, пока меня здесь нет,
Огня и грабежа.
Пусть пожалеет йата Бог,
Как выйду на простор,
Пусть фермерский хранит порог
Усерднее с тех пор.
О, горе, возле жерновов
Я коротаю дни!
О, горе, — слышать звук оков
Звенящих у ступни!
За все, что пало неспроста
Позором на меня,
Отвечу убылью скота
И плясками огня.
Я не успел спереть быка?
Я милостив, видит Бог:
Лишь дотянулась бы рука! —
Возьму не меньше трех!
За то, что этой вот рукой
Гасил я степь в огне, —
Я факелом, мечом, петлей
Страну зажгу вдвойне.
Мчись в Абазай, не трать минут,
Сагиб с волосами, как мед.
Тесней — чем кугтуки1 живут, —
Ляг, бонаирский скот.
Он будет мертвым предо мной,
Конь — в пене, до заката.
Копыта оплачет вороной,
Оплачет белый брата.
Войной, войной на вас пойдем,
Вам прямо в сердце целя,
За то, что сделали вы с вождем
И вором из Зука-Хеля.
А если я попадусь опять
Вы можете, так и быть,
И тухлого мяса мне в рот напихать
И в кожу свиную зашить.
Пер. А. Оношкович- Яцына
30. СТИХИ О ТРЕХ КАПИТАНАХ
...Стояли вечером тогда
На якоре у Лондона Трех капитанов суда;
И первый был Северный адмирал,
от Ская доФэрса один,
И второй был Вэссекских вод и округи всей Господин,
А третий Хозяин Темзы был, и всей рекою владел,
И был он флота всего Капеллан
и был неслыханно смел,
Пушки с серых высоких бортов глядели, полны угроз,
Когда новость о приватире вдруг
торговый фрегат привез.
Ему порвал весь такелаж северных ветров полет,
Его борта одела трава, что в восточных морях растет.
Вправо и влево качала его приливная волна,
А шкипер на люке сидел и глядел
в трюм, пустой до самого дна.
«Закону платил я дань, — он сказал, —
но где Закон что вам мил?
В языческих водах остался я цел,
в христианских обобран был.
Лакедивские ульи коптили вы,
как мы вшей выжигаем, легко,
Не боимся мы Галланга кормы и ныряющей джонки Пей-Хо!
Я не видел нигде парусов на воде, океан был чист и сер,
Вдруг попался мне янки, белый бриг, идущий на Финистер.
Были скрыты чехлами пушки на нем, обманывая взор,
Говорили сигналы, что это купец, шёл
из Сэнди-Хука в Нор.
Не реял на нем пиратский стяг, черен иль ярко-ал,
Только звездный флаг над ним летел,
и гюйсом он щеголял.
Он команду мою взял будто взаймы,
мне про Закон говоря,
Но когда я ее попросил назад,
он сказал, что она не моя.
Он взял попугайчиков моих, что так развлекали нас,
Из плетеных корзин ряды апельсин и незрелый еще ананас,
И взял он с пряностями мешки, что я вез из далекой страны,
И моих языческих богов — уж они-то ему не нужны!
Из мачты не станет он делать гик, из рубки строить вельбот,
Фок-мачту взял и рубку украл — янки, дьявольский тот!
Я драться не мог: надвигалась тьма, и океан бушевал,
Я дал по нем выстрел за грубый увод
и второй за то, что он лгал.
Имей я орудья (не только товар) защитой от вражеских сил,
Я бы со шканец согнал его и на реи работать пустил,
Я бы уши его пригвоздил к шпилю и отпилил их, как есть,
И, посолив их в трюмной воде, сырыми заставил бы съесть.
Я бы в шлюпку без весел его посадил,
чтоб в ночи он всплывал и тонул,
Привязал бы во тьме к его же корме,
чтоб приманиватьбратьев-акул,
В шелуху какао его б завернул, нефтью облив его.
Чтобы, ярко-ал, он на мачте пылал,
освещая моё торжество.
Я бы сплел гамак из его бороды, а из кожи нарезал полос,
Всю б команду вкруг посадил на бамбук,
чтоб в гниющее тело он врос.
Я бы кинул его возле мангровых рощ, на вязком илистом дне,
Приковав за ступню к его кораблю, в жертву крабьей клешне!
В нем проказа внутри, хоть снаружи он бел,
и может учуять любой
Запах мускуса, что торговец рабами всегда несет за собой».
На батареи шкипер взглянул, была их мощь холодна,
И вежливо Три капитана глядели в трюм, пустой до дна,
И вежливо Три капитана так сказали с палубы в люк:
«Сэр, с этим купцом мы вели дела, он не мог измениться вдруг.
В ваших словах беззаконный дух, а вот что гласитЗакон:
Хоть роду его Закон незнаком, но нас не трогает он.
Мы ему продаем паруса и рангоут — он отличную цену дает,
И он плачет о том, что Закон так слаб, когда к Финистеру идет.
Коль его и вы и другие еще клеймите позором везде
То английский флот должен знать, что слывет
он честным в нашей среде».
«А мне-то что? —
в высокий борт шкипер сердито вздохнул. —
Да разве янки тот нападет на семьдесят пушечных дул?
Или я линейным кораблем с вашей кажусь кормы?
От заряженных пушек он бежит а грабит таких, как мы,
На Кокос-Киз хоть Закон и гласит, что белый сильнее всех,
Но мы у негров муку не крадем, это их собственный грех.
Что ж! Как жвачку Закон жевать будет он,
иль нацепит его на штурвал?
Значит, он со слезой ведет разбой?
Чего ж ради он грабить стал?»
На несладком слове, очень морском,
шкипер речьсвою оборвал,
И увидел он — три Капитана флоту дают сигнал.
Три флага и два — белизна, синева — сказали, наконец:
«Мы слыхали рассказ, что есть враг у нас,
оказалось,он — просто купец»
Шкипер ко лбу приложил ладонь, мысом Горном поклялся он:
Повествование тут ведется от лица инженера - механика пароходной компании; он стоит ночную вахту на палубе, заглядывая через верхний иллюминатор в машинное отделение, и беседует с воображаемым собеседником, то ли с Богом, тло ли с пароходной машиной.
О чем же говорит он? ( прим.Р.Киплинга).
Господь, из тени смутных снов сей мир Ты произвел;
Все, зыбко всё, я признаю - но только не Котел!
От стана до маховика я вижу всего Тебя, Бог,
Лишь Ты назначенье храповика определить, к примеру, мог!
Джон Кальвин так бы мир творил - упорен, сух, суров;
И я, взяв сажи для чернил, "Законы" писать готов.
Сегодня мне никак не уснуть – старые кости болят,
Всю ночь я нынче вахту стою – они со мной не спят.
Машины: девяносто дней - пыхтенье, шум и вой,
Сквозь Море мира Твоего скрипя, спешат домой.
Излишний скрип - ползунок ослаб - но ровен ход винта,
Уж тридцать тысяч миль - простим - такая маета.
То мрак, то - ясно , славный бриз – и мыс уже скрылся с глаз...
Три оборота Фергюсон добавил... Ух, сейчас...!
Да, Плимут рядом - мистрис там... Семьдесят - один - два - три!
Торопится к жене старик,... Да ты его не кори!
В любом порту любой квартал... Но женщин лучше нет,
Чем Эльзи Кемпбелл... Взял бы ты назад мои тридцать лет!
(Тогда горела "Сара Сендз"). Пути предстояли нам,
От Мерихилл до Поллокшоу, с Паркхеда на Говам!
Сэр Кеннет ждет. Ох, груб мой шеф,- услышу от него:
"МакЭндрю, добрыдень! Пришел? Как днище, ничего?"
Профан в машинах - спору нет, но лучшей из мадер
Нальет - и с пэрами я пью, как лучший инженер.
А начинал с низов... был мал, и пар был невелик,
Разрывы паклей затыкал, я к этому привык.
Давленье только десять - Эх! Рукой готов зажать!
Ну, а сейчас пустить не грех и сто шестьдесят пять!
На пользу каждый агрегат – вес меньше - плавнее ход,
И вот все тридцать в час даем - ( котлы не разнесёт
И ладно!).... С паром по морям скитаюсь целый век,
Привык машине доверять... А как там человек?
Тот, кто зачел миль миллион, пути свои любя -
Четыре раза до Луны... А сколько до Тебя?
Кто ночи, дни в волнах тянул... Припомнить первый шквал?
Пнул шкипера (он пьян был в дым), так он в салон сбежал!
А в кочегарку иду, а том на дне три фута воды,
Лбом о заслонку хрякнулся -. Вон, до сих пор следы.
Следы! Есть шрамы пострашней - душа черным-черна,
Пускай в машинном всё окей – греховность-то вот она.
Грешу сорок четвертый год, мотаюсь по волнам,
А совесть стонет, как насос... Прости Ты скверным нам.
Тогда я на вахте, в час ночной уставил жадный взгляд
На баб, что жались за трубой... Покаюсь, виноват!
В портах я радостей искал, забыв сыновний долг:
Не ставь в вину мне, Господи, и рейд через Гонг-Конг!
Часы беспутства, дни греха молю, спиши зараз -
Грант Роуд, Реддик, Номер Пять, и ночи в Харриганз!
Но хуже всех - коронный грех – матерился я не шутя.
Двадцать четыре было мне. Не осуди дитя!
Я Тропик в первый раз увидал - жар, фрукты, свет небес,
И не постиг - как пахнет сандал! - как может попутать Бес.
Весь день вокруг живой театр - устал ленивый взор,
А ночью свет распутных звезд – всё небо что твой костер!
В портах (тогда пар берегли) слонялся шалопай -
И как во сне - к себе влекли то ракушки, то попугай,
Сухая рыба-шар, бамбук, и тростка - первый сорт;
Увы, все это Капитан, найдя, кидал за борт.
Но вот прошли Сумбавский Мыс, и ветерок в тиши,
Молочно-теплый, пряно пропел: "МакЭндрю, не греши!"
Легко - без гнева, без угроз - шептал мне в ухо дух,
Но факты били словно трос, терзая грешный слух:
"Бог матери лишь липкий Бес, твоя пустая тень,
Про Рай и Ад попы твердят, их книги - дребедень.
Тот свет варганят в Брумело – там лепят и чертей,
В холодном Глазго делают, чтобы пугать людей
К Нему обратно не вернись, целуя бабий рот,
Иди-ка к Нам (а кто "Они"?), даст благодать нам тот,
Кто души в шутку не коптит, про адский огонь не лжет,
Кто спелым жарким бабам грудь наливает как соком плод».
И тут умолк: ни звука, все; о мудрый, тихий глас -
Оставив выбор мне, юнцу - забыть или тотчас...
Меня как громом поразил - в ушах он всё звенит,
Манящий - и вводящий в грех, соблазнами налит -
Как, мне отринуть Дух Святой? А тут еще наш винт!
Шторм пролетел, но вал крутой, и якоря – к чертям,
Ты чуял, Господи, ужас мой, в глубинах сердца, там...
На "Мери Глостер" в очередь в Ад я встал не просто так!
Но голова в Твоих руках, и Ты направил мой шаг -
От Дели до Торреса длился бой , и сам себе я враг,
Но как вошли в Барьерный Риф, Твоих вкусил я благ!
Мы ночью не решились плыть, и встали, пар держа,
И я не мог уснуть всю ночь, страдая и дрожа:
"Пусть лучше ясно видит глаз, чем мается душа"...
Твои слова? - Ясней звонка, гремели как металл,
Когда стонала наша цепь, порвавшись о коралл,
И свет Твой озарил меня, Долг вечный я познал.
В машинном отделенье Свет - ясней, чем наш карбон;
Я ждал, я звал сто тысяч раз, но не вернулся он.
***
Прикинем: тысячи две душ мы за год перевезём-
Ужель не оправдаться мне пред Господом, и в чём??
Ну ладно, хоть по полторы, за рейс ведь за один,!
Ведь это Служба - разве нет? Стыдиться нет причин?
Везли с собой, быть может, гнев - искали зло и грех -
Не мне судить их дел посев - хранил я жизнь их всех.
И лишь когда окончен рейс, пора молить - прости!
Мой грех позволил по морям шесть тысяч тонн вести.
Дней двадцать пять, как не спеши (хороший ведь пример) -
С Кейптауна на Веллингтон - тут нужен инженер.
Чини свой вал - хоть съешь его - попавши морю в плен,
Лови сигнал, иль парус ставь, плетясь на Кергелен!
А путь домой, на Рио? Там - игра не для детей:
Пыхти недели по волнам, средь льдов, ветров, дождей,
Не келпы - там грохочет лед: всплеск, кувырок, обвал,
Все смолотив, на юг уйдет - вот Божьи жернова!
(Восславьте, Снег и Лед, Творца, я ваш уважаю труд,
Но лучше б в церковь вам идти, а нам - в другой маршрут).
Не ваши страждут ум и плоть; пусть наше знанье - прах
Пред Силой, что явил Господь - но помни о делах.
А, наконец, придем мы в порт - там, взяв багаж ручной,
В перчатках, с тростью пассажир труд не оценит мой:
"Приятный рейс, спасибо вам. А тендер долго ждать?"
Им поклонившись, капитан пошлет вал проверять.
Отметят всех - но не меня - пожатье иль кивок,
А старый чорт- шотландец где? Там, в трюме, одинок.
Но ты, работа, веселишь, хоть невелик доход -
Нет пенсии, а ставка лишь четыре сотни в год.
А может, мне уйти совсем? Но что я разве трус,
А со штырем на росси... эй - как "соловей", француз?
Брать в лапу? Много есть жулья... Совсем невмоготу -
Я не стюард с подносом, я - всех старше на Борту.
За экономию взять приз? Шотландский уголь хоть
И ближе, но дрянной - мне мощь твоя ценней всего,Господь.
(Брикеты мог бы предлагать - для топки что цемент! -
Но "Вельш" - "Вангарти", может быть - не нужен и процент).
Изобретать? Чтоб дело шло - сиди на берегу:
Свой клапан-дифференциал забыть я не смогу,
Но не корю прохвостов тех, чей опыт весь в брехне -
Придумать просто, а вот продать - задачка не по мне.
Так мной сражен Аполлион - нет! - как ребенок бит,
Но рейс немного мне принес - я превышал лимит.
Не хочет Идол умирать, но не щажу себя,
Чтоб жертву ныне принести, достойную Тебя...
-- Эй, снизу! Смазчик! Впал в азарт? Что, ходит тяжелей?
Запомни - здесь вам не "Канард", и масло зря не лей!
Ты думал? Платят не за то! Стирай-ка лучше грязь!
Да! Трудно Бога не помянуть, ругаясь и бранясь!
Вот, говорят - я грубиян. Но волны за кормой,
Дела - минуты не найти на светское бомо.
Тут детки за меня взялись: теперь, старик, ликуй;
Их я пущу охотно вниз - за так... за поцелуй.
Да, вспомнил: Кеннета племяш - нет крови голубей,
Из русской кожи башмачки, фуражка - князь морей!
Провел его по кораблю - от труб и до котла,
А он: , «мол пара не люблю - романтика ушла!»
Идьот! Все утро я следил, что замедляет взмах
У шатунов: ничком, и нос от вала в трех вершках.
"Романтика"! В каюте люкс плодит стишки эстет,
И книжечку издаст; но где, кто истинный поэт?
Как я устал от их "небес", и "голубков", и "чар",
Господь! Воскрес бы Робби Бернс, и Песнь сложил про Пар!
Будь же всегда аккуратным: блеск шкуры пугает врага.
Если буйвол тебе угрожает, или олень поддел,
Эту новость любой из нас знает, не отрывай от дел,
Чужих малышей не трогай: приветствуй как братьев своих,
Ведь может вдруг оказаться, что Медведица - мама их!
«Я – герой!» восклицает волчонок, первой добычей гордясь.
Он малыш, а Джунгли бескрайны,
пусть потешится в этот раз!
127. ПЕСНЯ МАЛЕНЬКОГО ОХОТНИКА-ГОНДА *
Мор-павлин ещё спокоен, и мартышкам – нет заботы,
Коршун-Чиль ещё кружится в облаках,
Но скользят по джунглям пятна, но в ветвях вздыхает что-то
Это страх к тебе крадётся, это страх…
Тень внимательная ближе, меж стволами подползая,
Шёпот ширится и прячется в кустах…
Пот на лбу твоём, и пальцы сводит судорога злая -
Это страх к тебе крадётся, это страх!
Над горой поднявшись, месяц озарит ребристым светом
Тропки мрачные и тени на ветвях,
И натужно джунгли дышат знойной ночью до рассвета…
Это страх к тебе подходит, это страх!
На колено! Лук натянут, но летят бесцельно стрелы,
Но копьё дрожит в расслабленных руках,
Над тобой смеются джунгли, и лицо окаменело…
Это страх, подкрался ближе, это страх!
А когда ночная буря сосны крепкие ломает,
И ревущих ливней шквалы плетью бьются на стволах,
Громче гонга грозный голос всё кругом перекрывает -
Это страх в тебя вселился, это страх.
128. Песнь Коршуна Чиля. *
Вас, компаньоны мои и друзья, ночь унесла с собой.
(Чиль! Ждите Чиля!)
К вам я лечу, просвистать о том, что кончен кровавый бой.
( Вы – авангард Чиля!)
Снизу вы посылали мне весть о добыче, вами убитой,
Сверху я посылал вам весть, о том, где стучат копыта.
Вот он, конец всех на свете путей…
И молчат голоса друзей.
Вы, кто с громким охотничьим кличем
гнал, настигал добычу,
(Чиль! Ждите Чиля! )
Вы, кто стремглав вылетал из тени,
вцепляясь в глотку оленя,
(Вы, авангард Чиля!)
Вас, кто острых рогов избег,
осилила смерть - окончен ваш век.
Вот он, конец всех на свете путей!
Конец охоты твоей…
Вы, компаньоны мои и друзья, погибли, и мне вас жаль…
(Чиль! Ждите Чиля!)
Я лечу устроить ваш гордый покой, и разделить печаль.
(Вы, авангард Чиля!)
Вот на мёртвом мёртвый лежит,
пасть окровавлена, зрак раскрыт…
Вот он, конец всех на свете путей,
Пир для моих гостей!
========
ВСТАВНЫЕ СТИХИ ИЗ РАЗНЫХ ПРОЗАИЧЕСКИХ
ПРОИЗВЕДЕНИЙ И НЕ ВКЛЮЧЁНННЫЕ АВТОРОМ
В СБОРНИКИ СТИХОВ
129. ЦЫГАНСКАЯ ТРОПА
На тёмный хмель летит мотылёк,
На светлый клевер – пчела,
Но к цыганской крови цыганскую кровь
Отвеку судьба вела.
К цыганской крови – цыганскую кровь!
Отвеку покорна судьбе,
Весь мир обойдёт бродяжья тропа,
И снова вернётся к тебе.
Из темных селений оседлых людей,
Где грязь да серый туман,
Рассвет зовёт за край земли:
Уходи, уходи, цыган!
К подсохшим болотам – вепрь лесной,
Красный журавль – в камыши,
Но цыганка – только к цыгану,
На зов бродяжьей души.
Змея – к растресканным скалам,
Олень – на простор степной,
Но цыганка – только к цыгану,
И – вместе тропой одной.
Тропой одной, вдвоём, вдвоём,
Мы в ясном просторе морском
По всем перекрёсткам цыганской судьбы
Мир обойдём кругом.
Будь верен судьбе цыганской,
Там, где айсбергов синий ад,
Где борта кораблей смерти белей,
И мёрзлые снасти скрипят.
Будь верен судьбе цыганской,
Под блеском Южных Планет,
Где ветер ночной Господней метлой
Заметает полярный свет.
Будь верен судьбе цыганской,
Где закат уходит на дно,
И на рыжей волне джонки пляшут в огне,
А Восток и Запад – одно.
Будь верен судьбе цыганской
Там, где молкнут все голоса,
И опаловый зной сдавил тишиной
Магнолиевые леса.
Ястреб – в ясное небо,
В глухие заросли – лось,
Но мужское сердце – к женскому сердцу,
Отвеку так повелось,
Мужское сердце, к женскому сердцу...
Скорей догорай, мой костёр!
Рассвет зовёт – он целый мир
У наших ног распростёр!
пер. В. Бетаки
130. Цыганские телеги. *
Если ты не потомок тех вольных людей,
Что воруют и днём и в ночи,
На два оборота сердце замкни
И в кусты зашвырни ключи.
Или так замуруй под каминной плитой
Чтоб никогда не найти,
И шествуй законопослушной стезёй
По протоптанному пути.
Ты можешь стоять у своих дверей,
Слушать скрип цыганских телег,
Но жить жизнью роми – вольных людей –
Не смогут джорджи вовек!
Если нет цыганской крови в тебе,
Той, что душу ведёт за собой,
Будь благодарен своей судьбе,
Занимайся своей землёй,
Когда надо вспаши, что надо посей,
Образцовым хозяином будь,
Запретив послушной душе своей
Даже в мыслях пускаться в путь!
Ты можешь, застыв над миской своей,
Слушать скрип цыганских телег,
Но любить любовью вольных людей,
Не смогут джорджи вовек!
Если нет у тебя цыганских очей,
Тех, что только бесслёзным даны,
Ночевать под открытым небом не смей,
Звёзды выжгут все твои сны!
Сквозь раму окна на луну гляди,
И с погодой считайся, дружок:
Ни под дождик полуночный не выходи,
Ни в рассвет на росиситый лужок!
Можешь съёжиться и глаза закрыть
Слыша скрип цыганских телег,
Потому что как вольные роми бродить
Не смогут джорджи вовек.
Если ты происходишь не от цыган,
Для которых нет смены времён,
Уважай свои власти и свой карман,
Имя доброе и закон,
Чередуй время бодрствованья и сна,
И живи до скончанья дней,
А помрёшь – посмеются и Бог и жена
И цыгане над жизнью твоей.
Ты на сером кладбище будешь лежать
Слыша скрип цыганских телег,
Потому что как вольный цыган умирать
Не смогут джорджи вовек.
пер. В. Бетаки
131. Блудный сын *
Ну вот и пришёл я домой опять,
Так рады мне все: я с семьёй опять
И всем-то я свой да родной опять
(Забыт и прощён мой позор!)
Отец созывает гостей на меня
Тельца заколол пожирней для меня,
Но свиньи-то право милей для меня,
Мне лучше б на скотный двор!
А как я изящно одет, смотри
Аж в братних глазах молодец, смотри!
Живя средь свиней, наконец, смотри
Сам станешь свиньёй, или нет?
Ушел я с котомкой с худым кошельком
И хлеб жрал такой, что вам тут не знаком
И слава-то Богу: мне в горле ком –
Чопорный ваш обед!
Отец мне советы даёт без конца.
Брат дуется да и орёт без конца
Мать Библию в руки суёт без конца,
Так хочется всех послать,
Дворецкий едва замечает меня,
И мой же лакей презирает меня.
Моральным уродом считает меня.
Ох, тошно, – не рассказать!
Пусть всё что имел, я растратил, ну да.
Шиш нажил себе в результате, ну да.
И нечего мне показать им, ну да,
Но я ведь такой не один...
Твердят о деньгах, – тьма обид на меня,
Мол жизнь прожигал, – сразу видно меня
Но только забыли, кто выгнал меня
За то, что я младший сын!
Ну, лохом и был и казался я,
На ловких людей нарывался я,
Грошей распоследних лишался я –
Теперь – замани калачём!
Как холод и голод терпеть, я узнал,
Работать за жалкую медь – я узнал,
Со свиньями дело иметь, – я узнал
Всё знаю теперь, что почём!
К работе своей я вернусь опять
Но больше уж не попадусь опять,
И к вам уже не возвращусь опять
Я сам себе господин!
Прощай же отец, долго жить тебе,
Мать, я напишу, может быть, тебе
Поверь, не хочу я хамить тебе,
Но, братец мой – сукин сын!
пер. В. Бетаки
132 ГОРОДА И ТРОНЫ И СТРАНЫ… *
Города и троны и страны
Для Времён – пустяки:
Эфемерны, непостоянны
Как мотыльки.
Но свежая почка рада
Радовать нас всегда:
Подымаются в разных странах
Новые города.
Сдан временам на милость
Их расцвет
Не поймёт даже, что изменилось
За горстку лет.
Но в силу ничтожности знанья,
Приняв важный вид
Недельное существованье
Он вечным назвать спешит.
Так время, доброе всё же
К сущему в мире мглы,
Сочтёт, что мы слепы столь же
Сколь и смелы,
И справя над нами тризну,
Не возразит,чтоб тут
Сказал призраку призрак:
«Смотри, ведь навеки - наш труд»
пер. В. Бетаки
133. ДВА ПРИГОРКА
Только два африканских пригорка,
Только пыль и палящий зной,
Только тропа между ними,
Только Трансвааль за спиной,
Только маршевая колонна
В обманчивой тишине,
Внушительно и непреклонно
Шагающая по стране.
Но не смейся, встретив пригорок,
Улыбнувшийся в жаркий час,
Совершенно пустой пригорок,
За которым — Пит и Клаас, —
Будь зорок, встретив пригорок,
Не объявляй перекур:
Пригорок — всегда пригорок,
А бур — неизменно бур.
Только два африканских пригорка,
Только дальний скалистый кряж,
Только грифы да павианы,
Только сплошной камуфляж,
Только видимость, только маска —
Только внезапный шквал,
Только шапки в газетах: «Фиаско»,
Только снова и снова провал.
Так не смейся, встретив пригорок,
Неизменно будь начеку,
За сто миль обойди пригорок,
Полюбившийся проводнику, —
Будь зорок, встретив пригорок,
Не объявляй перекур:
Пригорок — всегда пригорок,
А бур — неизменно бур.
Только два африканских пригорка,
Только тяжких фургонов след,
Только частые выстрелы буров,
Только наши пули в ответ, —
Только буры засели плотно,
Только солнце адски печет..
Только — «всем отступать поротно».
Только — «вынужден дать отчет».
Так не смейся, встретив пригорок,
Берегись, если встретишь два,
Идиллический, чертов пригорок,
Приметный едва-едва, —
Будь зорок, встретив пригорок,
Не объявляй перекур:
Пригорок — всегда пригорок,
А бур — неизменно бур.
Только два африканских пригорка,
Ощетинившихся, как ежи,
Захватить их не больно сложно,
А попробуй-ка удержи, —
Только вылазка из засады,
Только бой под покровом тьмы,
Только гибнут наши отряды,
Только сыты по горло мы!
Так не смейся над жалким пригорком—
Он достался нам тяжело;
Перед этим бурым пригорком,
Солдат, обнажи чело,
Лишь его не учли штабисты,
Бугорка на краю земли, —
Ибо два с половиной года
Двух пригорков мы взять не могли.
Так не смейся, встретив пригорок,
Даже если подписан мир, -
Пригорок — совсем не пригорок,
Он одет в военный мундир, —
Будь зорок, встретив пригорок,
Не объявляй перекур:
Пригорок — всегда пригорок,
А бур — неизменно бур
Пер. Е. Витковского
134. АЗБУЧНЫЕ БОГИ.
Я прошел перевоплощенья в сотнях сотен веков,
Я смотрел сквозь почтительные пальцы
на всех площадных богов,
И я видел их в мощи и силе, и видел павшими в прах, —
Ведь только Азбучные боги устояли во всех веках.
Мы встретились с ними в пещерах. Они нам сказали: «Вот:
Вода непременно мочит, а огонь непременно жжет!»
Это было пошло и плоско — какой нам в том интерес
Мы оставили их обезьянам и отправились делать прогресс.
Мы шли по веленьям Духа, а они — по своей тропе.
Мы молились звездам, законам, познаниям и т. п.
А они нам путали карты, их нрав был непримирим:
То ледник вымораживал расу, то вандалы рушили Рим.
Все идеи нашего мира отвергались ими сполна:
И луну, мол, не делают в Гамбурге,
и она, мол, не из чугуна.
И страсти наши — не кони, и крыльев нет на ослах;
А вот Площадные боги обещали нам кучу благ.
При Кембрийском Законодательстве
нам сулили мир и покой:
Нам сказали: сложите оружие,
и конец вражде племенной!
А когда мы сложили оружие, нас схватили
и продали в рабы:
И Азбучные боги сказали: «Всяк — виновник своей судьбы»
При Пермском Матриархате
нам все чувства раскрылись вполне
Начиная с любви к ближнему и кончая — к его жене:
И женщины стали бесплодны, а мужчины стали плохи. –
И Азбучные боги сказали: «Каждый платится за грехи»
В эру Юрского Изобилия указали нам путь добра:
Обобрав единоличного Павла,
оделить коллективного Петра:
И денег было по горло, только нечем набить живот, —
И Азбучные боги сказали: «Кто не трудится, тот умрет»
Дрогнули Площадные боги, и иссякли потоки слов,
И снова зашевелилось в глубине смиренных умов,
Что и впрямь «дважды два — четыре»,
что «не все то золото, что блестит»;
И Азбучные боги нам поставили это на вид.
Что было,то снова и будет: к чему далеко идти?
Есть только четыре истины на всем человечьем пути:
Пес вернется к своей блевоте, и свинья — на свой навоз,
И дурак снова сунется в пламя, хоть сто раз обожги себе нос.
И в-четвертых: когда в грядущем станет мир
как хрустальный дом,
С платой нам — за то, что живем мы,
а не с нас — что злобно живем, —
То, как вода нас мочит и как огонь нас жжет, —
Так Азбучные боги снова придут и снова сведут расчет!
перевёл М. Гаспаров
135. ЗОВ ВОЗВРАЩЕНИЯ
Я была землею их предков,
Во мне — истоки добра.
Своих детей верну я,
Когда настанет пора.
Под их сапогами в травах
Песь зазвучит моя.
Придут они, как чужестранцы,
Придут они, как сыновья.
Над их головами кроны
В краю им родном и чужом
Им шепчут мои заклинанья,
Шепчут моим языком.
В мой берег бьющее море
И зелень моих полей
Дарует силу и гордость
Душам моих детей.
Значенье моих столетий
Я им разъясню до конца
И, глаза их наполнив слезами,
Познаньем наполню сердца.
Пер. Г.Бен
136. ПЕСНЯ ПИКТОВ
Рим идет вперед напролом,
Не глядит себе под ноги Рим,
Он топчет нас сапогом
И не слышит, как мы кричим.
Мы грозим ему из-за спины
И мечтаем во мраке ночей.
Что пойдем на осаду Стены
С кулаками против мечей.
Да, мы маленький, слабый народ,
Мы не в силах ни славить, ни клясть;
Но увидите — срок придет,
Свалим мы вашу .гордую власть.
Мы — омела, что сушит дуб!
Мы — червяк, что вгрызается в гриб!
Мы — дупло, сверлящее зуб!
Мы — в пятку вонзившийся шип!
Моль в одежде дыру прогрызет.
Ржа раскрошит булатный меч,
Червь источит созревший плод
Вам добро свое не сберечь.
Да, мы так же слабы, как они,
Незаметен и долог наш труд.
Но поверьте: настанут дни —
Ваши форты вас не спасут.
Это верно, слабы мы сейчас.
Но другие народы сильны,
И мы их поведем на вас.
Чтоб спалить вас в огне войны.
Да, теперь мы только рабы,
Нашей доли нам не миновать,
Но мы вам сколотим гробы,
Чтоб на этих гробах плясать!
Пер Г.Бен
137. ПЕСНЬ МИТРЕ
(ТРИДЦАТЫЙ ЛЕГИОН, ок. 350 г.)
Митра, владыка рассвета, мы трубим твое торжество!
Рим — превыше народов, но ты — превыше всего!
Кончена перекличка, мы на страже, затянут ремень;
Митра, ты тоже солдат, —
дай нам сил на грядущий день!
Митра, владыка полудня, зной плывет, и в глазах огни;
Шлемы гнетут нам головы, и сандалии жгут ступни;
Время привалу и отдыху — тело вяло, и дух иссяк.
Митра, ты тоже солдат, —
дай нам сил не нарушить присяг!
Митра, владыка заката, твой багрянец красен, как кровь
Бессмертен ты сходишь с неба,
бессмертен взойдешь ты вновь.
Кончена наша стража, в винной пене кипят пузыри —
Митра, ты тоже солдат, —
дай пребыть в чистоте до зари!
Митра, владыка полуночи, для тебя умирает бык.
Мы сыны твои, мы во мраке.
Это жертва владыке владык.
Ты много дорог назначил — все к свету выводят нас.
Митра, ты тоже солдат, —
дай не дрогнуть в последний час!
Пер М. Гаспаров
138. Песня галерных рабов
Мы гребли за вас и против течений и в штили,
когда паруса повисали, и когда с неба хлестала вода...
И вы не отпустите нас никогда?
Раньше вас мы взбегали на борт, если враг вас преследовал,
мы питались хлебом и луком, когда вы захватывали богатые города.
Капитаны расхаживали по палубам в солнечную погоду и распевали песни,
а мы были в трюмах, усталые, как всегда...
Мы слабели, на весла склонясь подбородками, но вы никогда не видали,
чтоб мы отдыхали, ведь мы продолжали
раскачиваться в ритме весел туда и сюда...
И вы не отпустите нас никогда?
И вальки наших весел становились от соли как шкура акулы,
наши колени соль разъедала до самой кости, наши волосы присыхали ко лбам,
а губы изрезаны были трещинами до самых десен, и мы не могли грести
а вы плетьми нас хлестали: мол, соль - не беда...
И вы не отпустите нас никогда?
Но в какой-нибудь миг мы исчезнем из вёсельных портов,без следа,
как сбегающая с лопастей весел вода,
И пусть вы другим гребцам прикажете гнаться за нами, но скорей вы изловите волны веслом, или шкотами свяжете ветер, чем догоните нас.
"Эй, куда?!!"
И вы не отпустите нас н и к о г д а ?
пер. В. Бетаки
139. Колыбельная.для острова св. Елены.
Где остров Святой Елены? — Не надо, старина
.Дались тебе, ей-Богу, чужие острова.
Страна, держи своих сынов, иначе им хана.
(Разве страшны морозы, пока зелена трава!)
Где остров Святой Елены? — Не скажет Париж, не жди.
Те, кто стоял за короля, отведали свинца.
Артиллерийским залпом повержены вожди.
(Если вступил на этот путь, то следуй до конца!)
Остров Святой Елены от Аустерлица далек?
Мне пушек не перекричать, что толку отвечать.
Весь мир пред баловнем судьбы — ты понял мой намек?
(На роковой победе — роковая печать!)
Где остров Святой Елены? Где императорский трон?
— Величьем венценосца Франция горда.
Но объясненья не проси, все застит блеск корон.
(Небосклон затягивает облачная гряда!)
Где остров Святой Елены? Скажи, где Трафальгар?
Меж ними добрых десять лет, и не на мили счет.
Звезда срывается с небес в пороховой угар.
(Бросай игру, коль нечет подводит, как и чёт!)
А остров Святой Елены далёко ль от Березины?
Взгляни, чернеют полыньи средь заснеженных льдин.
В обход пойдешь иль напрямик — всё не избыть вины.
(Раз оступившись, — отступи, закон для всех один!)
Остров Святой Елены далек ли от Ватерлоо?
Рукой подать, доставят, и глазом не моргнешь.
Сиди, уставясь на закат, да знай суши весло.
(Славное было утро, а вечер непогож!)
Остров Святой Елены далече от Райских Врат?
Никто не ведает о том, не суесловь и ты.
Дождись, молчанием объят, последней прямоты.
И — да хранит тебя Господь! — спокойно спи, солдат.
Пер. О Кольцова.
140. ДОРОГА В ЛЕСУ
Провели дорогу в лесу
Семьдесят лет назад.
Но ее потом размывало дождем.
Засыпал ее листопад,
Деревья на ней наросли в лесу,
И вся зацвела она мхом,
Распустились на ней лопухи и репей,
Завалил ее бурелом;
И лесничий, идя в обход.
Прошмыгнувшую видит лису.
Да играет в траве енот,
Где была дорога в лесу.
Но под вечер, если в лесу
Случится бродить иногда,
Когда воздух чист, и выдры свист
Доносится из пруда
(Она не боится людей в лесу:
Редко кто у пруда сидит),
То порой различишь сквозь вечернюю тишь
В урочище цокот копыт.
Да юбка шуршит за кустом,
Отряхивая росу.
Как будто здесь чей-то дом,
У этой дороги в лесу...
Но нет дороги в лесу.
Пер Г.Бен
141.ПЕСНЬ ДЕРЕВЬЕВ
А.О. 1200
Средь дерев, чей напев с далеких времен
Старой Англии дорог сугубо,
Не сыщешь прекрасней зеленых крон,
Чем у Тёрна, Ясеня, Дуба.
В солнцеворот, на летней заре,
Сэр, прошу вас покорно,
Весь день напролет петь о славной поре
Дуба, Ясеня, Тёрна!
Королевский Дуб не один лесоруб
Знавал еще в дни Энея.
Ломширский Ясень, высок и прекрасен,
Над Брутом шумел, зеленея.
Видел Тёрн, как Лондон был возведен, —
Новой Трои наследник, бесспорно.
Своим чередом узнаешь о том
У Дуба, Ясеня, Тёрна!
Старый Тис на погосте, где прах да кости,
Годится для доброго лука.
Из Ольхи сработай себе башмаки,
А кубок хорош — из Бука.
Но коль ты добит, и твой кубок допит,
И подошвам — швах, скажем грубо, —
Последний приют обретешь лишь тут —
Подле Тёрна, Ясеня, Дуба!
Несговорчивый Вяз норовит врезать в глаз,
С ним не очень-то запанибрата.
Если вдруг в холодок лег усталый ходок,
Для него это дело чревато.
Но будь трезв ты, иль пьян, иль тоской обуян,
На подушке из свежего дерна
Дуй из рога свой эль, ибо легок хмель
Возле Дуба, Ясеня, Тёрна!
О том, что в лесу провели мы ночь,
Святому отцу — ни гу-гу.
Нынче любой оказаться не прочь
На том волшебном лугу.
Ветер с юга поет, что тучен скот
Что в полях наливаются зерна.
Это добрая весть, и таких не счесть
У Дуба, Ясеня, Тёрна!
Англия песне старой верна,
Что звучит под небом просторным
Во все времена да пребудет страна
С Дубом, с Ясенем, с Тёрном!
пер О. Кольцова
142. Холодное железо
Серебро – для девушек, золото – для дам,
Медь исправно служит искусным мастерам".
''Нет, Господи, – сказал барон, холл оглядев пустой,
Холодному железу подвластен род людской!"
Против Короля он предательски восстал,
Замок сюзерена осадил вассал,
Но пушкарь на башне пробурчал: "Постой
Железу, железу подвластен род людской!"
Горе и Барону и рыцарям его:
Безжалостные ядра не щадили никого,
Закован в цепи пленник, не шевельнуть рукой:
Холодному железу подвластен род людской!
Король сказал "Не хочется держать тебя в плену,
Что, если я отпущу тебя и меч тебе верну?
"О, нет, – Барон ответил, – не смейся надо мной:
Холодному железу подвластен род людской!».
Слезы – для трусливого, просьбы – для глупца,
Петля – для шеи, гнущейся под тяжестью венца...
Мне не остается надежды никакой:
Холодному железу подвластен род людской!
И вновь обратился к нему Король – мало таких королей! –
"Вот хлеб, вино, садись со мной, спокойно ешь и пей!
Садись же во имя Марии, подумаем с тобой
Как может быть железу подвластен род людской!
Благословил Он Хлеб и Вино, и тут же Хлеб преломил,
Своею рукою подал ему, и тихо проговорил:
"Смотри! Мои руки гвоздями пробиты –
там, за стеной городской,
Видно по ним, что и вправду железу
подвластен род людской…
Раны – для отчаянного, битва – для бойца,
Бальзам – для тех, кому ложь и грех
в кровь истерзали сердца,
Прощаю тебе измену, с почетом отправлю домой
Во имя Железа, Которому подвластен род людской!"
"Корона – тому, кто её схватил,
держава – тому, кто смел,
Трон – для того, кто сел на него
и удержаться сумел?
«О, нет, – барон промолвил, –
склоняясь в часовне пустой –
Воистину железу подвластен род людской:
Железу с Голгофы подвластен род людской!»
пер. В. Бетаки
143.. ПРЕССА *
Скорей про море забудет моряк,
Артиллерист – про пушки,
Масон забудет свой тайный знак,
И девушка – побрякушки,
Ерушалàим забудет еврей,
Монах – господню мессу,
Невеста платье забудет скорей,
Чем мы ежедневную прессу.
Тот кто стоял полночной порой
Под штормовым рёвом,
Кто меньше своей дорожил душой,
Чем свежим печатным словом,
Когда ротационный мастодон
Пожирает во имя прогресса
Милю за милей бумажный рулон –
Тот знает, что значит пресса.
Ни любовь ни слава не соблазнят
Боевого коня перед боем.
Да пусть хоть архангелы в небе трубят, –
Мы останемся сами собою:
Кто хотя бы однажды сыграл в ту игру,
Кто после ночного стресса
Трубку спокойно курил поутру
Тому подчиняется пресса !
Дни наших трудов никто не сочтёт,
(«Таймс» не зря творит времена!)
Если молнии кто-то из нас разошлёт –
Им власть над землей дана!
Дать павлину хвастливому хвост подлинней?
И слону не прибавить ли весу ?
Сиди! Владыки людей и вещей
Только Мы, кто делает прессу!
Папа римский проглотит свой же запрет,
Президенты примолкнут тоже,
Вот раздулся пузырь – и вот его нет !
Кто ещё кроме нас это может?
Так помни, кто ты, и над схваткой стой
Без мелочного интереса:
Над гордыней тронов, над всей суетой –
Преса. Пресса. Пресса.
пер. В. Бетаки
144. ЗАПОВЕДЬ
Владей собой среди толпы смятенной.
Тебя клянущей за смятенье всех,
Верь сам в себя наперекор вселенной,
А маловерным отпусти их грех,
Пучсть час не пробил. жди не уставая.
Пусть лгут лжецы. не снисходи до них,
Умей прощать, но не кажись прощая
Великодушней и мудрей других.
Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив,
Равно встречай успех и поруганье,
Не забывая. что их голос лжив.
Останья прост, когда твое же слово
Калечит плут. чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена. и снова
Ты должен всё воссоздавать с основ.
Сумей поставить в радостной надежде
На карту всё. что добыто трудом,
Всё проиграть, и нищим стать как прежде,
Но никогда не пожалеть о том.
Сумй принудить сердце. нервы, тело
Служить тебе. когда в твоей груди
Уже давно всё пусто, всё сгорело.
И только воля говорит: «Иди!»
Останься прост, беседуя с царями.
Останься честен, говоря с толпой,
Будь прям и твёрд с врагами и с друзьями,
Пусть все в свой час считаются с тобой.
Наполни смыслом каждое мгновенье.
Часов и дней неумолимый бег –
Тогда весь мир ты примешь во владенье,
Тогда, мой сын, ты будешь ЧЕЛОВЕК!
Пер. Михаил Лозинский.
145. Просьба *
(Послесловие к собранию стихов)
Что ж, ежели мой труд тебе
Понравился – так вот:
Не беспокой меня в той тьме,
Что и тебя сглотнёт.
А если вспомнишь вдруг на миг,
Напрасно не тревожь:
Ты только из моих же книг
Всё про меня поймёшь!
Пер. В. Бетаки
ПРИМЕЧАНИЯ
«КАЗАРМЕННЫЕ БАЛЛАДЫ
И ДРУГИЕ СТИХИ»
1. ПРЕЛЮДИЯ
Большинство английских изданий поэзии Р. Киплинга открывается по традиции этим стихотворением 1896 года.
I. КАЗАРМЕННЫЕ БАЛЛАДЫ (ч.1)
2. Посвящение к «Казарменным балладам»
Одно из самых ярких у Киплинга «мифотворческих» стихотворений. «В беззвездье эфира» - то есть в некоем мире, недоступном никому (возможно идея этого своеобразного подобия Эдема, пришла Киплингу из образа тибетской «Шамбалы»). Там живут не святые, не блаженные, как это было бы в любом религиозном преданье, а «Мореходы, титаны, борцы – создатели нашего мира», которые общаются с Богом так же свободно, как герои древнегерманских мифов общались с Одином (Вотаном) в пиршественном зале Валгаллы, и имеют право даже посещать Аид. «На рыжей звезде» этот образ явно исходит из поэмы Э. А. По «Аль-Арааф», а «Наставник счастливых ремёсел» взят, возможно, из масонской лексики (См.для сравнения стих. «Когда на последней картине земной» где Бог тоже назван Мастером.). Девять богинь – музы античной мифологии. Азраил – по Корану Ангел Смерти.
Изначально «Казарменные баллады и др. стихи» печатались без этого стихотворения, написанного позднее и добавленного автором в книгу только в издании 1909 г. (это лондонское издании и взято в основу настоящего издания)
3. Посвящение Т. А.
(Томасу Аткинсу) Томас Аткинс – нарицательное условное имя британского солдата придуманное ещё герцогом Веллингтоном во время войн против Наполеона. Эти имя и фамилия с тех пор так и писались в образце ведомости на получение довольствия, а затем и во всех образцах солдатских бумаг.
4. Денни Дивер. Написано на мелодию уличной полублатной песни «Жил был матрос Зануда-Билл»..)
5. Томми. (см. прим. 3)
6. Фуззи-Вуззи
Фуззи-Вуззи ( нарицательное) – Суданец. От слова fuzzy – «курчавый»
Под контролем британских войск была по сути дела вся долина Нила, но в разных районах Судана часто вспыхивали локальные восстания.
Тактика суданцев в сражениях с армией была примитивна, но действенна: они притворялись убитыми, а потом вскочив, ударяли англичанам в спину. Но вскоре англичане уже перестали попадаться на эту уловку. (Прим. переводчика)
8 Горная артиллерия.
«Тсс, Тсс» – окрик, которым погоняют мулов. Лушаи – народ группы банту в Южной Африке. Нага – горские племена северной Индии. Афридии - воинственное племя в Афганистане (из пуштунских племён).
11 Верблюды (Товарный поезда северной Индии)
Патаны - один из горских народов Афганистана.
14. ВДОВА ИЗ ВИНДЗОРА
Вдова – солдатское слегка пренебрежительное прозвище королевы Виктории Первой. (1819-1901). Царствовала с 1837 по 1901 г) Её долгое царствование называется викторианской эпохой (не только в истории Соединённого Королевства, но и в британской культуре этого периода) Говорят о викторианском стиле в искусстве,(помпезный и официальный неоклассицизм с примесью тяжёлого барокко, по сути дела – это архитектурная эклектика, а не стиль), говорят также о викторианском образе мышления (предельно упорядоченный, очень здравомысленый ,«приличный» и консервативный взгляд на вещи.) и т. д. Киплинг очень не любил викторианство. Виндзорский замок – летняя резиденция английских королей. Ложа (имеется в виду масонская ложа) так поэт иронически называет тут всю Британскую империю. Давид-псалмопевец - царь Израиля и древнейший из его поэтов.. Автор значительной части псалмов. «Возьмись за крылья зари» - слегка изменённая строка из псалма 138,
15. Бляхи
Сильвер-стрит - улица в Дублине, на которой находится множество пивных и ресторанов. Драки и столкновения ирландских солдат с английскими, расквартированными в столице Ирландии, были тут частым явлением .
17. Мандалей
Одно из самых знаменитых стихотворений Киплинга. написано на ритмы популярного в те годы вальса.
Мандалей – старинная столица Бирмы на реке Иравади, по которой во время Англо-Бирманской войны 1885-1886 г. постоянно курсировала военная английская флотилия, во многом и решившая судьбу этой войны. Мульмейн – порт в приморской части Бирмы на реке Сатвин. Рангун - нынешняя столица Бирмы в дельте Иравади. Супи-Яулат – последняя королева Бирмы жена бирманского короля Тхибава потерявшего престол в результате упомянутой здесь войны. Тик – – драгоценная порода дерева, добываемого в лесах Бирмы и Индии. К востоку от Суэца: Десять заповедей – основные этические законы иудейской религии, чтимые и в любой из христианских конфессий – главнейшие законы, данные Богом Моисею на двух каменных скрижалях. Здесь – расширенно – вообще европейский образ жизни, не властный «К востоку от Суэца» ибо у Востока – свои законы жизни, и западная мораль там неуместна... Как писал Киплинг в одном из рассказов, там «область, где властвует Провидение кончается, и человек подпадает под влияние азиатских богов и демонов».
18 К трапу. «Малабар» и «Джамна» – английские корабли, регулярно ходившие между Портсмутом и Бомбеем, на которых, как правило, перевозили солдат-новобранцев в Индию, а солдат, отслуживших свои шесть лет, – обратно в Англию (см. также стих. «Мир так хорош»)
Хайберский перевал - естественные ворота из Индии в Афганистан. (см. также «Балладу о Востоке и Западе».)
19. Праздник у Вдовы. В этой сатирической балладе, Киплинг изображает по общеевропейской фольклорной традиции сражения, как пиры.
20. Переправа у Кабула. Река Кабул приток Инда. На её берегу находится одноимённая столица Афганистана. Кабул англичане брали не раз, но «окончательно» он был взят и почти разрушен английскими войсками в ходе второй Англо-Афганской войны (1878-1880). Во время штурма Кабула внезапное наводнение стало причиной гибели в водах реки 46 солдат и одного офицера.
21. Джентльмен-драгун
Это ироническое стихотворение – монолог разорившегося аристократа, ни на что не способного и не нашедшего себе иного применения, как завербоваться рядовым в колониальные войска, (благо верховая езда было единственное занятие, привычное ему с детства). Социальный процесс этот, достаточно часто наблюдался в Британии того самого времени, когда земельная аристокрвтия разорялась, а «вышедший из никого» промышленник наоборот получал иногда дворянский титул. (см. в балладе «Мэри Глостер»
(В России подобный, всеевропейский, процесс начался также в середине 19 века. Приведу тут иронический куплет Н.А.Некрасова на ту же тему:
«Наш помещик Пантелеев
Век гулял играл и пил,
А крестьянинФедосеев
Всё старался и копил,
В результате по столице
Пантелев ходит гол,
А дворянские землицы
Федосеев приобрёл...»
22 По дороге.
Кико киссиварти, что вы хемшер арджи джоу – (хинди) Ну шевелитесь, что вы там опять отстаёте?
«Томми крепко и нерушимо уверен в том, что он глубоко знает восточные языки и прекрасно говорит на хиндустани. А на самом деле он в основном пользуется жестами». (прим. Киплинга)
23. Шиллинг в день.
Шиит – шиизм – крупнейшее, после суннизма, направление в исламе. Возникло в 7 веке во время долгой и жестокой политической борьбы за престол Багдадского Халифата. Шииты и поныне не признают трёх «суннитских» халифов, - авторов дополнений к Корану (Сунна), - правивших последовательно в Багдаде до признаваемого шиитами халифа Али, племянника Пророка. В наст. время шииты живут в основном в Иране (почти всё иранское население), а также в Афганистане, и в Ираке.
ДРУГИЕ СТИХИ
24 Баллада о Востоке и Западе. Одно из стихотворений, мгновенно прославивших автора. Рессалдар – офицер туземной кавалерии из выслужившихся афганцев или индийцев)Хайбер – (см. прим. 18)
Пешавар – Город на тогдашней границе Индии и Афганистана в 8 км. от Хайбераского перевала.
30 Баллада о королевской милости. Хаким (арабск. и перс) буквально мудрец., иногда - врач, В данном случае - судья. Каффир – то же что гяур – неверный, т.е. не мусульманин.
29. Жалоба пограничного скотокрада.
Жизай - туземное ружьё Йаты – индийское племя в Пенджабе.
30 Баллада о трех капитанах.
«В этой балладе говорится об одном из подвигов знаменитого Поля Джонса, американского пирата. Она основана на фактах» (прим Р. Киплинга)
« Приватир – морской авантюрист, нередко просто пират, на собственном быстроходном паруснике, получивший от какого-либо правительства патент на право ведения крейсерской войны, при условии, что всё захваченное им поступит в его собственность в виде «приза». (прим. Р. Киплинга)
31. Баллада о «Громобое» Поскольку это стихотворение – пародия на статью явно малокомпетентного репортёра, то едва ли следует удивляться тому, что орудия на броненосце весили каждое сто тонн (Кстати, сам броненосец того времени целиком вместе со всеми пушками мог весить значительно меньше)
32. Баллада о “Боливаре»
«..через Бискай» Бискайский залив (между северной Испанией и Бретанью вдоль атлантического побережья Франции) славится частыми и сильнейшими бурями.
33. Затерянный легион
Первооткрыватели и землепроходцы, корсары и основатели новых колоний
да и вообще всяческие путешественники и авантюристы – любимые герои
как стихов, так и прозы Киплинга. В этом стихотворении, (которое один
из занудных советских поэтов-переводчиков 60-х г г. на заседании секции перевода Ленинградского отделения Союза писателей во всеуслышание назвал «гимн маргинальности, а попросту аморальное воспевание антиобщественного явления»), Киплинг подчёркивает, что авантюристы, в определённом смысле и есть «создатели нашего мира», и могут попасться в любой точке земли.
Но ведь и сам Киплинг, по замечанию К. Г. Паустовского, «странствовал по свету, по всем уголкам земли, куда протянулась рука Англии или куда она хотела бы протянуться». Ну что ж, в этом смысле поэт – безусловно и сам один из солдат этого «затерянного легиона». Название стихотворния - явная ассоциация с известной историей якобы бесследно пропавшего в северной Британии Девятого легиона из армии римского полководца Помпея (1 век до н.э). На самом же деле, легион этот, потерявший в сражении с кельтскими «партизанами» своего орла (главный знак легиона, сходный по значению со знаменем наших времён) был по законам того времени расформирован.
Свэг – скатка из одеяла служащая также вместо заплечного мешка, в которую завёрнуты все нехитрые пожитки австралийского сезонного рабочего или бродяги. Саравак – государство на о. Борнео, (основное население даяки). В течение всего 19 века Саравак управлялся т. н. Белым Раджой. Последний Белый Раджа передал власть над Сараваком Англии в самом конце того же века. Масай – Масаи многочисленное племя из народов банту, живёт в основном в Кении) С найденного самородка… Тут имеется в виду обычай австралийских золотоискателей обмывать богатую находку.. (Подробно см в цикле рассказов австралийского писателя, последователя Р.Киплинга, Генри Лоусона «Шапка по кругу»
2) Жертвоприношение Эр- Хеба
Эта баллада - стилизация под древние сказания Тибета. Сюжет тоже взят из какой-то легенды, конкретно нам неизвестной. Во всяком случае мотив самопожертвования прекрасной девушки сам по себе достаточно распространён в мировом фольклоре, а затем и в разных литературах. Этот мотив мы находим в частности, в Илиаде ( жертвоприношение Ифигении) Сходный сюжет есть и в Библии - история дочери Иевфая ( 1 Кн. Царств) и в средневековой французской легенде о дочери литейщика колоколов.
35.Голубь из Дакки.
Опять бродячий сюжет. Сравним с эпизодом из цикла мифов о Тезее – с рассказом о том. как герой забыл сменить черный парус на белый, который должен был значить, что Тезей не погиб в путешествии на Крит, а победил Минотавра. В результате сыновней небрежности отец Тезея, царь Эгей утопился в море, названном с тех про Эгейским
36 Объяснение Стилизация под индйские илиперсидскипоэтические притчи.
37. Еварра и его боги.
Очередная притча, стилизованная под древнее сказанье варианты одной легенды в разных изложениях, якобы взятые из фольклора неведомой страны. Характерно для Киплинга, что почти всегда религиозные ассоциации у него выглядят как бы не всерьёз, а порой и вовсе пародийно. Так бог в большинстве его произведений лишен всякого традиционного величия и запросто беседует с людьми, а библейские события часто трактуются в осовремененном и почти всегда пародийном духе («Легенды о Зле 2», «Блудный сын» «Головоломка мастерства» и др.
40. Головоломка мастерства. Одно из нескольких стихотворений Киплинга. в котором он излагает свою философию творчества , напоминая, что «Искусство не прогрессирует и поэтому – Гомер не хуже Уайльда» Иронический же приём резкого и пародийного, как правило, осовременивания традиционных сюжетов встречается у Киплинга нередко. По всей вероятности именно Киплинг и был «изобретателем» этого приёма. Позднее приёмом этим широко пользовались А.Камю, Б.Брехт. Е.Шварц и мн. др.,)
41. В эпоху неолита.
Бовэ – город во Франции, где велись интенсивные раскопки. (В подлинике стихотворения вместо Бовэ фигурирует Солютрэ, тоже район раскопок культуры каменного века. «Мове» – ( фр. mauvais) плохой. Гренель – центр так. наз. гренельской культуры, названный так после значительных раскопок на окраине Парижа (со второй половины Х!Х века это - ХУ район французской столицы).… «Сваи в озеро у Берна» на Бернском озере находятся остатки одного из древнейших свайных поселений неолита.
Этот мой перевод публиковался несколько раз в разных изданиях стихов Р. Киплинга начиная с 1986 года... По ошибке в сборнике «Мохнатый шмель» (Эксмо-пресс, 1999. Москва) и в повторении того же издания под названием «Заветные острова», этот перевод оказался приписан Михаилу Фроману, (который тоже когда-то перевёл это стихотворение, но его перевод можно найти только в советском издании 1936 года, ГИХЛ и в издании «Риппол-классик» 1998 г. Помещаю его тут.
В неолитическом веке.
В те глухие времена шла упорная война
За еду, за славу и за тёплый мех,
Клана моего певцом был я, и я пел о том
Что пугало или радовало всех.
Пел я! И пою сейчас о весне, что в первый раз
Лед бискайский погнала перед собой;
Гном, и тролль, и великан, боги страшных горных стран
Были вкруг меня, со мной и надо мной.
Но нашел мой стиль «оutгё» критикан из Солютре, —
Томагавком разрешил я этот спор
И свой взгляд я утвердил на искусство тем, что вбил
В грудь Гренельского гравера свой топор.
И, покончив с ними так, ими накормил собак,
А зубами их украсил я ремни
И сказал, крутя усы: «Хорошо, что сдохли псы,
Прав, конечно, я, а не они».
Но, позор увидя мой, тотем шест покинул свой
И сказал мне в сновиденье: «Знай теперь —
Девяносто шесть дорог есть, чтоб песнь сложить ты мог,
И любая правильна, поверь!»
И сомкнулась тишина надо мной, и боги сна
Изменяли плоть мою и мой скелет;
И вступил я в круг времен, к новой жизни возрожден,
Рядовой, но признанный поэт.
Но, как прежде, тут и там делят братья по стихам
Тушу зубра в драке меж собоa
. Богачи тех мрачных дней не держали писарей,
И у Берна2 наши песни под водой.
И теперь, в культурный век, все воюет человек —
Бьем, терзаем мы друг друга злей и злей,
И высокий долг певца не доводим до конца,
Чтобы выучить работать дикарей.
Мир еще огромный дом — семь морей лежат на нем,
И не счесть народов разных стран;
И мечта, родившись в Кью, станет плотью в Катмандью,
Вора Клепэма накажет Мартабан.
Вот вам мудрость навсегда — я узнал ее, когда |
Лось ревел там, где Париж ревет теперь: I
«Девяносто шесть дорог есть, чтоб песнь сложить ты мог,
И любая правильна, поверь!»
Перевод М . Фромана
42-43. Легенды о Зле.
Два стихотворения эти по сути дела ничем не объединены кроме авторской воли. Первое из них явно примыкает по теме к стихам из «Книг Джунглей», а второе, как это нередко бывает у Киплинга, пересказывает пародийным образом библейскую легенду.
45. Томлинсон. Одно из самых знаменитых произведений Р. Киплинга.
Беркли Сквер – квадратная площадь в центре Лондона, но в довольно тихом районе, одно из престижных мест обитания крупных буржуа.
10.Долгий путь.
Послание к книге «Казарменные баллады и другие стихи»
Ещё одно стихотворение о первопроходцах – очень частых героях стихов Киплинга. Шатры Сима - библейский Сим – старший сын Ноя (Хам – средний, Иафет –младший) «Смиримся с шатрами Сима» т.е. согласимся с тем, что старший сын владеет всем, а младшим, не имеющим шатров, предстоит «долгий путь». Тема обездоленности младших сыновей в силу обычая майората и некоторая героизация их жизни занимала Киплинга всегда. См. также «Песнь банджо, «Блудный сын» и комментарии к ним. Золотые врата - бухта Золотые Ворота в Сан-Францисском заливе. Ганфлит – отмель с маяком, направляющим корабли из Темзы в Ламанш. Форленд - мыс на южном побережье Англии.
«СЕМЬ МОРЕЙ»
ПЕСНЬ АНГЛИЧАН
48 Песнь англичан 49.Берговые маяки
50.Песня мёртвых
51.Подводный кабель
52.Песня сынов
53. Песни городов
54. Ответ Англии
Весь этот цикл - официальное «государственническое» сочинение. И потому понятно, что уровень стихов тут намного ниже обычного уровня поэта. Однако цикл необходимо было всё же и перевести и поместить в эту книгу, для того чтобы она имела тот вид и состав, какой определил ей автор.этот цикл — последняя переводческая работа покойного Георгия Бена.
57. Купцы -
В некотором смысле этих моряков - полуторговцев полупиратов, поэт тоже относит к числу «создателей нашего мира». Пэдди Дойл – по-видимому, лондонский торговец обувью. «кой-что давал захват» Тут видится признание того, что тогдашние купцы были одновременно и пиратами, нередко грабившими как береговые поселения, так и встречные корабли. (имеется в виду в основном положение дел в 17-18 веках). Камбуз на больших старинных судах (как правило трехмачтовых) располагался обычно в надстройке на палубе между первой и второй мачтами. Шлюп-балка – продольное бревно на палубе для прикрепления шлюпок. Вспыхивали ванты огнями на ходу» – так наз. «огни святого Эльма» - известное атмосферное явление «Голландец против ветра…» – имеется в виду легенда о «Летучем Голландце» Лотовый – по морскому поверью морской чёрт, обрывающий лоты. Все прочие упоминаемые тут персонажи происходят также из матросских легенд и поверий.
58.Гимн Мак-Эндрью .
( см. пояснение Р.Киплинга перед самим стихотворением)
На "Мери Глостер" в очередь в Ад я встал не просто так!
См. Поэму «Мери Глостер».
Брикеты мог бы предлагать - для топки что цемент! -
Но "Вельш" - "Вангарти", может быть - не нужен и процент).
Брикеты — Угольная пыль связанная глиной, дешёвое но плохое топливо. «Вельш» и «Ввангарти» — хорошие сорта угля.
59. Чудеса – Одно из мифотворческих стихотворений Киплинга, несомненно слегка пародийное
60. За уроженцев колоний...
Сам будучи уроженцем колоний, поэт уделяет этой теме немалое место как в стихах, так и в прозе. Именно на этих людях, по его убеждению, и держится «империя, над которой никогда не заходит солнце».
За четыре новые нации – тут имеются в виду наиболее крупные страны английского языка (кроме самой Англии и США) во времена Киплинга, четыре так. наз. «британских доминиона» выросшие из колоний: Индия, Австралия, Канада и Южная Африка. Они перечислены в том порядке, в каком поэт упоминает их в этом стихотворении. Аббатство – Вестминстерское аббатство, место коронации английских королей, а так же усыпальница великих людей Англии. За Телеграфный Кабель – Трансатлантический подводный телеграфный кабель, связавший Европу с Америкой. В своё время его прокладку журналисты именовали «свершением восьмого чуда света». Оркней – острова в северной Шотландии. Мыс Горн - южная оконечность Южной Америки. (Поэт говорит тут о кабеле, сделавшем возможной трансатлантическую (а в скором будущем и всемирную) телеграфную связь).
Банджо – популярный музыкальный многострунный интсрумент, пришедший в Европу из Индии. Младший сын пройдёт... – по праву майората, (придуманному в феодальные времена, чтобы не дробить именья и поместья, и в Англии особо чтившемуся) – все владения по наследству достаются старшему сыну. Младшим дорога , как правило, была в духовенство или в офицеры, а порой и на чиновничью службу в колонии…( См. также «Долгий путь» и «Блудный сын») Пеан – (древнегреч.) - торжественный гимн, восхваление, первоначально – гимн Аполлону. Делос – один из греческих островов, на котором родился Аполлон. Лимерик – город в Ирландии, где возник жанр своеобразных частушек, вскоре ставший особым видом абсурдистской поэзии. Особенно жанр лимерика был развит знаменитым английским поэтом Эдвардом Лиром (1812-1888) «Цепью Делос – Лимерик…» поэт слегка иронически отмечает крайние вехи существования европейской поэзии: от рождения Аполлона и до новейшей «абсурдистской» поэтики.
29. ЯКОРНАЯ
Написана видимо, на мотив какой-то матросской песни. Кабестан - барабан для наматывания якорного каната, надетый на вертикальную ось, торчащую из палубы. При подъёме якоря матросы идут по кругу, нажимая на рукоятки кабестана. Брашпиль - лебёдка, через блок которой канат скользит и подаётся на кабестан. Грот - самый большой парус корабля, обычно на второй ( грот- мачте) Стаксель - косой передний парус крепящийся к передней мачте ( фок-мачта) и бушприту. Принайтовить – закрепить. Шлюп-балка – см прим. 57. Тётка Кэрри, по матросскому поверью, –владычица бурь, Её цыплята – буревестники.
30. Хозяйка морей
Ещё одно из мифотворческих стихотворений Киплинга. Возможно что Женщина Моря или Хозяйка Морей – просто символический образ Англии. Не исключено также, что в реальности почвой для этого символического стихотворения послужили возникшие в нескольких портах Англии в восемнадцатом веке и существующие поныне уже во всём мире так наз. «Бординг-Хаузы» (дешёвые гостиницы или ночлежки для моряков, уволившихся с одного судна и ещё не поступивших на другое)
69 Гимн перед битвой Стихотворение написано в 1896 году, когда конфликт из-за Трансвааля между Англией и Германией едва не привёл к европейской войне.
72. Последняя песнь верного Томаса.
Верный Томас или Томас-Рифмач прозвища Томаса Лермонта (1220-1297) шотландского поэта, имя которого обросло легендами. Главная из них гласит о том, что Томас провёл семь лет (показавшихся ему одним днём у Королевы Фей в подземном царстве, где и сам стал королём, о чём упомянуто в этой балладе. Ю. М. Лермонтов считал (и видимо не без оснований) что ведёт свой род от Томаса Лермонта. В Англии и России существует Общество по сравнительному изучению творчества этих обоих поэтов.
73.Сказание об Анге. Притча мифотворческого характера. Ещё одна якобы стилизация под фольклор неведомых стран.
74.Трехпалубник
Стихотворние безусловно имеет отношени к мифотворческим стихам, но вместе с тем ироничность его тоже очевидна.
75 Мэри Глостер. Баронет – низший из наследственных дворянских титулов в Англии (но выше нетитулованного дворянина или эсквайра.) Мог быть пожалован монархом за особые заслуги перед государством. Клипер - быстроходный парусник для перевозки ценных и срочных грузов. (часто говорят чайный клипер) Последним клипером, не сдавшимся в многолетнем соревновании по скорости между парусными и паровыми судами была знаменитая «Катти Сарк». Макасарский пролив - находится в Индонезии между о. Борнео и Целебесом (Сулавеси) Малый Патерностер – небольшой островок близ южного входа в пролив.
Харроу одна из старейших в Англии школ для детей из привилегированных сословий. (там некогда учился Д. Байрон) «Ты женился на этой костлявой…» – сэр Антони, новоиспечённый баронет, явно описывает аристократку во многих поколениях, и недоволен выбором своего сына. Тринити-колледж (троицкий) – неизвестно, Оксфордский или Кембриджский колледж с таким названием имеет в виду автор. «Буду пить из родного колодца» - парафраз из библейской «Книги Притчей Соломоновых»: «Источник твой да будет благословен. И утешайся женою юности твоей». (Притчи 5. 15. 18.)
76. Секстина великому бродяге.
Мотив первооткрывательства – один из ведущих у Киплинга. Сравн. со стих. «Потерянный легион».и «Женщина Моря.
Казарменнпые баллады. (часть вторая. 1896 год)
77. Введение ( Гомер сломал) Тут разработан ( не впервые) любимый мотив Киплинга: положение о том, что искусство не прогрессирует. (См. также «Головоломка мастерства»)
78.Бобс – прозвище генерала Робертса, любимца индийской колониальной армии.
79"Я в армии снова” После отмены тридцатилетнего срока армейской службы и замены его шестилетним, многие демобилизованные солдаты, не найдя себе применения в мирных условиях в Англии, возвращались на вторичный срок военной службы в колониии.
80. Марш стервятников. Стихотворение написано как бы от лица особого отряда. головорезов типа позднейших «командос» или «спецназа».
81. Солдат и матрос заодно.
Полуют – надстройка на корме корабля. У нашей вдовы ( см. прим 14) «Биркенхед» - английское судно, потерпевшее крушение на скалах у берегов Южной Африки в 1852 г. Оно получило огромную пробоину в носовой части, и для того, чтобы выиграть время для спасения женщин, детей и невоенных пассажиров, все морские пехотинцы транспортировавшиеся на этом корабле, выстроились на корме, так что носовая пробоина оказалась частично в воздухе. Это дало возможность команде спустить шлюпки и спасти большую часть пассажиров. Все морские пехотинцы погибли вместе с кораблём. «Виктория» - флагман английского флота разбился в 1893 году. Солдаты и офицеры морской пехоты вопреки приказу покинуть судно, пытались задраить внутренние переборки на корабле и почти все погибли.
32.Тот день Написано в порядке противостояния хвастливой официальной журналистике о каком-то проигранном сражении.
85 Холерный лагерь. Стихи созданы на основе газетного репортажа, Киплинга написанного им для нескольких газет двумя месяцами ранее.
86 Женщины. Пром – бирманский город. Джемадар – лейтенант ( в туземных войсках) Хугли – пригород Калькутты. Ниму. – город в Пакистане
88 .Мать-ложа.
«Киплинг вступил в масоны в возрасте 21 года и был активным членом ряда индийских лож, но после возвращения в Англию, насколько известно, охладел к масонству. Как ясно из стихотворения, он ценил в масонстве возможность прежде всего общения дружбы и обмена мнениями людей разных религий, каст, национальностей и убеждений, а в Англии масонство в те годы стало аристократическим 'клубом' и духовного единения Киплинг, вероятно, там не отыскал... Двусмысленные (как и положено масону) выражения: Level Уровень - инструмент каменщика а также обозначение масонов одной степени посвящения; Square - слово означает одновременно 'площадь' (на которую, в оригинале стихотворения, выходили члены уровня) и 'угольник' - инструмент каменщика и иносказательно - место общих собраний масонов. Т.к. русское слово 'угольник' не дает возможности каламбура, то переводчику пришлось заменить странным 'на Встречу'. Хог-дарн - разновидность курильницы, для разжигания сигар. Кансама - буфетчик из туземцев».
хоки-мут (хинди) - мертвецки пьян. аффидевит – (хинди) Данное под присягой свидетельство в суде...(прим. переводчика)
95. . Мир так хорош! –ласкар ( греч. слово вошедшее в солдатский англ. жаргон) – наёмный солдат или матрос. «Хем декти дей» (хинди) «Я смотрю вперёд» - Обычный возглас матроса на верхней площадке передней мачты («марсового»). Шканцы – центральная часть верхней палубы на военных судах. Скат – распространённая карточная игра. Аден – скала и город у южного входа в Суэцкий канал
96 . Послание к книге «Семь морей»
И только Мастер похвалит нас, и упрекнёт только он…
Культ Мастера и даже е отождествление его с Богом характерно для масонских мотивов, которые нередки в творчестве Киплинга. Другая очень важная для поэта идея этих стихов – свобода творчества от чего бы то ни было.
Пять стихотворений из юношеской книги
« Штабные песенки и др.стихотворенья».
(«Департаментские песни»)
97. Основной итог
Иосиф Прекрасный – библейский персонаж, сын Иакова и Рахили. Проданный в египетское рабство братьями, он довольно быстро, благодаря своим талантам, стал первым советником фараона, и по сути дела управлял всей экономикой Египта. (См. знаменитый роман Томаса Манна «Иосиф и его братья»
100 Моя соперница. Шуточное стихотворение как бы монолог сестры поэта.
101 Молитва влюблённых без комм
Семь стихотворений из книги «Пять наций»
102 Крейсера. без комм
103. Дворец.
Самое значительное из так. наз. масонских стихотворений Киплинга, в котором сжато изложена одна из основ масонской идеологии .
Масонство. Историческая справка :
Масоны – общества т. н. «вольных каменщиков», организации как благотоврительные так изредка умеренно революционные, и отчасти мистического толка.
Древнейшие документы, рассказывающие о жизни и деятельности английских строительных рабочих - это артельные уставы XIV и начала XV веков. Первые масонские ложи – это нечто вроде предшественников позднейших профсоюзных движений. Отсюда идет и строительная символика, используемая в масонстве, отсюда происходит и благотворительный характер деятельности масонских лож.
С философской точки зрения, масонство - одно из ответвлений эзотерики. В центре внимания тут духовное самоусовершенствование. Аллегорически, каждый масон строит внутренний храм, совершенствуя свои морально-этические качества. Обязанность (очень важная по всем масонским уставам) хранить тайну проистекает в частности из следующих соображений. Масонство - движение филантропическое. Но» «доброе дело, о котором объявили во всеуслышанье, служит не столько добру, сколько гордыне того, кто его сделал. Подлинная благотворительность должна быть анонимной».
По мере роста числа лож возникала необходимость координировать их деятельность. Поэтому в Лондоне в 1717 году четыре ложи объединились и создали своеобразный орган надзора, Великую Ложу. 24 июня 1717 года Лондонская Великая Ложа Вольных Каменщиков начала открытую деятельность. Именно это — та дата, которую называют многие исторические исследования в качестве времени основания движения.
В 1723 году в Англии была опубликована "Книга Уставов", написанная шотландским священником Джеймсом Андерсоном. Типографским способом эти "Уставы" были впервые изданы в Америке в 1734 году Великим Мастером масонов и всемирно известным учёным Бенджаменом Франклином в Филадельфии. Масонское братство пустило корни и по всему Европейскому континенту. К концу 30-х годов XVIII века ложи существовали уже в России, Италии, Бельгии, Германии, Швейцарии.
К масонству принадлежали многие выдающиеся деятели человечества: Композиторы Й. Гайдн, Л. Бетховен, В. А. Моцарт, Ф Лист, , Н Паганини. Писатели И В. Гете, Вальтер Скотт, Марк Твен, Р Тагор, Оскар Уайльд, поэты Роберт Бернс, Редьярд Киплинг. Масонами были такие известные люди, как У. Черчилль, Д Астор и Г. Форд. Не менее выдающимися людьми были и русские масоны: А Пушкин, А Суворов, М. Кутузов уже этих трех имен довольно, кстати, чтобы отбросить дурацкую идеологическую спекуляцию о "масонском заговоре против России" Да список известных русских масонов можно и продолжить: Сумароков, Новиков, Баженов Воронихин, Левицкий, Боровиковский, Жуковский, Грибоедов, Волошин, Гумилев, М. Осоргин ,Г .Газданов… Философско-этические взгляды Льва Толстого, кстати, были тоже очень близки к масонству, что он сам не однажды признавал.
104. БРЕМЯ БЕЛОГО ЧЕЛОВЕКА. без комм
105.Дозор на мосту в Карруу Это и последующие четыре стихотворения написаны что называется по горячим следам на темы Англо-бурской войны, (1899-1902) которую поэт считал позорным уроком для Англии (см ниже), хотя и участвовал в ней сам в качестве одного из основных военных корреспондентов.
106. Урок. Жестокая правда об Англо-бурской войне ясная тогда всему миру, но впервые высказанная Киплингом так резко и нелицеприятно, навлекла на поэта бурю газетных обвинений в «потере патриотизма».
107. Южная Африка Стихотворение носит неявный, но определённо иронический оттенок, изображая колонию в виде любовницы… ( Для сравнения см. здесь другие стихи о той же войне ( прежде всего «Урок») «Даже от Сент Джаста - С-Джаст город на западном краю Корнуэллского полуострова. То есть тут смысл «аж из самой глухой провинции пришлось призывать солдат»…
108 Пыль. (в подлиннике «Boots» - башмаки). Рефрен этого стихотворения тут в порядке исключения приводится, (в отличие от прочих переводов Ады Оношкович-Яцыны) не в том виде, как он был опубликован в первом издании её переводов 1922 года, отредактированном М. Лозинским.(и, по некоторым сведениям, – до него Н. Гумилёвым.) Тут я нарушаю общий принцип подхода к её переводам и рефрен даю в том устоявшемся виде, в каком к этому тексту привыкли читатели разных поколений. Слишком уж знаменито это стихотворение именно в этом виде, и при всём уважении к истории перевода, я всё же склонен согласиться с А. Долининым, который в своих комментариях к английскому изданию Киплинга (Poemes, Short Stories M. 1983) пишет, что в соответствии со стихом из Экклезиаста (Библия) слово discharge у Киплинга в данном стихотворении означает всё же «отпуск» (вот контекст этого слова в «Экклезиасте»: «…над смертным часом нет власти, и отпуска нет на войне» (пер. И. М. Дьяконова),Подробнее об этом стих см. в статье.
5 стихотворений из книги «Межвременье»
109 Благодетели без комм
110. Россия – пацифистам
В этом стихотворении, написанном в 1918 году под впечатлением от большевистского переворота 25 окт. 1917 года и всех прочих последующих событий, в том числе уже только что начавшейся гражданской войны в России (1918-1922 г.г.), поэт ужасается «неслыханным мятежам» и сожалеет о гибели одной из последних империй, пророчески усматривая в агрессивности ещё даже не возникшего неведомого государства, опасность для всей Европы. Всё, что сверкало триста лет сгинет за триста дней – В 1913 году царская Россия отмечала трехсотлетие дома Романовых, царствовавших до февраля 1917 года. 300 дней – похоже на период между февральской революцией и октябрьским переворотом. Когда превратится и ваша держава в мусор, кровь и золу: Р. Киплинг тут обращается как бы от имени России не только к английским «верхам», но и к правительствам всего цивилизованного мира.
Вот это же стихотворение в переводе. М. Гаспарова.
Тут заметно несколько иное понимание английского текста.
РОССИЯ - ПАЦИФИСТАМ. 1918
Мир вам, мирные джентльмены, всех благ вам в конце концов!
Но бросьте ваши затеи— довольно плодить мертвецов!
Вылегли мертвые села, мертвые города...
Мир вам, мирные джентльмены, какая вам в том беда?
Заступ в землю по самый край — Конец для страды людской!
Они не нашли на земле земли...
А кто еще на покой, господа,
В глубокий ров — на покой?
Мир вам, милые джентльмены, но ступайте-ка стороной!
Мы роем народу могилу с Англию величиной.
Была у него держава, и сила, и слава над ней...
Империя строилась триста лет и рухнула в триста дней!
Брызни бензином на смертный сруб —
О жизни покончен спор!
Пусть тронет тела дыханье тепла...
А кто еще на костер, господа,
На тот похоронный костер?
Мир вам, мудрые джентльмены, да будет ясен ваш день!
Пускай вам о нас не напомнят ни звук, ни след, ни тень
,Но только звук рыданий, и только пожаров след,
И только тень народа, которого больше нет!
Крошку хлеба в голодный рот
В канун больших похорон!
Пусть терпят хлеб, как терпели гнет...
А кто еще на поклон, господа,
Еще на такой поклон?
Мир вам, добрые джентльмены, и удачи во всех делах!
Какая держава так быстро превращалась в пепел и прах9
Меж севом и урожаем — все дни и часы сочтены —
Ни куска, ни крова, ни веры, ни имени, ни страны!
Накинь рядно, опускай на дно,
Заровняй могилу дерном!
Не пытай судьбу, чей народ в гробу, —
А кто еще на слом, господа,
Кто следующий — на слом?
Пер. М. Гаспаров
112 . Мастер
«Русалка» - лондонская таверна. Бен-громовержец – драматург Бен Джонсон (1573-1637) «Скрываясь от лесничих» – в молодости Шекспир занимался браконьерством.
113. Очень старая песня. Лилит (библ. апокрифич) – первая жена Адама, сотворённая, как и он, из глины, а не из его ребра, и потому равная мужчине (когда Адам отказался признать это, она от него улетела). В древнееврейской демонологии она – суккуб, т. е. демон в женском обличье, насилующая мужчин.
Некоторые стихи, из разных прозаических книг, никогда не включавшиеся автором
в сборники стихов
I. СТИХИ К СКАЗКАМ
Переводы С. Маршака
(114 -118 )
II .СТИХИ К рассказам о «МАУГЛИ»
из «КнигиДжунглей» 119-
( кроме эпиграфов )
Переводы В. Бетаки.
(Всё эти переводы кроме «Законов Джунглей», публикуются впервые *).
119.Законы Джунглей. Логово Волка - крепость, ( как и некоторые другие «статьи» этих законов, эта фраза пародийна. Она прозрачно намекает на британскую поговорку «Мой дом – моя крепость»... С Багирой, Шер-Ханом, Балу, (Наименования животных на яз. хинди, ставшие у Киплинга именами собственными (Пантера. Тигр. Медведь). Хати – Слон.
120. Утренняя песнь в джунглях *
121. Вечерняя песнь в джунглях *
122. Охотничья песнь сионийской волчьей стаи**
123 Дорожная песнь Бандар-логов, обезьяньего народа.
Бандар-лог (хинди) – Обезьяний народ. По мнению Р. Миллер-Будницкой, (в предисловии к первому советскому изданию стихов Киплинга 1936 года) под видом обезьяньего народа, хвастающего постоянно великими победами но ничего не совершившего, Киплинг якобы имеет в виду США. Современное литературоведение отбросило этот неубедительный, но очень советский домысел.
124.Прощание джунглей сМаугли* без комм
. 125 Песнь – угроза Маугли сельчанам. Карела – лиана из семейства дынных.
.126 Поучения Балу. В «Книге Джунглей» медведь Балу – воспитатель и учитель волчат.
127. Песня Маленького Охотника-гонда. Гонды - народ из древнейшего, доарийского (дравидского) населения Индии. Гонды очень маленького роста.
128 Песня коршуна Чиля.без комм
ВСТАВНЫЕ СТИХИ
ИЗ РАЗНЫХ ПРОЗАИЧЕСКИХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ
129. Цыганская тропа Было впервые опубликовано в периодике. Ни к какому из пяти сборников стихов не относится.Джонка – Китайский парусный корабль. Вольная переделку этого стих. Г. Кружковым, («Мохнатый шмель на цветущий хмель..» была использована в кино в качестве песенки-шлягера.
130. Цыганские телеги. Вступительное стих. к рассказу «Мадонна в окопах»из кн. «Приходы и расходы».Роми - самоназвание цыган, Джорджи ( цыг.) - все не цыгане
131. Блудный сын – Это расширенный эпиграф к 5 главе романа «Ким» .Библейская притча о возвращении блудного сына «к радости отца его» (Лука 15. 11) Этот сюжет использован поэтом иронически в применении к современной ему Британии. (см. примечание 64) Намеренно, вопреки подзаголовку «На западный манер», поэт строит стих на манер персидской поэзии, на редифах, «прилепленных» к рифме,чтобы самим употрблением этой частой восточной формы стиха посмеяться над западным обычаем майората, по сути представляющим варварское, т. е. по мнению Киплинга, «восточное» явление.
132 «Города и троны и страны» - Вставное стихотворение из рассказа «Кентурион Тринадцатого» (о последних годах римского владычества в Британии) из книги «Пак с холма Простакова»
133 Два пригорка Ещё одно стихотворение из цикла об Англо-Бурской войне, но написанное несколько позднее тех пяти, что помещены выше.
В связи с этими стихами: выражение «третий не прикуривает» (от одной спички) произошло, якобы от английского солдатского присловья: « Первый от спички прикурил – бур поднял ружьё. Второй прикурил - бур прицелился. Третий прикурил – и наповал.»
134 Азбучные боги.
В этом остро сатирическом стихотворении Киплинг намеренно обозначает периоды культурно-исторические, как геологические, когда, естественно, человека ещё не существовало, желая тем подчеркнуть, что все модные новшества только хорошо забытые очень старые идеи. «Пес вернется к своей блевоте, и свинья — на свой навоз», (Притчи 26.11, и также 2.Пётр.22)
135 Зов возвращения – это – как бы обращение Англии к её детям. живущим во всех странах мира. (Из книги рассказов «Действия и противодействия»)
136.Песня пиктов
Из числа вставных стихов в книге «История Англии для детей» написанной вместе с Ч. Р. Флетчером.
137. Песнь Митре Митра – главное божество в монотеистской митраистской религии, возникшей ещё в Древней Персии, но, на рубеже тысячелетий, распространившейся в Европе настолько, (особенно в последние годы античного Рима) что многие историки считают победу христианства над этим мощным конкурентом простой случайностью.
138 Песнь галерных рабов без комм
139 Колыбельная острову св. Елены.Вступление к рассказу «Священник поневоле» в книге «Награды и феи». Тут перечислены основные эпизоды жизни Наполеона Бонапарта, умершего в 1821 г в ссылке на этом острове. «Те, кто стоял за короля отведали свинца» - подавление генералом республики Бонапартом роялистского мятежа в Париже 5 окт. 1795 года; Победа при Аустерлице 2 дек. 1805 года, «Где императорский трон?»- Наполеон был коронован и стал «Императором французов» за год до Аустерлицкой победы 2 дек. 1804 г У мыса Трафальгар 21 окт. 1805 г. произошла решающая морская битва между флотом Наполеона (под командой адмирала Вильнёва) и английским флотом, которым командовал адмирал Нельсон, победивший и погибший в этом бою. После такого поражения Наполеон уже не мог предпринять высадку в Англии.; Березина – неожиданная переправа Наполеона через эту белорусскую реку 27 ноября 1812 года спасла его от окружения русскими армиями. ; Ватерлоо – место последней битвы Наполеона, после «ста дней», (18 июня 1815 года) недалеко от Брюсселя, выигранной английским главнокомандующим герцогом Веллингтоном и прусским маршалом Блюхером.
Вот это же самое стихотворение в перводе Георгия Бена, показывающем слегка иное понимание этого сложного произведения:
КОЛЫБЕЛЬНАЯ НА ОСТРОВЕ СВЯТОЙ ЕЛЕНЫ
Далёко ль до Святой Елены те игры детских дней?
Так почему, пройдя весь мир, здесь оказался ты?
Ах, мама, сын твой убежит, верни его скорей!
(Никто про снег не думает, когда цветут цветы).
Далёко ль до Святой Елены то сражение в Париже?
Мне недосуг вам отвечать: грохочет канонада,
И горы трупов на камнях лежат в кровавой жиже.
(Раз первый шаг ты сделал, то свершить последний надо).
Далёко ль до Святой Елены от поля Аустерлица?
Вы не расслышите ответ: так громок грохот боя.
Путь короток для тех, кто сам всего решил добиться,
(Повсюду день кончается вечернею зарею).
Далёко ль от Святой Елены сам император Франции?
Не вижу, не могу сказать: венцы слепят глаза,
За стол садятся короли, принцессы кружат в танце.
(Но если парит в воздухе, то близится гроза).
Далёко ль от Святой Елены тот бой при Трафальгаре?
Далекий путь, далекий путь - все десять дней пути;
Ведь остров где-то далеко, там, в южном полушарии...
(Брось поиски того, что ты не в силах и найти).
Далёко ль от Святой Елены злой лед Березины?
Холодный путь - голодный путь, - зато недолгий путь
Для тех, кому советы чужие не нужны...
(Раз нет пути — придется ведь обратно повернуть)
.
Далёко ль до Святой Елены от поля Ватерлоо?
О, близкий путь - без риска путь - вперед летит корвет.
Для тех, кто отошел от дел, там жить не тяжело.
(Лишь в полдень понимаешь, как ярок был рассвет).
Далёк ли от Святой Елены небес чертог златой?
Никто не ведает - никто не видел искони.
Так руки на груди сложи, да и лицо закрой:
Ты нагулялся вдоволь — ложись-ка, отдохни.
140Дорога в лесу . Вставное стихотворение поставленное вместо эпиграфа перед рассказом «Марклейские колдуньи» («Награды и феи»)
141.Песнь деревьев. Эти три дерева в английском фольклоре считаются национальными, (как в русском фольклоре берёза).
142. Хлодное железо. без комм
143. Пресса. Стихотворение, заключающее рассказ «Деревня, постановившая считать Землю плоской» из книги «Разнообразие тварей». Тут Киплинг отдаёт должное своей первой профессии. В стихотворении звучит косвенный упрёк современным поэту журналистам, зачастую ронявшим профессиональную честь.
144. Заповедь. – одно из самых известных произведений Киплинга. Вступительное стихотворение к рассказу «Братец Педант». в книге «Награды и феи». Стихотворение адресовано Киплингом его сыну. Джону Киплингу, позднее пропавшему без вести в Первую Мировую войну.
Необходимо уточнить, что в русском переводе этого стихотворения устоялись две противоположных концепции. Одна – торжественое, написанное высоким стилем назидание с библейскими интонациями (как перевод. М. Лозинского) и вторая, проявленная в тех переводах, в которых подчёркнута разговорная, и даже бытовая интонация.
Поскольку подлинник этого стихотворения даёт равные основания для обоих несовметимых прочтоений, то я для сравнения помещаю здесь также и свой перевод,представляющий вторую концепцию. (В.Б.)
«КОГДА...»
Когда ты тверд, а весь народ растерян
И валит на тебя за это грех,
Когда кругом никто в тебя не верит,
Верь сам в себя, не презирая всех.
Умей не уставать от ожиданья,
И не участвуй во всеобщей лжи,
Не обращай на ненависть вниманья,
Но славой добряка не дорожи!
Когда из мысли не творишь кумира,
Мечтая, не идешь к мечте в рабы,
Сочтя всю славу и бесславье мира
Одним и тем же вывертом судьбы,
Смолчишь, когда твои слова корежа,
Плут мастерит капкан для дураков,
Когда все то, на что твой век положен,
Вновь собирать ты должен из кусков,
Когда рискнешь, поставив на кон снова
Весь выигрыш, – и только для того,
Чтоб проиграть и ни единым словом
Не выдать сожаленья своего –
Когда назло усталости и боли
Заставишь сердце жизнь тащить твою,
Хотя в нём всё иссякло, кроме воли,
Еще твердящей "нет" небытию,
Когда толпе не льстишь улыбкой низкой,
А с королем не лезешь в короли,
И знаешь, что ни враг, ни друг твой близкий
Тебя ударить в спину не смогли,
Когда поняв, что время не прощает,
Секундной стрелкой меришь скачку дней,
Тогда, мой сын, на свете ты – хозяин,
Тогда ты - ЛИЧНОСТЬ, что еще важней!
Пер.В.Бетаки
145. Просьба
Стихотворение, которым традиционно завершается любое английское издание стихов Киплинга. Стихотворение считается своеобразным завещанием поэта, поскольку оно завершало последнее прижизненное издание его стихов (1933 г) .
Вот это же стихотворение в пер. Г.Бена.
ПРОСЬБА
Коль добрым словом на земле
Ты труд помянешь мой,
Дай мне спокойно спать во мгле,
Где встречусь я с тобой.
Пока я буду не вполне
Забыт среди живых,
Ты все сумеешь обо мне
Узнать из книг моих.
ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ
ОООООООООООООООООООООООООООООООО
С О Д Е Р Ж А Н И Е .
В..П. Бетаки
«РЕДЬЯРД КИПЛИНГ И РУССКАЯ ПОЭЗИЯ ХХ ВЕКА»
2.Примечания к стихам. ( Сост. В.П.Бетаки).
63.ПРЕЛЮДИЯ пeревёл Василий.Бетаки
«КАЗАРМЕННЫЕ БАЛЛАДЫ И ДРУГИЕ
СТИХИ»
I . КАЗАРМЕННЫЕ БАЛЛАДЫ часть первая.1892 г.
3)Посвящение к «Казарменным балладам»
перевёл Роман Дубровкин
3. Посвящение Т.А*. « Василий Бетаки
4. Денни Дивер *. « В. Бетаки
5. Томми. « В. Бетаки
6. Фуззи-Вуззи « Сергей. Тхоржевский
7 Солдат, солдат… перевела Г алина Усова
8 Горная артиллерия. перевёл Мих. Гутнер.
9. Гауптвахта « Евг.Фельдман
10 Ганга Дин « Евг.Витковский
11 Верблюды (Товарный поезда северной Индии)
« Г. Усова
12Мародёры Е. Витковский
13Ворчун**. Эдуард Ермаков
14. Вдова из Виндзора Александр Щербаков
15.Бляхи– Георгий. Бен.
16 Британские рекруты Е. Витковский.
17. Мандалей В.Бетаки
18 К трапу Е. Витковский .
19. Пикник у Вдовы. А .Щербаков
20.Брод на реке Кабул. Мих. Гаспаров
21.Джентльмен-драгун Е.Фельдман
22. Маршем по дороге. Г.Усова
23. Шиллинг в день. Е. Витковский
II ДРУГИЕ СТИХИ
24 Баллада о Востоке и Западе. В.Бетаки
25. Баллада о царице Бунди. Самуил Маршак
26. Баллада о царской милости. Ада Оношкович- Яцына
27 Баллада о королевской шутке. А.Оношкович-Яцына
31Со Скинтией в Дели Е.Фельдман
32 Жалоба пограничного скотокрада. А. Оношкович-Яцына
33Стихи о трёх капитанах. А. Оношкович-Яцына
34Баллада о «Громобое Игорь Болычев.
35Баллада о «Боливаре» Александр Долинин.
36 Затерянный легион * В. Бетаки
37. Жертвоприношение Эр Хеба Андрей Сергеев
38 Голубь из Дакки. Яков Берлин
39 Объяснение ** Г. Бен
40. Ответ А. Оношкович-Яцына
41 Дар моря Г.Усова
42 Еварра и его боги. * В.Бетаки
43. Головоломка мастерства *. В. Бетаки
44. В эпоху неолита . В. Бетаки
45– 43 Легенды о Зле *. . В. Бетаки
44.Английский флаг Е.Витковский
45.. Томлинсон В. Бетаки
46. Долгий путь. (Послание к книге «Казарменные баллады и другие стихи
Алла Шарапова.
«СЕМЬ МОРЕЙ»
47. Городу Бомбею Е. Витковский.
ПЕСНЬ АНГЛИЧАН . Г.Бен
48 Песнь англичан *
49.Берговые маяки*
50.Песня мёртвых *
51.Подводный кабель*
52. Песня сынов
53 Песни городов*
54. Ответ Англии*
( весь цикл перевёл Г. Бен)
-----------
55.Первая песнь Мих. Фроман.
56 Последняя песнь**. В. Бетаки
57 Купцы А. Оношкович-Яцына
31.Гимн Мак-Эндрю* Э. Ермаков
32.Чудеса** В.Бетаки
60. За уроженцев колоний*.. В. Бетаки
61. Королева. А. Оношкович-Яцына
62 Стихи о трёх котиколовах. В. и М. Гаспаровы.
63. Брошенная ** В.Бетаки
64 Песнь банджо В. Бетаки
65. Лайнер - дама светская…** В. Бетаки
66 Условие Мульголланда . А. Оношкович-Яцына
67.ЯКОРНАЯ** В.Бетаки
68.Хозяйка морей* Г. Усова
69. Гимн перед битвой А. Оношкович-Яцына
70. К истинной романтике. Вит. Шубинский
71. Цветы** В Бетаки
72 Последняя песнь верного Томаса. Арк. Штейнберг.
73 Сказание об Анге. М. Фроман.
74. ТРЁХПАЛУБНИК ** Г.Бен
75.Мэри Глостер. А.Оношкович-Яцына
76/.Секстина великому бродяге. А Шарапова.
КАЗАРМЕННЫЕ БАЛЛАДЫ часть вторая. 1896 год
рмаков
79."Я в армии снова * Ермаков
80"Марш стервятников” Е.Витковский
81. Солдат и матрос заодно. А Щербаков
77 Введение (Гомер сломал и бросил лиру,) В. Бетаки
78.Бобс Э.Е
82.Сапёры А Оношкович-Яцына
83. В тот день М.Копостинская
84 "Кто под Минденом сражался... Е.Фельдман
85.Холерный лагерь* А. Сендык
86. Женщины. Г . Бен
87.Билл Хокинс Г.Усова
88.Мать-ложа.** Э. Ермаков
89. «Проводите меня домой»* Д. Закс
90.Свадьба сержанта * Э. Ермаков
91 Куртка** Э. Ермаков
92.Язычник ** Э. Ермаков
93. Часовой играет в жмурки*. Э. Ермаков
94 "Пожалей женщин, Дева!» А. Шарапова
95 . Мир так хорош! – Г Бен
96.Послание к книге «Семь морей» В.Бетаки
=========
5 стихотворений из юношеской книги
« Штабные песенки и др. стихотворенья».
(«Департаментские песни»)
97. Основной итог* В. Бетаки
98. Шифр нравственности Г. Бен
99 Дурень* В. Бетаки
100. Моя соперница Г. Бен
101. Молитва влюблённых В.Бетаки
7 стихотворений из книги «Пять наций»
102.Крейсера Ольга Кольцова
103 Дворец * В. Бетаки
104. Бремя белого человека А. Сергеев
105. Дозор на мосту в Карруу Е. Витковский
106.Урок Е. Витковский
107 .ЮЖНАЯ Африка Е. Витковский
108. Пыль. А. Оношкович-Яцына.
5 стихотворений из книги «Межвременье»
109. Благодетели* В. Бетаки
110. Россия – пацифистам В. Бетаки
111. Гиены. К. Симонов
112 . Мастер В.Гаспаров
113. Очень старая песня. В. Бетаки
Стихи из разных прозаических книг, никогда не включавшиеся автором в сборники стихов
СТИХИ К СКАЗКАМ
(Переводы Самуила Маршака )
114. Есть у меня шестёрка слуг
115. Если в окнах каюты...
116 Гроб верблюжий
117. На далёкой Амазонке...
118. Кошка чудесно поёт у огня...
СТИХИ К рассказам о «МАУГЛИ» из «Книги Джунглей» ( кроме кратких эпиграфов)
Переводы Василия Бетаки.
(Все эти переводы,, кроме «Законов Джунглей», публикуются впервые *).